Кодовое имя – Верити бесплатное чтение

Я – трусиха.

Мне хотелось быть героиней, и я притворялась, будто так оно и есть. Притворство мне всегда давалось легко: первые двенадцать лет своей жизни я провела, играя с пятью старшими братьями в битву на Стерлингском мосту[1], и, даром что я девчонка, мне дозволялось быть Уильямом Уоллесом[2], который, предположительно, принадлежит к числу наших предков, а все потому, что мои зовущие в бой воинственные речи звучали особенно зажигательно. Боже, я так старалась всю последнюю неделю. Честное слово, я действительно старалась. Но теперь точно знаю, что я – трусиха. Это стало совершенно ясно после абсурдной сделки, которую я заключила с гауптштурмфюрером СС фон Линденом. Я готова ответить на любые ваши вопросы во всех подробностях. Расскажу все, что вспомню, до последней детали.

Вот сделка, которую мы заключили. Я привожу ее тут, чтобы она лучше запечатлелась у меня в мозгу.

– Давайте-ка попробуем вот так, – сказал мне гауптштурмфюрер. – На что вы могли бы польститься?

И я попросила, чтобы мне вернули одежду.

Теперь это кажется малодушным. Не сомневаюсь, он ожидал услышать что-нибудь дерзкое, вроде «дайте свободу» или там «мне нужна победа». А может, он ждал благородных слов. Например, «прекратите издеваться над этим бедолагой из французского Сопротивления, смилуйтесь и дайте ему достойно умереть». Или хотя бы думал, что услышит нечто более конкретное, привязанное к обстоятельствам, допустим, «пожалуйста, позвольте мне поспать (или поесть)» или «избавьте меня от этой чертовой железяки, которая привязана у меня к спине уже три дня». Однако я готова была сколько угодно не есть, не спать и стоять столбом при условии, что это не придется делать в одном исподнем, которое к тому времени стало довольно-таки грязным и мокрым. Жутко неловко. В тот момент важнее патриотизма и совести было желание согреться и вновь обрести чувство собственного достоинства. Для этого требовались моя фланелевая юбка и шерстяной пуловер.

В результате фон Линден продал мне мою же одежду постепенно, предмет за предметом, хотя, конечно, я так и не получила чулки и шарфик: их забрали еще раньше, чтобы не дать мне на них повеситься (а я пыталась). За пуловер пришлось сдать ключи к четырем каналам радиосвязи – полный набор стихотворений для дешифровки, паролей и радиочастот.

Пуловер фон Линден вернул мне авансом. Одежка ждала меня в камере, когда три ужасных дня остались позади и меня наконец развязали, но сперва я не смогла даже натянуть пуловер на себя; впрочем, даже накинутый на плечи на манер шали, он принес мне большое утешение. Сейчас мне удалось влезть в пуловер, и вряд ли я вообще хоть когда-нибудь его сниму. Юбка и блузка стоили меньше, а за туфли с меня взяли всего лишь ключ от одного шифра.

Каналов связи всего одиннадцать. Предполагалось, что за последний из них я куплю шелковую комбинацию. Примечательно, что сперва, по распоряжению фон Линдена, я получила одежду, которая надевается поверх всего остального, чтобы приходилось переживать пытку раздевания на глазах у всех каждый раз, когда мне возвращали очередной предмет туалета. Фон Линден единственный на меня не таращится, он даже пригрозил забрать все вещи обратно, когда я ляпнула, что он пропускает шикарное представление. Именно тогда впервые на всеобщее обозрение был целиком вынесен причиненный моему телу ущерб, и мне хотелось, чтобы гауптштурмфюрер полюбовался своим шедевром, в особенности моими руками, а еще я впервые за все время смогла немного постоять, и это мне тоже хотелось ему продемонстрировать. В любом случае я решила обойтись без комбинации, заодно и раздеваться еще раз, чтобы ее надеть, тоже не пришлось, и за последний канал связи я выторговала чернила, бумагу и немного времени.

Фон Линден сказал на это, что у меня есть две недели и столько бумаги, сколько понадобится. За это от меня требуется сообщить все, что я смогу вспомнить, связанное с британскими военными действиями. И я намерена это сделать. Фон Линден напоминает мне Капитана Крюка: несмотря на всю жестокость, он в своем роде джентльмен, и я, как Питер Пэн, питаю некую наивную уверенность, что он будет играть по правилам и сдержит слово. До сих пор так и было. Чтобы я могла начать признания, он дал мне дивную кремовую бумагу с тиснением, оставшуюся со времен отеля «Шато де Бордо», который раньше располагался в этом здании. (Ни за что бы не поверила, что французский отель может стать настолько мрачным местом, если бы не увидела своими глазами эти ставни с засовами и висячие замки на дверях. Правда, для этого пришлось сделать мрачным весь прекрасный город Ормэ.)

Вроде бы слишком много всего обещано мне за один-единственный канал связи, но вдобавок к этому предательству я пообещала фон Линдену свою душу, хоть и не думаю, что он воспринял мои слова всерьез. В любом случае такое облегчение – писать что-нибудь, все что угодно, лишь бы оно не было связано с шифрами и ключами к ним! Я ужасно устала извергать из себя пароли и радиочастоты, меня прямо-таки тошнит от них. Только когда вся эта информация оказалась на бумаге, я осознала, как много, оказывается, секретных сведений хранила моя память.

Честное слово, это просто поразительно.

ВЫ – ГНУСНЫЕ НАЦИСТСКИЕ УБЛЮДКИ.

А я всего-навсего проклята. Окончательно и бесповоротно. В конце концов, что бы я ни делала, вы меня расстреляете, ведь именно так вы поступаете с вражескими агентами. И мы поступаем с вражескими агентами точно так же. Но даже если после того, как я закончу писать свою исповедь, меня не расстреляют и мне как-то удастся вернуться на родину, там меня все равно арестуют и казнят как коллаборационистку. Однако, когда я смотрю на темные извилистые тропы, которые тянутся передо мной в будущее, эта выглядит самой легкой и самой очевидной. Что ждет меня впереди? Банка керосина, которую насильно вольют мне в глотку, чтобы потом поднести к губам горящую спичку? Скальпель и кислота, ставшие уделом того так и не заговорившего парня из Сопротивления? Или меня, превратившуюся в живой скелет, затолкают в вагон для перевозки скота вместе с еще двумя сотнями несчастных и отправят бог весть куда, чтобы я еще по дороге умерла от жажды? Нет. Я не пойду ни по одной из этих троп. Та, которую я выбрала, легче остальных. А на другие страшно взглянуть даже краем глаза.

Я собираюсь писать по-английски. Мне не хватит словарного запаса, чтобы вести речь на военные темы по-французски, знаний немецкого у меня тоже недостаточно. Кому-нибудь придется перевести все это для гауптштурмфюрера фон Линдена. Например, фройляйн Энгель. У нее прекрасный английский. Это она объяснила мне, что парафин и керосин – одно и то же. То, что у меня на родине зовется парафином, американцы называют керосином, примерно так же это слово звучит на французском и на немецком.

(Насчет парафина, керосина или как его там. На самом деле мне не верится, что у вас есть лишний литр керосина, чтобы извести его на меня. Или, может, вы покупаете топливо на черном рынке? И как это оформляется документально: «1 л авиационного керосина для казни британской шпионки»? Как бы то ни было, очень постараюсь не вводить вас в такие убытки.)

Мне выдали длинный список того, что я должна включить в свои показания, и одним из первых пунктов значится местоположение британских аэродромов, с которых планируется атаковать Европу. Фройляйн Энгель не даст соврать: я расхохоталась, когда прочла это. Вы правда думаете, что мне хоть что-нибудь известно о том, откуда союзники планируют послать в оккупированные нацистами страны свои военные самолеты? Я стала спецагентом потому, что хорошо говорю по-французски и по-немецки, а еще быстро соображаю и придумываю всякие истории; я стала узницей гестапо в Ормэ, потому что совершенно не ориентируюсь в пространстве. Примите во внимание: те, кто меня готовил, всячески поддерживали мое блаженное неведение относительно аэродромов именно на тот случай, чтобы я не могла ничего вам сообщить, если буду поймана. Не забывайте также, что мне не сказали даже название аэродрома, с которого мы вылетели. И позвольте напомнить, что я провела во Франции меньше сорока восьми часов, прежде чем какой-то ваш старательный агент задержал меня, чуть не попавшую под фургон с курами, а все потому, что перед тем, как пересечь улицу, я посмотрела не в ту сторону. Из этого можно понять, насколько гестаповцы дошлые. «Эта дама, которую я вытащил из-под колес и спас от верной смерти, переходила дорогу и сначала посмотрела направо, чтобы проверить, не едет ли транспорт. Направо, а не налево, следовательно, она, должно быть, британка и, вероятно, прыгнула с парашютом из самолета союзников, чтобы оказаться в захваченной нацистами Франции. Значит, нужно арестовать ее как шпионку».

Итак, у меня нет чувства направления. У некоторых из нас имеется этот поистине трагический дефект, поэтому мне нет никакого смысла даже пытаться указать вам расположение каких бы то ни было аэродромов. Разве что мне дали бы точные координаты. Пожалуй, координаты я могла бы и выдумать, причем обставить это очень убедительно, чтобы выиграть для себя еще немного времени, но в конце концов вы все равно раскусили бы меня.

Еще один пункт списка, по которому я абсолютно ничего не могу сообщить, это «конструкции используемых летательных аппаратов». Ну и списочек, обхохотаться просто. Можно подумать, я хоть что-то понимаю в самолетах. Если бы я даже мало-мальски в них разбиралась, была бы пилотом Вспомогательной службы воздушного транспорта, как Мэдди, которая забросила меня сюда, или работала бы механиком либо слесарем. Уж точно не сидела бы в штаб-квартире гестапо, трусливо выбалтывая явки и пароли. (Больше о своей трусости я писать не буду, а то слишком цинично и неловко получается. Да и не хочу я, чтобы вы заскучали, отобрали у меня эту прекрасную бумагу и снова стали пихать головой в тазик с ледяной водой, пока я не задохнусь и не потеряю сознание.)

Хотя погодите, кое-какие типы летательных аппаратов я знаю. И расскажу вам о тех, которые мне известны, начиная с «пусс-мот», что значит «гарпия». На таком самолете начинала моя подруга Мэдди. На самом деле именно «пусс-мот» стал первым воздушным судном, которым она управляла, и даже первым, к которому вообще близко подошла. Да и сама история о том, как я здесь очутилась, тоже начинается с Мэдди. Не надеюсь когда-нибудь узнать, как вышло, что, когда вы меня взяли, вместо собственных документов у меня при себе оказалось ее удостоверение личности вместе с лицензией пилота, но если я расскажу про Мэдди, вы поймете, почему мы прилетели сюда вместе.

Типы летательных аппаратов

Полное имя Мэдди – Маргарет Бродатт. Впрочем, вы и так знаете, у вас же ее документы. Бродатт – нетипичная для Северной Англии фамилия: может быть, у Мэдди русские корни, во всяком случае ее дедушка родом из России. Но сама она настоящая уроженка Стокпорта. И, в отличие от меня, у нее все в порядке с чувством направления. Она может ориентироваться по звездам и по компасу, но, думаю, ей удалось так хорошо натренироваться, потому что дед подарил ей на шестнадцатый день рождения мотоцикл. Потом Мэдди уехала из Стокпорта, ее носило по нехоженым тропам на вересковых пустошах Пеннинских гор. В Стокпорте, куда ни кинь взор, повсюду увидишь Пеннины, зеленые и голые, над которыми, как в цветном кинофильме, быстро сменяют друг друга полосы облаков и солнечного света. Я знаю это, потому что гостила в выходные у Мэдди в доме ее дедушки с бабушкой и подруга возила меня на своем мотоцикле на вершину Дарк-Пик. Этот день стал одним из самых чудесных в моей жизни. Была зима, солнце появилось всего минут на пять, но даже тогда мокрый снег не перестал падать, – Мэдди и дали три свободных дня только потому, что все прогнозы обещали нелетную погоду. Однако на те пять минут Чешир стал зеленым и сверкающим. Дедушка Мэдди держит мотомагазинчик с мастерской, и специально к нашему приезду он купил на черном рынке немного бензина. Хотя сказанное и не имеет никакого отношения к типам летательных аппаратов, я все равно завела об этом речь, чтобы доказать: мне понятно, что чувствовала Мэдди, оказавшись в одиночестве на вершине мира, оглушенная ревом четырех ветров и двух цилиндров, когда вся Чеширская равнина с ее клетчатыми полями и красными трубами дымоходов лежит у ног, будто шотландский плед для пикника.

У Мэдди была подруга по имени Берил, которая бросила школу. Летом 1938 года Берил работала на хлопкопрядильной фабрике в Ладдерале, и по воскресеньям девушки любили выбираться на пикники, оседлав мотоцикл Мэдди. Им очень нравились такие вылазки, потому что теперь у них не было другой возможности повидаться. Берил крепко держала Мэдди сзади за талию, точно так же, как я во время той нашей поездки. Ни у Берил, ни у меня не было защитных очков, хотя у Мэдди они были. Однажды в июньское воскресенье девушки проехали по дорожке между каменными стенами, которые выстроили работящие предки Берил, и перевалили через вершину Хайдаун-Райз, почти по колено заляпав грязью голые ноги. В тот день Берил испортила свою лучшую юбку, и отец заставил ее со следующей же недельной зарплаты купить новую.

– Люблю твоего деда! – прокричала Берил прямо в ухо Мэдди. – Вот бы мне такого. (Мне бы тоже этого хотелось.) Подумать только, он подарил тебе на день рождения этого бесшумного красавчика!

– Не такой уж он бесшумный, – через плечо крикнула Мэдди в ответ. – Достался мне уже не новым, а сейчас ему пять лет. В этом году мне пришлось перебирать мотор.

– Разве его не дед ремонтировал?

– Дедушка даже не позволял мне сесть на мотоцикл, пока я не разобрала двигатель. Мол, или научишься сама, или ходи пешком.

– Но я все равно люблю твоего деда.

Они неслись по зеленым холмам Хайдаун-Райз, по проселочным дорогам и тракторным колеям, едва не врезаясь в каменные стены вокруг полей, а потом – через грязь, крапиву и стада овец. Я помню нашу с Мэдди поездку и знаю, какими были ощущения. Время от времени за поворотом или с гребня холма глаз выхватывал цепь тянущихся строго к западу пустынных зеленых Пеннинских гор или фабричные трубы южной части Манчестера, которые марали голубое небо на севере черным дымом.

– И ты научилась, – проорала Берил.

– Что-что?

– Научилась!

– Чинить моторы! – простонала Мэдди.

– Нормальный опыт! Всё лучше, чем прядильные машины заряжать.

– Тебе платят за то, что ты их заряжаешь! – прокричала ей Мэдди. – А мне никто не платит.

Проселочная дорога впереди была вся в рытвинах, где скопилась дождевая вода: ни дать ни взять Хайлендские озера в миниатюре. Мэдди все сильнее сбрасывала скорость и в конце концов вынуждена была остановиться. Опустила ноги на твердую землю (юбка собралась на ляжках), по-прежнему ощущая всем телом знакомую рокочущую вибрацию Красавчика.

– Разве кто-нибудь наймет девушку ремонтировать двигатели? – вздохнула Мэдди. – Бабушка настаивает, чтобы я выучилась на машинистку. Ты-то хотя бы зарабатываешь.

Им обеим пришлось слезть с мотоцикла и везти его по превратившейся в канаву дороге. Потом путь снова пошел в горку, и девушки оказались у ворот, которые фермеры установили на границе между двумя полями. Мэдди прислонила мотоцикл к каменной стене, чтобы можно было съесть бутерброды. Подруги посмотрели одна на другую и рассмеялись, увидев, что обе по уши в грязи.

– Ох, что скажет твой папаша! – воскликнула Мэдди.

– А что скажет твоя бабушка!

– Она уже привыкла.

Мэдди говорила, что у Берил для пикников было словечко «перекусон». К толстенным кускам хлеба, который тетя Берил каждую среду пекла буханками сразу на три семьи, полагались большие, как яблоки, маринованные луковицы. Сэндвичи Мэдди были на ржаном хлебе из пекарни в Реддайке, куда она каждую пятницу ездила по бабушкиному поручению. Грызя луковицы, особо не поговоришь: когда жуешь, треск в голове такой, что даже себя не слышишь, а глотать приходится осторожно, чтобы от уксуса не перехватило дыхание. (Возможно, фон Линден сочтет маринованный лук подходящим средством убеждения. А заодно и пленники будут сыты.)

(Фройляйн Энгель велела это записать, чтоб довести до сведения капитана фон Линдена, как я зря потратила двадцать минут выделенного мне времени, потому что на этом месте расхохоталась над собственной дурацкой шуткой про маринованный лук и сломала карандаш. Пришлось ждать, пока кто-нибудь принесет нож, чтобы очинить грифель, потому что фройляйн Энгель не разрешено оставлять меня одну. А потом я еще пять минут плакала, снова сломав карандаш, потому что мисс Э. точила его у самого моего лица, так что стружка мне прямо в глаза сыпалась, а шарфюрер СС Тибо при этом держал мне голову, отчего я ужасно разнервничалась. Но теперь я уже не смеюсь и не плачу и впредь постараюсь не нажимать на карандаш слишком сильно.)

Ладно, вернемся к Мэдди в довоенное время. На своей родной земле, свободная, с полным ртом маринованного лука, она могла только давиться и тыкать пальцем в небо, когда там возник захлебывающийся собственным тарахтением дымящийся самолет, сделал круг у них над головой и над полем, которое подруги обозревали, сидя на стене. Это и был «пусс-мот».

