Порождение сына бесплатное чтение

ПРОЛОГ

Помню. Не отчётливо. Не подбирая слова. Помню образы, очерки, тени. Помню кое-как. Но помню.

Тонкая нить дороги городилась лесом. Лес городился пушистым одеялом смога. Будто смотришь через целлофановый пакет. Продрог до ужаса. Ноги сводило. Судороги машинально тянули тело за собой.

Шёл по дорожке. Багровая дорожка на снежном ковре, в который проваливаешься по колено. Середина января. Или ближе к концу. Жуткий мороз, нос отваливался, усы от дыхания индевели.

«Почему так хочется плакать?» – ругал себя за несобранность.

Мало того, что всё окутано набухшим, неразрывным туманом, ещё и куриная слепота. Потёмки. С неба падали крупные частицы. Не град, тем более не снег. Будто подгнившие зубы бились о темечко.

Встал на пограничье леса. Обернулся. Блёклое, ленивое солнце уже закатилось. И вот я хотел – или, скорее, ноги хотели – продолжить путь, как на замену взошёл ярко-красный шар.

Ровно с того же места. Идеальная сфера. Не светилась, не грела. Новогодняя игрушка с отблесками гирлянды купировала всё небо. Смотрела строго, величаво, надменно. Жуть заворошилась в груди.

Но я продолжил путь. И вот тело занесло в лес. Будто проглотили, и я оказался в чреве. Темно, сыро. Вонь. Под ногами хлюпала субстанция. Под стопами плавилась земля, возникали топи.

Тут чувствовался контраст между погодой там и погодой здесь. Под паркой – парилка. Свитер лип к коже. Очки запотевали. Бросало в жар, суетились мысли, бились об стенки. Зудело под коркой.

С толку сбивал шёпот:

– Пора, Макс.

Я чётко ощутил рукоять, стройно лежавшую в ладони. После женского голоса я расслышал гулкий стон. Кряхтел вдали, молился хрен пойми кому, звал на помощь хрен пойми кого.

– Пора, Макс, – всё твердила и твердила.

Женский, такой знакомый и одновременно отдалённый. Физически – отовсюду. Будто она и вызывала зуд. Отдалённый, точно. Как было всегда. Почему-то так думалось.

Голос, что раньше боялся, позже ненавидел. Сейчас кажется такой обыденностью. Аутентичная, определяющая черта. Типа родинки, говора, мимики. Характерная частица.

Красные лужицы колебались по тине. В этой тине – по колено. Хотелось плакать – слёзы подрагивали на ресницах. Сердце колотило в шее. Я знаю, что могу сделать, но не могу понять, какова причина этому.

– Побойся, – трепетал мне некто, мужской хилый голос.

Я был уже близок к нему. Знакомый, как тот, женский. Только он не вызывал того трепета. Боялся ли я его, восхвалял его – не помню. Да и вспомнить его сквозь этот звериный рык невозможно.

Я крепче впивался в рукоять одной рукой, а второй – почёсывал спутанную бороду, спихивал с глаз упавшую кудрявую чёлку.

– Пора, Макс.

Не унималась. Продолжала раз за разом, всё тише и тише. Палец скользнул к затвору. Рык мужчины воротился в поросячий визг. Мне до него – шаг и готовый. Вялый старик с седыми усишками.

Баварец – как-то выскочило из головы. Ни имени, ни фамилии. Баварец. Лежал плашмя, вокруг – красные подтёки. Темечко нагревала сфера. Нависла над душой, совсем близко. Ещё пару сантиметров и заласкала бы.

Прицелился. Одно непроизвольное движение, и мозги окажутся на чёрном столбе дерева. Дышалось тяжело. Теперь хотелось не плакать. Хотелось вырвать. Запах застревал в пазухах. Смрад тухлой воды.

Привкус железа впивался в глотку. Баварец тянул ко мне морщинистые руки. Сердце билось, липло всё, рука затекла, но ни одна мышца лица не дёрнулась. Не чувствовал ни черта.

Но удовлетворения никакого. Смакую непонятно что. Тяну время.

– Боже, – не обращался он более ко мне, а тянул взгляд к шару, – соединись моё тело к телу твоему, слейся душой к чреву твоему.

Молился. Тихо так, без надежды. Молился, но в свои слова не верил. Скорее, страшно было. По лицу читал.

Помню. Помню, как рисовались контуры. Складки, как у шарпея, седые усы, выкрашенные кровью, палые глаза, суматошно рыскающие по лесу. Помню жарко было, воздуха не хватало – рёбра хотелось вырвать.

Отзвук предохранителя, как точка невозврата. Щелчок.

***

Я лениво открывал глаза. Сердце пыталось вырваться из глотки. Плотные шторы не справлялись с задачей – в белоснежную комнату заваливались солнечные лучи. Одеяло растянулось по паласу.

Полез к телефону, что прятался под подушкой. В Бельнусе тридцать градусов, воскресное утро десятого июля. Болела голова, а паника не отступала. Я вкопался в подушку своим горбатым носом.

Нет желания начинать выходной так рано. Тяжёлая голова. Будто под скальп закинули камней. В глаза заливалась кровь. Тело залилось мёдом. Липко. Мерзко. Душно.

«Не выйдет», – с разочарованием я мычал в подушку.

Нащупал очки на прикроватной тумбочке. С подъёмом потемнело в глазах, но быстро пришёл в норму. Если своё состояние можно было так назвать. Всё ещё слышал охающий выстрел.

Залез в душевую. Глотал воздух от холодной воды. Сифон захлёбывался от потока. Я смотрел на слив, ожидая, что вода станет рыжей. Ждал, что дорогая итальянская плитка воротится в пожелтевший тазик.

Точно тазик – ванной назвать язык не поворачивался. За дверью будто вот-вот должны послышаться крики, переговоры. А в ухо будто вот-вот шепнут:

– Пора, Макс.

Так странно: я знал, что жил до этого дня, но было чувство, что я появился с момента открытия глаз. Прошлое выцвело, но будто не договорило, пыталось донести важный урок. Неумело, пугая.

– Пора, Макс.

Невыносимо. Не домывшись, оставляя мокрые следы на деревянном полу, дошёл к кухне. Лёгкий ветер покачивал тюль, за окном с раннего утра визжали дети. Рядом с роксом с недопитым виски – таблетки.

Погремушка с «Ратлит». Антидепрессанты. По мне – витаминки с подсластителем. Овальная форма с дугой. Одна с утра, две – после обеда, для хорошего сна – одна вечером. Не мешать с алкоголем, но запить чем-то надо.

Поднял рокс и залил в себя, чуть морщась. Пренебрегал предписаниям. Из-за этого и снилась чушь. Из-за жары уже высох, кожа стянулась. Занёс кудри назад, подобрал пульт.

– Пропавший в сентябре прошлого года пассажирский поезд, – читала диктор сухим тоном, пока я устраивался на стул, – следующий по пути Бельнус-Осмкопс, был найден двадцать девятого июня в пределах «Порога». Как состав, считавшийся пропавшим более полугода, возник в трёхстах километрах от путей и куда пропали пассажиры – в репортаже Аделы Равен.

На столе развалились документы, которые я с тщательностью собирал, но облил крепким алко. Документы тоже говорили о «Пороге». Хотелось отпустить его. Стоило отпустить, если жизнь дорога.

Как я ненавидел это место, так и не мог отпустить. Вся домашняя библиотека – литература про аномальную зону психического влияния. Эффект таблеток быстро разнёсся по венам: из паники к апатии.

Но отступить от гиперфиксации они не помогали. Да и не от этого я их пил. Как казалось. Точно не знал. «Не подавить, а помочь» – такой лозунг компании, выпускающей эти таблетки, который цитировал врач.

Помощь сдирала всё, что десбализирует сознание. Ещё курс, и тех очерков прошлого я не вспомню. Слава богу – сказал бы, если бы помнил, почему хотел избавиться от них. А потом бы хотел вспомнить. Такая ирония.

Послышалось пение рингтона со спальни. На экране, как можно было предположить, Адела Равен активно жестикулировала возле обгоревшей железной капсулы. Оставил её наедине.

Звонила Ани-Мари.

– Алло? – взял я трубку и прохрипел в трубку.

Пришлось откашляться.

– Макс? – дрожащим голосом спросила Ани-Мари.

– А ты видела, кому звонишь?

Она не среагировала на подкол.

– Ты… Я…

Ани-Мари никак не могла подобрать нужных слов. Сопливила. Плаксивый голос, что волнами по тонам растягивал слова.

– Да, это я, Ани, – чуть более серьёзнее я обозначил для неё. – Что-то с Коэном?

– Нет. Макс, – сдержала Ани-Мари паузу. – Мама умерла.

Как неловко слышать такие новости, будучи нагишом. Но ни одна мышца моего лица не дёрнулась. Я слышал, как, отставив трубку, всхлипывала сестра. Но ничего не мог сказать ей.

– Хорошо, – вырвалось. – Только, Ани…

Ани-Мари не дослушала. Сбросила.

– Спокойнее, – произнёс я в пустоту.

Из кухни доносилось:

– Очередная акция «Целом», признанная нежелательной на территории Злитчении, закончилась столкновением с полицией…

ГЛАВА ПЕРВАЯ. ПОРА, МАКС

Внутри что-то ворочалось. Промеж селезёнки и печени бурлило. Лёгкие с кишками будто пытались поменяться местами. Кислота жгла глотку. Трещало под рёбрами нечто необъяснимое.

Необъемлемое – даже так. Пытался дышать глубже. Слизь копилась во рту. Не сплюнуть, не проглотить. Тошно. Хотелось выпить больше воды и потушить пламя.

Воздух дрогнул. Лента завибрировала, неся за собой гроб из красного дерева. Не самая благоразумная покупка, но что не сделаешь, ради последнего желания. Пустая комната с белой плиткой в камуфляже из копоти.

Шторки широко раскрылись, вылезли язычки жерла. Мягкие блики доносились, вызывая головокружение. Тяжесть запаха осела в желудок. Кулачки рядом стоящей Ани-Мари побелели.

Мои пальцы подрагивали, будто некто тянет за нитки. Касался мизинца, безымянного и так далее, и наоборот. Жар чувствовался через холодное стекло. Расстегнул пуговицу, чтобы глотнуть больше воздуха.

Опухшие глаза Ани-Мари жадно прощались. Жадно, ведь отдавать что-то личное тяжело. Так мне казалось. Возможно, пренебрежительно, словно к предмету, я относился к тающему в огне телу.

Но иначе не получалось – таблетки делали ровно то, что должны были. Ани-Мари завела короткие, пепельные волосы за ухо. В глаза блеснул рубин, висевший на её ухе. Нос её не походил на мой. Черты её лица были схожи с отцом, нежели мои.

Навскидку. Насколько я мог помнить его. Я ведь даже фотографий с ним давно не видел. Что уж говорить о голосе. Ани-Мари искоса поглядывала на меня. Выжидала. Я хотел бы подбодрить.

Сказать пару приевшихся фраз без должной на то скорби, но врать, что я чувствую что-то большее, чем изжога, я не мог. Мог взбодрить нелепой шуткой, но тогда бы трупа стало два. Она не любила подобное.

Мне стоило просто молча выйти. Что я и сделал.

Около десяти утра нового дня. Температура немного утихомирилась. Но солнце светило. На инопланетном небе. Без единой тучки, лишь с размытыми штрихами пролетающих самолётов.

Будто мы под куполом или что-то вроде того. Трагичная миниатюра, запрятанная в новогоднюю игрушку – таким ощущался мир. Конвейерная линия: из машин на парковке выходили родственники, сменяли родственников, что выходили из монолитного здания.

Так и менялись за время, пока я смолил сигарету марки «Сарком». Владелец тот же, что и у фармацевтической компании, которая выпускает таблетки для моей стабильности.

Смолил на капоте своего раритетного японца, который развозил какого-то депутата по префектурам более тридцати лет назад. Потом авто оказалось в такси, после у любителя стрит-рейсинга.

В конце жизни отправили в утиль и каким-то чудом он оказался у меня, получив шанс. Перекрученный, переделанный, пересобранный. Только кузов напоминал, кто он есть на самом деле.

Ани-Мари выбралась наружу, передав эстафету другой семье. Её тёмные глаза становились ещё мрачнее от осознания, что ярко светило солнце, а не барабанил проливной дождь.

Обнимала урну с прахом, пытаясь почувствовать материнское тепло, уловить последний миг увядающего, прошептать невысказанное, не раскрытое. Сложно смотреть на подобное.

Я скрыл глаза, бросил под ноги бычок и притоптал огонь. Подошёл к двери и только после этого бросил строгий взгляд Ани-Мари. Она не с первого раза поняла, что происходит. Пришлось махнуть тройку раз.

Привёл её в чувства только окрик. Не нервный. Так, чтобы она услышала.

– Ани, идём.

Ани-Мари засеменила к автомобилю, пока мой зад скрипел на свежеобтянутом кресле. Пока мотор разжёвывал топливо, Ани устроилась в салон, пристегнулась, зафиксировала урну с прахом.

Сдал назад, подъехал к шлагбауму и рванул в сторону города под нависающими деревьями. Очки адаптировались к тени и линзы стали вновь прозрачными.

– Черневы Бой, тринадцать, – уточнила Ани-Мари адрес.

– Включи навигатор, – усмехнулся.

Пять километров до города, ещё пять до нужного адреса.

– Когда ты в последний раз заезжал домой? – спросила Ани-Мари, глядя в окно.

– Неделю назад, – припоминал я. – До этого – даже не помню.

– Понятно, – растянула Ани-Мари.

– А что?

Она заворошилась на скрипящем кресле, пытаясь достать из плотно прилегающих карманов что-то. Вытащила газовую зажигалку с моими инициалами – МВ.

– Чёрт, вот где она, – не отвлекаясь от дороги смотрел я крем глаза на серебристый брусок.

– Снова начал курить?

– Нашёл в кармане пальто пачку. Не выбрасывать же.

– Удивительное мышление.

– Мне уже пошёл пятый десяток. Тут ты либо в возрасте, когда от старости умрёшь быстрее, чем от рака лёгких, либо уже поздно менять что-либо, – оправдывался я.

Солнце ползло, хватаясь за столбы деревьев, растянутые по магистрали. Ани-Мари особо не говорила: поглядывала на меня, пыталась взглядом вытянуть из меня хоть пару фраз, но я не понимал, каких именно.

– Как дома дела? – пытался перевести тему.

– Стабильно, – посмеялась Ани-Мари, но словно поняла, что не готова к этому с урной праха матери в коленях. – Коэн с гуманитарной помощью, Артур ленится делать уроки.

– Что же Коэна всё к «Целом» тянет?

– А тебя что в «Порог» тянуло? – подтрунивала Ани.

– Слава, правда…

– Деньги, – добавила она последний пункт.

