Дом с кошмарами бесплатное чтение

Sarah Allen

THE NIGHTMARE HOUSE

Text copyright © Sarah Allen, 2023

This edition published by arrangement with The Deborah Harris Agency and Synopsis Literary Agency.

© Sarah Allen, 2023

© Галкина О. В., перевод, 2024

© Оформление ООО «Издательство «Эксмо», 2025

Посвящается К. С. Льюису,

ведь без его «Писем Баламута» я бы

не написала эту книгу.

И всем, кому знаком Страх.

Вы намного сильнее, чем вам кажется.

«Но, как ты говоришь, для здоровья очень

важно работать в саду и видеть,

как растут цветы».

Винсент Ван Гог

«Монстры реальны. Они живут внутри нас

и порой побеждают».

Стивен Кинг

Подсолнухи

Сегодня я видела человека с пустыми глазами. Сперва я решила, что это игра света или, может быть, мне просто показалось. Я посмотрела ещё раз, но уже внимательнее. Пустые глаза. У пекаря были абсолютно пустые глаза, словно их радужки лишились цвета, и эта бесцветность заполняла глазницы, превращая их в бездонные пещеры. Такое я видела только в ночных кошмарах. В кошмарах, которым не было конца.

Пекарь раскладывала буханки хлеба, протирала прилавки. Она повернулась ко мне, и я, невольно отвернувшись, крепко зажмурилась. Похоже, воображение сыграло со мной злую шутку.

Я сглотнула, а затем посмотрела в третий раз. Она не сводила с меня взгляда. В её глазах не было ничего, кроме пустоты. Мне казалось, будто кто-то дунул мне в спину ледяным ветром через соломинку и холодный воздух задевал позвонок за позвонком.

– Мама, ты тоже это видишь? – спросила я. – Ты видишь её глаза?

Мне хотелось убежать.

– Что с ними, милая? – ответила мама, взглянув на лицо пекаря, а затем снова на меня.

– Разве ты не видишь? – спросила я.

– Не вижу чего? – Казалось, мой вопрос сбил её с толку. – В чём дело?

Мама заплатила за кексы «Красный бархат», которые мы иногда берём с собой, когда навещаем бабушку. Мы вышли и отправились дальше, как будто ничего жуткого и странного не произошло, вообще ничего.

Два месяца назад бабушка подарила мне блокнот на кольцах перед тем, как переехать от нас в дом престарелых «Олимп». Она была единственной, кому я всегда рассказывала о своих жутких снах. О высоком человеке. Возвышающемся доме. Людях с пустыми глазами. Я спросила её, что мне делать после того, как она уедет. С кем я теперь буду говорить о том, что видела ночью? Она купила мне этот новенький, чистый блокнот и велела писать в нём о своих страхах. Превратить мои ночные кошмары и монстров в слова и стихотворения, потому что тогда, по её словам, хотя бы некоторые из них останутся за пределами моей головы. Теперь я вижу эти пустые глаза наяву. Не думаю, что бабушка имела в виду именно это.

Возможно, было бы легче убедить себя, что я ошибаюсь, что мой разум подшучивает надо мной, если бы я не видела пустые, бездушные глаза, точь-в-точь как у пекаря, уже очень много раз с тех пор, как мне стали сниться кошмары.

Бабушка попросила меня записывать сны. Она поэтесса и считает, что слова обладают силой. Она научила меня определять размер стихов, переносить строки и писать картины словами. Я записывала свои кошмары в виде стихотворных строчек, как говорила бабушка, и, может быть, если я продолжу вести записи, мой блокнот поможет мне разобраться в тех ужасных вещах, что со мной происходят. Мама не видела пустых глаз. В пекарне были только мы: я, мама и пекарь, сверлившая меня взглядом сквозь белую пустоту. Пожалуй, бабушка была права, и с помощью записей я сумею понять, правда ли, что я постепенно теряю связь с реальностью, или нет. Если никто больше не заметит людей с пустыми глазами, то по крайней мере блокнот будет всё знать. Мой блокнот с подсолнухами с картины Ван Гога на обложке сохранит кошмары.

И, может быть, они наконец-то, наконец-то уйдут.

Так что дело за вами, подсолнухи.

Меня зовут Пенни Хоуп. Мне одиннадцать лет, и сегодня я увидела человека с пустыми, бесцветными, как бездна, глазами. И на этот раз это был не сон. Пожалуйста, помогите.

Обездушенные

Мне было семь лет в ту ночь, когда ко мне впервые пришёл Творец Страха.

Был канун Хеллоуина, и тогда я ещё не знала, кто он.

На моих пальцах осталась зелёная краска со вчерашнего дня, когда мы с мамой раскрашивали старую наволочку, чтобы сделать из неё мешок для сладостей. Расписные наволочки с завитушками на Хеллоуин, причудливые пряничные домики с мармеладными крышами на Рождество – всё это мы мастерили каждый год. Её пальцы тоже были испачканы в краске.

До той ночи Хеллоуина я была совсем другой Пенни.

Пенни, которая могла кататься на велосипеде, не боясь упасть.

Пенни, которая забегала в озеро, не думая о том, что её могут утащить на дно склизкие, чешуйчатые существа.

Той Пенни, которая в младенчестве сбежала из своей кроватки, которая умела найти нужные слова, чтобы завести друзей в первый же день учёбы; Пенни, которую мама называла упёртой как бык. Последнее я запомнила потому, что, когда она это сказала, я зашла в ванную, чтобы посмотреть в зеркало, не выросли ли у меня рога.

До той ночи я была бесстрашной, упрямой Пенни. А потом наступил Хеллоуин.

Тогда я словно надела костюм прежней Пенни наизнанку.

Солнце уже давно зашло, и я наслаждалась светом уличных фонарей и радовалась, что мне разрешили не ложиться в кровать дольше обычного. Я всю ночь ходила по домам вместе с мамой и папой (в том году я была одета как ниндзя), и моя разрисованная наволочка была доверху наполнена шоколадными разноцветными конфетами, а я – радостным предвкушением.

Наконец пришло время ложиться спать.

Мама укрыла меня большим зелёным стёганым одеялом. Она убрала волосы с моего лба, выключила свет, и я уставилась на силуэт вентилятора, который всё вращался и вращался. Прямо как моя голова, одурманенная сладостями. Затем я услышала рокочущий звук.

Этот рокот доносился из-под моей кровати. Он был низким и тихим. Я чувствовала, как меня пробирает до костей. В этом звуке слились и шипение, и рычание; у меня по коже побежали мурашки, а в ушах было эхо. Казалось, рокот проникал ко мне в голову и колебался подо мной, как волны, увлекаемые подводным течением.

Но семилетняя Пенни не боялась монстров.

Семилетняя Пенни умела заводить друзей.

В слабом свете фонаря, пробивавшемся в окно, я выбралась из постели, тихонько прокралась в коридор и достала свою наволочку с конфетами из шкафа, где мама её припрятала. Потому что в тот момент для меня этот рокочущий звук был ясным и означал лишь одно: монстр у меня под кроватью хотел есть.

Поэтому я вынула из мешка горсть конфет. Мы оставляли печенье для Санты, так почему бы не раздать хеллоуинские сладости монстрам под кроватью?

Опустившись на колени с конфетой в руке, я заглянула в щель. В полумраке и тусклом свете я мало что могла увидеть, а когда протянула руку, то ничего не нащупала, кроме случайно завалявшегося носка. Но отсутствие голодных монстров под кроватью меня не остановило. Я читала и слышала множество историй о чудищах и других мифических существах, которые могут приходить и уходить, оставаясь невидимыми. В центре, прямо под кроватью, в пыльной темноте я оставила небольшую кучку сникерсов, твиксов и лакричных конфет. Я не была жадиной. А потом я вернулась в постель и крепко-крепко заснула.

Когда я проснулась, конфеты уже исчезли.

Вместо них было кое-что другое.

Под моей кроватью на том же самом месте, где я оставила горку конфет, лежало яблоко в карамели, аккуратно завёрнутое в золотую фольгу. Тогда я восприняла это как непринуждённый обмен подарками. Я понимала, что нельзя проболтаться маме, иначе яблоко у меня отнимут. Она бы наверняка сказала: «Никаких сладостей на завтрак». Я не хотела задевать чувства моего монстра.

Поэтому я развернула обёртку с угощением. Я откусила большой кусок, старательно прожёвывая густую карамель. Я даже поблагодарила монстра вслух. Сахарная глазурь оказалась приторно-сладкой. А само яблоко было мягким, рыхлым, с коричневыми пятнышками. Кислый сок стекал по моему подбородку. Но чтобы не обидеть монстра, я съела лакомство, которое он принёс для меня.

И случайно проглотила одно из маленьких овальных зёрнышек.

От подарка монстра мне не было плохо. Точнее, вместо тошноты и боли в животе у меня появилось странное чувство, словно это яблоко попало мне в голову.

