Незапланированный маршрут бесплатное чтение

Глава 1. Столичные студенты (70-е годы)

Женька брела по стократ осточертевшей дороге в общагу. Ничего хорошего там не предвиделось, поскольку у девчонок дела с учебой были еще хуже. У Кати еще три зверских зачета и никаких надежд на легкую сдачу (впрочем, у нее всегда было так, но она каким-то образом всегда выкручивалась). А Инга, самая способная из них, в этом году объявила забастовку учебе. Сдала на тройки (а ведь была отличницей) зимнюю сессию и укатила к себе домой, в Изборск. Нервы сдали (девчонки знали, из-за чего). А Женька наконец-то спихнула проклятый курсовик по ненавистному сопромату и должна была радоваться. Но радости не было. Опять Валерка Трофимов (ее однокурсник) даже не спросил, почему она так плохо сдала, даже вообще не глянул на нее, как будто она пустое место. Навалилась бесконечная усталость, и никакой, даже маленькой, радости не чувствовалось. Все, абсолютно все было плохо, безнадежно плохо. Вот поэтому Женька и плелась так ненормально медленно и тоскливо.

Почему ненормально? Ведь иногда так приятно медленно идти и любоваться – ну, хотя бы видами природы, например. Или брести и думать о чем-то приятном. Наконец, просто стихи вспоминать или мечтать о прекрасном будущем. Но не каждый человек на это размеренное созерцание способен. Дело в том, что Женька, с самого раннего детства, вообще не могла ходить спокойно. Она всегда куда-то бежала, что-то делала, ни минуты не оставаясь в покое. В глубоком детстве, проснувшись рано утром и услышав, что в кухне уже кто-то говорит из взрослых, Женька пулей выскакивала из кровати и вопила на весь дом, что она уже проснулась. Она делала это не специально, для особой какой-то надобности, просто такова была ее природа – ведь она родилась в год Тигра, а тигр по гороскопу китайских мудрецов – это энергия, бесстрашие и иногда безрассудство. Когда Женька первый раз, уже учившись в школе, прочитала о древних китайских гороскопах, она была поражена тем, насколько соответствует гороскоп тигра ее характеру. Следует заметить, что Женька никогда не интересовалась астрологией или чем-нибудь подобным, эта небольшая заметка про китайские предсказания и гороскопы была напечатана в каком-то журнале для школьников – в то далекое время гороскопами мало кто интересовался, зато было принято выписывать много разных журналов, в том числе и научно-популярных. Так что неуемная энергия Женьке досталась как подарок судьбы, и это было хорошо. То, что у этого тигра не предусмотрено было наличие большой силы (так было написано в журнале), Женьку не смущало. Пока она не обращала на это внимания, и свято верила в то, что она может совершить все. Все, что ей будет нужно. То, что сила и энергия совсем разные вещи, она узнала уже значительно позже.

Что же так расстроило это полное энергии существо до такой степени, что ноги почти отказывались идти и казалось, что на улице очень холодно и уныло, хотя стоял прекрасный весенний день, и солнце светило так ярко? Дело, конечно, было не в учебе. Училась Женька без особых усилий, хотя учиться было непросто, вуз считался достаточно сложным. Просто Женька была тривиально влюблена – в того самого Валерку, который, как ей казалось, даже не смотрел в ее сторону.

Хотя случались какие-то мелкие совпадения. Однажды Валерка, проходя мимо Женьки, достал из кармана прозрачную голубую косынку, которую она несколько дней назад где-то потеряла, небрежно бросил косынку ей, что-то буркнув насчет того, что вроде бы это ее. То каким-то чудом у него оказался такой же номер проекта по сопромату. Студенты чертили чертежи в специально отведенной для этого дела аудитории, поэтому все занимали утром пульманы и потом возвращались к своим чертежам в удобное для себя время. Насчет науки сопромат Женька ничего не имела против, но собственноручно чертить огромный чертеж, где важны все мельчайшие детали, где нужно знать всякие соединения, болты, гайки и прочие недоступные для Женькиных мозгов вещи – это было для нее совершенно невыносимо. Другое дело какая-нибудь квантовая механика или любая другая теоретическая дисциплина. Особенно если их читает бесподобный лектор Коган. Эти лекции Женька никогда не пропускала, садилась на первый ряд и записывала каждое слово, наслаждаясь тем, что все понятно, одно утверждение вытекает из другого, запоминать ничего не нужно – знать нужно только основные формулы – все остальное можно вывести из этих формул самой. Но это и понятно – их факультет и назывался теоретическим, только ребята, учившиеся на нем, в отличие от Женьки, понимали и другие предметы, которые им преподавали – технические дисциплины, связанные с применением науки в реальной жизни.

Поэтому в данном случае, с сопроматом, деваться было некуда. Женька тоже приносила в чертежную аудиторию свой лист ватмана, добросовестно пыталась тоже что-то чертить. Лист ватмана Валерки висел всегда где-то рядом. Можно было подойти и все списать у него (благо, что он всегда болтался где-то в другом месте). Но сделать это для Женьки было решительно невозможно. Конечно, не потому, что Женька была ненормально честная. Ничего подобного. У кого другого содрала бы с огромным удовольствием, или попросила бы объяснить непонятные ей моменты. Но тут все по-другому. Вдруг он увидит, что она списывает? Что он о ней подумает? Спрашивать же у этого недоступного самонадеянного Валерки было совершенно невозможно.

Так она и заявилась со своим измученным листом к преподавателю. Он начал молча делать исправления, перечертил, похоже, все, что там только было. Спросил, почему же она такие простые вещи неправильно нарисовала, ведь было у кого спросить – он показал на Трофимова, который, как специально, стоял рядом. Женька стояла молча, сгорая от стыда и от ненависти к этому самому Валерке, который наблюдал картину ее унижения с нескрываемым, как ей казалось, удовольствием. Как будто бы хотел сказать: «Даже списать не смогла…». Женька презрительно глянула в его сторону, со злобой подумав: «У любого другого списала бы с удовольствием, только не у тебя». В принципе, шпоры Женька не осуждала. Но она училась в мальчуковой группе, отношения у нее с группой были сложные, вернее, не было никаких, что было еще хуже. Женька не знала, как к ней относятся ребята, и поэтому держалась независимо, ничего ни у кого не просила, никогда никому не жаловалась. Так что понятно, что списывать при таком раскладе было, как ей казалось, недопустимо.

И еще про Валерку. Когда их, Женьку и Таню (вначале в группе было две девочки), мальчишки поздравляли с днем 8-го Марта, Женьке вручал цветы или какую-нибудь игрушку обязательно Валерка. Сияющая Женька прибегала в общагу и, захлебываясь от счастья, рассказывала об этом Инге и Кате, робко пытаясь выяснить у них, может быть она хоть немножко, но нравится Валерке? Увы, ответ был всегда отрицательным. Инга, с которой Женька часто и жестоко ругалась, жалела ее, мягко объясняя ей то, что было очевидно – ему нравятся высокие, стройные блондинки с ногами от ушей, одетые по последней моде.

– Ты вспомни, как он рассматривал у нас американский журнал мод и восхищался всем тем, что там было нарисовано, – говорила Инга, – Он же специально восхищался громко, чтобы ты это хорошо слышала.

– Посмотри на себя, – говорила умная Инга. – Ты даже ему по росту не подходишь – он высокий и красивый, а у тебя 160 сантиметров рост и внешность стандартная. Угомонись и ищи другого.

Катин вердикт был краток. Она была не грубая и не резкая. Она просто качала отрицательно головой и тихо, внятно говорила: «Нет, он тебе не пара».

Конечно, нужно сказать несколько слов и о Женькиных подружках, уж если они такую важную роль играли в ее судьбе. Несмотря на постоянные «на всю жизнь» ссоры с Ингой, Женька ее любила. Они ладили даже после ссор, в которых истина хоть и не рождалась, но все же становилось понятно, что для решения обсуждаемой задачи вариантов много, что сколько людей, столько и мнений… Ссоры обычно заканчивались долгими (почти до утра) разговорами на кухне (комната девочек была как раз напротив общей кухни). После таких разборок девчонки становились еще ближе друг другу. К тому же Женьку привлекал интеллект Инги, ее умение докопаться до сути любой проблемы, а также, что немаловажно, умение решать сложные физические и математические задачи. Женька считала Ингу гораздо умнее себя, поэтому если и не особенно доверяла ее прогнозам, то хотя бы внимательно слушала их.

Женька даже ездила к Инге в гости в Изборск, на три дня майских праздников. Познакомилась с ее родителями. Отец Инги, прошедший войну инженер, Женьке понравился. Чувствовалось, что он любит свою единственную дочку, верит в нее. Полной противоположностью отцу была мать Инги – решительная, боевая женщина. Инге с ней было тяжело, похоже, что и отцу тоже. Мать была типичной хохлушкой, не любившей русских вообще и ругавшей их по любому поводу. Для Женьки, у которой у самой отец был наполовину украинец, эта национальная вражда была в диковинку. В общем, у Инги, как говорится, не было в семье лада, и это, наверное, еще больше сближало девчонок.

Другое дело Катя – высокая, очень красивая девушка. Сначала она училась на вечернем отделении, снимала комнату, работала в этом же институте. Потом ее перевели на дневное отделение, что было для их института очень большой редкостью. Катя явно уступала Женьке, а тем более Инге в достижениях на учебном поприще. Обсуждать задачи, лекции и все остальные премудрости учебного процесса с ней было просто не интересно. Как-то было понятно, что большой дружбы у них с Женькой не будет – уж слишком разные они были. Женьку, с ее резким, бескомпромиссным характером, страшно раздражали Катины манеры. Катя была всегда спокойная, уравновешенная, и замечания делала тихим голосом, который прямо бесил Женьку: «Господи, какая же зануда… Нет, с тобой мы точно дружить не будем», – так думала Женька каждый раз, после очередных, конечно, правильных Катиных наставлений.

Ну, а в общем, их комната жила мирно. Катю Женька даже пригласила к себе в гости на какой-то праздник. Катя никогда не ездила домой на праздники, потому что дом ее был далеко – в Казахстане, поэтому Катя ездила домой только на каникулы. Во времена Женькиной учебы было как-то неловко во время праздников оставлять далеко живущих от дома друзей в пустой общаге. Поэтому студенты в таких случаях часто приглашали остающихся в общаге друзей к себе в гости. У Инги в это время намечались другие гости, поэтому Женька не сомневалась – нельзя оставлять подругу одну. Так Катя побывала на Украине, в гостях у Женьки.

Потом Катя всем рассказывала, что у Женьки комфортабельная трехкомнатная квартира с огромными пустыми комнатами. И что вместо мебели везде стоят шкафы с книгами. Когда Женьке передали эти рассказы, она страшно удивилась – да, трехкомнатная квартира, но обыкновенная. Да, книг много, но есть вся необходимая мебель. Хотя, в общем, Женька ничего не имела против «огромных» комнат и «одних только книг». Но, даже несмотря на эту поездку, ближе Катя не стала, и Женька так никогда и не узнала ни про Катиных родителей, ни о ее предыдущей жизни. Для нее Катя так и осталась непознанным объектом.

Так что даже о ближайших подружках Женька знала совсем немного, а о своих ребятах из группы не знала почти ничего. Правда, некоторые мальчишки (чаще иногородние) иногда рассказывали ей о себе, задавали и ей вопросы, но это случалось только тогда, когда рядом никого другого не было. Девочек в этом институте было мало, их принимали только на один факультет. Правда, с некоторых пор стали брать и на другие, более серьезные факультеты – по две девочки в группу. Женька вступительные экзамены сдала хорошо, и ей предложили выбрать факультет, на котором ей бы хотелось учиться. Не задумываясь, она ответила, что хочет учиться на самом трудном. Комиссия, в лице знаменитых профессоров, заулыбалась, почему-то им этот ответ понравился. Ее взяли на факультет с самым большим проходным баллом, и, как жизнь показала, она угадала. Ни один день она не сомневалась в том, что сделала правильный выбор, всегда считала, что она находится там, где и должна быть. Хотя учиться было действительно нелегко, к тому же были и другие проблемы.

Главной трудностью в жизни девочек все-таки была не учеба. К учебе они были приучены еще в школе. Главной трудностью была общага. Конечно, москвичам, окруженным заботой, имеющим уединенный уголок для занятий, гарантированные завтраки и ужины, было намного легче. Как чистенько, аккуратно и модно выглядели студентки москвички! А вот общежитскую девочку, как казалось Женьке, можно было угадать за километр. Оторванные от привычной заботы, лишенные иногда элементарных удобств, вынужденные терпеть совершенно законные посиделки старшекурсников под гитару чуть ли не всю ночь, общежитские девчонки не всегда могли приобрести красивый и модный вид, что, например, Женьку немного напрягало. Один раз Женька примчалась в институт в юбке, одетой шиворот-навыворот, но никто из ее ребят этого даже не заметил, хотя на черной подкладке нагло сияла белая этикетка.

К тому же, Женька, после своей теплой Украины, страшно мерзла в Москве. От холода не могла ночью уснуть, и, пока не начинали топить батареи, спала в кровати прямо в зимнем пальто. В прямом смысле этого слова – застегнувшись на все пуговицы.

Общежитские мытарства Женьки начались с первого же дня ее заселения в общежитие. Поселили ее в комнату к девочкам, которые перешли на третий курс – Света, Алена и Галка. Поэтому первая истина, которую Женька узнала с первого дня учебы – это то, что студенты третьего курса и старше на занятия могут не ходить. Учеба старшекурсников происходит только в период экзаменационной сессии. Поэтому все остальные дни, и не только дни, но и вечера (и ночи), можно проводить с друзьями, играя в преферанс, или бренча на гитаре, попутно обсуждая различные проблемы – политические, спортивные, театральные, мировые. Запретных тем принципиально не было. Меньше всего в то время обсуждали политические новости – все было и так всем ясно. Конечно, у этих девочек-третьекурсниц было много друзей, тоже с третьего курса или постарше. Комната, в которую волею судьбы попала Женька, была самая радушная, так что и готовили нехитрое угощение, и проводили мероприятия у них, засиживаясь иногда до утра. Почти всегда было страшно интересно, и Женька, приехавшая из глухой провинции, с огромным наслаждением впитывала в себя всю свалившуюся на нее необыкновенную информацию.

Но была одна проблема – ведь Женька-то училась на первом курсе! Тем более, ее школьные годы прошли в маленьком городке, и не в какой-нибудь спецшколе, а в обычной средней школе, в которой не хватало учителей по некоторым предметам – по биологии, астрономии, черчению и так далее. А в институте в Женькиной группе оказались в основном москвичи – продвинутые, веселые, уверенные в себе, знающие такие вещи по математике и физике, о которых Женька даже не слыхала. Поэтому, когда на первом семинаре преподаватель математики спросил, кто знает, что такое дифференциал, веселое большинство заорало, что это все знают, и поэтому объяснять ничего не нужно. Женька, конечно, промолчала, но с этого момента у нее начались нелады с математикой. Конечно, дома можно было бы самостоятельно, спокойно разобраться в новой для нее теме, но в общаге, при установившемся раскладе времяпровождения, это было совершенно невозможно сделать. Новые друзья не подозревали о Женькиных проблемах. У них были свои проблемы, как оказалось, более серьезные, чем у нее.

Дело в том, что Алена с Галкой были беременны. Они сходили вместе со своими друзьями на традиционный весенний слет – на пару дней, с ночевкой, и, видимо, не убереглись. Рождение ребенка во время учебы очень и очень нежелательно. Наверное, продолжение учебы возможно только в идеальных жизненных условиях – просторная квартира, мама, папа, бабушка… То есть, если кто-то один занимается домашней работой, а кто-то другой зарабатывает на жизнь, то только тогда кто-то третий сможет доучиться. Это понимала даже Женька. Но у ее друзей таких идеальных условий не было. Им пришлось уходить в академку, причем всем. Нужно было снимать квартиры, а ребятам еще нужно было искать работу, чтобы добывать деньги на проживание.

В общем, так получилось, что в первые же месяцы своей учебы Женька столкнулась почти со всеми основными проблемами, которые встречаются молодым людям в жизни. Конечно, хоть и пассивное, но все же участие Женьки в такой бурной деятельности своих соседей по комнате времени для занятий не оставляло. Закончилось это тем, что Женька получила первую в своей жизни двойку, причем по свей любимой математике. Причем, «законную» двойку, никто ее не «заваливал», не задавал каверзных вопросов. Не понимала она эти дифференциалы, и все! С первого же занятия не понимала, и не смогла сама разобраться. «Мозгов не хватило, сама виновата», – ругала себя Женька, хотя, конечно, обида на ребят немного была.

Но, все равно, она была в выигрыше, познакомившись с этими нетривиальными старшими студентами. Они первыми познакомили ее с творчеством Владимира Высоцкого – до этого Женька была уверена, что Высоцкий – это какой-то непризнанный, неприкаянный человек, что-то типа безработного или даже уголовника. Когда ребята ей объясняли, что Высоцкий – это просто артист театра на Таганке, она понятливо кивала головой, делая вид, что понимает. На самом деле была уверена – ее разыгрывают, как маленькую глупую провинциалку, просто чтобы потом вместе посмеяться. Понять Женькино недоверие можно – плакатов по Москве о Высоцком не было, да и театр на Таганке, где можно было посмотреть афиши, был неблизко от Женькиного института. Конечно, уже на втором курсе Женька убедилась, что ее никто не разыгрывал – кто такой Высоцкий уж в Москве то знали все.

Еще ребята рассказывали ей об их походах, пели прекрасные песни Юрия Визбора, Александра Городницкого, Булата Окуджавы и других популярных в то время бардов, читали стихи. Учили не пугаться трудностей, никогда не вешать нос. Смеялись, когда было трудно, легко помогали в беде не только друг другу, но и малознакомым людям. Ребята в этом отношении были лучше девушек. Да это и понятно – в то время, когда Женька с ними познакомилась, у девушек были заботы поважнее любых мировых проблем.

– Жизнь рушится, а они смеются. Как все-таки некстати появляются эти дети, – примерно так думала Женька, в душе и жалея девчонок, и, в то же время, завидуя их оптимизму. После зимней сессии вся эта веселая компания ушла из Женькиной жизни – в институте с детьми жить категорически запрещалось, да и женатым отдельные комнаты не полагались. По четыре человека в комнате – и все, точка. Лишних мест в общежитии не было.

Так Женька оказалась в одной комнате с Ингой и Катей. Она всегда тепло вспоминала своих первых институтских друзей. Завидовала их тесному веселому братству, легкости, с которой они оказывали бескорыстную помощи другим, умению ввязываться в любой спор и говорить абсолютно на любые темы (причем, с видом знатока!). И все же, несмотря на долгие ночные посиделки, споры обо всем на свете, страсть к походам «за туманом», этих ребят нельзя было отнести к этаким беззаботным людям, легкомысленно относящимся к своим обязанностям. Сессии эти ребята сдавали нормально, и, Женька была уверена, что и с семейной жизнью они достойно справятся.