– Конечно, – без зазрений ответил я и повернулся, чтобы взглянуть в глаза Ани-Мари. – Пока не пахли.

– Пахли? – подловила. – Пока не фонили, ты хотел сказать.

Я не ответил. Отвернулся к дороге. Но Ани продолжала сверлить меня взглядом. Игнорировать слона в комнате, как минимум, уже неприлично.

– Она правда этого хотела? – подводил я к теме аккуратно, так, чтобы не спровоцировать ругань.

– Она сказала об этом полгода назад, – вздохнула Ани-Мари.

– Странно. Не думал, что её вера подразумевает такое.

– Она давно избавилась от «Целом».

– Главное, чтобы они теперь не избавились от нас. Как от пасынков.

Я провалил задачу. Видно, как Ани-Мари вскипала. Стоило ли напоминать положение дел – вопрос риторический. Поэтому стратегия сменилась: включить магнитолу и послушать болтовню.

Хреновая программа с хреновыми ведущими начиналась с хренового джингла.

– Йоу, мы вернулись, – пытался безуспешно молодить себя ведущий. – Простой подход, Войчех, – представлял он себя.

– Франц, – поприветствовал слушателей соведущий.

– Знаешь, вот мы говорили о пагубном влиянии «Порога» и как он повлиял не только наше восприятие мира, – заводил тему Войчех, – но и на экономику, одежду, даже на продукты питания, но вот плюсы! Плюсы-то мы игнорируем.

– И какие плюсы от этой замедленной бомбы? – возмущался Франц.

– Спросим сегодняшнего гостя, который терпеливо ждал и бил себя по лбу из-за нашей не эрудированности.

Послышался басистый хохот, не схожий с ведущими.

– Великий человек не только нашей страны, но и всего мира: начинавший с ларька, впоследствии создавший огромную фармацевтическую компанию «Манн инк.», если вас не обидит, – обращался к гостю Войчех.

– Ничего, – ответили ему.

– Сумел из общей скорби вынести пользу, используя флора-паразитов «Порога» в медицине, а также преуспев в предпринимательстве, в радио- и телевещании, успев побыть волонтёром и… – отступился Войчех. – Я могу долго продолжать.

– Да, у Войчеха есть манера увлекаться, – повернулся Франц к гостю, что было понятно по приглушённому звуку. – Приходится объяснять это каждому гостю.

– Павел Манн, друзья!

– Привет, ребят. Рад, что пригласили.

Ани-Мари закатила глаза от надоедливого голоса, который сейчас пытался попасть в любую передачу и влезть в любой рекламный постер.

– В любую дырку залезет, – подметила она.

– Нужно же как-то продаваться, – встал я в защиту Павла.

– Когда ты де-факто монополист?

Я с озорством посмотрел на неё – доля правды в его словах была. Не стал разглагольствовать.

– Так вот, – подводил к теме Войчех, – дорогой Павел Манн. Ваша компания занимается созданием лекарств на основе флора-паразитов.

– Только не загоняйтесь, Войчех, – подшучивал Павел.

– Самый известный и популярный ваш препарат на рынке, – посмеивался обходительно Войчех, – антидепрессанты «Ратлит». Чем же они отличаются от других антидепрессантов, помимо диковинки?

– Наша самая главная особенность, – Павел переходил из свободного расслабленного разговора к более деловой форме, – и выигрышная позиция в том, что препараты работают на клеточном уровне. Они естественно восстанавливают биохимические процессы в мозге. Мы не подавляем симптомы, мы стимулируем регенерацию нейронов.

– Как паразиты могут быть полезны? – задал соответствующий вопрос Франц. – Это разве не опасно для человека?

– Хороший вопрос, – щёлкнул пальцами Павел. – Мы работаем. Вот ещё одно наше отличие. Мы, как и наши препараты, работаем на пользу нашего клиента. Мы работаем над улучшением формул, синтезируем полезные и убираем опасные компоненты. Например, из последних клинических испытаний следует, что вещества, выделенные из флора-паразитов, эффективны с тревожными расстройствами, депрессией и ПТСР.

Павел немного отвлёкся от разговора, так как к нему подошли, но быстро вернулся к микрофону.

– Паразитические растения… – не мог он до конца сформулировать мысль и терялся в формулах. – Обладают огромным потенциалом не только в сфере антидепрессантов, но и для лечения множества заболеваний, от аутоиммунных до нейродегенеративных болезней.

Ближе к городу ожидаемо возникла суматоха: очередной водила решил пошашковать. Пришлось выкручиваться. Ани-Мари высматривала, как я справляюсь с управлением.

– Снял кольцо? – тыкнула Ани-Мари на мою руку.

Я обернулся к ней, провёл черту её взгляда. Смотрела на безымянный палец правой руки.

– Да, – не желал много говорить об этом. – Сдал в ломбард. Толку больше.

– Видела недавно, как Ян шёл со школы, – напоминала мне о сыне Ани. – Неужели все дети так быстро растут?

– Мгм, – мычал. – Особенно, когда видишь их раз в неделю из-за деспотичной матери.

Наконец мимо размывались знаки въезда в город. В небо пихались трубы, а вместе с ними – мрачные жилые муравейники. С магистрали – на проспект. Сразу же остановка у красного светофора.

Никого не смущали пешеходы, многие пытались проскочить быстрее, сигналя мамам с колясками, горбатым бабушкам. Даже за мной нервно сигналили, а проезжая мимо, пихали в окно неприличные жесты.

Спереди билборд обозначал, в какой район мы въехали и какие улицы по разным сторонам. Дорогой, любимый район Милосердие. Как же воняло. Даже через закрытые окна.

Пока мы стояли, мимо шныряли местные в лохмотьях, а за ними следовали чистые красные халаты из «Целом». Одни стучали в окно, чтобы попросить милостыню, а вторые, чтобы прочитать нравоучения.

Дёрнулся сразу же, когда загорелся жёлтый. Не мог терпеть даже вид местной фауны.

– Какой, интересно, нотариус, – как бы невзначай говорил я, – согласился вообще иметь дело с ней?

– Сейчас гуляют по диспансерам, – пожала плечами Ани-Мари. – Больше интересно, сколько мама заплатила за это.

– Сколько осталось после «Целом», – хмыкнул я.

Навигатор командовал свернуть с главного проспекта. Когда въезжаешь в нутро Милосердия, сразу просыпается животный страх. Растопыренные здания с облупленными фасадами, меж которых втесались пустыри.

Разбитая в труху дорога укачивала, выворачивая нутро. Ещё и этот, вызывающий раздражение с кашлем, запах. Источник виднелся заранее – подожжённый мусор на заброшенной площадке.

Не заглядывая во дворы через понимаешь, что тебя там ждёт. Невольно вспоминалась дилемма в школьные годы: либо ты отдаёшь карманные, которые тебе выделили на булку, либо питаешься через трубку.

«Родной, твою мать, чёрный квадрат», – брезгливо я говорил про себя.

Именно такое название подходило Милосердию больше его настоящего имени. Среди приличных зданий можно было выделить лишь отделения Злитчеполис и конторы «Целом».

– Вы прибыли, – сообщил навигатор механическим голосом.

Я втиснулся между двух машин, от которых остался в живых лишь скелет. Распахнутые двери «Дома Целом» соседствовал с типовым домом, где висела выцветшая вывеска нотариуса.

Красные халаты, белые халаты – приверженцы «Целом» с недоверием поглядывали на новых гостей. Не хотелось соприкасаться взглядами с подобными элементами. Ещё подсунут свои брошюру и сядут на уши.

– Приглядят за машиной, как думаешь?

Ани-Мари не ответила на мой вопрос: выбралась из салона и сразу же проскочила к двери нотариуса. Мне оставалось лишь следовать за ней, игнорируя прицельные глаза представителей секты.

***

Маленький кабинет, буквально десять квадратов, не считая мебели, еле вмещал его владельца – толстопузого нотариуса, чья мебель из ДСП трескалось под его малейшим напором.

Дышалось ему тяжело, особенно из-за жары, а вентилятор заклинило. Лёгкий ветер сдавал его попытки скрыть проплешины на лобной части, зато густо росли брови. Одна деталь: росли они вперёд.

– Что ты несёшь, твою мать?

Ани-Мари сгорала от ненависти. Жабье лицо нотариуса скуксилось, щёки затряслись, а руки нервно подправляли тугой галстук. Я нежно коснулся костяшек сестры.

– Просто повторите, что вы сказали, – чуть более обходительнее я говорил с нотариусом, – но менее юридическим языком.

– Рената Велки, – пробежал взглядом нотариус по листу, – завещает квартиру по адресу…

– Проще, – подталкивал я его.

– Квартиры усопшей переходит Томашу Плетихе. А тело оставить на улице Вечнозелена, тринадцать.

– Когда вы подписывали с ней документы? – кричала Ани-Мари.

– Какого чёрта вы вообще имели дело с ней? – усмехался я, скрещивая руки на груди.

Пот со лба нотариуса сносился обдувом вентилятора куда-то вбок.

– Я просто выполнял работу, – оправдывался он.

– Отдать квартиру «Целом», – не могла поверить Ани-Мари.

– Оставить тело в центре «Порога»? – спросил уже я.

– Если мы, в наших обстоятельствах, не будет подписывать подобные изъявления, то мы останемся без работы, – снимал с себя обвинения нотариус.

– Ваша задача соблюдать законодательство Злитчедом.

– Мне казалось, ваша профессия подразумевает держать пульс на теле общественности, Макс Велки, – подкалывал меня нотариус.

– Что вы имеете ввиду?

– Поправки в конституции подразумевают, что теперь мы имеем право под наблюдением лечащего врача подписывать любые документы. Но даже этот пункт не подходит под данную ситуацию.

Я облокотился на спинку кресла, поглядывая, как у Ани-Мари подрагивает глаз. Мне показалось всё это настолько сумбурным, идиотическим, что невольно вырвался смешок, возмутивший всех сидящих в кабинете.

– Я же вашу контору прикрою, – издевательски я обращался к нотариусу.

– Только не нужно пустых угроз, Макс Велки, – взъярился нотариус.

– Вы подписали документы с сумасшедшей.

– Макс, – шикнула в мою сторону Ани-Мари. – Побойся Бога.

– Она недееспособна. Была. Клинически. Помимо помешательства – развивающая деменция.

– Мы подписывали документы с человеком, который осознаёт свои действия.

– Она вряд ли когда-либо осознавала свои действия, – слова нотариуса вызывали у меня приступ смеха.

– Но это не было подтверждено врачом.

Нотариус тыкал в документ, лежавший в его руках.

– Её подпись.

Он перевернул лист.

– Её подпись. Моя заверенность. Даже если вы захотите что-либо написать про меня, Макс Велки, то вряд ли у вас выйдет что-либо стоящее.

– Кто говорил, что я буду писать про вас.

– Ах, да, – иронизировал надо мной нотариус, – вы ведь теперь на пыльной полке, верно?

Улыбка сошла с моего лица.

– Не переходите на личности, – я заикнулся. – Как вас, кстати?

– Это её решение.

Это сказала Ани-Мари. Я обернулся в непонимании. Даже отчаянии. Отпустив голову на урну, которую она слабо покачивала из стороны в сторону, Ани-Мари сжимала скулы, а глаза были на мокром месте.

– Сколько у нас есть времени забрать вещи? – будто в пустоту обращалась Ани-Мари.

– Две недели.

– Спасибо.

Чуть не перевернув стул, Ани-Мари рванула к выходу, гулко хлопнув дверью. Мы переглянулись с нотариусом.

– Что ж, – растеряно бубнил нотариус. – Мне лишь нужна ваша подпись.

Я схватился за ручку, чтобы быстрее закончить этот нудный день и оставил кляксу вместо подписи.

***

На улице картина совсем помрачнела: по безлюдным тротуарам ветер гонял пакеты, а сектанты спрятались в стенах церкви. Лишь Ани-Мари ждала, когда я закончу.

Увидев, как я открываю пластиковую дверь, она приподнялась с капота и обогнула машину. Теребя дверь, она безучастно смотрела на меня в ожидании, пока я не подошёл вплотную к машине, ложась на крышу.

– Что это было?

Я не кричал, пытался разобраться в произошедшем.

– Просто отвези меня домой, – озлобленно говорила Ани.

Так мы и общались – через барьер физический и ментальный.

– Ты видела её чаще, чем собственного сына. Силы, время, деньги – и ради чего всё это?

– Я отдавала долг.

Поверить, что кто-то на полном серьёзе верит в это, я не мог. Ситуация вызывала у меня истеричный смех. Я побарабанил по крыше и прошагал дугу, вновь вернувшись на место.

– Долг? Кому?

– Той, кому мы обязаны жизнью, – переходила на крик Ани-Мари.

– Да лучше сдохнуть.

– Закрой свой рот!

Как гром пронёсся по кварталу голос Ани. Клянусь – даже волосы на руках вздыбились. Я и правда последовал совету и молча смотрел на сестру, на чьих висках вздулись вены.

Она глубоко вдохнула, хлопала губами, считая от одного до десяти и обратно.

– Я понимаю, – беспомощно бубнила Ани-Мари.

Её брови собрались домиком.

– Я понимаю, что вы конфликтовали. Понимаю, почему у вас с ней был разлад. Даже понимаю, что ты ни разу не приходил к ней. Но, пожалуйста, вспомни, кто тебя воспитал.

– «Порог», – отрезал я, ни разу не сомневаясь в ответе.

– Я никогда не смогу проникнуть в её чертоги, – проигнорировала мой ответ Ани-Мари, – или осознать её действия. Но всё, что я поняла – в последние моменты жизни она жила там, в «Пороге». Где была достойная квартира, уважаемая профессия у отца. Где двое детей безмерно её любили и видели в ней защиту. Ей не нужна квартира в «клоповнике». Она лишь хотела остаться там, где ей хорошо.

Только сейчас я понял, к чему клонит Ани-Мари. И это ужаснуло.

– Нет, – протянул я с улыбкой. – Нет, нет, нет.

– Открой дверь, – молила Ани-Мари.

Я огибал автомобиль, чтобы ближе подойти к своей обезумевшей от горя сестре и встряхнуть её, чтобы она пришла в норму.

– Только не говори, что ты решила…

– Я не прошу у тебя помощи, – перебила она.

Я закрыл лицо ладонями.

– Какая же хрень, – глухо я хохотал в ладони, а после, сложив их у носа, смотрел в глаза Ани.

Полные самоуверенности, праведности своего решения, она сверлила меня взглядом.

– Ты решила ехать туда ради человека, который даже не понимал, кто он такой? – решил я уточнить.

– Это наша мать, Макс.

Если Ани-Мари называла меня по имени – дело плохо. Ведь она зациклилась и не повернёт назад.

– Наша мать умерла десять, да даже тридцать лет назад. А это, – указывал я на урну, – не она.

– Макс, просто отвези меня домой.

