Из глубинки России мы родом бесплатное чтение

Ранним туманным утром в августе 1945 года с сидором за плечами, одетый в военную форму пехотинца, истоптанные кирзовые сапоги, выцветшие галифе, потёртую шинель с заплатками, прикрывающими следы войны, возвращался домой Степан Норик. Воротничок гимнастёрки был подшит свежей белой тканью, пилотка ладно сидела на голове, немного сдвинутая на лоб, на правую сторону. Прошёл рядовой пехотинец от Гомеля до Праги.

Шёл Степан со стороны села Увелья от железнодорожной станции Зыбкая к своему селу Яловка. По пути в тумане он услышал журчание ручья Будянка, осторожно подошёл к воде, зачерпнул её пригоршней и начал жадно пить – вода пахла болотом.

– Вот я и на своей земле! – с облегчением тихо произнёс Степан. Холодная вода Будянки спокойно и неторопливо несла на болото траву, ветки деревьев. Пехотинец снял сапоги, до колен закатал галифе, шинель и сапоги перекинул через плечо и пошёл через ручей. Степан перешёл ручей, обулся, накинул на плечи шинель и пошёл дальше к родному дому с чистыми ногами и спокойной душой.

Пройдя около версты, он увидел очертание церкви Покрова. Из-за тумана изб ещё не было видно. Ручей Будянка берёт начало в живописных местах посёлка Заозерье в смешанных лесах полесья, исток ручья из ключа Палегравой криницы. Ручей весёлый, вода в нём чистая как слеза, сладостью своей славится на всю округу. Протекает Будянка через болото, разделяющее Белоруссию и Россию. Будянка протекала по урочищам Сергиевой полосы, Надкачонкова. Силу набирал ручей у Камня, здесь он разливался и делался рекой, глубина местами не более метра, на основном разливе – по колено. Заливные луга богаты разнотравьем, а в заливах Будянки растёт ярий – болотный аир. Ребятня и жители Яловки набирали его большими охапками и ели с аппетитом из-за того, что сердцевина очень вкусная, напоминает анис, корицу и имбирь одновременно. Особенно у ярия ценятся корни: это кладезь витаминов, активных веществ, на них ставили настойки и лечили всех жителей села от мала до велика.

Болота угощали людей своими дарами: ягодой, рыбой, птицей и зверем. На просторах болот развивался оазис свободного труда, быта и традиций. Болото, как и человек, имеет свой характер и нрав, знает и хранит множество мистических тайн и загадок, понять которые порой не под силу людям. О Духе болота знает каждый житель села, но никто не пожелал бы встречи с ним. В лихолетье этот дух подавал знак о приближении беды. Старикам был понятен его язык, они знали его характер, а вот как он выглядит, каждый старожил рассказывал по-своему. Дед Фёдор, прошедший войну от Гомеля до Берлина, говорил, это норовистый гнедой конь с длинной гривой, ни разу не был в упряжи, добрый и сильный. Соседка тётка Тетуха утверждала, что это аист с перьями необыкновенного небесного цвета.

Подойдя к селу, Степан отчётливо увидел очертания церкви Покрова, он хорошо помнил, что она находится в центре села. Затянув ремень и поправив пилотку, он быстро зашагал навстречу своей новой мирной жизни. Из тумана нехотя, как бы стесняясь своего вида, стали появляться избы с покосившимися заборами и ставнями. Очень давно они не были обласканы вниманием хозяина, как и солдатки, ждавшие мужей, женихов с войны. Воин шёл по центральной улице своего села спустя четыре года. Село спало мирным сном, только собаки лениво лаяли вслед вернувшемуся с войны односельчанину.

У прадеда громко стучало сердце от радости, он почти бежал на встречу со своей женой Наташей и детьми. Вот показался переулок, вот его изба – плетень покосился, казалось, ему надоело сдерживать ветра, снега и живность, которая постоянно норовила проникнуть на охраняемую им территорию. Степан подошёл к калитке и попробовал открыть, но она была заперта изнутри. Тогда он осторожно постучал в окно. К горлу подкатил ком. Не сразу женщина спросила:

– Кто здесь?

