7 рассказов про любовь и не. Выдуманные бесплатное чтение

Иллюстратор Екатерина Докучаева

© Евгений Яшуа, 2025

© Екатерина Докучаева, иллюстрации, 2025

ISBN 978-5-0065-4876-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ЛИЛОВЫЕ БОСОНОЖКИ

Автобусная остановка в весенний день, как река в половодье: людской поток все прибывает и прибывает. Маршруток взахлеб, а поток не уменьшается. Сергей никуда не едет. Он сидит на скамейке и вглядывается в спешащие лица, с надеждой поймать чей-нибудь потерявшийся взгляд. Не удается. Стаканчик кофе из пыльного киоска утешает его, раскрывая красоту окружающих предметов: облупившегося столба в кудрях проводов и в рваной рубахе объявлений, фигурной тени остановки, кажущейся самолетом. Он смотрит, улыбается, слушает воркующий рокот моторов.

– Сядь-посиди, сейчас поедем, – молодая мама усаживает мальчика на скамейку. В руках у ребенка светящийся ежик. Игрушка покорно меняет форму, цвет, попискивает и пахнет почему-то керосином.

– Наш!

Мама дергает зачарованного покупкой мальчика, и они исчезают в распахнутых дверях маршрутки. Лишь яркое пятно игрушки долго пульсирует в памяти Сергея. Пульсирует.

Это случилось в августе, когда он, радостный и счастливый, в солнечно-желтой рубашке и темно-синих вельветовых брюках ехал домой – в отпуск.

Позади осталась освежающая переправа лимана, пыльная дорога от причала до аэропорта, впереди ждал двенадцатичасовой перелет из северного города «А» до Москвы, с промежуточной посадкой где-то в хвойном сердце Сибири. Пройдя регистрацию и временно расставшись с багажом, Сергей «налегке и с пакетом в руке», вместе с веселой гурьбой попутчиков сел в старенький ЛиАЗ. Немного покачавшись по взлетному полю, автобус подъехал к трапу.

Сколькими лестницами человек проходит в жизни? Этажными и служебными, железными, деревянными и мраморными, короткими и длинными – не всегда они ведут наверх, но эта приближала к небу, к мечте, по крайней мере на время. И Сергей приближался, не глядя под ноги.

– Ой, вы меня разули, – девушка обернулась. По трапу запрыгала лиловая босоножка.

– Простите, – сконфузился Сергей. Виновником оказался пакет, который «задумался» вместе с хозяином, а может быть, ему приглянулась точеная, похожая на шахматную королеву пятка. Неловкая ситуация остановила движение по трапу, посыпались недоуменные вопросы. Сергей попытался помочь девушке обуться, потому как сумка в одной руке и маленький сын в другой не позволяли ей сделать это самостоятельно. Нечасто занимаясь подобным, он изрядно повозился, прежде чем деликатная вещь женского гардероба заняла исходное место.

– Вот и все, – улыбнулся Сергей, расправив плечи, словно Улисс перед Нимфой.

– Спасибо, – поблагодарила героя девушка.

Тем временем народ, терпеливо и с нескрываемым любопытством наблюдающий сцену в стиле Золушки, разочарованно вздохнул, не видя продолжения действа, и поспешил в самолет.

Дорога, дорога, как много ты значишь для живущих на Краю Земли. Сколько дней и ночей приходится коротать в прозрачном кубе аэропорта в ожидании «благоприятных метеоусловий». Сколько мыслей передумано в пустом времяпрепровождении, и когда голова освобождается от всякого вздора и становится подобна безоблачному небу, тогда и прилетает долгожданный самолет.

Но был август – месяц ласковый и полетный. Лишенный возможности поразмышлять несколько дней на земле, Сергей погрузился в это состояние на высоте девяти тысяч метров. Он передумал обо всем, но только не о босоножках, которые, хотя и были лилового цвета, растворились в заполнивших иллюминатор облаках.

