Кирзовый новатор бесплатное чтение
© Хелен Сиян, 2025
ISBN 978-5-0065-4808-4
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
СИНОПСИС
В доме культуры села Лопушков нет заведующего, и коллектив привык обходиться без руководителя, ведя размеренную и спокойную жизнь, но Министерство решает направить на восстановление культуры на селе, своего заведующего. Противостоя «варягу», сотрудники ДК продвигают односельчанина, безобидного и пьющего Германа Архиповича Дрозда. Афера увенчивается успехом при помощи одноклассника Дрозда, – Корытного Льва Юрьевича, который выбился в чиновники Министерства и планирует при помощи Дрозда выигрывать тендеры. Однако, Герман Архипович, выйдя из запоя, осознает себя важной персоной способной окультурить односельчан, а далее, все прогрессивное человечество. Сначала от набега на культурное наследие страдает библиотека и ее заведующая – тихая и интеллигентная Раиса Федоровна. Затем, новаторским причудам подвергается устройство музея, которым заведует молодая и строптивая Диана Андреевна. Девушка ценой своего здоровья дает отпор неуемному Дрозду. Но тот не успокаивается, внося в доселе мирное течение жизни коллектива сумятицу и сумбур. И даже достает своими новыми идеями уборщицу Нину, но та несгибаема, как швабра. Ее муж, завхоз ДК и ловелас Захар Каземирович, единственный кто, неукоснительно выполняет амбициозные и бестолковые замыслы Дрозда. И первое крупномасштабное деяние заведующего – реконструкция уборной ДК. Триумфальное открытие, которое Дрозд намеревается презентовать с пафосом, призвав на праздник Корытного с женой Леночкой, заканчивается сокрушительным фиаско. Но Дрозд не унывает. Чтобы внести в унылые сельские будни хоть каплю яркости, принуждает коллектив покрасить стены в ДК в сумасбродные цвета. Корытный убеждает Дрозда одуматься, но Герман Архипович твердо стоит на своем цветоощущении. У бывших одноклассников происходит конфликт, в результате которого Дрозд узнает о том, что объявлен Всероссийский конкурс на лучший дом культуры. Заведующий объявляет ошарашенному коллективу, чтобы те готовились. Ибо он намерен победить. Подготовку к выходу в культурные фавориты кормчий начинает с вывешивания нелепых лозунгов собственного сочинения, которые ввергают сотрудников в шок. Но гений Дрозда непоколебим и культурное общество, пороптав, смиряется. Водружая лозунг, с крыши ДК падает завхоз. Сотрудники пытаются оказать первую помощь, от которой любвеобильный завхоз млеет, пока в дело не вступает Диана Андреевна. После чего Дрозд узнает новые подробности жизни завхоза, а Нина, в испуге за жизнь мужа, прощает тому измену. После злополучного инцидента коллектив объединяется против неумений деятельности Дрозда. Диана Андреевна предлагает Нине коварный план по сдерживанию заведующего. Но тот откладывается по причине того, что Дрозд озабоченный культурно-просветительской деятельностью подрастающего поколения, отправляется в город за наглядным пособием – картиной какого-нибудь именитого художника. В одной из галерей Дрозд наводит шорох и становится причиной общественной паники. Его воинственный настрой унимает владелец картинной галереи, ловко втюхивая Дрозду героическую картину кисти «известного» художника. Дрозд приобретает полотно и хвастается им за ужином с Корытным. Тот тайно стяжает предметы старины и всего того, что может представлять хоть какую-либо ценность. Корытный ревнует свою жену к Захару Каземировичу, с которым по его мнению, Леночка перемигнулась на туалетной презентации, и грозит отнять у той все драгоценности. В панике Леночка прячет дорогостоящее колье за рамой одной из картин, валяющихся на чердаке. На нее Корытный с огромной доплатой и выменивает картину у Дрозда. Воодушевлённый Дрозд возвращается в село и затеивает полномасштабную реконструкцию ДК, а картину ставит под сигнализацию. Чтобы проверить сигнализацию Дрозд ночью пробирается в ДК.
Тем временем Корытный, по случаю приобретения полотна известного живописца, устраивает банкет. На нем Леночка блещет искусствоведческой тупизной, да и гости тоже не отличаются знанием культурного наследия. Последним к столу является владелец галереи. Он развеивает иллюзии Корытного по поводу «гвоздя программы». Корытный убит и пытается договориться с Дроздом о возвращении прежней картины, но заведующий упрям. И тогда Корытный решает выкрасть картину. К той же мысли приходит и Леночка. Оба разными дорогами пробираются к ДК. На территории под покровом ночи завхоз ворует снятый с крыши ДК шифер. Коварный план Нины и Дианы Андреевны осуществляется, Дрозд выпивает алкоголь ими оставленный. Вневедомственная охрана, принимает Дрозда за грабителя и избивает, после чего недоразумение нелепо разрешается. Пьяный Дрозд охраняет картину, устраиваясь под ней спать, оттуда на него вываливается колье. В беспамятстве, заведующий прячет драгоценность в карман. А Корытный с Леночкой, напуганные звуками сигнализации прячутся в одном и том же месте, принимая друг друга за бандитов. Дома Корытный устраивает сцену ревности жене и та признается в потере драгоценности. Глупость жены умиляет Корытного и тот обещает вернуть колье.
Завхоз тоже вламывается в ДК и, увидев Дрозда, по старой привычке помещает тело в гараж. И, пользуясь случаем, завлекает жену Дрозда, Зинаиду Марковну, на излюбленное место любовных утех, чердак ДК. Любовники неожиданно натыкаются на спящего в коридоре Дрозда, который, очнувшись в гараже, вернулся охранять полотно. Утром Дрозд ничего не помнит и жена, устраивает ему взбучку, в результате которой обнаруживает колье, которое Дрозд вынужден торжественно преподнести супруге.
