Красный кардинал бесплатное чтение

* * *

Моему сыну Славе посвящается.
Ты – моя главная Муза.
От автора

Глава 1

Начинать учебный год с праздника – великое благо. Да и возвращаться с летних каникул в стены института, зная, что в первый же день занятий намечается бал, легко и приятно.

А всё дело в том, что младшей дочери князя Куракина, прелестной Верочке, пророчили получение золотого шифра. Его сиятельство дочкой страшно гордился. И без того щедрый меценат, Куракин добился официального разрешения и организовал бал по случаю начала учёбы. Якобы ради всех старших смолянок и их трудолюбивых классных дам. Но Варя отлично понимала, что благодарить нужно лишь Веру и её папеньку, который изо всех сил старался устроить будущее дочери наилучшим образом.

Сама Варвара Воронцова с Верой Куракиной прежде общалась мало из-за разницы в возрасте: Варя училась в Смольном последний год, Куракина же, будучи младше, только теперь сменила голубое платье на белое. Оттого и не было поводов для зарождения дружбы между ними. «Голубые» институтки причиняли более всех хлопот. Они придумывали обидные прозвища младшим «кофейным» девочкам, подначивали старших «белых» воспитанниц и донимали классных дам всяческими глупостями. Но стоило им перейти на следующую ступень обучения, как несносный нрав улетучивался, словно испарившаяся в жару вода. У «белых» смолянок интерес был один – являть собой образец для подражания. А в идеале ещё и выпуститься с отличием, получив золотой шифр из рук самой императрицы. Верочка Куракина стремилась к тому всей душой. Чтобы не разочаровывать папеньку, судя по всему. Варвара Воронцова за честолюбие никого не осуждала, хоть сама ничего подобного не демонстрировала никогда.

Отсюда и устроился бал, как по мановению волшебной палочки крёстной феи из сказки. Князь Куракин не пожалел средств и связей, чтобы собрать в своём доме под благовидным предлогом всю «золотую молодёжь» Петербурга не только из Смольного, но и из прочих институтов, университетов и военных училищ. Негласной звездою вечера обозначилась белокурая Верочка Куракина, но и прочие институтки были взволнованы не менее по дороге в дом князя.

Варя сочла, что «дом» – это вопиющее преуменьшение, призванное обратить на себя внимание наиболее банальным образом. Особняк Куракиных, горделиво возвышавшийся на берегу полноводной Невы, следовало величать не иначе как дворцом. Помпезное небесно-голубое здание с белоснежными колоннами, ажурными барельефами, высокими окнами и золочёными статуями напоминало работу Растрелли или же искусную стилизацию под его труды.

Дом князя раскинул свои громадные флигели по обе стороны от главного здания, будто крыльями стремился обнять мутноватую Неву. Река, напитанная обильными августовскими дождями, билась о закованные в гранит берега. К счастью, первое сентября смилостивилось ясной погодой. Осень дарила последние крохи тепла, обещая ласковое бабье лето, вслед за которым неизбежно настанет стылая петербургская хмарь. В том крылся ещё один повод для радости – девушкам позволили надеть летние бальные платья.

Белыми лебёдушками они чувствовали себя, когда высыпали из подъехавших к дому Куракина экипажей. Их кипенные матовые платья с короткими рукавами выглядели совершенно одинаково: бальное декольте открывало шею и верхнюю часть груди спереди, а сзади – обнажало часть спины и нежных плеч. На руках у каждой красовались лайковые перчатки до середины локтя. Волосы были завиты и уложены в одинаковые причёски.

Никаких лент, кружев или украшений девушкам не позволили. Исключение сделали лишь для вееров. По обыкновению, смолянки брали на балы одинаковые белые веера, но к Куракину им разрешили взять любой свой неяркий бальный веер приличного вида. Оттого теперь они и тихо хвастались друг перед другом, раскрывая веера как бы невзначай и улыбаясь.

– Вы видели веер Софии Владимировны? На нём вышиты премиленькие колибри.

– Charmant![1]

– А у Додо на веере розовые пионы.

– Не слишком ли ярко?

– Pas du tout[2]. Они очень нежные.

– А у вас что, Варвара Николаевна?

Варя развернула свой бледно-голубой веер, демонстрируя вышитый перламутровыми нитками рисунок.

– Пальмовые листья. – Она улыбнулась подругам. – Мне его из Парижа привезла тётя.

– Прелесть.

– Merci[3], – ответила Варя, отворачиваясь, чтобы получше рассмотреть дом Куракиных.

Она сама от нечего делать ещё в дороге изучила веера подруг, поэтому весь этот обмен любезностями её мало волновал. У всех смолянок были примерно одинаковые веера: нежно-розовые или лимонно-жёлтые, изображавшие птиц и цветы и украшенные ажурным кружевом. Голубые оказались лишь у неё и у Эмилии Драйер. Но, в отличие от Вариного, на веере Эмилии Карловны красовались вышитые белым птичьи пёрышки. Ничего вопиюще-скандального или чрезмерно яркого.

Классные дамы со свойственной им строгостью пресекли болтовню воспитанниц и, построив их парами, повели ко входу во дворец, где двое швейцаров в парадных ливреях из пламенно-красного сукна, расшитого золотыми галунами, распахнули перед ними тяжёлые створки дверей. Вид у обоих слуг был столь торжественный, словно принимали государя, а не юных институток. Впрочем, Варя сочла, что это сравнение недалеко от истины, ведь с ними прибыла и Вера Куракина, ради которой её папенька и расстарался.

– Милости просим, дорогие дамы! Вас ожидают, пожалуйте! – поприветствовал один из швейцаров, а сам разулыбался наиболее тёплым образом. Он пошёл следом за девушками: – Проходите. Вот тут можно прихорошиться, а ежели нужно уединения, за той дверью у нас гардероб. Там для вас специально будуар устроили, милые барышни. Не стесняйтесь.

Белые лебёдушки парами вплыли в прохладное помещение, где вдоль стен между колонн на одинаковом расстоянии висели громадные зеркала в резных рамах тёмного дерева. Эти зеркала создавали своими отражениями бесконечный лабиринт коридоров – иллюзорное пространство, в котором, кажется, можно затеряться средь таких же молочных юных дев, похожих друг на друга, будто сёстры.

Девушки остановились перед зеркалами. Они разглядывали не только себя со всех сторон, но и своих подруг, чтобы убедиться, что все они выглядят идеально и достойны громкого имени Смольного института.

Варя едва мазнула взглядом по собственному отражению: там ничего интересного. Всё в точности, как и перед выездом, а если бы её бальный наряд помялся или густые пепельно-рыжие волосы выбились из причёски, сердобольные подружки уже наверняка сообщили бы ей. Варвару более заинтересовала окружающая обстановка.

На высоких покатых потолках красовалась роспись, изображавшая пухлощёких ангелочков среди кучерявых облаков. Рисунок спускался к витым колоннам, у подножия которых стояли массивные вазоны с цветами. Резные узоры, белый камень и золотые вензеля создавали ощущение праздника. Всё сверкало богатством и роскошью, а натёртый воском паркет был таким скользким, что с непривычки можно растянуться, не дойдя до беломраморной лестницы на второй этаж.

У нижних ступеней девушек уже ожидал третий швейцар – высокий, молодцеватый и строгий, точно генерал на плацу. Он поприветствовал смолянок учтивым поклоном и сообщил, что сопроводит их в бальную залу.

Белые лебёдушки, влекомые томительным предвкушением чего-то совершенно волшебного, всё так же парами под неусыпным надзором классных дам поднялись на второй этаж и прошествовали к раскрытым дверям праздничного зала, из которого лилась чарующая мелодия виолончели.

Здесь горели электрические лампочки в громадных хрустальных люстрах под потолком. Их свет бился о кристаллы подвесок и ложился радужными бликами на танцующие пары, юные и свежие, точно цветы.

Гостей к этому часу внутри собралось прилично. Сплошь выдающиеся воспитанники лучших учебных заведений Петербурга (либо самые благородные представители русской аристократии). Юные девушки в скромных платьях стояли либо сидели на бархатных стульях вдоль стен. За их спинами зоркими коршунами занимали места классные дамы и компаньонки. Студенты университетов в лучших костюмах прохаживались меж ними, отыскивая родственниц и приветствуя друг друга. Но более всех выделялись юнкера в парадных униформах военных училищ. Все они статью и выправкой разительно отличались от прочих юношей. Они казались настоящими красавцами, старались выглядеть старше своих лет и тщательно ухаживали за первыми усами (у некоторых – весьма смешными, как почудилось Варе). Юнкера бросали на институток заинтересованные взгляды, но в большинстве своём приглашать на танец незнакомых барышень стеснялись.

Тем временем к смолянкам навстречу вышел хозяин дома, при полном параде и увешанный наградами. Сам Александр Петрович Куракин продемонстрировал во сто крат раздутое радушие. Он поцеловал руки каждой классной даме, запечатлел отеческий поцелуй на щеке зардевшейся Верочки и рассыпался в комплиментах по отношению к прочим девушкам. Разумеется, не поимённо, а своего рода оптовым образом.

Варя ответила вежливой улыбкой и лёгким реверансом. Гостеприимные распинательства князя она выслушала вполуха, пока он провожал смолянок к специально отведённым для них местам.

Бальная зала поражала как своим размахом, так и общим изяществом убранства. Тяжёлые бархатные портьеры вишнёвого цвета, украшенные золотыми кистями, подчёркивали размеры громадных окон, сквозь которые лился мягкий вечерний свет. Электрические же люстры освещали всё пространство равномерно. Казалось, некоторые светильники висят специально так, чтобы подсвечивать узоры капителей и лепнину под потолком. Вдоль стен тянулись колонны. Меж двумя из них расположились музыканты и хор. Между остальными стояли столы с лёгкими закусками или же устроены были места для посиделок с мягкими стульями в два-три ряда, будто в театре. Всё празднично, ярко, пёстро. А дальняя стена зала и вовсе представляла собой громадное, в полтора человеческих роста зеркало в золочёной раме, такое вычурное и помпезное, что весь зал в нём отражался, становясь зрительно ещё больше и богаче.

Девушки, внезапно оробевшие от нахлынувших впечатлений, скромно опускали глаза. Они устроились на мягких бархатных стульях в отведённом для них уголке, пока классные дамы обменивались вежливостями с хозяином бала.

– Вот бы влюбиться, – мечтательно прошептала Мариночка Быстрова, дочь статского советника.

– В кого только, Марина Ивановна? – снисходительно вздохнула Анна Шагарова, дочка капитана лейб-гвардии. – Не на кого и взглянуть.

– И вправду не на кого, – хихикнула её сестра Наденька, а сама стрельнула глазками в сторону проходивших мимо студентов.

– Не будьте скучны, девочки. – Марина взмахнула лимонно-жёлтым веером, который чудесно подходил к её тёмно-каштановым кудрям. – Прошлый год был сложным. Лето выдалось страшным. – Она перекрестилась. – А этот последний год учёбы не обещает нам ничего, кроме муторной тоски. Когда же ещё влюбиться, если не теперь? Ощутить юность и лёгкость первых нежных чувств. Pas vrai, Émilie?[4]

Эмилия Карловна, горящая румянцем, запоздало кивнула. Её взгляд был прикован к танцующим парам.

– Видите, дамы, Эмили мои мысли не только разделяет, но уже высматривает, на кого бы положить глаз, – шепнула Марина.

Девушки тихо рассмеялись, за что немедля заработали укоризненный взгляд от классной дамы.

Марья Андреевна Ирецкая невыносимым нравом не отличалась, но на подобных мероприятиях бывала с воспитанницами требовательнее, чем иной капитан со своими кадетами. Их драгоценная воспитательница снискала в классе не только безоговорочное уважение, но и особо тёплую привязанность, схожую с искренней любовью.

Марье Андреевне едва миновало пятьдесят в прошлом году. Была она росту невысокого, имела большие выразительные глаза оливкового цвета, миниатюрный, чуть загнутый по-орлиному нос и густые брови, отчего составляла некое сходство с совой, которое лишь усиливалось, когда Ирецкая хмурилась или в осуждении поджимала губы. За её холодной и сухой внешностью застёгнутой на все пуговицы учительницы скрывалась искренняя терпеливая личность. На Варвару Воронцову это терпение распространялось весьма часто. На то были причины, о которых на балу думать совершенно не хотелось.

– А что же вы, Варвара Николаевна, вовсе нашего настроя не разделяете? – вопрос Анны Шагаровой застал Варю врасплох. Особенно из-за того, что одноклассницы в их узком кружке мигом повернули к ней головы.

Варя, сидевшая на стуле с прямой спиной, кажется, выпрямилась ещё ровнее под их любопытными взорами. Она неторопливо расправила подол платья на коленях и одарила подруг снисходительной улыбкой, которая получалась у неё превосходно.

– Mon Dieu[5]. Вздор всё это, – ответила Варвара тихо, чтобы не привлекать внимания классных дам или других смолянок, занятых собственными беседами. – Все эти балы, адюльтеры и роскошества есть не что иное, как праздное баловство. Глупости, призванные потешить гордыню. Но глупости, не спорю, приятные, оттого и столь почитаемые в обществе. Поэтому, думаю, даже спустя сто, двести или тысячу лет подобные развлечения из моды не выйдут. Нам остаётся лишь смиренно принимать их. И следить за тем, чтобы перчатки не запачкались.

Она говорила мягко, без тени недовольства. Как говорила всегда.

Надя и Аня переглянулись и захихикали, прикрывшись веерами. Они нашли речь Воронцовой уморительной. А Марина Быстрова лишь разочарованно вздохнула.

– Не будьте скучны, как древняя старуха, Варвара Николаевна, – прошептала она, качая головой.

– Я говорю не ради того, чтобы позудеть. – Варя опустила глаза на веер, лежащий на коленях. – Мы празднуем начало учебного года, будто ничего и не случилось в институте минувшим летом…

– Несмотря на все трагедии, тяготы и мрачные слухи, полагается держать лицо, – беззлобно перебила её Марина. – Нужно отвлекаться. Отдыхать. Жить дальше, в конце концов. Нам всем. Оттого, полагаю, нас и позвали. Чтобы поддержать, – она понизила голос, – а не только ради одной лишь Верочки Куракиной с её дебютом в «белом» классе.

– И вам не помешало бы последовать нашему примеру, – громким шёпотом добавила Наденька, пряча лицо за пудрово-розовым веером. – А то никому не будете нужны с вашими занудными книжками и новомодными заграничными журналами про науку.

