Авдеевская география бесплатное чтение

Памяти героя СВО Ильи Валерьевича Носкова

АВДЕЕВСКАЯ ГЕОГРАФИЯ

Авдеевка осталась за спиной, и чтобы на нее посмотреть, бойцам впервые нужно было оглянуться назад.

Еще вчера с этих улиц по мирным кварталам Донецка лупили штатовские гаубицы М–777. «Три топора» – с остроумным презрением окрестили их наши бойцы, как когда-то алкаши называли дешевый портвейн. Всё, что от них осталось, валяется вокруг бесформенными грудами металлолома, но одна стоит целёхонькая, брошенная расчётом, словно надоевшая любовница – жалкая и понурая, подтёкшая копотью, будто ресничной тушью.

Пятиэтажки-«брежневки» мёртво глядят черными, как квадраты Малевича, проёмами окон. Осколки разбитых стёкол, точно застывшие слёзы, звонко сыплются сверху на вспученный взрывами асфальт. На балконах, издали похожих на незадвинутые ящики комодов, чёрным дымом тлеет забытый бежавшими жильцами скарб.

Чем ближе к коксохимовской «промке», где окопались основные силы неонацистов, тем чаще и кучнее были прилёты, а самый крайний к заводу дом треснул надвое от попадания нашей ракеты, как переспелый кавун под ножом. Неразорвавшиеся снаряды и мины, брошенные рюкзаки, каски, пустые магазинные коробки, банки и обертки с аляпистыми иностранными этикетками густо усеяли слякотную землю, словно вытаявшие весной из-под снега собачьи какашки.

На Коксохиме мало что уцелело. С едучим чадом догорали склады и гаражи. Стены и крыши цехов постепенно обвалились, схоронив под собой трупы сотен неонацистов и их наймитов. Лишь опорные столбы упрямо торчали причудливыми идолами, своим апокалипсическим видом напоминая североуральский Маньпупунёр. Да высоченные трубы тупо уставились раззявленными жерлами в серое небо, будто зенитки, потерявшие цель.

Удивительно, но устояла и одна из железобетонных стен электроподстанции, превращенной неонацистами в дот. За этой стеной, с восточной ее стороны, и укрылись бойцы передовых штурмовых групп – от промозглого ветра, снега с дождем и пуль с осколками. Так уж природой заведено, что всякая дрянь чаще всего летит именно с запада, из «гнилого угла»…

Кое-где еще были слышны выстрелы, и бойцы с усталой ленцой наблюдали, как последние «нацики», боясь оказаться в колечке, спешно, налегке покидают свои укрытия. Гнаться за убегающим супостатом у них не было ни сил, ни боеприпасов. Они выполнили свою задачу, поэтому просто вповалку попадали за стеной, точь-в-точь как на снимке фронтового фотокорреспондента в освобожденном Сталинграде – «Бойцы отдыхают».

Они трое суток боролись со сном, врагом более сильным, чем лютые «азовцы». Но теперь, когда стало можно, сон снова стал другом – обнял за плечи, смежил воспаленные веки и включил программу приятных видений. Мокрядь и холод, жесткая лежанка с мнущим ребра кирпичным крошевом вместо матраса, неудобные позы, звуки разрывов и вой добивающей остатних неонацистов авиации – все это солдатскому сну не помеха.

Храпящее, свистящее, всхлипывающее, теснящееся друг к дружке, точно новорожденные котята в коробке, ворочающееся во сне усталое воинство…

Посередине, раскинув ноги, лежал на спине здоровенный сибиряк. Шлем сполз с его крупной, шишкастой головы, и чудно было – как он вообще налез на такую башку! На его «бронике» зияли глубокие, словно следы медвежьих когтей, царапины. Этакому детине и верно бы на Топтыгина с рогатиной ходить, и горе тому, кто попадётся ему на пути – косолапый или «азовец».

Спящий верзила извергал из своего нутра чудовищный храп, который напоминал дикий рёв взбирающегося в крутую гору танка. Поэтому солдаты, словно бы в бою, инстинктивно старались отползти от рычащего сибиряка, затыкали уши руками. «Ермак, глуши мотор! Стена же рухнет! Чёрного вон контузило уже от твоего храпака!», – лениво поругивались они.

А Чёрному, казалось, было все нипочем. Он уткнулся сопящим носом в плечо Ермаку, подобрав к животу изодранные колени. Обнял сам себя, запрятав в подмышки обмотанные бинтами зябкие пальцы в рваных тактических перчатках.

Чёрный спал, но продолжал воевать в сторожком забытье. Ему блазнилось, что прямо на него, лязгая гусеницами, злобным монстром ползёт пятнистый «абрашка» с натовским крестом на башне, ищет Чёрного пушечным дулом; оно плавно, змеисто извивается, как осьминожье щупальце, нагло лезет в окоп. А из открытого люка высовывается – надо ж такому присниться – Гитлер, и почему-то одетый в хохляцкую вышиванку. Гитлер истерично хохочет и орёт по-русски: «Глуши мото-ор, Чёрный!»