Какие последствия могут вытечь из чашки кофе. Четыре фантасмагории накануне Миллениума бесплатное чтение

Нечет      

Шотландии не получалось. Скандинавии тоже.

Остановившись с бокалом виски возле каминной доски, Леонид Утехин собрал рассыпанные по ней игральные кости в кожаный футлярчик, секунду погремел ими в воздухе, зажав отверстие – и снова высыпал на доску. Пять… три… опять три… еще пятерка… и единица. Один сплошной нечет. Этого и следовало ожидать.

Вот и нужен такой элегантный непринужденный нечет, который в сумме с нечетом, выставленным ему арабскими друзьями, дал бы спокойный, устойчивый чет. Ассиметричный ответ, неправильной формы комбинация, пятиугольный квадрат, лишний, пятый угол которого обернулся бы роковым нечетом для его гонителей.

Леонид всегда ставил на нечет. Ну, или почти всегда. Когда-то давно он услышал байку о том, как Бог и Дьявол играют в кости, нехотя наблюдая при этом за человеческой судьбой. Выпадает чет – человек благополучно минует опасный участок пути, нечет – оступается.

Утехин сознательно выбирал нечет – и ему везло. Возможно, потому, что Дьявол мухлевал, подыгрывая Леониду, и выбрасывал кости так, чтобы один кубик всегда откатывался подальше. Возвращая его в поле зрения Господа при помощи хвоста, Нечистый незаметно поворачивал костяшку, изменяя результат в пользу своего протеже.

Кто знает, как было на самом деле. Но сегодня Утехин явно не угадал. Вернее, не угадал он несколько лет назад, когда, проводя крупную сделку с партнерами из Абу-Даби, слегка повернул фишку, подкинул едва заметный нечет… Арабов он не надул – те исправно получили причитающееся им в соответствии с условиями контракта. Единственным пострадавшим был российский бюджет – но к Утехину подброшенный им нечет вернулся такими круглыми – четными(!) – суммами, что слегка задетое чувство патриотизма, обалдевшее от нулей, умолкло, так и не успев раскрыть рта.

А сегодня два белозубых бедуина появились в его приемной и потребовали доли, которую считали своей. Да еще с учетом процентов, набежавших за истекший с момента подписания злополучного договора период. В случае отказа они грозились передать соответствующие бумаги по соответствующему адресу.

Было ясно, что самостоятельно бедуины ни за что не нашли бы в финансовой пустыне этого благодатного источника, к которому теперь им не терпелось припасть. Верно, в их руки попала бутылка с каким-то очень недобро настроенным в отношении Утехина джинном, снабдившим арабов конфиденциальной информацией. Этого соплеменника Хоттабыча Леонид поклялся найти во что бы то ни стало, загнать в пузырек из-под касторки, залить цементом и забросить на темную сторону Луны – но сначала нужно было решить проблему с Эмиратами. Восточные гости были согласны ждать до утра. За это время Леонид должен был выбрать меньшее из двух равновеликих зол – расплатиться, свернув для этого три четверти дела (и, в итоге, все равно остаться на крючке у шантажистов, которым в любой момент может показаться мало), или отказать – и вскорости перебраться на энное количество лет в особняк с решетками и облагораживающим трудом в пользу госбюджета.

Был, наверное, еще и третий вариант, состоящий в том самом ассиметричном ответе алчным последователям Алладина. Он должен был быть. Его просто не могло не существовать… Но пока что Леониду не удавалось ничего нащупать.

…Неудивительно, что Шотландии сегодня не получалось. И Скандинавии тоже.

Временами с ним случались приступы мизантропии. Не хотелось ни видеть, ни слышать никого из антропоморфных. На этот случай он приобрел кусок жилого пространства в одном из “спальных” районов Москвы. Трехкомнатная квартира располагалась в обыкновенной хрущевской пятиэтажке и была куплена на имя дальнего родственника, постоянно проживающего во Владивостоке.

Утехин оставлял свой джип в нескольких кварталах отсюда, на стоянке у многоэтажного супермаркета. Некоторое время он проводил в магазине – терся у витрин, покупал какую-нибудь ерунду в ярких пакетах – а потом все это без сожаления оставлял в кабинке мужского туалета. Там же переодевался в заранее припасенный плащ или ветровку и, подняв воротник, выходил на улицу лестницей для персонала.

Сознавая все несовершенство этой любительской шпионской процедуры, Утехин, тем не менее, последовательно прибегал к ней из раза в раз. Она стала частью ритуала, такой же необходимой, как длительное пребывание под душем после того, как он наконец-то попадал в свою берлогу.

Выходя из дверей служебного входа универмага, Леонид чувствовал себя уже не тем же самым человеком, который полчаса назад пилотировал престижную иномарку. Остатки этого Утехина – коммуникабельного и светского до мозга костей – он смывал под струями прохладной воды заодно с впечатлениями дня: чьими-то взглядами, улыбками, лестью, завистью, следами губной помады, прикосновениями мужских и женских духов, задевших его шлейфами своих ароматов.