Не узнавая своего голоса, воин ответил:

– Это я, Степан.

К окну подошла его Наталья, прикрыв рот ладонью, махнула рукой, показывая, что побежала открывать запор.

Через мгновенье перед ним стояла та, о которой он думал каждый день, читал её письма, во сне разговаривал с ней о сокровенном. На ней была белая льняная рубашка до пола, на плечах – старый платок, на ногах – бахилы, самодельная обувь, склеенная из старых резиновых камер колёсной техники. Степан нежно обнял жену, она, как ребёнок, всхлипывала, плечи дрожали. Наталья подала мужу руку, и они вместе переступили порог хаты.

Он осмотрелся, вдохнул запах родного дома. Стол стоял у окна, в которое он только что стучал. Над столом висела керосиновая лампа. Та же русская печка, занавеска свисала с потолка и закрывала её трубу. На печке мирно спали их дети. В красном углу хаты висели иконы, обрамлённые рушником. Белел выскобленный пол. У стола стояла большая резная скамейка, покрытая синей краской. В углу хаты, напротив печи, разместилась деревянная кровать, украшенная резьбой, от подушек и перины исходил запах васильковой свежести. На стене, над кроватью, висел портрет с вышивкой. В углу высилась бочка с водой, на ней лежал деревянный ковш. Справа от бочки, ближе к печи, на полках стояла чистая кухонная посуда, задёрнутая занавеской. В углу, у печки – ухваты и чапела. У очага печи ровно, как на параде, выстроились глиняные чугунки. На табуретке у печи – начищенный самовар. В нише под печью лежали хворост для розжига и сухие брикеты торфа.

Первое и второе моё рождение

Родился я на Заговены в год Кабана, в последний день перед Рождественским постом, 26 ноября, ростом чуть меньше аршина, весом около девяти фунтов. Мама рассказывала, что при рождении я ревел очень громко, кричал, и она называла меня медвежонком.

В лёгкий морозец мама с батькой на коне, запряжённом в сани, благополучно привезли меня из родильного дома в хатку деревни Городечня, где через полтора года я «родился» второй раз.

В те годы в деревнях крыши в хатах были покрыты соломой или камышом, очень редко – шифером. Родители мои работали в поле: батька – шофёром, мама – колхозницей в полеводческой бригаде. Работали они от зари до зари за трудодни. За мной приглядывали старшая шестилетняя сестра Нина и баба Сережиха. В тот год стояла сильная жара, поля высохли, дождей давно не было. Нина играла на улице, изредка забегала в хату: проведать меня и напиться родниковой воды. Батька привозил флягу воды из родника под песчаной горой за околицей села, недалеко от реки Виховки.

В тот знойный день, когда воздух раскалился до предела, а солнце в зените безжалостно обжигало землю, превращая деревню в раскалённый котёл, на нашей улице вдруг загорелась крыша дома, стоявшего по ветру к нашей хате. От летящих снопов искр стали загораться соседние дома. В это время баба Сережиха колыхала меня в люльке и не слышала рёва пожара, потому что была глуховата. Я тихо играл искрами, которые летели мне в люльку. Нина заскочила в хату с криком: «Пожар!». Баба Сережиха, растерявшись, подхватила кочалки для глажки белья и с охами затопталась по хате. Сестрёнка схватила меня из люльки и кинулась к роднику – только пятки засверкали. За ней, прихрамывая, еле поспевала баба Сережиха с кочалками. У родника Нина пристроила меня под тень дуба, завернула в хусту. Вскоре подошла и бабушка. Отдышавшись, они жадно пили родниковую воду из ладоней. Огонь тем временем охватил всю деревню, она выгорела полностью.

Наша семья переехала в село Яловка. Мы поселились в хате бабушки Варвары на улице Середовка. Со временем отец выстроил новый дом на улице Белоусовка. В семье меня стали ласково называть дубовиком, рождённым под дубом.

