Михаил Кручинин – человек-легенда бесплатное чтение

Тарасов Юрий Анатольевич

Михаил Кручинин – человек-легенда

Оглавление

Предисловие

Часть 1. Юнга Балтийского флота

Часть 2. Ссылка

Часть 3. Война

Часть 4. В вихре революции

Часть 5. От Нарвы до Владивостока

Часть 6. Похититель танков.

Часть 7. И снова особое задание

Часть 8. Комиссар бронепоезда

Часть 9. Миссия в Свободном

Часть 10. Против каппелевцев

Часть 11. Волочаевские дни

Часть 12. В наступлении на белое Приморье

Часть 13. Гроза хунхузов

Часть 14. От мельницы до райисполкома

Часть 15. Вне «обоймы»

Предисловие

50 лет назад (в 1967 году) именем Михаила Дмитриевича Кручинина по решению городских властей была названа одна из улиц г. Свободного. Несколькими годами позже сессия городского Совета внесла его имя в «Книгу вечной славы города». Однако не только г. Свободный, но и ещё более двух десятков больших и малых городов и посёлков страны имеют все основания хранить память о нём. Это: Петербург, Нарва, Кронштадт, Благовещенск, Чита, Уссурийск, Владивосток, Спасск, Хабаровск, Зея, Анадырь, Белогорск, посёлки Ин, Смидович, Волочаевка, Будюмкан и ряд других. В истории каждого из них М.Д.Кручинин сыграл свою, пусть и не всегда главную, но достаточно важную роль, оставив им частицу своей энергии и души.

О нём, как легендарном комиссаре бронепоезда № 8 и участнике Волочаевских боёв, в советские времена немало писала свободненская, областная амурская и даже краевая пресса. Тем не менее, биография этого человека до сегодняшнего дня остаётся почти такой же загадкой, как и полвека назад. Виной тому –лакуны и искажения, допущенные в его жизнеописаниях местными авторами то ли от неумения работать с историческими документами, то ли, что более вероятно, по идеологическим соображениям. В своём очерке, опираясь на рукописи личных воспоминаний самого Михаила Кручинина и другие подлинные документы того времени, я попытался по возможности исправить эти застарелые и, к сожалению, давно уже ставшие нам привычными ошибки и недомолвки.

Правда, воспоминания М.Д.Кручинина, как и вообще всех участников событий того времени, тоже нельзя считать бесспорными историческими свидетельствами. Они писались по памяти, спустя много лет, без серьёзной опоры на документальные источники. Память же человеческая не настолько надёжный инструмент, чтобы доверять ему безоглядно. Влияли на объективность авторов и уже установившиеся к тому времени идеологические штампы по наиболее важным, с точки зрения пропаганды «социалистических ценностей», событиям советской истории. Да и не всегда правильное мнение своих бывших соратников (особенно начальников), выраженное в их уже опубликованных воспоминаниях, они вынуждены были тоже учитывать.

Совершенно естественно, что и свидетельства М.Д.Кручинина содержат немало ошибок, а местами даже противоречат друг другу. При работе с ними приходилось постоянно сравнивать их с работами историков на эту тему (тоже часто далеко не безгрешных), другими воспоминаниями очевидцев, а также с редкими сохранившимися официальными документами того времени. Такой «перекрёстный» метод проверки, в сочетании с логическим анализом, позволил существенно уточнить ряд описываемых Кручининым событий и фактов, внося исправления в случайно (или намеренно) искажённую им информацию.

Часть 1. Юнга Балтийского флота

Родился Михаил в Петербурге в 1888 году, став последним, одиннадцатым, ребёнком в семье Дмитрия Петровича и Матрёны Васильевны Кручининых. Это первый из немногих бесспорных фактов, зафиксированных советской прессой в его дореволюционной биографии. Дальше начинается легенда, созданная в 70-е годы прошлого века. Жизнь нашего героя постарались втиснуть тогда в «прокрустово ложе» идеальной судьбы комиссара-большевика из народа, почти обязательно включавшей в себя бедняцкое происхождение, голодное детство, тяжёлый труд, раннее начало революционной деятельности, арест, тюрьму, ссылку, побег и дальнейшую подпольную работу, не особенно заботясь при этом о точности излагаемых фактов.

Вот что писал, например, о положении семьи в первые годы жизни М.Кручинина И.Швецов: «Содержать большую семью в то время было невыносимо трудно. Как ни бился Дмитрий Петрович, а концы с концами не удавалось свести, жить приходилось впроголодь. Через четыре года после рождения младшего сына Д.П.Кручинин умер. Когда Михаилу исполнилось шесть лет, умерла его мать. Призрела круглого сироту тётка, сестра отца. С большим трудом устроила она мальчика в школу юнг Балтийского флота» [5].

А так описывает этот период в своей автобиографии сам Михаил Кручинин:

«… когда умер отец в 1890 году, семья наша распалась, братья разошлись, а я с младшим братом Александром остались при матери. В 1894 году из Нарвы приехала наша тётка Дарья Спиридоновна Савицкая (сестра матери). Мать наша была больна суставным ревматизмом. Тётка, видя, что мать не скоро оправится, отдала меня в школу юнг Балтийского флота в Петербурге, а брата Александра увезли в Нарву…» [16. С. 3].

