И время, и сны бесплатное чтение

Содержание

1. Гроб и Скрипка ….............................ст.2

2. Рейс ….................................................. ст.51

3. Галерея ….............................................ст.60

4. Лабиринт …..........................................ст.78

5. На страже ….........................................ст.131

6. Пробуждение …...................................ст.141

7. Неведение …........................................ст.172

8. Преобразователь ….............................ст.182

9. Наблюдатели …...................................ст.194

Гроб и Скрипка

Часть 1

– Я в сотый раз вам повторяю: тёмно-чёрного цвета, натуральная кожа, две

петли и замок из серебристой стали! Никаких лейблов, никаких наклеек! Вы

хоть понимаете, что один этот футляр стоит как несколько ваших месячных

окладов?

Мужчина активно жестикулировал перед небольшим проёмом в стене, над

которым висела табличка «Lost and Found». За толстым стеклом сидела

женщина в деловом костюме – форма сотрудников отдела розыска багажа – и, не отрывая взгляда, что-то записывала в какую-то форму. Всякий раз, как

мужчина повышал голос, она лишь давала понять, что слышала его, отвечая

лаконичным:

– Угу, да, ясно…

Мужчина делал короткие паузы, пристально глядя на женщину. Его терпение

стремительно иссякало, а действия сотрудницы не вселяли в него надежды.

Белая рубаха прилипла к его спине по линии вдоль позвоночника, в других

местах тоже проступили пятна пота. В помещении, где он находился, почему-то

не работал кондиционер.

– Да что же это такое… – в очередной раз выдохнул мужчина, заведя обе руки

за голову и сложив ладони на затылке. Очевидно, так он привык поддерживать в

себе остатки самоконтроля.

– Там, за дверью справа, стоит кулер. Вода тёплая, противная, но вам бы

сейчас не помешало немного остыть… – голос донёсся откуда-то сзади.

Негодующий мужчина обернулся и увидел в нескольких метрах от себя

человека, сидевшего на одном из пяти сопряжённых друг с другом неудобных

металлических кресел. Если между этими двумя и была какая-то разница в

возрасте, то на глаз определить её не представлялось возможным.

– Мы знакомы? – безуспешно пытаясь замаскировать своё раздражение, спросил негодующий мужчина.

– Нет, едва ли! – отмахнулся сидящий в кресле человек. В отличие от своего

собеседника, он был коротко стрижен, но на его лице присутствовала

многодневная небритость, что добавляло образу мужчины некоторой

вызывающей небрежности.

– Вы что, тоже хотите подать заявление? – негодующий посмотрел в окно.

Женщина в костюме, наконец, закончила с заполнением формы и теперь

разговаривала с кем-то по телефону.

– Да нет, – сидящий в кресле вновь отмахнулся. На этот раз он отвёл взгляд в

сторону, и некое подобие улыбки проступило у него на губах. – Представители

перевозчика сами меня нашли, мне ничего заполнять не надо.

– Правда? – на лице негодующего отразилось негодование. – Сами вас

нашли? То есть они сами подошли к вам и сообщили о пропаже багажа?

– Ну да, так и есть.

– Боже правый! – негодующему пришлось расцепить руки за затылком. Он

воздел очи к небу и фыркнул: – Моя скрипка, Ямаха Ю-Си Ви, пропала, несмотря на все меры предосторожности, и я вынужден битый час им

разжёвывать ситуацию, а кто-то просто теряет сумку с барахлом – и вот, представители компании сами бегут к нему! Чёрт знает что!

Сидящий в кресле мужчина задумался на секунду-другую, затем его улыбка

стала явной, широкой и оттого обескураживающей.

– Вы, стало быть, скрипач? – разумно предположил мужчина в кресле.

В ответ негодующий развёл руками в театральном жесте и изобразил нечто

отдалённо напоминающее поклон.

– А я мог слышать ваше исполнение где-нибудь?

Вновь негодующий был готов ответить очередной дерзостью, но что-то

заставило его сдержаться.

– Очень в этом сомневаюсь… – буркнул он, отвернувшись и подойдя к окну.

За стеклом он мог видеть пустой офисный стул и заполненный от руки лист с

какой-то формой. Женщины-сотрудницы отдела не было – она словно

испарилась. Это привело негодующего в бешенство. Он с силой ударил обеими

руками по пластиковому козырьку окна обращений.

– Ох, не стал бы я этого делать, будь на вашем месте… – реплика незнакомца

в кресле заставила негодующего вновь обернуться.

Он увидел, что мужчина встал и потянулся, разминаясь. На нём были светлые

хлопковые штаны в стиле «карго» с большими карманами. В штаны незнакомец

заправил рубаху цвета хаки с широкими нагрудными карманами и имитацией

погон на плечах. Широкий военный ремень плотно опоясывал его талию.

Незнакомец демонстративно отёр руки о штаны и, приблизившись к

негодующему, протянул ему руку.

– Меня зовут Куто!

Негодующий опешил, но быстро справился с ситуацией, ответив на

предложенное рукопожатие.

– Я Гайгер, Гайгер Сильвестер-Бенджамин! – Каждый слог своего имени

скрипач произносил нарочито медленно, дабы заложенная в слогах важность

могла передаться собеседнику.

– Значит, Бен?! – с задором в голосе уточнил Куто.

Гайгер! – настойчиво потребовал скрипач. – Очень приятно, Куто, откуда вы?

–Да вот, домой вернулся, – развёл руками мужчина, широко улыбаясь.

Скрипач сделал вид, что понял, и несколько раз кивнул.

– Что у вас случилось? – задал вопрос Гайгер, поправляя правый рукав

своей белой рубахи. Из-за активной жестикуляции рукав начал непокорно

сползать в направлении запястий.

– У меня? – переспросил Куто.

– Ну да, у вас! – с лёгким нажимом в голосе продолжил скрипач. – Что эти

бездари потеряли, что аж сами побежали вам помогать?

– Да вот, груз 200 вёз…

Сказав это, мужчина словно впился взглядом в лицо скрипача, желая не

упустить ни одной из множества мимолётных переходных фаз, отражавших

переживаемые эмоции.

– Что вы везли?

– Отца вёз хоронить… – ответил Куто, не было смысла выдерживать эту

паузу дольше. – Он у меня профессор, читал лекции на каком-то проекте в

Осаке. Там у них, у антропологов, свой слёт был, каждый год съезжаются со

всей Океании. Кто мог знать, что эта вот конференция окажется для моего

старика последней…

– Мне очень жаль… мои соболезнования… – скрипач промямлил

привычные «формулы», в таких ситуациях. – Он, ваш отец, был профессором, известным?

– На вроде того, – пожал плечами Куто. – Мы с ним не очень хорошо

ладили, и честно признаться, поддерживали связь лишь постольку-поскольку.

Матери у меня не было, а у отца не осталось никого, кроме меня. Так что вот я и

отправился за телом в Осаку.

– Да… – Гайгер не нашёл что и сказать, ситуация казалась ему настолько

необычной, что он и думать забыл о своей пропавшей скрипке. – А как же так

получилось, что тело пропало?

– Хотел бы я знать! – усмехнулся Куто. – Я-то, как вы сами недавно

кричали, соблюдал все необходимые меры, требующиеся от меня. Сам видел, как гроб поставили в контейнер, контейнер опечатали, и всё это погрузили ещё

в грузовом отделе Кансай. Сюда прилетели, я пошёл было в грузовой терминал, а там меня уже встречают представители авиакомпании, все в мыле, как

говорится, на панике. Стали обещать, что всё уладят, что всё сделают, только бы

ничего в медиа не утекло…

В этот момент скрипач громко фыркнул и покачал головой.

– И вы собираетесь им подыгрывать в этом?

– О чём вы говорите?

– Я говорю об этом их косяке! Вы собираетесь идти у них на поводу?

На этот раз невозмутимый ранее Куто изменился в лице, растерянность

коснулась его, на время отогнав напускное спокойствие.

– Я, если честно, не знаю, что именно делать. Пока что жду, что станет

известно. Быть может, всё разрешится, и мой гроб, и вашу скрипку найдут, и всё

будет в порядке…

– Хотел бы я обладать толикой вашей уверенности!

По кафельному полу застучали каблуки сразу нескольких сотрудников, одетых в

форму различных служб аэропорта.

– Господин Гайгер! Сильвестер-Бенджамин…

– Да-да, это я! – откликнулся скрипач.

– Рады вам сообщить, что ваш багаж нашёлся! Футляр для скрипки, всё

как вы описали, цел и невредим! Пройдёмте со мной, пожалуйста, уладим

последние формальности и не смеем вас более задерживать.

Скрипач издал вздох облегчения, на этот раз это не было демонстрацией

недовольства, он действительно испытал чувство отступившей тревоги, позволив себе сделать несколько глубоких вдохов и выдохов.

– Господин Куто, – перед тем как проследовать за сотрудницей розыска

багажа, скрипач обратился к новообретённому знакомому, – я вынужден идти…

Был рад знакомству! Надеюсь, вас они тоже… обрадуют…

Каждая следующая реплика была неуместнее предыдущей, но Куто ответил

скрипачу улыбкой, сглаживая образовывавшуюся между ними неловкость.

– Ничего страшного! – ответил Куто, продолжая улыбаться. – Может, ещё

увижу вас на каком-нибудь концерте!

Часть 2

Скрипка, едва ли не главный инструмент в жизни Гайгера, сохранности ради

транспортировалась не просто в футляре, но и сам футляр был последовательно

уложен в несколько коробов с противоударной прослойкой из пенопласта.

В гостиной своей квартиры Гайгер принялся осторожно вскрывать слой за

слоем. Избавившись от первых двух коробов, он, наконец, приступил к

третьему. Теперь его руки обрели излишнюю аккуратность: обтянутый кожей

футляр скрывался прямо под этим слоем, и меньше всего скрипач хотел

оставить царапину и испортить дорогой предмет. Наконец, и эта преграда была

устранена. Осмотрев футляр, скрипач сделал вывод, что с ним всё в порядке.

Оставив футляр на столешнице, Гайгер сходил в прихожую, где на вешалке

покоился пиджак, во внутреннем кармане которого и находился ключ от одного-

единственного замка, охранявшего скрипку. Музыкант хранил ключ в

маленьком пакете с зиплоком, но теперь, нырнув рукой на самое дно кармана, мужчина ощутил дрожь в коленях – ключа на месте не было.

«– Так, ну это уже полный маразм!» – подумал мужчина и принялся хаотично

обыскивать все карманы, что были в его костюме, безрезультатно.

Вернувшись в гостиную, он подверг обыску весь свой багаж, который вёз из

Осаки – ключа нигде не было.

«– Да быть того не может!!» – Гайгер громко выругался, занеся руку высоко

над головой и уже был готов обрушить кулак на стол, как вдруг опомнился: там

как раз находился заветный футляр. «Спокойно, не будь идиотом! По крайней

мере большим, чем ты уже себя сделал!»

Футляр был ручной работы, изготавливался по заказу одним итальянским

ателье, у которого не было много представительств за пределами Европы.

Загуглив название ателье, скрипач обнаружил, что одно-единственное

представительство на территории США базировалось в Нью-Йорке. Час был

уже поздний, звонить прямо сейчас не было никакого смысла.

«– Завтра первым же делом туда!» – Гайгеру пришлось сделать пару звонков

своим контактам по грядущему выступлению в концерт-холле. Ему отвечали

сонные голоса, и после неуклюжих извинений мужчина объяснял им, что завтра

утром их встреча отменяется, причину он обозвал «форс-мажором» и не стал

вдаваться в детали.

«– Ага, да если они узнают причину, то следующее моё выступление пройдёт

уже в баре „Голубая устрица“ или „Две лизбухи“, где мне придётся делить

сцену с местным клоуном, на скорость опустошающим пивные кружки.»

Гайгер дозвонился до сотрудников представительства ателье лишь с четвёртого

раза.

« – Вот тебе и работа вдалеке от босса! На двадцать пять минут позже

заявленного начинают шевелиться!»

Объяснив ситуацию, скрипач добился-таки времени для встречи. Специалист

сказал, что успех операции во многом зависит от наличия в производстве

футляра с таким же замком и что ему в любом случае нужно своими глазами

посмотреть.

Такси пробиралось через пробки, всё это время Гайгер держал свой футляр

плотно прижатым к груди – словно мать, оберегающая младенца.

В салоне местного представительства ателье его встретили с подозрением, которое музыкант воспринял как некую форму укора.

Мастер, осмотрев футляр в присутствии скрипача, разумеется, неутешительно

пожал плечами.

– Мне очень жаль, но ничем не сможем вам помочь!

– Что?

– Ну, в смысле вскрытия этого замка, – пояснил мастер, словно бы

именно в этом заключался вопрос Гайгера. – Нет, конечно, если вы

дадите добро, то я мигом возьму долото и молоток и…

– Да этот чёртов футляр стоил восемь тысяч! – выпалил скрипач. – Вы

предлагаете сломать замок! Испортить футляр за восемь тысяч?

Мастер вновь пожал плечами.

– Как так может быть, что у вас нет ключа от замка, который вы

используете в собственном производстве?

– Мы и не используем этот замок в нашем производстве, – спокойно, равнодушно пояснил мастер.

– Что вы хотите этим сказать? – Гайгер буквально опешил.

– Ну вот футляр, судя по всему, вам изготовила наша компания, мастерская, что на континенте. А замок-то здесь не наш!

– Вы в своём уме? Как это не ваш! Целиком и полностью это ваша работа!

Вы думаете, я мог бы забыть, у кого и когда купил футляр за восемь

тысяч?

– Я думаю, господин…

– Гайгер.

Господин Гайгер, я думаю, что мне нужно быть с вами откровенным, этим

славится наша компания. Мы берём большие деньги и предоставляем

нашим клиентам топовый продукт. И мы очень хорошо знаем, с чем мы

работаем. Замки на наших футлярах произведены швейцарской

компанией, вот взгляните на этот… – мастер снял со стенда один из

футляров, на этот раз это был футляр для саксофона, и показал мужчине

замок. На отполированной до блеска стали действительно стояло клеймо, которого не было на замке на его футляре для скрипки.

– Ничего не понимаю! – возмутился Гайгер. – Но ведь я точно знаю, где

и когда…

– Я, конечно, не сомневаюсь в том, как и чем работают в нашей компании, господин Гайгер, – мастер откашлялся и попытался успокоить мужчину.

– Но если вы так уверены в том, что говорите, то попытайтесь связаться

с тем самым ателье, где вы непосредственно приобретали этот футляр!

Возможно, хотя я в этом сильно сомневаюсь, ситуация прояснится.

– У меня концерт на носу, я должен репетировать, от меня зависит

выступление! А вы мне предлагаете звонить в Италию и выяснять этот

нонсенс.

Мастер пожал плечами в третий раз, Гайгер ещё хотел что-то сказать, но в

кармане его пиджака завибрировал смартфон. Это был директор

репетиционного совета, медлить было нельзя. Скрипач схватил с верстака

футляр и помчался к выходу, попутно объясняя по телефону причину своего

опоздания.

Вернулся домой скрипач уже поздно вечером, усталость настойчиво

преследовала его по пятам. Проведённые в такси последние сорок минут

погрузили было мужчину в сон, из которого пришлось выбираться, когда

водитель заявил, что они приехали. Гайгер, несмотря на накопленное за день

негодование, бережно положил злосчастный футляр на столешницу.

Принимая душ, мужчина вспоминал всё, что с ним случилось за день.

Репетиция, вопреки опасениям, состоялась. Менеджер проекта выслушал

объяснение музыканта, хоть и одарил Гайгера сомнительным взглядом, но

ничего не сказал. Распорядился подыскать ему другой инструмент, и словно по

волшебству откуда-то появилась другая скрипка. Совсем не чета той, на которой

играл Гайгер, но на безрыбье жаловаться не приходилось.