Началась игра в гляделки. Кто твёрже убежден в своём, тот не отведёт взгляда. Тишина окутала улицу. За нами уже наблюдали доходяги, как на некую мелодраму.

– Ты ни разу не была в «Пороге». Там было опасно в мои вылазки, а сейчас тем более.

– Мне не нужно твоё одобрение.

– Я хотел, чтобы ты поборолась за квартиру, а не за благополучие праха.

– Я люблю тебя, но я должна это сделать. Не ради себя.

– Я не хочу, чтобы ты…

– Я знаю.

– Тогда почему?

Мы перебивали друг друга фразами, но каждый говорил о своём. Ани отвела взгляд. Мой выигрыш не казался таким сладким.

– Почему? – требовал я ответа.

– Потому, что ты не знаешь её.

Продолжать спор было бесполезно сейчас, на эмоциях. Изжога вновь пробудилась. Руки потряхивало. Я сунул руку в карман и замки отщёлкнули. Ани устроилась в салоне, я в след за ней.

Мотор пробухтел, но завёлся. Мы тронулись с места.

***

Сидя в собственном кабинете, я лишь ждал, когда лучи сгинут за домами. Я не помнил, когда именно стакан появился на моём столе, но гуща кофеина заворожила меня.

Кабинет. Этот уголок квартиры давно превратился в склад. Заброшенные вещи, коробки, идеи. Прошлая жизнь, прошлые хобби, которые зависли и никогда не будут доделаны.

За несколько лет я сменил порядком хобби. Но каждый раз отвлекался и делал привычное – мониторил новости, сводки, концепции, теории. Я начинал с «Порога». К «Порогу» и возвращался.

Лента соц. сети прокручивалась, как на слаженном производстве. Только вместо полезного и стоящего воротилось на нём дерьмо. Кипящая дефекация бесполезных споров и обвинений.

Громче и глубже гудел ноутбук. Глаз замыливался. Я снял очки и помассировал переносицу. Тут услышал:

– Пора, Макс.

– Сука, – на выдохе прошептал я голосу.

Значит, пора. Ничего нового про «Порог» я не узнал. Как обстоят там дела, к чему пришли исследователи, – поставленные Злитчедом и не очень, – буянят ли там «Целом». Лишь обсуждение, кто гондон и почему. Как и было с самого возникновения.

«Порог» должен был стать нашим прорывом. «Порог» должен был стать нашей выигрышной картой в войне. «Порог» должен был стать давлением. Но «Порог» стал лишь политическими очками.

Стал лишь козлом отпущения, на который можно спихнуть эпидемии, кризисы, дефолты, проигрыши. Или плохой день. «Только мы решим проблему «Порога»!», – кричали с того и другого лагерей.

Но никто не собирался решать проблему демографического кризиса, гетто, банкротившихся диспансеров, безумных сектантов и ежедневных терактов. Будто все вдруг образумятся и будут жить в мире, как «Купол» сработает.

– Пора, Макс.

– Да закрой свой рот.

Встал с кресла. Не стал захватывать за собой кружку – завтра тоже буду смотреть на неё. Интересно ведь.

Тапки шаркали к кухне. Горизонт потухал. Время ближе к десяти вечера. Можно выпить. И таблетки тоже. После спать. Ворочаться. Проснуться в поту. Слышать очередное «пора, Макс».

Но что пора – я глубоко не копал. Не знаю, что пора. Что-то.

Ухнул глухой взрыв. Не то, чтобы сильный, но заметно, как задребезжали окна. Я не дёрнулся, можно сказать не заметил бы, если бы блики не стрельнули в глаза.

Обернулся к окну, но ничего не увидел. Странно: про очередные демонстрации ничего не говорили, дороги не перекрыты. На «толчок» не похоже. Был бы «толчок», то никакого физического воздействия не произошло.

Подошёл ближе к окну. На горизонте что-то сверкало, но этот свет легко перепутать с прячущимся солнцем. Странно, но не прям интересно. Протиснул в глотку таблетку. Подумал, будет мало и выпил ещё одну.

Тело плюхнулось. Я не снимал одежды. За окном, разрывая связки, кричали люди. Пропеллеры басисто разрывали воздух, а мигалки служб поднимали тревогу. Но мне уже всё равно.

Тепло прошло по телу, «Ратлит» разрывался, проносился по крови. Меня будто всасывало вглубь кровати, будто в кротовую нору. Влага меж пальцев. Нос закупорился. Я понял, что не могу вдохнуть.

Резко вынырнул. Я снова по пояс в тине, держу ствол напротив усатого. Старик. Морщины искажались в болезненной гримасе. Линии луны, что пыталась протиснуться сквозь жуткие голые ветви.

Даже в контурах я видел обесцвеченную кожу, на которой разлилась грязь. Запёкшаяся кровь в мясистых порезах. Он то ли злился, то ли смеялся от безумия. Тянул руку. Пальцы походили на деревяшки.

Уродливые, с раздутыми суставами пальцы. Будто их выворачивали. А он собирал их заново. И так раз за разом. Дуновения покачивали ветви. Я мог видеть его с разных сторон, разглядеть картину.

Радости от этого никакой. Дроблённые ключицы пронзали мягкие ткани. Худоба узника, морившего голодом. Пульсирующие вены в тени казались извивающимися червями. Или были таковыми.

Я видел, прямо в тот же момент, как он гниёт заживо. Смотрел на него через мушку и задавал вопрос не что именно с ним случилось, а как он до сих пор остался жив.

Вот он открывает рот. Серо-зелёная жижа проваливается, булькает по вязкой тухлой воде. Чёрные осколки зубов, дёсны с язвами. Мучительно тянется вперёд, а мышцы рвутся.

Ствол подрагивал, руки в страхе ёрзали по холодному металлу. Хотелось плакать.

– Делай, что должен.

Произнёс он мне тихо, расслабленно. Будто смирился. Или знал давно, что такое произошло бы.

– Прости, Йозеф, – оправдывался я перед ним, внезапно вспомнив имя.

По телу прошёлся ток. Рука старика плюхнулась на воду.

– Делай, ну, – зверел старик.

Он подставил макушку, чтобы я наверняка попал. Я злился. Злился и боялся. Я знал, что не я держу ствол, но наблюдал воочию. Видел чужими глазами.

– Ты знал, на что идёшь, – будто через радио говорил старик.

– Ты знал, что мог идти за мной, – всё ещё пытался исправить я положение.

– Стреляй, твою мать! – кричал старик на меня. – Стреляй, тряпка.

Я зажмурил глаза. Гниющий старик спрятался во тьме. Выстрел умчался прочь, шуршал вдалеке. Пот щекотал лицо.

Только через секунду меня осенило, что это вовсе не пот. Дышал через рот. Хрипел. Слизь вибрировала в гортани.

Я знал. Помнил. Ещё два вдоха. Ещё один выдох.

Я открыл глаза в самом начале пути. Лес, туман, кровавые следы. Бесконечное повторение действия. И, как бы я не пытался заменить его, оказывался в лесу. А после – на поле.

Уроборос. Цикл с полным погружением. Реалистичная проекция невольно пережитого пути. И самое страшное – не видеть вновь и вновь один и тот же исход. Самое страшное – не вырваться.

Остаться в личном аду, вечном сне, пока моё тело физическое разлагается.

«Что же я оставил после себя?», – каждую ночь провоцировался вопрос.

Кроме разрушенного брака, несчастного ребёнка, который не видит во мне отца, продажи карьеры за тёплое местечко – где я не обосрался? Может ли кто-либо подтвердить факт значимости моей жизни?

Ничего подобного. Снова выкрученные суставы, заевшая пластинка, звонкий выстрел, гудящий в ушах и снова. Когда всё произошло, когда я стоял с закрытыми глазами, я спрашивал себя: «Что же я оставил?».

Я не мог вспомнить. Не мог вспомнить жертву. Постепенно забыл себя. Выстрел. Поле. Лес. Выстрел. Поле. Лес.

– Пора, Макс.

Что пора – не спрашивал. Никто не ответил бы, если я сам не знаю.

***

Очнулся. Осознать себя самого в тёплой постели без суетящегося приклада на плече – та ещё задача. Крепкое на ночь добавляло тумана в голове. Стрелочки часов размывались.

Было ясно – еле касались пяти утра. Хотелось спать, но смысл? Горизонт до сих пор гудел: городские службы всю ночь маршировали по городу, но будто игнорировали сам очаг возгорания.

Что же это горело? Пытался прикинуть, чьи именно заводы стоят в той части, тем более вблизи к городу. До телефона не дотянуться, под грузом тела руки онемели.

Ещё и слизь забилась в пазухи. Не хватало кислорода. Ковылял на кухню, чтобы исправить ситуацию. Но в погремушке не осталось ни одной весёлой таблетки.

Помутнённой памятью обрисовывал ситуацию: вчера я явно перебрал с количеством пилюль. От этого и гудела голова, тело немело, а безразличие трансформировалось в пустоту.

Пустоту абсолютную, где не образовываются ни малейшие зачатки интереса к продолжению существования. Да даже самоубийство не интересует. Момент пустоты, который ощущаешь телом.

А хотелось бы не ощущать. Испариться. Исправить прошлое. Не рождаться. Переиграть. Сменить колоду, неудачную раздачу. Хотелось не ощущать, а стать пустотой.

В таком настрое еле заварил себе кофе. Еле похлёбывал. Включил фоном телеканал, но вместо новостей крутили залежалый лайт-найт. Будто война началась.

Может, началась, а я проспал. Может, моё тело сравняли с землёй, а кости обглатывают собаки. Нет, нужно срочно в аптеку.

Следующие три часа я собирался духом, ещё половину думал о том, в чём пойти. Нужно было, наверно, пролистать ленту, но тогда бы я вышел на улицу с закатом.

Тапки, спортивки. Небо в серой обёртке. Тошно не меньше, чем от духоты. Пить хочется, жесть. Упёрся в очередь. Змейкой, нервную очередь, начинавшуюся хрень пойми откуда. Шёл мимо, разглядывал.

Спросили что-то, делили сантиметры и считали секунды, кто пришёл первый. С забавой наблюдал, пока не понял, что очередь строилась в закрытые двери аптеки.

Ещё одна, чуть дальше, – очередь в продуктовый. С другой части дороги ещё одна, в хозтовары.

– Шире шаг! – кричали в хвосте.

– Шаг назад! – отталкивали у головы.

Углубляясь в улицы, картина мрачнела: уставшая очередь не могла сдержать напряжения, что доходило до рукоприкладства. Даже лезвие ножа свистело по воздуху, угрожающе.

В меня врезалась суетная девчонка с растёкшимся макияжем.

– Куда прёшь, плесень?

От подобного я растерялся. Девчонка, чьи глаза напоминали панду, с вогнутыми вниз уголками губ, чтобы я смог оценить её челюсть, как травмоопасную в случае укуса, буквально излучала опасность.

Я не стал отвечать, отошёл дальше и не реагировал на выкрики в мою сторону. Залез в главную погибель общества, чтобы узнать происходящее. Все как с цепи сорвались – не просто так ведь?

В последний раз я наблюдал такое при объявлении «Целом» нежелательной организацией. Странно, что они так или иначе остались в границах страны и продолжали существовать в рамках законодательства.

Клеймо, которое стало татуировкой. Изюминкой. Но не более. Экранчик шесть дюймов показывал мне ту же картину, которую я наблюдал: люди поджигали автомобили, разбивали витрины, отбивались от Злитчеполис.

В некоторых видео мелькнули люди из коалиции по «Порогу». Срочные пресс-конференции сгоняли «Манн инк.», премьер перед камерой плевался на ответственных, призывал к рассудку. Глава «Целом» пытался усмирить своих и чужих.

Яснее не стало – ситуация спуталась ещё больше. Пока, при очередном обновлении, не всплыло видео.

Видео характерное: плохое качество, заброшенный ангар, из света – тонкая полоса солнечных лучей. Мужчина перед камерой – с веснушками, свисающими, как у бассет-хаунда, веками, гладковыбритой кожей, будто не растёт ничего.

– Души, – обращался он, – друзья. Единство. Верный путь. Нам не хватало того, пока Он, – указал он в небо, – не вернулся к нам. Потерянным. Искушённым грехом. Но кого мы впустили? Кого мы слушаем сейчас? Они отправляли нас на смерть, – указывал он уже влево, – они испытывали нас, они привели нас к потере, затоптали наши золотые тропы своей грязью.

Услышать его полностью я не мог – толпа гудела всё громче, некоторые разламывали двери. Я стремительно скрылся во дворы, перематывая видео.

– Своей грязью, – повторял мужчина на видео. – Я, иерарх Матус Иерих, достойный глаза Бога, обращаюсь ко всем моим друзья и душе Его: противьтесь. Бегите. Искалеченные битвами, изнеможённые пытками, бегите в обитель. Ваши ноги, ваши руки – ваше спасение. Братья по оружию: противьтесь. Вспомните, кто вы есть. Не слушайте лепет дьявола, повернитесь к нему гордо. Ваше оружие – ваши руки. Вы, – более грозно он прошипел, – потерянные, не часть души, а лишь порождение сына Его…

Тут он запнулся. Матус обернулся по сторонам, протёр рот от слюней, грозно уставился в камеру и произнёс слова, что потянули за собой цепочку:

– Обитель, что вы коверкаете «Порогом», – священная земля, не подвластная вам. Территория… Тело…

Он очевидно путался в том, что именно хотел сказать, нервничал, протирал глаза в злобе.

– Это территория Бога, – сказал он убеждённый в своей правоте. – Вы не сможете доить её. Все ваши дьявольские заводы воспылают в Его злобе. И вы узнаете кару. Вы узнаете, что такое око за око.

На этом он закончил свою речь. Вертолёты пролетали мимо, распугивая грозовые тучи.

***

–Секта «Целом», признанная нежелательной на территории Злитчении, – читал паренёк в записи новостного сюжета, – объявила аномальную зону «Порог» и её окрестности независимой республикой…

Перематываю чуть дальше.

– Любые акты, – почему-то стеснялся слово «теракт» пресс-секретарь, – которые грозят целостности Злитчении будут жёстко подавляться и провоцировать санкции в отношении лиц, нежелательных на территории Злитчении…

Кликаю на следующее видео. Середина.

– Как вы считаете, признают ли «Целом» террористической группировкой? – спрашивала совсем ещё юная девчонка людей на улице.

– Давно пора эту падаль…

– А что они сделали такого? – сразу перебила стоящая женщина своего мужчину. – Если бы никто на них не давил…

Листал дальше. Глаза зудели от недосыпа. Моргать больно и трудно из-за опухших век. Хотелось пойти и влить очередную кружку кофе, чтобы, хоть звучит иронично, успокоиться. Хотелось размяться.