Таким образом, в действительности отец у Михаила умер не через четыре года, после его рождения, а через два. Мать же в момент отправки сына в школу юнг была ещё жива. О её смерти М.Кручинин узнает только в 1922 году, из письма дочери всё той же тётки Дарьи из г. Нарвы, где Матрёна Васильевна прожила последние годы своей жизни.

Что же касается полуголодного существования семьи до смерти отца, то никакого упоминания об этом в автобиографии нет. Зато там сказано, что все братья Михаила имели рабочие профессии и работали по найму [16. С. 1-2]. Учитывая, что их родители поженились ещё при крепостном праве [16. С. 1] (то есть до 1861 года), ко времени смерти отца старшие сыновья были достаточно взрослыми, чтобы иметь собственный заработок, хотя и предпочитали до поры-до времени жить одной большой семьёй.

Продолжает слишком вольно трактовать биографию М.Д.Кручинина И.Швецов и в следующих строчках своей статьи, утверждая, что «в 1900 году, после окончания школы юнг двенадцатилетнего паренька направляют для продолжения учёбы и получения специальности в Кронштадтскую машинную школу. А в начале 1905 года переводят в 18-й флотский экипаж Кронштадтской крепости для работы на пароходно-ремонтном заводе» [5].

Получается, что Михаил провёл в школе юнг целых шесть лет, а потом ещё пять лет учился в машинной школе. Между тем, курс обучения в обеих школах составлял всего один-два года. Таким образом из жизни Кручинина выпадает не менее семи лет. Соответственно, оказывается неверной и дата окончания им школы юнг. Случайна ли столь грубая ошибка? А может быть, это просто попытка скрыть неудобные для советской идеологии факты его жизни? Посмотрим, что говорит об этом периоде сам М.Д.Кручинин в своей автобиографии:

«Я же, окончив школу юнг, был направлен с другими юнгами в Кронштадт и нас раздали на суда, я попал на яхту «Штандарт»» [16. С. 4].

В этих двух строчках и кроется ответ на поставленный выше вопрос. Паровая яхта «Штандарт» – любимое судно царя Николая II, построенное в Дании для собственных нужд русской императорской семьи в 1896 году. Видимо именно тогда, вместе со всем экипажем, и был отправлен туда из Кронштадта восьмилетний юнга Михаил Кручинин.

«Штандарт» являлся в то время самым большим и красивым кораблём своего класса в мире. При длине 128 метров и водоизмещении 5480 тонн, он мог развивать очень высокую для того времени скорость до 22 узлов. Выкрашенные в чёрный цвет плавные обводы корпуса хорошо гармонировали с позолоченными украшениями на его бортах в носу и корме. Под острым форштевнем судна, словно паря над кипящей пучиной вод, простирал свои могучие крылья огромный золотой двуглавый орёл. Высочайшим качеством отделки отличались и все внутренние помещения корабля, хотя позолота там уже не применялась. Это был настоящий царский путевой дворец на воде.

Приём иностранной делегации на яхте «Штандарт»

Почти каждый год царская семья отправлялась на нём в морские круизы, в том числе и с заходом в иностранные порты. Самый первый из них состоялся осенью 1896 года, когда «Штандарт», приняв на борт в Копенгагене императорскую чету, отправился в Лондон. Неоднократно принимал царь высоких иностранных гостей и у себя на корабле. Уже в 1897 году его посещали с визитами сиамский (тайландский) король, германский император и французский президент [25].

Камбуз на яхте «Штандарт»

Михаил несомненно был свидетелем всех этих значимых событий отечественной и мировой политики. Правда, личная роль его в них была очень невелика. По собственному признанию, ему «… пришлось работать у кока (повара), чистить картошку, убирать офицерские и общие каюты, или кто куда пошлёт» [16. С. 4]. Быть фактически мальчиком на побегушках маленькому Мише явно не нравилось, да и кому бы это понравилось в его годы. Зато именно здесь, на своём первом в жизни корабле, он, судя по всему, впервые по-настоящему заинтересовался машинной техникой, что и предопределило выбор им в дальнейшем своей морской, да и не только морской, профессии.

Это увлечение пришло к М.Кручинину конечно же не случайно. Матросские кубрики, где он, по-видимому, жил тогда, располагались на нижней палубе, прямо по соседству с машинным отделением корабля. Увидеть судовые машины можно было и с верхней палубы, через приоткрытые вентиляционные люки, а также через специальные застеклённые окна на главной палубе рядом с каютами царской семьи. И посмотреть действительно было на что: освещаемые ярким светом электрических ламп, гудящие и урчащие, словно неведомые морские чудовища, агрегаты и механизмы, вместе со связывающей их паутиной труб, привлекали взгляд своими странными формами, ослепительным блеском начищенной меди, сиянием никелированных поверхностей и постоянно поддерживаемой немалыми усилиями матросов идеальной чистотой.

Михаил просто не мог не влюбиться в этот по-настоящему инопланетный для него мир. Наверняка ему удалось покорить этим своим чувством и старшего судового механика «Штандарта» Владимира Петровича Ведерникова, иначе вряд ли ему удалось бы так быстро добиться своего перевода с корабля в машинную школу Кронштадта. Согласно автобиографии М.Кручинина это случилось в 1898 году [16. С. 4], то есть на два года раньше даты, указанной И.Швецовым.

