Черные Боги Кубы бесплатное чтение

Моим кубинским друзьям-неграм:

Аиде Марин

прекрасному знатоку русского языка

Агустину Диасу Картайе

автору «Марша 26 Июля»

Факундо Мартинесу

лидеру крестьян Камагуэя

Норберто Кольядо

рулевому легендарной «Гранмы»

Мануэлю Мартинесу

команданте Повстанческой армии и доктору философии

с признательностью и любовью

посвящает автор свою книгу.

Рис.0 Черные Боги Кубы

От автора. Как я оказалась на Кубе?

Молодым историком я встретила победу Кубинской революции. Она стала моей научной Судьбой. Первой моей публикацией была попытка исследования эпопеи экспедиционеров: «История восьмидесяти двух с „Гранмы”»1. В редакции журнала «Новая и новейшая история» она пролежала полтора года и увидела свет лишь благодаря личной инициативе академика А.Л. Нарочницкого. Он посчитал, что данная тема представляет не только научный, но и общественный интерес: особенно значима она для верного понимания специфики Кубинской революции. Задачи статьи были скромными: рассмотреть путь соратников Фиделя и на примере жизни славной когорты борцов увидеть закономерности революции.

Непреодолимым было мое желание увидеть собственными глазами край, место, где произошло величайшее историческое событие. Но для меня это оставалось мечтой, как мне казалось, вряд ли когда-либо осуществимой. Жила я с двумя маленькими детьми (шесть лет и один год) в Душанбе, куда приехала с мужем, инженером, направленным на строительство Нурекской ГЭС. Но… здесь можно было купить журнал «Куба»! О чудо! Журнал, начавший издаваться в нашей стране во второй половине 1964 года, объявляет конкурс «Поездка на Кубу в 1966 году». Правильные ответы на 10 вопросов по истории Кубы давали возможность двухнедельного пребывания на Острове Свободы.

И снова: «О чудо!» Невероятно, но факт: из почти четырех тысяч (таков был конкурс на одно место) участников конкурса ответы аспирантки Таджикского государственного университета им. В.И. Ленина, то есть мои, жюри признало лучшими и присудило мне первую премию.

Рис.1 Черные Боги Кубы

Эта огромная радость была омрачена скоропостижной смертью мужа и отца моих детей в апреле 1966 года. Радость, к сожалению, идет рука об руку с горестями. Наверное, это и есть жизнь в ее непредсказуемости. Встреча с Юрием Гагариным, возглавлявшим Общество советско-кубинской дружбы, общение с ним при вручении мне призовой путевки для поездки на Кубу, его добрые слова напутствия и восхищение Кубой, Фиделем (незадолго до этого он сам побывал с визитом на Острове Свободы) не могли не вселить оптимизма. Храню в памяти и яркую речь чрезвычайного и полномочного посла Республики Куба в СССР Карлоса Оливареса Санчеса на праздновании этого события в Доме дружбы.

Рис.2 Черные Боги Кубы

Поездка состоялась в 1967 году. Принимал меня на Кубе, кроме журнала «Куба», Кубинский институт дружбы с народами (ИКАП). В первые же часы по прибытии в Гавану меня навестил в гостинице «Капри», где я остановилась, вице-президент ИКАП по социалистическим странам Фернандо Герреро. Невозможно забыть ту встречу с человеком, который раскрыл передо мной карту Кубы и произнес: «Зоя, ты можешь назвать любую точку на карте, где ты хотела бы побывать. Твое желание будет исполнено». Так я составила собственный маршрут поездки, где на первом месте был, конечно, район высадки с «Гранмы» и другие памятные места, связанные с революцией.

Новый визит Фернандо Герреро для обсуждения моего маршрута. И я слышу: «Зоя, здесь не хватает только пика Туркино, – улыбается он. – А понимаешь ли ты, что для того, чтобы все это увидеть, двух недель не хватит». Я не помню, что выражало мое лицо в тот момент – разочарование, ожидание, надежду? Скорее всего, все одновременно. «Но ты не волнуйся,–поспешил он меня успокоить, – ты это увидишь, если согласишься продлить свое пребывание еще на две недели». Я? Соглашусь ли? Да может ли передо мной вообще стоять такой вопрос?! И в третий раз: «О чудо!» Так вместо двух недель я пробыла на Кубе почти месяц. И поняла: такой акт гостеприимства возможен только в стране, где революцию вершили герои «Гранмы»! И это их дух, помимо моей воли, правит моей Судьбой.

Радостно было то, что ИКАП дал мне в сопровождение прекрасных гидов, еще больше влюбивших меня в необыкновенную страну: юную красавицу-негритянку Аиду Марин, задушевно певшую мне кубинские песни, и юношу-романтика Хулито Айалу, влюбленного в Пушкина и проникновенно читавшего мне его лирику на великолепном русском языке, перемежая ее стихами Густаво Адольфо Беккера на испанском.

Сбылась моя мечта: своими глазами я увидела то место, где в болотную жижу был вбит памятный щит «Aqui nacio la Libertad de Cuba» («Здесь родилась свобода Кубы»). А неподалеку – Алегриа-дель-Пио, где вооруженная колонна повстанцев приняла первый бой с регулярными частями правительственных войск. На всю оставшуюся жизнь от этих мест – а они были для меня пострашнее скалы, к которой приковали Прометея – я получила не просто эмоциональный заряд для дальнейшей работы над историей восьмидесяти двух, а ощущение личной ответственности за слово историка, сказанное мною о каждом из них!

Шел 1978 год. Мне как одному из авторов совместной с кубинскими военными историками книги «Мужество и братство. Valentia у Fraternidad» удалось отправиться в научную командировку на Кубу.

Считаю особенно ценной для себя как автора возможность непосредственного общения с участниками революции и, конечно же, с экспедиционерами «Гранмы». Со многими из них у меня сложились тогда добрые, теплые отношения. Память жива. А еще больше – чувство радости и ответственности ученого, которому выпало редчайшее счастье прикоснуться к живым страницам летописи революции, к судьбе ее самоотверженных борцов, изменивших ход истории своего народа. Дорогого стоит доверие к моему слову историка людей безупречной чести, определивших собственную судьбу по шкале верности высоким идеалам борьбы за независимость своего народа.

У устных воспоминаний, которыми делились мои собеседники, есть неповторимая особенность. Они непроизвольно вводят тебя как слушателя в атмосферу былых сражений и битв. И психологическое состояние авторов этих воспоминаний на миг передается тебе, и ты уже не мысленно, а словно в реальности окунаешься в водоворот событий. Например, той драмы, которая разыгралась при высадке с «Гранмы». Особенно я это ощущала при встречах с моим, смею считать, большим другом, рулевым яхты Норберто Кольядо. Талантливый рассказчик буквально на моих глазах превращался в того рулевого, который одним из первых осознал, что до берега отряду не доплыть и что со всем грузом придется прыгать прямо в воду, спасая не только себя, но и снаряжение.

Первый разговор с ним не планировался заранее. Для меня – так же, как и для него – встреча 12 февраля 1978 года стала полной неожиданностью. Но уже на следующий после нашего знакомства день он пришел в архив, где я работала, взволнованно держа в руках рулончик бумаги, который оказался цветной фотографией «Гранмы». Развернул, сделал дарственную надпись: «A la companera Zoja Socolova del Timonel del Granma. Teniente Coronel. Norberto Collаdo. Ano del ХI Festival. 2-13-78» («Товарищу Зое Соколовой от рулевого „Гранмы”. Подполковник Норберто Кольядо. Год XI Фестиваля. 02.13.78»). И протянул мне фотографию со словами: «Это самое дорогое, что было в моем доме. Я снял фотографию со стены, чтобы подарить тебе, Зоя». Храню как реликвию.

В ходе наших бесед постепенно вырисовывалась картина жизни этого мужественного человека, который не без гордости подчеркивал, что его день рождения совпадает с днем рождения Красной Армии – 23 февраля. А в 1981 году он и его близкие друзья, Магали Чакон и Андрес Кастильо, 7 ноября навестили меня в гостинице с символическим названием «Сьерра-Маэстра», чтобы поздравить с 64-й годовщиной Великого Октября.

– А это тебе, – сказал Кольядо и, развернув листок с собственноручно, на моих глазах выполненным рисунком, протянул его мне со словами: «Наша Аврора». Это было карандашное изображение яхты «Гранма», преодолевающей бурные волны.

Все это – столь необходимые празднично-будничные детали, помогавшие лучше понять внутренний мир, характер одного из героев этой книги. Тогда-то 60-летний рулевой «Гранмы» и рассказал мне немного о перипетиях своей жизни. Детство прошло на берегу Карибского моря, в Батабано, в семье рубщика губки. Один из десяти братьев, рано приобщившийся к жизни профсоюза губочников, подпольно распространял среди молодежи газету «Карта Семаналь», а иногда и читал вслух отдельные статьи по просьбе рыбаков и губочников. Эта газета Народно-социалистической (первой коммунистической) партии пользовалась успехом. Он считает, что ему повезло и со школой, где преподавали очень эрудированные учителя-коммунисты. Однако ему удалось закончить только восемь классов, потому что в 1935 году по личному распоряжению Батисты школу закрыли. Пришлось устроиться рыболовом: ловил неводом и с помощью специальной корзины. А как только началась Вторая мировая война, с головой ушел в работу, как активист Социалистической молодежи. Как знающего море Норберто рекомендовали на учебу в Морскую академию и направили в США. Но там были нужны люди с белой кожей, негру путь к офицерской специальности был закрыт. Однако, как оказалось, не хватало специалистов-акустиков для субмарин. Ему предложили сдать экзамен на акустика в числе нескольких десятков претендентов. Этот сложный экзамен выдержали только три человека, и среди них – 20-летний Норберто. Его вернули на службу в военно-морские силы Кубы. За храбрость и боевые успехи в уничтожении германских субмарин Норберто Кольядо получил тогда орден Антонио Масео за № 1. Причем этот орден был учрежден Конгрессом США специально для моряков-кубинцев. По закону кавалеру ордена полагались пожизненные привилегии. С окончанием Второй мировой войны в 1945 году ему предложили службу в Морской полиции Кубы, но от нее он отказался по этическим причинам. Орден за ним сохранили, а за «дерзость такую» отобрали пожизненные привилегии. Последовали всякого рода провокации, слежка и всякое прочее, закончившиеся тюрьмой на острове Пинос. С выходом из тюрьмы Кольядо получил помощь только от благороднейшей, по его словам, семьи Хесуса Монтане, проживавшей в столице острова Пинос – Нуэва-Хероне. Теперь для него был приемлем только один путь – продолжение борьбы с режимом Батисты, что и привело его в конечном итоге на яхту «Гранма» в качестве рулевого.

Трепетное отношение к встречам с экспедиционерами было подготовлено моими впечатлениями от изучения места высадки еще в мою первую поездку в эти места в 1967 году.

Основной контингент рядовых экспедиционеров – мои ровесники. В то время, когда я заканчивала исторический факультет МГУ им. М.В. Ломоносова, до победы Кубинской революции оставалось полгода, а поспешность и непродуманность решений XX съезда КПСС взбудоражила общественную мысль нашей страны. Абстрагировавшись от конкретных явлений, люди – помимо их воли – оказались втянутыми в дискуссии по вопросу о так называемой «цене» революции, «праведности» революционных идей. И вот этот идейно расшатываемый мир стал свидетелем свершения одной из самых великих революций – детища моих кубинских сверстников.

Для мировоззрения историка, получающего диплом на профессиональную работу, это был ни с чем не сравнимый контраст! Надо ли говорить, что именно эти борцы стали властителями моих дум, неотъемлемой частью совести ученого-исследователя, обязанного пренебречь навязанной политической конъюнктурой и остаться верным научному анализу.

Главное, что само собой фиксировалось в душе при знакомстве с бесстрастным архивным документом или в ходе оживленной беседы с участниками революции, – это их вдохновенная верность революции, готовность к неизбежным в ходе борьбы жертвам. Я думаю, этим, наверное, определялось и мое смиренное – затаив дыхание – восприятие того, что я слышала. А это – то темпераментные монологи, то преисполненные скорби воспоминания, когда каждое слово произносится медленно, с усилием. Каждая, быть может, незаметная деталь, на которую я сама могла бы и не обратить внимания, внезапно обрастала живой плотью, обретала краски. Без этих же деталей вся картина становилась ущербной.

