Симон бесплатное чтение

ISBN 978-5-0065-6351-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Симон

«Я сказал: вы – боги, и сыны Всевышнего – все вы…»
Ветх. завет, Пс. 81:6

Я не люблю людей. Особенно в толпе. Они страдают, им причиняет боль страшное чудовище – общее мнение. Оно подстёгивает, заставляя бессмысленно двигаться, и превращает всех в мутный океан, в котором волны и настроения причёсаны одним ветром. И чем ветер свирепее, тем податливее нрав океана. Масса бушует в одну, указанную сторону, сильнее и бессмысленней, и ищет препятствия только чтобы их уничтожить. Без смысла и цели… Океан толпы усиливает своенравный ветер эпохи своей дикостью. И так эти двое – вечные слуги друг друга.

Посреди подобной стихии сложно выжить стоя, неподвижно. Если хочешь хоть малой толики «красивой» жизни, успеха в мечте или зависти – нужно двигаться в общий такт. А если ты сумеешь заметить и ухватить что-то на гребне восходящей волны, тогда ты непременный везунчик своего времени!

Я стою неподвижно среди толпы. И ещё жив, потому что безмерно сострадаю ей. Я растворён среди одинаково несчастливых людей, но пока не потерян. Когда проносится очередная волна событий, я даже могу немного передохнуть, ветер ненадолго стихает, собираясь с силами. В такие мгновения я вижу, как большинство замирает в ужасе бездействия и отчаянии одиночества. Это ещё одни чудовища, подстерегающие несчастного по другую сторону потока. Избавиться от них практически невозможно, но всегда можно дождаться нового ветра и заполнить душную пустоту звуками, суетой, чужой жизнью…

Она шла рядом и нервно курила сигарету за сигаретой. А я снова жалел её. Жалел, когда на долю её семьи выпали несчастья, жалел, когда она растерянно искала опоры в каждом встречном, жалел и сейчас, когда всё наладилось, но не радовало. Посреди привычек прошлого невозможно наслаждаться жизнью. Своей жизнью.

– Я так не могу! Я же не эгоистка! – начала она. – Я не думаю о себе! Как же они там? Что мне делать? Я не могу разорваться! Я люблю вас всех, но о себе надо думать в последнюю очередь! Я не могу остаться здесь, пока они там совсем одни, без помощи и поддержки!

Мне было стыдно такое слышать. Особенно сейчас. Она на самом деле думала, что уехать от своих проблем, чтобы решать чужие – это альтруизм и доброта наивысшей концентрации.

– Я же не прошу тебя остаться со мной.

– Ты не просишь! – остановилась она, театрально взмахнув сигаретой, – Ты не просишь, но имеешь такой постный вид, что я чувствую себя монстром! Я же честно говорю, что ещё ничего не решила!

И она врала. Желание уехать от скучной жизни со мной, было очевидно. Она давно приняла решение и уже проживала его в фантазиях, предвкушая свою «незаменимую«помощь тем, кто в ней не нуждался.

– Ты думаешь, они не справятся там без тебя? – предпринял я слабую попытку настроить разговор на искренность.

– Конечно нет! Я не раз летала в эту страну – знаю там кучу людей. И о жилье могу быстро договориться! – в запале проговорила она. – И ты не беспокойся! Я всё улажу и сразу вернусь.

Вопрос «зачем?» застрял в моем сознании, в груди дотлевала боль. Но я лишь улыбнулся ей в ответ.

Суетливые объятия в аэропорту, короткие фразы, бездушный поцелуй – вот всё, чем закончились мои отношения с Владой. Я долго наблюдал, как она проходит регистрацию, провожал взглядом в толпе, улетающих её рейсом. И всё ещё стоял в коридоре, когда абсолютно все скрылись. Влада ни разу не обернулась.

***

Я не боялся одиночества. Мы с этим чудовищем были «на ты». Думаю, Влада и уехала, потому что знала, что не выдержит такой конкуренции. Её постоянные попытки вовлечь нас в чью-то судьбу – проблемы одной семьи или целой страны – оканчивались моим, тем самым, «постным» участием. Я видел всё под другим углом, без эмоций, не задавая нервного темпа проблеме – будь то чей-то переезд или даже смерть. Не сопровождал «положено скорбным» взглядом процессию похорон её родителей, не спорил с каждым о политике и политиках, как и не стремился быть напоказ безразличным. В общем, не делал никаких попыток оседлать волну современности.

Не найдя выхода своей бурлящей, но безвекторной энергии со мной, Влада решила помогать друзьям преодолевать тяготы скучного существования в стране и горячо агитировала за переезд в места более тёплые и приветливые. О некоторых, к слову, она знала не много, лишь то, что позволяли высоченные ограждения пятизвёздочных курортов. В этом был весь альтруизм Влады. Но на самом деле, она была добрая девочка. Просто эта энергия доброты била через край и иногда топила все вокруг.

Отправным моментом её судьбоносных решений стал наш разговор о совместных планах. Конечно, она надеялась присоединить меня к заманчивой лёгкости существования, а я… Я надеялся, что она сильнее и смелее. И зачем теперь вспоминать? Думаю, мне всё-таки было больно. Всегда и везде легче стоять вдвоём. Но всё, что я почерпнул из истории человечества, я ведь историк, – если ты начинаешь думать и анализировать, то обречён на одиночество.

Всё ещё стоя посреди аэропорта, посреди той самой толпы я думал об этом. Мне не было жаль времени, мне было плохо от потери. Снова.

Постепенно суета вокруг стала монотонно нарастать. Я нахмурился и развернулся к выходу. По дороге я уже не различал людей, до меня доносились их частые возгласы – приветствия, прощания и прочее. Эмоции. Раздражение подкатывало, как тошнота, хотелось поскорее вырваться на улицу из тесноты. Выход был уже виден огромным светлым проёмом стеклянных дверей. От него меня отделяла небольшая группа молодых людей – они сейчас особенно искрились эмоциями, то ли напоказ, то ли от переизбытка юного пыла. И я чуть не столкнулся с одним из них. Его необычайно-синий вопросительный взгляд, мгновенно вернул мне самообладание, которое пугающе быстро таяло. Как в застывшем кадре фильма, разминулись наши взгляды и направления. И я сразу же очутился на улице. И задышал. Казалось, что там, в зале, я был под водой.

Такси непривычно долго заставляло ждать. Но это уже не касалось моих нервов. Терпение было восполнено контролем – я уже спокойно смотрел на выходящих и входящих в аэропорт, наблюдал разные эмоции, даже сопереживал им и мысленно посылал слова благодарности тому синему взгляду, остановившему мой бесконтрольный позор.

Машина показалась за поворотом, и я решил выйти навстречу, чтобы бедняга-водитель не блуждал бесконечными поворотами и разворотами замысловатого движения парковки. Я махнул таксисту, и вдруг, у выхода из терминала показался тот самый юноша, глаза которого я, казалось, видел даже с этого расстояния. Он был в сопровождении высокого мужчины, лица которого я разглядеть не смог. Они выглядели со стороны необычно, бросалось в глаза их тёплое, почтительное отношение друг к другу, так не похожее на привычные эмоции нынешних людей. В этот самый момент передо мной оказалась машина. Разместившись в салоне, я мгновенно обернулся и заметил, как эти двое уже сели в припаркованное авто.

***

Ещё в юности, избегая толп и её несвязных и нелогичных увлечений, я вместе с единицами мне подобных, пошёл на исторический. По окончании, всё по той же причине, избрал карьеру скромного преподавателя в частной гимназии. Людей было мало, учеников тоже, поэтому некоторое время я наслаждался воплощёнными желаниями. Но моё отношение к толпе никак не совпадало с её отношением ко мне. Я нравился всем и каждому. Люди тянулись ко мне – не то из-за старомодной порядочности, то ли наоборот – преследовали, чувствуя моё избегание. Но результатом были многочисленные, не планируемые знакомства, настойчиво нарушающие рамки работы. Коллеги, начальники, персонал – это было понятно, но к ним добавлялись родители учащихся, их родственники – в общем, практически все, так или иначе посещающие школу. Они всегда неожиданно оказывались рядом – по дороге домой, в парках, магазинах. Хотя родной город был полисом внушительных размеров, мне казалось, что здесь существует всего одна улица – моя. Я держал знакомых на вежливой дистанции, далёкой от близкой дружбы. Почему? Это сложный вопрос, который я распутывал довольно долго.

Но Влада была не такой. Её брат учился в гимназии. Она часто приходила за ним. Целеустремлённость и самолюбие этой девушки очень долго осаждали мою бдительность. Я стал причиной её азарта. Но всё когда-нибудь находит свой предел, и запас её энергии оказался больше моего. Всё просто – элементарная физика. Но я историк. Я ценил и ценю редкости – изящные, красивые, имеющие важность сквозь века. И вначале Влада представилась мне именно такой. Я усадил её на трон своей фантазии и подчинился безумию надежд.