В 1900 году Михаил эту школу уже закончил и был отправлен на крейсер 2-го ранга «Африка» (Кручинин ошибочно называет его учебным судном, хотя оно стало таким только в 1906 году), видимо, в качестве практиканта. Там он тоже, по молодости лет, находился сначала на положении «кто куда пошлёт», но при этом всё свободное время «занимался по книгам и торчал частенько в машинном и кочегарном отделении, кочегарил, чистил котлы от накипи».

Крейсер «Африка»

Усердие молодого матроса было замечено его высоким начальством, капитаном 1-го ранга Вишневским, который уже в 14 лет позволил ему самостоятельно кочегарить, а вскоре и допустил к испытанию на корабельного машиниста. Испытания закончились успешно и в 1903 году М.Кручинин становится наконец, как он выразился в своей автобиографии, «машинистом самостоятельного правления».

В том же году он первый и последний раз в своей жизни побывал в настоящем кругосветном плавании, «закалился и сделался заправским матросом» [16. С. 5-6]. Из воспоминаний Михаила Дмитриевича не ясно на каком именно корабле он принимал участие в том путешествии. Вряд ли это была «Африка». В источниках нет упоминаний о каких либо дальних морских экспедициях её в это время. Возможно, он имел в виду новейшее учебное судно «Океан», как раз в 1903 году совершившее свой первый шестидесятидневный переход из Кронштадта в Порт-Артур с 500 учениками машинной школы на борту. По прибытии на место, практикантов, из числа выпускников школы, расписали по кораблям 1-й Тихоокеанской эскадры, а сам «Океан» благополучно вернулся затем на Балтику.

Часть 2. Ссылка

Надолго задержаться на учебном судне Кручинину не довелось. Всего через несколько месяцев после пережитой им кругосветки вспыхнула Русско-японская война и в апреле 1904 года царское правительство приняло решение часть кораблей своего Балтийского флота послать на Дальний Восток. Ядром формирующейся на Балтике для этого похода 2-й Тихоокеанской эскадры должны были стать недавно спущенные со стапелей четыре новейших русских эскадренных броненосца типа «Бородино». Однако лишь один из них к тому времени уже был введён в строй. Остальные даже не завершили ещё ходовых испытаний и не были полностью укомплектованы экипажами. Совершенно не хватало достаточного числа подготовленных специалистов. Приходилось брать на корабли офицеров, мичманов и прапорщиков запаса или, даже, служащих с гражданских судов.

Особенно трудная ситуация сложилась на последнем корабле этой серии – броненосце «Орёл», спущенном на воду только в конце 1902 года. Видимо, именно по этой причине одним из младших машинистов корабля оказался, первоначально, тогда ещё шестнадцатилетний матрос М.Кручинин. Лишь прибытие ему на смену через неделю более взрослого и опытного специалиста (в списке членов экипажа этого броненосца во время Цусимского сражения младшими машинистами числились только прапорщики и лейтенанты) спасло Михаила от гибели или японского плена1. Как пишет он в своей автобиографии, сначала его перевели с Орла на эскадренный миноносец «Бедовый», который тоже должен был принять участие в предстоящем походе на Дальний Восток (и тоже попал в плен). Лишь в порту Ревель (Таллин), куда эскадра прибыла 29 августа 1904 года, он был списан (видимо, по молодости лет) на берег и отправлен назад, в крепость Кронштадт, где получил назначение в 18-й флотский экипаж.

Один из цехов пароходного завода в Кронштадте

Как специалиста по судовым машинам Михаила привлекли к работе на расположенном неподалёку военном пароходном заводе [16. С. 6]. Возможно, там и нашёл бы он своё место под солнцем на всю оставшуюся жизнь, если бы не революционный вихрь, пронёсшийся над Кронштадтом и всей страной всего лишь несколько месяцев спустя. Именно с этого момента биографы М.Д.Кручинина начинали, обычно, отсчитывать его революционный стаж. И.Швецов, в частности, пишет, что восстание в Кронштадте, в котором принял участие Михаил Дмитриевич, произошло в ночь на 21 июля 1905 года [5]. Дата эта взята им из автобиографии самого М.Кручинина (где сказано, правда, что восстание началось в ночь на 20 июля и продолжилось затем в ночь на 21). Тем не менее, она не соответствует действительности. Это ещё одна загадка в истории жизни знаменитого красного комиссара.

На самом деле, в годы Первой русской революции в Кронштадте состоялось два восстания. Первое из них произошло в октябре 1905 года, а второе – 20 июля 1906. Описания М.Д.Кручинина более всего соответствуют событиям последнего. Именно тогда восстание матросов началось ночью и было разгромлено уже под утро верными правительству частями расквартированных в Кронштадте 94-го пехотного Енисейского и лейб-гвардии Финляндского полков, при поддержке 1-го и 2-го Кронштадтских крепостных батальонов.

На эту же дату указывает и упоминание Кручининым начавшихся сразу после разгрома восстания массовых арестов среди матросов крепости, многие из которых были затем расстреляны. Историки утверждают, что всего было осуждено тогда 1417 участников восстания, 36 из которых были приговорены к смертной казни, 130 отправлены на каторгу, 316 – в тюрьму, а остальные 935 – в исправительно-арестантские отделения. Подавляющее же большинство участников предыдущего октябрьского восстания 1905 года, в условиях бурного роста в то время революционных выступлений по всей стране, избежали серьёзного наказания, а расстрелянных по суду среди них вообще не было.