Он вспомнил о них в таежном аэропорту, где самолет приземлился на двухчасовую передышку. Уставшие от долгого вынужденного сидения пассажиры разбрелись по бетонному, похожему на концертный зал зданию. Кто-то пошел изучать огромную карту из тысячи лампочек-городов, кого-то притянул щедрый сибирский буфет. Кто-то пристроился на скамейке у входа в здание, греясь в лучах тихого солнца. Этот «кто-то» была она – в лиловых босоножках.

Сергей украдкой посмотрел на молодое симпатичное создание, хотя уже и с ребенком. В его голове зародилась теория о чувствах и цвете. Возможно, он осчастливил бы мир открытием в любовно-поднебесной сфере, но появившаяся дама в униформе и с видом, требующим мгновенного повиновения, объявила о начале посадки. У пассажиров не было желания менять простор, пропитанный ароматом вековых сосен и кедра, на капсулу салона, но намерение зовущей было непоколебимо, и вскоре началась вторая часть полета – спячка.

Кто не уезжал далеко и надолго, тот не поймет эйфории возвращения, когда суетный мир большого города в первые дни кажется если не поэмой, то стихотворной строкой.

На следующий день после возвращения, уставший от расспросов друзей и внимания близких, но в легком расположении духа, Сергей стоял на остановке родного миллионника, в потоке вечно спешащих людей. Его бледный лик выделялся на фоне загорелых лиц горожан. Но вот, среди разноцветия одежд он увидел пару ярких босоножек. Они были в руках девушки, бодро шагающей к мусорному ящику.

Не веря в столь неожиданное совпадение, он подошел к ней и спросил:

– А вы, случайно, не из …?

– Да, – ответила она удивленно.

– Мы с вами летели вчера одним рейсом, я вам пакетом тогда…

– Да-да, точно, смешно так было.

Сергей невольно опустил глаза – блеснули новизной лоферы черного лака. Заметив взгляд, она сказала:

– Вот, решила купить, те слишком яркие были, да и осень скоро, пришлось расстаться, – она кивнула в сторону мусорного ящика.

– Жаль, – сказал Сергей и добавил, – запоминающийся цвет.

Они разговорились. Оказалось, в городе живут родители мужа, и она едет к ним в гости.

– Павлик, – девушка позвала сына, который все это время стоял возле уличного лотка с разноцветными игрушками. Он не подал и вида. Пришлось купить ему что-то яркое и мигающее. Взяв мальчика за руку, Сергей проводил их на остановку. Автобус был полупустым, и водитель надеялся заполучить еще кого-нибудь из пассажиров. Молодой мамы с ребенком ему было достаточно, и запоздалое желание узнать имя мимолетной спутницы рассыпалось от хлопнувшей двери.

Сергей встал, чтобы еще купить кофе.

– А что такое лонг? – спросил у продавщицы, выглянувшей в оконце.

– Ну, вроде как подольше, то есть покрепче. Будете?

– Не надо, лишний. – Он спрятал мелочь в карман и пошел вдоль дороги, осторожно касаясь рукой нежно зеленеющих кустов.

ПРИНЦЕССА ТАНЦА

– Остановите, пожалуйста, здесь, – попросила Кира таксиста, показав в сторону Дворца культуры.

– У развалин, что ли?! – отреагировал водитель раздраженно.

– Да, – ответила Кира, услышав новый статус места, где она когда-то занималась танцами.

– Раньше надо говорить, – буркнул таксист в ответ. Пропустив поворот, он вынужден был ехать до следующего светофора. – Я так хрен, че заработаю сегодня. А бензин с первого июня подорожал, и за лицензию подняли, еще и оператор процент снизил, а вам сказать заранее тяжело, – излил он все тяготы работы.

– Извините, я просто задумалась, – смягчила Кира.

Да, задумалась, как только самолет рейсом Тель-Авив – Москва – НН приземлился в аэропорту, и ее замшевые с бантиками балетки ступили на липкий от жары асфальт.

Она была единственной из международного танцевального коллектива, приглашенного на фестиваль искусств, для кого эта земля была родной. Аура ностальгии окутала ее, ослабив обруч головной боли от долгого перелета. Ей захотелось вернуться в детство, вновь почувствовать себя маленькой, хрупкой девочкой, которую мама привела на первое занятие в самый большой и красивый Дворец культуры во всем городе. «А если они будут танцевать топотушки, что будет? – спросила она в тот день у мамы, обнимая одну из огромных колонн, подпирающих небо. – Будут бум-бушки, – ответила мама, смешно топнув ногой». Что там сейчас?