Первый из участников революции, с кем я беседовала, – автор бессмертного «Марша 26 июля» Агустин Диас Картайя. Этот гимн Движения 26 июля, исполненный после гимна Кубы перед отплытием «Гранмы», сопровождал повстанцев на подвиг, хотя его автора и не было среди ее команды. Как память о нашей встрече храню фотопортрет Картайи с его автографом, полученный во время посещения его дома в мою первую поездку, состоявшуюся благодаря конкурсу. Неизгладим в памяти его орлиный взор. Его осанка, сливающаяся в моем воображении с гордостью Кубы – королевской пальмой. При одном воспоминании о часах общения с ним во мне начинает звучать его голос, поющий специально для меня этот марш. То было в Сантьяго-де-Куба в день празднования 14-й годовщины штурма Монкады, у стен казармы, превращенной к тому времени в школьный городок имени 26 июля. Убеждена, что только человек, чей мир переполнен зарядами творческого горения, личность, несущая в себе огромную духовную силу и ураганную стремительность, могла передать в звуках «Марша 26 июля» подлинный характер кубинского революционера.

А то, что Картайя стал моим гидом на карнавале в Сантьяго-де-Куба в ночь на 26 июля 1967 года, объяснял мне тонкости этого самобытного народного празднества, пел нежнейшим тенором незадолго до этого написанный им гимн «Tricontinental», я всякий раз воспринимаю как редкий подарок судьбы. Это только обострило мое стремление открыть для себя внутренний мир и побудительные силы тех, кто 26 июля 1953 года шел на штурм казармы Монкада (в их числе и Картайя), кто, рискуя жизнью, преодолел в декабре 1956 года экспедицию на «Гранме», в которой каждый четвертый был «крещен» Монкадой.

Передо мной еще в первую поездку неожиданно приоткрылись странички судьбы экспедиционеров – через неожиданные встречи с их родственниками, на что я не могла и рассчитывать, начиная собирать материал и еще не зная, что из него родится книга.

Много удивительных встреч – неожиданных – непредсказуемых принесла мне Судьба. Встреч, постепенно открывавших Кубу. Не только исторические события моего – если можно так сказать – непосредственного научного интереса, связанного с Кубинской Революцией. Открывался постепенно – так чтобы суметь осознать – народ Кубы. Его уникальная душа. Его уникальный духовный мир. Конечно, люди разные и на Кубе, так же как и везде… Но на Кубе мне приоткрылось «нечто», что присуще только этому – так любимому мной – «Острову Свободы».

И я неоднократно задумывалась: а вдруг это опять то самое «О чудо!», которым так баловала меня Судьба во всем, что имело отношение к Кубе. И кубинцы, которые, как никто другой, говоря словами Хосе Марти, «на любовь отвечают любовью».

В этой книге я пытаюсь поделиться приоткрывшимся мне чувством «ощущения» Кубы. Пожалуй – именно так… Не понимания – а ощущения, которое проникает в разум и сердце… И которое возможно только по отношению к тому, что очень любишь. И которое так необходимо, как мне кажется, каждому человеку побывавшему или планирующему побывать на Кубе. Или даже просто задумавшемуся о том – что же это за страна такая?.. Куба…

Кто переселил африканских негров на Кубу?

«Открытие золотых и серебряных приисков в Америке, искоренение, порабощение и погребение заживо туземного населения в рудниках, первые шаги по завоеванию и разграблению Ост-Индии, превращение Африки в заповедное поле охоты на чернокожих – такова была утренняя заря капиталистической эры производства».

Карл Маркс.

«Прочтите, например, наивную летопись торговли, составленную филистером А. Андерсоном. Здесь превозносится, как высший триумф английской государственной мудрости тот факт, что Англия при заключении Утрехтского мира вынудила у Испании по асьенто право вести торговлю неграми между Африкой и испанской Америкой, тогда как до сих пор она вела ее лишь между Африкой и английской Вест-Индией. Англия получила право вплоть до 1743 г. поставлять в испанскую Америку 4800 негров ежегодно. Этим было создано в то же время официальное прикрытие для британской контрабанды. Ливерпуль вырос на торговле рабами».

Карл Маркс.

Кораблей-то сколько, боже,

Сколько негров, этих негров!

Николас Гильен

Национальные архивы Кубы безропотно хранят разные и самые неожиданные свидетельства по истории острова. Его открытие Христофором Колумбом в 1492 году круто повернуло судьбу всего Западного полушария. И судьба эта драматична для девственной, ранее цветущей земли, трагична для ее аборигенов-индейцев и очень печальна для памяти человеческой цивилизации.

Но для начала отправимся в архив. Возьмем в руки хотя бы такой истершийся, пожелтевший от старости и долгого лежания «Журнал портовых записей Гаваны». Портовому журналу сотни лет. Дышит он на ладан. Удивляет же он столбцами, кажущихся бессвязными и безмолвными, цифр, от которых веет однообразием и скукой. Столбцы бесконечны и отталкивающе безжизненны. Но это только на первый взгляд. До того мгновения, пока историк-исследователь не вступит в диалог с датами, цифрами, содержимым канцелярских записей. Сделаны эти записи, хотя и не очень умелой рукой, но с дотошным буквоедством. Педантичность эта то отпугивает, то вызывает уважение к давнему писарю, который, похоже, со старанием относился к своим обязанностям, а труд свой, приносивший ему, видимо, немалые доходы, считал не таким уж и нудным в этом далеком от радостей мире. Видел в нем свое предназначенье, скрупулезно выводя угольком цифры, словно за каждой из них было скрыто нечто, ниспосланное свыше.

1828. «Рапидо». Африка. 343. 208. 135;

1829. «Фама». Африка. 980. 680. 300;

1829. «Ла Констансиа». Африка. 438. 368. 70.

Такими записями испещрена большая рукописная книга. И не одна! А скучными и мертвыми эти книги только кажутся. Цифры можно оживить, заставить заговорить, и тогда они готовы поведать скрытые за ними тайны. Порой очень невеселые и даже страшные. И давайте попробуем это сделать.

Понятно, что 1828 и 1829 – это даты, обозначающие год. «Рапидо», что значит «Быстрый», «Стремительный», «Фама», что переводится с испанского – как «Слава», «Ла Констансиа» оказываются названием специальных работорговых кораблей. Африка – конечно же, материк, черный, населенный неграми, материк. А разграниченные и до бесконечности длинные столбики цифр – это сухие рассказы о дорожной судьбе негров: погрузили, выбросили, довезли.

Так, корабль «Рапидо» из 343 негров, погруженных на корабль в Африке, выбросил за борт в океан на съедение морских хищников 208 больных и умерших пассажиров. 135 – столько негров добрались до берегов Кубы.

Нетрудно теперь понять, что стоит за другими цифрами. Корабль «Фама» из 980 негров выкинул за борт 680 человек. доставил всего триста, то есть только каждого третьего. «Ла Констансиа» же доставила в Гавану только шестую часть.

А вот еще один архивный документ. Итоговый отчет о плавании корабля «Венера». Составлен он его капитаном. Хвастливо сообщает капитан, что в гаванский порт его «Венера» доставила 850 негров. За каждую «голову» – негров, как скот, их торговцы считали по «головам» – в гаванском порту он получил по 50 фунтов стерлингов. Общая стоимость этого живого товара для владельцев составила 42500 фунтов. Товар в Африке был приобретен по 4 фунта за голову. Итак, капитаном было истрачено 3400 фунтов. На путевые расходы ушло 2500. Стало быть, весь «живой товар» обошелся капитану и работорговой компании в 5900 фунтов. Узнать, чему равна «чистая» прибыль, поможет арифметика. Оказывается, она составила 36600 фунтов. 1000 процентов!

Ради таких процентов дельцы отправлялись к берегам Африки, уходили вглубь ее лесов, силками отлавливали там наивных добродушных, ни о чем дурном не помышлявших, свободных чернокожих людей, заманивали их видом и красотой развевавшихся на ветру алых парусов и толпами вели к берегу, где на причалах стояли корабли. А там загоняли на палубы и тут же набрасывали на них тяжелые железные цепи. Связав друг с другом этими цепями, проворно приковывали их к кораблю. И без задержек – на просторы Атлантического океана.

Зачем негров везли на Кубу?

Ответ мы получим, только изучив историю колонизации острова.

Не успел Колумб открыть Кубу, вернуться из своего первого путешествия в Испанию, как король Фердинанд и королева Изабелла присудили ему чин адмирала всех новых открытых земель и даровали право на десятую часть всех доходов от этих земель. Это льстило Колумбу. Прошло его разочарованье, что золото на Кубе не было найдено. «Земля может стать тем же золотом», – решил адмирал. И во время своего второго путешествия, длившегося с 1493 по 1496 год, он завез на Кубу черенки сахарного тростника. «Чем не золото сахар?» – подумал адмирал, – «Надо только всем распорядиться с умом!».

На новые земли хлынули испанские дворяне – идальго, особенно обедневшие рыцари, те, кому не достались в наследство земли. По прибытии на остров их алчность не знала границ. Они еще не теряли надежды найти золото, но более надежным для себя считали уже захваты огромных участков земли. Это были конкистадоры, что значит: завоеватели.

Христофор Колумб знал, что делал, когда на этот раз прихватил с собой по дороге на Кубу черенки сахарного тростника. Он одарил ими самых близких своих сподвижников. И вскоре убедился, сколь плодородна здешняя земля. Сахарный тростник прижился, дал первые урожаи. Плантации росли как грибы. А вскоре сахарный тростник вытеснил все другие сельскохозяйственные культуры. Даже такие первейшей необходимости, как кофе и табак, хотя до Колумба на острове никто о существовании в природе сахарного тростника не догадывался.

Расширение плантаций требовало много рабочих рук. Особенно трудоемкой была рубка сахарного тростника. Она требовала затраты огромных физических сил от каждого и большое количество рабочих рук.

Местные индейцы приветливо встретили бледнолицых. Делились всем, что было у них: угощали помидорами, дарили редкостные, ароматные фрукты. Всего было вдоволь. Приветливость поразила европейцев. Сам Колумб как-то в восторге от доброты местного населения воскликнул: «У них даже собаки не умеют лаять!». Под стать своим хозяевам, похоже, радовались появлению новых незнакомцев и немые собаки. Им индейцы дали очень звучную кличку – Аон. Только благодаря им на столе пришельцев оказывалось нежнейшее мясо гуамининахе. По своему внешнему виду аоны были похожи на современных спаниелей, и туземцами использовались для охоты на диких животных и зверей. Главным образом, на небольшого зверька, гуамининахе.

Одного не хотели аборигены – это становиться рабами новых хозяев земли. Они были свободными людьми и больше всего на свете ценили свою свободу. Туземцев пугало неведомое им огнестрельное оружие пришельцев, которое они все чаще пускали в ход, но и этот страх не мог привить им смирения. Непокорность индейцев вызывала гнев завоевателей. Попытки покорить их силой вызывали сопротивление. Бегство с обжитых мест для индейцев стали обычным явлением. Они целыми селениями незаметно для пришельцев уходили в горы и другие труднодоступные места, которые им были хорошо известны. Но признавать над собой власть пришельцев они ни в какую не хотели. Не желали. Непокорных индейцев, тех, кто не успел сбежать, старались прилюдно истреблять, устраивая показательные казни.

На остров тем временем прибывали все новые и новые группы испанцев. И с каждым разом все более жестокие. Прибывшие требовали от короля и королевы защиты своих прав. Так постепенно начала складываться власть испанцев на Кубе. Сродни она была власти военной. Главным правителем на острове стал генерал-губернатор. Первым на эту должность был назначен очень жестокий человек по имени Диего Веласкес. Появился он здесь внезапно.

Однажды солнечным ноябрьским днем 1511 года индейцы местечка Баракоа на лазури океанских вод рассмотрели белые паруса испанских каравелл. Зачарованные красотой невиданного ранее зрелища они толпами ринулись к берегу и не отходили от него. Численность их росла. Толпами спешили сюда люди из близлежащих поселений. Словно по велению их бесхитростных сердец пустели пальмовые хижины. В сиротливом безмолвии перешептывались они то между собой, то с соседними пальмами, то с береговым ветром, никак не желавшим уразуметь, что же заставило всех этих людей в одночасье покинуть свой очаг.