Итак, восстание, описанное М.Д.Кручининым, произошло не в 1905, а в 1906 году. В первом же из них 18-й флотский экипаж участия, видимо, не принимал.

Михаила арестовали вместе с другими рабочими-матросами утром того же дня на проходной пароходного завода, однако после месячной отсидки в комендатуре крепости всех их под конвоем вновь отправили работать на завод. Видимо, замены им там найти не смогли. Потянулись долгие дни, недели и месяцы томительного ожидания решения своей судьбы. Как пишет М.Кручинин, «каждый день кого-либо из матросов уводили арестованным и больше они не возвращались» [16. С. 9].

Самому ему, скорее всего, особо бояться было нечего. Судя по его собственному описанию событий, он не входил в число активистов восстания. В автобиографии он представляет себя и своих товарищей скорее пострадавшей стороной.

«В ночь на 21 июля – пишет он – наш экипаж вышел на улицу… в организованном порядке, тут конечно и нас взяли молодых (а нас в экипаже было восемь человек бывших юнг). Только мы поравнялись с Красной улицей, как со стороны арсенала был дан залп с винтовок… часть из нас успела уйти в соседние дворы и перебраться на другие улицы, а человек десять убитыми остались на Красной улице» [16. С. 7-8]. По-видимому, у матросов 18-го флотского экипажа даже не было оружия для ответного огня (из всех четырёх тысяч участников восстания его имели лишь около сотни человек при крайне недостаточном количестве боеприпасов).

Тем не менее, напряжённость ожидания и слухи о многих расстрелянных и спущенных в мешках на дно залива матросах его экипажа в конце концов дали о себе знать, и Кручинин решается на побег со службы. Судя по тому, что даже в этот период ему часто удавалось бывать у своих многочисленных родственников в Петербурге и Нарве, серьёзного полицейского надзора за ним не было. Родные и помогли ему достать паспорт на имя одного из его старых товарищей Иоганна Людвиговича Бергмана. Гражданскую одежду Михаил приобрёл себе сам. Тёмной январской ночью он по льду Финского залива добрался до ближайшей железнодорожной станции в г. Ораниенбаум и пригородным поездом в тот же день благополучно прибыл в Санкт-Петербург.

Пароход «Конкордия»

До апреля М.Кручинин скрывался в доме своего брата Константина, после чего по паспорту Бергмана нанялся машинистом на стоявший в Петербургской гавани пароход Доброфлота «Конкордия» [16. С. 9-10]. И вновь, как и четыре года назад, теперь уже последний раз в своей жизни, Михаил мог действительно чувствовать себя настоящим моряком. В течение почти всей навигации 1907 года «Конкордия» совершала рейсы между различными портами Балтийского моря, и только поздней осенью встала на ремонт в Ревельский док. Здесь и закончилась морская карьера Михаила Дмитриевича Кручинина.

Сойдя на берег, он неожиданно встретился со своими друзьями детства, которые, зная о его хорошей технической квалификации, попросили поставить электрический звонок для снимаемой ими квартиры в мезонине большого дома, предупреждавший бы их о каждом открывании с улицы парадной двери. Знал ли Михаил о том, что его друзья были тогда участниками местной революционной группы, а квартира, в которую его пригласили, являлась конспиративной? Совершенно неясно. Во всяком случае прямо в автобиографии об этом не сказано. Он уже заканчивал проводку, когда ввалившиеся в дом жандармы схватили его вместе со всеми членами этой подпольной организации [16. С. 10-11]. Так М.Д.Кручинин оказался под арестом во второй раз.

Скрывая от следователя, что является беглым матросом, Михаил выдал себя за эстонца . Этот язык он знал хорошо, что само по себе является ещё одной загадкой в его биографии. Где он мог его изучить? Да, сестра М.Кручинина Евдокия проживала с мужем Романом Георгиевичем Максимовым в русско-эстонском городе Нарва (где жила и его тётка Дарья), но Михаил бывал там только на коротких побывках, а освоение чужого разговорного языка требует довольно длительного регулярного общения с его носителями. Остаётся предположить, что он знал этот язык с детства. Однако детство его, до отправки в школу юнг, прошло в Петербурге, где даже эстонцы говорили на своём языке только между собой и в семейном кругу. Может быть, эстонскому языку его научили в собственной семье? Но это могло произойти только в том случае, если хотя бы один из родителей знал этот язык как родной.

Попробуем разобраться. Мать Михаила происходила из крепостных крестьян Псковской губернии, поэтому её эстонское происхождение маловероятно (на территории соседней Прибалтики крепостное право было фактически отменено ещё в 30-е годы XIX века). А вот отец по происхождению являлся мещанином города Гдова, расположенного на западной границе Петербургской губернии рядом с берегом Чудского озера. Правда, русские имя и фамилия Дмитрия Петровича Кручинина говорят о том, что он, видимо, мог быть представителем одной из родственных эстонцам, но уже изрядно обрусевших и давно православных финских народностей северо-запада России. Кстати, историческая территория проживания народности «водь» находилась как раз в тех местах. Впрочем, это всего лишь предположение, и действительная причина знакомства М.Кручинина с эстонским языком могла быть совершенно другой.