Переодевшись после омовения в джинсы и рубашку, Леонид ощущал себя чистым листом, на котором можно нарисовать все, что угодно.

Больше всего его привлекала Шотландия. Свежий ветер с моря, дюны, вересковые пустоши – и ни-ко-го. Ни одной живой души на много миль вокруг. Одинокий граф, обожравшийся сладостями жизни и сбежавший от них в уединенный родовой замок, нехотя пошевеливает жар в камине, изредка лениво плеща в хрусталь темно-золотистый скотч…

А иногда Утехин рисовал себе Скандинавию. Викингова башня в безветрии фиорда, со всех сторон защищенного скалами. Длинная зимняя ночь, расцветившая льды отблесками северного сияния близкого Полярного круга. Никто и ничто не смеет нарушить мерцающей тишины. Даже тролли притихли в своих подземных гротах. Только глупые лососи, сбившись в стаи, трутся чешуйчатыми спинами о метровые льды…

Квартиру отремонтировали в соответствии с проектом, который Леонид разработал лично. От трехкомнатной совковой “хрущобы” не осталось и следа.

Здесь не было кухни – ее поглотила просторная ванная с итальянской керамикой и уютными мохнатыми полотенцами. Длинный коридор вел из вишневой прихожей в дубовую гостиную с камином (Леониду пришлось долго искать мастера, сумевшего сложить очаг так, как хотелось заказчику, и вывести вытяжку в ближайшее окно). Эта же – теперь единственная – комната служила кабинетом и – если Утехин располагал временем и был настроен подольше понянчиться со своей мизантропией – спальней. Массивная, мореного дуба, мебель, обтянутая темной кожей, журнальный столик, бар с разнообразными напитками и закуской вроде галет и орешков, тяжелые, всегда приспущенные портьеры на окнах – все это, тщательно подобранное Леонидом в угоду своей мизантропии, могло бы составить обстановку того самого замка в Шотландии, той самой башни – обиталища потомка викингов…

И никакой техники (не было даже телефона)! Никаких газет.

Леонид никого не приводил сюда – ни друзей, ни женщин. Здесь не готовили еду, не обсуждали курсы валют, не занимались любовью.

Здесь жил мрачный двойник Леонида Утехина, его молчаливое эхо, ревностно оберегавшее свое одиночество.

Единственной книгой, допущенной в это прибежище нелюдя, был томик стихов Гумилева, с закладкой всегда на одном и том же месте. “Сказка” – так называлось произведение, услаждавшее утехинский дух в часы его отшельничества.

Леонид мог бы вообще не заглядывать в книгу, так как давно знал “Сказку” наизусть. Но ему нравилось брать в руки переплетенный в кожу том, дотрагиваться до страниц, будто материализующих неуловимое чудо поэзии. “На скале, у самого края, где река Елизабет, протекая, скалит камни, как зубы, был замок…” – начинал читать он. Но вскоре глаза соскальзывали со строчек, взгляд становился рассеянным (ибо слишком ярки были картины, встававшие перед внутренним взором), а слова продолжали звучать в ушах сами собой:

На скале, у самого края,

Где река Елизабет, протекая,

Скалит камни, как зубы, был замок.

На его зубцы и бойницы

Прилетали тощие птицы,

Глухо каркали, предвещая.

А внизу, у самого склона,

Залегала берлога дракона

Шестиногого с рыжей шерстью.

Сам хозяин был черен, как в дегте.

У него были длинные когти.

Гибкий хвост под плащом он прятал.

Жил он скромно, хотя не медведем.

И известно было соседям,

Что он просто-напросто Дьявол…

Здесь Леонид обычно останавливался, чтобы мысленно подкорректировать – медведем! именно медведем следовало бы жить! уж он-то точно жил бы абсолютным, совершенным медведем, не пуская никого на порог!..

Мизантропия клокотала в горле, вихрем тонкого зеленого пламени металась внутри черепной коробки…

Впрочем, он тут же прощал гумилевского Дьявола – с такими соседями, каких дал ему поэт, все-таки можно было бы иногда раскланяться:

Но соседи его были тоже

Подозрительной масти и кожи -

Ворон, оборотень и гиена.

Собирались они и до света

Выли у реки Елизабета,

А потом в домино играли.

Самое же сладостное, всякий раз пробиравшее до дрожи, заключалось в следующих строках:

И так быстро летело время,

Что простое крапивное семя

Успевало взойти крапивой.

Это было еще до Адама,

В небесах жил не Бог, а Брама

И на все он смотрел сквозь пальцы…

Вот! До Адама! Не было на всей земле ни одного существа, созданного по образу и подобию Божию… Да и самой модели еще не было – на небе обитал некий Брама…

Образ безлюдной земли, уже зеленой и прекрасной, населенной гиенами и оборотнями, но еще не знающей его двуногих собратьев, наполнял душу Утехина восторженным умиротворением. И эти стебли крапивы, пробивающиеся из упавшего в рыхлую, дышащую землю семени, разворачивающие в теплых влажных сумерках приглушенно-изумрудные, обманчиво бархатные жгучие бутоны листьев!..