Случай в Яловке

В одном из районных центров Брянщины, на Заговены, в одно и то же время родились два мальчика. С этого дня началась история, о которой знала вся округа.

Дело было так. Всем известно, что в роддоме новорождённым вешали бирки, где писали дату рождения, вес, рост и пол ребёнка. Многие хранят такие бирки как память до сих пор. Так вот, по недосмотру медсестры или по иным причинам бирки на младенцах перепутали. Мамашки с новорождёнными благополучно разъехались по домам с хорошими мечтами о жизни, муже и семье: одна – в село Яловка, другая – в деревню Удёбное.

Каждая из моих героинь своего сына при крещении назвала Сергеем. Мужики, каждый, своего наследника обильно и весело обмыли. На этом рассказ можно закончить, но эта история с продолжением.

Прошло добрых пять-шесть лет. В Удёбном отец начал примечать, что его рождённый наследник непохож на своих родителей, он слишком чернявый. Начались семейные разборки с применением кулаков, матерных слов. Мать мамашки смекнула и отправилась в соседнее село на выглядки. Она нашла дом, увидела ребёнка, он был похож на её дочь и зятя. С облегчением вздохнула и прошептала: «Вот и нашла я своего внука, свою кровинушку!». Эта история закончилась благополучно, вернулись дети в свои семьи.

Озеро Лесок

Болото, вдоль которого проходит шлях от Новозыбкова до Красной Горы протяжённостью около семидесяти километров, в начале семидесятых годов двадцатого века осушили для добычи торфа производственным способом. Для этого был разработан проект, прорыли сеть канав: они служили границами участков, подлежавших осушению. Осушенные участки размером сорок на пятьсот метров в народе называли картами. Вода из канав стекала в главную, так называемую Нагорную, канаву, по краям которой насыпали груды песка, похожие на барханы в пустыне. Нагорная канава – это главная артерия для осушения болота, здесь и чистая вода, и пляжи. Детвора и взрослые после резки торфа мылись и купались в чистой воде, наслаждаясь прохладой и свежестью. Восьмилетними пацанами мы бегали в Нагорную канаву. Вода в ней была настолько прозрачная, что можно было нырять с открытыми глазами и видеть подводный мир. Здесь водились угри, разная рыба, особенно своим видом меня поразили тритоны, они казались маленькими динозавриками.

На участках – картах – велись сушка торфа, сбор его в валки и складирование в скирды. Машины для сборки торфа «Пума» свозили его в скирды высотой с двухэтажный дом, в них порошок торфа слёживался, случалось, и загорался. С целью блокирования пожаров карты после уборки торфа уплотняли огромными барабанами. После этого начиналась транспортировка торфа из скирд по узкоколейке вагонами на завод по изготовлению брикетов. Завод и посёлок были построены в послевоенные годы пленными-немцами. Назывался посёлок Мирный, а яловцы дали ему название Кожанстрой. Посёлок городского типа располагался недалеко от Кожановского озера, отличался архитектурой, непривычными для этих мест двух- и трёхэтажными добротными домами из силикатного кирпича, уютными, благоустроенными квартирами, асфальтовым покрытием дорог и тротуаров. Утопающий в зелени, посёлок Кожанстрой и ныне радует глаз дивной красотой.

Мама мне рассказала случай, связанный с возгоранием торфа в нашем селе. На окраине Яловки, по дороге в сторону кирпичного завода «Цагельни», находилось осушенное болотце Лесок, где добывали торф. При горении торфа в глубине пласта сверху образовывалось коричневое пятно высохшего торфа – и никаких признаков пожара. Люди говорят: торф шаит – тлеет. Если встать на это место – ожог обеспечен.