А свою первую двойку Женька пережила не очень-то тяжело. На зимних каникулах, уже дома, подготовилась и легко пересдала экзамен. После отъезда ребят, у Женьки появилось больше времени для занятий, она вздохнула свободно и больше уже двоек на экзаменах не получала.

Один из ребят из этой выбывшей компании, Олег Кобзев, даже пообещал научить ее решать любые задачи по физике. Женька не поверила – ведь физика считалась самым сложным предметом на первом курсе. Этого же не может быть! Но Олег уточнил: задачи из обычных институтских учебников (без всяких там Ландау или Ферми). Женька тут же притащила все свои задания, и мастер-класс начался. Женька была в восторге! Действительно, как просто – главное, четко поставить задачу, выяснить информацию об этой проблеме (короче, выписать все формулы из учебника для этой задачи) и подумать, как из этих формул получить то, что нужно. Женька раздувалась от счастья и гордости от того, что она «умеет решать все». Рассказала кому-то из своих ребят об этих, в общем-то, очевидных и понятных принципах. Тот передал другим. Закончилось тем, что вскоре вся их группа могла решать действительно любые задачи по физике, из тех, конечно, которые присутствовали в их учебниках На зависть всем остальным сокурсникам, которые смиренно приходили к ним за консультациями.

А с Олегом Женька крепко подружилась. Женьке казалось, что Олег знает все на свете, к тому же он был веселым, мог рассмешить Женьку в самые нерадостные моменты жизни. Подружился с Олегом и Сережа, Женькин брат, студент геологического факультета МГУ. В эту пору жизни брат был для Женьки самым близким человеком – родители, бабушка, дом были далеко. Женька часто приезжала в университет, и они с Сережей чаще всего ходили на смотровую площадку МГУ, с которой так хорошо был виден стадион Лужники, река Москва и вдалеке – сталинские высотки. Ходили они и во все знаменитые московские театры – чаще всего представлялась возможность достать билеты в Вахтанговский театр, бывали они и в Современнике, и в театре на Таганке. Женька особенно любила Вахтанговский – именно там играли ее любимые артисты – Юрий Яковлев, Михаил Ульянов, Василий Лановой, Юлия Борисова и многие другие. Женьке особенно запомнился спектакль «Варшавская мелодия» с Михаилом Ульяновым и Юлией Борисовой. А над спектаклем «Дамы и гусары» хохотали оба (с Сережкой), там все артисты прекрасно играли. Конечно, Юрия Яковлева уже все хорошо знали по фильмам, хотя знаменитого и любимого всеми Ипполита еще не было.

Рис. 1.1. Вид на Лужники с Ленинских гор

Сережа, как старший на целых полтора года, считал, что он обязан опекать свою младшую сестру. Он часто приезжал к ней в общагу, встречал или провожал Женьку при всяких поездках, если они ездили куда-нибудь раздельно. У безалаберной в житейских делах Женьки деньги, которые высылали ей родители, кончались очень быстро, и она ехала, конечно, к Сереже на Ленинские горы. Там он ее кормил (иногда даже в профессорской столовой МГУ) и давал денег – конечно, немного. И на эти деньги, уже в режиме строжайшей экономии, Женька жила до следующей получки. Стипендию ей не платили. Во втором семестре из-за двойки, а потом, когда она учиться стала без троек, кто-то придумал правило, по которому обеспеченным студентам (если приходится в семье больше 100 рублей на человека) стипендия была не положена ни при каких положительных оценках. Потом, правда это «умное» решение отменили, и несколько раз за свое время обучения Женька стипендию все-таки получала.

Несмотря на постоянное отсутствие денег, Олег с Сережкой собрались как-то поехать в Ленинград (в начале ноября, это уже был у Женьки второй курс) – просто так, посмотреть город на Неве. Женька устроила скандал, и ее взяли с собой. Конечно, ехали поездом. Билет стоил 8 рублей (стипендия 45 рублей у Олега и 34 рубля у Сережи). В город на Неве приехали мрачным серым утром – то ли шел, то ли моросил дождь, все небо было затянуто тучами. Конечно, первым делом пошли к Эрмитажу, то бишь к бывшему царскому дворцу. Что думалось Женьке в эти минуты первого знакомства с таким исторически великим городом, овеянным славой и легендами? Может быть Женька думала о человеке, основавшем этот город, о тех знаменитых людях, которые жили и творили в этом городе, о людях, которые защищали этот славный город во время Великой Отечественной войны?

Совсем нет. Женька прежде всего подумала о Великой Октябрьской Социалистической революции! Она смотрела на Неву, на молчаливое здание бывшего царского дворца и думала о героях матросах, о революционных солдатах, бежавших штурмовать это здание.

Рис. 1.2. Дворцовую площадь с Зимним дворцом и Александрийским столпом с полным правом можно считать колыбелью Революции

А ведь штурм Зимнего происходил именно в это самое время, и погода, наверное, была такой же, – думала Женька, зачарованно вглядываясь в едва видимый в тумане мост, представляя, как по нему бегут матросы… Попыталась выяснить у Олега, который все знал, сколько примерно было штурмующих, но ребята только молча переглянулись. Сережа покрутил у виска пальцем, Олег незаметно постучал у себя по голове. Подумав немного, Олег все же вспомнил, что штурмующих было немного, около 255 человек. Наказали Женьке ждать их на этом священном месте, вспомнить Интернационал и тихонько спеть «Вихри враждебные веют над нами…» Сами побежали искать магазинчик, в котором можно было чего-нибудь выпить, чтобы согреться.

Не стоит удивляться Женькиным мыслям. Многие советские школьники на ее месте думали бы так же. Время, как говорится, было такое. И над Кремлем гордо развевался красный флаг, внушая гордость и надежду нашим друзьям и бессильную злобу врагам. Впрочем, ребят, Олега и Сережу, мало интересовали революционные страсти, они быстро нашли кафешку с пивом, где можно было и согреться, и закусить. Женьку, конечно, тоже подкормили. Ночевали в какой-то студенческой общаге (у Олега там учился кто-то из его друзей), потом бродили по Ленинграду, болтали, смеялись. Всем было очень хорошо. В какой-то момент Сережа куда-то пропал, и Женька с Олегом остались вдвоем. На лавочке перед Казанским собором Олег очень искусно подвел Женьку к тому, что нужно обязательно поцеловаться. Ну и ничего! Женьке даже понравилось. На троллейбусе, который тащился страшно медленно, кое-как прибыли на вокзал и впрыгнули в уже уходящий поезд. Были возбужденные, взволнованные, а вот Сережа как-то сразу погрустнел. Почувствовал, наверное, что теряет друга, к которому привязался вей душой.

Казалось бы, на этом можно было бы поставить точку, поскольку Олег, как положено, через день сделал Женьке официальное предложение. Олег учился уже на предпоследнем курсе, и ему пора было определяться с жизненными перспективами. Еще предстоял год практики, нужно было выбрать место практики в зависимости от предполагаемого семейного положения. Но тут с Женькой начались нелады. Поцеловаться в романтическом Питере – это одно, а выходить замуж на всю жизнь – это другое. Женька вдруг ясно осознала – что-то не так! Что-то не то, так нельзя… Короче говоря, Женька с ужасом обнаружила, что не любит Олега так, как нужно любить человека, чтобы выйти за него замуж. Отказать прямо у нее не хватило духа – ведь Олег был для нее непререкаемым авторитетом, самым верным другом, который исполнял ее малейшие желания, был остроумен, блестяще эрудирован. Как отказать? Что говорить и чем объяснить отказ? Если не любишь, так нечего и целоваться – так думала бескомпромиссная Женька.

Положение спас отец. Когда Женька на ноябрьские праздники приехала домой сообщить о том, что, наверное, она выйдет замуж, то отец заперся с ней на кухне и грозным голосом в течение получаса говорил с ней об учебе, о светлом и прекрасном будущем ученого, которого она лишается, бросив учебу с самого начала. Говорил о том, сколько сил было ими (с матерью) положено для того, чтобы вывести их (ее и Сережу) в люди… Женька сидела потупившись, изображая жертву, в то же время старательно запоминала отцовские аргументы, объясняющие, почему это замужество невозможно.

Рис. 1.3. Казанский собор. На лавочках можно хорошо отдохнуть…

Приехав в Москву, Женька твердо сказала Олегу, что родители категорически запретили даже думать о замужестве, и что она против воли своих родителей не пойдет. Конечно, терять таких друзей обидно, но что делать?

Что делать, Женька пока еще не знала. Любовного опыта у нее практически не было никакого. В школе она была только один раз влюблена. Но кандидатура, выбранная Женькой для своего обожания, была настолько далека от нее, что даже мечтать о каких-то отношениях было невозможно. Они были слишком разные. Женька была круглой отличницей с первого класса, из семьи уважаемых в городе специалистов, училась в музыкальной школе, мечтала поступить в институт. А что представлял собой ее избранник Колька? Формально, он был полной Женькиной противоположностью. Во-первых, учился плохо – дважды (!) оставался на второй год. Впрочем, дальше можно не продолжать, из первого следует и второе, и третье. Хотя, если разобраться, Колька на самом деле был нормальным обыкновенным пацаном, успешно занимался спортом, ездил выступать и за город, и за область, занимал там призовые места. Была у него и девушка, с которой он гулял – симпатичная, обыкновенная, скромная девчонка. В общем, Женьке там делать было нечего. Отец даже не счел нужным разговаривать с Женькой на эту тему, так она была очевидно невозможна.

Хотя объяснить Женькин выбор можно. Когда родители переехали на новое место работы, она в новую школу пошла уже в шестой класс. До этого они жили в другом городе (руднике), и там Женька училась в классе, составленном из деток всего городского начальства. Поэтому дисциплина в классе была в меру культурная – во всяком случае, никто не ругался (нецензурно), и девочек не били. Переехав в новый город (тоже рудник), гораздо меньше прежнего, Женька попала в обычный класс, где тебя могли стукнуть, разлить на твои тетради чернила, дернуть за одежду или за волосы, подставить ножку, ну, и так далее. Женька была в ужасе – она не привыкла к такому дикому обращению. Драться ей не приходилось, огрызаться и давать сдачу тоже никто не научил. Ей было и противно, и тяжело.

И вот, однажды, когда она входила в школьную дверь, навстречу ей вывалилась ревущая толпа мелких школьников, которых отпустили на пять минут раньше звонка. Если бы не проходивший в это время Колька, Женьку бы просто раздавила или покалечила эта толпа, несущаяся по лестнице вниз с огромной скоростью (эта дверь была боковая, лестница упиралась прямо в нее). Колька стал поперек дороги у этой толпы малолеток, широко распахнул дверь и с поклоном сказал Женьке: «Проходите, пожалуйста, Евгения Васильевна». Присмиревшая орда с уважение смотрела на Кольку, также отблеск славы достался и Женьке. В дальнейшем Колька иногда заступался за Женьку, если в его присутствии кто-то к ней приставал. Понятно, почему Колька стал Женькиным кумиром, которому она была благодарна за помощь, и который ей с тех пор стал просто нравиться, как мальчик.

Чем она могла его отблагодарить? Разве только помочь в учебе. Женька предложила позаниматься с ним физикой после уроков. Колька охотно согласился. Но со второго же занятия стало ясно, что толку от этих занятий не будет. Колька оказался совершенно необучаемым. Ему эта физика была так же нужна, как китайский язык.

– Меня все равно в любой техникум возьмут, как спортсмена, – сказал он Женьке и предложил пойти в гости к его брату, который уехал в командировку. Женька сухо отказалась. Одно дело – рыцарь, и совсем другое дело – чужая квартира. Плюс его девочка. В общем, стало как-то неуютно. Расстались молча. Стало понятно, что нужно было забыть Кольку навсегда.

Но никто другой Женьке не нравился, хотя в старших классах у нее появилось много друзей – и мальчишек и девчонок. С мальчишками можно было решать задачки, гонять на велосипеде по пустынным в то время дорогам, ходить на каток, обсуждать прочитанные книги, придумывать какие-нибудь игры. Но и девочки-подружки у Женьки тоже были – не обсуждать же какие-нибудь скандальные события (короче, сплетни) с мальчишками – им это просто неинтересно. К тому же Женьку всегда брали в девичью команду, защищающую честь класса или школы. По любому виду спорта – волейболу, баскетболу, настольному теннису, плаванию… Никаких спортивных достижений у Женьки никогда не было – во-первых, у нее не было спортивных талантов, во-вторых – не было особого желания. Просто в то время все дети так или иначе занимались спортом, поскольку весь спорт, в основном, был бесплатным. Бассейн и каток (с раздевалкой и музыкой) были даже в таком крошечном городке, в котором жила Женька. Почти все свободное время дети проводили на улице или занимались в какой-то секции.

О взрослых отношениях между мужчинами и женщинами разговоры в школе не велись, возможно, говорили об этом близкие подруги, но у Женьки в последней школе таких близких подруг не было. Ну, конечно, посплетничать было интересно: кто кого проводил, кто за кем бегает, кто кому нравится – на этом уровне. Так было принято. Действительно, «секса не было», по крайней мере, в разговорах школьников в тех далеких от Москвы местах, которые назывались окраинами. Так что то, что Женька, закончив школу, имела на своем счету всего один поцелуй – это было нормально. Зато какой поцелуй!

Дело было летом, после окончания седьмого класса. Вечером зазвонил телефон, и отец, взявший трубку, сказал Женьке, что ее просят выйти во двор. Женька выскочила на улицу. Внизу стоял Колька. Они пошли в ближайший скверик, и Колька сказал, что пришел попрощаться – он поступил в техникум, и теперь будет жить в областном центре. Потом наклонился и поцеловал ее. Женька от неожиданности застыла. Потом очнулась, сказала «до свидания» и умчалась домой. Говорить, конечно, было не о чем, это даже Женька понимала. Не обсуждать же, где он там будет жить и чем питаться. Для этого есть законная подруга, а статус Женьки был не определен.

Все равно, Женька на всю жизнь запомнила это прощание. Наверное, нужно поблагодарить судьбу за то, что Женькина первая любовь была так невозможна. Ведь Женька по природе своей была максималисткой – она была уверена, что нужно все доводить до конца, нужно добиваться своей цели во что бы то ни стало, ну, и так далее в том же духе. Чем могло закончиться это сильное школьное увлечение, одному богу известно. А в данном случае, с этой несчастной любовью, Женька была как бы «стерилизована» от всех других увлечений, и до самого конца школы ни в кого уже не влюблялась. А единственный поцелуй хранила в своей памяти как свое самое большое сокровище. Ведь это был поцелуй, все-таки овеянный любовью и, конечно, немного грустью.

Итак, Женька кончила школу и довольно легко поступила в престижный Московский вуз. Легко не потому, что она была выдающихся способностей, а потому, что много занималась. Как и ее брат Сережа. Родители создали им все условия для занятий – мама ухитрялась доставать (одному богу известно, где) самые нужные пособия, бабушка готовила все очень вкусно – что еще нужно для учебы? И Сережа, и Женька были нацелены на поступление в институт, вот они и поступили. Это было естественно. А какой труд был заложен в это предприятие, не так уж и важно.

Глава 2. До свидания, Москва!

Итак, в институте Женьке на любовном фронте не повезло опять. Олег не в счет. Это была не Женькина любовь, это была Женькина ошибка, которую все же нужно было запомнить и постараться не повторять. Интуитивно Женька понимала, что жалость в таких делах не помогает, скорее мешает. В школе Женька дружила не только с девочками, но и с мальчишками. Но все мальчишки кончали одним и тем же – они по уши влюблялись в Женьку, смотрели на нее преданными глазами, исполняли любое ее желание. Никто из влюбленных с ней не спорил, не ругался, не предлагал никаких новых состязаний – то есть с ними становилось просто неинтересно общаться. Именно поэтому Женька категорически отказывалась дружить с обожателями, запрещая им даже подходить к ее дому. Ее страшно злила эта «дурацкая» любовь, лишавшая ее друзей, с которыми ей было интересно общаться, с которыми она могла болтать о чем угодно, не боясь, что скажет что-то лишнее. Ее угнетало неравенство в их отношениях, заставлявшее ее постоянно чувствовать, что она кому-то что-то должна. В данном случае – отвечать взаимностью. Хотя никто, конечно, не просил, тем более не требовал ее чем-нибудь отвечать. Но Женька не могла избавиться то ли от чувства вины, то ли еще от чего-то – все становилось не так, как было раньше. Таким образом, в старших классах гулять или дружить Женьке стало не с кем, волей-неволей приходилось сидеть над учебниками.

Со своей первой любовью, Колькой, она увиделась только на первых зимних каникулах – встречались школьные товарищи, рассказывали о своих достижениях, или злоключениях – в общем, было интересно и шумно. Женька сильно изменилась. Во-первых, стала веселой, а во-вторых – красивой. Колька обалдел – теперь он смотрел на Женьку совсем другими глазами. Провожая уже совсем поздним вечером Женьку домой, признался, что он «любил ее всегда». Но что ему могла ответить веселая Женька? Только поблагодарить за его благоразумное поведение:

– Ты знаешь, я ведь могла столько глупостей из-за тебя натворить… Из дома уйти или еще что-нибудь выкинуть. И не было бы у меня теперь ни института, ни Москвы. Да и тебя, скорее всего, тоже бы не было…

Так и расстались. Женька убежала в свою новую жизнь.

Однако, печальная любовная история продолжается. Только предмет обожания другой. Никаких особых достоинств, от которых можно было бы сойти с ума, у Валерки не было – ни удивительно красивого голоса, ни великих спортивных достижений. В институте было много красивых, высоких, умных ребят. Чем Валера Женьку зацепил, она сама не могла объяснить. Что же делать?

Ведь из-за этого Валерки ей в голову все время лезут самые мрачные мысли, она даже разучилась улыбаться, стала грубой и злой, – так думала Женька, машинально обходя весенние лужи.

– Господи, – наконец взмолилась несчастная Женька. – Хоть бы куда-нибудь исчезнуть отсюда. Куда-нибудь подальше, на самый край земли…

И вдруг, как бы отвечая на Женькины мысли, в небе зачирикала какая-то весенняя птичка и промчалась мимо нее. И тут Женька вспомнила, что сейчас весна, что у нее уже должна начаться «весенняя ломка», а она про нее совсем забыла! Под «весенней ломкой» – Женька подразумевала настроение, которое охватывало ее каждую весну и которое наверняка знакомо многим. Это весеннее чувство называется стремлением к перемене мест, или, вернее, жаждой путешествий, которое возникает с первым дуновением весеннего ветерка, с щебетанием птиц, с почти совсем растаявшими сугробами снега. Может быть, это чувство Женьке передалось от родителей – геологов, которые по-настоящему любили природу и старались привить эту любовь детям. Поступив в институт, каждую весну Женька с тоской вглядывалась в окна своей общаги, из которых вдалеке видны были многоэтажные дома новостроек. После своего маленького двухэтажного поселка Женька никак не могла привыкнуть к многоэтажкам – ей все казалось, что это строения будущего из каких-то фантастических романов. Женька поначалу даже на лифте в многоэтажных домах боялась ездить, понимая умом, конечно, что это глупо. К Сережке, когда он поступал, ей нужно было добираться к нему на 17-й этаж высотки МГУ. Никто не поверит, но вначале она поднималась по лестнице, пешком, все 17 этажей! Хорошо хоть ума хватило никому об этом не рассказывать. Только после того, как они ехали в лифте вместе с Сергеем, и он ей популярно объяснил, почему лифт не может треснуться о потолок, она смирилась и уже ездила на лифте, как все люди. Тем не менее, заходила в лифт только тогда, когда в него заходил еще кто-нибудь.

