Иван Царевич и серый морг бесплатное чтение

Предисловие

В мутной воде у самого берега проплывало корыто. Обыкновенное деревянное корыто, треснувшее сбоку, слегка разбухшее. Всё в нём было бы обыкновенным, если бы не лежавший там человеческий палец…

* * *

В тот день пары в меде закончились до обеда. Заскочив домой перекусить, я отправился на Центральный рынок. В подвале трёхэтажного здания находилась сапожная мастерская, куда меня привело давно данное деду Юре обещание отнести в ремонт его ботинки. В ноябре он всегда вспоминал о зимней обуви и начинал по-деревенски основательно готовиться к холодам. Лично я холода не любил, но конец осени в этом году выдался настолько серым, что скорое наступление зимы совсем не расстраивало.

Получив квитанцию, я вышел на улицу, огляделся и издалека заметил знакомую рожу. Лопатин по кличке Лопата жил со мной в одном дворе. Был он рыжим и вечно каким-то грязным. Хотя ему уже перевалило за двадцать, выглядел подростком-переростком. Его родители нещадно выпивали, и тот с детства выживал как мог. Лопата стрелял у меня сигареты, оттого на улице мы здоровались, перебрасываясь парой слов.

Подойдя ближе, я увидел, что он стоит на углу не просто так. Перед собой он выставил картонную коробку с копошащимися в ней щенками.

– Покупаем! Питбули! – орал он. – Самая модная порода. Перегрызут горло вашим врагам! Лучший охранник – не надо тратиться на сигнализацию.

– Кто ж возьмёт такого волкодава домой, к детям! – бабулька, торгующая рядом вязаными рукавицами и носками, укоризненно покачала головой.

– А ты не каркай, старая. Курить есть, Иван-карман? – по привычке спросил Лопата, пожимая мне руку.

Я полез в карман, нащупал пальцами в пачке две последние сигареты и угостил его. Сам я попробовал курить лет в десять, как все мальчишки девяностых, наверное. Помню, нашёл сигареты у деда: такие, что вырви глаз. В старших классах все курили, чтобы казаться взрослее. А теперь это было просто дурацкой привычкой. Я курил, когда был в компаниях, но легко обходился и без сигарет, если рядом не было провокатора.

– Не знал, что ты собак разводишь.

– Да какое развожу. Это так… – махнул рукой Лопата. – Короче, хорошие люди попросили продать.

Все на нашем районе поговаривали, что Лопата трётся с парнями, контролирующими рынок. Я не знал и не хотел знать, чем они там торгуют, кого прессуют и кто всё это покрывает. Кажется, такие вещи в нашем городе были вполне естественными, но находились как будто за стеклянной перегородкой: занимались этим какие-то особенные маргинальные личности, а себя я считал парнем из хорошей семьи.

От погибших много лет назад родителей мне досталась не только квартира, но и объёмная библиотека, а дед пристрастил меня к чтению. Конечно, я не был прилизанным интеллигентом со скрипочкой под мышкой, но выразиться книжно мог и любил. У меня и братья были такими же книжными червями.

Лопата не знал, что прерывает мои мысли, потому продолжил:

– Сегодня на рынок какой-то бессмертный сунулся. Хотел на нашей точке собаками своими торговать. Ну, ему объяснили, что так нельзя. А этих, – он брезгливо кивнул на лысых щенят, похожих на крупных крыс, – в качестве извинения оставил. Я бы их выкинул с удовольствием. Двоих уже купили, а эти…

– Почём щенки? – раздалось сзади, я обернулся и увидел складчатого даже лицом мужика с борсеткой. Он принялся дотошно выяснять, подойдёт ли такая собака для охраны загородного дома. Лопата не выглядел знатоком собак, и я вмешался. Постарался расписать породу в лучших красках. У меня дома справочник по породам, и в детстве я любил рассматривать в нём картинки. Если честно, мне просто стало жаль этих крысят. Зная Лопату, я бы не удивился, вышвырни он их в первый попавшийся мусорный бак.

Моя речь произвела впечатление на потенциального покупателя. Щедрый борсеточник достал купюру и ухватил за загривок тигрового кобелька, который жалобно заскулил. Бросив «сдачи не надо», он растворился в толпе.