Всё, что случилось после, я уже поведал, вот только не упомянул, что ожидал этого. Как? Я стал всё настойчивее слышать голос моего единственного друга – одиночества, который напомнил мне о важности нашей дружбы. И в один день, присмотревшись к трону моей спутницы, я вдруг осознал, насколько он мал. Но Влада была со мной уже долгое время, и знали мы друг друга достаточно. Эта девочка выросла в обеспеченной семье, привыкла к лёгкой, непринуждённой жизни, сама справлялась со всеми своими желаниями и была желанной для многих. Но тут вмешалась та самая моя любовь к редкостям и ценностям. Так к ней не относился никто, и она поверила в размеры созданного мною трона. Но в итоге, я думаю, что он как раз поместился в её сумочку ручной клади. После периода эгоизма страстей и измерения наших эмоциональных пределов, мы подошли вплотную к реакциям друг друга на банальные вещи – быт, планы, семью, детей. Она, влекомая установками предков и гормонами, я… Я уже просто шёл на поводу её желаний и не видел более другого варианта развития своей судьбы. Хотя было грустно, и временами пусто.

Несмотря на ожидаемое расставание, я не хотел возвращаться домой какое-то время и смотреть в пространство, заполненное до краёв воспоминаниями. Первые две недели после её отлёта я решил погостить у знакомого. Но жизнь моя слишком скучна для других людей и этим гнетёт их. Поэтому я решил снять жилье.

Объявления, фотографии, договорённость в сообщениях, доставка ключей курьером – и в итоге, современное безликое общение положило начало новой главе моей жизни.

***

Волею должностных обязанностей, я всегда сопровождал учеников на мероприятия с признаками истории или искусства, согласно утверждённого школьного графика. В этом месяце таких поездок было запланировано три. И первая из них как раз совпала с днём моего переезда, что означало, я попаду в новую квартиру ближе к ночи.

Это была выставка репродукций эпохи Возрождения. Сладкое зрелище для глаз историка и моя особая страсть. В зале работал лектор, услуги которого, как оказалось, были оплачены нашими билетами, и мне оставалось только наслаждаться и бдительно наблюдать за поведением учеников. Я вздохнул и расслабленно зашагал позади детской группы. Рассказ экскурсовода о нетленных холстах звучал выразительно и успокаивающе. Дети вели себя порядочно – они уважали меня, даже иногда называли по имени, но без фамильярности и всегда «на вы» – да и возможность провести очередной учебный день не в классе действовал безотказно. Поэтому все послушно двигались в приятном ритме лекции и моего настроения.

Эта идеальная картина была разрушена внезапной паузой в речи экскурсовода, что подействовало просто оглушительно. Далее послышался негромкий диалог с кем-то из зала. Мы здесь, конечно, были не одни, но я занервничал, предполагая, что именно мои храбрые всезнайки отвлекают лектора. Я поскорее поспешил в начало группы. Уже подходя, я впал в странное состояние. Моё сознание работало в обычном нормальном темпе, я прекрасно всё видел, слышал и понимал, но вот движения будто сковали насильно. Пробираясь сквозь детей, я снова увидел молодого синеглазого незнакомца из аэропорта всё с тем же спутником. Юноша стоял в пол-оборота, его друг – спиной ко мне, но было понятно, что именно они и являлись причиной прерванной лекции. Куратор объяснял, слушал, кивал и так искренне улыбался, что я упрямо захотел увидеть ближе его собеседников, но этому, будто нарочно, мешало всё вокруг. Когда я начал понемногу приближаться, то разговор уже перекинулся и на детей. Те в голос дружно захохотали, внимательно следя за незнакомцем, что-то выслушали, по-видимому интересное, и тот стал прощаться, пожимая руку лектора. Не выразить словами моё отчаяние, когда я понял, что не успеваю ничего придумать, чтоб удовлетворить своё любопытство. Незнакомец уже уходил, а юноша… Он сверкнул своим взглядом, будто с насмешкой, и тут же последовал за другом.

Позже лектор мне пояснил, что незнакомец – профессор, поправил его в неточности описания сюжета одного холста и потом скрасил своё замечание подробностями извлечения нужных цветов из неожиданных материалов художниками той эпохи.

– Занятный человек, – закончил лектор, задумчиво улыбаясь, и очнувшись, двинулся дальше, увлекая детей.

Немного растерянный и огорчённый я невнимательно дослушал лекцию.

Погода за окном стояла солнечная, безветренная, и после выставки мы с детьми твёрдо решили прогуляться к школе пешком. Путь был не близкий, но сплошь рассечённый парками и скверами. Кульминация этой осени выдалась удивительно яркой. Как только мы вышли из стен, доверху усыпанными красками ушедшей эпохи, я понял, что прогулка в красках настоящей жизни будет лучшим финалом этого дня.

Природа настойчиво приковывала внимание. Дети с более чистой и глубокой впечатлительностью придумывали забавы на каждом углу, у каждого дерева. Оттенки вокруг разжигали воображение. Воздух дрожал под солнцем тысячью пылинок, фонтаны шептали мантры, листья шуршали в детском смехе… Я был заворожён. В тот миг я почувствовал себя безликим наблюдателем, зрителем в самом дорогом и редком театре. Вокруг меня разливалась и искрилась жизнь! Дети и природа… Мне показалось, что именно в этот момент я окончательно перевернул самую заурядную и тоскливую страницу жизни.

Доведя группу до стен гимназии, я собрал из кабинета все нужное для подготовки к занятиям и отправился в новое временное жилище. По дороге, в быстрых сумерках осеннего вечера, я уже многое передумал, и потихоньку насмехался над своей сентиментальностью. Мне уже хотелось к себе домой, в привычное старое прошлое, пусть даже и без Влады. Но совесть победила – я уже договорился о съёме.

Дом, где располагалось моё будущее пристанище, находился в историческом центре города и был досоветской постройки. Арки сквозных проходов, подъезды внутри маленького неприметного дворика… Здесь поражала тишина, застывшая в железных песочницах, притаившаяся под низенькими лавочками и еле уловимая среди развешанного на верёвках белья. Казалось, люди здесь вообще не жили – во дворе никто не гулял, в освещённых окнах нельзя было различить ни одного живого образа – застывшая картина сумеречного безмолвия. Поражённый таким покоем, я присел на низенькую лавочку посреди, окружённый многоглазыми подъездами. Мысли зашелестели, вторя листьям, взгляд скользил по стенам, балкончикам, крыше… Неоднократно исправляемый фасад обнажал долгую историю этого места – прошлые эпохи глядели останками лепнины над окнами и под балконами; надежды социализма отрывались толстенными пластами штукатурки по стенам; а все мирские печали и радости простых людей были сложены на тесных балкончиках. Эта картина заставила меня снова ощутить странный холодок отрешённости. Я наблюдал издалека быструю смену эпох, проходя маршрут сквозь время в компании Мефистофеля. Эти мысли вызвали улыбку. Так я и застыл на мгновение – чуждый жизни, и невероятно счастливый этому.

Тяжёлая металлическая дверь подъезда со скрипом отворилась, отвлекая от мыслей. Вышли люди, зашли другие. Мимо меня уже двигалась жизнь, секунду которой я смог созерцать в странной паузе. Я поднялся, посмотрел на ключи – «квартира 45, подъезд 4» – было заботливо указано на бирке. Найдя глазами подъезд, я замер на месте. Прямо у двери стоял тот самый юноша, взгляд которого слишком часто преследовал меня и в памяти, и наяву. Юноша улыбнулся и направился в мою сторону.

Сначала я подумал, что это невозможно заурядный случай – позади меня должен стоять его знакомый! Но юноша уверенно шёл ко мне, не сводя своих синих острых глаз. Его взгляд притягивал даже в густых сумерках, с единственным неверным фонарём старого дворика.

Он подошёл, скорее усмехнулся, чем улыбнулся, и протянул мне руку:

– Симон. Мы часто с вами встречаемся, не так ли?

Голос, чистый, ровный, уверенный просто сразил меня искренностью. Я машинально пожал ему руку в ответ.

– Павел, – тихо сказал я, намного тише, чем ожидал.

– Вы, Павел, кажется, не живёте здесь. Я раньше не видел вас среди соседей.

Я рассеянно кивал и думал, что бы сказать в ответ, но Симон показательно взглянул на мои ключи.

– Как интересно! Будем соседями, Павел. Моя квартира напротив вашей, – с этими словами он пошёл в сторону подъезда. Я последовал за ним.

***

Когда мы вошли, я замер. Старая дореволюционная архитектура внутри удивила своей сохранностью. Интерьер подъезда, лестничных пролётов был лишь слегка тронут эпохой красных надежд. На мраморной плитке пола не хватало, разве что ковров, стены – идеально ровные, чистые, кое-где ещё обрамлённые лепниной и отделённые посреди резным плинтусом. Лестница была несомненно советская, бетонная, но вот кованые поручни и перила в серо-безликой композиции удивили. «Я точно в родном городе?» – пронеслось в голове.

Тут Симон обернулся и с улыбкой остановился в пролёте.