– Очередной теракт, – обыденно рассуждал бородач на экране ноутбука, сидя в тёмной студии, – очередная провокация от «Целом». Нежелательная организация, если что, – посмотрел он в камеру для отчёта.

– Пока что, – мерзко хихикал соведущий.

– Верно. Довольно крупное сплочение людей на своей волне – одно дело. Но ведь они лезут в политику.

– И что ты думаешь? – зарядился соведущий, складывая локти на стол. – Кто их послушает после подрыва крупного завода корпорации, что, хоть и маленький, но столб экономики страны?

– А ты думаешь кучка сектантов очень уж рациональны? Они, в первую очередь, переступили дорогу обычным людям, таким как мы с тобой. Как быстро взревут улицы без «Ратлит», как думаешь?

– Да я уже на заднице усидеть не могу!

Периодически в мою комнату вваливался солнечный свет, что выныривал из-под своего плотного одеяла. Выставив руку вперёд, я смотрел на свет сквозь пальцы, отворачивался к стене и наблюдал за чёрными пятнами.

– Странно, что президент ещё не выступил с обращением, – удивлялся ведущий. – Странно, что Павел отмалчивается.

– Итак, – подытоживал соведущий, – мы имеем обезьян с гранатами, что решили объявить войну, сепарировать аномальную зону и ещё огрызаются. А правительству будто плевать.

– Да, в обществе зреет недовольство. Сейчас на главном экране, – махал рукой режиссёру ведущий, – мы покажем, как люди скапливаются у Злитчедом и скандируют лозунги.

Толпа кричала в окна дома правительства что-то вроде требований ответа, количество погибших, суда над ответственными, а за ними наблюдали бухгалтерши с кислой рожей и со сложенными на груди руками.

Я отодвинул штору, ещё сильнее прилип к экрану ноутбука. Солнце в свою очередь прогуливалось по моей комнате, наблюдая за пылью, не заправленной кроватью и рукавами, торчащими из дверец шкафа.

Я переключился на соседнюю вкладку. Там уже общался политолог, сидя перед камерой в своей студии.

– Очевидное решение в данном случае, – рассуждал он, сложив руки у подбородка, – признание «Целом» террористической организацией без полумер. Подобное заявление мы слышали от премьер-министра в экстренном обращении, но пойдёт ли это дальше?

Пять лет назад – я вспоминаю. Руководство «Целом» сменилось вместе с избранием Злитчедом. Принятые меры по регулированию сектантов раскололи группу на две: радикальную, что спряталась в лесах «Порога» и лояльную, что оставалась в клетке Милосердия.

Пять лет назад ситуация ухудшилась. Пять лет назад на олимп восходил «Манн инк.». Пять лет назад я перестал уезжать в командировки. Пять лет назад мне поставили хроническую депрессию.

Пять лет как я развёлся. Пять лет, как живу здесь. Пять лет, как я… В плутании по воспоминаниям я случайно кликнул на очередную вкладку.

– Это ведь невозможно терпеть! – прямо с митинга брали интервью у негодующего гражданина средних лет. – Всё это безумие – дело рук нашего правительства! Давно пора было прижучить этих паразитов! Давно было пора ввести план «Купол»!

Ему не позволили договорить – вежливые сотрудники Злитчеполис потянули его за шиворот. Растерянный корреспондент пошёл дальше в страхе быть скрученным.

Случайные прохожие услышали про «Купол» и по нарастающей выбрали новый лозунг.

– План «Купол»! План «Купол»! – скандировали в один голос стоящие.

Солнцу видно не понравилась обстановка в моей квартире. Продолговатый тёмно-серый сгусток закрыл за собой солнце. Я отодвинулся от стола, не способный переварить всю информацию, повернулся всем корпусом и прилёг на спинку кресла.

Рассматривал деревянный пол с его закрученными линиями.

– План «Купол»! План «Купол»! – не унимался народ.

Давно приглушенные ощущения вспылили во мне. Не мог успокоиться и только думал, где же я могу взять таблетки. Ценник наверняка на них умножился на три. «Что же делать?» – навязчиво крутилось в голове.

Рождённые в гетто, недовольные судьбой, которую не выбирали и не были подвластны изменить – вот кем являлись «Целом». Паразиты, высасывающие сок. Говно на подошве, что еле выскребешь.

Нужно забить горечь кофе. Нужно покурить. Нужно посчитать до десяти. Да даже подёргать заусенцы – что угодно, лишь бы сбавить накал, зревший внутри. Я ощущал, как пухнут пальцы.

Отдалённый свист центра я слышал через плотные окна. Телефон мой тоже разрывался – все набирали мне, знакомые и не очень, хотели комментариев. А я хотел разбить телефон нахрен. Об стенку. Вдребезги.

Я не отключал звук ни на одной из вкладов. Голоса смешивались, разношёрстные рассуждения об одном приходили к разным выводам. Но отчётливо услышал:

– Пропавший без вести Йозеф ван Шульц…

И в этот же момент погас свет. Ненадолго, всего на секунду. В кармане джинсов от вибраций прыгал телефон. Стало настолько тихо, что эту вибрацию могли услышать в соседней парадной.

На экране неизвестный номер. Сбросил. От этого же номера десять пропущенных. Сдаваться не намеревался – звонил ещё. Снял трубку и подвёл к уху.

Тишина. Слышал своё сердце и дыхание с той стороны.

– Алло? – спровоцировал я диалог.

– Макс Велки.

Знакомый голос. Хрипотца. Растягивание гласных. Я слышал его в обращении.

– Матус? – решил я убедиться.

– Макс Велки.

Слышно, как он улыбался. Довольный чёрт, дозвонился наконец.

– Я не желаю с вами разговаривать. И это опасно для нас двоих, – убеждал я без пяти минут как террориста.

– Этот разговор нужен более вам, чем мне.

Его тон был чрезмерно приторный, услужливый. Не похожий, будто он ставил мне условия, а скорее предлагал услугу.

– Я не знаю, чего вы хотите, – с осторожностью я подбирал слова, – и что мне так необходимо. Всё, чего я хотел, я добился, поэтому…

– Всё, чего вы хотели, у вас украли, – убеждал Матус. – Обвели вокруг пальца. Знаете…

По постороннему шуму слышно, как он устраивался в кожаное кресло поудобнее, а, говоря, постукивал карандашом по столу. Дико впивалось в ухо, но я позволил ему говорить.

– Так много воды утекло. Нравы поменялись. Как ваша мама?

– Слушайте, если вы планируете угрожать мне…

– Нет, что вы? Я не обижаю друзей.

– А мы с вами?..

Я сдержал паузу, но раздражение нарастало.

– Мне кажется, разговор бессмыслен. Мне кажется, у вас сейчас многим больше забот, поэтому, прошу, не тратьте время зря.

Я только оторвал от уха динамик, как услышал:

– У нас с вами одинаковая борьба. Хоть вы и пытаетесь это забыть.

– Я вешаю трубку.

– Злитчедом через час объявит военное положение и приведёт в действие план «Купол», – прямо сказал он, не ходя вокруг да около. – Люди так и не узнают всю правду. Просто тысячи бездыханных тел, которые отсрочат, но не исправят проблемы. Вы остались единственный, кто может помочь.

– Вы ошибаетесь.

– И это ваш последний шанс оставить наследие, которое вы наработали с Йозефом.

Я впал в ступор. Не знаю, почему. Это имя вводило меня в ужас и отчаяние. В ушах зазвенело. Писк, как игла, протыкал ушной барабан.

– Вы помните? – насмехался надо мной Матус.

– Помню.

Соврал.

– Интервью, материалы, – не договаривал он из соображений безопасности. – Конечно, вы можете отказаться, – игрался Матус со мной, брал на слабо. – Но, как думаете, кто после нашей смерти станет козлом отпущения?

Он сбросил первый. Я всё ещё стоял, как вкопанный. Пол становился мягким, будто я проваливался под него. Но что именно произошло? Разговор мигом улетучился.

Я заметил, что телефон вырубился. Села зарядка. Сальные следы на тёмном экране. Я видел в своих глазах истинный страх. Не краткосрочный, а будто впитавшийся в меня вместе с молоком матери.

– Мне нужно срочно в «Порог», – проговорил вслух, смотря в собственное отражение.

ГЛАВА ВТОРАЯ. КУПОЛ

Детство. Я могу документально, слово в слово, зачитать постановление по созданию исследовательского центра на востоке Злитчения. Реконструировать события, значимые даты, указать высокопоставленных лиц.

Я держу в голове поимённо проживающих в доме тридцать на улице Зелена, а в моей полке, затесавшихся меж книг, пылится бухгалтерия продовольственного магазина дома напротив.

Всю сознательную жизнь я хочу найти детство среди этих сухих фактов, которые послужили переменной общества, его раскола, но себя я там не нахожу. Однако могу восстановить хронологию.

Хронология, которая шлейфом ложится на этапы моей жизни: от зачатка до «толчков», которые именуют ещё и вспышками. От возведения города до смерти отца тем злополучным днём.

Придерживаясь хронологии событий, получается, что родители обручились в момент подписания приказа №0012/33, который подразумевал, что исправительный лагерь в окрестностях горнодобывающего комбината получает статус «город» под грифом «секретно».

Я был не первым ребёнком – до этого был ещё выкидыш. Тем временем был вырыт котлован, а приказ получил название «ПоРо» и перешёл в состав управления полуконспирологичного Красного пояса, подотделом КГБ.

Пол Рокос – стоит поговорить об отце психотроники. Рождённый в непримечательной семье из научного руководителя и жены-домохозяйки. О детстве мало что есть.

Отчёт жизни Пола Рокоса можно начать с назначения его доцентом психологии кафедры социальных наук. Именно тогда в обществе популяризовались статьи парапсихологии.

Раз уж общество заинтересовалось оружием на грани фантастики, которое излучением может свести человека с ума, то государство обязательно обратит внимание. А где государство, там и военные цели.

Государство – это в принципе такой огромный мальчуган, что скачет по двору с изогнутой палкой. Представьте, что с ним случится, когда ему покажут не палку, похожую на ружьё, а броневик.

Врачи ставят неутешительный диагноз: если я и не умру при родах, потянув за собой мать, то точно не доживу до следующего дня рождения. А проект «ПоРо» обрастает грандиозными планами по созданию сверхсолдат и запрограммированных партизан.

Рокос умер он инфаркта в сорок восемь. Какие-то документы сообщают, что Рокос курировал проект, другие – опровергают. Однако его инициалами назван исследовательский центр.

А после уже общество додумало приписать букву «Г». Все заключённые лагеря реабилитированы, но их судьба незавидна. Если отталкиваться от документов, точнее от их отсутствия, они не рождались.

Мама носит меня шестой месяц. В части отца выходит приказ о переводе. Дают время подготовиться. В Бельнусе проходит съезд. Торжественный, важный. Бельнус славился преступными группировками.

На это закрывали глаза, даже после нелегальной сходки. Даже после наркооборота Злитчеполис не повели глазом. Но при съезде – другое дело, всё должно быть чистенько и опрятно.

Рейды, зачистки, закрытые суды и крайние меры. По ушам потекли слухи про какой-то секретный проект, где выжигают мозги вместо смерти. В тот момент это ещё можно было назвать слухами.

Свидетельство о рождении Макса Велки, рождённого тридцатого августа семьдесят девятого. Родили поздно, задержался на две недели: мать поскользнулась и упала на лестнице.

Видимо, инстинкт самосохранения сработал. Секретный город получил официальное название вместо проекта «ПоРо» – Онгевест. Северо-восток, три часа до столицы, чистый воздух, приятные соседи.

Жители сплошь учёные из вшивой интеллигенции, офицеры, а также прокажённые, шизофреники, прошедшие лоботомию, слепые, немые, преступники, маньяки, педофилы.

Мы переезжаем в город Онгевест, сообщая родственникам, что уезжаем в командировку в другую страну. Так сделали все семьи, которые стали нашими соседями.

Я не успел родиться, как мама носила в животе уже Ани-Мари. Исследовательский центр проводит первые испытания психотронного генератора на заключённых «для изменения магнитного поля посредством силы мысли» – цитата.

Изучения грубели, менялись, добавлялись и приводили к летальным исходам, но продолжались финансироваться из желания получения запрограммированных солдат.

А я пошёл в первый класс.

Детство. Память – злая штука. Память легко править, заменить. В ней легко заблуждаться. Память о детстве представляется мной калейдоскопом. Битые стёклышки, что расщепить – смысла не имеют.

Но вместе, хоть и абстрактно, имеют общую картину. Я не допился до момента, когда, твёрдо убеждённый, могу обозначить, что родился в октябре девяносто второго.

Есть бумажка. Бумажка, что я жил ещё тринадцать лет. Но до этого промежутка времени я ощущаю благоговенный сон. Отпечатки, отзвуки, ощущения, запахи.

Говорят, что для психики и иммунитета полезны воспоминания, но, как щёлкает в голове, – ощущаю дикую тоску. Будто всё, что было до промежутка тринадцати лет, – потерянный рай.

О чём-то подобном говорило радикальное крыло «Целом». Обращение от 12 марта 2019 года. Очередной погром с поиском прокажённых. Нет, я вновь утекаю от сути, теряя след своего детства.

Детство. Помню выборочно. Из детства я помню гогот отца, а вот лицо – клякса. Помню ещё его руки. Крепкие, волосатые. У меня сейчас такие же. Помню, как мама рассказывала, что у нас с отцом похожи уши.

Помню её слова, а где именно она их произнесла – не помню. То ли на кухне, то ли во дворе, когда пакеты несли. Как ругали Ани-Мари за пролитую краску на свежий ламинат, который заменили с премии отца.

Ни лиц, ни действия, ни слова – сладковатый запах, который забился в слизистые. Но подобное не имеет за собой вес, кроме шлейфа чего-то далёкого, на грани настоящего и фантазии. И стоит ли верить этим помутнениям?

***

Я механически кивал, пародируя действия на экране. В сотый раз пересматривал одно и то же обращение подпольной фракции «Целом». Рассматривал каждую деталь, ловил каждое шипение, чтобы убедиться – именно он приглашал меня.

Именно он – партизан по убеждениям, террорист по статье – хотел, чтобы я донёс забытую правду. Но подмечал иронию: пропагандируя идею, что мы – единый дух Бога, религиозное течение не смогло договориться, раздробившись.

Пролистывая комментарии, народ чествовал героя, ненавидел и проклинал, а главное – не оставил никого равнодушным. Отстрелы продолжали музицировать по улицам Бельнуса. Мне срочно нужно было искать путь.

Если я не сделаю это в кратчайшие сроки, то брать интервью будет уже не у кого.

– И вы узнаете кару, – зычно грозился Матус. – Вы узнаете, что такое око за око.

Без усталости танцевал телефон на столе, от вибраций добравшись к краю стола. Страшно брать трубку. Пару людей смогли бы выручить меня и сквозь град из пуль пронести вглубь «Порога».