Как бы то ни было, Михаил был арестован под чужим эстонским именем и в качестве подозреваемого в революционной деятельности отправлен для следствия в Санкт-Петербург. Через шесть месяцев (то есть уже в 1908 году) состоялся суд, который приговорил его к ссылке в Средне-Колымск на десять лет [16. С. 11].

Средне-Колымск, расположенный в лесотундровой зоне рядом с полюсом холода на северо-востоке Якутии, был основан в середине XVII века русским землепроходцем Михаилом Стадухиным. Несколько лет спустя именно отсюда отправился в свой знаменитый поход первооткрыватель пролива между Азией и Америкой Семён Дежнев. С 1775 года Средне-Колымск считался городом, а с 1882 – центром Колымского круга. В нём имелась старинная деревянная церковь и собственное почтовое отделение, открытое всего за шесть лет до прибытия туда М.Д.Кручинина. Правда, никаких других достопримечательностей здесь больше не было.

Средне-Колымск, начало XX века.

На 1897 год население «города» составляло всего 538 человек, из которых 278 мужчин и 260 женщин. Основную часть жителей составляли казаки (около 70 душ) и мещане. Кроме них здесь проживали «инородцы» (якуты, эвенки, юкагиры) и, с 1880 года, ссыльные. В единственной приходской школе обучалось всего два десятка учеников.

Из 147 деревянных строений, жилыми были только 53, причём крыш подавляющее большинство из них не имели: накат потолка просто покрывался землёй (брёвна вылавливали в реке во время весеннего половодья). Этого было вполне достаточно при крайней редкости здесь дождей и ежегодных выездах большинства населения летом из города на рыбалки (рыба – основная пища местных жителей). Имелось также 22 юрты для инородцев. Была и небольшая больница с одним врачом и двумя фельдшерами, а также 12 торговых лавок, кабаков и магазинов.

В общем, с точки зрения царских властей эта «дыра» была идеальным местом для «перевоспитания» революционеров-интеллигентов, выросших в просвещённой культурной среде больших городов. Впрочем, Михаил Кручинин переживал отрыв от городской цивилизации в гораздо меньшей степени, чем его более интеллигентные товарищи по несчастью . Ему довольно легко удалось найти в Средне-Колымске достаточно прибыльное для себя занятие, без труда освоив очень дефицитную здесь профессию кузнеца. Общение же с высокообразованными и хорошо подкованными в революционной теории другими ссыльными окончательно сформировало революционное мировоззрение М.Д.Кручинина, вплотную подведя его к усвоению идейных основ социализма.

Михаил прожил в Средне-Колымске всего чуть больше двух лет, что подтолкнуло его советских биографов к созданию легенды о героическом побеге из ссылки. На самом же деле всё обстояло намного проще. Как пишет сам М.Кручинин, «12 января 1911 года нам объявили, что мы свободны» [16. С. 11]. Говоря юридическим языком, местные ссыльные были освобождены по амнистии. Правда выбираться отсюда им теперь пришлось на свои собственные средства и, как говорится, на свой страх и риск.

Если взглянуть на карту и представить себе всю сложность такого маршрута (никаких сухопутных дорог, связывающих Колыму с внешним миром тогда не было), то переход за один зимне-весенний сезон группы ссыльных из Средне-Колымска в Благовещенск (около четырёх тысяч километров) можно признать самым удивительным путешествием в истории Дальнего Востока России. Перед ним безнадёжно меркнут знаменитые экспедиции Пржевальского, Арсеньева, Федосеева и других прославленных исследователей нашего края. К сожалению, не сохранилось никаких описаний этого потрясающего события. Видимо, способная к такому творчеству наиболее интеллектуальная часть членов группы не пережила последующих катаклизмов отечественной истории. К тому же, из тех, кто начинал поход, очень немногие дошли до конца. Как пишет сам М.Д.Кручинин, «нас шло порядочно, но вышло мало» [16. С. 12].

Хотя Михаил Дмитриевич Кручинин называет этот переход пешим, вряд ли он являлся полностью таковым. По крайней мере часть пути пришлось проделать на нартах или лодках, иначе это путешествие заняло бы у них не один год. Конечно, не могли они двигаться и напрямик, через огромную горную страну, поднимающуюся своими заснеженными вершинами почти на три тысячи метров над уровнем моря и изрезанную бесчисленными ущельями, поперечными основному направлению движения группы.

Современный сухопутный маршрут сообщения между Средне-Колымском и Якутском проходит первоначально в западном направлении, в долину реки Яны, обходя с севера наиболее высокую часть этой горной системы. Далее путь идёт долиной Яны на юг, к водораздельному Верхоянскому хребту, перевалив через который путешественники попадают на самый крупный приток Лены – реку Алдан. Именно таким, видимо, и был первоначальный маршрут движения бывших ссыльных из Средне-Колымска. Затем группа, скорее всего, продолжила свой путь вверх по Алдану, поскольку иначе попасть в верховья Зеи, минуя Томмотский тракт золотоискателей, выводящий прямо на Амур, было бы невозможно.

Самым сложным этапом пути стало, видимо, преодоление Станового хребта (в восточной, наиболее высокой его части), отделяющего Амурский бассейн от бассейна реки Лены. Не случайно в своём сверхкратком описании похода (всего полпредложения) М.Д.Кручинин упоминает только этот горный хребет, называя его, правда, по ошибке, Яблоновым. Перейдя через него, путники вышли к истокам реки Зеи, откуда «самосплавом» спустились на плотах и лодках до Благовещенска.

