Когда я встречу тебя вновь. Книга 4. Ценой собственного счастья бесплатное чтение

Нина Резун

Ценой собственного счастья

Глава первая

Я ехала на такси в поселок, в который, как мне казалось, нога моя никогда не ступит. Молодой кавказский таксист всю дорогу эмоционально разговаривал на своем языке с кем-то по телефону, и от его трескотни у меня заболела голова. А может не только от этого. В машине тихо играла веселая кавказская музыка, которая совсем не соответствовала моему настроению, работал кондиционер, но меня всякий раз бросало в жар, когда я вспоминала, куда и зачем еду.

Вдруг мужчина вскрикнул, резко нажал на тормоза и, несмотря на то, что я была пристегнута, меня отбросило вперед, так что я ударилась головой о подголовник переднего сидения. С глаз слетели солнцезащитные очки. По инерции я вернулась назад и с испугом огляделась по сторонам, пытаясь понять, что послужило причиной резкого торможения. Мы стояли на узкой проселочной дороге и никаких препятствий не наблюдалось.

– Ой, простите, девушка, я случайно, – сказал он с кавказским акцентом и обернулся ко мне всем корпусом, сбросил звонок и устремил на меня испуганный взгляд. – Такой новость, такой новость! У меня сын родился! Три девочки и вот сын! Поздравьте меня.

Я выдавила из себя улыбку и, поправляя на голове съехавший платок, поздравила, как он и просил. А на глаза навернулись слезы. Я быстро надела очки и уставилась в окно.

Мне было знакомо его чувство. Шандор тоже радовался сыну. Сыну, которого так и не увидел. И не увидит никогда.

– Давайте уже поедем, – выдавила я из себя, – мне еще нужно успеть до поезда вернуться в город.

Боковым зрением я заметила, как мужчина пробежал по мне глазами, будто только сейчас разглядел меня.

– Простите, пожалуйста, у вас что-то случилось? Вы вся в черном…

Вот только этого не надо. Поезжайте уже… Но из моего рта не вырвалось ни звука. Вместо этого я плотнее сжала губы и махнула ему рукой, указывая двигаться вперед. Таксист, в очередной раз извинившись, развернулся лицом к рулю и тронулся в путь.

Всю оставшуюся дорогу мужчина молчал, и это позволило мне успокоиться и убрать жжение с глаз. Вот если бы еще можно было избавиться от него в сердце… Но этот орган жил сам по себе.

Едва я вышла из такси и захлопнула дверь, как машина рванула с места. Она сделала крутой разворот, подняв пыль с дороги, и помчалась прочь из села. Словно промедление могло стоить жизни. Я бы сделала то же самое, если бы моя цель не была иной.

Улица передо мной была пустынна, и я бы решила, что в поселке, кроме петухов и собак, никто не живет, если бы издалека не доносились строительные звуки: гудел и визжал электроинструмент, который как червь вгрызался в ухо, и слышался стук по дереву, а для меня все равно, что стук по крышке гроба.

Из двора ближайшего дома поднимался дым, наполняя воздух тошнотворными ароматами жареного мяса. Кто-то готовил шашлык. Возможно, у хозяев праздник, и придут гости. Или поминки. Люди умирают. Так бывает.

Я вошла в закусочную с выцветшей на беспощадном солнце вывеской и ржавой решеткой на окнах. Скрипучая дверь и так называемая музыка ветра, которая была здесь совсем ни к чему, известили всех присутствующих о моем приходе. Мой нос учуял резкий запах пива, и за барной стойкой я увидела двух мужчин, потягивающих его из больших стеклянных кружек. Они окинули меня любопытным взглядом, переглянулись между собой, будто бы спрашивая, что за краля к ним явилась, и пожав плечами, потеряли ко мне всякий интерес. Они устремили взгляд на телевизор, где показывали куда более интересное зрелище – футбол.

Вдоль окна протянулась еще одна стойка с барными стульями, за которой сидели два подростка, которые пили «Колу» и ели чебуреки. Они лишь мельком взглянули на меня и вернулись к своим разговорам.

Куда большее удивление вызвало мое появление у женщины за барной стойкой, которая натирала не слишком чистой тряпкой пивную кружку. Мне в спину подул вентилятор, и глоток этой прохлады развеял запах пива перед моим носом.

– Здравствуйте, – поздоровалась я с ней, делая несколько шагов в ее сторону.

– Здрасьте, – не очень любезно ответила она. – Что-то желаете перекусить?

Я оставалась в черных очках, сквозь которые женщина пыталась разглядеть мои глаза, чуть вытягивая шею вперед, будто этот жест мог добавить ей зоркости.

– Нет, спасибо. Я хотела узнать, где мне найти Глеба. К сожалению, мне не известна его фамилия. Знаю только, что он дружил с цыганами. Ему где-то тридцать четыре года.

Женщина повернула голову к мужчинам. Они комментировали игру по телевизору и не обращали на нас внимание.

– Свиридов, это кажется к тебе! – крикнула она.

Я последовала за ее взглядом. Среди двух мужчин дальним оказался тот самый Свиридов. Светлые взъерошенные волосы, голубые широко посаженные глаза, круглое лицо с длинным прямым носом напомнили мне того мальчика, что я видела на фотографиях Шандора, которые он привозил на пятом курсе. Да, это, безусловно, был он.

– Ко мне?

Он удивленно воззрился на меня, внимательно изучая мое лицо. Потом спустился с табурета и приблизился. Он был высок, но ниже Шандора.

– Мы знакомы? – спросил он.

Я сняла очки и направила взгляд на Глеба. Видел ли он то фото, что показывала всем Софа? Или Шандор ему показывал? В любом случае, он должен был меня знать.

Через две секунды глаза Глеба округлились, дыхание перехватило, и он испуганно огляделся по сторонам.

– Давайте выйдем, – сказал он, схватив меня за локоть, и резко направился на выход.

Он вытащил меня на улицу – именно вытащил, другого слова не подобрать.

– Что вы здесь делаете? – тихо процедил он.

– Глеб, остановитесь! Отпустите меня!

Я вырвалась из его рук и надела очки, скрывая глаза от солнца.

– Ради бога, давайте отойдем туда, где вас не смогут увидеть.

– Глеб, мне нужно на кладбище. Вы можете меня проводить на могилу Шандора.

Он остановился, обернулся ко мне и вновь осмотрелся по сторонам.

– Вы приехали за сотни километров, чтобы попасть к нему на могилу?

– Что вас удивляет? У любви нет расстояния.

– Хорошо, я вам покажу, где он похоронен. После этого вы уедете?

– А что еще мне здесь делать?

– Идемте. Это недалеко.

Мы пошли по улице вдоль домов. Рядом с палисадниками прогуливались куры, что-то рыщущие в траве, во все горло орали петухи и в диссонанс им лаяли собаки. Глеб вынул пачку сигарет и зажигалку из кармана джинсов и закурил. Ветром сигаретный дым отнесло в мою сторону, и невольно я кашлянула. Он извинился и перестроился слева от меня.

По пути нам встретились люди: они поздоровались с Глебом и с любопытством поглядели на меня. Я не могла определить, были ли они цыганами и на их ли мы территории находились, и уточнила у Глеба:

– А где табор?

– Там. – Глеб ткнул большим пальцем себе за спину и кивнул головой женщине, которая с ним поздоровалась. – Но кладбище одно у всех. Только у цыган свой сектор.

– Глеб, расскажите, как это произошло.

– Вы Лиза? Могу я вас так называть?

– Конечно.

– Хорошо, – и он продолжил: – Все случилось вечером, когда стемнело. Как все началось, никто сказать не может: когда обнаружили пожар, уже все полыхало. Шандор и Тамаш бросились спасать лошадей. Потом люди заметили, что Шандор не выходит из конюшни, Тамаш кинулся за ним. Обрушилась балка. Пару ребят вытащили Тамаша, но Шандора спасти не смогли.

Я живо представила эту сцену: смертоносный огонь, бегущие из горящей конюшни лошади, их громкое ржание, и два самоотверженных брата, которые не могли оставаться безучастными, когда горело дело их отца. Шандор погиб во имя того, чем жила его семья, но не он сам. Оценил ли это кто-то из его родных? Стал ли он героем для своего отца сейчас, когда его уже нет?

– Кто-то кроме Шандора погиб?

– Нет. Только он. И кажется какой-то конь пострадал.

Господи, почему из всех цыган ты наказал именно его? Я знаю, что нехорошо желать смерти другим, и я никому ее не желаю, но если ты хотел кого-то забрать, почему из всех людей на Земле, ты выбрал его? Он был лучшим из нас, помечен тобой при рождении, чтобы нести в этот мир добро и благо цыганскому народу. А ты лишил Шандора жизни и не подумал о его бедных детях, которые остались во власти их коварного деда, и теперь он волен распоряжаться ими как посчитает нужным. Ах, дорогие мои девочки, я не дам вас в обиду, я обязательно вам помогу. Я пока не знаю, как, но я что-нибудь придумаю.

Мы вышли на безлюдную проселочную дорогу, где не было видно ни одной машины, и уверенно пошли по центру. Вдалеке я уже замечала очертания кладбища.

– Как его дочери пережили эту трагедию?

– Младшие не совсем понимают, что происходит, но ревут вместе со старшими.

– А мать Шандора? Как она это перенесла?

Глеб как-то странно посмотрел на меня, а потом устремил взгляд вперед.

– Сейчас вы все увидите.

Мы обогнули кладбище, где были похоронены русские, и дошли до цыганских захоронений. Вороны, как черные предвестники смерти парили над «городом мертвых», и попеременно каркали, точно переговариваясь между собой. От этих звуков холод глубже проникал в душу и сковывал внутренности.

Приблизившись к могиле, я увидела фотографию Шандора на деревянном кресте, и мне стало невыносимо больно. Словно до этого момента я не верила в происходящее, не верила, что он умер, и его больше нет. Но снимок размером с альбомный лист в рамке за стеклом, обмотанный проволокой вокруг креста, заставил меня, если не принять, то согласиться с тем, что Шандор ушел. Ушел навсегда. И наш сын никогда не увидит его живым, не услышит его голоса и не окажется на его руках. Шандор так и останется для него неодушевленной картинкой, и вина за это лежит на мне.

Слезы тонкой струйкой потекли по щекам. Я почувствовала слабость и ухватилась за Глеба, отворачиваясь от могилы. Глеб докурил сигарету и выбросил окурок, но я уловила слабый запах табака и пива, исходящий от него.

– Лиза, вам плохо?

– Я не могу поверить. Это невозможно.

– Смерть всегда сложно принять.

– Я не понимаю, как вы можете быть таким спокойным? Он был вашим другом!

– Внешне так не кажется, но мне тоже тяжело. Мы редко виделись в последнее время, но все детство и юность провели вместе. Он был мне как брат.

– Когда сделана эта фотография на кресте?

Шандор на ней был совсем не похож на себя. Я никогда не видела, чтобы он улыбался на снимках, а в его глазах отражалось столько безмятежности и свободы. Это ощущение усиливалось бескрайним простором полей за его спиной и размытыми силуэтами двух лошадей, прогуливающихся на пастбище. Даже его белая рубашка с открытым воротом гласила о раскованности и легкости, которые не соответствовало образу известного мне Шандора.

– Лет пять назад, не больше. В тот день они праздновали какой-то день рождения у себя в таборе.

– Вы можете показать мне книги, которые Шандор брал у вас читать? Они еще существуют?

– Да, Шандор бы не позволил мне от них избавиться. Он даже подумывал их у меня выкупить.

– Выкупить?

Я отпустила Глеба. Разве у друга выкупают книги?

– Вы читали их? – спросила я.

– Нет. Мне не очень интересна история.

– Почему вы просто не подарили их другу? – немного жестко спросила я, глядя сквозь очки в глаза Глебу.

– Это очень дорогие энциклопедии. Я мог бы подарить одну, но Шандор хотел иметь полное собрание.

Что-то внутри меня отказывалось принимать оправдания Глеба за норму, и я крепче стиснула зубы, чтобы не выразить ему свое возмущение. Я не понимала, как можно продавать другу книги, которые достались тебе совершенно бесплатно, никогда тобой не читались и были тебе не нужны. Другу, у которого четверо детей.

– Сколько они стоят? – поинтересовалась я твердым тоном.

– Я не узнавал их стоимость, но, когда они достались нам в наследство, говорили, что они очень дорогие.

– Назовите вашу цену, и я куплю их у вас. Прямо сейчас.

– Мне надо подумать.

– Думайте быстрее.

– Может, тысяч сто.

– Сто тысяч за книги?!

– Да, там двенадцать томов, и как я сказал, они очень ценные.

Я повернулась к могиле Шандора, посмотрела на его улыбающееся лицо. Ради тебя, любимый. Все, что угодно, за любую цену.

– Хорошо, я куплю эти книги за сто тысяч. У вас есть банковская карта?

– Да.

– Я могу забрать энциклопедии сегодня под расписку, а деньги перечислю в ближайшее время? Дайте мне реквизиты карты.

– Извините, но вечером деньги, утром стулья.

Я не смотрела на Глеба, но все равно отвернула голову, чтобы он не заметил, как мне был неприятен этот торг. И это здесь, на могиле его друга!

Невольно я посмотрела на соседнюю могилу и… обомлела. Еще один свежий крест, окруженный венками, на котором табличка: «Слобода Анна Васильевна (Джофранка)» и годы жизни: «10.09.1952 – 15.05.2014», а ниже ее фотография в такой же рамке, как у Шандора. Джофранка тоже умерла? Запись сообщала именно об этом: меньше месяца назад. Так не бывает, чтобы два близких и родных человека ушли один за другим. Это какой-то кошмар!

Вороны раскричались еще сильнее, и в их карканье я услышала издевательский смех.

– Глеб, я не ошибаюсь, это мама Шандора?

– Да, все верно.

– Что случилось?

– Она болела. Шандор бился за ее жизнь целый год, но все тщетно. Исход был ясен сразу, однако он до последнего надеялся на чудо.