Проблема лишь в том, что их тела давно в холодных объятиях земли. Звонят клерки, что и на метр не подходили к блокпосту и ни разу не отправляли заявку на статус D. Молодняк.

Правильно делали, осудить их за это – равно сказать ветеринару, что он трус, раз уж не сунул голову в пасть голодному аллигатору.

«Что вы думаете о нынешнем положении вокруг аномальной зоны?», – предвкушал вопрос.

Я не думаю ничего. Мне нечего сказать. Я потерян вместе с обомлевшим обществом. Боли в животе скручивали тело. Расползлись продавцы, что готовы отдать «Ратлит» за конский ценник. Объявления быстро снимали.

То ли спрос большой, то ли «Манн, инк.» позаботились, чтобы не дестабилизировать ситуацию. Телефон треснул об пол. И всё резко затихло. Ни звонков, ни гула с улицы.

Редкие, раз в десять секунд, удары по карнизу забились ливнем. Я осмотрел улицу. Что-то неладное. Залез в ленту, обновив её. Две молнии с подписью: «Экстренное обращение Павла Манна».

Огромный зал, отделанный деревянными панелями, с креслами из красного бархата, на которых ютились задницы в костюмчиках и нервно перешёптывались.

Одна камера снимала, как другая снимает третью. Все ждали, кто-то взволнованно ходил от стены к стене. Куча охраны: трое на квадратный метр. Даже с таким количеством телохранителей это смелый ход.

Но глупый. Лысый, с гладко выбритой головой, с шеей, как спичка, и ростом, собирающим косяки двери, мужчина в строгом костюме, на котором прикреплен бело-красный в тонкие полосы флаг Злитчении.

Павел Манн проходил спеша, подправляя пуговицы на пиджаке, а за ним змейкой шла ещё тройка охранников. В зале возникла гробовая тишина, каблуки громогласно отстукивали к креслу.

Павел Манн с выдохом присел, задув кучу микрофоном на столе. Долго собираясь с мыслью, приклеив подбородок к груди, он наконец поднял свой грозный взгляд.

Пододвинулся к столу, упираясь об него рёбрами.

– Я, – басисто произнёс он, – Павел Манн: владелец компании «Манн, инк.», гражданин Злитчении, волонтёр, патриот своей страны, отец трёх детей и добросовестный налогоплательщик, обращаюсь к членам Злитчедом. Сотни моих рабочих погибли под обломками завода, тела многих, которые ещё достают, погибли от ужасающих, нечеловечных действий нежелательной организации «Целом».

Павел сдержал паузу. Видно, как на лысой, сверкающей голове выступили вены.

– Дети остались без родителей. Тысячи людей получили травмы, а обычные граждане – остались без нужд первой необходимости. Без вещей, что приносили им радость каждый день. Под угрозой мы остановили все свои фабрики, закрыли магазины и прекратили логистику. Все сотрудники ушли в оплачиваемый отпуск, а семьям пострадавших мы пытаемся помочь всем необходимым. «Манн, инк.» – честная компания, производящая детские игрушки, пищевые продукты, медицинские препараты, не сможет долго оставаться на плаву. Как и экономика страны.

Он повысил голос, стукнул по столу, отчего сидящие в зале шарахнулись, а охрана чуть не пришла в действие.

– Мы не должны жить под страхом обезумевшей группы. Мы не должны страдать от рук экстремистов, которые решили, что могут выбирать: кто «Целом», а кто «

Порождение сына». Поэтому, от лица граждан Злитчении, прошу признать религиозное течение «Целом» террористической организацией. И прошу возобновить ход программы «Купол».

На этом его обращение закончилось. Встав с кресла, он мигом проскользнул к выходу, а толпа, внимательно впитывающая каждое слово Павла, резко вздыбилась, выкрикивая вопросы невпопад.

Трансляция прервалась. В моей голове начался отсчёт: от обращения до начала полномасштабной операции я обозначил время в три дня.

«Кто же может провести меня?» – массировал переносицу, пытаясь вспомнить хоть одно имя.

И, посмотрев на стену в озарении, я захохотал так, что будто желудок разорвался – такая боль была. Я улёгся на стол, препечатавшись лбом, обвил руками грудь. Ко рту полез горький ком.

Пройдя все стадии принятия за пару секунд, оценив все за и обернув в плюсы все против, я, подобно Манну, скользнул к беснующей улице полускрюченный.

***

Путь пролегал через центр. Я мог наблюдать, в какой мрак окутался город за последние сутки. Стоило торопиться, и, что неочевидно, я шёл пешком: аккуратно выстроились баррикады, а магистрали встали из-за выскакивающих на дорогу протестующих в красных халатах.

Шёл торопливо, но из-за невыносимой боли в животе выходил лишь прогулочный шаг. Сам не заметил, как втесался в толпу, что волокла меня, подхватив за руки. Живой барьер из Злитчеполис становился уже от квартала к кварталу.

Цельная масса будто проходила через лабиринт кишки. Огляделся: я точно не среди пацифистов «Целом» – среди обычных граждан, сочувствующих или нет. Однозначно не скажу, за что или против чего они вышли на демонстрации.

Проблем накопилось множество. Выбрать среди кучи одну единственную и самую неприятную – невозможно. Катализатором стал резкий дефицит. Прямо сказать, Злитчедом подобное тоже не по нраву.

По пути выхватывал лозунги из перемешанных голосов:

– Мы хотим есть!

– Злитчедом под арест!

– «Целом» под «Купол»!

– «Купол» – наш яд.

И я понимал каждого. Многие не могли расплатиться с долгами после кризиса, многие потеряли работу из-за причастности к «Целом». Ребята, на чьих лицах печаталось Милосердие, требовали лояльного отношения.

Требовали отмены плана «Купол» либо из-за того, что их родственники примкнули к радикалам, либо из-за того, что прекратится производство «Ратлит». Требовали быстрое принятие плана «Купол» либо ради безопасности детей, либо ради продолжения испытаний человеческого рассудка.

Зрели реваншисткие настроения, желание победы в проигранной войне, были «белые плакаты», что желали отделаться от статуса больных, ветераны «Порога» требовали повышения льгот по безработице, националисты злились на иностранных специалистов из Комитета «По Изучению Порога», что воруют рабочие места у Злитчан.

И каждый сталкивался лбами. Злитчеполис лишь приходилось разнимать людей, усаживая в передвижные камеры. Из-за дефицита оных и те, и другие, и третьи, и десятые садились друг напротив друга в узком помещении, переламывая носы уже там.

Вот что происходит, когда люди в сети обезличивают друг друга, когда СМИ, финансируемые группами, компаниями, неравнодушными и желающими устроить задницу в кресло помягче, стравливают людей в эпоху постправды.

«Жители Милосердия съели ребёнка», «Мы узнали, что происходило за закрытыми дверьми Злитчедом в эпоху кризиса», «Целом» проводят собачьи бои. Смотреть» – и это из последнего, что я заметил из заголовков.

Пёстрый заголовок ради информационного шума приводил к личным обвинениям всех в «Пороге» и последующих за ним проблем. В комментариях извечно собирались эксперты, у которых правда правдивее, и грозились перебить всех несогласных.

Теперь же сеть разбирала по кусочкам тротуары, играя в снежки камнями, выстраивала себе базу из шин и всевозможного мусора на улице, а самое мирное, что они делали с противоположной группой, – освистывали их.

Злитчеполис не хватало штата, и собрать всех протестующих не хватало ни рук, ни техники. Стягивались сержантики военных частей поблизости, и им приходилось, глядя в глаза своим соседям, друзьям, любимым, забивать всевозможные недовольства.

Для предупреждения пронеслись пули в воздух, но это мало кого волновало в криках, звонких ударах по хрящам, в лозунгах. Все хотели вбить свою правду в противоположную морду. Что до официальной церкви – им плевать.

Нет, конечно, пасторы пытались спрятать в храмах истекающих кровью и оказать малейшую первую помощь, но они проиграли эту битву с дьяволом. Если люди отвернули шею от Бога, то повернуть её обратно выйдет, только переломав позвонки.

Как говорил мне в одном интервью ныне покойный пастор «от народа», как его кличили: «Пытаться обернуть в благоразумие наше общество – словно кричать в глухом лесу столбам-деревьям, высохшим и полным тварей». Повесился через год.

Пастор критиковал «Ратлит» и называл адамовым яблоком всю эту продукцию. Закономерно ли это действие – сказать не могу, но факты критики и смерти прекрасно ложатся друг на друга.

Самых агрессивных видно не было: они под шумок рыскали по магазинам, разбивая витрины, и для отвлечения внимания поджигали автомобили. Службы становились в один ряд с гражданскими автомобилями. Огонь подхватывался, загоралась ещё одна и так далее.

Улицу окутал дымок и духота от проливного дождя в жаркий день. К горлу подкатывал камень из желчи и выпитого кофе с утра.

– Соблюдайте общественный порядок! – гололистно требовал майор Злитчеполис. – Любая провокация преследуется законодательством Злитчении!

Общей группой нас занесло на аллею, которая упиралась в жилой дом. Из окон наблюдали тысячи глаз. На седьмом, последнем, махали флагом Злитчении, посвистывая гимн.

Толпа вывернула влево. Там, вдалеке, проходила ещё одна группа из красных халатов. Как роботы, синхронно и монотонно они произносили:

– Мы все едины! Мы все едины!

Противоречие их слов и действий: они хотели отмыться от своих коллег, взрывающих здания и ворующих поезда, но не хотели отдаляться от идеи целости общества. Я пытался вытиснуться из толпы, что в ответ красным кричали:

– «Целом» в «Купол»!

Я не в том возрасте, чтобы принимать в подобном участие. Я помню свою горячую голову и как мы выходили под эгидой: «Будущее для обездоленных, счастье без труда». В наше время действительно было трудно пробиться.

Адрес с Милосердия, а если и рождение в Онгевесте, то, если тебе не повезло с твоими талантами упираться в потолок, то тебя переламывало. Но никто не хотел брать к себе выходцев из гетто.

Таланты приходилось использовать в нелегальной сфере, чтобы хотя бы покушать раз в неделю. Выходец из Онгевеста – стопроцентный псих, который ещё и живёт в Милосердии, а там сплошь бандиты.

Всех под одну гребёнку. Шизик, проститутка, синяк, нарик, барыга, вор, отсидевший, сын отсидевших – подставьте любой порок, и за это нас ненавидели. Я не видел своего будущего, потому что у меня его украли.

Украли нагло, не стесняясь, и насмехались из-за того, как облапошили дурачка. Наверно, сейчас бы я лежал где-нибудь в притоне, часами разглядывая прогулку таракана, если бы ушёл из дома.

Если бы мать не сошла с ума от горя и не обратилась к зачаткам «Целом». Если бы мать не сказала, что я больше не её сын. Если бы Ани-Мари смогла убедить меня тогда, стоя на коленях.

Если бы я не устроился в бордель. Если бы не увидел Баварца. Если бы не стал журналистом. Я мог долго рассуждать, кем бы стал, если бы мог выбирать; кем бы стал, если бы не череда случайных происшествий.

Память нахлёстом возвращалась ко мне, но разобрать её по полкам не выходило: слишком много слайдов прокручивалось в голове. Я наконец смог овладеть телом и отдалиться от столкновения.

Присев на бордюр, размытым глазом наблюдал, как по асфальту разливалась кровь. Снова, как лезвие, капли покатились вниз, чуть ли не разрывая кожу. Таким уставшим и больным я чувствовал себя до терапии.

Терапия, что помогала мне восстановиться. Волнения, воспоминания. Боль. Бледная кожа Ани-Мари. Как там мой сын? Как там мой Ян? Здесь ли он? Почему липкие руки? Почему привкус металла?

Оперевшись об колено, я по инерции шёл, куда мне нужно, совсем не помня, где нужный адрес. Где-то рядом, если я вижу шпиль Злитчедом. Совсем рядом зелёный прямоугольник коттеджного комплекса.

Автопилотом, с горем пополам, я дошёл до чёрных ворот, рядом с которыми стоял хиплый мальчуган. Охранник, чтоб его, который, может, месяц назад только сдал школьные экзамены.

Увидел меня, пошатывающегося, сырого дядьку, который бледный настолько, что будто прозрачный. Видел – не слишком долго, но видел – его ручки, что тяжелее члена не держали, дрогнули.

Мальчишка навёл на меня дуло автомата.

– Частная охраняемая территория! – промурчал он мне, стараясь сделать это угрожающе.

Мои прилипшие губы еле шевелились:

– Мне нужна Ани-Мари. Это моя сестра.

– Частная охраняемая!..

Не успел охранник договорить, как я выставил руку вперёд:

– Ани-Мари. Моя сестра. Живёт здесь. Муж – Коэн. Сын – Артур. Я Макс Велки. Может, не знаешь меня. Я журналист. Подъезжал к этим воротам на чёрном япошке, раритетном.

Я сдержал паузу и вздыбил брови, как бы спрашивая, понял ли он все мои слова.

– Ещё движение, и это будет расцениваться как нападение.

Видимо, не понял. У меня совсем не осталось сил даже держаться на ногах.

– Сестра моя. Ну. Что ты? – промямлил, как с полным ртом жвачки во рту.

Свалился сначала на колени, а потом пришиб голову об бордюр.

***

Свет резал глаза через закрытые веки. Я понимал, что нахожусь во сне: лёгкость в районе груди и некоторая грузность тела припечатывала меня к холодной земле, которую я практически не мог осознать, но ощущал.

Вьюга протяжно напевала, не ограничиваясь в пространстве, а на лицо будто летела металлическая стружка. Наконец я смог раскрыть глаза, увидеть окружение: знакомое, считай, родное, но в ином ракурсе.

Противоречивые ощущения, что и пугали, и давали чувство облегчения. Подобное я, плутая в вечном повторении кошмара, не ощущал никогда. Обычно сердце ломало рёбра, кончики пальцев немели, а тело было не подвластно мне.

А сейчас я будто бы мог сам строить собственную траекторию, но, словно приученный, словно собака Павлова, снова лез в те дебри, где меня ждал Баварец, Йозеф, захлёбываясь в крови.

Снег скрывал следы крови, но я и без этого знал, куда идти. За стеной падающего снега за мной наблюдала сфера. А голос повторял в голове, что пора. Шёл к столбам деревьев.

– Щенок, что гонится за собственным хвостом, – закрутился голос Йозефа в голове.

Это не было похоже на диалог нынешний. Скорее вытянутый из прошлого, что похрипывает пластинкой.

– Каким ты был, – жаловался Йозеф, – таким и остался.

– Зато я не продал собственную жопу, – раздражал своего старого друга.

– Ты-то? Грёбанный лицемер!

– Фанатик, твою мать.

Мы перебрасывались оскорблениями заочно, до того, как я дошёл к обезображенному телу. Путь до него показался вечностью: коридор, что вёл к Йозефу, расширился до неузнаваемости.