– Передумали? Я порядочный проводник, и не планирую заманить вас в круг ада.

Я вздрогнул. Улыбка мгновенно слетела с уст юноши, и он пристально и внимательно посмотрел на меня. Действительно, в эту секунду я колебался.… Хотя мгновением раньше и в мыслях этого не имел.

– Как вам это удаётся? – негромко спросил я. Симон словно смотрел в мои мысли.

– Что именно? – самоуверенно, но искренне переспросил он, спускаясь на мою ступеньку.

Его вопрос и поведение были так просты и прямы, что я ощутил стеснение. Я не был мистиком, по характеру, но историческая стезя познакомила меня с достаточным количеством поражающих сознание фактов и открытий, случайностей и совпадений. Но я не знал человека перед собой, только видел мельком пару раз в городе. И всё. Успокоив этим своё сознание, я выдохнул все наваждения.

– Нет-нет, ничего, Симон, со мной бывает. Иногда обрывки моих бесконечных мыслей невольно облекаются в слова.

Он усмехнулся и снова пошёл первым наверх. Малое количество ступеней и большое пролётов заставили меня вспомнить, почему я не любил в детстве карусели. Но вот мы добрались до последнего этажа и остановились перед коридором. Здесь было четыре квартиры. Две из них – в самом конце и отделены от остальных собственным тамбуром. Я озадаченно посмотрел на ключи, в связке был один, от квартиры и кодовый магнит от двери подъезда. Не успел я заговорить, как Симон перебил меня.

– Знаете, я живу здесь достаточно, чтобы знать соседей этажа. Хозяин вашей квартиры предупредил меня о сдаче, и, думаю, он не будет против, если я передам ключ от тамбура, – говорил он, шагая в конец коридора.

Он открыл дверь, и вот мы оказались каждый перед своей дверью.

– Вы несомненно устали от такого шумного дня, – сказал с иронией он. – Вам надо отдохнуть, чтобы сознание больше не воспроизводило беспорядочные мысли.

Я снова хотел впасть в удивление, но потом вспомнил, что виделся с Симоном в окружении своих учеников, и подумал, что взрослому внимательному человеку на самом деле не составит труда сделать вывод относительно моей работы и нервного состояния.

– Да-да, вы правы, – устало пробормотал я, вставляя ключ в замок. Тот легко и мелодично щёлкнул и дверь без усилий начала открываться.

– Когда восстановитесь – заходите в гости, – тихо сказал мой новый сосед.

Я кивнул и шагнул в темноту.

***

Я сразу же нащупал выключатель. Но светильник загорелся не сразу, с задержкой на пару секунд. Всё это время я пребывал в темноте нового незнакомого пространства. Запах в квартире был словно в библиотеке – полный оттенков клея, переплёта, бумаги, тронутой временем. Было очевидно, что здесь долго никто не жил. Но вот, загорелся тусклый, тёплый свет, и я замер с улыбкой. Я, конечно же, видел фотографии квартиры, те, которые передавали чистоту ванной, аккуратность кухни и уют спален. Но гостиную и коридор я увидел только сейчас. Странно, почему хозяин не посчитал нужным выставить их на всеобщее обозрение? Они же первыми встречали гостей! И были шикарны! Всю стену длинного коридора занимали стеллажи, под стеклом которых виднелось несметное количество книг, фотографий, мелких реплик искусства. Разные эпохи, разные континенты… Я медленно, заворожено приближался по очереди к каждому из стеллажей, и так же медленно и очередно зажигалась внутренняя подсветка, озаряя бесценность наполнения. К последнему стеллажу я подходил с пересохшим от волнения горлом, читая шёпотом названия книг – редкость некоторых из них была невообразима.

Дойдя до конца, я попятился к противоположной стене, свет в стеллажах погас, и сейчас я единым взглядом охватывал эту бесценную коллекцию и не мог даже предположить её стоимости и значения. Медленно, как во сне, я побрёл в гостиную.

«Хорошо, что я не впечатлителен», – подумал я, когда включил свет. Я стоял в кабинете римско-католической библиотеки. Меня встретило разнообразие старинной мебели – изящные диваны и кресла перемежались с многочисленными журнальными и кофейными столиками. Невысокие книжные шкафы, доходили только до середины стен, намекая на удобства их использования сидя. По классическим узорам панелей стен, тяжёлым гардинам на окнах, чёрному дереву паркета можно было предположить, что этому интерьеру не один десяток лет. Или эпох. Мебель похоже была коллекционной, но в идеальном состоянии, подчёркивающем достоинства её возраста. Я присел на маленькую банкетку. Рядом со мной стоял первый шкаф из группы ему подобных, и в очертаниях его внутреннего мира я заметил книги Древнего Китая на языке оригинала.

У меня снова закралась навязчивая мысль, что здесь уж точно начинается новая страница моей жизни, как любопытствующего историка, пытливого скептика и мало повидавшего человека.

Заснул я только через пару часов экскурсии меж всех сокровищ, обложившись добрым десятком реплик древнейших рукописей и даже не читая их, а перелистывая страницы и улыбаясь от удовольствия.

***

Было такое чувство, что я в вынужденном отпуске, запланированном кем-то очень заботливым и любящим. Утром, против обыкновения своей привычки, я проснулся раньше солнца, нашёл на кухне кофе, турку, сахар, печенье и сразу же уселся за книги. Как мелькнул световой день? Когда я ел? И что? Я не обращал внимания на физические потребности организма, сознание было охвачено азартом и любопытством. Передо мной лежали труды, многие из которых вскользь упоминались в университетские годы, как недосягаемые к прямому изучению. Некоторые книги я видел только в плохих переводах, другие содержали в себе совсем иное, нежели интерпретировала наша преподавательская коллегия.

Мелькнул день. Потом второй. А на третий я должен был идти в гимназию. Эта перспектива вызывала негодование. Но я поборол себя – наспех просмотрел ученическую программу и лёг раньше обычного этих двух ночей.

Утром, выходя их подъезда, я снова был очарован безлюдным тихим двориком и вдруг осознал, что не был на улице все выходные. Свежий влажный воздух наградил меня лёгким головокружением и тошнотой.

После занятий я сознательно быстро сбежал из школьной суеты. Я спешил в свой новый храм, к моим богам и идолам, в идеальную келью отшельника. А по дороге обдумывал, разрешит ли хозяин этой квартиры остаться мне ещё на пару лишних недель. Хотя и их было бы недостаточно – слишком уж велико и необъятно для одной жизни наполнение тех шкафов.

Немного грустный от этих мыслей, я преодолевал многочисленные пролёты лестницы, как неожиданно передо мной предстал Симон.

– Вы обещали заглянуть, – улыбался он.

– А давайте лучше вы – ко мне, – смело выпалил я.

– Хорошо, только через час, Павел. Я вижу вы рады находке?

Я вопросительно и внимательно посмотрел на него.

– Я имею в виду коллекцию, – объяснил он.

– Да. Мне кажется, такая находка случается в жизни лишь однажды.

– Как вы правы. Я зайду к вам через час, – сказал он с лёгкой усмешкой и стал дальше спускаться по лестнице, насвистывая какой-то мотив. Очень знакомый.

Я поспешил к себе. Войдя в квартиру, я хотел разложить весь свой книжный хаос последних дней и приготовиться к гостю. Но, убирая первые же книги, засмотрелся на одну, потом открыл другую, и всё! Я очнулся от тихого смеха за спиной. В открытых дверях стоял Симон, а я сидел на полу с полуснятым пиджаком среди башен из книг, рукописей, журналов и своих блокнотов.

«Хорошо, что в штанах», – подумал я.

– Хорошо, что вы одеты, – смеялся Симон, читая мои мысли.

А я с ужасом только сейчас осознал, что мне даже угостить соседа нечем, но тот поднял пакеты в своих руках, подсказывая, что он справился с этим возможным неудобством. Странное чувство, никогда не прожитое мной ранее, накрыло глубокой волной – ощущение безусловного понимания и поддержки.

***

– Со мной многим утомительно проводить время, —усмехался я, – особенно, если человек не знает моего образа жизни.

– И образа мыслей, – продолжил Симон, усаживаясь в кресло напротив. —Вы историк?

Я кивнул.

– Это не столько профессия, сколько черта характера, не так ли?

Я молчал. Он сказал чистую правду. Стремление отгородиться от настоящего мира плитой размышлений, погружаться в сравнения, находить что-то новое в безусловно старом – это лишь то немногое, что толкнуло меня в профессию. Снова щёлкнул затвор понимания.

– А вы? – переводил я тему.

– Я – сторонник точных наук и доказуемых вычислений.

Я немного расстроено вздохнул. Была у меня парочка знакомых в студенческие годы с математических и экономических факультетов. И это было невыносимое общение. Разговаривать с ними о развитии цивилизаций, падении империй, зависящих порой от пары слов или одного предательства, о загадочности и реальности мифологии любой эпохи, о смысле великих памятников искусства – это всё равно, что читать Цицерона деревьям.