Выходя на улицу после очередного сеанса схимы, совершая в обратной последовательности псевдошпионские манипуляции в супермаркете и, наконец, вновь оказываясь за рулем звероподобного джипа, где его тут же настигал шквал звонков на мобильник, Леонид частенько вспоминал одну свою сотрудницу, чьи философские рассуждения за кофе он как-то ненароком подслушал.

Она говорила о Канте. “Только такие, как она, и могут размышлять о Канте,” – жестоко подумал тогда Леонид: дама была страшна, как смертный грех. То есть, справедливости ради, следует сказать, что ничего особенно уродливого в ней не было – в ней просто не было ничего. Никакая – в этом заключался весь ужас. Единственное, что обращало на себя внимание – длинные пряди абсолютно прямых соломенных волос, свисавших на лицо так, что один – правый – глаз всегда оставался невидимым. А видимый безнадежно косил.

И вот это недоразумение бойко вещало о воззрениях кенигсбергского затворника, смело оперируя такими понятиями, как феномен, ноумен, антиномия…

Разумеется, Утехин тут же забыл бы об этом, если б внимания его не привлекло одно из положений космогонической теории экстравагантного немца, бегло изложенное соломенной страшилкой. Это по поводу того, что все, окружающее нас: живые и неживые предметы, природа, общество и мы сами – суть лишь проявленные стороны вещей. А есть еще и непроявленные. Точь-в-точь как у айсберга: относительно небольшая вершина возвышается над поверхностью океана, а основная глыба, о размерах и форме которой можно только догадываться, скрыта в толще воды. Но в случае с айсбергом хотя бы понятно, что и под водой – тот же лед. Обо всем же остальном и этого нельзя знать наверняка. Стол, стул, чашка, автомобиль, жена, сигареты – все это только верхушки вещей, видимые и осязаемые нашими органами чувств. А что там, под поверхностью, куда, ввиду своего тварного несовершенства, не в состоянии проникнуть слух и зрение? Неизвестно. И никогда никто этого не узнает. Потому, что это непознаваемо в принципе.

Но в любую минуту любая вещь может обернуться своей неожиданной стороной.

Выруливая на шоссе, ведущее к центру, где располагались и его офис, и официальное, всем известное жилье, Утехин думал, что, возможно, Кант был прав: кто бы мог подумать, что за дверью обычной, задрипанной панельной “хрущобы” скрываются его Скандинавия, его Шотландия, его собственное второе “Я”, так не похожее на первое…

Но сегодня не нарисовалось ни Скандинавии, ни Шотландии. Второе и первое “Я” пребывали в солидарном ступоре. Воображением владел ультиматум арабских визитеров, а идея ассиметричного ответа все не приходила.

Утехин вытащил мобильник. Мысль о том, что впервые за все время существования своего убежища он будет вынужден допустить сюда голос постороннего человека, пусть даже опосредованный трубкой сотовой связи, заставила Леонида поморщиться. Но от своего намерения он не отказался.

Бизнесмен звонил своему адвокату, бывшему в курсе всех его дел (и проделок). Еще с утра он озадачил юриста “арабской головоломкой” и теперь собирался узнать, не предложит ли тот какого-нибудь интересного варианта.

Несмотря на то, что шел третий час ночи, адвокат ответил сразу же, верно, тоже не спал.

– Ну, что, измыслил чего-нибудь? – Без всяких прелиминарий спросил Леонид.

– Да чего тут измыслишь, Лёнь, – тон е адвоката не оставлял никаких надежд, – заплати. Не буди лихо, пока оно тихо…

– Ладно, не каркай.

Леонид дал отбой и плеснул себе еще виски. Прямо как у Гумилева – ворон, сосед Дьявола. “Заплати…”

Не выпуская бокала из рук, он прошелся взад-вперед перед камином. Ну, уж если и этот говорит: “Заплати” – значит, дело действительно плохо. Лихо они его сделали. Лихо…

– Лихо!.. – Неожиданно для самого себя заорал Утехин и швырнул бокал с недопитым виски в стену. – Лихо!!! – Вслед за бокалом полетела едва початая бутылка. Удар был так силен, что несколько кусков толстого шотландского стекла не осыпались вместе с прочими осколками на пол, а впились в штукатурку, да так там и остались. Бизнесмен поспешил извлечь из бара еще одну бутылку.

– Лихо, лихо, – бормотал он, цедя скотч в новый бокал. Перед тем, как выпить, обернулся на стену – вниз по обоям ползли темные дорожки.

Когда Утехин приканчивал вторую порцию, в дверь сердито забарабанили (звонка Леонид принципиально не предусмотрел).

Мало того, что в его замок только что вторгся чужой голос – теперь некто пожаловал лично. После того, как четыре года назад дверь захлопнулась за дизайнером интерьеров, человечьим духом здесь не пахло. И вот нА тебе…

Стук повторился. Еще яростнее прежнего.

Сначала Леонид вообще не хотел открывать – постучат, да уйдут. Но эта наглая ярость, с которой незнакомец колотил в его дверь, вызвала в Утехине прилив бешенства. “Ну, погоди”, – прошептал он и, перехватив бутылку за горлышко, вышел в коридор.