Коллектив ДК в шоке от погрома в стенах ДК. Дрозд объясняет это своим героическим поступком по обезвреживанию бандитов. Нина и Диана Андреевна понимают, что сделали еще хуже. В ДК приезжает Корытный, который ловко переворачивает дело и настаивает на возвращении картины, Дрозд решается, но тем временем Леночка, не обращая внимание на сигнализацию, ищет колье. Дрозд убеждается в ценности картины и со скандалом выдворяет супругов. Корытный разгневан и обещает наказать Дрозда, вменяя ему нецелевое использование денег за ремонт ДК. После аудита, Дрозд попадает под следствие. Коллектив обескуражен и в ходе беседы все понимают, что поступки Дрозда продиктованы лучшими побуждениями. Сотрудники ДК, чтобы спасти заведующего побеждают во Всероссийском конкурсе на лучший ДК. Дрозд реабилитирован. Корытный увольняется из Министерства и становится владельцем антикварного магазина. Леночка уходит к Захару Казимировичу, но тот водит ее за нос, продолжает жить с Ниной, при этом пытается восстановить отношения с Зинаидой Марковной. Раиса Федоровна получает в библиотеку новые ценные издания. А Диана Андреевна грант на развитие музея. Воодушевлённый Дрозд замахивается отхватить «Золотой лавр», победив с театральной постановкой «Культурными не рождаются». Теперь он режиссер данной комедии, отчего коллектив вновь в смятении.
Кирзовый новатор
Дрозд умолк. Ему больше не было нужды надрывать горло. Никто не отозвался на его рассветный призыв. Взъерошившись, он нервно перепрыгнул с ветки на ветку весенне-кипенной черемухи и заглянул в окно Дома культуры. Любопытствующее око рассмотрело женщину, стремительно шагающую к окну. С негодованием, присущим многим обманутым дамам всего мира, та яростно захлопнула створку. Птица перепугано рванула прочь и больше не совала нос в людские дела.
Сердитую женщину звали Нина. Она работала техничкой в Доме культуры поселка Лопушки. Невзрачного селения, каких свет теперь видывал везде и по всей стране. Культуру в глубинке не облагораживали давно. Так давно, что народ забыл о совместном досуге, переключившись на индивидуальные застолья по случаю и без.
Градообразующим был силикатый завод, успешно разнесенный по кирпичику в шальные годы. На базе уцелевшего, лепили брикеты для отопления. И поселок по привычке воровал уже опилки. Но муж Нины, Захар Каземирович, тихо паразитировал на Доме Культуры, где работал завхозом, снабжая многочисленных дам сердца необходимым стройматериалом. Уж очень завхоз дома культуры был охочь до дам. Он даже ухитрился флиртовать с неприметной и какой-то пыльно-воздушной, заведующей библиотекой Раисой Федоровной Казанцевой. Безнадежно замужней сорокапятилетней дамой, лишенной каких бы то ни было выдающихся черт еще при рождении. Среди жителей Лопушков, завхоз слыл человеком обходительным и увертливым, точно его любимый инструмент – отвертка.
– Чтоб тебя разобрало козел сраный! – В сердцах шмякнула тряпку об пол Нина, и отошла вглубь коридора, наблюдать за мужем. Тот обернулся на агрессивный звук и послал воздушный поцелуй, приветливо махнув кисточкой, рассыпавшей по нежной траве красные капли. Он красил. Обновлял сердечко на двери сортира. Ободок оконца освежился давно забытыми впечатлениями, и сердце Захара трепетно забилось от воспоминаний юных лет. Когда он, влюбленный, подарил строптивой Нине свое незамысловатое творчество, вырезав перочинным ножиком под сердцем надпись: Захар+Нина = любовь навек.
Нина прижала руку к груди, унимая трепетные воспоминания. Ах, как молода она была, как восторженно любила и верила в надежность брака. «А нынче все косо и криво, как стены этого чертова сортира с говеным сердечком». Женщина вздохнула и вздрогнула, выдернутая из прошлого командным воплем:
– Нина, оповестить личный состав собраться на первом. Как слышно? На первом! Прием!
– Лучше бы принимал, – буркнула та и зычно отозвалась. – Вас слышно. Прием.
– Через десять минут!
– Скоро только блохи скачут, – брякнула уборщица и, подхватив ведро и швабру пошла предупреждать. Завернув за угол, наскочила на заведующего домом культуры, Дрозда Германа Архипович, горделиво стоящего возле горящей, как тысяча свечей, таблички: WC. Наведение яркости дорого далось руководителю. Заготовка двух сияющих табличек с вензелями и витиеватыми надписями сожрала, скудный бюджет дома культуры. Такая мелочь при всей масштабности нарождающихся планов Дрозда не смутила. Его деятельность по восстановлению культурно-эстетического слоя началась, ко всеобщему изумлению, с возрождения уборной.
При общей обветшалости здания дома культуры, восстановление туалета весьма впечатлило заведующую музеем – Диану Андреевну Ромашкину, чувствительную девушку двадцати пяти лет, которая более-менее интеллигентно охарактеризовала почин заведующего: «Фекальный ренессанс». Окунуться Герман Архипович в культурно-сортирную реконструкцию не без причины. За годы службы в Советской Армии, он впитал вместе с запахом хлорки постулат: гальюн должен быть чист и свеж, как подворотничок у курсанта и точка. Герман Архипович мог бы добраться и до звездных величин и даже уволиться со службы в чине майора, но подвело Cl в таблице Менделеева. А история приключилась, такая.
В полк для проверки прибывали высокие чины из штаба округа. Пока личный состав драил бляхи и натирал сапоги, Дрозду приказали навести блеск в храме толчков, бачков и рукомойников. В первую очередь заезжее начальство туда совало свои взыскательные носы. И не дай бог учуять запах того, с чем солдаты ходили поротно, повзводно с развеселой песней и без таковой или, поскуливая и глухо матерясь, забегали по одному. Составив представление об опрятности полка и рапорт в штаб, офицеры следовали к сервированным столам в столовой, где срочники уже растянули размашисто накарябанные плакаты: «Армия и народ едины и непобедимы, «Тяжело ученье, а в бой – с легкой душой», «Умом ты можешь не блистать, а бляхою обязан!», «Автомат заряжай, а духом не унывай». Последние три афоризма были гением творения старлея Дрозда, уже тогда вспахавшего первую борозду культурно-просветительской нивы многочисленных призывников из аулов.