Таким образом, начиная с Алдана, бывшие ссыльные, возможно не сознавая того, фактически повторили маршрут открывшего Амур для России знаменитого русского землепроходца XVII века Василия Пояркова. По пути они, конечно, не могли миновать и Суражевку, ставшую к тому времени крупным перевалочным пунктом на Зейском речном пути. Именно тогда Михаил Кручинин, видимо, впервые побывал на территории нашего города, формальное рождение которого состоялось уже в следующем, 1912 году.

Часть 3. Война

В отличие от большинства своих товарищей по колымской ссылке долго дышать воздухом свободы в Благовещенске Кручинину не довелось. Несколько дней спустя он был вновь арестован местной полицией. Подвела собственная неосторожность – в порыве откровенности проболтался о своём настоящем прошлом одному из участников перехода.

Вместе с другим беглым балтийским матросом Алексеем Кузнецовым, Михаил был отправлен для разбирательства сначала в С-Петербург, а затем и в Кронштадт. Там его конечно же опознали и снова судили, однако наказание оказалось довольно мягким – служба штрафным солдатом в Сибири. Другими словами, 23-летнего бывшего матроса вновь взяли на военную службу, теперь уже по призыву (призывной возраст в те годы исчислялся с 21 года). Уже в январе 1912 года, то есть ровно через год после окончания колымской ссылки, М.Д.Кручинин прибыл в свою часть – 13-й Сибирский стрелковый полк, располагавшийся тогда на станции Песчанка возле г. Читы в Забайкалье [16. С. 12].

Понятие «штрафной солдат» в те годы имело несколько иное содержание, чем в последующие советские времена. Из «штрафников» не формировали отдельных рот или батальонов для использования в наиболее опасных ситуациях или на самых трудных и грязных работах. «Штраф» Михаила Кручинина заключался лишь в том, что для присмотра за ним в подразделении, где он служил, был назначен «дядька» из числа наиболее надёжных старых солдат.

Впрочем, это относительно неполноправное положение продолжалось для него не так уж долго. Слишком высокой рабочей квалификацией обладал тогда Михаил, чтобы тянуть лямку обычного строевого солдата в дореволюционной русской армии, рядовой состав которой комплектовался в основном из малограмотных или вообще безграмотных молодых крестьян. Как пишет сам М.Д.Кручинин в своей автобиографии, «понемногу ко мне привыкли и передали в нестроевую роту младшим мастеровым, я же, со своей стороны, всё проделал, чтобы попасть вертелой в полковую штабную литографию2, и меня туда взяли» [16. С. 13].

Работа в литографии существенно расширила круг общения Кручинина. Мастерскую часто посещали штабные офицеры, прибывали с поручениями представители различных частей и подразделений полка, появлялись и гражданские лица. Вскоре ему стало известно, что в полку служат ещё несколько таких же штрафных матросов, с которыми он, конечно, не преминул познакомиться. Они, в свою очередь, свели его с тремя офицерами, которых сам М.Д.Кручинин называет демократами. Этим знакомством Михаил и объясняет очередной свой арест, на этот раз – за хранение нелегальной литературы, которой являлись найденные у него брошюры антибуржуазного и антицаристского содержания: «Пауки и Мухи» Вильгельма Либкнехта3, «Кровавое воскресенье» и «Революционный календарь» [16. С. 13]. Тем самым Кручинин явно даёт понять, что указанная литература попала к нему именно от этих офицеров.

Среди последних, кстати, оказался ещё один будущий советский деятель Дальнего Востока, имеющий непосредственное отношение к истории нашего города – Владимир Петрович Виноградов. В 1922-1923 годах он занимал должности Свободненского уездного военного комиссара, зампредседателя уездного ревкома, а потом и его председателя. К моменту написания М.Д.Кручининым своей первой автобиографии (1938 год), Виноградов уже работал в Хабаровске, в Далькрайсобесе.

Михаил Дмитриевич называет его в своих воспоминаниях подпоручиком4, однако столь низкое звание вызывает сомнение, ведь Виноградову в 1913 году было уже за тридцать, причём в созданном десять лет спустя именном списке состава президиумов губернских и уездных революционных комитетов Дальнего Востока отмечалось, что до 1914 года он «служил в армии на командных должностях до командира включительно» [12]. Неясно, правда, до какого именно командирского уровня он успел тогда дослужиться, но вряд ли его положение соответствовало званию подпоручика. Возможно М.Кручинин просто утаил действительный дореволюционный воинский чин Виноградова, чтобы не спровоцировать повышенный интерес к нему советских органов безопасности, ведь на дворе стоял трагический «расстрельный» 1938-й год.

Тот факт, что М.Д.Кручинин был арестован за хранение революционной литературы вовсе не является свидетельством его принадлежности уже в тот период к партии большевиков. По документам, членом компартии он станет только в 1920 году. В.П.Виноградов вступит в неё годом раньше. Видимо, Михаил вовсе не случайно называет в автобиографии своих знакомых офицеров демократами. Возможно, они являлись тогда представителями или сторонниками меньшевистской части РСДРП5 (российской социал-демократической рабочей партии), поскольку в названиях других российских социалистических партий слово «демократическая» не использовалось.