– До выступления пять дней, – говорил менеджер после прогона первой

партии. – Ни о какой Италии и речи быть не может! Все эти свои дела

уладишь после выступления. Я завтра же распоряжусь подобрать тебе

инструмент рангом повыше, если нужно – возьмём напрокат. Однако сам

понимаешь, расходы…

Разумеется, Гайгер понимал, знал, каким человеком был этот менеджер.

Выходило всё так, что с непокорным футляром приходилось смириться, по

крайней мере на какое-то время. И вот уже сидя в кресле с бокалом холодного

вина – той небольшой роскоши, которую скрипач в данной ситуации

рассматривал как средство для достижения терапевтического эффекта – он то

и дело бросал взгляд на футляр.

«Да какого же чёрта!?» – мужчина не находил себе места. – «Как такое может

быть? Я точно помню этот ключ. И замок этот! Что этот мастер о себе

возомнил. Мы таких не устанавливаем, это не наше… Да он просто не хочет

работать, вот и всё.»

Гайгеру не пришлось себя упрашивать лечь спать. Несмотря на недавний

перелёт и ожидаемый джет-лаг, теперь он валился с ног от усталости, и, оказавшись на кровати, глаза его закрылись сами собой.

Посреди ночи Гайгер вдруг почувствовал, что чёрная пелена, окутывавшая его

сознание, медленно сползает, повинуясь неведомо чьей-то воле. Недовольно

засопев и протирая глаза, мужчина увидел яркие зелёные цифры, висевшие в

воздухе над его прикроватной тумбой. Электронные часы показывали без

четверти четыре, скрипачу сделалось досадно, что и сон его был бесцеремонно

нарушен, лишая, пожалуй, последнего оплота уверенности хотя бы в малом

контроле над своей жизнью.

– И кому в голову пришла идея слушать музыку в такое время…? —

вопрос повис в темноте, очевидно, не найдя пути, куда он был адресован, смысл этих слов вернулся тому, кто их произнёс. – Музыка? Какого

чёрта?!

Поднявшись в постели и прислушавшись, мужчина убедился, что странная

мелодия доносилась из гостиной. Это была мелодия без слов, мотив которой

Гайгер очень быстро узнал. Так звучала одна из его партий в предстоящем

концерте, как раз эту часть он репетировал с коллегами минувшим днём. Но

откуда эта мелодия была здесь? Кроме того, и в этом не было ни малейшего

сомнения, мелодия исполнялась на скрипке. Гайгер отчётливо различал каждое

движение смычка, трущегося о соответствующую струну. Это были звуки, на

которые была способна лишь его собственная скрипка, та самая, что по

странной иронии судьбы оказалась узницей своего футляра.

– Да быть того не может....

Встав с кровати, мужчина медленно, стараясь не издавать ни малейшего звука, подошёл к двери, ведущей из спальни в гостиную. Он помнил, что перед тем

как пойти спать, оставил ночник включённым в прихожей, такая была

привычка, и скрипач не намеревался её менять. Однако теперь, глядя сквозь

небольшую щель между дверью и косяком, он увидел другой источник света.

Футляр оставался на том самом месте, куда Гайгер его водрузил, вернувшись домой. Однако теперь, из-под той части футляра, которая играла

роль крышки, исходило мягкое, синее свечение. Ровное, плавное свечение не

пульсировало и не искажалось, просто просачивалось из-под плотно

примкнувшей крышки, проникая в темноту ночи. У Гайгера не оставалось

никакого сомнения, что и мелодия, продолжавшая звучать, доносилась оттуда

же.

Вопреки здравому смыслу, мужчина не испытал чрезмерного удивления.

Ситуация явно не укладывалась в рамки нормального положения вещей, но

скрипач приоткрыл дверь спальни и проследовал в гостиную, прямиком к

столешнице. Мелодия стала звучать несколько громче, скорее всего, из-за

приближения к её источнику. Гайгер помедлил некоторое время, пока его

пальцы ловили на себе таинственный свет, затем он осторожно прикоснулся к

футляру. Ощущения от этого прикосновения были хорошо знакомы. Не

прикладывая существенных усилий, мужчина потянул крышку наверх, и та

послушно последовала за его руками. Замок более не сковывал футляр; это

наблюдение словно вывело Гайгера из некоего транса. Он успел подумать, что

стоит вытащить скрипку, освободить её из заточения, пока представляется такая

возможность, но крышка уже раскрылась полностью, позволив музыканту

увидеть то, что было под ней.

Гайгер встрепенулся, у него перехватило дыхание.

– Что это за ……? – он не был уверен, удалось ли ему вымолвить эти слова.

Или же то были его мысли, нашедшие отголоски в сознании.

Внутри футляра лежал человек, миниатюрный, размером как раз что скрипка, для которой данный футляр предназначался. Этим человеком был мужчина, судя по всему пожилой, он был одет в тёмный костюм с ярко-белой рубахой.

Одежда была безупречной, так выглядит костюм, который никогда не носили.

Руки мужчины были сложены на солнечном сплетении, а морщинистое лицо

выражало полнейшее умиротворение.

Так выглядят покойники, после тщательных, дорогих процедур подготовки к

погребению.

Как будто бы отвечая на пристальный взгляд Гайгера, глаза старика открылись.

Под медленно поднявшимися веками показалась пара серых глаз. Взгляд

старика встретился со взглядом музыканта, затем уголки губ покойного

устремились вверх, формируя приятную улыбку.

– Простите… – запинаясь в междометиях, произнёс Гайгер – простите, но

как вы здесь…

– Добрый час тебе, музыкант, – голос старика был ровным, спокойным, но

совершенно невыразительным – Ты уж прости, что разбудил тебя, но по-

другому было никак…

– Мы знакомы?

– Нет, лично нет, – ответил старик, продолжая неподвижно лежать в

футляре – но у нас есть один общий знакомый, с недавних пор.

Скрипач беспомощно покачал головой, явно не понимая, о ком идёт речь.

– Да это не важно, маэстро… – проговорил старик, и Гайгер лишь сейчас

заметил, что больше не слышит мелодии.

– Где моя скрипка?

Старик ещё сильнее улыбнулся, а движением век дал понять, что данный

вопрос был едва ли уместен в сложившейся ситуации.

– Для тебя очень важно её найти!

Скрипач повторил про себя эти простые слова, затем несколько раз кивнул.

– Всё, что утеряно, должно вернуться на свои места.

И вновь Гайгер лишь кивал, соглашаясь с пространными речами старца.

– Но как я это сделаю? Может, нужно всё-таки разбить этот замок?

– Нет, не замок вовсе служит препятствием на пути, – пояснил старик, терпеливо – Тебе скоро позвонят, скрипач. Человек попросит тебя о

помощи.

– Кто этот человек? Откуда…

• Я бы не был здесь, скрипач, если бы не знал, о чём говорю, – старик не

повысил голос, но со смыслом сказанных им слов трудно было спорить —

С тобой свяжется человек и попросит помочь ему. Сколь бы странным ни

казалась его просьба, ты должен согласиться. В этом акте милосердия

кроется решение твоей проблемы.

– Вы что, хотите сказать, я таким образом верну скрипку?

Старик, продолжая улыбаться, прикрыл глаза, словно давая понять, с каким

снисхождением он воспринимал эти вопросы.

– Ты, скрипач, вернёшь нечто большее… – вновь пояснил старик – Всё

должно вернуться на свои места.

В комнате воцарилось молчание, впервые Гайгер смог отвести взгляд в сторону.

В прихожей горел ночник, за окном лишь изредка проезжали автомобили, шелестом резины об асфальт взбудораживая ночную тишину.

– Вы ведь мертвы? – Гайгер задал вопрос, стараясь не смотреть в лицо

старику.

Ответа не последовало достаточно долго, чтобы скрипач всё же

посмотрел на своего собеседника, но к своему удивлению он обнаружил, что на столешнице перед ним теперь лежал уже закрытый футляр, без

какого-либо свечения или подозрительного звука. Гайгер тут же

попытался открыть его, но крышка вновь была заперта, мужчина

приложил усилие – безрезультатно. На этот раз, любопытство

помноженное на удивление, подтолкнули музыканта к неслыханной

дерзости, он попытался приложить к футляру усилие столь великое, коего

раньше не позволял, опасаясь сломать дорогой предмет. Послышался

скрип, кожа и стальные элементы замка, однако на этом всё.

– Что же это, – пробормотал Гайгер – вернулся к тому, с чего начинал…

Утро застало Гайгера в постели, музыкант попытался сопротивляться

настойчивому и вездесущему свету, проникающему через оконные стёкла, минуя задёрнутые занавески, но долго так продолжаться не могло. К тому

же солнечный свет действовал не один, его пособником в этом варварском

акте пробуждения был шум многих автомобилей, уже выстроившихся в

тесные, неровные ряды на дороге. Люди устремились в привычном им

направлении на работу.

Гайгер позавтракал и привёл себя в порядок. Всякий раз он касался

взглядом футляра, тот был на своём месте.

Всё ближе был тот час, когда ему надлежало покинуть своё жилище и

двигаться к концерт-холлу, однако мужчина ждал, нервно поглядывая на

дисплей своего смартфона. Там не было ни одного нового сообщения, не

говоря уже об индикации входящих звонков.

Когда в прихожей раздался звук, электронный сигнал от кнопки вызова, Гейгер встрепенулся. Он уже и забыл, как звучал этот сигнал, столь давно

никто не оказывался у него на пороге. Собрав волю в кулак, мужчина

решительно проследовал к входной двери. Когда же он посмотрел в

дверной глазок, то изумлению не было предела, с противоположной

стороны от двери стоял Куто, мужчина, с которым скрипач познакомился

днём ранее в аэропорту, тот самый человек, гроб с телом отца которого

таинственным образом потеряли при перелёте…

Часть 3

Куто разместился на диване, охотно угостившись кружкой свежесваренного

кофе. Гайгер же стоял напротив, облокотившись о стену, и с большим

интересом смотрел на своего гостя.

– Как вы меня нашли?

Куто оторвался от кофе и улыбнулся той самой улыбкой, что хорошо

запомнилась музыканту со дня их первой встречи в аэропорту. Надо сказать, что

выражение лица недавнего незнакомца приобретало весьма своеобразный

облик, приподнимая некое «забрало» цивилизованности и обнажая намёки на

природную хитрость и живость ума. Гайгер поймал себя на мысли, что в такие

моменты Куто становился похожим на лиса, скрывающегося за маской из

человеческой кожи.

– Вы думаете, это такая уж задача? – усмехнулся Куто. – Найти известного

скрипача, с которым, к тому же, мы пару дней назад летели одним рейсом…

– Вам известно что-нибудь о неприкосновенности частной жизни? – Гайгер

полагал, что немного напускной суровости поспособствует прояснению

ситуации и скорее заставит мужчину говорить прямо, что именно его привело.

Куто отставил кружку с недопитым кофе и посмотрел на футляр для скрипки, который по-прежнему покоился на столешнице.

– Приятно видеть, что ваша проблема разрешилась…

– Она не то чтобы разрешилась, господин Куто…

– Прошу вас, оставим в стороне формальности, вы знаете моё имя, этого

достаточно…

Гайгер ничего не ответил на это, но принял к сведению предложение.

– А вот моя проблема, маэстро, моя проблема лишь отяготилась необычными

обстоятельствами.

Пауза оказалась излишней, Гайгер и без того внимательно слушал собеседника, из головы у него не выходили слова старика в скрипичном футляре. Всеми

силами музыкант пытался убедить себя, будто то был сон, однако реальность

случившегося не позволяла такой роскоши.

– Гроб с телом моего отца был найден. Авиакомпания, стараясь избежать

репутационных издержек, предложила мне компенсировать маршрут туда, где я

смог бы забрать гроб…

Скрипач покачал головой, демонстрируя своё недопонимание.

– И в чём же тогда заключается ваша проблема? И при чём здесь я…

Улыбка на лице Куто претерпела перемены, от ироничной она перешла в форму

сардонической, сам мужчина отвёл взгляд от собеседника и произнёс:

– Место, где я могу забрать тело отца, находится вне досягаемости линий

авиасообщений. Туда попросту невозможно добраться на самолёте.

Гайгер развёл руками.

– Почему это? Оно, тело, на Луне, что ли? Куда ещё нельзя добраться на

самолёте в наши-то дни?

– Поверьте, маэстро, есть такие места, – протянул Куто, его слова отдавали

таинственностью. – И мне нужна ваша помощь, чтобы туда попасть и…

вернуть всё на свои места.

Гайгер встрепенулся, оттолкнулся от косяка, к которому прислонился, и, встав

ровно перед своим гостем, уставился на него с явным негодованием во взгляде.

– Как вы сказали? Повторите…

Куто молчал, лишь его взгляд встретился со взглядом скрипача. Очевидно, мужчина понимал, что брошенная им фраза достигла некой цели, задев за

нужный рычаг, приведя музыканта в сильное возбуждение.

– Мне нужна ваша помощь, Гайгер. Только с вами я могу выполнить это дело, прибыть в нужное место, встретиться с нужными людьми и забрать гроб с

телом моего отца. Кроме того, я полагаю, вы тоже кое-что потеряли недавно, верно?

Скрипач посмотрел на футляр, он понимал, что Куто знает о его проблеме, но

как это было возможно, не укладывалось в голове музыканта.

– Ваш отец… – начал Гайгер, вновь вернувшись взглядом к Куто. – Почему

кто-то удерживает его тело… и где это место находится…

– Место довольно специфическое, мне было бы очень трудно объяснить вам

здесь и сейчас его необычную географию, однако я могу сказать, что нам

предстоит вернуться в Австралию, откуда мы переправимся на арендованном

судне до острова Мелвилл.

– До острова…

– Именно, до острова. Мелвилл – это один из целой цепи островов, поддерживающих сообщение с Австралией. А вот уже оттуда мы

переправимся на маленький остров с труднопроизносимым названием. —

Куто расстегнул клапан правого нагрудного кармана своей рубахи и вынул

блокнот. Не торопясь, он отыскал нужную страницу и беззвучно прочёл

что-то. Гайгер мог видеть, как губы мужчины артикулировали сложное

название: – Остров называется Хуан-сян-тао. Я не думаю, что тебе часто

доводилось слышать о нём. По правде говоря, это совсем небольшой

клочок земли, которого даже нет на большинстве карт, разве что на

китайских.

Сказать, что Гайгер опешил, – ничего не сказать. Музыкант поверить не мог, что Куто на полном серьёзе просил его отправиться с ним на некий

несуществующий остров, чтобы забрать труп отца и вернуть…

– Какого чёрта, спрашиваю я, твой отец делает на этом острове? И при чём

здесь я и мои проблемы?

Куто вернул блокнот обратно в карман и жестом призвал собеседника

успокоиться.

– Понимаю, маэстро, совсем непросто всё это принять вот так…

– Да что я должен принять? Ты можешь объяснить? Какого чёрта тебе от

меня нужно? Как это связано со мной?

– Это связано с тобой, дружище, самым непосредственным образом. —

На этот раз Куто ответил прямо и, пожалуй, впервые повысил голос, дабы

заставить Гайгера взять себя в руки и слушать. – Ты ищешь способ

открыть футляр со скрипкой. Содержимое для тебя очень важно, я это

знаю.

– Откуда ты это знаешь?

– Мне это стало известно из тех же источников, откуда я узнал про остров

и нашу предстоящую миссию.

– Нашу миссию…

Куто продолжил, проигнорировав эту попытку Гайгера перехватить инициативу

в разговоре.

– Вот, держи. – Из левого нагрудного кармана Куто вынул аккуратный

прямоугольник из лощёной бумаги, покрытой напечатанными строками.

Это был авиабилет – билет на рейс, которым мы отправляемся в Сидней, сегодня без пятнадцати одиннадцать, у тебя целый день впереди…

– Билет… в Австралию, сегодня? Ты не в своём уме…

Куто усмехнулся и покачал головой.

– Я прекрасно понимаю твои чувства, ты человек искусства, наверное, для

тебя это особенно не просто, но по-другому быть не может. Мы должны

это сделать. Я верну тело моего отца, ты получишь обратно ключ к

своему футляру, всё вернётся на свои места, как должно быть. За нас этого

никто не сделает…

– Ключ, – пробормотал Гайгер, – как он попал в руки к тем, кто… Или

это ты изначально подстроил? Ты же был со мной в самолёте, ты мог… но

как?