В тощей каптерке, коей заведовал Дрозд, много чего не доставало, по тем временам дефицит победил даже в армии, ну а хлорки с известью всегда была с избытком. Белили и сыпали. Белый цвет в армии был возлюблен. Дрозд тоже уважал белизну, особенно в клозете и, за день до приезда проверки распорядился побелить стены, а чтобы солдаты не изгадили чистоты, выставил часового. Армейцы сначала не восприняли серьезность фекального экспромта старлея, а к ночи, проникшись, изгадили прилегающую территорию. Старались. Некоторые по три раза. Назло. К утру веселый ветерок гонял по части такой смрад, что замполит батальона не кричал, а только дергал кадыком, ловя ртом противный воздух. Командир полка оказался менее восприимчивым, нюхавшим даже порох, он выразился так, что у замполита немногочисленные волосы вздыбили фуражку. Хекнув, замполит схватил Дрозда за шиворот и выволок на несвежий воздух. Ткнул в него носом и гаркнул:
– Чтобы через пять минут пахло фиалками!
– Есть! – Трепыхнулся Герман и, выскользнув из захвата, помчался исполнять. Он любил Родину, устав и приказ. Раздумьям на службе было делать нечего. Они угнетали, вводя в душевные заблуждения. А заблуждаться в Советском союзе было опасно для здоровья. Все существование Дрозда выразилось в лозунге: «Дисциплина – оружие военнослужащего», который он хотел было изобразить на плакате, но закончились стены в столовой, а вешать в коридор казармы запретил замполит.
На складе фиалками и не пахло. Разило прожилистым хозяйственным мылом, коричневым бруствером сложенным вдоль левой стены. Около другой тянулись ряды кирзы, источающей ваксовый аромат. Где-то посередине запахи воссоединялись, как любовники после долгой разлуки. А в дальнем конце помещения таился умопомрачительный, въедливый хлор, хранящийся, будто ревнивец, в закупоренной бочке. К слову сказать, старший лейтенант Дрозд дураком не был, но бывает так, что на выбранном поприще судьба ставит раз за разом каверзные подножки, направляя особь в иную область деятельности. Но упорная личность продолжает идти выбранной колей, что приводит к значительным недоразумениям, отзывающимся не только на данном человеке, но и на всем коллективе, где данный индивидуум анекдотично прогрессирует. Так что любое усердие Дрозда выходило части боком.
Герман Архипович выкатил бочку. Солдатики с мстительной исполнительностью тщательно покрыли землю белоснежным налетом. К прибытию проверки, территория погрузилась в хлористый ад. И командир, давясь ненормативной лексикой, кинулся искать химзащиту. А старлей пятый угол.
На пенсию Герман Архипович вышел в звании капитана.
***
– Чего так разорались спозаранку? – Возмутилась Нина. – Вас уже услышали! Все!
– Личная ответственность перед коллективной заинтересованностью, это и только то, способно возвести культуру на должный уровень боеготовности, – провозгласил Дрозд и с чувством выдохнул в рукав белой рубашки, будто занюхивая выпитый стакан. Мысленно осушив тару и почти ощутив в ладони приятный холодок стекла, он со смаком причмокнул и нежно вытер рукавом знак места опорожнения.
– Во, кр-расота какая! Ляпота… Заглядение одно. А?
Наклонив большую, круглую голову на одну сторону, потом перекатив на другую, залюбовался на первое свое трезвое творение в Доме культуры. И, скрестив руки на груди, отступил назад, налетев на строительное ведро. Оно содержало какую-то подозрительно жидкость, напоминающую еще не вставший намертво цементный раствор. Неожиданно проявив гибкость упитанного тела, Герман Архипович крутанулся на одной ноге, вторую четко приставил и завис над ведром. С интересом разглядывая невесть откуда взявшийся шедевр, осведомился:
– Эт чё, новое искусство такое? Ромашкина что ль художества замыслила?
– Не-е, строители оставили, – пожала плечами уборщица.
– А… вон как! Эт же форменное разгильдяйство! Убрррать немедленно. – Огрел ногой несостоявшийся экспонат и шагнул к двери помеченной зеленой табличкой с золотой витиеватостью: ЗАВЕДУЮЩИЙ ДК: Г. А. Дрозд. Нина, глядя на кудрявую надпись вымолвила: «Это уж точно», и перевела взгляд на ведро. В нем серая, вязкая жидкость шла тугими кругами, стягиваясь к центру и хлюпнув, волнообразно потянулась к ободку. Уборщица подумала, что вот-вот сейчас эта выраженная начальственная эмоция выплеснется и растечется отвратительным бурым пятном по полу. Но содержимое, ударившись о бортик, плюхнуло и затихло. Женщина потянулась за ведром. Однако из-за не прикрытой двери вновь высунулось руководящее лицо и, сверкнув маленькими глазками, распорядилось:
– Срочно собрать личный состав возле нужника! Прием, Нина!
– Не уймешь деби… пфф….командира возле сортира, – пробормотала та, и пошла оповещать состав.
Ведро так и осталось стоять вблизи уборной.
***
Библиотека дома культуры города Лопушки была местом тихим и убогим. Среди книжного забвения копошилась взмыленная Раиса Федоровна Казанцева. Над ней витала пыль, точно в ней сосредоточились переивчатые частички душ всех существующих писателей. Особенно густо кружил нимб пыли над русой головой. Женщина поднатужилась, поднимая стопку книг. Кренясь и отдуваясь, потащила произведения. Пачка корешков, постанывая, проследовала к стеллажу, который был ближе всего ко входу. И там медленно стала оседать. Всхлипнула дверь, пропуская швабру. За ней явилась Нина. Она замерла на пороге, обозревая немыслимый погром.
– Ах ты, божечки! Теперь и за вас взялся!? Вот неймется.
– Ой, Нина, и не говори. – В изнеможении уронила на пол багаж знаний Раиса Федоровна. Сверкающий ореол пугливо заметался по библиотеке.
– Дааа…, – сочувственно отозвалась техничка, – без году неделя, а гонора на века. Кличет.
– Слышала. Снова строиться? – Тяжело опускаясь на стул, выдохнула библиотекарь, вытирая пыльные очки.
– А шут его знает, что там черти опять накрутили. И инстрУмент не забудьте, – выставила вперед швабру.