– Что у нее было?

– Рак поджелудочной. Ей делали операцию, но уже пошли метастазы и надежд на исцеление не было никаких. Именно из-за ее болезни он не смог выкупить у меня книги. Все деньги шли на ее лечение.

Я думала хуже, чем есть, мне уже быть не может. Но я ощутила себя настолько раздавленной и ничтожной, что мне и самой захотелось умереть. Весь год Шандор заботился о своей матери и не хотел с ней расставаться. Я же бросила его, подозревала в подлости и не понимала, как он мог игнорировать меня и сына столь длительный срок. Я думала только о себе. Неудивительно, что в нашу последнюю встречу он меня презирал. О, Шандор, прости меня!

Я стала падать, но Глеб меня подхватил.

– Лиза, нужно уходить. Это зрелище не для слабонервных.

Я уже не помню, как дошла до поселка, как мы попали в дом Глеба. В себя я пришла только, когда выпила стакан воды и почуяла запах табака. Вероятно, Глеб курил и в доме. Я сидела за столом с клетчатой скатертью, справа от меня окно с легкой занавеской.

– Вам лучше? На вас лица нет.

Я скинула платок и очки и смотрела в пустоту.

– Мы ужасно расстались. Я так виновата перед ним. И то, что это никак не исправить, рвет меня изнутри. Как мне с этим жить, Глеб?

– У вас есть сын. И дочь, кажется. Надо жить ради них.

– Да, вы правы.

Я снова припала к стакану с водой. Прошедшая неделя была самой сложной в моей жизни. Я помню ее только урывками. Агония, жгучая боль и зияющая дыра в сердце, которая не затянется никогда. И уйти бы следом, но Миша держит меня на этой земле. Я ему нужна. И не только ему.

– Глеб, я хочу увидеть Динару.

– Зачем? – встревожился мужчина, опускаясь на соседний стул. – Вы сказали, что сходите на могилу и уедете.

– Я уеду, но сначала хочу увидеть девочку. Приведите ее сюда.

– Зачем, Лиза? – повторил Свиридов.

– Мне нужно с ней поговорить, поддержать ее.

– Лиза, прошу вас не надо. Девочкам сейчас очень тяжело, они остались без отца, и не нужно ворошить их раны.

– Пожалуйста, Глеб, – я вцепила в его плечо и посмотрела на него умоляющим взглядом, чувствуя, как слезы подкатили к глазам. – Я должна ей все объяснить, и сказать, что я их не забуду и обязательно что-нибудь для них сделаю. Я знаю, что Шандор бы этого хотел.

Он несколько секунд взволнованно смотрел мне в глаза, а потом выдохнул и сдался:

– Хорошо, я схожу за ней. Но если рядом будет ее дед, я ничего не смогу сделать.

– Попробуйте, вдруг получится.

Он ушел и перед уходом попросил на улицу не выходить, и, если вдруг кто-то придет, сказать, что я его дальняя родственница. Я согласилась быть кем угодно, только бы он скорее привел Динару.

Пока он отсутствовал, я обвела взглядом комнату, в которой находилась, но не запомнила ничего, кроме небольшого старенького серванта с полками, на одной из которых книги, и именно они вызвали мой интерес. Я подошла к ним и быстро сосчитала выпирающие темные корешки. Двенадцать штук! Это те самые фолианты, которые читал Шандор! Я открыла дверцу серванта и вынула одну из середины. Все, как и описывал Шандор: золотые буквы, позолоченные торцы. Я открыла книгу и пролистала несколько страниц, провела по ним руками, словно хотела ощутить тепло рук Шандора, который их когда-то касался, въедливо прошлась по тексту, представляя, как его глаза бегали по строчкам, откладывая в голове описываемые события. Она действительно была написана на доступном языке и подходила для детского чтения. Для себя я решила, что когда-нибудь их прочитает и наш сын.

Вдруг на бумагу упала капля воды, и в этом месте листок слегка покоробился. Моя слеза. Я быстро вытерла глаза и аккуратно промокнула лист вафельной салфеткой, которая висела на спинке стула.

Я оставила книгу раскрытой, дав ей возможность немного подсохнуть, а сама тем временем выглянула в окно в надежде увидеть в нем Глеба, возвращающегося с Динарой. Но оно было обращено на огород и кроме ухоженных грядок с высокой ботвой я не увидела ничего интересного.

Тогда я написала сообщение Марку и спросила у него, не займет ли он мне денег. Он обычно отвечал довольно быстро, и этот случай не стал исключением. Марк выведал для чего мне нужны деньги и немного оторопел от стоимости книг. Он обеспокоился тем, что меня хотят развести и предостерегающе просил быть аккуратнее.

– Марк, – написала я ему, – я купила бы их за любые деньги, даже если бы мне пришлось заложить свой дом в Витязево. Не переживай, я тебе все верну. Но не сразу.

Он не стал спорить, понимая, что я не в том состоянии, чтобы кого-то слушать, и лишь попросил черкануть ему номер карты, на которую сделать перевод. Я написала ему оставаться на связи, в ближайшее время вышлю ему всю информацию.

Скоро вернулся Глеб, но один. В который раз за этот день внутри у меня все оборвалось.

– Где Динара?

– Она отказалась идти со мной.

– Вы сказали ей обо мне?

– Да, но она не пошла.

– Почему?

– Она не объяснила, но заплакала.

– Отведите меня к ней, – направилась я к выходу, отталкивая Глеба по пути следования к дверям, – я хочу с ней сама поговорить.

– Нет, Лиза! Не надо! – Он схватил меня за запястье. – Девочка очень расстроилась и убежала в дом к деду. Туда вам нельзя. Она передала записку. Я не знаю, что в ней, но может быть вам будет этого достаточно?

Он отпустил меня и залез рукой в свои шорты, вытащил маленький свернутый клочок бумаги в клеточку и протянул мне. Я быстро схватила его и развернула. Письменный почерк Динары мне был незнаком, и я не смогла определить, походили ли эти каракули на печатный почерк девочки, но все же прочитала: «Лиза, уезжайте и больше никогда не ищите со мной встреч. Д.»

Я недоверчиво подняла глаза на Глеба. Правда ли это написала она? Почерк как будто детский, но не точно. У Шандора и у взрослого буквы плясали, кто куда.

– Что там? – спросил Глеб.

– Она просит меня уехать.

– Разумное предложение, вам здесь не место. Уезжайте. Оставьте их семью в покое, вы и так причинили много бед.

Я опустила голову и зажмурила глаза. Если я их оставлю, что же с ними будет? Они теперь во власти своего деда, и он решает их судьбу, а его законы мне хорошо известны. Но что я могу сделать, чтобы им помочь? Я им никто и защитить не смогу.

– Уезжайте, Лиза, – в который раз попросил Глеб. – У вас есть свои дети, живите их заботами, а о детях Шандора есть кому подумать.

– Хорошо, уеду, – открывая глаза, согласилась я. – Но позвольте оставлю вам свой номер телефона. Может быть вы попозже дадите его Динаре, или она сама спросит обо мне. Дайте ручку и бумагу, я напишу.

Глеб согласился и подал газету. Я записала свой номер на полях и протянула ему.

– Передайте ей, пожалуйста. Через месяц, через полгода, когда угодно, я буду ждать. Хорошо?

– Хорошо. Но если она не позвонит, вы уж не обессудьте. У цыган своя жизнь.

Он взял газету и убрал его в отдельный отсек в серванте.

– Вы будете брать книги?

– Да, дайте мне номер вашей карты.

Глава вторая

Я не имела право раскисать и падать духом. Из-за детей, из-за Мишутки. У него осталась только я, и ради него должна была вернуться в строй.

Полина знала, что случилось, и поддерживала меня, проявляя чуткость и заботу. Она всюду сопровождала нас с Мишуткой и в любую минуту могла прийти на помощь: ходила в магазин или приглядывала за братом, пока в магазин ходила я. Она играла с ним на детской площадке: усаживала к себе на колени, скатывалась с ним с горки, и его радостный визг был лучшей наградой за ее старания. Она повзрослела и стала сдержаннее, и у нас больше не было причин для ссор.

Сложнее всего мне было по ночам. Я долго не могла уснуть, вспоминая былые счастливые дни, и тот проклятый визит Гозело, который перевернул все с ног на голову и сотворил непоправимое зло с моей психикой. Я была уверена, что, если бы он тогда не пришел, все могло бы быть по-другому. Пожар случился в субботу, а в этот день Шандор мог быть у меня и остался бы жив. Я не могла знать этого наверняка, но вероятность такого исхода не давала мне покоя. Меня одолевало чувство вины, что поверила человеку, которого видела в первый раз в жизни, а Шандора заподозрила в коварстве.

Засыпая я тоже не находила успокоения. Мне снились тревожные сны, мне снился пожар. Я не видела в нем Шандора, но слышала его истошный крик, и резко просыпалась посреди ночи в поту и с тахикардией и не сразу понимала, где нахожусь. Дважды меня будила мама: я кричала во сне. Она забрала Мишутку к себе в комнату, а мне настоятельно рекомендовала сходить к психологу.

Но вместо психолога я позвонила Насте Веденеевой, своему тренеру по верховой езде. Она открыла собственный клуб и тренировала начинающих спортсменов. Я знала, как лошади могут взбодрить и отключить от дурных мыслей, а верховая езда вымотать физически, и поэтому решила снова вернуться к занятиям.

Настя была приятно удивлена, что за годы отсутствия, я не растеряла форм и практиковалась в другом месте. Ей как любителю лошадей и верховой езды это весьма импонировало, и мы сблизились даже больше, чем до моего отъезда из Краснодара.

Пару раз я встретилась с Денисом. Никогда бы не подумала, что у нас могут быть столь похожими судьбы. Он поддерживал меня, учил жить по-новому, одобрял мои занятия в конном клубе и говорил, что любое увлечение – это хороший способ забыть о неприятностях.

Юля тоже не осталась в стороне и развлекала меня в своей обычной манере. Вместе с детьми мы выходили на любые городские мероприятия и это помогало отвлечься от горестных мыслей. Я была благодарна ей за участие, и охотно принимала все ее предложения.

Она не спешила поделиться со мной переменами в жизни, и, когда на прогулке в парке у нее закружилась голова, я за нее испугалась. После смерти Шандора, я стала чересчур тревожной и ранимой и заподозрила самое худшее. Чтобы развеять мои опасения, Юля созналась, что беременна. Несколько лет у них с Сашей не получалось зачать второго ребенка, и она отчаялась снова стать матерью, как вдруг ее молитвы были услышаны, и тест на беременность показал две полоски. Срок был невелик, и она не спешила кому-то об этом рассказывать. Я пообещала сохранить новость в тайне до тех пор, пока она не решится повестить остальных, но чистосердечно порадовалась за них с Сашей. Юля любила детей, и роль заботливой матери подходила ей больше, чем роль строгого завуча в школе, и с этим она не могла не согласиться.

Когда выдавалось свободное время, я бралась читать книги: те, что приобрела у Глеба. Но не все подряд, а только самые интересные для меня фрагменты истории.

Не оставлял без своего внимания и заботы меня и отец. Он приглашал нас с детьми в гости, и мы приятно проводили время за настольными играми. Самыми увлекательными из них были «Тик-так-бум» и «Активити». Мишутка не участвовал в игре, потому что был ещё мал, но тоже веселился, наблюдая за тем, как мы передаём «бомбочку» по кругу, называя слова на определённый слог, или как изображаем что-то без слов.

Но вместе с ним мы играли в «Башню». В этой игре нужно было вытаскивать бруски и не разрушить всю конструкцию. У него это не получалось, но крах его не огорчал, а наоборот веселил. Это означало, что можно было построить башню заново, а ему строительство нравилось больше, чем сама игра.

Маша перестала запрыгивать к отцу на колени, как это случалось, когда она была маленькая, и не так часто встревала в наши с ним беседы. Но каждый раз, когда мы уходили от них или прощались где-нибудь на улице, она прижималась к нему, словно давала мне понять, что он остается с ней, и в этом ее преимущество передо мной. Я стала относиться к ней снисходительнее. В моей жизни произошла трагедия, и ревность на фоне нее стала ничтожной и пустой. Главное, что отец с нами, он любит нас обеих, и его любовь нельзя делить на части. Она одна – на всех.

Свой день рождения я провела как обычный день и гостей не собирала. Все понимали мое нежелание что-то праздновать и ограничились лишь телефонными звонками. Но мама все равно испекла мой любимый «Рыжик» и приготовила пару салатов. Мы скромно поужинали вчетвером, я задула свечку на торте и загадала желание. Мне хотелось, чтобы одна одиннадцатилетняя девочка, которая в этот день тоже не отмечала свой день рождения, однажды позвонила и снова впустила меня в свою жизнь. Сбудется оно или нет, я не знала, но надежда грела мое сердце и заставляла его биться быстрее. Я чувствовала ответственность за ее судьбу и судьбу ее сестер, и все больше проникалась ощущением, что у меня не двое детей, а шестеро, и все они нуждались во мне.

Мысли о Динаре не давали мне покоя до самого сна, и нет ничего удивительного, что ночью мне приснился кошмар. Я оказалась на той самой конюшне, где случился пожар. Вернее, на ее руинах. Я остро ощутила запах гари и дыма, словно пожар произошел несколько часов назад, и где-то до сих пор слышался треск горящего дерева. Но пламени не было. Огромными тенями надо мной склонились ветви деревьев, и я недоумевала, как они не пострадали, если были так близко к огню. Треск повторился, и я вдруг поняла, что это не треск огня, а чья-то безуспешная попытка выбраться из-под завала. Она сопровождалась слабым стоном, который доносился из-под земли. Мое сердце сковал страх, и в холодном поту я подошла к груде обугленных деревяшек. Боязливо спросила: «Кто здесь?» Но язык точно приклеился к небу и не пошевелился. Я открыла рот шире, пытаясь отодрать его от нёба, и увереннее повторила свой вопрос. Но вышло какое-то мычание, и не сумев совладать с голосом, я опустилась к обугленному завалу. Постучала костяшками пальцев по черной трухе и прислушалась к отклику.