Не включая ламп в прихожей, он открыл дверь, слегка потянул ее на себя, уронив на пол узкий ломоть неживого люминисцентного света, и отступил в темноту.

…Он узнал ее сразу, несмотря на непривычность костюма.

На пороге, одетая в застиранную, какого-то детского покроя пижаму, стояла его подчиненная, любительница Канта. Длинная белесая прядь всклокоченных – прямо с подушки – волос, как всегда, свисала на правый глаз. “Может, она вообще одноглазая?” – Мелькнула у Утехина дурацкая мысль.

– Вы меня разбудили! – Свирепо завопила тетка, комично потрясая кулаками. Она его не узнала, возможно, даже вообще не увидела – в сноп света, выломившийся с лестничной площадки, Леонид не попадал, а толкнуть дверь, чтобы она раскрылась пошире, ночная гостья не решилась, несмотря на все свое возмущение.

Утехин быстренько захлопнул дверь перед ее носом. Гнев его как рукой сняло.

Ну, кто бы мог предположить, что эта недоделанная тоже здесь живет? Хотя в этом-то как раз не было ничего удивительного. Напротив, показалось бы странным, живи это жалкое создание в двухуровневых хоромах на Мичуринском проспекте или в скромном кирпичном коттеджике на Новорижском. Вот это изумляло бы масштабом несоответствия – даже с учетом той отнюдь не минимальной зарплаты, которую Леонид ежемесячно выплачивал ей за осуществление экспертных функций. Весьма успешное, надо признать, осуществление.

– Ишь ты, лихо одноглазое, – пробормотал Утехин. Удары в дверь продолжались, но Леонид больше не обращал на них внимания. Вскоре они прекратились. Хлопнула дверь соседней квартиры.

“Ну, вот, сначала ворон у меня проявился, а теперь и гиена отметилась, – невесело иронизировал бизнесмен, – в общем, все как по писаному. Знать бы еще, кто из моих так называемых друзей оказался оборотнем и вложил меня этим арабам…”

“Домой поеду, – решил он, опускаясь на корточки возле облитой виски стены и собирая в ладонь самые крупные осколки, – вот уберу только это безобразие… Совок бы надо… О, а веник откуда? Или это метелка для пыли?”

В полутьме гостиной (Леонид никогда не зажигал верхнего света – только пару бронзовых напольных светильников) он не мог сразу рассмотреть лежавший чуть поодаль предмет. Не поднимаясь, Утехин дотянулся до него – пальцы коснулись пушистого. “Похоже, метелка, – подумал он, – ну, и хорошо, очень кстати…” Он за ворс подтянул ее к себе, взялся за ручку, намереваясь смести в ладонь и более мелкие осколки тоже. Но ручка метелки оказалась до странности гибкой и… теплой. Бизнесмену показалось, что он прикоснулся к живому.

От неожиданности Утехин отдернул руку. “Ерунда какая-то.” Снова высыпав осколки на пол, Леонид отряхнул ладони, вытер их о джинсы, поднялся и, подхватив метелку, хотел поднести ее поближе к глазам. Но то, что он принимал за предмет обихода, внезапно изогнулось у него в руках, взмахнуло кисточкой (которой он намеревался собирать стекла!) и, вывернувшись, заплясало по полу, извиваясь и сворачиваясь в упругие кольца.

Леонид не испугался – только несказанно удивился. Он мог бы принять это за змею – но змеи, он знал, холодные и голые. Его же нечто было теплым и шелковистым на ощупь. Секунду помедлив, бизнесмен крепко схватил его обеими руками – оно не сопротивлялось. “Ну, кисточка – это, не иначе, хвост. А где голова?” – С этой мыслью Утехин, надеясь заглянуть чудищу в глаза, начал быстро перехватывать руками вдоль его хребта (хребет, по крайней мере, у него был – Леонид чувствовал под пальцами изящные, будто игрушечные позвонки).

Нечто оказалось довольно длинным, а поиски его начала привели бизнесмена в совершенно неожиданную точку.

Некоторое время Утехин пребывал в совершенной растерянности. А потом, после нескольких минут недоуменного ступора, вынужден был признать, что держит в руках… собственный хвост.

“Вот те раз, – подумал он, – привет от старины Канта, что ли? Вещи начинают проявляться с самой неожиданной стороны?.. Ну, что же, герр Кант, наше вам… – Леонид повертел кончик хвоста в руке, – наше вам с кисточкой!” Кисточка согласно кивнула.

“А в самом деле, с чего бы это? Может, съел чего?” – Бизнесмен нервно дернул щекой. Неожиданное приращение хвоста представлялось совершенно невероятным.

Не менее невероятным было и то, что это новое приобретение Леонида жило своей собственной, не зависящей от хозяина жизнью. Хвост то сворачивался в кольцо, то играл кисточкой, шаловливо щекоча ею бизнесмена – и все это он проделывал без какого бы то ни было участия последнего, к вящему его удивлению и ужасу.