Симон уловил мои грустные мысли, но промолчал. Я сложил очередную стопку на стол.

– Пойду, сделаю кофе. Или чай? – уточнил я предпочтения гостя.

– Кофе, кофе, – ответил с улыбкой он, перекладывая несколько книг со своего столика.

Кофе был сварен. В пакетах Симона я обнаружил довольно нетипичные закуски, из всех моих знакомых предпочитаемые исключительно мной.

Вернувшись в гостиную, я спросил:

– Вы тоже любите сушёный инжир?

– Угу, – не отрываясь от книги и не поднимая взгляда, буркнул Симон.

Он держал в руках увесистый том, который я глотнул в первый же вечер пребывания в квартире.

Я улыбнулся, разложил всё на столике и сел.

– Вы любите теологию?

– Да, – не сразу ответил он, – в институте я договорился с ректором о посещении лекций, не входящих в систему изучаемого мной курса. Теология была в их числе.

Я оживился. Возможно, не всё было потеряно.

– Знаете, а я ещё в глубокой дремучей юности понял, что не создан для точных вычислений. Это чересчур пугало меня. С самой школы.

– Что именно? —спросил с каким-то азартом Симон.

– Возможность всё просчитать. Это лишает воодушевления, надежд. Если всё можно обосновать, если всему есть причина и результат, это обесцвечивает само желание что-либо делать. А с ним – и мечты, и порывы, – закончил я.

Симон молча смотрел, глубоко откинувшись в кресле, и его синий взгляд необычно ярко мерцал под тусклым светом торшеров.

– Вы хотите сказать, что случайность такова сама по себе. Что интуиция, совпадение – отдельно существующие понятия, ни чем не вызванные, ни от чего не зависящие? – заговорил тихо он.

– Возможно, я наделяю эти понятия чем-то чересчур мистическим, – сразу сдался я.

– Или чересчур человеческим, – возразил он.

– Не понимаю.

– Вы присваиваете человеку умение управлять категориями, далеко выходящими за рамки возможностей его сознания. Не многие, в здравом рассудке, – он обвёл жестом комнату, – могли уловить равновесие между вдохновением и таким результатом. Заметьте, видимым, осязаемым, доказуемым и исследуемым многочисленными потомками. И здесь не имела места никакая связь? Связь разума – конечного, просчитываемого, человеческого, с творческим порывом, божественным озарением.

Я молчал, задумавшись.

– Не хотите ли вы сказать, что все они, – я повторил его жест, – расчётливо знали как найти связь с озарением и сознательно пользовались этим?

– Не все, —заулыбался Симон, – и не в такой грубой форме, как ты говоришь. Но так или иначе.

Я обратил внимание, что он перешёл «на ты», но это меня сейчас не занимало так, как новые мысли.

– Ты хочешь сказать, – начал я делиться ими, – что есть такое знание, которое покажет всю связь времён, поколений, решений и последствий?

Симон кивнул.

– И оно, – продолжал я, – является чем-то таким, что стоит между расчётом и даром, навыком и вдохновением?

– Между Человеком и Богом, – сказал Симон.

Тут уже в кресле удобнее откинулся я и внимательно посмотрел на нового знакомого.

– Этим сказкам много лет, – серьёзно сказал я.

– «И все-таки она вертится», – подытожил с улыбкой он.

Я задумчиво улыбнулся. Такое не входило ни в мои планы, ни в ожидания. Я давно оставил все надежды найти похожесть в этом мире – таких же увлечённых искателей, не поглощённых меркантильностью цивилизации, тех, кто скорее похож на выпавшие старые звенья прошлого века, честные, редкие души. У меня больше не щёлкало это самое «понимание». Оно незаметно устроилось между нами с Симоном и связало теми невидимыми нитями, о которых слишком много писали философы всех времён.

Я взял чашку, он – тоже, и мы выпили за это молча.

***

В тот вечер странная, внезапно возникшая общность положила начало нашему доверительному и спокойному общению. Симон рассказал, что после окончания одного факультета «точных наук», не уточняя каких, он поступил сразу же на другой, «более гуманитарный». Программа его курса касалась мировых военных конфликтов, и мы буквально на неделю провалились в эту тему. Когда мы исчерпали все свои доводы, мнения и взгляды, было более чем понятно, что они у нас практически полностью совпадают.

– Это очень тонкая грань – использование власти, – рассуждал одним вечером Симон, —особенно, если этой властью наделён всего один человек. Невозможно пребывать в отстранённом, бесстрастном состоянии, которого требуют решения рассудка, и одновременно быть эмоциональным и увлечённым, посреди огромных возможностей. В таких условиях очень мало шансов использовать волю по её прямому назначению, как инструмент, созвучный миру и гармонии.

– Ну почему же? История являет великие примеры, от царей – до святых. В наше время, я согласен, тяжело в одиночку. Поэтому мы пришли к союзам, лигам, федерациям.

Симон заулыбался.

– Как ты думаешь, если ты обладаешь чем-то очень ценным, что с тобой произойдёт?

– Я думаю, что я не могу быть богатым или состоятельным, – засмеялся я, – я, или все потеряю, или раздам. Мне правда, мало надо.

– А если ты обладаешь тем, что отдать нельзя физически? – настаивал Симон.

– Ты говоришь о знаниях, – мечтательно протянул я.

Он кивнул и удобнее устроился в кресле.

– Это такая вещь, Симон, – начал я, – она в наше время как редкая, очень редкая коллекция неприменимых в быту вещей. Она нужна немногим. И даже им – непонятно зачем.

– Я говорю о тебе.

Немного обескураженный такой настойчивостью, я все-таки решил рассуждать и отвечать честно.

– Я не думаю, что мне бы это далось просто так. Значит, я к этому стремился и наверняка нашёл бы этому применение. Но несомненно я был бы счастлив таким обладанием.

– Знания обычно имеют следствие, – настойчиво пытался по-своему направить разговор Симон, – они ведут как минимум к выводам, новым мыслям, желаниям.

– Как и всё в мире, – заулыбался я, понимая смысл беседы. – Я —осторожный человек, я не могу быть уверенным в чем-то глобальном в одиночку. Мне нужен другой голос. Для баланса.

– А совесть?

– Я не думал, что мы про нравственность, – удивился я. – Совесть хорошо работает в плоскости «Добро – зло».

– Может работать, – поправил он. – А теперь смотри, ты – человек, обладающий ценными знаниями, а следовательно, возможностями. От твоих слов зависит мнение других сильных влиятельных людей, а значит и жизни простых. Но земные чувства и страсти управляют практически всеми, голос совести ими еле различим. И все твои знания и знания всего мира не приведут их к другому, более качественному образу жизни, не изменят их суть. Твоя воля не может подавить их, потому как это будет равно рабству. Их духовная слепота всегда приводит к одному и тому же – к проявлению силы, войне. Но войны – это временное подавление неизбежного.

– Таких примеров в истории – на каждой странице, Симон. – Решимость на такие поступки должна быть равна уверенности в правде, в невозможности другого пути.

– Не ускользай, Павел, – улыбался Симон, – правда у каждого своя.

– Я не говорю сейчас о выгоде, богатстве, желаниях. Я говорю о чистоте природы человека, который, видя все причины и следствия чужих поступков, уступает этому неотвратимому никакими способами ужасу воронки человеческих жизней. Я понимаю, о чём ты. Амбиции вождей – по сути, простых людей – всегда были причинами войн. Я бы не хотел думать, что и сейчас многие из них руководимы только эмоциями и самолюбием. Но с этим нам не совладать. И такое не просчитать, – ехидно вставил я в конце.

Симон сверкнул глазами.

– Как ты думаешь, будет ли слабостью, когда один человек уступает другому, понимая, что не может ничем ему помочь? Знания ему передать невозможно, показать всю губительность его поведения и жизни – тоже, потому как тот ослеплён эмоциями, чувствами, желаниями.

– Нет. Конечно, нет. Это не слабость, это единственный путь, – сказал я, вспоминая Владу.

Симон снова заулыбался.

– И неужели ты, видя человека в его полном заблуждении и упрямстве, которые сковывают его логику, не будешь знать, что с ним произойдёт далее?

– Буду, – нахмурился я, ассоциации с Владой становились всё настойчивее.

– Так неужели ты, в какой-то момент не сжалишься над его слабостями и не скажешь, что его ждёт?

– Возможно…

– Но откуда ты будешь знать такое, Павел?

Я помолчал несколько секунд.

– Меня не будут окружать страсти, как этого человека. Я буду всё видеть яснее, потому что у меня не будет эмоций – ни с ним, ни к нему.

Симон удовлетворённо вздохнул.

– Вот тебе и ответ. Всегда найдётся более хладнокровный и беспристрастный разум, способный увидеть многие последствия наших поступков. Это не сложнее шахмат, мой друг, – устало улыбнулся он и встал.

– Ты играешь? – поспешно уточнил я, расстроенный тем, что Симон направился к двери.