– Ну и лады! Спасибочки. А что делать с этой бракованной? – озадачился Лопата, любовно пересчитывая деньги и с недовольством поглядывая на последнего щенка.

– Чего она бракованная?

Лопата задумался, но быстро нашёл ответ:

– Ухо рваное, и вообще, вялая какая-то. Наверное, больная. Помрёт скоро, зуб даю. Выкину-ка я её, как думаешь? Скажу, что она того, – Лопата закрыл глаза и скривил лицо, высунув язык вбок. – Пошли, обмоем продажу.

Я глянул на дрожащего грязно-белого щенка и достал из кармана заначку на новые кеды:

– Давай её сюда.

Через полчаса мы сидели на берегу реки, молча пили пиво, наблюдая, как по воде скользят деловитые селезни. Глядя на них, становилось спокойнее: хоть кто-то точно знал, что надо делать и куда спешить. У меня за пазухой щекотно шевелился собачий крысёныш.

– Наверное, есть хочет. Надо идти домой, – заметил я.

– Ага, – равнодушно отозвался Лопата. Он никогда не спешил домой, потому что там его не ждала еда. Его вообще там не ждало ничего хорошего. При этом он непроизвольным жестом потрогал свой карман, и я понял: у него там кое-что припасено. Делиться он не хотел, да я бы и не согласился. Мой максимум саморазрушения ограничивался сигаретами и студенческими пьянками в общаге.

Я спустился к воде и вот тогда увидел корыто.

– Антоха! Гляди, что это? – крикнул я.

Лопата отставил бутылку и лениво спрыгнул ко мне. В следующее мгновение от его ленцы не осталось и следа. Он облегчил душу известным матерным словом и полез за сигаретами.

– Это же ч… человеческий палец? Надо в милицию… – неуверенно начал я, не в силах отвести глаза от ужасной картины.

– Ты больной? Валим отсюда. У меня в кармане статья на пару лет лежит, мне это ни к чему. Вцепятся сразу же и навешают по самое не хочу.

– Что, так просто свалим? – не верилось мне.

– Я уже начал. Ты хошь – оставайся. Вызывай ментов, рассказывай, что ты тут делал. Палец, вон, уже уплывает.

Корыто, уносимое течением, действительно уже порядочно отдалилось от берега. Мобильника у меня пока не было. Старую Васькину «моторолу» я разбил, а новый сотовый братья обещали подарить на Новый год – презент за поступление в медицинский. Но пока родственнички не приехали, я ходил без связи.

– Пока сбегаешь позвонить или добежишь до отделения, лоханка уже до Москвы доплывёт, – ехидно заметил Лопата.

– Так дай телефон! – я видел, что у него есть трубка – старая, перемотанная скотчем, но вполне рабочая. Наверное, её выдали Лопате «работодатели».

– Щас! Сказал же, мне эти проблемы ни к чему. Всё, считай, мы не виделись.

Он запахнул куртку и, забыв про недопитое пиво, деловито заспешил прочь. У меня под ветровкой снова завозился щенок.

– Хорош вошкаться, – пробурчал я, застёгивая куртку на замок. И пошёл догонять Лопату.

Он решил срезать свой путь через кладбище – огромное тихое поле, покрытое опавшими листьями. Пёстрое, даже нарядное. Все знали, что тут похоронены невостребованные тела. Сюда не добирались не то что дворники с метлой – сюда вообще почти никто не добирался. Вокруг не было ни души – только следы каких-то животных на тропинке. И много свежих ям. Горбатые и неаккуратные, они были похожи на захоронения, что выкапывают после особенно кровопролитного сражения.

Я вдруг подумал, что все эти невостребованные могилы – острова человеческого одиночества. Горького, некрасивого. Лопата, кажется, вообще ни о чём не думал. Да и не замечал ничего вокруг. Равнодушно и быстро удалялся от реки, игнорируя моё присутствие.

– Тебе даже неинтересно, что это за… палец? – попытался я подобрать приличное слово.