По правде сказать, Леонид, никогда не имевший хвоста, понятия не имел, как с ним управляться, и вряд ли смог бы даже просто пошевелить им, не говоря уже о фигурах высшего пилотажа, как то: отогнать кисточкой муху или переставить бутылку скотча с каминной доски на журнальный столик. Но какое это имело значение? Хвост-то был его – и вдруг такой суверенитет, чуть ли не по прибалтийскому варианту. “Скажешь спасибо, если он без агрессии, – тут же запульсировала беспокойная мысль, – а то еще удушит тебя… А что – очень просто: ночью обовьется вокруг шеи, придавит чуть-чуть – и пиши пропало. Про эту берлогу твою никто не знает. Мумифицируешься здесь, в своей Скандинавии. Найдут твою высохшую шкурку, когда Лужков до этих пятиэтажек доберется…”

“Да ты че – совсем обалдел? – Перебило рациональное начало утехинского сознания. – Ты о чем думаешь? Хвост? Какой еще хвост? У homo sapiens хвоста не предусмотрено…”

“Да, не предусмотрено… А – вот он, пожалуйста, собственной персоной, если можно, конечно, так сказать о хвосте…”

Леонид протянул руку – хвост не исчез. Бизнесмен дотронулся до него – хвост спокойно дался в руки. Утехин погладил его, потрепал кисточку. Хвост реагировал на ласку, как ручной зверек – поеживался от удовольствия, подрагивал спрятанными под шерсткой мышцами.

Рациональное начало, вынужденное признать нерациональную действительность, получило недопустимую перегрузку. Напряжение было слишком велико, бизнесмен чувствовал, что предохранители вот-вот потекут.

И снова, как он частенько делывал в затруднительных случаях, Леонид поставил на нечет. Аналитик в нем отключился, не успев устроить замыкание. Остался авантюрист. “Да, хвост, – подумал он, – как у чертика. Надушить его, повязать бант – и как раз получится черт те что и сбоку бантик. Да, черт те что… А может, уже и вся прочая атрибутика на месте?”

Бизнесмен быстро разулся и оглядел свои ступни. Ничего похожего на копытца не наблюдалось. “А про рога я и так знаю”, – успокоенно подумал он, снова завязывая шнурки: неверность жены Утехина давно не беспокоила, он и сам бывал довольно-таки ветрен.

“Значит, не черт, – решил Леонид, – что-то другое. А что?” Размышляя, он сосредоточенно вглядывался в очертания своего нового знакомого. Действительно, ничего демонического в хвосте, как будто, не обозначалось. Он был очень даже симпатичный хвостик – гибкий, покрытый блестящей шелковистой шерсткой густо-медового оттенка. А кисточка выглядела и вовсе прелестно – дымчато-палевая, мягкая, как шелк и такая же блестящая.

“Вообще, смахивает на львиный – и по масти, и по фасону… ну, да – “Леонид” в переводе с греческого и означает “львиный”, “произошедший от льва”. Львёночек, короче. А львёночку положен такой хвостик…”

“Львёночек, мать твою! – Заорало внезапно снова подключившееся Рацио. Оно уже отошло от шока и теперь подбиралось к рассудку Леонида с другой стороны. – Понравился ему шелковый хвостик! А павлиньего не хочешь? “Не желаю я хвостов от баранов и котов, подавайте мне павлиний – голубой, зеленый, синий! Буду по лесу гулять, красотою щеголять!” Ты подумай, куда ты с ним денешься?”

“Да, в самом деле, он такой большой… “Гибкий хвост под плащом он прятал…” Ну, хорошо, осенью – под плащом, зимой – под пальто… А летом? Кипр там всякий, Сейшелы… Море, пляж… А теннис? А сауна? А…”

Леонид почувствовал себя в ловушке: “Да что же это такое? ХВОСТ! У МЕНЯ – ХВОСТ!!! “Вы слышали, у Леньки Утехина – хвост в полтора метра длиной! Он поэтому уже две недели никуда из дому не показывается.” “Представляешь, Анечка, у мужа Томы Утехиной – … Да нет, ты не поняла, это не лечится…” “Э, Толян, ты “МК” вчерашний читал? Вот прикол – какой-то придурок из крутых отрастил себе хвостище. С жиру бесятся, не знают уж, куда бабки девать…”

Так все это, без сомненья, и будет. Он сделается посмешищем, забавой разномастного плебса, окружающего его со всех сторон. Вот уж натешатся те, кого он обошел и оставил позади! Как станут злорадствовать завистники! Леонид уже видел себя раздавленным и униженным, оплеванным и осмеянным…

…Продать все, купить остров где-нибудь в Тихом океане и жить там в полном одиночестве, только небольшой штат туземной прислуги. Тогда никто не узнает.

…Купить остров и сдохнуть там от тоски в окружении туземной прислуги.