– Играю. Мы с тобой сыграем, не волнуйся. Иди лучше отдыхать. Скоро утро, а у тебя непростая работа с детьми.

Я вздохнул, посмотрел на часы – было глубоко за полночь – и поплёлся к двери провожать гостя.

– Почему «не простая»? – буркнул я обрывок фразы, застрявший в голове. —Там всё просто: спорят – объясни, шумят – накажи, ответят – оценивай.

– Ну не скажи, Павел, – Симон обернулся и пожал мне руку, —это же дети. Из них вырастут разные причудливые цветы, нужно правильно ухаживать – одинаково хорошо.

Он улыбнулся. Я уже будто спал наяву. Как только я поднялся с кресла, банальная усталость охватила весь организм мгновенно.

– Если будешь забывать закрыть дверь – это ничего, —сказал Симон уже в коридоре, – тут и тамбур, и я – мы будем охранять сокровища этой квартиры. – И он скрылся в темноте своей.

Я вдруг остался один, обернулся на хаос книг в гостиной. Посреди полумрака комнаты были разложены чужие мысли, которые только что воскрешали мы с Симоном. Стояли чашки с очередным, и бог знает каким по счету, кофе. Я почувствовал себя брошенным в пустом, абсолютно мёртвом пространстве обычных бумаг. Всё то, что пленяло меня несколько дней назад – одиночество в забытьи чтения – сейчас вызывало болезненную тоску. Впервые в жизни я почувствовал незримую, прочную связь с человеком. Вернее, ощутил ужас её потери.

В хмуром настроении я отправился в спальню.

«Неужели я настолько впечатлителен и восприимчив, если первый же интересный человек заставляет меня забыть о привычном укладе, отлаженном годами?! Владе такого не удалось. И никому до неё. И никому до Симона. Неужели философия не права? И все должны прийти к одному – «человеку нужен человек..»

Где-то посреди этих размышлений я заснул.

***

Как же не хотелось просыпаться! И я не мог понять, почему звенит будильник. В еле различимых образах сна, которые упрямо не отпускали меня, я был ещё в гостиной, с Симоном.

Этот день длился долго. В последнее время было много уроков, нам «спустили«новые программы, рекомендуемые к включению прямо посреди учебного года. Словно в наказание за моё необщительное настроение последних дней, вечером меня направили в министерство уладить все вопросы об этих самых программах и заодно лично познакомиться с куратором нашей гимназии.

Суета рабочего дня – знакомого, привычного – немного заглушала впечатления от общения с Симоном. Я погружался в природу чьих-то амбиций, желаний, целей. И это только звучало неприятно. На самом деле я участвовал в нужном процессе – обучении детей. Всё сопутствующее было неминуемым в наше время, мне нравилось так думать. Теперь я был в этом не уверен, мысли сплетались в тугой клубок, и по дороге я распутывал каждую – сам с собой спорил, соглашался или оправдывался. И вдруг понял, что имел в виду Симон, говоря о совести. Она руководила не просто нравственным выбором, но направляла даже мысль и безошибочно судила. Такую совесть я ещё не знал.

Машина подвезла меня к нужному зданию. После суматохи в школе и напряжения в голове я будто очнулся. На улице был вечер – окончание рабочего дня. Солнце принимало последние отчаянные попытки быть замеченным слепой толпой людей. «Тщетные усилия», – подумал я, стоя как раз лицом к закату посреди небольшой площади. Дышалось легко. Ноябрь отдавал последнее, а вернее уже всё, что осталось от осени этого года. Немногочисленные листья, кое-как державшиеся за чёрные скелеты деревьев, колючие, пустые кустики, бесцветные оголённые здания – всё это уже никак не могло скрыть от взгляда яркое небо, играющее с лиловыми облаками. И тем не менее люди упрямо шли вперёд, смотря на себе подобных или ещё ниже. Я глубже вздохнул и поспешил в здание. Найдя всех в неудержимом стремлении домой, я уличил несколько минут для решения своих задач. Вечером люди быстрее и охотнее соглашаются на заурядные действия. Днём можно столько и не успеть, имея перед собой достаточное количество времени. Но вечер… Он разоблачает и подгоняет, и вы спешите устранить всё, что отделяет вас от дома и отдыха.

Неприлично быстро справившись с поручениями, я вышел на всё ту же площадь. Закат уже сгорел, и только синие обрывки мелких облаков опадали пеплом на горизонте ему в след. Передо мной возник чей-то силуэт. В это же мгновение фонари разом осветили площадь. Симон. Он стоял лицом ко мне и улыбался – искренне, прямо, но всё же с каким-то умыслом.

– Смотри, как вышло. Я не обознался, – сказал он.

Со дна мгновенно поднялись все мысли и воспоминания, растворённые в потоке дня. Молнией пронеслись совершенно противоположные ощущения – от неприятной грусти, до надежд и ожиданий. Я не нашёл, что сказать и молча протянул ему руку.

– Ты домой? – спросил он, отвечая рукопожатием.

Я кивнул. Мы молча развернулись и пошли.

В этой части города – на главной улице – всегда особенно красиво и чисто. Аллеи подсвечены ровными рядами фонарей, вокруг сплошь причудливые геометрические фантазии из кустов, цветников, лавочек. Сейчас было самое мрачное, неприветливое время года – поздний ноябрь – но именно в этот миг не желалось и не представлялось ничего прекраснее. Люди пересекали аллею только чтобы попасть на другую сторону дороги и поскорее отправиться домой, в привычный покой. Прогуливающихся подобно нам, не спеша, было очень мало.

Шли молча. Шаг в шаг. Я смотрел под ноги. Жёлтые блики фонарей лентами вились сквозь голые ветки, бережно окутывая светом каждую, струились осязаемым и видимым лучом сквозь пустоту и оседали на лавочках и дорожке. Но вот, следующий шаг и лучи уже бегут следом, чтоб догнать другой фонарь, лавочку, дерево и отразиться для меня уже там.

Молчание нарушил Симон.

– Ты всё-таки плохо спал, – сказал он.

Я кивнул.

– Как хорошо. Мы сегодня совместим встречу с прогулкой.

Я посмотрел на него и спросил:

– У тебя много друзей?

– Меня всегда окружает много хороших людей, а у тебя нет друзей?

– Не знаю, что и сказать. Это стало слишком лёгким и практичным понятием – «дружба». Я в это слово вкладываю иной смысл, находящийся где-то между лёгкостью и гармонией. Я должен быть уверен в друге – неизвестно почему, и в то же время понимать весь его мир своим разумом. Поэтому у меня нет друзей, сплошные знакомые.

Симон ничего не ответил, но видно было, что хотел.

– Только после нашего знакомства я впервые понял это, – закончил я.

– После такого короткого, – спокойно добавил он.

Я вздохнул.

– Не хочу утверждать наверняка, но кажется, я бы мог тебе сказать это ещё там, в аэропорту.

Неожиданно Симон очень звонко и искренне рассмеялся и похлопал меня по плечу.

– Знаешь, ты особенно занятный человек! Жизнь не просто так свела нас вместе – это бесспорно! Зачем – разберёмся позже.

Я улыбнулся его словам и был очень рад и своему признанию, и тому, что Симон не оттолкнул ни его, ни моё понятие «дружбы».

***

– Смотри, здесь неплохо готовят классику азиатской кухни, – неожиданно Симон потянул меня за рукав в сторону ресторанчика на другой стороне улицы.

– Вот это, – указал он на странное название блюда в меню, арабского происхождения. – Это просто прекрасно! Я впервые попробовал его и навсегда влюбился в Самарре, но и здесь его готовят очень достойно! —быстро говорил он, снимая пальто у столика.

Подошёл официант и Симон сделал заказ, причём на языке оригинала и довольно чисто.

Я осмотрелся. Уютно, многолюдно. Стены словно обтянуты полотнами, развешаны маленькие графические рисунки в рамочках. На них – словно путевые зарисовки стран и мест, блюда которых здесь готовили. Небольшие полукруглые столики на четверых, не более, несколько ширм – резных, деревянных, разделяющих собой слишком открытые пространства; вдалеке виднелась стойка. Персонал – в тёмно-коричневой форме, застёгнутой на многочисленные пуговицы до самого подбородка и в белоснежных фартуках поверх – немногословен, серьёзен, но доброжелателен. Ощущение будто мы и впрямь в каком-то восточном городе.

Обведя всё это взглядом, я остановился на Симоне.

– Ты успел побывать во всей Азии? – спросил я.

– Я несколько раз сопровождал профессора в его поездках по странам Леванты. Последний раз мы были там полгода.

– Ты знаешь языки?

Он кивнул.

«Странно, – подумал я, – я – историк, знаю достаточно о мире, в теории, а он, такой далёкий от этой профессии, но жизнь водит его тропами старых цивилизаций, культур и языков.»

Теперь я хотел больше узнать о его жизни. Но он прервал мои мысли.

– Павел, ты хочешь лучше знать своего друга – это нормально. Я расскажу тебе всё, что смогу, если попросишь, – немного иронично сказал он.