Он фыркнул:

– Ясно – какой-то криминал. Должника, небось, пытали. Палец мужской. Если б женский – можно и на маньяка подумать. А так…

– Офигеть…

– А ты что думал, в сказке живёшь? Мне рассказывал Тетерь, что раньше в группировке Уткина, когда они только начали с наркотиками…

– Кто такой Уткин? – перебил я его.

– Неважно. Был у них там один, типа курьера, товар стал подворовывать. Так его вывезли на окраину и пальцы отрезали по одному, пока не признался. Ну и битой избили до полусмерти, но это так. Короче, не лезем в эти дела. Усёк, Иван-карман?

Возвращались мы той же дорогой, какой шли к реке. Я чувствовал себя трусливым пацаном, который годится только на то, чтобы цедить пиво и убегать от ответственности. Возле рынка мне бросился в глаза бомж, прилёгший на картонке. Рядом с ним сидела слепая старуха. Тихая, обречённая. Сегодня мне как никогда везло видеть неприглядную сторону мира, мрачную его изнанку, на которую обычно стараешься закрывать глаза, спеша утром на автобус или вечером с работы.

Я кинул бомжу последние монеты из кармана.

– Зря ты их жалеешь, – равнодушно бросил мне Лопата.

– Это ж бомж, у него и дома-то нет.

– А он, может быть, счастливее тебя. Не веришь? Батя рассказывал, в его родном городе как-то затопило подвал. Почти что кипятком. И бомж какой-то стал там плавать, как в джакузи. Аж пищал от радости. Бабки бдительные вызвали ментов да в больничку звякнули. Думали, обварился. Его забирать, а он кричит: «У меня всё хорошо, я тут плаваю!» И вообще, говорит, я моряк дальнего плавания. Учись, как надо жить! С огоньком!

– Да…

– Мы так не умеем.

Я молчал и думал, что, может, в бомжевании и есть какая-то романтика, но это не столько свободные люди, сколько несчастные. Не прижившиеся. Не принявшие условий игры девяностых. Именно тогда у мусорников стали появляться люди, и это было по-настоящему страшно.

Во дворе Лопата хлопнул меня по плечу и нырнул в подъезд. А я, полный новых впечатлений, направился в свою одинокую двушку. Мне предстояло отмыть, накормить и социализировать бракованную питбулиху. А ночью я снова отправлялся на ставшие уже почти привычными переговоры с мертвецами.

Иногда даже мёртвые говорят

За два месяца до…

Утро было чистое, сухое. Хотя листву уже потихоньку забрызгивало осенней краской – сентябрь разминался. Возле морга сегодня было многолюдно. Двухэтажное строение из кирпича с решётками на первом этаже казалось тюрьмой. Как будто покойники могли сбежать. Или решётки рассчитаны на работников, которым хочется улепётывать отсюда сломя голову?

Я не знал, как обычно бывает возле морга, но почему-то это место казалось мне приютом молчаливой тишины. В это же утро жизнь у железной двери кипела: кто-то требовал зажигалку, кто-то спрашивал номер Савельича, пробегавшая мимо дама в шапочке толкнула меня острым локтем и буркнула: «Ходят тут посторонние». Только сейчас я заметил, что стоявшие у двери мужики держат носилки, накрытые простынёй. Один из этих мужиков, с мясистым лицом, и домогался огонька, мечтая закурить.

Я окликнул его и кинул зажигалку.

– Ты кто? – видно, он заметил мой растерянный взгляд.

– Я Иван Царёв. Насчёт работы. Где найти Марину Геннадьевну?

– Жабу? – переспросил мужик, блаженно затягиваясь.

– М-м-м… не знаю. Может, и жабу. Я её не видел.

– Хрен его знает, Иван Царёв. Сегодня в больнице проверка, все на ушах. Бегает где-то… Или прыгает.

Он заржал, довольный своей шуткой, но его окликнул хиловатый товарищ, намекая, что сигаретой не худо бы поделиться. Мужики отошли в сторону и заговорили о своём.

– Хрень какая-то, ну и к кому здесь обратиться? – сказал я сам себе, усевшись на каменный выступ в полной уверенности, что сегодня не мой день.

– А что тебе надо?

– Уже сам не знаю. Утром собирался тут работать.

Сначала я ответил, и только потом до меня дошло, что это не мой внутренний голос. По крайней мере, раньше мне с самим собой общаться не приходилось. Тем более женским голосом.