Могу рассказать вам немного о «пусс-мотах», которых назвали в честь мотыльков-гарпий. Это быстрые, легкие монопланы – в смысле, у них только одна пара крыльев. Вот «тайгер-моты», они же «медведки» (еще один тип летательных аппаратов, который я помню), допустим, бипланы: это значит, что у них два комплекта крыльев. Крылья «пусс-мота» можно сложить сзади, если самолет нужно куда-то перевезти или убрать для хранения. Из кабины отличный обзор, и, помимо пилота, на борт можно взять двух пассажиров. Я пару раз была пассажиром «пусс-мота». А усовершенствованная версия вроде бы называется «леопард-мот», что значит «древоточец» (вот вам и третий тип летательных аппаратов, и все в одном абзаце!).

Этот «пусс-мот», нарезающий виражи над Хайдаун-Райз, – первый такой самолетик в округе, – казалось, бьется в агонии удушья. Мэдди говорила, что будто бы наблюдала за происходящим из первого ряда в цирке. Самолет находился всего в трехстах футах от них с Берил, и девушки могли разглядеть его во всех деталях: каждый проводок, каждую распорку пары брезентовых крыльев, деревянные лопасти пропеллера, которые мелькали, бессмысленно вращаясь на ветру. Из сопла валили огромные клубы синего дыма.

– Он горит! – вскрикнула Берил, приходя в состояние восхищенной паники.

– Нет, не горит, а сжигает топливо, – возразила Мэдди, потому что разбиралась в таких вещах. – Если у пилота есть хоть капля здравого смысла, он заглушит мотор, и все это прекратится. Тогда можно будет спланировать вниз и сесть.

Девушки наблюдали. Прогноз Мэдди оказался верным: двигатель прекратил работу, дым рассеялся, и стало ясно, что пилот собирается посадить неисправный самолет прямо у них перед носом на поле. Вернее, на луг, непаханый и некошеный, никакого скота на нем не паслось. Крылья над головами подруг на миг заслонили солнце, будто парус проплывшей мимо яхты. На последнем круге самолет поднял в воздух и расшвырял по лугу все, что осталось после их ланча: коричневые хлебные корки и оберточная бумага взметнулись в синем дыму, как дьявольские конфетти.

Мэдди говорила мне, что, будь перед ними аэродром, посадка вышла бы мягкой. Но в поле поврежденный летательный аппарат проехал ярдов тридцать, беспомощно подпрыгивая среди высокой травы. А потом изящно завалился на нос.

Мэдди разразилась аплодисментами. Берил схватила ее за руки, сердито шлепнула по одной из них:

– Корова тупая! Может, он ранен! Ох, что же нам делать?

На самом деле Мэдди вовсе не собиралась аплодировать, это получилось само собой, бездумно. Я так и вижу, как она откидывает с глаз черные кудри, выпячивает нижнюю губу, спрыгивает со стены и бежит по зеленым кочкам к поверженному самолету.

Пламени не было. Мэдди забралась по носу «пусс-мота» к кабине и просунула подбитую гвоздями туфлю сквозь ткань фюзеляжа (ведь так вроде бы называется корпус самолета?). Готова поспорить, ее передернуло, ведь этого она тоже не собиралась делать. Среди сильного жара, в тревоге, она наконец открыла дверцу кабины, ожидая, что пилот сейчас устроит ей головомойку, но почувствовала постыдное облегчение, когда увидела, что тот, явно без сознания, висит вниз головой на полуотстегнутых ремнях безопасности. Мэдди глянула на незнакомый приборный щиток. Подачи масла нет (это она так мне рассказывала). Подачи газа тоже, все выключено. Вот и хорошо. Мэдди отстегнула ремни безопасности и позволила пилоту соскользнуть на землю.

Берил была рядом и подхватила бесчувственное тело. Спуститься с самолета Мэдди было легче, чем добраться до кабины: она просто спрыгнула вниз. Расстегнула шлем пилота, сняла с него защитные очки; они с Берил проходили курсы первой помощи для девочек-скаутов, и этих знаний хватило, чтобы понять: раненый дышит.

Берил вдруг хихикнула.

– Ну и кто тут теперь тупая корова? – воскликнула Мэдди.

– Это девушка! – смеялась Берил. – Девушка!

Подруга оставалась рядом с бесчувственной девушкой-пилотом, пока Мэдди сгоняла на Бесшумном Красавчике на ферму за помощью. Там обнаружились двое крупных сильных парней, ровесников Мэдди, которые гребли лопатами навоз, и фермерская жена, перебирающая раннюю молодую картошку и костерящая стайку девчонок: те расположились на каменном полу старой кухни и собирали гигантскую мозаику (дело происходило в воскресенье, иначе они кипятили бы белье). Снарядили спасательную экспедицию. Саму Мэдди на мотоцикле послали к подножию холма, где, кроме всего прочего, имелись паб и телефонная будка.

– Понимаешь, дорогуша, ей понадобится скорая помощь, – ласково объяснила Мэдди фермерская жена. – Раз она летела на самолете, ей в больницу надо.

Эти слова всю дорогу крутились в голове у Мэдди, пока она добиралась до телефона. Не «ей в больницу надо, она поранилась», а «раз она летела на самолете».

«Девушка-летчик! – думала Мэдди. – Девушка, которая пилотировала самолет».

Нет, поправила она себя. Не пилотировала она самолет. А завалила его посреди овечьего выпаса.

Но для начала летчица все-таки им управляла. Чтобы посадить самолет на землю (или даже разбить его), нужно уметь с ним обращаться.

Такое умозаключение показалось Мэдди логичным.

«Я вот ни разу не разбила мотоцикл, – подумалось ей. – Я могла бы водить самолет».

Мне известны еще кое-какие типы летательных аппаратов, но сейчас в голову приходит только «лизандер». Это самолет, на котором Мэдди доставила меня сюда. На самом деле она должна была высадить меня на землю, а не выбрасывать с парашютом прямо в небе. Нас подбили, хвост загорелся, Мэдди частично потеряла управление и выбросила меня, перед тем как пойти на посадку. Я не видела, как она села. Но вы показали мне фотографии, и теперь я знаю, что подруга в конце концов тоже разбила самолет. Хотя ее вряд ли можно винить, ведь она попала под обстрел зениток.

О вкладе Британии в антисемитизм

«Гарпия» потерпела крушение в воскресенье. На следующий день Берил вернулась к работе на фабрике Ладдерала.

Сердце щемит от зависти, черной и болезненной, когда я думаю о долгой жизни Берил, о том, как она заряжала прядильные станки и растила сопливых младенцев на пару с вечно поддатым муженьком в промышленном пригороде Манчестера. Даже слезы закапали и промочили половину страницы, прежде чем я это заметила. Конечно, дело обстояло так в тридцать восьмом году, с тех пор район не раз бомбили, и, может, Берил с детишками уже мертвы, и тогда с моей стороны эти слезы зависти – просто вопиющий эгоизм.

И бумаги жаль. Мисс Э. смотрит мне через плечо, пока я пишу, и велит больше не прерывать повествование извинениями.

Всю следующую неделю Мэдди с волчьей хваткой леди Макбет по крупицам воссоздавала историю девушки-пилота, собрав целый ворох газетных вырезок.

Летчицу звали Димпна Уайтеншоу (ужасно дурацкое имя, потому-то я его и запомнила), она была балованной младшей дочерью сэра Как-Бишь-Его-Там Уайтеншоу.

В пятницу вечерняя газета разразилась шквалом возмущения, потому что, стоило Димпне выписаться из больницы, она принялась безрассудно гонять по небу свой второй самолет (биплан «дрэгон-рапид», вот какая я молодец, и его название запомнила), пока чинили «пусс-мот».

Мэдди сидела на полу дедушкиного гаража рядом со своим любимым Бесшумным Красавчиком, которым следовало всерьез заняться, чтобы на нем и дальше можно было совершать воскресные вылазки, и сражалась с газетой. Страницы полнились многочисленными мрачными прогнозами о высокой вероятности вооруженного столкновения между Японией и Китаем, о том, что и в Европе опасность войны все серьезнее. А вот новость об уткнувшемся носом в фермерский луг на Хайдаун-Райз самолете принадлежала прошлой неделе: в пятницу газета не опубликовала ни одной фотографии крылатой машины, зато там имелся снимок самой летчицы, которая радостно улыбалась и казалась счастливой, ветреной и гораздо-гораздо более симпатичной, чем этот идиот, фашист Освальд Мосли[3], чья физиономия скалилась на Мэдди с почетного места на верху первой полосы. Мэдди поставила на снимок Мосли кружку с какао и стала соображать, как быстрее всего добраться до аэродрома Каттон-парк. Путь, конечно, неблизкий, но ведь завтра опять суббота.

На следующее утро Мэдди пожалела, что уделила так мало внимания истории Освальда Мосли. Оказалось, он приехал сюда, в Стокпорт, выступил с речью перед храмом Святой Марии прямо во время субботнего базара, а его последователи-фашисты, эти придурки, устроили шествие, чтобы встретить своего лидера. Марш стартовал от ратуши и окончился возле церкви Святой Марии, вызвав толчею и всеобщие беспорядки. Фашисты несколько поумерили свой антисемитизм и акцию, как ни странно, проводили во имя мира. Пытались убедить всех вокруг, будто поддерживать дружеские отношения с придурками-фашистами из Германии – здравая идея. Последователям Мосли больше не разрешалось носить безвкусные черные рубашки, которые были у них вроде униформы, – уже приняли соответствующий закон, главным образом чтобы помешать этим молодчикам устраивать беспорядки на манер тех, которые начинались с маршей по еврейским кварталам Лондона. Но фашисты все равно вышли приветствовать Мосли. Восторженный отряд его почитателей встретился с разъяренной толпой ненавистников. Еще там были женщины с корзинами, явившиеся за покупками на субботний рынок. Были полисмены, были домашние животные: кое-кто из полицейских прибыл верхом, а еще на рынок гнали стадо овец, в котором увязла запряженная лошадьми повозка молочника. Там были собаки. И, вполне возможно, там были также кошки, кролики, куры и утки.

Мэдди все никак не удавалось пересечь Стокпорт-роуд. (Не знаю, как на самом деле называется улица. Может, как раз именно так, потому что это главная дорога через город, которая тянется с юга. Но на мою информацию нельзя по-настоящему полагаться.) Мэдди все ждала и ждала, стоя на краю людского водоворота и высматривая просвет. Однако через двадцать минут начала раздражаться. Теперь сзади на нее тоже напирал народ. Она попыталась развернуть мотоцикл, держа его за руль, и в кого-то врезалась.

– Ой! Смотреть надо, куда прешь со своим драндулетом!

– Извините! – Мэдди подняла глаза.

И увидела группу молодчиков, вырядившихся ради марша в черные рубашки, даром что за такое могли арестовать. Волосы у всех были зализаны назад и набриолинены, как у летчиков. Молодчики с торжеством смерили Мэдди взглядами с головы до пят, явно не сомневаясь, что перед ними легкая добыча.

– Классный мотоцикл!

– Классные ножки!

Один из компании издал гнусавый смешок.

– Классные… – Он использовал грязное словцо, каких не произносят в приличном обществе. Я даже писать его не стану, ведь вы вряд ли знаете его значение, а мне самой уж точно неизвестен его французский или немецкий аналог. Грубиян пустил словечко в ход, подзуживая Мэдди, чтобы ее спровоцировать, и это сработало. Моя подруга толкнула мотоцикл вперед, наехав колесом на хулигана, в которого уже врезалась до этого, и тот немедленно ухватился своей здоровенной лапищей за руль. Мэдди потянула руль на себя, и несколько секунд прошли в борьбе. Хулиган не отпускал мотоцикл, а его дружки хохотали.

– Зачем такой маленькой цыпочке такая здоровенная игрушка? Откуда она у тебя?

– Сам-то как думаешь? Из мотолавки!

– Значит, от Бродатта, – резюмировал один из молодчиков. В этой части города купить мотоцикл больше было негде. – Он продает мотоциклы евреям.

– Может, это еврейский мотоцикл.

Вы, вероятно, этого не знаете, но в Манчестере и его задымленных предместьях живет довольно много евреев, и ни у кого нет никаких возражений. То есть, конечно, всякие придурки-фашисты недовольны таким положением вещей, но, думаю, вы понимаете, что я хочу сказать. На протяжении всего девятнадцатого века евреи съезжались сюда из России и Польши, из Румынии и Австрии, со всей Восточной Европы. Мотолавка с мастерской, о покупателях которой шла речь, принадлежала деду Мэдди на протяжении последних тридцати лет. Дела шли довольно неплохо, настолько, что элегантная бабушка Мэдди могла вести приятный ей образ жизни, а вся семья обитала в большом старом доме на окраине города в районе Гроув-Грин и держала садовника и поденщицу, которая вела хозяйство. Как бы то ни было, когда свора хулиганов начала плеваться ядом, поминая дедушкину лавку, Мэдди сглупила и ввязалась в перепалку. Она сказала:

– Вы всегда втроем собираетесь, чтобы довести до конца свою мысль? Или кто-то из вас может справиться в одиночку, если дать ему побольше времени?

Хулиганы толкнули мотоцикл, и он упал, потащив за собою и Мэдди. Потому что придуркам-фашистам больше всего нравится издеваться над людьми.

Однако на людной улице выходка вызвала взрыв негодования, а потому кучка хулиганов снова расхохоталась и удалилась восвояси. Мэдди слышала характерный гнусавый гогот одного из них, даже когда его спина уже скрылась из виду.

Людей, которые поспешили к ней на помощь, было куда больше, чем сбивших ее с ног негодяев: какой-то рабочий, молодая мать с детской коляской, мальчишка, две хозяйки с корзинками для покупок. Они не вмешивались в ссору, но помогли девушке подняться и отряхнуться, а рабочий ласково провел ладонью по крылу Бесшумного Красавчика и спросил:

– Вы не пострадали, мисс?

– Классный мотоцикл! – Это сказал мальчишка, но мать быстро одернула его:

– Ой, да замолчи! – Слишком уж узнаваемым эхом недавних слов толкнувшего Мэдди хулигана-чернорубашечника прозвучала такая реплика.

– Он и правда хороший, – проговорил мужчина.

– Не новый уже, – скромно, но польщенно отозвалась Мэдди.

– Надо, милочка, чтобы за твоими коленками кто-нибудь присматривал, – посоветовала одна из хозяек с корзинками.

А Мэдди думала про себя, имея в виду самолеты: погодите, придурки-фашисты, у меня будет игрушка куда побольше, чем этот мотоцикл.

С возрожденной верой в человечество Мэдди протолкалась сквозь толпу и выбралась на задворки Стокпорта с их мощеными проулками. Тут не было никого, кроме крикливых стаек мальчишек, играющих в уличную разновидность футбола, да раздраженных старших сестер, которые, подвязав волосы платком, сердито выбивали ковры или мыли ступени крыльца, пока их матери ходили за покупками. Честное слово, я разревусь от зависти, если буду и дальше думать о том, что все они погибли под бомбами или еще как-нибудь.

Фройляйн Энгель снова заглянула мне через плечо и велела не писать больше «придурки-фашисты»: она считает, что гауптштурмфюреру фон Линдену это не понравится. По-моему, она побаивается своего начальника (да и кто ее осудит?), и шарфюрер Тибо тоже этим грешит.

Расположение британских аэродромов

Не могу поверить, что вам действительно нужно услышать от меня о том, что аэродром Каттон-парк находится в Илсмер-порте, ведь в последние десять лет он был едва ли не самым оживленным летным плацдармом на севере Англии. Там строят самолеты. Перед войной на аэродроме располагался гражданский авиаклуб, весьма шикарный, а еще там годами находилась база Королевских ВВС. Здешняя эскадрилья бомбардировщиков использует Каттон-парк начиная с 1936 года. Предположить, что там творится в данный момент, вы можете с тем же успехом, что и я, и, возможно, ваши догадки будут даже точнее. Но не сомневаюсь, что сейчас летное поле защищено аэростатами и зенитными орудиями. Когда в то субботнее утро Мэдди приехала в Каттон-парк, то сперва, по ее же словам, тупо глазела по сторонам: сперва таращилась на автостоянку, потому что никогда прежде не видела столько дорогих машин в одном месте, а потом в небо, на прежде никогда не виданное ею огромное количество самолетов. Чтобы хорошенько их рассмотреть, она прислонилась к ограде. Через несколько минут до Мэдди дошло, что большинство самолетов вроде бы летают в соответствии с определенной схемой, поочередно приземляясь и снова с ревом взмывая в воздух. Спустя полчаса она все еще наблюдала и могла с уверенностью сказать, что один из пилотов – новичок, потому что его машина, коснувшись летного поля, непременно подскакивала футов на шесть, прежде чем как следует приземлиться; другой летчик выписывал в небе совершенно безумные фигуры высшего пилотажа, а третий катал пассажиров: взлетал с аэродрома, проводил пять минут в воздухе и садился; с вас два шиллинга, и передайте, пожалуйста, защитные очки следующему.

Это было прямо-таки ошеломляющее место в то нелегкое мирное время, когда гражданские и военные самолеты сменяли друг друга на взлетной полосе, но решимости Мэдди было не занимать, и она, следуя указателям, направилась в летный клуб, где совершенно случайно нашла человека, которого искала. На самом деле это оказалось легко, потому что Димпна Уайтеншоу единственная из авиаторов праздно сидела у летного поля в одном из выстроившихся в ряд перед зданием клуба выцветших шезлонгов. Мэдди ее не узнала. Летчица совсем не походила ни на гламурный фотоснимок из газет, ни на раненую в шлеме, которую Мэдди видела в минувшее воскресенье. Та тоже не узнала свою спасительницу, но обратилась к ней с бодрым возгласом:

– Хотите прокатиться?

Произношение летчицы говорило о деньгах и привилегиях. Похожее на мой выговор, но без шотландского акцента. Привилегий у нее, может, было и поменьше, зато денег побольше. В любом случае Мэдди сразу почувствовала себя прислугой.