– Мужчины вообще не любят женщин умнее себя, – вторила сестре Анна.

Шагаровы переглянулись.

Обе русоволосые, сероглазые и невысокие, они могли бы сойти за близняшек-балерин, если не знать, что девочки – погодки. В институт их отдали вместе, потому что младшая Наденька плакала без Ани так, что ничем не унять. Родители сжалились. Сёстры Шагаровы выросли похожими во всём, кроме некоторых особенностей, которые Варя замечала за ними с первых дней в Смольном. Анна была увереннее в себе и рассудительнее, а Наденька – веселее и шумнее, более склонна к слезам и беспокойному сну, но в то же время добрее сестры в житейских вопросах.

Вот и теперь на замечание о мужчинах Надя не преминула ответить:

– Где же ты нашла тут мужчин, милая сестрица, средь этой юной зелени?

– Да хоть бы и зелени, – Аня слегка качнула головой. – Наша Варенька всё равно не пойдёт танцевать ни с кем, кто бы её ни позвал, наперекор нам. Скажет, что это глупости.

– Полно вам. – Варя округлила глаза, заметив очередной строгий взгляд классной дамы, обращённый в их сторону, и одними губами произнесла: – Влетит.

Девушки обменялись тёплыми взглядами, похихикали промеж собой, да и затихли, приняв вид столь благовоспитанный и важный, что Варя почти не сомневалась: таких гордых птиц ни один юноша не пригласит на танец – постесняется.

Однако же, стоило князю Куракину отойти, чтобы поприветствовать новых гостей, а классным дамам занять свои места, всё переменилось. К ним начали подходить молодые люди, чтобы засвидетельствовать почтение, поприветствовать родственницу или знакомую и быть представленным остальным дамам.

Не прошло и десяти минут, как первую смолянку пригласил на танец её кузен. За ним последовала ещё пара приглашений. А затем адъютант громко объявил:

– Полонез!

И кавалеры принялись приглашать дам более оживлённо.

Незнакомый юнкер предложил танец пунцовой от смущения Эмилии Карловне. Та бросила растерянный взгляд на классную даму, и когда Марья Андреевна едва заметно кивнула, Эмили подала крошечную ручку юноше и позволила себя увести.

Подошли двое студентов, чтобы пригласить Софию Владимировну и Евдокию Аркадьевну. Следом какой-то особенно отчаянный дворянин забрал на танец княжну Куракину, не побоявшись её отца.

Варя, гадавшая, кто же обрадует вниманием трепещущую от волнения Марину, от нечего делать раскрыла голубой веер и принялась обмахиваться, чтобы чем-то себя занять. Она ожидала насладиться созерцанием полонеза в исполнении одноклассниц.

А затем случилось вовсе непредвиденное событие.

Проходивший мимо юнкер вдруг остановился прямо перед её стулом, загородив вид на бальную залу.

– Позвольте просить вас на танец, – обратился он к Варе, поклонившись.

Варвара медленно подняла на него глаза, чтобы без спешки убедиться, что он разговаривает именно с ней.

Ошибки не было.

Юнкер, высокий и чернобровый, глядел на неё с премилой улыбкой. Варя отметила маленькую ямочку на гладко выбритом подбородке, отсутствие каких бы то ни было глупых усов (или намёков на таковые), а ещё тёплые светло-карие глаза с золотистыми крапинками, глубоко посаженные и проницательные. Его тёмные волосы были зачёсаны назад и густо напомажены, чтобы удержать их в порядке, отчего от юноши тонко пахло лимоном.

Варя моргнула, но кавалер никуда не исчез. Не привиделся ей.

Он подал ей раскрытую руку в белой лайковой перчатке. Улыбнулся смелее. Слегка приподнял брови.

Что-то неуловимо волнующее таилось в его резковатых чертах лица и прямом носе, как у греческой статуи античного героя. В широком развороте плеч и слегка лукавом взгляде. Во всём его облике, заставившем одним своим появлением умолкнуть всех смолянок разом.

– Что же вы, сударыня, не пойдёте танцевать? – В вопросе прозвучало то ли удивление, то ли смущение. – Полонез вот-вот начнётся.

Ей бы следовало подчеркнуть свои принципы и напомнить подругам о независимости современных женщин. Отказаться хотя бы от первого танца, сославшись на утомление после поездки в экипаже. Но нестерпимо сильно захотелось поступить наперекор девочкам. Доказать им, что и её могут пригласить, а она, в свою очередь, не упряма и не глупа, она тоже умеет веселиться. Да и этого юношу обижать вовсе не хотелось.

Поэтому Варя улыбнулась и протянула ему ладонь в тонкой перчатке.

– Благодарю вас. Я с радостью, – ответила она, грациозно поднимаясь со стула.

Варя мельком глянула на изумлённых подруг и вышла на паркет под руку со статным юнкером, который был выше её на голову. Таких красивых, юных пар к полонезу выстроилась целая вереница. Варвара с кавалером заняли место в хвосте. За ними успели встать в очередь ещё две пары, и танец начался.

Зазвучал польский вальс. Варя протянула руку юнкеру, и тот слегка склонил голову, принимая её. Их пальцы соприкоснулись. И пара включилась в движение общей вереницы танцующих.

Варвара хорошо знала полонез. В Смольном с девушками занимались лучшие балетмейстеры России, приезжавшие из Мариинки и даже из Большого театра. Их учили не только танцевальным фигурам, но и всем прочим тонкостям, начиная с реверансов и правильной осанки и заканчивая разницей между походкой светской и повседневной городской. Кроме того, Варя танцевала на всех торжествах дома с отцом и братьями. Да и на балах не столь уж часто отказывала кавалерам, дабы не выслушивать очередные нравоучения о неподобающем поведении от Ирецкой. Практики ей хватало. Поэтому танец с юнкером удивил её быстрее, чем они прошли первый круг.

Юноша был напряжён – этого нельзя не заметить. По скользкому паркету он двигался не слишком уверенно, а дружелюбная улыбка сменилась сосредоточенным выражением лица. Морщинка расчертила переносицу.

– Вы волнуетесь или же просто не привыкли к танцам? – попыталась поддержать его девушка.

Юнкер, смотревший прямо перед собой, словно спохватился и вспомнил о Варе.

– Что? – Его вопрос прозвучал сипло.

Воронцова весело рассмеялась, когда он повернулся к ней, совершенно сбитый с толку.

– Вам нужно немного расслабить плечи, – шёпотом посоветовала она. – И не держаться за мою руку так, словно я вот-вот убегу.

– Простите, – ответил юнкер.

Варя ожидала, что он стушуется ещё сильнее, но вместо этого юноша выпрямился и ослабил хватку, а затем озорно подмигнул ей.

– Не подумайте, что я совсем уж деревянный. Просто мне до вашего мастерства так же далеко, как до Камчатки пешком.

– Благодарю.

– За что же? За то, что до сих пор не наступил вам на ногу? Так я стараюсь изо всех сил, право же. Не хочу вас опозорить, клянусь.

Воронцова снова тихо засмеялась, а потом ответила:

– За комплимент. И за ваше усердие.

Они миновали зеркало в дальнем конце зала, и Варя не смогла отказать себе в удовольствии, чтобы мимолётом не полюбоваться на их пару. Рядом с чернявым высоким юнкером она смотрелась очаровательно, а её пепельно-рыжие волосы, заплетённые и уложенные в корону вокруг головы, как и у прочих смолянок, в электрическом свете отливали розоватой медью. Празднично и даже симпатично, а не как в пасмурный день, когда она себе напоминала тощую серую пташку.

Воронцова чуть повернула голову и поймала в отражении взгляд своего кавалера. Всего мгновение, а внутри что-то вздрогнуло натянутой струной. Приятное волнение, смешанное со странным, тревожным предчувствием.

Когда Варя вновь повернулась к юнкеру в танце, они уже миновали зеркало и скользили по паркету дальше. На её смущённую улыбку он улыбнулся в ответ, но как-то натянуто. Слегка сбил шаг и тут же поправился до того, как они оба успели запнуться или нарушить гармонию танца.

– Вы так странно держитесь, сударь. – Варвара нашла эту ситуацию забавной, поэтому снова решила пошутить: – Вам сапоги не жмут?

Юноша изменился в лице, словно силился понять, к чему она клонит.

– Кокетничаете? – наконец изрёк он, а сам широко и обаятельно улыбнулся, будто укоряя девушку. – Не нужно, барышня.

Варя оторопело заморгала. Затем запоздало успокоила себя, чтобы эти неуместные взмахи ресницами юноша не принял за ещё большее кокетство.

– Я вовсе не… Я просто хотела завязать беседу. – Она решила сменить тему, пока не стало ещё более неловко: – Думала расспросить вас о тяготах службы. Вы ведь уже размышляли о том, в какой полк хотели бы произвестись после выпуска? Или станете ориентироваться на вакансии?

Юнкер ответил ей непонимающим взглядом, продолжая улыбаться. Отчего-то теперь эта улыбка показалась Варваре вымученной. Да и вся ситуация внезапно превратилась в неловкую.

– Молодые офицеры – храбрые защитники нашего отечества и бесспорное украшение русской армии. Вы со мной не согласны? – продолжала она как можно невозмутимее. – Мой старший брат служит…

Юноша усмехнулся с явной досадой, и этот смешок окончательно привёл Варю в замешательство.

– Милая барышня, – вкрадчиво шепнул он, наклоняясь к ней, – на пустые светские темы нам болтать вовсе необязательно. Просто танцуйте.

Варвара не нашлась, что ответить. Румянец залил её щёки, но вместо чувства стыда в душе зародилось нечто иное. Нечто нехорошее и неуютное, как от зачесавшейся в людном месте спины: зуд, не дающий покоя, который нельзя унять.

Девушка исподтишка разглядывала юнкера, пока они в молчании танцевали. Он на это никак не реагировал. Лишь сохранял вид человека, который напряжённо считает про себя такты, чтобы не сбиться.

Вроде бы ничего необычного в нём не было. Разве что загар слишком густой для дворянина, но объяснимый, если его рота минувшим летом провела много времени на полевых учениях. Либо если он сам – большой любитель коротать дни на свежем воздухе. Нет. Глупости. Обычный юнец, который наверняка поехал на бал по распоряжению начальства, оттого и пригласил на танец первую попавшуюся девушку, чтобы потом не приставали и не обвиняли в невежливости. А так он все обязанности исполнил. Быть может, у него и невеста имелась, поэтому светские беседы его не привлекали. Более того, он даже не спросил у Вари её имя и не представился сам.

Ну точно. У него была невеста, а этот бал – исполнение служебных обязательств, не более.

Этот мысленный вывод принёс облегчение и вместе с тем наполнил грудь холодной горечью. Сожалением, что она действительно не заинтересовала юношу по-настоящему. Но столь наивную девичью слабость Варя отринула тотчас, как осознала.

Полонез завершился, и девушка ожидала, что юнкер проводит её на место и раскланяется, а после навсегда исчезнет из её жизни. Но вместо этого он повёл Воронцову к большому зеркалу, недалеко от которого они остановились.

– У вас что-то на щеке, – вежливо сказал юноша. – Позвольте, я дам вам платок.

Он на ходу вынул из кармана аккуратно свёрнутую ткань и подал её Варе, а затем подвёл девушку к краю зеркала возле самой колонны так, чтобы никто не мешал ей незаметно привести себя в порядок, но при этом они оба оставались на виду, не нарушая приличий.

– Merci, – не взглянув на юнкера, Варвара взяла платок и повернулась к зеркалу.

Ей хотелось провалиться сквозь землю. Грязь на лице – какой конфуз! И почему подруги не сказали? Неужели решили посмеяться над ней или проучить за нудные речи? Может, поэтому кавалер в ней и разочаровался, счёл неряхой.

Но обе её щеки оказались совершенно чистыми, как Варя ни рассматривала своё смущённое отражение. Никаких посторонних следов на коже. Ни единого на них намёка.

– Вы решили меня разыграть в отместку за шутку про сапоги? – Варвара обернулась.

Но юнкер исчез.

Варя оглянулась по сторонам. Не все пары распались. Кто-то готовился к следующему танцу. Иная молодёжь просто весело беседовала за напитками возле столов. Людей в бальной зале, кажется, прибавилось. В том числе и юнкеров в одинаковой форме.

Она вспомнила про платок в своей руке и растерянно воззрилась на него.

Шёлковая ткань была белоснежной, отделанной тончайшим кружевом по краю – платок женский, несомненно, а никак не подобающий юноше в военном училище. Но свёрток оказался намного тяжелее, чем должен быть. Варя осознала это весьма запоздало. Она отвернулась к колонне и осторожно отогнула край. Ожидала увидеть складную расчёску, запасную запонку или какой-нибудь глупый розыгрыш.

В платке лежала брошь. Золотая птичка размером с екатерининский пятак, усыпанная крупными искристыми рубинами и накрепко приколотая к ткани для надёжности. Пухлая, как снегирь с забавным хохолком.

Варя спешно свернула платок, едва взглянув на украшение. Во рту мгновенно пересохло от волнения. Но что бы это ни было, лучше никому другому не видеть, пока она не разберётся.

Потрясение окатило девушку волной жара, которая началась где-то в затылке и стремительно залила тело до кончиков пальцев. Воронцова постаралась рассуждать здраво, не впадать в излишнюю нервозность преждевременно.

– Наверняка же это ошибка, – одними губами прошептала Варя, оглядывая собравшихся.

Она искала глазами юнкера, но тот, как нарочно, как в воду канул.

Точно. Ошибка. Он её с кем-то спутал. Столь дорогая брошь просто не могла быть случайным подарком незнакомке. А вдруг он вообще не знал о том, что эта вещь внутри платка, ведь платок явно дамский, не его? Или с чего она взяла, что это не безделушка со стекляшками внутри, а именно драгоценность? Откуда у простого юнкера, который даже пристойно танцевать не обучен, вообще может быть нечто столь дорогостоящее? Ведь не может же! Это просто невозможно, а потому – лишь глупое недоразумение, с которым лучше поскорее разобраться. Но предпочтительнее сделать это так, чтобы в столь широком кругу зрителей никто не заметил, иначе сплетен не миновать.

Варя убедилась, что ни единая живая душа не смотрит на неё, и юркнула за ближайшую колонну так, чтобы развернуться спиной к залу, а лицом – к стене, и быстро засунуть платок с брошью за корсаж. К счастью, это удалось сделать незаметно, а ещё ловко и с первого раза, несмотря на немеющие пальцы. Она убедилась, что не испортила платье, а её секрет незаметен, и поспешила обогнуть колонну с другой стороны как ни в чём не бывало, чтобы вновь слиться с толпой.

