Болезни империи. Как пытки рабов и зверства во время войн изменили медицину бесплатное чтение

Respectus. Путешествие к современной медицине

MALADIES OF EMPIRE: How Colonialism, Slavery, and War Transformed Medicine

Jim Downs

Copyright © 2021 by the President and Fellows of Harvard College

Published by arrangement with Harvard University Press via Igor Korzhenevskiy of Alexander Korzhenevski Agency.

Во внутреннем оформлении использованы иллюстрации: Christos Georghiou, Istry Istry / Shutterstock / FOTODOM Используется по лицензии от Shutterstock / FOTODOM

В оформлении обложки использована иллюстрация: Christos Georghiou, Istry Istry, Morphart Creation / Shutterstock / FOTODOM Используется по лицензии от Shutterstock / FOTODOM

Во внутреннем оформлении использованы иллюстрации: Christos Georghiou, Istry Istry, Morphart Creation, lynea, alyaBigJoy / Shutterstock / FOTODOM

Используется по лицензии от Shutterstock / FOTODOM

Перевод с английского Е. В. Зудовой

© Зудова Е.В., перевод на русский язык, 2024

© Давлетбаева В.В., художественное оформление, 2024

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

Введение

Вот уже больше суток корабль удалялся от западного побережья Африки. Мужчина слышал лишь разговоры на незнакомых ему языках, шум бьющихся о корпус судна волн, жалобные крики из‑под палубы и биение ветра в парусах, устремленных в сторону Америки. Над собой он видел только небо…

Он вступил в перепалку с хозяином, на которого работал у себя на родине. И тот в отместку обвинил его в колдовстве. А потом продал его вместе с семьей в рабство американцу. Так что из Ганы их теперь везли в Новый Свет. Но мужчина отказывался мириться со своей судьбой. И поэтому, когда члены экипажа пришли кормить порабощенных африканцев липкой пастой из бобов, риса, масла и перца, он никак не отреагировал на черпак, который завис у него над головой. Один из членов экипажа отметил, что он отказался от питания. Непонятно как, но мужчине удалось раздобыть нож. И в своем отчаянном акте сопротивления он перерезал себе горло, предпочтя смерть рабству в Америке [1].

Экипаж обнаружил его окровавленное, но еще теплое тело и сообщил о случившемся бортовому хирургу, Томасу Троттеру. Тот зашил рану и наложил на горло повязку. В ту же ночь мужчина сорвал бинты. Он начал дергать за нити, скрепляющие швы, и вытащил их все. Потом впился ногтями себе в кожу на другой стороне шеи и стал яростно рвать свою плоть, пока из свежей раны не хлынула кровь.

Когда его нашли на следующее утро, он снова был жив. Мужчину силком подняли на палубу. Чудом не потерявший способности говорить, он заявил, что никогда не пойдет с «белыми». Потом его речь стала бессвязной, и он устремил полный надежды взгляд в небо. Ему снова связали руки и попытались силой засунуть еду в глотку, но накормить его так и не удалось. Спустя восемь или десять дней он умер. Его имя неизвестно. Не сохранилось и других подробностей жизни этого человека. Мы не знаем, стали ли члены его семьи, которые также были на борту этого корабля, свидетелями его самоистязаний.

Эту историю поведал миру ранее упомянутый бортовой хирург Томас Троттер во время дачи показаний Парламенту по делу о работорговле в 1790‑х годах. А несколько десятилетий спустя, в 1839 году, лондонский врач по имени Роберт Дандас Томсон пересказал ее в своей статье в журнале «Ланцет» – ведущем британском журнале, посвященном медицине. Томсон привел этот случай в качестве одного из примеров, чтобы показать, как долго человеческий организм может обходиться без пищи. Это состояние он назвал инедией. В русскоязычных источниках закрепился термин «солнцеедство». Ученого интересовали не зверства, хотя он и признавал их наличие. Его интересовала не жестокость работорговли, хотя он и рассказал о ней в подробностях. Больше всего Томсона волновал тот факт, что порабощенный африканец прожил без еды больше недели.

Томсон приводит и другие примеры из работорговли. Так, он пишет об африканском рабе, который плотно сжимал зубы, когда команда корабля пыталась накормить его силой, разжимая ему челюсти с помощью специального металлического приспособления. Мужчина умер через девять дней после того, как начал отказываться от пищи. Томпсон также упоминает историю плененной африканки, которую за отказ от еды наказывали поркой. Женщина умерла примерно через неделю. Томпсон приходит к заключению, что коренные жители Африки могут прожить без еды только до десяти дней, если их держать в переполненном и невентилируемом пространстве. При этом собранные ученым примеры из Европы показали, что в более благоприятных условиях жизнь можно сохранять и дольше. Объекты его исследования были самыми разными: от штукатура из Лондона, группы шахтеров и беременной француженки до умственно неполноценного шотландца, который прожил семьдесят один день на воде и небольших порциях пива.

Широко известно, что врачи делают выводы, основываясь на историях своих пациентов. Однако мало кто в те времена решался признать, что этими примерами их часто обеспечивала торговля людьми. Томсон открыто использует случаи из международной работорговли, чтобы проиллюстрировать, как дефицитное питание и плохие условия содержания приводили к болезням. Работорговцы помещали огромные группы людей в тесные помещения, вследствие чего возникали различные заболевания, а врачи получали невероятно ценные сведения. Рабы оказывались в экстремальных условиях и часто отказывались от еды, таким образом неосознанно внося вклад в идеи Томсона о «солнцеедстве».

Статья Томсона была опубликована в тот момент, когда в медицинском знании происходила настоящая революция [2]. Суть ее заключалась в том, что ранее все серьезные медицинские исследования связывались с крупными городами – Лондоном, Парижем, Нью-Йорком [3]. Книга «Болезни империи» смещает фокус внимания с европейских столиц на эпидемические кризисы, потрясавшие весь мир. И приводит доводы в пользу того, что развитие эпидемиологии – медицинской науки о закономерностях возникновения и массового распространения определенных болезней и методах борьбы с ними – стало возможным еще и благодаря международной работорговле, колониализму, войнам и миграции больших групп населения, следовавших вслед за всеми этими явлениями. И хотя сам термин «эпидемиология» стал официальным только в 1850 году, когда было учреждено лондонское Эпидемиологическое общество, теории этой науки начали появляться гораздо раньше [4].

 Как показывает эта книга, в военных госпиталях и лагерях, на невольничьих судах, а также в крупномасштабных миграционных потоках часто возникали условия, которые давали врачам огромные объемы ценной информации и наглядное представление о том, как именно происходит распространение болезней.

Занимаясь лечением новых групп населения, возникавших в ходе всех этих процессов, военные и колониальные медики разрабатывали различные теории не только о причинах и механизмах распространения заболеваний, но и о способах их предотвращения. То есть, пока западные правительства думали о получении власти, основываясь на новом понимании биологии, в мире активно разворачивались процессы систематизации и анализа медицинских данных [5]. Такие ситуации все чаще возникали по всему миру в период между 1756 и 1866 годами, в конце концов вызвав резкий подъем медицинской науки и внеся вклад в зарождение эпидемиологии.

Повествование книги начинается с событий 1756 года, когда в переполненной тюремной камере в Индии погибли британские солдаты. Именно эта история послужила развитию идеи о необходимости доступа к свежему воздуху. А заканчивается книга описанием попыток, предпринятых разными мировыми державами, чтобы предотвратить пандемию холеры в 1865–1866 годах.

В ответ на медицинскую катастрофу, затронувшую африканских рабов и другие угнетенные группы населения, врачи разработали ряд правил, призванных предотвратить будущие эпидемии. Они наблюдали за случаями распространения заболеваний, документировали их и давали им названия. Они считали, сколько людей заразилось и сколько умерло. Оценивали санитарно‑гигиенические условия и выдвигали предположения о причинах эпидемии. А затем писали письма и отчеты, которые впоследствии превращались в аргументированные доводы и теории, публиковавшиеся в медицинских журналах и монографиях. В книге описано создание методов, которые оказали непосредственное влияние на эпидемиологию [6].

Необходимо отметить, что в развитии выше обозначенной науки центральную и часто недооцененную роль сыграла военная и колониальная бюрократия [7]. Британские медики, работавшие за границей – от Ямайки до Сьерра-Леоне, от Константинополя до Мыса Доброй Надежды, – были среди тех, кто вступил в Эпидемиологическое общество Лондона. Возвращаясь в британскую столицу на общие собрания, члены этой организации зачитывали свои отчеты о вспышках холеры, желтой лихорадки и других инфекционных болезнях по всему миру [8]. Как в свое время утверждал географ Дэвид Ливингстон, география научного знания определяет методы проведения исследований и их содержание. Видимо, поэтому определенная часть истории эпидемиологии ранее оказалась упущенной исследователями из виду. А после проявилась – в результате изучения людей (по большей части представителей расовых меньшинств) из Африки, стран Карибского бассейна, Индии и Ближнего Востока, ставших жертвами войн, рабства и империализма [9].

На уровне разных стран давно не утихали дискуссии о том, как именно распространяются различные болезни. В период с 1756 по 1866 год понимание этих механизмов стало доступным не только в привычных центрах медицинских исследований, но и на непосредственных местах развития глобальных событий. Становление империй, войны и рабство породили бюрократические аппараты, которые собирали отчеты о различных болезнях, благодаря чему этот процесс стал более видимым [10]. К примеру, медики и колонизаторы Британской Империи неизменно фиксировали возникновение и распространение инфекционных болезней, анализируя их причины и публикуя результаты своих исследований. Точно так же поступали медики и военные Конфедерации южных штатов и Союза северных штатов во время Гражданской войны в США. В середине и конце девятнадцатого века по такому же сценарию работала и Международная санитарная комиссия.

Благодаря отчетам врачей о вспышках инфекционных заболеваний медицинское сообщество получило представление о том, как разные болезни развиваются в том или ином регионе. Военные медики, в частности, установили географические координаты, позволившие локализовать заболевания. Более глобальный обзор дал возможность разработать основу для медицинского контроля за населением – ключевого в современной эпидемиологии метода борьбы с распространением инфекций [11].

Глобализация колониальной системы, особенно в Британской Вест-Индии середины девятнадцатого века, привела к тому, что у военных врачей появился более унифицированный и официальный метод составления отчетов. Войны в Крыму и США еще больше закрепили эту практику.

 Врачи неизменно докладывали о распространении тех или иных болезней на поле боя, в то время как их руководители сопоставляли все эти документы, интерпретировали результаты и составляли общее представление о ситуации в регионе.

К 1860‑м годам эпидемиологи уже стали отдельной группой специалистов и в 1865–1866 годах могли оттачивать свои навыки и методы изучения пандемии холеры.

В этой книге также выдвигается идея о том, что распространение рабства, империализм и войны оказали существенное влияние на развитие медицины, предоставив возможность наблюдать сразу за большими группами людей. До настоящего момента все эти аспекты не связывались воедино. Но книга «Болезни империи» сводит их вместе, чтобы объяснить, как эти явления изменили в медицинских кругах понимание механизмов распространения заболеваний. Необходимость изучать эти механизмы значительно возросла в связи с сочетанием всех этих социальных трансформаций. В результате совместной работы врачи по всему миру наконец смогли отшлифовать теории о передаче инфекций, которые долгое время оставались предметом полемики. И хотя некоторые из появившихся в то время теорий впоследствии оказались ошибочными, их основные положения внесли огромный вклад в развитие таких методов, как сбор данных, медицинский контроль и топография, которые и по сей день остаются столпами эпидемиологической науки.

Я начал работать над этой книгой в 2011 году в рамках продолжения исследований, посвященных пандемии холеры 1865–1866 годов, о которой я рассказывал в своей первой книге «Больные свободой: болезни и страдания афроамериканцев во время Гражданской войны в США и Реконструкции Юга» (Sick from Freedom: African American Illness and Suffering during the Civil War and Reconstruction). Мне стало интересно, как медицинское сообщество реагировало на пандемию холеры, – и мои исследования привели меня в Национальный архив в Лондоне. С тех пор в поисках ответов на свои вопросы я побывал во многих архивах по всему миру. Особенно полезными оказались подробные документы, хранящиеся в Америке и Британии. Однако я узнал множество важных деталей из посещений и других мест. Пусть даже мне не всегда удавалось найти необходимые исторические свидетельства. Например, на Мальте я побывал в карантинном учреждении, которое сохранилось по сей день, благодаря чему получил ни с чем не сравнимый опыт и лично узнал о том, как была устроена знаменитая карантинная больница «Лазаретто» на острове Маноэль. Каждая разгадка влекла за собой все новые вопросы и часто уводила меня все дальше в прошлое. Решение сделать главными героями моей книги рабов, подданных империй и призванных на военную службу солдат было принято после изучения источников, которые я обнаружил во время своих исследований.