– Я ищу Димпну Уайтеншоу, – сказала она. – Просто хотела узнать, как она себя чувствует после… после того, что случилось на прошлой неделе.

– Она хорошо себя чувствует, – любезно улыбнулась элегантная летчица.

– Это я ее тогда нашла! – выпалила Мэдди.

– И она пребывает в добром здравии. – С этими словами Димпна протянула лилейно-белую руку, которой определенно никогда не доводилось менять масляный фильтр. (Просто для сведения: мои лилейно-белые руки это проделывали, но только под очень строгим наблюдением.) – В самом добром здравии. Она – это я.

Девушки обменялись рукопожатиями.

– Присаживайтесь, – нараспев проговорила Димпна (просто представьте, что она – это я, выросшая в замке и получившая образование в закрытой швейцарской школе, только немного повыше и не ноет все время). Она махнула рукой в сторону свободных шезлонгов: – Мест предостаточно.

Димпна была одета так, будто собралась на сафари, но при этом постаралась выглядеть эффектно. Она не только занималась частным инструктажем, но и дарила людям приключение. На весь аэродром она была единственной женщиной-пилотом, во всяком случае, единственной среди инструкторов.

– Когда мою бесценную «гарпию» подлатают, я вас прокачу, – пообещала она Мэдди, а та, будучи сметливой, спросила, нельзя ли посмотреть самолет.

Его разобрали и по частям перевезли из Хайдаун-Райз на аэродром. Теперь бригада молодых парней и мужчин постарше в засаленных комбинезонах снова собирали воздушное судно в одном из высоких ангаров, которые выстроились вдоль летного поля. Двигатель у «пусс-мота» оказался прекрасный (это со слов Мэдди; она немного помешана на подобных вещах), но вполовину менее мощный, чем тот, что стоял на ее мотоцикле. Механики металлическими щетками счищали с кожуха куски дерна. Сам двигатель лежал на клеенке тысячью поблескивающих деталек. Мэдди сразу поняла, что попала куда надо.

– Ой, можно посмотреть? – спросила она. И Димпна, которая никогда в жизни не запачкала ручки, тем не менее назвала каждый лежащий на полу цилиндр и клапан, а еще разрешила Мэдди промазать новую ткань, которая пойдет на фюзеляж вместо поврежденной, липкой массой под называнием «аэролак» (та пахла маринованным луком). После того как прошел час, а Мэдди так и продолжала расспрашивать о назначении и названии разных частей самолета, механики дали ей кусок ветоши и разрешили помогать.

Мэдди говорила, что всегда чувствовала себя в полной безопасности, когда летала на «пусс-моте» Димпны, потому что сама помогала собирать двигатель.

– Когда ты снова приедешь? – спустя четыре часа спросила ее Димпна, когда они вместе пили чай из перепачканных маслом кружек.

– Мне слишком далеко ехать, так что я не смогу бывать тут часто, – печально призналась Мэдди. – Я в Стокпорте живу. Всю неделю помогаю дедушке в лавке, и он оплачивает мне бензин, но в каждые выходные сюда не наездишься.

– Ты самая удачливая девушка на свете, – сказала Димпна. – Как только «пусс-мот» снова сможет летать, я перегоню оба своих самолета на новое летное поле в Оуквее. Это возле фабрики, где работает твоя подруга Берил. В следующую субботу в Оуквее будут торжества по случаю открытия нового аэродрома. Я за тобой заскочу, посмотришь на веселье с трибуны для летчиков. Можем и Берил прихватить.

Вот вам и расположение еще одного аэродрома, я назвала целых два.

Я вся как ватная, потому что мне со вчерашнего дня не давали ни есть, ни пить, и я пишу уже девять часов. Попробую рискнуть: швырну карандаш на стол и взвою

Эта р чка не пишет. Простите за кляксы. Это проверка или н казание. Верните мне карандаш

[Пометка для гауптштурмфюрера СС Амадея фон Линдена, перевод с немецкого]

Эта англичанка из их ВВС не лжет. Ей дали чернила, слишком старые / густые для использования, ручка от них засорялась и ставила кляксы. Теперь чернила разбавили, и я пишу ими, чтобы убедиться в их пригодности.

Хайль Гитлер!Шарфюрер СС Этьен Тибо

Подлый предатель шарфюрер СС Этьен Тибо, невежественный ты ублюдок, Я ШОТЛАНДКА.

Эти комики Лорел и Харди[4] (я имею в виду сержанта-шестерку Тибо и дежурную охранницу Энгель) очень развлеклись, пока я мучилась с негодными чернилами, которые где-то отыскал мне Тибо. Ему ни много ни мало пришлось разбавлять их керосином. Он был очень недоволен моим возмущением качеством чернил и, похоже, не поверил, что ручка забивается, так что я очень испугалась, когда он ушел и вернулся с литром керосина в жестяной банке. Я увидела банку и сразу догадалась, что внутри, и мисс Э. пришлось выплеснуть мне прямо в лицо воду из кувшина, чтобы остановить истерику. Теперь фройляйн сидит напротив меня за столом и то и дело прикуривает сигарету, чиркая спичкой прямо передо мной. Я каждый раз едва ли не подпрыгиваю на месте, а она при этом смеется.

Вчера вечером она тревожилась: по ее мнению, я не выложила достаточно фактов, чтобы меня можно было считать настоящим иудой, пусть и невысокого полета. Вообще-то я думаю, ее беспокоило, как отреагирует фон Линден, ведь именно она переводит ему мою писанину. Но в результате он охарактеризовал текст как «интересный ретроспективный обзор положения в Британии» и «любопытный личный взгляд» (когда мы с фон Линденом разговаривали об этом, он немного проверял мой уровень немецкого). Еще, думаю, он надеется, что я дам ему какой-нибудь компромат на мсье Лорела и мадемуазель Харди. Он не доверяет Тибо, потому что тот француз, и не доверяет Энгель, потому что она женщина. В течение дня, пока я пишу, я получаю воду (чтобы пить, а также чтобы останавливать рыдания), и вдобавок мне дали одеяло! За одеяло в мою маленькую холодную камеру, гауптштурмфюрер фон Линден, я без колебаний и терзаний сдала бы со всеми потрохами даже своего героического предка Уильяма Уоллеса, защитника Шотландии.

Я знаю, что остальные узники меня презирают. Тибо водил меня для… даже не знаю, как это у вас называется, для вразумления? Когда заставляют наблюдать, что тут делают с людьми. После того как вчера я закатила истерику, мне велели отложить записи. На обратном пути в камеру, прежде чем меня накормить, шарфюрер Тибо приказал остановиться и посмотреть, как Жака снова допрашивают. (Не знаю, как его зовут на самом деле. В «Повести о двух городах» все французы называют друг друга Жаками, и это кажется уместным.) Этот парень меня буквально ненавидит. Совершенно не меняет дела, что я тоже крепко привязана к стулу струнами от пианино, рыдаю, задыхаясь от сочувствия к нему, и смотрю в другую сторону, если только Тибо не держит мне голову, чтобы не дать отвернуться. Жак знает – все тут знают, – что я предательница, единственная среди них трусиха. Никто больше не выдал ни единого фрагмента шифра, не говоря уже об одиннадцати каналах связи, а о письменных признаниях и вовсе речи нет. Когда Жака тащат прочь, он плюет в меня со словами:

– Ничтожный кусок шотландского дерьма.

По-французски это звучит мило: p’tit morceau de merde écossaise. Вот так невзначай я разрушила прочный семисотлетний союз Франции и Шотландии.

Еще одна арестантка, девушка-француженка, при каждой нашей встрече (в качестве моей камеры используется комната, смежная с той, где проходят допросы) насвистывает нашу патриотическую песню «Храбрая Шотландия» или какой-нибудь другой боевой гимн моей страны и тоже плюется. Они все меня не переваривают. Это не та ненависть, которую они испытывают к своему земляку Тибо, переметнувшемуся на сторону противника. Я ведь тоже ваш враг и должна быть одной из этих отважных людей. Но я не заслуживаю даже их презрения. Я просто жалкий кусок шотландского дерьма.

Вам не кажется, что узники становятся сильнее, когда им есть кем гнушаться? Они смотрят на то, как я хнычу в углу, и думают: «Mon Dieu[5], не допусти, чтоб я стал таким же».

Гражданская воздушная гвардия (некоторые аспекты)

Заголовок смотрится ужасно официально. Теперь я чувствую себя лучше, как настоящий мелкий иуда.

Вообразите себя девушкой из Стокпорта 1938 года, которую воспитали любящие, потакающие ей во всем дед с бабушкой и которая буквально одержима всякими двигателями. Вообразите, что вам хочется выучиться летать: летать по-настоящему. Вы мечтаете стать пилотом и водить самолеты.

Трехлетний курс в школе летной подготовки обошелся бы вам больше чем в тысячу фунтов. Не знаю, какую годовую прибыль давали тогда мотомастерская и лавка дедушки Мэдди. Мне сказали, что он неплохо зарабатывал; во время депрессии, конечно, похуже, но все же, по понятиям того времени, любой счел бы его довольно зажиточным. Однако, чтобы оплатить внучке год учебы, ему пришлось бы отдать бо́льшую часть своего дохода. За свой первый полет Мэдди не платила: Димпна устроила для нее часовую экскурсию на своем отремонтированном «пусс-моте». Дело было чудесным ясным летним вечером, дул свежий ветер, светило солнце, и Мэдди впервые увидела Пеннинские горы сверху. Берил тоже взяли с собой, за компанию, ведь она участвовала в спасении Димпны наравне с подругой, но бедняжке пришлось сидеть в самой задней части, обзор у нее был плохой, и ее стошнило в сумочку. Она поблагодарила летчицу, однако никогда больше не пыталась подняться в небо.

И конечно, это было именно развлечение, а не урок вождения. Мэдди не могла позволить себе уроков. Но она прижилась и освоилась на аэродроме Оуквей. Он появился одновременно с ее увлечением самолетами: стоило Мэдди пожелать, чтобы у нее появились игрушки побольше, и, о чудо, неделю спустя заработало летное поле в Оуквее, до которого было всего пятнадцать минут на мотоцикле. Аэродром находился в процессе становления, и механиков только радовала лишняя пара умелых рук. В то лето Мэдди появлялась на поле каждую субботу: возилась с двигателями, проклеивала ткань крыльев и заводила друзей. А потом, в октябре, ее настойчивость нежданно-негаданно окупилась. Именно тогда мы создали Гражданскую воздушную гвардию.

Когда я говорю «мы», то имею в виду Великобританию. В Гвардию вступил чуть ли не каждый аэроклуб королевства, заявление на участие подали тысячи людей – летать учили бесплатно! – поэтому принять смогли лишь примерно одного из десяти. И только каждая двадцатая из принятых была женщиной. Однако Мэдди снова повезло, потому что теперь ее знали и любили все инженеры, механики и инструкторы Оуквея. Ей дали великолепные рекомендации, характеризуя как шуструю и целеустремленную девушку, обладающую всеми необходимыми знаниями насчет уровня масла. Нельзя сказать, что Мэдди немедленно превзошла всех остальных пилотов Гвардии, которые обучались на аэродроме Оуквей. Но она была ничем не хуже остальных. Ее дебютный самостоятельный полет состоялся в первую неделю нового года в промежутке между двумя снегопадами.

Вам стоит обратить внимание на временны́е рамки событий. Мэдди начала летать в конце октября 1938 года. Гитлер (как вы можете видеть, я, по зрелом размышлении, вымарала все красочные эпитеты для фюрера, которые изначально пришли мне в голову) напал на Польшу первого сентября 1939 года, а два дня спустя Великобритания объявила Германии войну. Мэдди сдала на права категории «А» и получила базовую летную лицензию за полгода до того, как в августе по всей стране была запрещена эксплуатация любых средств гражданской авиации. После этого большинство воздушных судов были переданы государству. Министерство авиации реквизировало оба самолета Димпны для нужд связи, и та пришла по этому поводу в неописуемую ярость.

За несколько дней до того, как Британия объявила войну Германии, Мэдди совершала одиночный перелет из конца в конец Англии, проскользнув над вершинами Пеннинских гор и избегая столкновения с аэростатами заграждения, которые, будто серебристые крепостные валы, защищали небо Ньюкасла. Ее путь лежал над северным побережьем к Бамборо и Линдисфарну. Я хорошо знаю эти места, протянувшиеся вдоль Северного моря, потому что именно там проходит железнодорожная ветка Эдинбург – Лондон, по которой я регулярно моталась туда-сюда, пока училась в школе. Когда перед самой войной школу закрыли, я не стала доучиваться в другом месте и несколько неожиданно поступила в университет. Туда тоже пришлось ездить на поезде, и всю дорогу я чувствовала себя ужасно взрослой.

Самый красивый участок этого пути, конечно, побережье Нортумбрии. Даже в августе на севере Англии солнце садится довольно поздно, и Мэдди на своих полотняных крыльях летела низко над длинными песчаными пляжами Холи-Айленд и видела отдыхавших там тюленей. Она летела над возведенными на скалах величественными замками острова Линдисфарн и Бамборо на севере и на юге, над руинами монастыря двенадцатого века, над желтыми и зелеными полями, протянувшимися до самых шотландских холмов Чевиот-Хиллс. Мэдди летела обратно над валом Адриана, этим протянувшимся на семьдесят миль хребтом двухтысячелетнего дракона, в Карлайл, потом на юг через Озерный край, вдоль озера Уиндермир. Вокруг нее вздымались горы, а внизу, в долинах памяти сверкали поэтичные воды – то были края золотых нарциссов, «Ласточек и амазонок»[6], Кролика Питера[7]. Она возвращалась домой через Блэкстоун-Эдж, держась над старой римской дорогой, чтобы избежать дымовой завесы над Манчестером, и приземлялась на аэродроме Оуквей, всхлипывая от томления и любви, – любви к своей родине, острову Великобритания, который видела с воздуха во всей его полноте и уязвимости, всего за день пролетев от берега до берега, затаив дыхание в сиянии лета и солнечных лучей. Всё это должны были вот-вот поглотить ночи, полные пожаров и светомаскировки. Мэдди приземлилась в Оуквее перед самым закатом, заглушила двигатель и, плача, сидела в кабине пилота.

Я думаю, что Мэдди пошла на войну в первую очередь ради тюленей Холи-Айленда.

Наконец она выбралась из кабины принадлежавшего Димпне «пусс-мота». Низкое вечернее солнце освещало другие самолеты в ангаре, который использовала Димпна: дорогие игрушки, звездный час которых должен был вот-вот настать (пройдет меньше года, и этот самый «пусс-мот», пилотируемый другим летчиком, будет доставлять во Францию донорскую кровь задыхающемуся Британскому экспедиционному корпусу). Мэдди провела все проверки, которые обычно делала после каждого полета, и приступила к тем, которые обычно предшествовали вылету. Димпна обнаружила ее спустя полчаса: Мэдди все еще не закончила и в золотистом вечернем свете счищала с ветрового стекла мошек.

– Ты не обязана это делать.

– Но кто-то ведь должен! Мне же снова лететь, так? Причем прямо завтра. И это единственное, что я могу сделать: проверить масло, избавиться от насекомых.

Стоя в лучах заходящего солнца, Димпна некоторое время спокойно курила и смотрела на Мэдди. А потом произнесла:

– На войне найдутся и дела для девушек-летчиц. Погоди, скоро сама увидишь. Чтобы сражаться в Королевских ВВС, потребуются все пилоты. В первую очередь – молодые парни, хотя часть из них налетала меньше часов, чем ты, Мэдди. И тогда пригонять им новые самолеты, возить их письма и так далее станут пожилые летчики и женщины. То есть мы.

– Думаешь?

– Сейчас гражданских пилотов набирают в подразделение, которое будет помогать войскам. Оно называется Вспомогательная служба воздушного транспорта, ВСВТ, туда берут и мужчин, и женщин. Все может завертеться в любой день. Мое имя в списках; женское отделение возглавляет Полин Гауэр. – Полин была подругой Димпны по летному клубу и поддерживала ее в затее с катанием пассажиров. – Пока тебе не хватает квалификации, но я не забуду про тебя, Мэдди. Когда снова начнется подготовка девушек, я пришлю телеграмму. Будешь первая в очереди.

Мэдди перестала отскребать мошек и потерла глаза, слишком несчастная, чтобы ответить.

– А когда закончишь тут батрачить, сделаю тебе кружку лучшего чая под названием «Оуквейский пилотский маслянистый», а завтра утром отведу в ближайший вербовочный пункт ЖВАС.

ЖВАС – это Женские вспомогательные авиационные силы, которые оказывают содействие Королевским ВВС. Девушки из ЖВАС не летают, но при нынешнем положении вещей делают почти то же самое, что и мужчины, выполняя работы, связанные с полетами и боевыми действиями. Среди них есть электрики, техники, слесари, операторы заградительных аэростатов, водители, поварихи, парикмахеры… Вы, наверное, подумали, что Мэдди стала механиком, правда? Нет, в самом начале войны женщин на такую работу не брали. И неважно, что Мэдди была в этом деле куда опытнее многих парней; не положено – значит, не положено. Но в ходе получения лицензии летчика категории «А» она освоила азбуку Морзе и принципы работы с рацией. В августе 1939 года Министерство авиации в панике набирало женщин на должности радисток и диспетчеров, поскольку там сообразили, что большинство мужчин будут задействованы в вылетах. Мэдди вступила в ЖВАС и почти сразу стала диспетчером-радисткой.