Руководитель по имени Ален, сухопарый блондин средних лет, напомнил Кире, что они приехали для выступления, а не ради посещения памятных мест. Хотя она привыкла к жесткой дисциплине в одной из лучших танцевальных компаний мира, глаза ее заблестели от влаги несбыточного желания. Возле трансфер-автобуса Ален неожиданно смягчился и отпустил, с наказом, быть к девяти в отеле.

Кира радостно взяла рюкзачок, попросив танцоров занести чемодан в номер. Ее проводили дружными аплодисментами и пожелали romantic adventure! Смерив взглядом «табун» преимущественно черных и белых иномарок, дежуривших у аэропорта, она сделала выбор в пользу ортодоксальных «Жигулей» безумно оранжевого цвета.

Всю дорогу она молчала, ловя по сторонам новые впечатления, произвольно смешиваемые с воспоминаниями. А когда въехали на мост через водохранилище, и Кира увидела на противоположном берегу очертания ДК, у нее забилось сердце, как перед выходом на сцену.

– Редко, кто просит тут высадить, – сказал водитель, остановив машину возле давно некрашеных столбиков. – Рядом, в торговый центр – толпа, особенно в выходные.

Торговый центр по соседству сиял чистотой панорамных окон и стальными панелями. На его фоне ДК выглядел пещерой неандертальца. У Киры внутри шевельнулось негодование. Но путь танцовщицы научил ее приподниматься над неоспоримыми фактами жизни, на которые она никак не могла повлиять. В этом много было от философии стоиков, хотя весь трепет и ропот она все же выплескивала в танце. Сублимировала, как выразился бы психолог, выпивая чашечку не сублимированного кофе.

Она протянула таксисту бледно зеленую банкноту с перечеркнутой «S».

– Ого, в долларах со мной еще никто на расплачивался, – он прислонил «двадцатку» к лобовому стеклу, и убедившись в наличии водяного знака, спрятал в карман аляповатых шорт. – Я не барыга, по курсу это много. – Из другого кармана он достал пятисотрублевую купюру и протянул Кире. – В рублях только, – как бы извиняясь, сказал он, но тут же добавил, – в магазине у вас доллары не возьмут.

Кира не стала отказываться, хотя и не рассчитывала на сдачу. Неожиданно она испытала симпатию к этому обычному человеку, вряд ли как-то связанному с танцами. Она вышла из машины.

– Так откуда будете и с какой целью сюда, если не секрет, конечно? – спросил он, приоткрыв дверь, надеясь удовлетворить любопытство человека, с которым расплатились валютой.

– Не секрет: я занималась здесь в ансамбле народного танца. Сейчас в центре современной хореографии, в Тель-Авиве.

– Понятно, – сказал водитель, выходя из машины с желанием высказаться. – У меня дочка, на этот… кантемпарарам тоже ходит. Ниче так. Недавно на концерте выступала, танцевала про любовь к дому. Когда, значит, уезжаешь надолго, потом приехал, а тут пусто. Ну или торговый центр. Время оно ведь, как голодный пес, жрет без остатка. – Он сделал паузу, как будто, перелистывая альбом жизни назад. – Извините, говорить, особо не умею. На шинном пятнадцать лет отработал, резину штамповал для «Ламборгини» и «Феррари». Потом надоело олигархов обслуживать, ушел в такси. Тут хоть человека нового встретишь, а там только конвейер.

Кире захотелось обнять таксиста, но она сдержалась, понимая, что привычный среди танцоров ритуал может приобрести иной смысл за пределами сцены.

– У вас хорошо получается, от сердца, – сказала она просто, с теплотой.

– Спасибо, – смущенно ответил водитель, и заботливо предупредил, – тут хулиганье шарахается, к танцам равнодушное, поосторожнее.

Кира проводила взглядом его яркий автомобиль, похожий на машину времени, возвращающей в невозвратное прошлое.