Куто встал с дивана и сделал несколько шагов в направлении прихожей.

– Я обещаю, что вместе мы сможем всё привести в порядок, и ты, Гайгер, получишь ответы на свои вопросы, всё прояснится. До тех пор нет смысла

мучить себя бесконечными вопросами без ответа. – Куто стоял в

коридоре прихожей, в полоборота, и говорил не глядя на своего

собеседника, понимая, что тот ловил каждое его слово. – Я ведь не

ошибусь, дружище, если предположу, что мой визит, по своей сути, не

стал для тебя таким уж большим сюрпризом?

Гайгер не знал, что ответить, он смотрел на скрипичный футляр, вспоминая слова старика. Ключ, как ни странно, приобрёл теперь для него

совсем иное значение. До визита Куто, скрипач рассматривал ключ как

недостающий элемент, кусочек металла, открывающий доступ к прежней

жизни творца. Теперь же, и Гайгер понять не мог почему, ключ вобрал в

себя совсем иной контекст, казалось, что он был способен открыть нечто

намного более значимое, нежели створы футляра, а находившееся там, внутри, явно не ограничивалось знакомой, своими изгибами и фактурой, дорогой скрипкой.

Часть 4

Посадка в самолёт, длительный перелёт и высадка прошли для Гайгера

словно во сне. Его внимание фиксировало лишь обрывки разворачивающейся

обыденности: одинаковые пассажиры в разнообразной одежде, гомон их

голосов и отточенные до автоматизма действия экипажа.

Музыкант буквально окунулся в осязаемый, раскалённый воздух Сиднея, и ему

показалось, что он вовсе и не улетал из Австралии, а случившееся с ним за

последние два дня могло быть странным сном.

Куто то и дело пытался шутить или же увлечь своего спутника беседой на

отстранённые темы, но музыкант не позволял себе больше пары-тройки слов, после чего возвращался в объятия своих мыслей.

Все организационные вопросы лежали на Куто, и, судя по тому, с какой

простотой они решались, мужчина действительно провёл основательную работу

перед их поездкой.

Добраться до острова Мелвилл оказалось не сложнее, чем путь из Нью-Йорка

до Род-Айленда, только по воде. На острове, вопреки представлениям Гайгера, имелась неплохая инфраструктура. Здесь путникам предстояло провести почти

десять часов в ожидании, когда, по словам Куто, мимо острова будет проходить

небольшое судно, с капитаном которого у мужчины была договорённость.

По словам же Куто, это судно шло по маршруту от Папуа-Новой Гвинеи до

Соломоновых островов, и везло на борту, помимо провизии, священника, который заведовал старинным миссионерским приходом в Новой Гвинее, учреждённым голландцами ещё несколько столетий назад. Теперь, спустя

столько лет, религия стала мостом, через который цивилизация основательно

проникла на территории, ранее считавшиеся ею нетронутыми. Капитан судна

был готов пройти по маршруту, вблизи от острова, на который Куто и Гайгер

должны были высадиться. Куто не говорил, что именно им предстоит сделать

там и каким образом они будут возвращаться.

Гайгер неоднократно пытался вызнать этот момент, но его спутник всякий раз

превращал разговор в игру слов или шутки. В конце концов, скрипач сам себя

убедил, что то же самое судно с высокопоставленным священником будет идти

по тому же самому маршруту, и путники смогут вернуться на Мелвилл, откуда

без всякого труда доберутся до большой земли. Куто не опроверг этот домысел, ни поддержал его, отчего Гайгер, на какое-то время, сердился на самого себя.

Какое-то время скрипач ещё задавался вопросом относительно всего

мероприятия, но по мере их приближения к обозначенной цели странное

умиротворение наполняло музыканта, унося прочь нервозность и волнение. В

каком-то смысле он ощущал преображение: здесь, на другой стороне света, вдали от прежней жизни, он даже не переживал за сорванные репетиции и

последующие проблемы, связанные с этим. Ему казалось, что, несмотря на

сумасбродность предпринимаемой авантюры, в том, что они с Куто делали, был

какой-то, давно потерянный смысл.

На Мелвилле было жарко, но с приходом сумерек ощущение раскалённого

воздуха становилось легче. Возможно, проведённый здесь день позволил

Гайгеру адаптироваться к местному климату.

–Чего страдаешь, дружище? – Куто прекрасно понимал, что скрипач

плохо переносил местную жару и влажность, но он не упускал

возможности ободрить спутника подобными шутками. – Ты не так давно

из Австралии вернулся.

– Угу…

–Долго там пробыл, в Австралии?

Молчание.

– А где именно ты был? В Сиднее, давал концерт в тамошнем знаменитом

театре?

Отрицательное мотание головой.

– В Аделаиде? – не унимался Куто. – Бороздил пески тамошних

пляжей? Небось где-нибудь на Сомертоне, в поисках разгадки дела

«Тамам Шуд»?

И вновь Гайгер ничего не ответил. Причина его нежелания участвовать в

досужей беседе с Куто заключалась сразу в ряде факторов, главенствующим из

которых было возросшее раздражение от происходящего. Кроме того, и Гайгер

ни за что бы не признался в этом даже самому себе, он попросту не помнил, где

был в Австралии и что там делал. Сколь бы абсурдно это не выглядело, но

музыкант вдруг обнаружил, что вовсе не помнил ничего, что с ним происходило

до пресловутой встречи с Куто в аэропорту Нью-Йорка, в отделении розыска

багажа.

Тонкий, пронзительный голос юноши донёсся издалека, но источник его

стремительно приближался. Парень, которому Куто поручил ждать прибытия

судна из Новой Гвинеи, теперь бежал к старому, выгоревшему под солнцем

киоску, используемому путниками как временное укрытие от солнца.

– Господин, – кричал парень, размахивая руками. Он остановился, как

только понял, что ему удалось привлечь внимание Куто. – Господин, скоро будет швартоваться…

– Ну вот, видишь! – Куто вскочил со своего места, посмотрел на Гайгера.

– Даже раньше, чем я ожидал! Пошли, они не будут долго ждать!

Музыкант неспешно поднялся, одетый в однотонный, светлый костюм. Он

уже не обращал внимания на то, сколько пыли прилипло к некогда чистой

рубахе и брюкам. Куто быстро зашагал в сторону старого пирса.

Судно, на котором предстояло продолжить путь, представляло собой

большой серый катер, старый, местами его корму украшали заплаты, что

дополнительно свидетельствовало о долгих годах нещадной

эксплуатации. Размер судна был весьма скромен, сразу становилось

понятно, что на борту за управление отвечают всего несколько человек, ведь ещё нужно было размещать куда-то пассажиров.

Импровизированные мостки соединили причал с бортом судна, на

котором путников встречал высокий мужчина, возраст которого не

удавалось определить из-за несоответствия седины и моложавой яркости

глаз. Капитан был одет в костюм, который, как и само судно, полностью

выцвел за годы носки. Тем не менее, головной убор и уверенность в себе

не позволяли ошибиться в роли этого человека на борту.

– Полагаю, это вы, господин Куто и господин Гайгер?

Куто улыбнулся своей фирменной улыбкой и пожал капитану руку.

– Всё верно, господин капитан! Ваш покорный слуга и его спутник —

выдающийся музыкант, прибыли на борт вашего галеона.

От такого сравнения глаза у капитана чуть округлились, не было понятно, пришлась ли ему шутка по вкусу или же он отметил про себя странный

характер пассажира.

– Я капитан Воллант, а судно называется Криспи, – доложил капитан, глядя теперь на стоящего чуть позади Гайгера. – У меня на борту один

штурман, его зовут Сёрчер, и один моторист, зовут Неэйл, но это экипаж.

Ещё есть два пассажира, священнослужители, отец Фландрий и при нём

что-то вроде послушника, зовут Обей. Каждый занимает отдельную каюту

из шести имеющихся.

Последовала многозначительная пауза, во время которой капитан перевёл

взгляд обратно на Куто.

– Это, в свою очередь, означает, что вам придётся довольствоваться одной

каютой на двоих.

– Это вовсе не проблема, капитан! – поспешил заверить Куто. – Наше

присутствие на борту Криспи не успеет вас утомить, ведь если я

правильно понимаю, мы достигнем места нашего назначения в течение

следующих восьми часов, верно?

Капитан плотно сжал тонкие губы и, отведя взгляд в сторону, кивнул.

– Если всё пойдёт согласно графика, то так и будет. Но в любом случае, уже вечереет, и вам, наверное, не мешало бы отдохнуть. Так вот, вам одна

каюта, там одна койка, сами разберётесь, кто как будет там отдыхать.

Куто вновь заверил капитана, что в этом нет никаких проблем. Жестом он

призвал Гайгера следовать за ним, что музыкант и сделал. Буквально

протискиваясь в узкий дверной проём, уводивший в коридор палубы, скрипач понял, что здесь даже нельзя стоять в полный рост, полусогнувшись, мужчины прошли до конца коридорчика. Слева и справа

были двери, за одной из которых находилась каюта в их распоряжении.

Куто, приличия ради, стукнул кулаком по той, что справа, и тут же

приоткрыл её.

– Прошу прощения! – поспешил извиниться мужчина, и Гайгер понял, что

их каюта находилась слева.

Сама каюта представляла собой настолько миниатюрную комнату, что в

ней даже стоя нельзя было развернуться двоим. В нормальных домашних

условиях это помещение могло бы сойти за расширенную кладовку, здесь

было так же тесно и темно.

– Ну что, маэстро, – глаза Куто блестели в темноте. – Ложись отдыхать!

Время-то как раз для отдыха есть.

Гайгер, глядя на вырисовывающиеся в темноте контуры койки, и впрямь

ощутил магическое притяжение и желание прилечь.

– А ты? – спросил музыкант, ощутив, как его тело откликнулось приятным

чувством от соприкосновения с ровной поверхностью, обещавшей часы

сна.

– Ну а что я? – очевидно, Куто улыбался в свойственной ему манере, однако темнота не позволяла видеть его лицо. – Я тебя в эту историю

втянул, дружище, так что хоть отдых этот тебе уступлю! Отдыхай давай!

Я подышу морским воздухом на палубе.

Сказав это, мужчина вышел из каюты, прикрыв за собой дверь. Гайгер

мог слышать, как шаги его спутника удаляются в противоположном

направлении. Музыкант осторожно лёг, проверяя, насколько местная

койка примет длину его тела. Странно, но в эти минуты спокойствия, в

кромешной темноте, нарушаемой гулом мотора судна и ощутимой качкой, скрипач сумел сквозь прикрытые веки восстановить в памяти убранство

своей квартиры, словно перенесясь обратно в свою гостиную. Впору было

бы вообразить свой диван, столь удачно вписывающийся в домашнюю

обстановку, но вместо этого перед глазами Гайгера возник злополучный

футляр, ставший темницей для своего содержимого. Музыкант не мог

лгать самому себе. После разговора с Куто, когда тот попросил о помощи, внутри него что-то изменилось. Днём ранее он носился с этим футляром, как с писаной торбой, а о том, чтобы силой взломать замок, не могло быть

и речи. Теперь же футляр приобрёл совершенно иное значение. Он стал

своего рода барьером, ограждающим Гайгера от чего-то сокровенного.

Неужели тоска по любимому инструменту могла вызывать все эти

эмоции? Впрочем, если задуматься, теперь за створами футляра

скрывалось нечто иное, ради чего Гайгер столь легко согласился

отправиться обратно – на другую сторону света.

Открыв глаза, скрипач вновь оказался в кромешной темноте каюты. Он

хотел было вытянуть перед собой руку, дабы проверить – насколько

всепоглощающая местная тьма, но этого ему сделать не удалось. Рука

сильно ударилась обо что-то, нависавшее над ним. Гайгер одёрнул руку, но тут же повторил попытку, куда более осторожно, обеими руками.

Ладони, в полуметре от груди, встретили препятствие, природу которого

не удалось распознать. Что-то твёрдое, гладкое, странной формы,

обтянутое материалом более всего напоминающим…шёлк! Как такое

вообще было возможно здесь, на старой посудине, все поверхности

которой, сами по себе, являли образец неухоженности?

Гайгер принялся водить руками по обтянутой шёлком поверхности. Очень

быстро он понял, что над ним была крышка, плотно смыкающаяся с той

частью, на которой он сам теперь лежал. Подняться не представлялось

возможным – расстояние было очень малым. Музыкант принялся

работать ногами, но ни к чему это не привело, как и попытки повернуться

набок.

В какой-то момент Гайгер замер, скованный ужасом от внезапного

осознания природы своего заточения. Всё выходило так, будто он был внутри

гроба, обшитого шёлком изнутри. Паника сменила оцепенение. Руки и ноги

принялись беспорядочно молотить по внутренней поверхности крышки, всем

телом скрипач пытался выбраться, оставив разум где-то в стороне. Тщетность

всех этих потуг заставила музыканта кричать от отчаяния. Что есть силы он

начал вопить, пока не понял, что его собственный голос ему более не

принадлежал. Вместо крика из раскрытого рта вырывалось странное синее

свечение – свет, который музыкант с лёгкостью узнал даже в этой ситуации.

Именно такой свет исходил из футляра для скрипки в ту ночь, когда он увидел

странного человека внутри. Гайгер практически убедил себя, что это был сон, а

явление Куто на следующее утро и его просьба о помощи – всего лишь

совпадение. Однако теперь происходившее с ним сном не было.

– Ты чего? – странный, ранее не слышанный голос донёсся откуда-то

издалека. – Чего вопишь-то, яки чумной?

Вдруг Гайгер ощутил на себе прикосновение чьих-то рук – кто-то схватил его

за плечи и с силой тряхнул.

– Что глотку рвёшь, спрашиваю? – голос был уже совсем близко, он, словно

огонь факела, прорезал вуаль сна. – Пробудись, одержимый!

Над музыкантом стоял мужчина, морщинистое лицо которого буквально

светилось в темноте. Пара пронзительных зелёных глаз будто приковывали

скрипача к его койке. У мужчины были седые волосы, аккуратно уложенные в

форму простой, ничем не примечательной причёски. Наконец, Гайгер различил

небольшой прямоугольник белого воротничка под самым горлом мужчины. Это

был священнослужитель – отец Фландрий.

– Как он, святой отец? – откуда-то позади тоже был человек, голос которого

звучал значительно мягче, и было сразу понятно, что обладатель этого голоса

был существенно моложе святого отца.

– Проснулся! – ответил отец Фландрий, обернувшись назад. – Проснулся, говорю. Небось принял чего, лиходей! Вот, Обей, погляди да испугайся, что

бывает с теми, кто смирения не ведает.

– Ваша милость, – не унимался послушник, – быть может, его настиг

сонный паралич?

Отец Фландрий пренебрежительно усмехнулся.

– Сонный паралич, говоришь? А ещё что скажешь? Ты никак в доктора

заделался, Обей? Я тебе говорю, всё это от неумеренности и неумения. Не смог

несчастный с плотью дурной побороться, вот бес пагубный его и прихватил.

– Боже святый, боже святый! – запричитал послушник, очевидно

сопровождая свои слова интенсивным перекрещиванием.

– Чего ждёшь, медведь кудлатый? – разразился святой отец. – Ступай на

палубу, найди капитана. Скажи, что у нас вино… нет, кровь Христова кончилась, да и виски тоже. Скверная барматуха, но ныне этому тщедушному лекарство

нужно.

Послушник засеменил по ступеням, ведущим на палубу.

Гайгер поднялся на койке.

– Сколько сейчас времени? – поинтересовался он у священника, который

остался стоять в проходе между каютами.

– Время – суета! – отрезал Фландрий. – Ты бы лучше, сын мой, поразмыслил над снами своими, чего они тебе такого шлют, что ты орёшь

громче корабельного мотора.

Гайгер отмахнулся.