– Помогите, – донеслось до меня из-под завала.

– Шандор, это ты? – удалось мне заговорить.

– Лизавета? Да, это я, спаси меня.

Мной овладело безумие, и я начала неистово отбрасывать одну обгоревшую головешку за другой. Неожиданно головешки стали огромными и тяжелыми бревнами, но я будто не чувствовала их веса – во мне пробудились внутренние силы, и они руководили моими движениями. В ноздри все глубже пробирался дым, и я была на грани обморока. Но не могла упасть, не могла погибнуть, иначе Шандора никто не спасет. У него есть только я.

И вдруг замерла, чтобы перевести дыхание. Я обнаружила, что стою по колени в пепле, который затягивает меня в пучину точно болото. Передо мной все та же обгоревшая груда деревяшек, которая нисколько не уменьшилась, а чудесным образом восстановилась. И звуки из-под нее уже не слышны. Начала громко звать Шандора и умолять не уходить. Я рядом, я помогу, надо только держаться. И снова бросалась разгребать завал.

Проснулась я от прикосновения теплых рук к моему телу, которые прижимали меня к себе. Мама. На прикроватной тумбе горел светильник, а в детской кроватке было пусто. Мне потребовалось две секунды, чтобы вспомнить, что Мишутка спит с мамой, и поводов для тревоги за него нет.

– Что-то твоя верховая езда не помогает, – сказала мама, когда я пришла в себя. – Сходила бы лучше к психологу. Есть же у Андрея знакомые в этой сфере.

– Какое сегодня число? – игнорируя слова мамы, спросила я.

– Четырнадцатое июля.

– Значит, завтра у Шандора сорок дней. Мне нужно поехать к нему на могилу.

– Лиза, ты и так сама не своя, сон потеряла. Зачем лишний раз бередить раны?

– Мама, его душа еще здесь, и она хочет мне что-то сказать. Сегодняшний сон приснился не просто так. Он просил меня спасти его. Я не знаю, что это значит, но я не успокоюсь, пока снова не съезжу к нему на могилу и не поговорю с ним.

– Ты несешь какой-то вздор. С кем ты собралась говорить? Шандор мертв.

– А если нет? Он просил спасти его. Вдруг он лежит, погребенный в завалах, и никто его не достал. Я даже не спросила Глеба, с открытым или закрытым гробом хоронили Шандора, видел ли он сам его после пожара. А если от Шандора ничего не осталось, и в гробу был только пепел? И вдруг это не его пепел?

– О, Господи, все еще хуже, чем я думала. Утром позвоню Андрею, тебе нужна медицинская помощь.

– Мама, ты не понимаешь? Все сны не спроста. Я тебе никогда не говорила, но несколько раз в жизни мне снились вещие сны. А вдруг эти сны тоже что-то значат?

Мама взяла меня за плечи с двух сторон и чуть встряхнула.

– Они значат только одно: ты не хочешь отпустить Шандора. Но тебе надо признать, что он умер и его больше нет. Перестань мучить себя. Смирись и подумай о сыне. Ему нужна здравомыслящая мать.

– Я все равно поеду туда на сорок дней, – высвобождаясь из рук мамы, сказала я твердо.

– Ох, Лиза, не кончится это добром.

– Мама, ты постоянно об этом говоришь и только привлекаешь беду.

– Что ты собираешься делать в селе?

– Сначала я схожу на кладбище, а потом к Глебу. Мне нужно с ним снова поговорить и до конца выяснить все обстоятельства гибели Шандора.

Мама всплеснула руками, но больше не стала со мной спорить. Она знала, что, если я что-то задумала, меня не переубедить. Она ушла к себе в комнату, а я взяла фотографию Шандора, которая стояла на прикроватной тумбочке, и внимательно всмотрелась в его глаза. Словно они могли мне что-то сказать. Может быть мама права, и я действительно не хочу отпустить Шандора, но и не реагировать на знаки тоже не могла. Шандор просил меня спасти его, и я должна понять, что это значит.

Я снова в поселке Шандора, только в этот раз доехала на такси до кладбища. На мне то же черное платье и туфли, что и месяц назад. Другое бы здесь было неуместно. Я не стала надевать косынку, спрятавшись лишь за черными очками, и легкий ветерок трепал мои локоны.

Раннее солнечное утро еще хранило остатки ночного дождя: земля была сырой, а воздух влажный и свежий. Наравне с радостным щебетанием птиц слышалось воронье карканье, которое будто бы напоминало, что и среди жизни может быть смерть. На могилах Шандора и Джофранки те же кресты и венки, только выгоревшие на солнце, те же фотографии.

Я положила на могилу Джофранки две гвоздики, а Шандору – розу. Одну, бордовую. Возможно, так не принято, но не могла взять две. Для меня он один. Навсегда.

Около могилы Джофранки установили деревянную лавку, которой прежде не было, и я села на нее, устремив взгляд на фотографию Шандора. Он также улыбался, но улыбка была чужой и не отзывалась в моем сердце. Если бы он нахмурил брови и чуть сжал губы, в нем было бы больше от того Шандора, которого я знала. Казалась незнакомой и расслабленная покатость его плеч… Разве он такой на тех фотографиях, которые остались у меня после фотосессии? Нет, здесь он совсем другой.

Я вернулась мыслями в свой сон, и в голове пронеслась безумная затея: а что, если взять лопату и раскопать могилу? Не это ли мне снилось? Я искала Шандора под завалом, но может быть завал – это могила, и нужно рыть ее. Я встала с лавки и огляделась, словно в поисках лопаты, но ничего не нашла. Тогда я напрягла слух: все также пели птички, где-то вдали каркали вороны, доносился шум автомобилей, мчащихся по трассе. Но ни одного звука, напоминающего человеческий голос, я не услышала. Что же делать? Рыть землю, ломая ногти и истязая свои руки, как это было во сне? Ох нет. Это безумие, святотатство и преступление. Меня посадят, мои дети останутся без матери, и я ничем не смогу помочь девочкам Шандора.

Что мне остается? Привлечь власти? Но если я буду основывать свои подозрения на кошмарном сне, меня отправят в психушку и будут правы. Я и в самом деле схожу с ума. Вот же крест и даты жизни Юрия Слободы. Кто бы стал хоронить вместо Шандора другого человека? Как бы тогда жил сам Шандор, кем бы он был без документов? Нет, все мои домыслы безумны.

Но почему Шандор просил о спасении? Или я неправильно истолковала его слова? Вдруг в спасении нуждается не он, а его дети. Но что может им угрожать? Выдать замуж сейчас Гозело их не может, они еще малы. Сосватать? Это еще ничего не значит. Что другое может им грозить?

И вдруг меня осенило. Школа. Дед может запретить Динаре учиться. Он считал, что это ни к чему мальчику, а девочке и подавно. Если он запретит Динаре учиться, кто его остановит? Никто. И никакие органы власти не помогут: цыганские дети мало кого волнуют. Ох, девочки, что же делать?

Я погрузилась в размышления и потеряла счет времени. Лишь припекающее спину солнце вернуло меня в реальность: прошло больше часа. Нужно было уходить. Могли прийти родственники Шандора, но лучше бы с ними не пересекаться.

Я подошла к кресту, насколько это позволяли окружавшие его венки, и коснулась рукой фотографии. Погладила Шандора по волосам, очертила контур его лица, провела пальцем по его губам, оставляя прозрачные полоски на грязном стекле.

– Я что-нибудь придумаю. Я спасу твоих девочек. Спи с миром.

Глаза и губы продолжали улыбаться. Он меня не слышал.

– Прости меня. Мне пора, но я приеду еще.

Я повернулась, чтобы уйти, подняла глаза и… остолбенела. Неспешным пружинящим шагом ко мне приближался он. Его задумчивый взгляд, направленный в землю на несколько шагов вперед, и сдвинутые к переносице брови, как отражение моих недавних мыслей, воплотились в реальном человеке. Или он мне мерещился? Небрежная густая бородка и свободно развевающиеся на ветру волосы окунули меня в прошлое, где я пропускала его кудри сквозь свои пальцы и терлась щекой о его щетину. Как давно это было и как недавно. Черная рубашка с расстёгнутым воротом и закатанными до локтей рукавами порывами ветра очерчивала его фигуру и мне казалось, я узнавала в ней каждый мускул. И мое сердце снова разгонялось как болид и мчалось в счастливое будущее.

Но сама я стояла и боялась пошевелиться. Одно мое движение, и мираж рассеется. А я так хотела, чтобы он был настоящим… живым. Голову закружило, и я сделала взмах рукой в сторону креста. Хотела за него ухватиться, но нащупала его не сразу. Мои действия привлекли внимание мужчины, и я ждала, что его образ растворится. Но вот он поднял глаза, и на его лице промелькнуло едва уловимое удивление. Он снизил шаг, и только когда остановился в трех метрах от меня, я пришла в чувства и заставила себя моргнуть.

Это не Шандор, это его брат. Но как он похож на того, кто лежал в земле!

– Здравствуйте, – поздоровался он.

О нет, у него и голос тот же! Я смотрела на него и пыталась увидеть хоть что-то, что отличало бы его от Шандора, но кроме густой бороды других отличий не замечала.

– Здравствуйте. Вы – Тамаш?

– Да, вы знали моего брата?

– Знала.

– Кто вы? Вы из нашего села?

– Нет, я не местная. – На его лице промелькнуло недоумение. Как, впрочем, и на моем. – Вы не догадываетесь, кто я?

– А должен?

Я сняла очки, сделала пару шагов в его направлении и позволила ему лучше меня рассмотреть. Он видел мою фотографию, он не мог меня не узнать.

– В семье Шандора все обо мне знают.

– Шандора? Как странно вы его называете.

Я чуть улыбнулась.

– Не обращайте внимание на мое произношение. Это ошибка, ставшая привычкой.

– Так кто же вы?

– Я близкий друг вашего брата. Очень близкий друг…

Я надеялась, что он поймет, о чем я говорю, но, судя по выражению его лица, мои надежды были напрасны.

– Вы придете помянуть Шандора в наш дом? Его друзьям всегда рады.

– Нет, боюсь, я исключение, – невесело улыбнулась я и добавила, желая внести ясность: – Я была его любовницей. Странно, что вы об этом не знаете. Шандор говорил, вы в курсе.

Неужели он солгал? Но зачем?

Тамаш еще сильнее свел брови на переносице, как будто недоумевая, как мог пропустить эту информацию.

– Простите мое замешательство, – сказал он. – Дело в том, что несколько дней назад я вышел из больницы. Я тоже пострадал на пожаре: повредил голову, получил ожоги и не всех узнаю.

Теперь пришла пора мне удивляться его словам, но они многое мне объяснили.

– Вы потеряли память?

– Скорее да, чем нет. Иногда бывают кратковременные прояснения, но по большому счету, они ни о чем.

– Это ужасно. А что говорят врачи?

– Они сказали, что возможно со временем память восстановится. Нужно вернуться домой и разговаривать с людьми, которые меня знают. Это должно помочь в выздоровлении. Но пока все как в тумане.

– Мне жаль, – сказала я, а в голове только один вопрос: «Почему он, а не Шандор?»

Я опустила глаза, чтобы скрыть свою досаду, и неуверенно потопталась на месте, не зная, как обойти его и распрощаться.

– Как вас зовут? – спросил Тамаш.

– Елизавета. – Я снова устремила на него глаза. – Но вы можете называть меня Лизой.

– А я Тамаш.

– Я знаю. Шандор много про вас рассказывал. Только я представляла вас другим.

– Каким?

– Я знала, что вы близнецы, но почему-то считала, что если бы увидела вас, то заметила бы разницу. Но вы так похожи.

Я встретилась с ним взглядом и, как много лет назад в библиотеке, меня затянуло в глубину черных глаз Тамаша. Это было безумие, и я ничего не могла с собой поделать. Я видела перед собой Шандора, хотела прильнуть к нему и возрадоваться воссоединению. И только остатки здравого смысла останавливали меня.

– Извините, мне надо идти, – сказала я, опуская глаза и выходя из-под его чар. – Пока не пришли ваши родные. Не надо им здесь меня видеть.

Я обогнула Тамаша, но остановилась. Он повернулся ко мне.

– Вы знаете, как хоронили вашего брата – в открытом или закрытом гробу?

– Я не спрашивал, но слышал, что он сильно обгорел. Скорее всего, в закрытом.

– Да, наверное. – И снова дурацкая мысль о лопате закралась в мою голову. – А вы были на пепелище? Там все также?

– Все расчистили, и даже возвели временную конюшню. Говорят, все село помогало строить ее.

– О, даже так.

Я вспомнила те звуки, что доносились издалека в день моего первого приезда в поселок. Вероятно, тогда и шла стройка новой конюшни.

Хм, а почему Глеб не помогал? Он ведь дружил с их семьей.

– До свидания, – сказала я, желая поскорее уйти и скрыть от него свое разочарование. – Была рада знакомству.

– До свидания.

Я стала удаляться, но чувствовала его взгляд на своей спине и страстно желала, чтобы он меня остановил. Вот только не понимала, зачем.

И вдруг…

– Лизавета! – выкрикнул он.

Я резко остановилась, развернулась и сократила расстояние между нами. Подошла к нему так близко, что ощутила его дыхание на своем лбу. И запах тела, его тела.

– Почему вы назвали меня этим именем? – с дрожью в голосе спросила я.

И я снова в том страшном сне и гребу руками завалы, теша себя надеждой спасти Шандора. И молюсь, рьяно молюсь, чтобы он оказался жив.

– Вы же представились Лизой.

– Верно. Но вы назвали меня Лизаветой. Почему?

– Мне кажется, это имя подходит вам больше. Оно нежнее, чем Лиза.