Тем временем начался новый танец. Воронцова медленно направилась по краю зала, возвращаясь к подружкам, а сама смотрела во все глаза, не объявится ли юнкер. Но его не было ни среди танцующих пар, ни в числе прочих гостей.

Чтобы успокоить нервы, Варя мысленно прочла короткую молитву и возвратилась к остальным смолянкам уже собравшись с мыслями. Она твёрдо решила, что уладит недоразумение до конца вечера, но сделает это так, чтобы никто не узнал, даже девочки. Подобный жест со стороны незнакомого юноши могли неправильно понять. А уж объяснить классной даме, почему она вообще приняла этот платок, будет решительно невозможно.

– Где ваш кавалер, Варенька? – не без любопытства поинтересовалась Надя Шагарова, сидевшая без сестры.

Варя только отмахнулась, присаживаясь на свободное место рядом. Она заметила, что смолянок поубавилось. Почти все танцевали. Не было и Марины Быстровой с Эмилией Драйер.

– Отстал где-то, полагаю. – Варвара в очередной раз обвела взором залу. – Но если заметите его, дайте знать, Надежда Александровна.

Наденька тихо хихикнула и шепнула так, чтобы не услышали классные дамы, сидевшие позади:

– Неужто приглянулся? Могу понять. Такой видный молодой человек кому угодно бы приглянулся.

Варя не ответила. Пусть думает что хочет, лишь бы не донимала с расспросами. Не до того сейчас.

Она понадеялась, что юнкер сам отыщет её, осознав свой досадный промах, но тот более не объявлялся.

А вечер между тем продолжался.

Варю ещё трижды приглашали на танец разные молодые люди, но она была слишком увлечена поисками юнкера, чтобы уделить им должное внимание. Ни на ком не получалось сосредоточиться. Оттого все светские беседы выходили сухими и неловкими, а кавалеры безошибочно улавливали отсутствие в девушке всякого интереса. Один юноша, кажется, понял, что она высматривает кого-то другого, танцуя с ним, и обиделся. Воронцова ничуть тому не постыдилась. Было дело поважнее, чем очаровывать безусых юнцов, густо потеющих в её присутствии.

Но волнение Вари лишь нарастало, а к завершению бала и вовсе переросло в немое отчаяние.

Юнкер пропал.

Когда же настало время возвращаться в институт, бедная девушка решительно не представляла, как ей поступить. Поэтому в приступе безысходности она совершила ещё один опрометчивый поступок, о котором впоследствии крепко пожалела: Варвара Воронцова вместе с остальными смолянками вежливо поблагодарила князя за чудесный бал и уехала. С брошью. Варя решила избавиться от украшения при первом же удобном случае так, чтобы никто вообще не узнал о том, что она его получила от незнакомого молодого человека, пусть и по чистой случайности.

Глава 2

На следующее утро после любого потрясения существуют те пленительные несколько мгновений, которые наступают сразу за пробуждением и предшествуют осознанию того, что случилось накануне. Подобные мгновения – своего рода клей между блаженным покоем и ледяным отчаянием, что неминуемо наступает, едва рассудку стоит всё вспомнить.

Утром второго сентября Варвара Воронцова пережила это состояние с особенно глубокой досадой.

Случившееся недоразумение никуда не испарилось. Странный подарок юнкера не исчез. Да и сам он так и не объявился. От этого нехорошее предчувствие терзало девушку с самого утра. Вылезать из постели не то что не хотелось, но отчего-то было вовсе жутко.

Однако же встать всё же пришлось. Классная дама по обыкновению разбудила воспитанниц в шесть утра. За годы учёбы в Смольном Варя усвоила урок: какими бы ни были потрясения, а режим так просто отменить нельзя. Институт благородных девиц своими жёсткими порядками напоминал Воронцовой армию. Впрочем, не одними лишь порядками.

В дортуаре их проживало шестнадцать человек. Не так много, как в общих спальнях простых мещанских дочек, которые более напоминали казармы, но всё же не слишком просторно. Кровати с голубыми шерстяными покрывалами теснились в два ряда. Меж ними приткнулись тумбочки. У двери стояли общие шкафы и вешалки, а возле украшенной пожелтевшими изразцами печки протянулся единственный длинный стол со стульями – место для выполнения домашних заданий, чтения, рукоделия и досуга, который девушки чаще проводили в специальных комнатах в обществе наставниц, нежели в одиночестве. Последнее в Смольном считалось непозволительной роскошью. Порядок обязывал даже по коридорам передвигаться парами.

Общая спальня выглядела просто и чисто. Канареечно-жёлтые стены выкрасили минувшим летом, и тонкий шлейф запаха свежей краски до сих пор не до конца выветрился. Синие шторы на окнах и белые тюлевые занавесочки постирали к началу учебного года. Даже паркетный пол начистили до блеска.

Были в Смольном и более красивые комнаты, с мебелью и обоями, для дочерей меценатов, привилегированных княжон и принцесс. Без зависти, разумеется, не обходилось. Случались разные казусы. Но дисциплина в институте оставалась строгой. Свою комнату Варя считала средней и не жаловалась. Несмотря на небольшую тесноту, она находила удовольствие в обществе подруг.

Ближе всех Воронцова сдружилась с Мариной Ивановной Быстровой, дочерью статского советника. Мариночка была натурой весёлой и весьма романтичной, а ещё лёгкой и незлопамятной. Она терпеливо относилась ко всем Вариным увлечениям, разрешая часть заграничных научных журналов прятать в своей тумбочке.

Неплохо Варя ладила и с сёстрами Шагаровыми, дочерями капитана лейб-гвардии. Анна Александровна и Надежда Александровна прекрасно дополняли друг друга по характеру, а ещё часто приглашали Варю в гости во время каникул.

Чуть менее хорошо проходило общение с Евдокией Аркадьевной Малавиной, дочерью генерал-майора, – особой докучливой и ворчливой не по возрасту. Евдокия Аркадьевна, которую девочки ласково прозвали Додо, дружила более с Софией Владимировной Заревич, дочкой тайного советника и члена Консультации при Министерстве юстиций. Их крепкую дружбу Варя объясняла тем, что София Владимировна слишком уж легковерна и простодушна, оттого и способна вытерпеть кого угодно.

Ещё одним неразлучным дуэтом следовало назвать Эмилию Карловну Драйер, рыжую дочь не менее рыжего немца, и княжну Венеру Михайловну Голицыну. Но если Малавина и Заревич могли бы продолжать общение и после выпуска из Смольного, то про Голицыну и Драйер Варя не была столь уверена. Потомственной аристократке, умеющей себя подать уже в юном возрасте, наверняка наскучит подобная дружба с дочкой чиновника. Утончённая Венера Михайловна обладала внешностью красавицы кисти Карла Брюллова. Она отыщет себе подружек под стать, едва удачно выскочит замуж за какого-нибудь состоятельного князя. А Эмилия Карловна, скорее всего, пойдёт в педагоги или в переводчицы с немецкого. Вот и все перспективы.

Чистые, юные и по-своему прелестные – все они научились уживаться компанией ввосьмером. Не без мелких ссор с остальным дортуаром или между собой, разумеется. Но и не без искренних совместных радостей, вроде поедания конфет тайком или чтения романов по очереди. Оттого Воронцовой и стоило большого труда сокрытие от подруг истории с юнкером и брошью.

Ошибка, насмешка или мистификация? Что это было?

Варя размышляла о том всё утро. Нервничала. Не находила покоя, чувствуя, как всё внутри стынет от недоброго предчувствия.

После посещения ванной комнаты девушки направились на утреннюю гимнастику, которую благодаря тёплой сухой погоде для них провели в саду. Затем настал час завтрака, но даже посыпанная сахаром булка, которую дали к чаю после пресной овсянки, не подняла ей настроения.

К первому уроку Воронцова окончательно укрепилась в мысли, что её с кем-то перепутали. Не мог тот юнкер просто дать ей брошь, пусть даже и фальшивую. Да и разговор между ними вышел престранный, если вдуматься.

«На пустые светские темы нам болтать необязательно. Просто танцуйте».

Кажется, так он сказал. Значит, беседа его не интересовала вовсе. Только танец. А быть может, и танец был лишь предлогом. Но для чего? Чтобы передать брошь? Или он не знал про драгоценность в платке вовсе? Это возможно, если платок не его, но маловероятно.

Варя задумчиво пожевала губу. Она заняла место в классе за второй партой у окна, когда Пётр Степанович Ермолаев, учитель химии, предложил девушкам присаживаться после краткого, сухого приветствия. За глаза смолянки прозвали его Ермолайкой, как какого-нибудь извозчика или подавальщика. Прозвище он заслужил в отместку за сварливый характер и беспрестанное ворчание. Пётр Степанович, сам того не замечая, понукал учениц, точно кучер лошадей недовольным «Ну-у!», если девушка слишком долго размышляла над заданием или же делала ошибки одну за другой.

– Mesdames[6], поскольку за время каникул вы наверняка многое успели позабыть, начнём урок с небольшого повторения, – монотонно произнёс учитель, направляясь к графитовой доске.

Он завёл нудную речь о природе химических элементов, но Варя возвратилась к собственным докучливым размышлениям быстрее, чем он успел завершить первое предложение.

Из головы не шли юнкер с брошью. Варвара силилась припомнить каждую деталь встречи. Ей вдруг пришло на ум, что молодой человек мало походил на прочих юнкеров, если придираться. Он не носил усов, ни малейшего намёка, хоть мода на них не проходила средь юношей в военных училищах. Усики, пусть даже едва обрисовавшиеся и глуповато нежные, ценились, поскольку позволяли выглядеть старше и серьёзнее. А уж если случалось юнкеру отрастить усищи, как у настоящего корнета или поручика, они тотчас становились предметов восхищения и зависти в рядах однокашников. Вчерашний же юнкер лицо брил начисто, хоть и по виду и густоте его волос явно мог бы рассчитывать на приличную поросль.

Кстати, о волосах: Варе подумалось, что он был пострижен слишком уж длинно, а напомажен весьма густо для училища. К первому сентября все юноши стриглись одинаково коротко и аккуратно, не мог же вчерашний субъект пропустить стрижку? Его бы попросту наказали…

– Воронцова, я вам не мешаю смотреть в окошко? – раздался на весь класс дребезжащий от раздражения голос Петра Степановича.

Варя вздрогнула. Она не заметила, когда успела отвлечься и отвернуться.

– Pardonnez-moi[7], – тихо произнесла девушка, опуская глаза в раскрытую книгу.

– Слушайте урок, а не витайте в облаках, будьте любезны, – назидательно произнёс Ермолаев, слегка скривившись, и постучал указкой по столу. – Это всех касается.

Его никто не любил именно из-за этого пренебрежительного тона, каким он каждый раз напоминал о том, что юным девицам тайны химии неподвластны, ибо их головы заняты всяческими глупостями. Ужасно досаждающая, даже обидная черта.

А ведь внешне Пётр Степанович производил приятное впечатление. Он хоть и не вышел ростом, но в свои пятьдесят с небольшим выглядел крайне милым с этими его кустистыми бакенбардами, пушистыми седыми волосами и слегка пухлым телосложением. Он облачался в старомодные сюртуки, обожал шейные платки и не расставался с золотыми карманными часами на цепочке, как какой-нибудь добрый сказочный персонаж. Только вот добрым Ермолаев не был. По нахмуренным бровям становилось ясно, сколь сложен его нрав. В способности к наукам у юных воспитанниц он не верил, а к Варе так и вовсе придирался с особым рвением. Но в том была виновата лишь она сама.

Воронцова училась пристойно, но на золотой шифр, который полагался лучшим воспитанницам при выпуске, рассчитывать не могла. Первые три года учёбы в младших классах среди прочих «кофейных» барышень Варя старалась и даже обгоняла программу, уступая разве что Лизе Бельской. Но с переходом в классы «голубых» смолянок она вдруг поняла, что учёба ей скучна. Возможно, сказался бунтарский отроческий возраст, совершенно недопустимый своими проявлениями в строгих рамках Смольного. К счастью, Варя не слишком испортила оценки. Родители настаивали на том, что она обязана получить достойное образование и после не менее достойно выйти замуж. Радели за классические приоритеты, которые казались прогрессивной Варваре отживающими себя.

Да. Варя считала себя девушкой именно прогрессивной, невзирая на давление светского воспитания. Оттого и начала выписывать из-за границы научные журналы, в которых рассказывалось о самых современных достижениях в химии, физике, биологии и даже психологии.

Воронцова читала взахлёб. Порой из-за этого она опережала учебную программу. Её случайные высказывания противоречили привычным убеждениям. Поэтому с учителями Варя была в весьма сложных отношениях. Вступать в открытые споры она не любила, считая их делом бессмысленным и заведомо обречённым на провал. Но и соглашаться с наставниками во всём подряд не умела. От скандалов и наказаний её спасали ум и обаяние, а ещё острое нежелание позорить своих почтенных родителей без повода.

После прилежания в младших «кофейных» классах и нескольких лет откровенного бунтарства в «голубых», к финалу обучения в «белых» классах Варя пришла с устоявшимися выводами о том, как надо вести себя в обществе. Что можно говорить, что нельзя, а какие увлечения и вовсе лучше не озвучивать даже родителям. Небольшие хитрости помогали не выделяться среди одноклассниц, но и не забывать о собственных интересах.

К примеру, связываться с Ермолайкой лишний раз не стоило.

Впрочем, Пётр Степанович и сам не питал интереса к конфликту в первый же день занятий. Он возвратился к объяснениям. Затем вызвал к доске Марину Быстрову, и, пока подруга решала несложное уравнение, Варя выполнила задание в тетради наперёд и незаметно возвратилась к мыслям о юнкере и броши. Точнее, о камнях в украшении.

Ей вспомнилось, что не так давно она читала о крупных синтетических рубинах, искусственно созданных французским химиком Вернейлем. Такие камни имели неплохое качество, но всё же уступали натуральным. Однако подлинность порой определить мог лишь специалист. Варя знала только о том, что с помощью лупы возможно разглядеть вкрапления в камне. У искусственного рубина это будут застывшие пузырьки газа, в то время как в натуральных камнях просматриваются своего рода иголочки. Камни в броши были довольно мелкие, яркие и весьма блестящие для простого стекла. Искрящиеся. Можно было бы попробовать поцарапать их иголкой. На цветном стекле останутся следы. Но зачем портить вещь, если она попала к Варе по ошибке? Пусть даже это простая безделушка.