Мой старший брат Пётр присматривал за младшим братишкой Сашей. Присматривал – это громко сказано, больше играл со сверстниками. Несмышлёныш случайно зашёл на это пятно, горящий торф обжёг ему ножки. Хорошо, что торф выгорел неглубоко, а то мог бы Саша провалиться в выгоревшую яму. Малыш заплакал от боли, старший схватил братца на спину и бегом домой. Дома усадил его на табуретку, а ноги в таз с водой опустил, младший и успокоился. Обошлось всё, слава богу, без тяжёлых последствий. По традиции младшего стали величать Гаврилой, так как лезет туда, «куда Макар телят не гонял», старшего – Лупекой, так как батька хотел его отлупить, да пожалел мальца.

Одним из мест досуга жителей села был Лесок – озеро, образовавшееся после выработки торфа, в центре которого сохранился островок леса. На озере любили рыбачить и взрослые, и дети. Первым рыбаком на удочку в селе был учитель русского языка и литературы Ефимов Леонид Ефимович, он ловко ловил карпов. Человек с низким голосом, небольшого роста, щуплый на вид, но силы воли у него, я вам признаюсь, хватило бы на нескольких человек. Как положено учителю, одет с иголочки: в костюм серого цвета с неброским галстуком в тёмно-серых тонах. Пользовался авторитетом у селян, коллег в школе, проницательный, требовательный, правила русского языка выносил на плакаты, выделяя их красным цветом. Хороший рассказчик, ввёл правило: во время урока на доске ученик с хорошим почерком писал рассказ на новую тему. Всем классом разбирали правила написания деепричастных оборотов и сложноподчинённых предложений.

По просьбе родителей Леонид Ефимович рассказал детям о том, где в озере купаться опасно. Недалеко от берега, у острова, осталась глубокая яма. Сверху ямы вода тёплая, как парное молоко, ближе ко дну ямы – холодная, как лёд. Купание в озере «до синих губ» для детворы – главное занятие летом. Отчаянные пацаны в нырке доставали со дна ямы жменю торфа и считали себя чуть не героями. Чтобы уберечь детей от опасности, учитель русского языка придумал и рассказал им историю про огромную жабу, которая живёт на самом дне ямы, поджидает смельчаков, чтобы цыцьки дать, и можно не вынырнуть из глубины. Прыть героев утихла. Со временем яму затянуло илом.

С наступлением зимы Лесок превращался в ледовое поле, где кипели хоккейные баталии между классами и улицами с утра до позднего вечера. На валенки сыромятиной привязывали коньки-снегурки, клюшки стругали из ствола берёзы, шайбу делали из каблука старого сапога. Казалось, страсти игры плавили лёд. Среди хоккеистов были свои «Фирсовы», «Коноваленко», «Мальцевы». Домой возвращались краснощёкие, с огоньком в глазах. Не один раз на пути к дому своей прохладой манил меня Лесок.

Наступило лето 1976 года, я окончил девятый класс. Нужно было заработать денег на костюм, куртку, шапку и зимние ботинки к новому учебному году. Приняли меня и приятелей на кирпичный завод, зарплата для села баснословная, но и работа не из лёгких. Мы выкладывали сырец на люльки конвейера до пяти тонн в сутки каждый, снимали с этих же люлек и ставили на просушку в сараи, садили подсохший сырец в печь для обжига. Отстояв смену, мы шли домой по раскалённому песку, казалось, сил хватит только на ужин и сон до утра. Но после купания в озере силы возвращались. Дома, поужинав, надев чистую, пахнущую свежестью одежду, я бежал на сельскую дискотеку до утра.

Спустя много лет Лесок стал красивым прудом, в нём, как и раньше, ловят карпов, а ещё на нём поселились лебеди. Здесь встречают рассветы и закаты, подкармливают лебедей хлебом. Пруд живёт своей жизнью.

Воздушный Змей

Была в нашем селе Яловка осенняя забава: изготовление воздушного змея для детей. После уборки урожая, когда устанавливались постоянные ветра, жители приступали к изготовлению воздушного змея.