…Тогда, может быть, хирургический вариант? Отсечь – и все. Купировать – как породистому щенку. Но разве можно быть уверенным, что хирург не растреплется, сохранит инкогнито даже за большие деньги? Такой соблазн – уникальный случай, диссертация, лавры, Нобелевская премия… Если только потом пристрелить доктора… Тоже нехорошо…

А может, самому? В его автомобильной аптечке лежат две ампулы с хлорэтилом. Заморозить – чик и нету. Поболит с недельку – и все.

Эта, последняя, идея уже готова была понравиться Леониду, как вдруг хвост беспокойно заворочался, шерсть на нем встала дыбом, по мышцам пробежала мелкая дрожь – и эта же дрожь колкими мурашками поползла по позвоночнику бизнесмена, волна холода пронизала его – от кончика хвоста до макушки…

Они уже составляли единое целое – Леонид и его злополучный хвост; имели одну на двоих систему кровообращения, общие нервы, одну и ту же химию. С ужасом Утехин понял, что никогда не решится избавиться от этого курьезного сюрприза судьбы – ни с помощью хирургического вмешательства, ни каким-нибудь иным способом. Он обречен до конца дней оставаться хвостатым. Все будет так, как в нарисованных им грустных комиксах.

– Да за что же, черт дери, за что? – Вскричал он в отчаянии. И вдруг с поразительной ясностью в его сознании высветился видеоряд, искусно смонтированный из картинок, которым он не придавал значения и которые до сего момента считал никак не связанными друг с другом.

“Не буди лихо, пока оно тихо”, – предостерегающе прокаркал адвокат. Встык к этим кадрам был подклеен его собственный безумный вопль: “Лихо! Лихо!” – и виски, расплавленной карамелью стекающий по обоям под звон разбитого о стену бокала. Далее через вспышку изображение выходило на убогую фигурку в застиранной пижаме, слишком темную на контровом свете в проеме распахнутой двери. “Вы меня разбудили!” – Визгливо орала она. Потом – через черное поле – сотрясающий косяк удар захлопнутой двери, пренебрежительно брошенное им: “Ишь ты, лихо одноглазое” и – на рапиде микшером выведенная, та же фигурка в дрянной пижаме, теперь сидящая, закинув ногу на ногу, в кресле прямо перед ним.

Этот последний кадр уже явно был результатом бессовестного монтажа – во-первых, Леонид никогда не пригласил бы к себе эту замухрышку, во-вторых, уровень качества сразу же выдавал подлог: у сидящей напротив женщины не было лица, вместо него зияла пустота, как если бы, прокеивая изображение на новый задник, инженер не сумел оторваться от хромакея исходника. “Какого же цвета у нее лицо? Синего?” – Машинально подумал Леонид. Как-то его записывали в останкинской студии для программы “Время деловых людей”. Режиссер тогда настоял на том, чтобы он сменил великолепный синий, отдающий в фиолетовое (Blue Balestro) пиджак на песочно-коричневый. “Вы же видите, он почти сливается с фоном выгородки, – говорил телевизионщик, – мы на монтаже не оторвемся от хромакея. Вместо пиджака на изображении будет дырка.”

Последняя – фальшивая – картинка с женщиной без лица держалась на экране утехинского сознания лишь несколько секунд. Но этого оказалось достаточно, чтобы Леонид понял все.

Лихо! Одноглазая некрасивая женщина, одинокая, никому не нужная, не найденная судьбой – трагический нечет русской мифологии, хроническая ущербная недоля (в отличие от благополучной круглой доли). Озлобленная – и потому злая, несчастная – и несущая несчастье, обиженная – и обижающая, всюду лишняя – и от этого лихая. Неустойчивость, стремящаяся нарушить любой баланс, непарность, вредящая всякой парности. Разлучница, разбивающая прочное супружество, черная кошка, проскакивающая между друзьями, болячка, с особой ревностью выбирающая “двойные” мишени: если доводилось сломать одну из двух рук или ног или повредить глаз, наши предки говорили: “Лихо одолело”.

И это-то Лихо он, Леонид, разбудил.

Слишком часто он ставил на нечет, с левой (нечетной) ноги беспошлинно переступал заказанные для прочих пороги; трижды (нечетное число раз) плюнув через левое (нечетное) плечо, пускался в авантюры, на которых другие ломали зубы – и побеждал.

И вот он – выпавший ему нечет, ассиметричный ответ Судьбы! Явился в виде не поддающегося дрессировке львиного хвоста!..

Из сведенного судорогой горла Леонида вырвалось что-то вроде сплющенного, лопнувшего еще в гортани “ах” – и он без сил упал в кресло, безвольно бросив руки с длинными, почти музыкальными пальцами, вдоль подлокотников.

Потянулись минуты странного безвременья. Казалось, вены отворили и выпустили всю кровь, а остатки жизни теплятся в высосанной оболочке лишь по инерции. Иногда по телу бизнесмена пробегала нервическая судорога, он вскидывался, как Петрушка на нитке, раскоординированно дергал то плечом, то коленом, всплескивал руками, издавал сдавленные, похожие на тявканье лисицы звуки – и снова впадал в обессиленное оцепенение. Временами он принимался грызть ногти, хотя даже в самом нежном возрасте не имел такого обыкновения. И грыз их быстро и суетливо, как белка – орех.