– Просто… кошмар приснился. Наверное, на новом месте, много впечатлений.

Послушник вернулся не один – с ним в каюты спустились Куто и ещё один

мужчина, которого Гайгер ранее не видел. Куто представил его как судового

моториста, того самого, по имени Нейл.

– Ты, маэстро, говорят, здесь всех перепугал… – начал было Куто.

– Да едва ли! – неожиданно бойко ответил скрипач. – Судя по всему, наши

соседи совсем не из пугливых.

Услышав это, находившиеся в каюте напротив святой отец и моторист что есть

силы засмеялись.

– Твоя правда, друг, – говорил Нейл, одновременно наливая янтарного цвета

виски в бокалы на импровизированном столике. – Нашего пастыря ничем не

напугаешь! Он такого повидал.

Куто подошёл к входу в каюту священников.

– Бывалый пастырь, стало быть?

– Что вы, – послушник поспешил подтвердить слова моториста, – это

ещё мало сказано. Отец Фландрий годами в Новой Гвинее службу вёл. А

так как он ещё и медициной ведает, то часто хаживал в тамошние деревни

к туземцам, коль занеможет кто! Бывало, по нескольку дней жил в

джунглях, где звери дикие – самое меньшее, чего бояться надобно!

– Понимаю, понимаю… – протянул Куто. – Звери, какими бы дикими ни

были, на второй план уходят в сравнении с человеком.

– Да что ты понимаешь, сын мой! – опустошив уже второй бокал, Фландрий

обратился к Куто. – Что тебе ведомо! Каннибалы тамошние, они, думаешь, испытание для веры?

Куто пожал плечами, жестом отказываясь от вежливо предложенной ему

выпивки.

– Ага, скажите тоже, – сиплым голосом засмеялся послушник. – Отец

Фландрий, расскажите лучше, как вы три лета тому назад на Отшельничий

остров ступали! Пусть люд мирской тоже знает.

– Да ладно тебе, Обей! Скажешь тоже! – широким жестом святой отец

призвал послушника отступить со своей просьбой, а вот моториста —

наполнить ещё бокал.

– А что же вы так, – заговорил Куто, – святой отец? Нам вот с моим другом

скоро сходить. Были бы не прочь вашу историю узнать.

Куто обернулся и посмотрел на Гайгера. Скрипач, окончательно сбросив с себя

остатки сна, равнодушно пожал плечами.

– Да не скупитесь, ваша светлость! – заметно охмелевший моторист с силой

поставил бокал на стол и широко улыбнулся, глядя на Фландрия. – Расскажите.

Я который раз ваши истории слушаю – всё диву даюсь.

– Ну, черти! – выдохнул отец Фландрий и опрокинул очередной стакан, после

чего нахмурился, поднеся сжатый кулак к носу. Затем вновь его лицо приобрело

привычные черты, лишь блеск глаз выдавал подступающий хмель.

*И вправду, дело-то было тремя летами ранее. По долгу службы и воле Господа

нашего исполнял я вот это своё паломничество на ином судне, название

которого ныне неважно, поскольку много чего неважно после тех событий…

Шли мы, надо сказать, куда как медленнее, поскольку капитан тогдашнего судна

был человек неопытный, а штурман его, Яков, то и дело слюной зависти

истекал и всякий раз, проходя мимо острова какого, норовил капитана поучать.

Утром третьего дня пути, когда всего лишь один день отделял меня от

вступления на земли островов Соломоновых, как сейчас помню, жара стояла, духота, и ни намёка на ветер.

Яков, штурман тот, то и дело поговаривал, будто не в погоде дело было, а в

близком соседстве с Отшельничьим островом.

Ну, я, значит, спрашиваю, что за остров такой, почему доселе никогда о нём не

слыхивал. Капитан тоже удивляется, уже, надо сказать, косо на Якова смотрел, поняв, видать, каким тот по натуре человеком был.

Яков же с усмешкой ехидной отвечал:

– Остров совсем небольшой, в четырёх морских милях от нас будет. Называют

его островом трёх отшельников или же островом трёх старцев.

Я его, окаянного, спрашиваю, почему название такое, да почему никто про него

не слышал ранее.

– Остров тот мал, на картах многих не значится, – говорит Яков. – А

название такое оттого, что с давних пор, со времён многим неведомых, живут

там три старика, и никого более.

Ну, разумеется, я удивился, как иначе. Перекрестился, вспомнил имя Господа

нашего и спросил, что за старцы, почему там одни живут и, самое главное, откуда самому Якову об этом известно.

– Признаться честно, ваше преосвященство, известно мне про этих старцев от

тех матросов бывалых, что имели смелость на остров ступить, прервав свой

маршрут, – и в этом заявлении Яков не упускал возможности явить своему

капитану гордость за свою осведомлённость и опыт. – Говорят, старцы те, что

там с незапамятных времён живут, поклоняются многобожию, кое до принятия

креста всюду было. Якобы, от крещения спасаясь, старцы на тот остров путём

неведомым сбежали и обрели там уединение.

Ну, стоит ли говорить, что эти речи Якова меня всерьёз озадачили. Я, как

человек учёный, помимо слова Господа науки точные когда-то постигший, прекрасно понимал, что за нонсенс была вся эта история.

– И как же долго они там живут, по-твоему? – спрашивал я.

– Долго, – отвечал Яков многозначительно, – очень долго. Лечат они все

недуги тела, с которыми к ним матросы приходили. За скромное подношение, кое в их краях редкость, они возвращают людям здоровье, при жизни

утраченное.

– Да ведь то есть богохульство да ересь! – возмущался я. – К язычникам

диким за такой помощью обращаться, когда есть имя Господа и его слуги на

земле грешной! Проси Господа о милости его – и по делам твоим воздаться

тебе милость его! – воскликнул я, приструнив горделивца хоть на какое-то

время.

Сам же я обратился к капитану со словами, что требую, дабы тот на этот остров

богомерзкий курс взял! Пусть это отнимет у нашей миссии время, но я на то и

слуга Господа в этих краях, чтобы нести его слово даже в самые дальние

уголки, самым заблудшим душам!

– А что вы там хотите увидеть, ваше преосвященство? – спрашивал

капитан, не на шутку обеспокоенный моим требованием.

– Как что? – удивлялся я. – Ты разве не слышал речей штурмана твоего, этого спесивца Якова?

При упоминании имени своего штурмана молодой капитан старался и виду не

подать, но от меня не укрылось, что тот ему стал ненавистен.

– Умерь свой гнев, капитан! – говорил я. – Зависть гложет твоего

штурмана! Завидует рангу твоему, доставшемуся тебе в столь молодых

летах.

Капитану едва ли помогли мои слова смягчиться в отношении штурмана, зато

он дал мне понять, что просьбу мою выполнит. Впервые за все те дни нашего

маршрута твёрдым, командным голосом он окликнул штурмана и распорядился, как капитану и полагается, взять курс на Отшельничий остров.

– И всё же, святой отец, – спрашивал капитан, – что вы там намерены

делать?

– Я ступлю на земли того острова проклятого, и, коли найду тех троих

безбожников, именем Господа – спасу их души! Они или обучатся словам

Господа нашего, или встретятся с Ним. Я полагаюсь, капитан, на вашу

твёрдость духа как на дополнительное подспорье в этом деле.

– Там, святой отец, – послышался голос Якова, который уже взял курс на

остров, – вам придётся полагаться на что угодно, только не на наше

судно!

Заявление это сквозило неслыханной дерзостью даже по меркам всех

предыдущих выходок Якова.

– На расстоянии метров трёхсот от берегов того острова – всюду мель, так

что ни одно судно туда не подойдёт достаточно близко. Придётся вам, святой отец, погрузиться в шлюпку и поработать вёслами.

– Яков! – к нашему всеобщему удивлению, громыхнул голос капитана. –

Что ты себе позволяешь?! Ваше преосвященство, не стоит беспокоиться

об этом обстоятельстве! Я распоряжусь, чтобы один из наших матросов

сел на вёсла.

Я поспешил отказаться от этого жеста доброй воли, сообщив капитану и

штурману, что сам буду на вёслах, что труд физический не чужд рукам моим и

никакие препятствия не остановят меня на пути к осуществлению этой

новообретённой миссии.

Очертания острова стали различимы ещё задолго до того, как мы

приблизились на достаточное расстояние, дабы я мог перебраться в лодку.

Вопреки моим представлениям, этот остров не имел ничего общего с тем

местом, кое рисовало моё воображение после рассказа Якова. То был

обыкновенный клочок земли, как и многие другие, разбросанные в этой части

океана, зовущейся Торросовым. Однако при существенном приближении к

острову от внимания моего не укрылось, сколь нетипичная растительность

покрывала этот клочок земли. В отличие от остальных островов в этой части

океана, остров трёх отшельников изобиловал лиственными деревьями, своим

видом так разительно походившими на леса в наших родных землях, коих я уже

тогда не видал довольно долго.

Возможно, тому виной волнение, закравшееся в сердце моё, сиюминутная

слабость, но почудилось мне, будто и ветерок заиграл вблизи острова

знакомыми ароматами весеннего леса. Я, как слуга Господа, не позволил

иллюзиям укорениться в моём сердце! Отогнав прочь это смятение, я поспешил

распорядиться подать мне лодку. Навалившись на вёсла, я правил к берегу, глядя, как уменьшается наше судно по мере моего отдаления.

Высадившись на берег, я ещё какое-то время дивился тамошней природе, после чего уверенно зашагал вглубь небольшого острова. Идти было совсем

несложно, поскольку прямо с берега, как только пляж соприкасался с

тополиной рощей, начиналась хорошо видимая, вытоптанная за много лет

тропа. Мне было ясно, что этой тропой местные отшельники передвигаются, и

моя навигация будет не особо сложной.

На моём пути через лес, который вовсе не был тёмным, разве что уютная

тень даровала прохладу и защиту от высоко стоявшего солнца, я увидел ещё

больше свидетельств жизни местных старцев. Видел я тут и там установленные

устройства для сбора древесного сока. Миновал сложенное из камней кольцо

колодца, откуда отшельники добывали питьевую воду. Вскоре я вышел на

поляну, на которой отдельные клочки земли были организованы в подобие гряд, на которых произрастали культивируемые растения, что указывало на сельское

хозяйство. По всем известным мне признакам, животные тоже водились на

острове, но совершенно не в том изобилии, что на Новой Гвинее.

Вскоре, однако, мне сделалось тревожно, когда я обнаружил возведённые

из стволов деревьев идолы, истуканы, покрытые руническим письмом, что

подтверждало слова Якова о языческом характере уклада отшельников.

Похожие объекты местного культа я увидел и в камне, когда проходил мимо

небольшой скальной гряды. Всякий раз, сталкиваясь с руническим письмом, я

крестился и вспоминал имя Господа, что придавало мне решимости.

При себе я нёс крест и Библию – как символы и инструменты промысла

Божьего, а также Беретту-92 (Beretta-92), позаимствованную с разрешения

капитана, – как инструмент мирской, на самый крайний случай.

Скоро я заметил, что лес стал редеть, и впереди появился просвет, а до

меня вновь стали доноситься порывы ветра, несущие привкус воды и соли.

Криво-косо сколоченная изба лишь на одну треть возвышалась над

рубиново-зелёным ковром из трав, остальные две трети убогого

сооружения уходили глубоко под землю. Вход в хибару был сильно

вытоптан, и лишь тонкая, сплетённая из прутьев дверь отделяла внешний

мир от мира, в котором, судя по всему, и обитали отшельники.

Признаюсь, при виде этого сооружения я вовсе не испытал ни малейшего

желания пробраться внутрь, явив себя гостем незваным. Напротив, я хотел, чтобы старцы явились ко мне сами, предстали передо мной при свете дня, на

открытом пространстве. Посему я громко оповестил о своём прибытии, прокричав, что призываю обитателей сего жилища выйти и встретить гостя. Но

ответа не последовало, вынуждая меня вновь и вновь кричать. В какой-то

момент мне показалось, будто голос мой уподобляется рёву зверя, что совсем не

к лицу истинному слуге Божьему. Тогда я переступил через несвойственную

мне брезгливость и спустился к двери. С силой постучал, но хлипкая плетёнка

едва не провалилась внутрь. Я понял, что внутри этого жилища царит

полнейшее запустение, и если в нём когда-либо и жили эти мифические старцы-

отшельники, ныне, судя по всему, они давно своё жилище покинули.

Царившая внутри подземной лачуги темнота не позволяла мне разглядеть

всего безобразия, что там, несомненно, присутствовало, да и не нужен был мне

свет дневной, дабы понять, в какую обитель богомерзости меня занесло.

Выбравшись наружу, я застыл в изумлении, увидев стоявших предо мною трёх

существ. Не могу сказать иначе, ибо лишь очертаниями своими они напоминали

людей. Были они о двух ногах, с двумя руками и головой, однако облик их уже

давно распрощался с человеческим. Меня это не должно было удивить, ведь

коли Яков говорил правду, а теперь его слова окончательно нашли своё

подтверждение, старцы эти в своём отшельничестве окончательно удалились от

истинного Бога и утратили связь с Ним, лишившись Его подобия, дарованного

роду людскому!

Первый старец был ростом мал из-за сгорбленной спины, более всего он

напоминал знак вопроса – таков был его горб. С его лица свисала длинная, до

самой земли, грязнущая борода, не знавшая рук цирюльника. Этот старец

опирался о грубую палку из местного дерева, служившую ему клюкой. Одет он

был в практически истлевшую мешковину, которая лишь отчасти прикрывала

его наготу.

Второй старец был, напротив, высок ростом, даже длин, оттого казался он

особенно тонок, что тростинка, готовая согнуться на ветру. Голова его

возвышалась на три головы выше моей, а я, как вы можете видеть, человек

статный. Из-за такой высоты борода этого старца, столь же длинная и

неухоженная, как и у первого, доходила разве что до пояса, где старик

предусмотрительно перехватывал её шнуром из остатков рыболовных снастей, очевидно принесённых к местному берегу океанскими волнами.

Третий старец был не низок, не высок, зато формой своей более всего

напоминал кряжистый пень от массивного дуба. Плечи его были костлявыми, норовили окончательно проткнуть истлевшую парусину одежды, но при этом

ширина их впечатляла. Он стоял на коротких, но толстых ногах, а борода его

касалась земли, поскольку этот старец не предпринял никаких мер по её

обузданию. Все трое ходили босыми, отчего стопы их более всего напоминали

лапы зверей – столь же грязные и когтистые.

Вся троица стояла молча, не проронив ни слова, и смотрела на меня. Я же, собравшись с духом, стиснув крест в правой руке и Библию в левой, преодолел

остатки волнения и выступил со словом:

– До меня дошли слухи о вашем острове, старцы, и о вашем долгом

отшельничестве! Стало мне известно, что среди люда простого вы сыскали

добрую славу, даруя страждущим избавление от мук телесных!

Старцы слушали, но никто из них ничего не сказал. Седые, кустистые брови

нависали над серыми, выцветшими глазами, которые впились в меня, словно

кинжалы. Я же продолжал:

– В своём бытовании здесь за долгие годы вы, очевидно, забыли о слове

Божьем! Забыли об учении Сына Его, Иисуса Христа!

И так я говорил, говорил, ссылаясь на Святое Писание, цитируя мужей

святых, и оттого делалось мне ещё уверенней, и ощущал я, что и здесь, в краю

неведомом, не покидает меня сила Провидения, и обращён на меня глаз Божий!

Я рассказал старцам о нашем учении, о том, как Господь сотворил Землю

и всё, что на ней, как Сын Его страдал за всех нас во искупление наших грехов.

Как мог, словами, доступными мне, объяснил им суть троичности нашего Бога, а также принципы Его благодетели. В итоге, когда солнце уже наполовину

спряталось за горизонт, я задал старцам самый главный вопрос, который и

определял мою миссию на их острове:

– Теперь, старцы-отшельники, услышав всё это от меня, слуги Божьего, кто

сам принёс вам сюда Его слово, скажите, готовы ли и вы принять Его слова?