Кое-что о ЖВАС

Все это во многом напоминало школу. Правда, не знаю, считала ли так Мэдди, она ведь не училась в швейцарском закрытом пансионе, а окончила гимназию в Манчестере и, конечно, даже не задумывалась о поступлении в университет. Так что, будучи школьницей, она ежедневно возвращалась домой, а следовательно, никогда не жила в одной спальне с двадцатью другими девочками и не спала на соломенном матрасе, сделанном из трех тюков, каждый из которых напоминал диванную подушку. Мы называли их галетами и все время так уставали, что неудобные постели нас ничуть не смущали. Сейчас за такую галету я бы отрезала себе левую руку. И эти придирчивые проверки снаряжения, которые устраивали во Вспомогательных силах, когда нужно разложить все свои пожитки поверх сложенного одеяла вроде бы хаотично, но на самом деле в строго определенном порядке, как будто это части головоломки, и если что-нибудь сдвинется хоть на миллиметр, с тебя снимут баллы – тоже совсем как в школе. А еще жаргон, муштра и физические упражнения, однообразная пища, униформа (хотя группе Мэдди поначалу нормальную форму не выдали). Все носили одинаковые синие жакеты, как девочки-скауты. Конечно, скауты не ходят в форменных жакетах ВВС, но вы понимаете, что я имею в виду.

Вначале Мэдди распределили на аэродром Оуквей, очень близко к дому. Это было в конце тридцать девятого года и в начале сорокового. Шла Странная война, когда почти ничего не происходило.

Во всяком случае, в Британии. Мы в напряжении грызли ногти и тренировались.

Ждали.

Телефонистка

– Эй! Девушка в синем жакете!

Пять девушек в наушниках обернулись от коммутаторов и, указывая на себя пальцем, одними губами произнесли: «Я?»

– Вы-вы! Рядовая Бродатт! Что вы вообще тут делаете! У вас же есть лицензия диспетчера!

Мэдди показала на свои наушники и провод, который как раз втыкала в гнездо.

– Да снимите вы эту идиотскую штуковину и ответьте мне.

Мэдди повернулась обратно к коммутатору и спокойно подключила передний провод. Потом нажала на нужные клавиши и отчетливо проговорила в микрофон наушников:

– Соединяю вас с полковником, сэр. Можете говорить.

Только после этого она сняла наушники и повернулась к настоящему горному троллю, который ждал ее ответа. Это был главный летный инструктор Оуквейской эскадрильи Королевских ВВС, человек, который около года назад принимал у нее первый экзамен по пилотированию.

– Простите, сэр. Меня сюда направили, сэр.

(Я же говорю, все это очень напоминало школу.)

– Направили! Да на вас даже формы нет!

Пять дисциплинированных рядовых Королевской женской службы ВВС одернули синие жакеты.

– Нам пока выдали только часть формы, сэр.

– Направили! – повторил офицер. – Завтра приступите к работе в диспетчерской, рядовая Бродатт. Ассистентка диспетчера слегла с гриппом. – Он снял наушники с пульта Мэдди и кое-как пристроил на свою крупную голову. – Соедините с администрацией ЖВАС, – сказал он. – Хочу поговорить с вашим начальником.

Мэдди пробежала пальцами по клавишам, переключила провода, и инструктор отдал распоряжения о ее новом назначении прямо с ее же телефона.

Диспетчер

– Курсант земле, курсант земле, – пришел вызов с учебного самолета. – Местоположение неопределенное, внизу треугольный водоем к востоку от русла.

– Земля курсанту, – ответила Мэдди. – Это озеро или водохранилище?

– Повторите.

– Озеро или водохранилище? Тот треугольный водоем. – После короткой паузы Мэдди подсказала: – У водохранилища с одного края плотина.

– Курсант земле. Подтверждаю водохранилище.

– Это Ледисвелл? Аэростаты заграждения на десять часов, Макфилд на восемь?

– Курсант земле, подтверждаю. Позиция определена. Видимость неограниченная. Иду от Ледисвелла обратно на Оуквей.

Мэдди вздохнула.

– Земля курсанту, выходите на предпосадочную прямую.

– Вас понял, выполняю.

Мэдди мотнула головой и неженственно выругалась себе под нос:

– Ну здрасьте, я ваша тетя! Видимость неограниченная! Неограниченная, за исключением огромного грязного города на северо-западе. И этот огромный грязный город на три тысячи футов окружен сотнями серебристых заградительных аэростатов, каждый размером с автобус! Как, прах его побери, он собирается искать Берлин, если не может найти даже Манчестер?

В диспетчерской на некоторое время стало тихо. Потом старший радист сказал мягко:

– Рядовая второго класса Бродатт, вы все еще в эфире.

– Бродатт, подождите.

Мэдди и всем остальным велели идти домой. Вернее, разойтись по баракам и другим местам расквартировки на послеполуденный перерыв. Погода в тот день стояла настолько мерзкая, что впору включать уличное освещение, если бы не угроза налета вражеской авиации. Хотя вражеские самолеты тоже едва ли смогут летать в таком мраке. Мэдди и другим женщинам из ее барака так и не выдали нормальную форму, но стояла зима, поэтому они получили шинели Королевских ВВС – мужские шинели. Теплые и непромокаемые, но ужасно нелепые. Как будто палатку на себя надеваешь. Когда офицер обратился к Мэдди, она вся подобралась и выпрямилась в надежде выглядеть как можно презентабельнее. Чтобы он мог ее догнать, она остановилась на уложенных поверх бетонного покрытия досках: кругом были лужи, и, сойдя с мостков, всякий рисковал набрать полные ботинки воды.

– Это вы сегодня утром вели моих курсантов на бомбардировщике «веллингтон»? – спросил офицер.

Мэдди сглотнула. Помогая ребятам приземлиться, она наплевала на все протоколы, убедила их за десять минут проскочить через полоску чистого неба под низкими тучами, а сама молилась о том, чтобы они без вопросов следовали ее инструкциям, и о том, чтобы по ошибке не направить их прямиком на увешанные взрывчаткой стальные тросы аэростатов, предназначенных для сдерживания вражеских самолетов. Тут она узнала офицера: это был один из командиров эскадрильи.

– Да, сэр, – хрипло призналась она, вздернув подбородок. В воздухе было столько влаги, что волосы липли ко лбу. Мэдди тоскливо ждала, что сейчас ее пошлют под трибунал.

– Эти парни определенно обязаны вам жизнью, – сказал командир вместо этого. – Никто из них пока толком не разобрался в приборах и не летал без карты. Нельзя было разрешать им вылет в такое утро.

– Спасибо, сэр, – выдохнула Мэдди.

– Ребята восхваляют вас на все лады. Но мне вот что любопытно: вы хоть представляете, как выглядит с воздуха взлетно-посадочная полоса?

Мэдди чуть улыбнулась.

– Я была пилотом, у меня лицензия «А», она до сих пор действительна. Но, конечно, я не летала с августа.

– Так-так, понятно.

И командир эскадрильи Королевских ВВС решил проводить Мэдди в столовую, расположенную у периметра летного поля. Ей пришлось идти чуть ли не вприпрыжку, чтобы не отставать.

– Вы получили лицензию здесь, в Оуквее, так? Гражданская воздушная гвардия?

– Да, сэр.

– Есть разрешение на работу инструктора?

– Нет, сэр. Но я совершала ночные вылеты.

– Теперь это в порядке вещей. Доводилось сталкиваться с противотуманными полосами?

Он рассказал о ярких газовых фонарях, которые размещают по обе стороны взлетно-посадочной дорожки, чтобы можно было приземлиться в плохую погоду.

– Всего два или три раза, не больше, сэр.

– Выходит, вам все-таки приходилось видеть посадочную полосу с воздуха. И в темноте тоже. Ну…

Мэдди ждала. Положа руку на сердце, она понятия не имела, что собирается сказать этот человек.

– Если вы можете с земли завести самолет на посадку, куда лучше дать вам возможность посмотреть на землю из кабины бомбардировщика. Хотите летать на «веллингтоне»?

– О да, сэр! Спасибо, сэр!

(Говорю же, все это очень смахивало на школу.)

Второй пилот

«Это вне компетенции Женских вспомогательных». Вот что вам говорят, если вас прихватили в полет непонятно ради чего и у вас, в сущности, нет возможности как-то в нем поучаствовать. Пожалуй, Мэдди скорее напоминала пассажира такси, который лезет к водителю с непрошеными советами, чем второго пилота.

– Ты вроде бы не сделал поправку по гирокомпасу.

– Тебе сказали держать курс на двести семьдесят. Ты уклонился к востоку.

– Парни, смотрите в оба, на три часа в тысяче футов под нами борт идет на север.

Как-то раз отказал электропривод шасси, и Мэдди пришлось приводить их в действие вручную, по очереди с другими членами экипажа качая насос, чтобы не разбиться при посадке. В другой раз ей позволили занять место в стрелковой башне. Мэдди это понравилось, она была словно золотая рыбка, которая плывет одна среди бескрайнего неба.

Еще как-то раз Мэдди пришлось вытаскивать из самолета: ее била такая дрожь, что она не могла выбраться из кабины самостоятельно.

Полеты на «веллингтоне» были делом не то чтобы запрещенным, но и не вполне законным. Мэдди числилась среди ННБ – находящихся на борту, – когда бомбардировщик шел на взлет, но ей категорически не дозволялось давать советы новичкам, когда ее брали в полеты на малых высотах над вересковыми пустошами. Поэтому множество встревоженных людей, как находящихся при исполнении обязанностей, так и свободных от дежурств, без верхней одежды, с побелевшими лицами бросились к Мэдди из кабинетов и казарм, мужских и женских, когда увидели, как авиаторы тащат ее через взлетную полосу.

Подруга Мэдди по Женским вспомогательным силам Джоан и виновник всего происходящего командир эскадрильи подоспели первыми.

– В чем дело? Что случилось? У нее ранение?

Мэдди не была ранена. Она уже отбивалась от члена экипажа «веллингтона», который нес ее на руках:

– Пусти, увидят ведь! Девчонки потом всю жизнь мне это припоминать будут…

– Что произошло?!

Мэдди умудрилась наконец вырваться и теперь, дрожа, стояла на бетонном покрытии.

– Нас обстреляли, – сказала она и отвернулась, сгорая от стыда за свою реакцию.

– Обстреляли?! – рявкнул командир эскадрильи. Дело происходило весной 1940 года, и боевые действия пока шли только в Европе. Не наступил еще роковой май, когда союзники вынуждены были поспешно отступить к побережью Франции, не пришло время авиационных сражений, получивших название Битва за Британию, и громовых пылающих ночей Большого блица[8]. Весной же 1940 года в наших небесах было неспокойно, они ощетинились оружием и настороженностью, но пока оставались безопасными.

– Да, обстреляли, – яростно подтвердил пилот «веллингтона». Он тоже был белый как полотно. – Идиоты из ПВО с заградительных аэростатов «кэттеркап». Нас обстреляли из своих же орудий. Кто обучает этих придурков? Проклятые тупоголовые уроды, пострелять им приспичило! Средь бела дня, мать их. Зря тратят боеприпасы и пугают народ до полусмерти. Да любой школьник способен отличить летучую сигару от летучего карандаша!

(Мы называем наши замечательные «веллингтоны» летучими сигарами, а ваши мерзкие «ворнье» – летучими карандашами. Приятного вам перевода, мисс Э.)

Пилот был испуган не меньше Мэдди, но его хотя бы не трясло.

Джоан обняла подругу за плечи, чтобы поддержать и утешить, и шепотом посоветовала не обращать внимания на лексикон пилота. Мэдди издала неуверенный, вымученный смешок.

– Я ведь даже не сидела в стрелковой башне, – пробормотала она. – Хвала небесам, что я не летаю в Европу.

Секретное отделение

– Капитан авиации Моттрам поет вам дифирамбы, – сказала Мэдди ее непосредственная начальница из Женских вспомогательных сил. – Говорит, у вас самый острый глаз во всем Оуквее. – Тут начальница демонстративно закатила собственные глаза. – Может, это и преувеличение, но он уверяет, что в полете вы всегда первой замечаете другие самолеты. Хотите пройти дальнейшую подготовку?

– Что за подготовка?

Начальница деликатно кашлянула, как бы извиняясь.

– Сведения немного засекречены. Ладно: совершенно секретны. Если согласитесь, я отправлю на обучение.

– Я согласна, – сказала Мэдди.

Просто для ясности: отвечая на замечание, которое кто-то сделал мне раньше, признаюсь, что выдумала все имена и звания. Думаете, я помню фамилии и должности каждого из тех, с кем служила Мэдди, или каждый самолет, на котором она летала? Но, по-моему, так даже интереснее.

Больше ничего толкового я сегодня написать не способна. То есть я, конечно, могла бы и дальше строчить всякую бессмыслицу, если бы думала, что таким образом можно избежать перекрестного допроса, когда Энгель будет сражаться с моим почерком, а фон Линден – прояснять сомнительные места в моем рассказе. Но от этого не избавиться… а значит, нет смысла и откладывать. У меня есть что предвкушать: надеюсь, когда все закончится, мне дадут одеяло и, возможно, тарелку чуть теплого kailkenny à la guerre, рамблдетампса[9] по-военному – капустно-картофельной баланды, почти без картошки и с не таким уж большим количеством капусты. По крайней мере, благодаря бесконечным запасам капусты во французских тюрьмах я до сих пор не заболела цингой. Вот так-то_

ВВС ЖВАС РиО с / пр

ННБ УСО

Пом диспетч / летн оф

р-т

сл / со

m’aidez m’aidez мэйдэй[10]

Береговая оборона

На самом деле я боюсь это писать.

Даже не знаю, почему я беспокоюсь. Битва за Британию окончена. Запланированное Гитлером вторжение, операция «Морской лев», провалилась три года назад. И вскоре Гитлеру предстоит отчаянно сражаться на два фронта, когда с запада за нашей спиной будут наступать американцы, пока русские идут на Берлин с востока, а в расположенных между ними странах придется иметь дело с подпольем. Не верится, что советники Гитлера все еще не знают, что происходило в наскоро собранных из железа и бетона хибарах по всему юго-восточному побережью Англии летом 1940 года, – хотя бы в общих чертах.

Только мне не хочется войти в историю в качестве человека, который раскрыл все подробности.

РиО обозначает радиолокацию и обнаружение. Те же буквы, что и для радиопеленгации и обнаружения, чтобы запутать врага, но это не совсем одно и то же. Теперь используют американское слово «радар»: тоже сокращение по первым буквам «РАдио Детекция и Расположение» и не слишком-то легко запоминается. А летом 1940 года термины были настолько в новинку, что никто не понимал их значения, и настолько засекречены, что…

Режь меня, жги меня – не могу я это раскрыть.

Полчаса ушло на нервную перепалку с фройляйн Энгель по поводу кончика ручки, который я, честное слово, в первый раз погнула не нарочно. Да, действительно, после такого я довольно долго могу не продолжать писанину, но ничего не поменялось к лучшему оттого, что эта ведьма прижала искривившееся перо мне к зубам, хотя я легко могла бы выпрямить его о столешницу. Правда и то, что с моей стороны было глупо снова погнуть перо, едва только оно опять попало ко мне в руки. В результате Энгель НЕСКОЛЬКО РАЗ продемонстрировала мне, как медсестра в школе брала у детей кровь на анализ как раз при помощи перьевой ручки.

Не знаю, зачем я во второй раз погнула кончик пера. Вывести из себя мисс Э. очень легко. И она всегда побеждает, а все потому, что лодыжки у меня привязаны к ножкам стула.

Ну и еще потому, что в конце каждого спора она напоминает мне о сделке, заключенной мною с неким офицером гестапо, и я сразу сдуваюсь.

– Как тебе известно, гауптштурмфюрер фон Линден занят и не хочет, чтобы его прерывали. Но у меня приказ при необходимости его вызывать. Тебе дали ручку и бумагу, потому что он одобрил твое решение сотрудничать, но если ты не будешь писать показания, у него не будет другого выхода, кроме как продолжить допрос.

ДА ЗАТКНИСЬ УЖЕ, АННА ЭГЕЛЬ. Я И САМА ЗНАЮ.

Я буду делать что угодно. Стоит ей только упомянуть имя фон Линдена, как я сразу вспоминаю, что на все готова, лишь бы он снова не стал меня допрашивать.

Итак, радиолокация и обнаружение. Береговая оборона. Получу ли я свои тридцать сребреников? Нет, только очередную стопку гостиничной бумаги. Писать на ней очень приятно.

Береговая оборона, полная версия

Мы предвидели, что это грядет, – некоторые из нас предвидели. Мы чуть-чуть вас опережали, а вы не понимали этого. Вы не понимали, какие у нас на тот момент совершенные системы радаров, как быстро мы готовим кадры, чтобы обслуживать эти системы, и как далеко благодаря им можем видеть. Вы не понимали даже, насколько быстро мы строим новые самолеты. Да, мы действительно проигрывали вам в численности, но благодаря РиО всякий раз засекали ваше приближение – видели сонмы воздушных судов люфтваффе, когда они только покидали авиабазы в оккупированной Франции, определяли, на какой высоте движутся самолеты и в каком количестве. И это давало нам время на подготовку. Мы могли встретиться с вами в воздухе, дать отпор, не допустить приземления, гонять по небу, пока у вас не закончится топливо и вы не повернете назад до следующего налета. Прочь от нашего осажденного острова, одиноко застывшего на кромке Европы.

Мэдди жизнью своих будущих детей поклялась хранить эту тайну. Уровень секретности был таков, что у тех, кто имел отношение к радарам, даже должностей не было. Их называли просто «служащий со спецобязанностями». Сокращенно сл / со, так же как р-т вместо «радист» и с / пр вместо «связь по рации». Это, возможно, самая полезная и компрометирующая информация, которую я вам сообщаю. Теперь она вам известна.