О боже! Что-то подобное однажды сказал и Шандор. Я почувствовала себя в плену вновь охватившего меня безумия. Так не бывает, чтобы два разных человека, думали одинаково. Либо он слышал это имя раньше, и его подсознание подсказывает ему ответ, либо передо мной… О нет! Думать о том еще большее безумие. Вот его могила, его имя на кресте. Я сошла с ума, и до сих пор под впечатление от своего сна. Хочу, чтобы он был реальным. Нужно уходить, пока я не шокировала Тамаша какой-нибудь нездоровой выходкой.

– Что-то не так? – озабоченно спросил мужчина, заметив, как я пристально изучаю его лицо.

– Простите. Только ваш брат называл меня этим именем.

– Я мог слышать имя от него.

– Наверняка. Вы что-то хотели спросить, когда окликнули меня?

– Я хотел узнать, где вы остановились?

– Для чего вам эта информация?

– Мне хотелось поговорить с вами о брате. В доме неохотно говорят о нем. Я подумал, вы поможете мне вспомнить его.

Конечно, неохотно. Он предатель, отщепенец, непокорный сын и получил по заслугам!

– Я приехала только, чтобы навестить могилу и уезжаю обратно.

– Жаль.

В его голосе я действительно услышала сожаление, и шальная мысль пронеслась в голове, а почему нет, почему не остаться и не поговорить с ним о Шандоре? В этом нет ничего странного. Вдруг он все вспомнит, и потом сам расскажет мне что-то о нем, то, что мне неизвестно, и я лучше узнаю и самого Тамаша. Он кажется совсем не таким, как я его представляла. В нем столько от Шандора, мы могли бы стать друзьями.

Я едва не отказалась от своих слов, согласившись немного задержаться, как в небе каркнула ворона, и словно сильный поток воды обрушился на мою голову. О чем ты думаешь, Лиза? Это Тамаш, и Шандором не станет никогда.

Я отчаянно встряхнула головой и, удерживая подступающие слезы, обратилась к нему с просьбой:

– Вы можете оказать мне услугу?

– Если это в моих силах…

– Передайте Динаре от меня «привет». Скажите ей, что я помню ее и люблю. И жду встречи с ней в «Друзьях».

– Вы с ней знакомы? – Его взгляд просветлел.

– Мы были добрыми друзьями до того, как все произошло. Кстати, вы можете поговорить с ней о вашем брате. Они были близки с ней.

– Хорошо, я передам, и спасибо за совет.

– И еще одно. Не говорите никому, что видели меня. Ни к чему это.

– А как же «привет» Динаре?

Он улыбнулся улыбкой Шандора.

– Ей можно, – я тоже растянула губы в улыбке. – Только так, чтобы никто не услышал. Не хочу, чтобы у нее были из-за меня проблемы.

Я в последний раз заглянула в его глаза, моргнула, смахнув видение, надела очки, развернулась и быстро пошла в сторону села.

Только в такси по дороге в город я вспомнила, что не зашла к Глебу. Но я могла его и не застать. Был рабочий день, и он наверняка работал. Но перспектива встречи с ним меня и не прельщала. Было в нем что-то отталкивающее, и это не только желание продать книги другу.

Но я снова забыла о Глебе, когда в мои мысли просочился Тамаш. Шандор никогда не говорил о нем плохо, только подчеркивал, что они разные. Однако в глубине души я наделяла его отрицательными чертами характера. Он казался мне насмешливым и беспечным, человеком с узким кругозором, безграмотным и ничего из себя не представляющим, во всем направляемый своим отцом, его прихвостнем. Шандор ни разу не выразил по отношению к брату ревностных чувств, но я испытывала их за него. Я знала, как Шандору было важно отличиться перед отцом, получить его одобрение, и то, что все лавры доставались Тамашу, неприятно коробило мое сердце. Считала, что Шандор больше заслуживал отцовской любви и уважения, и поэтому не питала к Тамашу нежных чувств.

И вот я оказалась лицом к лицу с этим человеком. И что же испытала? Моя неприязнь к нему растворилась с его первым «Здравствуйте», в котором так много оказалось от Шандора. Я вспоминала его глаза, его голос, его взгляд и не угадывала в них «прихвостня» и глупца. В них отражались ум и интеллект. Он был любезен и при моем признании, что я любовница Шандора, не выразил презрительности и неприязни. Напротив, захотел пообщаться и лучше узнать своего брата, что-то о нем вспомнить.

Или я ошибаюсь? Я слышала, что травма головы может изменить человека, но, чтобы в лучшую сторону, никогда. Наверняка мне показалось, что Тамаш отнесся ко мне благосклонно, и все выдумала. Скорее всего я наделила его качествами, присущими Шандору, потому что мне хотелось видеть его живым.

Но нет, хорошего человека легко распознать, и Тамаш производил впечатление именного такого.

Дома меня ждали жаркие объятья детей. Я расцеловала их в ответ, передала Мишутке «привет» от папы и подарила ему машинку с мигалкой на пульте управления. Малышу она приглянулась больше, чем «привет», который он не мог потрогать.

Пока он осваивал новую игрушку, а Полина ему в этом помогала, мы с мамой уединились на кухне. Она спросила, как я съездила, не встретила ли кого-нибудь из родственников Шандора.

– Встретила. – Мама напряглась и первым делом подумала о Раде. Чтобы успокоить ее, уточнила: – Я встретила Тамаша.

– Его брата-близнеца? И как, сильно похож?

– Не то слово, мама. Как две горошины в стручке. Я словно увиделась с Шандором. – Я села за стол в задумчивости и воспоминаниях об этой встрече. – Меня не покидало чувство, что передо мной Шандор. Так хотелось его обнять.

– Надеюсь, ты этого не сделала?

– Нет.

– А Глеба видела?

– Не видела.

– Не нужно больше туда ездить. Хватит травить себе душу, оставь все в прошлом.

– Да, мама, конечно.

Но я не могла. Ночью мне не спалось. Казалось, что я схожу с ума, перед глазами стоял Тамаш. С первого мгновения как его увидела, я отмечала его сходство с покойным братом. Шандор когда-то говорил, что даже близнецы имеют внешние отличия, нужно лишь время, чтобы их заметить. У меня не было возможности узнать Тамаша при жизни Шандора, но сложившийся образ сильно разнился с тем, что я увидела на кладбище.

Тамаш шел походкой брата, хмурил брови как Шандор, говорил его голосом, смотрел на меня до боли знакомым взглядом и обратился ко мне по имени, каким называл только его брат. Но самое удивительное, что в этом живом человеке было больше от Шандора, чем в той фотографии, что висела на его могиле. Как будто бы в состоянии эмоционального расстройства перепутали фотографии и на крест повесили фото Тамаша. Но если допустить, что на могиле снимок брата Шандора, то кто стоял передо мной?

Я прошла на кухню и налила себе молока, подогрела его и добавила мед. Отец говорил, что этот напиток помогал при бессоннице, и я надеялась на его скорую помощь. Я села за стол и стала медленными глотками пить «волшебную» смесь, а из головы не выходил Тамаш и наша встреча. Интересно, думал ли он обо мне также, как я о нем?

Я отвлеклась от своих мыслей, когда услышала через приоткрытое окно, как кто-то поет под гитару у нас во дворе. Это была компания молодых людей, которые, вероятно, направлялись в сквер, чтобы распевать дворовые песни на лавочке. В хорошую погоду такие концерты происходили почти каждую ночь.

На кухню вошла мама в помятой ночной сорочке, с растрепанными волосами, прищуривая заспанные глаза. У нее был чуткий сон, и, вероятно, она проснулась от песнопений под окнами.

– Концерт слушаешь? – спросила она. – Чего не спишь?

– Не могу.

– Говорила я тебе не ездить на кладбище. Лучше бы к психологу сходила.

Она села рядом и посмотрела на меня.

– Знаешь, о чем думаю, мама? – глядя в пустоту перед собой, спросила я.

– О чем?

– Почему на фотографии на шее у Шандора не было цепочки, которую я ему подарила? Динара говорила, он носил ее всегда, сколько она себя помнит. А этому снимку не больше пяти лет.

– Он мог ее снять.

– Допустим. Тогда почему тот, кто стоял передо мной, больше походил на Шандора, чем тот, кто на фотографии?

– А ты всегда одна и та же на фотографии и в жизни? Мне часто говорили, что я в жизни лучше, чем получаюсь на снимках. И ты сама заметила, что прошли годы. Люди меняются. – Мама взяла меня за руку и потрясла ее, привлекая к себе внимание. – Лизонька, перестань думать об этом. Это был не Шандор, его больше нет.

Я замотала головой, отказываясь соглашаться с ней.

– Не могу. – Я отставила в сторону молоко, взяла ее за обе кисти, посмотрела в глаза и начала: – Послушай, что я скажу, мама. Только не говори сразу, что я сумасшедшая. В этом есть здравый смысл. Сорок дней назад на конюшне случится пожар, и оба брата бросились спасать лошадей. Но из-за обрушения стен один из них не смог выбраться оттуда. Ему на помощь бросился второй, но на него упала балка и повредила ему голову. Кто-то все же вытащил второго брата из огня, и он выжил. Но потерял память. И что делает Гозело? Погибает один из его сыновей. На его взгляд, лучший из них. Тот, кем он гордился, кого любил, кому доверил вести свои дела, потому что сам уже немолод. Что ждет его впереди? Внуки, которые могли бы прийти на смену своему отцу, еще молоды. Старшему из них лет пятнадцать-шестнадцать. Кому доверить дело? Оставшемуся в живых сыну? Но нужны ли ему лошади? У него одни лекции, да женщины на уме. В любой момент бросится в объятья своей любовницы и забудет свою семью. Какой есть выход? Наверняка, это было спонтанное решение, никто не думал, что Шандор потеряет память, а «тут такая удача». Он приходит в себя, ничего не помнит, и отец говорит ему, что он Тамаш. Так он получает себе помощника.

– Лиза, ты хочешь сказать, что отец Шандора выдал его за Тамаша?! Что Шандор жив, а в земле лежит его брат?!

– Именно это я и хочу сказать.

– Это бред. А как же все остальные? По-твоему, они не видят разницы между двумя братьями?

– Кто все, мама? Две женщины и дети? Да он управляет ими как марионетками: что скажет, то и будет.

– А люди? Кто-то все равно отличал братьев между собой.

– У парня травма головы, он только вышел из больницы и не удивительно, что чудаковат. Гозело цыган, он беззастенчиво лжет, и все ему верят. И я в том числе.

– А про жен братьев ты не подумала? Как их он будет представлять? Не думаешь же ты, что он подложит под Шандора жену Тамаша для всеобщей убедительности?

Я откинулась на стуле и выпустила мамины руки. Именно в этом месте мысли попадали в тупик: я не понимала, как Гозело все провернул с невестками. Но мне было легче найти этому хоть какое-то объяснение, чем похоронить Шандора снова. С каждой минутой я все больше верила, что он жив.

– Здесь пробел, согласна. Но может быть они теперь все в одном доме живут? Однажды Шандор рассказывал о том, что цыганские пары не выражают на людях свои чувства. Мужчины даже о женах не говорят – у них это неприлично. Шандор не станет говорить о Раде с посторонними, и все будут думать, что он Тамаш, а его жена Лаура. И что на самом деле в доме Гозело происходит, никто чужой и не узнает.

– Какая-то абракадабра получается. Ты сама-то в это веришь?

– Верю. А еще я верю в свой сон. Шандор потерял память, и никто кроме меня ему не поможет ее вернуть. Поэтому он явился ко мне во сне, чтобы я приехала на его могилу. Я должна была встретить там Тамаша. Нет, не Тамаша – Шандора. Мысль о подмене в гробу возникала у меня на кладбище, но я отказывалась верить, что Гозело способен опуститься до такой подлости и похоронить имя своего сына. Но после встречи с Тамашем, поняла, что Гозело не остановится ни перед чем, чтобы добиться своего.

– А как же Динара? Это она сообщила тебе о смерти Шандора. Думаешь, она солгала?

Я вспомнила, как она плакала, произнося столь страшные для нас обеих слова!

– Она могла не знать в тот момент, что ее отец жив. Он лежал в больнице.

– Но, когда он выписался, наверняка, узнала его.

– Я уверена, что Гозело ей что-то пообещал, чем-то завлек или угрожал.

– Ой, Лиза, отпусти эти мысли. Ошибиться в этом будет также больно, как потерять Шандора во второй раз.

– Не могу, мама. Я чувствую, что он жив.

– Ты уверена, что вообще кого-то видела на кладбище? Не могло тебе померещиться?

– Мама, я не сумасшедшая. Я видела его так же, как тебя сейчас. – Песнопения со стороны сквера стали громче, словно компания молодых людей увеличилась, и вдруг на меня снизошло озарение: – Мама! Есть две вещи, которые невозможно подделать. Шандор говорил, что Тамаш поет, у него есть слух и голос, а у Шандора нет этих талантов.

– Что ж ты не попросила Тамаша спеть, когда была на кладбище?

– Это не смешно. Тогда эти мысли мне в голову не приходили.

– А что второе?

– Родимое пятно. Оно есть только у Шандора.

– К твоему сведению, родимые пятна можно свести.

– Не думаю, что Гозело об этом позаботился.

– И где это пятно находится? Ты его не разглядела при встрече?

– Его не видно. Оно на ягодице.

– Я надеюсь, ты не собираешься залезть к Тамашу в штаны, чтобы удостовериться в своих догадках?

Мой взгляд убедил маму, что я способна на любые безумства, чтобы доказать, что Шандор жив.

– Не говори, что собралась снова ехать туда! – прижимая руку к груди, сказала мама.

– Да, мне надо вернуться и поговорить с Динарой.

Я взяла чашку с молоком и сделала несколько глотков. Мама схватилась за голову и взвыла:

– Ой, Лиза, зачем? Жила ты как-то полтора года без него, давай все забудем, и оставим в покое эту семью. Пусть они живут по своим законам, а мы по своим. Не надо тебе туда лезть. Ты помнишь, чем это чуть не закончилось для твоего сына?