Это был дружеский жест снисхождения. Разрешение, которого не просили. Я не нуждался в нём и не собирался в досужей болтовне выяснять подробности его жизни. Я был способен на проницательность. Но кое-что спросить было можно.

– Это с тем профессором я видел тебя пару раз?

– Да. Те два раза, – подчеркнул он, – я был с ним. Благодаря ему, я получаю массу возможностей, благодаря ему я много раз огибаю земной шар. Я сопровождаю его в поездках и помогаю в научной деятельности.

Подошёл официант, расставил приборы и сразу же вернулся с блюдами. Тёплый запах мгновенно окутал наш стол. В моей тарелке были какие-то злаки, ярко оранжевого цвета, вперемежку с овощами и специями восточных стран. К блюду прилагались лепёшки и сухари.

– Кофе будет позже, – с поклоном и сдержанной улыбкой сказал официант и отошёл вглубь зала.

«Антураж,» – пронеслось в моей голове.

Ужин был окончен. Я не стал сегодня ничего спрашивать у Симона о его бесспорно любопытной жизни. Мы говорили о восточных традициях, уходящих в невидимую глубь веков. В конце он печально подытожил:

– Невыносимо стоять посреди руин великих цивилизаций и чувствовать, как сжимается твоя душа до степени отчаяния. Эти молчаливые плиты, вернее, осколки – всё, что осталось от чьего-то труда и мыслей. Сейчас лишь ветер и луна хранят их тайны. И молчаливые изображения на скалах печально темнеют в веках. Сложно переживать такие изменения, особенно в рамках одной человеческой жизни. Наверное, поэтому нам отмерено не много. Чтобы мы не испытывали ужас от полного разворота мнений, веры, желаний этого мира. Ты, Павел, растишь поколения. Они формируются на твоих глазах. И всё, что сейчас их окружает, играет самую важную роль в начале долгого пути.

– Конечно. Но я мало чем могу помочь. Только навыком, знанием и состраданием.

– А более ничего и не надо. Главное, чтобы в их жизни была хоть какая-то поддержка, опора. Чтобы в минуты слабости они знали, что не одиноки.

– Значит, и я переживаю эту слабость, раз ты оказался рядом, – усмехнулся я.

Симон ничего не ответил. Мы расплатились и вышли. На улице стало уже холодно, и мы зашагали быстрее.

Во дворик мы попали уже практически ночью. Ярко блестели колючие звёзды, ветра не было, пар от дыхания медленно растворялся в тишине, и казалось ничто не способно нарушить странное умиротворение этого места, затерянного посреди мира.

На лестнице, чтоб быстрее и незаметнее её преодолеть, мы с Симоном перечисляли всех известные правителей стран, в которых он побывал. На нашей эре мы были у тамбура.

– До завтра, – неожиданно быстро сказал Симон.

Я секунду колебался, но потом протянул ему руку, кивнул и направился к своей двери.

***

Сегодня мне было хорошо одному. В двухдневной переписке с хозяином, я, не без усилий, добился продления своего пребывания в квартире ещё на одну неделю. Его почему-то беспокоили мотивы моего настойчивого желания. Но в итоге он сдался. Ликование моё было ярким. И я решил его отметить систематизацией своих желаний и возможностей – сел и написал план-график изучения той литературы, которая привлекала меня более всего. Конечно, в итоге получился просто невообразимый читательский марафон, или скорее, гонка со временем. По моим, весьма условным подсчётам, я должен был потратить на такие занятия весь вечер. Каждый вечер. Условием проживания, главным и единственным, и ставшим понятным мне только здесь, было – «Не выносить ни единой вещи за пределы квартиры». По-моему, это было в какой-то сказке. Но так или иначе, времени ни на что другое я не имел. Да и не планировал.

Когда я отложил первую прочитанную по списку книгу, была уже глубокая спокойная ночь. Звезды безмолвно мерцали созвездиями, и посреди этого мига умиротворения и покоя я вспомнил о Симоне. Две двери, две стены отделяли разные жизни друг от друга. Я не мог уже представить свою без его присутствия – пусть даже заочного. Меня не смущало такое отношение к новому человеку в моей жизни. Он определённо стоил искренних и честных друзей. И они у него определённо были, ведь подобные вещества тянутся к подобным. Это для всего остального мира они могут казаться чем-то неясным и чуждым. Я не мог утверждать определённо о впечатлении Симона от перспективы нашей дружбы. Он не давал никаких ясных представлений – зачем ему общение со мной, возможно, все это было ненадолго. Но иногда я просто был обескуражен нашим полным согласием или пониманием. Я уже не говорю обо всех странных совпадениях, идущих в ногу с нашим знакомством.

«Интересно, что скажет Симон о моем графике культурного роста?» – усмехнулся я, засыпая.

Очень рано меня разбудил звонок с работы. Спонтанный график заезжих артистов освободил меня от профессиональных обязанностей на целый день. Детей сегодня ждали развлечения. Приятно было слышать такое, да ещё и так рано. Не до конца понимая своего счастья, я раскинулся на кровати, когда разговор был окончен. Я мог спать, есть, читать, наконец! «Можно прочитать много больше, чем хотел сегодня!«С этой мыслью я выскользнул в гостиную и замер в дверях. Странное ощущение – обычно присущее ночи – чьего-то присутствия, на секунду сковало волю. В предрассветных сумерках комната выглядела особенно – спокойствие, ожидание нового дня, мыслей, откровений…

Я всё ещё стоял, не шевелясь, будто ожидая чего-то. И тем не менее тихий, вкрадчивый стук в дверь напугал меня до смерти. Сердце колотилось, как у обрыва. Я знал, кто это.

– Прости, напугал? – спросил Симон в полуоткрытую дверь. – Подумал, что ты собираешься на работу.

– У меня сегодня работа отменилась, – тихо ответил я, впуская его.

– Как это здорово, Павел! Тогда быстрее собирайся!

Я внимательно посмотрел на него.

– А ты? Тебе никуда не надо?

– Нет. Сегодня нет. Давай же! Скорее!

И он вытянул меня из дома в такую рань! На все мои скромные протесты, что я хотел бы почитать и вообще провести дома весь день, он только презрительно ухмылялся. Но как я ему был благодарен, лишь только мы шагнули из подъезда на улицу! Фантастически неожиданное зрелище! Всё вокруг тонуло в густом молочном тумане. И только пятна фонарей обозначали границу реальности. Выше были сплошные облака.

Симон куда-то явно спешил. Мы обогнули улицу и очутились в самом сердце кипящего рабочего утра. Я поморщился такой перспективе – пребывание в толпе. И вдруг почувствовал, как он схватил меня за рукав, и мы уселись в ближайшее такси.

Машина везла нас прочь из центра, и, казалось, из города. У самой последней офисной черты мы вышли.

– Я так на работу никогда не бежал, – упрекал я Симона, уже жалея, что не отговорился от прогулки. Но тот молча увлёк меня вглубь ближайшего здания. Это была высоченная стеклянная высотка с многочисленными офисами разных организаций, очередная, среди ей подобных. Через мгновение мы уже стояли в лифте. Симон нажал сорок пятый, последний. Когда поднялись, то попали в длинный коридор, в конце которого виднелась огромная стеклянная дверь. Мы приближались к ней, и у меня снова беспричинно забилось сердце, эта дверь напомнила мне другую, такую же, в аэропорту, ведущую к яркому свету, прочь от прошлого и толпы. Стеклянная дверь бесшумно раздвинулась.

– Здесь недавно оборудовали смотровую, – сказал Симон, когда мы вышли на балкон.

Вид с сорок пятого этажа обещал быть великолепным, открывая всю восточную часть города. Но туман… Я не видел ничего дальше высоких перил. Мы были посреди Ничего.

Симон подошёл к самому краю.

– Что ты видишь, Павел?

– Ничего, – ответил я, подходя, – абсолютно ничего.

– Но ты точно знаешь, что там. Внизу мир, такой, каким ты его узнал, – махнул он рукой, – а там – Солнце, небо, звезды и всё то, что доступно взгляду и изучению. Представь, сейчас рассеется туман, и ты увидишь не дома и улицы родного города, а нечто иное, тоже населённое людьми. Но ты не будешь знать, ни их времени, ни технологий, ничего. Ты просто будешь ты. Везде и всюду.

Симон развернулся ко мне лицом и спросил:

– Кто ты, Павел, стоящий посреди Ничего?

Забытое ощущение из детства охватило каждую клеточку моего тела, когда я не мог что-то понять и злился на каждого. Но это было только тело, и только мгновение. Мои разум и сознание ровно и спокойно впитали этот вопрос.

– Мне всегда страшно у такого края, – спокойно сказал я, – у края такого вопроса. Я боюсь, что там ничего нет и я один. Поэтому я и возвращаюсь к толпе.