– Я старался воспитать в тебе честь. Достоинство. Дал тебе будущее, твою мать! – кричал Йозеф. – А чего хотел ты?

– Выбраться из нищеты, – в сердцах сказал ему. – Чему ты жалуешься, старый хрен? Ты тянул мне руку помощи, а в итоге сам и погряз в яме дерьма. Я ли виноват, что кто-то не оправдал твоих надежд, которые не имели под собой почку?

– Выбраться из нищеты? – гоготал Йозеф, от злости прослушав всё сказанное после. – И чего это стоило? Фабрика кошмаров вместо родного города? Убитые соседи?

– Они же этого и хотели. Мрази из «Милосердия», что манипулировали разбитым обществом, их ты пытаешься огородить? Защитить от злого правительства? – пародировал я устрашающий тон, гиперболизируя его.

– Ты ведь видел всю правду.

– В чём правда, Баварец? – не сдерживался и уже кричал на Йозефа. – В чём? Ты помогал не тем. Помогал не так. Ты полез к людям, целей которых не знал. Ты не знал, а я прекрасно накушался дерьма, который они преподносили. Ты совершил ошибку и не хочешь признавать её.

– Чем же ты лучше: помогаешь пешке, чтобы Злитчедом не упала в грязь лицом? Тебя посадили на крючок, лишь бы ты стал частью системы! Ты ведь видел всё своими глазами. Мы вместе!

– Мы продаём разную правду.

– Мы правду рассказываем, – возразил Йозеф, сплёвывая. – В них есть надежда.

В голосе его появилось нечто мечтательное, заворожённое, когда речь шла про «Целом». Меня тошнило от такого приторного тона.

– Я думал, – потухал он, – что и в тебе видел ту надежду, рассвет. Ты прав: я виноват, что поверил в тебя.

– Старый пёс потерял нюх, – сквозь зубы произносил я, предохранитель щёлкнул.

– Стреляй ты уже. Слишком много слов.

Я всё ещё шёл. Ботинки хлюпали, подошва отходила, и с каждым шагом казалось, что вот-вот и я встречусь лицом к лицу с Йозефом. Но я шёл, шёл и шёл.

– Ссышься, сынок? Как и ссался всегда. Выбраться из нищеты, говоришь? Ты присосался из страха сказать против. Привычка сосать сиську мамки-то даже к сорока не ушла, да? Зря ты свалил из дома. Зря я подобрал тебя. Животное.

Слышно, как пустой отзвук удара рассеялся поблизости – это лоб впечатался в дуло.

– Стреляй, ссыкуха! Твой новый папочка Манн будет доволен! Стреляй же, сука!

Но вместо этого я открыл глаза.

В мои глаза лазерной указкой светил Артур с высунутым языком, как делают озадаченные люди. Делал он это с таким интересом, что отвлекать его я не стал, даже из-за дискомфорта.

Однако, увидев меня, он опешил и со стеснительной улыбкой убрал указку за спину, сделав пару шагов назад. Я легонько улыбнулся ему и подмигнул.

– Хочешь узнать, как лошадь кусается? – с хитрым прищуром обратился к Артуру.

Он помотал головой и сделал ещё шаг назад. Размах моей руки дотянулся Артура, однако я позволил ему увернуться, и с визгом он умчал в другую комнату.

– Артур! – кричала из спальни Ани-Мари. – Дяде Максу нужно отдохнуть.

Полностью осознав пробуждение, я осматривал залитую зеленью гостиную. Простор, который можно разбить ещё на пару комнат и лишний этаж до потолка. Плед давно скомкался у ног.

Я успел подсохнуть от дождя. Посмотрел в окно – звукоизоляция не позволяла проникнуть творящемуся на улице беспределу. Только немного дребезжали стены и сверкало небо. Изредка, но точно в цель – сердце ёкало каждый раз.

На удивление, я чувствовал себя свободно. Тошнота прошла, голова встала на место, а во рту не сушило. Если меня не тянуло к «Ратлит», значит, кто-то об этом уже позаботился.

Аккуратно перетащив ноги на пол, я принял вертикальное положение и старался не переусердствовать. Память закупорилась. Не то чтобы я не рад этому, но снова чувствовал апатию.

Чувствовал, что потерял собственное я, а осталась лишь оболочка: хрупкая, вне зависимости от габаритов моего возраста, нежная и собранная по кусочкам. К такому вряд ли привыкнешь.

Из кухни доносился лязг тарелок, удары ножа об доску. Приятные домашние хлопоты с волшебным пряным запахом. Артур добежал, пролепетал что-то невнятное, и шум прекратился.

После, выйдя к косяку двери, на меня смотрел статный, опрятный мужчина с лёгкой щетиной и, как нос корабля, укладкой волос. На лице виднелось наигранное счастье, которое скрашивалось косым впалым шрамом на половину лица.

По комплекции он меньше меня, но бочки на руках с правого хука свалят даже быка.

– Очнулся?

– Что ты мне дал? – наглаживал я брови.

Коэн оторвался от двери и подошёл к кровати, сел на корточки.

– Позволишь?

Не дожидаясь ответа, он начал водить перед моими глазами пальцем.

– Следи за движением, – указывал он мне.

Я покорно водил глазами из стороны в сторону.

– Я дал тебе обычные нейролептики, – всё же ответил он мне, – без токсинов и примесей.

Коэн достал телефон с фонариком и проверял, как сужаются мои зрачки. Результат его не обрадовал, но и не разочаровал.

– Но, видимо, они лишь заглушают психоз, – констатировал Коэн.

– Не понимаю, о чём ты.

– Гложишь себя? – убрал он фонарик и строго осматривал мои полные дизеориентации глаза.

– Про что ты?

– Ты говорил во сне. Кошмары?

– Скорее, бред.

– Ну, поделом, – скрывал за улыбкой неприязнь Коэн.

Он продолжил осмотр, приходя к неутешительным выводам.

– Как давно не пил таблетки? – по-докторски, отстранённо расспрашивал меня Коэн.

– Не знаю, – прикидывал прошедшее время. – С аварии. Сутки, может.

– С аварии? – поднял Коэн бровь. – С аварии прошло три дня.

Меня это искренне удивило: неужели час проходил за два?

– И зачем ты пришёл?

Я не успел ответить Коэну, как из спальни выбралась Ани-Мари. Она миновала мужа и присела рядом со мной, поглаживая моё плечо.

– Что с тобой? – по-матерински обратилась она ко мне. – Ты не на шутку нас напугал.

– Я… Мне звонил… Матус.

Коэн в удивлении приподнялся, попятившись назад.

– Кажется, ты ещё в бреду.

– Лидер секты? – уточняла Ани-Мари у всех, кто находится в комнате, потому что не верила в подобное, но после повернулась вновь ко мне. – И ты пришёл…

– Да, – перебил Ани. – Мне нужен Коэн.

– Ты хорошо себя чувствуешь? – она приложила ладонь к моему лбу.

Моё лицо сделалось камнем. Ани-Мари молча смотрела то в один, то во второй мой глаз. Я кинул взгляд на Коэна, что опешил, сложил руки на груди и прикусил губы, смотря на свою жену.

Не желая продолжать диалог, тем более такой резкий, без прелюдий, Ани-Мари тотчас скрылась на кухне, подхватив с собой Артура, что подсматривал за дверью одним глазом.

Коэн пошёл вслед за Ани-Мари. В разочаровании, что никто не желает поддержать мою идею, я закрыл глаза и на ощупь побрёл за всей оравой.

На кухне, со стенами из белого мрамора и дорогой утварью, которую я видел в детстве по телевизору, считая, что такой ремонт – выдумка, стояли глубокие тарелки, противни и как минимум две сковороды, полные еды и закусок.

Неподалёку от места готовки, ближе к панорамному окну, стоял обеденный стол, такой же мраморный, прибитый к полу. С него смотрела Ани-Мари, сдавленная противоречивыми эмоциями.

Рядом с ней Артур ковырялся в тарелке, пытаясь вилкой захватить побольше гороха. Коэн доводил до готовности мясо у плиты и, повёрнутый спиной ко мне, кивнул в сторону:

– Присаживайся.

Я кратко пожал плечами и прошёл вглубь. Усмотрел за окном, как шелестит листва, хоть ветра не было. Скуля от сдающихся мышц, что будто скрестились между собой и невыносимо болели, я сел.

– Давно ты подтолкнула Кона к готовке? – спросил я с лёгкой улыбкой у Ани-Мари.

– Он любит нас побаловать. Когда не в командировке.

Я посматривал за Артуром, что усиленно захватывал горох и, пытаясь сдержать баланс, завести их в рот.

– Баловать он вас любит, да? – спросил у Артура.

Он лишь услужливо улыбнулся.

– Если бы нас так кормили в детстве, – пробурчал.

– Говорят, – подходил Коэн с несколькими тарелками в руках, укладывая каждому по порции, – «готовить – это как писать музыку. Одно неверное движение – и всё испорчено».

– Пахнет великолепно.

– Ешь, Макс, – заботилась Ани-Мари. – Выглядишь, будто неделю не ел.

– Паста аль форно с соусом бешамель, – отвечал на мою лесть Коэн. – Пальчики оближешь.

Коэн отобрал тарелку с горохом у Артура и поставил более приемлемое блюдо.

– Про тебя тоже не забудем, парень, – трепетал по волосам Артура Коэн освободившейся рукой.

– Я думал, ты умеешь готовить только на гриле, – подшучивал над Коэном.

Тот уселся за своё место и вдохнул приятный запах, доносящийся из тарелки.

– Я быстро учусь, – подмигнул Коэн.

Коэн схватил свои ладони так, что на тыльной стороне лежали пальцы, и пододвинул их к груди, закрыв глаза. Он начал нашёптывать молитву, которую произносят «Целом» перед едой.

Смотреть было, мягко говоря, неприятно, зная, что творится на улицах. Ани-Мари заметила мой недовольный вид и кивнула, словно говоря: «Не понимай, но принимай».

За отцом повторил и Артур, совсем не понимая данного жеста – просто впитывая, что делают взрослые.

– Приятного аппетита, – после коротких благодарностей Богу Коэн схватил вилку.

– Приятного, – в ответ, почти хором, пожелали мы.

Соблюдая правила не говорить с набитым ртом, мы замолчали. Я действительно не слышал визгов, очереди автомата, лозунгов за окном, но одна только мысль покрывала меня мурашками.

Счёт шёл на секунды. Чем раньше я начну этот неприятный диалог, тем будет лучше.

– Я понимаю, что говорил тебе, – обратился к Ани-Мари, уткнувшись в тарелку. – Но это шанс не только для меня, но и для матери.

Ани-Мари не смогла сдержать смех, прикрыла рот рукой.

– В какой момент ты начал думать о маме?

– Это важно не для меня или её. Это важно для тебя.

– Знаете, – пытаясь отвлечь нас от ссоры, произнёс Коэн, – это великолепная еда. Макароны – основа, бешамель – роскошь. Сыр – власть.

Коэн ткнул вилкой в дымящуюся пасту, показывая слой томатного соуса.

– Горечь реальности, – наивным тоном сказал Коэн. – Паста пропитывает всё. Сверху корочка хрустит. Вкусно. Но внутри всегда что-то пережаренное или слипшиеся. Отличная аллегория общества, верно?

Коэн искал поддержки в наших недоумённых глазах.

– Итальянская кухня, как и любое искусство, подражает жизни. Расслоение, отчаяние, несправедливость – это ведь наша история, не так ли? Власть закрывает на это глаза, а такие, как Манн, паразитируют на этой системе. Но, – он сделал паузу, подняв вилку с кусочком пасты, – если макароны, соус, сыр и специи объединятся, смешаются в гармонии, что получится?

– Вкусная паста? – с сарказмом я спросил у него.

Коэн улыбнулся.

– Не просто вкусная, нет. Идеальная. И точно так же мы можем стать чем-то цельным. Прекрасным. Главное – помнить, что даже пережаренный кусочек пасты может стать частью чего-то удивительного.

Коэн вновь посмотрел на пасту.

– И раз общество не может пока вырасти до этого, так почему вы должны? Вы семья, которой у меня никогда не было. Я не хочу вставать меж двух огней, но, Макс…

– Ради чего ты хочешь попасть в «Порог»? – перебила мысль Ани-Мари.

– Я потерял след. Многое сделал не так и хочу исправить ошибки.

Все внимательно слушали меня. Кроме Артура: он наслаждался едой и на взрослые разговоры ему было откровенно насрать. Но, обдумывая, стоит ли мне открывать душу в данный момент, слова поневоле вырвались из рта:

– В тот момент, когда мне сообщили, что я ухожу в долгосрочный отпуск без определённой даты и возможного будущего, когда моё имя находилось под запретом целых пять лет, я пришёл в свою полупустую квартиру после развода с женой, залез на самую верхнюю полку, достал старый револьвер, подаренный человеком, которого потерял, – я сделал паузу, вспоминая искорёженное лицо Йозефа, – и засунул его в рот. Тогда должен пронестись гул выстрела, но я сидел так долго, что залил слюной штаны. Я думал. Думал, что именно должен выбрать. Что именно должно пробить: выстрел или справедливость? Видя меня рядом, – с искренним вопросом я обратился к Ани-Мари, которая пыталась сдержать накатившиеся слёзы, – что именно должно было пробить? Ошибся ли я? Мне кажется, что да, но правду я не помню. Кошмары, которые крутятся и крутятся, не дают мне покоя. И, если у меня есть шанс даже не исправить, а хотя бы узнать потерянную правду, которую я не хотел принимать, я хочу это сделать. Ради этого я хочу в «Порог». И я могу помочь тебе.

– Мне? – удивилась Ани-Мари.

– Я знаю, как можно вернуться в наш двор. Я бывал там в вылозки. Знаю тот путь, который не знает никто. Я помогу вам, – смотрел я на Коэна и Ани, – а вы поможете всему миру.

– Претенциозно, – с сомнением скривился Коэн. – Ты совершенно пренебрегаешь своим рассудком, верно?

– Думаешь, там осталась доля здравого смысла?

– Ты не понимаешь опасность своего положения, – закипал Коэн. – Мы рискуем малым, наш план гладок, хоть и страшно оставлять Артура, но вот ты… Ты ведь потеряешь себя.

– Малым? – удивился я. – Мы на пороге второй гражданской войны за фабрику кошмаров.

Меня скорёжило от цитирования Йозефа.

– Я знаю, что мы можем сделать, – в полголоса говорил я. – На крайний случай.

Коэн понял мой взгляд. Мы общались кивками, зная, какие негласные действия предпринимаются там, за пределами разумного.

– У меня нет иного выбора, – продолжал я яростно убеждать двоих под волнующим тиканьем часов. – И я предлагаю помощь.