Мэдди прошла шестинедельные курсы, обучаясь на оператора радара. Еще ее резко повысили в звании, она стала офицером. Потом ее направили на авиабазу Мейдсенд на побережье Кента неподалеку от Кентербери, где размещалась эскадрилья новых истребителей «спитфайр». Мэдди никогда прежде не оказывалась так далеко от дома. Впрочем, ее не приставили к экрану радара, хотя база и располагала радиолокационной станцией; Мэдди по-прежнему работала в диспетчерской. Среди пламени яростного лета 1940 года она сидела в железной башне и сосредоточенно принимала вызовы. Другие девушки, обучившиеся работе с радарами, сидели перед стеклянными экранами с мигающими зелеными огоньками и по телефону или телеграфу связывались с оперативным отделом. Когда там идентифицировали приближающийся самолет, то сообщали об этом Мэдди, а она вела радиосвязь «земля – воздух», помогая подбитому воздушному судну дотянуть до аэродрома. Но бывали и триумфальные возвращения, и время от времени новые самолеты прилетали с технической базы в Суи

СУИНЛИ СУИНЛИ

В Суинли. Меня заставили написать название целиком. Так стыдно, что снова подташнивает.

Энгель с досадой требует, чтобы я не переживала из-за названия технической базы. Ее уже не раз пытались разбомбить, так что ничего секретного в ней нет. Энгель уверяет, что гауптштурмфюрера больше заинтересует мое описание первой сети радаров. Теперь она сердится на Т. за то, что он нас прервал.

Ненавижу их обоих. Ненавижу их всех. НЕНАВИЖУ ИХ

Береговая оборона, чтоб ее

Разнюнилась, идиотка.

Ладно. На экране радара вы видите зеленые точки, обозначающие самолеты. Одну, две, и они движутся. Не исключено, что это наши самолеты. Можно наблюдать, как разворачивается сражение, точек становится все больше, к первым в мерцающем свете экрана присоединяются новые. Они собираются вместе, некоторые гаснут, как искры бенгальских огней. Каждый погасший зеленый огонек означает закончившуюся жизнь, всего одну, если сбит истребитель, или жизни целого экипажа, если бомбардировщик. «Погасни же, огарок!»[11] (Это из «Макбета». Говорят, он тоже, как ни маловероятно, был одним из моих предков и на самом деле время от времени вершил суд на земле наших семейных владений. По мнению шотландских современников, король не был таким вероломным негодяем, каким изобразил его Шекспир. Запомнит ли меня история как магистра искусств, как человека, получившего орден Британской империи, или как приспешницу гестапо? Даже думать об этом не хочу. Очень может быть, когда перестаешь вести себя по-рыцарски, вполне можно потерять и звание магистра.)

При наличии радиосвязи Мэдди могла передавать на самолеты, что именно служащие со спецобязанностями видят на своих экранах. И говорила пилотам примерно то же самое, что в Оуквее, разве что не так хорошо знала ландшафт Кента. Сообщала координаты движущегося воздушного судна, скорость ветра, есть или нет выбоины во взлетно-посадочной полосе (иногда на нас совершали налеты). А еще отдавала распоряжения предоставлять приоритетное право на посадку тем самолетам, у которых оторваны закрылки или пилот получил ранение и в плече у него застрял осколок, ну и так далее.

Как-то раз вскоре после полудня Мэдди следила, не появятся ли в эфире отставшие после сражения, в котором не участвовала эскадрилья Мейдсенд, и чуть не упала со стула, когда до нее донесся отчаянный голос, раздавшийся на ее частоте:

– Мэйдэй-мэйдэй…

Отчетливый сигнал по-английски. А может, это было французское m’aidez, «на помощь». Дальше передача шла по-немецки.

Голос был мальчишеским, молодым и перепуганным. Каждое появление в эфире обрывалось всхлипыванием. Мэдди сглотнула – она понятия не имела, откуда несется этот отчаянный зов о помощи, – и крикнула:

– Слушайте! Слушайте, – после чего переключила звук с наушников на громкоговоритель, чтобы все могли услышать, и схватила телефонную трубку: – Это помощник диспетчера Бродатт из наблюдательной башни. Я могу связаться непосредственно с Дженни из спецобязанностей? Ладно, значит, с Тессой. С тем, кто у экрана. Мне нужно идентифицировать радиосигнал…

Все столпились вокруг телефона, глядя через плечо Мэдди, как она записывает под диктовку с радиолокационной станции, и громко ахнули, осмыслив координаты.

– Он идет прямо на Мейдсенд!

– Вдруг это бомбардировщик?

– Вдруг у него еще остались боеприпасы?

– А если это ловушка?

– Тогда он говорил бы по-английски!

– Кто-нибудь знает немецкий? – выкрикнул дежурный офицер.

Все молчали.

– Проклятье! Бродатт, оставайтесь на связи. Давенпорт, пробегитесь по базе, может, кто-нибудь из девочек поможет. Приведите мне человека, понимающего немецкий! Живо!

Сердце билось у Мэдди где-то в горле. Она прижимала к одному уху наушник, к другому – телефонную трубку и ждала новой информации от девушки у радара.

– Тсс, – предупредил Мэдди дежурный офицер, перегнулся ей через плечо и взял трубку, чтобы у нее освободилась рука и можно было записывать. – Ничего не говори, чтобы он не узнал, кто его слушает.

Дверь с грохотом распахнулась, и показался Давенпорт. По пятам за ним шла одна из радисток Женских вспомогательных сил.

Девушка выглядела безупречно: ни единой синей ниточки не торчало из униформы, длинные светлые волосы уложены в идеальную прическу, начинающуюся двумя дюймами выше форменного воротничка. Мэдди видела ее в столовой да на редких вечеринках. Между собой ее называли Королевна, хотя официально она не была пчелиной маткой, королевой роя ЖВАС (так мы зовем старшего администратора базы), да и фамилия ее звучала совершенно иначе. Мэдди не знала, как ее зовут по-настоящему. Королевна обладала репутацией быстрой и бесстрашной девчонки, которая безнаказанно дерзила вышестоящим офицерам, но при этом во время воздушной тревоги не покидала помещение, не убедившись, что там больше никого не осталось. Состоящая в отдаленном родстве с королевской семьей, она занимала определенное положение благодаря скорее привилегиям, чем опыту. У нее было звание офицера, но, по слухам, она трудилась за радиоустановкой так же усердно, как любая продавщица, выбившаяся из самых низов. Королевна была хорошенькой, миниатюрной, с легкой походкой, и если в эскадрилье субботним вечером устраивали танцы, летчики стремились пригласить именно ее.

– Дайте ей наушники, Бродатт, – велел дежурный офицер. Мэдди сняла наушники с микрофоном и передала хорошенькой блондинке-радиооператору, которая тут же надела их на голову.

Через несколько секунд Королевна сказала:

– Говорит, он над Ла-Маншем. Ищет Кале.

– Но Тесса же сказала, что он приближается к побережью в районе Уитстейбла!

– Он на бомбардировщике «хейнкель», весь экипаж погиб, мотор подбит, летчик хочет сесть в Кале.

Все уставились на блондинку.

– Вы уверены, что мы говорим об одном и том же самолете? – с явным сомнением спросил дежурный офицер.

– Тесса, – сказала Мэдди в телефонную трубку, – немецкий самолет может быть над проливом?

Теперь все затаили дыхание, ожидая, когда из динамика раздастся бестелесный голос Тессы, которая в этот момент сидела где-то под меловой скалой, неотрывно глядя на зеленые огоньки экрана. Ответ появился на бумаге, выйдя из-под кончика карандаша Мэдди, которая черкнула: «Расположение противника – курс 175, Мейдсенд 25 миль, высота 8500 футов».

– Какого хрена он решил, что летит на Ла-Маншем?

– Ой! – выдохнула вдруг Мэдди, сообразив, что происходит, и замахала в сторону громадной карты юго-востока Англии и северо-запада Франции с частью Нидерландов, которая занимала всю стену за радиостанцией. – Смотрите, смотрите, он движется от Суффолка. Бомбил там прибрежные базы, пересек устье Темзы в самом широком месте и решил, что это и был Ла-Манш! И теперь летит прямо на Кент, а сам считает, что это Франция!

Дежурный офицер скомандовал радистке:

– Ответьте ему.

– Вам придется меня проинструктировать, сэр.

– Бродатт, дайте ей все необходимые инструкции.

Мэдди сглотнула. Но на самом деле времени на колебания совсем не было. Она спросила:

– Он сказал, на чем летит? Какой у него самолет, этот его бомбардировщик?

Радистка сперва сказала название по-немецки, но все смотрели на нее непонимающе.

– «Хе сто одиннадцать»? – неуверенно перевела она.

– «Хейнкель хе сто одиннадцать», а дальше?

– Просто «Хейнкель хе сто одиннадцать», больше он ничего не сказал.

– Значит, просто повторишь тип его самолета, «Хейнкель хе сто одиннадцать». Жми кнопку, которая перед тобой, и говори, только все время держи ее нажатой, иначе он не будет тебя слышать. А когда договоришь, отпусти, чтобы он смог ответить.

Дежурный офицер уточнил:

– «Хейнкель хе сто одиннадцать», это Кале-Марк. Скажите ему, что мы – аэродром Кале-Марк.

Мэдди слушала, как радистка начинает свой первый сеанс в качестве диспетчера, да еще на немецком, невозмутимо и четко, будто всю жизнь инструктировала бомбардировщиков люфтваффе. Пилот с мальчишеским голосом в ответ издал благодарный вздох, чуть не плача от облегчения.

Радистка обернулась к Мэдди:

– Он запрашивает посадку.

– Скажи ему вот что, – Мэдди черкнула в блокноте несколько цифр. – Вначале назови его, потом – нас. «“Хейнкель хе сто одиннадцать”, это Кале-Марк». Дальше номер посадочной полосы, скорость ветра, видимость, – она яростно писала в блокноте. Радистка вгляделась в числа и аббревиатуры и с уверенным спокойствием заговорила в микрофон, отдавая приказы на немецком языке.

Потом замолчала на полуслове и идеально наманикюренным ноготком ткнула в запись, которую дала ей Мэдди, одними губами произнеся: «ПП двадцать семь?»

– Посадочная полоса двадцать семь, – еле слышно ответила Мэдди. – Скажи, «посадку разрешаю, посадочная полоса двадцать семь». И скажи, если у него остались бомбы, пусть сбросит их в море, чтобы не взорвались при посадке.

В диспетчерской стояла тишина, всех словно загипнотизировали резкие, отчетливые инструкции на непонятном языке, которые элегантная радистка произносила с привычной властностью большой начальницы, и страдальческие, столь же непонятные задыхающиеся ответы мальчишки в подбитом самолете, а Мэдди строчила указания в блокноте, где оставалось все меньше свободного места.

– Вот и он! – выдохнул дежурный офицер, и все, кроме Мэдди и радистки, прикованных к наушникам и телефону, бросились к низкому окошку посмотреть, как неуверенно движется возникший в небе подбитый бомбардировщик.

– Когда он пойдет на посадку, просто скажи ему скорость ветра, – проинструктировала Мэдди, продолжая писать как заведенная. – Западно-юго-западный, восемь узлов, порывы до двенадцати.

– Скажите, пожарные службы уже выехали его встретить, – добавил дежурный офицер и хлопнул по плечу одну из девушек-диспетчеров: – Вызовите пожарных. И медиков.

Черный силуэт вдали стал больше. Было уже слышно, как кашляет и завывает его единственный поврежденный двигатель.

– Господи, да он шасси не выпустил! – ахнул молоденький лейтенант Давенпорт. – Он сейчас со всей дури об землю хлопнется.

Однако этого не произошло. «Хейнкель» аккуратно сел на брюхо, взметнув облако травы и дерна, и остановился перед диспетчерской вышкой, а навстречу ему понеслись пожарные и санитарные машины.

Все, кто стоял у окна, сбежали по лестнице и бросились на посадочную полосу.

Мэдди забрала назад свои наушники. Две ее коллеги уже вскочили и стояли у окна. Мэдди изо всех сил вслушивалась, пытаясь разобрать, что происходит снаружи. До ушей доносился исключительно рев сирен. С ее места в окно было видно только небо да ветроуказатель в конце взлетно-посадочной полосы, но не то, что происходит непосредственно внизу. С земли поднялся черный завиток густого дыма.

Королевна, или как там ее на самом деле звали, уже стояла у кромки посадочной полосы и не сводила глаз с истерзанного бомбардировщика люфтваффе.

Лежа на брюхе, он смахивал на большого металлического кита, только извергал из себя не морскую воду, а дым. За треснувшим плексигласом кабины радистке был виден молодой пилот, который отчаянно пытался снять с мертвого навигатора простреленный окровавленный шлем. На глазах у девушки техники и члены пожарной команды обступили самолет и стали вытаскивать оттуда пилота и погибших членов экипажа. Она наблюдала, как искреннее облегчение на лице пилота сменяется замешательством и страхом по мере того, как его все плотнее обступают люди в синей форме со знаками различия Королевских ВВС Великобритании.

Дежурный офицер-радист у нее за плечом еле слышно цокнул языком и чуть нараспев произнес:

– Бедный молодой Ганс! Этот ублюдок не вернется домой героем, ну уж нет. Похоже, у него совершенно нет чувства направления. – Потом легонько и благожелательно опустил ладонь на плечо радистки, которая знала немецкий, и с извиняющимися нотками в голосе проговорил: – Вы не откажетесь помочь нам его допросить?

Дежурство Мэдди закончилось к тому времени, как медики наспех подштопали немецкого летчика и отнесли его в кабинет на первом этаже диспетчерской вышки. Мэдди мельком увидела, как ошеломленный юноша осторожно отхлебывает из дымящейся кружки, пока санитар прикуривает ему сигарету. Дело происходило в августе, и летчика завернули в одеяло, но зубы немца все равно выбивали дробь. Хорошенькая блондинка-радистка примостилась на краешке жесткого стула у противоположной стены и вежливо смотрела куда угодно, только не на сокрушенного, убитого горем врага. Она тоже курила в ожидании новых распоряжений и выглядела такой же собранной и спокойной, как с наушниками в диспетчерской, однако Мэдди заметила, что палец с наманикюренным ногтем машинально и нервно постукивает по спинке стула.

«Я не смогла бы сделать то, что она вот сейчас сделала, – думала Мэдди. – Без нее нам бы не поймать этого парня. И дело далеко не только в немецком языке: я не сумела бы так притворяться, это мне не по силам, тем более вообще без подготовки, без всего. И не факт, что я справилась бы с тем, что ей предстоит сделать сейчас. Какое же счастье, что я не знаю немецкого».

Ночью Мейдсенд снова атаковали с воздуха. Это был просто рядовой налет люфтваффе, никак не связанный с захваченным бомбардировщиком; немцы напрягали все силы, стараясь сокрушить оборону Британии. Бомба попала в казармы летчиков (ни одного из них в это время там не оказалось), на взлетно-посадочных полосах появились здоровенные воронки. Служащие ЖВАС жили в сторожке на краю авиабазы, и Мэдди с сослуживицами спали таким мертвым сном, что даже не услышали сирен и проснулись только после первого взрыва. Они бросились через кустарник к ближайшему бомбоубежищу в пижамах и касках, прихватив противогазы и удостоверения личности. Если не считать сполохов от взрывов и пламени, не было никаких других источников света: ни фонарей, ни неплотно прикрытых дверей или окон, ни даже огоньков сигарет. Все равно что оказаться в аду: вокруг лишь тени, пляшущее, мечущееся пламя да звезды над головой.

Мэдди взяла еще и зонтик. Противогаз, каску, талоны на пищевое довольствие и зонтик. Адский огонь низвергался на нее с неба, и она заслонялась от него зонтом. Конечно, никто его не замечал, пока Мэдди не попыталась пройти с зонтом в дверь бомбоубежища.

– Закрой его, закрой эту хреновину, брось его!

– Не брошу! – крикнула Мэдди и наконец умудрилась пропихнуть зонт в убежище. Одна девушка подтолкнула ее сзади, другая схватила за руку и потащила, пока все они не сгрудились, дрожа, взаперти в темном подземелье.

У пары-тройки девушек хватило хладнокровия прихватить курево. Они пускали сигареты по кругу, экономно делясь с остальными. Тут не было ни одного парня; мужчины размещались в полумиле, на противоположной стороне летного поля, и находились сейчас в другом бомбоубежище, – не считая тех, кто поднялся в воздух, чтобы дать отпор противнику. У одной девушки были спички, она нашла свечу, и все уселись на пол и погрузились в ожидание.

– Достань колоду карт, подружка, сыграем в пьяницу.

– В пьяницу? Что за детский сад! Надо в покер. На сигареты. Дьявольщина, Бродатт, да убери ты этот зонтик, совсем, что ли, чокнулась?

– Нет, – ответила Мэдди очень ровно.

Девушки скорчились на земляном полу вокруг игральных карт. Горели огоньки сигарет, и в убежище было уютно, если можно говорить об уюте в аду. Снаружи кто-то на бреющем полете поливал летное поле пулеметными очередями, заставляя стены содрогаться, хоть они и находились главным образом под землей и в четверти мили от линии огня.

– Какое счастье, что я не на дежурстве!

– Жаль несчастных, которые сейчас на смене.

– Можно к тебе под зонтик?

Мэдди подняла глаза. Рядом с ней на корточках сидела в мерцающем свете свечи и одной масляной лампы миниатюрная радистка, знаток немецкого. Она выглядела воплощением женского совершенства и героизма даже в подогнанной под нужды Вспомогательных сил мужской пижаме; на плече лежала нетуго заплетенная светлая коса. Все остальные разбросали свои заколки как попало, но Королевна прицепила их рядком на край кармана пижамы. Там им и предстояло оставаться до тех пор, пока их обладательница не вернется в постель. Тонкая рука с аккуратным маникюром протянула Мэдди сигарету.

– Вот бы и я захватила зонтик, – растягивая слова, проговорила она аристократическим голосом. Такие интонации присущи тем, кто получил хорошее образование в одном из колледжей Оксбриджа. – Гениальная идея! Переносная иллюзия убежища и безопасности. Мы поместимся под ним вдвоем?

Сигарету Мэдди взяла, но подвинулась не сразу. Она знала, что манерная Королевна порой совершает сумасбродные поступки, вроде похищения солодового виски из офицерской столовой. Мэдди была уверена: если у человека хватило смелости в нужный момент выдать себя за вражеского диспетчера, он запросто высмеет того, кто каждый раз ударяется в слезы, услышав стрельбу. На летном поле. Во время войны.

Но Королевна, похоже, не собиралась поднимать на смех Мэдди, совсем наоборот. И Мэдди немного подвинулась, освобождая место под зонтом.

– Замечательно! – радостно воскликнула Королевна. – Как будто я черепаха. Зонтики следовало бы делать из стали. Позволь, я его подержу…

Она деликатно забрала ручку зонта из дрожащей руки Мэдди и подняла нелепую штуковину у них над головами, даром что они сидели в бункере. Мэдди сделала затяжку. Потом она некоторое время поочередно то грызла ногти, то курила, и когда сигарета превратилась в серебристый пепел, руки наконец перестали дрожать. Мэдди хрипло выдавила:

– Спасибо.

– Обращайся, – отозвалась Королевна. – Не хочешь сыграть партию? А я пока буду нас прикрывать.

– Ты кем на гражданке была? – небрежно поинтересовалась Мэдди. – Актрисой?

Миниатюрная радистка радостно рассмеялась, по-прежнему уверенно держа у них над головами зонтик.

– Нет, мне просто нравится изображать всякое из себя, – ответила она. – Знаешь, я и для здешних парней тоже спектакли устраиваю. Флирт – просто игра. На самом деле я очень скучная. Если бы не война, училась бы в университете. Я была на первом курсе, поступила на год раньше, сразу со второго семестра.

– А что изучала?

– Немецкий, естественно. На нем – то есть на его искаженном варианте – говорили в швейцарской деревне, где был пансион, в котором я училась. И мне нравился язык.

Мэдди засмеялась.

– Сегодня днем просто какая-то магия была. У тебя великолепно получилось.

– Если бы ты не подсказывала реплики, у меня ничего бы не вышло. Так что у тебя тоже получилось великолепно. Ты помогала мне точно в нужные моменты, ни разу не сказала ничего лишнего, не вмешалась не по делу. И все решения принимала тоже ты. Мне оставалось только быть внимательной, а это как раз входит в мои обязанности, я же работаю на с / пр, ну знаешь, это сокращенно от «связь по рации», и должна просто слушать и слушать. До сих пор мне не удавалось ничего сделать самой. А сегодня достаточно было всего лишь читать вслух то, что ты для меня написала.

– Ты должна была сперва все это перевести! – возразила Мэдди.

– Мы справились с заданием вместе, – заявила ее новая подруга.

Люди – создания сложные. Каждый из них вмещает куда больше, чем кажется на первый взгляд. Вы проводите с ними целый день в школе или на работе, в столовой, делитесь сигаретами или кофе, говорите о погоде или вчерашнем ночном налете. Но обычно не так-то часто обсуждаете, какими были самые гадкие слова, которые вы сказали своей матери, или как в тринадцать лет вы целый год представляли себя Дэвидом Бэлфуром, героем романа «Похищенный», или что вы сделали бы с летчиком, похожим на Лесли Ховарда[12], доведись вам оказаться после танцев в его койке.

В ту ночь после бомбардировки никто на базе не спал, и на следующий день тоже. С утра нам пришлось самостоятельно восстанавливать взлетно-посадочную полосу, чтобы привести ее хотя бы в относительный порядок. У нас не было абсолютно никаких навыков, инструментов или материалов, ведь мы не строители, но без взлетно-посадочной полосы авиабаза Королевских ВВС оставалась беззащитной. А если смотреть по большому счету, то и Великобритания тоже. Так что мы занялись ремонтом.

В нем участвовали все, включая раненого немца, которого, думаю, весьма тревожила участь, уготованная ему как военнопленному, поэтому он с радостью провел день вместе с двадцатью пилотами, голый по пояс, ковыряясь в земле. Все лучше, чем отправиться в глубь страны, в места официального содержания интернированных, которые и представить-то страшно. Помню, прежде чем взяться за работу, все мы склонили головы во время минуты молчания, вспоминая погибших товарищей. Не знаю, что потом произошло с тем пленником.

В столовой спала Королевна, опустив голову на руки. Она явно причесалась перед тем, как пришла сюда после двухчасового собирания камней на взлетной полосе, но выключилась, не успев сделать ни глотка чая.

Мэдди сидела за столом напротив нее с двумя кружками свежего чая и одной булочкой с сахарной глазурью. Не знаю, откуда взялась глазурь. Должно быть, кто-то приберег сахар как раз на случай прямого удара по летному полю, чтобы потом всех приободрить. Мэдди стало легче, когда она увидела невозмутимую радистку такой беззащитной. Желая разбудить спящую, она подтолкнула «напиток веселящий, но не пьянящий»[13] поближе к лицу Королевны, чтобы та ощутила его тепло.

Девушки, подперев головы руками, посмотрели друг на дружку.

– Ты хоть чего-нибудь боишься? – спросила Мэдди.

– Кучу всего!

– Назови хотя бы одну вещь.

– Да я тебе десяток могу назвать.

– Тогда давай, начинай.

Королевна посмотрела на пальцы.

– Боюсь сломать ноготь, – с сомнением произнесла она. После двух часов работы, когда им пришлось очищать взлетную полосу от обломков искореженного металла, маникюр нуждался в существенных коррективах.

– Я серьезно, – тихо проговорила Мэдди.

– Ладно, если серьезно, тогда темноты.

– Не верю.

– Чистая правда, – заверила Королевна. – Теперь твоя очередь.

– Боюсь холода, – сказала Мэдди.

Королевна сделала глоток чая.

– Заснуть во время дежурства.

– Я тоже, – засмеялась Мэдди. – И бомбежки.

– Это слишком просто.

– Ну ладно. – Теперь для Мэдди пришла очередь перейти в оборону. Она откинула с воротничка спутанные темные кудряшки; волосы у нее были слишком длинные, чтобы считать их солдатской стрижкой, но не отросли достаточно, чтобы подобрать их наверх и сделать прическу. – Что бомба попадет в дом бабушки с дедушкой.

Королевна кивнула в знак согласия.

– Что мой любимый брат попадет под обстрел. Джейми – самый младший из моих братьев, ближе всех ко мне по возрасту. Он летчик.

– Остаться без востребованной профессии, – призналась Мэдди. – Не хочу спешно выходить замуж только ради того, чтобы не работать на хлопкопрядильной фабрике Ладдерала.

– Ты шутишь!

– Когда окончится война, у меня как раз и не будет востребованной профессии. Спорим, в мирное время особой нужды в диспетчерах не останется.

– Думаешь, это случится скоро?

– Чем дольше будет тянуться война, – сказала Мэдди, аккуратно разрезая булочку ножом пополам, – тем старше я стану.

Королевна звонко, легкомысленно хихикнула.

– Старше! – подхватила она. – Я ужасно боюсь стать старой.

Мэдди улыбнулась и вручила ей половину булочки.

– Я тоже. Но это ведь все равно что бояться смерти. От таких вещей никуда не денешься.

– Ладно, сколько мне еще осталось?

– Ты назвала четыре вещи, если не считать ногтей. Надо еще шесть.

– Хорошо. – Королевна старательно разделила свою половину булочки на шесть одинаковых кусочков и разложила их вдоль ободка блюдца. А потом принялась один за другим окунать в чай, называя при этом страх, и съедать.

– Номер пять: швейцар колледжа Ньюбери. Ух, настоящий великан-людоед. Я была на год младше остальных первоклассниц и боялась бы его в любом случае, даже если ему не было бы до меня дела. Но он меня ненавидел, а все потому, что я читала по-немецки и он считал моего учителя шпионом. Пять пунктов есть, правильно? Номер шесть: высота. Я боюсь высоты. Из-за того, что в пять лет старшие братья привязали меня к водосточной трубе на крыше нашего замка и забыли на весь день. Им потом здорово влетело розгами, всем пятерым. Семь: призраки, то есть я имею в виду конкретного призрака, а не семерых. Хотя тут ему меня не достать. Может, из-за этого призрака я и темноты боюсь.

Королевна запила свои невероятные откровения очередным глотком чая. Мэдди с растущим изумлением смотрела на нее. Девушки по-прежнему сидели глаза в глаза, подперев подбородок ладонями и поставив локти на стол, и вовсе не казалось, будто Королевна выдумывает. Похоже, она весьма серьезно отнеслась к неожиданной инвентаризации страхов.

– Номер восемь: попасться на краже винограда в теплице на огороде. За это тоже полагались розги. Конечно, все мы теперь слишком взрослые и для розог, и для того, чтобы виноград воровать. Номер девять: убить кого-нибудь. Нечаянно либо умышленно. Вот вчера, например, я спасла жизнь этому немчику или разрушила ее? Ты тоже в таких делах участвуешь, говоришь бойцам, где найти врага. Несешь ответственность. Ты об этом думала?

Мэдди не ответила. Она думала, и не раз.

– Может, после первого раза становится легче. Номер десять: заблудиться. – Тут Королевна обмакнула в чай последний кусочек булки и посмотрела в глаза Мэдди поверх чашки. – Вижу, ты настроена скептически и не склонна верить ни единому моему слову. Может, я и впрямь не слишком тревожусь из-за призраков, но на самом деле боюсь заблудиться. Ненавижу в одиночку ходить по аэродрому и пытаться что-нибудь тут найти. Все эти бараки Ниссена[14] выглядят совершенно одинаковыми. Господи, их же тут штук сорок! А рулежные дорожки и приангарные стоянки чуть не каждый день меняются. Я пыталась использовать в качестве ориентира самолеты, но они постоянно куда-то деваются.

Мэдди засмеялась.

– Я вчера пожалела этого Ганса, когда он заблудился, – призналась она, – хоть и знаю, что не надо бы. Но я слишком часто видела, как наши пилоты тоже плутают во время первых полетов над Пеннинами. Казалось бы, невозможно спутать Англию с Францией. Но кто знает, что творится в голове, когда всех твоих товарищей перестреляли и ты летишь на подбитом самолете. Может, это был первый полет паренька в Англию. Мне было его очень жалко.

– Да, и мне тоже, – тихонько сказала Королевна и допила остатки чая залпом, будто виски.

– Как все прошло на допросе? Тебе тяжело пришлось?

Королевна таинственно прищурилась.

– Неосторожные слова могут стоить жизней. Я поклялась ничего не рассказывать.

– Ох, – покраснела Мэдди, – конечно же. Извини.

Радистка выпрямилась. Посмотрела на свои уже небезупречные ногти, пожала плечами и провела ладонью по волосам, убеждаясь, что прическа по-прежнему в порядке. Потом встала, потянулась и зевнула.

– Спасибо, что поделилась со мной булочкой, – сказала она, улыбаясь.

– Спасибо, что поделилась своими страхами!

– А вот за тобой еще должок остался.

И тут завыла сирена воздушной тревоги.

Не часть этой истории

Я должна записать, что случилось вчера вечером во время разбора моего отчета: уж очень забавно вышло.

Энгель раздраженно хлопнула по столу стопкой листков гостиничной бумаги с моими записями и сказала фон Линдену:

– Нужно приказать ей, чтобы изложила, как познакомилась с Бродатт. Все эти истории насчет первых операций с радаром – устаревшая чушь.

Фон Линден издал странный звук, как будто слегка дунул, чтобы затушить свечу. И Энгель, и я дружно уставились на него, словно у гауптштурмфюрера вдруг выросла пара рогов. (Это был смех. Губы фон Линдена не растянулись в улыбке – думаю, лицо у него сделано из гипса, – но он явно рассмеялся.)

– Фройляйн Энгель, вы не изучали литературу, – заметил он. – А эта англичанка изучала структуру построения романа. Она использовала интригу и намеки.

Любо-дорого, как вытаращилась на него Энгель! А я, конечно, не упустила случая продемонстрировать взыгравшую во мне гордость Уоллеса:

– Я не англичанка, невежественный немецкий ублюдок, я ШОТЛАНДКА.

Энгель дисциплинированно отвесила мне пощечину, заставляя замолчать, и сказала:

– Она пишет не роман, а показания.

– Но использует при этом литературные приемы и техники романа. И знакомство, которое вы упомянули, уже состоялось: вы посвятили последние полчаса чтению его описания.

Энгель принялась судорожно перекладывать листы, ища то, о чем сказал начальник.

– Разве вы не узнаете ее на этих страницах? – подсказал фон Линден. – Впрочем, возможно, и нет. Она распространяется о своих блестящих навыках и храбрости, которые ни разу нам не демонстрировала. Она и есть молодая женщина, называемая Королевна, радистка, которая помогает захватить самолет люфтваффе. Наша пленная английская шпионка…

– Шотландская!

Пощечина.

– В общем, наша пленница пока не расписала подробно обязанности радистки, которые исполняла на аэродроме в Мейдсенде.

Да, он хорош. Ни за что на свете не подумала бы, что гауптштурмфюрер СС Амадей фон Линден «изучал литературу». Даже если бы посвятила размышлениям о нем миллион лет.

Потом он захотел узнать, почему я решила писать о себе в третьем лице. Хотя, знаете, пока он не спросил, я даже не заметила, что так делаю.

Простой ответ заключается в следующем: потому что я рассказываю всю историю с точки зрения Мэдди, и ввести точку зрения другого персонажа было бы нелепо. Гораздо легче писать о себе в третьем лице, а не пытаться излагать события со своей колокольни. Так можно избежать возвращения всех мыслей и чувств, которые у меня когда-то были. Можно писать о себе поверхностно, принимая себя не всерьез или хотя бы не более всерьез, чем принимала меня Мэдди.

Но, как указал фон Линден, я даже имени своего не использовала, вот Энгель и не разобралась.

Есть и настоящий ответ.

Наверное, дело в том, что я больше не Королевна. Себе прежней я с удовольствием врезала бы по физиономии, стоит только подумать, какой ревностной, уверенной в своей праведности и вызывающе высокопарной я тогда была. Уверена, многие испытывали по отношению ко мне те же чувства.

А теперь я стала другой.

Впрочем, меня действительно называли Королевной. На базе у всех были дурацкие прозвища (точь-в-точь как в школе, помните?). Иногда меня называли Шотландкой, но чаще Королевной. Это из-за Марии Стюарт, королевы Шотландии, еще одного моего прославленного предка. Умерла она нелепо. Хотя все они умирали нелепо.

Сегодня у меня должна закончиться бумага. Пока мне дали еврейскую книжку рецептурных бланков, а со временем подыщут что-нибудь более приемлемое. Я раньше и не знала, что такие бланки вообще существуют. Наверху значится имя врача, Бенджамин Зильберберг, а внизу – желтая шестиконечная звезда и предупреждение, что по закону еврейский доктор имеет право выписывать лекарства только своим соплеменникам. Предположительно, Зильберберг больше не практикует (предположительно, его отправили в концлагерь), вот почему книжка оказалась в руках гестапо.

Рецептурный бланк!

¹ Мой фюрер (нем.).

² Партизаны маки (фр.).

³ Сопротивление (фр.).

Я сделала и менее злобный вариант:

Когда я писала это, то имела в виду обычный вечер выходного дня, но нарисовавшийся в голове сценарий навел на мысли про Мату Хари на задании. Интересно, Энгель жилось бы счастливее, будь она шпионкой, блестящей и смертоносной? Просто не могу примерить на нее другую роль, кроме роли Педантичной Гадины-служаки. К тому же уверена, что мрачные последствия провала миссии спецагента не покажутся желанными ни одной живой душе.

Меня подмывало выписать рецепты Уильяму Уоллесу, Марии Стюарт и Адольфу Гитлеру, но я не смогла придумать ничего настолько умного, чтобы не жалко было тратить бумагу попусту, учитывая неизбежность наказания.

А себе я бы в первую очередь прописала кофе. Потом – аспирин. У меня высокая температура. Это не столбняк (от него нам делали прививки), а, возможно, заражение крови; не думаю, что те булавки были такими уж чистыми. Одну из них я нашла только через некоторое время после того, как повытаскивала все остальные, и теперь место, где она была, очень болит (и некоторые ожоги меня тоже немного беспокоят, в первую очередь те, что на запястье: они трутся об стол, когда я пишу). Так что, может, я тихо скончаюсь от заражения крови, избежав казни посредством керосина.

Эффективного способа убить себя при помощи портновской булавки не существует (ведь гангрену эффективным способом не назовешь). Я долго ломала голову, пытаясь его изобрести, потому что булавки у них валяются где попало, но все зря. Тут ничего дельного не придумаешь. Хотя булавкой можно открывать замки. Когда нас обучали, я очень любила уроки, где показывали методы взлома. А вот не увенчавшаяся успехом попытка применить их на практике мне не слишком понравилась: замки-то я открываю хорошо, но выбираться из зданий не очень умею. Наши тюремные камеры – это всего лишь номера отеля, зато охраняют нас не хуже, чем членов королевской семьи. К тому же есть еще собаки. После истории с булавками мои тюремщики постарались, чтобы я не могла ходить, если мне все-таки удастся выбраться в город. Не знаете, где учат, как лишить человека возможности передвигаться, не ломая ему ноги? Может, в какой-то специальной нацистской школе нанесения телесных повреждений? Как и прочие мои травмы, эти зажили, через неделю только синяки остались, и теперь меня постоянно обыскивали, чтобы убедиться, что я не припрятала ничего металлического. Вчера я попалась на попытке засунуть в волосы сломанное перо авторучки (конкретных планов на него у меня не было, просто на всякий случай: никогда не знаешь, когда что пригодится).