– Другого не ожидаешь от человека, только и прочитавшего устав, – грустно подытожила Раиса Федоровна и, поднявшись, направилась к стеллажам. Клубясь и переливаясь, за ней устремилась пыль, радужным облачком осевшая на полке, к которой в задумчивости подошла библиотекарь. Ее чуткие пальцы прошлись по корочкам, как по клавишам и замерли на зеленом томике. Осторожно извлекли и неспешно пролистали. Нацепив на нос очки, Раиса Федоровна углубилась в чтение. Нина уже была готова к скоропостижному уходу библиотекаря в эпистолярную реальность, потому непринужденно смахнула пыль с ближней полки, сдула со стола крошки и тихо удалилась. Пыль встревожено замоталась.
Музей тоже когда-то выглядел величественно, а теперь неважно. Но унылой затхлостью в нем не сквозило. Здесь порхала фантазия Дианы Андреевны, которая в силу своего нигилистичного возраста приукрасила облезлую действительность воздушно-авангардными шторами и занимательными стендами с тщательно подобранными ретрофотографиями окрестностей Лопушков и его обитателей. Дрозд поощрял нововведения. Он вообще был сторонник «нанотехнологий и всего прогрессивного человечества». Отчего благосклонно относился к творческим завихрениям Дианы Андреевны, но никак не мог смириться с нахождением в музее старинной мебели. Очередной рейдерский захват Дрозда внов нарвался на решительный отпор Ромашкиной.
– Семнадцатый век! Графов Фендюлиных! – выкрикнула встрепанная и покрасневшая хранительница ценностей, цепляясь за спинку раритета.
– Рухлядь млядь… барская! Табурет никчемный. – Пыжился Герман Архипович, тягая антиквариат за ножку. – Не захламлять тут, эт самый… мне стратегический объект!
– Культурная ценность! Историческое наследие…, – стонала девушка, с упорством бультерьера на приманке, мотаясь за реликвией.
– По-хорошему приказываю, отдать барахло. На нем жопой сидеть, а не под стекло! – Выпалил руководитель и дернул музейное сокровище так, что стул скорбно треснул.
– Аааа…!!!! Вандаааал! Дикарь!
Варвар выпустил добычу и запрыгал, хлопая себя по уху:
– Ай! Фитюлька, чтоб тебя, так орать!
А инерция отправила Диану Андреевну вместе с реликтом в полет. Приземлившись, девушка упала возле ценности и, обороняя святыню хрупким телом, героически подмяла под себя стул.
– Пфф, во дурры бестолковые! С кем служу! С кем?! – Обиженно вскрикнул директор, пятясь к выходу.
Диана Андреевна победоносно сдула со лба прядь волос и, обернувшись, выкрикнула:
– Народного достояния не отнять!
Дрозд притормозил, отчего девушка пискнула и поползла в угол, таща за собой раритет.
– Это не понято что! Устроили эт самое… свалку! Разгребать кому прикажете!? Я с вами эт самое еще разберусь. И чтобы это… через три минуты, прибыть. Прием, Ромашкина.
– Да примите вы уже наконец! И нас не мучьте. – Запальчиво выдала Диана Андреевна, прижимая к груди историческую мебель.
– Ишь, выискалась пигалица каверзная! – Взвился начальник и, выскочил за дверь. Диана Андреевна победоносно поднялась, волоча за собой отвоеванную реликвию. Она знала, что упоминания о спиртном раздражают нервы Германа Архиповича. Он, будто попадал на алкогольный аттракцион с головокружительными качелями: серьезно выпить или замахнуть капельку? Как любому военному на гражданке, не привычному к выбору, всякое «быть или не быть» изводило и тяготило Германа Архиповича, заставляя нервничать и сомневаться. Он сглотнул и вспомнил клятву на бляхе ремня, что теперь – ни капли в рот, ни за Родину даже. Случалось, что коллектив выпивал на рабочем месте, с какими сотрудниками не бывает, и Герман Архипович в былое время работы завхозом в ДК рьяно поддерживал эту традицию. Но теперь, теперь – нет! Вконец отрезвевший заведующий, тщательно вынюхивал и скрупулезно выслеживал все мнимые случаи трудового пьянства. Принюхивался даже к терпким духам Дианы Андреевны. От пыли распространяемой Раисой Федоровной громко чихал и протяжно сморкался в два пальца. Утром неотступно преследовал завхоза, обнюхивая со спины. Тот каждый раз пах новым адюльтером. Дрозд кривился, но сносил. Однажды, правда, он почуял что-то неладное. Повеяло чем-то привычным и родным. Таким, что на мгновение покоробило заведующего, но секундная неуверенность в грехопадении Зинаиды Марковны, сменилась полной убежденностью в невиновности жены. Ревнивцы, это люди с хорошим воображением. А Герман Архипович был счастливо лишен этого свойства.
***
К клозету прибывали по одному, как лазутчики в тыл врага. Первым обозначилась подтянутая фигура нынешнего завхоза, которая бодро приблизилась и молодцевато козырнула:
– По вашему приказанию прибыл!
Дрозд внимательно осмотрел вытянувшегося во фрунт Захара Казимировича. Привередливо обнюхал и въедливо поинтересовался:
– Где инстрУмент?
– Эээ… стало быть… как-то… неудобно, – смутился хозяйственник, – дамы-с.
– Выполнять! Во всеоружии чтоб! Кррругом, арш!
– Так точно, – щелкнул каблуками завхоз и, круто развернувшись, налетел на Диану Андреевну, выбив из ее рук какой-то журнал.
– Опять марш-бросок? Да, Захар Казимирович? – Насмешливо поинтересовалась та.
– Зато форма у меня, всегда и со всеми, во, – игриво оповестил хозмен, выставляя вперед большой палец и многозначительно подмигивая девушке. В ответ Диана Андреевна фыркнула и демонстративно отвернулась. Все эти ничтожные подкаты неуемного завхоза ей были знакомы.
– То, что вы, Диана Андреевна на острие, эт самое… это хорошо. Это прилично даже. Но учтите, на инстрУмент денег нет и не заложено! Бряцайте на чем есть!
– Что? О чем вы?
– А вот, – Дрозд ткнул пальцем в журнал, – читать что ли не умеете?
– «Авангардная музеология», – подняв журнал, озвучила Диана Андреевна и усмехнулась, – а- аа… вон оно чт-ооо,… тогда понятно.
– Вот-вот, и со стулом тоже понятие надо иметь!
– Дался вам этот стул!