В попытке правильной подачи историй жизни всех этих людей я избрал своим принципиальным методом черную феминистскую критику, которая смещает фокус внимания на угнетенных. Этот метод обеспечивает отличные стратегии по реконструированию прошлого путем восстановления утраченной субъектности в архивных документах [12]. Благодаря этому мне удалось восстановить имена некоторых людей из того огромного множества, что повлияли на стремительное развитие эпидемиологии. Например, этот метод очень помог мне в моем анализе исследований вспышки желтой лихорадки на островах Кабо-Верде в 1840‑х годах, проведенных Джеймсом Макуильямом (глава 3). Его отчет меня просто поразил, поскольку в нем содержались показания из первых уст – по большей части рабов и жителей колонизированных территорий. Детально описывались симптомы, характер распространения болезни, инкубационный период и количество летальных исходов. Но даже этот богатый на уникальные сведения документ требовал от меня критического подхода и применения идей черного феминизма[1], чтобы я не поддавался внутренней логике этого труда Макуильяма, в котором колониальные врачи и политические фигуры Британской империи представали главными действующими лицами. Опираясь на труд Хейзел Карби и Сайдии Хартман, я перевернул эту историю с ног на голову и сделал основной упор на угнетенную часть населения. Интервью Макуильяма с этими людьми и использование правильных методов помогли мне понять ценность задокументированных бесед с пациентами. Именно они позволяли отследить распространение эпидемии.

 Итак, колониализм, рабство и войны обеспечили нас огромным количеством сведений о передаче инфекционных заболеваний, внеся свой вклад в развитие эпидемиологии. Но, к сожалению, многие реальные примеры, сложные ситуации, места и люди, которые способствовали продвижению этой области науки, оказались забыты.

Книга «Болезни империи» – это попытка воссоздать реальную историю прошлого. И, прежде всего, перенести внимание с теоретиков, врачей и других специалистов на людей, чьи страдания, проблемы со здоровьем и даже смерти внесли вклад в развитие медицинского знания. Имена и голоса многих из них были утрачены, а порой намеренно вычеркнуты из архивов. Цель этой книги – рассказать о тех обстоятельствах, которые привели к их исчезновению, и вернуть им заслуженное место в истории.

1. Большие скопления людей. Невольничьи суда, тюрьмы и свежий воздух

В июне 1756 года 146 раненых и изможденных британских солдат были заключены в знойную тюремную камеру в Калькутте (Колкате). В камере было не больше шести кубических метров и всего два зарешеченных окна. Пленники ужасно страдали от жажды. Им было трудно дышать, и они ловили ртом воздух. Они снимали с себя всю одежду и обмахивались шляпами [1].

Так начинает свой отчет о трагедии, случившейся в месте, которое впоследствии получило название Калькуттской черной дыры, британский врач Роберт Джон Торнтон. Отчет Торнтона был основан на показаниях одного из пленных, Джона Софонии Холуэлла. Холуэлл был командиром гарнизона в британской крепости Форт-Уильям. Когда крепость захватил бенгальский наваб, командира со всеми его людьми бросили в тюремную камеру. Торнтон в своем повествовании фокусируется только на причинах того, почему условия в той маленькой камере привели к огромному количеству смертей.

Вскоре после заключения англичан под стражу одного из охранников удалось убедить принести воды для измученных жаждой пленников. Мужчины просовывали свои шляпы между прутьев решетки, а охранник наполнял их водой, однако большая часть воды успевала вылиться, когда он передавал шляпы обратно в зарешеченные окна. Многим из пленников доставалось всего по капле. Они начинали кричать: «Воды, воды!» Мужчины посильнее отпихивали слабых и даже убивали. Некоторые погибли в давке.

В разгар этого хаоса Холуэлл попросил у товарищей разрешения оставить его в покое, чтобы он мог тихо умереть. Жажда стала нестерпимой, и ему было сложно дышать. Ему удалось подползти к окну, но он тут же рухнул на землю. Кто‑то заметил, что он еще жив, и ему передали немного драгоценной воды. Однако он быстро понял, что вода не помогала утолить жажду, и решил больше ничего не пить. Торнтон пишет, что, после того, как он оказался ближе к окну, его состояние начало медленно улучшаться: «Свежий воздух вернул его к жизни». Когда англичан наконец освободили, в живых, по заявлениям Холуэлла, осталось только 23 из 146 пленных. Остальные задохнулись.

До середины восемнадцатого века западные врачи, конечно, знали, что воздух необходим для человеческого существования. Вот только они не понимали, как на доступ к воздуху влияют большие скопления людей [3]. Первые исследования в этом направлении произвели в числе прочих Роберт Бойль, известный как родоначальник современной химии, и Стивен Хейлз, английский ученый и священник, который разработал устройство под названием «пневматический желоб» – для сбора газов, вырабатываемых растениями. Это устройство позволило таким ученым восемнадцатого столетия, как Джозеф Пристли и Антуан Лавуазье, собирать и идентифицировать разные компоненты воздуха, включая кислород.

Пока люди науки изучали состав воздуха в лабораториях, медики начали анализировать различные заболевания с точки зрения изменения качества воздуха.

Так, например, сэр Джон Прингл, врач британской армии, привлек внимание к проблеме «плохого воздуха» в своей книге, опубликованной в 1752 году и посвященной заболеваниям, с которыми часто сталкиваются военные. Прингл предположил, что многие заболевания вызывает испорченный воздух, исходящий от болот, экскрементов, гнилой соломы и больных людей в больницах. Прингл также призывал использовать механические вентиляторы, разработанные Хейлзом, чтобы наполнять тесные помещения свежим воздухом [4].

История британских военнопленных в индийской тюрьме впервые была опубликована в 1799 году в книге Торнтона «Философия медицины» [5].

В качестве доказательства в пользу того, что свежий воздух так необходим на борту корабля, Торнтон привел наблюдения доктора Томаса Троттера, находившегося на борту невольничьего судна «Брукс» в 1783–1784 годах. Шотландец Троттер был судовым врачом и служил в британском флоте во время Войны за независимость США. После окончания войны он, как и многие военные хирурги, был перераспределен на невольничье судно [6]. Будучи хирургом на борту «Брукса», Троттер не только занимался лечением членов экипажа, но и исследовал причины различных заболеваний, вспышки которых случались на борту корабля.

Условия содержания африканских рабов привели врача в ужас. И в 1790 году Троттер выступил перед Палатой общин с обличительными показаниями в отношении международной работорговли. Он сообщил о нехватке воздуха в трюме «Брукса» и подтвердил, что ему самому там всегда было трудно дышать. «Мне часто доводилось видеть, как рабы переводят дыхание, отчаянно и с большим трудом цепляясь за жизнь. Такое можно наблюдать у умирающих животных, которых в рамках эксперимента поместили в место с непригодным для дыхания воздухом или в опустошенный воздухосборник», – заявил он. Он описал, как рабы кричат на своем языке: «Мы задыхаемся» [37]. Его показания одновременно оказали поддержку аболиционистскому движению и помогли продвинуть идеи о необходимости свежего воздуха [38].