Рис. 2.1. Московский Государственный Университет

Так вот. В этот злосчастный весенний день Женьку вдруг и осенило: нужно куда-нибудь уехать! Не насовсем, конечно, но хотя бы на все лето. Куда-нибудь далеко, как можно дальше, ведь наша страна огромная, все-таки занимает одну шесту часть суши. Ехать – все равно, куда, главное – определиться так, чтобы это было с какой-нибудь организацией – чтобы не одна, а в коллективе, и чтобы платили хоть что-нибудь, чтобы не напрягать родителей. Почему Женька не ездила в стройотряды? Во-первых, девочки их факультета (в силу их малочисленности) были освобождены от всяких стройотрядов. Девочки могли ехать только по желанию. Женька бы поехала с удовольствием, их с Сережкой родители приучили к кочевой жизни, и ей нравилось жить на природе, любоваться восходами и закатами солнца, узнавать новые места, иногда очень красивые. Но из девочек никто не изъявлял желания ехать в стройотряд, а ехать одной Женьке не хотелось. К тому же, не дай бог, Валерка подумает, что она потащилась в стройотряд из-за него (летние работы для юношей-студентов были обязательны). Нет, этот вариант ей не подходит.

Но была, конечно, и еще одна причина, по которой Женька не ездила летом в стройотряды – просто Женька была очень привязана к своему дому, всегда с огромным нетерпением ждала каникул, а перед отъездом домой обегала все столичные магазины, выбирая, что купить маме, бабушке, папе и Дашке, младшей сестренке. Спускала на подарки все деньги, оставив только один рубль на постельное белье (иногда приходилось ехать и без белья) и две копейки на чай (без сахара). Ехать на поезде нужно было 22 часа, и часов за шесть до прибытия Женька уже не могла ни читать, ни писать, ни разговаривать. Только сидела в почти опустевшем вагоне и молча смотрела в окошко, вспоминая всех своих близких. Представляла, как перед их приездом мама драит до блеска квартиру, как бабушка хлопочет на кухне, как папа тащит из магазина огромные сумки с продуктами. Дети приезжают! И всегда в квартире становилось шумно и весело, и как же ярко сияло солнце, и столько счастья было в эти моменты! Честно говоря, Женьке даже никогда не приходило в голову, что можно хотеть поехать не домой, а куда-нибудь в другое место. Лучше дома не было ничего!

– Так вот. В этом году я все-таки поеду далеко, – твердо решила Женька. И, как человек деловой, стала рассматривать варианты. Стройотряд отпадал – понятно, почему. Остается какая-нибудь экспедиция. А ведь Сережка на своем геологическом факультете каждый год ездит на практику – почему бы ему не пристроить ее к себе на какую-нибудь маленькую должность? На первых курсах студенты-геологи летом ездили на практику в Крым – там у Московского университета всегда была геологическая база, где-то в районе Бахчисарая. На более старших курсах ребят-геофизиков уже посылали на практику в разные места – кого в Казахстан, кого в Сибирь, либо еще куда.

Женька была уверена, что обязательно все получится. В Сереже Женька не сомневалась. Конечно, он охотно ее возьмет с собой. Все должно получиться просто здорово! Женька взглянула на небо, и, первый раз за этот сумасшедший «курсовой» месяц, улыбнулась. Ура! Наконец-то она будет свободна! От надоевших занятий, от осточертевшей общаги, от этой несчастной «любви» в кавычках, от которой никакой радости никому нет и не предвидится. Все! Решено! Она поедет обязательно! И вернется другим человеком. Спокойным, уверенным в себе, свободным от никому не нужных чувств. Слава богу!

Неотъемлемым качеством Женьки, как ей казалось, было умение добиваться поставленной цели. Она еще толком не разобралась, хорошо это или плохо. Родители говорили, что это хорошо – но они подразумевали такие материальные вещи, как поступление в институт, решение насущных задач и прочие вещи, касающиеся только конкретного человека и цели, поставленной перед ним. То есть имеется в виду один (!) человек со своими мыслями и действиями. Но ведь в человеческих отношениях участвуют двое. Как-то разговорились на эту тему с отцом, и он ей сказал, что можно всего добиться и в человеческих отношениях. Конечно, Женька из любовных книжных романов знала кое-что из науки обольщения, и теоретически с отцом была согласна. Но конкретно, когда дело касалось ее лично, Женька считала унизительным чего-то добиваться. Любить человека нужно таким, какой он есть. Так думала прямолинейная Женька, которая физически не могла хитрить или притворяться. Тем более добиваться, чтобы ее любили? Да никогда, ни за что! Не хочет – не надо!

Однако, с поездкой в экспедицию оказалось все не так просто, как представлялось вначале. Сережка, будучи сам студентом, устроить «постороннего человека» в свою группу не мог (а, может быть, и не захотел). К тому же, геологические группы формировались зимой, и прибыть к месту экспедиции нужно было до первых чисел июня. Так что студентам, захотевшим поучаствовать в геологических изысканиях, пришлось бы всю сессию сдавать досрочно (у Женьки экзамены начинались с 1 июня, а у студентов-геологов, конечно, сессия была раньше). На такие подвиги далеко не все студенты были способны. Также Сережа сказал, что студентов, не обучающихся на геологических факультетах, работать в экспедиции берут только в качестве рабочих. Экспедиций было много – в Казахстан, Якутию, Бурятию, Сибирь, Урал. Формирование состава экспедиций заканчивалось обычно в мае, а непосредственно геологические работы из-за погодных условий где-нибудь в тайге раньше июня не начинались. Так что после сбора информации Женьке оставалось одно – найти подружку, тоже готовую к приключениям (поскольку ехать одной было страшно) и самой искать подходящий вариант.

Инга и Катя ехать работать сразу отказались – сессия была трудной, к тому же у девчонок тоже были проблемы на личном фронте. Таня (с которой Женька училась в одной группе первые два года) вначале с восторгом согласилась ехать, но потом, почти в самый последний момент, вдруг передумала, в общем-то подведя начальника экспедиции, который хоть немного, но на их работу рассчитывал. Пока Женька разбиралась с подругами, осталась единственная экспедиция, где нужны были люди – это район Южной Якутии. Ехать одной, так далеко, конечно, было очень страшно. В конторе экспедиции билет Женьке взяли на 2 июня – с тем, чтобы к месту назначения она прибыла до 7 июня. Все экзамены Женька сдала досрочно, сравнительно легко.

Узнав, что их Женька собралась в экспедицию, причем в такую даль (на край света!), мальчишки из Женькиной группы всполошились. Почти каждый счел своим долгом сказать ей об опасностях, которые ее там подстерегают, о бичах (Бывший Интеллигентный Человек), об убийцах, которые только и ждут одиноких девочек в тайге. Принесли ей почитать и некоторые полезные в этом отношении книги. Одну из них, про некую английскую девушку («Тэсс из рода д'Эрбервилей»), Женька успела прочитать, а вторую – какое-то произведение Горького – просмотрела с отвращением. Там рассказывалось о тяжелом и жутком изнасиловании хорошей и доброй девушки. Женька страшно не любила такие книги, пронизанные жестокой «правдой жизни». Все-таки, Женька, воспитанная на принципе «добро побеждает зло», не хотела верить во всякие безобразно уродливые человеческие отношения. Из любого злодея можно сделать доброго человека – примерно такие у нее были представления о жизни (конечно, наивные, но что требовать от человека, никогда серьезно не отрывавшегося от отчего дома). Женька решила не обращать внимания на всякие гипотетические жуткие происшествия, взяв на вооружение самый подходящий в данной ситуации девиз: «Будь, что будет».

В геологической конторе Женьку снабдили всей необходимой информацией – подробно расписали, как и куда добираться. Дорога предстояла нешуточная – от Москвы до Южной Якутии, где будет производиться геологоразведка. Все взрослые геологи уже уехали, так что добираться Женьке предстояло одной. Даже не пытаясь запоминать города и полустанки, на которых нужно было куда-то пересаживаться, Женька написала весь маршрут на двух картонках: одну из них она намертво зажмет у себя в кулаке, а вторую (копию) положит в сумку, на случай потери первой. Запомнить весь маршрут было совершенно невозможно. Сначала нужно было лететь на самолете – с двумя пересадками. Первая – точно в Новосибирске, остальные – по списку. Потом (кажется, в Чите) нужно было пересаживаться на поезд и ехать до какого-то полустанка, потом пересаживаться на автобус, доехать до селения, в котором нужно переночевать (на вопрос Женьки «где?» последовал ответ: «А где предложат, не беспокойся, на улице не останешься»). Утром ехать до какого-то городка с дурацким названием Тында (его почему-то Женька запомнила), потом еще куда-то на чем-то ехать. В конечном итоге нужно было добраться до поселка, где находилась база экспедиции. Там же была и вертолетная площадка, откуда вертолет доставлял уже до конечного пункта (где работали геологи) людей, провизию, оборудование, почту – в общем, все то, что требовалось доставлять в отрезанные от большой земли геологические экспедиции – небольшие участки неугомонной человеческой деятельности.

Рис. 2.2. Аэропорт Шереметьево, 1970 г.

Всю дорогу Женьке расписали по пунктам: что за чем следует, как добираться, сколько стоят билеты, к кому обратиться, если что-нибудь случится и т. д. Билеты на самолет купили в экспедиции, там же выдали деньги на билеты в поездах и автобусах (маршрут был известен до мельчайших деталей). Сообщили, что с той минуты, как она ступит на борт самолета, она поступает полностью на содержание геологической партии. То есть, ночевки, пища и все остальное – это уже ее не касается, все оплачивает экспедиция.

Узнав такую радостную новость, Женька решила на оставленные на дорогу деньги устроить прощальный ужин со своими друзьями. Как раз было готово и новое платье, которое Женька заказала себе недавно в ателье – ведь у Женьки до сих пор не было нарядного платья. Вернее, нарядные платья были, но эти платья мама покупала ей в Детском мире, а Женька давно мечтала о взрослом красивом платье. Поэтому сама высмотрела в моднейшем журнале «Бурда» то, что ей было нужно – голубое платье с глубоким вырезом, отделанное мелким белым бисером. Платье удалось, и, взволнованная предстоящим путешествием, Женька выглядела в нем бесподобно. На прощальный ужин пришло несколько московских ребят из ее группы, были ее две подружки Инга и Катя (Таню Женька не пригласила), конечно, Сережа и, естественно, ближайшие друзья – Валера Трофимов со своим приятелем Колей (они жили на одном этаже с девочками). Грустно почему-то было Женьке, и, честно говоря, страшно. Первый раз едет одна, так далеко. На Валерку даже не смотрела – что он делал, что говорил, так было тяжело. Наконец, наступил поздний вечер, пора и в Шереметьево ехать. Провожать, конечно, верный Сережа поедет. Гости стали расходиться. Женька на минутку замешкалась в пустой комнате. Вдруг Валера вернулся, подошел к Женьке, и сказал:

– Извини, я не могу тебя проводить, мне нужно обязательно быть вечером дома. Я хотел бы попрощаться.

Женьке, которую весь вечер мучило какое-то тревожное, сжимающее сердце чувство, совершенно не хотелось о чем-то говорить, она только молча пожала плечами – мол, пожалуйста, прощайся, кто тебе не дает. Глаза отвела куда-то в сторону, чтобы случайно не расплакаться. Но тут Валерка наклонился и поцеловал ее. Просто так. Молча. И тут же быстро вышел. Невозможно передать Женькиного потрясения. Остолбенела, была ошарашена, застыла – даже в могучем русском языке трудно подыскать выражение, способное выразить ее состояние. Но выяснять, что это было, времени уже не осталось, такси уже вызвали, и через 10 минут нужно было ехать.

В аэропорту, чмокнув Сережку на прощание в щеку, Женька скрылась за турникетом, с зажатой в руке бумажкой с маршрутом. Сережа тоже был не весел, не шутил, как обычно, не смеялся.

– Наверное, дошло до него, в какую неизвестную даль он сестричку отправляет, стыдно, небось, стало, что с собой не взял, – на прощание подумала Женька. Этот рейс до Новосибирска Сережа ей проверил, тут ошибок быть не могло. Вот что будет дальше?

Глава 3. Здравствуй, Якутия!

Войдя в самолет, Женька уселась на указанное бортпроводницей место, закрыла глаза. Меньше всего Женька думала о предстоящих трудностях. Можно сказать, что она вообще ни о чем не думала. Она пребывала в состоянии волшебной эйфории, вспоминая это такое неожиданное прощание. Ей не хотелось ни говорить, ни думать. Принесли какую-то бесподобную еду – пахло чем-то невообразимо прекрасным – то ли курочкой, то ли каким-то мясным деликатесом. Но Женька есть отказалась, хотя в своем студенчестве она всегда испытывала постоянное чувство голода. Сейчас она есть, в данном состоянии, не могла. Откинулась на сиденье, опять закрыла глаза, в сотый раз переживая так внезапно свалившееся на нее счастье. Просидела в таком состоянии до конца полета, о будущем не думалось, зато потихоньку наступало давно забытое чувство покоя.

Рис. 3.1. «Где-то багульник на сопках цветет…»

Однако, полет подошел к концу. Пришлось возвращаться на землю и в прямом, и в переносном смысле. Нужно было пересаживаться на другой самолет и лететь туда, куда было указано на бумажке. Женька показала эту бумажку первому попавшемуся мужчине, и он объяснил ей, куда нужно идти. Тут же нашелся второй мужчина, которому было по пути, он тут же подхватил Женькины сумки и резво побежал к тому самолету, который был нужен.

Вообще, Женьке везло. Конечно, доброжелательной, улыбающейся, светящейся от счастья девчонке охотно помогали на всем протяжении дороги все – и мужчины и женщины. Свой багаж ей почти не пришлось нести. Всегда находились люди, которым было по пути, и которым было не трудно подхватить не очень-то и тяжелый чемоданчик. Так Женька добралась до железнодорожной станции, от которой нужно было ехать почти сутки до полустанка (кажется, Большой Невер), от которого уже нужно было добираться до поселка (или деревни) Тында, попутно переночевав где-то по дороге. Состав подошел, и Женька вошла в свой вагон, который был абсолютно пустым. Женьке стало как-то неуютно, но проводница успокоила ее, сказав, что в купе едет один молодой человек, и она подселит Женьку к нему. Женька перепугалась еще больше – «одна, в купе с мужчиной, что будет» – пронеслось в ее такой еще неискушенной голове. Проводница, увидев округлившиеся от испуга Женькины глаза, заулыбалась, сказала, что парень хороший, и им будет веселее вдвоем. Ввела ее в купе и ушла.

Навстречу взъерошенной, испуганной Женьке поднялся молоденький (чуть старше Женьки) черноволосый паренек. Улыбаясь, он поклонился и вежливо представился:

– Здравствуйте, меня зовут Артур.

Почему-то Женькина злость (и страх) сразу куда-то исчезли.

– А что, в Сибири распространено имя Артур? – искренне удивилась Женька.

– Нет, – рассмеялся попутчик. – Это моя мама назвала меня Артуром. Она преподаватель музыки, очень романтическая натура. Для того, чтобы окружить меня художественной средой с самого рождения, назвала меня таким литературным именем. Вот и мучаюсь теперь, объясняя всем, почему я не Коля, не Толя, не Иван. Я, наверное, единственный Артур во всей Сибири.

– Значит, мне повезло, – ответила сразу повеселевшая Женька. Ее устраивало это знакомство, потому что ей всегда нравились люди искусства (так ей казалось, поскольку у нее не было знакомых людей искусства, кроме разве что учительницы музыки). Оказалось, Артур тоже музыкант, пианист, возвращается домой с какого-то концерта.

Когда Артур узнал, что Женька едет в геологическую экспедицию не только для того, чтобы заработать деньги, но и чтобы получше узнать свою страну, он пришел в восторг:

– Ты не пожалеешь, ты не пожалеешь, что сюда приехала, – все твердил он. – Такой красоты ты не увидишь нигде!

Артур взволнованно, с горящими глазами рассказывал ей об огромных деревьях (сосны, ели, кедры, пихты), которые растут в их краях, о том, какие у них восходы солнца удивительные, какие бурные реки, какие, хоть и скромные, но прекрасные цветы… Пришел в ужас, когда узнал, что Женька никогда не видела багульник. Когда поезд остановился на каком-то небольшом полустанке, Артур сорвался и куда-то убежал. Женька с проводницей уже не знали, что им делать, когда поезд потихоньку начал трогаться, а паренька все не было. Но все же Артур успел вскочить в уже едущий поезд. Он притащил Женьке небольшой сиреневый кустик с фиолетовыми цветочками – так Женька познакомилась со знаменитым в то время багульником (об этих цветах пел ансамбль «Самоцветы»).

Нетрудно догадаться, что болтали они до глубокой ночи, а рано утром, в пять часов, Артур сошел на своей станции, так и не решившись разбудить Женьку. Ей же еще предстояло ехать часов семь. Но теперь Женька уже чувствовала себя спокойнее, страх прошел, сибиряки (в лице проводницы и Артура) ей явно понравились.

Так Женька, строго соблюдая регламент, написанный на бумаге (в том числе и с ночевкой), кое-как добралась до указанного в списке маленького, задрипанного городишка под названием Тындинский, откуда нужно было ехать до базы вертолетчиков, находящейся неподалеку. В этом забытом богом городишке (или поселке) Тындинский жизнь текла тихо, на пустынных пыльных улицах бегали бездомные собаки и босоногие мальчишки. Женьку удивило, что эти мальчишки не играют, как у них, в мяч, в ножичек, или в какие-нибудь стрелялки, ну хотя бы из трубочек. Развлекались мальчишки тем, что на слух угадывали, какая едет машина по дороге (какой марки), и даже пытались определить ее скорость. Женька разговорилась с мальчишками – ей же нужно было узнать, где находится геологическая контора. Доведя ее туда, куда было нужно, мальчишки на прощание сказали ей, что скоро у них будет идти огромная стройка, и здесь будет большой город – Тында.

– Сказки, – подумала Женька, но не стала разубеждать пацанов. – Пусть верят в светлое будущее, может быть. эта вера им в чем-нибудь поможет, хотя бы в учебе.