Готовы ли вы сами встать под Его Провидение и впредь творить свои чудеса с

именем Господа на устах?

Тогда впервые я услышал голос старцев, ибо говорили они всё разом, но

звучали как один:

– Мы готовы принять слова Господа, Отца нашего! О себе не знали мы, кто мы

и откуда пришли. Не ведали мы, кто даровал нам силы наши превозмочь все

ниспосланные испытания. Мы готовы принять слова Господа и нести их отныне

и впредь!

Тогда я сам, едва не проронив слезу, что образ мироточащий, кое-как

удержался, чтобы не заключить старцев в объятия. Вместо этого я поднял

над ними крест и Библию и велел повторять за мной слова Господа, слово

в слово! Так мы приступили к главной молитве.

– Отче наш, коли есть ты на небесах, да святится имя Твоё, да прибудет

Царствие Твоё, да будет воля Твоя, яко на небе и на земле…

Старцы вторили словам молитвы хором, слово в слово, и казалось мне в тот миг, что ветер играл верхушками деревьев в такт нашим голосам, и весь остров, наконец, осветился, сбросив с себя тенёта язычества. С того момента, думал я, начинается на острове новая эра – эра Христа.

Я распрощался со старцами, оставив в дар Библию – как источник писания, а в

качестве назидания велел ежедневно повторять молитву, покуда она не станет с

ними самими единым целым и, таким образом, не приблизит их к Богу, насколько это возможно.

Не скрою, на тот момент меня переполняла гордость, с которой я сам

незамедлительно начал бороться, проговаривая иную молитву, пока руки мои, не зная усталости, работали вёслами, правя лодку обратно к нашему судну.

На борту меня встретил капитан, выразив изрядное беспокойство моим долгим

отсутствием. Яков тоже интересовался моим визитом, и перед тем как рухнуть

на ложе своё без сил, я поведал экипажу, что произошло на острове, посоветовав отныне называть этот клочок земли не иначе как остров Трёх

Сынов. После чего я лёг спать.

Пробудился я оттого, что матрос судорожно тряс меня, вцепившись в рукав

моей рясы.

– Святой отец, святой отец, проснитесь!! – на лице ещё молодого человека

была маска неподдельного ужаса, а глаза сияли в темноте каюты не хуже

каминных углей.

– Тебе чего, сын мой? – но вместо ответа матрос потащил меня на палубу, пытаясь что-то попутно объяснять, говоря столь сбивчиво, что я и отдалённо не

понимал, почему меня разбудили.

Уже на палубе я понял, что проснулся в час предрассветных сумерек, и, кроме

меня, капитан, штурман, а также остальные матросы, вцепившись руками в

корму, смотрели куда-то в океанские волны.

– Что вы там узрели, окаянные? – я последовал примеру экипажа, тоже

подошёл к ограде палубы и внимательно всмотрелся.

– Ваше преосвященство! – голос капитана дрожал, а когда он повернулся ко

мне, то на лице его нельзя было не узнать отпечаток подлинного страха. —

Этого ведь не может быть!?

– Ты что, – позабыв про всякую субординацию, штурман Яков обратился к

капитану подобным образом, – уже собственным глазам не веришь? Посмотри, что священник наделал! Говорил же я, что не надо…

– А ну закрой хлебало! – надеюсь, Господь простит мне эту секундную

слабость, но ситуация того требовала. – Капитан! Что, в конце-то концов, происходит?!

– Они всё ближе!! – прокричал один из матросов, обращаясь то ли к капитану, то ли к штурману. – Что делать, какой приказ?!

Тогда, ещё раз внимательно всмотревшись в направлении, куда были прикованы

взгляды напуганного экипажа, я увидел, что так переполошило их.

Вдогонку за нашим судном, как раз с того направления, где мы оставили остров

отшельников, за нами, ступая по воде, мчались три старца…

Вся троица, какой я их видел днём ранее, теперь неслась с невозможной для

человека скоростью, ступая над океанскими волнами, даже не оставляя на

водной поверхности следов. Они становились всё ближе и ближе, их

бесцветные глаза были обращены к нам, но я-то знал, что среди прочих все трое

смотрели на меня!

– Что им нужно, святой отец? – голос капитана дрожал ещё сильнее.

В тот момент я понял, что столкнулся с вопросом, на который не могу дать

ответа. Старцы приблизились к нашему судну, зайдя с правого борта и

практически поравнявшись с нами. Оставаясь на удалении каких-то пару

десятков метров, они вновь говорили в унисон, обращаясь ко мне:

– Прости нас, посланник Божий! Прости, что потревожили тебя в этот час! Но

как только ты покинул наш остров вечером дня минувшего, поняли мы, что

забыли напрочь слова Господа! А дар, оставленный тобой, нам недоступен, покуда не знаем мы языка, на котором та книга написана.

– Господи Иисусе! – кричали матросы, начиная судорожно креститься. —

Пресвятая Дева Мария!

– Вввашше преосвященствооо… – капитан окончательно утратил

самообладание. Хоть он и держался обеими руками за палубную ограду, ноги

его подкосились, и он рухнул на колени. Некоторые матросы, повинуясь

древнейшему из инстинктов, бросились прочь с палубы, искать укрытие в

каютах. Меж тем трое старцев приблизились к самой корме.

Я лишь беспомощно глядел на них. В этот момент я понял, что глаза

старцев вовсе не были бесцветными, в этот час они имели цвет бесконечного

океана. Словно сделанные из самой океанской воды, старцы смотрели на меня.

Мгновение спустя они оттолкнулись от неосязаемой опоры под своими

уродливыми стопами и стали медленно подниматься.

Я посмотрел по сторонам: справа был капитан, спрятавшийся за

палубную ограду, он обхватил голову руками и застыл от ужаса. Слева я видел, как матросы в панике разбегаются кто куда, и лишь Яков, неугомонный

сварливец, оставался на своём месте!

В этот самый момент я понял, что Господь послал мне, пожалуй, самое

главное из своих испытаний! Я нащупал на ремне пистолет – ту самую

"Беретту", что минувшим вечером позабыл сдать капитану. Пистолет, оказавшись в моей руке, лишь усилил мою решимость. Я дослал патрон в

патронник, и лязг затвора заставил Якова обратить на меня внимание. Штурман, не медля ни секунды, последовал моему примеру.

Мы открыли огонь почти одновременно. Посланные нашим оружием

пули на таком расстоянии легко нашли свои цели, били точно и безжалостно, опрокидывая старцев обратно. Каждый из троицы получил, по меньшей мере, по два или три ранения.

Тела их упали в воду, где волны незамедлительно проглотили их, оставляя

на поверхности лишь кровавые разливы и алую пену. Мы с Яковым ещё

послали вдогонку трём бестиям несколько пуль, но вскоре наши пистолеты

встали на затворную задержку, ознаменовав израсходование патронов и

необходимость перезарядить оружие. Впрочем, спешить с этим не было

никакой нужды – старцы канули в воду.

Яков подскочил к капитану, который ещё не оправился от пережитого

ужаса, с силой поднял того на ноги и размашисто врезал пощёчину.

– Приди в себя! – скомандовал штурман. – Ты здесь командуешь или кто?

Капитан трясся от страха, его губы судорожно двигались в попытках

артикулировать какие-то слова, однако ничего не получалось.

– Послушай! – Яков тряхнул капитана за плечи. – Если не возьмёшь себя в

руки в сию же минуту, то отправишься за борт, туда, где остались эти твари!

Понял?

Капитан ответил несколькими короткими кивками головы.

– Отлично! За работу! Отдавай приказы команде! Убираемся отсюда поскорее!

Капитан, прикладывая огромные усилия, направился к мостику, попутно всё

ещё трясущимся голосом отдавая приказы матросам, некоторые из которых

только сейчас высунулись из своих укрытий.

– Ну и что это было, святой отец? – Яков опёрся обеими руками о палубное

ограждение и как следует осмотрел наружную сторону кормы судна.

– Сын мой, – отвечал Фландрий, – порой Отец наш Всевышний избирает для

нас самые тяжкие испытания нашей веры, но Он никогда не пошлёт испытания

тяжелее того, что мы в силах выдержать!

Яков уставился на священника.

– А ведь я предупреждал, что…

– Довольно об этом, сын мой, – отрезал Фландрий. – Мы с тобой достойно

вынесли испытание, в то время как наши спутники проявили слабость духа.

Давай не будем отягчать их и без того незавидное положение.

– Верните мне оружие, – угрюмо проговорил штурман, – и возвращайтесь в

свою каюту! Мы прибудем на Соломоновы острова через два с небольшим часа.

Отец Фландрий сделал, как сказал Яков, вернув тому пистолет. Уже в своей

каюте священник пытался уснуть, но сколь бы долго он ни лежал с закрытыми

глазами, сон в то утро к нему уже не возвращался…

– Занимательная история, – Куто артистично похлопал в ладони, имитируя

аплодисменты. – Выше всяких похвал!

Изрядно набравшийся отец Фландрий уставился на мужчину, очевидно, не

понимая, что именно тот скрывал за своей иронией, а вот послушник поспешил

защитить своего пастыря.

– Что вы себе позволяете… – молодой человек икнул, выпил он не сильно

меньше своего пастыря. – Вы осмелитесь заявить, что из уст отца Фландрия

может исторгаться ложь?

– Ну что вы, что вы! – Куто сделал жест руками, призывающий выпившую

компанию к спокойствию. – Я просто подчёркиваю талант святого отца

преподносить истории. Верю, что человек его уровня не опустится до морских

побасёнок.

– Эй, уважаемый, – в разговор неожиданно вступил молчавший до того, тоже

сильно опьяневший моторист, – а что вы имеете против морских… как это…

побасёнок? А? Морские просторы, чтоб вы знали, проверяют характер

мужчины на прочность!

– А его походку, – Гайгер почему-то захотел поддержать своего спутника, —

на устойчивость. Особенно если член экипажа позволяет себе напиваться!

Образовалась пауза, которую срочно нужно было чем-то заполнить.

– Не принимайте близко к сердцу слова моего товарища! Он человек

искусства, но в крайней степени дисциплинирован и предъявляет довольно

высокие требования к другим.

– Клал я на его требования! – заявил моторист Нейл. – Все эти художники, певцы, блогеры – ничего, по сути, не делают для страны! Но первые, мать их

подери, лезут раздавать советы!

– Нейл! – отец Фландрий вдруг заговорил, обратившись к собутыльнику

тяжёлым, если не сказать грозным, тоном. – Следите за языком! Вы выпиваете

в компании священнослужителей!

– Ну извините! – Нейл развёл руками и сделал вид, будто поклонился. – Вы, святой отец, нам уже как прям свой! Вот честное слово, как будто наш

человек…

Компания продолжала возлияние какое-то время, пока имевшиеся в их

распоряжении бутылки не явили свои донца, донося до мужчин горестную

весть – пить больше нечего.

Послушник Обей уже уснул, завалившись куда-то за свою койку, а моторист

Нейл то и дело опирался подбородком о ладонь, не в силах удерживать

отяжелевшие веки открытыми. Отец Фландрий являл стойкость духа – выпил

он не меньше своих собутыльников, но сон совершенно не касался его. Он что-

то рассказывал, но вскоре заметил, что собутыльники его не слушают по выше

названным причинам. Что-то пробормотав, святой отец неуклюже встал из-за

стола. Его шатало намного сильнее, нежели само судно – качка теперь

ощущалась слабо. Фландрий, помогая себе руками, удерживаясь то за одну

стену, то за другую, начал прокладывать дорогу на палубу.

Глубокая ночь дышала тёплым воздухом, который в этих широтах

воспринимался как прохлада.

Куто тоже был на палубе, по крайней мере так думал Гайгер. Музыкант ещё

несколько раз пытался уснуть, однако соседство с шумной компанией возводило

роскошь спокойного сна на абсолютно недосягаемый уровень. Кроме того, сны, проскальзывающие в закоулки забвения, не являли собой ничего

умиротворяющего. Музыкант то и дело возвращался в свою квартиру, глядел на

чехол для скрипки, пытался его открыть, тут же вспоминая, что ключ

безнадёжно потерян. Иногда, по воле некоего чуда, ключ обнаруживался, и

Гайгер открывал замок, но футляр был пуст.

Чтобы это могло значить?

Оставаясь в тёмной каюте, музыкант придавался размышлениям, что

лишь ещё сильнее запутывало его. В какой-то момент, не без должной тревоги, он осознал, что почему-то не помнит, кто конкретно был в оркестре, с которым

он выступал, да и сами выступления ускользали из его памяти, как только он

пытался нащупать детали. Скрипач, не без удивления, обнаруживал, что все его

воспоминания уподоблялись замкам из песка: стройные и понятные, они

неизбежно разрушались и просыпались сквозь пальцы всякий раз, как только он

пытался поближе поднести их к глазам, исследовать, понять.

В конце концов музыкант решил оставить это дело. Рассказ отца

Фландрия, к которому Гайгер относился с разумным скепсисом, наводил на

интересные мысли.

Получается, думал Гайгер, те старцы приняли учение, раз повторили

основную молитву и согласились с наставлениями Фландрия. Святой отец, и это

было очевидно, испытывал немалую гордость за своё «паломничество» на тот

остров. С другой стороны, при более критическом рассмотрении истории

выходило, что Фландрий изначально рассматривал свой визит к отшельникам

не как жест доброй воли, а скорее как крестовый поход, ведь он принёс с собой

не только Библию, но и оружие.

Совсем как его предшественники по вере, которые вторгались в чужие

культуры, огнём и мечом насаждая религию и новый уклад. Наверное, любой

человек при схожих обстоятельствах, высаживаясь на незнакомый берег, позаботился бы о своей безопасности, однако трудно было представить

подлинные мотивы священника в те дни. Кроме того, и это немаловажно, сама

история относительно случившегося на острове была сложена самим

Фландрием, никаких иных свидетелей рассказанному нет.

Пока Гайгер размышлял над захватившим его повествованием, сам святой

отец уже успел начудить на палубе, и по распоряжению капитана кто-то

сопровождал Фландрия обратно в его каюту. Это лишь означало, что тишины и

спокойствия ждать не приходится. Священника буквально внесли в каюту

штурман и Куто. Фландрий вяло сопротивлялся, что-то бормотал и угрожал

наложением епитимьи, вызывая у Куто озорной смех.

– Боже правый, святой отец, – говорил мужчина, – не для того вам клиром

дарована власть, дабы грозиться ею людям, чьи намерения благие…

Гайгер лишний раз отметил, что его спутник использует любую возможность

высмеять кого бы то ни было, и давалось это ему весьма неплохо.

Разобравшись со священником, Куто вернулся в коридор между каютами, когда

заметил, что музыкант не спит. Он улыбнулся и посмотрел через плечо на

священника, который никак не унимался.

– Понимаю, понимаю… – проговорил Куто, пожимая плечами. – Соседи

нынче неспокойные…

– Ты веришь в Бога, Куто? – Гайгер, задавая этот вопрос, внимательно следил

за тем, как меняется выражение лица своего спутника. Возможно, ему всё-таки

удастся застать того врасплох и озадачить таким вопросом.

– Ну, мой друг, это более чем философский вопрос, однозначного ответа на

который у меня нет, – пожимая плечами и улыбаясь, мужчина вошёл в каюту и

опустился на низко стоявшую полку, одна сторона которой, как и вся мебель на

судне, была прикреплена к стене. – Если бы от моего ответа что-то зависело, я

бы сказал, что скорее да, чем нет.

– Откуда такая нерешительность? – Гайгер усмехнулся.

– Видишь ли… – лицо Куто сделалось задумчивым. – Если мы посмотрим на

историю эволюции нашего вида, то обнаружим любопытное явление: примерно

сорок тысяч лет назад, точнее не скажу, у наших грязных, дурнопахнущих

предков зародились верования, которыми те, как говорят историки, пытались

описывать всё, что с ними происходит. Это сегодня уже давно не новость, есть

же куча тому свидетельств.