Мои слова утонули в тумане. Мы молча простояли довольно долго. Солнце медленно ползло единственным ярким пятном среди этого Ничего. Туман стал неспешно рассеиваться под упрямством света и тепла. Кое-где уже проглядывалась голубизна небосвода, ниже – очертания больших и тёмных построек – пятнами сквозь пелену. Сверху-вниз – так работали неумолимые законы гравитации и всего известного физике. И вот, у самой земли остались лишь обрывки густых молочных лент, застрявшие между домов. Было странно тратить столько времени на созерцание обычного явления. Мысли мои как будто только что проснулись и медленно растягивали одна другую, вызывая интересные ассоциации.

– Жаль, что ты не был близок с математикой в этой жизни, – тихо сказал Симон, – ты быстрее б находил все нужное. Но… – вдруг громче сказал он, – нам пора пить кофе!

И мы спустились в город.

***

Весь день Симон провёл со мной, перекраивая мой план-график по книгам. Он настойчиво предлагал то, что «восполнило пробелы точности моего восприятия и помогло при построении логических выводов». После непродолжительного спора, я сдался. И был очень удивлён странному влиянию Симона.

Мы начали читать три книги одновременно. Сравнивая и обсуждая позиции авторов, в разрезе влияния на них особенностей эпох. Симон настаивал на отслеживании первоосновы, той, которая послужила толчком, мотивом для автора, и намеренно задавал высокий темп нашему обсуждению. Было трудно. Я чувствовал себя первокурсником, случайно оказавшемся на чужом семинаре. Но я старался, хотя выбранные Симоном труды не были близки, ни моей профессии, ни душе. Через пару-тройку часов я понял, что моё сознание уже не моё, существует отдельно от личности и неконтролируемо что-то творит. Я устал. Симон это заметил и расстроился.

– Не знаю, как тебя обучали в институте. И как ты обучаешь детей? – Неожиданно надменно проговорил он, захлопывая одну из книг.

– Это странный вызов моему профессионализму. Метод, мягко говоря, неудобен – сложно держать столько новой информации в голове, параллельно доказывая и опровергая позиции разных авторов. И твои. И вдобавок, ты ждёшь мой вывод – мгновенный и обоснованный более ранней эпохой. Ты всегда так работаешь?

– Примерно в таком темпе. Я уже привык. Моя работа предполагает постоянную аналитику.

Я задумался на секунду.

– Всего? Постоянно? Даже сейчас ты анализируешь? Может, даже меня?

– Твою пригодность, – с улыбкой сказал он и встал к шкафу.

Я был неприятно удивлён. Но не сильно обижен.

– Пригодность к чему?

Симон расставлял книги на места и обернулся.

– К дружбе со мной, – твёрдо сказал он.

– Я тебя об этом не просил, – быстро сказал я. Сейчас уже были очевидны и неудержимы все примитивные эмоции, которые зажглись от его слов – возмущение, уязвлённое самолюбие, гнев, гордость… И странное дело, я это понимал всё так же отдельно работающим сознанием, но управлять был не в силах. Произошло расщепление надвое.

– Не просил, Павел, – вздохнул он. – Но я могу рассмотреть эту возможность, если попросишь.

Он как будто специально усугублял мою нестабильность. Я сейчас забыл всё, что знал и помнил хорошего о себе, нашем знакомстве, времени вместе. Сейчас передо мной был не Симон, а вызов. Эмоции и сознание мгновенно собрались вместе и приняли самый заурядный облик.

– Немного нахальное заявление, – сказал я наконец. – Похоже, случайность нашего общения не имела ничего общего с дружбой. И меня до сих пор рассматривают как кандидата.

Он подошёл ко мне, не сводя внимательный синий взгляд.

– Павел, а как же твои ощущения в аэропорту? Ведь мы были друзьями уже тогда.

Это было неожиданное напоминание, которое вспышкой озарило бурю эмоций. Но проиграло и оставило после себя неприятное смущение. Симон продолжал:

– А как же твои мысли и выводы всех этих дней, которые в разы продвинули тебя на фоне всех прожитых ленивых лет? – его голос становился металлическим, более холодным.

– А как же все твои рассуждения и маленькие робкие попытки осознать смысл твоего нахождения среди людей? Ты, Павел, жил хорошо и правильно, но бесполезно! Отгораживался от толпы, не принимая никаких попыток стать хоть чем-то ей полезным! И столько лет потратил, выбирая упрямое невмешательство!

Он замолчал на мгновение и тише продолжил:

– Если сейчас ты произнесёшь всего одно слово, одну просьбу, то всё будет мгновенно исполнено. Скажи, ты хочешь обратно в свою жизнь замкнутого историка? Или хочешь попробовать стать мне другом и помощником в очень сложной и невероятной жизни?

Я был просто возмущён! Я даже не скажу, что слышал и понял все его слова – в голове крутились только те, что задевали меня и мои чувства. Снова и снова они вызывали поток злости, усиливая его. Как он мог анализировать меня, как вещь или понятие?! Какое право он имеет на такие вопросы и выводы?! Я смотрел на него и будто находился в театре. Снова, началось это болезненное расщепление. Душа и сердце верили этому человеку неосознанно, сполна, а вот рассудок насмешливо уверял, что сейчас будет антракт и волшебство представления вместе с этим актёром растают в сумраке дороги домой.

И я молчал, разрываемый пополам.

– Ты у края, Павел, – сказал тихо Симон, – и снова уходишь назад.

Он встал и направился к двери.

***

Когда я остался один, то мгновенно пережил весь ледяной ужас одиночества – острого, пронзающего насквозь, как зимний восточный ветер. Мне стало страшно. И ничто не могло заглушить этого состояния – ни чай, ни книги, ни солнце, внезапно и настойчиво осветившее последними лучами все комнаты этой странной квартиры. Согревал только гнев.

Следующий день был рабочим. И следующий, и следующий… Три дня я не видел Симона, три дня я не притрагивался к книгам – ни к своим, ни к выбранным им. Что это был за кошмар! Я сам себя привёл в чистилище, где пустота и безрадостность шли в ногу с серостью и однообразием. Ноябрь на улице был ноябрём – безликим, мокрым, неприятным. И работа была похожа на этот ноябрь. Я избегал всё и всех! Исключение составляли дети. Я внимательнее и любопытнее смотрел на них и начинал замечать нечто большее. Мнения о каждом рассыпались, как их маленькие беспорядочные эмоции. Все они представлялись мне теперь хрупкими судёнышками в огромном океане взрослых правил, законов и традиций. Их носили волны суровой действительности, бытовых условий – от материальных ценностей до общения с семьёй, такого разного и такого далёкого от христианских истин. И вдобавок, их трепал ветер своенравия, желаний и предчувствий. Ветер становления характера.

Боже! Как и меня! Получается, я сейчас стремился к себе подобным – неопытным подросткам, не имеющих достаточных знаний, навыков и сил, чтоб понять и принять этот мир. Но как же так?! Я уже прошёл те неприглядные годы своей юности! Неужели теперь всегда винить прошлое, что я не смог быть свободным от быта, мнения семьи и их желаний? Но всё же разрешилось! Семья исчезла мгновенно, так же как и моя юность… Институт? Да, похоже Симон тут был прав! Институт дал только основное, необходимое – бумажку – чтоб я мог открыть рот в присутствии работодателя! Но позвольте, свои пробелы, те которые я чувствовал таковыми, стал восполнять самостоятельно, никому не мешая, никого ни о чем не прося!

Я всё ещё был возмущён словами Симона, и его предложение всё ещё выглядело унизительно. Наверное, никто не мог быть мне другом. Или я не мог…

На четвёртый день я написал хозяину квартиры о желании съехать раньше срока. Тот ответил, чтобы я оставил ключи Симону. Это было неожиданным испытанием. Но я упрямо пошёл на это условие. В тот же вечер я собрал все вещи, окинув взглядом столь недавнее счастье – гостиную. Словно во сне промелькнули кадры прошлого. Как невероятно изменилась моя жизнь с переездом сюда! Как мгновенно наполнилась долгожданным смыслом! И в какой бесценной компании. Невозможно было поверить. Невозможно…

Я быстро вышел в коридор, безжалостно хлопнул выключатель; темнота попрощалась со мной звонкой тишиной и запахом старых книг… Я шагнул в тамбур.

В дверь квартиры Симона я постучал негромко и неуверенно. Странная решимость – забыть все эти дни и недели – уже была сродни опьянению. Он открыл. Ни одной эмоции, ни единого слова, только его глаза мерцали глубокой ночью Кашмира.

Я молча протянул ключи, он молча их взял. И сразу же я развернулся и вышел. О чём я думал? Как так быстро попал во двор? От кого я бежал? Когда я поднимался в свою квартиру, в которой отсутствовал больше месяца, то чувствовал, что возвращаюсь из какой-то другой странной, быстротекущей и… невероятной жизни – вспомнилась фраза Симона. Сейчас я полнее осознавал, что пытаюсь наказать не весь мир, а себя. Я до сих пор не верил, что стоил такого мира, слишком невероятного, наконец, подарившего мне друга…

Моя дверь выглядела проходом в фамильный склеп. Я открыл замок, и со звуком щелчка почувствовал себя мёртвым.