Внезапно мои мысли начали путаться, вертеться и переворачиваться с ног на голову, как будто мой мозг подпрыгивал на американских горках. Так продолжалось всё утро. Иногда мне даже казалось, что мои лёгкие тоже участвуют в этом аттракционе, и я не могла как следует вдохнуть. Всё вокруг выглядело немного иначе – как трава, деревья и лица людей, меняющие свой облик, когда большая серая туча закрывает солнце. Только на этот раз туча находилась внутри меня. Целый день я моргала, чувствуя, как сохнут глаза, и наконец поняла, что смотрю в одну точку. Не на что-то конкретное, но словно какая-то необузданная внутренняя сила заставляла меня смотреть на небо в предчувствии урагана.

Я помню, как в тот вечер мама спросила меня, что я буду на ужин, но я не смогла вспомнить, что мне нравится из еды. Мне не приходило на ум ничего вкусного, что я когда-либо пробовала.

После этого я стала совсем другой Пенни.

Пенни, которая впустила в дом Творца Страха.

Я узнала его имя из своих кошмарных снов.

Вот тогда-то они и начались, мои кошмары. Их нельзя сравнить ни с одним из снов, которые я видела раньше. В этих кошмарах ко мне всегда являлся высокий человек, наводящий Страх. В этих кошмарах я видела пустые глаза и дом в лесу, который начал строить Творец Страха. Этот ужас я чувствовала до глубины души. И чувствую до сих пор.

Сюжеты снов меняются, но в конце всегда приходит Творец Страха. В ночных кошмарах я играю на улице, папа раскачивает меня на качелях. Или я еду с мамой на машине, и мы слушаем нашу любимую песню из бродвейского мюзикла. Мы вместе поём и хохочем. До поры до времени.

А затем за мной приходит Творец Страха. Он всегда находит меня. Он появляется как внезапный шторм, как стая саранчи. Сначала я не вижу его, но знаю, что он здесь, воплощение ужаса, притаившееся во мраке. Затем я действительно вижу его, совсем близко: у него землистая кожа и красные глаза, которые светятся как угли. А его улыбка такая широкая, он так оглушительно хохочет, когда тянет руку к горлу мамы или папы, вытягивая через рот их души, всю их сущность. После этого он ускользает прочь, унося души с собой, и его смех разносится гулким эхом.

А потом сон становится ещё страшнее.

Потому что когда мама или папа смотрят на меня, это больше не они. Вернее, это всего лишь их оболочка, смотрящая на меня пустыми, бесцветными глазами.

Мне хочется закричать. Я пытаюсь позвать на помощь. Но куда бы я ни шла, к кому бы ни подбежала, все они оборачиваются и смотрят на меня всё теми же пустыми глазами.

И тогда я просыпаюсь и слышу, как его смех все ещё звучит у меня в ушах. Вот тогда-то я и бежала в комнату бабушки, и она читала мне стихи, укутывая меня одеялом в промежутках между словами.

Только сегодня я увидела пустые, обездушенные глаза наяву. На этот раз пустота проникла из моих кошмаров в реальный мир.

Как будто Творец Страха годами ждал этого с той самой ночи Хеллоуина. Ждал, становясь всё больше, больше, больше, как будто с каждым днём, пока я расту, он растёт вместе со мной. Растёт до тех пор, пока не станет настолько сильным, чтобы выбраться за пределы снов и войти в реальную жизнь.

Я не знаю, как очнуться от этого кошмара.

Так каков же ответ?

– Пенни, я задал тебе вопрос.

Мистер Райтман стоит перед классом, скрестив руки на груди. У него густые седые волосы, квадратные очки с выпуклыми стёклами и нахмуренные, кустистые, сросшиеся брови. Он пристально смотрит на меня.

Я не знаю, что ответить. Я понятия не имею, как умножить три числа на три. Столько цифр – это перебор.

– Я не знаю.

Я шепчу эти слова, опустив голову и разглядывая следы от карандаша на парте. Я не хотела её портить. Я знаю, что это всего лишь вредная привычка. Привычка, появляющаяся, когда я чувствую, как ледяная вода хлещет меня по спине, замораживает всё внутри, а затем распространяется по всему телу, до самых ушей и кончиков пальцев. Когда жизнь, школа и все вокруг становятся невыносимыми и у меня внутри всё кувыркается, как на американских горках. Когда я чувствую, что Творец Страха смеётся надо мной.

Почти вся парта изрисована карандашными метками.

Я опускаю взгляд, поэтому не вижу, усмехается ли мистер Райтман или недовольно закатывает глаза, прежде чем спросить кого-нибудь другого. Но я могу себе представить.

Со мной в классе учится много ребят. С переходом из начальной школы в среднюю среди нас остались знакомые лица, но появились и новые. Близнецы, с которыми я год назад сидела за соседней партой, обедала, ходила на переменки, летом переехали в Сан-Антонио. Я вижу мальчика, который в четвёртом классе выпустил свою ручную крысу во время игры в крокодила. Вот Грейси и Ын Так, которые уже не первый год заплетают друг другу косички. Но ещё в классе прибавилось учеников из других школ. Пока я не очень хорошо запомнила их, потому что мне до сих пор страшно смотреть им в глаза. Мне потребовалось немало времени, чтобы начать спокойно болтать с близнецами.

Мама говорит: «Нужно набраться терпения».

Мама говорит: «Веди себя хорошо и не торопи события».

Мама говорит: «Ты только три недели в школе, не волнуйся».

Но вокруг слишком много лиц.

Кто-то другой правильно решил пример, беззаботно, как будто это ему ничего не стоило, ответ прозвучал как фоновый шум, как жужжание пчёл или шелест ветра в потемневших сентябрьских листьях. Надеюсь, что мама права. Холодок у меня в затылке готов с этим поспорить.

Я стараюсь сосредоточиться на уроке. На деревянных партах. На карандашах, ластиках и картинке с изображением старика по имени Пифагор над доской. Но мои мысли постоянно рвутся наружу, в мир Творца Страха, как будто даже деревья смотрят на меня и манят к себе. Я думаю о дремучем лесе возле нашего дома и о высоких соснах за окном моей спальни. Я знаю, что он там. В месте, где он поселился теперь, когда у него есть точка опоры в нашем реальном мире. Где он строит свой дом.

Я уже видела его однажды. Среди бела дня, когда не спала.

Много лет назад, когда я наконец решила проверить, действительно ли существует то, что показывали мне мои кошмары.

Всё было по-настоящему. И от увиденного кошмары стали только страшнее. Даже сейчас, когда я сижу на уроке за партой, меня бросает в дрожь при одной лишь мысли об этом.

И с тех пор дом Творца Страха стал больше. Я видела его в своих снах, он всё время рос. В нём появлялись новые комнаты, новые стены, новые скрипучие половицы. Если мои кошмары не врут, то с тех пор, как я увидела ночное видение наяву, дом стал ещё больше, ветхое крыльцо покосилось ещё сильнее, из последних сил удерживая пустое кресло-качалку. Окна закрыты глухими ставнями, и из-за этого кажется, что дом в любой миг откроет свои стеклянные глаза и проснётся. Перед ним, возле крыльца, растёт огромное дерево с облетевшими листьями и ветвями, похожими на скрюченные пальцы. В своих кошмарах я видела высокую запертую дверь в зловещей комнате внутри этого дома, дверь, которую я неоднократно пыталась открыть, но всё было напрасно. После того случая я не хочу идти и проверять, существуют ли мои кошмары на самом деле.

Но теперь я в классе, здесь и сейчас. В школе в Айдахо, и мне нужно сосредоточиться на цифрах, множестве лиц и бумаге передо мной.

На своём блокноте.

На чём-нибудь, что поможет мне избавиться от морозного холода в спине и животе, от ощущения, что мои лёгкие сжимаются, как сушёные виноградинки. Как убедить себя, что я всего лишь обычная девочка на уроке и что моё учащённое дыхание не говорит о том, что за мной крадётся Творец Страха, что целый лес не преследует меня, подбираясь всё ближе?

Я открываю блокнот. Набрасываю несколько строк.

«Бабуля, ты говорила мне писать о своих кошмарах и страхах. Ты просила меня превратить их в стихи».

Хватит ли мне чернил, чтобы описать их все?

Иди сюда, Пенни

Я бегу. Мамы и папы нет рядом, и я в бескрайнем городе с переулками и тускло освещёнными улицами, вдоль которых выстроились небоскрёбы и моргающие фонари. Я вошла в дом Творца Страха и вдруг внезапно оказалась здесь, в этом мрачном городе, полном опасностей. Я бегу со всех ног. За мной постоянно кто-то наблюдает, кто-то с белыми, пустыми глазами.

– Иди сюда, Пенни, – слышу я голос.

Посреди дороги стоит мужчина с пустыми глазами и манит меня к себе.

– Иди сюда, Пенни.

В дверях магазина с мигающей неоновой вывеской показалась женщина.

– Иди сюда, Пенни.

Я закрываю уши, чтобы не слышать их, но кажется, что голоса доносятся до меня. Звенят у меня в голове. Голоса тех, кто отдал свои души Творцу Страха.

Они идут медленно, очень медленно, всегда направляясь ко мне, но, как бы я ни старалась, я не могу от них убежать.