Гайгер только пожал плечами.

– Так вот, я думаю, и это кажется мне более чем логичным, что причина

возникновения такой системы религиозного мышления – это потребность

сознания в том, чтобы иметь какие-то объяснения вещам, лежащим за

пределами наших знаний. Ну так ведь?

Ответа мужчина не дождался.

– С тех пор, разумеется, знания наши усложнялись, да всё усложнялось, так и

религия из нагромождения идей и образов выстроилась в то, что мы имеем, пройдя свой долгий путь рука об руку с нами.

– Но ведь я не спрашивал тебя про историю религии, – заметил Гайгер. – Я

тебя спросил про Бога, веришь ли ты в него.

Куто широко улыбнулся, попытавшись откинуться спиной назад, очевидно, на

мгновение забыв, что он вовсе не в удобном кресле.

– Ну вот смотри, – сказал он, подавшись обратно вперёд, – представь себе: видишь ты высоко в небе стаю птиц. Видишь?

Гайгер, словно повинуясь неведомому ранее инстинкту, посмотрел куда-то

вверх.

– Вот, значит, стая птиц там, в небе, летит… – Куто не на шутку задумался, силясь облечь свои мысли в нужные образы и слова. – Ты смотришь на них, на

птиц, стало быть, и неважно, сколько их там: дюжина, два десятка или вообще

только семь. То есть неважно, какое количество…

– Ну… – протянул Гайгер, продолжая смотреть куда-то вверх, где находилось

его воображаемое небо. – Допустим, так…

– Так вот… если Бог всё же существует, то тогда и количество тех самых птиц

строго определённое, поскольку Богу всё ведомо, Бог всё видит, так нас учит

Евангелие. Значит, Бог знает точно, сколько птиц я увидел, даже если сознание

моё этого и не отразило. Ну а коли Бога не существует, то в нашем примере

невозможно с точностью сказать, сколько именно птиц мы увидели, поскольку

некому было этого знать, некому было посчитать… Если так, то допустим, я

видел, ну, например, меньше десятка, но больше одной птицы. Однако это не

означает, что там было девять, восемь, семь, шесть, пять, четыре, три или две

птицы! То есть я видел сколько-то птиц, но ни девять, ни восемь, ни семь и так

далее. Я хочу сказать, что такое число невозможно представить как целое. Вот и

вывод: получается, что Бог-то всё-таки существует!

Гайгер наконец вернулся с воображаемых небес обратно в тёмную каюту.

– Что за хрень ты несёшь? – спросил он Куто, качая головой, но

одновременно улыбаясь.

Мужчина рассмеялся и был готов что-то ответить, но его опередил раскатистый

бас отца Фландрия, который, как оказалось, всё это время слушал разговор

путников с тем вниманием, которое не было смыто потоками выпитого

спиртного.

– Argumentum ornitologicum! – латынь, несмотря на заплетающийся язык, далась священнику довольно естественно.

Голос Фландрия каким-то магическим образом подействовал на пребывавшего

доселе в забытьи послушника. Тот буквально вскарабкался обратно на свою

койку, икнул, ощупал содержимое стола, но не нашёл ничего, кроме простой

питьевой воды.

– Мне кажется, – заговорил Гайгер вполголоса, чтобы в каюте напротив его

не услышали, – что святой отец, потративший всю свою жизнь на

ожесточённую борьбу за выживание своих идей и верований, в конце концов, когда ему явилось подтверждение всех его убеждений воплоти, вдруг испугался

чего-то и… ну, ты знаешь… – скрипач сделал жест пальцами рук, изображая

пистолет.

Куто, сидя вполоборота, посмотрел на Фландрия, который принялся поучать

своего послушника.

– Ты про ту историю?.. – задумчиво проговорил мужчина, также вполголоса.

– Если в ней и есть хоть толика правды, то я могу предположить, что

священник вспылил от зависти.

– От зависти? – удивился Гайгер.

– Угу. Ну представь: ты всю жизнь кладёшь на алтарь заблуждений, отрезая от

себя целый мир, отгораживаясь шорами невежества. Тебе нельзя сомневаться, нельзя задавать вопросы, ты обязан только лишь… верить… А в итоге по воде

ходят три отшельника, которые всю свою жизнь жили свободно, не преклоняя

колен и не распростершись перед алтарём. Учитывая характер Фландрия, могу

представить, как у него тогда припекло одно место.

Куто рассмеялся собственному умозаключению.

– Куто, – голос Гайгера звучал тихо, но в нём заметно прибавилось

решимости, – я ничего не помню…

Куто посмотрел на музыканта. На этот раз на лице мужчины не было

привычной, казавшейся нескончаемой улыбки. Серьёзный, проникновенный

взгляд, плотно сжатые губы. Мужчина небрежно прикоснулся рукой к голове.

– Это нормально, маэстро… – необычно спокойным тоном проговорил он. —

Должно быть, пугает немного, но так, в принципе, и должно быть.

– Должно быть? – удивился Гайгер. – Но я не понимаю…

– Я тебе уже говорил, – прервал скрипача Куто, – ты всё поймёшь, когда мы

прибудем к месту назначения и… всё встанет на свои места.

– Мой ключ…

– Твой ключ в надёжном месте. Ты его получишь, не сомневайся.

– Знаешь… – Гайгер помедлил, подбирая нужные слова. – В ночь перед

твоим визитом я видел кое-что.

К удивлению музыканта, который ожидал совсем иной реакции от своего

спутника, Куто улыбнулся и несколько раз кивнул, словно понимал, о чём тот

хочет сказать.

– Всё должно вернуться на свои места, дружище… – наконец Куто отвёл

взгляд. Очевидно, суета в каюте напротив привлекла его внимание. – Мы уже

рядом.

Меж тем, в соседней каюте моторист Нейл тоже проснулся. К удивлению

священника и послушника, пронырливый моторист откуда-то достал какую-то

бутылку и вручил её священнослужителям, заявив, что с него лично хватит: до

нового рабочего дня оставались считаные часы.

Священник и его послушник не стали противиться, охотно приняв щедрый дар.

Когда Нейл ушёл в свою каюту, Фландрий и Обей заняли свои койки, но Гайгер

уже не питал иллюзий относительно возможности провести в тишине

предутренние часы. Не имея более топлива для возлияний, священнослужители, тем не менее, были в более чем приподнятом духе и

чувствовали себя хорошо.

Сперва они обменялись друг с другом какими-то фразами на латыни. Каждая

фраза сопровождалась смехом. Затем – и этого не ожидал Гайгер, который уже

считал, что пределы скабрёзности данной компании ему известны, —

священник и послушник затянули весёлую, но пошлую песню, авторство

которой разумно не раскрывалось.

«Два монаха в одну ночь трахнули аббата дочь,

А аббат тот говорит – Я на вас, сыны, сердит!

Наложу епитимью, коли сразу не убью!

Знаю – это будет грех, сладок плод земных утех!

Кайся поп – простят грехи, главное чтоб цвели верхи!

Важно – чтоб мокро внизу, коли в ад я попаду!»

Куто, слушая это творчество, не мог удержаться от смеха, что не укрылось

от внимания раззадорившихся священнослужителей. Отец Фландрий был

совсем не против, его лицо, обрамлённое сединой, раскраснелось, и Гайгер в

каой-то момент подумал, что священник может быть совсем недалеко от

инсульта, что было бы весьма неудобным обстоятельством при той работе, что

он делал. С другой стороны, при Фландрии был его верный послушник.

Скрипач подумал, что быть может, если со святым отцом что и случилось бы, Обей смог бы гордо нести слово господа дальше, под строгим, прозорливым

взглядом своего учителя.

Часть 5

Куто и Гайгер были вынуждены воспользоваться лодкой, чтобы добраться

до берега острова, того самого, с китайским, труднопроизносимым названием.

С ними был отправлен матрос, дабы вернуть лодку обратно на судно.

Ступив на берег, Гайгер отметил приятное ощущение тверди под ногами.

Ничего больше не раскачивалось, а в нос билo множество запахов, помимо

морской соли.

Куто, как ни странно, не сверялся ни с картой, ни с компасом. Он хлопнул

Гайгера по плечу, как бы подбадривая спутника, и устремился прямиком в

густые заросли высоченного папоротника, переходившего в лес из причудливых

деревьев с тонкими, извивающимися точно змеи стволами.

– Ты знаешь, куда нам нужно идти? – спросил музыкант, догнав Куто.

– Да, – ответил тот, привычно улыбнувшись. – Я здесь бывал. Смогу

провести нас короткой, не самой сложной дорогой.

Дорога и вправду оказалась несколько проще, нежели Гайгер представлял

себе, глядя на приближающиеся заросли причудливых деревьев и паутины

растений-паразитов, свисавших буквально отовсюду.

– Как это понимать? – спустя непродолжительное время, после того как

путники вошли под своды леса, Гайгер решил возобновить разговор. – Ты же

говорил, что тебе координаты дали для того, чтобы забрать тело отца.

– Да, всё верно, – ответил Куто, лишь на секунду обернувшись, убеждаясь, что скрипач держится неподалёку от него. – Я до моей встречи с теми, кто

подсказал путь, понятия не имел, куда идти.

Само молчание Гайгера говорило само за себя, однако он и не успел бы

разразиться серией очередных вопросов – Куто продолжил объяснять:

– Видишь ли, когда мы с тобой встретились в аэропорту, у розыска багажа, я

понятия не имел, что есть этот самый остров и что мне может понадобиться

сюда приплыть. Я имел некоторое представление о том, что мне предстояло

сделать, а именно – забрать гроб с телом отца и выполнить необходимые

процедуры, связанные с погребением. Так я искренне полагал.

– Что значит, ты так полагал?

Куто резко остановился, обернувшись лицом к музыканту.

– Откуда ты летел в тот день, когда мы с тобой впервые встретились?

Гайгер поспешил ответить:

– Из Австралии.

– А что ты там делал?

Отводя взгляд в сторону, скрипач, уже заметно скромнее, ответил:

– Концерт там был, я же вроде говорил…

– Отлично, – улыбнулся Куто. Он стоял на некотором возвышении: тропа

резко набирала высоту, из-за чего мужчина смотрел на своего спутника сверху

вниз. – А что ты делал до того концерта в Австралии?

Вопрос поверг Гайгера в растерянность.

– Я же тебе сказал, – огрызнулся музыкант, – я не помню!

Он развёл руками в жесте беспомощности.

Куто покачал головой.

– Представь себе, – заговорил мужчина, наконец взобравшись по тропе на

высокий холм, – что если до твоего так называемого концерта, якобы в

Австралии, по сути, ничего не было?

– Что ты хочешь этим сказать?

– Эх, дружище-скрипач, если бы я только мог дать ответ на этот вопрос.

Видишь ли, то, куда мы идём, – это дом.

– Дом?

– Угу. Очень старый, необычный дом.

Гайгер позволил себе на несколько секунд оторвать взгляд от земли. До этого он

смотрел себе под ноги. Лес был очень густым, а из-за характера местной

растительности – широкой, сочной листвы, очевидно приспособившейся

запасать влагу на длительное время, да и спутывающих древесные ветви лиан

– солнечный свет проникал внутрь, преломляясь и создавая необычное

свечение, словно через рубиновое стекло.

– Да кому в голову придёт строить дом в таком-то месте? Ещё одним

отшельникам, как из истории отца Фландрия?

Куто рассмеялся – неуклюжая ирония вдруг пришлась ему по вкусу.

– Это не вполне обычный дом, – пояснил, наконец, Куто. – Он сильно

отличается от всех тех домов, что ты мог видеть недавно. Но, что ещё более

интересно, тебе этот дом… знаком.

Гайгер остановился, едва не споткнувшись об очередной, коварно торчащий из

земли корень. Он смотрел вслед Куто. Видимо, тот и не заметил остановки

своего спутника, продолжая движение.

Слова Куто сильно удивили музыканта, но спустя некоторое время он понял, что уже заметно отстал. Ему пришлось перейти на лёгкий бег, пока он вновь не

оказался вблизи своего проводника.

Они шли по одной-единственной тропинке, которая то становилась

настолько широкой и покладистой, что оба мужчины могли идти плечом к

плечу, не опасаясь споткнуться, то вдруг опять – тропа делалась узкой, и

из земли, словно наблюдая за редкими гостями, высовывались корни на

камни. Хуже того, периодически тропа сильно забирала вверх, заставляя

мужчин прикладывать немалые усилия, чтобы взбираться на природные

возвышенности, после чего, словно насмехаясь, тропка устремлялась

вниз. При этом путь начинал петлять, удлиняя маршрут. Потребовалось

какое-то время, прежде чем Гайгер заметил, что характер растительности

заметно изменился вокруг. И деревья стали ниже, и лианы остались где-то

позади, отчего солнце получило больше доступа для разлива своих лучей, наполняя каждый уголок пространства ярким светом. Когда же

большинство окружающих объектов стали отбрасывать тени, Гайгер

понял, что они прошли добрую половину светового дня. Уже долгое

время он молчал, попросту не зная, что именно спросить у Куто. В голове

роилось множество вопросов, однако что толку озвучивать их, когда

получаемые ответы лишь множат их.

Скрипач стал испытывать странное, сперва гнетущее, затем напротив —

приободряющее чувство, будто бы наблюдаемые им пейзажи, несомненно

красивые, откликались в недрах его памяти. Вот и игра предсумеречных теней

вдруг показалась чем-то знакомым, как если бы он уже всё это когда-то видел.

Солнце заметно побронзовело, удаляясь за горизонт, когда мужчины

увидели впереди, на полуоткрытом пространстве, каменные стены строения, очевидно, дом, к которому держал путь Куто. Мужчина остановился, глядя на

то, как белый камень сопротивлялся нежному натиску вечнозелёной

растительности, плющ, вьюн и другие растения оплетали камень, частично

обворовывая его, неуместную в этой среде белизну.

Приблизившись ещё, путники поняли, что увиденный ими камень был не

более чем стены, ограждающие само строение. Стены соединялись воротами из

металла, в форме красивой, фигурной решётки. Ворота тоже не остались

нетронутыми местной флорой, однако одна из створок отодвинулась довольно

послушно, когда Куто потянул её на себя. Гайгер ожидал тягучий, противный

звук от не смазанных петель, однако ничего такого не случилось. Сразу за

воротами, на земле начиналась мощёная тропа, массивные, ни то гранитные, ни

то мраморные плиты сильно утонули в почве и траве, тем не менее, ногам

ощущалось совсем по-иному ступать по твёрдой поверхности.

Сам дом предстал в своём великолепии. Некогда целиком из белого камня, с резными колоннами, поддерживающими массивную балюстраду второго и

третьего этажей. Окон было достаточно, по паре окон на каждом из трёх

этажей, в каждом крыле, смотрели и во двор, словно взирая на прибывших

гостей. Форма окон более всего напоминала фигуру башни на шахматной доске, но за каждым из оконных проёмов виднелась только лишь темнота.

Растительность была повсюду, но в отличие от внешней стороны этого, придомового пространства, здесь строения были менее всего тронуты

ползучими растениями.

– Вот и пришли… – сказал – словно выдохнул Куто.

– Что это за место? – глядя, словно заворожённый, на дом, спросил

Гайгер. – Что мы должны здесь сделать? Куто посмотрел на своего

спутника.

Да считай, ничего, дружище! Мы сделали всё, что от нас требовалось.

Гайгер хотел было что-то сказать, но почему-то промолчал. Он впервые, с

момента высадки на этом острове, оставил Куто позади и медленно

зашагал в сторону главного входа. Он шёл, осматриваясь, подмечая всё

новые мелкие детали, открывавшиеся ему повсюду. Ощущение того, насколько это место могло быть знакомым, лишь нарастало, однако сама

ситуация нисколько не прояснялась.

Входная дверь представляла собой большущую дубовую панель, окованную железом. То была художественная ковка, многочисленные

узоры и непонятные символы. Гайгер толкнул дверь внутрь – не

поддалась. Тогда, уцепившись обеими руками за кованное кольцо, музыкант, что есть силы, потянул дверь на себя, переставляя ноги и

отталкиваясь. Сперва медленно, с некоторым скрипом, затем всё плавнее

и бесшумнее – дверь последовала за мужчиной.