Ее не было здесь десять лет. Что значит сантиметр на километровой шкале тысячелетий? Миг, вздох, чирк, излом, бездна.

Теперь Дворец был похож на израненный корабль, выброшенный на берег штормом перемен. Чтобы не портить настроение идущим в ТЦ, ветхий фасад затянули огромным баннером с оптимистичной рекламой жилого vip-квартала. Но и синтетическая дерюжка местами порвалась, как наскоро сшитый костюм из дешевой материи. Кира приподняла трепыхающийся полог, еще надеясь увидеть мир нестареющей сказки, но – no. Площадь дворика перед входом изъели трещины, заткнутые, как паклей, разросшейся травой. Парадную дверь обили оцинковкой, она посерела и покрылась соляными разводами. Ступеньки, не чувствуя нужности, рассыпались в щебень, а трехпалые флагштоки были ржаво пусты, опрокинулись вниз, как сломанные стрелки часов. Вдоль стены незримый конферансье написал: «играет грустная музыка». Какая? У каждого свой минорный альбом. Кира вспомнила пьесу «Musica nostalgica» Альфреда Шнитке. Под эту мелодию она танцевала сольный номер в Тель-Авиве.

Она зашла во дворик, как заходят в палату к тяжелобольному, коснулась той колонны, что обнимала в детстве и прошептала: «Здравствуй». Горло ее сжалось. «Здравствуй!» – крикнула, чтобы не разрыдаться. Эхо вернулось голосом мамы про «бум-бушки», множеством канувших в Лету голосов, что звучали в звонкие годы детства. Все теперь высохло, затянулось, заросло, стало мертвым колодцем.

Она побрела вокруг здания, окутанного паутиной сигнальной ленты. Штукатурка на стенах осыпалась, открыв глубокие краснокирпичные раны. Чудные, лепные сандрики над окнами, едва держались, грозя свалиться на беззащитную голову. Выбитые стекла наспех закрыли фанерой, как разбитые очки лейкопластырем.

Крыша, там, где располагалась сцена, провалилась, вскинув к небу, заострившиеся, как колья, горелые стропила, напомнившие картину из археологического музея «Охота на мамонта». Казалось, выбегут древние люди в шкурах – добить животное, попавшее в ловушку.

За зданием был пустырь до самого водохранилища, так и оставшийся диким, мусора только прибавилось. Здесь они гуляли после репетиций с мальчиком Денисом. Худеньким и застенчивым, со вспыхивающим румянцем на щеках, когда он брал ее за талию в танце.

Дальше, за водохранилищем, кипел город. Правый берег. В нем всегда была какая-то милота Берендеева царства, с рассыпанными по высокому склону домами частного сектора, выглядывающими из буйной зелени разноцветными крышами. Но и он вырастал, становясь грандиозно-цивилизованным, с высотками, нагло цепляющимися за облака. Жизнь не терпит остановок, даже по требованию.

Кира совсем забыла о фестивале, настолько ее память заполнило проснувшимся «тогда». Обогнув здание, она увидела на заднем фасаде вписанный в полукруглую нишу портрет девушки с черными волосами, бледно-синей кожей, с кровоточащим ликом и контрастно спокойной полуулыбкой. Внизу была надпись «Kira kill».

– О, красатуля, че, твое фото? – голос за спиной заставил ее резко обернуться. Двое парней – в спортивных костюмах и сланцах, грязных от бесцельного блуждания, – пародийно напомнили героев «Криминального чтива». Они залипли на изгибах девичьей фигуры, выточенной годами служения искусству танца, подчеркивающих красоту светлых джинсах stright и лавандовом топике.

– Такая расфуфыренная, хахаля ждешь? А мы не сойдем? – они засмеялись хриплым лаем бродячих кобелей.

– А если повежливее? – дружелюбно спросила Кира.

– Ха-ха, «здрасьте, спс, до свидос». Толян, мы тоже буквари читали, да? – хмыкнул поменьше ростом, перебирая в руке «цепку» с жирными, как навозные черви, звеньями.

– Слышь, Лех, еще «хз», – дополнил бестолковый словарь Толян с болтающимися по-обезьяньи руками.