В конторе сказали, что автобус, едущий в сторону геологической базы, поедет туда в пять часов вечера, но можно доехать и на попутке, ехать недалеко, примерно 170 километров. Женьке ужасно не хотелось оставаться в этой захудалой пыльной деревне, и она попросила найти ей хоть какой-нибудь транспорт. Нашли быстро. Некто Михалыч должен вести груз как раз до этой геологической базы, довезет быстро. Женька тут же с радостью уселась со своей сумкой на переднее сиденье (чемоданчик забросили в кузов), предвкушая увлекательную прогулку по дороге, проходящей через дремучие леса, быстрые реки, высокие горы…

Рис. 3.2. Тындинский район Амурской области – колыбель БАМА

Увы! Как жестоко она ошиблась! Ничего из этого не сбылось. Первую остановку Михалыч сделал ровно через 15 минут после отправления. Вышел из кабины, вернулся с бутылкой водки (как потом догадалась Женька, грузом как раз были ящики с водкой) и предложил Женьке выпить по пятьдесят грамм за знакомство. Женька водку никогда не пила, поэтому отказалась. А Михалыч за знакомство выпил. Следующий перегон оказался еще короче. Чем больше Михалыч пил, тем быстрее потом ехал. Женька пригрозила, что пожалуется на него первому же встречному милиционеру, на что Михалыч ответил, что здесь один милиционер приходится на тысячу квадратных километров. Это было похоже на правду. По дороге им не встречались даже машины, не то что милиционеры. Так до Женьки наконец-то начало доходить, в какую далекую глушь ее занесло. Совершенно дикие места, огромные пространства практически нетронутых лесов, «безбрежное море тайги», как справедливо пелось в песне.

Наконец, Михалыч начал сбавлять скорость, все больше и больше. И тут Женька с ужасом увидела, что Михалыч спит за рулем, каким-то чудом ухитряясь вести машину по дороге. Как могла, с большим трудом Женька растолкала Михалыча (пришлось облить водой из бутылки, которая у Женьки всегда была при себе) и заставила его остановить машину. Уже наступила жара, было часа два после полудня, а проехали они всего примерно 30 километров. Женька предложила Михалычу немного поспать, надеясь, что это спасет положение. Михалыч гордо заявил, что он никогда не спит «при исполнении», и тут же вырубился, упав на сидение рядом с Женькой. Она решила не унывать, потихоньку вылезла из машины, прошлась по обочине. В лес, правда, сойти не решилась. А что ей, собственно, волноваться? Ведь в пять часов из пыльной деревеньки пойдет на базу автобус, она на него и пересядет, и в любом случае приедет на базу в назначенный день. Чем больше спит Михалыч, тем лучше – идеальный был бы вариант, чтобы он проспал до приезда автобуса – уж очень не хочется в аварию угодить, все-таки на автобусе надежнее будет ехать.

Однако и здесь Женька ошиблась, не учтя местный колорит. Проснувшийся через час Михалыч, приняв, уже за благополучное путешествие, свои сто грамм (по приблизительным Женькиным наблюдениям, начав уже третью государственную бутылку), заявил, что ему нужно заехать к какому-то родственнику:

– Это по пути, каких-то двадцать с лишком километров, – объяснил он Женьке. – А то братан обидится, – с этим железным аргументом грузовик с удвоенной скоростью помчался уже не по трассе (асфальтовой), а по какой-то проселочной дороге. Приехали к братану, которого не оказалось дома – он уехал за каким-то инструментом в город (Женька подумала, что город – это поселок, который мальчишки называли Тында). Уточнять про какой город идет речь, Женька не стала, так как все эти приключения ее уже «заколебали». Конечно, в доме у братана Михалыч опять выпил, хотя выпивать было не с кем – в доме были только дети, их мать работала в поле. Сам же поселок, на первый взгляд, был не маленький. Виднелись даже каменные дома, в палисадниках кое-где росли деревья, и просматривались даже кусты с цветочками.

– Ну, хорошо, вроде можно ехать, – подумала Женька. Но опять заминка. Сидя в машине, Женька увидела, что на этот раз Михалыч разговорился с каким-то наголо стриженым парнем, среднего роста, одетым самым обыкновенным образом. До нее долетали обрывки их разговора, из которых становилось понятно, что парень только что откуда-то освободился.

– Наверное, из тюрьмы, – уже устало подумала Женька. – Только уголовника здесь не хватало.

Парень отвечал на какие-то вопросы Михалыча (злая и уставшая Женька решила ничего не слушать), и вдруг, неожиданно вскочив на подножку грузовика, где сидела Женька, спросил у Михалыча:

– А это что за чудо у тебя тут сидит?

Женька демонстративно молчала. Зато Михалыч охотно объяснил, что это московская студентка, едет в тайгу. На вопрос «зачем?» ответил не очень уверенно:

– За туманом, наверное.

– Ты правда студентка? – наглые желто-зеленые глаза уголовника требовательно уставились на Женьку.

– Да, – ответила она как можно более безразлично.

– А ты замужем?

– Нет, – ответила Женька. Потом, вспомнив, как она прощалась с Валерой, поспешно добавила, так, на всякий случай:

– Но у меня есть жених, который меня ждет.

– А ну, покажи паспорт, – потребовал только что освободившийся из тюрьмы уголовник.

Благоразумно решив не связываться с криминальным элементом, Женька послушно достала из сумки паспорт. Парень внимательно осмотрел все его страницы и удовлетворенно хмыкнул.

– Все нормально? – все-таки не удержавшись, ехидно спросила Женька.

– Да, – ответил наглый. – Главное, что мужа нет. Послушай, у меня к тебе есть хорошее предложение. Вертолеты в выходные дни никогда не летают – они обычно летают по средам или четвергам. Твой улетел вчера. Сегодня пятница. Тебе все равно там придется болтаться без дела несколько дней. Пошли со мной, у нас сегодня танцы, а утром я тебя отправлю на твою базу.

– Нет, – строго сказала Женька. – Я не могу остаться, я обещала сегодня приехать на базу, и я сегодня приеду. Это уже моя работа, понимаешь? Я обязалась выполнять все распоряжения начальства.

– Но зачем же выполнять все распоряжения? Нужно поступать по обстановке, какой смысл так торопиться, если вертолета несколько дней не будет? – высказал, в принципе, очевидную вещь незнакомый парень.

– Почему я должна слушать тебя, а не свое начальство? – Женька строго, серьезно смотрела на уголовника. – Они несут за меня ответственность. Поэтому должны знать каждую минуту, где я нахожусь и с кем. И что делаю. Дело не в твоих танцах. А в ответственности одних людей относительно других. Понятно? Куда я ехала, туда и буду ехать, как и обещала. Я привыкла выполнять свои обещания. Поэтому никуда не пойду. Потому что не могу. Это понятно?

Было видно, что парень рассердился. Видимо, он не привык, чтобы ему отказывали.

– Ну и черт с тобой, – жестко сказал он. – Оставайся. Только вот что я тебе хочу сказать. Никакого жениха у тебя нет. Ты наврала. Нет. Это точно.

– Это еще почему? – очень тихо, почти шепотом, спросила Женька, почувствовав, что внутри что-то сжалось.

– Да потому, что ни один нормальный жених не отпустит свою невесту черт знает куда, на край земли. Какой же это жених? Никакой, – наглый тип оказался еще и жестоким.

Женька с трудом подняла голову. Темно-серые серьезные глаза Женьки встретились с зелеными насмешливыми глазами уголовника. Женька опустила голову. В воображении сразу же пронеслось все, пережито из-за Валерки: ее отчаяние, страдания, слезы… Наконец, очень медленно, с трудом, тихо произнесла:

– Да, это верно, жених не очень удачный, я и сама это знаю. Поэтому сюда и поехала, так далеко, чтобы отвыкнуть от него, чтобы не думать, не мечтать, не надеяться. Чтобы разлюбить, в конце концов.

– Ты что же, из-за парня сюда поехала? – не поверил уголовник.

– Выходит, что так. Чтобы вернуться свободным человеком. Мне такой жених не нужен. Так же, как и я ему…

– Ну, так тем более, чего раздумывать, я тебя и развлеку, не пожалеешь – новый знакомый уже совсем по-свойски облокотился на дверцу кабины, по-видимому, не сомневаясь в том, что все в порядке…

– Ну, нет, – обозлилась почему-то Женька. – Еще чего, ты-то чем лучше? От одного эгоиста избавилась, так тут же другой нарисовался. Вот ты посмотри на себя со стороны: тебе человек отказал потому, что у него серьезные причины для этого есть, не может человек, обещал, понимаешь? Нет! Ты сразу давай побольнее уколоть его за то, что тебе не сделали так, как тебе хочется. Чем ты лучше? Такой же эгоист. Так что иди куда шел своей дорогой. У того хоть конспект списать можно было…

Высказав фактически все, что накипело у нее на душе, Женька решительно попыталась закрыть дверцу машины. И, чтобы окончательно закрыть тему:

– Тем более, ни на какие сборища мне идти не интересно, что я, в Москве танцулек не видела?

Женька вспомнила Артура, его вдохновенные рассказы о тайге, и, с какой только могла презрительной и уничижительной интонацией заявила, чтобы отомстить человеку, сделавшему ей больно:

– Вот если бы ты мне тайгу предложил показать – то тогда, может быть, я бы и согласилась пойти. Я ведь даже кедра живого не видела, а на белок смотрела только в зоопарке. Но тебя, судя по всему, меньше всего природа интересует и прочие духовные ценности. У тебя, наверное, на уме только одни удовольствия – водочка, танцы, девочки. Нам с тобой не по пути. До свидания.

Женька особенно не хотела его обидеть. Кто его знает, что это за человек – ведь недаром говорят, что от сумы и от тюрьмы не зарекайся. Но, когда взглянула уголовнику в глаза, уже не такие наглые и совсем не насмешливые, поняла, что сказала что-то не так. С каким-то явно недеревенским гонором парень соскочил с подножки грузовика, с силой захлопнул дверцу, громко крикнул «Пока, Михалыч», и зашагал прочь.

– Кто это был? – все-таки спросила Женька. На что Михалыч ответил просто:

– Санька.

Поехали, наконец, дальше. Женька устало закрыла глаза, откинулась на спинку сидения. Что-то произошло, что-то плохое, но что, она пока не осознала.

– Ничего не соображаю. Голова отключилась. Нужно отдохнуть, – подумала Женька, пытаясь заснуть. Она еще не поняла, что это потихоньку, не попрощавшись, легко уплывала эйфория, которая сопровождала ее все эти несколько счастливых дней. Медленно исчезало светлое чувство счастья, делавшее ее такой веселой, радостно открытой навстречу людям, которые потому так охотно и помогали жизнерадостной бесстрашной девчонке. Наконец, измученная Женька все-таки задремала. Ехали по тому же регламенту, с той лишь разницей, что на улице стало уже темнеть, а в машине становилось все прохладнее. Наконец, наступила кромешная тьма, и в этой тьме с бешеной скоростью мчался грузовик с абсолютно пьяным водителем и глупой беспомощной девчонкой в кабине. Женька сидела, сжавшись в комок, широко раскрытыми глазами видя только узкую полоску света на темной дороге, потеряв всякую надежду на спасение. После «душевного» разговора с новым знакомым почему-то все стало безразлично, вся радость жизни исчезла, как сон.

Опять остановились. Собравшись, Женька решила все-таки попытаться хоть как-то изменить обстановку: она попросила Михалыча чем-нибудь ее покормить, так как утром она почти ничего не ела. Михалыч даже немного протрезвел, тут же откопал откуда-то немного черного хлеба и кусочки сахара, обсыпанные табаком. Женька все пыталась заставить Михалыча самому хоть что-нибудь съесть – по наивности она думала, что эта закуска ему поможет не захмелеть. Но еды было очень мало. Пришлось ехать дальше по-прежнему голодными. Вдруг вдалеке, где-то в поле, показался огонек. Михалыч обрадовался, сказал, что теперь от голода они не умрут – там «наши», как он выразился.

«Наши» оказались людьми какого-то непонятного для Женьки статуса – одеты не по-городскому, но и не по-деревенски – какие-то неряшливые, небритые. Под стать им были и женщины в количестве двух человек – с накрашенными губами, большими ресницами. Узнав, что эта девчонка – студентка из Москвы, едет в экспедицию, и она голодная, ее тут же посадили поближе к огню, дали хлеб, налили горячий чай. Когда одна из этих женщин накинула Женьке на плечи свой платок, Женька не выдержала – неожиданно для себя (и для всех) расплакалась, как маленькая – навзрыд, уткнув голову в этот не очень-то и чистый платок. Слишком много она пережила в этот день – и опасную дорогу с риском для жизни, и отсутствие еды уже вторые сутки. Но самым невыносимым, сжимающим сердце чувством было ощущение потери любимого человека. Сто раз был прав этот уголовник – любящий человек не отпустит свою девушку на край света. А ведь Валерка даже не поехал ее провожать – а она, как дурочка – размечталась… Все смешалось в Женькиной душе – и стыд за свою наивность, и обида на Валерку – понятно, почему.

Новые друзья в лице женщин в смешных платьях, как могли, стали утешать Женьку – достали откуда-то несколько затертых карамелек, велели выпить горячий чай. Женька выпила половину напитка, похожего на чай, и ей стало тепло и хорошо. Правда, чай был какой-то странный, горьковатый, слишком крепкий, как показалось Женьке. Судя по разговорам, эта ночная компания относилась к породе не то бомжей, не то людей неопределенных занятий – без нормального жилья, без обычной работы и вообще без определенного будущего.

– Жалко, – думала Женька. – Вроде хорошие люди, почему им так не повезло?

Ей даже в голову не могло прийти, что такая жизнь может кому-то нравиться. Чуткой на доброту Женьке казалось, что это все же хорошие люди, что у них просто не сложилась жизнь. Поэтому она тепло распрощалась с новыми друзьями, и Михалыч повез Женьку дальше. Через два часа, уже под утро, привез ее не на базу, где все спали, а к себе домой, где его жена Авдотья, не расспрашивая ничего, уложила Женьку в постель, где она тут же и уснула, как мертвая.

Проснулась Женька уже поздно, почти в восемь часов, сладко растянулась на кровати, потом вскочила и побежала в туалет – Авдотья указала направление. То, что туалет должен быть на улице, она даже не сомневалась. Вернулась в дом, где Авдотья уже давно гремела посудой – жарила пирожки, нарезала хлеб, мыла какие-то овощи. Улыбнулась Женьке («ой, какая молоденькая»), и тут же стала усаживать ее за стол. Вошел абсолютно трезвый Михалыч, сказал, что был на базе, сообщил там, что привез Женьку.

– Только ты сама туда сходи, прямо сейчас, покажись там. Это рядом, по дороге сразу же налево.

Женька вышла на улицу, и первый, кого она там увидела, был Санька. Он сидел на бревнах, и задумчиво жевал какую-то травинку. На голове у него была одета ковбойская шляпа с широкими загнутыми по бокам полями – от этого лицо Саньки стало как-то привлекательнее.

– Наверное, местный дон Жуан, любитель танцев. Интересно, кой черт его сюда принес? – ехидно подумала Женька уже без злобы, так как она выспалась, отдохнула и надеялась, что через десять минут наконец-то поест нормально.

– С добрым утром, – сказал как ни в чем ни бывало Санька. – Я за тобой. Одевайся, мы пойдем, как и договаривались, в тайгу, на четыре дня. Покажу тебе и кедры, и березы, и белок, и бурундуков. В твоей конторе я уже договорился.

Женька от такой наглости просто потеряла дар речи. Не соображая, что говорит, пробормотала, что березы уже видела. Потом опомнилась:

– Ты как сюда так рано добрался? Ведь автобусы-то не ходят утром, только к вечеру.

– А я пешком пришел. Здесь же всего каких-то 18 километров, я в детстве в школу ходил за 7 километров, туда и обратно, в любую погоду. Так что 18 километров летом – это просто прогулка. Идти сейчас нужно, а то до заимки до ночи не доберемся.

Женька не знала, что сказать. Ладно, потом скажу, что никуда не пойду, решила она. В любом случае, нужно показаться в конторе, чтобы увидели, что она жива и здорова. А там видно будет, как отказаться от идиотской идеи идти в тайгу с уголовником.

Санька будто прочитал ее мысли:

– Пошли, за углом твоя контора.

Геологическая партия располагалась на соседней улице в обыкновенной избе. Там даже надпись была: «Геологоразведочная экспедиция Московского…» – дальше было отбито.

Все комнаты и коридоры были забиты какими-то мешками, ящиками, приборным оборудованием и прочими вещами, которые очень нужны на необитаемом острове, который как раз представляет из себя геологический лагерь, окруженный огромным океаном тайги. Разбирался со всем этим скарбом невысокий лысоватый человек с огромной амбарной книгой в руках. Он сверял наличные вещи с записями в книге. Санька заговорил первым:

– Алексеич, вот ваша студентка, Женька. Она приехала, живая и невредимая. Объясни ей, что вертолет полетит к геологам в среду или в четверг, а то она мне не верит. И скажи ей, что она четыре дня свободна (с субботы по среду включительно).

Алексеич оторвался от книги. Видно было, что он был рад передышке.

– Так, так, – строго сказал он, глядя внимательно на Женьку. – Что же ты так долго ехала? Ты должна была приехать вчера вечером на автобусе.

Женька объяснила, что она решила ехать на попутке, чтобы получилось быстрее. А задержки в пути были по техническим причинам. Алексеич почему-то не удивился тому, что 170 километров ехали почти 20 часов. Только пробормотал про себя, что тех, кто посоветовал ехать девчонке с Михалычем, причем с таким грузом, нужно ставить к стенке.

Тут инициативу опять перехватил Санька. Он объяснил, что городской всю жизнь человек ни разу не видел леса, тем более тайги, что есть возможность за эти четыре дня показать этому человеку все чудесные красоты здешних мест, угостить ее сибирской рыбой – и жареной, и копченой. Женька в глубине души надеялась, что Алексеич мудрый человек, и, конечно, объяснит Саньке, что эта затея – дурацкая. Почему-то Женька забыла, что эта дурацкая идея зародилась именно в ее ученой голове. Но Алексеич и не думал возражать. Наоборот, как истинный патриот своего края, он обрадовался, что посторонний, далекий человек узнает, что такое Якутия, как она необыкновенно красива.

– Да, – сказал Алексеич. – С каким бы удовольствием я пошел с вами, но не могу, срочно нужно сдать отчет о всех недосдачах начальству. Только смотрите, не опаздывайте, в среду до двенадцати часов чтобы как штык были на месте.

– Пошли к Михалычу, – только и осталось сказать Женьке. – Авдотья меня ждет на завтрак. Тебя, наверное, тоже пригласят.

При этих словах Санька посмотрел на Женьку как-то странно. Потом уже она поняла, что трудно в Сибири сказать что-нибудь более глупое и, пожалуй, даже обидное. Не принято там так говорить. Двери там открыты для всех – и для своих и, тем более, для чужих, то есть приезжих.

Но Женька все-таки очень надеялась, что Авдотья, как женщина, заявит, что не отпустит девочку в лес непонятно с кем (с уголовником, в данном случае). Может быть, все еще образуется само собой, надеялась Женька. Санька тем временем громко постучал в дверь, и, не дожидаясь ответа, вошел в избу (без всяких приглашений), сразу же громко заявив, что они страшно голодные и хотят есть. Авдотья почему-то бросилась к Саньке, обняла его, поцеловала в стриженую голову и стала о чем-то расспрашивать.