В знакомые гляделки играли уже Ани-Мари с Коэном. Коэн моргнул первый, выдохнул и вылез из-за стола. Смотрел на Артура, беззаботно поглащающего жирную еду. Масло стекало у него по губам.

– Он до сих пор не говорит, верно? – повернулся к Ани.

Она лишь сжала губы. Вернулся Коэн с картой местности «Порога».

– Значит так, – потянулся Коэн. – Формальности в виде статуса D – малая из частей: бланки заявлений валяются под кроватью, а печати, даже сейчас за завышенную плату, можно достать сегодня вечером. Самое сложное в нынешнем положении дел – найти лазейку.

– Туннели? – предположил я.

– Те туннели, через которые мы раньше проходили, завалили. Оставшиеся, возможно, завалят сейчас, с «Куполом».

– Это по твоей версии гладко?

– Для начала дослушай, – скривил морду Коэн. – Ведрана сможет провести нас тихо и незамеченными.

– Ведрана?

– Да. Боевая девчонка. Снайпер, ветеран гражданской. Списали за ранение челюсти.

– Отлично, – возмущался. – Девчонка будет вести матёрых проникновенцев.

– А тебя сильно пугает отсутствие члена? – спросила Ани-Мари.

– Туше.

– А дальше, – продолжил Коэн, – всё не так сложно. Попадём к военным – покажем статус D. Попадём «Целому» – они меня знают. Твою сохранность гарантировать не могу, но если успеешь сказать, что пришёл по приглашению Матуса до того, как тебе отрежут голову, может повести.

– Мирная религия, да, Коэн?

– Что посеешь, то и пожнёшь, – уколол Коэн мой скептицизм.

– И что, это все трудности?

– Помимо токсинов флора-паразитов, зеркального леса, болота и «толчков», что перемешивает все опасности? Да, думаю, нам особо ничего не грозит.

– Всё равно звучит слишком сладко, – я подвергал сомнению план.

– Никто точно не знает, как изменят программу «Купола», – включилась в диалог Ани-Мари.

– Да. Никакие связи не помогут. Может, тебе лично рассказывал Павел?

– Я всего лишь работаю на его канал, а не пью с ним с утра кофе.

– Поэтому, чтобы избежать рисков и последствий, нам стоит делать всё быстро и аккуратно, не привлекая внимания, и двигаться чётко намеченному пути. Значит, уйдёт у нас как минимум два дня, если уж тебе нужно попасть к Матусу. Итак…

Коэн начал рассчитывать путь, взяв карандаш в руки.

– Я не особо вдавался в подробности его нахождения.

Я чувствовал себя виновато из-за неосмотрительности. Коэн посмотрел на меня с раздражением и застывшим вопросом, идиот ли я, а после подправил голос.

– Раз мы так стройно всё решили, тогда, может, мужчинам стоит сделать перекур?

Тон его был вопросительный, но смысл был утвердительным – мы встали в унисон и побрели к балкону, что выходил в уютный закрытый двор. Я заглянул в пачку – все сигареты отсырели. Коэн предложил мне свои, ароматизированные.

Вежливо предложил мне огонёк, а уже после поджёг свою, попыхивая. Мы смотрели, как добравшийся смог сплетался с сигаретным дымом. Коэн согнулся к решётке и прищурился.

– Да, – протянул Коэн, – время идёт, а всё будто одно. Скажи?

Коэн пытался завязать как можно дружественный диалог, однако я не проникся, смотря в квартиру: Ани-Мари о чём-то весело беседовала с Артуром. Я завидовал ей белой завистью.

– Как часто подходят с просьбой сфотографироваться? – спросил Коэн.

– Дай Бог вспомнят, назвав «этот, как там его», – ухмыльнулся.

– А когда-то выйти из дома не мог, – утопал в ностальгии Коэн. – Как же я нещадно был рад быть частью вашей культуры. Общество ГРЖ – как же гордо это звучало.

Коэн напомнил мне про гражданских расследователей журналистов. Но мне будто мало что говорило это общество – кивнул только, будто помнил.

– А потом что? – погрустнел Коэн. – Сгнобили. Манн скупил все СМИ, кто не согласен – того давно убили. Заточили нас в информационный концлагерь, управляя чисто животными инстинктами и воюя за наши секунды. Стагнация прогресса за дешёвый дофамин. Один ты остался – ветеран. Хрен пойми как. Хотя, я знаю.

– Что ты хочешь сказать мне? – взбесился я на полунамёки.

– Я ведь помню весь шум. Ты, может, заглушил его, но, давай откровенно, – мозги твои давно каша. Да, я сгладил углы для Ани-Мари: попадём на военных – срать им на наши бумажки. Застрелят и разбираться не будут при изоляции. «Целом» на поражение каждого забьют. Блокпосты за сто километров, болота и споры. Но знаешь, какая самая большая опасность? Ты – самая большая опасность. Ты и только ты пополнишь кладбище «Порога». Я знаю, научен.

Коэн расправился и подошёл ко мне, нервно шевеля челюстью.

– Ты же понимаешь, что это твоя последняя вылазка? Правды хочешь? Я этими сказками не проникся. Кому ты эту правду расскажешь? Ты же не тупой. Тогда не смог, сейчас сможешь? Когда благоразумное правительство устраивает цирк, чтобы убить неугодных, которых сами расплодили? В это время ты думаешь, что всю правду расскажешь? Нет, – перебиваясь хохотом, мотал головой Коэн. – Ты-то помнишь всё. Помнишь, вот и гложет. Как компромат спалил, как Баварца прибил. Тебе же подсоском просто надоело быть. Хотел вырваться из тени, себя показать, а потом Манн нарисовался, все СМИ сделались подконтрольными. Ничего не добился, бесился на «Целом» – вот и жизнь прошла, да? Кризис среднего возраста и тому подобное.

– Смотри-ка, – начал я издевательски посмеиваться над Коэном, – тебя в секте научили мораль читать? А правда, что твои ребятки деревню сожгли по идеалогическим причинам, глаза не мозолит?

– А, та знаменитая деревня, которой ни на картах, ни в документах? – обвинил меня во лжи Коэн. – Не туда сворачиваешь, Макс.

– От тебя требуется только проходка. Или что, побольше бабла хочешь? – полез я в кошелёк за хрустящими купюрами.

– Да пошёл ты, – дёрнул Коэн меня за руку, после чего кошелёк повалился на пол. – Твои ублюдские деньги, из-за которых геноцид устроят? Просто хотел предупредить.

Коэн осмотрел кухню, понял, что Ани-Мари его не видит, и злостно выставил передо мной палец, зачитывая предупреждение:

– Тебе не нужны лишние трупы? Хорошо, устроим. Лишь малейший психоз, помешательство – пуля в голову. Каждый «толчок» – осмотр. Намёк повторения твоего прихода, угроза или обсуждение «Целом»…

– Всё сказал? – рявкнул я, затягиваясь.

Коэн промолчал.

– Какого чёрта ты её не отговоришь? – спросил у растерянного Коэна, украдкой показывая на Ани-Мари.

– Отец умер, брат бросил. Госпожа Рената хоть и не была святым человеком, но старалась до конца жизни держать себя в руках.

Коэн забычковал фильтр в пепельницу, потянулся к ручке балкона, но притормозил, обращаясь ко мне через плечо.

– «Целом» лишь козлы отпущения. И ты знаешь это. Твоя мать – не дьявол во плоти. Просто ты видишь в себе её. Ты думаешь, действуешь и приходишь к тому же, к чему и она, поэтому бесишься. Бесишься и становишься извращённой версией матери. Просто не обманывай себя. И ответь честно, ради чего тебе нужно попасть в «Порог»?

– Правда.

Коэн принял ответ в штыки, но сжал кулаки, только бы не сорваться.

– В рот твою правду. Ты паршивая овечка. Не знаю, зачем Баварец тебя взял.

– Взаимно.

Коэн оставил меня наедине на балконе. Я продолжал смолить, недовольный надменным придурком, за которого вышла моя сестра. Его нагон не дал мне ответа, стоит ли мне искать других людей или он снизойдёт милостью.

Лицемерная свинья, что пытается очистить честь благотворительностью и помощью жадным до крови бабуинам. В груди жгло, слюна густела. На улице поразительно тихо.

Зашёл в дом. Никого на кухне. Слышал странный писк, доносящийся из комнаты – только из телевизора, будто вышли на перерыв. Малость смутившись, шёл на зов. У телевизора столпились.

Ани-Мари прикрывала рот рукой, Коэн будто впал в ступор, а Артур обращался к матери, не понимая, что происходит на его любимом детском телеканале. Я прошёл ближе.

Огромная надпись «Профилактика» с прыгающим значком по углам вместо программы с яркими, кислотными персонажами. Нет бы включить повтор программы, но и детей запугать надо.

Я с нежностью улыбнулся, до конца не понимая, чему именно был так рад.

– Началось?

Все переглянулись, осознавая, что, какие бы мы планы не строили – они вмиг поменяются. Осознавая, что спустить время на болтовню – самое худшее, что мы сейчас сделали.

– Артур, – глядя мне в глаза произнесла Ани-Мари, – собирай вещи. Мы идём к тёте.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ПОЖАЛУЙСТА, ПОКИНЬТЕ ТЕРРИТОРИЮ

Мило беседуя с женщиной лет шестидесяти на соседнем участке, Ани-Мари поглядывала на нас, стоявших поодаль. Я прокручивал пальцы вокруг оси, дабы сестра поторопилась.

Коэн требовал скорого заполнения бланков, советуя поторапливать булки людям с другого конца, но делал это так сладко, даже в некотором роде заигрывая, что мне самому захотелось быстрее ему помочь.

Артур резвился с соседним мальчишкой на лужайке. Детский хохот заполонил сумрачную улицу, и свист за пределами таун-хауса не проходит барьер.

Однако с падающей на город ночью отчётливее виднелись яркие свечения – рыжие, пылкие, крупными мазками на чёрной мгле. Завораживающее зрелище огня пугало ровно так же, как и манило.

От беспокойства там отвлекал Артур здесь. Непосредственность ребёнка разоружала: искреннее ребячество ещё незаполненного сосуда, не травмированного кровожадными, отравленными реалиями.

Счастливое детство, которого я мог лишь пожелать у потолка перед сном. У потолка, который я, перенимая паттерны взрослых, именовал Богом.

– Я произвёл перевод половины указанной суммы, – хоть и злился, но довольно услужливо и подбирая слова бурчал Коэн в динамик. – Всё остальное после подтверждения, и чаевые сверху, если курьер окажется на месте в точное время.

Для общего понимания положения дел мне необходимо было зайти в телефон, но боялся железяки в кармане больше, чем огня. Страшила не столько мысль, как именно дегуманизировались толпы, а что игра не стоила свеч. Что потраченные деньги ушли впустую.

Рука сама, без моего ведома, схватилась за экран, скроля последние всплывшие обновления ситуации. Палаточные городки, сожжённый флаг, первый труп, который оказался не трупом, а кучей красных тряпок, но все настолько поверили в жестокую расправу, что закрывали глаза на раскрывшийся контекст.

Самое удивительное – каждая фракция причисляла труп к своей: одни говорили, мол, это ксенофобы зверски забили мигранта, но вторые тут же пылко возражали, что это «якобы мирные фанатики» решили поиздеваться над представителем Злитчедом. Злитчедом молчала.

Злитчедом удивительным образом вообще не пытался с ноги влететь в морды недовольных. У репрессивной системы импотенция. А вот Манн, в свою очередь, лез на баррикады, говорил с недовольными из разных групп. И говорил очень уверенно.

Конечно, вокруг него присутствовало толпище охраны, однако он без стеснения говорил с каждым воткнутым в его щёку, рот, бровь микрофоном, сообщая, что скоро всё решится. Вердиктов он не осмеливался произносить, однако двусмысленная ухмылка говорила больше. «Купол» неизбежен.

Его попытки заработать доверие и массивность в глазах электората говорила мне не столько о том, что он серый кардинал или защита лица Злитчедом, сколько, что такими выходками он стремился сесть за власть.

Отменить антимонопольный закон, который со скрипом, но всё же приняли, после чего ему не придётся стесняться своей империи, который он раздробил для вида, делегировав ближайшему кругу управления, а сам будет способен крутить колёса и шириться всё больше и больше.

Либо я теряю хватку и не настолько дальновиден, как он. Всё, на что я способен, как и диванные аналитики – впустую рассуждать, что творится в чужой голове за закрытыми дверями.

Ощущение себя не как глас народа, способный манипулировать бесящимся правительством от раскрытия правды, как и где они обосрались, а лишь глав. редом интернет-издания, работающего на эмоции, а не на сухую констатацию, ставит меня в унизительное положение.

Посмешище ли я? Смеет ли кто меня осуждать за выбор? Осуждать некому, как и некому вспомнить, кем я был. Сможет ли кто подтвердить, что есть я?

– Что там? – подкралась Ани-Мари.

Она спросила довольно тихо, очевидно простояв с пару секунд перед тем, как задать вопрос, но для меня это было настолько неожиданно, что, подпрыгнув, я чуть не выронил телефон из рук.

– Я, – растерялся, несколько раз заикнувшись, – я не знаю.

– Всё настолько плохо? – уточнила Ани-Мари, что вопрос стоял про положение общих дел, а не только наших личных.

– Народ жаждет крови, – с каплей досады обобщил все прочтённые новости.

– Закономерный итог, – цыкнула Ани-Мари. – Наверно, это неправильно говорить, и я ругаю себя за подобные мысли, но иногда я жалею, что родила Артура. Из-за собственного эгоизма подвергла очередного человека ужасу.

– История циклична, – успокаивал её. – В жопе всегда есть просвет.

– Пытаешься успокоить меня туалетным юмором? – пыталась скрыть выскочившую улыбку Ани-Мари.

– Раньше помогало. Да и сейчас, смотри, – указал я на трясущиеся уголки её губ, после чего она не сдержалась и всё же улыбка растянулась до ушей.

– Да пошёл ты, – нежно толкнула меня в плечо Ани.

Вмиг она вновь помрачнела, взглянув на Коэна. Тот заметил пристальное наблюдение с ожиданием скорейшего вердикта и выставил палец вперёд, чтобы мы подождали.

– Удивительно, что после всего вы до сих пор остались вместе, – с щепоткой претензии сказал Ани-Мари.

– Он прекрасный человек, – мантрой убеждала себя сестра, – со своими тараканами в голове. Если бы я могла изменить своё прошлое, я бы его не меняла и оставила всё как есть.

– Завидую.

– Ты слишком пессимистично смотришь на свой выбор, – подбадривала Ани, поглаживая моё плечо.

– Как в нашем мире есть место такому добру, как ты?

– У нас семья такая, – глаза Ани заиграли искрами, – противоречивая.

– Хрен знает, как остались ходить по этой земле, хм? – спросил её.

– Как точно и красноречиво, Макс Велки.