– Денег дашь? Жара, лимонаду хочется, – промычал Леха, оценив дорогой рюкзачок.

– Не пробовали заработать? – спросила Кира.

– Училка, что ли? – процедил Толян. – Ну давай, научи «жызни», – скривил он слово, открыв кривые от озлобленной жизни зубы.

– Я танцовщица, – ответила она.

– «Женщина, я не танцую», – гыгыкнул Леха, покручивая «цепку» на пальцах. – А может, ты стриптизерша? Ну давай, расслабь пацанов.

Кира вновь почувствовала, как внутри ее проснулось негодование от хамства и пошлости – давно забытых.

– Почему так происходит, скажите?! Я здесь выросла, занималась танцами. Ни один мальчик не сказал мне грубого слова. Не оскорбил. Мы дышим с вами одним воздухом. И кровь у нас одного цвета – красного. Но почему вы совсем другие? Почему?!

– Гля, обкуренная что ли, – растолковал по-своему Толян.

– Самое то, – прищурился Леха и шагнул за спину.

Она дернулась, хотела крикнуть, но вокруг шеи обвилась петля. Во рту стало сухо. В голове застучало, как будто каблучки.

Кира упала на теплый серый песок. Она вспомнила, что ее родина славится самой плодородной землей. Рядом гудела трансформаторная будка, дальше – шумел город, а в ней разлилась тишина и покой, как после трудной репетиции. Сознание свернулось белым кроликом и забилось в норку. Глубже, глубже. Она слышала только мерзкое сопение и чавканье, как будто кто-то голодный жадно ест из миски. И вдруг два глухих удара остановили дикие звуки. Запах давно нестиранной, едко пахнущей чужим одежды отпрянул. Вместо своего крика о помощи она услышала ор обидчиков. Черными, бесформенными тенями, подбирая соскакивающие сланцы, они скрылись среди мусорных куч пустыря, как звери в сумерках джунглей.

Очнулась она в маленькой комнате, на топчане, застеленном старым лоскутным одеялом. Стены комнаты были оклеены афишами концертов ансамблей ДК. Она увидела свою афишу, из детства: 5 июня, две тысячи *** года. Десять лет назад.

За столом, под лампой с треснутыми абажуром, сидел пожилой мужчина. Он наливал из термоса в большую кружку чай. В комнате запахло мятой. Кира узнала аромат мелиссы, с ноткой лимона. Вспомнила, как после занятий танцами они всей группой пили чай, с «миссой», как она говорила.

Мужчина протянул ей дымящую кружку.

– Держи, как ты любишь, с «миссой», – сказал он.

– Игорь Николаевич, – это…?

– Ну да, это я. Узнала, значит, не сильно постарел, – он улыбнулся. – Как самочувствие?

– Ничего, шея немного болит.

– Немного – не страшно, если бы струну накинули, то не разговаривали бы с тобой. Такие теперь у нас гады появились, но больше, думаю, не придут. Уползли в болото.

– А как же теперь это всё? – спросила Кира, посмотрев на афиши.

– Теперь это – всё, – он провел рукой по столу, смахивая невидимые крошки.

Игорь Николаевич рассказал, что несколько лет назад в ДК случился пожар. Денег на восстановление сразу не нашли, а потом уже и не зачем. Как только Дворец забросили, он стал на глазах разрушаться, растаскиваться.

– А как же вы тут, кем работаете?

– Кто я тут? – переспросил Игорь Николаевич. – Домовой, мародеров гоняю, – он горько улыбнулся, опустил глаза, заблестевшие от воспоминаний прошлого.

– Спасибо, как живая вода, – она поставила кружку на стол. – Можно мне посмотреть зал?

– Почему нельзя, имеешь полное право, – он повеселел, и они вышли из комнаты. Захрустели битые стекла, куски штукатурки, щедро усыпавшие старый паркет просторного вестибюля. Кира шла, будто босая, по осколкам солнечных дней.