– А я тебе сюрприз устроила! – в квартире меня ждала Влада.

– Ты даже не представляешь какой, – спокойно ответил я.

Был ли я удивлён? Ощутил радость или гнев? Ничего этого. Я бы предпочёл, чтобы сейчас не было ничего – ни Влады, ни квартиры, ни меня, ни духоты сожалений. Но в её сюрпризе для меня был смысл. Она у самых дверей стала взахлёб рассказывать о поездке, попытках уладить жизнь друзей, помочь им, об их прохладном прощании, всеобъемлющей людской неблагодарности, несправедливости и далее, далее. Я не слушал. Меня мгновенно накрыла тоска. Душа рвалась на части от осознания того, что я потерял какими-то часами ранее. По причине слабости то ли перед эмоциями, то ли перед страхом. И впервые в жизни я принял своё полное поражение. Безоговорочно.

***

В подъезд номер четыре, минуя самый тихий дворик, я заскочил благодаря соседям, возвращавшимся с позднего дежурства. Было около полуночи. Я потратил больше трёх часов на уговоры Влады о том, что у неё есть будущее – блестящее, увлекательное, но не в моей компании. Не в компании мало размышляющего идиота, который упускает всё на свете. Но её я не упускал, а отпустил, как бабочку, налюбовавшись всеми оттенками лёгких крыльев и полностью осознав, что не смогу взлететь, как она. Пусть я буду червём, медленной глупой гусеницей, но я впервые почувствовал не разочарование от своей ошибки, а надежду.

Пока я поднимался по лестнице, то волновался и разговаривал сам с собой, спорил. Моё сознание все это время настойчиво не покидал синий взгляд Симона. Я не знал, чем чревата дружба с ним, я просто понял, что обратно не хочу. И не важно, что в тумане. Там я буду не один.

Перед дверью тамбура я так разнервничался, что даже испугался. Но позвонил. Долго слушал тишину, долго звонил. Никогда не знал, что значит волноваться на свадьбе, не приходилось – ни на своей, ни на чужой – но, кажется, это было оно. Ты решаешься на новый путь с другим человеком – и узнаешь его, как никто никогда ранее. А ещё, непременно узнаёшь себя и столкнёшься с неизбежным. Поэтому мне трудны другие люди, поэтому я боюсь их и бегу. Они могут показать мне всё, чем я владею. И чем нет.

Дверь не открывали. Я не расстроился, у меня теперь было направление, и пусть цель сегодня не достигнута. Я с улыбкой развернулся к лестнице и натолкнулся на Симона.

Он, по-видимому, стоял какое-то время у перил и наблюдал моё «представление» у тамбура. Взгляд его блестел юмором. Я быстро взял его за руку.

– Хочу быть твоим другом, – торжественно сказал я.

Он глубоко вздохнул и очень крепко обнял меня.

– Пошли, – сказал он, открывая тамбур. – Павел, Павел, и почему ты бежишь меня, – говорил он по дороге в свою квартиру, – почему не веришь в меня, – продолжал он, пока мы входили.

Я ликовал в своей умиротворённой душе. Словно только что принял крещение. Или прошёл испытание на верность. У меня не было ни одной мысли, ни единого желания, я просто шёл за голосом в сумрак нового мира.

Мы вошли в его квартиру и первое, что он сделал – это отдал ключи.

– Хозяин квартиры не против, чтобы ты ещё побыл здесь, – тихо сказал он.

Тогда-то у меня и закралось подозрение, что Симон и есть этот самый хозяин, но я молча взял ключи и огляделся. Квартира Симона являлась зеркальным отражением квартиры напротив, только шкафов было меньше, и весь интерьер выглядел не таким «возрастным», но классическим и спокойным. Светлые стены в оправе деревянных плинтусов, ореховый пол, в тон дверям. В гостиной, куда он сразу меня завёл, было все также – мягкая мебель, шкафы, столики, тумбочки; не было телевизора и других, отвлекающих сознание достижений цивилизации. Всё в спокойных, сине-серых оттенках. Я сел в глубокое тёмное кресло. И вдруг вспомнил, сколько сейчас времени! В окно с немым укором смотрела ночь тысячью ярких звёзд и полной луной.

Симон вошёл в комнату с чаем и сушёными фруктами – нашей общей слабостью.

– Я наверное не задержусь у тебя, – начал извиняться я, вставая. – Прости, уже так поздно. Я совершенно забыл о времени.

Он жестом остановил меня.

– Когда побеждаешь – время летит незаметно. Посиди немного. Я не против. – И он сел в кресло рядом.

Наступила та самая неловкая минута, когда обоим всё ясно, но слов не подобрать. Я впервые был среди побеждённых. И не мог поднять глаз.

– Не надо, Павел. Не придумывай себе лишнего, – внезапно сказал Симон.

Я посмотрел на него. Каким спокойствием сверкал его синий взгляд! И я мгновенно отпустил все, что случилось, забыл, как эти дни блуждал среди упрямства. Меня поймали, чтобы освободить.

– Я хочу заходить к тебе в гости по вечерам, – начал Симон, – можно? – добавил он немного юмора.

– Ты шутишь? Я сегодня прожил целую эпоху самопознания, и этому причиной был ты! И ты ещё спрашиваешь такое! Не беспокойся, я теперь знаю, как себя вести.

– Уверен? —спросил с сарказмом он.

– Почти, – выдохнул я. – Если ты и понимаешь всё, то для меня некоторые простые вещи оказываются целыми открытиями. Какая должна быть устремлённость и осознанность у человека, чтобы обладать столькими знаниями и собой, как ты! Наверное, только сейчас я смутно различаю в себе и ревность, и зависть, – вздохнул я.

– И это нормально, Павел. Я здесь, чтобы ты это пережил. Я помогу тебе. Но будет не так, как ты привык. Всё будет не просто. Это долгий процесс, и на первых этапах – трудный. Ты должен будешь осваивать материал, проникая в сердце идей, в их разные смыслы, примерять образы к своему сознанию, и прослеживать, насколько они близки тебе и какие последствия могут иметь. С другой стороны, ты должен будешь вести обычную жизнь, внимательно и терпеливо следить за собой, своими словами и действиями. И тогда, при полном контроле изнутри и вовне, ты сможешь начать видеть связи и мотивы поведения и мыслей людей. И все последствия. Это главные истины, что поведут тебя дальше. Поведут нас вместе.

Я слушал, счастливо осознавая, что не упустил из-за глупого упрямства этого мгновения. Я гордился своим сегодняшним поступком. Я гордился собой.

– Как ты понял, что я вернусь? —спросил я.

– Мне достаточно было видеть твой взгляд, стыдящийся решений твоего ума.

Он помолчал.

– Ты ведь часто такое делал. Но сейчас, со мной это было лишним. Ведь ты сам так и не смог понять, почему убежал.

– Как я и не понимаю, почему ты оказался со мной.

– Так или иначе, я был бы с тобой всегда. Мы должны вместе пройти часть своих путей, – странно произнёс Симон. И тут впервые я заметил нечто в его взгляде, похожее на беспокойство или тревогу. Он быстро отвёл глаза и подал мне чашку.

– Расскажи мне о профессоре, – решился я спросить. Мною давно владела мысль об этом человеке, который несомненно много значил для Симона.

– Я не буду о нём рассказывать. Вскоре я вас познакомлю.

Посидев ещё около часа, в половине третьего ночи я, наконец, открыл дверь своей квартиры. Здесь всё было также, как и несколько часов назад. Я не уходил навсегда, я просто был занят другим делом в другом месте.

***

Утром на работу пришлось отправиться в немного помятом вчерашнем виде – вещи-то мои съехали. Хорошо, что уроков сегодня было немного. Дети необычно шумно и ярко выражали свои настроения – много спорили, шутили. Я заметил, что после своего победоносного поражения я стал спокойнее реагировать на их выходки и едко-показное поведение. Энергии, руководящей детством, всегда много, и она разнополярная, дикая, буйная. Если мне, в моём возрасте, тяжело совладать с «колесом нрава», то, что говорить о неосознанном потоке мыслей и слов учеников. Я решил постепенно менять формат нашего общения от положенной субординации к честности уважения. И в награду получил ещё по два выезда с ними в каждом месяце. Но я не расстроился, я знал, что детям будет приятнее расшагивать по музеям, нежели весь день сидеть в классе.

Вечера стали моим самым желанным временем суток.

– Я принёс тебе один волшебный напиток, – в привычный час ко мне входил Симон. – Если ты и дальше будешь уделять так мало времени сну, то заболеешь. Организму нужно восстанавливать баланс любой ценой, особенно после умственной нагрузки.

Он передал мне коробочку. Название чая было на немецком, состав – на латыни. Я немного знал латынь. В школе увлечения травами началось с гербариев и походов в ближайшие рощи, потом – в отдалённые, а потом уже и в лес. В общем, названия все были сплошь из наших широт. