Черный часослов бесплатное чтение

Eva María García Sáenz de Urturi

EL LIBRO NEGRO DE LAS HORAS

1. Похищение мертвой

Май 2022 года

Тот, кто мертв уже сорок лет, не может оказаться похищенным и, конечно же, не может оставить следы своей крови. Тем более оставить следы своей крови на месте преступления – в элитарном издательстве, специализирующемся на факсимиле, где была убита Сара Морган, известный профессионал в области библиофилии: ценнейшая инкунабула [1] взорвалась у нее в руках – да, рванула как настоящая бомба, – потому что чей-то больной и изощренный мозг придумал нанести на переплет какую-то смесь на основе производного глицерина, что сделало книгу смертоносной.

Меня зовут Унаи, мое прозвище Кракен. Кровь, обнаруженная рядом с телом, принадлежала моей матери, скончавшейся в 1982 году; во всяком случае, так гласила надгробная плита на кладбище в Вильяверде, где я молился всю свою жизнь, положив букетик лаванды под надписью, теперь вдруг оказавшейся неправдой.

Однако нужно рассказать историю с самого начала…

* * *

За несколько минут до звонка, перевернувшего мою жизнь, я прогуливался по музею игральных карт среди старинных оттисков и печатных форм, в окружении стен из тесаного камня и красочных колод со всех пяти континентов.

– Инспектор Кракен? – спросил какой-то металлический голос, искаженный голосовым модулятором.

– Уже нет, – поправил я его.

Я ушел со службы в полиции и теперь занимался подготовкой криминальных профайлеров в Академии Аркауте. С тех пор моя жизнь была более размеренной… и невыносимо предсказуемой.

– Слушайте внимательно: ваша мать у меня, и я не верну вам ее живой до тех пор, пока вы не отдадите нам «Черный часослов» [2] Констанции Наваррской.

– Моя мама давно умерла и похоронена, – только и смог произнести я. – Послушайте, это очень несмешная шутка. Не знаю, как вы достали мой номер, но…

– Будь бы вы лучше информированы [3], вы бы знали, что ваша мать – величайший фальсификатор коллекционных книг за всю историю и, к несчастью для библиофилов всего мира, она продолжает работать, – весьма нетерпеливо прервал меня голос.

У меня в телефоне было приложение для записи разговоров, и я сразу его включил. Мой мозг профайлера, никогда не изменявший своим привычкам, тотчас лихорадочно заработал, как только на меня обрушилась вся эта лавина загадок. Это явно был никакой не шутник, я почувствовал в нем нетерпение и нечто похожее на сдерживаемую ярость. Что-то большее, намного большее скрывалось за этим подчеркнуто вежливым голосом.

– Это, наверное, какая-то ошибка, – настаивал я. Нужно было сделать так, чтобы этот человек продолжал говорить. – И кто же, по-вашему, та женщина, которую вы похитили?

Он назвал мне имя – я никогда в своей жизни его не слышал. Тиски, сжимавшие все внутри у меня, разжались. Это была просто ошибка, все стало возвращаться на свои места: земля у меня под ногами, небо над головой… Шут из карточной колоды XVII века уже не насмехался надо мной со своей стеклянной витрины.

– Это не моя мать, но в любом случае, если вы действительно удерживаете эту женщину против ее воли, я…

– Это совершенно точно ваша мать, – снова перебил меня голос. – Мы сегодня же пришлем вам домой образец ДНК нашей заложницы. Вы получите его через несколько часов. Можете сделать анализ, сравнить ДНК, мы дадим вам на это несколько дней, а потом принимайтесь за дело – вы должны найти «Часослов». Это шестисотлетний старец, заслуживающий большего почтения, чем мы с вами. Итак, у вас на все про все семь дней. Вы должны выполнить наши условия, иначе ваша мать взорвется.

Потом незнакомец четко объяснил мне, при каких обстоятельствах должен был состояться наш следующий разговор.

Однако меня прежде всего занимали мысли о ДНК, поскольку о старинной книге я не имел ни малейшего понятия, а угрозы кого-то взорвать показались мне далекими от реальности.

О моей маме у меня осталось мало воспоминаний: она умерла от осложнений после родов, когда на свет появился Герман. Мне было тогда едва шесть лет. А потом произошло это несчастье с моим отцом… Бабушка с дедушкой взяли все на себя, они нас и вырастили. Мы мало расспрашивали их о родителях, потому что, как мы рано поняли, им было больно говорить с нами об этом. Среди скудных сведений, дошедших до нас, был тот факт, что наши родители владели небольшим книжным магазинчиком в Каско-Вьехо и его двери навсегда закрылись после их смерти.

– Что ж, давайте попробуем договориться, – сказал я, решив изменить стратегию. – Мое имя вы знаете, а как мне к вам обращаться?

– Калибан, можете называть меня Калибан.

– Как, простите?

– Неужели вы никогда не слышали? Подумать только… Калибан, персонаж из «Бури» Шекспира!

– Из «Бури», ну разумеется, – ответил я, чтобы как-то отреагировать. – Хорошо, значит, Калибан. Но хотя бы расскажите мне об этом «Черном часослове» – ведь я понятия не имею, что вы от меня требуете и где это нужно искать.

В этот момент послышался звук удара, и моему уху удалось различить, как мне показалось, крик.

– Эй, послушайте, вы еще тут? – спросил я, встревоженный.

И тогда раздался другой голос, тоже искаженный, но от его звучания меня как будто ударило током:

– Унаи, сынок! Нет!.. – Снова послышался звук удара, и сразу все стихло. Затем на другом конце линии отключились.

А я так и остался стоять, едва держась на ногах, прислонившись к каменной стене музея, и эти слова – «Унаи, сынок» – все еще звучали в моих ушах. Никогда в жизни я не испытывал подобного потрясения.

Потому что сын не может не узнать крик своей матери. Пусть даже целых сорок лет мне и в голову не приходило усомниться в том, что металлические буквы, служившие свидетельством о смерти на кладбищенских надгробиях, были непреложной истиной.

Калибану хватило недели, чтобы разрушить все те незыблемые убеждения, на которых была построена моя жизнь.

2. «Черный часослов»

Май 2022 года

Выбежав из музея, я оказался на вымощенной камнем улице. В тот день шел сильный дождь, и на Кучильерия было скользко, но я, не сбавляя шагу, помчался к себе домой, в квартиру на площади Вирхен-Бланка, в самом сердце города.

Я набрал номер Эсти. Она по-прежнему работала в должности инспектора отдела уголовного розыска. Эстибалис Руис де Гауна была наделена горячей душой и холодной головой. Эта комбинация никогда не проигрывала, а мне как никогда нужна была хорошая карта, потому что я не мог понять, что же мне выпало – «Башня» или «Шут».

– Эсти, мне позвонил тут некий тип, возможно похитивший человека. Я записал разговор с ним и хочу, чтобы ты это послушала. Сейчас перешлю тебе.

Я отключился и отправил Эсти запись. Подождав пару минут, перезвонил ей.

– Ну как, ты послушала?

– Ты ведь остался без родителей, когда был совсем ребенком… что это вообще значит? – спросила Эсти, явно сбитая с толку.

– Возможно, это какая-то глупая шутка. Если честно, не знаю, насколько всему этому верить.

Я уже подошел к своему подъезду и, перепрыгивая через ступеньки, взлетел на третий этаж. Почему-то мне пришло в голову подойти к окну, чтобы осмотреть оттуда всю площадь Вирхен-Бланка.

– Да, вероятно, это просто шутка, – согласилась со мной Эсти. – Но меня очень настораживает, что речь тут зашла про «Черный часослов».

– Ты имеешь в виду недавнее убийство антиквара-книготорговца, верно? Именно поэтому я тебе позвонил. Слишком много совпадений, чтобы быть случайностью.

Пару дней назад всех потрясла с утра шокирующая новость: один из известнейших на севере страны книжных антикваров был найден мертвым в своих владениях – в знаменитом книжном магазине «Монтекристо», слывшем настоящей пещерой Али-Бабы среди библиофилов, которые стекались туда со всего мира в поисках какой-нибудь редкой инкунабулы или раритетного издания Библии на лимузенском диалекте. Книготорговца звали Эдмундо, и хотя фамилия у него была не Дантес, он настаивал на том, чтобы к нему обращались «Граф». Он всегда любил быть на виду, слыл ловеласом и транжирой. Сотрудница Эдмундо обнаружила его мертвым в подсобке: очевидно, он был отравлен каким-то летучим веществом, потому что после пребывания в помещении у нее также возникли признаки интоксикации, и ее увезли в больницу Чагорричу.

– Что ты можешь мне рассказать об этом книготорговце? Есть ли какая-то связь между ним и «Черным часословом»? – спросил я.

– Мне ничего не известно ни о каком часослове; я даже не знаю, было ли похищено у антиквара что-нибудь ценное. В любом случае его смерть была, безусловно, насильственной. Сейчас мы опрашиваем его окружение. Эдмундо никогда не отличался особой сдержанностью, он был из тех, кто любит хвастаться направо и налево своими ценными приобретениями. Он был женат на наследнице семьи Гойя, на десять лет старше него.

– Тех самых Гойя, владельцев кондитерских?

– Не знаю, состоят ли они в родстве или это отдельная ветвь, но доподлинно известно, что жена принадлежит к солидной бизнес-династии, – пояснила Эсти. – Детей у них с Эдмундо не было. Она руководитель Фонда Санчо Мудрого, занимается меценатством в области культуры. И еще, должна сказать, я не заметила у нее особого желания дать мне показания. Вот уже два дня она кормит меня пустыми обещаниями по телефону. То ли ей удается стоически переносить свое горе, то ли, как мне показалось, она вообще абсолютно спокойна… Ну а теперь давай сосредоточимся наконец на твоем деле: у тебя состоялся странный телефонный разговор, и, предположительно, речь идет о похищении. Есть два голоса, два фигурирующих человека. Я передам эту запись в лабораторию криминалистической акустики, и нам нужно составить оперативный план. Итак, некто Калибан сообщил, что отправит тебе образец ДНК заложницы через несколько часов. Надо полагать, эта посылка будет доставлена курьером, но в любом случае мы его задержим и попытаемся установить, кто был отправителем. Ты находишься сейчас в своей квартире, в Витории?

– Да, я сейчас здесь, и если б ко мне приставили парочку сотрудников, я был бы не против. Поговори с лабораторией и предупреди, что, возможно, через несколько часов мы пришлем им два образца ДНК для сравнения и что анализ нужно сделать срочно, в первую очередь. Кем бы ни была эта похищенная женщина, но, судя по тем крикам и звукам борьбы, которые я услышал, она явно находится в опасности.

– Да, именно так я и сделаю, а потом приеду к тебе. Если через несколько часов тебе принесут посылку, будет лучше, чтобы я находилась рядом. Но, Кракен…

Только Эсти продолжала называть меня Кракеном, и меня это нисколько не раздражало.

– Твоя мама умерла, когда родился Герман, верно?

– Она похоронена рядом с моим отцом в Вильяверде. Она была из Мадрида, совсем без родных, и мои бабушка с дедушкой сразу приняли ее как собственную дочь. Да, такова наша семейная история; дедушка же не мог лгать мне на протяжении сорока лет, как ты думаешь?

– Разумеется нет; если кому и можно верить в этом мире, то это, конечно же, дедушке. Я просто хотела убедиться, что все правильно помню… Да, кстати, тот человек назвал тебе имя похищенной. Оно довольно необычное. Ты слышал его когда-нибудь раньше? – спросила Эсти.

– Не думаю, что у кого-либо из моих знакомых могло быть такое имя, я бы его помнил. Может быть, фамилия нам что-то скажет?

– Вполне возможно, – согласилась инспектор. – Если эта женщина действительно существует, она должна была родиться где-то в пятидесятых годах. Нужно поискать ее по базам данных. Если, как утверждает этот Калибан, она является лучшим фальсификатором старинных книг, то не исключено, что информация о ней имеется в картотеке… Ладно, на этом пока закончим наш разговор, и я возьмусь за дело.

* * *

Наступил вечер, но никакой курьер так и не появился. Я несколько раз спускался, чтобы проверить почтовый ящик, хотя подъезд был под наблюдением и никто, кроме жильцов, за это время не заходил. Как бы то ни было, лишний раз убедиться не мешало – ведь любого из соседей вполне мог кто-нибудь перехватить по дороге и попросить бросить конверт в мой ящик. Однако он был по-прежнему пуст.

Я позвонил Альбе: мы, как могли, согласовывали нашу жизнь с ее работой в должности управляющей роскошным отелем в Лагуардии и моим преподаванием профайлинга в Академии Аркауте, на выезде из Витории. Нашей дочке Дебе, которая росла жизнерадостным и не по годам развитым ребенком, исполнилось уже пять лет. Я разрывался между Виторией, Лагуардией и Вильяверде, где мой почти столетний дедушка упорно продолжал жить один, выходя каждый день обрабатывать свой огород, как будто время для его организма отсчитывалось как-то по-другому.

Также я поговорил с директором Академии Аркауте, так как решил взять на работе несколько свободных дней ввиду сложившихся обстоятельств.

* * *

Прошел целый день, но никто так и не объявился в моем доме, ни в Витории, ни в Лагуардии. Тогда я позвонил Эстибалис.

– Пока – никого. В любом случае твои люди следят за подъездом. Но мне уже просто невыносимо сидеть сложа руки, а ведь обратный отсчет, запущенный Калибаном, идет полным ходом.

– Я доложила комиссару Медине об этом звонке и о предполагаемом похищении. Он просил передать тебе, что ты можешь присоединиться к нам в качестве эксперта по профайлингу – как тогда, когда ты занимался делом «Водных ритуалов». Не скрою, мне нужна твоя помощь. Два дня назад мы провели общий осмотр, но книжный магазин все еще опечатан. Мне очень нужно, чтобы ты сам осмотрел место преступления и высказал свое мнение как профайлер. Я принесу тебе все заключения, увидимся прямо на месте. Мы еще ждем результаты вскрытия, но сотрудница, обнаружившая труп, уже вне опасности, хотя пока остается в больнице Чагорричу, так что, если хочешь, можем взять у нее показания. И еще у вдовы, которая все так же не желает идти мне навстречу.

– Нужно проявить терпение, она ведь потеряла своего мужа… Многие в такой ситуации закрываются и не готовы сразу общаться с полицией.

– Не знаю… Мне она показалась не столько убитой горем, сколько холодной. В любом случае в моем распоряжении имеется огромный список друзей и коллег из мира библиофилии. Эдмундо был гиперобщительным человеком. Кстати, мы можем воспользоваться случаем и поспрашивать насчет «Черного часослова», чтобы выиграть время. Необходимо отфильтровать всех знакомых и взяться за составление списка подозреваемых, и еще нужно изучить его биографию и полицейское досье. Если удастся что-то накопать, я запрошу информацию о его банковских счетах.

– Хорошо, я позвоню комиссару Медине, поблагодарю за предложение и скажу, что готов присоединиться к расследованию дела Эдмундо, – произнес я.

– В таком случае тебе нужно знать еще кое-что, Кракен.

– Что именно?

– Я видела, в каком состоянии был труп: все это было проделано человеком с явной патологией. Остается только надеяться, что за этим убийством в книжном магазине «Монтекристо» не стоит некто Калибан, предположительно похитивший твою покойную мать.

3. Итака

1972 год

Тебя зовут Итака Экспосито [4]. Тебе не нравится, когда называют твою фамилию, потому что она обнажает и выдает твое постыдное происхождение: женщина, давшая тебе жизнь, или ее родственники оставили тебя у дверей школы Веракрус в северном городе пятнадцать лет назад. Ты не знаешь, почему монахини дали тебе такое странное имя и почему не отправили тебя в приют. Ты не знаешь ничего, даже дату своего рождения: ее заменили на не слишком правдоподобное «1 января 1957».

Глядя на других девочек, ты думаешь о том, что могла бы быть одной из них. Той, у кого были заботливые родители и семья, где любят и обнимают, – и свой дом, и шкаф, и ящички, и одежда, а не только эта вечная унылая униформа.

Твои одноклассницы насмехались над твоим происхождением, пока о тебе не начали писать в газетах.

Их родители были очарованы историей о девочке-вундеркинде, маленьком Моцарте-художнике из Витории. Монахини возили тебя в Мадрид и Барселону, Лондон и Венецию. Тебя выставляли перед важными лицами и журналистами, и ты за фантастически короткое время копировала у них на глазах произведения Гойи (это было просто), Вермеера (свет на его картинах был настоящим волшебством, и ты впитала его настолько, что оно стало тебе подвластно) и Караваджо с его «тенеброзо». Тебе было тогда девять лет, и детство для тебя уже закончилось.

Ты вдруг оказалась в мире галеристов, директоров музеев и картинных галерей.

Перед очередным выступлением, после изматывающих гастролей по всей стране, ты почувствовала себя настолько плохо, что не смогла даже подняться с постели в хостеле. Они пытались давить, уговаривать, но потом мать Магдалена поняла, что все закончилось, и дальнейшие гастроли были отменены. Ты не знаешь, тогда ли она возненавидела тебя, или ее холодная враждебность появилась еще раньше. Ты ни разу не увидела ни песеты из того, что получили монахини за твои выступления: они говорили, что это была плата за твое содержание и воспитание с младенчества.

С математикой у тебя был порядок. Ты видела счета в чемодане сестры Акилины, монахини, преподававшей предтехнологию (это именно от нее ты получила все свои знания о холстах, масле и перспективе).

Ты единственная сирота в школе, ты спишь с другими воспитанницами в общей спальне с одинаковыми кроватями, и там, в маленькой тумбочке, хранится все твое имущество: униформа и ночная сорочка. По выходным ты стираешь свою одежду и вешаешь ее сушиться на батарею, а сама тем временем читаешь какую-нибудь книгу, взятую из школьной библиотеки, твоего настоящего пристанища. Эти страницы убаюкивают тебя каждую ночь в своих объятиях; сотни писателей радушно принимают тебя в свой мир, не напоминая тебе о том, что ты могла бы быть кем-то другим, и украдкой приоткрывают перед тобой завесу над тайнами твоей будущей жизни.

У тебя есть план.

Великолепный план побега.

Но это будет потом.

А сегодня ты сосредоточена на том, чтобы извлечь иллюстрацию со старинным видом Мадрида из книги, увлекавшей тебя с пяти лет: «Путешествие по Испании и Португалии» Иеронима Мюнцера. Это старинное переиздание XIX века, при том что оригинал был еще на четыре века древнее. Сначала эта репродукция просто вызывала у тебя восхищение, но потом это переросло в настоящее помешательство, и ты поняла, что хочешь ее для себя. Как свою маленькую собственность. Нечто только твое.

Картинка не занимает много места, а школа такая огромная, просто гигантский муравейник со своими рабочими муравьями – рядовыми монахинями – и королевой, матерью Магдаленой, которая, несмотря на свою молодость и красоту, служит настоящим жестким стержнем этой экосистемы. Тут столько галерей, туннелей и укромных уголков, где можно припрятать свои сокровища, вроде той потрясающей иллюстрации, которой ты задумала завладеть…

Ты быстро научилась отличать настоящие жемчужины от экземпляров, не представлявших особой ценности. Наиболее древние книги имели самые неприглядные переплеты: пожелтевшие пергаменты, сморщившиеся от времени, перепадов температуры и сырости. А самые красивые переплеты, из кожи и бордового бархата, с металлическими накладками, были у более поздних книг – XIX века, золотой эпохи великих библиофилов.

Сестра Акилина выписывает библиофилический журнал, из которого ты черпаешь все свои знания. Он называется «Титивиллус», по имени маленького демона, нашептывавшего переписчикам под руку, чтобы они совершали ошибки в своей работе, и потом поджидавшего их в аду. Ты утаскиваешь журнал после ужина, когда сестра Акилина исчезает – как говорит она сама, ухаживать за стариками… кто ее знает, что она имеет в виду. Ты входишь в ее келью и подменяешь журнал на предыдущий номер. Изучаешь его, выписываешь все самое интересное, чтобы не забыть, и возвращаешь на место до того, как сестра прошествует обратно по коридору из восточного крыла, со стороны частных владений школы – великолепного здания из серого камня, наподобие английского замка, со своими маленькими зубцами на стенах и круглой башней.

Однако на этот раз тебе предстоит нечто другое: ты собираешься похитить драгоценный кусочек библиографической редкости.

Весь план тщательно продуман.

Во время празднования дня святой покровительницы ты вызвалась поработать на школьной ярмарке-лотерее. Ты рисовала забавные карикатурные портреты учениц, по пять песет за штуку. Ты работала двенадцать часов без перерыва. Даже когда все сестры отправились обедать, ты осталась, чтобы нарисовать еще несколько портретов. В конце дня ты сдала кассу, целое состояние: сто песет. Ученицы, желавшие получить портрет, сменялись одна за другой, и монахини были настолько заняты лотереей, музыкой, мессой и визитом епископа, что никто не подсчитывал количество сделанных тобой рисунков. Поздно вечером, оставшись одна в туалете, ты наконец смогла развернуть перед собой свое богатство: шестьдесят пять песет. Это был твой первый заработок, твой первый гонорар, твой первый доход.

Потом будет еще много – и всегда благодаря твоему мастерству, которое так радостно и легкомысленно все называли «твоим даром». Как будто годы упорной учебы и практики были ни при чем, словно ты родилась, уже умея копировать Гогена, и для этого не нужно было бесконечно изучать грустные лица его таитянских женщин, пытаясь вжиться в их душу и постичь тайну их потерянного взгляда.

С деньгами, вырученными на дне святой покровительницы, ты улизнула в одну пятницу, когда у вас было свободное время и монахини позволяли воспитанницам выходить на часок прогуляться по Витории. Когда-то ты упросила сестру-библиотекаря, чтобы та разрешила тебе подметать пол в библиотеке и вытирать пыль с книжных полок. По прошествии некоторого времени иногда – лишь иногда – случалось, что она оставляла тебе ключ, а сама уходила. Однажды такой счастливый день выпал на пятницу, и ты помчалась в хозяйственный магазин на улице Олагибель, где за двадцать песет сделала себе дубликат. Потом выжидала несколько недель, стараясь не посещать слишком часто библиотеку, чтобы сестра-библиотекарь успела о тебе подзабыть. И вот наступил понедельник – в этот день библиотека закрыта во второй половине дня: много уроков у приходящих учениц и все монахини заняты…

Это был долгий день. Микаэла, самая богатая из учениц школы, наверное, уже получила сюрприз. Она всегда плохо к тебе относилась, и ты знаешь, что она устраивала неприятности девочкам, которые когда-либо пытались общаться с тобой. Микаэла возглавляет «круг избранных» в классе. Монахини смотрят на все сквозь пальцы благодаря щедрым пожертвованиям ее отца.

Ты всегда старалась держаться от нее подальше, чтобы не быть постоянным объектом насмешек – она любила задавать одни и те же вопросы: «Эй, а тебя куда родители повезут на каникулы? Где ты будешь отмечать Рождество?» Сначала было больно, но потом ты научилась принимать это как обычную неприятность, вроде ливня или грозы с громом. Дождь тебя намочит, но не убьет. Молния может тебя испепелить, но ты доверяешься своей судьбе, и все проходит стороной.

А вчера Микаэла пришла с отметиной на щеке. Все пять пальцев. Видимо, от ладони ее отца, как все мы предположили. Никто ничего не сказал. Микаэла тоже молчала. У тебя самой нет отца, и ты впервые рада быть сиротой: что, если б твой родитель тоже оказался таким? Ты знаешь, что Микаэла влипла в историю. В последнее время она часто прогуливает занятия, и всем известно, что виной этому мальчик, один из учеников школы Саградо Корасон. И вот вчера она опять прогуляла.

Мать Магдалена потребовала от Микаэлы, чтобы ее отец прислал в школу объяснительную записку по поводу ее отсутствия. Ты от кого-то об этом услышала: в школьных коридорах эхом разносятся все разговоры, особенно самые сокровенные. Всегда найдется кто-нибудь, монахиня или ученица, кто разболтает секрет. И пока сестра Акилина ведет урок естествознания у учениц третьего класса, ты проникаешь в ее кабинет и ищешь объяснительные записки от отца Микаэлы. Подпись у него простая, стилизованная, с курсивным начертанием и незамысловатым росчерком. Твердая и высокомерная – как и сам отец, бьющий свою дочь.

Важно также использовать правильную бумагу, но, к счастью, это обычный альбомный лист; чернила – черного цвета, найти такие же не составит труда. Ты составляешь письмо, беря слова из предыдущих объяснительных записок, и в результате отсутствие на занятиях в часы запретных поцелуев оказывается следствием обычной простуды. Микаэла никогда не узнает, кто спас ей другую щеку.

А ты тем временем трясешься от страха в библиотеке.

Одно дело – тысячу раз по ночам представлять себя обладательницей иллюстрации, которой ты одержима. И совсем другое – повернуть ручку, вставив в замочную скважину дубликат ключа, тяжело дышать в ожидании, сработает ли замок, потом быстро проскользнуть внутрь и закрыть за собой дверь. И вот ты наконец в пещере Али-Бабы, но свет включать нельзя. Тебя окружают несметные сокровища – настоящий соблазн для того, у кого нет ничего за душой, кроме сорока пяти песет и ключа.

Вокруг царит полутьма, благодаря высокому и узкому окну, и ты пробираешься сквозь светотени этого живого полотна. Наконец добираешься до своей вожделенной книги и достаешь скальпель, прихваченный на уроке предтехнологии. Вырезать страницу из старинной книги вовсе не так-то просто, как казалось раньше. Бумага крепко прошита, и нить не поддается. Лезвие скальпеля недостаточно острое. К тому же ты не хочешь испортить книгу: она заслуживает того, чтобы оставаться такой же прекрасной в последующие сто лет – пусть без одной страницы, но в безупречном состоянии. Ты не хочешь повредить другие страницы – они не виноваты в том, что в них нет той завершенности и красоты, как на этой иллюстрации, завладевшей твоим воображением с детства.

Ты закрываешь глаза и стараешься сосредоточиться. Повторяешь про себя стихотворение Альмафуэрте, одного из твоих учителей, одного из тех, кого ты не знала, но кто открыл для тебя первые крупицы жизненной истины:

Даже если побежден ты, не сдавайся.
Даже если раб, не будь в душе рабом.
И, дрожа от страха, действуй смело.
Яростно сражайся, хоть изранен…
И пускай грозит возмездьем и кусает
По земле катящаяся голова [5].
Ну что ж, «даже если побежден ты, не сдавайся».

Теперь существуют только эта иллюстрация, скальпель и ты. Вы превратились в закрытую экосистему, где ты была хищником, страница с иллюстрацией – добычей, а скальпель – твоим грозным оружием.

* * *

Тысячи часов, которые ты провела, держа кисть и виртуозно копируя ею чужие мазки, сослужили тебе хорошую службу: благодаря этому у тебя твердая рука – не хуже, чем у часовщика, хирурга или наперсточника.

Ты прикладываешь необходимую силу, и столетняя нить наконец поддается – иллюстрация начинает понемногу отделяться.

Вся суета мира остается где-то далеко за пределами твоего ровно бьющегося сердца. Точность – единственное, что сейчас важно: пациент, перенесший операцию, не должен получить никаких увечий. Ты вырезала драгоценность из старинной книги, и листок, отделенный от остальных, становится почти невесомым в твоих руках.

Ты расстегиваешь свою белую блузку и прячешь листок под майку, которая уже стала тебе мала. В такой ситуации это даже к лучшему. Бумага быстро становится как будто частью твоего тела.

Ты ставишь пострадавшую книгу обратно на предательски зияющее пустое место на стеллаже с инкунабулами. Именно для этого ты вот уже несколько месяцев старательно протирала пыль на полках: там не должно остаться никаких следов, которые могли бы выдать, что кто-то тайком туда забирался.

Теперь остается вторая часть твоего плана: нужно хорошо припрятать свое сокровище, чтобы иметь возможность снова любоваться им, когда захочется. Это твоя первая собственная драгоценность, отнятая у прошлых веков.

И так будет всегда: ничто не будет дано тебе просто так, тебе придется брать все самой. Свободу, любовь, жизнь…

Наступает вечер, и ты хочешь только одного: чтобы ужин поскорее закончился и ты могла бы наконец отдохнуть, лежа в темноте на своей кровати.

Однако в этот день что-то идет не так. Происходит нечто необычное. Мать Магдалена зажигает свет в общей спальне воспитанниц. Слышны удивленные перешептывания, кое-кто даже осмеливается ворчать. Но ты уже знаешь, что это из-за тебя. Настоятельница любит во всем порядок и предсказуемость, она никогда прежде не нарушала в полночь покой ваших снов.

– Итака Экспосито – в мой кабинет. Со мной.

Ты в оцепенении выбираешься из кровати в ночной сорочке; ночь очень холодная, и нужно скорее обуться. Все смотрят на тебя, и ты видишь в их глаза ужас. Возможно, у некоторых еще сочувствие.

– Забери свою форму, ты покидаешь школу.

Твои щеки начинают леденеть изнутри.

«Куда? Куда меня могут отправить?» – думаешь ты. И сразу приходит осознание: ты пятнадцатилетняя сирота, которую собираются изгнать из монастырской школы.

Ты берешь свою потрепанную форму школы Веракрус и идешь следом за матерью-настоятельницей. В этот раз на ней нет покрывала, и ты впервые видишь ее светлые волосы с короткой мужской стрижкой, стройную и прямую фигуру под ночной сорочкой: она красивая женщина, несмотря на неизменную горькую гримасу, кривящую ее рот, когда она улыбается.

– Закрой за собой дверь.

Ты подчиняешься: тебе не хочется, чтобы кто-то все это видел и слышал.

Ты знаешь, что она ждала этого момента много лет, и вот случай подвернулся – ты сама преподнесла ей его на блюдечке. Проклятое помешательство – ведь можно было ограничиться тем, чтобы просто любоваться иллюстрацией во время каждого визита в библиотеку… Но желание обладать этим сокровищем, сделать его своей собственностью, постепенно завладело всеми твоими мыслями.

И ты поддалась.

Это твоя вина.

Настоятельница предъявляет тебе улики, подтверждающие твое преступление. Рядом с иллюстрацией лежит также сказка Андерсена «Девочка со спичками». Самая грустная, рассказывающая о нищей девочке, которая в канун Нового года умирает на улице от холода под снежным покрывалом. Она видит в небе падающую звезду и вспоминает, что говорила ей бабушка: «Кто-то теперь умрет». Девочка поджигает оставшиеся у нее три спички, пытаясь согреться. Когда загорается последняя, появляется ее покойная бабушка, берет ее на руки и уносит с собой на небо. Ты украла эту сказку на прошлое первое января: у тебя был день рождения и ты решила что-нибудь себе подарить. Это был твой первый подарок, и ты была просто счастлива. Ты спрятала сказку под занавесом в старой часовне, где постоянно шел ремонт и куда никто не ходил.

– Я должна уведомить соответствующие органы; ты несовершеннолетняя, и тебя отправят в исправительное учреждение.

Она все время наблюдала за тобой, следила… возможно, она знает тебя даже лучше, чем ты сама.

В этот момент раздается осторожное постукивание в дверь костяшками пальцев.

– Не сейчас! – повышает голос мать Магдалена.

Сестра Акилина входит, проигнорировав возражение. На ней халат и меховые тапочки.

– Что здесь происходит? – спрашивает она, и в ее голосе слышатся властные нотки, не знакомые тебе прежде. Очевидно, есть что-то такое, чего ты не знаешь о них обеих – впрочем, ты всегда замечала, что было нечто странное в их общении между собой.

– Итака Экспосито нанесла ущерб библиотечному фонду нашей обители. Следует сообщить об этом в епископат и органы власти. Я этого так не оставлю. Это был один из самых ценных наших экземпляров!

– Вы никуда ничего не сообщите, матушка. Не забывайте, без меня вам не обойтись. Вот, взгляните, что пришло сегодня…

Сестра Акилина кладет на стол какие-то бумаги. Мать Магдалена просматривает их, и в ее глазах читается паника. Она в полном смятении опускается на стул.

– Разумеется, без вас мне не обойтись, как всегда в трудные времена… Но в любом случае Итака должна покинуть школу.

– Она никуда не уйдет, она мне нужна.

– Зачем она вам нужна, не понимаю.

– Все вы понимаете, вы же не слепая. А вот я скоро ей стану. Дегенерация желтого пятна у меня прогрессирует.

– Да, но медленно. Вы можете продолжать работать еще многие годы.

– Рано или поздно произойдет неизбежное, и вы это знаете, матушка. Будьте реалисткой, проявите благоразумие – именно в этом состоит мудрость руководителя школы, – стоит на своем сестра.

– Но мы не можем возобновить гастроли, она сама разрушила свою репутацию…

– Речь не идет о гастролях. Я уже стара, чтобы сопровождать ее, а вы сами не станете этого делать, вы с трудом ее переносите. Однако мне нужно подготовить ученицу, которая смогла бы меня заменить. Так было всегда.

– Она никогда не сможет стать одной из Эгерий.

– Почему нет?

– Они должны происходить из хорошей семьи, быть образованными, владеть иностранными языками. Ее уровень не соответствует.

– Это поправимо. Я займусь ее подготовкой.

– Ее все равно не примут.

– Предоставьте это мне.

– А нравственная сторона? Она ведь только что изуродовала библиографическую редкость!

– При чем здесь нравственность, если мы обсуждаем сейчас возможность принятия Итаки в общество Эгерий? Эта девочка по-настоящему талантлива.

– Итака Экспосито абсолютно неуправляема.

– Предоставьте ее мне, – повторяет сестра.

И вот ты видишь, как змея начинает отползать – настоятельница готова сдаться. Сестра Акилина продолжает, указывая на письмо, ставшее моим спасением:

– У нас есть неделя, чтобы раздобыть деньги и предотвратить закрытие школы. Сейчас нам не до рассуждений на тему морали. Нужно действовать, исправлять ошибки будем потом. Епископ не станет вмешиваться в ситуацию, чтобы помочь нам, матушка, – твердит сестра Акилина, и тон у нее совсем не просительный, а уверенный и спокойный.

– Что ж, хорошо. Но Итака должна быть наказана. Идите сейчас спать, завтра она будет в вашем распоряжении.

Сестра Акилина смотрит на тебя и молча сглатывает слюну. Победа одержана только наполовину, но она понимает, что на этом нужно остановиться. Как только сестра исчезает за дверью, ты снова оказываешься в холодных руках настоятельницы. Она смотрит на сказку о продавщице спичек. Из ее окна видно, как тихо, но постоянно падает снег. Ночи сейчас такие холодные, что вчера в парке Ла-Флорида насмерть замерз нищий, пытавшийся найти убежище в пещере Иисуса.

– Снимай обувь и оставь здесь свою форму, – приказывает тебе настоятельница.

Ты подчиняешься – у тебя нет другого выбора – и следуешь за ней вниз по лестнице. Мать Магдалена открывает перед тобой дверь во внутренний дворик: слой снега доходит тебе до щиколоток, но впереди еще вся ночь, и ты понимаешь, что к утру сугробы будут тебе по колено.

Однако впервые в жизни ты вдруг осознаешь, что завтрашнее утро для тебя может и не наступить.

Настоятельница оставляет тебя одну во внутреннем дворике, в одной ночной сорочке, с пушистыми хлопьями снега в волосах. Ты распускаешь косы в тщетной надежде, что длинные пряди хоть немного согреют твою спину. Но это не помогает. Ты начинаешь прыгать, двигаться, бегать в кромешной тьме по пустынному дворику. Ты легко могла бы делать это даже с закрытыми глазами – ведь тебе довелось играть здесь с самого своего младенчества.

Ты понимаешь, что если перестанешь все время двигаться, то умрешь, как рыба.

4. Книжный магазин «Монтекристо»

Май 2022 года

Книжный магазин «Монтекристо» находился буквально в двух шагах от моего дома, на площади Нуэва. Квадратная площадь, прилежащая к Вирхен-Бланка, – это было проходное место и в то же время средоточие многочисленных баров и кафе с террасами, которые были заполнены и летом, и зимой, и днем, и ночью, под палящими лучами солнца и безжалостным снегопадом.

На углу площади, под сводами крытой галереи, располагался элегантный магазин с отделкой из красного дерева и золотыми табличками, где на полках в идеальном порядке гордо красовались избранные книги с позолоченными корешками. Было очень непривычно обнаружить это заведение опечатанным, с наклеенной красной лентой, запрещающей вход.

Мне пришлось подождать десять минут, пока не появилась Эстибалис. Должен признать, я испытывал при этом некоторую неловкость. Многие из прохожих, пересекавших центральную площадь, узнавали меня и, подталкивая друг друга локтями, смотрели в мою сторону с плохо скрываемым любопытством, пока я неторопливо прохаживался у магазина.

Моя напарница приблизилась ко мне легкой походкой порхающей стрекозы, одарила меня сдержанным объятием и вытащила ключи из кармана своей стильной куртки милитари. Она была обладательницей рыжих волос и полулегкой весовой категории, а также лучшим профессионалом из всех, кто нес службу в полицейском участке Лакуа. Ее показатель раскрываемости был близок к ста процентам, и мы все уважали Эсти за ее умение говорить в лицо то, что следовало сказать, спокойно и в то же время без экивоков. В плане личных взаимоотношений она была моим альтер эго и лучшей подругой.

– Пока ничего? – Эсти окинула меня заботливым взглядом, всегда действовавшим на меня успокаивающе, и взлохматила мою черную шевелюру, которую я отрастил с тех пор, как перестал быть полицейским.

Я посмотрел на часы.

– По крайней мере, десять минут назад ничего не было. Никакого конверта, пакета, посылки или курьера. В почтовом ящике пусто, и в подъезд не заходил никто, кроме четырех соседей. Все абсолютно тихо. Возможно, Калибан должен отправить ДНК откуда-то из-за пределов Витории.

– Я искала имя, которое он тебе назвал, во всех национальных и международных базах. Эта женщина не только там не числится, но и вообще нигде не фигурирует: никогда не существовало никого с таким именем, нет ни удостоверения личности, ни паспорта, которые могли бы нам чем-то помочь. Что касается «Черного часослова» Констанции Наваррской, то я наводила справки по базе данных Дульсинея, где зарегистрированы все похищенные произведения искусства или культурные ценности. Так вот, там тоже нет ничего даже отдаленно похожего. А теперь давай наконец возьмемся за дело, время идет, – с преувеличенной серьезностью в голосе произнесла Эсти, поворачивая ключ в замке и открывая дверь книжного магазина. – Ключи от собственника помещения… давай заходи внутрь.

Она вручила мне пару перчаток и бахилы. Я почувствовал, как адреналин в моей крови вновь начал повышаться, – это было смутное волнение, зарождавшееся в животе и поднимавшееся постепенно к горлу. Я ненавидел и любил это ощущение, возникавшее в момент присутствия на месте преступления, в предвкушении распутывания загадки, оставленной мне злодеем.

– Осторожно с табличкой, она не для твоего роста, – предупредила меня Эстибалис.

Я не сразу понял, что она имела в виду, и ударился головой об угол деревянной таблички, свисавшей на цепях с потолка.

«Отлучение от церкви может быть применено Его Святейшеством по отношению к любому человеку, который украдет, потеряет или каким-либо другим образом совершит отчуждение какой-либо книги, пергамента или документа из этой библиотеки, без возможности прощения до тех пор, пока означенное не будет в полной мере возвращено».

Я тихонько выругался от боли и посмотрел вокруг. Несмотря на полумрак, было заметно, что в книжном магазине царила безупречная чистота, среди которой сияли элегантные корешки книг. Большинство из них имели кожаные переплеты и были в тщательном порядке расставлены на полках из темного дерева. В воздухе пахло воском для полировки мебели, а при приближении к стеллажам чувствовался запах лигнина. Этот характерный ванильный аромат старинной бумаги…

Эсти включила фонарик на своем телефоне и провела меня в подсобное помещение.

– На всякий случай давай наденем маски. Токсичные пары, надо полагать, уже улетучились и мы не должны отравиться, но вообще-то магазин был закрыт некоторое время, а вентиляция здесь не очень хорошая. Так что лучше нам сделать все как можно быстрее.

Она почти театральным жестом отдернула гранатовую бархатную портьеру, и я увидел перед собой огромный деревянный стол, украшенный резьбой. Он был пуст, если не считать карточек, которыми криминалисты нумеровали образцы, взятые для исследования в лаборатории.

Эстибалис протянула мне фото, сделанные группой, работавшей на месте преступления. На этих снимках были запечатлены старые черно-белые фотографии, некоторые из них в беспорядке, и закрытые баночки – очевидно, с акварельной краской всевозможных цветов. Были также кисти в стаканчиках и тряпки, запачканные синей, зеленой и желтой краской.

Я вернул фотографии Эсти, внимательно их осмотрев: на некоторых из них промелькнуло также тело Эдмундо, этого знаменитого книготорговца, требовавшего называть себя Графом и умершего от яда в страшной агонии, с перекошенным от боли лицом, при взгляде на которое волосы начинали вставать дыбом.

Закрыв глаза на несколько секунд, я опустился на колени в том месте, где прежде лежало бездыханное тело, и произнес вслух:

– Здесь заканчивается твоя охота и начинается моя.

Эстибалис знала мои ритуалы профайлера, от нее не приходилось ничего скрывать.

По моей спине пробежал холодок, словно все книги, спавшие вокруг, вдруг проснулись и захотели поведать мне о том ужасе, который они пережили. Все они были свидетелями того, как убили их хозяина. Какая горькая ирония в том, что хранители стольких повествований не могут рассказать о случившемся!

Моя напарница тоже присела на корточки позади меня.

– Ну, что скажешь? – прошептала она мне на ухо.

– Это убийство с отложенным стартом. Убийца не хотел этого видеть, его не было рядом. Он знает химию, знает тонкости профессии и привычки своей жертвы. Они были знакомы, и это сокращает для нас список подозреваемых.

– Все равно нам придется проверить сотни людей.

– Преступник не применял силу, – продолжал я. – И убийство было заранее спланировано, так что за этим что-то стоит, какой-то серьезный мотив. Не думаю, что тут замешан садизм: преступление было личным, направленным конкретно против этого человека, он не был случайной жертвой. Что ты можешь сказать насчет двери?

– Она не была взломана.

– Что ж, это еще больше сужает круг подозреваемых.

– Собственник помещения, уборщица, нынешняя сотрудница магазина – студентка-искусствовед, обнаружившая тело, не убитая горем вдова…

– Эсти…

– Что?

– Старайся ни к кому не относиться предвзято, потому что потом сыграет свою роль предвзятость подтверждения и в результате невиновный будет сидеть в тюрьме, а преступник – разгуливать на свободе.

– Договорились, никакой предвзятости. Так вот, ко всем тем, кого я уже назвала, нужно добавить еще всех предыдущих сотрудников, когда-либо работавших в магазине, и прежних арендаторов помещения. Я попросила собственника составить для меня их список – человек он уже не молодой, у него полдюжины коммерческих помещений в Витории, и он не помнит, менял ли Эдмундо замок, когда арендовал у него этот магазин.

– В результате мы имеем чертову черную дыру, – подвел я итог. – Что насчет отпечатков?

– Множество, их сейчас изучают. Но это могут быть покупатели, просто любопытные, зашедшие поглазеть, поставщики, другие книготорговцы…

– Понятно, – сказал я. – А теперь покажи мне его самого.

– Ты уверен? Ты ведь давно уже не осматривал трупы.

– Что это за сотрудник уголовного розыска, который не может вынести вида трупа?

– Хм… кто-то очень сострадательный и оставивший эту работу?

Это, конечно, в точку.

– Ладно, давай уже…

Я взял у нее всю папку и, сделав глубокий вдох, принялся рассматривать фотографии тела Эдмундо. Он был хорош собой, крупной комплекции, с волнистыми каштановыми волосами и ямочкой на подбородке. Эта ямочка, вероятно, была виновницей многих бессонных воздыханий. Эдмундо умер в безупречном темно-бордовом бархатном пиджаке. Я обернулся: этот наряд замечательно гармонировал с цветом портьер в подсобке, как будто Смерть дала Эдмундо возможность в последний раз продемонстрировать свою любовь к театральности.

– Информация к размышлению для расследования, – заключил я. – Всегда повторяю себе: что бы я ни увидел, следует исходить из того, что сцена, которую оставляет после себя убийца, его возбуждает. И нужно попытаться понять, какое удовольствие может доставлять ему то, что я вижу перед собой. Убийца заставил Эдмундо вдохнуть яд, атака была направлена на его лицо. Возможно, он хотел уничтожить привлекательность своей жертвы и то, как Эдмундо ей пользовался, – вероятно, имела место затаенная ненависть, зависть, что-то в этом роде, не знаю.

– Не забывай, что Эдмундо был известен на всю Виторию своей расточительностью, и все знают, что он не был кристально чист перед законом – не всегда его сделки по купле и продаже книг являлись легальными.

– И?..

– Значит, нельзя исключать и экономический мотив.

– У него имелся библиографический каталог всех его фондов? Была ли страховка?

Эсти вздохнула, окинув взглядом освещенные фонарем стеллажи, возвышавшиеся до самого потолка, отделанного дубом.

– Именно это я и хотела спросить у его вдовы.

– Нам нужно узнать, были ли тут какие-то ценные экземпляры и не пропали ли они.

– Мы осмотрели все полки на предмет того, нет ли где явного пустого места, но ничего подобного не обнаружили. Это, конечно, ничего не значит – пустоту легко можно было замаскировать другим экземпляром, к тому же на полках была идеальная чистота, просто ни пылинки, так что от исчезнувшей книги там не осталось бы никаких следов. Но, понятное дело, если у него действительно было что-то настолько ценное, ради чего его могли убить…

– …то такой педантичный человек, как Эдмундо, держал бы этот экземпляр не у всех на виду, а где-нибудь в более надежном месте, не так ли? – Я посмотрел на Эстибалис, и она сосредоточенно кивнула.

– В этом, на мой взгляд, и заключается главная сложность этого дела: мы не знаем, что перед нами – просто убийство, убийство с целью ограбления или ограбление с убийством.

5. Фонд

Май 2022 года

Мы наконец вышли на площадь из погруженного в полумрак книжного магазина «Монтекристо», уже без перчаток, бахил и масок. На площади дети играли, выдувая гигантские мыльные пузыри – такие, которые, лопаясь, покрывают тебя всего пеной. Деба просто обожала подобное развлечение, хотя становилась после него такой липкой, что ее требовалось незамедлительно искупать. Я то и дело доставал телефон, чтобы узнать время и проверить, не сообщил ли кто-то из дежуривших сотрудников о доставленной посылке.

Ничего.

Шли часы. Калибан, похоже, вовсе никуда не спешил, в отличие от меня. Пока Эсти закрывала книжный магазин «Монтекристо», я воспользовался моментом, чтобы позвонить ребятам, дежурившим в кафе неподалеку от моего дома.

– Есть какие-нибудь новости?

– Пока ничего, инспектор Айяла.

– Бывший инспек… впрочем, ладно, неважно. Пожалуйста, зайдите снова и проверьте, нет ли чего-нибудь в почтовом ящике. Позвоните мне, как только появятся какие-то новости.

Я уже завершил разговор, а Эстибалис все еще продолжала сражаться с замком за моей спиной, как вдруг я заметил, что за мной наблюдает какая-то фигура, стоявшая у одной из серых каменных колонн на площади. Фигура оказалась знакомой, и это был не тот человек, которого мне хотелось бы видеть в такой ситуации.

Источник лишних проблем, если говорить откровенно.

Лучо был моим другом – мы принадлежали к одной компании и знали друг друга с раннего детства, еще со школы Сан-Виатор. В нашей дружбе не все было гладко – в том числе и потому, что он был новостным репортером и неоднократно давил на меня, пытаясь получить информацию в довольно деликатных случаях. Лучо был очень жилистый и поджарый, как скалолаз, предпочитал брить голову наголо, а его бородка была теперь выкрашена в кричащий желтый цвет.

– Дружище Унаи! Какая неожиданность! – поприветствовал он меня, но я заметил, что его голос звучал не слишком бодро, как будто он говорил без особого желания.

– Никакой неожиданности, Лучо. Никакой неожиданности. Кто-то, похоже, сказал тебе, что я сейчас в книжном магазине «Монтекристо», и ты явился сюда, чтобы попробовать что-нибудь у нас разузнать, верно?

Лучо почесал бородку и поморщился, словно чувствуя за собой вину.

– Так, значит, ты занимаешься делом Эдмундо? – начал он.

– Ты его знал? – бросился я в контратаку.

– Кто ж его не знал… Он же постоянно ходил на все тусовки.

– Какие тусовки?

– Да всякие, самые роскошные… Эдмундо жил на полную катушку – с путешествиями, вечеринками, дорогими машинами, как мало кто может себе позволить. И не скрывал этого. Должен признать, он был очень обаятельным человеком, и да, я испытывал к нему симпатию; он притягивал людей, ему это нравилось, – произнес Лучо и не смог говорить дальше – его взгляд устремился куда-то в центр площади, а бородка задрожала.

– Похоже, он был для тебя больше чем просто знакомым, – стал осторожно прощупывать я. – Лучо, ты в порядке?

– Нет, я не в порядке. Когда-то давно он был для меня товарищем по шикарным тусовкам, но потом я стал много времени проводить в его книжном, я приходил сюда почти каждый день после работы, его тертулии [6] были… в общем, я обожал с ним разговаривать, он был очень образованным человеком, с невероятным кругозором… Я восхищался им, понимаешь?

– Да, понимаю, понимаю… Мне очень жаль, правда, очень жаль.

Я подошел к своему другу и положил ему на плечо руку, он не стал отстраняться.

– Я не собираюсь ничего писать, Эдмундо этого не заслуживает, – продолжал Лучо с покрасневшими глазами. – Мне прислали в «Вотсаппе» фото, как ты заходишь в «Монтекристо», и я пришел сюда только потому, что убежден: если ты занимаешься этим расследованием, это лучшее, что могло произойти, чтобы почтить память Графа.

– Почему?

– Потому что ты раскроешь это дело. Ты не остановишься и не будешь думать ни о чем другом, пока не найдешь убийцу. Я хотел только убедиться, что ты взялся за это, вот и всё. Теперь я спокоен. Можешь рассчитывать на меня, если что-то понадобится: я хочу, чтобы этот ублюдок был пойман.

Мне показалось, что это был комплимент, к тому же искренний.

– Так, значит, ты обещаешь, что не будешь ничего публиковать? – спросил я, все еще не до конца веря в это.

Иногда судьба встает на твою сторону – мог ли я отказаться от такого подарка, при том что обратный отсчет уже звучал в моих ушах и опасность дышала в затылок?

– Я уже сказал тебе – на этот раз никаких репортажей.

– Тогда помоги мне, ради Эдмундо. Но мне нужно, чтобы ты действовал быстро и был нем как могила.

– Пожалуйста, Кракен, не нужно таких сравнений, я сейчас не в том состоянии.

– Извини. Я хочу, чтобы ты порылся в архиве своей газеты.

Лучо кивнул, сосредоточенно слушая.

– Что мы ищем?

– Имя. Официальные базы данных в этом случае бесполезны, там ничего нет. Ты, разумеется, можешь легко в этом убедиться.

Я назвал имя. Лучо поднял бровь и сделал запись в своем телефоне.

– О каком периоде идет речь?

«Хороший вопрос… Вот бы знать!»

– С пятидесятых годов до настоящего времени – любое упоминание. Я еще не знаю, кого именно мы разыскиваем.

– Что ж, я могу помочь тебе только начиная с восемьдесят седьмого года, когда была основана наша газета.

– Черт возьми…

– Ты можешь обратиться в Фонд.

– Фонд Санчо Мудрого?

– Да. Они хранят в своих архивах все публикации, имеющие отношение к Витории, с незапамятных времен. В пятидесятые, шестидесятые, семидесятые и так далее были другие издания, которые теперь закрыты, но имеются у них в каталоге. Я знаю это от своего знакомого архивариуса, который занимается старыми газетами, – Тельмо, отличный парень, большой молодец во всех смыслах. Если хочешь, я с ним поговорю. Ему можно доверять, к тому же он любимчик своей начальницы. Так что у него полный карт-бланш, он может делать все, что ему заблагорассудится.

Но моя муза уже забежала вперед и нашептала мне на ухо блестящую идею.

– Пока посмотри в архиве своей газеты. Если ничего не найдешь и еще будет необходимость, тогда обратимся к твоему знакомому.

Лучо пожал плечами, давая понять, что согласен.

– Ну, как хочешь… Насколько это срочно?

Я посмотрел на часы на своем мобильном. Оставалось шесть дней до окончания срока, назначенного Калибаном.

– Чрезвычайно. Это вопрос жизни и смерти.

Лучо бросил взгляд за мою спину, словно отдавая дань памяти своему другу, товарищу по тертулиям и мутным вечеринкам.

– Поеду сейчас в редакцию. В эту ночь я не буду спать, но – клянусь тебе графом Монте-Кристо – если когда-либо хоть что-нибудь было напечатано об этой женщине, я это найду.

6. Гойя

Май 2022 года

Как только Лучо почти бегом удалился, Эстибалис осторожно приблизилась ко мне.

– Я не хотела подходить, – сказала она. – Боялась, что он станет засыпать меня вопросами.

– Представь себе, на этот раз – нет.

Эсти недоверчиво подняла бровь.

– У нас появился неожиданный союзник. Оказывается, Лучо и Эдмундо были друзьями. Я имею в виду, настоящими друзьями, которые действительно ценят друг друга. И он не хочет ничего публиковать об убитом – в знак уважения к его памяти. Я отправил Лучо порыться в архиве его газеты, чтобы попытаться найти имя, которое назвал мне Калибан. Пусть пока занимается этим, а у меня появилась кое-какая идея, куда нам двигаться дальше. И самое главное, – я улыбнулся и потрепал рыжую шевелюру Эсти, – он случайно подсказал мне, под каким предлогом мы можем проникнуть в Фонд Санчо Мудрого и опросить нашу неразговорчивую вдову.

В этот момент у Эстибалис зазвонил телефон.

– Звонили из больницы Чагорричу, – сообщила она, закончив разговор. – Лореа Диас де Дурана – студентка-искусствовед, работавшая в книжном магазине Эдмундо, – чувствует себя лучше, и говорят, что у нее уже можно взять показания.

– В таком случае мы изменим наш маршрут, но план остается в силе, – предложил я.

Эсти кивнула. Она тоже, как и я, постоянно смотрела на телефон, с нетерпением ожидая известия о посылке от Калибана.

Двадцать минут спустя мы вошли в палату на пятом этаже огромного здания Чагорричу.

Я был удивлен, когда увидел девушку: она была очень молодая, двадцати с чем-то лет. Такая миниатюрная, что ее тело почти терялось даже на узкой больничной койке. У нее были очень светлые волосы – прямые и длинные, рассыпанные по плечам вокруг ее маленькой головы. Все в ней было настоящим воплощением хрупкости.

– Я инспектор Эстибалис Руис де Гауна, а это Унаи Лопес де Айяла; мы расследуем то, что произошло в вашем книжном магазине. Скажите в первую очередь, как вы себя чувствуете?

– Лучше. У меня была сильная рвота, и, видимо, пары яда плохо подействовали на легкие, но отравление оказалось несерьезным, вряд ли будут какие-то реальные последствия… Я только сильно испугалась, – произнесла девушка, и мы с Эсти инстинктивно подошли к ней поближе, потому что она говорила таким тихим и слабым голосом, что нам удалось разобрать едва ли половину из ее слов.

– Нам не хотелось бы выглядеть бесчувственными, но, думаю, вы понимаете, что это наша работа – продвигать расследование, и это особенно важно в первые дни. Вы чувствуете себя в состоянии отвечать на наши вопросы? Если вы согласны, мы запишем все на диктофон, потом сделаем расшифровку и снова заедем на днях, чтобы вы подписали показания.

Лореа взяла пластиковый аппарат, представлявший собой две трубочки с парой шариков внутри – туда нужно было дуть, чтобы восстанавливать и тренировать дыхание. Позанимавшись пару минут, девушка отложила тренажер.

– Я думаю, смогу. Если не получится, то придется прерваться и перенести на другой день, – с сомнением произнесла она.

Лореа казалась одной из тех девушек, в которых воспитали привычку не мешать, быть услужливой и идти по жизни на цыпочках, чтобы никого не потревожить.

– Расскажите, как вы обнаружили тело вашего шефа.

– Это было позавчера. Я почти весь день не была на работе, в книжном, потому что с утра чувствовала себя плохо. Но к середине дня мне уже стало лучше, и так как я в основном занимаюсь административными делами, а не работой с покупателями, потому что это берет на себя шеф… Вернее, брал, – голоском колибри поправила себя Лореа. – В общем, я отправилась на работу около девяти вечера, чтобы наверстать хотя бы несколько часов.

– Эдмундо еще оставался в магазине в это время?

– Как было раньше, не знаю: я ведь только четыре месяца работаю в этом месте, но самый последний месяц – это было какое-то сумасшествие. Так что, конечно, шеф оставался.

– Почему сумасшествие? – поинтересовался я.

– Мне он особо ничего не рассказывал о своих приобретениях и продажах, я больше занималась коллекциями для наших постоянных клиентов-библиофилов. Обычно около двадцати коллекционеров каждый месяц присылали свой бюджет и список желаемого. Почти все клиенты Эдмундо были тематическими коллекционерами. Самыми распространенными темами были охота, геральдика, особенно «чистота крови», коррида… Но, самое удивительное, больше всего запросов было на пополнение коллекции «Агилар». Не знаю, помните ли вы такие маленькие книжечки в красных кожаных переплетах – особенно Коллекция Бревариев. «Песнь песней», сонеты Шекспира…

– Шекспира? – заинтересованно переспросил я. – Эдмундо был специалистом по Шекспиру?

– Нет, вовсе нет. Почти все, с чем он работал, – это произведения испанских авторов.

– Вы не знаете, был ли у него экземпляр «Бури»? – настаивал я.

– Не могу сказать точно, я ведь не проводила инвентаризацию всех его фондов.

– Ну а вообще среди его постоянных клиентов был кто-нибудь, кто заказывал именно Шекспира или конкретно это произведение?

Лореа ответила, почти не задумываясь:

– Нет, точно нет. Я бы помнила.

Эсти бросила на меня вопросительный взгляд. Девушка начала выбиваться из сил, и я зашел в тупик.

– Лореа, – вновь вступила в разговор моя напарница. – Вы говорили, что в этот последний месяц было какое-то сумасшествие. Что вы имели в виду?

– У Эдмундо было множество встреч в подсобке. Какие-то бесконечные курьеры, посылки, другие книготорговцы – но не из Витории, не из его старого круга знакомых, которые обычно приходили сюда по вечерам, когда магазин закрывался…

– Как вы думаете, с чем это могло быть связано?

– Не знаю, Эдмундо ничего мне не рассказывал, – произнесла Лореа, и ее взгляд уперся в стену.

Мне показалось, что в ее глазах промелькнуло нечто вроде обиды.

– Вы не слышали, чтобы кого-то из окружения вашего шефа называли Калибан?

– Нет, никогда. Я делала работу в университете по картине «Буря», и в комментарии к ней описывались изображенные на холсте персонажи – именно оттуда мне известно, кто такой Калибан, но никогда больше я это имя не слышала.

Лореа, должно быть, утвердилась во мнении, что я упрямец и зануда, поэтому она взяла свой тренажер с двумя трубками и шариками и принялась дуть.

– Вы устали, мы уже пойдем, – сказала Эстибалис.

– Да, правда, спасибо, – ответила девушка едва слышным голосом.

– И последний вопрос: у вас ведь были ключи от магазина, верно? – поинтересовался я.

– Да, но несколько недель назад Эдмундо пришлось сделать мне дубликаты, потому что я потеряла свою сумку, а вместе с ней и все ключи.

– Ах, вот какая неприятность, – произнесла Эстибалис.

– Да, еще бы.

– И где вы ее потеряли? – спросила моя напарница.

– Если б знала, я бы ее не потеряла, – без тени раздражения ответила Лореа.

– Да, вы правы… Что ж, оставляем вас отдыхать. Я заеду потом с расшифровкой записи, чтобы вы подписали свои показания.

– Конечно, спасибо большое, – сказала девушка, и мы наконец оставили ее заниматься на своем дыхательном тренажере.

Сосредоточенные каждый на чем-то своем, мы молчали почти все время по дороге в Фонд Санчо Мудрого, находившийся в Бетоньо, пригороде Витории. Я знал, что это реконструированное здание в форме стеклянного куба, заключившее в своих стенах кладбище монастыря босых кармелиток. Все фонды, очевидно, располагались на первом этаже, в хранилищах. Благочестивые сестры, перебравшиеся в другой монастырь, забрали из могил останки почивших монахинь и перевезли их в новое пристанище.

Это было замечательное место, священный приют для книг нашего края. Фонд собирал все материалы, связанные с Виторией или Алавой. Не только книги, но и плакаты, наклейки, журналы, компакт-диски…

Переступив порог, мы с Эсти оказались в квадратном внутреннем дворике, вымощенном каменными плитами, – когда-то здесь была монастырская крытая галерея с ее элегантными арками и колоннами. Нас поприветствовала женщина, стоявшая за черной стойкой.

– Я инспектор Руис де Гауна, меня ждет госпожа Гойя. Не подскажете, где можно ее найти?

Женщина за стойкой посмотрела на нас с удивлением.

– Странно… мне она сказала, что сегодня никого не принимает.

– Должно быть, она передумала. У нас назначена встреча на… – Эсти кинула взгляд на свой мобильный, – на двенадцать тридцать. Так где ее можно найти, у себя в кабинете?

– Ну раз так… Нет, она сейчас на первом этаже – возможно, в справочном отделе или в реставрационной мастерской. Хотите, я ей позвоню?

– Нет, не стоит, мы сами ее найдем, – вмешался я. – Значит, нам по этой лестнице?

Женщина кивнула, все еще пребывая в сомнениях по поводу наших намерений, но мы быстро проскользнули вниз по лестнице и зашагали по залу под удивленными взглядами сотрудников, занимавшихся за своими столами каталогизацией наклеек, журналов и другого самого разнообразного материала.

– Надеюсь, она не бросится наутек, как только увидит меня, – прошептала Эстибалис, и я подтолкнул ее локтем, боясь, что нас услышат.

Мы спросили кого-то из сотрудников, и нам подсказали, что нужно идти в хранилище, куда мы и направились, ориентируясь по указателям.

Наконец в дверях хранилища мы увидели ее – это могла быть только она. Гойя, вдова Эдмундо. На ней был белый халат, надетый поверх безупречного брючного костюма кремового цвета. Я никогда еще не видел шестидесятилетнюю женщину, которая сохранилась бы настолько хорошо: черные, как у меня, волосы собраны в хвост, челка уложена набок и заправлена за ухо, тонкие губы, накрашенные элегантной красной помадой – из тех, что обязательно хранят какой-то секрет, – и огромные зеленые глаза, подчеркнутые черной тушью и притягивавшие к себе внимание.

Она обернулась и увидела нас – или, вернее сказать, меня. Эстибалис сделала шаг вперед и представилась, протянув руку, но вдова Эдмундо смотрела исключительно на меня, словно ее глаза пытались найти какой-то ответ в моих.

– Я инспектор Руис де Гауна, а это…

– Унаи Лопес де Айяла, – опередила она.

Вдова Эдмундо протянула мне руку, продолжая пристально смотреть мне прямо в глаза. Словно она хотела сказать мне нечто большее, как будто между нами существовал какой-то секретный код.

Я оказался в таком замешательстве, что только и смог выдавить:

– А мы знакомы?

7. Охотник за книгами

Май 2022 года

– Разумеется, вы со мной не знакомы, но я-то вас знаю. Вся Витория вас знает на самом деле.

Ну конечно. Загадочные двойные убийства, очень медийное дело. В прошлом мне довелось участвовать в расследовании, за которым следили миллионы людей, и мое прозвище – Кракен – в течение многих месяцев красовалось в заголовках газет, местных и не только. Прошли годы, и я до сих пор не мог избавиться от совершенно не нужной мне славы.

– Прежде чем мы продолжим, позвольте принести вам соболезнования по поводу смерти вашего мужа, – сказал я.

Очарование рассеялось, и она убрала свою руку.

– Благодарю. Я плохо представляю, что теперь делать… Я в шоке и веду себя как трудоголик – продолжаю приходить в Фонд как ни в чем не бывало, но для меня сейчас что угодно лучше, чем возвращаться домой и встречаться лицом к лицу с реальностью. Смерть – это всегда несчастье, тем более неожиданная смерть. Но убийство – это… это нечто другого порядка; это не просто смерть, это лишение человека жизни таким жестоким и подлым образом… Мне потребуется много времени, чтобы переварить это.

– Мы уже взяли показания у некоторых людей из окружения вашего мужа. – Эстибалис воспользовалась моментом откровенности вдовы. – Нам стало известно, что в последнее время в делах Эдмундо наблюдалась крайне необычная активность.

Гойя вздохнула.

– Вы из полиции, и я не буду от вас ничего скрывать – вы в любом случае всё узнаете, когда увидите его хаотичные счета.

– Что вы имеете в виду? – уточнил я.

– Пожалуйста, давайте на «ты». Я не такая старая. И все называют меня просто по фамилии, Гойя, я к этому привыкла, – сказала вдова.

Эта фраза подействовала на меня как разряд электрического тока, и я вернулся в реальность.

– Договорились, Гойя. Так, значит, ты тоже заметила, что в последние недели в делах у Эдмундо происходило что-то странное?

– Он был в эйфории, подозрителен и циничен, словно хранил какую-то тайну. Время от времени у него бывали периоды какого-то помешательства. Что-то начинало витать в воздухе, Эдмундо что-то узнавал, и в голове у него словно начинали петь голоса, сулившие нечто великое и грандиозное, манну небесную и дождь из золотых монет. А потом он начинал строить воздушные замки: «Если ты обеспечишь мне поручительство, банк даст мне кредит; если я избавлюсь от этих акций и продам их тому-то, то у меня будут деньги, чтобы провернуть одно дело…» Он обожал быть в долгах – по крайней мере, такое впечатление у меня сложилось за десять лет жизни с ним.

– Но он ничего тебе не рассказывал, – вступила в разговор Эстибалис. – Ничего конкретного, никаких наименований, которые можно было бы отследить или проверить.

Гойя бросила быстрый взгляд в сторону. Все сотрудники, сидевшие за столами, старательно делали вид, будто по-прежнему погружены в работу, однако вокруг царила такая явная тишина, какая возникает, когда все прерывают пустую болтовню с друзьями, чтобы подслушать нечто действительно любопытное.

– Давайте зайдем в хранилище, там мы будем в большем уединении.

Вдова жестом пригласила нас пройти за серую металлическую дверь, ведшую в зал, где хранились наиболее ценные экземпляры.

– Здесь мы поддерживаем более низкую температуру и контролируем влажность, чтобы создавать оптимальные условия для хранения. Хотите надеть наши халаты? – предложила она. – Вы можете замерзнуть.

Мы отказались от этого предложения, и Гойя закрыла за нами дверь.

Хранилище было заполнено длинными рядами серых металлических стеллажей, которые можно было раздвигать и сдвигать с помощью рычага, напоминавшего корабельный штурвал. Гойя решила провести для нас демонстрацию и открыла один из проходов.

– Тут у нас экземпляры, требующие максимально бережного обращения; мы достаем их отсюда только для выставок в крупных музеях или национальных библиотеках. Также здесь хранятся книги большого формата – такие, которые не помещаются на обычных полках, – пояснила Гойя.

Она открыла один из ящиков и показала нам книгу в бамбуковом переплете, сборник стихов баскского поэта.

– Это органический материал, он живой. Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы он высох или сгнил.

Я с восхищением разглядывал все, что демонстрировала нам Гойя, но Эстибалис подтолкнула меня локтем и показала время на своем телефоне.

Обратный отсчет неумолимо продолжался, его не могла остановить красота никаких раритетов. Я вернулся к реальности и вновь принялся задавать вопросы:

– Так, значит, ты ничего не знаешь о том, чем именно Эдмундо занимался в последнее время?

– Он был bookhunter, охотник за редкими книгами. Но Эдмундо не был глуп, разумеется: он любил хвастаться своими находками, когда уже заполучил их и продал по спекулятивной цене. Тогда – да, с деньгами в руках, он трубил направо и налево о своем последнем успехе. Однако сорванный куш недолго продолжал радовать, Эдмундо начинал скучать и снова выходил на охоту… – Вдова вздохнула. – Это был бесконечный замкнутый круг.