Для основы брали камыш. Прямоугольник из камыша, размером с разворот любой газеты или такого же размера остатки шпалеры, нитками связывали между собой, укрепляя готовый каркас по диагонали, закрепив его по углам основы и посередине. Далее приклеивали газету или кусок шпалеры на основу змея, делали петлю для хвоста, который изготавливали из старых простыней длиной более метра. Спереди прицепляли крепление из прочных ниток. Его привязывали за края оснастки и пересечения диагонального крепления, к нему – нитку с катушкой для связи с ведущим его полёта. Запускали змея вдвоём: старший держал нитку катушки в лёгком натяжении, второй поддерживал змея и его хвост. Разбег – змея подхватывал поток воздуха, он стремительно набирал высоту, плавно покачивался сам, особенно завораживали движения его хвоста. Змей парил в осеннем холодном небе. Нам казалось, он одинок, поэтому ему посылали письма. На нитку подвешивали листки, которые двигались к адресату по нитке связи его с землёй. Много забавных случаев связано с полётом змея.

После аварии на ЧАЭС мои родители из Яловки переехали в Луганскую область, на хутор Федчино. Батька решил изготовить змея и запустить его вместе с внуками. Всё прошло хорошо: взлёт, парение змея, письма ему; но петухи заметили: что-то необычное делается в небе. И прокричали тревогу на своём языке. Всё «куриное царство» попряталось в курятники на несколько дней. Приземление змея по требованиям хуторян было экстренным. Отрезали у змея нитку связи с землёй, он гордо замер и устремился в свой последний полёт, дрожал от ожидания встречи с землёй и от сильного удара рассыпался на мелкие части. Такая история.

Село стояло на реке Виховка, места там красоты необыкновенной. Тихие заросли камыша, травы по пояс крепкому высокому яловцу. Какой только живности не водилось в округе, всего не перечесть. Особое место занимал аист, его прилёта ждали все жители села от мала до велика. Над селом раздавалось пение птиц. Отдельно звучал переклёп аиста, когда птицы создавали семью и завершали строительство гнезда. Селяне засиделись дома зимой и рвались в поле, на простор.

Начиналась горячая пора: у селян, как говорится, один день год кормит. На тракторном дворе техника приведена в порядок и стоит на линейке готовности. В конюшне наведён полный ажур: лошади почищены, сбруя, телеги, брички отремонтированы. Табун лошадей готов к выпасу на свежем лугу. Стада коров, колхозных и личных, выгнали на пастбища. Зазеленели озимые и пошли в рост, в небе весело заливается жаворонок.

В садах набирают цвет вишни, сливы, яблони. Аромат радует душу и дурманит. После трудового дня селяне с детьми выходили на выгон – небольшой лужок на пересечении улиц. Взрослые мужики начинали играть в городки (крэгли). Остальная публика занимала места болельщиков. Игроки выбивали разные фигуры: пехоту, артиллерию, пушку, письмо. Страсти накалялись, азарт игры захватывал не только болельщиков, но и участников. Наиболее сложным считалось открыть письмо, сорвать «печать» одним ударом биты.

Чтобы рассчитать точность и силу броска, приходилось почесать потылицу.

В юности хотелось проводить понравившуюся девчонку после танцев до её дома. Надо было подумать, как к ней подойти первым и заговорить, – не раз почешешь потылицу.

Сенокос

Сенокос – особая пора в деревне. Это, пожалуй, самое благодатное время летом, когда устанавливается тёплая погода, даже жара. Это пора тёплых ночей, купания после утомительного зноя, благоуханного воздуха лугов. В пору сенокоса хлопот у хозяйки прибавлялось, надо было встать утром рано, корову подоить, приготовить завтрак для семьи, да и самой успеть собраться. Некогда было спать. Мужики начали отбивать косы для предстоящего сенокоса, по деревне в разных дворах застучали молотки о бабки. Отбивать косу – это целое искусство.