Наконец, тихая истерика отпустила его, трезвое – четкое (и четное!) сознание взяло верх: “Не может быть,” – подумал Леонид и запустил руку за спину, уже готовый поверить, что никакого хвоста не обнаружит.

Но хвост опередил его. Вполне благожелательно и, однако, все-таки чуть свысока, с оттенком этакой покровительственности, он похлопал его по плечу, как бы говоря: “Как это не может быть, когда – вот он я!”

Леонид застонал и снова откинулся в кожаное лоно, уже вновь готовый отдаться во власть истерики. Но хвост взял дело в свои руки – или во что там еще он мог его взять. Кисточка ткнулась Леониду в нос – раз, другой… начала навязчиво щекотать… Он отбивался, отталкивал пушистый палевый шарик – тот лишь встряхивался, топорщился и снова устремлялся в атаку. Леонид чихнул. Потом еще. Потом снова и снова. А коварная кисточка все щекотала и щекотала его ноздри.

Бизнесмен чихал, тряс головой, отмахивался от неугомонной кисточки, в перерывах между взрывами судорожно набирал в легкие побольше воздуха – и опять чихал.

Странно, но от этого становилось, как будто, легче. Вскоре он даже вновь обрел способность ругаться, и теперь, когда между двумя чихами выдавалась короткая пауза, крыл хвост с его кокетливой кисточкой на чем свет стоит.

Вскоре Леонид совсем выдохся. Носом пошла кровь. Хвост отступил и, выжидающе изогнувшись, склонил кисточку набок. Похоже, он был вполне удовлетворен результатами своих усилий.

Леонид утер выступившие на глазах слезы, отнял руку от лица и, оглядев себя, обнаружил, что рубашка сплошь закапана красным. Он шмыгнул носом, осторожно – боясь напачкать еще – выдохнул и слегка откинул голову, чтобы унять кровотечение.

Этот дьявольский приступ чиханья явно пошел ему на пользу – голова была легкая, будто совсем пустая. “Ну, и что теперь?” – Пронеслось в этой пустой голове. И тут, едва успев доформулировать сию нехитрую фразу, Леонид почувствовал, как некая сила буквально выворачивает его из кресла и задом наперед волочет вон из комнаты. От непривычки перемещаться таким способом он несколько раз оступился, рискуя упасть – и точно упал бы, но всякий раз что-то подхватывало его сзади и резким рывком возвращало в вертикальное положение.

Уже в коридоре Утехин сообразил, что это хвост тащит его куда-то, причем, весьма энергично.

– А ну-ка, стой! – Опомнившись, скомандовал Леонид.

Хвост – ноль внимания.

– Остановись, я тебе говорю, – бизнесмен возвысил голос, – ты, довесок к заднице, бесплатное приложение, атавизм…

Утехин изловчился и, схватив хвост обеими руками, хорошенько встряхнул его, надеясь, что тот образумится.

Но вразумления не состоялось. Или, вернее, состоялось, но совершенно иного рода. “Атавизм” вырвался, ощетинился и, свистя в воздухе подобно бичу, ринулся на Леонида.

В мгновение ока бизнесмен оказался на полу, лицом вниз. Без ожесточения, а так, для профилактики, в порядке прививки на будущее, хвост неторопливо вложил ему ума по традиционному мягкому месту. Потом отодвинулся на почтительное расстояние и высокомерно вздернул кисточку, недвусмысленно давая понять, что никакой фамильярности в обращении с собой не потерпит.

Едва Утехин, совершенно сбитый с толку этой спонтанной экзекуцией, поднялся и, смущенно отряхнувшись, устремил на кисточку вопросительный взгляд, хвост снова подхватил его и поволок к одному ему ведомой цели.

Леонид понял, что влип он крепко, что хвост взялся за него всерьез и будет тащить, как бы он, Утехин, этому не сопротивлялся.

– Э, послушай, – стараясь обернуться, обратился он к своему непрошенному поводырю, – послушай, давай я сам, а? Я пойду… пойду, куда ты хочешь… Только сам, а то… неудобно как-то…

Движение тут же прекратилось. Изогнувшись на манер вопросительного знака, хвост застыл в воздухе, ожидая. Леонид повернулся к нему лицом – длины хвоста вполне хватило для беседы vis-a-vis.

Не зная, как себя держать, Леонид улыбнулся (получилось кривовато и беспомощно) и, чтобы только не стоять болваном, обеими ладонями пригладил волосы. Смотреть на хвост прямо он избегал. Было как-то не по себе, внутри ворочалось чувство, похожее на стыд: его собственный хвост, пусть даже появившийся весьма таинственным образом, но все равно – ЕГО, ЧАСТЬ ЕГО ТЕЛА… обращается с ним, как со щенком, с недоноском… А он – дьявольски удачливый предприниматель, до сих пор не боявшийся ни Бога, ни черта, ни налоговой полиции, всю жизнь изящно балансировавший на грани закона и частенько – чего греха таить – довольно далеко (но всякий раз безнаказанно!) – заступавший за эту грань… Он, о чьих хладнокровии, рискованности и фантастическом везении ходили легенды… ОН – разговаривает с этим внезапно объявившимся… хвостом, прости Господи!.. – чуть ли не в просительном тоне!