– Наверное, они хорошо знакомы, – подумала Женька. – А расспрашивает, верно, про тюрьму.

Рис. 3.3. А Женька полтора дня ничего не ела…

Наконец, Авдотья спохватилась и стала всех усаживать за уже приготовленный стол, ломившийся от пирожков, соленых огурчиков, капусты, рыбы – и жареной и вареной. Когда перед Женькой Авдотья поставила большую сковороду настоящего, горячего, пахнущего чем-то бесподобным мяса и еще к нему миску с пельменями, у Женьки дух захватило, и даже голова закружилась, похоже, в самом деле от голода. Все было бесподобно вкусно. Половины угощений Женька даже никогда и не видела и названий их не знала. Пирожки из черемухи или из таежной брусники не встречаются ни в Москве, ни на Украине. Да и таких рыбных пирогов Женька никогда не ела (муксун – это, как оказалось, название рыбы, а не вина). В разговоре выяснилось (пока нечетко), что Санька какой-то дальний родственник Авдотьи, детство у Саньки было не сахар (так поняла Женька) и Авдотья принимала какое-то участие в судьбе мальчика. Ничего, все расспрошу в дороге, подумала Женька, уже смирившись с неизбежным очередным приключением.

– Слушай, – сказал Михалыч Саньке. – Идите к заимке, что возле пруда. Туда собирался Мишка твой на выходные идти, рыбу ловить, вот там и пообщаетесь. И на гору ее обязательно сведи, только смотри, чтобы она от красоты такой там сознание не потеряла.

– Ладно, – деловито сказал Санька. – Соображу. Хватит есть, пора идти. Женька, иди переоденься. У тебя ведь есть брюки или штаны спортивные и теплый свитер? И возьми обязательно куртку.

Женька послушно все сделала. В общем разговоре она не участвовала, все больше ела и слушала. Только, улучив минутку, шепотом спросила у Авдотьи, не страшно ли с Санькой идти в лес? Авдотья, вроде не поняв, о чем Женька спрашивает, стала объяснять, что Санька знает тайгу как свои пять пальцев, что он из любого положения найдет выход, что более надежного человека нет, чем этот Санька.

– Ладно, – решила Женька. – Не буду говорить, чего я боюсь. А то решат еще, что я озабоченный в этом отношении человек. Как-нибудь справлюсь, если что.

Женька быстро переоделась. Брюк у нее не было. В конторе, в Москве, где она оформляла документы, ей сказали, что всю одежду для работы ей выдадут на месте. Так что она взяла только самое необходимое – теплые нижние вещи (поддевку), вату на 3–4 месяца, зубную пасту, кремы для лица и рук, лосьон, полотенца. Ехала в легком костюмчике, модном, с глубоким вырезом и короткой юбкой. В тайгу из ее вещей можно было одеть только модные брючки до колен и Сережкину теплую рубашку. Куртка, конечно, у нее была, а вот из обуви были только московские босоножки на каблуках, которые были совершенно непригодны для местных условий. Поэтому в Тынде пришлось забежать в магазин и купить на последние деньги первые попавшиеся не то тапочки, не то туфли, не то полукеды. Санька был в сапогах, в зеленых стройотрядовских брюках (как у студентов) и тоже в теплой клетчатой рубашке голубого цвета. По внешнему виду его невозможно было отличить от обыкновенного студента, что, конечно, Женька сразу отметила. Провизию им в дорогу Авдотья собирала сама – пирожки, рыба всякого вида, бутерброды с колбасой, яйца и вся остальная снедь – все это было аккуратно напихано в их рюкзаки. В общем, взяли все, что влезло. У Саньки рюкзак получился большой, у Женьки – намного меньше.

Наконец, когда уже было за полдень, они отправились в путь. Авдотья с Михалычем долго смотрели им вслед. Авдотья вздохнула, как-то озабоченно покачала головой.

– Чего ты? – встрепенулся Михалыч, почувствовавший какую-то неясную тревогу в этом вздохе. – Ребята хорошие оба, вроде друг другу подходят.

– Даже слишком подходят, – задумчиво ответила Авдотья. – Ты заметил, они даже глядят одинаково – как-то так серьезно, непросто. А ведь Санька-то с нее глаз не сводит, хотя и не глядит.

– Как это? – не понял Михалыч.

– Да так. Это бывает, когда кто-то на кого-то запал. Дай бог, все обойдется.

Глава 4. День первый, незапланированный маршрут

Итак, ознакомительная прогулка началась. Тайга подступала почти к самому поселку, но вначале тропинка была широкая и можно было идти рядом.

– Так что, ты правда поехала в тайгу из-за парня? – в который раз спросил Санька, у которого в голове не укладывалось, что такое возможно.

Женьке меньше всего хотелось говорить на такие сугубо личные темы, но хоть как-то отвечать все же надо было:

– Послушай, вот ты на вид не моложе меня, взрослый вроде человек. Ну, неужели ты в своей жизни ни разу не испытывал такого состояния, когда тебе бы хотелось бросить все, всех к чертовой матери и уехать куда подальше, хоть на край света? Неужели у тебя никогда такого не было?

– Было, – охотно отозвался Санька. – Это было тогда, когда мне срок впаяли. Вот тогда мне тоже хотелось куда-нибудь исчезнуть.

Женька промолчала. Ей совсем не хотелось изощряться в остроумии с этим, по-видимому, недалеким парнем. Она хотела идти молча, чтобы никто не лез к ней в душу.

Рис. 4.1. Начало этого необычного маршрута

– Что же ты не поехала на какой-нибудь курорт? Там бы и развлеклась, – не унимался Санька.

– Да мне эти курорты уже осточертели. Ведь я же не москвичка. Мой дом – на Украине, от Черного моря не очень далеко. Отец нас каждый год возил на море, у них там и ведомственный санаторий есть. И лагеря пионерские у нас в Крыму были.

– Значит, ты хорошо эту курортную жизнь знаешь?

Да, знаю. Там, конечно, весело отдыхать с друзьями – ходить в походы, вечером болтаться по набережной, вместе купаться и загорать.

Женька помолчала. Потом закончила:

– Но такая веселая курортная жизнь, с друзьями, у нас была только один год. Обычно мы ездили только своей семьей. Тоже было неплохо.

– А почему в этом году нельзя было опять с друзьями поехать? – собеседник оказался любопытным.

Женьке отвечать явно не хотелось. Не любила она рассказывать о своих проблемах. Хотя незнакомым людям обычно рассказывать как-то легче:

– Понимаешь, этот «веселый» отдых с друзьями случился у нас после моего первого курса. Когда мы отдыхали на море, к нам приехал Олег, друг моего брата.

– А брат у тебя кто такой?

– Он тоже студент, только учится в МГУ (Женька не стала объяснять, что такое МГУ – аборигенам это ни к чему). Так вот, отец сразу решил, что Олег приехал из-за меня, что он хочет на мне жениться, ну и так далее… Короче, родители не приветствовали «отдых с друзьями».

Санька хмыкнул:

– А ты что?

Видно было, что Женьке неприятно рассказывать об этом, и говорит она лишь для того, чтобы отвязаться:

– Я честно ответила, что мы просто друзья. Так вот, это лето мы провели чудесно! В нашей компании еще прибавились знакомые студенты, и нам было по-настоящему здорово. Никто ни за кем не ухаживал, никто не уединялся. Все болтались вместе по всем удовольствиям, все были довольны, – Женька вздохнула и замолчала.

– А «удовольствия» у вас какие были?

– Только духовно-оздоровительные, т. е. бесплатные – мы не «золотая молодежь», денег ни у кого из нас не было. Хватало только на квас и мороженое. Ну, а купание в море, походы на Генуэзскую крепость, в Новый Свет, игра в настольный теннис – это все было бесплатно. Да и родители были начеку…

Санька для приличия помолчал. Но Женька, понимая, что закончить все-равно придется, продолжила:

– В настоящее время Олег уже кончил институт и работает где-то под Москвой.

– Так ты замуж не вышла?

– Нет.

– Почему?

– Не смогла. Что-то не то. Одной дружбы мало.

– Так и сказала?

– Нет, не решилась. Думаешь, так просто человеку отказывать? Я Олега очень уважала, он был настоящим другом. Я свалила все на отца. Мол, он категорически против, ведь мне только исполнилось восемнадцать лет, только начала учебу и так далее. Ну, в общем, говорила все то, что говорят в тех случаях, когда не хотят брать ответственность на себя.

– Ну и что, Олег так и уехал?

– Да, он, конечно, понял, что не в отце дело. Я себя до сих пор считаю виноватой перед ним. И никогда себе этого не прощу.

– Чего не простишь? – не понял Санька.

– Того, что так весело смеялась, когда он меня смешил, за то, что спрашивала его постоянно, как решать задачки, спрашивала, как думать. За то, что пригласила его отдыхать вместе с нами, да и поцеловались мы пару раз, уже после Крыма.

– Ну, знаешь, – уже не так насмешливо сказал Санька. – Ты не можешь запретить себе быть такой, какая ты есть. И ругать себя за то, что тебе нравятся умные люди, а не глупые. И ты смеешься, когда тебе смешно. Успокойся. Это не преступление. Хотя, конечно, могла бы и не целоваться. Впрочем, все бабы так поступают, потому что стервы.

– Вот именно, – уже более спокойно сказала Женька. – Поэтому ехать туда в этом году, одной с родителями, мне не очень-то и хотелось – пришлось бы изображать благополучие, делать вид, что все хорошо, когда все опять плохо. Даже не знаю, что хуже – когда тебя любят, а ты – нет, или наоборот? Нет, на курорт невозможно было ехать. Я решила лучше поработать. Тем более, что отец всегда говорил, что всякие нервные болезни лучше всего лечатся физическим трудом на свежем воздухе. Наверное, поэтому они меня и отпустили. Отец, наверное, настоял, чувствует, что мне это нужно.

– Так, но я не понял насчет того, что «тебе опять плохо». Ты же сказала, что у тебя есть жених и он тебя ждет. Почему тогда «плохо»? Или сочинила себе жениха, чтобы не приставали?

– Да нет, не сочинила, – голос у Женьки дрогнул.

– А как же зовут твоего нынешнего жениха? И кто он такой? Чем занимается?

– Валера. Он такой же студент, как и я. Мы учимся в одной группе.

– Живете вместе?

Женька задумалась:

– Мы живем в одном общежитии, даже на одном этаже. Если ты имеешь в виду интимные отношения, то их не было. Я даже не знаю, к кому из нас они заходили – Валера со своим товарищем Колей.

– А зачем они приходили? – спросил Санька, любивший, по-видимому, во всем ясность.

– Да за чем угодно. То просят вилку, то ножик, то одну картофелину, то конспект переписать, то спички, то учебник. Короче, все, что придет в голову. Валерка всегда обращался не ко мне, ну и я с ним не разговаривала. Девчонкам моим они здорово надоедали, особенно аккуратной Кате. Конечно, неудобно, когда мальчишки все время толкутся в комнате – ни прилечь на кровать нельзя, ни развесить белье сушиться, ну и прочие мелочи жизни. Мне, конечно, было полегче, я ведь привыкла к такой сумбурной жизни, учитывая что первый семестр я прожила в веселой кампании с третьекурсницами.

– Просто так приходили и все? – Санька, когда жил в общаге, к девочкам заходил только по их просьбам – что-нибудь починить, помочь, объяснить.

– Я не знаю, честно. Один раз я все-таки не выдержала. Валера как-то взял Ингу за руку и что-то ей стал рассказывать, потом ушел. Коля задержался, и я, взбешенная до предела, тихо и злобно прошипела ему, чтобы Валерка в нашей комнате больше не появлялся – если ему нужно Инге ручки целовать, пусть это делает в другом месте. Хлопнула дверью перед ошарашенным Колей так, что стекла во всей общаге задребезжали.

– Ты такая ревнивая? Ничего себе! Надо, на всякий случай, подальше держаться. Ну, да ладно. Так чем это происшествие закончилось? – Санька не мог сдержать ухмылки.

– А ничем, через неделю Коля попросил у меня конспект по урматам, я сказала, чтобы он зашел. Ну, они опять заявились вместе. И все пошло так же, как и раньше.

– Так я не понял, с какой же радости ты решила, что у тебя жених есть? Ничего себе фантазия у тебя. Или еще кто-нибудь существует?

Женька тяжело вздохнула, нехотя все же пояснила:

– Нет, больше никого нет. Но, понимаешь, когда я уезжала, мне устроили прощальный ужин – мои девчонки, ребята из группы…

Говорить дальше Женьке не хотелось, опять подступила ноющая боль, тихонько заныло сердце. Закончила кратко:

– В общем, когда уже все почти разошлись, Валера вернулся в комнату, где я на минуту задержалась одна, и поцеловал меня.

Но это уже было слишком. Даже для Саньки, который на своем веку повидал много чего. Он даже остановился:

– Так, все равно не понял. Значит, ты считаешь, что если тебя кто-то один раз поцеловал, значит, обязан жениться?

– Разве это не естественно? Ведь никто же не заставлял, не просил… – Женька спросила это тихо, как будто сама хорошо знала ответ. Санька даже рассердился – есть же все-таки предел человеческой глупости:

– Интересно было бы посмотреть, как он тебя провожал, наверное, говорил, чтобы берегла себя? Тяжести не носила? А, кстати, провожать то он тебя поехал? Чемоданчик твой нести предложил? Ведь тебе, наверное, в аэропорт нужно было ехать. Причем, как я понял, ночью?

– Нет, не поехал. Сережа проводил. Тоже радости особой не чувствовалось. Ведь он отказался меня в свою экспедицию устроить. Говорил, что не смог. Неправда, если бы хотел, то смог бы. А там, в аэропорту, когда ночью меня отправлял к черту на кулички, наверное, стыдно стало. Все-таки очень далеко…

Санька не собирался ее утешать (дуру набитую), но как-то само собой вырвалось:

– Не переживай, никто тебя здесь не обидит, все будут только помогать, вот увидишь.

Он сказал это так уверенно, что Женьке стало совсем спокойно. Даже уголовник был не опасным, а у отпетого алкоголика оказалась прекрасная жена, готовившая удивительные кушанья. Чудеса, да и только! Так размышляла Женька, стараясь не сильно отставать от размеренно шагавшего Саньки.

Но не прошло и часа пути, как Женька запросилась отдохнуть. Сказывалась беспокойная ночь, к тому же Женьке натирали ноги новые тапочки-полукеды, которые пришлось купить в Тынде. То ли они были малы, то ли велики, но идти было тяжело. Санька нехотя согласился:

– Только недолго, пятнадцать минут, не больше, иначе засветло не дойдем. Сейчас будет поляна, там и передохнем.

Выйдя, наконец, на полянку, Женька застыла – никогда она не видела ничего подобного! Маленькая зеленая поляна была окружена со всех сторон огромными могучими соснами и елями. Таких могучих деревьев Женька никогда в жизни не видела. Зачарованная, она тихо опустилась на траву. Увидела знакомые сиреневые кусты иван-чая. Прислонившись к могучему дереву, расслабилась. Во всем теле ощущалась какая-то физическая боль – то ли от проклятой обуви, то ли от тяжелой ночной дороги, то ли сказалась еще не выветрившаяся усталость от занятий, досрочных экзаменов. К тому же, то ли от разговоров, разбередивших душу, то ли от нахлынувшего вдруг чувства острого одиночества, подступила такая душевная боль, что Женька тихо застонала. Закрыла глаза. Так хотелось броситься на траву и заплакать во весь голос, но слез не было. Была дикая, опустошающая усталость, даже руки не поднимались, висели, как безжизненные плети.

Санька плюхнулся рядом, хотел что-то сказать, но, увидев Женькино потерянное, так резко осунувшееся лицо, ничего говорить не стал. Молча дал ей флягу с водой. Она кивнула в знак благодарности, смочила руки, вытерла платком лицо.

– Растянись во весь рост на траве, легче станет, – посоветовал Санька. Женька послушалась и, вытянувшись возле могучей сосны, зажмурила глаза. Солнце светило так ярко, что небо было видно даже через опущенные ресницы – синее-синее.

Санька тоже лег на траву, только так, чтобы лицо было в тени, заложил руки за голову и молча наблюдал за белыми облаками, которые медленно двигались по действительно ярко-синему небу.

Женька хотела что-то сказать, но не хватило сил, смогла только подумать:

– Слава Богу, не лезет с дурацкими утешениями, как хорошо, что вокруг так тихо…

Так лежали они минут пятнадцать. Женька, вдыхая глубоко-глубоко удивительно чистый воздух, чувствовала прямо физически, как к ней возвращается покой, уходит боль, и физическая, и душевная.

Санька же, поглядывая на неподвижное тело, лежащее без признаков жизни на траве, уже стал немного раскаиваться в затеянном предприятии:

– Там Мишка уже небось полно рыбы наловил, а я тут валяюсь без дела. Совсем больная девица, толку от нее никакого, не нужно было никуда идти.

Рис. 4.2. Кипрей растет везде, из него готовится целебный иван-чай

Какого «толку от девицы» думал получить Санька, он и сам не знал. В принципе, никто его не заставлял не спать ночь, с восходом солнца тащиться восемнадцать километров к базе экспедиции. Санька сам не мог объяснить своего поведения, и это его раздражало. Он по жизни не выносил никаких неясностей, всегда четко ставил задачу, планировал решение этой задачи и выполнял ее. Здесь же все было непривычно, начиная с самого знакомства с этой на вид строгой, непонятной девчонкой.

– Ладно, – утешил себя Санька. – Хоть с Мишкой повидаюсь, душу отведу, сто лет не виделись.

Мишка был самый закадычный друг Саньки. Они учились в одном классе, сидели на одной парте. Сдружила ребят любовь к технике – с детства они конструировали разные замысловатые механизмы, для чего искали на местных свалках элементы от старых машин и ненужные никому технические детали. У Мишки отец, получивший большую контузию на войне, вернулся домой еще до победы, умер почти сразу после возвращения, еще до рождения Мишки. Когда умер Санькин отец, мальчишки сдружились еще больше. Очень любили они уходить в дикие места, удить там рыбу, мастерить плоты, маленькие лодки, шалаши. Их любимым местом была как раз та самая заимка, к которой и направлялись наши путешественники.

Конечно, Саньку раздражало Женькино, как ему казалось, «разнеживание». Но, тем не менее, он сразу откликнулся на тихий, слабый голос, звавший его:

– Санька, ты даже не представляешь, как я тебе благодарна…

– Это еще за что? – искренно удивился Санька.

– Ты знаешь, я все время думаю о том, что ты мне тогда сказал, на подножке грузовика…

– А что я такого сказал? – еще больше удивился Санька.

– Ты сказал о самом главном, что должен понимать и знать каждый человек. А я не понимала. Мне пришлось ехать за шесть тысяч километров в этот дикий край, чтобы какой-то случайный встречный Санька мне объяснил, что такое любовь.

Пропустив «случайного встречного», Санька запротестовал:

– Э, стой, я не мог тебе ничего про любовь говорить, у меня даже слова такого в лексиконе нет, это ты не сочиняй, пожалуйста.