– Воронцова!

Требовательный окрик Петра Степановича заставил девушку вздрогнуть.

Она вскинула опущенную голову и воззрилась на учителя.

Тот стоял у доски возле Марины, скрестив на груди руки, и сердито постукивал указательным пальцем левой по локтю правой. Его глубоко посаженные серые глаза глядели возмущённо.

– Pardonnez-moi, – с вежливой улыбкой повторила Варя.

– Довольно мечтать, любезная. – Ермолаев указал на доску. – Я просил вас найти и исправить ошибку в уравнении Быстровой. Будьте добры.

Он жестом пригласил Воронцову подойти к ним.

Варя поднялась с места и направилась к расстроенной Мариночке и хмурому Ермолаеву. На ходу она изучала аккуратные записи, сделанные мелом.

– Варвара Николаевна наверняка вспоминает минувший бал, вот и замечталась, – раздался громкий шёпот с последних парт.

Девочки захихикали, переглядываясь. Наверняка каждая этот бал вспоминала сейчас, оттого её и упрекнули тем, что на уме у всех.

К несчастью, замечание расслышал и Ермолаев.

Кустистые брови учителя немедленно взлетели на лоб.

– Вот, значит, почему одна не может справиться с простым заданием, а вторая витает в облаках, – понимающе протянул он и раздражённо поцокал языком. – Напрасно вас отправили развлекаться в самом начале учебного года. Все головы забили не тем, чем надобно, вместо учебных дисциплин. И вы, голубушки, хороши. Как я сразу не понял по вашим пустым взглядам.

Ну всё. Теперь не отстанет.

Досталось всем. Не только Варе с Мариной. Ермолайка разворчался об упадке нравов среди молодёжи, лени нерадивых девиц и тому подобном. Варвара давно помогла Мариночке с уравнением, но они по-прежнему стояли плечом к плечу у доски, как два гвардейца на карауле, пока учитель распекал учениц. Закончилось тем, что он выдал двойное домашнее задание. Сказал, раз есть время на глупости, найдётся и на учёбу.

На прочие уроки они отправились в расстроенных чувствах, непонятые и несправедливо пристыженные. Но самое неожиданное случилось после обеда.

Классные дамы перешёптывались между собой, делясь новостями. Не прошло и часа, как тайная сплетня дошла до воспитанниц и разлетелась по институту стремительнее лесного пожара.

– Вы слышали новости? – взволнованным, громким шёпотом произнесла София Владимировна Заревич, когда она в спешке влетела в их дортуар.

Девушки, собиравшиеся на прогулку, переглянулись. Они немедля обступили подругу тесным кружком.

– Нет. Что произошло?

– Кто-то опять умер?

– Господи помилуй! – Заревич перекрестилась. – Нет. Всё дело во вчерашнем бале у Куракина.

– Ах опять речь об этом! – Додо утомлённо закатила глаза. – Мало вам домашнего задания по химии?

– Выслушайте же! – София Владимировна нервически всплеснула руками. От жажды поскорее поделиться новостями её лицо и шея покрылись розовыми пятнами. Она оглянулась на дверь, чтобы убедиться, что та закрыта, и выпалила: – Князя обокрали! Пропала брошь!

Вопросы немедля посыпались на неё со всех сторон.

– Что?

– Как обокрали?

– Какая брошь?

– Кто посмел?

– Вора уже поймали?

Варя, стоявшая вместе со всеми, ощутила острый испуг, от которого на миг помутнело в голове, а ноги похолодели. Сквозь накатившую дурноту она расслышала торопливые слова Заревич:

– Вчера князь по случаю торжества достал шкатулку с орденами и прочими наградами. У него их много.

– Он служил в Русско-турецкую войну, – сухо подтвердила Евдокия Аркадьевна. – От отца я однажды слышала, что его сиятельство – один из особо отличившихся героев Шипки.

– Да-да, верно, – торопливо закивала София. – Так вот, в числе наград была и брошка, которую после завершения войны государыня императрица Мария Фёдоровна подарила князю. Вроде как был какой-то торжественный бал. И там она всем отличившимся что-то презентовала на память. Куракину досталась золотая птичка, усыпанная рубинами. Дорогая и бесподобная до неприличия. Брошка «Красный кардинал». Так эта птичка называется. И вот она как раз и исчезла вчера! Князь после бала стал убирать награды на место, а брошки в шкатулке нет!

Девушки зашептались громче, наперебой засыпая Заревич вопросами, словно та знала что-то, кроме тех сплетен, что услышала от других институток в коридоре или ванной комнате.

– Кто украл? – громче остальных спросила Марина Быстрова.

– Неизвестно. Ведётся следствие. Но говорят, что князь пребывает в гневе. Это всё-таки памятный подарок императрицы. Фамильная реликвия, можно сказать. Он сегодня лично приезжал к дочери прямо сюда. Спрашивал, не брала ли она случайно брошку, чтобы перед подругами похвастаться, но Верочка так испугалась, что с ней случалась истерика прямо в кабинете у княжны Ливен. Она клянётся, что не взяла бы без спросу ничего у своего дражайшего папеньки. А он бы дал, стоило бы ей попросить, уж она-то знает. Оттого и воровать ей было ни к чему.

– А он что сказал?

– В доме Куракиных сейчас полиция. Ищут улики и допрашивают слуг.

– Да что они найдут-то? Вчера столько народу в доме было! Кто угодно мог украсть и легко эту брошку вынести. Наверняка одних наёмных слуг понабрали в обслугу не счесть!

– Верно. С ног собьются искать.

Девочки с удовольствием смаковали новость, пока не явилась Ирецкая и не поторопила их поскорее выходить на прогулку. Но Варя едва держала себя в руках, переживая потрясение столь невозмутимо, как только могла.

Воронцова понимала: если её имя прозвучит хотя бы косвенно, случится крупный скандал. Она уже представляла газетные сводки: «Варвара Николаевна Воронцова, дочь всеми уважаемого графа Воронцова Николая Михайловича, тайного советника, служащего в Министерстве путей сообщения Российской империи, попалась на краже драгоценности из дома князя Куракина!» О! Сия новость, несомненно, вмиг сделается сенсацией. Никто даже не примет в расчёт, что это полнейшее недоразумение. Или что мотивов у неё нет для подобной кражи. Скажут, девица позарилась на красивую вещь. Немыслимо! Её оправдают, конечно, но этот скандал, несомненно, навредит семье. Подобные слухи сродни эпидемии оспы – после выздоровления остаются уродливые следы, которые ничем не скрасить.

Прежде Варе вопросы о собственной репутации виделись закостенелыми пережитками минувшей эпохи. Но под угрозой оказалась не только она. Все её родные могли ощутить на себе пятно на добром имени Воронцовых. Дочь-воровка. Хуже не придумать.

А что случится, если её не оправдают? Каторга? Насколько сурово нынче наказание за кражу?

Варя не представляла, каким может оказаться ответ на этот вопрос. Но она твёрдо уяснила три вещи.

Первое: репутация важнее, чем ей думалось всего несколько минут назад.

Второе: уходить из дома Куракиных с брошью оказалось наиглупейшим решением.

Третье: её имя ни в коем случае не должно прозвучать.

С этими выводами Воронцова как ни в чём не бывало присоединилась к подругам на прогулке в саду Смольного.

На улице было тепло и свежо. Быстрый крупный дождь умыл берега Невы пару часов назад. Сладковатый запах влажной земли витал в воздухе. Листья уже обагрились первыми осенними красками. Ленивый ветерок перебирал золочёную листву, с тихим шелестом срывая ослабшие листочки. Романтическое пушкинское уныние назревало в Петербурге знакомым «очарованием очей». Но Варе не хотелось ни любования природой, ни досуга в кругу одноклассниц. Одни подруги со смехом играли в «барыня прислала», иные прогуливались неспешным шагом, обсуждая бал реальный, а кто-то осмеливался передавать друг другу шёпотом слухи о краже. Но всё, о чём Варвара могла размышлять, это брошь.

Проклятое украшение, попавшее к ней в руки столь нелепым образом, сводило с ума. Выбросить или оставить?

Чтобы не быть вовлечённой в игры или пустые разговоры, Варя отошла в сторону. Сделала вид, что любуется поздними цветами на клумбах. Неторопливо она двинулась по тропинке, направляясь в сторону той части сада, которая примыкала к монастырю. Возле обители всегда было тихо, а дышалось вольно. Здесь девушкам дозволялось гулять только в компании классных дам и других смолянок, поскольку порой сюда забредали и чужие люди, которым также хотелось тишины и покоя в двух шагах от кипучего города.

Правильнее всего было бы передать брошь полиции и сознаться в недоразумении, но подобное действие повлечёт за собой расследование и неизбежную огласку. С неё спросят, почему она не рассказала про юнкера сразу на балу. Наверняка кто-то не поверит. Пойдут слухи, а следом за ними случится скандал. Последнего необходимо избежать.

Ещё страшнее, если глупую рубиновую пташку обнаружат в её вещах.

Так что выход один – выбросить в Неву и позабыть как можно скорее.

Но что, если тот юнкер на неё укажет? Тогда она может сказать, что попросту испугалась и не знала, как поступить. Что, по совести, правда и есть.

Ещё хуже будет, если по её душу явится зачинщик сего преступления. Тогда беда из скандала перерастёт в настоящую угрозу для жизни.

Нет. Выбрасывать брошь нельзя.

Варя мученически вздохнула и едва слышным, досадливым шёпотом процитировала Екатерину Великую, глядя себе под ноги:

– Лекарство от глупости ещё не найдено.

Разумеется, она глупее любой необразованной девицы из самого глухого медвежьего угла! Умная бы не взяла тот платок. И уж точно не оставила у себя. Не от жадности же ведь поступила, а от растерянности. Сдалась ей эта птичка. Как там сказала София? «Красный кардинал», кажется. Придумали тоже!

Варя когда-то видела таких птиц в зоологическом саду. Премилые, ярко-малиновые и с хохолками. А ещё с чёрным контуром вокруг клюва, из-за которого кажутся невозможно сердитыми. В детстве Варя сказала маме: «Вот бы и мне такого птенчика!» Маменька тогда посмеялась только, пообещав ей канарейку. А глупая Варвара беду накликала, не иначе.

От расстройства захотелось то ли расплакаться, то ли нервно рассмеяться.

Выглянувшее солнце совсем разогнало облака. От травы нехорошо парило. Так, что девушка пожалела об оставленном в комнате веере.

Пожалела, да и запнулась на месте, неловко шаркнув ногой.

Внезапная догадка случилась сродни солнечному удару.

Оторопевшая было Варя заозиралась по сторонам, тщетно ища глазами нужного человека, который вдруг пришёл ей на ум. Она развернулась и пошла обратно. Туда, где беззаботно играли одноклассницы.

– Анечка, душа моя, вы не видели Эмилию? – Варя премило улыбнулась. – Думала спросить у неё перевод с немецкого одной фразы из научного журнала, пока снова не позабыла.

Анна и Надежда, стоявшие в общем полукруге с самого краю, едва удостоили её вниманием. Отвлекаться от игры им не хотелось. Тем более что скоро подходила их очередь.

– Где-то здесь была, – старшая Шагарова лишь отмахнулась. – Отошла, вероятно.

– Да вон же она, – Наденька кивнула в сторону деревьев. – Под яблоней на лавочке сидит. Передайте ей, чтобы встала. Застудится ведь. Лавка сырая совсем.

– Oui. Merci[8], – коротко поблагодарила Варя, направляясь к Драйер нарочито неспешным шагом.

Эмилия Карловна действительно нашлась в тени старой яблони. Девушка сидела на краешке облупившейся серой лавочки с таким видом, будто вот-вот готова вспорхнуть и убежать. Она растерянно вскинула голову, едва заметила приближение Воронцовой. Глаза Эмилии были красны, но она не плакала.

– С вами всё в порядке, моя дорогая? – Варя постаралась улыбнуться ей как можно приветливее, хоть и у самой на сердце скребли кошки.

– Да, – девушка часто закивала. Её голосок звучал тонко и надломлено. – Что-то голова разболелась.

Миниатюрная, кудрявая и рыжеволосая, она во многом походила на отца, эмигрировавшего в Россию немца, который женился здесь на русской, да так и осел на чужбине благодаря капризам жены. Эмилия отлично знала родной язык отца, дома общалась с родителем только на немецком, но по-русски изъяснялась чисто, лишь букву «р» немного выделяла на германский манер, произнося её не с кончика языка, а с корня. Особенно это становилось заметно, когда девушка нервничала. Вот как теперь, например.

Драйер подвинулась, уступая на лавке место для подруги, но та и не думала садиться.

Варя остановилась перед девушкой и спросила так тихо, чтобы никто не мог их услышать:

– Вы ничем не желаете поделиться со мной? Возможно, я бы помогла вам.

Серые глаза Эмилии распахнулись шире. Она побледнела, отчего веснушки, которыми были усыпаны маленький курносый нос и щёки, выделились на светлой коже ярче прежнего.

– О чём вы, Варенька? – Драйер натянуто улыбнулась, стараясь придать себе непринуждённый вид.

Тут взгляд Вари упал на руки девушки, сложенные на коленях. Кожа вокруг аккуратно постриженных ногтей была красной. Кое-где выступила кровь из-за надорванных заусенцев.

Драйер заметила, куда смотрит подруга, и тотчас сжала ладони, пряча истерзанные пальчики в кулаки.

– Полагаю, ни о чём определённом. – Варя решила сменить стратегию и протянула руку. – Давайте немного пройдёмся? Здесь сыро. Вы простудитесь. Признаюсь честно, у меня тоже болит голова, а наши mesdames расшумелись не на шутку. Боюсь, им достанется от классных дам или инспектрисы.

Словно в ответ на её замечание, игравшие на лужайке смолянки разразились неподобающе громким хохотом. Эмилия глянула на них, потом на Варю и всё же встала. Под ручку они двинулись в глубь монастырского сада, выбрав самую тенистую и тихую аллею.