«Но все-таки нашелся тот, кто положил этому конец», – невольно промелькнула у меня мысль.

В этот момент раздался громкий звук, заставивший нас вздрогнуть: в глубине коридора открылась другая дверь. Пока она закрывалась, мне удалось различить за ней еще один коридор – темный, без освещения и стеллажей. Интересно, куда он вел?

Перед нами появился парень огромного роста, тоже в белом халате, который едва не лопался по швам на плечах и бицепсах этого гиганта, похожего на степного воина. У него были темные волосы, заплетенные в косичку, острая бородка, пирсинг и шрам на брови. Мое внимание особенно привлекли его зеленые глаза – свирепые и очень похожие на глаза Гойи, хотя, по сложившемуся у меня впечатлению, они вряд ли были матерью и сыном. Исполину было лет сорок, и он приблизился к нам в своих устрашающих военных ботинках с таким видом, как будто мы проникли в его королевство без разрешения.

8. Тельмо

Май 2022 года

– Гойя, у тебя тут незваные гости? – произнес он таким глубоким голосом, какой мог исходить только из очень мощных легких.

– Нет, Тельмо. Я их сама сюда пригласила, подальше от посторонних глаз. Это инспекторы Руис де Гауна и…

– А его я знаю, я ведь живу в Витории, – сказал Тельмо, поворачиваясь ко мне. Он был на голову выше меня, и это было очень непривычно – чтобы кто-то смотрел на меня сверху вниз, в белом халате, с пирсингом на брови и глазами хищника, охраняющего свою территорию. – Ты Кракен.

– У нас есть общий знакомый, очень хороший знакомый, на самом деле. Лучо передает тебе привет, – ответил я, протягивая руку.

– Лучо твой друг?

– Еще со школы.

– А, вот как… – произнес Тельмо, перестав распространять вокруг себя волны тестостерона, и впервые улыбнулся, как присмиревший ягненок. – И от меня передавай ему привет, мы с ним тоже друзья.

– Да, я знаю, и, возможно, нам понадобится твоя помощь для этого расследования. Ты готов сотрудничать с нами? Тебе нужно будет кое-что поискать в старых изданиях. Пока я не буду вводить тебя в курс дела – если Лучо сам сможет мне помочь, нам не придется обращаться к тебе, но вообще времени у нас мало.

Тельмо обратился за разрешением к Гойе, как раб к своей хозяйке. Когда две пары их зеленых глаз встретились, Вселенная как будто остановилась. Мы с Эстибалис наблюдали за этой сценой, чувствуя себя словно в темном зале кинотеатра, не хватало только попкорна.

Гойя кивнула.

– Конечно, можешь на него рассчитывать, – сказала она мне. – Ты говоришь, дело срочное, так что Тельмо придется работать сверхурочно, но, в общем-то, он практически живет здесь, мы зовем его Хранителем Фондов.

Тельмо улыбнулся, и щеки его почти покраснели.

– Да ладно, шеф, – произнес он, я бы сказал, со счастливым видом.

– Ну что ж… Тельмо, а сейчас иди, пожалуйста, поработай где-нибудь в другом месте: мне нужно продолжить разговор с инспекторами об убийстве моего мужа.

Тельмо переменился в лице и снова превратился в сурового воинственного стража.

– Да, конечно. Я тогда пойду, – мрачно произнес он. – Кракен, скажи мне свой телефон, я тебе наберу, чтобы у тебя тоже был мой номер. Как-нибудь встретимся все трое: Лучо, ты и я.

– Как только у меня закончится этот завал с работой, обязательно встретимся. Даю слово, – пообещал я и продиктовал ему номер телефона под пристальным взглядом Эстибалис и Гойи.

Как только Тельмо исчез, Эстибалис вернулась к своим вопросам:

– Может быть, ты хочешь еще что-нибудь нам сообщить, Гойя? Что-то такое, что ускользнуло от нашего внимания? Ведь мы сами не были знакомы с Эдмундо, а сейчас любая информация может оказаться полезной.

Вдова поджала свои тонкие губы, словно ей было трудно принять решение: я бы многое отдал за то, чтобы прочитать ее мысли в этот момент.

– Есть кое-что, показавшееся мне весьма странным, но в этом довольно неловко публично признаваться.

– Ты можешь быть уверена в полной конфиденциальности. Любая информация, в том числе самая интимная, будет использоваться с максимальной деликатностью, – заверил я.

– Так вот, мне показалось странным, что студентка обнаружила тело Эда в девять часов вечера. Что она делала там в такое время?

– Мы брали у нее показания, и она утверждает, что в день убийства ее не было на работе в обычное время – это, надо полагать, в часы работы книжного магазина.

– Совершенно верно, с десяти до половины второго и с пяти до восьми, – подтвердила Гойя.

– Лореа говорит, что почувствовала себя лучше и отправилась на работу, чтобы компенсировать пропущенное время.

– В девять часов вечера? То есть ты весь день болеешь, а потом идешь на работу к девяти часам вечера? И до которого часу она собиралась работать? Тут что-то не складывается. Эд мог заработаться допоздна или дожидаться приезжавших в Виторию иностранных клиентов, которые опаздывали из-за смены часовых поясов, однако он никогда не задерживался позже восьми тридцати или девяти. И, уж конечно, он не позволил бы студентке остаться в магазине так поздно вечером, он никогда такого не допускал ни с одним сотрудником… ни с сотрудницей, – добавила Гойя с хорошо замаскированной горечью.

– В таком случае нужно будет обязательно в этом разобраться, – резюмировала Эстибалис, чтобы положить конец этому неловкому признанию.

– Конечно. И, пожалуйста, сохраняйте конфиденциальность: мне не хотелось бы никаких сплетен, – попросила нас Гойя.

– Не беспокойтесь, все будет в порядке, – пообещал я и огляделся. Меня не покидала мысль о том, что это идеальное место, где мог бы оказаться спрятан часослов.

– А теперь позвольте один вопрос профессионального характера, – осмелился я.

– Ну слава богу… – вздохнула Гойя. – О чем идет речь?

– У вас в фонде хранится какой-нибудь экземпляр часослова?

– Нет, ни одного. Это не мой профиль, но я знаю кое-что от Эдмундо, которому доводилось покупать и продавать подобное. Это были иллюминированные рукописи, создававшиеся в Средние века, – личные молитвословы, которые изготавливались по заказу для какой-нибудь знатной персоны, из мирян, зачастую для женщины. В коллекции фонда у нас нет ничего такого, потому что мы храним только то, что связано с этим городом и провинцией. И нет ни одной известной жительницы Алавы, которой была бы посвящена подобная книга. Так что в этом не могу вам ничем помочь. Если вас интересуют редкие экземпляры фонда, то у нас имеется несколько инкунабул. Баскских инкунабул вообще очень немного, поскольку это книги, напечатанные с середины пятнадцатого века, когда начал работать первый печатный станок в мастерской Гутенберга в Майнце, и до первого января тысяча пятьсот первого года года. Именно поэтому их называют инкунабулами, от латинского incunabula – «колыбель», потому что книгопечатание в те годы было еще в зачаточном состоянии. Так что это очень редкие и крайне ценные книги. Что касается часословов, то их, как я уже сказала, у нас нет. Я вам помогла?

«Отчасти», – хотел я сказать, но вслух произнес:

– Вполне.

Я оставил Гойе номер своего мобильного телефона – на случай, если она вспомнит что-нибудь важное для расследования или захочет поделиться со мной какими-то профессиональными соображениями, после чего мы с Эсти покинули хранилище и, поднявшись по лестнице, вышли из здания.

Мы оказались перед небольшим садом и заметили укромную скамейку, стоявшую у старинной каменной стены, которой был обнесен весь периметр. Нам достаточно было пересечься взглядами, чтобы, не сговариваясь, направиться к тому месту.

Прежде всего я сделал звонок сотрудникам, дежурившим у моего подъезда.

– Какие-то новости? – в очередной раз повторил я свою мантру.

– Ничего, инспектор, – сообщили мне.

Я дал отбой, разочарованный и еще больше обеспокоенный.

– Какие выводы, Эсти? – начал я разговор.

– Похоже, в браке все было сложно. Эдмундо, очевидно, вел бурную личную жизнь – слухи, гуляющие о нем в Витории, приписывают ему десятки любовниц. Не знаю, насколько Гойя была в курсе – мирилась ли она с этим или только подозревала, но, заметь, она не преминула обратить наше внимание на то, что Лореа оказалась в магазине «Монтекристо» в неурочный час.

– Возможно, у Эдмундо и Лореа был роман и они встречались в подсобном помещении магазина, когда тот был закрыт. Ведь действительно очень странно, что она весь день проболела, а потом отправилась на работу в девять часов вечера, зная, что шеф уходит до этого времени и не позволяет своим сотрудникам оставаться без него в магазине. Ну а вообще, что ты думаешь о Тельмо?

Эсти посмотрела на меня с заговорщицким видом.

– Типичный друг Лучо, – сказала она. – Дикий архивариус.

– «Дикий», ты сказала?

– Это важно?

– Важно, потому что Калибан, персонаж шекспировской «Бури», – это именно дикарь. И Тельмо как раз должен все это знать, он своего рода культурный дикарь – тебе так не кажется?

– В любом случае, – заметила Эстибалис, – больше всего обращает на себя странность в отношениях этих двоих. Это не отношения шефа и подчиненного – вернее, да, но в более личном смысле, если ты понимаешь, о чем я.

– Он просто источал феромоны, ты заметила?

– Я заметила с его стороны подчинение или, я бы даже сказала, преклонение по отношению к Гойе. И это не только в профессиональном смысле.

– Ну, как бы то ни было, возможно, Тельмо пригодится нам в поисках женщины, которую Калибан называет моей матерью; осталось только, чтобы похититель прислал наконец обещанные образцы ДНК.

– Может быть, он слишком занят сейчас каталогизацией старых газет под строгим взором своей обожаемой вдовы, – предположила Эстибалис, подмигнув мне.

Я кинул взгляд на здание фонда, идеальную стеклянную коробку с кладбищем внутри.

– Когда я спустился в этот бункер, внутри у меня как будто сработала полицейская сигнализация – не знаю, бывает ли у тебя такое, когда ты вот-вот можешь обнаружить тайник или алтарь убийцы…

– Что ты хочешь этим сказать?

– Все время, пока мы находились в хранилище, я не мог избавиться от мысли, что это идеальное место, где можно держать похищенного человека. И кроме того, думаю, именно здесь любой библиофил предпочел бы спрятать проклятый «Черный часослов», чтобы он находился в надежном месте, с прекрасными условиями хранения, и никто даже не догадался бы, какое сокровище покоится в одном из ящиков.

9. «Мага»

Май 2022 года

Утром на следующий день Эстибалис объявилась у меня в квартире с очень серьезным лицом.

– Мы сворачиваем операцию. Мне звонил комиссар Медина. Говорит, мы не можем больше занимать сотрудников наблюдения из-за такого сомнительного звонка. Мы занимаемся убийством в «Монтекристо», и расследование должно продвигаться. Нет никаких оснований воспринимать этот звонок всерьез. Имя, которое назвал тебе Калибан, не фигурирует ни в одной базе данных – ни по криминальным делам, ни по удостоверениям личности. Вероятно, оно просто вымышленное. Как мы и опасались, это всего лишь зловещая шутка какого-то негодяя, которому нечем заняться.

С самого рассвета шел дождь, и на улице почти не было людей, лишь пара раскрытых зонтов шествовала вверх по площади. На протяжении последних сорока восьми часов я подходил к окну в своей квартире всякий раз, когда возвращался домой, и, укрывшись за занавеской, долго изучал глазами площадь Вирхен-Бланка, вглядываясь в каждый проходивший силуэт, в надежде заметить посыльного, направлявшегося к моему подъезду. При этом я отчаянно пытался уложить все в своей голове и дать объяснение необъяснимому.

– А если похищенная женщина, которая крикнула мне «Унаи, сынок», теперь мертва? Что, если Калибан ударил и убил ее? Разве мы не должны разыскивать труп, кем бы она ни была?

– Если б действительно имело место похищение с такой фатальной развязкой, то кто-то должен был заявить о пропаже человека. Мы в курсе заявлений, подаваемых по всей стране. Но никто ничего похожего не заявлял. Не зная ни имени, ни откуда был совершен звонок и без обещанных образцов ДНК мы ничего не можем сделать: у нас ничего нет. Остается только ждать. Или просто забыть об этом.

– Я не собираюсь ничего забывать. И тем более ждать. У тебя же есть контакт среди продавцов коллекционных книг в Витории, верно?

– Да, есть одна женщина, которой я продала помещение, где у моего брата был магазин лекарственных трав: она открыла там букинистический.

– Отведи меня к ней, мне нужно с ней поговорить.

Эзотерический магазин брата Эстибалис ушел в небытие. Теперь на стеклянной витрине под башней Доньи Очанды красовались старинные книги.

Выйдя из подъезда моего дома, мы направились в Каско-Вьехо. Прошли вниз по узким улочкам, срезая дорогу, и вскоре оказались перед книжным магазином «Мага».

– Почему она выбрала такое название, отдающее мистикой? – спросил я. – Казалось бы, она, наоборот, должна хотеть дистанцироваться от бизнеса твоего брата.

– Я тоже спрашивала ее об этом, но она объяснила, что дала магазину такое название в честь героини из «Игры в классики» Кортасара. По ее словам, все женщины ее поколения мечтали оправиться в Париж, как Мага, чтобы искать и встретить своего Оливейру.

Мы вошли в небольшое помещение, и звон колокольчика оповестил о нашем появлении хозяйку.

Прямо над нами висела табличка с цитатой из «Игры в классики» – я едва не ударился о нее головой и прочел эти врезающиеся в память слова: «Мы бродили по улицам и не искали друг друга, твердо зная: мы бродим, чтобы встретиться» [7].

– Кто там? – раздался мягкий женский голос.

– Алисия, это я, Эстибалис Руис де Гауна. И со мной мой друг.

К нам навстречу вышла женщина. Я ожидал увидеть сгорбленную старушку в очках-половинках, но перед нами предстала элегантная дама с короткими волосами и светлой челкой, лежавшей набок. Она смотрела на меня с любопытством, почти выжидающе. На ней были строгий синий костюм с юбкой-карандашом и туфли на каблуках, на которых она держалась с такой легкостью, будто никогда с ними не расставалась.

Хозяйка магазина протянула нам руку и сдержанно улыбнулась. Ее глаза изучали меня с головы до ног и с ног до головы.

– Можешь не представлять своего друга – инспектора Кракена знает весь город.

– Унаи, пожалуйста, называйте меня Унаи. И я больше не инспектор, хотя сегодня мне придется, так сказать, временно им побыть, чтобы задать вам некоторые вопросы.

– Ради бога, обращайся ко мне на «ты», иначе я чувствую себя совсем старой, – спокойно улыбнулась Алисия: в ее словах не было никакого кокетства, просто констатация факта. – И пройдемте тогда ко мне в кабинет, там нам будет удобнее.

Мы последовали за ней вверх по лестнице. Новая хозяйка тщательно поработала над интерьером магазина: помещение было отделано с хорошим вкусом и выглядело сдержанным, почти минималистическим. На виду были лишь некоторые экземпляры, но они были выставлены как настоящие драгоценности. В кабинете пахло дорогой и практичной мебелью; архивные папки, стоявшие на стеллаже позади стола, были в безупречном порядке. Хозяйка уселась на свой трон и посмотрела на меня в ожидании вопросов.

– Я вас слушаю.

– Вам известно… тебе известно что-нибудь, – поправился я, – о «Черном часослове» Констанции Наваррской?

Улыбка на мгновение заледенела на ее губах – на какую-то долю секунды, но очень быстро к ней вернулась непринужденность.

– «Черный часослов» Констанции Наваррской? Я кое-что знаю о часословах, периодически продаю и покупаю некоторые из них. Коллекционеры, заказывающие эти книги, крайне требовательны и специфичны. Они очень хорошо знают, что хотят, и никакой другой экземпляр вместо того самого им не подойдет.

– Можешь объяснить поподробнее? – попросила Эсти.

– Каждый часослов уникален. Их заказывали для важных персон: королев, знатных дам и, чаще всего, для образованных женщин, занимавшихся меценатством. Как правило, они имели посвящение своей будущей хозяйке и представляли собой настоящую драгоценность своего времени – могли стоить как замок. Это были книги необыкновенной красоты, богато украшенные, с изящными инициалами, орнаментом по краю и миниатюрами. Краски не утратили своих цветов, пережив столетия, как будто эти рукописи создавали для того, чтобы ими можно было восхищаться вечно… Их дарили на Новый год, в них содержались молитвы на каждый час и иногда – церковные богослужения в соответствии с календарем, – пояснила нам хозяйка магазина.

Затем она достала из выдвижного ящика стола пару белых хлопковых перчаток.

– Я покажу вам одно факсимиле. Это всего лишь скромная копия, но вы, по крайней мере, сможете получить представление.

– Я дилетант в деле коллекционирования старинных книг, – поспешил сообщить я. – Что именно представляет собой факсимиле?

– Это точное воспроизведение книги во всем, за исключением пятен от сырости, плесени или других повреждений, связанных с ненадлежащим хранением. Существует небольшое количество компаний, занимающихся факсимиле, это очень узкая специализация. Они платят крупным библиотекам и музеям за каждую страницу, которую копируют. У них отличные команды и специалисты, работающие над каждой книгой по несколько лет. Мастера выделки пергамента, иллюстраторы, инкунабулисты, палеографы… Потом выпускают нумерованное издание – тираж очень ограниченный, считаное количество экземпляров, все это заверяется нотариусом и поступает в продажу. Коллекционеры платят за эксклюзивность, совершенство и вложенный труд. Есть факсимиле стоимостью две тысячи евро, а есть и за десять тысяч. Экземпляр, который я вам сейчас покажу, не продается: я ведь тоже коллекционер, и это самое большое мое наслаждение и моя величайшая боль. Никогда не нужно становиться коллекционером, если продаешь старинные книги, – произнесла Алисия с грустной улыбкой. – Каждая продажа – это драма и прощание, настоящая борьба между стремлением удовлетворить желание покупателя и необходимостью расстаться с любимым экземпляром. Вот, это классическая и, наверное, самая известная из подобных книг – «Великолепный часослов герцога Беррийского». Это своего рода «Википедия» в том, что касается изображения сцен повседневной жизни пятнадцатого века. Тут можно увидеть остроконечную обувь, модную у мужчин той эпохи, крестьян на посевной и птиц, клюющих семена. Это настоящая машина времени. Я могу часами листать эти страницы. Вот, смотрите…

Хозяйка магазина вынула экземпляр из серой коробки. Положив книгу на прозрачную X-образную подставку, она повернула ее к нам.

На какое-то время я позволил себе погрузиться в мир этих миниатюр, с их насыщенным синим цветом средневекового неба, красными одеяниями (впоследствии я узнал, что этот цвет назывался вермильон) и позолотой.

В этот момент мой телефон вдруг завибрировал, заставив меня подскочить от неожиданности. Извинившись, я спустился по крутой лестнице книжного магазина, и Эстибалис последовала за мной. Номер был незнакомый, хотя на этот раз он не был скрыт.

– Инспектор Лопес де Айяла? – спросил женский голос.

– Уже нет, – во второй раз за два дня сказал я.

– Меня зовут Менсия Мадариага; я инспектор следственной бригады по делам, касающимся исторического наследия, из автономного сообщества Мадрид. Я звоню вам в связи с убийством, произошедшим в квартале Лас-Летрас, в одном издательстве, специализирующемся на элитных факсимиле. Оно называется «Фишер Кинг», и убитая – одна из его владелиц. Это издательство принадлежит – вернее сказать, принадлежало – супружеской паре, широко известной в кругах коллекционеров-библиофилов.

– Еще одно убийство? В Витории несколько дней назад также был убит продавец антикварных книг…

Спохватившись, я понизил голос, заметив, что говорю слишком громко – мне не хотелось, чтобы Алисия меня слышала.

– Да, нам это известно, но я звоню вам не по этому поводу. Дело в том, что, помимо Сары Морган, убитой издательницы…

– Говорите мне «ты», пожалуйста, – попросил я.

– И ты мне тоже, я моложе тебя.

– Договорились, будем на «ты». И, прежде чем продолжать, расскажи, как была убита издательница.

– Инкунабула взорвалась прямо у нее в руках.

– Как?

– Книга рванула как бомба. Я потом объясню тебе подробности, но сейчас дай мне закончить, пожалуйста. Это самый запутанный случай в моей работе, и в этом деле такое количество тонких деталей, что их невозможно сразу все изложить. В общем, я позвонила тебе потому, что рядом с телом издательницы была обнаружена кровь. Мы сделали анализ и нашли совпадение в базе данных.

– Что ты имеешь в виду?

– В базе данных имеется твоя ДНК, как и всех сотрудников органов правопорядка в нашей стране. На основании анализа было обнаружено совпадение. Именно поэтому я тебе звоню. Это кровь твоей матери.

10. Анилин

Май 2022 года

– Это, наверное, какая-то ошибка, – во второй раз за последние семьдесят два часа, словно автомат, повторил я. – Моя мать давно умерла и похоронена.

– Что? – воскликнула инспектор, и по ее голосу я понял, что она ошеломлена не меньше моего.

– Моя мама умерла сорок лет назад. Ты уверена в этом анализе?

– Это был быстрый тест. Такое случается редко, но могла возникнуть ошибка – например, потому, что твой образец ДНК мог быть загрязнен чьим-то чужим материалом, так что на самом деле эта женщина приходится матерью кому-то другому… Тебя не затруднит прислать нам новый образец своей ДНК, чтобы мы могли всё перепроверить?

Эстибалис все это время встревоженно за мной наблюдала. Она помахала на прощание хозяйке магазина, слушавшей мой разговор с хорошо скрываемым любопытством, и мы направились на лежавшую перед нами маленькую безлюдную площадь, ища место, где можно было поговорить без посторонних. Сели на удаленную скамейку, и я включил в телефоне режим громкой связи.

– Инспектор Мадариага, рядом со мной сейчас находится инспектор Эстибалис Руис де Гауна из отдела уголовного розыска полицейского участка Лакуа. Мне бы хотелось, чтобы она участвовала в нашем разговоре, потому что ей нужно быть в курсе дела. Эстибалис, в одном из мадридских издательств, специализирующихся на элитных факсимиле, был обнаружен труп убитой женщины, а рядом были взяты образцы крови, при анализе которой всплыло совпадение с моей ДНК.

– И, согласно данным исследования, это твоя мать, – опередила меня Эсти. – Твоя давно умершая мать.

– Именно так, – подтвердил я.

– Инспектор Мадариага, – произнесла Эстибалис, – к этому запутанному делу нам придется добавить еще одно: несколько дней назад в книжном магазине Витории был найден убитым продавец антикварных книг.

– Причина смерти известна?

– Анилин.

– К сожалению, не знаю, что такое анилин.

– Я тоже этого не знала; это вещество, которое сейчас редко применяется, и оно известно немногим специалистам, – пояснила Эстибалис. – Красители на основе анилина использовались в девятнадцатом веке для раскрашивания черно-белых фотографий; они до сих пор продаются для реставрации старых снимков. Это порошки разного цвета, которые растворяют в воде в соответствующем количестве, в зависимости от необходимой интенсивности, а затем фотографии раскрашиваются как обычной акварелью, с помощью кисточки. Проблема в том, что анилин высокотоксичен, как при контакте с кожей, так и при вдыхании, поэтому его использование столь ограниченно. У книготорговца была обширная коллекция старинных фотографий – по-видимому, мирового уровня, – и обычно он сам занимался реставрацией некоторых из них перед продажей. После вскрытия у него в легких было обнаружено огромное содержание анилина. Кто-то произвел какие-то манипуляции с красителями – так что книготорговец получил летальную дозу: в лаборатории считают, что в данном случае использовалась не твердая форма вещества, а его токсичные пары. Мы полагаем, что это был кто-то, хорошо знавший его привычки – то, что книготорговец имел обыкновение работать, запираясь в крошечном и плохо вентилируемом подсобном помещении. Итак, в день своей гибели он взялся за работу, надышался парами анилина и умер от остановки сердца – возможно, в страшных судорогах. У погибшего был сильный цианоз, опухшие глаза и раздражение на лице и руках. Сотрудница, обнаружившая тело, также стала в некоторой степени жертвой отравления: в результате всего нескольких секунд пребывания в подсобке у нее возникли раздражение глаз и рвота. С самого начала мы отнесли эту смерть к категории подозрительных. Есть ли какое-то сходство с гибелью издательницы?

– Возможно, – произнесла инспектор Мадариага, – хотя в нашем случае в руках у Сары Морган взорвалась инкунабула.

– Что? – переспросила Эстибалис.

В моей голове в этот момент грохотала угроза Калибана: «Иначе ваша мать взорвется».

– Это очень дорогая книга, и кто-то прошелся по ее поверхности кисточкой, покрыв смесью на основе производного глицерина. Сара Морган нанесла на переплет чистящую жидкость – так поступил бы любой специалист, получивший ценный, но грязный экземпляр, – и в результате химической реакции произошел взрыв. Издательница получила сильнейшие ожоги лица и шеи, в результате чего погибла.

Мы с Эсти переглянулись, крайне озадаченные. Мой мозг профайлера уже начал сравнивать оба преступления: дистанционный способ убийства, определенные познания в химии, одинаковый профиль жертвы, работа, связанная со старинными книгами, похожее место действия, хотя и на расстоянии четырехсот километров друг от друга… Убийца, странным образом появляющийся то тут, то там? Во всяком случае тип жертвы у него был один и тот же – люди, принадлежащие к миру библиофилии.

11. Общество Эгерий

1972 год

Проходит несколько часов, и усталость начинает одолевать тебя. Свет в кабинете настоятельницы давно погас. Она уже смотрит сны, а ты все еще жива, хотя почти не чувствуешь ног, только боль пронзает ступни каждый раз, когда ты бежишь по двору.

Ты начинаешь понимать, что это будет твоя последняя ночь, что все закончится вот так, из-за иллюстрации, но теперь у тебя другая навязчивая идея: ты хочешь во что бы то ни стало снова увидеть восход солнца, победить наказание матери Магдалены.

Внезапно между ставнями на первом этаже начинает пробиваться полоска света. Ты останавливаешься – кто-то проснулся. Окно открывается, и ты видишь, как сестра Акилина делает тебе знаки. Ты направляешься туда, но идти удается с трудом, ноги уже не слушаются. Пошатываясь и спотыкаясь, ты подходишь к окну.

– Боже мой, Итака… – только и удается выдавить монахине. Лицо у нее встревоженное, хотя едва ли это из-за тебя. Сестра Акилина всегда обращалась с тобой корректно, пусть и без особой нежности. Однако в эту ночь, похоже, она тебе помогает.

Ты протягиваешь руки, и монахиня затягивает тебя в окно. Ты падаешь внутрь помещения, которое в другой раз показалось бы тебе холодным, но теперь тут тепло, как в норе. Сестра Акилина, с фонарем в руках, снимает с себя халат, чтобы надеть на тебя. Вы обе с ужасом глядите на твои посиневшие ноги, и монахиня отдает тебе свои тапочки, но, обув их, ты даже не чувствуешь прикосновение меха к коже.

Она кое-как тащит тебя в свою келью, где у нее под кроватью стоит разогретая жаровня. И еще у нее есть горячий бульон. Неизвестно, правда, где она его взяла – трудно представить, чтобы сестра могла в темноте что-то делать на кухне, и уж конечно, мать Магдалена наказала бы ее, если б застала за этим занятием. До рассвета остается всего несколько часов, но теперь ты уже знаешь, что будешь жить, что ты не та бедная девочка, продававшая спички в холодном северном городе девятнадцатого века.

И еще ты хочешь вступить в общество Эгерий, хотя пока даже не знаешь, что это означает.

12. Неудобные вопросы

Май 2022 года

– И, между прочим, – вновь вступила в разговор Эстибалис, – есть еще кое-что, связанное с инспектором Лопесом де Айялой.

– Бывшим инспектором, – поправил я ее.

Эсти отмахнулась от моего замечания, как от назойливого насекомого.

– Три дня назад на его телефон поступил звонок, запись которого я отправила на анализ в лабораторию акустики. Предположительно, мы имеем дело с похищением и вымогательством. Некий человек, разговаривавший с использованием программы для изменения голоса и назвавшийся Калибаном…

– Как персонаж Шекспира? – уточнила инспектор Мадариага.

Я почувствовал себя немного пристыженным из-за того, что недостаточно внимания уделял урокам литературы в школе.

– Э-э-э… ну да, – подтвердила Эсти. – Так вот, я рассказывала, что некий Калибан связался по телефону с инспектором Лопесом де Айялой…

– Просто Унаи, – упрямо перебил я.

– В общем, Калибан заявил, что похитил его мать, и потребовал отдать ему некий «Черный часослов» в обмен на ее свободу.

– Однако дело в том, что моя мама умерла после тяжелых родов, когда на свет появился мой младший брат, а мне было шесть лет – во всяком случае, именно в эту версию я всегда верил до настоящего момента, – сообщил я.

– Я прошу прощения за вопрос… понимаю, что это болезненно, но, учитывая сложившиеся обстоятельства, все же вынуждена спросить: тебе известно, где находятся останки твоей матери? – поинтересовалась инспектор Мадариага.

– Ее могила там же, где и у отца, – на кладбище деревни Вильяверде в Алаве, откуда родом моя семья. Мама была из Мадрида, у нее не было родственников, поэтому после ее смерти мои бабушка с дедушкой и отец похоронили ее здесь. Очень скоро умер и он сам.

– Вот как… Мне очень жаль. Могу я спросить, что случилось?

– Неудачное ограбление его книжного магазина.

Я посмотрел в сторону башни Доньи Очанды и кантона Карнисериас. Прямо передо мной простиралась старая часть города, «Средневековый миндаль»: я знал, что книжный магазин моих родителей находился где-то в Каско-Вьехо, но бабушка с дедушкой не раскрыли мне никаких деталей, даже когда мое детское любопытство стало чрезмерно настойчивым.

– Ограбление книжного магазина? – удивленно произнесла инспектор Мадариага. – И что в итоге – дело было раскрыто, нападавшие найдены?

Я покраснел: никогда об этом не спрашивал. Эти слова, «неудачное ограбление магазина», были для меня словно страшная детская сказка, в которой не хочется знать никаких подробностей и кто такой волк.

– Это произошло несколько десятилетий назад, я был тогда совсем ребенком… Сомневаюсь, что это может иметь какое-то отношение к настоящим событиям, – произнес я механическим голосом, появлявшимся у меня, когда старая рана вновь открывалась. – Давайте сосредоточимся на этих двух возможных убийствах и постараемся разобраться в странных совпадениях, якобы подтверждающих, что моя покойная мать жива. Нам нужно двигаться вперед, не так ли?

– В первую очередь пришли нам образец своей ДНК, чтобы мы могли сравнить его с тем, что удалось выделить из небольшого количества крови, обнаруженной на месте убийства издательницы. Если будет выявлено совпадение, то, очевидно, тебе придется переписать свою семейную историю, поскольку это будет означать, что твоя мать жива. А нам, инспектор Гауна, необходимо обменяться отчетами по обоим делам – возможно, таким образом удастся обнаружить еще какие-нибудь совпадения и мы сможем понять, было ли случайностью или нет то, что два специалиста-библиофила оказались убиты в своих владениях с разницей в несколько дней.

Мы распрощались с инспектором, наметив широкий фронт предстоящей работы, а потом Эстибалис и я сидели некоторое время молча, пытаясь переварить полученную информацию. Кровь моей мамы на месте преступления в квартале Лас-Летрас в Мадриде…

– Эсти, скажи мне, может быть, я сплю? У меня какое-то ощущение ирреальности, не дающее мне ясно мыслить. Это все происходит на самом деле? Или тебе тоже снится этот кошмар? Ущипни меня – возможно, я не почувствую боли и пойму, что сплю?

Эстибалис не упустила такой возможности и ущипнула меня за кисть – больно, закрутив кожу.

– Нет, значит, это все-таки не безумный сон, – сдался я.

– Я шокирована не меньше тебя, – призналась Эсти. – Убийство в «Монтекристо», казалось бы, очередное дело, просто моя работа, но эта твоя история совершенно не укладывается ни в какие рамки. За много лет я уже привыкла к определенным фактам, казавшимся незыблемыми, столько раз мне доводилось сопровождать тебя в День Всех Святых на кладбище, с твоим букетиком лаванды для родителей. Это было известно и никогда не ставилось под сомнение: ты с раннего детства был круглым сиротой, так же как я – дочерью домашнего тирана, теперь медленно агонизирующего от Альцгеймера. Это все часть нашей личности… И что ты будешь говорить своим родным – дедушке, Герману?

– Все время об этом думаю. Однако пока я предпочел бы держать их подальше от этой странной истории, – сказал я.

– Но тебе нужно будет расследовать прошлое твоей семьи. А в живых остался только дедушка, которому ты можешь задать неудобные вопросы.

Я закрыл глаза: мысли о дедушке не выходили у меня из головы с того самого момента, как мне позвонил Калибан.

– Давай отправим мой образец ДНК в Мадрид, а потом я возьму машину и сразу же поеду в Вильяверде. Мне нужны ответы, и их, скорее всего, можно будет найти на кладбище.

13. Марко

Май 2022 года

Я обнаружил дедушку и Дебу на обветшалой кухне с горящим камином: они сидели на диване, внимательно уставившись в экран старого телевизора. Дедушка был крепким человеком, которого не смогли согнуть его девяносто девять лет. Он то и дело под самыми разнообразными предлогами являлся в Лагуардию и забирал с собой правнучку – как он говорил, «погостить чуток». Иногда даже снимал свой любимый берет, чтобы дать ей поиграть.

Я узнал старую мелодию, сопровождавшую меня все мое детство.

– Что ты ей включил, дедушка?

– Смотри, папа, это Марко! Он ищет свою маму! – сообщила мне дочь, прыгнувшая с дедушкиных колен прямо в мои объятия.

– Садись, сынок, – сказал дедушка, очень довольный. – Я прибирался на чердаке и нашел там эти мультики, которые так нравились тебе в детстве.

Каким-то образом дедушке удалось заставить заработать старый кассетный видеоплеер. Я посмотрел на главного героя, маленького итальянского мальчика – темноволосого, как и я, – преодолевшего полмира в поисках своей мамы. Я много лет пересматривал этот мультфильм, следя за путешествиями главного героя, отправившегося на поиски своей мамы и спрашивавшего о ней у всех, кого он встречал. У меня ком встал в горле, когда я услышал мелодию, так мучительно звучавшую для меня в детстве: «Не уезжай от меня, мама, не оставляй меня…»

Я вдруг понял, что это ощущение сиротства было для меня болезненнее, чем казалось: я всегда отождествлял себя с Марко, с его непоколебимой решимостью найти свою маму, хотя до недавнего времени, всего пару дней назад, был абсолютно уверен в том, что мне самому некого искать.

– Папочка, что с тобой? У тебя слеза на щеке.

«Куда бы ты ни отправилась… я все равно тебя отыщу», – с необыкновенной убежденностью пел мальчик на экране.

Я смахнул предательскую слезу тыльной стороной ладони и улыбнулся.

– Это от дыма; пожалуй, надо открыть окно, – сказал я.

Однако дедушка уже поглядывал на меня с подозрением: от него ничего не могло ускользнуть, даже крошечная слезинка, несмотря на его слабое зрение.

– Деба, сходи-ка в кладовку, принеси нам багет – пора нам затеять хороший полдник из поджаренного хлеба с вареньем, – сказал дедушка, нацепив свой берет на голову правнучке, и та умчалась, счастливая, в предвкушении своего любимого лакомства.

– Сынок, у тебя такое лицо… похоже, ты принес плохие новости. Что случилось, кто-то умер? – спросил он встревоженно.

– Никто не умер, – успокоил я его. – Но нам предстоит очень долгий и непростой разговор. Сейчас мы перекусим, и я отвезу Дебу в Лагуардию, а потом вернусь и останусь ночевать в Вильяверде.

– Понятно, – ответил дедушка, как всегда решительно, и вновь улыбнулся, когда появилась Деба с несколькими багетами, сложенными в подол платья, как в люльку.

– Папа, у меня есть для тебя подарок, я сделала его в школе, – гордо сообщила мне она. – Я нарисовала твой день рождения на браслете. И я хочу, чтобы ты никогда-никогда его не снимал.

– Как это ты нарисовала мой день рождения на браслете? – спросил я, заинтригованный.

– Они сейчас учат цифры, – пояснил мне дедушка.

– Вот, смотри, – сказала дочка и, немного помучившись, кое-как повязала мне браслет, на котором детским почерком было выведено: «12» и «08». Сначала я не понял, но потом до меня дошло: двенадцатое августа, день моего рождения.

– В таком случае обещаю никогда-никогда его не снимать, – торжественным тоном произнес я, и мы еще долго сидели все вместе у огня, глядя, как вечерняя тьма постепенно окутывала горный хребет, пока не поглотила его целиком.

* * *

Уже была ночь, когда я вернулся в деревню, поговорив с Альбой и уложив спать Дебу. Дедушка ждал меня, сидя на диване в своих альпаргатах [8], уже несколько сонный.

– Ну, рассказывай, сынок; дай бог, все не так страшно.

– Если честно, даже не знаю… Это касается нашей семьи. Моей мамы. Давай я расскажу тебе все по порядку, и ты сам скажешь, что думаешь об этом.

Я рассказал ему все, что произошло с тех пор, как несколько дней назад меня застал врасплох в музее игральных карт звонок некоего Калибана. Мне ничего не пришлось умалчивать и корректировать: дедушка привык слушать о моих рабочих делах, и рассказ об убийствах и похищениях не повергал его в шок.

– Унаи, твоя мать умерла сразу после рождения Германа. Я видел ее мертвое тело, это была она. Живот у нее все еще был большой.

– Ты уверен, что она была мертва? Не могло ли это оказаться какой-то ошибкой? Подумай хорошо.

– Я в своей жизни повидал много мертвых, с самого детства. Умирали мои братья – тогда это было в порядке вещей; умирали родители, дяди, тети, бабушки, дедушки и соседи. Потом, на войне, я видел еще много смертей, слишком много. И вот теперь мне почти сто лет, я похоронил всех, родившихся раньше меня. Твоя мать была мертва, отец убит горем, Герман лежал в инкубаторе, а ты все время спрашивал и спрашивал, когда же наконец мама вернется домой. Ты задавал этот вопрос многие месяцы, хотя я водил тебя на кладбище; ты еще толком не умел читать, и твой детский мозг не мог осознать произошедшее. Да и вообще… твоя мать – фальсификатор книг? Она была такой доброй и честной, бедняжка… Слишком доброй, и совершенно немыслимо, чтобы она могла кого-то обманывать.

– В таком случае должно быть другое объяснение. Разве могут быть случайными столько совпадений: мои родители имели книжный магазин, предполагаемое похищение и два убийства связаны с торговлей старинными книгами, не говоря уже о том, что действие разворачивается в Витории и Мадриде… А ведь мой отец поначалу работал какое-то время у своего друга в Мадриде?

– Да, у Алистера, сына моего друга Гаэля. Того самого, в честь которого я дал имя твоему отцу. Я уже рассказывал тебе однажды эту историю об именах.

– Ну, наверное, я не придал ей тогда особого значения, потому что вообще-то я ничего такого не помню, – опустив голову, немного виновато признался я.

– Вот поэтому я и не стал тебе ее больше рассказывать, – заключил дедушка со своей убийственной логикой и пожал плечами.

– В любом случае нужно поискать официальные документы; у тебя ведь все хранится, я знаю.

В течение многих лет я не беспокоил дедушку подобными разговорами. Мне всегда казалось, что в каждой семье имелось какое-то табу, красная линия, проклятое имя, при произнесении которого вслух все вдруг умолкали и утыкались взглядами в стену.

– Если что-то есть, то оно должно быть наверху, – уверенно сказал дедушка.

Похлопав меня по колену, он поднялся с дивана с большей живостью, чем я сам, немного уже закоченевший от ночного холода Вильяверде.

Я последовал за дедушкой вверх по лестнице, поднимавшейся до третьего этажа дома. Дерево посередине ступенек было настолько истерто, что ноги почти соскальзывали с них, но дедушка ни разу не оступился, несмотря на столь крутой подъем.

Все пространство наверху, под двускатной крышей, представляло собой чердак. Это было ничем не перегороженное помещение, за исключением вековых деревянных колонн, поддерживавших потолочные балки и множество раз перекрашенных иудейским битумом. Здесь дедушка хранил разнообразный хлам, стулья, на которых уже некому было сидеть, банки с грушами в вине, печеные яблоки, сливовое варенье – все то, чем он с удовольствием одаривал нас из изобилия своего сада, – и коробки, очень много коробок.

Я остановился перед столом для пинг-понга, в который играл подростком со своим братом Германом в те времена, когда лето длилось сто дней, а зима – сто ночей. Именно за этим столом были раскрыты наши последние дела, это была практически голограмма моего мозга.

Я взял тряпку. Сначала убрал сетку, потом вытер пыль. Это было не просто действие. Это был настоящий ритуал, которого я всегда придерживался при работе над самыми сложными делами в качестве профайлера.

Дело, с которым довелось столкнуться теперь, было двойным вызовом, тройной загадкой – сплошные вопросительные знаки… Должен признаться, именно поэтому оно притягивало меня, как бутылка джина манит алкоголика: это была моя тайная страсть, то, чего я не открывал никому.

Дедушка нарушил течение моих мыслей, поставив на стол тяжелую картонную коробку, грозившую развалиться прямо у нас на глазах. На ней не было ни единой надписи, по которой ее можно было бы идентифицировать: я, напротив, всегда имел обыкновение подписывать свои коробки, обозначая на них период, годы или имена людей, имевших отношение к их содержимому. Так что у меня были коробки с названиями «Паула и малыши», «Сан-Виатор», «Университет», «Аркауте»…

– Вот некоторые бумаги твоего отца; посмотрим, что тут есть. Я уже много лет сюда не заглядывал.

Это напомнило мне теорию загадочного ящика знаменитого сценариста Дж. Дж. Абрамса, создателя одного из самых любимых моих сериалов, «Остаться в живых». Он рассказывал, что дедушка подарил ему в детстве закрытый ящик – такой, какие продавались в магазинах для фокусников. На одной из его сторон был нарисован вопросительный знак, и в нем могло быть что угодно: воздушные шарики, конфеты, паровозик, рогатка… Пока ящик был закрыт, внутри могло находиться все, что рисовало его воображение, но ему хватило ума не открывать его. Никогда.

Спустя десятилетия, когда Абрамс начал писать сценарии, он поставил в своем кабинете этот магический ящик – все еще девственный, ни разу не открытый. Работая над своими сценариями, он представлял себе каждую историю таким ящиком, содержавшим в себе все вопросы, и никогда не торопился отвечать на них. Это была его работа – создавать загадки.

Моя же работа заключалась как раз в противоположном. Я должен был находить ответы на все вопросы, поставленные передо мной убийцей: «Кто я?», «Почему я это сделал?», «Как я совершил убийство?», «Ты поймаешь меня?».

Я привык к тому, чтобы разгадывать головоломки, открывать загадочный ящик и говорить: «Тебя зовут так-то, ты убил вот таким способом и по следующим причинам. И да, не сомневайся: я поймаю тебя. Непременно».

Однако сейчас передо мной была не просто очередная головоломка, а нечто большее, загадка всей моей жизни: «Я твоя мама, Унаи. Я жива?»

Итак, я открыл коробку. Изнутри вырвался запах многолетней пыли и старой бумаги. Дедушка взялся за дело и принялся доставать из коробки различные документы, квитанции, фотографии, свидетельства о рождении и смерти. Я тем временем все упорядочивал, раскладывая на столе в хронологическом порядке – точно так, как я сделал бы, если б там не стояло повсюду имя моего отца и это было бы для меня обычное дело, которое предстояло распутать.

Мы с отцом были очень похожи: оба были темноглазыми брюнетами, высокими и широкоплечими. Я посмотрел на его фотографии и заметил, что он на них намного моложе меня, – впервые мне пришло в голову, что я уже преодолел тот возраст, в котором отец умер. В свои сорок с лишним я прожил уже намного больше, чем было отмерено ему.

Я перебрал все фотографии отца: на службе в армии, в его дни рождения, на праздниках Белой Девы – в блузе и с кем-то из друзей, в мадридский период, на лодке в пруду парка Ретиро, в веселой компании молодых парней и девушек. Он был молод, невероятно молод, несмотря на то, что для меня мой покойный отец остался навечно старше, чем я.

– Вот, видишь? Это Алистер, сын Гаэля, – показал дедушка.

На выцветшей цветной фотографии были запечатлены двое обнявшихся друзей. Одним из них был мой отец. Тот, на кого показывал дедушка, был парнем в круглых синих очках а-ля Джон Леннон, с гривой длинных вьющихся волос, в восточном кафтане с открытой грудью, увешанной ожерельями из ракушек.

– Этот хиппи? – спросил я, удивившись и развеселившись одновременно.

– Длинноволосый, да. Он был лучшим другом твоего отца и его шефом. Жизнерадостный парень, очень увлеченный своим делом.

– Каким делом?

– Книжным. Он приехал в Мадрид на похороны своего отца Гаэля, моего друга, с которым я познакомился во время войны, в Университетском городке. Гаэль был шотландцем и попал сюда как военный репортер.

– Как Хемингуэй?

– Как военный репортер, – повторил дедушка, не обратив внимания на сравнение.

– А… понятно. И почему он остался?

– Он был из хорошей семьи у себя на родине, но имел очень авантюрный склад характера, и у него была страсть – покупать и продавать старинные и редкие книги. Он был, казалось, знаком со всеми и, хотя приехал, едва зная язык, в результате стал говорить лучше меня. Потом мы сдружились с ним настолько, что он был одним из гостей у меня на свадьбе и стал просить, чтобы я пообещал назвать своего сына в его честь – Гаэлем. Сначала я ответил, что мне такое даже пьяному не придет в голову, что священник меня убьет и не захочет крестить ребенка, но он продолжал настаивать и из кожи вон лез, чтобы доказать мне, что Гаэль тоже был христианским святым. В конце концов это имя мне даже понравилось, и твоя бабушка согласилась. Впоследствии Гаэль все время жил между Эдинбургом и Мадридом, но пожелал быть похороненным на Британском кладбище в Карабанчеле. Я приехал на его похороны с твоим отцом, чтобы он узнал, в честь кого получил свое имя, и там Гаэль познакомился с Алистером, младшим сыном моего друга. С тех пор они поддерживали тесные отношения, и, когда Алистер предложил ему работу в своем букинистическом магазине в Мадриде, твой отец согласился и переехал туда, хотя и продолжал часто приезжать в Виторию.

– Значит, так отец начал работать в магазине старинных книг?

– Да, и там он познакомился с твоей мамой. Когда на свет появился ты, они вернулись в Виторию и открыли собственный магазин, обычный, торговавший новыми книгами – «Книжный миндаль».

– «Книжный миндаль»… я не знал, что он так назывался.

– Да, у них была вывеска с вырезанным по дереву миндалем, я сам его вырезал, – со смесью гордости и печали сообщил дедушка.

В этот момент я перевернул фотографию и, прочитав надпись, остолбенел: Алистер Морган. Та же фамилия, что и у Сары Морган, издательницы, убитой накануне в квартале Лас-Летрас…

14. Книжный магазин Души

Май 2022 года

Каково же было мое удивление, когда, проведя небольшое расследование, я обнаружил, что Алистер Морган значился владельцем книжного магазина-аптеки в квартале Лас-Летрас в Мадриде. «Книжный магазин Души. Аптека для читателей» – гласило описание, найденное мной в интернете.

Я позвонил Альбе и рассказал ей, как обстояли дела. Ее постоянным местом обитания теперь был отель в Лагуардии; она вот уже несколько лет, как и я, была в отставке и знать ничего хотела ни о каких расследованиях, избегая даже спрашивать Эстибалис о ее работе. Мне это было прекрасно известно, и я старался ничем не беспокоить ее. Однако этот случай был особый.

– Завтра похороны Сары Морган. Это прекрасная возможность встретиться с Алистером Морганом и покопаться в истории моей семьи. Думаю, мне нужно сегодня же отправиться в Мадрид. Я поговорил с Германом, у него довольно свободная неделя в конторе, и он пообещал, что может взять на себя Дебу, – сообщил я.

– Я позвоню ему, и мы договоримся, когда он может помочь с Дебой сегодня и завтра. Если б мне сказали, что мой отец жив, я бы сделала все возможное, чтобы выяснить правду, – произнесла Альба.

– Да, я знаю, что ты поступила бы именно так. Два других случая меня, конечно, заинтриговали, но я ни за что не ввязался бы в их расследование – совершенно не хочется снова переживать безумие последних лет. Я думал, что все это уже в прошлом. Однако на этот раз дело очень личное. У меня из головы не выходит этот звонок, и я не могу сидеть сложа руки и ждать, пока другие будут расследовать, действительно ли моя мама жива, – и это при том, что идет обратный отсчет.

– Я понимаю, Унаи. Но буду держаться подальше от всего этого, ради себя и ради Дебы.

– Согласен. Я забронирую номер в гостинице в квартале Лас-Летрас. Поеду на машине, не хочу зависеть от расписания рейсов – вдруг потребуется срочно вернуться в Виторию… Позвоню тебе, как только приеду.

* * *

Путь в Мадрид занял у меня четыре часа. Это время пошло мне на пользу, чтобы я смог упорядочить все в своей голове. Тишина шоссе, меняющиеся облака и пейзаж за окном помогли обрести покой и некоторую отстраненность.

Миновав стойку регистрации отеля и оставив свой небольшой багаж на кровати в номере, я отправился на улицу Сервантеса, в самом укромном центре Мадрида, и принялся прогуливаться по ней с телефоном в руках в поисках «Книжного магазина Души».

Я нашел его очень быстро: фасад был отделан деревом, выкрашенным зеленой краской, и на вывеске красовались золотистые буквы, выписанные вручную, – казалось, будто это был книжный магазинчик пятидесятых годов где-то в маленьком английском городке.

В этом месте чувствовалось очарование тщательно оберегаемой старины. Однако магазин был закрыт, о чем сообщала приклеенная к витрине записка: «Закрыто в связи с кончиной».

Как бы то ни было, я подошел поближе и увидел, что внутри помещения где-то горел свет. Я осмелился постучать в дверь костяшками пальцев. Никакой реакции не последовало – возможно, в магазине никого не было и свет просто забыли выключить.

Я уже собирался уходить, как вдруг мне пришло в голову позвонить по телефону, найденному мной в интернете. Я набрал номер и услышал, как внутри магазинчика раздался звонок. Телефон прозвонил несколько раз, пока наконец из прохода между стеллажами не появился человек, который подошел к прилавку и снял трубку красного аппарата – точно такого, какой был у моих бабушки с дедушкой много десятилетий назад.

– Меня нет, – произнес голос с сильным шотландским акцентом.

– Э-э-э… я хотел бы поговорить с Алистером Морганом, – сказал я.

– Я уже сказал вам, что меня нет, – повторил человек.

– Ну вообще-то вы все же находитесь сейчас в своем магазине. Я стою здесь, снаружи, в нескольких метрах от вас, и, хотя нас разделяет стекло, вижу, что вы разговариваете по телефону. Я понимаю, что сейчас не самое подходящее время…

Он положил трубку, даже не повернувшись, чтобы взглянуть на меня, и я увидел его удалявшуюся сгорбленную фигуру с гривой белых кудрей.

Кажется, я его упустил.

Алистер Морган мог вот-вот снова скрыться в темных проходах между стеллажами своего книжного магазина-аптеки, поэтому я в отчаянии забарабанил в стеклянную дверь и, почти прижавшись к ней лицом, крикнул вслед исчезавшей фигуре:

– Гаэль!

Человек остановился как вкопанный, повернул голову и впервые посмотрел на меня.

– Я сын Гаэля Лопеса де Айялы! Меня зовут Унаи! Мой дедушка передает вам свои соболезнования!

Алистер немного пошатнулся и, вытянув перед собой руку, оперся о стеллаж. Затем, помотав головой из стороны в сторону, словно стараясь прийти в себя, расправил плечи с почти театральным видом. В конце концов он открыл мне дверь, и мы оба застыли на пороге на расстоянии метров полутора, разглядывая друг друга.

Это был шестидесятилетний хиппи, и, похоже, гардероб у него остался прежним с тех самых пор, когда была сделана знакомая мне фотография. Теперь он носил к тому же седую бородку и усы, множество колец на пальцах и колье с магическим амулетом. На нем было пальто, отороченное золотой тесьмой, с заостренными плечевыми накладками. Алистер по-прежнему носил свои синие круглые очки, не думая снимать их даже в помещении, однако ему не удавалось скрыть за ними свои глаза, красные и опухшие от слез и, возможно, еще от каких-то не слишком легальных веществ. Во взгляде Алистера читались страх и недоверие.

– Я понимаю, что при нынешних печальных обстоятельствах вы не слишком рады визитам, – поспешил произнести я, прежде чем мой собеседник успеет вновь скрыться, как улитка в своем домике, – но мой дедушка так рвался поехать на похороны внучки Гаэля… Он очень дорожит памятью о вашем отце, однако ему уже девяносто девять лет, и мне с трудом удалось уговорить его не приезжать в Мадрид из Вильяверде. Я сам приехал сюда, чтобы выразить соболезнования от всей нашей семьи. Искренне вам сочувствую.

Алистер в ответ не произнес ни слова, а лишь провел рукой, унизанной кольцами, по моей щеке, как тот апостол – не помню, как его звали, – которому пришлось прикоснуться к ранам Христа, чтобы убедиться, что он воскрес.

– Сколько призраков… – прошептал он. – Если б ты не назвал себя, я бы подумал, что ты дух Гаэля, который явился, чтобы увести меня с собой в ад.

– Я надеюсь, мой отец находится сейчас в лучшем месте.

– Ну разумеется, да… прости, что я так сказал; пожалуй, не стоило так начинать разговор. Но дело в том, что ты просто вылитый отец, только проживший уже больше лет. Мне даже как-то жутковато видеть тебя… Ну, давай, проходи, составь мне ненадолго компанию. Я сейчас утешал себя лучшим лекарством…

Оказавшись внутри, я внимательно осмотрелся. Стеллажи были снабжены табличками с надписями, сделанными уже знакомым мне элегантным курсивом: «Для читателей с ностальгией по родине», «Чтобы пережить расставание», «Чтобы осознать последствия войны»…

– Вы имеете в виду свои книги?

– Нет, я имел в виду абсент, – подмигнул мне Алистер, и я впервые увидел в нем того бесшабашного повесу, каким он, очевидно, был в менее драматичные времена. – Ты как раз пришел в «зеленый час». У меня есть подруга, управляющая в Маласанье единственной абсентерией в Мадриде. Иногда она, сжалившись надо мной, приносит мне бутылку в обмен на какой-нибудь роман для излечения ее души. Как правило, моя рекомендация оказывается верной.

– Это вообще легально? – спросил я с некоторым сомнением.

– А потерять дочь – это что?

– Это в любом случае большое несчастье, – сказал я, чувствуя себя очень неловко.

Я всегда испытывал неловкость, когда вынужден был разговаривать с родственниками недавно скончавшегося человека.

– Несчастье – это похмелье, которое будет у меня завтра. Но я готов сейчас на что угодно, лишь бы забыться и не ощущать постоянно ее отсутствие.

Я понимал его, очень хорошо понимал.

Алистер предложил мне сесть напротив него за письменным столом и вынул из шкафчика со спрятанным в нем холодильником бутылку с жидкостью зеленого радиоактивного цвета. Затем достал два хрустальных бокала, кусковой сахар, еще одну бутылку – судя по всему, воды – и серебряную ложечку с отверстиями, которую он положил горизонтально на бокал. Наполнив его наполовину абсентом, Алистер стал понемногу наливать воду, растворявшую сахар в ложечке, – и тогда прозрачная зеленая жидкость в бокале начала мутнеть и становиться молочно-белой.

– «Эликсир алхимиков, меняющий мысли» – так это называл Эрнест.

Алистер залпом выпил содержимое бокала. Мне обожгло горло от одного вида этого.

– Кто?

– Хемингуэй. А Оскар говорил: «После первого стакана видишь все таким, каким хочешь видеть. После второго видишь то, чего нет. И в конце концов видишь все так, как есть на самом деле, и это страшнее всего».

– Уайльд, полагаю?

– Вот, мы с тобой уже начинаем говорить на одном языке, – с улыбкой заметил Алистер. – И ты тоже должен выпить. Не составить компанию человеку с бокалом – это невежливо.

– Увы, хоть и с чувством вины, но мне придется воздержаться. Если я сделаю хотя бы глоток, боюсь, потом не смогу вспомнить даже свое имя. Не настаивайте, прошу вас. Мне нужно сохранять ясную голову, я играю очень сложную партию, и времени у меня в обрез. Мне очень жаль, что я вынужден вас побеспокоить, но у меня сейчас тысячи вопросов и так мало людей, к которым можно обратиться. Дедушка сказал, что когда-то мой отец работал у вас и вы знали мою маму…

Алистер повторил свой ритуал, поднял бокал и вновь залпом выпил его содержимое. Я порадовался, что не вступил с ним в алкогольную дуэль, тем более с абсентом. После первого бокала последовали еще два. Я смотрел на Алистера, пораженный возможностями его печени. Казалось, алкоголь на него совершенно не действовал: он легко поддерживал разговор, без каких-либо запинок и пауз.

– Что именно ты хочешь узнать?

– Что вам известно о «Черном часослове» Констанции Наваррской?

Алистер посмотрел на меня, не слишком заинтересованный вопросом.

– Сейчас это не моя специализация, так что вряд ли смогу тебе чем-то помочь. Но вообще мне никогда не доводилось слышать об этом экземпляре, хотя в прежние времена я и был экспертом в области коллекционных книг.

– Почему вы оставили это? – поинтересовался я. – Почему решили променять букинистический магазин на «книжную аптеку»?

– Потому что я люблю книги, но я люблю их за содержание, за это волшебство букв и слов, созидающих другой мир, за чувства, пробуждаемые в душах читателей. Это и есть самая суть книг: рассказывать нам истории, позволяя проживать множество других жизней за несколько дней. В конце концов мне стало ненавистно коллекционирование книг, потому что в этом деле важна прежде всего внешняя форма, материальный носитель, оболочка: чей колофон [9] был поставлен на данном издании, в какой типографии, в каком городе, в каком году оно было напечатано… И еще – неразрезанные страницы, чего я терпеть не могу, поскольку это означает, что книга так и осталась девственной, ни один читатель ее не прочел. Для чего же тогда она была написана, для чего ее издавали?

Я улыбнулся. В этом мы были с ним очень похожи: я тоже не мог держать на своей полке новую книгу, не бросившись сразу же ее читать.

– Я же предлагаю своим пациентам-читателям самую душу книг, и каждый человек может найти в них лекарство для собственной души. Все мы немного потеряны в жизни, все мы немного травмированы. Я не знаю лекарства лучше, чем это, – без всякой химии и без побочных эффектов. Голос незнакомца, звучащий со страниц, где сосредоточены все его знания о жизни, – чтобы плод его упорных трудов, возможно, сослужил кому-нибудь добрую службу. Только посмотри, сколько вокруг учителей, наставников и наставниц… Стоит только войти в библиотеку – и перед нами тысячи жизненных выводов, тысячи уроков. Однако миллионы людей пренебрегают этой возможностью обрести мудрость, этой цепочкой опыта, восходящей еще к палеолиту…

У меня возникло ощущение дежавю. Я уже где-то слышал нечто подобное, но мне так и не удалось вспомнить где.

– Или вот еще тема библиографических редкостей, – продолжал свои рассуждения Алистер. – Некоторые библиофилы покупают себе второй точно такой же экземпляр – лишь бы не допустить, чтобы им наслаждался их соперник, другой коллекционер. Они испытывают потребность наркомана, когда на горизонте появляется вожделенная редкая книга, и готовы продать собственную мать, чтобы получить желаемое. Я видел, как семьи оказывались ввергнуты в нищету из-за того, что глава семейства, помешанный на библиофилии, влезал все в новые и новые долги каждый раз, когда антиквар-книготорговец звонил ему, чтобы сообщить о появлении в продаже какого-нибудь соблазнительного экземпляра… а потом он даже не читал его.

– Мне трудно представить, что кто-то может продать мать за книгу, а потом даже не открыть ее, – сказал я.

– Мне неоднократно доводилось в этом убеждаться. Я продавал свои книги с тоненькой прозрачной ниткой, привязанной к корешку. А впоследствии находил какой-нибудь предлог, чтобы наведаться в библиотеку своих клиентов-коллекционеров – из тех, с кем мы были в приятельских отношениях, – и интересовался некогда проданными мной экземплярами. Они наизусть, с гордостью перечисляли мне характеристики этих книг. Я просил разрешения взять их в руки, чтобы полистать, и… выяснялось, что никто их даже не открывал, никто их не читал. Истории, которые я так любил, сделавшие меня тем, кто я есть, – их покупали не для того, чтобы читать, а лишь для того, чтобы обладать ими, как охотник, который делает чучела из голов редких, почти вымерших животных, чтобы любоваться их частью, их мертвой оболочкой. Коллекционер желает просто обладать объектом своей страсти, он лишает его души и видит лишь красивый переплет; потом интерес угасает, и опять начинается дофаминовый цикл в погоне за новым редким экземпляром.

Алистер посмотрел на свой бокал и принялся вертеть его с сосредоточенным видом. На столе стояли также стеклянные песочные часы с золотистым песком. Он перевернул их, и песчинки начали сочиться тонкой струйкой через отверстие.

Не знаю, была ли вызвана его многословная откровенность абсентом, или он всегда был таким. Я в силу профессиональной деформации никогда не мог удержаться от того, чтобы дать быструю оценку и составить психологический профиль, как только передо мной оказывался человек, имевший отношение к расследованию. Алистер был склонен к театральности, гедонизму, и речь у него была выразительная и изысканная, как у настоящего бунтаря-интеллектуала. Я впервые задался вопросом, какой психологический портрет составил бы своему отцу. Ведь, когда он умер, мне было всего шесть лет, и все, что я помнил, – это объятия и игры, дни рождения и празднования Рождества. Смех, и поцелуи в лоб, и сказки на ночь – например, о продавщице спичек Андерсена…

– Все это было мне глубоко отвратительно, я ненавижу бизнес по продаже старинных книг. Высокая библиофилия превратилась в обычный материал для финансовых спекуляций. Я терпеть не могу аукционы вроде «Сотбис» и «Кристис», где уникальные произведения пускаются с молотка и мультимиллионеры покупают и продают их через своих консультантов по инвестициям, делающих ставки по телефону. Несколько десятков лет назад был продан на аукционе «Лестерский кодекс» Леонардо да Винчи, тетрадь, содержащая научные записи и наброски этого гениального человека, столь неутомимого в своем стремлении постичь все тайны мироздания. Это была самая дорогая из когда-либо проданных на аукционе рукописей: за нее было заплачено тридцать миллионов долларов. Ее приобрел Уильям Генри Гейтс-третий, более известный как Билл Гейтс. Я помню, как разговаривал с аукционистом, проводившим эти торги. «Он даже не видел рукопись, не явился лично, чтобы взглянуть на нее, – купил просто вслепую», – сказал он мне. Думаю, он испытывал некоторое сожаление, как и я. Прочел ли эту рукопись ее новый владелец, полистал ли ее хотя бы, попытался ли расшифровать эти записи, эти наброски, сделанные рукой гения? А как насчет Карла Лагерфельда, известного библиофила, модельера «Шанель»? У него была библиотека, насчитывавшая триста тысяч томов, он приобретал по сотне книг в день. Сто книг ежедневно! Сто книг для человека, у которого никогда не будет времени их прочесть! Сто книг, оставшихся без читателя! Сиротливых, бесполезных, лишенных своего предназначения… Как только коллекционер говорит мне, что у него в библиотеке более пяти тысяч экземпляров, я теряю к нему уважение. Мне становится ясно, что никакой это не читатель, а просто обманщик, обычный охотник за книгами, жаждущий лишь накапливать и обладать.

– Почему именно эта цифра?

– По моим подсчетам, это максимальное количество книг, которое человек может прочесть за жизнь. Вот представь, что ты пристрастился к чтению в десять лет, а теперь тебе шестьдесят. Сколько книг ты мог бы прочитать за пятьдесят лет? При среднем темпе две книги в неделю получается сто книг в год и пять тысяч за пятьдесят лет. Ты точно не хочешь абсента? – спросил Алистер, налив себе последний бокал и поставив пустую бутылку на пол.

Я отрицательно покачал головой и посмотрел время на телефоне. Алистер никуда не торопился; просто ему нужна была компания или внимательный слушатель, чтобы выговориться.

– Ах да, ты говорил, что у тебя мало времени… Я, наверное, не слишком помог тебе своими рассказами?

– А что, если я скажу вам, что «Черный часослов» может быть как-то связан со смертью вашей дочери?

Алистер отставил бокал, и лицо его исказила гримаса боли – я бы даже сказал, безграничного отчаяния.

– Никогда в наших разговорах она не упоминала никакой «Черный часослов» – ни разу. И я вообще не понимаю, что ты здесь делаешь, какое отношение ты имеешь ко всему этому?

– Я инспектор – вернее, бывший инспектор, – сразу же поправился я, – автономной полиции Эрцайнцы в Витории. Специалист по криминальному профайлингу. Сейчас я в отставке, преподаю в Академии Аркауте, и у меня нет никакого желания возвращаться на линию огня, однако несколько дней назад, после того как в Витории был найден мертвым известный книготорговец-антиквар…

– Эдмундо, Граф, – перебил меня Алистер. – Да, до меня дошло это печальное известие. На самом деле именно об этом был один из последних наших разговоров с Сарой.

– Она его знала?

– Кто же не знал Эдмундо? Его невозможно было не заметить там, где он присутствовал, а присутствовал он везде: на всех ярмарках, сделках, аукционах, где появлялись интересные экземпляры из коллекционных библиотек. Он был актером по жизни, яркой фигурой… Разумеется, мы его знали.

– Ну конечно, я понимаю, что в такой эндогамной сфере, как библиофилия, вы не могли не быть в курсе смерти Эдмундо. И спрашивал не о том, знала ли ваша дочь, кто он такой. Я имел в виду, доводилось ли им когда-либо сотрудничать, работать вместе?

– Да. Сара занималась выпуском факсимильных изданий, и, кроме того, она была директором Международной лиги антикварных книготорговцев.

– Расскажите мне о «Фишер Кинг».

– Это эксклюзивное издательство, работало только с уникальными экземплярами из крупных музеев и фондов, сотрудничало с лучшими специалистами в этой области: инкунабулистами, палеографами, фотографами, искусствоведами… Сара хорошо платила, и все хотели с ней работать – она никогда не допускала нарушений оплаты и задержек. Изучению каждой книги она посвящала по несколько лет, и в конечном итоге на свет появлялась копия, практически в совершенстве повторяющая оригинал, – как правило, это были ограниченные издания, максимум пятьдесят экземпляров, нумерованные и заверенные нотариусом. Лист ожидания у нее заполнялся буквально за несколько часов, после того как она анонсировала свой следующий проект.

– А какой был вклад ее мужа в это дело? – поинтересовался я.

1 Инкунабулы – книги, изданные в Европе от начала книгопечатания и до 1 января 1501 г.

2 Часослов – богослужебная книга, содержащая неизменяемые молитвословия суточного богослужебного круга, предназначенные для исполнения чтецами и певчими.

3 Намеренная речевая ошибка – см. гл. 24. – Здесь и далее прим. пер.

4 Итака – в испанском языке ударение на первый слог; Экспосито – от испанского expósito, «подкидыш».

5 Перевод Н. А. Огиенко.

6 Тертулия – в Латинской Америке и странах Пиренейского полуострова периодическое неформальное собрание людей для обсуждения каких-либо тем.

7 Цитата из книги Х. Кортасара «Игра в классики», пер. Л. П. Синянской.

8 Альпаргаты – то же самое, что и эспадрильи: легкая летняя мужская и женская обувь, напоминающая тапочки с задником, снабженные плоской веревочной подошвой из джута; для верха используются текстильные материалы, замша и кожа.

9 Колофон – текст на последней странице рукописной или старинной печатной книги, в котором сообщаются данные об авторе, времени и месте создания этого произведения.

Продолжение книги