Ой, я часто забываю, что пишу не для себя, а вымарывать все это уже слишком поздно. Гнусная Энгель вечно выхватывает у меня записи и поднимает тревогу, если видит, как я стараюсь что-нибудь зачеркнуть. Вчера я попыталась вырвать и съесть страницу, но Энгель успела раньше. (Это было, когда я бездумно упомянула техническую базу в Суинли. Борьба с этой дамочкой даже как-то бодрит. На ее стороне преимущество свободы, но я куда более изобретательна. К тому же готова пускать в ход зубы, а она таким брезгует.)

Так на чем я остановилась? Гауптштурмфюрер фон Линден забрал все, что я вчера написала. Поэтому, если я тут повторяюсь, ты сам в этом виноват, холодный бездушный немецкий выродок.

Мисс Э. мне напомнила: «И тут завыла сирена». Умная девушка, такая внимательная.

Теперь она забирает у меня каждый лист и читает написанное, стоит мне только закончить. С рецептами получилось весело. Интересно, у нее будут проблемы, если я упомяну, что она сама сожгла несколько листов, чтобы от них избавиться? Будешь знать, как со мной ссориться, дежурная охранница Энгель.

Я уже и так, сама того не ведая, устроила ей неприятности, когда написала о ее сигаретах. Когда Энгель на дежурстве, курение под запретом. Похоже, Адольф Гитлер объявил табаку вендетту, находя его гадким и отвратительным, и потому военным полицаям с приспешниками нельзя дымить на работе. Но вряд ли условие так уж строго соблюдается, если не считать тех учреждений, которыми руководит столь одержимый солдафон, как Амадей фон Линден. На самом деле, стыд ему за это и позор, ведь горящая сигарета – очень полезный инструмент, если твоя работа заключается в том, чтобы добывать информацию из агентов вражеской разведки.

Пока преступления Энгель настолько незначительные, от нее не избавятся, ведь ее трудно заменить, поскольку она обладает целым комплексом талантов (в этом мы с ней немного похожи). Но ее проступки постоянно попадают в категорию «неподчинение приказам начальства».

Зенитчица

Завыла сирена воздушной тревоги. Головы всех присутствующих задрались в изнеможении и смятении к непрочному потолку столовой, словно сквозь него можно было увидеть небо. Потом люди повскакивали с позаимствованных в церкви складных деревянных стульев, чтобы выйти на новую битву.

Мэдди лицом к новой подруге стояла возле стола, который они только что покинули, а вокруг суетились люди. Казалось, она находится в глазу тропической бури. В месте затишья посреди бушующей стихии.

– Бежим! – закричала Королевна, точь-в-точь как Красная Королева из «Алисы в Зазеркалье», схватила Мэдди за руку и потащила наружу. – Тебе скоро на дежурство заступать, у тебя остался, – она взглянула на часики на запястье, – примерно час. Можно немного вздремнуть в убежище, перед тем как идти в диспетчерскую. Какая жалость, что ты не захватила свой зонтик! Давай быстрее, я с тобой.

Летчики уже мчались к своим «спитфайрам», и Мэдди старалась заставить себя думать исключительно над практической задачей: как лучше всего взлететь с частично восстановленного летного поля. Сложнее всего будет выруливать, потому что высоко задранный нос маленьких истребителей не дает возможность видеть выбоины в земле. Мэдди очень старалась не возвращаться мыслями к тому, как всего через час ей придется под огнем бежать через поле к диспетчерской.

Но она это сделала. Потому что так надо. Просто невероятно, сколько можно сделать, зная, что это ваша обязанность. Чуть меньше чем через час, выйдя с запасом, чтобы успеть, несмотря на бомбы, две девушки уже снова были за пределами убежища, посреди лунной поверхности, в которую превратилась теперь база Королевских ВВС Мейдсенд.

Королевна задала темп, и подруги пустились рысцой, согнувшись в три погибели, прижимаясь к стенам зданий и петляя на открытых местах. Им доводилось слышать, как низко летящие самолеты люфтваффе расстреливают людей на земле из пулеметов просто ради жестокой забавы, а сейчас над аэродромом гудели, как осы, два или три немецких истребителя со сверкающими на солнце крыльями, дырявя окна и оставшиеся на летном поле воздушные суда.

– Сюда! Сюда! – отчаянно закричал кто-то. – Эй, вы обе, помогите!

Первые несколько секунд Мэдди, упрямо сражавшаяся в своем личном аду с рациональными и иррациональными страхами, даже не заметила, что Королевна сменила направление и теперь они бегут на крики о помощи. Мэдди пришла в себя только через минуту и поняла, что подруга тащит ее к ближайшей зенитной установке.

Вернее, к тому, что от нее осталось. Окружавший орудие защитный барьер из бетона и мешков с песком разметало по округе. Двое зенитчиков, которые доблестно пытались сохранить от повреждений летное поле, чтобы «спитфайрам» было куда сесть после окончания боя, погибли. Один из них выглядел даже моложе Мэдди. Третий стрелок до сих пор держался на ногах, но выглядел как мясник без фартука, по самую шею покрытый кровавыми пятнами. Он еле повернулся и пробормотал:

– Спасибо, что пришли. Я всё, – после чего сполз на развороченный лафет и опустил веки. Мэдди скорчилась рядом с ним и прикрыла голову руками, слушая, с каким жутким звуком булькает при дыхании кровь в легких зенитчика. Королевна отвесила ей пощечину.

– А ну-ка, вставай, подружка! – приказала она. – Этот номер у тебя не пройдет. Теперь я тут старший офицер и отдаю приказы. Поднимайся, Бродатт. Если боишься, займись делом. Глянь, справишься с этой пушкой? Да шевелись же!

– Сперва нужно зарядить, – прошептал стрелок, показывая пальцем на снаряды. – Но премьер-министру не нравится, когда девушки ведут огонь.

– Сейчас не до премьер-министра! – воскликнула Королевна. – Бродатт, заряжай уже эту гадскую зенитку.

Мэдди на одних рефлексах и привычке повиноваться приказам вскарабкалась на лафет.

– Этой пташке ни в жизнь снаряд не сдвинуть, – прохрипел зенитчик. – Они по тридцать фунтов весят.

Мэдди не слушала. Она что-то прикидывала в уме. А после минутного размышления зарядила зенитку с невесть откуда взявшейся силой.

Королевна склонилась над стрелком и отчаянно пыталась зажать раны у него на груди и в животе. Мэдди туда не смотрела. Потом Королевна обхватила ее за плечи и показала, как целиться.

– Тут как при охоте на птиц: просчитываешь, где она будет, но метишь не прямо в нее, а немножко вперед…

– А ты, что ли, много птиц настреляла? – выдохнула Мэдди; от гнева и страха ее охватило раздражение. Талантам этой девицы, кажется, конца и края нет!

– Я родилась в день открытия охотничьего сезона среди вересковых пустошей, где кишат тетерева! Я стрелять научилась раньше, чем читать! Но эта дура здоровенная несколько побольше пневматического ружья «Диана», и я не знаю, как она работает, поэтому будем разбираться вместе. Как вчера, договорились? – Тут она вдруг ахнула и встревоженно спросила: – Это же не наш самолет, правда?

– А сама не знаешь?

– Вообще-то, нет.

Мэдди смягчилась.

– Это сто девятый «мессершмитт».

– Значит, надо его сбить! Целимся вот так, а теперь подождем, когда он вернется, он же не знает, что зенитка не выведена из строя.

Мэдди ждала. Королевна была права: если сосредоточиться на деле, становится не до страхов.

– Теперь давай!

Грохот выстрела немедленно оглушил их обеих. Они даже не видели, что произошло. Позже Мэдди клялась, что самолет превратился в огненный шар лишь после того, как сделал над летным полем еще два круга. Но никто другой не претендовал на то, что сбил «Мессершмитт 109» (вот сколько типов самолетов, оказывается, я знаю!), хотя, видит бог, пилоты истребителей были весьма конкурентоспособными бойцами. Так что эта цель была поражена (думаю, если кто-то подстрелил самолет, точно оленя, в люфтваффе это тоже назовут «поражением цели») двумя свободными от дежурства девушками из Вспомогательных сил, которые общими усилиями заставили ожить зенитку, чей экипаж был уничтожен врагом.

– Вряд ли его сбило наше орудие, – побелев лицом, сказала подруге Мэдди, когда черный маслянистый дым поднялся с поля брюквы, куда упал самолет. – Наверное, сработал один из наших истребителей. Но даже если это была наша зенитка, ты ни при чем.

Мэдди подозревала, что Королевна сейчас рядом с ней потому, что не смогла помочь стрелку, у зенитки которого они сейчас находились, и это уже было плохо. Очень плохо. А теперь вдобавок приходилось думать еще и о пилоте, сгинувшем в огненном шаре, – совсем молодом парне, вряд ли получившем намного более серьезную подготовку, чем сама Мэдди.

– Оставайся тут, – сдавленно прохрипела Королевна. – Сможешь зарядить еще один снаряд? Я найду кого-нибудь, кто умеет справляться с зениткой и заменит тебя, тебе ведь сейчас на дежурство… – Она на мгновение замолчала, а потом встревоженно спросила: – В какую сторону отсюда северо-восточное бомбоубежище? Я в этом дыму совсем ничего не понимаю.

Мэдди указала направление.

– Прямиком по траве, никуда не сворачивая. Легче легкого, если хватит храбрости. Все равно что найти с Питером Пэном дорогу в Нетландию: «Второй поворот направо, а оттуда прямо до самого утра».

– У тебя-то как, хватит храбрости?

– Не волнуйся. Теперь, когда мне есть чем заняться…

Они обе инстинктивно пригнулись, когда что-то взорвалось на противоположном конце взлетно-посадочной полосы. Королевна обняла Мэдди за талию, крепко прижала к себе и быстро поцеловала в щеку.

– «Поцелуй меня, Харди!» – последние слова Нельсона в Трафальгарской битве, помнишь? Не плачь. Мы все еще живы, и из нас вышла потрясающая команда.

Королевна поправила прическу, вернув ее на прежнее место, на два дюйма над форменным воротничком, тыльной стороной ладони вытерла со щек слезы, жирную копоть, бетонную пыль и кровь зенитчика, а потом снова пустилась бежать, как Красная Королева из «Алисы в Зазеркалье».

Обрести лучшую подругу – все равно что влюбиться.

– Надевай макинтош, – сказала Мэдди. – Я собираюсь научить тебя ориентироваться.

Королевна расхохоталась:

– Это невозможно!

– Ничего невозможного! Тут есть два польских летчика, которые сумели найти сюда дорогу со своей родины, когда ее оккупировали. Они прилетели без карт, без еды, не зная ни одного языка, кроме польского. Если дать им волю, они живо об этом расскажут, только их английский сложновато понимать. В любом случае, если двое беглых заключенных смогли отыскать дорогу через всю Европу и стать пилотами Королевских ВВС, ты сможешь…

– Ты разговаривала с летчиками? – изумленно перебила Королевна.

– Ну да, с ними же можно не только танцевать.

– Согласна, но разговаривать?! Слишком прозаично.

– Понимаешь, некоторые из них не хотят танцевать, вот и приходится вести беседы. Сын викария, например, вообще не танцует. Правда, его и разговорить непросто, но про карты все летчики любят поболтать. Или про отсутствие карт. Ладно, тебе и карта не понадобится. У нас целый день впереди. Главное – не удаляться отсюда больше чем на пять миль, и тогда я вмиг смогу доставить нас на базу, если погода улучшится. Но ты только посмотри на это! – Мэдди махнула в сторону окна. Небо затянуло тучами, дождь лил как из ведра, дул сильный ветер.

– Совсем как дома, – радостно сказала Королевна. – А вот в Швейцарии днем с огнем не сыщешь нормального шотландского тумана.

Мэдди фыркнула. Королевна то и дело беззастенчиво говорила о своих связях в высшем обществе и распространялась о нюансах великосветского воспитания без малейшего намека на скромность или смущение. Впрочем, через некоторое время Мэдди поняла, что подруга ведет себя так лишь с теми, кого любит или ненавидит (то есть либо с людьми, которых это не раздражает, либо с людьми, на мнение которых ей наплевать). Если собеседник не относился ни к одной из этих категорий или мог обидеться, Королевна делалась более осторожной в высказываниях.

– Я раздобыла два велосипеда, – продолжила Мэдди. – У механиков на время взяла. Этим ребятам дождь не помеха, они в любую погоду работают.

– И куда мы поедем?

– В «Зеленого человека». Это паб у подножия скал залива Святой Екатерины. У нас последний шанс туда попасть: на той неделе они закрываются. Хозяину надоело, что их постоянно обстреливают. Причем, заметь, не немцы: это наши ребята стреляют по кромке воды, где галька начинается, и дырявят вывеску паба. Каждый раз перед возвращением домой с задания напоследок так делают – на удачу.

– Могу поспорить, они от неиспользованных боеприпасов избавляются.

– В общем, ориентир я тебе дала, будешь штурманом. Находишь берег, потом двигаешься к югу, легче легкого! Можешь пользоваться моим компасом. А если у тебя ничего не выйдет, боюсь, на ужин тебе светит только банка холодной фасоли…

– Так нечестно! Мне на дежурство заступать в одиннадцать вечера!

Мэдди закатила глаза.

– С ума сойти, выходит, у нас всего-то около пятнадцати часов на десятимильную велосипедную поездку! Зато у меня будет возможность закончить рассказ о своих страхах. – Она начала привязывать полы серой мужской шинели к щиколоткам, чтобы они не попали в цепь.

– Надеюсь, у тебя есть консервный нож, – обреченно пробормотала Королевна, тоже облачаясь в шинель. – И ложка тоже.

Поразительно, до чего мирным стал выглядеть промокший от дождя сельский Кент, стоило им провести десять минут в пути, крутя педали прочь от авиабазы Мейдсенд. Хотя время от времени они проезжали мимо бетонной огневой точки или наблюдательной вышки, в основном путь лежал среди меловых холмов и полей, зеленых от турнепса и картофеля. Миля за милей тянулись фруктовые сады.

– Могла бы и зонтик прихватить, – попеняла подруге Королевна.

– Я его для следующего налета берегу.

Девушки добрались до перекрестка. Там не было ни единого дорожного указателя: их убрали или закрасили, чтобы сбить с толку врага на случай, если в результате операции «Морской лев» гитлеровские войска двинутся в глубь острова.

– Не имею ни малейшего понятия, где мы, – простонала Королевна. Велосипед механика был ей так велик, что она не могла сидеть в седле; приходилось крутить педали стоя. Казалось, она вот-вот свалится или утонет в своей громадной шинели. У нее был возмущенный и смятенный вид мокрой кошки.

– Воспользуйся компасом. Продолжай двигаться на восток, пока не доберешься до моря. Представь, – Мэдди попыталась вдохновить подругу, – представь, например, что ты немецкая шпионка. Тебя сбросили сюда с парашютом. Нужно найти связного, который ждет в легендарном пабе контрабандистов возле моря, и если тебя поймают…

Королевна бросила на Мэдди странный взгляд из-под полей пластиковой шляпы от дождя (такие продают за полпенни в крошечных картонных коробках с цветочками). В этом взгляде были вызов, бунт и волнение. А еще по нему стало ясно, что Королевну посетило некое озарение. Она пригнулась к рулю велосипеда и рванула с места, яростно крутя педали.

На гребне невысокого холма девушка отшвырнула велосипед, достойным косули прыжком метнулась вверх по узкой лощине и уже довольно высоко вскарабкалась на дерево, когда Мэдди наконец сообразила, что происходит.

– Прекрати, чокнутая! Слезай, ты вся промокнешь! Ты же в униформе!

– Von hier aus kann ich das Meer sehen, – провозгласила Королевна. По-немецки это означает «отсюда мне видно море». (Ну я и дурочка! Конечно, вы и так поняли.)

– Замолчи! Совсем с ума сошла! – яростно бранила ее Мэдди. – Что ты делаешь?

– Ich bin eine Agentin der Nazis, – объяснила Королевна. – Zum Meer geht es da lang[15].

– Из-за тебя нас обеих застрелят!

Королевна задумалась. Посмотрела на затянутое тучами небо, на яблоневый сад под непрерывным дождем, на пустую дорогу. Потом пожала плечами и сказала по-английски:

– Вряд ли.

– «Неосторожные слова могут стоить жизней», – процитировала Мэдди агитационный плакат.

Королевна так расхохоталась, что неуклюже сверзилась со своей ветки на другую, более низкую, порвав в процессе шинель.

– Чья бы корова мычала, Мэдди Бродатт. Ты предложила мне стать гитлеровской шпионкой, вот я и стала. Я не допущу, чтобы тебя застрелили.

(Честное слово, я была бы рада перенестись назад во времени и выбить себе зубы.)

Путь к заливу Святой Екатерины прошел, скажем так, в творческой обстановке. Королевна на каждом перекрестке – на каждом мокром, ветреном и безликом перекрестке – слезала с велосипеда, чтобы забраться на стену, или на ворота, или на дерево с целью сориентироваться. А когда она снова оседлывала велосипед, у нее начинались сложности с шинелью и с лужами на дороге, которые ей с трудом удавалось объехать.

– Знаешь, чего я боюсь? – во весь голос закричала Мэдди. Дождь и восточный ветер били ей в лицо, она энергично крутила педали, чтобы не отстать от миниатюрной радистки. – Холодной консервированной фасоли! Уже без четверти два. Пока мы доберемся до паба, он успеет закрыться.

– Ты же сказала, он закроется только на следующей неделе.

– Начнется обеденный перерыв, тупица! Паб снова откроется только вечером.

– По-моему, ужасно несправедливо винить меня, – парировала Королевна. – Ты сама затеяла эту игру, а я только подыгрываю.

– Вот и еще одна вещь, которой я боюсь, – сказала Мэдди.

– Это не считается. Как и консервированная фасоль. Чего ты боишься больше всего на свете… какой там по списку следующий номер?