Воронцова решила завести небольшой разговор в подражании тем светским беседам, к которым их приучали в институте. Младшие смолянки давали друг другу забавные прозвища и общались по-дружески на «ты». Например, Воронцову одно время величали Вороной, Бельскую – Белкой, а Заревич – Зорькой. Среди институток подобное было в порядке вещей, особенно внутри дортуара. Однако, чем старше они становились, тем лучших манер от девушек ждали. Безукоризненным должно было оставаться общение даже промеж близкими подругами. На людях теперь они обращались друг к другу по имени и отчеству, а при личном общении слегка насмешливо репетировали светскую манеру говорить, к которой постепенно привыкли. Но никто не мог отменить тёплых дружеских привязанностей и непринуждённых разговоров наедине. Все помнили про Ворону, Додо или Зорьку. Это очень сближало воспитанниц.

– Как вам минувший бал, Эмилия Карловна? – осторожно начала Варя.

Она глядела прямо перед собой, чтобы не смущать девушку, но заметила, как у той напряглась рука.

– Всё вышло прелестно, – Драйер произнесла это так, что у неё от волнения непроизвольно вышло «п`гелесно».

– Согласна с вами, – Воронцова похлопала подругу по локтю. – Наряжены и причёсаны мы были совершенно одинаково, будто сестрёнки. Уверена, даже волосы мои в электрическом свете любой бы принял за столь же рыжие, как и у вас. Разными у нас были разве что… веера?

Драйер вздрогнула, но ничего не сказала.

Варя погладила её по руке, успокаивая. Странное дело, чем больше она говорила, тем увереннее и спокойнее чувствовала себя сама.

– Все такие очаровательные, милые и нежные, все цветочные и пудровые. Голубые веера принесли только мы с вами. На вашем вышиты перья, а на моём – листья пальмы. Но разве же человек несведущий в подобных тонкостях, да ещё и издали в общем мельтешении, станет разбираться, что там у кого вышито? Голубой, и ладно.

Эмилия дёрнулась было, чтобы высвободить руку, но Варя крепко удержала её, увлекая дальше в глубь аллеи, где в этот час не бродило ни души.

– Не нервничайте, mon amie[9]. Прошу вас. Мы с вами обе в чудовищном положении, насколько я могу судить…

Варя умолкла, не закончив мысль, потому что Эмилия вдруг заплакала. Тихо и горько, как ребёнок, долго копивший обиду.

Девушки сошли с тропинки и встали под первым попавшимся деревом так, чтобы спрятаться от посторонних глаз хотя бы на время.

Варя подала подруге носовой платок. Собственный, разумеется, а не тот, что дал ей юнкер.

– Mon Dieu! Не плачьте. Возьмите себя в руки, иначе ваше расстройство будет сложно объяснить остальным, – Воронцова говорила твёрдо, стараясь как можно скорее унять разгорающуюся истерику. – Нас перепутали на балу. Вместо вас кое-что передали мне.

Едва она сказала это, как Эмилия громко всхлипнула и воззрилась на неё, точно на сошедшего с небес Спасителя.

– Оно у вас? – прошептала она с нескрываемой надеждой в голосе. – Умоляю! Скажите, где оно!

С этими словами Драйер вцепилась в руку Вари так, что та едва не вскрикнула от боли. Глаза девушки, всё ещё красные и полные слёз, теперь искрились отчаянной надеждой человека, чья жизнь зависит от одного лишь верного слова.

– Нет.

Воронцова и сама не знала, почему так ответила. Но что-то в реакции Эмилии задело за живое. Это отчаяние утопающего в её взгляде резало хуже ножа.

– Ох, – Драйер судорожно всхлипнула. – Я погибла.

Прежде чем она снова залилась слезами, Варя взяла её ладони в свои и настойчиво промолвила:

– Я в таком же положении. Расскажите мне всё, умоляю. Я обязательно придумаю, как нас обеих спасти. Обещаю.

Неудивительно было бы услышать девичью исповедь о глупостях юной любви, томлениях молодых сердец, невозможности быть вместе в силу непреодолимых обстоятельств и прочей романтической чуши, которая и стала причиной недоразумения. Варя подобное понимала, а порой и разделяла душевное к тому стремление. Однако же рассказ Эмилии поразил и озадачил Воронцову.

– Всё это прискорбно. Постыдно даже, поэтому умоляю, никому ни слова, Варенька, – лепетала Драйер, а сама то и дело оглядывалась, чтобы убедиться, что никто не мог их слышать. – Папенька мой после того, как ушёл в отставку, сделался любителем жить не по средствам, – она прижала ладошку к губам, силясь унять вновь подкатившие, жгучие слёзы. – Оттого у нас проблемы в семье, о которых говорить стыдно. Папенька, чтобы довершить моё образование, взял ссуду, а после проиграл деньги, поставив на скачки. Взял ссуду новую. Маменька узнала о том. Сказала, развод потребует, если он не поправит дела тотчас. А как тотчас поправить? Папенька от расстройства в петлю полез. Хорошо, он у нас тучный. Дело на даче было. Балка треснула, его вес не выдержала. Они с маменькой помирились. Плакали оба. Да только вопрос с долгами не решённый остался.

Эмилия промокнула глаза платком. Всхлипнула влажно и нервно.

– Положение деликатное, – согласилась Варя.

Она не сводила с подруги глаз, но та выглядела разбитой и предельно искренней. Будто давно хотела с кем-то поделиться, но боялась.

– Оттого и не желаю, чтобы в институте узнали. Дайте слово…

– Разумеется. Недостойно обсуждать подобные трагедии чужих семей, – согласилась Воронцова. – Но как это, простите, связано с Куракиными?

– Летом ко мне в церкви подошла женщина и передала записку. – Эмилия сделала паузу, чтобы убедиться, что вокруг по-прежнему никого. – В ней предлагалось вынести некую вещь с бала, который первого сентября состоится у князя и куда нас обязательно пригласят. Не украсть, – пылко заверила девушка, краснея. – Там о краже ни слова не было. Просто передать.

Воронцова медленно кивнула.

– А взамен предлагали поправить дела вашего папеньки? – предположила она.

– Именно.

– Вы знали, что за вещь нужно будет вынести?

– Нет, – Эмилия снова скисла. – Но ко мне на балу никто так и не подошёл. Только разные кавалеры танцевать приглашали. Я уж решила, с передачей передумали. А как услышала про кражу драгоценности, сразу поняла, что случилось дурное.

– Не плачьте. Дайте подумать.

Варя нахмурилась. Она подняла глаза к холодной сентябрьской синеве, что островками проглядывала сквозь буреющую листву яблонь.

– Про цвет веера значилось указание в письме?

– Да.

– А кто передаст вам вещь, сказано?

– Нет.

– Вы письмо сохранили?

– Тоже нет. – Эмилия поджала дрожащие губы. – Варенька, что теперь будет, если узнают…

– Не узнают, – перебила Варя, вновь повернувшись к подруге. – Что вы должны были сделать с этой, господи помилуй, бандеролью? Передать кому-то?

– Да. – Девушка оживилась. – Сегодня. Когда вечером после ужина все выйдут на прогулку, я должна была отдать вещь какой-то женщине.

– Отлично.

Эмилия Карловна растерянно заморгала. На Варю она глядела, как на блаженную.

– Что же в том отличного, позвольте спросить?

– Так мы узнаем, кому понадобилась фамильная брошка Куракиных, – терпеливо объяснила Воронцова. – Пора возвращаться. Иначе нас хватятся. Приведите себя в порядок. Если кто спросит, вы плакали из-за непомерно большого задания по химии.

Она подхватила Эмилию под руку и повлекла по тропинке обратно.

– Варенька, вы правда мне поможете? – с надеждой спросила Драйер.

– Обещаю предпринять всё, что в моих силах.

– Но зачем вам в это впутываться?

– Сделав ближнему пользу, сам себе сделаешь пользу[10], – уклончиво ответила Варя. – Я тоже оказалась втянута по воле случая. Нужно разрешить проблему как можно скорее.

На самом же деле она пришла к поразительному выводу: ей не просто захотелось уберечь собственную семью от скандала. Её снедало жгучее любопытство выяснить, кому и зачем понадобилась подобная громкая афера.

Глава 3

Вечером после ужина часть старших институток занялись рукоделием, часть предпочли послушать пение младших «кофейных» смолянок в кабинете музыки и лишь немногие отважились выйти на короткую прогулку. Виной тому были особенно злые комары, поздние и назойливые. А ещё ранние сумерки. Времени до темноты оставалось немного, поэтому мало кто пожелал выходить на улицу.

Варя сослалась на тягу к свежему воздуху и упорхнула в сад быстрее, чем остальные её подруги дали себя уговорить на променад перед сном. Осталась в институте и Эмилия Карловна, как девушки условились. Варя отправилась на встречу одна.

Золотистое солнце сползало к линии горизонта. Его тяжёлый оранжевый свет залил монастырский сад с неестественной яркостью, будто прожекторную лампу включили. Лучи просвечивали сквозь редеющие кроны, очерчивая янтарные контуры жухлой листвы. Таилось в этом свете нечто неуютное, нечто обманчиво безопасное. Или, быть может, просто воображение разыгралось? В конце концов, не каждый день ищешь встречи с посыльным неизвестного лица, сумевшего обокрасть всеми уважаемого аристократа.

Варя облачилась в глухое светло-серое платье с высоким воротом, который застёгивался под подбородком. Она надела тонкие перчатки, обула осенние ботиночки на шнуровке с таким маленьким каблучком, который позволил бы ей бежать в случае необходимости. Затем надела шляпку и, подумав, захватила зонтик-трость кремового цвета. Дождя не предвиделось, но острое навершие из слоновой кости могло сойти за подобие оружия, случись что недоброе.

От волнения до тошноты свело живот. Будто бы она совершала преступление, а не пыталась вывести на чистую воду настоящего преступника. Но Варя твёрдо решила для себя, что не отступится. Крылось в этой краже что-то необъяснимо подлое, и Воронцова не могла отделаться от дурного предчувствия, что это вовсе не обычное воровство с целью перепродажи. Нет. Столь редкую и ценную вещь просто так не продать. Она могла разве что осесть в коллекции другого богача или безумца. Но почему ему понадобилась именно эта брошь? Чем больше Варя размышляла, тем нестерпимее становилась её тяга получить ответы.

Милые, юные и весёлые, несмотря на утомительный учебный день, смолянки вышли на прогулку организованной группой. Варя поначалу плелась в последних рядах, а затем отстала. Присела на лавку и неспешно перешнуровала правый ботинок. Сделала вид, что хочет нагнать подруг, но по пути свернула на другую аллею. Убедившись, что из окон института её не видно, девушка заторопилась в сторону монастыря, к месту встречи с таинственной женщиной в зелёном платке, о которой ей рассказала Эмилия.

Чем ближе к монастырю, тем гуще здесь росли плодовые деревья. Аллея тянулась далеко вперёд сквозь сад. От неё тут и там разбегались тропинки. Они петляли и вели обратно в Смольный или к обители, которая располагалась левее. Иные уводили к реке. Каждая тропка здесь была знакома. Ухоженные кусты заметно облетели и были острижены. Отцвели яркие цветы. На смену буйству красок и птичьему пению пришло тягучее, сонливое умиротворение. Природа готовилась оцепенеть перед трескучими зимними морозами. Погрузиться в сладкое забвение, чтобы по весне пробудиться с новым буйством красок.

Но тревога давала знать о себе столь остро, что никакое окружающее блаженство не спасало. Поджилки тряслись у гордой дворянки так, что она чувствовала себя глупым зайчишкой, решившим прогуляться возле лисьей норы. Но стремление узнать правду оказалось в ней сильнее любых страхов.

Варя замешкалась, лишь когда в конце аллеи заметила мужчину. Высокий силуэт в тёмной, простой одежде. Но он ушёл быстрее, чем девушка разглядела его как следует. Незнакомец выбрал тропинку, которая вела в сторону города.

Вот и славно. Ни к чему ей свидетели.

Воронцова прибавила шагу, чтобы встретиться с неизвестной женщиной до того, как её хватятся. Она прошла ещё немного вперёд и свернула на тропинку в сторону реки, туда, где под ивой лежало потемневшее от сырости бревно. Летом оно служило скамьёй для гуляющих.

Первая желтизна тронула раскидистое старое дерево. Оно роняло листья в тёмную, хладную Неву, и течение уносило их прочь по подёрнутой рябью реке. Запах стылой воды и жирного ила здесь перебивал пряные ароматы осени.

Даму в изумрудно-зелёном платке, покрывавшем голову, Варя заметила издалека.

Впрочем, особу лет тридцати вряд ли можно было назвать дамой. Она более напоминала кухарку в богатом доме. Росту эта женщина была невысокого. Чуть сгорбленная, сутулостью своей обязанная тяжёлой физической работе. Оттого же весьма утомлённая на лицо, с такими печальными серо-голубыми глазами неопределённого оттенка, что становилось её жаль. Помимо яркого платка, вероятно, ей вовсе не принадлежавшего, а служившего лишь опознавательным знаком, равно как и голубой веер Эмилии, вся одежда на женщине была простой и пережившей множество стирок. Такой, чтобы оставлять хозяйку неприметной в городской толпе, и уж тем более подле монастыря. Словно шла она вовсе не на прогулку, а на вечернюю службу в храм или же возвращалась с неё.

Варя пошла прямиком к ней, едва их взгляды встретились.

Женщина выглядела не менее взволнованной, чем Эмилия Карловна во время их дневной беседы. Даром что не плакала.

– Добрый вечер, барышня, – негромко поздоровалась она, присев в реверансе.

Несмотря на осанку, ей удалось исполнить это ловко, что говорило: сия особа кланяется чаще, чем отдыхает.

– Добрый вечер, любезная сударыня. – Варя остановилась в двух шагах напротив. Она перевесила зонтик с одного локтя на другой. – Недурная погода для петербургской осени, вы не находите?

Женщина коротко кивнула. Она не сводила с Воронцовой взгляда, изучая её пугливо и вместе с тем пристально. Силилась понять, та ли явилась девица, с какой условлено встретиться. Сомневалась, и сомнение отражалось на сероватом осунувшемся лице с тонкими губами и крупным орлиным носом.

Повисла пауза.

Посыльная в зелёном платке не решалась спросить о передаче вещи. Варя же, напротив, умышленно медлила. Но женщина лишь глядела то на неё, то на ведущую к Смольному тропинку.

– Вы ожидаете кого-то? – наконец нарушила тишину Воронцова, задав вопрос нарочито деликатным тоном, преисполненным светского дружелюбия. И прежде, чем незнакомка ответила, Варя изрекла: – Я вот, признаюсь, должна здесь кое с кем встретиться. Но боюсь ошибиться и помешать вам. Потому будьте любезны, развейте мои сомнения, назовитесь, уважаемая сударыня, не сочтите за оскорбление.