– Ты прямо этого, конечно, не сказал. Но мысль высказал о том, что любовь – это прежде всего забота! Господи, ведь это же совершенно очевидно! Нельзя любить девушку и в то же время спокойно наблюдать, как она уезжает неизвестно куда. Я, как дурочка, сделала вид, что этого не понимаю, размечталась о счастье, была как одурманенная этой своей любовью. Спасибо тебе за то, что ты просто назвал вещи своими именами. Хотя сделал это довольно безжалостно. Но так мне и надо. Пора уже самой понимать такие вещи.

– Да я просто разозлился из-за того, что ты отказалась со мной идти на танцы. Подумал, что ты много о себе воображаешь. Терпеть не могу таких «неприступных» в кавычках. Обычно такие девицы ищут себе кого побогаче или повыгоднее. А ты что, не такая, что ли? – Санька насмешливо смотрел на Женьку, абсолютно уверенный в своей правоте. Ну, не уважал он женскую породу, уж тут ничего не поделаешь, так он был устроен.

– Я не такая. Хотя думай, что хочешь, мне все равно. Только я тебе хочу сказать, Санька, что я тебе очень благодарна еще и за то, за то, что ты вытащил меня сюда, в лес.

– Во-первых, не лес, а тайга. А во-вторых, я тебя не вытаскивал никуда. Ты сама напросилась.

– Я сдуру сболтнула. Я не хотела идти, боялась.

– Чего?

– Это не важно. Ты даже не представляешь, как мне здесь хорошо. Спокойно. Тихо. Мне нигде не было так хорошо, как здесь, в лесу. Так хорошо бывает только дома. У меня такое чувство, будто я у себя дома.

Женьке действительно стало легче – то ли правда подействовал чудодейственный воздух, то ли мягкий местный мох обладал успокаивающими лечебными свойствами. Выпив воды, пошли дальше. Санька, не удержавшись, сказал Женьке, что она плохо выглядит – бледное лицо, впалые щеки, невеселые глаза.

Женька ответила не сразу:

– Я просто устала… Я только сейчас поняла, как я устала. Вечно куда-то бегу, бегу… Потому, что я всегда боюсь куда-нибудь опоздать: на лекцию, на экзамен, на автобус… Причем все время нужно быть начеку, следить за собой – за своими словами, за своим внешним видом, держать голову вверх и изображать, что тебе все дается легко и тебе плевать на всех. Мне трудно изображать равнодушную, спокойную, умную. Я совсем не такая.

– А какая?

– Ну, такая, как сейчас. Говорю, что думаю, делаю, что хочу.

– Ну, а там тебе кто мешает?

– Там я одна девочка в группе. Мальчишек тринадцать, а я одна. Причем большинство – москвичи, закончили всякие спецшколы, с физ. – мат. уклоном. У них были прекрасные учителя по физике и математике, многие даже в олимпиадах участвовали.

– Это в школе, что ли? – не выдержал Санька.

– Да, некоторые даже дипломы о победах имеют.

– Ну, это чепуха. Олимпиадные задачи легкие. Я их решал, – Санька сказал это так обыденно, как о чем-то всем доступном и привычном.

– Ты решал? – изумилась Женька. Для нее, честно говоря, олимпиады были сложноваты, она выше городской не проходила.

– Представь себе. Но я только в школьной и областной участвовал. Школьную решал 15 минут, областную – 30.

– И что? Все решил? – Женька все-таки не верила.

– Конечно. Говорю – легкие задачи. Во всех олимпиадах по физике и математике, в которых я участвовал, я везде первое место занимал. Легко. Я бы любую олимпиаду выиграл. Хоть в космосе, с инопланетянами, – Санька говорил так уверенно, что Женька даже рассердилась:

– Врешь, не верю. Почему же ты дальше областной не пошел? – Женька никак не могла поверить Санькиным словам – в их маленькой школе, где не хватало учителей по некоторым предметам, просто участие в олимпиаде уже было подвигом. Но Санька отвечал, как ни в чем ни бывало:

– У нас не каждый год проводились олимпиады. А когда проводились, я не всегда участвовал. В последнем классе мать в областную больницу как раз положили. Операция у нее была, тяжелая. Не поехал никуда, жаль, конечно.

Женька все же никак не могла в это поверить:

– Врет, наверное, – подумала она и тут же забыла об этом.

Некоторое время шли молча. Женька, после неприятных воспоминаний, угрюмо молчала. Саньке надоело молчать:

– Ну, а на какие средства ты живешь? Какая у вас стипа?

– Я не получаю стипендию. У меня больше ста рублей на человека в семье приходится – я считаюсь обеспеченной. Хоть одни пятерки получу, все равно стипендию не дадут – не положено.

– Где же ты деньги берешь?

– Родители высылают. Каждый месяц по семьдесят рублей.

Санька изумился. По местным меркам это была большая сумма.

– Куда же ты эти деньги тратишь? Небось, на наряды всякие, или по ресторанам любишь ходить?

– Да нет, больше всего уходит на косметику.

– Как, семьдесят рублей на косметику? – ошарашенный Санька даже остановился. – Не понял, что же это такое надо покупать, и, главное, для чего? – Санька искренно недоумевал. Девица вроде не урод, даже симпатичная, все на месте, глаза красивые, брови тоже, нос нормальный, что еще надо?

– Как? – в свою очередь возмутилась Женька. Она возмутилась так, что тоже остановилась. Уперев руки в бока, на повышенных тонах, начала:

– Ты разве не видишь, сколько у меня дефектов на лице? У меня лицо, можно сказать, сплошь состоит из дефектов, неужели ты этого не видишь?

– Нет, – честно признался Санька, не успевший сообразить, что нужно говорить в таких случаях.

– Ну, ты даешь, – Женька от возмущения даже потеряла на минуту дар речи. – Ты посмотри, посмотри поближе, это же не лицо, а одно сплошное несчастье.

С этими словами Женька сбросила свой рюкзачок, осмотрелась и, увидев на обочине небольшой валун, подбежала и встала на него, знаками подзывая Саньку подойти поближе, чтобы было удобнее рассматривать «безобразные дефекты».

Санька послушно уставился на щечки, которые от возмущения порозовели, на идеальную гладкую кожу на лице, не имеющей даже намека на какие-либо морщинки, на нежные губы, гневные темно-серые глаза, которые ему приглянулись еще в кабине грузовика. Сейчас, глядя в эти глаза вблизи, они нравились Саньке еще больше.

– Смотри внимательно, – Женька подняла руку вверх, как учительница, вдалбливающая нерадивым ученикам очевидные истины. – Первый дефект, самый очевидный – это ресницы. Ты видишь, какие коротенькие у меня реснички? Как у поросенка. Даже у тебя ресницы длиннее. Ну. вот скажи, пожалуйста, зачем тебе такие длинные ресницы? А? Зачем? – у Женьки от обиды даже голос задрожал.

– Да я-то тут при чем, мне все равно, какие у меня ресницы, – действительно, как школьник, начал оправдываться Санька. Хотя ему как-то по жизни почти никогда не приходилось ни перед кем оправдываться.

Женька с жаром продолжала:

– Второй дефект – у меня очень маленькие глаза. Глаза у женщин должны быть большие, с длинными ресницами. Если этого природа тебе не дала, значит, все это нужно нарисовать.

Тут Санька не выдержал:

– Ха, это ты имеешь в виду тушь для ресниц? Так я ее недавно покупал, мне нужна была щеточка, почистить механизм один. Так я знаю, сколько стоит эта тушь – 35 копеек. Так это не так уж и много. А глаза наши девицы обыкновенными карандашами рисуют – тоже невелики затраты.

– Так это у вас. А в Москве вся косметика импортная. Та же тушь для ресниц продается в изящном флакончике, с кисточкой на длинной ручке. Она уже жидкая, не надо ничего разводить, щеточка очень удобная, аккуратная. Стоит, соответственно, дорого – 3 рубля 50 копеек. А глаза рисуют тоже не карандашами «Живопись», а кисточкой, которая продается тоже во флаконе вместе с краской для подвода глаз. Тоже очень удобно, ярко, аккуратно. Еще тени для век нужно иметь, причем разных цветов.

– Это зачем же разных? – опять не понял Санька. – Вы что же, на ярмарках обретаетесь, или в маскарадах участвуете?

– Тени предназначены для ежедневного употребления, – Женька терпеливо объясняла Саньке «урок» как недоразвитому ученику. – Цвет выбирается в зависимости от того, куда ты направляешься. Если в институт – цвета поскромнее (серые, голубые), если туда, где тебя не знают – можно намазать все, что угодно: с блестками, с орнаментом каким-нибудь. В общем, все, что придет в голову.

Санька, абсолютно не переносивший подобных «бабских» разговоров, на этот раз почему-то слушал с интересом. Женька вдохновенно продолжала:

– Но это только глаза. А ведь еще нужна помада для губ – тоже разная, для всех случаев жизни. Пудра нужна обязательно, всем – и компактная и обычная. Компактная – дорогая, но она совершенно необходима, все время под рукой должна быть. Эти пудры сильно отличаются по своему качеству и упаковке – цены могут отличаться в сотни раз. Эти компактные пудры делаются иногда в таких замысловатых коробочках, что не сразу и догадаешься, как их открывать. Хочешь попробовать открыть мою пудреницу? Я ее недавно в «Лейпциге» купила.

– В каком еще Лейпциге? Это в Германии, что ли? – Санька явно был не в курсе насчет модных столичных магазинов.

– Да нет, это магазин в Москве так называется, там продают немецкие товары, он на Ленинском проспекте находится. Там мы обычно косметику и покупаем, но там и других товаров хороших много, немецкого производства.

Женька не стала объяснять малознакомому человеку, далекому от цивилизации, что в основном в Лейпциге женщины любых возрастов добывали прекрасные немецкие бюстгальтеры. Порывшись в своем рюкзачке, Женька достала из его бокового кармашка бирюзового цвета коробочку, сделанную в виде большой изящной раковины. В центре раковины была расположена роза нежного кремового цвета – тоже очень искусно сделанная из какого-то металла. Никаких признаков замка не было видно. Санька взял в руки замысловатую вещицу, стал внимательно рассматривать ее со всех сторон. Потом аккуратно, легонько нажал в середину розы – коробочка и открылась. У Женьки даже глаза заблестели от восторга:

– Как ты догадался? Никто с первого раза не догадался, ты первый. Санька, ну скажи, как ты понял, что нужно нажать?

– Да очень просто. Никаких следов от замочков нет, значит, там пружинка. А поскольку фигура симметричная, то ясно, что давить нужно в середину. Ну, так что, продолжать свою лекцию будешь?

– Конечно. Слушай дальше. Есть вещи, без которых совершенно невозможно обойтись, например, мне.

– Интересно, чем же ты от других отличаешься? – опять заинтересовался Санька.

– У меня очень тонкие волосы, поэтому мне нужно накручивать волосы на бигуди после каждого мытья головы, и потом, когда волосы высохнут, обязательно побрызгать волосы лаком для волос. Тогда, при пышной прическе, мое лицо становится хоть немного привлекательнее. Поэтому именно мне совершенно необходим лак для волос – я его покупаю на самые последние деньги, даже если не остается на еду.

– Насчет «хоть немного привлекательнее» – это ты на комплимент напрашиваешься, или как? – решил все-таки уточнить Санька.

– А ты что, не видел красивых женщин? Я тебе уже полчаса объясняю, как должна выглядеть настоящая женщина. Я по любому параметру не подхожу. Но меня это мало трогает, я особенно не страдаю…

– Как же ты здесь, в тайге, собираешься жить? – искренно удивился Санька, пропустив мимо ушей «нестандартные параметры», посчитав это очередным столичным вывертом. – Ведь геологический сезон длится месяца три-четыре, причем скоро комары пойдут и мошка – это такая дрянь, которую нездешние с трудом переносят. Забудешь и про косметику, и про раскраски свои.

– Ну, краситься здесь совсем необязательно – я ведь рабочей буду, физическим трудом придется заниматься, не до косметики будет. А лак для волос – вот он, в рюкзачке лежит. Кстати, мне можно будет голову помыть на вашей заимке?

– Конечно. Только бигудей у меня нет.

Женька засмеялась:

– И не надо. Мои бигуди тоже в рюкзачке, эти атрибуты всегда со мной. Кстати, я еще не сказала про разнообразные кремы, лосьены, духи, и многое другое. Я перечислила только то, что совершенно необходимо. Сам видишь, что денег нужно много на все это.

Женька так горячо доказывала невозможность жизни без косметики, что Санька невольно улыбнулся, подумал:

– Ну вот, вроде ожила. – Сам сказал:

– И это ты каждое утро накрашивалась перед своими уроками? Это все для того, чтобы мальчишкам понравиться?

Женька, немного задумалась:

– Даже не знаю, что сказать. Я еще в школе привыкла к косметике, просто я себя чувствую увереннее, когда у меня вид подтянутый, аккуратный. Не переношу неряшливых женщин, да и мужчин тоже, если честно.

– А мальчишки хоть замечали твои труды?

– Да ты что, конечно, нет. В группе ни одного взрослого, все мои сверстники, почти дети. Они ко мне даже подойти боялись. Наедине охотно разговаривают со мной как с человеком, вопросы задают, сами что-то о себе рассказывают. Но как только появляется кто-то третий, сразу отбегают от меня, как черт от ладана. Боятся, наверное, что смеяться будут, дразнить «жених и невеста», как дразнятся маленькие дети. На первом курсе на лабораторных занятиях один говорит другому: «Если ты будешь идиотничать, то я с тобой делать работу не буду. Будешь лабораторку с Женькой выполнять». Идиотничать – значит дурачиться, ну, это у нас так говорят. Тот сразу перестал дурачиться. Конечно, я никак не реагировала на эту, по их разумению, веселую шутку, но проплакала из-за этого всю ночь – они, оказывается, меня каким-то страшилищем представляют, которым пугать нужно.

Санька отвернулся, чтобы Женька не увидела, как он с трудом сдерживает смех:

– Может быть, они не думали, что ты услышишь?

– Так я рядом сидела.

– Ну, и что ты после этого сделала?

– Я перестала с ними здороваться. Вообще. Иду мимо, как через пустое пространство, молча. Не знаю, что они думали. Мне было очень тяжело. Не хочу даже вспоминать.

– Как же не боялись Валерка с Коляном приходить? (Санька переиначил Колю на свой лад).

– Так они же никому об этом не рассказывали. И я, конечно, тоже.

Женька задумалась, о чем-то вспомнила:

– Но, на самом деле, они, конечно, какой-то интерес ко мне испытывали. Вот, например, совсем недавно, месяц назад, был такой случай.

Санька с удовольствием приготовился слушать – ему было и смешно и интересно узнавать о чудачествах столичных умников.

– Так вот, – начала Женька. – Когда пришла весна и стало тепло, я сидела на лавочке возле института – день был чудесный, поэтому я пришла на лекцию пораньше. Рядом плюхнулся наш Севка, ну, из нашей группы. Разговорились. Вдруг видим – вышел из института преподаватель, а на поводке у него – огромный лохматый пес.

– Во, смотри, какая собака, – Севка от восторга даже вскочил. Мне лень было вставать, восхищаться, так хотелось посидеть спокойно на солнышке.

– Подумаешь, – как можно равнодушнее сказала я. – Обычная большая собака (хотя было видно даже идиоту, что собака из самых породистых). Вот доберман-пинчер – это собака, о которой можно мечтать. Я себе обязательно добермана куплю.

Рис. 4.3. Доберман-пинчер. По сравнению с другими собаками, доберман настоящий аристократ, или, как говорят – собака с голубой кровью

Женька остановилась, вздохнула:

– Зачем я это сказала, до сих пор не могу понять, ляпнула просто так, первое, что пришло в голову. Севка умчался на лекцию, ну, и я потихоньку пошла туда же. А лекции нам обычно читали в больших аудиториях, сделанных амфитеатром. Поскольку я немного опоздала, то плюхнулась на последний верхний ряд, все мои мальчишки сидели ниже. И тут началось. Один из наших парней, сидевший прямо передо мной, все время вертелся, явно чем-то встревоженный. Наконец, по-видимому, не выдержав, обернулся ко мне и шепотом спросил:

– А почему тебе доберман-пинчер нравится?

Сидящие поблизости ребята, как по команде, все обернулись в мою сторону. Все напряженно ждали ответа. Я была в шоке. Что говорить? О чем говорят в таких случаях?

Санька не понял:

– А почему не сказать правду? Действительно, почему тебе нравится доберман?

Женька устало и с укоризной посмотрела на него:

– И ты туда же?

Санька удивился:

– Не понял, в чем дело? Что за тайны мадридского двора?

– Да просто я никогда в жизни не видела этого несчастного добермана-пинчера, только примерно представляла, и то смутно, что он больших размеров. В нашем городишке не то что добермана, обычных собак не видно было. Не принято было у нас собак заводить, тем более больших и породистых.

– А кто тебя за язык тянул?

– Ну, ляпнула, просто так, кому это нужно знать, какие мне собаки нравятся? Я же у них как пустое место – так мне казалось.

– Интересно, как ты выкрутилась. Призналась?

– Ни в коем случае! С важным видом говорила общие фразы: хорошей породы, якобы они выносливые, привыкают к человеку, ну и прочие ничего не значащие фразы. Избегала подробностей. Мне дотошные москвичи, которые все знают, сами же все и рассказали. Какие у доберманов особенности, описали все их недостатки и достоинства, жаль только, что фотографию не показали – хоть бы посмотрела на «любимую собачку». Один москвич, Витя Буров, предложил даже помочь приобрести щенка добермана – у него есть знакомый, связанный с собаководством. Тут же мне и объяснил, что щенка нужно брать с родословной, ну и массу других деталей.

– А тут что придумала?

– А зачем? Я спокойно, разумно отвечала, что пока я собаку заводить не могу, в общаге ее негде держать, а вот потом – обязательно куплю. Признаться, я не ожидала такого жгучего интереса.

Санька шел, усмехаясь, о чем-то думая. Некоторое время шли молча. И опять Женька:

– Слушай, Санька, а ты-то знаешь, как доберман-пинчер выглядит? Ты видел их когда-нибудь?

– Видел. У отца сослуживец как раз имел добермана. Мы, когда в Хабаровске жили, ходили к нему в гости, там я его и видел. Огромный пес, гладкий, без шерсти, без хвоста.

Так незаметно они прошли целый час. Дорожка стала узкой, и Санька теперь шел впереди, а Женька – сзади.

Санька все больше привыкал к этой угрюмой с виду, немногословной девчонке, так обстоятельно и четко отвечающей на все вопросы.

– Наверное, следы технарского обучения, – подумал Санька. Решил уточнить:

– А на кого ты учишься?

– У меня будет диплом инженера-физика по специальности ядерная физика.

– Чего, чего? Какая физика?

– Ядерная. Ну, это долго объяснять. Видел фильм «Девять дней одного года»? Вот это и есть примерно моя будущая работа.

– Кино хорошее, видел. Но что-то на физика ты не очень похожа. Ты сможешь собрать транзистор?