– Мама, Шандор не для того двадцать лет учился, чтобы его имя похоронили в земле! – повысила я голос, но, вспомнив о детях, сбавила тон и продолжила: —Я не могу позволить предать его забвению. Ради него, ради его девочек. Ты знаешь, что с ними будет? Их дед выдаст замуж уже через пять лет. Я все думала, как им помочь, и вот выход!

– Это их обычаи, Лиза. Как ты можешь это изменить?

– Если Шандор все вспомнит, он не позволит им выйти замуж против их воли.

– С тобой бесполезно говорить, – махнув рукой, сказала мама. – Если ты себе в голову что-то вбила, тебя не переубедить.

Мама поднялась со стула, прошла к мойке, налила себе воды и выпила.

– Правильно, мама. Лучше поддержи меня. Я все равно туда поеду. Ради своего сына. Он должен увидеть своего отца живым.

– И что ты будешь делать? Явишься к ним в дом, и все расскажешь Тамашу? Да он решит, что ты чокнутая! И в этом нет ничего удивительного.

– Мне надо увидеть Динару, – вновь повторила я. – Надо, чтобы она подтвердила мои догадки.

– Если она не призналась тебе до сих пор, с чего ты решила, что сделает это сейчас?

– В глаза она не сможет мне солгать. Вы поедете со мной?

– Куда? – со стуком опуская стакан на столешницу, резко спросила мама.

– В Сочи.

Мама всплеснула руками, и я точно знала, о чем она подумала. Это последнее место на земле, куда она поедет, и ее дальнейшие слова лишь подтвердили очевидность моих умозаключений:

– Лиза, мы никуда не поедем. Хватит с нас этих безумных перемещений. Подумай о детях, обо мне, в конце концов.

– Мама, это временно. Отдохнете на море, пока я буду в поселке. Врач рекомендовала Мишутке морской воздух и купание.

– Для этого у нас есть места ближе. Витязево, например. Обещал же твой Брагин выделять нам комнату, когда мы захотим приехать.

– Мама, сейчас сезон, нам надо было предупредить его заранее. Наверняка, у него все номера заняты. А что ты сказала, когда я тебе это предлагала еще весной? – и, передразнивая маму, я повторила ее слова: – «Я не поеду в дом, где не смогу чувствовать себя полноправной хозяйкой».

Мама скрестила руки на груди и забегала глазами, как будто бы в поисках подходящего ответа.

– Мише опасно находиться так близко к отцу Шандора, – заключила она по итогу.

– Если бы он хотел навредить Мише или мне, он сделал бы это, когда приходил. У него другие методы. Но больше на его провокации я не поведусь. Мама, поехали в Сочи. Снимем квартиру, дети покупаются в море, ты отдохнешь.

– Что ты задумала?

– Мне нужно в поселок и встретиться с Динарой. Это первая задача. Если она подтвердит, что Шандор жив, тогда мне нужно будет там задержаться и помочь ему вернуть память.

Маме эта затея не понравилась. Она снова вернулась на стул и, бегая взглядом по столу, искала причины, чтобы меня отговорить.

– Отец Шандора знает, как ты выглядишь. А если ты его встретишь? Он там хозяин, мне страшно за тебя. И там жена Шандора. Если и она узнает тебя…

– Я изменю внешность, – касаясь маминого запястья рукой, сказала я. – Меня никто не узнает.

Глава третья

Мама поддалась на уговоры, и в Сочи мы приехали вместе. Я нашла через интернет недорогую студию в Хосте, и сняла ее в аренду на две недели. Полина обрадовалась поездке, и запланировала встречу с сочинскими подружками. Квартира оказалась недалеко от того места, где мы жили прежде, и проблем с осуществлением своих планов у нее не возникло.

Для Мишутки это был первый выезд за пределы Краснодара, и с момента отъезда до прибытия в Сочи он находился в возбужденном состоянии и не спал даже в электричке. Он не отрывал взгляда от окна и без конца что-то радостно выкрикивал, замечая перемены в мелькавших пейзажах. Но как только оказался в квартире, забрался на диван, и, не говоря ни слова, уснул.

Мишутка рос общительным мальчиком, привязанным не только ко мне, но и к бабушке. Он уже дважды оставался с ней, и несмотря на то, что часто спрашивал обо мне, не плакал и мужественно ждал моего возвращения. Поэтому я, пусть и с грустью, но со спокойной душой оставляла его на мамину поруку.

Но как бы мне не хотелось поскорее оказаться в поселке Шандора, остаток дня я провела с мамой и детьми. Мы прогулялись по местности, нашли детские площадки, ближайший путь на пляж и купили продуктов.

Я не планировала жить вместе с семьей, а только приезжать к ним через день или два, и просила Полину помогать бабушке с Мишуткой. Она не знала, что Шандор жив, и свой отъезд я объяснила, как «важные дела в поселке». Полина связала это девочками и загорелась желанием с ними встретиться.

Мне и самой хотелось этой встречи, но ничего обещать дочери я не стала. Даже если Шандор жив и все вспомнит, нет никаких гарантий, что не повторится прежний сценарий. Ведь Шандор все также женат и у его детей есть мать.

Я ехала в поселок в приподнятом настроении, полная надежд и веры, что жизнь не закончилась, а только начинается. Та самая жизнь, которую когда-то нагадала мне цыганка. Я снова видела в прерывистой линии на своей ладони новый знак. Возможно, именно сейчас я обрету счастье, которое она мне предрекала. И любовь, свою единственную любовь. Ах, Шандор, только бы ты был жив, и слова цыганки не оказались никчемным вымыслом. Потому что, если не ты, другого уже не будет.

Я вышла из такси. Небо в это утро было хмурым, но я не замечала непогоды. Вместо этого обратила внимание на виды, открывшиеся моему взору. Село находилось у подножья гор, с южной стороны, и, как рассказывал Шандор, в солнечную погоду здесь целый день светило солнце, а холодный ветер не проникал сквозь толщу Кавказских гор. Природа благоволила проживанию в этом месте. Из каждого двора выглядывало какое-нибудь фруктовое дерево или куст, по забору или по металлической решетке над внутренним двором дома, вился виноград или киви, и кругом росли цветы: вдоль заборов, на клумбах, в палисаднике.

Как я не заметила этого в прошлый раз? Почему все казалось серым и унылым? Вот оказывается, как настроение влияет на наше восприятие окружающего мира и разукрашивает его в соответствующие цвета. И только бы красота этих мест снова не померкла для меня.

Я приехала с небольшой дорожной сумкой, прихватив самые необходимые вещи. В моих планах было снять комнату в каком-нибудь доме, а где именно, рассчитывала узнать в закусочной. Она открывалась в восемь утра, и к моему приезду гостеприимно распахнула двери.

Я немного нервничала: постоянно поправляла челку, падающую на глаза, и касалась руками черного парика. Боялась, что мой обман раскроется. Но парик длиною до плеч крепко сидел на голове, и легкий ветер, что трепал его, не выдавал того, что пряталось под ним. Очки с прозрачными стеклами в черной оправе и темные линзы в глазах основательно скрыли прежнюю Лизу, и меня не узнала даже мама, когда я предстала перед ней в новом образе.

Я вошла в закусочную, вызвав колыхание музыки ветра. Вместо запаха пива меня встретил аромат жареных чебуреков, и от голода засосало под ложечкой. За барной стойкой маячила та же продавщица, что и в прошлый раз, и никого другого в помещении не было.

Я поздоровалась и спросила, где можно у них в поселке снять комнату. Она окинула меня взглядом, задержалась на лице и руках, отметила кольцо, которое подарил Шандор, а потом ответила, что мне подойдет жилье бабы Нюры, которая живет в пяти домах от закусочной в зеленом доме напротив магазина. У нее есть три комнаты, но одна совсем крохотная, больше похожа на кладовку. Однако одинокой женщине этого достаточно. А дальше она предупредила, что баба Нюра иногда подвыпивших мужиков в ней привечает, и если меня не пугает встреча с ними, то лучшего варианта не сыскать.

Перспектива оказаться в доме, куда захаживают пьяные мужики, меня не впечатлила, но второй вариант размещения у молодого холостяка меня впечатлил еще меньше. А в любой другой дом, как пояснила продавщица закусочной, хозяйки меня не возьмут, потому что «девка я видная, а мужик нынче падкий на женскую юбку пошел».

И я решила попытать удачу с бабой Нюрой. Подумала, что может быть повезет, и на период моего проживания, никто к ней не явится.

Я подняла с пола сумку, развернулась и вышла из закусочной. Как меня и направили, пошла направо.

Тучи потемнели, стало душно, и вероятность дождя увеличилась. Зонта с собой я не брала, поэтому решила поторопиться. Переживала за парик: неизвестно что случится с ним из-за дождя. Потерять облик в первый день не хотелось, и я ускорила шаг.

По пути встретила пару прохожих. Это был старик и немолодая женщина с такими же глазами-щелками, как у него, и я решила, что она его дочь. Заметив любопытство в их глазах, из вежливости поздоровалась. Они кивнули в ответ, и не успела я пройти мимо них, как женщина нетерпеливо вынула из кармана телефон и стала кого-то набирать. Сарафанное радио? Мне стало интересно, за какое время все село узнает о приезжей и дойдет ли информация до цыган. Добраться бы до Динары, но пока я не понимала, как.

Скоро с правой стороны показался магазинчик и напротив него дом, окрашенный в зеленый цвет. Я остановилась перед ним в нерешительности. А вдруг баба Нюра тоже выпивает, если привечает у себя подвыпивших мужиков. Разве нормальная женщина стала бы так делать? Я бы не стала. Но я живу в городе, в селе совсем другая жизнь, и то, что кажется, нам странным, здесь обычное явление. И, глубоко вздохнув, я решилась и открыла калитку. Силой меня никто не удержит, не понравится, уйду.

Я прошла по деревянной утрамбованной в землю дорожке до самого дома, постучала в дверь. Звук оказался глухим, баба Нюра могла и не услышать. Тогда я дошла до окошка и аккуратно постучала по стеклу. Через несколько секунд белая занавеска зашевелилась, и я разглядела за ней женщину. Видимо, это и была хозяйка. Затем услышала шаги за дверью, выдаваемые скрипом половиц.

Открылась дверь, и я увидела маленькую хрупкую женщину с седыми волосами. Кожа на ее лице была настолько тонкая, что морщинки собрались на нем мелкой рябью. Они не лишили ее миловидности и женственности, а лишь подчеркнули красоту ее глаз, в которых светилась мудрость и богатый жизненный опыт. Я напрочь разуверилась в ней, как в алкоголичке, и расположилась к приятному общению.

– Здравствуйте. Вы баба Нюра?

– Утро доброе. Я баба Нюра. А ты, детка, кто будешь?

– Мне сказали, что у вас можно комнату снять, – ушла я от ответа. – Это правда?

Она окинула меня изучающим взглядом, а затем улыбнулась.

– Ну коль говорят, входи, посмотришь мои хоромы.

Я переступила через порог и оказалась в сенях. Из самого примечательного здесь оказались резиновые сапоги, калоши, домашние тапки с задником и женские туфли на низком каблуке – обувь на все случаи жизни. На бревенчатой стене на двух больших гвоздях висела старенькая курточка и болоньевый плащ, в углу аккуратно лежал скрученный ватный матрас в полосочку, стояла алюминиевая фляга.

Я скинула с себя кеды и вслед за бабой Нюрой вошла в жилую часть дома. Чистенькая обдуваемая кондиционером комната со светлыми занавесками на окнах, белая скатерть на столе и аромат жареных оладий вселили в меня уверенность, что я пришла домой и бояться мне нечего. Разноцветные коврики на полу напомнили детство: такие же стелила моя бабушка. Она вязала их сама, и не исключено, что эти тоже были ручной работы. Два лакированных шкафчика с книжными полочками и посудой отливали блеском и словно швейцары с двух сторон охраняли вход в другую комнату. Я решила, что это дверь в мою будущую спальню, но хозяйка сказала, что там ее комната и нет надобности ее смотреть. Эта гостиная тоже не подходила для моего размещения, потому что кроме небольшого диванчика на высоких ножках с деревянными подлокотниками иной мебели для сна я не обнаружила.

– Проходи на кухню, покажу комнату, которая у меня для гостей.

Слева от входа перед уютной софой оказался небольшой проем, скрытый занавесками. Я заглянула в него и увидела стандартный набор мебели, втиснутый в маленькое пространство, старенькую газовую печь и громко дребезжащий холодильник, пожелтевший от времени. Здесь, кажется, больше чем двум людям не развернуться, но именно это создавало атмосферу близости и тепла. На окне, обрамленном легкими занавесками, стояли два горшочка с цветущими фиалками, и невольно я улыбнулась. Какая милота!

Я прошла глубже и за холодильником увидела проход в комнату, о которой говорила хозяйка. Она была маленькая, душная, и видимо ее продавщица закусочной назвала кладовкой. В ней полутораспальная кровать с металлическим изголовьем и пружинным матрасом, а также темный лакированный шкаф. На торце шкафа прямоугольное зеркало, которое оказалось весьма кстати, учитывая мою маскировку.

Я поставила сумку и отважилась сесть на спальное место. Пятой точкой ощутила две пружины, обрисовавшиеся контуры моих ягодиц, и невольно мои брови взмыли вверх.

– У меня есть ватное одеяло. Если его постелить на матрас, будет мягче, – сказала женщина, заметив мою реакцию.

Я смущенно улыбнулась и перевела взгляд на трехлопастный напольный вентилятор. Хоть какая-то защита от духоты. Затем я посмотрела на окно, занавешенное старыми полинялыми шторами, и захотела открыть его, чтобы впустить глоток свежего воздуха.

– Вы позволите? – спросила я, указывая на окно.

– Конечно, деточка. Открой. Только все равно от духоты не спасешься. Лето же.