Очарование зрелищем для стоявших на берегу исчезло сразу же, как только прибывшие ступили на берег. Первыми же их зычными криками на непонятном индейцам языке было погашено все волшебство от только что увиденной красоты. Это был отряд конкистадоров в триста человек. Во главе их шел невысокий, поджарый, одетый в блестевшие на солнце доспехи человек. Всем своим видом и каждым шагом он подчеркивал, что хозяин здесь он. Это и был сорокасемилетний военачальник конкистадоров Диего Веласкес де Куэльяр, сподвижник Христофора Колумба. Главный конкистадор. Отсюда и с этого момента он начнет завоевание острова, потратит на это три года и к своему пятидесятилетию сделает себе главный подарок: покоренный остров будет лежать у его ног. Баракоа же станет первым поселением испанцев.

Позорнейший гимн золоту

Золото! Металл

Сверкающий, красивый, драгоценный…

Тут золота довольно для того,

Чтоб сделать все чернейшее – белейшим,

Все гнусное – прекрасным, всякий грех –

Правдивостью, все низкое – высоким,

Трусливого – отважным храбрецом,

А старика – и молодым и свежим!

Бессмертные, к чему – скажите! Это

От алтарей отгонит ваших слуг,

Из-под голов больных подушки вырвет…

Да, этот плут сверкающий начнет

И связывать и расторгать обеты,

Благословлять проклятое, людей

Ниц повергать пред застарелой язвой,

Разбойников почетом окружать

Отличьями, коленопреклоненьем,

Сажая их высоко, на скамьи

Сенаторов. Вдове, давно отжившей,

Даст женихов…

Ступай… проклятая земля,

Наложница всесветная.

У. Шекспир. Жизнь Тимона Афинского.

Ведь нет у смертных ничего на свете,

Что хуже денег. Города они

Крушат, из дому выгоняют горожан,

И учат благородные сердца

Бесстыдные поступки совершать,

И указуют людям, как злодейства

Творить, толкая их к делам безбожным.

Софокл.

Христофору Колумбу было известно, что вся европейская знать помешалась на золоте. С тем, чтобы возвысить собственную персону в глазах испанского двора и продлить время своих путешествий, он изысканно и умело подогревает страсть королевской четы к обогащению. «Золото – удивительная вещь! Кто обладает им, тот господин всего, чего захочет. Золото может даже душам открыть дорогу в рай» – пишет он с острова Ямайка коронованным особам в 1503 году.

Как истреблялись индейцы Кубы?

На Кубе золота не оказалось. И тем свирепее был гнев главного конкистадора Диего Веласкеса. Вместо того, чтобы отправиться восвояси, раз нет золота, испанские завоеватели принялись за всякого рода бесчинства. И натолкнулись на отчаянное сопротивление жестокостям. Первой попыткой организованного сопротивления стал бунт вождя индейцев Атуэя. Одно имя его стало символом неприятия Кубой угнетения и эксплуатации. Неслучайно поэтому в том самом Баракоа, городке на редкость самобытном, по сей день неподалеку от креста, поставленного Колумбом, перед главным храмом города высится статуя первого «партизана» Кубы с одной единственной надписью на камне: «АТУЭЙ».

Герой индейцев по приказу Веласкеса был сожжен заживо на костре. И невольный свидетель этой иезуитской казни испанский епископ Бартоломе де Лас Касас сберег для истории и будущих потомков, запечатлев сцены последних мгновений жизни великого индейца и зафиксировав его суждения и проявленные им чувств, вызванные в нем испанцами, представившими себя посланниками Иисуса Христа. Бесхитростными словами Атуэй раскрыл суть их поведения и показал жестокость их целей.

Сам епископ с сочувствием относился к индейцам, но не в его власти было остановить произвол непрошенных пришельцев. Подвигом епископа можно считать уже то, что он искренне, без искажений постарался записать сказанное Атуэем. Именно эти его записи и стали ценнейшим источником, проливающим свет на политику христиан – завоевателей.

Перед своей казнью Атуэй собрал своих соплеменников и обратился к ним с вопросами:

– Известно ли вам, кто такие христиане? Почему они нас обращают в рабов, берут наших жен и детей, убивают наших родителей, братьев, родственников, соседей. Известно ли вам, почему они нас преследуют, с какой целью они это делают?

– Они это делают, потому что они жестоки и беспощадны, – был ответ.

– Я сам скажу вам, почему они это делают? Они это делают потому, что у них есть великий повелитель – золото, которое они обожают и которому они поклоняются. Чтобы обладать этим повелителем, они нас преследуют, уничтожают и грабят.

Затем Атуэй поставил на стол сундучок и предложил собравшимся наполнить его золотом. Для этого всем собравшимся было предложено принести имеющиеся у них дома золотые изделия. Все повиновались его просьбе. После того, как сундучок был наполнен, он вместе с соплеменниками совершил ритуальный обряд заклинания и уничтожения бога испанцев – золота.

– Если избавимся от бога испанцев, избавимся и от тех мук, которые они нам принесли.

Одобрительными восклицаниями и гулом откликнулись собравшиеся на эти слова своего вождя.

– Если мы оставим у себя этого бога так надолго, чтобы у нас его отобрали, то мы будем лишены жизни. Поэтому мне кажется, что золото следует выбросить в реку.

Под одобрительные восклицания присутствующих три наиболее уважаемых в племени старика схватили сундучок и выбросили его в протекавшую рядом реку Тоа. Сундучок быстро пошел ко дну. Индейцы решили, что злой бог отныне уничтожен. И пребывали в уверенности, что теперь уйдут и пришельцы.

Ошиблись индейцы, испанцы не ушли. Остались, чтобы продолжать свои зверства. Диего Веласкес отдал распоряжение изловить скрывшегося Атуэя и сжечь живьем на костре. Атуэй в руках испанцев. Он обречен. Описание последних мгновений его жизни оставил Бартоломе де-Лас-Касас. «И когда он был привязан к колу, некий монах святого Франсиска, муж добродетельный и благочестивый, говорил ему о боге и статьях веры нашей слова, которые он прежде никогда не слышал; и пока было время, палачом предоставленное, обещал ему вечную славу и покой, если уверует, а иначе – вечная мука. После того Атуэй оставался некоторое время в задумчивости, и монаха вопросил, открыты ли и испанцам врата небесные. Монаху, который ответствовал, что добрым испанцам открыты, касик без долгих размышлений ответил, что тогда он хочет для себя не неба, а ада, чтобы в небе не иметь общего обиталища с людьми столь жестокими. Вот такую-то прекрасную славу для бога и святой религии приобрели испанцы в Индиях.»

Лас Касас стал свидетелем таких жестокостей, которые его разум отказывался воспринимать. Индейцев сжигали заживо, натравливали на них собак, живых разрубали на куски. Убийства совершались для развлечения, ради скуки. Убивали тех, кто был приветлив, тех, кто был недоброжелателен. Исключением не были ни дети, ни старики, ни женщины, ни мужчины. С содроганием он записывает в своих дневниках: «Я видел там такие жестокости, каких никто из живущих не видел и не думал видеть!» Нередки были случаи, когда кичившиеся своей набожностью и верой в Христа испанцы одновременно зажигали двенадцать индейцев в честь двенадцати апостолов и любуясь этим зрелищем молились перед образом Иисуса Христа.

Вся первая половина XVI века прошла в вооруженной борьбе индейцев против своих поработителей. Поводок к одному из таких выступлений стало бессмысленное, ради лишь развлечения убийство более ста индейцев в деревушке Као Дао.

Размышления Лас Касаса о судьбе индейцев приводят его к выводу о том, что у индейца есть только один путь к сохранению своей жизни – это бегство. Или … массовое самоубийство.

Рабочие руки, однако, были необходимы, ибо сюда еще Христофором Колумбом был завезен источник белого золота – сахарный тростник.

Бесценные свидетельства о положении и быте негров оставили первые русские путешественники, сын ямщика Федор Васильевич Каржавин (1745-1812) и выпускник юридического факультета Московского университета Александр Борисович Лакиер (I825-I870).

«Сущее богатство белых жителей на Антильских островах составляют Негры или Черные невольники. Можно их именовать руками тамошних Европейцев и Креолов. Без них бы земли лежали пусты. Здесь нет поденных работников, как у нас в Европе, но только рабы… Достав негров в Гвинее, распродают по островам Американским… Многие из привезенных сами себя жизни лишают, по большей части для того только, чтобы тем сделать досаду хозяевам своим… Дают им самую грубую пищу, однако ж они привыкли быть ею довольны… К пляскам паче всего пристрастии, да и нет народа на свете где бы они были столь резвы. Любимая их пляска называется календа. Наполнена негритянскими телодвижениями, но любят ее все Негры…»2

В 1854 году число жителей на острове Кубе простиралось до 1009060. Из них меньшая половина – 501988 – белых, большая половина цветных, то есть негров и мулатов вольных 176747, рабов 330425.

С 1763 года торговля неграми освободилась от прежних стеснений и, вследствие того, увеличилась, но особенно громадные размеры она приняла в 1790 года. По отчетам одной гаванской таможни видно, что с 1790. по 1820, год через этот порт ввезено негров 225574 и в том числе в 1815 году – 9111, в 1816 – 17733, в 1617 – 25841, в 1818 -19902, в 1819 – 17194, и наконец, в 1820 – 41122.

… С 1820 года в таможнях Кубы не показывается более ввоза негров и о количестве ввезенных в последние годы черных знают только из донесений английских консулов в разных портах острова…

С 1820 по I85S год было ввезено на Кубу почти столько же негров, сколько с самого начала торга, именно по исчислению Гумбольдта, было ввезено до 1820. года вообще 372449, а до 1853 года весь ввоз простирался до 644108, и сколько еще скрыто, а сколько не дошло до сведения консулов…3

Истоки интереса европейцев к Африке?

Вряд ли кто-либо из ученых (будь то экономисты, политики, культурологи) в состоянии сегодня ответить на вопрос: сколько золота и других драгоценностей выгребла из Африки Европа, гордящаяся ныне своей цивилизованностью и цивилизацией. И вряд ли это вообще можно подсчитать. Но Музе Клио (муза истории в древнегреческой мифологии.) небезразлично прояснить хотя бы для себя, как исторически складывались и сложились взаимоотношения между двумя материками – Африкой и Евразией, где наибольшую активность проявляла, конечно, Европа, возродившая работорговлю в неподдающихся учету масштабах, обескровливая материк человеческим потенциалом.

Века понадобились туземцам Африки для осознания драматичности, чудовищности этой коллизии. Только с появлением собственных политиков, ученых и деятелей культуры, взметнувшись к борьбе за освобождение от колониальной зависимости после второй мировой войны (1939 – 1945), черный континент начал осознавать всю пагубность и меру трагизма, в который были опрокинуты его народы белыми цивилизаторами с большой дороги.

В апреле 1959 года в Риме на трибуну второго конгресса африканских писателей и деятелей культуры поднялся нигерийский ученый, профессор Ибаданского университета Сабури Биобаку. Звучал негодующий голос руководителя исследовательской группы по йоруба. На гнев он имел все основания и был вправе бросить упрек, ибо «До последнего времени историю Африки рассматривают как историю европейской деятельности в Африке. История якобы началась с момента пришествия европейских путешественников, миссионеров и купцов. Постепенно утвердился миф о том, что Африка не имела собственной истории. Нужно, чтобы африканские историки развеяли этот миф».

Животрепещущие слова звучали актуально не только во благо восстановления исторической истины. То был прямой вызов замыслам западноевропейских политиков, их идее возрождения так называемой «Евроафрики». Сама по себе эта идея в принципе была не новой. Она возникла в канун первой мировой войны, синхронизировалась с планами формирования Соединенных Штатов Европы. В 30-е годы прошлого века она начинает обретать плоть и реальные грани. В политической лексике все чаще фигурирует понятие «Евроафрика». Термин наполняется определенным содержанием: Европа предоставляет Африке экономический и технический потенциал, а континент – природные богатства и человеческие ресурсы. Эти «благие» намерения, казалось, навсегда похоронила вторая мировая война. Однако с ее завершением макет «Евроафрики» вновь начинает пьянить воображение политиков. Они готовы придать ему новое дыхание. Идея снова ниспадает в умы политиков и застревает в желудке. Аппетиты взывают к действиям. В моей же памяти выстраиваются строки Николая Гумилева, неугомонного путешественника по Африке, где он вживую мог ощутить предпосылки неистовых, далеких от поэтичности, предпочтений негритянской земли, исходящих от алчной Европы:

Оглушенная ревом и топотом,

Облаченная в пламень и дымы,

О тебе, моя Африка, шепотом

В небесах говорят серафимы.