Во-первых, надо иметь хорошее зрение и сильный короткий удар молотком по косе обратной стороной молотка. Для этого у каждого имелись свой молоток и своя бабка. Форма бабки бывает разной: плоской, квадратной, с лёгкой выпуклостью сверху для удобства отбивки косы. Бывают бабки и треугольной формы, с заострением кверху, которое увенчано наверху площадкой. Начало отбивки косы – это ритуал. Сначала мужик держит косу в руке, помахивая ею, пробуя её на вес. Затем берёт её второй рукой и, смазав слюной молоток, начинает отбивать косу. Мелодия ударов молотка завораживает. Главное при клёпке – соблюсти толщину жала косы, она должна быть тонкой, как бритва. Полоса отбивки косы должна быть без цыцек[1], готовой для кошения травы.

При подборке косовья свои хитрости. Ручка была простая, выструганная и отшлифованная, из берёзы, или другого дерева, или из половины мягкой ивы. Ручка из ивы плотно охватывала косовье, её разведённые концы стягивали крепкой верёвкой изо льна, украшали. Изготовить такую ручку удавалось не каждому.

И вот коса готова попасть в руки косарю. Длина косы измеряется количеством ручек от косовья: девятиручки – для мужиков, семиручки – для женщин.

Повесив косу на плечо, идёт косарь со своей бригадой в поле. На телегах едут женщины в светлой одежде и поют. Начало первого покоса доверяют самому ловкому косарю. Заплясала мантачка по косе – коса острая, как бритва. Перекрестившись, косарь делает первый взмах косой – срезанная до самой земли трава пяткой косы покорно укладывается в валок. Пошёл второй косарь, третий, бригада начала скашивать свой пай в урочище Надкачонковы. Работа идёт слаженно, только слышен окрик заднего: «Береги пятки! Будешь спать – обрежу их к едрёной бабушке!». Взмахи косарей одновременны, как сейчас говорят, синхронны. В деле косьбы есть правило: «Коси, коса, пока роса». А ещё добавляют: «Коси не силой, а умением». Ровно ложатся валки скошенной травы до того места, где косари подтачивают косу. Запах скошенной травы одурманивает каротином разноцветья. Из-под косы выскакивают из своих гнёзд птицы. Первый косарь остановился у гнезда жаворонка, кладку не тронул, улыбнулся птице, которая, словно колокольчик, звенит высоко в небе над гнездом. Оставив островок, косарь дальше продолжает свой покос.

За бригадой косарей медленно на лошади ехал водовоз и вёз бочку колодезной воды. Как правило, водовозом назначался крепкий, ответственный и чистоплотный подросток. Воду из бочки доставали банкой, умело обкрученной алюминиевой проволокой, из которой делали длинную ручку. Уставшие косари пили воду и снова продолжали косить так, что далеко слышалась песня их косы. Как молнии, сверкают косы на солнце. Длина одного загона может достигать двух вёрст, а уж ширина – как говорится, до вечера. Подсчитает площадь бригадир, перепишет фамилии всех косарей, запишет трудодень.

Солнце поднимается всё выше и выше. Поставлены косы в козлы, наступает обед и отдых. На обеде еда деревенская: хлеб, сало, лук, молоко. Закурили мужики цигарки, решили перекинуться в картишки. Народ отдыхает, шутит, женщины затянули песни. После обеда бригада докашивает свой пай. На выкошенных участках скачут кузнечики, лягушки, важной походкой ходят аисты и ловят лягушек. Солнце начало клониться к вечеру, закончен первый день сенокоса. На скошенное поле садится туман, воздух в Надкачонкове наполняется ароматом скошенной травы. Затем главное – высушить сено и поставить стога. Будет сено – будет молоко и мясо.

Сенокос продолжался около месяца, а после устраивали праздник всем селом. С давних времён считалось, что сенокос несёт обновление душе и телу человека.

Фестиваль

Самый весёлый праздник моего детства – Фестиваль. Это впечатляющее событие проходило в берёзовой роще, в трёх километрах от деревни, после завершения посевной. В этот день с раннего утра в клубе совхоза громко играла музыка, звучали песни популярных вокально-инструментальных ансамблей – «Песняры», «Самоцветы», «Лейся, песня» – и народные в исполнении Зыкиной, Воронец. Директор клуба собирал шлягеры, записывал их на магнитную ленту.