Женщина побледнела ещё сильнее, будто общалась не с институткой, а с судебным приставом на допросе. Она сплела пальцы на уровне живота так крепко, что побелели костяшки, в тщетных стараниях унять нервную дрожь. Но всё же ответила:

– Я Мильчина. Анастасия Павловна, – а затем торопливо пояснила на случай, если девушка не знает имени, а только род занятий, – горничная в доме Обухова.

Варя нахмурилась.

– Обухова? Бориса Ивановича, который генерал-лейтенант? – переспросила она. Другого Обухова Воронцова не знала.

– Именно, – Мильчина заговорила быстрее и увереннее. – Мне, барышня, велено у вас забрать…

Она осеклась, так и не договорив. Вероятно, её осенило, что ошиблась. Перепутала одну рыжую смолянку с другой. Быть может, разглядела, что у Вари веснушек нет или что волосы не такие медные и кучерявые, как у Эмилии. Оставалось лишь гадать, какими описаниями Мильчина руководствовалась.

– Вы меня простите, я, вероятно, обозналась, – пробормотала она, пятясь. – Я лучше пойду. Не стану вам мешать.

Анастасия Павловна отвернулась, чтобы поспешно уйти, но Варя поймала её за запястье. Стиснула руку женщины мёртвой хваткой, а когда Мильчина попробовала вырваться, заверила с твёрдостью в голосе:

– Попытаетесь скрыться, я закричу так, что сюда сбежится весь Смольный. Сторожа вызовут полицию. Лучше вам на все мои вопросы ответить и с миром уйти, нежели объясняться с ними.

Мильчина ойкнула и перекрестилась свободной рукой. Её глаза так и забегали в поисках путей к спасению.

– Вы знаете, что вам должны передать? – строго вопрошала Варвара.

Так она разговаривала с младшими братьями, когда тем взбредало в голову несносно шалить. Срабатывало безотказно. Главное, не давать слабину.

– Нет, помилуйте, барышня, – взмолилась Анастасия Павловна, на глазах которой уже вскипали слёзы. – У меня трое деток. Пощадите. Я только ради них и согласилась.

Варя вскинула брови.

– Вам угрожали?

– Нет. Просто обещали щедро заплатить, если я полученную от смоляночки вещицу положу к хозяйским ценностям. – Мильчина выглядела так, словно с ней вот-вот случится обморок. – Умоляю! Я о дурном не помышляла. Мне денежки нужны детям на учёбу.

– А где живёт ваш господин?

– Умоляю! – Женщина захныкала. – Не надо. Меня выгонят. Я думала, это игра какая. Или проделки поклонницы. Мало ли что у господ на уме, я никогда не вмешиваюсь. Не моё это дело.

– Mon Dieu. Успокойтесь. Я про вас не расскажу. – Варя вздохнула. – Но мне нужно побеседовать с вашим Борисом Ивановичем. Кажется, он в беде. И ситуация носит крайне деликатный характер.

Воронцовой подумалось, что они теперь все в беде: она сама, Эмилия Карловна, Мильчина и Обухов в особенности. Потому что кто-то, очевидно, замыслил подбросить ворованную наградную брошь одного дворянина другому. Обухов вряд ли заказал кражу сам. Уж слишком много звеньев в цепочке. И как минимум двое из них – особы женского пола в трудном положении. Виновный мог надавить на каждого из них, случись что. Но случайно в сие уравнение лишней переменной попала Варя, и теперь ей чудилось, что все рискующие стороны, так или иначе, зависят от неё.

– Не тревожьтесь, Анастасия Павловна. Просто назовите адрес. А с Борисом Ивановичем я пообщаюсь так, что никто не узнает о вашей причастности.

Мильчина молчала, глядя на девушку с неподдельным ужасом, будто та обернулась вдруг палачом и уже готовила гильотину.

– Сколько вам обещали за… кхм… работу?

Исподволь женщина прошептала сумму.

Непроизвольный шумный вздох сорвался с Вариных губ.

– Столь крупными средствами вас не обрадую, но дам половину, если удастся всё утрясти. И вы не будете замешаны в истории, которая может довести до каторги, любезная Анастасия Павловна. И кто тогда оплатит учёбу детям? Так что же, вы согласны мне помочь?

Разумеется, ничего иного ей не оставалось. Мильчина и без того была напугана, а малейшее упоминание каторги привело в ужас. Севшим голосом она пробормотала адрес. Варя повторила его вслух пять раз, чтобы лучше запомнить. Мысленно она прикинула, насколько далеко от Смольного находился дом Обухова.

– А теперь ответьте, вы знаете нанявшего вас человека?

– Нет, он передавал мне записки через одну прихожанку в храме, куда я хожу по воскресеньям.

– Не удивлена. Сможете её описать?

Мильчина задумчиво нахмурилась.

– Высокая, пожилая, костлявая. Одета как гувернантка или учительница. Нос с горбинкой, будто после перелома. Вот тут, – она показала на себе, постучав указательным пальцем чуть ниже переносицы. – Волосы какие у неё, не видела, они всегда под косынкой были. Косынки каждый раз повязывала разные. Больше ничего. Я её всего трижды видела. Последний раз в позапрошлое воскресенье. А на минувшей неделе её в храме уже не встретила.

Последнее Варю не удивило. Вероятно, ту женщину использовали столь же ловко, надавив на её потребности. Вряд ли она объявится вновь. До воскресной службы уж точно. Значит, у Вари были в запасе три дня, чтобы найти способ покинуть Смольный и наведаться в дом Обухова. В то, что причастен он сам, Воронцова не верила. Нелепо вовлекать столько народа, да ещё и приказывать положить брошку к собственным личным ценностям. По первому впечатлению она бы с уверенностью сказала, что драгоценность пытаются ему подбросить.

– Ступайте домой, Анастасия Павловна. Ведите себя тихо. Если с вами выйдут на связь, скажите, девица пришла с пустыми руками и призналась, что посылку она не получила. Но лучше в воскресенье в церковь не ходите вовсе. А если меня в доме у Обухова вдруг встретите, притворитесь, что впервые видите.

– Поняла, – с готовностью ответила Мильчина.

Но, по совести, вряд ли она действительно поняла хоть что-то, просто хотела убраться поскорее и подальше.

Женщина жалостливо свела вместе брови и слабым голосом взмолилась:

– Барышня, вы позволите мне уйти? Я более ничего не знаю.

Она сказала это так, словно вопрос денег её и вправду теперь не беспокоил. Только стремление выйти из сложившейся ситуации без последствий.

Варя мысленно перетасовала колоду вопросов, которые мучили её, и пришла к выводу, что Мильчина не ответит ни на один. Вряд ли она знала того юнкера или каким-то образом была связана с Куракиным и его окружением. И уж тем более не имела понятия о реальной ценности броши, которую ей велели пронести в хозяйский дом.

Воронцова оглянулась на тропинку, чтобы убедиться, что никто поблизости не объявился, и наконец отпустила женщину. Доверять ей всецело Варя не собиралась, но и причин держать её дольше более не осталось.

– Идите. Но не забудьте о нашем уговоре. Поверьте, надёжнее получить меньшую сумму от меня, нежели большую от человека, который втянул вас в подсудное дело.

Мильчина присела в торопливом реверансе.

– Прощайте, сударыня, – пробормотала она, опустив голову, а затем развернулась и засеменила прочь.

Варя проводила её задумчивым взглядом.

Солнце стремительно садилось. Сумерки густели, и глубокие синие тени пролегли промеж садовых деревьев. Но возвращаться в Смольный Воронцова не торопилась. Она решила переждать ещё пару минут после ухода Анастасии Павловны прежде, чем идти обратно. Остальные девочки наверняка уже возвращались с прогулки.

Варя прислонилась спиной к ивовому стволу. Вновь перевесила с локтя на другой локоть мешающий зонтик. Погрузилась в размышления.

Итак, ниточка вела в дом Обухова. Воронцова о нём знала не столь уж много, и то по большей части из рассказов отца.

Первое: Борис Иванович Обухов был отставным генерал-лейтенантом. И второе: он был хозяином нескольких металлургических заводов на Урале. Обуховский завод много лет оставался одним из наиболее важных звеньев в производстве паровозов. Отец Вари, граф Николай Михайлович Воронцов, служил в Министерстве путей сообщения, поэтому ему доводилось иметь дело с Обуховым. О Борисе Ивановиче папенька отзывался исключительно с уважением и называл его надёжным и порядочным человеком. Но о его семье или приватных делах Варя осведомлена не была. В свете Обухов бывал редко в силу возраста, и то в тех кругах, которые с кругами общения самой Варвары не пересекались.

Однако же девушка и не думала отказываться от идеи посетить Бориса Ивановича с целью личной беседы. Возможно, подобный дерзкий поступок в Смольном расценили бы как вопиюще скандальный и неподобающий, но если Обухова действительно решили подставить, при этом втянув уйму посторонних людей, эта история выглядит дурно. А ещё по меньшей мере странно.

Варя оттолкнулась от ивового ствола и пошла в сторону института, решив, что времени прошло достаточно, а смеркалось буквально на глазах. Её накажут за опоздание, чего доброго. Тогда о поездке к Обухову можно будет забыть.

Высокая пожухшая трава у реки росла вдоль тропинки шелестящим ковром. Она колыхалась на ветру и мягко шуршала, вторя плеску воды. А ещё цеплялась за подол платья, словно заставляя Варю идти помедленнее. Не спешить с берега обратно в сад, в глубину тенистых аллей и дорожек. Серые, помертвевшие метёлки качали головами на стебельках-былинках.

Воронцова ступила под сень яблонь, размышляя о том, как могут быть связаны Куракин и Обухов. Оба вроде бы служили в Русско-турецкую войну, но князь оставил службу, едва всё завершилось. Были ли они знакомы? Быть может, вели совместные дела или же состояли в родстве. Это предстояло выяснить.

Варя миновала четверть пути в тишине, никем не замеченная и погружённая в размышления, как вдруг произошло нечто совершенно чудовищное.

Всё, что девушка успела разобрать, это шорох позади себя. Высокая тёмная фигура, скрывавшаяся за деревом, стремительно отделилась от него.

Мужчина напал на её сзади быстрее, чем Варя успела опомниться.

Одна рука крепко перехватила её поперёк туловища, прижала к себе и заставила уронить зонтик в траву возле тропинки. Другая грубая горячая ладонь зажала ей рот.

Незнакомец ловко подхватил Варю, оторвал от земли и поволок в сторону, игнорируя попытки вырваться, укусить, лягнуть или закричать. Бедная, перепуганная до смерти Воронцова извивалась изо всех сил, но негодяй держал её словно в тисках. Будто бы он не первый раз таскал сопротивляющихся девиц против их воли.

От страха Варю замутило. Она представила все наихудшие ужасы, которые только могут обрушиться на невинную девушку в подобной ситуации, и от этого сердце зашлось в груди. Все попытки унять страх и придумать, как освободиться и спастись, успехом не увенчались. Незнакомец с ней не церемонился. И ещё страшнее было от того, что Варя не видела его лица.

От него горько пахло смесью пороховой гари и сапожной ваксы, а ещё немного лимоном.

Они оказались под деревьями, когда Варе наконец удалось издать сдавленный писк, но мужчина лишь перехватил её крепче. Стиснул так, что стало нечем дышать.

Он прижал её к широкой груди и пробормотал прямо в ухо:

– Тише, барышня. Не шумите. Вам ничего не грозит, если вы скажете мне, куда дели брошку.

Варя замерла. Она безошибочно узнала голос.

Это был тот самый «юнкер», который танцевал с ней вчера на балу.

Глава 4

– Только в обморок не упадите. Это затруднит жизнь нам обоим.

Но девушка падать в обморок и не собиралась. Напротив, осознание того, что пленитель ей знаком, парадоксально придавало ей уверенности.

Первой мыслью было продержаться во что бы то ни стало до того момента, когда её начнут искать. А второй, как ни странно, стало наблюдение: кожа на ладони юноши, которой он зажимал ей рот, огрубела, как у человека, привыкшего к тяжёлому физическому труду. На балу из-за лайковых перчаток она этого не заметила. Теперь же всё встало на свои места: отросшие волосы, гладко выбритое лицо, скованность движений во время танца, да и вообще манеры. Ей следовало испугаться, но Варя необъяснимым образом пришла в восторг.

«Юнкер» же, крепко прижимавший девушку к широкой груди, подождал, пока она перестанет трепыхаться, как рыба в сетях, и тихо произнёс ей на ухо так, что Варя почувствовала кожей жаркое дыхание:

– Не хотелось бы вас задушить. Я сейчас уберу руку, и вы не станете кричать, договорились? Потому что, если вздумаете пикнуть, мне придётся вести беседу иными методами, и они вам, поверьте, не понравятся.

Его голос звучал жёстко, но отчего-то угрозы Воронцову не тронули. Однако же она на всякий случай отрывисто кивнула, насколько ей позволяла мужская рука.

«Юнкер» сначала ослабил хватку на лице девушки, а затем медленно убрал ладонь, переместив на талию так, чтобы она не вырвалась и не могла дотянуться до него.

Варя воспользовалась моментом, чтобы вдоволь надышаться. От испуга и нехватки воздуха перед глазами запрыгали чёрные мушки.

– Где брошка? – нетерпеливо повторил вопрос юноша.

– Отпустите, вы делаете мне больно, – едва слышно процедила Воронцова, напрягаясь всем телом.

Но чем сильнее она рвалась на свободу, тем крепче и душнее становились объятия.

– И не подумаю. Прекратите дёргаться, – холодно парировал он, а затем отчеканил злее: – Где эта проклятая безделица, пропади она пропадом? Говорите, куда вы её дели?

– Спрятана так, что если вы со мной что-то сделаете, то никогда её не найдёте, – без колебаний ответила Варя.

Она попыталась повернуть голову, чтобы взглянуть в лицо юноши, но тот не позволил. Поэтому ей не оставалось ничего, кроме как задать встречный вопрос быстрее, чем он опомнился:

– Вы ведь явились, чтобы исправить свой вчерашний промах, ведь так, сударь?

Она выделила голосом последнее слово, давая понять, что узнала его.

Юноша с досадой выругался кабацким едким словцом, о значении которого утончённая Варвара Воронцова догадывалась лишь приблизительно. Но подобная реакция послужила живым доказательством того, что она попала в яблочко.