Зал был холоден и пуст, от рядов кресел остались лишь отметины на полу. Кое-где валялись сломанные венские стулья. Отопление с чугунными гармошками батарей было раскурочено. Пахло как в подвале старой многоэтажки. Сквозь зияющую дыру в крыше на сцену падал вечерний свет неба. На порванном занавесе светящейся краской кто-то нарисовал чайку.

Кира поднялась на сцену, и посмотрела в темноту зала, как в первый день выступления. Она вспомнила историю, что тогда сочинила. И поверив, что в ее силах изменить время, пространство, материю, вернуть жизнь – еще дышащему, хотя и в глубокой коме – существу, затанцевала.

«Я – Кира, принцесса танца. У меня есть настоящий дворец, с большими окнами. В них всегда видно небо. Оно доброе, даже в тучках. Сегодня я вышла впервые на сцену. Я стояла на светлом островке, передо мной была Тьма. Черная-черная, как мамино платье, которое она надевает в театр. Но мамы рядом не было, и я испугалась. Подумала, вот Тьма сейчас раскроет пасть и меня съест. Проглотит в воздушном белом платьице, с ручейками косичек, в блестящих, как зеркальце, туфельках. Я прошептала: „Мама, прости – я съела все конфеты, а в коробке оставила фантики“. И закрыла глаза, приготовилась умереть. Но вдруг Тьма чихнула, как маленький котенок. И мой страх убежал. Наверное, он испугался котенка. Заиграла красивая музыка, я стала танцевать. Было так хорошо, легко и радостно, как будто идешь по лужам, вместе с летним дождем. А потом Тьма ожила и пролилась рекой аплодисментов. Я увидела маму, и у нее в руках был котенок. Я так давно о нем мечтала».

Я – Кира, дух большого Дома с заколоченными окнами. В них уже не видно небо, но сквозь разрушенную крышу я смотрю на звезды. И мне не страшно перед безмолвной Тьмой. Потому что рядом есть кто-то еще, кто танцует. И музыка жизни звучит в ее сердце. И я танцую вместе с ней.

ВОРОБЬИНЫЕ СТРАСТИ1

Ночью был морозец, щедро посахарил крыши поселка, поцеловал вишню у дома с деревянным забором. От холодной нежности листья у деревца осыпались. Распластались ярким желтым ковриком для прихожей.

У Джека коврик тоже яркий, только синий и кусается. Не Джек – коврик. Отчего иногда просыпается рано. Не коврик – Джек. Вот как сегодня. А хозяйка Лия еще спит – воскресенье ведь, да и одеяло ватное, помягче коврика будет.

Вообще-то, собаки существа терпеливые, не то, что кошки – могут подождать, если только за окном не соберется стая бродячих. А они уже тут как тут, изучают гору тучных мусорных мешков, вынесенных жителями раньше понедельника (день мусоровоза). Собакам то и надо. Может, кто котлету не доел, или куриная ножка целиком в мешок угодила. В общем, шуршат и лают, будят тишину в шесть утра. Джеку завидно. Ему живется хорошо – в тепле, в сытости, утром-вечером на прогулку. Но иногда заголосит внутри развязный предок, а по рыжей бороде Джека понятно – ирландский терьер погулял.

– Джек, ну сейчас, – сонно бормочет Лия, закрывая ладонью назойливую морду пса. Но тихое поскуливание хуже дребезжания будильника – действует не только на уши, но и на душу.

Если уши можно спрятать в наушники, то душу ничем не прикроешь, она чувствительная и нежная, как пижама Лии – белая с розовыми слониками. И видит ее только Джек, да и то недолго, потому что длинный пуховик оливкового цвета, как заросли средиземноморских рощ, все же прячет слоников от всех, даже от автора. Но не это важно, а поводок, тоже – зеленоватого цвета, и он защелкнут на ошейнике. Хотя не понятно, кто кого ведет? Вернее, тащит.

Пока они выходят на улицу, послушаем плейлист ноября. А в нем щебет проголодавшихся синиц, молчание ворона с профилем дремлющего лектора на кафедре дерева, стрекот редких утром выходного дня машин на улицах города. Да, он совсем рядом, напирает серой мощью на горстку оставшихся от первобытного поселка домиков, с деревянными заборами и вишней у окна.