Я поворачиваюсь и бегу по переулку. Слишком поздно до меня доходит, что в конце переулка замурованная стена.

Тупик.

Моя грудь судорожно вздымается, в горле пересохло. Я оборачиваюсь.

Прижимаюсь спиной к дальней стене. До меня доносится хор голосов: «Иди сюда, Пенни», становясь всё громче и громче, как вдруг… Тишина.

В начале улицы вырастает тень. Тощая, неестественно высокая фигура вот-вот свернёт за угол в переулок и найдёт меня.

Я слышу зловещий хохот.

И просыпаюсь.

Лучшие цветы в Кёр-д’Алене

Наступает утро. Я лежу, а лучик солнечного света пробивается сквозь приоткрытые шторы и скользит по пальцам ног. Я беру с привычного места на тумбочке рядом со сборником бабушкиных стихов подаренный ею блокнот. Набрасываю несколько строчек, пытаясь описать кошмар в стихотворной форме, как она говорила, но мне трудно подобрать нужные слова.

Вдох. Выдох. Пытаюсь выдохнуть кошмар, как меня учили родители. Я смотрю на банку с монетками на комоде, которую мама с папой помогали мне наполнять все эти годы. Я рада, что они стараются помочь мне и готовы сделать всё что угодно, лишь бы избавить меня от ледяных тисков, сжимающих все внутренности, но теперь это практически бесполезно. У меня мурашки по коже, словно пустые глаза всё ещё следят за мной. Я чувствую себя в ловушке. Как будто недостаточно того, что я теперь вижу эти глаза в реальной жизни, – похоже, кошмары становятся всё страшнее. Я отправляюсь в ванную. В зеркале вижу свои глаза. Чищу зубы. Расчёсываю тонкие каштановые волосы. Натягиваю джинсы и бледно-жёлтую футболку.

Открыв дверь, я чувствую запах бекона.

Снизу доносятся голоса. Приглушённые, взволнованные, потрескивающие, как ветки на ветру. Я улавливаю только обрывки, когда хватаю свой блокнот и неслышно крадусь мимо бывшей бабушкиной комнаты вниз по лестнице. До меня долетают слова «Нам не по карману», «Недостаточно зарабатываем», «Пока она в школе». В последнее время я слышу их всё чаще.

Когда я вхожу на кухню, мама и папа смотрят на меня и торопливо улыбаются, как будто пытаются сделать вид, что всё в порядке. Но я по-прежнему вижу морщины у них на лбу, глубокие круги под глазами (к слову, не пустыми).

– Доброе утро, Пенни, – говорит папа. – Тебе положить бекон?

У него весьма неплохо получается улыбаться и говорить так, словно ничего не случилось, но по его лицу видно, что его что-то тревожит.

– Привет, моя девочка, – говорит мама. Она тяжело вздыхает. – Как спалось?

Мне снился кошмар: люди с пустыми глазами, зовущие меня к себе. Если я расскажу об этом, то на лицах родителей появится ещё больше тревоги. С моей помощью Творец Страха получил власть над реальностью, и именно мне суждено понять, как остановить его растущее могущество. А что, если именно этот бесконечный океан страха в моём сознании питает его силу? В моём животе растёт семя, порождающее страх? Как будто я – электрический ток, медленно, но верно заряжающий его, и его зарядка приближается к ста процентам. Во всяком случае, мне нужно придумать, как взять часть маминой и папиной тревоги, часть нашей общей тревоги и уменьшить её, потому что, возможно, в результате и Творец Страха ослабнет.

– Неплохо, – отвечаю я.

Папа накладывает мне яичницу с беконом, и я сажусь за стол вместе с блокнотом. (Родители уже привыкли, что я что-то пишу даже во время завтрака.) Всегда здорово, когда готовит папа. Мама каким-то образом умудряется сжечь всё, что бы она ни пыталась приготовить. Кроме апельсиновых булочек. Её апельсиновые булочки просто фантастически вкусные. Думаю, что именно из-за тревоги, написанной на лицах мамы и папы, мы уже давно не пекли апельсиновые булочки.

Папины румяные щёки и мягкий живот немного успокаивают меня этим утром. Так хорошо их видеть, сразу чувствуешь себя лучше. То же самое можно сказать и про мамины очки в заострённой оправе, и про волосы, собранные в небрежный пучок, из-за чего она выглядит так, будто может завоевать весь мир одним движением руки. Она часто подрабатывает волонтёром в библиотеке, пока я в школе. Интересно, это как-то связано с тем, о чём они шептались?

– Мы можем как-нибудь испечь апельсиновые булочки? – спрашиваю я. – И пойти купить краску для наволочек на Хеллоуин?

– Хм, – произносит мама. – Пожалуй, это отличная идея!

Тревожные морщинки никуда не делись. Я всегда знала, что у нас не было кучи денег, но главное, что мы были друг у друга, к тому же нас выручал папин цветочный магазин, и казалось, что этого вполне достаточно. Но сейчас, наверное, уже нет. В последнее время, особенно с тех пор, как у бабушки стало прихватывать сердце и мама, и папа ходят так, словно им в обувь налили цемент, а на плечах они носят половину земного шара.

Раньше, пока не пришёл Творец Страха, я не придавала этому значения. Что, если у бабушки случится ещё один сердечный приступ и мы ничего не сможем сделать? (Так сказали врачи, и именно поэтому бабушке пришлось переехать из своей комнаты в дом престарелых.) А вдруг больных сердцем становится всё больше и больше? И всё больше и больше пустых глаз? А вдруг? А вдруг?

Но нет, мне нельзя так думать. По крайней мере, нужно стараться держать мысли в узде, даже если мне кажется, что все эти «а вдруг» не выходят у меня из головы, что бы я ни делала. Мама, папа и бабушка приложили кучу усилий, чтобы помочь мне, с тех пор как мне стали сниться кошмары, и не только стихами. Все эти дыхательные упражнения и чашки тёплого молока среди ночи. Банка с монетками на моём комоде была их идеей, чтобы я могла собрать удачу. Толстые одеяла и яркие картины, которыми я могла любоваться по ночам. Новый ночник в виде розы и колыбельные песни. Как я могу сказать им, что ничего из этого не помогает? И мало того, как я могу сказать им, что кошмары становятся всё страшнее?

– Какой твой любимый цветок сегодня? – спрашиваю я папу.

Я уже сбилась со счёта, сколько раз я задавала ему этот вопрос. Это наш особый способ спросить «Как у тебя дела?».

Он ухмыляется.

– Что ж, мне нравится жёлтый цвет, так что, думаю, сегодня я выберу анютины глазки сорта «Тигровый глаз». В них идеально сочетаются красота и озорство, прямо как в тебе. А тебе что нравится?

– Наверное… может быть, окотилло, – говорю я.

– Ух ты! – с улыбкой отвечает папа. – Прекрасный выбор. Он такой стойкий и жизнерадостный!

Я беру телефон и забиваю в поисковике «Тигровый глаз». Папа действительно прав. Они такие яркие и выразительные, именно такое настроение мне бы не помешало после встречи с жуткими пустыми глазами в реальной жизни.

Красочное. Жёлтое. Яркое. Больше никаких пустых глаз. Хватит, хватит, хватит.

– Надо бы прикупить такую картину в магазин, – снова говорит папа, разглядывая мой блокнот с подсолнухами Ван Гога и в то же время глядя куда-то мимо.

Лучшие цветы во всём Кёр-д’Алене продаются в папином магазине. Я представляю, как там висит картина Ван Гога, как жёлтые цветы выглядывают из вазы, словно приветствуя каждого покупателя.

Папа ковыряет вилкой яичницу, не отрывая взгляда от тарелки. Может, он видит там ветви, стебли, лепестки? Или он видит лишь то, что нам не по карману, что бы это ни было?

Гость

Сегодня я иду навестить бабушку и с нетерпением жду этого момента. Пережив день в школе, я больше не вижу пустых глаз, и вот мама высаживает меня у главного входа в дом престарелых. (Но в этот раз без кексов – после того случая в пекарне. Мама странно посмотрела на меня, когда я взмолилась: «Пожалуйста, никаких кексов», но согласилась). Мама говорит: «Поболтай с бабушкой», «Сделай уроки», а сама собирается уехать по делам.

Она терпеливо ждёт и наблюдает из машины, пока я прохожу мимо высоких, причудливых колонн и вхожу через стеклянные двери в вестибюль. За стойкой регистратуры меня встречает женщина в очках с ярко-красной оправой. Узнав меня, она с улыбкой машет рукой. (Я смотрю в её глаза: обычные, изумрудно-зелёные).

В центре вестибюля стоит каменный фонтанчик, вокруг которого расположились богато украшенные кресла и диваны, а на фоне играет классическая музыка. Перекинув рюкзак через плечо, я иду по коридору мимо столовой со столами из тёмного дерева и хрустальной люстрой.

Я уже много раз проходила по этим коридорам и мысленно рисую перед глазами бабушкину комнату.