Я вскочил и огляделся. Мужики стояли ко мне спиной, окно сзади было закрыто, и поначалу я ничего не заметил. Пока взгляд мой не упёрся в носилки, сиротливо брошенные у крыльца слева от меня.

– Ты пришёл в нужное место, – снова донеслось оттуда. А сердце моё со всего разбегу ударилось о рёбра. Первым порывом было подойти к носилкам и поднять простынь. Неужели это какой-то розыгрыш? Там что, живой человек?

Внутри бушевали противоречивые мысли. Это я вчера перебрал или просто начал сходить с ума? Слуховые галлюцинации? И тут же пришёл ответ – друг мой, Суслик! Это он, паскуда, притащил на вечеринку стыренную у отчима водку. Всем известно, что тот алкаш: пьёт всё, что горит. А вдруг палёная попалась? Сам Суслик не пил, а нам предложил, гад. Может, я вообще сижу дома на диване, а мне всё это мерещится?

Я попробовал пощипать себя за руку, но не пришёл ни к каким определённым выводам. И решил всё-таки поинтересоваться:

– Ты кто?

– Труп.

– А, ну если так… И как дела? – осторожно спросил я, не придумав ничего лучше. Раньше мне не доводилось болтать с покойниками, так что начать решил с нейтральных вопросов.

– Ещё спрашиваешь! Разве не видно, что дела мои совсем плохи?

– В смысле, ты в раю или в аду? – поспешно конкретизировал я.

– Ещё не знаю, – уже спокойнее ответила покойница. – Просто все эти мысли меня уже заколебали. И поговорить не с кем. Оказывается, после смерти тебя никто не слышит. Ты первый, кто отозвался.

– Отозвался? Вообще-то, я думал, что просто перебрал…

– Почеши пятку, будь другом. Левую. Я ноги натёрла. Знала же, что не надо новые босоножки обувать, но они ж красивущие, сил нет! У Шурки, кстати, за полцены урвала. Вот и надела – теперь мозоли на всю ногу, а между пальцами и на пятках жутко чешется.

Словно заворожённый, я сделал шаг к носилкам. В животе скрутился тугой узел, я всё ещё плохо соображал. Белая кисть руки с поломанными ногтями была вывернута ладонью вверх, и я увидел на ладони едва заметный отпечаток. Словно что-то долго вдавливали в кожу. Как будто бы две палочки, образующие крест. Приподнять простыню? Глянуть?

Покойница торопила меня визгливым голосом, и я уже почти поддался на уговоры, когда на плечо мне опустилась тяжёлая рука. Вздрогнув, я обернулся.

– Иван Царёв, ты что, больной? С кем ты тут болтал? – спросил мужик, что хохмил про жабу.

До меня дошло, что санитары уже какое-то время разглядывали меня с нескрываемым любопытством. Наверное, я говорил вслух.

– А… а кто там?

– Ты про тело? Девушку нашли около леса. Кто-то её задушил, у дороги бросили, – тут он указал на хилого товарища, докуривающего его сигарету: – Оказалось, Колькина бывшая одноклассница. Тесен мир. Говорит, красивая была в школе девка. Во судьба, да, Колька? А ты давай, Иван, топай отсюда.

Я послушно развернулся, мужики ухватились за носилки, но задушенная не собиралась сдаваться так просто:

– Иван, постой! У меня была назначена встреча с клиентом. А этот козёл меня задушил. У меня дома дочка, маленькая совсем…

– Ты знаешь, кто тебя задушил? – всё-таки не удержался я от вопроса, осознав, что мог бы прямо сейчас раскрыть заведомый висяк. Но дверь в морг уже закрывали.

– А-а-а-пчхи…

Неприятное чувство в животе теперь перекочевало в область горла. Я сглотнул комок жалости и сильно стиснул документы, которые держал в руке.

Сева

В тот день я так и не нашёл заведующую и ушёл, потому что жутко разболелась голова. Висок буквально выворачивало. Когда на следующее утро пришёл снова, меня всё-таки провели в кабинет к Жабе. То есть, конечно, к Марине Геннадьевне.