Как бы там ни было, состоявшийся дивизионный суд приговорил Михаила Кручинина к шести месяцам дисциплинарного батальона, размещавшегося тогда в г. Иркутске, но полного срока наказания ему отбыть там не удалось – началась Первая мировая война. Таким образом, в дисбат он попал весной или в начале лета 1914 года. Но даже в дисциплинарном батальоне Кручинин недолго тянул лямку простого солдата. Командованию выгоднее было использовать его по имеющейся у него рабочей специальности. Однажды Михаила послали в качестве слесаря ремонтировать нефтяной мотор в типографии Штаба иркутского военного округа. С работой он, естественно, справился на отлично и был оставлен там вплоть до самой отправки своего полка на фронт, к которому присоединился когда тот уже проходил эшелонами через город Иркутск.

Последнее, согласно автобиографии Михаила Дмитриевича, произошло 27 июля [16. С. 14] (по старому стилю), однако эта дата, по-видимому, сдвинута у него, как минимум, на месяц назад. На это указывает, в частности, тот факт, что первый бой полка под Гройцами Кручинин датирует серединой августа, хотя на самом деле тот произошёл 10 октября (27 сентября по старому стилю). К тому же выводу подталкивает и наличие среди документов Российского государственного военно-исторического архива приказа по 13-му Восточно-Сибирскому полку, изданного в посёлке Песчанка 18 августа 1914 года по поводу возвращения из Владивостока одного из его офицеров – Алексея Николаевича Луцкого [22]. Существование этого приказа подтверждает, что 18 августа (по старому стилю) полк всё ещё находился на месте своего постоянного расквартирования в Забайкалье.

В Варшаву, на театр военных действий, первые эшелоны 2-го Сибирского армейского корпуса, в состав которого входил 13-й Сибирский стрелковый полк, начали прибывать лишь к началу октября 1914 года. Здесь, в самом сердце Польши6, Михаилу Дмитриевичу Кручинину сразу же пришлось поучаствовать в одном из крупнейших сражений Первой мировой войны – Варшавско-Ивангородской операции.

Предыстория этих событий состояла в следующем: нанеся в августе-сентябре 1914 года поражение русским войскам, наступавшим на Восточную Пруссию и отбросив их назад, германское командование поспешило оказать помощь своему союзнику – Австро-Венгрии, войска которой терпели в это время, под ударами русской армии, настоящую военную катастрофу в Галиции. Для этого из Восточной Пруссии и центральных районов Германии было переброшено несколько немецких корпусов, которые нанесли удар с запада в самый центр Польши, чтобы вбить клин между Восточно-Прусской и Галицийской группировками русских сил для последующего окружения и разгрома обеих. Острие этого клина, состоявшее из трёх корпусов, было нацелено на Варшаву. В начале октября (по новому стилю) ему навстречу выступил только что прибывший на Северо-Западный фронт из Иркутского военного округа 2-й Сибирский корпус.

В начавшихся с 10 октября под Гройцами ожесточённых многодневных боях этот корпус понёс огромные потери7 и, под натиском вдвое превосходящих сил противника, вынужден был отступить почти к самой Варшаве. Но уже 18-го числа русская армия, подтянув резервы, перешла в решительное контрнаступление и вскоре отбросила немецкие войска на их исходные позиции.

В одном из боёв под Гройцами Михаил получил ранение и был «отправлен в Варшаву на излечение» [16. С. 14]. Неясно, правда, как это случилось, ведь он являлся тогда нестроевиком и должен был находиться в обозе полка. Впрочем, в условиях вражеского наступления даже обоз мог легко оказаться в зоне боёв. Не исключено также, что он стал жертвой артиллерийского обстрела или атак с воздуха немецких аэропланов.

Стать героем той войны М.Д.Кручинин явно не стремился. Этому противоречили прочно усвоенные им к тому времени от друзей-социалистов интернационалистские убеждения. На страницах его автобиографии (написанной, правда, в ожидании почти неминуемого ареста в 1938 году) полностью отсутствуют свидетельства о наличии у него каких-либо патриотических чувств к царской России. Основным мотивом его поведения в первые военные годы стало стремление выжить, что для солдата-фронтовика в условиях интенсивных военных действий являлось задачей тогда почти невыполнимой.

После выхода из госпиталя, Михаил «несколько раз дезертировал … из части, но всё попадался при облавах в Питере». Его товарищ и, по-видимому, политический наставник в полку В.П.Виноградов вообще, по словам М.Кручинина, ещё «под Гройцами ушёл в плен к германцам». «Я и хотел тоже попасть в плен, – без всякого стеснения продолжает далее Кручинин – да струсил, что убьют» [16. С. 14].

Такое странное, на первый взгляд, признание попало в его воспоминания 1938 года, конечно же, не случайно. Оно диктовалась позицией партии, к которой он в тот момент принадлежал. С самого начала Первой мировой войны большевики объявили её несправедливой и империалистической, выдвинув лозунги «поражения своего правительства» и «превращения войны империалистической в войну гражданскую». Придя к власти, они постарались заклеймить позором это событие мировой и отечественной истории. Сдача в плен на той войне оценивалась компартией положительно, как форма протеста против неё.