История об обращенных в рабство африканцах, которых перевозили в трюме «Брукса» как груз, и иллюстрации к ней создали один из самых фундаментальных образов эпохи рабства в странах бассейна Атлантического океана [7].

И хотя план этого невольничьего корабля продолжает появляться в приложениях книг о рабстве и его отмене, демонстрируя всю жестокость работорговли, мало кто помнит, что наблюдения Троттера помогли подкрепить первые научные соображения о необходимости кислорода для выживания [8]. Открытия Троттера были результатом соединения его наблюдений за устройством корабля, вспышкой цинги на его борту и расцветом пневматической химии, сейчас уже ушедшей в историю.

В июне 1783 года «Брукс» прибыл на Золотой Берег в Западной Африке. Его команда закупила «более сотни первоклассных рабов – молодых, крепких и здоровых». Члены экипажа заковали невольников попарно в кандалы, обвязав их руки и ноги цепями. «Покупку» силой загнали на борт, а затем – в трюм корабля, где не было ни окон, ни вентиляторов, а воздух уже был затхлым. Корабль простоял на побережье месяц, поскольку требовалось закупить еще больше рабов. После этого ему предстояло отправиться на Карибы и в южные штаты, где африканцев должны были продать [9].

Не успел корабль отправиться в плавание по Атлантическому океану, как экипаж вдруг заметил, что африканцы «слишком сильно нагуливают жир». Чтобы придать им сил для предстоящего путешествия, их кормили бобами, рисом и кукурузой, сваренными с пальмовым маслом, африканским перцем и солью, перетертыми в пасту.

У африканцев был некоторый доступ к воде. Но они проводили в трюме корабля по шестнадцать часов в день, а физические упражнения были под запретом. «Их привычка танцевать на палубе под звуки барабана, – писал Троттер, – могла быть реализована только поздно ночью» [10].

Троттер предположил, что в таких условиях африканцы недолго смогут сохранять свое здоровье.

Их заключили в комнатки высотой от ста пятидесяти до ста восьмидесяти сантиметров, в которые «едва попадал воздух через решетки на потолке». Температура достигала 35 градусов по Цельсию.

Некоторых «укладывали попарно…», и они лежали, «крепко сжимая друг друга в объятиях» вдоль «бортов судна, на высоте почти в метр от пола, а длины их коек не хватало, чтобы разместиться на них целиком».

Когда Троттер спустился в подпалубные помещения, он отметил, что там сложно передвигаться, ни на кого не наступая. Также хирургу было трудно дышать. Не было принято никаких мер предосторожности, чтобы сохранить здоровье рабов [11].

В какой‑то момент один африканец, которого Троттер называет тучным, пожаловался на одеревенение в правой руке. На следующий день была поражена вся верхняя часть его предплечья, и он почувствовал некоторое уплотнение в локтевом суставе. В конце концов были поражены его плечо, шея и нижняя челюсть. Как только поражение дошло до шеи несчастного, он стал бредить. Язык у него был «зажат между зубов», а потом и вовсе торчал из его открытого рта на протяжении трех дней. После чего африканец умер [12].

Троттер пытался его лечить. Он поместил мужчину в теплую ванну и силой разжал ему челюсть, чтобы дать лекарство, но толку от этого не было. Когда Троттер изучил его ротовую полость, то обнаружил, что десны раба были рыхлыми и кровоточили, задние зубы шатались, а дыхание было «ужасно скверным» [13]. Заметив эти симптомы, врач был убежден, что мужчина страдает от цинги.

Корабль продолжал свой путь через Атлантический океан. Похожие симптомы проявились и у других его «пассажиров». Троттер также заметил, что некоторые из них были «самыми толстыми рабами» на борту корабля, и предположил, что лишний вес повышает предрасположенность к цинге [14].

И хотя неизвестно, каким образом Троттер общался с порабощенными африканцами, они явно помогли ему сформировать представление об этой болезни [15]. Он научился определять первые признаки инфекции: синяки на руках, неподвижность локтевого сустава, сжатие челюстей и усиление боли по мере того, как болезнь прогрессирует. Врач заметил, что цинга ослабляет конечности и вызывает сильное желание спать, которое впоследствии усугубляется до комы и бреда [16]. Анализ цинги, произведенный Троттером, в первую очередь опирался на его наблюдения за африканцами. Благодаря им он узнал о некоторых важных деталях, незаметных у британских моряков. Африканские рабы не были пассивными объектами его исследований. Они сами объясняли ему – при помощи переводчика или посредством невербальной коммуникации, – какие изменения цинга порождала в их телах.

К апрелю 1784 года, через три месяца после того, как корабль покинул побережье Африки, умерло семь или восемь человек. Троттер отмечал, что число пораженных цингой африканцев продолжало расти: «Одних находили мертвыми уже утром, а кто‑то падал замертво, не успев подняться на палубу. Другие же испускали дух прямо во время еды». К тому времени, когда «Брукс» подошел к Карибам, произошло еще сорок смертей. Из приблизительно шестисот рабов, которые прибыли на Карибы, около трехсот из них получили от Троттера диагноз той или иной степени цинги [17].

Троттер также обратил внимание, что африканцы, как и другие тучные пациенты, которых он когда‑либо лечил, проявляли сильное влечение к кислой еде. Во время этого плавания он решил поэкспериментировать, надеясь доказать эффективность их предпочтений.

«Мне доводилось неоднократно наблюдать, как тучные рабы выбрасывают спелую гуаву, но с пылом поглощают зеленые несозревшие плоды. Так что я решил проверить, не возникнет ли каких‑то изменений в их состоянии, связанных с употреблением этих фруктов». Он разделил девять африканцев с симптомами цинги на группы по трое. Первой группе он вручил лаймы, второй – зеленую гуаву, а третьей – спелую гуаву. Спустя неделю состояние тех рабов, которые ели спелую гуаву, не улучшилось, в то время как остальные почти полностью выздоровели [18].

Когда корабль подошел к Антигуа и остановился в порту Сент-Джонса, Троттер смог раздобыть для заболевших цингой свежих овощей и фруктов. Он утверждал, что лучший способ получить всю пользу лимонной кислоты – высасывать сок прямо из апельсинов, лимонов и грейпфрутов [19]. С рабов также сняли кандалы, поскольку в африканцах больше не видели угрозу для экипажа [20].