Когда она только переехала, её комната была совсем не похожа на ту, что была у нас дома, но я привыкла и к новой обстановке, и к тому, как бабушка обнимает меня при встрече. Я могу представить, где у неё стоит маленькая белая кровать, прикроватный столик, настольная лампа и, конечно же, книжная полка. Когда бабушка переехала сюда пару месяцев назад, папа привёз её маленькую книжную полку, и теперь все её стихи снова стоят на своём месте – по крайней мере, хотя бы что-то осталось таким, как прежде, когда она жила с нами. Как и должно быть. Когда она жила с нами, её комната была по соседству с моей. Её спальня была прямо по коридору, сколько я себя помню. Но иногда дела с сердцем бывают слишком плохи, чтобы о них могли позаботиться обычные люди, такие как я, мама и папа.

Иногда я просто в бешенстве от того, что бабушке и её сердцу нужно больше помощи, чем я могу оказать. Когда мы в первый раз навещали бабушку в её новом доме, я положила на прикроватный столик свежий экземпляр её книги «Подлесок». Предыдущий экземпляр, первый, который издательство прислало ей пятнадцать лет назад, с помятым корешком и титульным листом с бабушкиной подписью, лежит у меня дома на тумбочке. Бабуля подписала его специально для меня.

Не все стихи мне понятны, но мне нравится вкус слов на языке, когда я шепчу их, читая вслух. Одно из моих любимых стихотворений называется «Страх, или Опавшие сады». Его я выучила наизусть.

Во время сегодняшнего визита я крепко прижимаю к груди свой блокнот с подсолнухами, наполненный собственными стихами. Я уже очень очень давно никому не показывала их, потому что вдруг выяснится, что они ужасны?

Я и раньше брала блокнот с собой, отправляясь к бабушке (разумеется, он всегда со мной), но на этот раз всё было немного иначе, потому что, когда я подхожу к бабушкиной двери, я думаю, что могла бы прочитать ей хотя бы крохотный кусочек из своего стихотворения. Если не слишком испугаюсь. Но дверь открыта, и бабушка не одна. В её комнате мальчик. Он рассматривает книги на бабушкиной полке, а бабушка сидит в своём уютном кресле у окна и улыбается ему.

Через несколько секунд бабушка замечает, что я застыла в дверях.

– А вот и моя Пенни, – говорит она. – Заходи, заходи.

Я переступаю порог. Мальчик оборачивается и смотрит на меня. Глаза у него вполне обыкновенные, как и у бабушки, но от присутствия незнакомца в комнате мне всё равно становится неуютно.

На нём рубашка с пуговицами и галстук. У него круглое лицо, мягкие ладони и пухлый живот, прямо как у папы. Его густые тёмные волосы аккуратно зачёсаны на прямой пробор, и он широко улыбается мне. Во всё лицо. Я пытаюсь улыбнуться в ответ, но не понимаю, кто он и зачем здесь, и вся картина того, что я ожидала увидеть, когда пришла к бабушке, мгновенно стирается.

– Это Аруш Банерджи, – произносит бабушка. – Его мама работает здесь, и иногда он приходит и делает уроки. Он тоже учится в шестом классе, верно, Аруш?

Тот делает торопливый шаг вперёд и, едва не споткнувшись, быстро спохватывается и протягивает руку.

– Привет!

Я беру его ладонь, хотя чувствую себя очень неловко. Она тёплая, а его глаза сияют так, как будто он в самом деле рад нашей встрече. Но нет, теперь я точно не собираюсь читать свои стихи в присутствии незнакомого мальчишки.

– Привет, – отвечаю я.

Теперь я не знаю, куда деть руку. Меня пугает повисшая тишина, урчание моего живота. Когда я вспоминаю, что мне всегда было трудно подобрать нужные слова, у меня в голове звучит голос Творца Страха, подтверждающий все мои худшие мысли о себе, как будто он пытается заставить эти мысли затвердеть во мне, словно цемент. Его голос всегда твёрдый, хрустящий и гладкий, как кожура сочного яблока.

– Да уж, – говорит он, – каким-то образом ты умудряешься быть одновременно и невероятно странной, и чрезвычайно глупой. Кто захочет дружить с таким глупым, чудаковатым созданием, как ты?

Но эти мысли быстро обрываются, потому что Аруш тараторит без умолку, вываливая всё и сразу.

– Твоя бабушка просто потрясающая, – говорит он, и его слова заглушают голос в моей голове. – Она прочитала мне несколько стихотворений. Я не всё понимаю, но мне нравится, как они звучат. Моя мама работает в офисе. Занимается бухгалтерией. Когда-нибудь я стану врачом. Ты придёшь во вторник и четверг после обеда? Я – да. Может быть, мы сможем помогать друг другу с уроками? А какой твой любимый фильм? Мне нравится «Бэйб», про фермера и говорящего поросёнка. У тебя классный блокнот. Ты тоже сочиняешь стихи?

Он говорит, и его речь напоминает карусель, которая крутится всё быстрее и быстрее, и я боюсь упасть, но стремительный, захватывающий дух энтузиазм, подобный ветру, заставляет меня невольно улыбнуться. На секунду мне становится немного обидно из-за того, что бабушка рассказала наш секрет этому чужому мальчику, но он так обрадовался и так восхитился тому, какая у меня классная бабуля (он абсолютно прав), и его журчащий, жизнерадостный голос помогает мне отвлечься от голоса Творца Страха в голове, поэтому моё огорчение вскоре улетучивается. Я не знаю, что сказать, но его болтовня и щенячий восторг помогают мне не тревожиться так сильно, как раньше. Я крепче прижимаю к себе блокнот.

– Э-эм…

– Не переживай, – говорит Аруш, как будто прочитав мои мысли. – Ты не обязана читать мне свои стихи или что-то вроде того. Мы можем вместе сделать домашку по математике или посмотреть фильм вместе с твоей бабушкой, ну или ещё что-нибудь придумаем. Что скажешь?

Бабушкина кровать стоит в дальнем углу комнаты, а стол, книжная полка и большое уютное кресло – в другом углу, у большого окна. Я бросаю взгляд в сторону стола.

– Да, наверное, действительно не помешало бы сделать уроки, – говорю я. – Кстати, я Пенни.

Аруш улыбается, открывает рюкзак и достаёт учебник по математике.

– Рад познакомиться, Пенни!

Я приношу свой рюкзак, кладу тетрадь на стол и сажусь напротив него, лицом к двери. Бабушка украдкой смотрит на меня с улыбкой, прежде чем открыть книгу, которая лежит у неё на коленях.

– Тебе нравится математика? – спрашивает Аруш. – Пожалуй, это мой самый любимый предмет. И ещё рисование.

– Хм, – отвечаю я. – Не очень. Если честно, я не сильна в математике.

– А ну-ка, покажи, что у тебя не получается, – говорит Аруш, обходя стол и заглядывая в тетрадный листок, который я только что вынула из папки.

Я чувствую жар в лице и ладонях, когда незнакомец оказывается рядом со мной, но он смотрит на лист бумаги так просто и непринуждённо, что моя скованность уходит, и в считаные минуты он показывает мне способ вычисления длины окружности, о котором я бы никогда не догадалась. Когда я училась в пятом классе, прошла не одна неделя, прежде чем я подружилась с близнецами и стала болтать с ними за обедом, но каким-то образом заговорить с Арушем оказалось ещё проще.

Справившись с заданием по математике, Аруш возвращается к другой части стола и достаёт книгу.

– Формы и ритм имеют большое значение. Понимаете, мне довольно трудно писать сочинения и анализировать книги. Особенно, если вся книга написана в стихах. Моя учительница говорит, что у стихов есть ритм и темп, но мне кажется, что я пока не до конца всё понимаю.

Бабушка приподнимается в кресле.

– А что за книга в стихах?

Аруш показывает нам роман, который ему задали в качестве домашнего чтения, – «Красный карандаш» писательницы Андреа Дэвис Пинкни.

– Романы в стихах пришли к нам от древних греков, – объясняет бабушка. – Сперва попробуй отключить аналитический ум. Прочитай их с помощью своих чувств. Какие эмоции вызывают у тебя стихи? Как ты сам понимаешь ту или иную историю? Анализировать будешь потом.

Мы оба внимательно слушаем, глядя на бабушку. Она лукаво посмеивается.

– В своё время я была профессором английской филологии, – обращается она к Арушу. – Похоже, во мне до сих пор жив дух преподавателя.

Аруш слегка подпрыгивает на стуле.

– Круто! – восклицает он. – Мне ещё никто не советовал так читать книги.

Он на мгновение замирает, уставившись на переплёт, затем снова на бабушку.

– Интересно… – Он замолкает, и я почти вижу, как в его голове вспыхивает фейерверк. – Интересно, может ли наука работать таким же образом? То есть, например… Вы бы могли, ну, не знаю, придумать лекарство от рака с помощью своего поэтического разума, а затем обратиться к аналитическому?

– Гениально! – отвечает бабушка.

Я щёлкаю ручкой, пытаясь сложить в уме то, что сказал Аруш. Как можно понимать науку через стихи? Что он имел в виду? Если бы кто-то сумел таким способом найти лекарство от рака, может, тогда можно было бы найти лекарство, избавляющее от пустых глаз и опустошённых душ? Возможно, это шаг к разгадке, как прогнать Творца Страха и вылечить то, что он успел ранить. Что, если поэзия вынет зёрнышко тревоги и посадит на его месте что-то хорошее?