За дверью находился просторный зал. Хоть солнце за окном уже

клонилось к закату, здесь было достаточно светло, чтобы различать

окружающее пространство. Опять колонны, на этот раз испещрённые

символами. На стенах были целые панели, некоторые из которых

содержали гравюры, другие – целые блоки символов. Словно повинуясь

какому-то импульсу, пробуждающемуся внутри сознания, Гайгер

проследовал к одной из панелей, всматриваясь в сочетание изображений и

символов.

Изображение являло собой странную сцену, описанную скорее

схематично. В ней было два человека, абсолютно одинаковые. Один из

них лежал на чём-то навроде каменного алтаря. Второй – стоял перед

ним, облачённые в одинаковые одежды, одинаковой наружности. Автор

явно хотел показать, что эти двое были чем-то навроде близнецов, если не

сказать копий друг друга. Тот, что стоял, смотрел на того, кто лежал.

Гайгер сумел-таки различить кое-какую разницу, едва уловимое различие

между этими фигурами. Стоявший был изображён методом не столь

глубокого погружения резца в камень, что делало его менее отчётливым

по сравнению с лежащим человеком.

Отступив от этой гравюры, скрипач принялся рассматривать другие, находя всё больше любопытных изображений. Какая-то игра солнца и

луны, звёзды. Отдельные символы явно означали воду и скорее всего

указывали на океан.

– Куто! – наконец Гайгер смог позволить себе заговорить. Он решил

позвать своего спутника, но тот не откликнулся.

«Должно быть, тоже глазеет на что-то снаружи…»

Более всех остальных символов внимание музыканта привлекла

своеобразная схема, на которой были какие-то, уж точно ни на что не

похожие, знаки, выставленные один за другим, под которыми

изображалось нечто, напоминающее раскопанную землю.

В зале была лестница, широкими мраморными ступенями уходящая на

верхние этажи. Гайгер последовал вверх по ступеням, пока не оказался на

втором этаже. Здесь он сошёл с лестницы и вошёл в длинный коридор, в

стенах которого открывались дверные проёмы. Из некоторых лился свет

закатного солнца. Логично подозревая, что это были входы в помещения, имеющие окна во двор, Гайгер вошёл в одну из комнат. И действительно, башнеподобное по своей форме окно выглядывало во двор. Упершись

руками о массивный подоконник, Гайгер высунулся наружу.

– Куто! – прокричал он имя своего спутника, и в очередной раз не

получил ответа. Более того, сердце музыканта вдруг сжалось, он

почувствовал сильный прилив тревоги, когда увидел с возвышения, что во

дворе никого не было. Куто исчез…

Гайгер ещё множество раз кричал имя своего чудаковатого проводника.

Он вновь спустился на первый этаж и выбежал во двор, только чтобы

окунуться в бронзу вечерних сумерек, тишину, нарушаемую редкими

порывами ветра да настойчивым пением птиц, где-то очень далеко от

этого странного места.

Музыкант выбежал за ворота, продолжая звать Куто, он сбежал по тропе, пока та не начала тонуть в густом лесу.

«Какого чёрта? Что это всё значит?»

Не получив ответа на свои вопросы, Гайгер вдруг понял, что

испытываемые им тревога и испуг на самом деле являлись отражением

какого-то иного чувства, откуда-то знакомого ему. Перед глазами, зажмуренными на солнце, вдруг проплыли все недавно увиденные

символы и гравюры. Вернувшись в главный зал, музыкант задержал

взгляд на изображении двух, почти одинаковых, мужчин, после чего

продолжил своё исследование. Он взошёл на третий этаж, где был

встречен таким же коридором, как и на втором этаже. Опять две комнаты

выходили окнами во двор, а две другие – тонули в камне. К своему

удивлению, самая дальняя комната имела несколько слоёв ковра, довольно

роскошную мебель, которая сильно контрастировала со всем остальным

интерьером. Среди этой мебели была настоящая кровать – предмет

манящий, после проведённых ночей в пути, а также была там и полка, заставленная книгами.

С первого взгляда становилось понятно, что эти книги вовсе не вышли из

привычной любому человеку типографии. Грубые, но прочные обложки

из натуральной кожи, ремешки для скрепления книги и страницы, сильно

пожелтевшие, но толстые и прочные. На них был текст, всё тем же

причудливым языком символов, кои были высечены на стенах в главном

зале. Периодически встречались изображения. Гайгер не без интереса

пролистал первую же книгу, осевшую в его руках. Странно, но

прикосновения к этим страницам возродили в его памяти уже знакомые

тактильные ощущения.

Присев на кровать, застеленную толстым шерстяным одеялом, Гайгер

отложил книгу в сторону и какое-то время сидел неподвижно. Затем ощутил, как приятная тяжесть коснулась его век, увлекая их вниз, словно приглашая

музыканта отправиться в столь желанный сон. Скрипач глубоко вздохнул, ещё

раз посмотрел в коридор. По характеру света из другой комнаты он понял, что

скоро совсем стемнеет. Ещё какое-то время он бродил взглядом по комнате, а в

какой-то момент, прикрыв глаза и задержав их таковыми на пару секунд

дольше, он уже не смог противиться сну.

То, что музыкант видел во сне, как ни странно, менее всего напоминало

сновидение в привычном смысле этого слова. Череда образов вовсе не

отличалась фантасмагоричностью, совсем напротив – это были сцены самой

обыкновенной жизни, жизни каких-то людей, одетых в довольно странные

наряды. Они боролись с природой, выбивая себе право на жизнь. Их истязали

непогода и болезни, порой они сталкивались с себе подобными, вспыхивали

конфликты, перерастающие в кровавые бойни, а порой они вновь протягивали

друг другу руку, притворно забывая о тех, чьи жизни были брошены на алтарь

так называемой «человечности».

В какой-то момент в жизни этих людей появились два человека, отличающихся от всех остальных. Они были другие, обладая знаниями и

умениями, они выглядели в глазах народа подобием божеств. С их приходом

жизни людей сильно преобразились, ведь чужаки принесли с собой исцеление

от болезней, обильные урожаи и надёжную защиту от непогоды и диких зверей.

Скоро все эти странные люди, обретшие новых богов, поняли, как разительно

их новая жизнь отличается от прежней. Многие всецело отдались на милость

чужаков, мнивших себя богами. Им возводили алтари и построили целый храм, а взамен чужаки позволили самым преданным постичь толику их знания, став

своего рода проводниками их воли, оставив позади примитивных шаманов, силящихся вызывать дождь при помощи внутренностей зарезанного козла.

Со временем даже самые простые люди этого стремительно

расширяющегося племени стали обладать знаниями, культурой, чертами, ранее

им недоступными. Тогда местные божества, такими их воспринимал

порабощённый благами народ, впервые вступили в спор. Один из них

утверждал, что творимый «Эдем» должен быть сохранён в тайне, поскольку нет

структуры более хрупкой, чем благополучие. Второй же чужак имел иное

мнение. Он заявил, что теперь, опекаемый им народ значительно превосходит

народы иные, живущие в иных землях, и что теперь, подобно тому как растения

рассеивают свои семена, завоёвывая себе новые жизненные пространства, пришло время и для опекаемого народа нести имя новоиспечённых богов в мир!

Спор между чужаками длился долго, не приходя к консенсусу. Отчего-то

чужаки в самых горячих спорах не могли полагаться на примитивные пути

решения и уповали на бесконечные размышления, философствования и ни к

чему не приводящие дебаты. Так продолжалось, пока в один из дней один из

чужаков не напомнил второму, что никто из них не бог по своей природе,

обвиняя своего товарища в том, что тот «заигрался» в роль бога и позволил себе

жестоко обмануться. На что второй отвечал, что, преобразив жизнь некогда

несчастных людей столь разительным образом, разве не означает это быть

богом? Разве не означает быть богом, когда столько людей искренне верят, что

ты бог! Первый чужак парировал это допущение, заявив, что если бы его

оппонент был богом, то был бы, согласно доктрине о божественном, единственным и изначальным источником всего живого, что действительности

не соответствовало, поскольку таинственные чужаки прибыли на этот остров, где уже жили люди, несмотря на тяготы жизни. На острове кипела жизнь, нашедшая своё воплощение не только в людях, но и в животных, птицах, рыбах, деревьях, и всё задолго до прибытия. Тогда второй чужак отвечал, что сам факт

того, что некая иная сила некогда уже сотворила эту жизнь, а потом попросту

забросила её, вовсе не лишает его права взять на себя роль творца, коли

возможность творить в его власти. Первый чужак лишь смеялся, заявляя, что в

своём тщеславии его брат полностью позабыл, что они, как и люди из

опекаемого народа, тоже имеют своих родителей, у которых, в свою очередь, были свои родители и так далее. Такое положение дел напрочь лишало чужаков

надежды на статус «божественного». И если первому чужаку хватало мудрости

понять это, и терпения – бесконечно разъяснять это своему брату, то второй

был полон горечи и обиды.

Обдумывая слова своего брата, второй чужак сплёл из своего тщеславия

план, в коварстве которого он боялся признаться самому себе.

В один из дней он явился, под покровом ночи, в сон своих самых

фанатичных последователей в раскинувшийся белым камнем город. Жрецы

внимали каждому слову своего бога, ведь из всех – именно они были теперь

избранными исполнить его волю. По воле лжебога группа жрецов должна была

отправиться в далёкую страну, располагавшуюся на удалённом острове, где

проживали остатки некогда великого народа. Там они найдут человека. Лжебог

снабдил своих посланников необходимым инструментарием, который будет рад

принять их, если те пообещают рассказать ему о том, как сложилась судьба двух

его сыновей, давно покинувших запретный островной город. Оставшись с этим

человеком наедине, жрецы должны были убить его быстро и безжалостно, после чего покончить с собой, ведь только освободившись от телесных оков, они смогут принять истинную награду своего лжебога, который обещает им

место в своей свите.

Гайгер проснулся, совершая хаотичные движения руками, не понимая, где

он находится. Потребовалось какое-то время, прежде чем музыкант

вспомнил, где именно странный сон настиг его, и ещё пара секунд —

прежде чем он смог осознать, что именно его разбудило. Откуда-то

издалека, многократно отражаясь от каменных стен, до него доносилась

мелодия, хорошо знакомая музыка, творимая струнами… скрипки.

Музыкант шёл вдоль коридора, ведомый звуками скрипки, которые то

затихали, то становились громче, затейливо переливаясь, отражаясь от стен,

наполняя собой пространство старинного дома. Выйдя в гласную залу, Гайгер

остановился, прислушался. Ошибки быть не могло, живая музыка исполнялась

где-то неподалёку, оставалось только продолжить движение. Камни широких

ступеней не успели достаточно остыть, хотя от дневного света снаружи уже

ничего не осталось. Ночь вступила в свои права, щедро рассыпав звёзды по

небосводу, а огромная луна меланхолично висела в своём холодном безмолвии.

В зале, вопреки царящей за пределами дома темноте, было светло. Гайгер

не сразу понял, что же выступало источником мягкого, слегка танцующего

света, плотно прижимающегося к испещрённым символами стенам. То были

установленные в стенах факелы, минувшим вечером Гайгер даже не заметил их, теперь же они дарили искусственный свет, зажжённые чьей-то рукой. Это

наблюдение служило лишним доказательством присутствия чьей-то воли. Некто

посторонний проник за порог дома и позволил себе хозяйничать, пока Гайгер

спал.

«Но почему меня это должно волновать?» – подумал музыкант, переходя в

соседнее крыло здания, как источник музыки становился всё ближе.

Здесь, в крыле, ранее не исследованном, всё было точно таким же, как и в

другой части дома. Казалось, и небезосновательно, что таинственный зодчий, возводивший это строение, видел своей целью удовлетворить потребности двух

обитателей, вкусы которых тесно переплетались.

Вновь Гайгеру предстояло подняться на второй этаж, что он и сделал.

Заглянув в коридор, музыкант был встречен лишь пустотой. Заблудившийся в

стенах порыв ветра, словно испуганный вор, моментально помчался прочь, растворяясь где-то на первом этаже. Музыка, тем временем, звучала очень

отчётливо, заставляя Гайгера подняться на третий этаж. В коридоре, опять-таки, было четыре выхода, по два с каждой стороны, но лишь в одном из них

теплился свет. Это была дальняя комната в левой стене коридора, и раз уж это

крыло здания полностью повторяло предыдущее, музыкант знал, что в той

комнате он отыщет балкон с видом на двор, огороженный каменной стеной и

густым лесом, вплотную подступившим к образчику былого величия.

Свет здесь, в этой комнате, тоже был искусственным, даримым точно

таким же факелом, что и в главной зале. Мужчина, наигрывающий мелодию на

скрипке, делал это не очень умело, но, судя по его виду, ему это доставляло

неподдельное удовольствие. Когда Гайгер бесшумно вошёл в комнату, мужчина

со скрипкой остановил игру, прищуренные до того глаза раскрылись, на лице

появилась уже очень знакомая музыканту улыбка.

Вне всякого сомнения, Гайгер набросился бы на Куто с расспросами, и

вполне вероятно, он бы не удержался в этот раз от того, чтобы не повысить тон

и не перейти на грубости, однако всё внимание скрипача привлёк иной объект.

На балконе, в нескольких десятках сантиметров над полом, висел труп. Это был

мужчина, по виду средних лет, не старше. Его шею перехватывала петля со

скользящим узлом, голова была неестественно запрокинута набок, глаза

закрыты, а лицо – цвета камня, из которого был сложен старинный дом. Хоть

труп, по всей очевидности, висел здесь уже давно, Гайгер ни на секунду не

сомневался, кому он принадлежал, и чем дольше он смотрел на лицо, что маску

умиротворения, тем явственнее он представлял, что этому лицу недоставало

столь свойственной ему улыбки.

– Проснулся, дружище… – Куто опустил руки со скрипкой и подошёл к

тому месту, где стоял Гайгер. – Наверное, это я тебя разбудил, ты уж

прости…

Оба мужчины смотрели на висевший под сводом балкона труп, который едва

заметно раскачивался всякий раз, когда его касалось лёгкое дуновение ветра.

– Ты совершил самоубийство? – задал вопрос Гайгер, заранее зная ответ.

– Эх… да, всё верно, маэстро! – ответил Куто, сперва сыграв образ

«растерянности», но затем вернувшись к своему исконному амплуа. – Я

должен был это сделать! Так уж всё сложилось.

Мужчина, закончив свою фразу, отошёл к соседнему с балконом окну и

аккуратно положил на подоконник скрипку и смычок. Гайгер внимательно

следил за движениями Куто, наблюдая, как лунный свет слегка просачивается

через его тело.

– Узнаешь, наверное? – спросил Куто, не оборачиваясь, кивая на скрипку.

– Да, это моя скрипка. – ответил Гайгер, испытывая странное желание

подойти и взять инструмент.

– Нет, ничего не выйдет. – покачал головой Куто. – Это был мой

инструмент, я любил извлекать из него звуки, насколько мне позволял

мой, весьма скромный, талант.

– Зачем ты это сделал? – спросил Гайгер, вновь бросив взгляд на труп.

– Чтобы иметь возможность найти тебя и привести сюда. – ответил Куто, глядя на музыканта. – По-другому я не смог бы до тебя достучаться.

– До меня достучаться? Я тоже… мёртв?

– О нет, что ты! – Куто поднял обе руки ладонями вперёд, демонстрируя, что Гайгер мыслил совершенно не в верном направлении. – Ты не мёртв, мой друг! Ты никогда не жил… Ты – это сон…

Гайгер замер, лишившись дара речи. В этот момент ему меньше всего

хотелось видеть улыбающуюся физиономию Куто, поэтому скрипач предпочёл

выглянуть в окно. Верхушки чудных деревьев стояли неподвижно, не было

больше и намёка на ветер.

– Что ты имеешь в виду?