Таким образом, слова Михаила Кручинина о готовности в 1914-1915 годах перейти к немцам можно считать лишь способом показать руководству партии свою постоянную приверженность её политической линии и неприятие старого режима. Между тем, ссылка на то, что ему мешал сдаться страх смерти , выглядит очень сомнительной, поскольку на фронте шансов быть убитым во много раз больше, чем в плену. Гораздо вероятнее, что пойти на этот шаг ему не позволило всегда свойственное русскому солдату отвращение к плену.

Несмотря на все попытки Кручинина избежать непосредственного участия в военных действиях, ему всё же пришлось ещё раз оказаться на пути наступления германских войск. Это случилось в сентябре 1915 года в болотах под г. Митава (в Латвии, недалеко от Риги), где он был серьёзно контужен (видимо от разрыва снаряда). Вполне вероятно, что ему, в наказание за дезертирство, как штрафнику пришлось сражаться там с немцами в самых первых рядах.

Однако вскоре после этого случая Михаилу наконец-то улыбнулась удача. На лечение он был отправлен в 172-й эвакогоспиталь в Москве, где пролежал целых полгода, а затем, тоже на шесть месяцев, был отпущен в отпуск по болезни. Таким образом, благодаря своей контузии М.Кручинину удалось избежать участия в наиболее кровопролитных сражениях на русско-германском фронте весной-летом 1916 года. Конечно, и после истечения срока отпуска он вовсе не собирался возвращаться в свою часть, продолжая работать слесарем на заводе «Первиайнен» в Петрограде, где и был захвачен осенью 1916 года при очередной облаве на дезертиров.

Это был уже далеко не первый такого рода случай в солдатской биографии Михаила Кручинина, но теперь ситуация выглядела совсем по-другому. На этот раз он не сбежал с фронта, а просто просрочил (якобы случайно) свой отпуск, предоставленный ему командованием на совершенно законных основаниях. Благодаря этому обстоятельству Михаилу довольно легко удалось убедить конвой отпустить его под обещание, что он тут же сам явится к воинскому начальнику для отправки в часть. Сразу после этого он провернул небольшую аферу, пользуясь тогдашней неразберихой в делах военного ведомства и руководствуясь природной смекалкой, воспитанной на флоте с юных лет сообразительностью и немалым уже жизненным опытом.

Свои действия Кручинин описывает следующим образом: «… я конечно иначе сделал – поехал в Москву, где в Кротовских казармах сообщил, что я документы отпускные потерял, и что мне надо возвращаться в часть (конечно не в пехоту). Я сказал ту часть, в которой был мобилизован из запаса мой брат Константин, то есть 2-я батарея 1-го Финляндского артдивизиона, куда меня и направили в качестве орудийного фейерверкера8…» [16. С. 15]. Конечно, в артиллерии Михаил никогда не служил, но само устройство трёхдюймовок, которыми была вооружена данная батарея, знал довольно хорошо, поскольку во время отпуска успел поработать на сборке таких орудий (правда, не колёсных, а морских) в артиллерийском цехе Путиловского завода.

Ко времени прибытия Кручинина, в декабре 1916 года, батарея стояла на позиции возле небольшого западно-украинского городка Тернополя (Юго-Западный фронт). Брат, служивший в ней младшим шорником, вместе со своим друзьями, в тайне от начальства (по ночам), наскоро выучили его сносно ездить на лошади, что для унтер-офицера-артиллериста было умением обязательным, после чего представили командиру батареи. Тот, узнав о слесарной профессии Михаила, сначала поручил ему отремонтировать сломанные орудия, с чем он, ясное дело, справился в самом лучшем виде. Убедившись в отличном знании М.Кручининым матчасти, комбат доверил ему пост фейерверкера (командира расчёта) первого орудия. Это было уже в начале февраля 1917 года [16. С. 17].

Русская артиллерия на позиции. 1914 г.

Недостаточное, поначалу, усвоение специфических артиллерийских команд и функций командира расчёта Михаил компенсировал доскональным знанием орудия и быстро завоёванным моральным авторитетом среди своих солдат. Однако судьба не дала ему возможности проявить свои новообретённые навыки в военных действиях на российско-германском фронте. Наступала эпоха революционных бурь.

Часть 4. В вихре революции

И снова судьба, в который уже раз, наградила Кручинина очередным потрясающим путешествием в тот самый момент, когда этого очень трудно было от неё ожидать. В отличие от предыдущих случаев, продолжалось оно дольше – более полугода – и проходило по железным дорогам России, через самый её центр на северо-запад, в Петербург.

Для понимания последующих событий на жизненном пути Михаила Дмитриевича Кручинина необходимо знать, что представляла собой воинская часть, в которую забросила его судьба накануне революции 1917 года. 1-й Финляндский артиллерийский дивизион входил тогда в состав 1-й Финляндской стрелковой дивизии 7-й армии Юго-Западного фронта.

1-я Финляндская стрелковая дивизия называлась так далеко не случайно. Она была сформирована осенью 1915 года на базе 1-й Финляндской стрелковой бригады из состава 22-го стрелкового корпуса, созданного ещё в начале века на территории Финляндии, являвшейся автономным государственным образованием в составе Российской империи.

Иметь свои вооружённые силы Великому княжеству Финляндскому (как тогда официально называлась Финляндия) в тот период не разрешалось, поэтому воинская повинность населения была заменена там соответствующим налогом. Располагавшиеся на территории княжества части и соединения российской армии назывались Финляндскими, но комплектовались из призывников трёх ближайших губерний России: Петербургской, Олонецкой и Псковской.