– Сдается трус на поле брани! – отчеканил Герман Архипович и важно выпятил грудь, перекатившись с пятки на носок. За его спиной суетился завхоз. Он не мог решить: сходить в официально не открытое или облегчиться в строительное ведро. Когда проблема подперла окончательно и серьезно, Захар Казимирович дернул собачку и пристроился. Но вдруг, откуда ни возьмись – шорох. Чу, то по стеночке двигалась Раиса Федоровна. Завхоз шустро засупонился и, поглаживая живот на уровне ширинки, принял глубокомысленный вид у емкости. Но потом икнул и заскочил в туалет.
– Все у вас, молодых, набекрень. Тыкаетесь тудой-сюдой. А надо в глубину, в суть проникать. Отжило старое, так в расход его по аналу и точка. – Провозгласил Дрозд.
– Анналам, вероятно, – подходя, поправила Раиса Федоровна. – Здравствуйте.
– Доброе утро, Раиса Федоровна. – Жизнерадостно отозвалась девушка. – Тут что каналы, что анналы, все едино.
– Здравия желаю! А что это у книжного полководца бледный вид в наличии?
– Ваше распоряжение выполняла.
– Эт правильно! Эстетика главное. Посетитель, он не дурак. Он хочет видеть красивое при прибытии в храм литературы. И яркие обложки эт самая передовая часть. А вы, Диана Андреевна, не по уставу стул того…
– Сдался мне ваш устав! Плевать я хотела на ваши кирзовые новшества! – Взорвалась девушка и метко плюнула жвачку в строительное ведро.
– Вот и хорошо. Вот и сдайте стул… в распоряжение.
– Опять какая-то муха укусила. – Пробормотала Раиса Федоровна.
– Известно какая, трезвости, – хмыкнула Диана Андреевна.
– Надо понимать всем без исключения! Это наш общий дом! – Между тем воодушевленно трубил Герман Архипович, размахивая руками направо и налево. – Это парад нашей культурной мощи! Наше искусственное оружие! Его командованию не в грязь лицом, а фасадом наружу надо.
– Искусствоведческое тогда.
– Чаво?
– Оружие. Правильно было сказать искусствоведческое оружие.
– Отстаньте со своими поправками, не в кодекс, Раиса Федоровна. А оружие, какое ни есть – защита и оплот! Наш арсенал воздействия на массы посредством культурно-патриотического внедрения новаторских форм в нашу ответственную и важную просветительскую деятельность.
Дрозда распирало красноречие. Поймав градус вдохновения, он пускался во все тяжкие словесного запоя.
Дабы не утомить читателя пафосной речью неугомонного Дрозда, перенесемся на туалетную арену, где вот-вот вспыхнут нешуточные страсти. По сути, им все равно где вскипать, лишь бы было на чём. А эмоций у супругов хватало. В ревности преуспела Нина. Выслеживая мужа даже в уединенных местах. Нет, она не то чтобы специально врывалась в отхожие заведения, она там появлялась как бы невзначай, интуитивно подозревая мужа в изощренных уловках сексуального содержания. По ее мнению Захар мог завлечь в свои сексуальные сети любую особь женского пола. Но, как ни странно, завхоз был неуловим, как мотылек в тени ночной. От «погони в горячей крови», он даже испытывал неимоверное тайное удовольствие, наслаждаясь ощущением, что за ним охотятся все дамы мира.
Итак, обуреваемая жаждой расправы, Нина зашла в туалет. И замерла, прислушиваясь. И, конечно же, из соседней кабинки раздался протяжный выдох и довольный голос мужа произнес:
– Уффф. Хорошооо….то как… Маня…
И в довершении, подлец засвистел бравурный мотивчик. Который, по обыкновению исполнял, переворачиваясь на другой бок. У Нины перед глазами запрыгали кровавые мячики, засверкали вспышки ломанных стрел. Нина покрепче перехватила древко швабры, точно дубину войны. На пороге возник муж, на ходу застегивающий ширинку.
– Это че? Это че такое?!!! – Гаркнула женщина.
Захар Каземирович шарахнулся в сторону, а Нина юркнула в кабинку. Заметалась, ища условного противника, и даже заглянула за сливной бачок. Не обнаружив соперницы, принюхалась.
– Это не то, что ты подумала!
– Я не думаю, я все вижу, слышу! И …чую!
– Ниночка, это недоразумение! – Заблеял Захар Казимирович. – Ты понимаешь, я очень хотел. Но не хотел, чтобы так вышло. Пойми же, это ничего не значит!
– У тебя все выходит боком! Все через жопу и одно место! Уу… проклятый. Да ты всю жизнь мою изгадил! Гад, гад! – И оружие чистоты и порядка безжалостно ткнуло завхоза в живот.
– Ох, Ниина, -извиваясь, простонал благоверный.
В презрительном взгляде уборщицы отразилась вся боль брошенной половины человечества. Она гордо вздернула подбородок и уничтожающе глянула на мужа.
– Нет тебе прощения!
Подхватив тряпку и швабру, победоносно ступая, Нина покинула место стычки.
Завхозу стало не по себе. До того, что в животе ухнуло и болезненно скрутило кишки в тугой неразвязный узел. Громко рыгнув, хозмен вновь скрылся в кабинке.
***
Между тем с другой стороны туалетной двери творилось «торжество» разума над низменными потребностями.
– Мы здесь собрались ознаменовать этот памятный день праздничным открытием…, – возвестил Дрозд и лучезарно улыбнулся. В упоительном раже его лицо приобрело кирпичный оттенок, глаза вдохновенно сияли, отражая внутренний фейерверк и даже кончик толстого носа, словно раздувался от важности. Герман Архипович триумфально оглядел пасмурные лица собравшихся и указал рукой на дверь, которая вдруг распахнулась, шваркнув по упитанному заду. Тот подпрыгнул и, обиженно скривившись, потер ушибленную ягодицу:
– Ай! Это что за нару…
Но мигом осекся, увидев выражение на лице Нины. Оно было таким, что запросто можно было перепилить рельсу и свалить с маху от трех до пяти вековых дубов. По части восприятия женского настроения Дрозд дуболомом не был. Он прикусил язык и сдержанно скомандовал:
– Марш в строй. Разбегалась тут.
Прищуром Нины можно было выжечь клеймо на всех лбах неверной половины человечества. Все притихли. Но хамить Нина не стала. Герман Архипович выдохнул и продолжил:
– Тааак… И чего… Эт самое спрашивается…? Хм… Даа… Эт самое… с чего начинается Родина?!