Женька насупилась:

– Нет.

– А если свет в доме погаснет, сможешь починить проводку? – упорно, уже немного с издевкой, продолжал Санька.

– Нет, не смогу. Это не мой профиль.

После чего Санька искренно возмутился:

– Как же ты можешь называться физиком, если понятия не имеешь о самой простой физике? Шла бы лучше в какой-нибудь кулинарно-молочно-текстильный институт, может, пользы бы больше было.

Женька аж побледнела от возмущения. Ответила неожиданно резко и зло:

– Не ты мне будешь диплом выдавать, и не тебе судить, могу я быть физиком или нет. Ты, небось, какой-нибудь зоотехник у доярок, так вот тебе вообще никакой диплом не нужен. На твоей работе ума не надо, судя по твоим высказываниям. И еще. В доме лампочки всякие и другие электроприборы чинят мужчины, независимо от того, какая профессия у мужа или жены.

В таком же духе ответил и Санька:

– Ну, я и говорю, что твой диплом – фуфло. Да к тому же еще и инженер! Ничего не понимает ни в физике, ни в технике, причем и не хочет понимать. Уж лучше зоотехником хорошим быть.

– Вот и будь зоотехником, а я как-нибудь со своей профессией сама разберусь.

Женька разозлилась. Еще не хватало ей выслушивать разглагольствования какого-то провинциального зоотехника (Женька понятия не имела о том, кем работает Санька, просто зоотехник – первое, что пришло ей в голову). Хотя, конечно, доля истины в его словах была. И это раздражало больше всего.

Некоторое время шли молча.

– А твои подружки, с которыми ты живешь, тоже «физики»?

– Да.

– Такие же, как ты?

– Ага.

Женька решила не связываться с этим самоуверенным уркой:

– Пускай думает, что хочет, еще не хватало нервы себе трепать.

Рис. 4.4. Хочу как они. Фильм «Девять дней одного года»

Дальше шли молча, изредка перебрасываясь отдельными фразами. Когда встречалось поваленное дерево или канава, Санька молча подавал руку, и Женька опиралась на нее. Санькина рука была сильной и твердой, и Женьке это почему-то нравилось. Саньку же поражало то, что Женька так серьезно отвечает на все вопросы, даже провокационные, на какие и отвечать-то не следует. Причем, нетрудно было догадаться, что она абсолютно не умеет врать. Если не знает, честно говорит, что не знает. Женька тоже иногда задавала Саньке вопросы. Но Санька был не разговорчив, на вопросы о себе отвечал неохотно, предельно кратко.

Чем дальше они уходили в лес, тем тоньше становилась тропинка. Женька шла по незнакомым ей местам, постоянно останавливаясь, чтобы полюбоваться огромными деревьями, причудливыми пнями, редкими цветами. Саньку это немного напрягало – на заимке его друг уже, наверное, ведро рыбы наловил, а ведь еще нужно на лодке успеть порыбачить. Наконец, он не выдержал:

– Женька, что ты все останавливаешься и озираешься по сторонам? Нам нужно идти быстрее, чтобы засветло добраться до места.

Женька вдохнула полной грудью непривычный для нее воздух:

– Санька, но ведь здесь, в этом лесу воздух такой прекрасный, и деревья удивительные, и все остальное. Ты не представляешь, какое я испытываю наслаждение, глядя на эти деревья, цветы, траву и все остальное.

Санька остановился у какого-то большого куста, чтобы выломать для Женьки большую палку, в надежде, что процесс продвижения вперед ускорится. Срезая своим большим ножом ветки, насмешливо спросил:

– А ты не пробовала испытывать наслаждение каким-нибудь другим способом, кроме рассматривания деревьев?

Женька нахмурилась, насторожилась:

– Это ты про что? Что ты имеешь в виду? Выражайся, пожалуйста, поточнее.

Санька с готовностью ответил:

– Ну, например, человеческие отношения…

– Это ты имеешь в виду животные страсти, что ли? – Женька сказала это таким презрительным голосом, что можно было не спрашивать о ее отношении к этим самым «животным страстям». Чтобы в зародыше прекратить разговоры на «непристойную» тему, Женька миролюбиво добавила:

– Ты смеешься надо мной потому, что ты ко всей этой красоте привык, и уже не можешь испытывать чувство восторга. Ты в этом не виноват. Так же как я не виновата в том, что не могу не испытывать счастье, рассматривая, как ты говоришь, деревья. Я влюбилась в эту северную природу сразу, она мне «по сердцу», как говорят в народе.

Говоря это, Женька пристроилась на пенек:

– Впрочем, быстро идти мне сложновато в моей обувке, ты уж извини, я рассчитывала, что мне сразу сапоги выдадут. Мне в голову не могло прийти, что я буду путешествовать по тайге в своих московских босоножках. Я этого не планировала.

– Ладно, – сдался Санька, сам любивший и тайгу, и заимки, и быстрые речки с прозрачной водой. – Я тоже никуда не собирался идти. Значит, у нас с тобой получился такой незапланированный маршрут. Пошли все-таки хоть как-нибудь, придем уже как получится.

Тронулись дальше. Вдруг Женька остановилась. Сказала очень решительно:

– Санька, я давно хочу задать тебе один вопрос.

– Чего тебе? – неприязненно и грубо ответил Санька. Сам зло подумал:

– Начнет сейчас выяснять, за что сидел. Не буду отвечать, пошлю ее подальше, лучше матом, пусть привыкает.

Также решительно Женька продолжила:

– Скажи пожалуйста, в твоем большом рюкзаке не найдется случайно чего-нибудь сладкого? Хоть кусочек сахара, или конфета какая?

И, уже более простым, просительным, «девчачьим» голосом:

– Понимаешь, я не могу без сладкого. Прямо хоть удавись. Так хочется сладкого, что в желудке урчит. Похоже на болезнь, как у наркомана, наверное.

Санька облегченно выдохнул, как-то даже обрадовался, мимоходом подумал что-то про детский сад. Скинул рюкзак, стал искать коробку с кусковым сахаром. В боковом кармане наткнулся на презервативы, которые у него всегда лежали в рюкзаке. Поскольку пользоваться ими особенно не приходилось, Санька про эти изделия почти и забыл. Они были завернуты в цветную яркую бумагу с цветочками. Женька сразу углядела красивую обертку:

– А это что в разноцветном пакетике?

– Это не для детей. Тебе нельзя, – строго сказал Санька, проклиная тот день и час, когда Толян всучил ему этот злосчастный пакетик перед какой-то очередной попойкой с девочками.

– Почему? Я не ребенок. Дай хоть посмотреть, что там.

– Отстань. Если будешь приставать, сахар не получишь.

Найдя, наконец коробку, Санька достал Женьке три кусочка сахара:

– Остальной сахар оставим на вечер. У меня лимон есть. Будем пить чай с лимоном.

– Ух ты, как здорово! – восхитилась Женька. – Обожаю чай с лимоном! Скорее бы вечер. А в пакетике красивом, наверное, карамельки? А, может быть, шоколадка?

Наткнувшись на сердитый взгляд Саньки, пробормотала тихонько:

– Ладно, как-нибудь сама посмотрю.

– Я тебе посмотрю, только попробуй, только попробуй, – Санька рассердился не на шутку.

– Неужели там наркотики? – вдруг осенило Женьку.

– Нет, не наркотики, – отрезал Санька, подумав про себя, что нужно при случае этот компрометирующий пакетик перепрятать. – Закончили эту тему. Поняла?

– Ладно. Пусть будут леденцы, а ты – жадный.

Рис. 4.5. Брусника обыкновенная

Чтобы закрыть тему и отвадить от злополучного пакетика, Санька достал из рюкзака красивое красное яблоко и протянул его Женьке:

– На, успокойся.

– Ух ты, как давно я не ела яблочки, – восхитилась Женька и вонзила свои острые зубки прямо в глянцевый бок яблока.

– Это тебе Авдотья приготовила, яблоки у нас, как и апельсины всякие, самый большой дефицит – из Китая привозят.

У Женьки рот так и остался открытым. Она торопливо протянула яблоко обратно:

– Санька, я не знала. Ешь лучше ты. Ведь я же с Украины – у нас там яблоки везде растут – даже при дорогах. Мы можем вообще яблоки не покупать – пойти и нарвать их где-нибудь. Я их уже наелась на всю оставшуюся жизнь. Так что особенно и не хочется. Ешь сам.

Санька удивился, последний раз он ел яблоко прошлым летом – они в продаже были, но стоили очень дорого:

– Да ешь ты на здоровье, мне все равно не рекомендуется есть яблоки, у меня язва желудка.

Но Женька не хотела одна есть такой дефицит:

– А в чем проявляется твоя язва? Что будет, если ты кусочек яблока съешь?

– От кусочка ничего. Но от острой пищи в желудке жжет.

– Тогда едим пополам, – Женька решительно взяла нож, разрезала яблоко поровну и протянула Саньке целую, ненадкушенную половину.

Санька только покачал головой. Но яблоко взял. Уплетая за обе щеки свою половину яблока, Женька рассказывала:

– У нас никогда не было дачи – в тех краях, где мы вначале жили, в Днепропетровской области, на Криворожье, была сплошная степь кругом. Сажали только арбузы и дыни – это бахча называется. Или баштан – кому как нравится. А потом родителей перевели в Кировоград, это старинный город, богатый, в нем много красивых, даже роскошных зданий. Так вот, в Кировограде климат совсем другой, и земля другая, и речка есть поблизости. Вот родители и купили сразу же дачу – большую, восемь соток. То есть, мы с Сережкой уехали поступать из Криворожья, а приезжали студентами уже в Кировоград.

Рис. 4.6. Елизаветград (впоследствии Кировоград) был основан дочерью Петра I в 1754 году как крепость Святой Елисаветы

Рис. 4.7. На центральной площади Кировограда стоял памятник Сергею Мироновичу Кирову

Женька с наслаждением хрумкала яблоком, не переставая, тем не менее, болтать:

– Мама в первый год ничего посадить толком не успела – просто бросила семена в землю – огурцы, помидоры, свеклу, морковку ну, в общем, все, что было под рукой. А год был хлопотный, переезд все-таки, не до дачи было. И вот мы с Сережкой перед очередным отъездом в Москву на учебу попросили показать нам эту самую дачу. И что ты думаешь? Когда мы приехали на этот участок, увидели бесподобную картину – конечно, страшно заросший огород, трава – по пояс, и в этой траве краснеют огромные помидоры в обнимку с толстенными лопухами. Огурцы обвились вокруг мощных сорняков и тоже висят – большущие – и зеленые и уже желтые. Там же и все остальное – и свекла, и морковка, и горох, конечно, уже перезревший. Вот мы смеялись – оказывается, можно даже не трудиться на этом огороде – все само растет, никто никому не мешает. Я уж не говорю, что вкус у этих украинских плодов особенный. Помидоры – мясистые, даже какие-то сладкие, а уж ягоды всякие – ароматные, сочные, бесподобно вкусные. Черешни – огромные, разных цветов – от иссиня-черных до прозрачных светло-желтых, персики есть невозможно – такие сочные и сладкие. Прекрасно там растут и сливы, и абрикосы, и груши. Да, благодатный край! Это заморское яблоко, конечно, неплохое, но по сравнению с нашими украинскими явно не тянет. У нас в сто раз лучше!

Но Саньку интересовали и другие вопросы:

– А на Украине как живется? Лучше, чем в России?

– Ты знаешь, я как-то об этом не задумывалась. Мне сравнивать трудно – я ведь только в столице живу, а Россия, насколько я знаю, – это совсем другое. На Украине гораздо теплее, и продукты вкуснее, по-моему. Ну, например, я совершенно не могу есть московские фрукты – мне они кажутся невкусными, потому что они и не сладкие, и не сочные. Да и овощи тоже – особенно отличаются помидоры, у нас они мясистые, сочные, сладкие. А арбузы, а дыни! На украинских базарах такой чудесный запах стоит, особенно если к дыням подходить…

Женька даже зажмурилась, вспоминая, как они прямо с дерева ели огромные черные черешни, или оранжевые персики. Но Саньку, даже не представлявшему, отчасти из-за своей язвы, эти бесподобные «дары природы», интересовало другое:

Рис. 4. 8. Украинские фрукты – самые вкусные в мире

– А правду говорят, что украинцы и русские – это один народ?

– Ну, знаешь… Я об этом даже не думала никогда. Конечно, один, – Женька сказала это не очень уверенно.

– А на каком языке там говорят? – не унимался Санька.

– Так на обоих языках и говорят. Слова похожи, которые не похожи, легко запомнить. Ну, вот, например, в нашем дворе ребят много было, всяких, – так мы говорили каждый на своем языке и прекрасно друг друга понимали. Вечерами с девчонками пели песни – и русские и украинские. Украинские песни очень мелодичные, красивые. А с чего это ты этим вопросом интересуешься? Вроде это далековато от тебя.

– Да просто мы с Мишкой сразу после школы подрядились поработать в одной бригаде с хохлами – тоже в экспедиции. Насмотрелись на них, – Саньку при этом как-то даже передернуло.

– Что? Что не так? Чем они тебе не угодили? – Женька заволновалась, она ничего плохого от украинцев, и ребят, и взрослых, не видела.

– Да это самые поганые люди, которых я видел, – с отвращением сказал Санька. – Прежде всего, жадные и завистливые. Все время что-то делят, сами ругаются и нас задирают. Чуть что – сразу в драку. Один наш русский у них бутылку водки взял – к нему дружбан приехал, внезапно, так они его чуть не убили. Хорошо, Мишка рядом был – нам крикнул, мы все сбежались… Такая драка была, с кровью, прямо как на войне. И это из-за бутылки водки! Представляешь? А что бы они сделали, если бы деньги пропали? Поганый народ, очень жестокий, ничего общего с русским не имеет.

Женька удивилась. Подумала немного, что-то вспомнила:

– Слушай, а ведь в учебниках нас действительно по-разному рисуют. Мы с мамой как-то искали в книге украинский костюм – мне нужно было сшить его к Новому году. Так в этой книге национальные костюмы для русских и украинцев совсем разные. И даже люди нарисованы по-разному. Русские – светловолосые, с голубыми глазами. А украинцы – черноволосые, с темными глазами. Хотя в нашем дворе это «правило» совсем не выполнялось. Мы как-то не обращала внимания на это. Я ничего не имею против них, никаких конфликтов у нас не было.

– Ну, а почему ты тогда в Москве учишься? Что, там, у вас на Украине институтов нет?

– Да все там есть. Я думала в Киевский универ поступать, чтобы ближе к родителям быть, но там экзамены на любой факультет – только на мове. Мне это не подходит.

– А почему? Ты же сама говорила, что вы на разных языках болтали и все понимали.

Женька терпеливо объяснила:

– Одно дело – болтать во дворе, а другое дело – вступительный экзамен, на котором судьба решается. Ты знаешь, хоть языки и похожи, но некоторые слова совершенно разные. Ну, например, слово «парасолька» или «коло» – ты сообразишь, что это такое?

Санька немного подумал, потом сдался:

– Нет, ничего в голову не приходит.

– Так вот, первое слово – это зонтик, а второе – круг. Ну, если «парасольки» на экзамене по физике или математике вряд ли попадутся, то вот «коло» в геометрических задачах очень даже может встретиться. Я уже не говорю про литературу. Я понимаю украинский язык, люблю их стихи и песни, но учиться на «мове» не хочу. Да и государственный язык у нас все-таки русский. Мне кажется, они не имеют права навязывать свою «мову» всем. Даже если бы я очень хорошо украинский знала, все равно бы туда не пошла. Меня это оскорбляет. Не имеют права.

– А вы учили в школе украинский?

– Сначала учили в обязательном порядке, а потом, когда я была уже в старших классах, вышло постановление о том, что национальные языки можно изучать по желанию.

– Это кто придумал? Местные, что ли?

– Упаси бог, конечно, нет. Они, на мой взгляд, восприняли это как унижение, и, как могли, этому мешали. Не знаю, правда, как в других местах, а в нашей школе так точно, перегибали. Меня один раз из-за этой «мовы» чуть из школы не выгнали.

– Ух ты, это как же, тебя? А ты, вообще-то, как училась?

– Я училась на одни пятерки. Все десять лет.

Санька присвистнул:

– Так ты, может быть, еще и медалистка?

– Конечно. А что, разве это сразу не видно? – Женька сказала это очень даже вызывающе, пытаясь, впрочем, спрятать довольную улыбку.

– Что, неужели золотая?

– Нет, золотую медаль мне просто не дали. Хотя у меня ни в одном табеле, начиная с первого класса, не было четверок, даже в четвертях.

– Тогда должны были дать золотую.

Сам же Санька учился неровно, он блестяще знал школьную математику и физику, увлекался химией и астрономией, но совершенно не переносил беллетристику – так он называл все остальные предметы. Поэтому он получал иногда и тройки, на которые не обращал никакого внимания.

Женька засмеялась:

– Ты не поверишь, но мне приписали на выпускном сочинении ошибку, которой не было.

– Это как же?

– Очень просто. Мне нужно было использовать слово «Аппассионата» для описания образа Ленина в советской литературе. Я списала цитату с этим словом из книги Горького – подлинниками можно было пользоваться. Так они (те, кто проверял) нашли где-то это слово, написанное с одной буквой «п». И объявили, что у меня написано неправильно. Это была очевидная наглая ложь, которую легко можно было опровергнуть, посмотрев хотя бы энциклопедию.

– Кому же досталась твоя золотая медаль?

– Нашлись более достойные.

– Это кто же такие? Даже интересно. И где они учатся сейчас?

– Это дочка нашего директора школы и ее подружка. Дочка кажется, поступила в местный техникум, а вторая даже никуда не поступала, сразу работать пошла.

Санька почему-то даже обиделся:

– А что же ты смеешься? Неужели не обидно? Где ты и где они? Это же полный беспредел, ты что-то не договариваешь. Отец-то твой почему не вмешался? Он же за справедливость.

– Папа не мог. Он в больнице лежал, с переломанной ногой. Пошел на свой участок проверить, как буровую вышку горняки установили. А они там что-то плохо укрепили, вот эта вышка и стала падать прямо на людей. Все разбежались, а отцу прямо на ногу эта вышка упала. Слышно было, как нога треснула. Конечно, отец переживал за меня, возмущался ужасно, говорил, что он добьется справедливости. Но, пока он лежал в больнице, я уже в институт поступила, у нас же экзамены на месяц раньше проводятся, чем в других вузах. К тому же я на первый поток успела.

– Так и оставили?

– Да, так и оставили. Понимаешь, я смеюсь потому, что ситуация действительно абсурдная. На нашу школу «дали» две золотые медали. А отличников, ну, типа меня, учившихся на пятерки, было десять человек. Причем, в нашем же классе учился, например, Колька Зубов – так он лучше меня математику и физику знал, в олимпиадах участвовал – тоже хороший претендент на золото. А у меня были лучшие сочинения в школе – их всегда зачитывали как образец. Наверное, если бы золотую медаль дали Кольке, а не мне, то было бы обидно, а здесь – когда такая явная несправедливость – даже не обидно. Я не придавала этому большого значения, про себя думая «пусть подавятся моей медалью». Я мечтала поступить в Москву. Если бы не поступила – вот тогда бы и поплакала вволю. И, кстати, из всех десяти отличников в Москву только мы с Колькой и поступили.