И твоё открывая Евангелье,

Повесть жизни ужасной и чудной,

О неопытном думают ангеле,

Что приставлен к тебе безрассудной.

Про деянья свои фантазии,

Про звериную душу послушай,

Ты на дереве древнем Евразии

Исполинской висящая грушей.

И вряд ли «неопытный ангел из Евангелья» был бы в силах противостоять натиску на «исполинскую грушу» со стороны идейных вдохновителей изысканно-утонченного способа ее извлечения с вселенского (не просто «евразийского»!) древа. Антону Цишке, западногерманскому политику. В 1951 году появляется недвусмысленный тезис: «Африка – самое надежное дополнение Европы, индустриализация ее – весьма прибыльное дело, и оно в наших силах». И время, и пространство, по его мнению, весьма и весьма удачно. Главное – не терять цели. Пока идет «холодная война» между СССР и США – а ей, думает он, и конца не видать – надо явить собою «третью силу». Насытить мускулами, наделить плотью, внедрить «мотор». Африка должна стать источником насыщения «третьей силы». Черный континент обязан стать к тому же гарантом для удачного маневрирования.

О том, сколь реальным в практической плоскости мог стать этот проект, можно судить и по некоторым иным обстоятельствам. В 1946 году во Францию прибывает лидер антиколониальных сил Золотого берега (Ганы). В Париже его встречают африканские депутаты Национального собрания Франции Леопольд Сенгор, Феликс Уфуэ-Буаньи, Суру Миган Апити и другие. Многие из них вскоре станут у руля правления независимых африканских государств. В программу обсуждения с европейцами африканская сторона, в числе прочих, включила неожиданный для идеологии «Евроафрики» вопрос. Касался он создания Союза Западноафриканских социалистических республик как самостоятельной силы и одного из партнеров при реализации проекта. Идею Союза страстно поддержал известный политический деятель, выдающийся африканский поэт Леопольд Сенгор. Он пишет на французском языке, но мысль его и чаяния дышат по-африкански. Рождается его самобытная метафора восприятия «художественного облика» проекта и определения в нем места и роли задуманного африканцами собственного Союза:

«Мы за европейское и евроафриканское сообщество. Мы хотим в этом браке по расчету быть пажами, которые несут вуаль новобрачной. Мы отказываемся быть приданым, за счет которого улаживаются «семейные сцены». Мы за сообщество на равной основе с сохранением независимости стран, и не в качестве «младших партнеров».

Сами европейцы вовсе не были заинтересованы в том, чтобы иметь дело с Союзом Западноафриканских государств. Да еще и с социалистической ориентацией. Проект был провален. Мертворожденное дитя не имело ни перспектив на реализацию, ни шансов на выживание. «Виной» тому – пробуждение Африки. В обстановке распада колониальных империй после второй мировой войны она устремилась к независимости. Разжав кулаки, она увидела свои белые ладони. И Лумумба, заметив как-то удивление советского поэта Расула Гамзатова белым цветом африканской ладони, сверкнув белками своих огромных черных глаз, шепнул: слишком долго наша история заставляла нас держать наши кулаки сжатыми. Вот они и загорели дочерна под нашим страстным солнцем дочерна. Теперь мы их разжали. Вы видите, как светла наша кожа! Столь же светлы и наши идеи, наши мысли, которые живут в наших не столько головах, сколько в сердце каждого африканца. В душе всей Африки! Сегодня ей привлекательны идеи социализма. Каков цвет надежды, которая нас жжет и губит, как наше не зависящее ни от кого солнце, и которая нас самозабвенно греет, вряд ли кто возьмется предугадать.

Однако в своей новейшей истории, если вглядеться в нее сегодня сквозь призму глобальных перемен на планете (конец «холодной войны», распад Советского Союза, крушение мировой системы социализма, стремление капитализма вдохнуть в себя силы повсеместным насаждением мирового финансово-спекулятивной модели, эксплуатируя при этом взращенный социализмом экономический потенциал), Африка надолго обречена испытывать на себе самые тяжкие последствия как от все еще непреодоленного наследия времен первоначального накопления капитала Европой, так и навязанного бремени от транснационализации капитала в наши дни. Изо дня в день эти последствия становятся все более удручающими. Самодовлеющие факторы, консервирующие уродливые формы социально-экономических отношений набирает обороты. Разве не противоречит естеству природы человеческой взирать на то, как «цивилизованный» мир продолжает держать на задворках завоеваний цивилизации богатейшую часть света, стремясь сохранить все как было и как есть на ХХI век? Обратимся к текущим дням.

25 августа 2002 года в Йоханнесбург на Второй Саммит Земли (первый состоялся за десять лет до этого в 1992 году, в Бразилии, в Рио-де-Жанейро) съезжаются политики, экономисты, социологи по долгу службы, деятели культуры. Словом, цвет мыслителей, призванных оценить реальности происходящего в мире, попытаться хотя бы представить, куда неумолимо движется человечество. И что мы услышали? Один за другим делегаты невольно вынуждены констатировать все возрастающие тупики жизни континента, перед коими бессильно и изобилие его земных недр, и дарованные свыше щедроты природных и человеческих ресурсов. Тем более те жалкие крохи так называемой гуманитарной помощи постиндустриальных стран, в списке которых состоят как раз те, кто исторически строил свое благополучие на беззастенчивом грабеже чернокожих. И что мы видим сегодня?! Население одолеваемо самыми дикими, невероятными болезнями. Достаточно сказать, что на момент созыва Саммита (а прошло уже почти десятилетие!) из 36 млн. больных в мире СПИДом на континент приходилось 23 млн. И это лишь особо «кричащая» деталь повседневности. Очаг нищеты и голода самой, казалось, «изученной капиталом» планеты, хотя Африка способна множить новые открытия в познании ее кладовых к процветанию, дарованному самой природой.

Недавнее обнаружение российскими геологами огромного артезианского бассейна под песками Сахары, по мнению доктора геолого-минералогических наук В. Поливанова, способно в недалеком будущем превратить Африку в крупнейшего экспортера питьевой воды. Цены на это природное богатство будут расти ничуть с не меньшей скоростью и надежностью, чем, скажем, на такой продукт, как нефть. Как неведомое чудо, например, было воспринято мавританцами, когда российские геологи в пустыне Сахара на глубине 30 м обнаружили источник питьевой воды, радуясь, что ее хватит на десятки лет. Но их удивлению не было предела, когда с глубины 250 м вопреки всем ожиданиям вырвался наружу водный поток колоссальной мощности – 32 тонны в час. Много это или мало – судить экспертам и путникам, желающим утолить жажду. Будущему черного континента.

А дистанционное зондирование из космоса земной поверхности дает основание геологам российского Научно-исследовательского центра геоинформационного анализа Земли по-иному взглянуть и на древнюю историю Африки, убеждает, что Сахара 12 тыс. лет назад была процветающей, а вовсе не пустынной областью, планеты. А это значит, что Сахарская цивилизация куда древнее, чем Шумерийская, которая считается самой первой цивилизацией, насчитывающей 4 – 6 тыс. лет. У ученых, возможно, появятся основания по-новому увидеть и общественную историю. Но данная проблема не может быть стоять передо мной даже как гипотеза. И гипотеза должна иметь серьезную доказательную базу, которой у меня, да и вообще у историков, пока нет. А если есть, то очень немного. Историки вправе только надеяться, что когда-нибудь их кровным собратьям-археологам, возможно, удастся (а они это делали не раз) приоткрыть темные завесы над подлинной судьбой черного континента от ее истоков до наших дней. Пока же достоверно можно говорить лишь о том, чему удалось сохраниться в молчаливых анналах истории, по крупицам собирая все в единое целое. Да внимательнее изучать экспонаты современного Музея работорговли, открытого в Анголе на берегу океана. На том самом историческом месте, откуда прикованных невольников отправляли в Америку на рынок работорговли.

Долгая, прискорбная история колонизации Африки на протяжении столетий в наши дни перешагнула в стадию ее неистовой неоколонизации с истреблением человеческого и личностного потенциала. Она – свидетельство того, сколь горестна, трагична, драматична судьба континента как унаследованными от былых времен последствиями, так и позором хищнического истребления сегодня её природных богатств в ущерб самим африканцам.

Не приходится удивляться тому, что было время, когда свою цивилизацию Европа строила на таком тягчайшем преступлении, как массовая торговля живым товаром. И это не только не осуждалось, а всячески поощрялась алчными до драгоценных каменьев и злата монархами всех мастей и высшим светом. Благословлялось церковью, поставлявшей армию сладкоголосых миссионеров, не обременявших себя высокими гуманистическими идеями. Но даже ученые – астрономы, картографы, – готовя «реквизиты» для дерзостных искателей приключений и смельчаков-мореходов не стеснялись заманивать не чем иным, как перспективой быстрой и легкой наживы.

В XIII – XIV веках познания Европы о мире были весьма скудными. Почти ничего не было известно о странах Восточной Азии. Америка и Австралия еще не были открыты. Однако дурман людского воображения был переполнен сообщения о «чудесах» Индии. И идея открытия пути в эту страну – не иного, как морского! – захватывало все больше умов мореплавателей. Так, можно сказать «походя», на поисках морского пути именно в Индию и были открыты страны Западной Африки. Речь идет о странах, а не просто «землях», где проживали чернокожие аборигены. О государствах, там успели сформироваться формы правления с местной самобытной спецификой, законами, традициями, нравственными принципами, верованиями, в которых доминировали боги и божества, не покидающие людей в их бедах и радостях. Однако, не столько не зная, сколько не желая знать ничего разумного о жизни туземцев, европейцы населяли неведомые земли невероятными чудищами с одним глазом и диковинными животными. Эти фантазии вскоре подхватит некий сказочник дядюшка Римус. И пошло-поехало. С младых лет европеец превращался в раба мечты о сказочном богатстве «тамошних» монархов и царей. Составляются и первые географические карты. Причем весьма любопытные. Спустя столетия в испанских архивах обнаружилась такая, например, достопримечательность, как карта Африки. Возможно, это был вообще первый опыт картографического изображения черного континента. Весьма любопытный. В центр помещен восседающий на троне монарх в длинной мантии, о чем свидетельствует корона на голове, а также скипетр в одной руке и слиток золота в другой. Для пущей ясности карта украшена «эпиграфом» на испанском языке: «Это царь негров, называемый Мусса Мали, владыка негров Гвинеи. Это царь самый богатый и самый знатный, потому что его страна изобилует золотом». Проставлена и дата – 1375-й год.

Марокканский ученый Ибн Батут, живший при дворе императора Мали, писал в 1352 г., что манса Сулейман – «жадный король, от которого никто не надеялся получить богатого подарка». Спустя годы он в своих мемуарах запишет, что он и сам рассчитывал получить от него в подарок «почетные одеяния и деньги». Однако когда подарок был доставлен в дом, где он жил вместе с главным судьей Мали, то «о ужас!» это были три лепешки, кусок говядины, поджаренный на местном масле и калебасы с кислым молоком».

Его чувство унижения и разочарованье можно понять, так как монархи Западного Судана славились своей щедростью. За несколько лет до этого, например, манса Мали, проезжая через Каир во время паломничества в Мекку, подорвал курс египетского динара тем огромным количеством золота, которое он и его свита «выбросили» на египетский рынок. Известно, что золото из Мали питало торговлю половины цивилизации мира, из него уже стали чеканить и первые монеты в Европе.

Какими эпитетами характеризовались африканские правители (манса, маи, оба, нтеми, что равнозначно таким понятиям: император, кайзер, король, царь), видно из приводимых ниже «дифирамб»:

Я – Светлый Разум вместе с неуемным Воином грудью встретил копье врага;

Я – Проворный прошел мимо них. И со мною был Катваза;

Я – Рвущийся в бой, поклялся на муравейнике вместе с Укротителем новобранцев;

Я – Не терпящий возражений, сломал в гневе свой лук;

Я – Никогда Не Обращающийся в Бегство, пошел в бой у Руфунзы и со мной был Катембу;

Я – Непоколебимый, принялся колоть копьем;

Я – Не просящий помощи твердо стоял на узкой тропе.

Одним из таких афористичных «автохарактеристик» мог, наверное, «похвастаться» и правитель одной из самых развитых народностей – йоруба. Непререкаем был авторитет его в обществе, которое сформировалось тысячу лет назад на карте «черной земли»: в Западной Нигерии. Это – государственное объединение, именуемое Эби, созданное по принципу точной копии семьи. Оно представляло собой сообщество земледельческих общин, расселявшихся в лесах. Согласно идеологическим верованиям это государство соответствовало образцу «семьи» духовных существ – богов, более мелких божеств и предков под верховным руководством и велению бога Олодумаре. Мыслилось, что на земле, «созданной богом», точнее, в городе Ифе, как раз и существовала первоначальная копия такой системы. Обожествление власти и самих правителей играло решающую роль в «общественно-политической» жизни народа йоруба. Выглядела эта структура правления следующим образом. Причем считалось, что это подчинение и соподчинение, по идеологии йоруба, даровано свыше и как бы «пересмотру не подлежит. Решающее слово здесь принадлежит богам, то есть ориша.

Во главе – правитель Ифе – Они. Ступенькой ниже – правители других городов – Обы. Причем их положение в иерархии «власти» зависело от степени древности предка – Одудува, орудия Бога. В хозяйственном отношении йоруба стояли на достаточно высоком уровне развития. Им были известны обработка железа и меди; производство ритуальных и декоративных предметов высокого уровня совершенства; хлопчатобумажное ткачество. Однако лишенные возможности заниматься коневодством из-за мухи цеце, но нуждаясь в отражении враждебных кавалерийских атак соседей и необходимости, в свою очередь, собственных ответных действий подобного рода, тратили огромные деньги на покупку лошадей у суданцев и вооружение войск. Главный мотив: не позволить себе отставать от соседей.

Вместе с тем ни хозяйственные успехи туземцев, ни их идеология и верования мало интересовали пришельцев, устремленных исключительно к наживе. «Общение» же, как таковое, для них важно было исключительно с позиций доступа к источнику обогащения.

Пришельцы несли им свои собственные представления о верованиях, идеологии, образе жизни, нравственных принципах.

Со временем в мрачных фантазиях воздыхателей о золоте образ черной Африки начинает обретать черты Калибана, уродливого дикаря, раба, появляющегося уже среди действующих лиц «Бури» Шекспира. Но Калибан – не пионер художественного образа.

У Шекспира был предшественник – желчный английский поэт Уильям Данбар. Не жалея красок и ехидства, он посвящает свой сонет Черной леди с чувственными, пухлыми губами, не скрывая своего отвращения, а заодно и своей неловкости за колесо фортуны благородного участника турнира. Сюжет сонета посвящен «поединку неистового рыцаря в честь черной леди». Факт исторически достоверный. Турнир состоялся то ли в 1508, то ли в следующем году в Эдинбургском королевстве. Известно, что Черная леди досталась королю Джеймсу IV. С нескрываемой желчностью стихотворец описывает подробности того, как четырнадцать рыцарей несли эту леди от замка, где она жила, до самой ограды аббатства.

Всех милых дам, чьи чары нас пленяют,

Я воспевать готов, не уставая,

Всех – кроме леди с пухлыми губами,

Что чернотой слепя, предстала перед нами.

Язык немеет мой, перо мне изменяет.

Он, с укоризной взывая к неукротимому рыцарю, дает ему совет, весьма далекий от благозвучия и поэтичности, полный брезгливого презрения к «добыче» в облике черной леди:

Пусть верный щит от бед тебя хранит,

Пусть страх тебя бежит, смельчак задорный,

Коль звонкий меч врагов повергнет в прах,

Ты станешь паладином леди черной.

Она тебе подарит блеск очей,

Взволнует душу лаской губ коварных

Восторгами любви смутит покой ночей

И ослепит улыбкой лучезарной

Но твердо помни: тот, кого сразят –

Злосчастный опозорившийся воин –

Целует даму прямо в черный зад,

Он большего, конечно, недостоин.

Презренье к черной коже – будь то леди с пухлыми губами иль просто «кусок черного дерева», как именовали отловленных негров работорговцы, – и страстный гимн золотому тельцу сливаются воедино. И не некие пираты, а королевские компании стали бороздить океан, поставляя на невольничий рынок Нового Света живой товар в лице чернокожих африканцев.

Миражи миссионерства и фатум грабительства

Я намерен восстановить деятельность религиозных миссий за рубежом; служители церкви мне будут весьма полезны в Азии, Африке и Америке; я пошлю их туда собирать сведения о положении в различных странах. Священническая одежда маскирует политические и коммерческие расчеты. Их работа обходится нам дешево, и варвары уважают священников. Не будучи облечены никакими полномочиями официального характера, миссионеры своими действиями не могут ни скомпрометировать правительство, ни поставить его в неловкое положение. Религиозное усердие, воодушевляющее священников, позволяет им совершать такие дела и пренебрегать такими опасностями, перед которыми отступили бы и светские агенты правительства.

Наполеон Бонапарт. Из выступления на заседании Государственного Совета в 1804 году.

Да, злато покоряет цитадели,

В предателей героев превращает,

Коварно садит корабли на мели

И девственниц невинных развращает.

Ему в угоду от великой цели

Ученый с легким сердцем отступает,

И правосудье перед ним немеет,

И честь, его завидя, цепенеет.

Кто текст, прельстившись златом,

так толкует,

Что в нем не сыщешь правды и следа,

Кого оно настолько очарует,

Что извратит закон он без труда,

Король тираном станет навсегда.

И даже к тем, кто век свой служит Богу,

Найти успело золото дорогу.

Луиш де Камоэнс. Лузиады.

Поэтическим строкам великого португальского гуманиста Луиша де Камоэнса, современника колонизации европейцами «черной земли», импульс был дан той реальной действительностью, которую он имел возможность наблюдать сам и осознавать воочию. Не на пустом месте родилось и изречение несостоявшегося владыки мира. В словах Наполеона Бонапарта нашло обобщение опыта веков. У португальского гуманиста были основания оставить в памяти человечества силу власти презренного металла над человеческими слабостями. По семейным сказам ему, как потомку Васко да Гамы, были известны не вошедшие в официальные летописи и анналы истории предания старины глубокой об обстоятельствах плавания и возвращении на родину первооткрывателя морского пути в Индию. А также его армады, которую от гибели спасло только богатое преподношение мавританскому королю. На волоске от смерти висели и само Великое Географическое Открытие морского пути европейцев в Индию, и сама жизнь мореходов во главе с их отважным капитаном.

Проникновение Европы в Западную Африку тому свидетельство, хотя между захватами земель черного континента португальцами и планами французского императора пространство во времени измеряется более чем тремя столетиями. Тропическую Африку открыл Васко да Гама (1469 – 1524). Выдающийся португальский мореплаватель эпохи Великих Географических Открытий, отправившись вокруг Африки на поиск морского пути в Индию (на это ушло два года: 1497 – 1498). Неожиданно для себя он обнаружил край ранее неведомой земли. Но неведение не стало препятствием для тех, кто последовал его примеру. Правда, уже совсем с другими целями. С первых же шагов новые земли для новых пришельцев-варягов превращаются в объект расхищения и грабежа недр. Растет известность поставщиков золота, мода на драгоценные камни, идущие на украшения не только корон правителей, но и на ювелирные украшения их свиты. Владения туземцев превращаются в заповедные поля дикой охоты на чернокожих. Сама погоня за живым человеком не идет ни в какое сравнение с охотой, которой забавлялись герцоги и графы развлечения ради, не щадя, правда, ни крестьянские посевы, ни леса с обитающими в них дичью и прочей живностью. Она, между прочим, даже приблизительно не сравнима с теми сафари, которые с такой упоительностью живописует Хемингуэй в африканских рассказах. Экзотика погони за дикими животными в уже вроде бы освоенной Африке меркнет перед хищническим отловом человека, погружением его в галеоны, отправкой в трюмах и на галерах за тысячи миль. По вздыбленным волнам Атлантики, под брызгами жгучей соли океанских вод, палящими лучами, никогда не уходящего за горизонт солнца, в чужой и чуждый край. Другой конец света. На невольничий рынок.

Начало колонизации Тропической Африки проложено португальцами, сразу же приступившими к строительству фортов. Первое такое сооружение, форт Эльмина, появился уже в 1481 году. Согласие на его возведение было получено от одного из могущественных вождей Мандинго, надеявшегося увидеть в лице белых пришельцев вестников света, добра и справедливости. А может статься, и друзей. Однако время шло. Дружба и братство не складывались. А спустя столетия и вовсе вылились в неприкрытое иго. По архивным документам видно, что конкистадоры не оставляли аборигенам никаких надежд не то что на дружбу с «белыми», при виде которых – смешно сказать – в сторону шарахались даже африканские коровы, а на возможность сохранить собственную свободу и саму жизнь. Гостеприимство растаптывалось. Ответом на доброжелательство туземцев становилось брезгливое унижение со стороны даже миссионеров, прибывших якобы для спасения душ и приобщения к лику Спасителя.

Так, некий патер по имени Кавацци, прибывший в Конго в 1687 году с миссией служения добру, в своем подробном «отчете» не иначе как самому Всевышнему пишет: «С отвратительной самонадеянностью эти народы считают себя лучшими в мире, и ничто не убедит их в обратном. Они воображают, что Африка не только самая большая, но и самая счастливая и самая прекрасная земля на свете. Подобных взглядов придерживается сам король. Он заходит еще дальше, убежден, что нет на земле монарха, превосходящего или хотя бы равного ему по силе и богатству».

Миссионер раздражен. Он считает, что здесь обитают «люди, скорее подобные животным, чем разумные», что «даже танцы этих варваров, побуждаемые отнюдь не целомудренной склонностью к телодвижениям или ловкостью ног, преследуют одну цель – порочное удовлетворение своей похоти».

Время пребывания миссионера здесь совпало с трагическим для народностей Конго последствиями. Свидетельства о них хранят, в частности, архивы Португалии. Учеными был обнаружен прелюбопытный документ – Приказ короля Маниконго с обращением к соплеменникам и призыв явиться во всеоружии под его начало. Обстоятельства появления приказа таковы. В 1665 году Маниконго отказал португальцам в их неуемном стремлении к неограниченной разведке меди и золота. Ответом на это решение короля явились угрозы и ввод португальских войск. Видя грозящую стране опасность, Маниконго обратился ко всем со словами: «Слушайте приказ, отданный королем! Всякий мужчина любого звания, низкого или благородного, бедный или богатый, если только он может держать оружие в руках, жители всех деревень, городов и территорий, принадлежащих моим королевствам, провинциям и владениям, должны явится в течение десяти дней на военную службу вместе со своими капитанами, губернаторами, герцогами, маркизами и вместе с другими судьями и чиновниками, которые управляют ими, чтобы защитить наши земли, наше имущество, детей, женщин, и самую нашу жизнь и свободу, которую португальская держава хочет отнять, чтобы господствовать над нами».

Голос короля был услышан. Собралась многочисленная рать, готовая сразиться с чужеземцами. Но слишком неравными были противостоящие силы. Войско Маниконго оказалось разгромленным. Противник отнюдь не превосходил в боевых качествах и храбрости – но превосходство в вооружении оказалось решающим. В битве погиб и сам король, сражавшийся как лев. Память о нем хранят легенды. Но возродиться после этого удара государству уже не было суждено.

Ситуация типична для характеристики методов проникновения колонизаторов в независимый до этого край, где успели сформироваться местные порядки, действовали обычаи, складывались традиции, имелись свои понятия о чести, нравственности, морали, достоинстве, где в борьбу со злом они вводили и своих многочисленных богов. Столь же, впрочем, наивных и бесхитростных, как и те, кто верил в их всемогущество, воздавая им всяческие почести, чтобы добиться их благосклонности, водружал пантеон. Своих богов туземцы и почитали, и вели им счет, даровав им магическое, по их убеждениям, число – 401. Каждому из них в божественной иерархии было отведено подобающее ему место, определено его предназначенье, закреплены за ним обязанности. И не только перед теми, кто им поклоняется, но и в среде своих «собратьев» и сестер. Тем более что божества не всегда находятся в согласии между собой. И даже враждуют. Не лишены злокозненных намерений в отношении друг друга.