– С картинки в твоем букваре, – машинально отозвалась Раиса Федоровна.
Диана Андреевна, прыснула в кулачек. Нина скривила рот в усмешке, только сейчас она начала вникать в абсурдность происходящего.
– … с необходимого! Того, что объединяет! И вдохновляет нас высоко нести флаг просветления. Флагман культуры! Эт самое… достояние.
И на грани вдохновенного экстаза, когда во всю ширь открываешь людям сердце, даря самое дороге, Дрозд распахнул дверь туалета. Завхоз, услышав окончание высокопарной презентации, отреагировал, так будто заведующий зажег спичку. Захар Каземирович мгновенно выскочил, но успел прихватить ершик. Размахивая им, как заправский тамбурмажор, хозмен промаршировал к выходу. Орудие труда в лучах солнца вспыхнуло золотом. И Нине показалось, что над головой мужа тоже образовалась золотоносная ершистость. Она ахнула и сморгнула. Наваждение стремительно рассеялось, как очарование всей ее жизни. А то просто пшеничный хохол отдавал желтизной. Нина демонстративно отвернулась.
– Эт …, самое. Это излишне, завхоз. Но хорошо. Хорошо пошел. Но… Так вот… стало быть всем! Я приказываю со всей серьезностью отнестись к нуждам каждого!
– Оокх. – Поперхнулась Диана Андреевна.
– Та-аа дам.– Отзывалась Нина и глухо ударила шваброй о ведро. Завхоз вздрогнул и опустил ершик, спрятав за спиной.
Раиса Федоровна открыла на первой попавшейся странице томик Рубцова и с выражением прочла:
– Тихая моя Родина…
– Сумасшедшая! – Выпалила Ромашкина.
… – я ничего не забыл, – тихо закончила хранительница книг.
– Всем приготовиться к осмотру! – Рявкнул начальник.
– Чё я там не видела. – Отступила Нина, оборонительно выставляя вперед швабру.
Раиса Федоровна сложив пальцы, потянула ко лбу, но не донесла и безвольно уронила руку.
– Праздничный салют идиотизма. – Процедила Диана Андреевна.
– Наш творческий дом давно нуждался в качественном нужнике! Это лицо каждой казар… эт самой… культуры. Теперь здесь будет…
– Город-сад, – хмыкнула Диана Андреевна.
– Фиалкам цвесть, – поддакнула Нина и вытащила из кармана фартука освежитель воздуха, продемонстрировав сотрудникам.
– …приятно мочиться и не только, – подытожил богатую мысль Герман Архипович и обвел всех искрящимся взглядом, человека только что открывшего дверь в светлое будущее.
– Уже можно? – С затаенной надеждой поинтересовался завхоз.
– Ходят посетители. Остальных, как сказал наш, – Дрозд значительно кивнул вверх и зашарил глазами по стенам, ища сиятельный образ, – замочу по всей вертикали, если эт самое… того. – Закончил, так и не обнаружив поддержки с высоты.
Завхоз икнул и затаил дыхание. Раскрытие преждевременного посещения грозило ему неподписанными Дроздом накладными на краску. Казанова нуждался в паре-тройке лишних литров для завоевания расположения одной весьма меркантильной особы.
– А, некот-оо-ррым… – Противно растягивая слова, проговорила уборщица, гадко ухмыляясь в сторону мужа. – Кому внеза-аапно прр-риспиичит, куда ходить?
– Туда, где и были! – Отрубил Герман Архипович, указывая пальцем на окно, за которым виднелось пылающее сердце, реставрированное художественным даром завхоза.
– Все для людей, – хмыкнула Диана Андреевна и скрестила на груди руки.
– Тээкс, нам нужен лозунг. Что-нибудь эдакое. Чтобы в глаза, как солдат под танк.
– Есть! Докладываю! – Выступил вперед завхоз и отрапортовал.– Не засоряйте унитаз.
– А че, может сразу не засирать?! – Ехидно отозвалась Нина.
– Мне прочищать! – Не уступил Захар Казимирович.
– А мне мыть! – Желчно парировала жена и тыкнула мужа шваброй, попав ниже живота.
– Ай, Нинок, ну зачем же опять?! Я же со всем сердцем.
– Вот где у тебя сердце! – Как рапирой орудовала техничка, пытаясь попасть супругу в самое сокровенное. – Прочищатель хренов!
– Отставить, эт самое… членовредительство в строю! Развели, мля, отношения!
– Василий Семенович, вы не на плацу! – Возмущенно вскрикнула Раиса Федоровна, – вы заведующий домом культуры, если что.
– Что? А… ну.. если что… Он самый! Ммм -да! Эт самое! Я! А вы, Раиса Федоровна, эт самое… по етям и млятям того…, мастерица. Вам вверяю намалевать и чтобы покрасочней был лозунг: целясь – попадай, мусора не оставляй!
– Ятям.
– За млять, мы горой стоять! – Оживился завхоз, потрясая ершиком.
– О, господи! – Одновременно выдохнули заведующие от культуры и робко заглянули в туалет.
– Смотррр окончен! – Выдохнул им в затылок неугомонный управленец, так что волосы у Казанцевой встали дубом. А у Дианы Андреевны вдруг заломило зубы и пошл зуд под правой коленкой.
– Так бы и стукнула, – сердито прошептала она.
– Но мы еще…, – нервно оглаживая голову, пролепетала Раиса Федоровна. Но Диана Андреевна схватив коллегу за рукав, оттащила от фекального экспоната.
– Цц-ц, пойдемте, а то сейчас устав цитировать начнет. И я его точно ударю.
– …обязаны дорожить честью и достойно нести звание культурных служащих, а также неукоснительно беречь вверенное имущество и по всей выпра…
Громкое бряцание ведра и вызывающий стук швабры ознаменовали, что Нина демонстративно покинула строй и отправилась в самоволку. Ее достали командирские замашки и подхалимство мужа. Диана Андреевна, пользуясь замешательством Дрозда, кинулась налево, потом резку развернулась направо и налетела на Захара Казимировича, за которой и решила затаиться. Раиса Федоровна растерянно озиралась, пытаясь постигнуть причину сутолоки, лепеча:
– А? А что такое Что… что происходит?