Эти мысли вихрем пронеслись в мозгу Леонида. И тут же он опасливо покосился на хвост – не узнал ли тот их каким-нибудь неведомым образом, не рассердится ли?..

Хвост продолжал ждать, снисходительно наклонив кисточку. В ответ на взгляд Леонида он чуть дрогнул в направлении конца коридора – это было похоже на кивок, спокойно, но настойчиво напоминавший о необходимости следовать далее. Леонид обреченно вздохнул и, вяло всплеснув руками в изумлении от того, как быстро его укротили, потащился следом за хвостом.

Тот привел его в ванную. “Ну, конечно – умываться… – С горькой иронией подумал бизнесмен. – Эстетствовать изволим. Брезгует он со мной общаться, пока у меня рыло в крови и соплях…” Хвост, между тем, захлопнул дверь и щелкнул задвижкой. “Во-во, правильно, запри меня тут… Хозяин нашелся… Благодетель. Всю жизнь о таком мечтал,” – мрачно размышлял Леонид, наблюдая за манипуляциями своего неожиданного компаньона – и тут же получил подзатыльник. Тумак вышел ощутимый, даже кисточка не самортизировала. Не успев опомниться от очередного воспитательного демарша хвоста, Леонид сообразил, что “благодетель” тычет его лицом в умывальник, грозя разбить бизнесменов фэйс об итальянскую керамику.

– Да ладно, ладно уже… – завопил воспитуемый, окончательно сдаваясь, – что ты хочешь, чтоб я сделал? Умываться? Пожалуйста, – с этими словами он открыл вентили и пустил воду, – вот, уже умываюсь, – бормотал он, брызгая в лицо водой, пригоршнями опрокидывая ее на шею и голову. Он намочил воротник и, вспомнив, что рубашка испачкана кровью, снял ее и бросил в ванну. Вытерся мохнатым банным полотенцем, посмотрел на свое взъерошенное отражение в зеркале – и внезапно ему стало весело.

– Плуг порока твой лик испахал, превратив его в месиво грязное… Что, не нравится этот оскал – отраженье твое безобразное, – замурлыкал Леонид, водя расческой по мокрым волосам, – Это было когда-то лицом, а теперь это стало руинами, потому, что ты жил подлецом1… Так хорошо? – Причесавшись, спросил он, обращаясь к хвосту, отражение которого маячило в зеркале за спиной. Тот одобрительно потрепал бизнесмена по загривку.

– Ну, что – куда теперь? – Осведомился Леонид, признавая хвост своим полновластным властелином.

Тот отвел его обратно в комнату, велел разобрать постель и ложиться спать. Леонид безропотно подчинился и, уже натягивая на себя одеяло, подумал, что он и в самом деле чертовски устал, а утро, если верить сказкам, вечера мудренее.

Уже в полудреме бизнесмен внезапно приподнялся на локте, в обступившей его темноте отыскал глазами хвост (в ответ на резкое движение человека тот, до этого мирно почивавший, свернувшись колечком, поверх одеяла, сразу же тревожно вскинулся и занял позицию, которая, надо полагать, у них, у хвостов, считается боевой стойкой).

– Я вот чего, – сказал Леонид, сонно улыбаясь кисточке, – это… как в кино – хвост виляет собакой…

Когда с утра, приехав в офис, Леонид шел к своему кабинету через просторную приемную, навстречу ему, источая улыбки, поднялись две фигуры, окутанные вечной тайной Востока. Утехин поглядел на них с любопытством – вот уж точно, охота пуще неволи, с утра пораньше прискакали, невтерпеж, видать, в кассу.

Он улыбнулся арабским гостям хорошей, открытой улыбкой и, кивком пригласив их в кабинет, галантно придержал дверь.

– …Ну, что же, господин Утехин, – разделавшись с ритуальными любезностями, начал один из пришедших, зеленоглазый, – вы подумали над нашим предложением?

При этом улыбка не стала менее ослепительной. Только берилл взгляда надкололся, пошел мелкими острыми льдинками.

– Подумал ли я? – Немного рассеянно переспросил Леонид, будто в последний раз взвешивая в уме все “за” и “против”. – Подумал. Конечно, подумал. И вот мой ответ…

Он покосился на дверь. Потом вышел из-за стола, на ходу расстегивая ремень, и, повернувшись к визитерам задом, опустил брюки.

Едва шаги гостей Востока стихли, Леонид снял телефонную трубку. Утапливая в пластик тугие резиновые пуговки, он шаловливо усмехнулся, вспомнив посеревшие лица арабов. В их перепуганном гортанном бормотании, когда они униженно пятились к дверям, бизнесмен смог различить только одно слово – “шайтан”. Похоже, оскорбительный эффект от того, что им – буквально – показали задницу, полностью растворился во впечатлении от созерцания приложенного к оной бесовского атрибута.