Как только невольники начали есть цитрусовые, симптомы быстро начали спадать. Состояние рабов улучшилось. К тому времени, как корабль достиг Ямайки, по словам Троттера, у рабов едва ли остались признаки цинги: теперь их гораздо лучше кормили, и они были снова готовы для продажи. Троттер был убежден, что если бы рабам не дали фрукты во время стоянки в Антигуа, по крайней мере половина из них погибла бы в течение десяти дней [21]. Троттер выполнил свою миссию судового врача: он не дал эпидемии цинги поставить под удар прибыль, которую инвесторы рассчитывали получить с продажи африканских рабов на плантации стран акватории Атлантики [22].

Хотя Троттера наняли на борт «Брукса», чтобы он следил за здоровьем порабощенных африканцев и за их пригодностью к продаже, хирург воспользовался этой возможностью, чтобы разработать новые теории относительно цинги. По возвращении в Эдинбург он поделился своими наблюдениями с одним из своих профессоров, Уильямом Калленом, который читал лекции о цинге в местном университете. Во введении к своей книге Троттер писал: «В то время очень бурно обсуждали цингу – болезнь, которую в последнее время мне неоднократно доводилось лечить. Я решил, что в моем распоряжении имеется большое количество весьма ценной информации, которой хватит, чтобы наконец разрешить все споры» [23]. Его наблюдения за распространением цинги на борту невольничьего корабля и в самом деле обеспечили информацией, которую нельзя было получить с военных кораблей. И все это благодаря ужасным условиям, в которых содержали обращенных в рабство африканцев. Как уже упоминалось выше, рабов держали в непроветриваемых трюмах и плохо кормили, а еще им не разрешали много двигаться. Троттер пришел к заключению, что такие условия содержания сыграли немалую роль в сильной вспышке цинги.

В 1786 году, когда Троттер вернулся из плавания, в Лондоне были опубликованы его «Наблюдения за больными цингой». В 1792 году вышло дополненное и переработанное издание. Помимо этого, книга была также опубликована в Филадельфии и даже переведена на немецкий язык. В этом труде Троттер изложил существующие точки зрения на причины возникновения цинги и высказал свои собственные теории. Несколькими десятилетиями ранее, в 1740‑х годах, врач Королевского флота по имени Джеймс Линд уже демонстрировал, что употребление в пищу лимонов и апельсинов могло исцелить цингу. Многие считали, что Линд нашел лекарство от этой болезни. Но, как пояснил Троттер, проблема еще не была решена. Существовало слишком много полярных точек зрения о причинах цинги и способах ее лечения. Троттер не только подкрепил теорию Линда своими наблюдениями за порабощенными африканцами, но и оспорил альтернативные теории. А также указал на факторы, которые повышали восприимчивость к этой болезни.

Троттер опроверг убеждение, что цингу можно исцелить с помощью мяса, алкоголя и опиума. И рассмотрел ряд других заблуждений, включая теории, согласно которым цинга была заболеванием крови. Более того – заразным. Он не стал списывать широкое распространение болезни среди африканцев на расовые различия. Он полагал, что цинга возникала в результате плохого питания, а не расовой принадлежности. У «белых» членов экипажа корабля был доступ к свежим фруктам, в то время как у плененных африканцев его не было. Единственная его отсылка на расовые различия была в наблюдении, что отличительные багровые пятна на коже были незаметны у чернокожих [24].

Троттер опытным путем подтвердил теории Линда о целительной силе цитрусовых плодов, но заявил, что предложенный Линдом метод приготовления сока был малоэффективен. Лучше всего было позволить пациентам высасывать сок непосредственно из плодов. Свежий сок также можно было сохранить, соблюдая определенную методику приготовления [25].

Троттер назвал ряд факторов, вследствие которых африканцы были особенно уязвимы для цинги. Среди них – плохое питание и недостаток физической активности. Помимо этого, «предрасположенность к цинге, судя по всему, может повышаться вследствие тяжелых условий содержания в трюме корабля» [26]. Задолго до введения антропологами термина «структурное насилие», который описывал, как бедность и другие формы притеснения способствуют распространению и усугублению серьезности заболеваний, Троттер осознал, что физические и моральные мучения от порабощения служат причинами для повышения предрасположенности к болезням [27]. Он сосредоточился на работорговле как явлении, вместо того, чтобы фокусироваться на индивидуальных особенностях или расовой принадлежности человека. Бесчеловечная жестокость, с которой приходилось сталкиваться рабам во время плавания из Африки в страны Карибского бассейна, ошеломляла. «Было бы несправедливо полагать, будто африканец не чувствует боли расставания, навеки прощаясь со своей родиной, со своей свободой и друзьями», – объяснял он.

У ряда женщин во время этого кошмарного плавания случались «жестокие истерические припадки». По ночам из трюма слышались «чудовищные стоны».

Некоторые африканцы совершали самоубийство, предпочитая спрыгнуть с корабля в море вместо того, чтобы быть проданными в рабство [28]. Троттер ратовал за то, чтобы в будущем на борт кораблей сажали меньше африканцев, обеспечивая их качественными фруктами, цитрусами и свободным доступом к воде. Он также призывал ввести режим зарядки и даже предлагал «поощрять танцы, которые, помимо необходимой физической нагрузки, могут обеспечить некоторое развлечение, отвлекают от неугодных мыслей и приводят африканцев в более веселое расположение духа». Тем не менее, предупредил он, внедрять такие предложения нужно аккуратно, не «прибегая к помощи плети‑девятихвостки» [29].

Внимание Троттера к ужасным условиям, в которых содержались на невольничьих судах африканцы, безусловно, стало толчком для развития его идей. Однако на него также повлияло развитие в восемнадцатом веке пневматической химии, которая вдохновила многих представителей медицинского сообщества на изучение влияния тесных пространств на качество воздуха [30]. Троттер предложил использовать для транспортировки рабов корабли большего размера, чтобы обеспечить нормальную циркуляцию воздуха. И подчеркнул, что зерно в корабельных кладовых также нужно проветривать как можно чаще [31].

Его исследования цинги с одной стороны опирались на положения пневматической химии, а с другой – способствовали дальнейшему их развитию. «Новейшая область химии, – писал он, – открыла нам сокровищницу знаний». Троттер предположил, что фрукты с высокой кислотностью помогали при лечении цинги в связи с содержанием в них «витального воздуха» или «оксигена». Он также заметил, что «несвежая атмосфера в трюмах», полная «грязного воздуха» и «гнусных испарений», провоцировала развитие болезни [32].

Кроме того, Троттер изучал состояние здоровья не конкретного индивидуума, а целой группы населения, заложив тем самым основы общественного здравоохранения и внеся вклад в развитие эпидемиологического подхода к изучению заболеваний. А сам феномен заболевания рабов на невольничьих кораблях стал свидетельством того, как на возникновение болезней могут влиять антропогенная среда и принимаемые человеком решения.

В конце своего трактата по цинге Троттер привел рекомендации по питанию, физической нагрузке и уборке помещений, в которых на кораблях держали порабощенных людей. Он резюмировал: «Для всех этих рекомендаций нужно добавить, что внедрять их в жизнь необходимо максимально мягко и часто – с величайшим тактом. Хотя строгое обращение уже вытесняется, и мало кто считает, что своими действиями попирает права человека и его брата!» [39]. Впоследствии эти рекомендации станут общепринятыми в эпидемиологической практике.

Показания Троттера стали появляться в трудах о важности кислорода. В «Медицинских записках» от 1796 года издания Роберт Торнтон, который был сторонником пневматической медицины, посвятил вторую часть первого тома действию кислорода в животном организме и причинам жизнедеятельности и преднамеренных действий. В своей работе он упоминает Троттера наряду с другими известными медиками, такими как Пристли и Лавуазье. И подчеркивает, что именно выводы Троттера, основанные на наблюдениях судового хирурга за «пассажирами» невольничьего судна [40], подтверждают лабораторные результаты, полученные вышеупомянутыми учеными.

Интерес к необходимости свежего воздуха на невольничьих кораблях совпал по времени с куда более известным явлением – расцветом тюремных реформ конца восемнадцатого века. Они были непосредственно связаны с именем Джона Говарда, британского филантропа и реформатора. Говард получил должность старшего шерифа в английском Бедфорде, где ему было поручено заниматься инспектированием тюрьмы графства. Говард быстро обнаружил, что тюремщики брали с заключенных плату за содержание под стражей. Однако многим было просто‑напросто нечем платить, из‑за чего срок отбывания наказания только увеличивался. Филантроп счел эту практику чудовищной, особенно в случае тех заключенных, которые могли быть невиновны или отбывали срок за незначительные правонарушения [41]. Потрясенный этой несправедливостью и другими ужасными условиями содержания в тюрьмах, Говард провел всю зиму 1773–1774 годов, тщательно инспектируя британские исправительные заведения. А после – тюрьмы и других европейских стран.

Во время своих странствий он собирал подробную информацию и тщательно документировал свои наблюдения. После целого дня в какой‑либо тюрьме он останавливался на ночь в местной гостинице и записывал все, чему стал свидетелем. Он подсчитывал, сколько камер было в каждом учреждении, измерял их площадь и отмечал, сколько людей находилось в одной камере. Он указывал, в каких тюрьмах мужчинам можно было взаимодействовать с женщинами, в каких среди обычного контингента встречались также умственно отсталые заключенные, в каких содержались совсем юные мальчики.

Документируя социальные и физические аспекты, Говард также обращал внимание на санитарные условия. Он выяснил, что в одних тюрьмах не было нормального доступа к воде. В других заключенные получали воду от тюремщиков. Но в любом случае на человека полагалось всего лишь по полтора с лишним литра в день – и для питья, и для умывания.

Говард также отмечал качество воздуха. Провидение, писал он, дарит воздух всем людям безвозмездно. Заключенным не нужно прибегать к каким‑то изощрениям, чтобы получить к нему доступ. И все‑таки арестантов «лишают этого подлинного жизненного лекарства». Даже животным свежий воздух необходим для выживания. Однако «воздух, который уже сослужил свою службу в легких, является грязным и тлетворным». Говоря о важности свежего воздуха, Говард также сослался на историю британских военнопленных, задохнувшихся в индийской тюрьме в 1756 году [42]. Факт упоминания этого случая свидетельствует о том, как в тот период времени эта история стала краеугольным камнем для всех, кого заботила необходимость свежего воздуха. И как примеры из далеких уголков земного шара способствовали развитию медицинского знания в Великобритании.

Говард утверждал, что дефицит таких базовых вещей, как чистая вода, свежий воздух и приемлемые условия проживания, непосредственно приводил к вспышкам инфекционных заболеваний. Тюремная лихорадка, равно как оспа и другие болезни, заявлял он, возникала в результате тесноты помещений и плохой планировки исправительных заведений [43]. Тюремной лихорадкой в восемнадцатом веке называли все болезни, которые развивались в тюрьмах и других скученных местах. Под этим названием могло скрываться огромное множество самых разных заболеваний. Однако обычно оно подразумевало болезнь, которая теперь известна как сыпной тиф.

Как и многие его современники, Говард полагал, что зараженные заключенные передают болезнь своим сокамерникам [44]. Он цитировал трактат Джеймса Линда – того самого хирурга, который предложил для лечения цинги использовать лимоны, заявляя, что «источник инфекции в нашей армии и во флоте – это, несомненно, тюрьмы» и что британские корабли, отправившиеся на сражение в Войне за независимость США, потеряли две тысячи солдат, потому что болезнь на суда принесли освобожденные из тюрем заключенные [45].

Основываясь на своих наблюдениях, Говард составил список рекомендаций для улучшения условий в тюрьмах. Он утверждал, что заключенных нужно содержать в индивидуальных камерах, чтобы предотвратить негативные последствия загрязненного воздуха [46]. Он понимал важность свежего и чистого воздуха и открытых окон и предлагал по мере необходимости выводить заключенных на улицу для проветривания [47]. Доклад Говарда помог убедить чиновников в необходимости пересмотреть планировку тюрем. В 1779 году Палата общин приняла пенитенциарный закон, который призывал города‑графства и городские поселения строить исправительные учреждения с одиночными камерами в соответствии с идеями Говарда. При возведении новых тюрем теперь учитывались рекомендации филантропа [48].

Говард продолжал заниматься изучением тюрем и путешествовал по Европе, заглядывая в исправительные учреждения Голландии, Германии, России и других стран. В одной московской тюрьме он увидел мужчин, прикованных к стенам, но отметил, что женщин такая участь не постигла. Он побывал в Бутырской военной тюрьме, где заключенные содержались в одном помещении и выглядели «бледными и больными». Он также посетил военный госпиталь, основанный по указу Петра Великого, при котором тоже была своя тюрьма. В свой первый визит Говард назвал камеры в этой тюрьме «грязными и непристойными», но, когда он позже вернулся туда в сопровождении русского врача, там стало значительно чище [49].

Изменения, запущенные Говардом в Англии, привели к тому, что местные чиновники стали регулярно проводить инспекцию тюрем в попытке улучшить их санитарные условия. В тюрьмах вспышки заболеваний становились особенно заметными. Они иллюстрировали наиболее популярные медицинские теории того времени о распространении инфекций и необходимости свежего воздуха [50]. Эти знания помогли обрести более полное понимание того, как именно распространяются инфекционные болезни. Были разработаны механизмы лечения [52], что привело к значительному сокращению заболевших в исправительных учреждениях. Это были первые шаги к санитарной реформе. И хотя ранние теории о причинах «тюремной лихорадки» были позже опровергнуты, они успели сыграть важную роль в развитии медицины [51].

Через столетие после выхода трактата Говарда «Ланцет» опубликовал статью Р. М. Говера, тюремного инспектора по медицинской части [53]. Напечатанная в 1895 году, в пик так называемой бактериологической революции, когда микробная теория произвела настоящий переворот в понимании механизмов распространения болезней, статья Говера уделяла особое внимание исследованиям Говарда. Автор заявлял, что именно реформы Говарда стали важной поворотной точкой, позволившей предотвратить распространение тюремной лихорадки [54].

В своей работе Говер также ссылался на труд Томаса Троттера, посвященный тюремной лихорадке на кораблях. Говер упоминает лихорадку, вспыхнувшую в 1796 году на борту корабля Его Величества «Колосс», экипаж которого в большой степени состоял из мужчин, недавно вышедших из тюрьмы. Говер цитирует британского врача, который возносил Троттеру хвалу за то, что тот продемонстрировал, как на кораблях могут возникать вспышки заболеваний, очень похожие на возникающие в тюрьмах. «Там торжествуют такие неблагоприятные условия, как голод и холод, недостаток и плохое качество еды, воды и воздуха, отсутствие света, безделье, грязь, апатия и печаль» [55].

Реформаторы вроде Троттера и Говарда были не одиноки. Множество других врачей по всему миру собирали ценную информацию об опасностях стесненных условий и необходимости свежего воздуха. Так, например, выдающийся британский реформатор Эдвин Чедвик, которого особенно чествовали в Лондоне, смотрел на проблему еще шире. В своем докладе правительству от 1842 года о санитарных условиях в Великобритании он отметил, что нищета в Константинополе, а также грязь и теснота в Париже были причинами высоких показателей смертности [56]. Английские и французские врачи и реформаты работали сообща. После изучения тюрем Джон Говард обратил свое внимание на больницы. В 1785–1786 годах он посещал их по всей Европе, включая ведущий госпиталь Франции, Отель-Дье де Пари. Говард назвал палаты в этом госпитале «мерзкими и зловонными». Двум пациентам часто приходилось тесниться в одной кровати, окна не открывались, а «медики ставили под сомнение необходимость свободной циркуляции воздуха» [57].

После разгромной критики Говарда последовало продолжение. В 1788 году французский хирург Жак-Рене Тенон написал доклад, в котором обличал антисанитарные условия, царящие в упомянутой больнице. Особое внимание он заострил на отсутствии системы вентиляции. «Мы видели столь узкие комнатки, что воздух в них застаивался, не обновлялся и был наполнен парами, – писал он, – а свет едва‑едва проникал внутрь».

Больных пациентов помещали в одни палаты с умирающими, а незаразные больные часто делили комнаты с заразными. В зимние месяцы пациенты ходили босиком до ближайшего моста, чтобы подышать свежим воздухом [58].

Ужасные условия в больницах подтолкнули французских реформаторов создать новую систему медицинского обслуживания. Опираясь на идеи рациональности и порядка, возникшие из принципов эпохи Просвещения, они инициировали ряд изменений. В числе прочего они отделили больных от нищих, живых от мертвых, а мужчин от женщин, тем самым исправив ситуацию, которую наблюдал Говард [59]. Их усилия привели к строительству новых больниц во Франции, персонал которых следовал рекомендациям по проветриванию помещений и соблюдению гигиены. Кстати, в этом свою роль сыграла и работа Лавуазье о кислороде [60].

Франсуа Жозеф Виктор Бруссе, один из ведущих французских врачей, занимался исследованиями причин различных заболеваний. Особенно его интересовало, каким образом кислород может чрезмерно стимулировать различные органы. Холодный воздух, еда, лекарства или пары, утверждал он, могут привести к чрезмерной стимуляции органов и вызвать раздражение, которое, в свою очередь, приводит к болезням [61]. Как и многие другие медики, открывшие новые взгляды на методики лечения, Бруссе часть своей жизни посвятил военной службе. В войне против Англии он три года служил судовым хирургом, а потом стал врачом в армии Наполеона. Много лет он проработал в Испании, Германии, Голландии и Италии. В это время Бруссе вывел свои собственные теории о причинах болезней [62]. Понимание климатических условий других стран помогло ему разобраться с природой туберкулеза. Рассуждая о типичных для этой болезни поражениях кожи, он писал: «Если мы попытаемся выяснить, какие обстоятельства способствуют появлению этих образований, мы узнаем, что, во‑первых, они часто возникают в странах с холодным и влажным климатом. И редко – в странах с теплым климатом. Даже если болезнь изначально поразила пациента в холодном регионе. Как я уже неоднократно отмечал, мне удалось это установить с высокой точностью благодаря двадцатилетней военной службе» [63].

Когда в 1832 году вспыхнула эпидемия холеры, затронув весь мир от Индии до Европы и Америки, слава Бруссе как одного из ведущих специалистов в этой области внезапно померкла. Его теории, которые фокусировались на физиологии и воспалении органов, не могли ни объяснить причины эпидемии, ни предложить способы лечения холеры [64].

Однако в 1822 году во Францию вернулся врач Николя Шервин. Он изучал желтую лихорадку в Соединенных Штатах, странах Карибского бассейна и в Южной Америке. И мгновенно обрел статус ведущего авторитета в этом вопросе. Основываясь на своих зарубежных исследованиях, он полагал, что желтая лихорадка была не заразна. Ее вызывали миазмы – пары, с помощью которых болезнь передавалась по воздуху, а не путем прямых контактов [65]. Несколько лет спустя, когда во Франции вспыхнула эпидемия холеры, Шервин сохранил верность своим теориям – несмотря на резкий скачок количества заболевших и растущее число смертей. Хотя Шервину и не удалось понять, что холера передается через воду, его усилия по привлечению внимания к окружающей среде и местным условиям внесли определенный вклад в дальнейшие исследования эпидемиологической природы этой болезни [66].

Хоть французские врачи начала девятнадцатого века иногда делали неверные выводы о возникновении и распространении заболеваний, они значительно продвинулись в таких областях, как статистика, физиология и анатомия [67]. Их стремление найти ответы любой ценой было совершенно инновационным и оказало сильное влияние на дальнейшие исследования. Им удалось создать алгоритм действий для поддержания приемлемых санитарных условий в больницах и не только. Местные органы власти учреждали советы по охране здоровья, а жители объединялись в волонтерские организации. Эта работа привела к реальным изменениям в стране. С городских улиц и деревенских дорог начали убирать тела мертвых животных, к канализационным сетям предъявлялись более строгие требования, а количество общественных бань значительно возросло. Врачи не только привлекали внимание к местам, которые провоцировали развитие болезней, но и, что более важно, запустили публичный дискурс, предупреждая правительство и граждан о проблемах плохого здоровья. Они открыто говорили о том, что, по их мнению, способствовало ухудшению ситуации [68].

Продвижение гигиены помогло привлечь внимание к опасности, которую несли в себе для общественного здоровья стесненные условия существования. [69]. Именно они были признаны главной причиной распространения эпидемий. И хотя некоторые адепты устаревшей теории о миазмах продолжали разрабатывать идеи о «ночном» и «вредном воздухе», порой и они сами указывали на места большого скопления людей как на причину заболеваний. Постепенно французские и британские врачи отошли от концентрации на воздухе как на ключевом факторе. Вместо этого они сосредоточились на физических условиях среды как таковой. Их исследования условий жизни угнетенных групп населения в других частях света способствовали продвижению изучения механизмов распространения болезней.

Британский хирург Колин Чисхолм, сперва участвовавший в Войне за независимость США, а позже работавший в Гренаде с 1783 по 1794 год, отметил опасность, которую представляли места больших скоплений людей. Об этом можно прочесть в его книге, которая впервые была опубликована в 1795 году (в 1801 году вышло второе издание) и посвящена эпидемии желтой лихорадки в Британской Вест-Индии. Он заявлял, что эта болезнь заразна. Согласно Чисхолму, низший класс обитателей Сент-Джорджеса, столицы Гренады, в особенности моряки, солдаты, а также негритянские матросы и грузчики занимались нелегальной продажей рома и распивали его в маленьких помещениях и узких проулках. Так, «они быстро приходили в состояние алкогольного опьянения и толпились в жарких, тлетворных или зараженных условиях до тех пор, пока не трезвели. После чего обнаруживали себя в лихорадке опаснейшего характера» [70].

Польза книги Чисхолма заключается не столько в ее научной достоверности, сколько в выдвинутой в ней теории, опиравшейся на выводы, сделанные от первого лица. Чисхолм лично наблюдал за условиями жизни «низшего класса» Гренады. И увиденное служило доказательством его теорий [71]. Поскольку Гренада была частью Британской Империи, у Чисхолма был доступ к изучению жилищных условий как «белых», так и чернокожих людей. Многие врачи того времени полагали, что бедняки по своей природе были предрасположены к нездоровью и несли ответственность за распространение болезней [72]. Чисхолм же обратил внимание общественности именно на стесненные условия существования нищих слоев населения.

Точно так же, как Говард обозначил меры по предотвращению болезней в тюрьмах, Чисхолм предложил свои превентивные меры. Ряд таких мер включал улучшение жилищных и санитарных условий в Гренаде. Чисхолм призывал к уничтожению маленьких деревянных домов и строительству новых – из камня и кирпича. Узкие и грязные улочки следовало заменить просторными проспектами, где воздух мог свободно циркулировать. Мясникам полагалось забивать животных подальше от центра города, чтобы предотвратить распространение болезней из‑за «тухлого мяса и потрохов». Стойла и зерно нужно было постоянно проветривать. А животным – обеспечить доступ к проточной воде. Кладбища тоже полагалось устраивать подальше от центра города [73].

Британская колониальная экспансия в других частях света, в особенности в Индии, привела к быстрому расцвету большого количества предметных исследований. Это, в свою очередь, повлияло на развитие эпидемиологического подхода к заболеваниям. В девятнадцатом веке в Индию отправлялось все больше британских врачей, которые начали активно изучать влияние тропического климата на здоровье [74]. Хотя бо́льшая часть Индийского субконтинента оставалась за пределами охвата британских военных врачей, у них был беспрепятственный доступ в тюрьмы. В этих урбанизированных условиях они систематически классифицировали болезни и симптомы. А также сводили данные по проценту заболевших и уровню смертности, прибегая к статистическому способу мышления [75]. Хотя Троттер, Говард и многие другие открыто публиковали результаты своих исследований, далеко не все врачи были знакомы с их идеями. Отправляясь на колониальные миссии, многие медики разрабатывали свои собственные теории в ответ на кризисы, которым им приходилось противостоять.

Расцвет колониализма, равно как и расширение международной работорговли, привел к тому, что врачам приходилось генерировать новые медицинские идеи за пределами метрополии. Так, например, в статье 1852 года, посвященной здоровью британских военных в Индии, майор Дэвид Грирсон, британский военный врач и главный инспектор больниц в индийском регионе, написал о проблеме свежего воздуха и вентиляции в бараках и госпиталях [76].

Грирсон ссылался на отчет, который он чуть ранее написал о тюрьме в Карачи, отметив, что выделенное пациентам пространство было очень маленьким, что приводило к очень плохим последствиям. Далее он объяснил, сколько места должно отводиться на одного человека в тюрьмах, больницах и бараках, чтобы обеспечить нормальный доступ к свежему воздуху. Определяя минимальное пространство на человека, он ссылался на британского врача Дэвида Рейда, который рекомендовал 42 кубических метра. Но отметил, что другие члены медицинского сообщества считали такой объем излишеством. Грирсон обозначил, что в Европе одному человеку полагалось по крайней мере 28–42 кубических метра с хорошей вентиляцией, но в регионах с более теплым климатом, как, например, в Индии, это пространство должно было быть даже больше [77].

Грирсон признавал, что некоторые чиновники возражали против его выводов. Делали они это на том основании, будто гораздо меньше 29 кубических метров на человека полагалось в больницах Лондона, Дублина и Эдинбурга. Не говоря уже о провинциальных госпиталях по всей Англии, а также центральных военных и военно‑морских госпиталях британского правительства [78]. Его критики, писал он, также намекали на то, что европейцам нужно больше места, чем «аборигенам». С этим Грирсон был категорически не согласен. Здесь он приводил доводы Лавуазье и других ученых начала девятнадцатого века, которые исследовали связь между объемами пространства и доступом свежего воздуха.