Коэн поблагодарил оператора с той стороны и счастливый побрёл к нам.

– Одеваемся и быстро едем. Говорят, дивизии уже стягиваются.

– Загвоздка. Нужно заехать ко мне, – ставил условия.

– Возьмёшь мою одежду.

– Не в одежде дело.

Коэн с подозрением посмотрел на меня.

– У нас мало времени.

– Нам всё равно по пути. Хочешь быть в безопасности – заедешь ко мне домой.

– Каждая секунда на счету, – взрывался Коэн. – Я сейчас потратил зарплату на два месяца жизни лишь на аванс и рискнул репутацией, чтобы что?

– Коэн, – баюкала пыл мужа Ани-Мари.

– Нам нужно выдвигаться прямо сейчас, – обернулся Коэн к Ани, – я жопу рвал.

– Это нам известно, – раздражал Коэна.

– Коэн, – коснулась плеча мужа Ани, – пожалуйста.

Коэн вновь смотрел на меня, растопырив ноздри от злости.

– Надеюсь, после этого мы никогда не встретимся, – сказал Коэн.

– Не каркай, – издевательски я сплюнул за плечо.

Ни слова не говоря друг другу второпях, мы зашли за минимумом необходимым – рюкзак и аналогом «Ратлита», который Коэн потряс передо мной в предупреждение, – залезли в кроссовер и умчали прочь.

В окне я увидел того молодого охранника. Он не заметил меня – был увлечён последними новостями, всплывающими в телефоне. Мы проезжали по пустынным подворотням в слабом освещении.

Фонари помаргивали, а маяками являлись пожары, охватившие Бельнус. Радио говорило об атаке на электростанции, обвиняя «Целом», заочно обзывая их террористической группировкой.

Я не имею ни малейшего представления, где мне искать Матуса среди огромной зоны под градом пуль, где ты не враг, а лишь цель с красной точкой во лбу. Наверно, есть смысл попробовать дозвониться.

На удивление, среди принятых звонков не было ни одного за последнюю неделю. Да и цифр я не запомнил, поэтому днём с огнём не сыщешь их в отклонённых среди огромного списка.

Говорить напряжённому Коэну, который против своей воли пытается довезти меня до квартиры, или же Ани-Мари, которая со всей любовью прижимает урну к груди, – бессмысленно.

Слишком поздно отказываться. Кочки и странный запах в салоне вызывали рвотные позывы. Я не смог сказать везти Коэну тише – боялся загадить коврик под ногами – поэтому легонько постучал по его плечу.

– Господи, – ошеломлённо обернулась Ани-Мари, – снова бледный, как смерть.

– Препараты перестали действовать, – брезгливо обозначил Коэн, выворачивая руль. – Если ты, – обращался он ко мне, повысив голос, – так часто будешь просить нейтрализаторы, то мы точно никуда не дойдём.

– Где они находятся? – заметалась Ани-Мари, отстёгивая ремень.

– Всё настолько плохо, да? – действительно не понимал, о чём речь.

В полумраке осмотрел руки, которые схватил тремор.

– В кармашке сзади, – сказал Коэн сначала Ани, а потом уже начал говорить со мной. – Если бы ты следовал предписанием.

– Коэн, – шикнула Ани-Мари.

– Ты ему рассказывала? – с разочарованием я посмотрел в глаза обернувшейся Ани.

Она пыталась скрыть виноватый вид, опустив голову.

– Но теперь ты зависимый, приятель, – объяснял, как маленькому, Коэн, – удвой серотонин с дофамином, и контроль над дозировкой снизится. По пачке в день, да?

– Нет, – с обидой ответил, но тут же задумался. – Меньше.

– Эти? – Ани показывала коробочку Коэну.

– Да. Дай две штуки.

Я выставил вперёд трясущуюся руку, в которую выдавили две капсулы, и закинул их в рот, заглатывая так, без воды.

– Через полчаса поможет.

Мы как раз подъезжали к комплексу. Разобранные магазины, которые закрылись на неопределённый срок, у лужаек которых работники вычищали плитку от груд металла, бутылок и вымывали кровь.

Коэн затормозил у калитки, я вяло потянулся к двери.

– Пойти с тобой? – беспокоилась Ани.

Вместо ответа я потряс головой, но не уверен, что она увидела. Как только я скрылся в глуби арки, будто уснул: провалился в кисель, не понимая, куда и зачем иду. Несколько раз даже упёрся в чужую дверь.

С горем пополам, домогаясь дверной скважины, ввалился в собственную квартиру и, стимулируя фотографическую память, залез к верху шкафа. Не сумев удержать коробку, она с грохотом повалилась на пол.

Магнум, к которому я стремился, проскользил за тумбу. Я только цыкнул и полез за ним. Ощупывая комки пыли, я чувствовал, что вот-вот провалюсь в сон и окажусь в позорном положении до утра.

Действуя как можно более импульсивно, я разгонял кровь по телу, лишь бы не остаться здесь. На телефон приходили куча сообщений, скорее всего, с заглавными буквами с требованием поторопиться. На ладонь легла холодная рулетка, а после зашаркала ко мне.

Я не мог отлепить веки друг от друга. Инертно, по памяти, семенил обратно, ощупывал кнопки лифта и домофона, а как залез обратно на заднее сиденье, так и вовсе пропал. Последнее, что помню, как меня дёрнуло и затылок прибило к подголовнику.

***

Я не скакал по грязи, не пыхтел от усталости. Мороз не колол кожу, а палец не подрагивал на курке. Вместо этого я был зажат в тёмной комнате – размеры помещения я ощущал от давления на тело.

Скрутить спину колесом не выходило, и я сидел ровно, ощущая себя частью стены. Ноги болели из-за отёков, но в теле ощущал лёгкость юности. Не мучали гипертония, остеопороз и остальные болячки возраста.

Меня будто откинуло на тридцать с хвостиком лет назад. Настроившись на темноту, я взглянул наверх. Оттуда лилось ангельское свечение. Оно было яркое, но такое далёкое – виднелась лишь точка от него. Словно звезда.

Я знал, что способен выбраться наружу, стоило лишь малость потрудиться и карабкаться по стенам. Да и голос зазывал меня:

– Пора, Макс.

Он был нежнее того, что преследовал меня в лесу.

– Пора, Макс.

Так любяще, нуждаясь во мне, искренне зазывал женский сладкий голосок.

– Пора, Макс.

Я не смел сопротивляться. Ладонь выше другой, сменяются рука, нога, рука, нога. Я карабкался, будто выпархивал. Но свечение тускнело, а на меня, вытанцовывая вальс, спадали чёрные снежинки.

Ударяясь в белки глаз, будто иглы вонзались в меня.

– Пора, Макс, – грубел голос.

Я знал, что стремлюсь в ловушку. Знал, что это сирена, что воротилась в нечто прекрасное, но ждёт меня блядская рвань с букетом ЗППП. Но я всё равно полз, как червь. Как слезняк, мерзко вылизывая свои губы.

– Пора, Макс! – кричал мужчина. – Стреляй, сукин сын!

С хрипом пытаясь втянуть весь воздух в машине, я очнулся от тряски – Ани-Мари пыталась привести меня в чувства. Около четырех утра. Веки ощущались прилипшим тестом от пельменей – практически не мог их открыть.

Лобовое стекло автомобиля треснуло несколько раз. Кто-то мило позаботился о нашем завтраке, закинув помидоров, но по пути они собрали мошек и растёрлись по стеклу.

– Пора, Макс, – шепнула Ани-Мари. – Просыпайся.

– Что произошло? – сонным голосом уточнял.

– Конфуз, – сказал Коэн. – Дальше придётся идти пешком. Километров через десять нас встретит Ведрана.

Осмотрев всё по периметру, я понял, что мы стоим на аномально высокой траве посреди поля. Коэн копался в багажнике, выволакивая сумки весом с человека, пока я в обомлении собирал причинно-следственные связи.

– Препараты не забудь, – сзади напоминал Коэн.

Вялые руки не слушались. За меня всё сделала Ани-Мари.

– Давай лучше я, – улыбнулась она, выхватывая из кармашка сиденья коробочки с пилюлями.

Я протёр глаза и решил выйти наружу. Расправившись, я наметил наш путь по подмятой траве. Мы ехали по чистому полю достаточно, чтобы двигатель автомобиля вскипел.

Но встряли мы, уткнувшись носом в яму, прорезав глубокую колею. Свежесть сознания с непривычки провоцировала головную боль, но в противовес хотелось искренне улыбаться.

– Сильно не радуйся, – Коэн вздёрнул руку, посмотрев на время. – Через час выпьешь ещё две таблетки.

– Умеешь насрать, – буркнул я. – У нас будет что-то вроде кофебрейка?

Я откровенно подтрунивал Коэна, что его корёжило от каждого моего слова. Однако ответ пришёл, откуда я его не ждал: заикающийся домофон очень приглушённо просил соблюдать дистанцию и покинуть зону «Порога» как можно скорее.

– Выложили причину вчерашней профилактики, – подошла Ани-Мари, вывернув экран в нашу сторону.

Матус сидел в привычном интерьере с надменной улыбкой, смотря через собственные брови и прислонив подбородок к груди, и толкал проповедь в камеру:

– Тело отделено от головы, дабы не скормить тело Божье ядом.

Порождение сына млеет, пытается продолжать пускать яд в ваши умы, но готовы ли вы веровать отродью? Огнём мы ответим огнём, ибо глаз Бога приглядывает за вами. Не отвернитесь. Не дайте превратить наше единение в погибель. Мы не подопытные…

Интернета не хватило, чтобы Матус закончил речь.

– Изъясняется он отвратительно, – повёл я бровью. – Так я не очищу их имя, если он продолжит толкать шизофренический бред.

Коэну не понравились мои рассуждения. Он кинул мне под ноги рюкзак, подправил лямку и скрылся за травой.

– Пошли, – махнула Ани рукой. – По пути, может, поймаешь его волну.

Оглянувшись на машину, я нырнул за Коэном.

Шли мы донельзя тихо, по касательной обходя истеричные требования мегафона:

– Пожалуйста, покиньте территорию «Порога», это необходимо для вашей безопасности!

Но повторял он это настолько часто, иногда обрывая самого себя на половине предложения, что это стало не более чем белым шумом, смешавшись с шелестом травы.

Чуть позади нас шла Ани-Мари, замыкая цепочку, обнимая урну с прахом. Я притормозил, чтобы она догнала меня, и потянулся к урне.

– Я сама, – отдёрнула Ани руки.

– Позволь помочь, – не сдавался я.

– Это мой крест, Макс, – она готова была загрызть меня.

– Это превращается в нездоровую фиксацию.

– Не тебе об этом твердить, – окрикнул Коэн. – Давайте дойдём быстрее.

Мы поторопились вперёд. Усложнял наш путь – хоть этого не было заметно от тычащихся тонких нитей травы – волнистый рельеф, где мы то поднимались, то отпускались. Дыхалки, мягко говоря, не хватало, а влажная почва наращивала каблуки.

– А это ещё малая часть, – говорил Ани-Мари, не поворачиваясь. – Она бы…

– Твою мать, Макс, – шипела Ани. – Давай ты не будешь мне читать морализаторство, – делала она акцент на «ты», – мы не в полной мере понимаем цели друг друга, но давай просто примем путь каждого, окей?

– Ладно-ладно, – сдался я. – Твоё дело.

– Иногда ты становишься невыносимым мудаком, – закончила речь Ани.

– Я построил на этом карьеру, – отшутился.

Осмотрелся, когда залезли на очередной бугор: лес не представал ужасающим, таящим тайны, не был обложкой третьесортного ужастика.

Обыкновенный лес, коих в Злитчении и за её пределами в западнославянских странах полно. Но, увидев его, пульс увеличился. Необыкновенный ужас забурлил в поджелудочной, проходя взрывом по всему телу так, что хотелось скулить.

– Ты ведь лет тридцать здесь не была, – говорил с Ани-Мари.

– Что? – задыхалась Ани от упражнений. – Ах да. Даже как туристке было страшно ездить сюда.

– Правильно. Коэн, – кивнул я вперёд, – а ты рассказывал, как почва там расхлябалась настолько, что даже в городе проваливаешься по колено?

– Ани предупреждена и вооружена, – неохотно произнёс Коэн.

– Это хорошо.

– А вот ты, – обернулся Коэн, – ты насколько хорошо помнишь территорию? Читал ли исследования? Знал о появлении новых аномалий, «бордюров»?

– Читал бы, не пришёл к вам.

– Я иногда сам теряюсь в этих статьях, – начистоту общался Коэн. – Да и всем нет дела до «Порога»: финансирования минимум, новых исследований – по пальцам токаря. Теперь любимая тема общества – интриги. За кровью всегда интереснее наблюдать. Двигаемся на энтузиазме и только.

– «Порог» перестал быть темой дискуссий, – с печалью произнёс я. – Человечество ведь самый гадкий приспособленец.

– К чему это ты? – замедлил шаг Коэн.

– Мы быстро привыкаем ко всему. Адаптируемся, ассимилируем. Ломаем психику, чтобы она срастилась по-иному при новых обстоятельствах. Все привыкли к «Порогу», но всем интересно, что происходит вокруг него. Теперь всем интересно противостояние Манна и Злитчедом против секты, а из-за чего оно произошло – всем глубоко и совершенно насрать.

– Всем стало плевать на «Порог», потому что представлять его некому, – обнадёживал Коэн. – Манн ведь через кровь захотел притянуть к себе внимание. Только вот загадка: почему жертва в лице «Целом» по итогу осталась виноватой? М, Макс?

– Всё не успокоишься?

– Как долго нам осталось идти? – отвлекала Ани-Мари нас от очередного тявканья на друг друга.

– Полчаса.

Как раз эти полчаса мы провели в тишине, издыхая от крутости подъёмов и с переменчивыми спусками на мягком грунте, а сопровождали нас предупреждения со звуками почти нетронутой природы.

Воздерживались от разговоров, ведь любой неаккуратный вдох, что может намекнуть на вокализм, тут же спровоцирует очередной спор. Уверен, Коэну много чего хотелось бы сказать мне.

Я не то чтобы не был согласен с Коэном в вопросах «Целом» и Злитчедом, – я смело забывал личную неприязнь, когда дело касалось рабочих моментов, – но раздражать его одно удовольствие.

Подвергать сомнениям догмы, предписания, критиковать неосторожные фразы, косые взгляды представителей «Целом» – для Коэна как комар душным летним вечером.

Конечно, он мог защищаться, парировать ошибками моими, но либо не хватало эрудированности в вопросе, либо смелости возразить. Оттого бесился ещё сильнее.

Коэн остановился, цепочка сомкнулась. Впереди нас оказалась дорога. Ни намёка на военных или стягивающиеся дивизии, как настораживал Коэн. Пустынно. И не скажешь о каких-то операциях.