– Военного трибунала, – коротко ответила Мэдди.

Королевна промолчала – нетипичное для нее поведение. Она хранила молчание еще некоторое время, даже когда в очередной раз забиралась на дерево, чтобы осмотреться.

– Почему? – в конце концов спросила она.

С тех пор, как Мэдди призналась в этом своем страхе, прошло довольно много времени, но Королевна прекрасно помнила, о чем шла речь.

– Я иногда делаю… всякое. Принимаю решения, не раздумывая. Вот, например, стреляла из зенитки, не имея на то никакого права, а над головой в это время кружили «мессершмитты».

– Ты как раз и стреляла потому, что они кружили над головой, – заметила Королевна. – А разрешение дала тебе я, я ведь офицер.

– Но не мой начальник. И никаких полномочий управлять огневыми точками у тебя нет.

– Что еще? – спросила Королевна.

– Ну, помнишь, как мы с тобой вели на посадку немецкого летчика? Я уже раньше делала что-то похожее, только на английском. – Мэдди рассказала, как однажды помогла приземлиться парням на «веллингтоне». – На это мне тоже никто не давал никаких полномочий. У меня не было неприятностей, но по чистой случайности. Так глупо! Зачем я совершаю такие поступки?

– По доброте душевной?

– Но они же могли из-за меня погибнуть!

– Иногда приходится брать на себя риск. Идет война. Эти летчики распрекрасно могли погибнуть и сами, без твоей помощи. А с твоей помощью они благополучно сели. – Королевна немного помолчала, а потом спросила: – Почему у тебя это так круто получается?

– Что именно?

– Воздушная навигация.

– Я пилот, – сообщила Мэдди. Знаете, так спокойно сказала, буднично, без всякой гордости, не пытаясь защититься, просто «я пилот», и всё тут.

Королевна пришла в ярость.

– Ты же говорила, у тебя нет специальных навыков, врунья!

– У меня их и правда нет. Я всего лишь пилот гражданской авиации. И не управляла самолетом уже год. У меня нет лицензии инструктора. Я налетала много часов – наверное, больше, чем многие летчики-истребители, – у меня даже есть опыт ночных полетов. Но я не использую свои навыки. Вот когда будут расширять Вспомогательную службу воздушного транспорта, попробую попроситься туда, если меня, конечно, отпустят. Тогда нужно будет пройти курсы. Но пока летной подготовки для женщин просто не существует.

Судя по всему, Королевне понадобилось некоторое время, чтобы осмыслить полученную информацию и сделать выводы. Оказывается, Мэдди Бродатт с ее простецким южноманчестерским говором и привычкой решать задачи с участием позаимствованных у механиков велосипедов, была пилотом, причем более опытным, чем молодые летчики их эскадрильи, которые днем и ночью бросаются навстречу пламени и смерти, противостоя люфтваффе.

– Что-то ты совсем притихла, – сказала Мэдди.

– Ich habe einen Platten, – сообщила Королевна.

– Говори по-английски, полоумная!

Королевна затормозила и слезла с велосипеда.

– Я шину проколола. У меня спустило колесо.

Мэдди тяжело вздохнула. Оставила велосипед у края дороги и присела на корточки прямо посреди лужи посмотреть, что к чему. Переднее колесо велосипеда Королевны стояло почти на ободе. Должно быть, оно напоролось на что-то острое буквально несколько секунд назад: Мэдди до сих пор слышала, как через прокол с шипением выходит воздух.

– Лучше нам вернуться, – сказала она. – Если поедем дальше, слишком далеко придется топать потом назад. Я не захватила велосипедную аптечку.

– Фома неверующий! – воскликнула Королевна, показывая на ведущую к фермерскому дому подъездную дорожку, до которой оставалось ярдов двадцать. – У меня есть план раздобыть перед встречей со связным какой-нибудь еды. – Она с видом знатока задрала нос и понюхала ветер. – Меньше чем в сотне ярдов от нас стоит дом провинциального фермера, я чую ароматы мясного рагу и пирога с фруктами. – Тут Королевна решительно взяла за руль свой пострадавший велосипед и покатила его по дорожке, к которой прилегало поле с капустными грядками. Там работали девушки из Земледельческой армии[16] – они не могли прерваться даже на время дождя. Ноги они обмотали мешками, которые держались при помощи бечевок, а вместо плащей на них были куски водонепроницаемой ткани с дырками для головы. Мэдди и гнусная нацистская шпионка в своих мужских шинелях были очень даже хорошо обмундированы по сравнению с этими труженицами.

Когда обе велосипедистки подошли к зданию фермы, их встретил отчаянный лай нескольких собак. Мэдди принялась встревоженно озираться по сторонам.

– Не бойся, псы просто брешут. Они привязаны, иначе не дали бы житья девчонкам на грядках. Условный знак на месте?

– Какой условный знак?

– Банка с ягодами рябины в окне. Если банки нет, значит, явка провалена.

Мэдди расхохоталась.

– Ты и вправду сумасшедшая!

– Так на месте или нет?

Мэдди была выше своей спутницы. Она поднялась на цыпочки, заглянула через каменную ограду фермы, и челюсть у нее невольно отвисла.

– На месте, – пролепетала она и повернулась к подруге. – Как ты…

Королевна с весьма самодовольным видом прислонила велосипед к ограде.

– За садовым забором, как ты сама видишь, растут деревья. Их только что подстригли. Это сделано очень аккуратно, видна рука домовитой хозяйки, но ей, скорее всего, пришлось уничтожить герань, а вместо нее посадить картошку, чтобы кормить армию. Поэтому, если у нее появится шанс украсить кухню, например, свежими ягодами красной рябины, она, скорее всего, пустит их в дело, а еще… – Королевна заправила волосы под полиэтиленовую шапочку, защищающую от дождя, – еще она из тех людей, которые согласятся нас накормить.

И Королевна смело открыла дверь незнакомой фермы.

– Нам ужасно неловко беспокоить вас, миссис, – в ее аристократическом произношении образованной девушки откуда ни возьмись прорезались неотразимые шотландские нотки, – но мы едем с авиабазы Мейдсенд, и у меня возникла крохотная проблема с велосипедом. Вот я и подумала, может быть…

– Что вы, милочка, никакого беспокойства! – ответила фермерская жена. – У меня живет пара девушек из Земледельческой армии, и я уверена, велосипедная аптечка с заплаткой на колесо у нас найдется. Мэвис и Грейс сейчас в поле, но дайте мне минутку проверить сарай… И, ради бога, для начала зайдите погреться!

Королевна как по волшебству извлекла из глубокого кармана шинели жестяную коробку на двадцать пять сигарет «Плейерс». Мэдди вдруг поняла, что такой солидный запас создавался специально: она практически не видела Королевну курящей, зато та использовала сигареты как своеобразную валюту – для подарков, на обмен, в качестве фишек при игре в покер или, как сейчас, чтобы оплатить заплатку на велосипедную камеру и угощение.

Мэдди вспомнила, что всего один раз видела, как Королевна курит сигарету, которую зажгла не для кого-то другого, а для себя: так она коротала ожидание перед допросом немецкого летчика.

Королевна протянула сигареты фермерше.

– Ой, ну что вы, это ужас как много!

– Берите-берите, поделитесь со своими девушками. Это вам в знак благодарности. И, может быть, вы разрешите воспользоваться вашей плитой, чтобы перед уходом разогреть маленькую баночку фасоли?

Фермерша весело рассмеялась.

– Значит, служащих Женских вспомогательных сил вынуждают скитаться по дорогам и выменивать горячий чай на курево? У нас остались с обеда пастуший пирог и печеные яблоки, можете перекусить, если хотите! Подождите минутку, я только найду заплатку для вашего колеса…

Вскоре подруги уже наворачивали горячую еду, от которой шел пар и которая была куда вкуснее всего, чем кормили в последние три месяца на авиабазе, включая свежий крем на домашней выпечке. Неудобно было только, что есть приходилось стоя, потому что по кухне постоянно кто-то ходил и стулья убрали, чтобы сделать проход пошире для работников фермы, девушек из Земледельческой армии и собак (никаких детей не было: их эвакуировали подальше от мест, где происходила Битва за Британию).

– Ты задолжала мне рассказ о четырех страхах, – напомнила Королевна.

Мэдди задумалась. Она размышляла о большинстве страхов, в которых призналась подруга: боязни привидений, темноты, школьного привратника, уличения в шалости. Это были почти ребяческие страхи, с ними легко справиться. Берешь и колотишь их по головам, или смеешься над ними, или просто игнорируешь.

– Собаки, – сказала она неожиданно, вспомнив слюнявых псов во дворе. – И выглядеть не по уставу: волосы у меня вечно слишком длинные, шинель перешить нельзя, поэтому она мне велика, всякое такое. И еще что южане будут смеяться над моим акцентом.

– О да-а, – согласились Королевна. Учитывая ее рафинированное аристократическое произношение с певучими гласными, она наверняка не сталкивалась с подобной проблемой, но, будучи шотландкой, сочувствовала тем, чья речь отличалась от мягкой южноанглийской. – Остался всего один страх. Не разочаруй меня.

Мэдди копнула поглубже и сперва заколебалась, уж слишком простой и неприкрытой показалась пришедшая в голову мысль, а потом искренне призналась:

– Подвести людей.

Подруга не закатила глаза, не засмеялась. Она слушала, перемешивая теплый крем с печеными яблоками, и не смотрела на Мэдди.

– Не сделать как следует свою работу, – стала объяснять та. – Не оправдать ожиданий.

– Немного похоже на мой страх кого-нибудь убить, – сказала Королевна, – но не настолько конкретно.

– Убийство тоже может попасть под страх не оправдать ожиданий, – проговорила Мэдди.

– Может. – Королевна стала очень серьезной. – Только если не оказываешь этим человеку услугу. Иначе, наоборот, подведешь его, если не убьешь. Иногда сам человек просто не может решиться. У моего двоюродного деда был жуткий рак горла, дед два раза ездил в Америку на операцию, но опухоль снова вырастала, и в конце концов он попросил жену убить его, и она это сделала. Ей не предъявили обвинений, оформили как несчастный случай с огнестрельным оружием, но можешь мне поверить: она была бабушкиной сестрой, и мы все знаем правду.

– Как это ужасно, – с чувством сказала Мэдди. – Ужасно для нее. Но ты права: если в такой ситуации не заставить себя, придется потом жить с осознанием собственного эгоизма. Да, я до смерти боюсь таких вещей.

Вернулась жена фермера с заплаткой на камеру и ведром воды, чтобы искать прокол. Мэдди тут же опустила светомаскировочные шторы на свою чистую ранимую душу и отправилась разбираться с колесом. Королевна осталась в кухне, задумчиво подбирая оловянной ложкой последние остатки теплого крема на тарелке.

Через полчаса, когда девушки вернулись с велосипедами на тонущую в грязи подъездную дорожку фермы, а потом и на шоссе, Королевна заметила:

– Похоже, Бог помогает немецким шпионкам, если они говорят с шотландским акцентом. Фермерша нарисовала мне карту. Думаю, теперь у меня получится найти паб.

– Держи свою шпильку, – сказала Мэдди, протягивая подруге тонкий стальной шип. – В следующий раз, когда захочешь проколоть кому-нибудь колесо, постарайся избавиться от улик.

Королевна издала легкомысленный, заразительный смешок – как жемчужинку уронила.

– Ты меня поймала. Я слишком глубоко засунула шпильку и не смогла незаметно вытащить. Не злись! Это же просто игра.

– Больно хорошо ты играешь, – резко бросила Мэдди.

– Зато ты получила горячую пищу, ведь правда? Ладно тебе, пока мы доберемся до бара, он снова откроется, но мы не сможем задержаться надолго, мне ведь на дежурство к одиннадцати, а перед этим хотелось бы вздремнуть. Но сперва ты выпьешь виски, заслужила. Я угощаю.

– Не уверена, что нацистские шпионки пьют.

– Эта пьет.

Дождь так и шел, пока они спускались по крутому склону утеса к заливу. Дорога была скользкой, и девушки ехали осторожно, то и дело нажимая на тормоза. На огневых позициях мокли кучки жалких солдат, они махали и кричали, когда подруги проезжали мимо, визжа на крутизне тормозными колодками. «Зеленый человек» был открыт. За столиком в эркере сидел командир эскадрильи с Мейдсенда, сухопарый и измученный, в обществе близорукого штатского типа в хорошем твидовом костюме. Остальные посетители собрались вокруг стойки бара.

Королевна немедленно устремилась к камину, где плясало веселое пламя, и опустилась на колени, потирая руки.

Командир эскадрильи Крейтон поприветствовал девушек так тепло и радушно, что его невозможно было игнорировать:

– Какая удача! Дамы, присоединяйтесь к нам. – Он встал и отвесил легкий церемонный поклон, сделав жест в сторону стульев. Королевна привыкла к таким вещам и потому чувствовала себя как рыба в воде, принимая знаки внимания от старших по рангу офицеров: она встала и позволила взять у нее пальто. Мэдди же смутилась.

– Эта довольно миниатюрная и мокрая барышня, – сказал командир эскадрильи штатскому, – и есть та самая героиня, о которой я вам рассказывал. Которая говорит по-немецки. А вторая – диспетчер Бродатт, которая приняла сигнал с подбитого «мессершмитта» и провела его на посадку. Присоединяйтесь же, дамы, прошу вас!

– Диспетчер Бродатт на самом деле еще и летчица, – заявила Королевна.

– Летчица!

– Не в данный момент, – возразила Мэдди, раскрасневшись и ежась от неловкости. – Мне бы хотелось вступить в ВСВТ, Вспомогательную службу воздушного транспорта, когда туда снова будут набирать женщин. У меня лицензия гражданской авиации. Моя инструктор вступила во Вспомогательную службу в январе этого года.

– До чего удивительно! – воскликнул близорукий джентльмен и уставился на Мэдди сквозь очки с линзами в добрых полдюйма толщиной. Он был старше командира эскадрильи, достаточно немолодой, чтобы, вполне вероятно, получить отказ при попытке вступить в армию. Королевна обменялась с ним рукопожатиями и серьезно сказала:

– А вы, должно быть, мой связной.

Брови близорукого поднялись так высоко, что чуть не скрылись под волосами.

– Связной?

Мэдди яростно буркнула:

– Не обращайте на нее внимания, это она так с ума сходит. Все утро играла в дурацкие игры…

Все уселись.

– Она сама предложила, – отметила Королевна. – Я про дурацкие игры.

– Да, предложила, но только потому, что ты совершенно неспособна найти дорогу куда бы то ни было. Я посоветовала ей притвориться…

– «Неосторожные слова могут стоить жизней», – перебила Королевна.

– …Шпионкой. – Мэдди даже не добавила ни одного уничижительного определения. – Как будто ее сбросили с парашютом и она должна добраться до паба «Зеленый человек».

– Это не просто какая-то там игра! – воскликнул господин в твидовом костюме и толстых очках. – Это самая настоящая Большая игра[17]. Вы читали «Ким»? Вам нравится Киплинг?

– Вот уж не знаю, шалунишка вы этакий, Киплингом я никогда не страдала, – язвительно ответила Королевна, и джентльмен в штатском издал довольный смешок. Королевна кротко добавила: – Конечно, я читала Киплинга в детстве. А теперь предпочитаю Оруэлла.

– Учились в университете?

Они установили, что Королевна и жена джентльмена ходили в один колледж, даром что с интервалом в двадцать лет, и перекинулись несколькими цитатами из немецкой литературы. Эти двое определенно были сделаны из одного материала: одинаково начитанные, благовоспитанные и помешанные.

– Чем предпочитаете травиться? – радушно спросил Королевну любитель Киплинга. – Какой напиток оказывает на вас живительное воздействие? Я слышу в вашем говоре шотландские нотки, ведь верно? Вы знаете еще какие-то языки, кроме немецкого?

– Прямо сейчас я предпочитаю кофе, мне скоро на дежурство; да, верно; et oui, je suis courante en français aussi[18]. Мои бабушка и няня родом из Ормэ, это рядом с Пуатье. Еще я могу изобразить недурную пародию на абердинский диалект и арго жестянщиков, но сойти среди них за свою у меня не получается: их нелегко одурачить.

– Диалект и арго жестянщиков! – Бедолага в штатском так расхохотался, что ему пришлось снять очки и протереть стекла шелковым носовым платком в горошек.

Потом он водрузил их на место и воззрился на Королевну. Из-за линз его зеленовато-голубые глаза казались неправдоподобно большими. – И как же сегодня вы смогли найти сюда дорогу, моя дорогая шпионка?

– Это должна рассказывать Мэдди, – великодушно признала «шпионка». – К тому же я задолжала ей виски.

В итоге Мэдди поведала благодарной аудитории, как исполняла роль Ватсона при своей подруге, выступившей в качестве ветреного Шерлока Холмса: о проколотом перед жилищем зажиточных фермеров колесе, а также верных предположениях Королевны насчет собак, продовольствия и цветов.

– И, – триумфально закончила Мэдди, – фермерша нарисовала ей карту!

Так называемая немецкая шпионка бросила на Мэдди острый взгляд. Командир эскадрильи Крейтон требовательно протянул руку ладонью вверх.

– Карту я сожгла, – негромко заявила Королевна, – бросила в камин, когда мы только сюда вошли. И я не скажу вам, на какой ферме мы были, так что даже не спрашивайте.

– Мне не составило бы труда вычислить эту ферму просто по описанию, которое дала ваша подруга, – заметил близорукий.

– Я офицер, – совсем тихо отчеканила Королевна. – И по полной программе пропесочила фермершу, когда она закончила рисунок. Сомневаюсь, что она нуждается в еще одном предупреждении. Но с другой стороны, я не сказала ей ни слова лжи. Может, если бы я ей врала, она была бы более подозрительной. В такой ситуации неправильно кого-то наказывать – кроме, разумеется, меня самой.