Уже потом я узнал, что Жабой её называют все подчинённые. И было за что. Моя будущая начальница – дама предпенсионного возраста, коротко стриженная, седая, с несуразно большими выпученными глазами. Набрякшие веки прикрывали их наполовину. Взгляд её не сулил ничего доброго: сразу видно, жизнь ближним она портила с удовольствием, достойным лучшего применения.

Первым делом, попав внутрь морга, я подумал, что здесь пахнет болью и измученными телами. Но в кабинете заведующей не было заспиртованных сердец или плавающих в растворе кистей рук. Обычный кабинет с серой плиткой на полу. Белый стол, два стеллажа с папками. Жаба выжидающе уставилась на меня, словно на комара. И я забормотал:

– Учусь в меде, на первом курсе. Меня рекомендовал Павел…

– Неинтересно, – перебила она меня. – Что мне действительно интересно, так это чтобы ты хорошо делал свою работу. Работа в морге – это не так весело, как может показаться. Нам сейчас нужен ночной дежурный.

– Могу предложить свою кандидатуру.

– Мне вчера сказали, что ты странный. Сам с собой разговариваешь. Ты, часом, не наркоман?

– Нет-нет, точно не наркоман. Даже ни разу не пробовал.

Почему-то я принялся оправдываться. И чем больше уверял её в том, что я не наркоман, тем пристальнее она всматривалась в мои глаза. А мне стало казаться, что я и в самом деле странный. Пора было заткнуться, но я всё-таки добавил:

– От меня не воняет, я не буду брать работу на дом, я не псих и не некрофил.

– Ладно, – проворчала Марина Геннадьевна. – Раз сам Сафронов готов поручиться… Он мою племянницу два года назад в хирургию устроил. Ты что, его родственник?

– Почти. Он друг моего отца. Покойного. Отца уже давно нет, и матери… Они в аварию попали.

– Сирота?

– Меня дед растил, мамин отец, – вздохнул я и тут же подумал, что никогда не чувствовал себя сиротой. У меня были дед и старшие братья. Когда-то были ещё бабушка с дедом по отцовской линии, правда, те жили далеко, ездил я к ним редко, а потом не стало и их.

Марина Геннадьевна, прищурив глаза, полазила в нижнем ящике стола и достала какие-то бумаги.

– Вот, прочитай трудовую инструкцию. Санитария и охрана труда у нас превыше всего. Сейчас я позову Севу, он тебе всё расскажет.

Она громко выкрикнула имя, которое только что назвала, не удосужившись даже встать со стула. Через три секунды, словно он дежурил под дверью, в кабинет влетел парень. По виду лет двадцати пяти. На нём был халат, мятый и грязный, назвать его белым мог только большой оптимист. Голова у Севы была почти что бритая, зато брови это компенсировали – кустистые и подвижные. Глаза с дурнинкой, будто ему хочется засмеяться, но он сильно сдерживается. Сева выслушал начальницу, кивнул и поманил меня на улицу. Мы устроились на лавочке, и он сразу же поинтересовался:

– Чего тебя сюда принесло?

– Работа нужна. Тут она нескучная, ночная, не мешает учёбе. И платят вроде нормально, для студента хорошая практика.

– А отдыхать когда?

– На парах отосплюсь.

Сева неодобрительно покачал головой:

– Поначитаются… Поверь, ничего романтичного здесь нет.

Я усмехнулся:

– Ага, говорят, вы там трапезы устраиваете за одним столом с трупами.

– Совсем псих? На шуточках долго не протянешь. Вокруг тебя постоянно будут кучи трупов бомжей, наркоманов, алкашей и других элементов. Часто бывают гнилые. Иногда совсем.

– Упс. Я примерно понял, бро, – снова пошутил я.

– И в этом всём нам нужно сохранить своё здоровье и доработать до пенсии, бро, – перекривлял меня Сева. – Так что едим мы в специально отведённом месте, куда в рабочей одежде даже не заходим. Для перекуса есть время. Снимаешь грязную одежду, перчатки, несколько минут моешь руки по локти. Да-да, как хирург в кино. И только потом идёшь трескать свои сардельки. Понял?

Мы помолчали. Сева достал из кармана фляжку и что-то отхлебнул.

– Это зверобой, а не то, что ты подумал. Пью, потому что у меня с желудком проблемы. А алкоголь у нас не приветствуется.

– Ты молодец, – решил я наладить контакт с будущим коллегой. Тем более он сам поднял тему. – Я, на самом деле, думал, санитарами чаще алкаши работают.

– Алкаши, кстати, санитарами долго не работают, – возразил Сева. – Тяжёлый физический труд алкаш не потянет, а постоянное общение с людьми не допускает перегара. После пары жалоб тебя просто турнут. Наша Марина Геннадьевна за этим следит. У нас тут, по сравнению с другими моргами, образцовый порядок. Даже трупы ни разу не пропадали. Ладно, давай спрашивай, что тебя интересует по работе.

– Меня вообще-то всё интересует.

Закатив глаза, Сева принялся читать мне лекцию:

– Санитары привозят труп, мы должны проверить все документы. Не забывай про направление. Если на теле что-то есть, записываем это всё в журнал и складываем в пакеты. Потом отдаём родственникам под подпись, когда те приволокут одежду. Часто всё снимают ещё дома или милиция, так что у нас только одежда. Она не выдаётся обратно.

– Зачем она нам?

– Носить! Шутка. Зачем – потом расскажу. Труп принимаем, на теле зелёнкой или йодом пишем фамилию и время. Надёжнее, чем бирка: она может оторваться, а зелёнка не сотрётся. Сопроводительные документы клеим на скотч и кладём труп в угол.

Пока мы беседовали, я услышал, как кто-то недовольным голосом требует накрыть его, потому что боится сквозняков.

– А там что? – кивком указал я на соседнюю дверь. – Комната отдыха для персонала?

– Там у нас кадавры. Ещё не принятые, так сказать. Недообработанные.

Он повёл меня внутрь, приоткрыл дверь, и я убедился, что в комнате нет никого. В смысле, никого живого.

«Значит, голоса. Опять начались эти глюки, а ведь вчера ничего не пил», – подумал я.

«Ты, конечно, извини, – пробормотал мой внутренний голос, – но если это глюки, то с какой радости они приключаются с тобой только в морге?»

Короче, работу я получил. Мне бы радоваться, но… Бредя домой, я размышлял, что со мной не так. В чудеса я не верил, хотя в детстве мне часто снились очень странные сны. Иногда, проснувшись, я не мог понять, по какую сторону реальности нахожусь. Лёжа в кровати в темноте, я воображал, что разговариваю с невидимыми деду сущностями. Иногда мы с ними даже препирались. Но я, честно, был уверен, что так делают все одинокие дети. Звериного языка я не понимал, во сне не ходил, огонь из пальца не выпускал и по стенам не бегал. И вот на тебе, со мной беседуют трупы.

Когда я уселся на лавочку возле дома покурить, ко мне тут же вразвалку подошёл жирный соседский кот. Просканировал презрительным взглядом, убедился, что у меня нет ничего съестного, и развернулся задом.

– Эй, блохастый, как поживаешь? – зачем-то заговорил я. – Не знаю, с чего начать беседу, но ты это… Ты поговори со мной. Как тебе кошка нашей дворничихи с первого этажа? Ну такая, беленькая, в фиалках всегда сидит, в окно смотрит. На тебя, между прочим.

Кот повернулся, насмешливо хрюкнул и поспешил прочь от странного меня.

Харон наших дней

Вечером мы с моим единственным близким другом Сусликом (вообще-то, он Вовка Суслопаров, но все звали его исключительно Сусликом) сидели на крыше его дома, потому что далеко отлучиться он не мог. Его отчим снова напился до белой горячки и гонял мать – тощую замученную женщину с вечно красными глазами.

У Суслика был ещё брат – «мелкий засранец, весь в отчима». Суслик утверждал, что не имеет с младшеньким ничего общего, но всегда самоотверженно защищал его от кулаков родного папаши. Вот и в этот раз Вовка после учёбы уже успел закинуть малого бабке, пока предки выясняли, кто куда тратит свои получки.