Я прошла до окна, отодвинула занавеску и с удивлением обнаружила, что оно деревянное, не единожды крашенное, и с усилием открыла форточку. Ветер сразу проник в комнату, стало легче дышать.

Я расспросила у бабы Нюры об удобствах, и поинтересовалась, сколько будет стоить снять эту комнату. Ей не приходилось ее арендовать за деньги, и она была согласна на любую сумму, которую посчитаю нужным заплатить. Я прикинула, сколько такое жилье без удобств может стоить. Бабулька выглядела хорошей женщиной, не хотелось ее обидеть, но и дорого платить резона не видела.

– Двести за сутки, устроит вас, баба Нюра?

– Двести, так двести. Документы-то дашь посмотреть? Договор как заключать будем?

Я взглянула на нее взволнованно: не планировала никому показывать свои документы. Приехав под другим именем, мне не хотелось, чтобы кто-то знал, как меня зовут на самом деле.

– Баба Нюра, давайте я накину вам еще полтинник сверху за сутки, и мы забудем про документы, хорошо?

Я улыбнулась ей своей самой очаровательной улыбкой.

– Уж не преступница ли ты какая? – встревожилась женщина.

– Баба Нюра, разве я похожа на преступницу? Просто документы у меня сейчас на изготовлении. Украли их. Не могу предъявить.

– Так дают какую-то справку, пока их нет.

– Дают. Но с собой нет. Дома забыла.

– Как ты приехала без документов?

Чтобы скрыть свое волнение, я принялась снова оглядывать комнату.

– На попутках.

– Звать-то тебя как?

– Ева. Петрова Ева Андреевна.

Фамилию взяла от деда Ванечки, а имя возникло само собой. Выбирала на букву «Е». С каким-нибудь смыслом. И почему-то первая женщина на земле по библейскому сюжету приглянулась мне больше всего.

– А зачем в наши края пожаловала, Ева?

– Баба Нюра, давайте попьем чай, и я вам все расскажу.

– А давай.

Мы вышли из комнаты. Я помыла руки в раковине на кухне, а баба Нюра поставила кипятить чайник на плиту. Электрического у нее не оказалось.

– Ты, если вечером помыться хочешь под душем, тебе бы надо с утра воду набрать в бак, чтобы нагрелась за день. Солнца сегодня нет, но все равно согреется.

– А воду где взять? В колодце, в колонке, ведрами натаскать?

Баба Нюра рассмеялась.

– Ты думаешь, у нас тут совсем нет цивилизации? Зачем ведрами? Шланг есть. У других-то и дома есть душ и туалет. Мне соседи предлагали подсобить, тоже удобства внутри сделать, да я как-то привыкла без этого обходиться. Чего дома сырость разводить?

– Вы не молодая. Дома, наверное, проще было бы.

– Ты поди городская? Сможешь в таких условиях жить?

– Думаю, смогу.

Я вспомнила, как мы ездили с Игорем по станицам, и в некоторых домах, где мы останавливались, тоже не было никаких удобств – меня это не напрягало.

Я вытерла руки и села за стол на табурет.

– А то смотри, может, тебе лучше к Глебу?

– К Глебу?

– Да, есть тут у нас один паренек. Живет один, со всеми удобствами. И комната свободная есть. У него как родители померли, так никого в дом и не привел. Живет бобылем. Глядишь, понравится он тебе, а?

Баба Нюра подмигнула мне.

– Нет, баба Нюра, мне лучше здесь.

– Замужем?

Она глянула на мою правую руку.

– Нет. Я вдова.

– Ух, и давно?

– Больше года.

– А детки-то есть?

Она дошла до холодильника, достала из него банку с клубничным вареньем, поставила передо мной на стол. Вынула из шкафа небольшую вазочку и знаком дала понять, чтобы я налила в нее варенье.

– Детки есть. Двое. Дочь и сын.

– Значит, к нам ненадолго. А что ищешь в наших краях?

Баба Нюра продолжала крутиться на своей маленькой кухне и наложила со сковороды тех самых оладий, аромат которых расположил меня к ее дому.

– Баба Нюра, да вы садитесь за стол. Не суетитесь.

– Так ты с дороги, накормить тебя бы надо. Тощая такая.

Баба Нюра опустилась на табурет возле меня и, пробежав глазами по столу, проверяя, все ли подала, спросила:

– Почему к нам приехала? Здесь не море, не курорт. Особых достопримечательностей нет. Красиво у нас тут, но мало ли мест красивых на земле?

– Лошадку хочу купить, баба Нюра. Говорят, у вас тут продавцы есть хорошие.

– О! Лошадку! Себе или кому другому?

– Себе, бабуль.

– Спортсменка что ли?

– Почти.

– А знаешь ты, что лошадей у нас только цыгане держат? Они и продают.

– Да, слышала.

Закипел чайник, и баба Нюра поднялась, чтобы заварить чай. Она была немолода, но в ее движениях не чувствовалась старость. Она резво и ловко вынула из шкафа заварник, сняла с полки жестяную банку, отсыпала в заварник какой-то травы и залила кипятком. По кухне сразу распространился аромат мяты, и меня переполнило ощущение тепла и уюта. Баба Нюра поставила заварник на стол и обернулась за посудой. Когда раздобыла ее, вернулась на свое место.

– Пока́жите, где у вас конюшня?

– А тут особо блудить негде. Как выйдешь из калитки, так налево и до конца села. Дойдешь до дороги, за ней уже цыгане живут. Пройдешь мимо них до самой окраины. Еще метров пятьсот и будешь на конюшне.

– А есть путь не через поселок? Неуютно себя чувствую под пристальными взглядами ваших односельчан. Не хочется привлекать к себе лишнее внимание.

– Есть. За магазином дорога на соседнюю улицу, а там тропка между двумя домами. Ты иди прямо. Как дома закончатся, попадешь в рощицу, там уж увидишь тропу налево. По ней иди и выйдешь на поляну. Там и конюшня. Свадьбы, праздники летом разные на этой поляне гуляют. Цыгане. Бывала когда-нибудь на цыганских свадьбах?

– Нет. А вы?

– Приходилось. Ой, и весело у них. От вина столы ломятся, а все трезвые, много не пьют. Не то, что у нас, у русских – напьются, да драку устроят.

– Хозяев я встречу на конюшне? Мне бы с ними покупку лошадки обсудить.

– Обычно там они. Ты с Гозело аккуратнее. Не особо он русских любит. Женщин и тому подавно.

– Почему? – изображая любопытство, спросила я. Мне ли не знать, за что он не жалует русских женщин?

– Да был у него сын. Хороший мальчик. Слово плохого от него никогда не слышала. Добрый такой, любознательный, умный. Лучший ученик среди моих был. Любовь какая-то у него случилась с русской, а оженился уже на цыганке. Ох, отцу не нравилось, что он гуляет от жены. Хотел его на цепи возле дома держать, а того всегда город, да учеба интересовала, а потом еще эта женщина появилась. Так и совсем разлад в семье начался. В деревне от людей ничего не скроешь.

Баба Нюра взгрустнула и перекрестилась.

– Он был вашим учеником? Вы – учительница?

– Да, было дело.

– И какой предмет вы вели?

– Историю.

Чтобы скрыть радость от встречи с любимой учительницей Шандора, я стала наливать чай – сначала хозяйке, затем себе. Вспомнила, как много лет назад он с обожанием рассказывал о ней, и как тогда подумала, что он был в нее влюблен. Но, когда узнала ее возраст, посмеялась над своими мыслями. Она была старше его на сорок лет.

– Как ваше полное имя, баба Нюра?

– Анна Тимофеевна.

Имя как у матери Шандора. В этом тоже было что-то символическое. Иногда мы любим людей бессознательно за те ассоциации, которые они у нас вызывают. И в эту минуту я поняла, что даже если в дом к бабе Нюре придет целая толпа пьяных мужиков, я не уеду от нее. Она тепло отзывалась о Шандоре, и уже за это была готова ее полюбить.

– Вы говорите об этом цыгане в прошедшем времени. С ним что-то случилось?

– На пожаре погиб месяц назад. Жалко так. Ему бы жить, да жить. Четверо деток осталось. Старшую-то как с него писали: умница такая растет, и красавица, и хозяйка славная будет.

Неожиданно входная дверь отворилась, и в дом вошел мужчина.

– Баба Нюра, я пришел, как звала, где…

Тут он увидел меня и осекся. Худой, носатый и с густыми усами он напомнил мне почтальона Печкина из «Простоквашино», и я улыбнулась своим мыслям. Гость решил, что я улыбнулась ему и тоже смущенно растянул губы.

–Чего так рано-то? – озираясь по сторонам будто в поисках часов, спросила баба Нюра. – Я тебя к обеду ждала.

– Здрасьте, – поздоровался мужчина. – Так дождь собирается, баб Нюр. Пойду, думаю, пораньше.

– Ну пошли, коли явился.

Анна Тимофеевна поднялась на ноги.

– Ты, детка, пей пока чай, располагайся. А я Валерку в огород отведу, подсобить мне надо.

– Хорошо, спасибо.

Когда они ушли, я разобрала сумку и выложила в шкаф свои вещи. Их было не так много, и больше всего места занимали ботинки для верховой езды. Я вынесла их в сени и начистила кремом.

Затем переоделась в длинные шорты и футболку, через голову перекинула сумочку и пошла обследовать местность. Первым делом решила сходить в магазин и прикупить продуктов. Я платила за жилье, а не за стол, поэтому нужно было что-то взять для пропитания. Магазин находился рядом, и мое путешествие длилось недолго.

Я вошла в павильон напротив дома бабы Нюры. От разнообразия предлагаемого ассортимента разбежались глаза. Вроде бы и магазин небольшой, но казалось в нем, как в Китае, есть все, начиная от жевательной резинки и заканчивая садовой техникой.

Продавец и три покупателя, что находились внутри, стали с интересом меня рассматривать. Я встала в очередь позади всех, но это не остановило жителей поселка: они развернулись ко мне лицом, чтобы продолжить изучение.

– Откуда такая красота к нам приехала? – не удержался от вопроса плотненький мужичок лет шестидесяти с красным лицом и мешками под глазами, который стоял в очереди передо мной. Он него пахнуло перегаром и мне потребовалась нечеловеческая выдержка, чтобы не прикрыть нос.

– Из города.

– Из Сочи?

– Нет. Из Анапы.

– Вот как! А чем наши края вас привлекли?

– Говорят, лошади у вас знатные. Хочу жеребца себе приобрести.

Я улыбнулась.

– О как! Неожиданно!

– Так вы к цыганам приехали? – спросила женщина с большими формами перед мужчиной.

– По всей видимости, да.

– Русская? – и снова та же женщина.

– Русская.

– А вы одна или…

– Одна. А есть какая-то разница, приехала я покупать лошадь одна или с кем-то?

– Гозело привык общаться с мужчинами. Захочет ли с вами… – прокомментировала женщина. – Это хозяин конюшни. Он цыган, а у них свои порядки. С женщинами не особо разговаривают.

– А разве деньги имеют половой признак? Ему не все равно, от кого их получать?

– Галка, что ты девочку пугаешь? – вступился мужчина. – За деньги Гозело хоть всему женскому монастырю своих коней продаст.

Первая покупательница рассчиталась, и обернулась, чтобы уйти. Галка сразу затараторила продавщице, что ей подать.

– Вы не бойтесь Гозело, – сказал мужчина. – Он сейчас мало делами занимается, а с его сыном у вас проблем не будет.

– Ага, сыновья-то его русских любят, – засмеялась та, что ушла из очереди, и покинула магазин.

Меня передернуло от ее слов. Всем про всех известно. Даже про цыган, которые, как мне всегда казалось, живут особняком.

– Не обращайте на нее внимание, – сказал мужчина. – Острая на язык баба. А где вы остановились?

– У бабы Нюры.

– Она вам родственница?

– Нет. Мне ее порекомендовали, как арендодателя.

– Ясно. Нюра хорошая женщина, с ней можно жить.

– Конечно, хорошая, – заговорила Галка. – Сколько раз тебя ночевать к себе пускала, как напьешься.

– Чего ты меня перед людьми позоришь? Я может жениться собрался, а ты такое обо мне.

Галка и продавщица прыснули со смеху. Я тоже невольно улыбнулась.

– Милочка, вы еще увидите его на пороге дома бабы Нюры, помяните мое слово,– сказала Галка. – Только, Егорыч, комната-то теперь твоя занята. Не примет тебя баба Нюра. Только если под бок к себе.

И женщины снова покатились со смеху.

– Да ну вас. Вам бы только ерунду болтать.

Мужчина развернулся и, пошатываясь, пошел вон из магазина.

– Егорыч, а ты чего приходил-то? Бутылку хотел? – вслед крикнула ему продавщица.

Мне вдруг стало жаль мужчину, которого засмеяли эти женщины. Он хоть и выпивший, но показался, добрым и отзывчивым, и я порывалась их отчитать за неуважение к нему, но промолчала. Начинать с упреков знакомство не хотелось.

Когда очередь дошла до меня, я перечислили продукты, которые хотела купить, и продавщица неторопливо выставила их на прилавке. Я сложила упаковки и баночки в пакеты, рассчиталась с продавщицей, которую звали Марина, и, попрощавшись, пошла на выход.

Но в дверях встретилась с Динарой и на миг замерла. Боже, как же она выросла за полтора года! Она была немногим ниже меня, а ведь ей всего одиннадцать лет. Одета как цыганка: красная блузка в мелкий горошек с длинным рукавом и завязками на груди, синяя юбка в цветочек по самую щиколотку. В ее глазах тоже замечались перемены. Столько грусти и печали я не видела в них прежде, и это делало ее старше. Она посмотрела на меня взглядом не ребенка, а женщины. Я едва не обронила ее имя, но вовремя одумалась.

Динара прошла мимо к прилавку, и мне ничего не оставалось, как выйти на улицу.

На лавочке около магазина сидели две девочки, но я не задержала на них своего взгляда. Я быстро проследовала до забора бабы Нюры, поставила на землю пакеты и повернулась к магазину. Это был шанс, который нельзя было упустить. Я должна дать Динаре знать о себе.

Неподалеку несколько мальчишек играли в футбол, а девчонки постарше собрались в кучку и о чем-то без умолку болтали и смеялись. На меня они не обращали никакого внимания и, не заметив взрослых на улице, я отважилась на встречу с Динарой.

Я посмотрела на лавку около магазина, где сидели маленькие девочки, но они меня не смутили. Обе поглядывали на меня с удивлением, но к этому я стала привыкать. Я улыбнулась им в ответ, и старшая из них растянула губы в улыбке.

И вдруг что-то щелкнуло в голове. Я уже видела эту улыбку, и ямочки на щеках, и эти глаза. И кудрявые отросшие волосы, собранные в два хвоста над ушами. И если в магазине была Динара, то сомнений быть не могло – передо мной Анфиса. Только сейчас ей не три с половиной года, а на два больше.

На глаза навернулись слезы. Вот она, долгожданная встреча с моей любимой малышкой. Но стоп! Плакать нельзя. Иначе поплывут линзы.

А кто же рядом? Я присмотрелась к девочке помладше. Что-то в ней было и от Анфисы, и от Софы, и даже от Динары. Ее кудрявые волосы свисали до плеч, большие глаза смотрели с детским озорством, какое я когда-то наблюдала в глазах у сестры, сидящей рядом с ней. Нос с горбинкой, на подбородке ямочка. Я поняла, что это Аня. Это была наша первая встреча.

Я подошла к ним и, улыбаясь, присела рядом на лавочку.

– Привет. Вы ждете свою сестру?

Как же хотелось обнять Анфису! В голове мелькали воспоминания двухлетней давности. Вот мы в Сафари-парке, она ест мороженое, а я слежу за тем, чтобы она не испачкалась и протираю ей руки и лицо салфеткой. Вот она испугалась динозавров, и я уношу ее с опасной территории. А как она жалась ко мне, когда мы с Шандором вернулись с экстремального аттракциона! Вот она делит место около меня со своей сестрой и Полиной, и оказывается в выигрыше, потому что забралась ко мне на руки. Как это было трогательно, и как было давно. Словно целая жизнь прошла. Конечно, она меня забыла и не вспомнит даже имени. А так хотелось ей напомнить о себе.

– Да, она пошла за молоком, – ответила Анфиса. – И хлебом. А вы кто?

– Я… – на язык просилось имя Лиза, но я не могла выдать себя, я знала, как быстро дети распространяют информацию по поселку, и хотела избежать огласки, – Ева. Меня зовут Ева.

– А я Анфиса, а это Аня. Она еще не разговаривает. А сестру в магазине зовут Динара.

– Приятно познакомиться.

– А где вы живете?

Я указала на зеленый дом напротив.

– Я знаю, там живет баба Нюра, – с видом знатока сказала Анфиса. – Она моего папу учила в школе.

– Здорово. А кто твой папа?

Мне стало интересно, что ответит Анфиса на этот вопрос.

– Сейчас мой папа Тамаш. А раньше был Шандор.

Значит, она не знает, что эти два человека – одно и то же лицо. Но она еще мала, ей простительно.

– У тебя два папы?

– Нет, наш папа умер, и теперь его заменяет брат. Они были с папой близнецами.

– Ясно. А как зовут вашу маму?

Если Шандор жив, то здесь должна быть несостыковка в имени. Жену Шандора зовут Рада, и подменить имена жен Гозело точно не мог.

– Лаура.

Внутри у меня все сжалось. Как же так? Нет, нет, нет! Шандор жив! Значит, Гозело придумал что-то еще. Надо только докопаться до истины.

Я хотела продолжить разговор, но из магазина вышла Динара. В руке она держала пакет с продуктами.

– Здравствуйте, – поздоровалась она.

Я поднялась и посмотрела ей в глаза.

– Здравствуй.

Ее брови чуть дрогнули, словно она узнала мой голос. Очки мешали ей присмотреться к моим глазам, да и что она могла увидеть под карими линзами?

– Что-то случилось? – спросила она.

– Почему ты спрашиваешь?

– Вы о чем-то разговаривали с девочками. Они что-то натворили?

Я улыбнулась.

– Нет, что ты! Я просто с ними познакомилась. – И улыбнулась ей еще шире.

Если не по глазам, то по улыбке она должна меня узнать. Я подмигнула ей.

– Меня зовут Ева, – и я протянула ей правую руку так, чтобы она могла увидеть кольцо.

Она посмотрела на руку и заметила подарок своего отца. Ее глаза увеличились, и она резко перевела взгляд на меня. Ее испуг не прошел, а как будто бы стал сильнее.

– Девочки, быстро домой. Извините… Нам надо идти.

Они встали и побежали в сторону цыганского поселения, на прощание крикнули мне: «До свидания». Я махнула им рукой. Динара заспешила за ними, но я догнала ее.

– Динара, нам надо поговорить. Я живу у бабы Нюры, приходи ко мне, пожалуйста. Я не уеду, пока не поговорю с тобой, и если ты не придешь, приду я.

Она остановилась, нерешительно посмотрела на меня, и, ничего не сказав, снова отправилась вслед за девочками.

– Я все знаю, – не удержалась я от выкрика ей в спину.

Она чуть снизила шаг, а затем прибавила его и не сбавляла до тех пор, пока не скрылась за поворотом.

Глава четвертая

Я не сомневалась, что Динара была напугана моим появлением. Но почему? Чувствует себя виноватой? Напрасно. Все, что связано с Гозело, не может быть причиной ее осуждения. Я сама угодила в его коварные сети и жестоко за это поплатилась. Он умеет управлять людьми. Его бы навыки, да в нужное русло, а так одно зло творит, и где предел его власти над человеческими судьбами, неизвестно.

Баба Нюра едва успела с Валеркой закончить свои огородные дела, как дождь обрушился на землю стихийным потоком и заслонил собой соседние дома. Она еще шутила, что зря воду в бак набирали – в такую погоду впору мыться под дождем.

Я не разделяла ее веселья, опасаясь, что ненастье остановит Динару от встречи со мной, и я проведу остаток дня в неведении и сомнениях. Но улыбалась ей в ответ и отвлекала себя от непрошенных мыслей разговорами о местных жителях.

Я рассказала бабе Нюре, что ходила в магазин, и полюбопытствовала у нее, кто такой Егорыч, и почему женщины его осмеяли. Анна Тимофеевна рассказала мне его историю. Его полное имя Василий Егорович. У него было три жены, и все умерли. Первую похоронил, когда был молодой, даже деток с ней не успел родить, вторую – двадцать лет назад, с ней два сына появились на свет, а третью – два года назад. Последняя была хорошая женщина, воспитала его сыновей как своих, подарила ему дочь. Но и она ушла. С тех пор крепко запил. Дети подросли, да в город уехали, к отцу редко приезжают. В последний раз на похоронах матери только и были. В один из своих запоев дом спалил, сам еле спасся, живет в наспех построенном бараке, летом еще бодрячком ходит, а в зиму замерзает в своей лачуге, и дела нет детям до него – к себе не берут, дом отстроить не помогают.

– Вот придет он ко мне, поплачется о своей судьбе горькой, бутылку навернет и на покой. Не буйный. Ему слова доброго не хватает, так потому и идет ко мне. А от баб сельских одни издевки.

– Анна Тимофеевна, а у вас есть дети?

– Есть. Двое, как у тебя же. Старшая дочь живет в Москве. Вся в работе, раз в год только и приезжает: летом, когда сезон начинается. С личной жизнью у нее там что-то не складывается. Вышла замуж, развелась. Внучка уж большая у меня, твоя ровесница, наверное. А сын на севере работает, там денег много платят, вот и ездит туда на заработки. Сам на Урале живет. Семья там, дети. Тех-то внуков вообще никогда не видела, только на фотографиях. Как чужие растут.

– А муж ваш?

– Тот еще двадцать пять лет назад помер. С крыши упал, убился насмерть. Я прихожу со школы, а он лежит. До сих пор мне в этом положении снится. А с твоим-то что стряслось?

– В аварию попал, баба Нюра, – опуская глаза, сказала я.

– Пьяный, небось, за рулем-то был?

Мне было неловко лгать этой доброй женщине, которая гостеприимно впустила меня в свой дом. Но открыться я ей не могла. Не сейчас. Нужно лучше ее узнать. Поймет ли она мои поступки? Ведь я приехала к женатому мужчине, это нехорошо.

– Да, кажется, выпил.

– А детки твои с кем?

– С мамой.

– Твои родители живы, здоровы?

– Да. Только они в разводе. Я с мамой живу, она с детьми мне помогает.

– Это хорошо. Ты молодец. Не забывай родителей.

Анна Тимофеевна глубоко вздохнула, и в этом вздохе отразилось ее внутреннее состояние. Состояние одиночества. Ей не хватало детей. И немножко стало грустно за нее. Какие-то соседские мужики по дому помогают, пьяные пристанище ищут, а свои дети раз в год приезжают. Как они живут без корней-то? Ведь мать их кормила, поила, на ноги поставила, а они ее забыли, бросили одну в деревне.

Я вызвалась приготовить обед. Баба Нюра не возражала. Даже с любопытством на это смотрела, молча, без комментариев. Только раз и встряла, спросив, не мешают ли мне волосы. Переживала, как бы они в моем блюде не оказались. Шаг был рискованный, потому что я его не проверяла на деле, но собрала волосы в хвост и повязала ленточкой, что дала Анна Тимофеевна.

Я готовила борщ. Тот самый, рецепт которого когда-то мне дала Джофранка. Я готовила его несколько раз, и всем, кто пробовал, понравился. Захотелось угостить и свою хозяйку.

– Баба Нюра, а далеко от конюшни дом хозяев? – когда мы сели обедать, спросила я.

– Уж не собралась ли ты к ним под дождем?

– Нет, я на всякий случай спрашиваю.

– Недалеко. С самого краю села стоит дом его покойного сына, там сейчас никто не живет, а в трех домах от него по другую сторону дом Гозело. Он там самый большой, мимо не пройдешь.

– А где живет семья покойного сына?

– В доме Гозело.

Все оказалось так, как я и предполагала. Отец Шандора, чтобы скрыть, который из сыновей остался жив, поселил его в своем доме, и его семью туда же перевез. Ловко. Но почему Анфиса назвала своей матерью Лауру? Ответ как будто очевиден. Потому что Тамаш ее муж, и после смерти брата стал отцом для девочек. Вот они и решили, что и их мать зовут по-другому. А как же Рада?

Эта нелепица не вязалась у меня в голове, и от этого я желала встречи с Динарой еще острее.

Я не могла прийти к ней сама. Если бы они жили с матерью в доме Шандора, я бы отважилась. Но в дом Гозело! Очень рискованно. Только под видом покупательницы. Чтобы показать девочке, что я готова на любые меры, чтобы встретиться с ней. Убедит ли это ее в моих твердых намерениях? Я наделась, что такие меры не потребуются, и она придет сама.

К ночи дождь закончился, но Динара так и не пришла, и я настроилась идти к ней утром.

Перед сном я сняла линзы и парик, распустила волосы. Я решила вставать рано, чтобы баба Нюра не застала меня спящей блондинкой, и поэтому поставила будильник на шесть часов. К ее пробуждению я должна превратиться в брюнетку с карими глазами.

Спать легла с открытой форточкой. Где-то рядом слышался лай собак, который постепенно удалялся, словно кто-то шел по селу и по мере передвижения человека лай становился все тише, а потом как будто бы звук отключили, и все стихло: наступала звенящая тишина. Даже капли с крыш перестали капать.

Я почти заснула, когда различила за окном шлепающие звуки по мокрой земле. Я испугалась, что наведался какой-то пьянчуга, который пришел к бабе Нюре на постой. Судорожно собрала свои волосы, заколола их как попало невидимками, надела парик. Послышался тихий стук по окну, и я выглянула за шторы. Но было так темно, что ничего не увидела.

– Лиза, это Динара, выйдите на улицу, – услышала я тихий голос девочки.

Я взяла телефон и посветила в окно. Фонарик ослепил гостью, и она прикрылась рукой, но в том, что это была она, сомнений не осталось. Динара пришла! Все-таки решилась.

Я по-быстрому оделась и тихо, насколько это было возможно со скрипучими половицами, вышла в сени. Надела на ноги калоши, которые оказались мне немного велики, и, отперев засов, ступила на крыльцо. Сырой воздух Сочи, усиленный прошедшим дождем, тут же сковал дыхание, и на коже возникло ощущение влажности.

Динара взяла меня за руку и потянула за дом. Я включила фонарик, но Динара запретила:

– Нет, увидят. Дойдем так. Я привыкшая.

Мы прошли через весь огород, затем она открыла калитку на заднем дворе, и мы оказались на задворках села.

– Здесь можно включить телефон? Динара, я ничего не вижу.

– Я вас веду, не бойтесь.

– Куда мы идем?

Она повела меня в сторону цыганских домов, направо от калитки.

– Здесь есть место, где никто нас не увидит и можно поговорить.

Постепенно я привыкла к темноте и различила очертания домов, деревьев, гор, которые в темноте смотрелись еще более внушительно, чем при свете дня. Динара шла впереди уверенной походкой, словно делала это каждый день, а вернее, ночь, меня держала крепко за руку, и казалось, что она взрослая, а я маленькая девочка, которую ведут по улице.

К моим калошам налипла грязь, они отяжелели, и я едва не потеряла одну из них по дороге, но сумела подхватить ее кончиком пальцев и протянуть за собой.

Собаки, почуяв наше движение, залаяли, и я перепугалась, что проснется все село. Что мы скажем, если вдруг нас обнаружат? Мы даже знакомы быть не должны, не говоря о том, чтобы вместе гулять по ночам. Где-то послышалось ворчание хозяев, которые вышли на улицу, чтобы угомонить расшумевшегося пса, где-то загорелся фонарь во дворе, и я пригнулась ниже к земле, чтобы моя макушка не засветилась над забором. Но потом вспомнила, что на мне черный парик и успокоилась. Разглядеть темное в ночи не так-то легко.