– «Я орошал пустыню из своей аорты, пока нарост не превратился в дерево», – шепчу я слова из «Страха, или Опавших садов», по привычке, даже не отдавая себе отчёта.

– «А я был семечком в мякоти плода и верблюдом, проглотившим его», – подхватывает Аруш. – Это один из моих любимых стихов.

На бабушкиных мягких щеках, словно из гофрированной бумаги, появляется румянец.

– «И сад, удобренный им, был бескрайним, и я вместе с ним», – заканчивает она. – Ох, ребята, вы радуете сердце старого поэта.

Я беседую с бабушкой и Арушем и замечаю, что уже не так сильно волнуюсь. Мне уже не кажется, что моя тетрадь по математике вот-вот обернётся вокруг моей головы и задушит меня. На мгновение бабушкин голос возвращает меня домой. Где я в безопасности. Всего лишь на минуту я в самом деле оказалась совсем рядом со своим ровесником и не жалею, что у меня нет защитного панциря, что не ищу путей к бегству. Слова по-прежнему слетают с моих губ по капельке, как из неплотно закрытого крана, а не льются рекой, как у Аруша, но, во всяком случае, мне уже не хочется сбежать.

И тут в дверь бабушкиной комнаты постучали. Скрипнули дверные петли.

– Извините, что прерываю ваше веселье, – произносит голос. – Пора принимать лекарство.

Бабушка с улыбкой оборачивается в сторону двери.

– О, здравствуй, Глэдис. Знакомься, это моя внучка Пенни и наш друг Аруш.

Я оглядываюсь и вижу белокурую женщину с собранными в хвост волосами и в розовом халате с бейджиком. У неё в руках поднос, уставленный крошечными пластиковыми стаканчиками, полными таблеток. Женщина с белоснежными зубами и пустыми, ввалившимися, ничего не выражающими глазами.

Лекарство

У меня перехватило дыхание, я едва сдерживаюсь, чтобы не закричать. Я цепляюсь за спинку стула с такой силой, что мои костяшки белеют, но сейчас я хочу только одного – бежать, бежать, бежать. Моя рука тянется к блокноту, крепко сжимая его, я готова рвануть с места в любую секунду. Мне хочется провалиться сквозь землю, чтобы сейчас подо мной раздвинулись деревянные доски и я бы вместе со стулом оказалась далеко-далеко отсюда.

Женщина в розовом халате входит в комнату, протягивая бабушке маленькую таблетницу. Я вздрагиваю при каждом её шаге, но бабушка как ни в чём не бывало берёт лекарство из её рук. Женщина в розовом смотрит на меня и улыбается.

Эта улыбка на лице с пустыми глазами похожа на голодный оскал. Словно она большая белая акула, а я её жертва.

Бабушка глотает таблетку, как будто для неё это пустяки, будто она не видит, что у женщины, которая принесла ей лекарство, бесцветные, неподвижные, мраморно-белые глаза. Аруш здоровается с ней, как будто он тоже не замечает ничего сверхъестественного. Он рассказывает, что мы вместе делаем домашнее задание по математике. Спрашивает: «А вы читали стихи бабушки Пенелопы?» Они оба ничего не замечают. Я, как всегда, молчу. Может быть, это я схожу с ума и мой мозг рисует образы с пустыми глазами, разваливаясь на части, как цветок, сбрасывающий лепестки один за другим?

Внезапно мне кажется, что тьма из леса, из моих снов, приближается всё ближе, потому что с этой женщиной в комнате я не могу думать ни о чём, кроме своих кошмаров.

Когда она смотрит на меня ничего не выражающими глазами и улыбается, я вижу перед собой лишь Творца Страха, и он заставляет меня думать о каждой аварии и каждом землетрясении, которые я когда-то видела по телевизору, о каждом сердечном приступе, после которого жизнь значительно изменилась, обо всех ужасах, которые могли бы случиться. Если его власть над реальностью будет расти, станет ли он настолько сильным, чтобы творить подобные жуткие дела?

Такое чувство, что все одноклассники уставились на меня. Что я одна в лесной глуши, где никогда, никогда не взойдёт солнце. Что моё сердце – испуганный зверёк, который попал в капкан и изо всех сил пытается выбраться из него. Нужно что-то делать. Хоть что-нибудь. Я разжимаю пальцы, вцепившиеся в спинку стула, и протираю глаза. Мой мозг мечется, как торнадо, в поисках чего-то надёжного, чего-то яркого, что могло бы заполнить моё сознание. Что-нибудь. Какой папин любимый цветок? Что за фальшивую мелодию мама всегда напевает себе под нос? Я не могу, не могу, не могу вспомнить ни слова.

Я пристально смотрю на женщину, пока мои расшатанные нервы ещё позволяют. Выражение её глаз не меняется.

– Спасибо, Глэдис, – говорит бабушка.

Перед тем как уйти, Глэдис смотрит на меня пустыми глазами и улыбается ещё шире. Она подмигивает.

Темнота в комнате продолжает сгущаться.

Всё в порядке?

– Что с тобой, Пенни? – спрашивает бабушка.

Я замечаю, что у меня на руках остались вмятины от спиралей блокнота.

– Ты… ты обратила внимание на её глаза? – шепчу я. – Ты видела?

Бабушка задумчиво хмурится.

– Её глаза? Нет, ничего особенного я не заметила. Хотя в последнее время Глэдис ведёт себя немного не так, как раньше. Когда я переехала сюда, она была повеселее.

Я смотрю на Аруша. Он пожимает плечами.

– Они же обычные, карие, разве нет?

Значит, дело всё-таки во мне. Даже бабушка их не видит.

– Ладно, проехали, – говорю я.

У меня пересохло в горле, как будто там застряло старое птичье гнездо, и мне становится трудно глотать.

Что говорить? Надо ли предупредить бабушку, и как это сделать, чтобы мои слова не звучали как полнейший бред? А что, если именно я могу спасти её? Я ведь единственная, кто видит пустые глаза. Можно ли помочь Глэдис? Но даже если я попытаюсь помочь или заговорю с кем-нибудь из этих людей с пустыми глазами, то какой в этом смысл? Это же всё равно, что выдернуть сорняк, но корень оставить в земле.

– Всё в порядке, милая? – спрашивает бабушка.

– Да, всё хорошо.

– Увидимся на следующей неделе, – говорит Аруш.

– Хорошо.

– Как ты погостила у бабушки? – спрашивает мама, когда мы возвращаемся домой.

– Хорошо.

– Всё в порядке? – добавляет она. – Ты сегодня ещё тише, чем обычно.

Всё ли в порядке? Я стараюсь не думать о глазах, о надвигающейся темноте. О бабушкином самочувствии, не беспокоит ли её сердце. О том, какое ничтожное расстояние отделяет наши с мамой ноги от усыпанного гравием, смертельно опасного асфальта, по которому мы мчимся со скоростью 65 миль в час. Об оживших лесных кошмарах и о том, что я могу сделать, чтобы остановить их, прежде чем они обрушатся на меня и разобьют мой мир на мелкие кусочки.

О том, что никто, кроме меня, их не видит.

Хорошо.

Хорошо.

Хорошо.

Пустота

Я снова просыпаюсь в холодном поту. Снова очередной кошмар. Но теперь в нём был мой папа. Я шла вслед за ним в дом Творца Страха, но потом неожиданно налетел ураган, и мы оказались на скалистом пустыре, над нами клубились серые тучи, а папа бежал вверх по склону, и во сне я понимала, что крутой утёс с другой стороны холма означает неизбежную смерть. Я не могла докричаться на него. Мне не хватало сил догнать его. Он покатился, покатился, покатился вниз с холма, как раз в ту секунду, когда я протянула руку, чтобы спасти его. Но когда я выглянула из-за утёса, папы уже не было. Там, у подножия скалы, стоял кто-то другой, смотрел на меня и ухмылялся.

Сюжеты кошмаров меняются, но конец всегда один – приходит Творец Страха.

У меня перехватывает дыхание и трясутся руки. В голове до сих пор звенят отголоски его смеха. Несмотря на то, сколько раз я проходила через это, я всё равно не могу привыкнуть. Никак не могу.

Я выхожу в коридор и направляюсь в ванную. Иду тихо, стараясь не разбудить родителей, потому что они тоже устали и потому что я не хочу, чтобы они спрашивали, почему я не сплю. Вместо этого я зачерпываю пригоршню воды, делаю глоток и смачиваю свои затуманенные, широко распахнутые глаза. Возвращаюсь к себе в комнату. Вдох и выдох. Вдох и выдох. Пробую ещё раз записать свои переживания, как говорила бабушка. Это всего лишь страшный сон, говорю я себе, как много раз до этого меня успокаивали мама с папой. Но это не просто сон, судя по тому, что я видела, и сколько бы раз я ни убеждала себя в обратном, я не могу в это поверить.

Так какие же методы и заклинания меня спасут?

Я подхожу к своей кровати, собираясь залезть под одеяло.

Холодная, липкая рука хватает меня за ногу.

Всё моё тело цепенеет, я так испугалась, что не могу кричать. Каждый мускул напряжён от шока и ужаса, как будто мной выстрелили из пушки и отправили в космос.

Рука сжимает мою лодыжку в тиски.

Всхлипнув, я смотрю вниз.

Но в тот же миг хватка ослабевает, и я вижу, что внизу никого нет.

Я с трудом заставляю себя дотянуться до прикроватной тумбочки и включить ночник. Семимильными шагами отхожу от кровати. Кажется, проходит целая вечность, пока я стою посреди комнаты, парализованная страхом, и вот наконец решаюсь нагнуться и заглянуть под кровать. Каким-то необъяснимым образом я чувствую, что яблочное зёрнышко, которое я случайно проглотила, становится больше, тяжелее, пуская маленькие острые ростки. Уставившись во мрак под кроватью, я просто надеюсь, что смогу позвать на помощь в случае опасности.

Дрожа от испуга, я медленно приседаю и заглядываю под кровать.

Там никого нет. Совсем никого.

Я освещаю фонариком своего телефона каждый угол. Пустота.

Но ведь там точно что-то было!

Я всё ещё чувствую призрачную хватку Творца Страха.

Сначала я встречаю наяву людей с пустыми глазами, а теперь ещё и вот это? Пока я не увидела глаза пекаря, я была уверена, что Творец Страха может добраться до меня только в моих снах. Он вселил трепет в мои мысли и сердце, но всё это происходит по-настоящему. Я выпустила Творца Страха на волю, и теперь он пожирает души окружающих меня людей. Как будто мой страх всё питает и питает семечко, которое Творец Страха вырастил у меня в животе. А это ещё одно доказательство того, что его власть надо мной и над этим миром лишь усиливается.

Кто-то где-то в небытии

Сквозь шторы пробивается бледно-серый свет, я стою возле кровати. Моя футболка насквозь промокла от пота после ночи, полной монстров, настоящих и привидевшихся, и моя затуманенная голова ещё не до конца пришла в себя. Я оглядываю свою комнату, пытаясь сориентироваться и не обращать внимание на онемевшие плечи и застилающий глаза кошмар. Так, вот моя комната. С пастельно-голубыми стенами. На моём комоде стоит стеклянная банка, наполненная монетками, выпущенными в тот год, когда я появилась на свет.

Но ничего не помогает: глубокие вдохи и разглядывание знакомых вещей не обнадёживают меня, не успокаивают, и я не могу не думать обо всём, что будет.

Я хочу поговорить с родителями о своих ночных кошмарах и о растущей мощи Творца Страха, чтобы хотя бы ненадолго избавиться от накопившихся переживаний. Но если даже я ещё с трудом верю в происходящее после того, как увидела белые глаза и ощутила на себе прикосновение костлявой руки, то неужели кто-то ещё мне поверит? И в то же время я не хочу никому об этом рассказывать, мне хочется всё обдумать, побыть наедине с собой, чтобы разобраться в том, что происходит. Я хочу побыть одна, но при этом не чувствовать себя одинокой. Хочу где-нибудь уединиться, но не здесь, не в том месте, которое мне знакомо. Я прохаживаюсь по ковру, стараясь не разбудить родителей. Минуты идут одна за другой, тик-так. Мне не хочется ни спать, ни сидеть, ни ходить. Наконец я решаю принять душ и смыть с себя пот, следы ночного ужаса и хватку монстра на коже. Я быстро-быстро направляюсь в ванную. Заглянув в зеркало, я не узнаю себя. Бледная сероватая кожа, впалые щёки, волосы слиплись от пота. Я невольно представляю, как на меня смотрит отражение с высосанной душой, с пустыми глазами, и страх накатывает на меня, как морской прилив, как цунами.

Нет-нет, хватит.

Что, что, что, что же мне делать?

Внезапно я замечаю свет. Жёлтый, тёплый, слабо пробивающийся из-за стекла душевой кабины. Естественный свет, который не смогла бы зажечь ни одна лампочка.

Здесь, в моей ванной, горит солнечный свет. Волоски у меня на руках встают дыбом, и я чувствую, как моё сердце бешено колотится, ожившее и взволнованное, как будто каждая клеточка в теле жаждет этого света. Как будто это самый настоящий дневной свет, стирающий все следы кошмара. Мне кажется или это успокаивающее сияние разливается по моим рукам и лицу? Как бы то ни было, наступает мгновенное, искреннее облегчение. Мои руки, как бабочки-монархи, расправляющие крылья после мороза, тянутся к двери душевой кабины.

Открываю её.

Зажмуриваюсь от яркого света.

Переступаю порог.

Мой дивный сад

Свет рассеивается, и кажется, что весь мир превращается в бескрайнее, бесконечное поле подсолнухов. Оно простирается до самого горизонта. Я задыхаюсь от изумления, мои лёгкие вдыхают нечто большее, чем просто воздух. Я вдыхаю ярко-голубое открытое небо, которое было так нужно моим сосудам.

Если в мире Творца Страха всегда царит ночь, то здесь – вечное утро. Каждая частичка меня чувствует, что Творец Страха и пальцем не сможет меня достать, ни одна из его сил, ничто из его царства не настигнет меня здесь. Здесь он был бы подобен пылинке пепла, подхваченной ветром.

Я делаю один шаг, затем другой, и понимаю, что могла бы идти вечно. Я никогда не устану и не проголодаюсь. Мышцы на спине ноют так, словно я тащила за спиной рюкзак с кирпичами, и здесь и сейчас я наконец-то могу избавиться от своей ноши.

Я не могу надышаться.

Нежно касаюсь жёлтых лепестков подсолнуха, обрамляющих его тёмно-коричневую сердцевину. Кажется, они отвечают мне взаимностью, словно маленькие цветочные принцы, галантно целующие кончики моих пальцев. Моё любимое бабушкино стихотворение не выходит у меня из головы. Особенно эта строчка: «Одна лишь тычинка, один лепесток сильнее любого страха». Ей бы здесь понравилось. Она могла бы посвятить столько стихов этому чудесному месту! Я думаю о цветах на обложке моего блокнота. Наверное, Ван Гог мог бы писать здесь прекрасные картины.

Тропинка среди цветов сворачивает словно по моему желанию. Налево, направо, я могу идти в любую сторону. Высота подсолнухов позволяет мне без труда их нюхать и разглядывать, пока я представляю, что они укрывают меня, а я смотрю на них снизу вверх. Как только я думаю об этом, я сворачиваю на тропинку, где цветы возвышаются надо мной на фут, на два, и я вижу их пушистую зелёную изнанку, словно гриву маленьких львов. Я могла бы навеки закутаться в это цветочное одеяло – в эту безопасность, но я в то же время чувствую, как свет мчит меня вперёд, как будто я могу бежать вечно и никогда не устану.

Я ощущаю под ногами мягкую, тёмную, рыхлую почву, и так здорово идти по ней босиком! Я замечаю на земле несколько рассыпанных семечек подсолнуха и кладу их в карман пижамных штанов.

Похоже, кроме меня здесь никого нет, но мне не дают покоя мысли о том, кто создал это удивительное место. Мне хочется поговорить с хозяином сада, кем бы он ни был.

Впереди – скамейка с затейливыми завитушками из кованого железа, выкрашенная в светлый, яркий мятно-зелёный цвет. Пожалуй, сейчас не мешало бы присесть. Присесть и побыть хотя бы мгновение в этом мире, полном подсолнухов. Нескончаемые поля вокруг меня простираются до самого горизонта. В этой тишине я улавливаю мысль, а вместе с ней и зловещий голос, который, конечно же, принесла с собой в этот сад, внушающий, что я запуталась, что всё это мне только кажется. Но этот голос ещё никогда не был таким жалким, таким приглушённым; он едва различим, а потом и вовсе замолкает. И да, именно от этой тишины мне хочется смеяться. Этот голос, эти мысли – как они ничтожны на фоне этих цветов! До чего же они лживые и крошечные!

Я ещё долго сижу в подсолнуховом саду. Эх, если бы сюда можно было позвать маму и папу! И бабушку тоже, и даже Аруша. Здесь бы им ничего не угрожало. Ни Творец Страха, ни его гадкие проделки. Но при мысли о них я понимаю, что пора возвращаться. Не домой, потому что это чудесное место стало для меня настоящим домом, заменив всё, где я когда-либо была, а к ним, к маме и папе.

Я встаю с зелёной скамейки и иду ещё немного, пока не замечаю маленький домик. Кирпичный, с соломенной крышей и белоснежными ставнями. Вначале, когда я вошла в сад, там не было ни домика, ни двери – я просто оказалась в окружении ярких цветов. Но я понимаю, что дверь домика – это именно то, что поможет мне вернуться обратно в комнату, в свой мир, и я медленно приближаюсь к ней, чувствуя мягкую почву каждым пальцем на ногах. Я ненадолго задерживаю взгляд на двери, прежде чем повернуть ручку. Дверь со скрипом открывается, и я вхожу внутрь.

Возвращение

Я снова оказываюсь в ванной у себя дома. Снова окружённая сероватым светом душевой кабины. Бросаю взгляд на настенные часы – с тех пор как я ушла, не прошло и минуты.

Моя кожа кажется безупречно чистой, волосы блестят, как будто я только что приняла душ. Но плечи уже начинают ныть, будто я снова тащу за спиной эту гору кирпичей. Всё тело ломит, а веки не могут сомкнуться от усталости. Ещё совсем рано. Я добираюсь до кровати и падаю на зелёное стёганое одеяло, то самое, с выцветшими пуговицами по углам, под которым я сплю с пяти лет и которое раньше прогоняло ночные кошмары. Судя по стрелкам будильника на тумбочке, у меня есть ещё около часа, чтобы поспать, что мне сейчас нужно, как никогда раньше.

Что это сейчас было? Откуда в ванной появился сад из подсолнухов?

– Пенни, ты что, спятила?

Я подскакиваю от неожиданности. Оглядываюсь. Никого.

Но ведь я отчётливо слышала голос! На этот раз своими собственными ушами, а не во сне, голос в моей голове, отражающий самые мрачные мысли, которые одолевали меня. Я готова поклясться, что он раздаётся прямо за моей спиной. Но в этом бархатном, монотонном тембре я слышу то, чего раньше не замечала. В голосе слышится недовольство.

Я нашла Сад, и теперь Творец Страха разозлился. Громкость включена на полную мощность.

Я сворачиваюсь калачиком, зарываюсь лицом в прохладную подушку, и семя страха начинает шевелиться у меня в животе.

– Уходи, уходи, уходи, – умоляю я. – Хватит с меня кошмаров. Я очень устала. Пожалуйста, не надо.

Что, если голос говорит правду?

Неужели у меня в ванной в самом деле вырос целый сад подсолнухов? А вдруг у меня галлюцинации? Может быть, всё это просто обман чувств, и люди с пустыми глазами – всего лишь ночные кошмары, которые в итоге раскололи мой мозг, как гнилой орех. Я снова начинаю чувствовать себя такой же беспомощной, как и тогда, когда много лет назад стояла в лесу перед домом Творца Страха, у меня всё так же перехватывает дыхание, как будто я делаю в воздухе мёртвую петлю и мне нечем дышать.

Я прокручиваю в голове, как пытаюсь объяснить кому-нибудь всё, что со мной происходит, и представляю, что мне скажут в ответ. Лёжа в постели, я пытаюсь решить, стоит ли мне об этом рассказать и кому. Маме и папе? Даже если они выслушают меня внимательно и серьёзно, пусть даже они бы и хотели мне поверить, я уже вижу озадаченное выражение на мамином лице, как она протягивает руку, чтобы потрогать мой лоб. Как папа набирает номер телефона и говорит: «Мы отвезём тебя к тому, с кем ты сможешь обо всём поговорить. Он должен помочь». Я понимаю, что разговор с психологом, возможно, помог бы решить мою проблему, но он поверит мне ещё меньше, чем родители. Да и сколько денег придётся отдать за приём?

Но этот сад… Он был таким… таким настоящим! Он казался таким надёжным и безопасным, бескрайним и более осязаемым, чем реальный мир и даже мир Творца Страха.

Теперь я снова здесь, в этом мире, в этом доме, в этой комнате. В своей комнате, совершенно обыкновенной. Возвращаюсь туда, где всё вокруг давит на меня и я чего-то боюсь. В мир, в который из моих снов вышли люди с пустыми глазами, чьи души поймал Творец Страха.

Я слышу насмешку в голосе. Я не знала, что такое возможно, но этот голос, голос Творца Страха, доносящийся из самой чащи леса, смеётся от того, как я ворочаюсь с боку на бок. Ему необязательно проникать ко мне сквозь кошмары.

Но этот сад…

Я переворачиваюсь на другой бок и чувствую под боком какой-то комочек. Я запускаю пальцы в неглубокий карман пижамных штанов. Там что-то есть. Три крупных семечка подсолнуха.

Настоящие.

Настоящие семена, и они по-прежнему у меня в кармане. Я кладу их на ладонь. Облегчение охватывает меня прохладным ветерком. Крепко зажав семена в руке, я погружаюсь в глубокий сон, похожий на Тихий океан, в котором, по крайней мере на этот раз, наконец-то нет кошмаров.

Ошибка

Я сижу за партой, опустив голову, и жду начала урока. Пока я жду, я перелистываю страницы блокнота с записанными строчками и стихами, открываю чистую страницу. У меня в кармане лежат семечки подсолнуха, в лёгких всё ещё ощущается воздух сада, и мне кажется, что у меня созрел план – начать составлять список вещей, которые могли бы прогнать Творца Страха из реального мира. Но пока в моём списке идей нет ровным счётом ничего.

Я испытала огромное облегчение, когда утром обнаружила, что семена всё ещё у меня в кармане. Они не исчезли и не привиделись мне. Возможно, сегодня я осмелюсь поднять глаза на все эти лица. Возможно, каким-то чудом я пойму, что сказать девочке, которая сидит со мной за одной партой на математике и всегда носит разные носки, которые, как ни странно, смотрятся довольно-таки стильно. Сегодня у неё один носок чёрный, а другой – розовый.

Краем уха я улавливаю жужжание в своём рюкзаке. Я расстёгиваю молнию, достаю телефон и прячу его под партой. Быстро заглядываю в уведомления. Мне пришло СМС-сообщение с неизвестного номера:

«Привет, Пенни! Это я, Аруш! Твоя бабушка дала мне твой номер, надеюсь, ты не против. Моя мама прочитала про конкурс, в котором нужно прислать стихотворение и нарисовать картину. Понимаю, мы ещё в шестом классе, но участие в конкурсах будет плюсом при поступлении в колледж, да и рисовать я люблю… Но вот хорошее стихотворение вряд ли смогу сочинить. И да, работу можно выполнить вдвоём, а победители получат приз – 500 долларов. Не составишь мне компанию?»

Я перечитываю сообщение. Да, узнаю Аруша, это в его стиле – болтать без умолку. Он хочет, чтобы я участвовала в конкурсе вместе с ним? И уже сейчас думает о поступлении в колледж? Да, кажется, он говорил, что хочет стать врачом. И почему он решил, что у меня хорошие стихи? А вдруг они бездарные? Он хочет, чтобы я отправила их на конкурс, чтобы их прочитали и оценили незнакомые люди? У меня внутри всё переворачивается, как будто я катаюсь на американских горках без ремня безопасности.

Хватит ли мне смелости?

Могу ли я показать кому-нибудь эту тайную, скрытую от всех часть меня?

Класс наполняется смехом. Громким, стальным и заливистым.

Мистер Райтман.

Войдя в класс, он швыряет портфель на учительский стол. Я не помню, чтобы он хотя бы раз позволил себе чем-то бросаться, не говоря уже о портфеле. Или смеялся.

– Здравствуй, Пенни, могу я попросить тебя убрать телефон? Спасибо!

Я замечаю, что сижу с открытым ртом и держу телефон у всех на виду. Я едва не роняю его на пол, пытаясь спрятать подальше. Мистер Райтман может не на шутку разозлиться. И тогда у меня будут большие неприятности.

Этого я и боялась – нам нельзя доставать телефоны на уроке, а на прошлой неделе мистер Райтман отправил девочку к директору только из-за жвачки. Здесь явно что-то не так. Пытаясь проглотить комок беспокойства, я поворачиваюсь к девочке в разных носках. У меня внутри всё сжимается каждый раз, когда я разговариваю с кем-то незнакомым, и я боюсь, что у меня иссякнут слова или я умудрюсь ляпнуть что-то не то. Неважно, хороши мои стихи или нет, но выразить мысли на бумаге намного проще. И всё-таки мне нужно убедиться, что мне это не кажется, что всё происходит на самом деле, поэтому я наклоняюсь к соседке по парте.

– Тебе… – Я откашливаюсь. – Тебе не кажется, что он ведёт себя как-то странно?

Девочка быстро переводит взгляд на мистера Райтмана, а затем пожимает плечами.

– Ну да, есть немного, – шепчет она. Затем на её лице появляется лёгкая усмешка. – Веселье точно не в его духе.

Не в его духе.

Что ж, по крайней мере, девочка в разных носках тоже заметила, что с ним что-то не так. Как это сделала бабушка в разговоре о Глэдис, пусть даже и не видела пустые глаза. Я чувствую, как яблочное зёрнышко Творца Страха всё глубже прорастает в мои внутренности и кости, и, возможно, именно поэтому я единственная, кто видит плоды его ужасных злодеяний. Я кажусь себе абсолютно беспомощной, как будто у меня на глазах случилась авария. Но даже если бы я знала, как помочь мистеру Райтману, могла бы я заставить Творца Страха не возвращаться снова, и снова, и снова?