– Вы, барышня, забываетесь. Вы в моей власти.

Замечание прозвучало скорее раздражённо, нежели угрожающе. И всё же юноша дёрнул её на себя так резко, что Варя едва устояла на ногах.

К этому моменту она успела оглядеться и понять, что от главной аллеи они ушли не столь уж далеко. Вечерние тени сгустились под деревьями, а над ухом зудели комары. Стоит на тропинке объявиться хоть одной живой душе, пришедшей на её поиски, она закричит, и её непременно услышат. Нужно только потянуть время. А ещё лучше – воспользоваться моментом и решить проблему без чужого вмешательства. В противном случае пойдут слухи о её добродетели и прочих глупостях.

– Боюсь вас огорчать, но вы в моей власти не менее. От моих слов зависит ваша судьба, я полагаю, – Варя старалась говорить как можно увереннее, но дыхание то и дело сбивалось. – Надо признаться, мы с вами оба в неприятном положении. Так что же будем делать?

– Отдайте брошку. На что она вам? Небось, своих цацек штук сто имеется.

Варя едко усмехнулась.

– Так эта сто первой будет. Или же я её верну хозяину, как наиграюсь. Мелкие слабости проходят сами собою[11], как говорится.

«Юнкер» глухо зарычал. Он легонько встряхнул её, продолжая удерживать, но хватка заметно ослабла.

– Что же вы хотите взамен, несносная девица?

Варя кокетливо пожала плечами.

– Хочу узнать, на кого вы работаете, сударь. Только и всего.

Настал черёд юноши язвительно усмехнуться.

– Понятия не имею, – ответил он.

– Я вам не верю.

– Тогда вынужден разочаровать. Работу мне предложили через записку, которую мне всучил мальчишка-посыльный. Также через разных посыльных я получил указания касаемо работы. И через посыльного же ожидал оплату, которая, вероятно, мне не светит, потому что…

Он умолк.

– Договаривайте же, – нетерпеливо потребовала Варя. – Потому что вы наблюдали за мной на балу после того, как отдали платок. И по моей реакции вы сделали вывод, что происходит неладное. Затем вы дежурили в саду Смольного. И поняли-таки, что перепутали меня с другой девушкой. Вы решили забрать брошь. Но, увы, я вам её не отдам. Более того, я требую, чтобы вы выяснили, кто ваш заказчик.

В ответ юноша тихо засмеялся. Этот глухой, раскатистый смех сотряс его грудь и отозвался во всём теле Вари. Она попыталась воспользоваться случаем и вывернуться, но он лишь половчее обнял девушку и подбородком прижался к её голове. Варваре же удалось лишь высвободить одну руку и положить поверх его скрещённых под её грудью рук.

– Зачем вам это, барышня, в толк не возьму? – По голосу она вдруг поняла, что юноша улыбался. – Если рыба крупная, то пиши пропало. Нам всем крышка.

– Ясное дело, что крупная, – согласилась Воронцова. – Мелкая вряд ли бы подобное замыслила, да ещё столько народу вовлекла без страха быть раскрытой. И про брошь знала. И про людей, которых можно задействовать. И про бал у князя. И ещё про человека, которому брошку решила подкинуть.

– Подкинуть? – недоверчиво переспросил «юнкер».

– Вы видели женщину, с которой я говорила у реки? – Варя как бы невзначай потянула его руку ниже на талию, чтобы избежать неуютного, неловкого ощущения мужской ладони под сердцем.

– Ну допустим, – нехотя признался он.

– Она служит у Бориса Николаевича Обухова. Ей было велено забрать брошь и подбросить в его личные вещи. И я хочу понять почему. Уверена, тот, кто за всем стоит, так просто не остановится.

Юноша вздохнул и снова выругался. На сей раз так тихо, что Варя вовсе не разобрала слов.

Поразмыслив, он спросил:

– Не проще ли в таком случае брошку вернуть хозяину и обо всём рассказать? Если это сделаете вы, фараонам князь вас не сдаст.

– Тогда этот человек наверняка попробует снова добраться до Обухова, – возразила Варя. – Более того, он может отомстить тем, кто не справился в первый раз. Отомстит всем. А я не желаю, чтобы моё имя прозвучало в этом скандале вовсе.

– Боюсь, что мне всё это безразлично.

– Хотите выйти из дела?

– Хочу, – шепнул он ей в самое ухо, так пылко и неожиданно, что Варя вздрогнула.

Это напомнило ей о том, что за её спиной вовсе не благородный юнкер, а беспринципный негодяй, которого могло волновать лишь одно. И это не имело ничего общего с понятиями чести или совести.

Девушка переступила с ноги на ногу. Юноша за её спиной качнулся следом, как маятник. Повторил движения, словно они снова танцевали на балу.

– Помогите мне, – она сглотнула и увереннее добавила: – А взамен я предлагаю вам деньги.

Варя назвала ровно ту же сумму, что обещала Мильчиной за молчание. Где она возьмёт столько денег, девушка представляла слабо. Можно было заложить какие-нибудь безделушки, продать книги из коллекции или написать сестре с просьбой выделить ей средства на туалеты, потому что ей хочется обновок, а папенька уже ругается. Господи помилуй, как всё это нелепо и низко. Но выхода нет.

– Я вам не верю, – сердито ответил юноша. – Говорите, где брошь. Иначе…

– Что же иначе? – Варя устало вздохнула, потому что они вновь пришли к той точке беседы, с которой начали. – Что вы мне сделаете, право? Убьёте и бросите тело в Неву? Тогда вам уж точно не видать ни брошь, ни денег.

В ответ она услышала тихий недобрый смех.

– Любезная барышня, – вкрадчиво прошептал он, – существует масса вещей пострашнее убийства, о которых благородной девице лучше бы никогда не узнать вовсе.

В саду стемнело окончательно. Сизые сумерки поглотили последние солнечные лучи. С реки потянуло прохладой, и эта прохлада заползала по ногам под юбку, отчего кожа под чулками покрылась мурашками.

– Вы всё же негодяй.

– А ещё подлец и последний мерзавец. Уж простите, если разочаровал.

– Чего же вы хотите, упрямый человек? – Варя подняла глаза к редеющей кроне дерева, под которым они стояли. Небеса в вышине преображались чернильной синевой, бархатной и холодной. – Быть может, вашей семье нужна помощь? Я с радостью…

– Вздор, – перебил он. – Семьи у меня нет. Мне нужны только деньги. И вы пообещали меньше, чем мой первый заказчик, уж простите…

Он не договорил. Замер. Прислушался. И в то же мгновение со стороны Смольного раздались голоса:

– Варвара Николаевна!

– Варенька, где вы?

– Отзовитесь, душенька!

– Варвара!

– Смотрите, что это?

– Кажется, её зонтик?

– Неужто выронила?

– Ищите лучше! Может, к реке пошла?

Варя разобрала голоса подруг и Ирецкой. Классная дама, похоже, всё-таки заметила её чересчур долгое отсутствие и разволновалась не на шутку. Воронцову искали. Но вместо того, чтобы позвать на помощь, девушка поступила совершенно противоположно.

Воспользовавшись замешательством «юнкера», Варя выскользнула из объятий, решительно вцепилась в ворот сюртука и рывком развернула юношу так, чтобы тот прижался спиной к широкому древесному стволу. Теперь его было не видно с тропинки. Если бы и заметили кого, то лишь её одну, но Варя бесшумно отступила в тень и присела за разросшийся куст барбариса. В укрытии она терпеливо дождалась, пока искавшие её дамы уйдут в сторону берега, и, лишь когда их голоса удалились, она выпрямилась.

Стоящий под деревом юноша выглядел сбитым с толку.

Он, как и в день их встречи, оставался пригож на лицо и статен, вот только юнкерскую форму сменил на скромный светский наряд, пригодный для извозчика или мелкого служащего. Вся одежда его, начиная с блёклых ботинок и заканчивая полинявшим шейным платком цвета пыльной вишни, выглядела поношенной и простой, а насколько чистой – в потёмках понять сложно.

Тёмные волосы молодого человека теперь не были прилизаны. Они слегка завивались и обрамляли загорелое лицо, прикрывая уши. Более чёрные у корней и выгоревшие к концам, как у человека, который всё лето работал на солнце.

Юноша прищурил тёплые карие глаза, наблюдая за подошедшей ближе Варей, будто впервые видел её.

– Смело, – только и прошептал он.

Она бы сказала «безрассудно», но «смело» тоже подходило для более деликатной характеристики её действий.

Варя привела в порядок юбку и сняла с неё приставший сбоку сор.

– Сколько вам предложили за кражу и передачу вещи?

– Как низко это звучит из ваших уст, – он поднял руки, будто сдавался на её милость.

– Сколько? – с нажимом повторила Воронцова.

Молодой человек назвал сумму, от которой ей сделалось нехорошо.

– Я заплачу вам столько же и четверть добавлю сверху, – наконец изрекла она, мысленно распродав всё собрание сочинений Шекспира, пару томиков французских классиков с автографами авторов и первые коллекционные пластинки для граммофона от «Berliner’s Gramophone Company», которые подарил ей отец. – Но только при условии, что вы поможете мне разобраться в этом деле так, чтобы о моём участии никто не узнал.

Он глядел на неё томительно долго, вероятно, прикидывая в уме все возможные варианты – от простого обмана до жалобы в полицию с вытекающим из неё арестом и каторгой за кражу и шантаж. Сомневался. Варя его не торопила, хоть и очень хотела. Наверняка эта афера в жизни юноши была далеко не первой. Но вряд ли ему приходилось связываться с девицами из Смольного.

Варя же чувствовала, как нарастает волнение. Вечер сделался по-осеннему промозглым, но от беспокойства её тело беспрестанно бросало в жар.

Молодой человек засунул руки в карманы брюк. Задумчиво скривил губы, будто усмехался. И наконец ответил:

– Будь по-вашему. – Он вытер правую ладонь о штанину и протянул девушке. – По рукам, барышня. Постараюсь узнать, кто передавал записки через посыльных.

Воронцова глянула на его грубоватую, мозолистую руку и после краткого колебания вложила в неё свою. Юноша сжал её и слегка встряхнул. Как девушке показалось, не так сильно, как мог бы.

– Договорились. – Она высвободила пальцы и непроизвольно отступила на шаг. – Если удастся что-либо узнать, приходите послезавтра к реке около четырёх часов. Туда, где вы видели меня с той женщиной сегодня.

– А если ничего выяснить не удастся? – Он склонил голову к плечу. Жест вышел насмешливый, будто выслушивать указания от Вари ему казалось занятием крайне нелепым. – Или кому-то из нас не удастся прийти?

– Там есть старое бревно. Оставьте под ним записку.

– Воля ваша, барышня, – юноша отвесил нарочито глубокий поклон и попятился.

– Варвара, – вдруг назвалась она. – Воронцова Варвара Николаевна. А… вы?

Он усмехнулся, лукаво вздёрнув правый уголок губ. Глянул на неё на ходу исподлобья.

– Ну, допустим, Пётр, – небрежно ответил он и снова театрально поклонился. – Доброй ночи, Варвара Николаевна.

Юноша повернулся к ней спиной и поспешил прочь, виляя меж деревьями.

– Доброй ночи, – ответила она и затем едва слышно проворчала вслед удаляющейся фигуре: – «допустим, Пётр».

А может, и не Пётр вовсе.

Она возвратилась на тропинку и окольными путями добралась до института в тот момент, когда на другой дорожке показалась Ирецкая в сопровождении сестёр Шагаровых.

– Нашлась! – воскликнула Марья Андреевна. На лице классной дамы читалось облегчение. – Где же вы были, голубушка?

Варя остановилась на полпути и непонимающе воззрилась на свою наставницу.

– Была? Я ведь гуляла. И… ох, Марья Андреевна, не ругайтесь, умоляю, – Воронцова сложила ладошки в молитвенном жесте с видом самого невинного ангела на небесах. – Я потеряла зонт в саду. Все дорожки обошла по три раза. Ума не приложу, где и как могла его обронить. J’ai honte. Excusez-moi[12].

– А мы с ног сбились, Варвара Николаевна, – просияла Наденька.

– Мы ваш зонтик нашли недалеко от реки, – с улыбкой добавила её старшая сестра. – Его Марина Ивановна забрала.

– Нужно сказать остальным, что вы нашлись, – всплеснула руками Надя Шагарова.

– Непременно, – согласилась Ирецкая, которая рассматривала Варю столь внимательно, словно боялась, что ту как минимум успели повалять по лесной чащобе медведи.

Возможно, она не была столь уж далека от истины.

– Я заставила вас нервничать. Прошу прощения, – Варя виновато склонила голову.

Она заранее знала, что её простят. И что перед сном в дортуаре девочки будут весело обсуждать эту историю, а преподавательницы в учительской за чаем посмеются над рассеянной девицей, которая умудрилась в пустой осенней аллее обронить зонтик. Только Эмилия Карловна посмотрит на неё с тревожным ожиданием, но новостями Варя поделится с ней завтра, когда представится возможность. А ещё признается, что брошь всё-таки у неё. Но пока же лучше соблюдать осторожность.

Глава 5

– Из всех ярких произведений минувшего года роман Колетт Ивер, пожалуй, достоин вашего внимания, дамы, – звучал громкий, музыкальный голос учителя словесности Артура Альбертовича.

Окна в классе были открыты, чтобы впустить тёплый, свежий воздух, столь полезный для девичьего здоровья.

Наверняка учителя было слышно даже в саду. Когда тот увлекался темой, его карие глаза распахивались шире, горя огнём вдохновения, щёки покрывались румянцем, голос звучал звонче, а жесты оживали так, будто он выступал в театре. Этот его живой, увлечённый подход к подаче материала вызывал ответное увлечение в ученицах.

Но была у Артура Альбертовича и ещё одна примечательная черта: он не презирал современную литературу. Напротив, с интересом следил за наиболее яркими авторами, в том числе и за рубежом. Не одну лишь классику знали девушки. Учитель зорко следил за тем, что читают воспитанницы. Из интереса, а ещё из соображений контроля: благородным девицам не пристало брать в руки недостойные и опасные для их душевного спокойствия книги. На деле он просто не поощрял чересчур модные веяния. Однако кое-что советовал для ознакомления самостоятельно, если произведение прошло его пристальную проверку и получило одобрение.

Поэтому после того, как Артур Альбертович выслушал доклады смолянок о том, что они прочли за лето, перешёл к рассказу о молодой французской писательнице и её книге, с которой сам ознакомился во время летних каникул.

Но Варя слушала вполуха. Её внимание занимал лист бумаги, на котором она писала, пока учитель говорил.

На уроке словесности Воронцова села одна за последнюю парту, сославшись на то, что хочет сидеть подальше от распахнутого окна. Делать заметки во время урока не возбранялось, поэтому она, не таясь, достала чистый лист и приступила к работе.

– Он называется «Princesses de science»[13], – продолжал Артур Альбертович, важно расхаживая перед графитовой доской, будто длинноногая серая цапля в синем сюртуке. – В своём романе Колетт Ивер повествует о тех несчастьях, с которыми сталкиваются женщины, решившие посвятить жизнь науке.

Девушки слушали с интересом. Они не сводили глаз с учителя.

Артур Альбертович не был красавцем ни по меркам юных девиц, ни в глазах классных дам. Однако же он пользовался уважением тех и других. Долговязый, угловатый обрусевший выходец из Австро-Венгрии, он мог похвастаться большим острым носом и не менее внушительным кадыком. Учитель и вправду напоминал журавля или цаплю, особенно когда расхаживал по классу, заложив руки за спину. Его тёмные волосы давно поседели, а одежда всегда одинаково пахла мылом с гвоздикой. Сухой на лицо, часто страдающий насморком, но разговорчивый, внимательный и обладающий таким тёплым понимающим взглядом, что воспитанницы относились к учителю словесности с уважением и приязнью.

– Большинства трудностей героини могли бы избежать, если бы посвятили жизнь домашним делам. – Артур Альбертович назидательно воздел перст. – Совмещение деятельности научной с жизнью семейной – задача крайне непростая…

Варя вновь отвлеклась и погрузилась в записи. Она выводила слова осторожно, с особым вниманием. Переписывала трижды, прежде чем осталась довольна проделанной работой. И подняла голову как раз в тот момент, когда учитель спросил:

– В минувшем году это произведение было удостоено литературной премии «Vie Heureuse»[14]. Кто-нибудь из вас знает, что это за премия? – Его взгляд скользнул по рядам воспитанниц в одинаковых форменных платьях с белоснежными накладными рукавчиками и с заплетёнными в одинаковые косы волосами. Он остановился на Варе. – Воронцова?

Варвара поднялась с места и встала возле парты так, чтобы прикрыть собою записку.

– Если я верно припоминаю, эта премия сравнительно молода и вручается за особый вклад в литературу именно для женщин, в качестве некой противоположности привычным мужским премиям. – Варя мило улыбнулась, а сама ощутила лёгкий испуг.

Она боялась, что скажет нечто недопустимое, Артур Альбертович рассердится, подойдёт ближе и заметит бумагу, а тогда он поймёт, что содержание её записей не имеет ровным счётом никакого отношения к творчеству Колетт Ивер.

Но учитель остался вполне доволен ответом и вовсе не обратил внимания на её стол.

– Совершенно верно, Варвара Николаевна. Присаживайтесь, пожалуйста. – Артур Альбертович отвернулся к доске, чтобы написать на ней название этой литературной награды. – Кто может перечислить иные премии?

Варя с облегчением опустилась на своё место. Первым делом она проверила, высохли ли чернила, а затем достала из-под тетради чистый конверт и вложила в него записку, сложив её дважды.

К тому моменту, как урок завершился, Воронцова успела написать на конверте адрес и имя адресата.

А дальше оставалось мысленно просить у Господа прощения и помощи, и Варя решила, что она прощена, потому что между занятиями ей удалось прогуляться мимо парадного входа и положить конверт в ящик к остальной утренней почте, которую уже принесли, но ещё не успели разобрать. Всё это время от волнения руки тряслись так, что она едва не выронила заветное послание. Но всё же конверт спрятался среди остальных писем и газет, и Варя заспешила к подругам на следующий урок. С трудом она дождалась обеда, когда в трапезной к ней подошла классная дама.

– Варвара Николаевна, – негромко обратилась к ней Ирецкая, при этом вид у неё был слегка озадаченный, – право, не знаю, как и быть, но сегодня утром ваша учительница японского языка прислала записку в институт.

Разумеется, самой записки при ней не было.

– Танака-сама? – Варя изобразила искреннее изумление. – Всё ли хорошо? Она здорова? Мы не виделись с ней с июня.

– Именно поэтому она и написала, – Марья Андреевна мягко улыбнулась. – Ваша Танака-сама ругает вас, Варвара Николаевна. Говорит, что проку от занятий не будет при столь больших перерывах. И если вы не явитесь сегодня к пяти часам, от уроков лучше вовсе отказаться.

– Mon Dieu, – только и вымолвила Воронцова. Она округлила глаза и приоткрыла губки с выражением наивной беспомощности.

Сидевшие здесь же за столом подруги зашептались. Кто-то захихикал и пошутил, что японка решила с Варварой распрощаться, раз уж та прилежностью не отличается. Но ей это было совершенно безразлично, ведь спектакль она разыграла не для одноклассниц, а для одной лишь Ирецкой. Даже Эмилии Карловне Варя толком ничего не поведала, чтобы та поменьше волновалась. Сказала лишь самое необходимое на всякий случай. К примеру, что женщина оказалась горничной в доме Обухова, с которым Варя хочет поговорить при случае и предупредить, что его пытаются подставить. И что брошь нашлась, она спрятана в надёжном месте, но вернуть её пока не удастся, покуда они не выяснят, кто за всем стоит. Эмилия испытала смесь облегчения и шока, но всё же поддержала Варю в её начинаниях.

Но для Марьи Андреевны Воронцова расстаралась. Приготовила реквизит, декорации и наиболее живые эмоции, кои могли растрогать сердце суровой классной дамы.

Варя от души потрудилась, подделывая почерк уважаемой преподавательницы японского, с которой она занималась вне стен института уже два года.

Родители всячески поощряли тягу дочери к азиатскому языку, рассматривая это слега экзотическое увлечение как наиболее безопасное из всех Вариных интересов. Оно не только не вредило здоровью и не развивало неподобающие помыслы, но, напротив, дисциплинировало и открывало новые пути для девушки после выпуска. Дочь могла бы заниматься переводами литературы или же преподавать японский сама. К сожалению, в стенах Смольного подобного педагога не нашлось, но мать подняла все связи и отыскала для дочери учительницу неподалёку от института. Да не абы какую, а самую настоящую японку!

Танака-сама – так уважительно обращались к ней все, включая Варю – была миниатюрной женщиной средних лет, с узкими раскосыми глазами, бледной кожей и волосами настолько чёрными, словно они были выкрашены тушью. Одевалась японка по европейской моде, но её квартира напоминала музей Страны восходящего солнца. Это привело Варю в восторг в первый же день. Особенно девочку пленила коллекция чудных японских кукол, занимавших половину серванта. Вторую половину Танака-сама отвела для чайной посуды из такого тонкого фарфора, что на свет он казался полупрозрачным.

Варя убедила родителей в том, что просто не сможет жить без уроков японского. Отцу пришлось лично идти на приём к начальнице Смольного, светлейшей княжне Елене Александровне Ливен. Разумеется, та была категорически против поначалу, не желая подвергать воспитанницу риску и отпускать её из института. Её светлость даже сказала, что позволит японке приходить к девушке в Смольный. Но тут отказалась Танака-сама, категорически не пожелавшая тратить время на выездные уроки. Отцу удалось убедить княжну Ливен. Что именно он сказал, Варя не представляла. Знали лишь только от Елены Александровны, что, если выезды в город и трата времени на посторонние занятия навредит Вариной успеваемости в институте, с японским придётся распрощаться.

Дважды в неделю специально нанятый Воронцовыми извозчик забирал девушку из Смольного, отвозил к учительнице, там дожидался, а после вёз обратно. Танака-сама проявляла строгость и требовала усердия, несмотря на то что её ученица получала образование в совершенно ином месте. Варвара не возражала. Напротив, выезды на уроки приравнивались к празднику. Девушка старалась изо всех сил, чтобы не огорчить Танаку-сама и не отстать по другим предметам в институте от одноклассниц, настолько важными стали для неё эти уроки, столь отличающиеся от всего, к чему она привыкла.

Ирецкая об этом знала. А ещё приметила, в какое замешательство привела Варю записка.

– Что же делать, Марья Андреевна? – прошептала Воронцова, глядя снизу-вверх на наставницу. – Я ведь по наивности полагала, у меня есть ещё неделя в запасе до возвращения к урокам японского. И нашего извозчика не предупредила. Папенька расстроится, если Танака-сама от меня откажется.

Девушка прижала ладонь к щеке, будто старалась унять волнение.

Классная дама показалась ей слегка раздражённой, уж слишком плотно она сжимала губы, покуда Варя говорила.

– Mon ange[15], возьмите себя в руки. – Крылья носа Ирецкой дрогнули. Она едва заметно поморщилась, недовольная излишней эмоциональностью воспитанницы. – Ситуация неприятная, но поправимая. Экипаж я для вас отыщу, к половине пятого он будет ожидать вас возле института, но после вы обязаны немедля возвратиться и заняться домашними заданиями не позднее половины седьмого.

– Merci. – Варя с благодарностью улыбнулась Марье Андреевне, а после склонила голову, выражая полнейшую покорность. – Je reviendrai à temps[16].

Остаток дня до назначенного времени Воронцова провела в беспокойном состоянии. Большого труда ей стоила борьба с рассеянностью на занятиях, а ещё сокрытие тревоги от подруг. Собственный обман раздразнил её разум до предела. В мыслях всплывали разнообразные итоги грядущей поездки. Варя проигрывала в уме сценарии бесед. А ещё успела представить, что произойдёт, если обман раскроется. Допустить подобного нельзя.

Пока остальные девушки собирались на прогулку, Варя переоделась в строгое серо-голубое платье из шерсти и выбрала удобную обувь, неприметную шляпку и перчатки. Взяла зонт и не забыла кожаный портфель, в котором носила тетрадки и учебник для занятий японским. Она как раз проверяла, всё ли положила, когда к ней как бы невзначай подошла Эмилия Карловна.

– У вас тут ниточка на плече, позвольте убрать, – громко сказала Драйер, а затем шепнула: – К Обухову?

Варя повернулась к подруге. Та смотрела на неё огромными, покрасневшими глазами. Светлые ресницы девушки слегка дрожали, а искусанные губы побледнели, выдавая волнение.

Раскрывать правду о том, куда она едет на самом деле, Воронцовой не хотелось. Боялась, что её выдадут. Однако же она посчитала, что было бы неплохо поведать хотя бы одной живой душе, откуда начинать её поиски, случись что непредвиденное. Стоило бы сказать верной Марине Быстровой, но втягивать подругу в очевидно преступное дело Варя не желала. А с Эмилией они хотя бы переживали одну общую беду, так чем не повод для доверия?

Варвара стрельнула глазами по сторонам, чтобы убедиться, что прочие одноклассницы на них не глядят, занятые тихим щебетанием на девичьи темы.

Варя чуть отвернулась от Эмилии и коротко кивнула, после чего промолвила едва слышно:

– Никому. Я еду на урок.

Драйер вдруг, повинуясь порыву, схватила её за руку.

– Удачи вам, Варвара Николаевна. – Она часто заморгала, когда заметила, что сёстры Шагаровы повернулись в их сторону, и добавила: – Успехов в изучении японского. У вас такая строгая преподавательница. Не представляю, как вы с ней нашли общий язык.

Варя добродушно улыбнулась.

– Я стараюсь не шутить при ней про самураев, хвалю её чай и вовремя сдаю задания, – призналась девушка.

Эмилия Карловна ответила искренней, тёплой улыбкой. Прежде чем отпустить руку Вари, подруга ещё раз легонько сжала её. Будто безмолвно пожелала доброго пути.

– Аu revoir, mesdames[17], – громко попрощалась Варвара. – Увидимся вечером.

– До встречи, душенька. Не бросайте нас надолго, – донеслось ей вслед вместе с прочими прощаниями.

Увы, она бы не посмела, даже если бы очень страстно захотела. Время на поездку строго ограничено, словно она играла в шахматы с неизвестным противником.

Экипаж уже ожидал её у ворот, когда Ирецкая лично вышла проводить воспитанницу. Приехал Иван Тимофеевич – пожилой сухопарый возница, к которому часто обращались в институте, когда требовалась срочная поездка. К примеру, к зубному врачу. Иван Тимофеевич знал все дороги в Петербурге, мог ловко объехать любой затор и всегда ездил столь аккуратно, будто возил не смолянок, а великих княжон. А ещё у старика были презабавные седые усы, торчащие в разные стороны. Зимой эти усы покрывались инеем, а щёки краснели от мороза, придавая старику вид добрый и ласковый.

– Полагаю, мне следовало бы поехать с вами, – задумчиво сказала Марья Андреевна, пока они шли к экипажу, запряжённому одной гнедой лошадкой с умными карими глазами. – Приличий ради.

– И сидеть в экипаже час, а то и полтора, покуда Танака-сама не убедится, что тему я усвоила? – Варя глубоко вздохнула. – Избавьте себя от этого удовольствия, Марья Андреевна. А меня от чувства неловкости и стыда за то, что моя упрямая учительница не приглашает посторонних в дом, даже чтобы вы могли подождать в коридоре.

Воронцова старалась говорить небрежно, но внутри всё затянулось в тугой узел от волнения. Что, если Ирецкая вдруг надумает ехать с ней? Не успела она порадоваться Ивану Тимофеевичу, с которым договориться было проще, чем увидеть тучи над Петербургом, как весь её план грозился рухнуть в мгновение ока. Но трижды в прошлом упрямой Ирецкой приходилось дожидаться в экипаже при скверной погоде, поэтому с разрешения родителей и Елены Александровны Варя выезжала одна в сопровождении знакомого извозчика.

1 Очаровательно! (фр.)

2 Вовсе нет (фр.).

3 Спасибо (фр.).

4 Верно я говорю, Эмилия? (фр.)

5 Боже мой (фр.).

6 Дамы (фр.).

7 Простите меня (фр.).

8 Да. Спасибо (фр.).

9 Моя подруга (фр.).

10 Цитирует Екатерину II (прим. авт.).

11 Цитирует Екатерину II (прим. авт.).

12 Мне стыдно. Простите меня (фр.).

13 Принцессы науки (фр.).

14 Счастливая жизнь (фр.).

15 Мой ангел (фр.).

16 Спасибо. Я вернусь вовремя (фр.).

17 До свидания, дамы (фр.).

Продолжение книги