Короче, жизнь у Вовки была не сахар. Оттого он рано повзрослел и иногда ворчанием напоминал моего деда. Зато у Суслика был мотоцикл. Раньше, правда, он был у отчима, но так как тот постоянно пил, за руль почти не садился. И Вовка катал на «Яве» мамку на дачу, а иногда под шумок брал тарахтелку для своих нужд, например покатать девчонок. Правда, с девчонками ему пока не очень везло, так что чаще всего катал он меня. Дед всегда шутил по этому поводу, называя Суслика моим неутомимым другом Савранским. Он часто смотрел фильм «Покровские ворота», и я тоже что-то смутно помнил о человеке-призраке или «мотокентавре», который неразлучен со своим «железным конём».

Сейчас я за пивом объяснял Суслику разницу между анатомическим и судебно-медицинским моргом.

– Первый расположен при больницах. Туда попадают все тела из больницы и из других медучреждений, где нет своего морга, и иногда привозят трупы умерших от болезней вне больницы. Привозят тех, к которым нет вопросов у органов.

– А ваш, судебно-медицинский? – еле выговорил длинное определение приятель.

– Сюда везут всех криминальных, всех, кто умер при невыясненных обстоятельствах, короче, всех-всех-всех. Милиции нужно заключение эксперта, чтоб закрыть дело или открыть его.

– Фигас-се… А дальше?

– Для санитара разницы в работе вроде нет. Правда, в анатомичке чистенькие больные, чаще старички, а у нас, в судебке, все подряд. Бомжи, нарики с гниющими конечностями, разложившиеся подснежники, бывшие зэки. У многих туберкулёз, СПИД и ещё букет всего, – процитировал я Севу и добавил: – Так что работа грязная. Зато интересная.

– Не понимаю, на фиг ты туда попёрся. Ну поспорил с девчонкой, что устроишься в морг, разве оно того стоит? Хата у тебя есть, стипуха, дед помогает, брательники что-то да подкинут.

– Поспорил, это да. Но потом подумал, что работа не помешает. Дед с пенсии не сильно разгонится. Ему самому на лекарства надо. У брательников семьи, да и не хочу я попрошайничать. А мне деньги нужны. И вообще, Суслик, вот ты когда-нибудь задумывался, сколько людей умирают, а настоящую причину их смерти так никто никогда и не узнает?

– Для чего мне эта муть? Я и так хреново сплю.

– Муть… Эксперты – они же по крупицам собирают картину смерти! Тут царапинка, там гематомка, там ещё что. Так и раскрываются преступления. Как по мне – это искусство. Я, может, после универа тоже пойду в судмедэксперты. Как раз пока попрактикуюсь.

Суслик поёжился, с жалостью глядя на меня. Он был крепышом, но всегда закатывал глаза при виде крови, и даже прививки в школе давались ему тяжело.

– Да ладно тебе, – утешил я товарища. – Зато от меня будет польза. Мне Сева рассказывал, у них случай недавно был: мужика привезли, он типа упал с высоты своего роста на угол тумбочки, а вскрытие показало, что его сначала ударили, а потом он уже упал. Следак к ним приходил, рассказывал, что убийцу из-за этого наблюдения нашли и срок ему впаяли.

– Чётко, – цыкнул приятель.

– Санитар морга – это же как Харон наших дней! – всё больше воодушевляясь, заявил я.

Суслик задумался. Потом спросил:

– Харон – это рыба такая? Хищник, наверное.

– Ага, семейство щучьих. Неуч ты, Суслик. Говорила тебе наша классуха: иди в десятый класс, а ты попёрся в свой педколледж на физкультурника.

– С моими предками не до учёбы, – отмахнулся он. – Так быстрее работать пойду, хоть в школу, хоть на тренерскую. У нас острый дефицит квалифицированных кадров.

Он так смешно это сказал, явно повторяя услышанное где-то в педколледже выражение. И, заметив мою ухмылку, добавил обиженно:

– Ты меня позвал, обещал что-то интересное, а сам обзываешься.

– Обещал, обещал.

Я замялся. Если по дороге к Суслику меня распирало от желания рассказать приятелю всё о напасти, что настигла меня у морга, то сейчас я начал сомневаться. Теперь происходящее казалось нереальным, может, это воображение сыграло со мной злую шутку? Всё-таки не каждый день идёшь работать с трупами.

Продолжение книги