Звери-путешественники бесплатное чтение

Наталия Юрьевна Дурова

(1934–2007)

© Наталья Дурова, 2025

© Оформление. ООО «Издательство Эксмо», 2025

От автора

В нашей семье все дрессировщики, поэтому дома всегда были звери. В цирке – тоже звери. Я настолько к ним привыкла, что они заменяли мне кукол. Кукол у меня не было. И я зачастую думала:

«Какие смешные девчонки! Подумаешь, кукла! Что в ней хорошего? Молчит, лупоглазая, ресницами хлопает, а рассердись на неё, брось её – упадёт и расколется». Куклой звали мою собаку. Она была живой, настоящей и умела за себя постоять. Попробуй схватить её за хвост! Нос у неё сморщится, с обеих сторон приподнимутся губы, и покажется неровный заборчик белых зубов.

А если тебя кто-нибудь обидит, ты подойдёшь к ней и всё расскажешь. Она, доверчиво глядя на тебя, вдруг лизнёт твой нос, и ты забудешь про обиду. Собаки ведь говорить не умеют. Зато визжат здорово. Особенно от радости. Однажды, когда мне было весело, я попробовала так же завизжать, но мама сказала:

– Перестань сейчас же! Тебе пять лет, а ты не понимаешь, что баловаться нельзя.

«Почему баловаться?» – долго потом раздумывала я. Ведь когда моя собака Кукла так визжит, встречая нас, то все её гладят, ласкают и дают что-нибудь вкусное. Но маме я этого не сказала. Ведь если мама видела, что я балуюсь, то обязательно советовала мне брать пример с Кати.

Катя, моя подружка, у которой всегда только и были куклы да тряпки, она тогда даже и не знала, что заяц умеет барабанить, а сурки, когда хотят меня подозвать к себе, громко и продолжительно икают: «И-ик! И-ик!» Икают вовсе не потому, что съели сухую корку хлеба, а просто это их особенность. Встанут на задние лапы, превратятся в столбики и икают, Ничего этого Катя не знает. Сидит целый день, пеленает своих кукол, лечит их. И так всё время: и летом, и зимой, и весной, и осенью. Ей, наверное, эго было даже безразлично: снег ли за окном или тёплые, клубящиеся паром лужицы. Катя, когда я ей рассказывала, что у меня почти целый год иногда бывает лето, не верила мне. Ведь она никогда не разъезжала с цирком и не смогла бы понять этого. А всё очень просто: цирковые артисты всегда в пути. И, когда у Кати в Москве зима, я живу в Средней Азии, где в это же время летняя погода. И всё же иногда мне становилось грустно: Катя играет в снежки, катается на санках и, конечно, по-зимнему одевает своих кукол.

Что ж! Уедем отсюда, а там, в новом городе, зима, сыплется снег. Мама распакует мне санки, тогда я тоже смогу пеленать и одевать своих… нет, нет, конечно, совсем не кукол, а сурков. Они зимой всегда спят, и можно их пеленать как угодно. Они не проснутся и не укусят.

Так думала я, когда мне было пять лет. Я любила животных, потому что они могли быть тем, чем никогда бы не смогла стать тряпочная, набитая опилками кукла.

С тех пор прошло много лет. Но я по-прежнему с животными. И, если в детстве они мне заменяли игрушки, сейчас это моя работа. Теперь я работаю дрессировщицей. У меня много четвероногих артистов. Я каждый день наблюдаю за жизнью моих питомцев.

Их жизнь за кулисами цирка совсем не похожа на ту, которую ведут животные в зоопарках, зверинцах, в Уголке дедушки Дурова. Цирковые животные постоянно гастролируют, кочуя из города в город. Для них не новость длинный товарный состав, они не пугаются пронзительных паровозных гудков, не удивляются восторгам ребятишек, которые встречают их на остановках. И, уж конечно, они всегда радуются, если на каком-нибудь случайном разъезде можно подышать свежим воздухом.

Четвероногим гастролёрам приходится работать и под лёгким шапито летнего цирка, в жару, не очень-то приятную артистам, пойманным на севере. Приходится привыкать и к холодным сквознякам зимнего цирка, всегда опасным для южан.

И мне хочется немного рассказать о жизни на колёсах, которую ведут четвероногие циркачи, о том, как они к нам попадают, как привыкают к бесконечным переездам и какая порой необъяснимая возникает между ними дружба.

Котька

(быль)

Посвящаю маме.

– Скажите, состав с дуровскими животными скоро прибудет? – обращаюсь я к дежурному по станции.

Опять опоздание! Снова шагаю по перрону. А дождь, зарядивший с утра, моросит не переставая. Вокруг меня гудки, свистки, голоса людей, а я хожу и думаю о Котьке…

Котьку мне подарили охотники в Магнитогорске. Они приволокли её в громадной самодельной клетке и, чтобы показать мне подарок, долго поднимали зверя палками.

– Это вам от нас камышовый кот, – сказали охотники, преподнося мне подарок.

А из клетки, ворча и испуганно прижавшись к прутьям, глядела на меня жалкая и худая, почти домашняя кошка.

В окрестностях горы Магнитной такие звери ни разу не встречались, и охотники меня уверяли, что нынче зимой к ним из Свердловска с эшелонами леса перекочевало семейство камышовых котов. Двух они убили, а этот вот забрёл, видно от голода, на стройку да и попал в клетку.

Верилось этому с трудом, но подарок я приняла охотно и была ему рада. Позвала своего помощника, и он, надев большие брезентовые рукавицы, стал вытаскивать зверюшку из клетки. Она плотнее прижалась к прутьям, зло зарокотала и неожиданно бросилась на двигающиеся к ней рукавицы.

Однако из клетки её вытянули, а вот ошейник надеть было сложнее. Для этого взяли двухметровую палку с петлей на конце, петлю набросили на зверюшку, затянули, получился ошейник, и, сколько она ни извивалась, человека достать ей мешала палка.

Тогда она стала прыгать и вдруг, оскалив клыки и судорожно забившись, вся как-то обмякла и безжизненно шлёпнулась на цемент пола.

Не отдавая себе отчёта, я бросилась к зверюшке, схватила её на руки и крикнула:

– Воды, скорее! – да так и осталась стоять, пока не почувствовала, что зверюшка приходит в себя.

К моим рукам подставили клетку, и я быстро ссадила туда опасного зверя.

Когда клетку понесли, я оглянулась и увидела маму. Она была взволнована.

– Ты хочешь с ней репетировать? – спросила она меня.

Я кивнула головой.

– Но ведь с рысями никто еще не работал.

– Почему с рысями? Это же камышо…

– Нет, рысь. Обрати внимание – у неё только начинают появляться кисточки на ушах, а баки[6] очень заметны. Рысёнку месяцев восемь, не больше. Подумай хорошенько! Эта Котька страшная.

Но я всё равно целыми днями пропадала около рысьей клетки. Мне сделали палки с остриём на конце. Я насаживала на них мясо и, точно сырой шашлык, подавала его Котьке. Первые дни она не брала мясо и глухо ворчала, завидев палку. Но голод в конце концов заставил её подойти. Вскоре Котька поняла, что я вовсе не собираюсь колотить или поднимать её этими палками, и доверчиво шла, услышав мой голос: «Котька! Котька!»