– Рраз так! – Завопил Герман Архипович. – Наряд вне очереди!
– Ну и кому тут. – Пробурчала заведующая музеем.
– Есть! – Лихо козырнул завхоз.
– Что? Куда? Когда? – Заметалась Казанцева.
– Пара-пара-по бабам, – гундосо прогудел завхоз, взмахивая ершиком. – За мной, дамы!
Диана Андреевна закатила глаза и возмущенно зашипела. Она остро переживала сумасбродство. Но будучи благовоспитанной, к тому же поклонницей теории Толстого о «непротивлении злу насилием», верила в карму. Предполагая, что Сансара мчит прямыми дорогами по пути добра. Осталось подправить направление – палкой в колесо.
– Не в ногу! Ни маршировать, ни в затылочек стоять. Тьфу, а не личный состав!
Сплюнув в сторону шаркающего строя, Дрозд прислушался. Где-то на улице взревел перфоратор. Если бы у Дома культуры были зубы, он бы непременно скривился и схватился за торец, корежась от невыносимого звука.
– Без меня! Опять! Говорил не начинать! Завхоооз, за мной! – Выхватив ершик у хозмена, взмахнул им так, будто за ним скакал эскадрон гусар, а не преданно подскакивал Захар Каземирович и умчался.
– Надо что-то делать. – Изрекла Ромашкина, проводив мужчин презрительным взглядом.
– Но что мы можем? – В ответ пролепетала библиотекарь. – Его утвердили. Да и человек-то он неплохой, когда перед начальством не выкаблучивается.
– Он уже сам перед собой выкаблучивается. Видели, как занесло? Скоро всех на казарменное положение переведет.
– Как?! У меня же несовершеннолетние и муж!
– А у него устав и приказ.
***
Утром следующего дня Дрозд был необыкновенно опрятен и густо ароматен. Наповал разил сотрудников, каким-то въедливо-пахучим веществом неясного разлива. Нина фыркнула и разбрызгала вокруг себя «Белизну». Диана Андреевна зажала нос и проскочила мимо, с отвращением прогнусавив: «Здрасьте». Раиса Федоровна завертела носом и чихнула, рассеяно утершись платком. Она так и не поняла, откуда накатила удушливая волна. Только Захар Казимирович упоенно вдохнул амбре и мечтательно вспомнил о ночах в армейской палатке. В ней воплотились идеалы запахового фона родной Армии после недельного марш-броска по пересеченной местности при полной выкладке. «О, были времена», – вздохнул завхоз и поинтересовался:
– А чего это вы, Герман Архипович, так вырядились?
– А то, Казимирович, что к нам едет…
– Командир?! – Ахнул завхоз.
– Бери глубже, из Министерства!
– Ооо, даа. А на кой?
– Чтоб эт самое… принять…
– Пяти пузырей хватит?
– Ты чего, завхоз?! Ты же культурный работник!
– Ааа.. нууу …Тогда семь. А то в прошлый раз после пятой побежали. Че, тряхнете бюджетом?
– Я те тряхну! – Затопал ногами Дрозд.
– А чего, – в святой простоте не унимался Захар Казимир, – сами же говорили, что искусство на сухую не принимают.
– Зааавхоооз! Отсавить! – Руководитель нехорошо задергался всем телом. – Я те покажу!
– Ну-уу эт вряд ли. Вас не перепьешь. Принимать вы…
– Ааа.. кхрр.., – захрипел Герман Архипович, хватаясь за горло, потом за сердце, потом за грудки завхоза. – Не сметь! Чтоб ни рюмки у меня!
– Я чего такого, сами же говорили, что на сухую никто не принимает. То здесь отошло, то там отвалилось. Мне же потом исправлять, а это вгоняться в расходы, – расстроено забубнил завхоз, выдираясь из захвата.
– Я те приму! Я тя, эт самое в расход самого! Сказано, ни капли! – Рубанул по воздуху рукой так, что едва не снес с макушки Захара Казимировича щегольски нацепленную кепку. Тот поправил убор и поджал губы. Еще никто так не задевал его в лучших побуждениях.
***
Дом культуры давно не видал столь важных и напыщенных посетителей. Он был стар и подслеповат, как-то было уже тяжело созерцать копошащихся где-то там людей. Хотелось покоя и тишины. Чтобы не трогал его никто и не бередил старые раны. Особенно докучал этот маленький и круглый человечишко, который совал пальцы в трещины и отдирал струпья, вопя о том, что он новый культурный мир построит. Дом уже не верил в обновление всех и каждого руководителя. Сколько их было… Сколько? На пятом десятке он перестал считать. Но этот красномордый мячик, звонко подскакивая с новой идеей, внушал обители культуры страх, и между тем какую-то робкую надежду. Надежду на возрождение. Уж очень был ретив руководитель, взявшийся за обновление почему-то самого заднего его прохода. Наверное, решил дом, это такой извилистый путь в руководители, эдакий прямой вход в кулуары искусства.
ДК заинтригованно наблюдал за двумя новенькими: мужчиной, лет к пятидесяти в строгом костюме и девушкой, лет двадцати пяти в вечернем платье с сизым проблеском и ярко-розовых лабутенах. То забегая слева, то заходя справа их преследовал Дрозд, расточая удушливый аромат и сея давящую любезность:
– Все для особей… эээ… Особых… эт самое, гостей. Задействовал силы, стянул материалы. Подтянул резервы. Задача выполнена!
Дрозд притормозил возле клозета и широким жестом, в котором демонстрировалась вся значимость и гордость за учиненное мероприятие, повел рукой:
– Вот.
Гости неопределенно затоптались и Лев Юрьевич вслух прочитал лозунг над дверью, написанный на разноцветной бумаге готическим шрифтом:
– Целясь попадай, мусора не оставляй. Гмм… ты что тут, тир открыл?
– Никак нет! Туалет!
– Лёвушка, я думала, мы на презентацию культурного заведения! – Наморщив носик и надув губки, взбунтовалась барышня. – А здесь…?! Здесь!! Ооо…
– Леночка, это праздник! – Нашелся кавалер, недобро косясь в сторону заведующего. – Ты понимаешь, это же огромное событие для населения. Для народа целое культурное открытие. Ты только посмотри, какие вензеля на табличке, какой росчерк. Это же современное произведение искусства!