Европа еще долго зачитывалась повествованиями путешественников, веря и не веря «арабскому Геродоту» Аль-Масуди, писавшему, что «вся земля черных – золото. И россыпи у них на поверхности. В их пустынях есть рудники, а самородки бывают такими большими, что торчат из песка наподобие зелени. От жары, сухости и пламени серебро в этой стране превращается в золото по причине его расплавления солнцем».

Африка манила к себе. Она действительно (и до сих пор!) остается золотоносной жилой планеты. Тысячелетия спустя, получило подтверждение клинописное сообщение, что фараон Египта фараон Рамзес II в 1282 году д.н.э. на торговом пути в Северную Нубию держал колодец-тайник, где хранил свое золото. Много золота. Обнаружен был колодец советской археологической экспедицией под руководством Б.Б. Пиотровского. Участникам научной конференции историков и археологов в 1966 году было сообщено о найденном на том месте обломке стелы с надписью: «Рамзес Мерит-Амен. Сильный в жизни». Открытие не вызывало сомнений ни у кого. Это был именно тот колодец. Но золота в нем не оказалось. Возникло подозрение, что оно успело перекочевать в карманы и рюкзаки английских солдат, побывавших на этом месте в ХIХ веке. И отнюдь не с научными целями. Войско «владычицей мира», Англией, было направлено в этот край на подавление восстания махдистов. Сама же стела Рамзеса Мерит-Амена алчным до наживы солдатам была ни к чему. Да и открытие подлинной истории Африки не соответствовала их целям.

Известно также, что с VI по II век д.н.э. морские и караванные пути в Западную Африку находились в руках Карфагена, который тщательно скрывал сведения и об этой части континента, и тем более – о торговых путях. Грекам, жаждавшим все же узнать что-либо об источниках золота Карфагена, приходилось довольствоваться ложными вестями об изобилующих золотом рудниках Испании и Галлии. Правда, один из карфагенских купцов как-то сболтнул Геродоту, что источником золотого богатства его страны является Атлантическое побережье, наговорив при этом кучу всяких небылиц. Мнение об этом продолжало господствовать и во времена расцвета арабского халифата и ислама в VII – ХIII веках нашей эры. Арабские купцы старались держать в тайне все торговые пути, как бы игнорируя появляющиеся время от времени вести от арабского ученого аль Якуби, писавшего о Гане, как стране, «где всюду золото». Для введения в заблуждение искателей золота немало сделал – не без корысти – и крупнейший для своего времени географ из Кордовы аль-Бакри, заведомо зная дороги к его залежам. Звездочет Исхак ибн аль-Хусайн, обращаясь к теме золота, старался не отходить от сведений, идущих от Геродота: жители Судана продают золото по цене меди или обменивают золото на медь в пропорции один к одному.

Однако и этими описателями земли не было оставлено сведений ни о жизни, ни о обычаях, ни о верованиях аборигенов. Все это – до поры до времени – не интересовало ни занятых торговлей купцов, ни миссионеров, которые, казалось, хотя бы по долгу своей службы обязаны были вникать в духовный мир туземцев, которым стремились внушить любовь к Кресту. Им было не до того. Тем не менее, со временем и к этой сфере жизни так называемый цивилизованный мир стал проявлять неординарный интерес, смахивающий, правда, на псевдоинтерес. Африке предстояло еще не раз дивить энтузиастов ее освоения неожиданностями.

Предстоит еще историкам и различным иным ученым – возможно возникнет новая научная специализация «этнопсихология» – разобраться в том, почему именно африканцы «были выбраны» в качестве основного «товара» для работорговли. Но те, кого вывезли из Африки в качестве рабов, «взяли» с собой совершенно незапланированный работорговцами «груз». Черные Боги также отправились туда, куда вывезли вырванных из родного мира африканцев. И сам по себе этот факт – как бы к нему ни относиться – уже многократно сыграл в истории – в том числе общемировой – весьма значимую роль.

И напомнит о себе еще не раз…

В отличии от многих иных божеств, живших когда-то на земле, ориша – Черные Боги – живы. Как минимум – на Кубе…

Ориша

О чем говорят пословицы? О чем свидетельствуют? Очевидно – об отношении к богам (ориша).

У калабари из дельты Нигера говорят:

«Томи ору беремере» – перевод: «Сами люди делают ору» (из камня, из дерева, и в них вселяют дух);

«Томи ани ору ма»: «Люди – это и есть ору».

«Агу нси ови баку квма ен дуко и о пре ба». «Если дух слишком нахален (в своих требованих), ему нужно напомнить из какого он сделан дерева». (Они не всемогущи, но могут быть нахальными).

Поговорки йоруба:

Не надо проявлять торопливость в мирских делах.

Не надо с жадностью хвататься за веревку богатства.

То, что нужно решать по зрелому разумению, не следует решать в приступе гнева.

Боги – змеи – главенствующая роль в мифах всей тропической Африки. Священная змея – обиталище души умершего. Пронизана идеей «бессмертия» (Гумилев: змеи меняют кожу, но увы! Со змеями несхожи мы меняем души не тела). Кожа – физическая оболочка. В книге «Бытия» именно змея открыла глаза Женщине и Мужчине на происшедшие перемены.

Олорун

«Господин Неба». Его вспоминают: в приветствиях, при благословениях, клятвах, благодарственных молитвах, Он предстает в ипостасях: Олодумаре – всемогущий, Алайе – распорядитель жизни, Элегуа – созидатель.

Четкого облика отец богов» не имеет и не претендует даже на культовые почести. Иногда он свою волю сообщает людям через своего сына – Ифа.

Олодумаре иногда имеет подставное лицо:

Обатала – Царь – демиург;

Оришала – «Большой бог»;

Олодумаре – «почетное звание».

Создатель. Король. Всемогущий. Многомудрый. Всезнающий Судья, Бессмертный, Невидимый, Святой. У Шоинки – Владыка Лесов. Верховный бог йоруба (лукуми) – Хозяин Неба.

Праздный бог, не вмешивающийся ни в чьи дела. «Делами» управляют его дети и слуги – другие ориша. Не имеет ни своего культа, ни жрецов, ни фестивалей. К нему никто никогда не обращается за помощью. Он не имеет дел со смертными. Но все смертные помнят «Он есть».

Ведение дел он передал двум своим помощникам – Обатала и Огуну (правая и левая руки небес).

Обатала

Обатала – сын Олофи, высшего божества в пантеоне йоруба. Это творец земли, человека и всего сущего. Рождение и зачатие ребенка связывается с его именем. С его помощью во чреве матери появляется ребенок, формируется из зародыша, который во чрево матери вкладывает Обатала. Он управляет непосредственно небесами. Это мирный, лишенный воинственности бог. Голубые небеса – это и есть Обатала. Символизирует чистоту и непорочность. Является властелином мира. Это самое противоречивое божество. Оно двуполое: Обатала – мужчина, Обанала – женщина. Имеет разные ипостаси и всегда может быть представлено парами: отец и мать, король и королева. Всего в пантеоне богов у йоруба насчитывается шестнадцать пар. Воплощают они в себе самые противоречивые, иногда даже взаимоисключающие черты, присущие Обатала. Наиболее известные ипостаси Обаталы: Оддуа, Аллагуна, Оббаморо – мужчины; Йемму, Агеме, Обанала, Нана – женщины. Обатала в ипостаси Оббаморо отождествляется с Иисусом Христом из Назарета, а Обанала – со Святой Девой де лас Мерседес. И этот образ особенно любим кубинцами.

Чистоту помыслов Обаталы, несущего в природу мир и спокойствие, согласие и свет, олицетворяет все белое, являющееся символом этого божества. Сам он больше всего любит хлопок: из белоснежного хлопка сделана его накидка, с которой он никогда не расстается. Хлопок вызывает ревность к божеству даже у птиц. Из чувства зависти птицы обратились даже к Солнцу с просьбой сжечь растение, а к Луне – заморозить ненавистную им коробочку хлопка, чтобы не дать ей раскрыться. Но в этой легенде об обращении птиц к Солнцу и Луне, птицы потерпели поражение. Великие светила – и дневное, и ночное – не рискнули пойти против Святого Духа – Обатала. Столь всемогуща его воля и столь величественно и недостойно назначение в этом мире самих светил, чтобы вступать в союз с завистниками и утолять их черную жажду.

У Обатала много символов. Это акация, и в первую очередь, конечно же, белая, а также: белая лиана, шафран, кокос, восковая пальма, миндаль, плющ, клевер, кактус. Обатала не появляется никогда без принадлежащих ему атрибутов. Его обязательно сопровождают ящерица, считающаяся его посланницей, и улитки: их при нем всегда шестнадцать (это его волшебное число). К его атрибутам относится также серебряная змея, белые бусы, яйца, выточенные из слоновой кости, изображение Луны и Солнца. Держит он все эти предметы при себе завернутыми в тончайший белоснежный хлопок и никогда не разворачивает без особой надобности. Эти атрибуты сопутствуют ему в любой его ипостаси.

Его ежедневное меню состоит из кокосовых орехов, сладостей и жареной кукурузы. Особо обожаемая им пища.

Приняв образ храброго и бесстрашного Аллагуна, Обатала добился согласия Олофи на брак с его единственной дочерью, Эруадье. Получить же согласие было не так просто. Перед женихом была поставлена задача: принести мешок с шестнадцатью человеческими головами. У Обатала был соперник, уже находившийся в пути, неся за спиной этот заветный мешок. И тут Аллагуна пошел ему навстречу и напустил на него такой страх, что тот бросил мешок и кинулся бежать. Аллагуне не понадобилось даже преследовать соперника. Осталось только забрать мешок и явиться к Олофи. Цель была достигнута, требование высшего божества выполнено, красавица Эруадье разделила ложе с Обатала.

По другой легенде Обатала обернулся обольстительной женщиной, Обанала. Она внушила страсть Аргайю, божеству-лодочнику, расплатившись ложем и любовью за услуги по переправе на другой берег. От этого страстного союза родился ориша Чанго4. Союз распался, но Аргайю каждую ночь вспоминает о том страстном мгновении любви и ждет. С тех пор все его чувства и вожделенные помыслы связаны лишь с этим ожиданием, но, увы, возлюбленная к нему так ни разу и не явилась. Но Аргайю ждет…

Обитает Обатала на высоком холме. Так ближе к Олофи. С годами он чаще всего принимает облик мудрого старца с убеленной сединами головой. И рад в таком виде являться к смертным. Только по посоху, украшенному белыми бусинками, можно догадаться, что перед тобой вовсе не немощный старик, а всесильный Обатала, готовый в мгновение ока превратиться во всесильного и воинственного Аллагуна. Это и произошло как-то на главном празднике сантерии – гуэмилере, где его участники стали свидетелями того, как после долгих песнопений и танцев в честь Обатала на том, самом месте, где стоял только что седой, немощный старец возникла фигура Аллагуна на вздыбленном скакуне. Потряхивая конским хвостом, прикрепленным к голове и размахивая посохом, украшенным нитями белых бусин, Аллагуна воздел руки к Луне и стал взывать к светилу. Было ли то галлюцинацией танцующих, сказать участник гуэмилере не решится. Но Луна! Та все ниже и ниже спускалась к танцующим в честь Обатала, отчетливо высвечивая из темноты – была глубокая ночь и праздник близился к завершению – потные лица уже входивших в транс танцоров и приближая для них то долгожданное мгновенье, когда сам Обатала должен войти в них и дать утоление их вожделенной страсти воссоединиться с самим богом, готовым, расщедрившись, поделиться своей чистотой, могуществом, силой со своими «детьми». Непреложным считается, что каждый танцующий и совершающий тем самым обряд в честь божества участник гуэмилере, и есть его «дитя». Дитя по духу и вере в его могущество и миролюбие. Дети эти знают, что на земле нет ничего выше гор и холмов, восходящих прямо к Олофи, Высшему Божеству. Обатала его «доверенное лицо», непосредственный посредник в общении Олофи с другими ориша пантеона йоруба. И с простыми смертными. Оно происходит лишь на празднестве гуэмилере или во время какого-либо, угодного орише, обряда.

Обатала могуч, миролюбив и справедлив. Он сторонник повсеместного торжества Добра. И поэтому только ему было под силу и в его власти разрешить, например, давний спор между двумя такими могущественными божествами, как Олорун и Олокун. Хозяин небесного свода и Владыка океанских глубин в бесконечном споре доказывали друг другу свое превосходство. Обатала спор разрешил по справедливости. Он приковал Олокуна семью цепями, чтобы этот гневливый и горделивый в своем могуществе бог не уничтожил все живые существа, поглотив их в своей пучине.

Непросто складываются отношения Обатала с богинями, особенно с самыми резвыми из них – Ойей и Очун.

Ойя всячески избегает встреч с Обатала по той причине, что тот является на все встречи только в сопровождении ящериц, которых она и боится и ненавидит. Что же касается Очун, то она, уверенная в своей неотразимости, считает, что в любой момент может кому угодно внушить симпатию к себе, ибо она – богиня любви. А любви жаждут все боги, и Обатала – не исключение. Как-то раз она даже осмелилась попросить Обатала об оказании ей услуг и помощи. И тот безропотно выполнил ее просьбу: сам открыл двери в обитель Олодумаре, к которому Очун направилась с просьбой немедля послать дождь на землю, ибо земля изныла и иссохла в ожидании дождя под палящими лучами солнца, поникла ее всегда так радующая смертных и бессмертных цветущая красота. Не с пустыми руками шла Очун к Обатала. В ее коробе лежали яйца, которые Обатала почитал как начало и источник жизни и всего сущего: ведь не случайно его символом было яйцо, выточенное из слоновой кости. Обатала восхитило, что любвеобильная и умная Очун очень точно подметила его страсть к яйцу. Он благодарен Очун и за то, что та позволяет жить и плодиться в реках и озерах гуабине, съедобной рыбе, являющейся персональной собственностью Обатала. Этой рыбе предоставлен полный простор во всех водоемах, хотя сама она жмется к берегам высокогорных рек. Предусмотрела хитроумная и дальновидная Очун и другие каналы выхода на связь с Олодумаре и с Олофи, минуя, между прочим, посредничество Обаталы. Эти могущественные боги совсем не против побывать иногда в объятиях богини любви, к которой относятся как к идеалу красоты и подлинно женского обаяния. Они знают, однако, что это их желание осуществимо лишь по воле самой Очун, ибо их собственного могущества маловато для того, чтобы оказаться в обществе богини, сущность которой определяет любовь. И если она сама того захочет, а хочет она этого не всегда, то у нее есть свой собственный способ оповещения об этом. У нее есть верная птица, которая искренне и безотказно исполняет все ее желания. Это – майимбе или, как ее иногда называют на языке йоруба, иколе. Это вроде бы и хищник, ястреб, аура бланка, который несмотря на свой хищный нрав пользуется высоким уважением и поклонением за свою способность взлететь на высоту, которая больше недоступна ни одному живому существу. Даже самому Обатала. Майимбе служит только Любви и ее богине – Очун. Часто перья майимбе используются в магических обрядах и в разных ритуальных действах. Нельзя сказать, что Обатала в восторге от майимбе, но его миролюбие не позволяет ему находиться в ссоре с аурой бланка, между прочим, и из страха вызвать гнев майимбе по отношению к голубю, любимой птице Обатала, являющейся его вестницей, которую Обатала отправляет по своим «земным» делам одну, без охраны. И она может, не страшась никого, принести весть туда, где ее ждут, и укрепить безупречность авторитета Обатала.

Обатала в начале своей жизни был женат на Йему. Именно от страсти к нему она родила четырех восхитительных сыновей, которыми очень гордилась. Это – Осун, Очоси, Элегуа и Огун. Сыновья божественного происхождения сами считаются божествами, и каждый из них наделен властью, и у каждого в повседневной жизни свое предназначенье. Семья жила дружно, однако, лишь до поры до времени. Виновником разлада стал Огун. По легенде Огун вопреки всем табу и запретам, будучи уже женатым на Ойе, воспылал страстью к Йему, своей матери. Однако, своих греховных намерений ему никак не удавалось осуществить. И виной тому была бдительность Элегуа и Осуна. Они охраняли ложе матери. Для утоления вожделенной страсти Огун пошел на преступление. Будучи старшим братом в семье и наделенный поэтому большими правами, он выгнал из дома Элегуа, чтобы тот отправился восвояси – куда глаза глядят, а самого младшего, Осуна, угостил маисом и наслал на него крепкий сон. Избавившись, таким образом, от надзора, Огун насильно овладел беззащитной матерью. Обатала, конечно, был разгневан, но еще более удивлен. Наказать же он решил только Осуна и лишил его права охранять вход в дом. Отныне исполнение этой должности было передано Элегуа. После всего случившегося Обатала отказался от исполнения брачных уз с Йему и всячески избегал встречи с ней. И лишь один раз он, обуреваемый желанием и неукротимой страстью, решился на обладание женщиной. Да и то лишь в облике Алаггуна, позволив себе разделить ложе и жениться на единственной и горячо любимой дочери высшего божества, Олофи, – Эруадье. Между тем в рождении в нем этого желания самой большой виновницей была только богиня любви Очун, наславшая на Обатала непреодолимую страсть, а юную девственницу Эруадье опутавшая колдовскими чарами прелестей чувственной любви. Однако, уверенность в своих силах в общении с новой возлюбленной Обатала ощущал только в облике Алаггуна. И брак этот, освященный колдовскими действами Очун, говорят, был очень счастливым. Во всяком случае, мне не известна ни одна легенда, которая давала бы повод усомниться в истинности и взаимности их нежной страсти.

Огун

Представления о сущности характера Огуна наиболее полно отражает в своих произведениях Воле Шойинка. Это – «лента Мёбиуса». Образ наводит на размышления в терминах (дуализме?): начало – конец, Хаос – порядок, творчество – бесплодие, убийство – чистота. Змея, закусившая свой хвост – символ непрекращающегося цикла: рождения – смерти, возрождения. Это и есть «Лента Мёбиуса». Капля воды сохраняет свойства Океана, зернышко – носитель огромного урожая, тлеющий огонек таит в себе огненную стихию; Космос – в пылинке.

С громом дробясь меж уступчивых туч

На косых перекрестках дождей,

Пламя вплавляется в жизнь.

Огненные толчки

Сердца: последняя дрожь

Загнанного зайца – и тьма.

Перед молнией миг рожденья.

Подтверждающий и паденье, и смерть,

И любовь, – и вот уже семя

Рождается, ликуя…

Земля – жизнь. (Пер. А. Кистяковского)

Земля не знает ужаса стропил!

Стропила рухнут, испугав геккона, (ящерица)

И треснет глинобитный пол, а бручья,

Изведав в ночи смерть, найдут в ней жизнь, –

Как погребенный в поле клубень ямса,

Как корни баобаба, как огонь.

Веках, в череде материнских утрат

Я обречен возрождаться.

Запомни – даже похоронный обряд

Призывает меня на землю,

Вечно влажную от горячих слез,

Стынущих росою смерти

В вечерних сумерках, когда пауку

Легче справиться с жертвой.

Однажды, отдавшись игре ума,

я смотрел как на мутном стекле окна

дождевая капля тягуче текла

вниз – это зыбкая дыба времен,

растянув мою мысль, преврщала ее

в монотонное эхо дождя…

Буря трепеще крылами: вверх –

Рожденье, вниз – смерть …

«Улисс» (Пер. А Кистяковского)

Человек – одна из ипостасей природы

Мы – отринутая плотью плоть,

Комочки, вырванные судьбой

Из живительной темноты,

Должны, страдая и мучаясь, плыть

В океан времен, чтобы стать собой –

Маяком, пославшим единственный луч,

Тут же проглоченный тьмой,

Миражом, на миг озарившим ночь

И распавшимся в тишине.

«Пространство» (А. Кистяковский)

Из книги «Бытия»: «Вначале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безводна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою. И сказал Бог: да будет свет. И стал свет. И увидел Бог свет, что он хорош, и отделил Бог свет от тьмы. И назвал Бог свет Днем, а тьму – Ночью… И сказал Бог: да будет твердь посреди воды, и да отделяет она воду от воды… И стало так.

Горы = полпути людей к Богу = к Богам.

Схватка двух богов – Огуна и Чанго:

Он хватает Чанго в свои трипалые руки

И швыряет его на землю.

Огун не только бог железа и войны, он также мастер, охотник, охранитель дороги. Шойинка все свое творчество поставил под знак Огуна. Любимое время этого бога – пора дождей и урожая.

Никто на этой земле не ведает тайн

Нужно лишь обнажить свою плоть,

Призывая дождь

И подготовить землю

Огун покровительствует людям, он – творец Вселенной. Создавший порядок из хаоса.

В «день ошибок» Огун, уступая просьбам жителей королевства Ирэ, становится их правителем и ведет их в бой. Опьяненный вином, ослепленный кровью и угаром битвы, Огун теряет перспективу боя, начинает яростно сокрушать своих же воинов и не может остановиться несмотря на стенания и вопли в собственном стане. Буйство Огуна – ярость природы: грозовые тучи, молнии, буря, страшные последствия божьих бесчинств.

Во время маскарада Огун вступает в открытую схватку с Эшуоро. «Не враг даже, а … вражок».

Огун, разделивший власть над миром с Обатала, напротив, воинственный. Он – бог железа и войны, покровительствующий воинам и охотникам, ремесленникам и всем, кто имеет дело с железом. Сегодня это – покровитель машинистов, водителей такси, всех транспортных работников.

Имеет ежегодный праздник. В процессиях участвую кузнецы, водители, механики. Они шествуют впереди, за ними – маски в честь Огуна, исполняются гимны.

Жрецы поют:

Бог запретил Огуну

Плакать в моем присутствии

Потому что когда Огун проливает слезы,

Проливается кровь.

Водители в ответ:

Жребий брошен,

Огонь и черт выпущены на свободу –

Спасайся. кто может.

Праздник сопровождается непрерывным барабанным боем, длится несколько дней, заканчивается жертвоприношением, закалывается жертвенное животное Огуна – собака. Огун воинственен, но справедлив. За своих почитателей вступается всегда.

Огун многолик. Но суть не в многоликости как таковой (смена декораций и масок). Он – Дионис, Аполлон и Прометей в одном лице.

Из всех богов только он, один Огун, попытался преодолеть тоску разъединения со смертным и стремительно бросился навстречу людям. Человеческая тоска (по Шойинке) есть первоначальное ощущение, передавшегося людям отчаяния богов. Она необъяснима словами, непередаваема, проявляется только в действии. А действие – бунтарский инстинкт Прометея (огня), направляющего тоску по творческим каналам (Аполлон)

Видно, он не жалует Эшуоро. Неважнецкий, правда, враг, а все-таки – вражок. Продолжай, Эшуоро, объедай жилища – немного друзей у тебя останется к Встрече…

Демоке, мой верный друг и Служитель, это я, Огун, направлял твой топор, когда ты вонзал его в дерево Оро – гиганта и царя в лесах Эшуоро. Это я направлял твою руку, Демоке, когда ты вырезал узоры на его теле. И я не дам тебя в обиду, Демоке.

Я опять опоздал. О Владыка Лесов

Ты снова увел моего слугу

в твои владенья, куда мне нет

пути. Я пытался его удержать,

и мой голос звучал, как отцовский зов,

но он ушел, а его отец

настигает меня. О Владыка Лесов!

Я не оставлю Демоке в беде,

Ибо убийство – если оно

Совершилось – лежит целиком на мне.

Да, это я – руками слуги –

Уничтожил его подмастерье, раба

И служу Оро, который не раз

Убивал моих служителей. Я

Убил Оремоле за то, что он

Хотел помешать Демоке, творцу

Обессмертить – огнем, топором и резцом –

Арабу Оро. Владыка Лесов.

В обличье смертного! Ты их увел

На Суд – но знай: я не брошу слугу

И если не словом, то силой – спасу Демоке.

Элегуа

Один из четырех сыновей Обатала и Йему. Его кровные братья – Очоси, Огун и Осун. Бог дорог и хранитель входа в дом. На эту должность он был назначен своим отцом после того, как брат его Осун не оправдал надежд отца и не сумел обезопасить и защитить честь своей матери от греховных посягательств брата Огуна, воспылавшего порочной страстью к своей матери, овладевшего ею и тем самым обесчестившего ложе Обаталы и Йемы. Именно на младшего брата, Осуна, от рождения была возложена обязанность охранять дом и ложе собственных родителей. Он же, потеряв бдительность, не разгадал коварства Огуна, который выгнал Элегуа из дома, а Осуна усыпил. Это позволило Огуну, оставшемуся теперь без свидетелей, безнаказанно утолить вволю свою греховную и вожделенную страсть, насильно овладев матерью. Гнев Обатала пал, однако, не на Огуна, а на Осуна, и доверие отца обрел только Элегуа. С тех пор он с особым тщанием бдительно следит за входом в дом, от него зависит, какой будет – доброй или, напротив, полной неприятностей – дорога смертного, отправляющегося в путь. Неважно в далекий или близкий.

У всех лукуми это божество пользуется большим уважением, ему отдаются всяческие почести. И вера в него не то чтобы превратилась в суеверие, а стала традицией, обычаем, устойчивым и поныне.

Мне довелось, что называется из первых рук, познать живучесть этой традиции. Состоялось это самым неожиданным образом в июле 1967 года в Гаване, на экспозиции Salon de Mayo (Майский салон), куда мы с моим гидом Аидой Марин пришли на выставку работ современных кубинских художников.

Там очень интересно, сказала Аида. Кроме того, нам предстоит очень дальняя дорога на восток и поэтому нам надо перед этим долгим путешествием кое-кого увидеть, загадочно подчеркнула она.

Salon de Mayo был разрекламирован так искусно с таким размахом и увлеченностью, что и вправду было бы непростительным грехом не посетить выставку, приуроченную к важному для жизни страны событию: Конференции латиноамериканской солидарности, на которую съехались посланцы почти всех континентов. Выставка завлекала со всех рекламных щитов, да и пренебречь предложением моего прекрасного гида мне очень не хотелось, хотя программой моего пребывания она и не была предусмотрена. Не надо было и далеко ездить. Салон располагался совсем рядом с гостиницей «Капри», где я проживала.

Для моих глаз, воспитанных доселе на выставках русской и западноевропейской классики, все увиденное стало неожиданностью. Беглый осмотр картин с их чарующими линиями, но бессодержательными, на мой взгляд, абстракциями, оставлял ощущение чего-то недосказанного. Буйство соперничающих друг с другом красок обязывало к более пристальному вниманию, но времени у нас было в обрез (у входа нас уже ждал Сегундо, шофер «Кадиллака», предупредивший Аиду, что это «пустое времяпровождение» не входит в его расписание). В итоге мной овладело недоумение и чувство, граничащее с неприятием увиденного. «Какой-то абсурд», подумала я, но, конечно, молчала, не решаясь сказать что-либо определенное. Но Аида, наделенная даром провидения и предвидения (эту черту я в ней заметила сразу) скорее чутьем, нежели сознанием, понявшая мое недоуменное состояние, обратила мое внимание на очень красивого юношу-негра ее возраста, с которым, как мне показалось, она была знакома лично. Мы остановились и стали смотреть на его выставленные работы. Сам же он то скромненько стоял у стенда, то свободно перемещался от одного экспоната к другому. Его сосредоточенность на чем-то, похоже, ему одному ведомом, ощущалась почти физически. Сначала я подумала, что это, наверное, дежурный экскурсовод и что Аида хочет воспользоваться его услугами. Но все было не так. Этот юноша с вдумчивым лицом, с проницательными и несколько тревожно- печальными глазами всматривавшийся в каждого, кто приближался к его стенду, был на самом деле вовсе не экскурсоводом, а самым, что ни на есть, самобытным и талантливым художником. Уже известным! Аида действительно его знала, была с ним лично знакома.

То было началом пика его популярности. Его любили. И звали его Мануэль Мендиве.

Его самого со всем его обликом я восприняла как «двойника» скульптуры, которая тут же стояла рядом. Скульптура была строгой и необычной. Тревожить мир художника расспросами – при полном незнании его творчества – я посчитала бестактным. Тем более, что весь увиденный мною мир салона поразил меня не только новизной. Он был далек от меня и где-то даже чужд. Заговорить с художником я не решилась, да и не владела я тогда испанским языком настолько, чтобы непринужденно обсуждать увиденное и давать его работам оценки, которых Мануэль Мендиве, как автор, может быть, и ждал.

Аида, подойдя к нему, как-то очень по-родственному стала вести обстоятельный, как мне показалось, разговор. О чем-то своем, или общем для них обоих. Изредка она смотрела в мою сторону. Наконец, Аида, закончив беседу с художником, подошла ко мне и торжественно сообщила, что Мануэль готов показать нам свою мастерскую, приглашает к себе домой, в Луйяно. Это один из рабочих кварталов Гаваны. И поняв, что Аида успела уже обо всем мне сказать, вмешался в наш разговор и торжественно произнес: «Элегуа желает вам доброго пути». Та самая скульптура, поразившая меня своей неожиданностью, оказалось, была изображением ориши. Я восприняла это пожелание как добрую шутку. Не более. Симпатичную вежливость Аиды, которой предстояло со всей ответственностью сопровождать чересчур любознательную гостью в дальней дороге по всей стране.

В Луйано побывать мне не удалось. С Мендиве я так больше и не встретилась, о чем теперь очень сожалею. Но подаренное им мне звучное слово (слышала я его впервые) – «Элегуа» прочно засело в памяти и спустя много лет оно как бы обрело свою плоть в моем сознании, обрело совершенно отчетливые грани и погнало мою мысль за этим божеством в дорогу к пантеону черных богов Кубы, чтобы написать эту книгу.

Как знать, может быть, не без воли Элегуа в поездке по стране мне сопутствовала удача. Так, в Камагуэе довелось встретиться с выдающимся крестьянским лидером этой провинции Факундо Мартинесом, о смелости и бесстрашии которого в борьбе за права крестьян я была начитана. Встреча состоялась в ресторане за обеденным столом. Обед был заказан по его выбору. Трапеза не была изысканной: состояла из блюд традиционной кухни крестьян-скотоводов. Румяно поджаренный кусок мяса в обрамлении поджаренных пластин банана лежали так красиво, что не хотелось даже разрушать эту красоту. Победил аппетит. И после первого же разжеванного кусочка я взглянула на Факундо, внимательно изучавшего меня своими огромными черными глазами на худющем негритянском лице.

Мбори, Зоя, произнес он. Слово мне показалось не только совсем не знакомым, но и не испанским. Но улыбка Факундо была такой доброй, и он весь так располагал к себе, что я осмелилась задать ему вопрос: что это за мясо? Кто тот повар, который так красиво и аппетитно зажарил его?

Факундо с видом заговорщика, готового мне поведать тайну волшебства самому благодарному слушателю сказку о чем-то неведомом, лишь повторил: «мбори». И вполголоса прошептал: «Элегуа». И тут выяснилось, что «мбори» с языка лукуми переводится как «козел». Козлятина была действительно необычайно вкусной. Оказалось, что и Элегуа при сем: козел является главным действующим лицом в ритуальных обрядах абакуа. Приверженцы сантерии считают, что Элегуа задобрить можно лишь одним из излюбленных его яств – козлятиной.

Прошло почти сорок лет с того времени, но я отчетливо помню остановленные временем мгновения того моего первого и прекрасного путешествия по Кубе, тысячи километров ее дорог, овеянных доброжелательностью Элегуа. Я почти уверена, не будь Элегуа и замечательной кубинской традиции верить во всемогущество этого ориша, мое путешествие оказалось бы куда менее впечатляющим. А теперь во дни моих сомнений и раздумий о судьбах моей родины, ее дорог я беззвучно шепчу иногда: «Прими мою благодарность, Элегуа! За все. Прежде всего за открытие мне неведомого мира духовных поисков. И до сих пор очень сожалею, что не побывала в Луйяно, в мастерской художника Мануэля Мендиве. Но все же попытаюсь рассказать о его творчестве, проникнутом верой в Элегуа. Именно Мендиве помог мне понять, что Элегуа это не просто божество дорог, как таковых, но бог главной дороги человека – дороги Жизни. Судьбы. Она и есть, наверное, определяющая путь смертного в этом мире. Именно так воспринимают его и йоруба. Такое понимание места и роли Элегуа в жизни можно ощутить при изучении религиозных церемоний и ритуалов у лукуми, посвященных Элегуа, а также философии ритуалов абакуа и миросозерцания членов этого тайного общества.

Естественно, что место и роль Элегуа в современной повседневной жизни (в сравнении с былыми временами) поклонников черных богов сильно изменились. На иерархической лестнице пантеона черных богов Элегуа поднялся значительно выше, превратившись именно в бога Судьбы, которая, естественно, отнюдь не есть воплощение безопасности ни входа в дом, ни даже дороги покинувшего свой дом путника.

Каким представляют себе это божество его поклонники?

Элегуа – весьма почитаемое божество. У лукуми не бывает ни празднеств, ни ритуалов, которые бы не начинались с торжественного обращения к нему даже если это событие по своему содержанию не связано непосредственно с его именем и не посвящено лично ему. Он – первый, кому приносят жертвы и дары. Но делают это, между прочим, не только из почтения и уважения. Дело в том, что Элегуа лукав, и эта черта, считают его поклонники, может проявиться самым неожиданным образом, и в самый нежданный момент он может помещать проведению празднества или церемонии. И вовсе не по причине собственного, скажем, коварства или враждебности. В сути он добр, когда перед ним не отъявленные негодяи, сознательно творящие несправедливость и зло6 с этими он беспощаден, и тут любой из его братьев, в особенности Огун, готов помочь ему наказать нечестивца. Поэтому участники празднеств и церемониалов считают, что лучше заранее обезопасить себя, задобрив Элегуа, заблаговременно все предусмотрев: торжественные обещания, гимны, дары, жертвы, почести его атрибутам. И тогда никакая сила не сможет помешать радостям и веселью на празднествах, которыми так дорожат кубинцы, трепетно демонстрируя на них свою любовь к атрибутике и символике божеств.

Символы Элегуа: изогнутый сук, крючок. Поэтому можно заметить, что на массовых праздниках впереди танцевальной процессии (и сегодня это дань традиции!), как бы возглавляя ее, шествует танцор, несущий атрибуты Элегуа и держа в руках сук, «прокладывает» дорогу, как бы раздвигая «густой кустарник». Поэтому, когда на ритуальных шествиях вы увидите танцующего впереди и как бы указывающего путь старца с простенькой тростью в виде сука в руках, то знайте, что это не кто иной, как посланник самого Элегуа, дух которого на это время как бы переселился в него. Обычно это – отмеченный любовью и почестями признанный танцор. А им становится как правило самый уважаемый за мастерство и долгие годы верности этому искусству танцор. Старец, человек в годах – все это естественно! Но изогнутый сук в его руках, как бы ощупью шествующий всегда впереди его восхитительно артистичных, изысканных па – это не что иное, как демонстрация мощи и власти атрибут Элегуа, прокладывающего путь тем, кто шествует за ним. Трость эта – вовсе не есть «палка», случайно оказавшаяся под рукой или тем более заранее припасенная трость-подпорка для дряхлеющего со временем тела, как это может показаться на взгляд неискушенного зрителя и наблюдателя. Напротив, эта магия движений и есть, быть может, то самое виртуозное лукавство, гораздого на озорство и хитрости Элегуа.

1 «Новая и новейшая история», 1967, № 4, с. 54–60
2 Федор Васильевич Каржавин (1745-1812)
3 Александр Борисович Лакиер (I825-I870)
4 Чанго (Шанго) – в Латинской Америке и на Карибах Чанго (от исп. Changó буквально – «бросающий камни»); Изначально – Шанго, также называемый Санго, – в религии йоруба один из самых популярных ориша, Небесный отец, дух грома и молнии. Является обожествлённым царственным предком йоруба – третьим царём государства Ойо.
Продолжение книги