Так вот как происходит похищение души! Я представляю, как тёмная рука Творца Страха проникает внутрь мистера Райтмана, управляет им, как марионеткой, перед классом, прежде чем забрать его душу к себе, в тот зловещий, покосившийся дом в чаще леса, который я вижу во снах. Вот что он делает – забирает у людей то, что им принадлежит, оставляя взамен что-то чужое. Я бы предпочла увидеть перед собой настоящего мистера Райтмана, прежнего сварливого ворчуна, а не эту фальшивую подделку.

Мистер Райтман начинает урок с разговора о прямых углах. Широкая, натянутая улыбка не сходит с его лица.

На перемене я направляюсь к выходу из класса и прохожу мимо его стола. На мгновение мне кажется, что в его глазах промелькнуло что-то бледное и холодное.

Ботинки

Пока я иду по дорожке к дому, мама то и дело смотрит на мои ноги.

– У тебя дырка в кроссовке, – замечает она.

Я опускаю взгляд на серый тротуар и разглядываю свои теннисные ботинки. И в самом деле, на левом мизинце образовалась небольшая дырочка. Концы шнурков обтрепались, и один из них вот-вот оторвётся. По правде говоря, я не обратила на это внимания. Моя голова была слишком занята мыслями о другом. А теперь ещё и ботинки добавили переживаний. Вдруг шнурок оторвётся, я споткнусь и шлёпнусь лицом вниз прямо на уроке, у всех на виду?

– На днях сходим с тобой в магазин. По-моему, мне попадалось объявление о распродаже.

Я вспомнила о банке с монетками у себя в комнате.

– Мы можем заплатить моими монетками. А я накоплю ещё больше.

– Ох, солнышко, ты такая заботливая, но нет, нет… я что-нибудь придумаю.

– В этом году необязательно покупать краску для наволочек, – говорю я.

Я смотрю на свои ботинки. Мне бы не хотелось пропустить год, когда мы с мамой расписываем наволочки, но сейчас есть вещи поважнее.

Мама вздыхает. Неужели она сейчас заплачет?

– Думаю, у нас осталась краска с прошлого раза, – отвечает она.

Мы подходим к входной двери, и мама медленно, рассеянно роется в сумочке в поисках ключа. Я пытаюсь придумать что-нибудь, что могло бы её утешить.

– Мне написал мальчик, с которым я познакомилась у бабушки. Он довольно милый.

– Прекрасно! Я немного беспокоилась о том, с кем ты будешь дружить, с тех пор, как близнецы уехали. Может быть, ты поможешь ему со стихами, пока он помогает тебе с математикой?

Это правда, Аруш действительно очень милый, но я по-прежнему не уверена, стоит ли показывать мои стихи незнакомцам и пытаться подружиться с этим мальчишкой. Вдруг он подумает, что я слишком странная?

– Да, – с трудом отвечаю я. – Возможно.

– Надо как-нибудь пригласить его в гости вместе с родителями, – предлагает мама.

Я молчу. Отыскав ключ, мама открывает дверь. Перед этим она снова бросает взгляд на мои ноги.

– Должно же быть что-то… – говорит она и замолкает. – Мы непременно что-нибудь придумаем.

Она говорит это так, словно удерживает тяжёлую стену, и, если опустит руки хотя бы на секунду, всё вокруг рухнет. Она пытается говорить твёрдо, но я вижу тревогу. Я вижу страх. Она поправляет очки и крепко сжимает дверную ручку. Я закрываю глаза. Как же хорошо было в том Саду, где я чувствовала лишь почву под босыми ногами!

Перестановка

Прежде чем снова лечь спать, я понимаю, что что-то пора менять. Внизу мама и папа смотрят телевизор, а я стою в дверях и не свожу взгляда со своей комнаты. Я думаю о холодной, мёртвой хватке, сдавливающей мою лодыжку. Нельзя, чтобы это повторилось. Может быть… может быть, здесь кроется что-то зловещее. В том месте на полу под кроватью, где много лет назад меня схватила невидимая рука и появилось карамельное яблоко.

И вот я решаю, что пришло время для небольшой перестановки. Я отодвигаю комод к противоположной стене. Долго вынимаю книги из книжного шкафа, а затем ставлю его с другой стороны от окна и ещё какое-то время расставляю книги обратно. Я перетаскиваю прикроватную тумбочку из одного конца комнаты в другой, и мама, услышав шум, зовёт меня.

– Что у тебя происходит? – кричит она, заглушая голос ведущего новостей. – Ты что там, крепость строишь?

Может быть, если бы я была постарше, я бы ответила, что в моём возрасте не строят крепости. Но я знаю одно: что на самом деле я совсем не взрослая, потому что крепость мне бы сейчас очень и очень не помешала, и отвечаю:

– Да, что-то вроде того.

Звук телевизора становится тише, и вскоре на лестнице раздаются шаги. Мама торопливо стучит в мою дверь, затем входит в комнату. Она замирает, рассматривая мою новую планировку.

– Прости, что не спросила разрешения, – говорю я.

Мама улыбается.

– Выглядит очень даже неплохо, – говорит она. – Я бы даже могла тебе помочь. Не знала, что ты хочешь что-то переделать.

– Я… Мне как-то внезапно захотелось, – говорю я.

Это довольно близко к истине.

– Что тебе осталось сделать? Тебе нужна моя помощь?

– Думаю, я справлюсь. Осталось только поставить на полку пару книг.

Мама подходит ко мне и убирает прядь волос с моего лица.

– Ну хорошо. Скажи, если тебе что-нибудь понадобится, ладно?

Я киваю. Приятно слышать эти слова, хотя я до сих пор не знаю, как правильно сказать маме, что мне нужно. Я и сама не до конца понимаю. Мама прижимает меня к себе и целует в макушку. От неё пахнет её любимым лавандовым лосьоном.

– Спасибо, мам, – говорю я.

Она спускается вниз, а я возвращаюсь к перестановке. Кладу оставшиеся вещи на прежнее место в шкафу, а книги на полку, и вот наконец там, где раньше стояла моя кровать, остаётся пустое место. Почему-то мне не хочется заходить в этот угол, как будто, если я это сделаю, меня засосёт в пол. Но нельзя, чтобы это место пустовало. Нужно его чем-нибудь прикрыть.

Жаль, что я не могу украсить его подсолнухами.

Всего на секунду я крепко зажмуриваю глаза, пытаясь ощутить этот жёлтый свет и тепло на своей коже, эту тёмную землю под ногами, но когда я снова открываю глаза и заглядываю в соседние комнаты, ни из душевой кабины, ни из-за двери моей спальни, ни из шкафа – ниоткуда не исходит это свечение.

Тогда я выхожу в коридор. В нише между моей комнатой и ванной я замечаю журнальный столик, на котором раньше стояли часы, пока не сломались. Я беру столик, приношу его в свою комнату и ставлю в пустой угол. Затем нахожу бабушкину книгу стихов, тот экземпляр «Подлеска», который она подписала для меня, и бережно кладу на стол, а рядом ставлю свою банку с монетками и семена, которые принесла из сада.

Это самое надёжное, что у меня есть. Самая прочная защита и крепость, какие я могу создать.

Вот теперь посмотрим, что скажет Творец Страха.

Важные вопросы

В следующий раз, когда я вхожу в вестибюль «Олимпа» и направляюсь по коридору к бабушкиной спальне, я разрываюсь между двумя желаниями: идти не торопясь, с широко распахнутыми глазами, высматривая Глэдис или кого-то ещё, кто сейчас может стать одной из жертв с отнятой душой и пустыми глазами, и, с другой стороны, помчаться в бабушкину комнату, закрыв лицо руками, как шорами для лошадей, чтобы ничего вокруг не видеть. В конце концов я замедляю шаг, но не замечаю ничего необычного. Может быть, у Глэдис сегодня выходной.

Я снова мечтаю о какой-нибудь волшебной пилюле, которая могла бы вылечить души от пустоты. Но я знаю, что это вряд ли остановит Творца Страха. Он бы всё равно возвращался, и возвращался, и возвращался. К тому же я знаю, что видела. Не думаю, что найдётся способ вылечить эти пустые глаза, не прибегая к тропинке между деревьями, не углубляясь в лесную чащу, без стука в дверь дома, где живёт Творец Страха.

Ничего нельзя исправить, пока кто-нибудь (может быть, я?) не сразится с ним один на один.

Даже когда я спокойна, я всё равно иногда чувствую, как яблочное зёрнышко слегка теребит мои внутренности, словно пытается выбраться наружу и вернуться к своему создателю в его ненасытный дом. Но я всего лишь одиннадцатилетняя девочка, а он – Творец Страха. Как будто Красная Шапочка встретилась лицом к лицу с Большим Злым Волком, и тот её проглотил.

Но только на этот раз рядом нет доброго дровосека, который придёт на помощь.

Всё это время мне встречались лишь незнакомцы с пустыми глазами, но с каждым днём я понимаю, что Творец Страха всё ближе. Я чувствую, как семя страха прорастает во мне, как будто мои переживания и ночные кошмары – это удобрение для него, и оно растёт, как опухоль. И чем больше растёт семя страха, тем труднее остановить рост его корней, и дом Творца Страха тоже становится всё больше и больше.