Девушка послушно уткнулась в расписную табличку, надеясь рассмотреть в ней творение авангардистов. Даже головку склонила и высунула язычок. Лев Юрьевич умильно взглянул на спутницу и надвинулся на презентующего:
– Торжественное мероприятие, говоришь…
– Клозет, это лицо, Лева. Передовая искусства. Мы за эстетику по всем фронтам! А дамы вперед. Вперед, милейшая!
Дрозд с распростертыми объятиями подступился к красавице. Подхватил под локоток и потащил:
– Позвольте сопроводить на оправку.
– Куда? Как? – Отбивалась Леночка, затравленно озираясь на спутника.
– Сходи, пописай, раз выпала честь. – Одобряюще кивнул чиновник.
– Ну ладно, котик, ради тебя, – сразу как-то смирилась девушка. Изящно взмахнула подолом роскошного туалета и вплыла в помещение.
– За ценой не постояли! Вложились. Ударим нужностью по отсталости! – Радушно провозгласил Дрозд.
– Ты, Гера, несколько перебрал.
Герман Архипович отшатнулся. Потом вспомнил и мираж запотелой бутылки пропал и он смело выдохнул прямо в обрюзгшее лицо:
– Никак нет! Неделю в завязке!
– Это ты, Гера, моло…
Из клозета вдруг булькнуло, и заглушая дальнейшие отвратительные звуки, разнесся истеричный вопль. Дверь резко распахнулась. Мимо опешившего Германа Архиповича и обомлевшего Льва Юрьевича пронеслась, разбрызгивая продукты жизнедеятельности и затмевая все случайные запахи, Леночка.
– Это что ж такое… это как… – пролепетал функционер, устремляясь за девушкой. Но потом остановился и одарил Дрозда грозным взглядом:
– Мы тебя сюда…! А ты вон как!?
– Мы что-то интересное пропустили!? – Вдруг откуда ни возьмись, появилась журналистка. За ней, как собачонка на привязи следовал оператор. Этот тандем вообще имеет тенденцию возникать дурным запахом из ниоткуда и улетучиваться по мере получения мерклой информации. Профессиональность позволила телевизионщице сходу сунуть микрофон пробегающему мимо Льву Юрьевичу.
– Стерр… – ввятники.– Прорычал чиновник, отталкивая девушку.
– Ответишь мне еще, хам. – Зло выдохнула в удаляющуюся спину и поправила отскочившую ресницу журналистка. Прилепив ту на место, отчаянно замигала оператору:
– Успел?
Тот отлипнув от видио-прицела ухмыльнулся, выставляя вперед большой палец. Операторы вообще, народ немногословный, привыкший изъясняться жестами. Они даже дома ухитряются мучить родных сурдопереводом.
– Что скажете? – Без излишних сантиментов сунула микрофон под нос Дрозду.
– Не вынюхивайте, Кирочка. Не до вас! – Отмахнулся презентующий и опрометью кинулся в туалет.
– О как, круто жареным запахло.
– А по-моему, чем-то другим, – вздохнула полной грудью воздух Кира и даже не поморщилась. Затарабанила в дверь. – Герррман Арркхипович, не задерживайте! Ваш комментар-рий!
Дрозд ужалено дернулся. Не до известности ему теперь, не до интервью. У него аларма и скорбь. С чувством загубленности всего святого и чистого, что у него было, он созерцал испорченное творение. Одна из кабинок выглядит так, будто в нее ходила толпа слепых бомжей со всех окрестностей, а некоторые даже специально приехали из столицы.
– Все кончено! – Простонал Дрозд и грузно обрушился на графский стул, – погибла честь, разбились планы.
Раритет от Финдюлиных отзывчиво скрипнул. Внутренние стоны заведующего заглушили все остальные звуки, ему было не до новшеств в туалетном интерьере. Он страдал, не замечая нового. Какой-то шустрый дизайнер внес не только предметы мебели, но и свое видение современного декорирования. В углу, возле оконца стоял журнальный столик советского реалистического искусства, украшенный хрустальной вазой и стопкой цветастых журналов: «Вооружение и власть», «Манерность и бренд», «Барышня и кухарка». Композицию завершало строительное ведро с небрежно воткнутыми подсолнухами. Судя по запаху, его кто-то находчиво приспособил под горшок. Реплика звучала дерзким приветом от искушенного декоратора. Бессмысленно блуждающий взгляд заведующего уперся в знакомую тару и замер в поиске причинно-следственной связи. Он где-то видел эту посудину. Мясистое лицо Дрозда побагровело, так что даже посинел набалдашник носа.
– Что за млять?! – Вскрикнул он и кинулся из гальюна, едва не зашибив сунувшую туда нос журналистку, и грубо оттолкнул подоспевшего завхоза.
– Я же говорил, на сухую даже киски не принимают. – Глубокомысленно изрек Захар Каземирович и, пижонски заломив на затылок кепку, шаловливо подмигнул Кирочке. – А как вы относитесь к вла-аа-жному ээ… корму?
***
Привычка по утрам строить и пристрастно обнюхивать личный состав засела в Дрозде прочно, как гвоздь в подошве кирзового сапога. Он вообще ходил прямыми траншеями, вырытыми задолго до него. Приказали – следуй. Не рассуждай, а выполняй. К подчинению Герман привык с детства, попав в Нахимовское училище в двенадцать лет, он строгим маршем следовал по жизни. И вот теперь дошел до ручки собственного кабинета. Нетерпеливо дернув ее, высунулся в коридор и зычно заорал:
– Нина, через десять минут, чтобы все на совещании, прием!
– Опять двадцать пять и полундра. – Раздраженно отозвалась та, выходя из подсобного помещения. – Принял бы уже.
– … яду! Яду хлебнуть! Боги мои, Боги! – Вскрикнул детский голос из-за двери с тусклой табличкой, театральная студия: «Маска».
– Рома, не нужно импровизировать. – Донесся приглушенный голос Дианы Андреевны.
Нина остановилась возле облезлой двери и прислушалась к шуму. От детей столько грязи и неразберихи, но она была рада, что дом ожил и, будто бы даже расправил плечи. Даже ее лоботряс Денис увлекся, радостно заявив, что ставят хоррор и ему дали роль Азазелло. А если теплится очаг культуры – значит, поселок будет жить.