Когда мы добрели до каких-то кустов и пробрались сквозь них, я ощутила себя в безопасности. Лай стал стихать, и свет фонарей не проникал внутрь нашего убежища. Запах сырости здесь ощущался еще острее, чем снаружи.

– Можете включить фонарик.

Я нашла нужную функцию на телефоне и осветила укрытие. Кроме плотной кроны кустарника увидела несколько спиленных пеньков, и Динара предложила на них сесть. От дождя они напитались влагой, но предусмотрительная Динара взяла с собой пакеты и постелила их сверху.

– Что это за место?

– Дети любят здесь играть. Это шалаш.

Она сказала это по-взрослому, словно определение «дети» к ней не имело никакого отношения.

Мы сели на пеньки, и я положила телефон фонариком вверх на третий пенек. После этого взглянула на Динару. Она подобрала свою длинную юбку, чтобы она не испачкалась, и из-под нее показались резиновые сапоги. Я с грустью улыбнулась и взяла ее за руки, которые она сцепила в замок.

– Бедная моя девочка, расскажи обо всем.

Она опустила глаза. Чтобы спрятать слезы? О нет, я этого не вынесу. Только не ее слезы. Я прижала ее к себе, и она заплакала. Это было ужасно. Такая сильная и такая слабая, ребенок, вынужденный стать взрослой раньше срока. Как мне хотелось ей помочь, вытащить ее из царства самодура и кукловода! И даже если Шандора нет в живых, я должна здесь остаться. Ради нее, ради других его дочерей. Я должна что-то для них сделать.

– Простите меня, Лиза, – вымолвила она сквозь слезы, прижимаясь к моему плечу.

– Ты ни в чем не виновата. – Я страстно поцеловала ее в макушку.

– Я обманула вас. Я – предательница.

– Не говори так. Я уверена, ты сделала это не со зла.

– Вы узнали его?

Она отстранилась от меня и посмотрела в мои глаза. В этот раз они были голубые, линзы я не надела.

– Да. Он передал тебе привет?

– Передал. В «Друзья» я не могу зайти: дедушка продал папин ноутбук.

– И телефона у тебя нет?

– Нет, зачем он мне здесь?

Я плакала вместе с ней, но к этим слезам примешивалось и счастье. Шандор жив! Нужно лишь вернуть его имя, его жизнь, его память.

– Расскажи мне обо всем, Динара. С самого начала, и не жалей моих чувств.

Я вытерла слезы с ее лица, поцеловала в лоб. Снова взяла ее за руки.

– Когда вы уехали, папа был на себя непохож. Я сразу поняла: что-то случилось, и спросила у него, почему он мрачный и молчаливый. Он признался, что вы уехали и оставили ему записку. Допытывался у меня, не выходила ли куда-нибудь мама в его отсутствие. Он боялся, что она добралась до вас и как-то припугнула. Но я ничего такого за ней не замечала. А затем он обнаружил мою страничку в «Друзьях» и прочитал нашу с вами переписку. Простите, Лиза, я не хотела.

– Ты не виновата. Я не должна была тебя использовать.

– А потом заболела бабушка. Он возил ее по больницам, они делали разные обследования. Сама бы она не стала, но папа не мог иначе. Это был тяжелый год для него. Врачи сказали, что она умрет, но он все равно боролся за жизнь бабушки. Когда ей стало совсем плохо, мы даже переехали жить в дедушкин дом, чтобы папа мог больше времени проводить с ней. Она почти не ходила и часто жаловалась на боли. Ваш звонок застал его около ее постели.

Я вспомнила, с каким лицом он тогда приехал. Как торопился расстаться со мной. Чтобы провести больше времени с матерью, которая умирала. А я ничего об этом не знала и не поддержала его.

– Я виновата перед твоим отцом: поступила с ним несправедливо.

– Но почему?

Видимо, Шандор ей не открылся. Могла ли я рассказать правду о ее дедушке?

– Твоего отца оклеветали, и я поверила навету. Я никогда себе этого не прощу, и понимаю, почему твой отец не простил.

– Папу оклеветал мой дед?

Ее вопрос упростил задачу, поскольку она догадалась обо всем сама.

– Да.

– Что он сказал?

– Я не могу тебе этого сказать. Прости. Ты разочаруешься во мне.

– Никогда. Но мне было обидно за папу, когда вы его оставили.

Тишина, непривычная для городского жителя, настораживала меня. Мне казалось, что все это неслучайно, и кто-то специально притаился, чтобы нас подслушать. Я присмотрелась к отверстию, через которое мы попали в шалаш, желая убедиться, что мы здесь одни.

– Папа хотел уйти к вам.

Я резко перевела взгляд на Динару. Ее слова прозвучали не по-детски серьезно и спокойно.

– Что значит уйти?

– От мамы. К вам.

Я впала в легкое оцепенение и никак не могла переварить ее слова. Разве это о Шандоре?

– Это он тебе сказал?

– Нет. Я сама догадалась.

– Ты неправа, твой папа не мог.

– Поэтому дедушка к вам и пришел. Я не знаю, что он сказал, но, если вы уехали, значит, ему удалось избавиться от вас. Помните, я вам писала, как папа поругался с ним в свой день рождения? После этого я разговаривала с папой. Он был странный. Задавал разные вопросы, давал советы, и я поняла, что он хочет уйти.

Я опустила глаза и недоверчиво помотала головой. Не мог Шандор так поступить со своими детьми, кто я такая против них? Нет, Динара что-то путает.

– Я уверена, что ты ошибаешься, – не поднимая глаз, сказала я.

– Он хотел, чтобы я позаботилась о сестрах. Стал бы он об этом просить, если бы не хотел уйти?

Я подняла на нее глаза. Если это правда, то после известия о его воскрешении, это лучшая новость. Значит, я была не просто любовницей, не просто матерью его сына, я была кем-то больше: его частичкой.

Но бросила его. За такое можно даже разлюбить. А вдруг он и правда разлюбил?

– Даже если это правда, я бы ему не позволила оставить вас, – сказала я.

– Почему? Вы же его любили.

– Любовь – это ежедневная жертва собой ради блага тех, кого любишь. Он бы не был счастлив без вас, и я бы чувствовала свою вину. Однажды я отказалась от него ради его семьи. Тогда он еще не был женат на твоей маме.

– Это как?

– Он делал мне предложение после выпускного. Если бы я согласилась, ему бы пришлось оставить семью, а я знала, как много она для него значит.

Я не заметила, как ее руки оказались поверх моих, и уже не я, а она сжимала мои пальцы. Как она это делает? Почему с ней я начинаю чувствовать себя ребенком?

– Лиза, вы… удивительная женщина. И заслужили счастья.

Я освободила свою руку и погладила ее по голове. Она удивительнее. Любовь ко мне наравне любви к своей матери поражала меня. У нас с Ларисой не было таких отношений. И не будет. Как бы я не спорила и не ругалась с мамой, она для меня лучшая мама на свете. Пусть отец и не нашел с ней счастья. А у этой девочки сердца хватало на всех.

– Как ты поняла, что твой отец жив? – Сменила я тему.

– Я была на пожаре и видела, как папа и дядя Тамаш забегали в горящую конюшню. И боялась за них. А потом один из них не вышел, и я не могла понять, кто. Было темно, только огонь горел, меня близко не пускали. Затем и второй скрылся в пожаре. Я видела, как что-то обрушилось внутри. Мои двоюродные дяди бросились во внутрь, вытащили кого-то. Бросили его на землю, стали поливать водой. Но я не узнавала, кто это. Только когда подъехала скорая и стали загружать раненого в машину, я заметила, как дедушка подошел к нему и сорвал с его шеи цепочку. И положил к себе в карман. Дядя Тамаш не носил украшений, и я поняла, что это папа. Наутро я была на месте пожара и нашла это.

Динара высвободилась из моих рук, развязала шнурки на блузке, отогнула воротник и стала что-то отцеплять. Я увидела булавку, на которой висел золотой крестик. Тот самый, что дарила Шандору.

– Он лежал там, где стоял дедушка. Я подняла крестик и с тех пор ношу с собой. Возьмите, у вас ему будет надежнее.

Я сняла сережку с уха, перекинула крестик через дужку, и снова вставила серьгу в ухо. Так не потеряю его.

– А как дед выдал твоего отца за Тамаша?

– Из-за пожара никто не мог разобрать, кто из братьев погиб, а кого вытащили. Дедушка поехал в больницу на следующий день, а когда вернулся, собрал нас и заявил, что погиб папа, а дядя Тамаш пришел в себя, но потерял память. Я со страхом закричала, что это неправда, что папа жив, что я видела, как дедушка сорвал с его шеи цепочку. Я думала, он убьет меня взглядом, так злобно он посмотрел.

– И как он оправдался?

– Сказал, что мне померещилось. Но попросил остаться, когда все стали расходиться. Он говорил со мной спокойно и сдержанно, но мне было так страшно. Спросил, хочу ли я учиться в школе. Я ответила, что да. Есть ли у меня желание идти на улицу зарабатывать деньги гаданием и попрошайничеством. Сказала, что не хочу. После этого он попросил меня быть хорошей девочкой и сделать один звонок, который позволит мне учиться и не попрошайничать на улице. Нашел ваш номер в телефоне папы и дал мне, чтобы я позвонила и сказала вам, что папа умер. – Она снова заплакала и прижалась к моей груди. – Я не хотела, Лиза. Я рыдала, умоляла не заставлять меня это делать. А он все повторял: «Или школа, или улица». И добавил, что и мои сестры пойдут гадать и побираться. И это заставило меня передумать. Я надеялась, что папа все вспомнит и приедет к вам. И вы узнаете, что он жив.

Я крепко обняла ее, и слезы брызнули из моих глаз. Бедная девочка! Как можно так обращаться с ней? Это жестоко!

На миг мне захотелось подскочить с места и бежать в дом Гозело, ворваться в его спальню и… убить? Ох, нет. Он заслужил другого. Мне захотелось вывести его на улицу, собрать всех цыган и рассказать им, какой он негодяй. Нужно положить конец его манипуляциям людьми, и если не я это сделаю, то кто? Я подскочила с места с намерением это осуществить, но остановилась. Кто я такая? Кто мне поверит? Для начала нужно, чтобы Шандор все вспомнил.

Я снова села на пенек и прижала к себе Динару.

– Не плачь. Это в прошлом. Богу было угодно, чтобы я узнала правду. Мы вернем твоему отцу память.

– Вы хотите вернуть ее в этом парике?

Она снова отстранилась от меня и взяла за руки.

– Я не могу быть собой. Твой дед меня узнает. У меня есть небольшой план, и я хочу его попробовать. В этом обличье Евы.

Я ободряюще пожала ей руки.

– Динара, в этой истории с подменой лиц мне не понятна ситуация с Лаурой и твоей мамой. Как дед представил их твоему отцу, когда тот вернулся домой? У Тамаша женой была Лаура, и люди это знали.

Она посмотрела на меня удивленным взглядом.

– Он вам не сказал?

– Кто?

– Папа. Когда вы с ним виделись.

– Не сказал, что? – Не понимала я.

– Мамы больше нет. Она умерла. Еще зимой.

Я растерялась и от неожиданности раскрыла рот. Отчего-то возникло чувство, что потеряла близкого человека. Я никогда не видела Раду, только на фотографиях, но она незримо присутствовала между нами с Шандором, и как будто бы стала частью нас.

Вдруг в тишине раздалось глухое «угу», и я вздрогнула. Пугливо посмотрела в проем будто бы ожидая, что кто-то покажется внутри.

– Это сова, – сказала Динара, поглаживая меня по плечу. – Не пугайтесь.

Я не знала, что здесь водятся совы. Но, наверняка, Динара разбиралась в этом лучше, и я ей поверила.

–Что случилось с твоей мамой? – обратив взгляд на девочку, спросила я.

– Ее нашли мертвой около реки. Говорят, она покончила собой.

– Почему?

Я бы могла подумать, что из-за меня, но прошел почти год, как я уехала. Что толкнуло ее на этот шаг? Почему она не подумала о детях?

О, боже, сколько же всего свалилось на плечи Шандора! Сначала я его бросила, потом у него умирает жена, затем мать, а в довершение и его имя хоронят под могильным крестом. Господи, за что? Столько трагедий за полгода! Неудивительно, что Шандор был мрачнее хмурого дня, поседел и выглядел старше своих лет.

– Никто не знает.

– Твой папа ее не обижал?

– Нет. Никогда.

Я прижала Динару к себе. У девочек умерла мать, а дед лишил их и отца. Есть ли что-нибудь святое у этого человека?

– Твои сестры знают, что Тамаш – это ваш отец?

– Нет.

Я вспомнила разговор с Анфисой и, едва дыша, спросила:

– Лаура теперь жена твоего отца?

– Да.

Так вот как Гозело все устроил! Жизнь сама помогла ему. Рады не было, и выдать Шандора за Тамаша ничто не мешало.

– Твой отец…

…относится к ней как к жене? – хотела спросить я, но вовремя одумалась. Динаре одиннадцать лет, как можно разговаривать с ней на эту тему? Но я в очередной убедилась в том, какая Динара смышлёная и не по годам развитая девочка, потому она догадалась о моих переживаниях и сказала:

– Они спят в разных комнатах. Тетя Лаура любила дядю Тамаша, она и после его смерти будет его женой.

Но Шандор не знает, что Лаура не его жена и может потребовать исполнения супружеских обязанностей. Он мужчина, ему надо где-то удовлетворять свои сексуальные потребности. А при всех положительных качествах Лауры, о которых я наслышана, очароваться ею не стоит труда. Ох, Лиза, надо поторопиться. Чтобы в этой семье не появился еще один ребенок.