Тут Санька вспомнил:

– А ты говорила, что тебя из школы хотели выгнать. Интересно, это еще за что?

– Да, ты знаешь, я сама не ожидала, что так получится. Это произошло тогда, когда вышло постановление о том, что «мову» можно учить по желанию. Так вот, наша учительница украинского языка требовала, чтобы мы продолжали учить украинскую литературу. Ну, насчет литературы я ничего против никогда не имела – и стихи, и песни украинские очень люблю. Так вот, на уроке украинского языка нас заставили писать диктант, который мы, как «не изучающие», могли и не писать. Это я прекрасно понимала. Ну, я и написала этот диктант на русском языке. То есть в переводе на русский язык.

Санька засмеялся:

– Это за этот диктант тебя и выгнали?

– Ну да. Я же не думала, что это «политическая акция» с моей стороны. Мне действительно было интересно проверить – хорошо я знаю украинский или нет. Думала, что меня за это похвалят. Я не хотела никого оскорблять, тем более украинское государство. Отец, конечно, пошел в школу. Не знаю, что он там говорил, но в школу я на следующий же день пошла.

– Так может, тебе из-за этого медаль не дали?

– Не знаю, может быть, но я, честно говоря, никогда национальным вопросом не интересовалась, так же, как и все остальные школьники. Хотя наша украинка один раз очень грубо сказала в классе: «Жрете наше сало, так i розмовляйте на мовi!». Я не удержалась, и тихонько на ее тираду шепнула своей соседке по парте, что меня от ихнего сала тошнит. Это услышали. Но я не хотела никого оскорблять – меня действительно тошнит даже от вида сала – это же не по моей вине, я тут совершенно ни при чем. Папа и Серега едят сало, а мама и бабушка – нет. Что здесь такого преступного? А ты, кстати, ешь сало?

Санька смеялся:

– Конечно, ем. В принципе, про сало могла бы и не говорить, для них, действительно, сало – главный продукт, уж мы с Мишкой насмотрелись. Жалеешь, наверное, что без золотой медали осталась?

– Да нет, ты знаешь, я всегда считала, что золотую медаль должны получать только ученики с выдающимися достижениями. А не просто ученики с пятерками. Конечно, вопрос возникает – как определить «выдающихся»? Я, когда поступила в Москву, то, общаясь с москвичами, поняла, насколько они получили в школе лучше образование, чем я. Моя золотая медаль была бы там как посмешище, честное слово. Так что я ни о чем не жалею. И, честно говоря, предпочитаю судить людей по их поступкам, совершенным делам, а не по выданным им бумажкам.

Рис. 4.9. Маленький кедр

Санька, придерживающийся примерно таких же взглядов, уже как-то теплее смотрел на Женьку:

– Ты, наверное, хочешь, чтобы тебя на Украину распределили, к родителям? – спросил он.

– Да нет, особенно не рвусь. Во-первых, там, где живут родители, нет работы по моей специальности. А во-вторых, мне кажется, что в России более сильные научные школы, интереснее будет работать.

Санька все-таки не выдержал:

– Тоже, небось, мечтаешь открытия великие делать?

Женька уже очень хорошо усвоила Санькино отношение к женщинам, поэтому ответила не сразу:

– Не нужно так откровенно ехидничать, – Женька немного помолчала, соображая, как в доступном виде донести до этого случайного попутчика свои мысли. – Я прекрасно понимаю, что у меня нет таких мозгов, чтобы делать великие открытия. Но мне хочется работать именно в этой области, а не в какой-нибудь другой. Мне интересно! И работать в коллективе, в котором мы бы разговаривали на одном языке, понимаешь? И где все были бы умнее меня – так мне будет интересно жить. А пользу я в любом случае смогу принести – везде нужны аккуратные, грамотные, ответственные исполнители. Тем более без амбиций. Конечно, если будет возможность, как говорят, карьерного роста, я не буду отказываться. Но это зависит от коллектива, от руководителя, от многих других причин.

– Ну-ну, интересно будет на тебя посмотреть лет этак через пять, – сказал Санька, а про себя подумал:

– Сложновато тебе будет продвигаться с такими представлениями о жизни, замуж тебе нужно с умом выходить. Надо же, нужен ей коллектив, где все умнее ее! А определять-то кто будет, кто кого умнее?

Наконец, двинулись дальше. Где-то в пять часов вечера решили сделать привал. Идти с Женькой оказалось гораздо дольше, чем одному. По дороге Санька продолжал показывал ей типичных представителей таежной флоры и фауны. Подвел ее и к небольшому пушистому, с мягкими иголками деревцу, напоминающему по форме бочонок – высотой немного выше человека:

– Вот это и есть кедр, – сказал Санька. – Любуйся.

Женька неожиданно рассердилась:

– Ты что, совсем меня за дурочку принимаешь? Какой это кедр? Они большие, как сосны, ствол у них голый. К тому же, где же его кедровые орешки? А?

Санька изумился:

– Ну, ты даешь. Даже от тебя не ожидал… Это же маленький кедр. Когда он вырастет, то у него будут и орешки. А большие кедры вон там растут, – Санька указал куда-то вправо. – Мы до них скоро дойдем.

Еще один конфуз с Женькой произошел, когда она с пеной у рта доказывала Саньке, что прекрасная пушистая молодая сосна – это елка:

– Как я могу ошибаться, если мы каждый Новый год именно с этих длинных иголок срезали конфеты на ниточках? Ты говоришь, что вот это рядом стоит настоящая елка? Как может быть елкой это уродливое дерево с крошечными иголочками? Как на него можно игрушки-то вешать? – от возмущения Женька чуть не плакала.

Санька решил все-таки выяснить этот, по-видимому, очень важный (для некоторых) вопрос:

– А, скажи, пожалуйста, откуда ваш отец приносил «елку»? Где он ее брал?

– Да откуда же мы знаем? У нас, в том поселке, на Криворожье, где мы жили, вообще никаких деревьев не росло – кругом только шахты или карьеры для добычи руды. Помню клены, которые росли вдоль тротуаров, и еще тополя…

Короче, Саньке стало ясно: скорее всего, поскольку елок поблизости не было, вместо них привозили сосны – ведь дети не видели ни тех, ни других. Да и какая детям разница – какое хвойное дерево стоит в комнате, главное – подарки. Ведь и так все были счастливы!

Объяснил это, как можно мягче, Женьке. Она только горестно вздохнула, смирившись, по-видимому, с суровой действительностью. Зато к багульнику Женька бросилась как к старому знакомому, закричав, что она его очень хорошо знает. Пришлось рассказать и про Артура.

– Очень светлый человек Артур, даже тепло на сердце становится, когда его вспоминаю, – закончила свой рассказ Женька.

– Ну, повыпендриваться перед девчонкой всякий сможет, – не выдержал Санька. – Тоже мне, герой, цветочек принес, подумаешь, – раздраженно бормотал он. – Ладно, иди вон под то дерево, там багульник покрасивее будет. А я посмотрю, сохранилась ли тропинка, по которой мы с Мишкой себе путь укорачивали до заимки.

Женька охотно побежала туда, куда ей указали. Случайно услышала какой-то неясный треск вверху – оказалось, что это была белка. Она перепрыгивала с ветки на ветку, пушистый хвост так и мелькал в воздухе. Женька замерла от восторга. Это была ее первая встреча с живой настоящей белкой в обычной жизни. Завороженная Женька даже побоялась позвать Саньку – не хотелось спугнуть зверька. Тихонько ступая, осторожно подошла к дереву и обмерла – там, под деревом, совершенно спокойно сидел маленький бельчонок. Не дыша, почти ползком, Женька подкралась к нему и быстро схватила бельчонка в руки. Ну вот тут она уже не удержалась:

– Санька, я поймала белку, – заорала счастливая Женька во весь голос.

– Брось, сейчас же брось, – закричал Санька, но опоздал. Почти одновременно раздался уже другой Женькин вопль:

– Ой, ой, больно, Санька, больно…

Рис. 4.10. Кусты багульника в лесу

Санька подбежал к плачущей Женьке – из пальца у нее хлестала кровь, которую она пыталась остановить полой своей рубахи.

– Он меня укусил, я хотела его погладить, а он укусил…

– Не реви, сейчас поправим, – деловито успокоил ее Санька. Быстро достал из рюкзака бинт, зеленку, и почти профессионально перебинтовал руку.

– Нельзя брать белок в руки, у них очень острые зубы. Это же дикие животные, они боятся людей. Ведь их же стреляют, из-за шкурок. Они все правильно делают, когда кусают людей – мы их враги.

– И ты стреляешь? – у Женьки все еще по щекам бежали слезы, беличий укус оказался очень болезненным.

– Я не охотник. Хотя приходилось и белок стрелять, когда жрать было нечего. Но я не любитель охоты, мы с Мишкой рыбалку любим.

Но Женька все не могла успокоиться. Высказав все, что думала, Саньке, все-таки отвела душу, обратившись к своему обидчику, вернее, к дереву, на котором скрылся бельчонок:

– Глупый, ведь ты животное, должен чувствовать, кто тебя любит, а кто враг…

Санька не выдержал, прикрикнул строго:

– Угомонись уже, все правильно он сделал. Пока он будет определяться, его кокнут. И кормить лесных животных тоже нельзя – иначе они не выживут в тяжелых условиях.

– А какие тут бывают тяжелые условия?

– Например, зимой – сильные холода, летом – пожары. Много зверей при этом гибнет. Или год бывает такой – ни грибов, ни ягод нет. Тоже плохо.

Чтобы окончательно успокоить Женьку, Санька достал ей случайно обнаруженные в кармане рюкзака карамельки.

Женька схватила их и стала обстоятельно, неторопливо заталкивать карамельки в рот – одну, вторую, третью… Санька хотел высказать по этому поводу что-то насмешливое, но слова застряли в горле, когда на него уставились с благодарностью сияющие счастьем глаза маленького хомячка, у которого рот был закрыт с трудом, а щечки были похожи на два розовых шарика.

– А, ладно, черт с ней, пускай жрет свои леденцы, если других радостей в жизни нет, – подумал Санька, усаживая в очередной раз Женьку на поваленное дерево. Все-таки ходить по тайге с таким набитым ртом было непросто.

Рис. 4.11. Даже бельчата имеют очень острые зубы

Дойти до заимки засветло никак не получалось. Санька решил заночевать в находившемся неподалеку так называемом промежуточном шалаше – это была большая пещера, имевшая внутри даже подобие деревянного настила. Вход в пещеру имел полог из старых шкур. В пещере было сухо, и даже присутствовало огромное одеяло, которым могло укрыться, как жизнь показала, шесть человек, с головой. А спать предполагалось на ветках, которые нуждающиеся должны были собирать сами. Или использовать спальники, если они у них были. Эта пещера была прекрасным убежищем при внезапных налетах стихии (грозы, сильные снегопады), да и в тех случаях, когда возникали какие-нибудь непредвиденные обстоятельства в дороге.

Этот шалаш-пещера располагался рядом с рекой, и, пока не наступил вечер, можно было попытаться поймать какую-нибудь рыбу. Хотя вероятность была невелика. Ребята свернули на тоненькую дорожку и пошли под уклон, к реке. Именно здесь Женька первый раз увидела якутскую речку – бурную, с прозрачной чистой водой, которая клубилась, и с пеной быстро бежала дальше.

Хоть речка была и мала, и не очень глубока, рыбу в ней можно было словить. При удаче, разумеется. Санька срезал тонкую ветку, привязал к ней леску с крючком (эти рыбацкие принадлежности всегда находились в его рюкзаке), насадил на крючок кусочек пирога и бросил леску в реку. Женьке наказал собирать сучья для костра. Как-то невероятно быстро повезло. Сразу чудом поймался большой хариус, и довольный Санька тут же побежал похвалиться своим трофеем. Бросив Женьке нож, Санька сказал:

– Давай обдирай его, а я пойду костром займусь, мы его сейчас на веточках подкоптим.

Женька взяла в одну руку нож, в другую – хариуса и неуверенно прикоснулась ножом к рыбе. Хариус вдруг вспрыгнул и вывалился из рук. От неожиданности Женька заорала благим матом. Встревоженный Санька тут же оказался рядом. Узнав, что случилось, успокоился.

– Она живая! Разве можно сдирать шкуру с живой рыбы? – кричала Женька. – Ты что, живодер?

– Ну, ладно, – сдался Санька. – Рыба без воды жить не может, через пятнадцать минут она уже трепыхаться не будет. Я пойду еще что-нибудь попробую поймать, а ты, пока рыба не умрет, собирай ветки, лучше ольховые. Рыбу при копчении не сразу на огонь кладут, нужен дым от костра, я скоро вернусь, покажу тебе, как костер разжигать нужно.

На этом и порешили. Саньки долго не было, и Женька, боясь приближаться к живой рыбе, собирала ветки около получаса. Потом подошла к рыбе, осторожно потрогала ее, взяла в руки и опять задумалась. Неуверенно надрезала кожу и стала аккуратно срезать тонкую рыбью шкурку.

– Ты что это делаешь? – вдруг закричал невесть откуда взявшийся Санька. Он был страшно раздосадован от того, что на этот раз с рыбалкой не повезло.

– Ты же сам сказал обдирать рыбу, вот я и обдираю. А что надо было делать? Откуда я знаю? – От неожиданности хариус выпал у Женьки из рук.

– Ты что, совсем без мозгов? Кто так разделывает рыбу? – Санька не мог остановиться. – Я таких идиотов еще не встречал. Ты просто абсолютная дура. Настоящая. Стопроцентная. Хоть тебе три диплома давай.

Простояв полчаса в холодной воде, ничего не поймав, Санька, конечно, был злой, как черт.

Женька выпрямилась, и тоже, на высоких тонах, неожиданно для себя, закричала:

– Ты что это так разорался? Ты чего вопишь, как будто тебя режут? Как это можно из-за какой-то рыбы так орать на человека? Это ты идиот! Из-за простой рыбы чуть не убил меня! Я вот пойду и выкину эту рыбу обратно в речку!

Женька схватила несчастного хариуса и рванулась было в сторону реки.

– Только попробуй, только попробуй! Я тебе покажу, – Санька подскочил к рассвирепевшей Женьке и попытался схватить ее за руку. Женька не растерялась, и, в свою очередь, попыталась треснуть рыбой Саньку по голове. Но реакция у Саньки была отменная (сказывались мальчишеские баталии в детстве), он вовремя перехватил Женькину руку, и рыба своей головой только слегка задела его щеку.

– Я тебя саму сейчас в воду брошу, – закричал на Женьку еще больше разозлившийся Санька.

Женька, почувствовав только сейчас железную силу Санькиных рук, поутихла.

– А не слишком ли много ты на себя берешь, господин не знаю кто? – как можно более нахально и ехидно выкрикнула Женька, уткнув руки в бока, как делают настоящие хохлушки в подобных ситуациях (все-таки Женька выросла на Украине). И дерзко продолжила:

– Помнится, это Стенька Разин выбрасывал за борт персидскую княжну в волну набежавшую. Так то был Стенька Разин, знаменитый на весь мир атаман! А ты кто такой? Какой-то задрипаный стриженый Санька, непонятно, откуда взявшийся, – насмешливо и зло выкрикивала раскрасневшаяся обозленная Женька.

Санька, аккуратно мывший в ведерке растерзанного и изуродованного хариуса, не сразу, но все же рассудительно ответил:

– Ну, я, может быть, и не Стенька Разин, – и, помолчав, степенно закончил:

– Но и ты не персидская княжна.

Женька была согласна на мировую:

– Так я же и не претендую быть княжной! Я сижу, старательно делаю то, что мне сказали, обдираю рыбу, а ты вдруг ни с того, ни с сего вдруг бросаешься на меня и грозишься утопить. Вот я уверена, что когда ты женишься, то ты будешь бить свою жену. Вот признайся, будешь жену бить?

– Конечно, буду, – уже с удовольствием подтвердил Санька. И, с чувством, добавил: – Батогами.

Рис. 4.12. Хариус – одна из самых пёстрых и красивых рыб России

Искоса глянув на Женьку, увидал, что у нее плечи как-то странно трясутся.

– Ты чего? – уже осторожно спросил Санька.

– Да я вдруг представила, как меня кто-то батогами бьет. Интересно, это больно или не очень? Меня только полотенцем били, по физиономии, – тряслась от смеха Женька.

– Вот дура, я еще таких дур не видел, – покачав головой, тоже засмеялся Санька.

Насмеявшись вдоволь, Женька примирительно сказала:

– Я же в первый раз держу настоящую большую живую рыбу в руках. В нашем городке, где я росла, не было поблизости ни одной речки. Не было ни лесов, ни каких-нибудь холмов. Зато были огромные поля – пшеницы, кукурузы, подсолнечников… Поля пшеницы, между прочим, тоже бывают очень красивые – когда дует ветер, колосья колышутся в точности, как волны на море. Мы с Сережкой, когда ждали родителей с бахчи, часто любовались этими колышущимися полями – до сих пор не могу забыть. Удивительно красиво!

Женька немного задумалась, лицо ее погрустнело, потом закончила:

– А в городке нашем живую рыбу не продавали – ее отцу привозили его друзья, которые были любителями рыбалки. Они ездили на Днепр, на несколько дней, с палатками, с бреднем.

– А отец почему не ездил?

– По молодости ездил. А потом, когда Дашка родилась, уже не ездил. Дел было много. Дети, гараж, работа, всякие общественные нагрузки по партийной линии.

– И ты никогда не видела, как рыбу готовят?

– Видела, бабушка как-то ее жарила. Но рыба у нас была очень редко, всего-то раза три привозили. Один раз мы ездили на Днепр, в гости к каким-то знакомым. Отец брал Серегу с собой ловить рыбу бреднем, а я ловила рыбу удочкой, вместе с бабушкой.

– Ну, и много вы наловили вместе с бабушкой?

– Ты знаешь, клевало. Мы вылавливали в день штук по пятнадцать маленьких рыбок – плотва называется. Они размером с ладонь. Их даже чистить не надо, просто жарить нужно на сковородке. А таких больших рыб, как этот хариус, я даже не видела никогда, только в магазинах. В Москве, на Арбате есть большой рыбный магазин – вот там чего только нет. Но нам в голову не приходило живую рыбу покупать, один раз только купили копченую треску – бесподобно вкусно было, но очень дорого…

– И ты не знаешь, что рыбу надо чистить?

– Только теоретически. Ты бы показал, спокойно, что надо делать и как. Я научусь и буду делать, как надо.

– Иди сюда и смотри внимательно. Вот берешь рыбу за хвост и ножом счищаешь только чешую. Вот так…

Вдруг на щеку Саньке сел откуда-то появившийся комар. Хотя в это время комаров еще не должно было быть. Санька мотнул головой, но комар не улетал.

– Женька, прихлопни комара у меня на щеке, – попросил Санька. – У меня руки грязные.