Куто скрестил руки за затылком, присаживаясь на затейливого вида софу, стоявшую у самой стены в противоположном конце комнаты.

– Мой брат всегда любил смотреть в ночное небо. Он глядел на эту

бесконечную россыпь звёзд и то и дело придумывал всякие небылицы.

Выхватывал порой наиболее яркую и давал ей название. Затем он

придумывал её историю, населял разными существами, отдельные

представители которых то и дело попадали в разные ситуации. С одной

стороны, это была детская шалость, и наш отец относился к ней с

должной терпимостью. Я же, как ни странно, всегда распознавал в этом

опасность, только не мог объяснить, в чём она заключалась. Уже

значительно позже я понял, что мой брат имел нездоровую, как мне

кажется, склонность творить миры силой своей фантазии. Таких творцов

и среди обычных людей немало: пишут свои сказки, рисуют картины, кривляются на сцене перед толпами зевак, примеряя чужие личности.

Брат говорил, что коли нам не дано покинуть пределы, очерченные

каменной стеной этого дома, да лесом, что раскинулся за ней, то его ум

послужит ему, как он выражался, «ладьёй» в мир других людей, в их

жизни и истории. Гайгер воспользовался затянувшейся паузой, искоса

посмотрев на Куто, тот оставался на своём месте, о чём-то задумался.

– Твой брат и ты, – спросил музыкант, – вы были теми двумя… даже не

знаю, как сказать. Я видел сон… Куто поспешно кивнул, давая понять, что

был прекрасно осведомлён о каком именно сне шла речь.

– Я постарался, как мог, показать тебе хотя бы часть нашей истории, -

констатировал Куто. – Хотел, чтобы ты знал… понимал.

– Твой брат и ты, вы не можете покидать этот дом?

– Точно! Теперь вот, по правде говоря, мой брат не может, я-то уже мёртв.

– Куто бросил взгляд на собственный труп в петле. – Мой брат научился

странствовать далеко за пределы этого дома, этого острова, возможно, даже известного географам мира, посредством своих снов. Он не

оставался пассивным созерцателем, пытался даже принимать участие в

жизни людей.

– Ты подстроил убийство вашего отца, – Гайгер направил тему разговора

в более конкретное русло, – я видел это… во сне.

– Отрицать не стану. – Куто потупил взгляд. – В какой-то момент

терпение моё вышло. Я твёрдо верил, нужно было что-то делать. Влияние

на людей уходило словно вода, сквозь мои пальцы, в то время как брат ни

во что не ставил наше положение. Я действовал решительно, не принимая

кровь на свои руки, хотя с точки зрения морали это едва ли благая заслуга.

– Твой брат ещё жив? Ты разве не убил и его? Куто нахмурился, подался

вперёд, высвобождая руки и складывая их на коленях.

– За кого ты меня принимаешь, маэстро!? Я не убийца! Я хотел, чтобы

воля людей была обращена ко мне, поскольку я видел, что им

действительно было нужно! Я думал наперёд, заботился об их

благополучии! Под патронажем моего брата, вечно странствующего в

своих фантазиях, опекаемый нами народ выродился бы или был

уничтожен иноземцами, появление которых было лишь вопросом

времени! Нужно было действовать!

– А что же случилось потом?

– Потом, – Куто вдруг повернул руки ладонями к себе, – потом я

осознал, что избранная мера оказалась чрезмерной, прости за каламбур.

Мой брат оказался не в силах принять того, что случилось. Смерть отца

была лишь одним из камней в обрушившейся на него лавине невзгод. Он

обвинил меня в узурпации воли народа, в отцеубийстве и в том, что я

изменился, позволил злу прорости внутри самого себя. Брат говорил, что

люди, готовые совершать убийства во имя своего бога, – совсем не те

люди, которых он возделывал. В конечном итоге мой брат заявил, что не

намерен оставаться в нашем доме со мной. Мне тогда не стоило

самонадеянно ухмыляться, я мог бы догадаться, что брат уже давно

лелеял план побега из нашего дома, ставшего ему заточением. Он принял

какое-то снадобье и погрузился в сон. Как он делал множество раз до

этого, позволил своему сознанию оставить наш дом, лес и даже остров, устремляясь настолько далеко – насколько возможно. Его сознание

буквально соткало новую личность для обитания в мире людей, и этой

личностью стал ты, Гайгер. Человек искусства, скрипач, зарабатывающий

на жизнь культивируемым талантом. Ты был создан из ниоткуда, не зная и

толики жизни реальных людей. Но чего мой брат не учёл, в силу

импульсивности своего поступка, тот странный факт, что чем дальше его

сознание оказывалось от нашего дома, тем тоньше становилась связь с

физическим телом. В конце концов сознание моего брата в твоём обличье

– попросту забыло дорогу домой, ты поверил в реальность собственной

жизни, не задаваясь вопросом отсутствия собственного прошлого.

Последовало неловкое молчание.

– А возможно, – и тут Куто пожал плечами, глядя куда-то в пол, – ты

уже и не хотел возвращаться. Вся эта история могла с лёгкостью сойти за

бред безумца, покинувшего стены лечебницы по чьей-то оплошности.

Однако рассказ Куто, и спорить с этим было бессмысленно, словно

мозаичный клей – собирал элементы пазла воедино. Гайгер понял, откуда взялось то навязчивое ощущение, будто каждая стена этого дома

ему знакома, почему здесь он ощущал себя вовсе не на новом месте.

– Поняв, что доступными мне средствами я не смогу вернуть брата к

жизни, мне не оставалось ничего иного, кроме как прибегнуть к тем

пространным учениям, которые постигал брат. Я изучал его дневники, к

счастью, согласно нашей традиции, эти записи никогда не были скрыты, ты их мог видеть там, внизу.

«– Стены главной залы…» – тут же подметил Гайгер.

– И если теория оказалась для меня чуждой, то практическая часть

давалась с неимоверным трудом. Я так и не смог совершить путешествия, на которое оказался способен мой брат.

– И поэтому ты убил себя?

Куто усмехнулся, в тусклом лунном свете его полупрозрачная проекция

приобретала заметное свечение, но бестелесный дух не обращал на это

никакого внимания.

– У народа людей, называющих себя японцами, есть любопытная история,

связанная с их кодексом чести и железобетонными принципами. В этой

истории, произошедшей в позднее средневековье, два товарища дали друг

другу обещание, что ровно через год они вновь встретятся на вершине

горы и расскажут друг другу о том, каких успехов каждый из них добился

за отведённое время – такая была у них традиция. Затем они разошлись, каждый – в своём направлении, и продолжили жить служением, как того

требовал кодекс. Однако, в преддверии установленной даты, один из

друзей попал в немилость своему господину. Против него были

выдвинуты серьёзные обвинения, но так как тот был хорошим воином и

достойным слугой – ему не приказали совершить сэппуку, ритуальное

самоубийство, а лишь приговорили к заключению в темнице замка, где

провинившемуся надлежало обдумать свой проступок какое-то время.

Тем не менее, поняв, что сложившиеся обстоятельства не позволяют

исполнить обед и в установленный срок явиться к месту встречи, приговорённый воин более всего опасался, что его друг, прождав его на

вершине горы, разумно сочтёт, что тот нарушил уговор, и это бросит тень

на доброе имя воина. Никакие прошения и увещевания не возымели

действия на господина, посему заключённый в темницу воин нашёл лишь

один-единственный выход в сложившейся ситуации – он совершил

сэппуку, вспоров себе живот ножом, вовсе не приспособленным для этой

процедуры. Смерть, пришедшая к нему после продолжительных мук, даровала воину свободу, которой тот воспользовался, чтобы

незамедлительно отправиться к месту встречи со своим старым другом.

Так вот друзья встретились в установленный день, но в последний раз.

Красивая легенда?

Гайгер ничего не ответил, своим молчанием он вынудил Куто

продолжить.

– Я понял, что не смогу повторить успех моего брата во сне, посему

оставался один-единственный вариант. Чтобы искупить свою вину за

убийство отца и то, что случилось с братом, я повесился. Разумеется, это

не японское сэппуку, но я и не японский самурай из периода Эдо, – в

словах духа звучала ирония. – Так, я освободился от всего, что меня

сдерживало здесь. Я мог отправиться куда угодно, что я и сделал. Я с

удивлением открыл для себя новые места, видел, как люди, не

обременённые религией, строят свои жизни, живут в постоянно

развивающемся обществе и достигают высот, оставляющих народ этого

острова далеко позади. Эти наблюдения открыли мне глаза на природу

человеческой воли, мне стало ясно – страх и поклонение вовсе не

лучшая мотивирующая сила, а свободный, ничем не сдерживаемый ум

способен на большее, нежели ум под религиозным дурманом. Я видел, как избавившись от монархов, царей, диктаторов, народы устремлялись к

новым высотам, напрочь отметая условности, служившие им оковами.

Разумеется, так происходит не везде и не одновременно, кому-то нужно

больше времени, а кто-то – освободившись от одного ярма, вскоре

взваливает на себя иное бремя, испугавшись столь странного,

будоражащего взгляда свободы. Я повсюду искал тебя, пока не нашёл.

Признаюсь, мне было немного грустно, когда я понял, что исполнение

моей миссии вдруг приблизилось, это ведь означает, что и моим

странствиям подошёл конец. Так я украл твой ключ от скрипичного

футляра, содержимое которого намного больше, чем простой

музыкальный инструмент.

Гайгер вздохнул. Опершись о стену, рядом с окном, ему нравилось

ощущать прикосновение ночного воздуха, медленно проникающего в

помещение. Музыкант улыбнулся, рассказав Куто про свой сон, явившийся ему накануне того дня, когда дух пришёл к скрипачу домой.

Ты видел его? – удивился Куто, что не могло не позабавить Гайгера, впервые он сумел поменяться местами со своим собеседником. – Что он

сказал? Он говорил что-нибудь обо мне?

Гайгер покачал головой.

– Ни слова…

Куто вздохнул, потупив взор.

– Грядущим утром, – заговорил Куто после длительной паузы, – когда

ты и мой брат вновь станете одним целым, я хотел бы, чтобы вы заново

посмотрели на этот мир. Пусть те открытия, что дались мне столь

высокой ценой, послужат вам, вы должны найти им достойное

применение.

Остаток ночи догорал в такт затухающему пламени факела. Бестелесный

дух буквально растворился в окрасившемся лиловым утреннем воздухе.

Гайгер спустился на нижний этаж, неожиданно вспоминая все секреты и

потаённые механизмы. Ему открылся проход в расположенную уровнем

ниже усыпальницу, стены которой тоже представляли собой

многочисленные записи.

Полученным от Куто ключом музыкант отворил странного вида дверь, ведущую в маленькую, тесную комнату. Там, в умиротворяющей темноте, на одном-единственном ложе спал человек – как две капли воды

похожий на самого Гайгера. Музыкант стоял над ним, смотрел на лицо, волосы, сложенные на груди руки – словно в зеркало, строптивое

отражение которого отказывалось вести себя тем же образом, что и

двойник по другую его сторону. Неизвестно, сколько именно времени

прошло, но когда спящий наконец открыл глаза и сделал первый глубокий

вдох, одновременно поднимаясь со своего ложа – кроме него самого в

комнате уже никого не было. Так начинался новый день…

Конец

Опоздавшие

Все до одного окна в автобусе оставались закрыты, несмотря на жару

снаружи. Тем не менее в салоне не было жарко. Оборачиваясь назад, я видел, что каждое кресло было занято, пассажиры громко разговаривали друг с

другом, шутили… Порой от внезапного раската громкого смеха создавалось

впечатление, будто бы автобус мог потерять управление и выехать на встречную

полосу. К счастью, что тоже не осталось незамеченным, нам навстречу до сих

пор не повстречалось ни одного автомобиля. Странно: небо хоть и затянуто

плотными тучами, всё же очень тепло и хорошо. Неужели здесь поблизости не

было никакого места притяжения для городских обывателей?

Молчаливый водитель за всё время пути не проронил ни слова, не включал

навязчивую музыку. Словно сросшийся с широченным рулевым колесом, он

уверенно правил в направлении аэродрома.

Мне же до сих пор не довелось завести беседу с кем-либо из попутчиков, хотя, должен признаться, лица некоторых из них казались мне странно знакомыми.

Такое, наверное, бывает, когда встречаешь человека, черты которого словно

напоминают о ком-то, кого ты знал, но память, как ни старайся, оказывается

беспомощной и никак не может извлечь из своих залежей нужное имя. Потому-

то я и оборачивался уже который раз, притворяясь, что не смотрю на неё…

Да, себя я мог тешить надеждой, что выглядело это весьма непринуждённо, но

мы уже несколько раз встретились взглядами. Мимолётные дуэли, в которых я

предпочёл тактикой избрать стремительное отступление.

Я, должно быть, чувствовал бы себя более растерянным, если бы по мою левую

руку, в соседнем кресле, не сидел этот странный незнакомец, загораживающий

меня, пусть и частично, ото всех, кто находился позади нас.

– Что там такое увидел? – незатейливым тоном спросил меня незнакомец

после моего очередного визуального рейда по задним рядам.

Я ещё не успел ничего ответить, а он сам, приподняв солнечные очки, повернулся и всмотрелся назад.

– Да, дамы там бойкие, что надо в долгом пути! – повернувшись обратно, он

подтолкнул меня локтем.

Среди всего многообразия пассажиров большого автобуса этот мужчина

выделялся своим необычным видом. Одет он был так, что на ум приходили

ассоциации с Латинской Америкой в наиболее карикатурном представлении о

тамошних традициях.

Просторная хлопковая рубаха в ярких, кричащих тонах, длинные рукава

которой заканчивались широкими манжетами. Белоснежного цвета штаны и

остроносые туфли из такой же белой кожи.

Если бы мужчина привстал, потянувшись к расположенной над нашими

головами полке для сумок, я бы не удивился, увидев на нём широкий кожаный

ремень с форменной металлической бляхой в форме бычьего черепа да

аутентичную кожаную кобуру для револьвера. Но пока что оружие покоилось в

кобуре лишь на моём боку, и с помощью рубахи навыпуск я делал всё

возможное, чтобы это осталось незамеченным другими пассажирами.

Мы ехали чертовски долго, казалось – уже целую вечность, а в ушах у меня

словно звенел отзвук последнего выстрела…

– Меня зовут Вильяри, – обратившись ко мне в очередной раз, незнакомец

протянул руку, широко улыбаясь.

Я назвал ему своё имя, хотя мой голос и был заглушён очередным раскатом

смеха. Вильяри, пожимая мне руку, бегло посмотрел назад.

– Знаешь здесь кого-нибудь?

Я пожал плечами в качестве ответа.

– Понятно! Один в пути, получается так?

– Получается так… – я сдержанно улыбнулся, бросая взгляд в окно.

На некотором удалении от автобуса возвышались величественные сосны, верхушек которых видеть я не мог, зато основания стволов, выстраиваясь в

могучую стену, сменяли друг друга со скоростью нашего движения.

– Откуда сам будешь? – дождавшись, когда я отвернусь от окна, спросил

Вильяри.

– Да так, издалека, если честно. С севера… – вдаваться в детали теперь мне

попросту не хотелось. – А ты как сюда попал?

Я сопроводил свой вопрос взглядом, указывающим на одежду мужчины, так, чтобы он понял, на что именно я намекаю.

Он рассмеялся, отводя взгляд, скрываясь за солнечными очками. Чёрные

волосы, аккуратно зачёсанные на правый бок, блестели, словно от избытка лака.

– А я, получается, с юга.

Таков был ответ, и я понимающе кивнул, хотя, и это было очевидно, ничего не

понял.

– Я сам-то из Аргентины, – неожиданно для меня Вильяри продолжил

объяснять, – хотя, по правде, большую часть жизни прожил на границе с

Парагваем. Издавна у нас там ранчо, у моей семьи, то есть.

– Ранчо? – я изобразил удивление. – Прям-таки с лошадьми да

быками?

Вильяри опять рассмеялся, разводя руками.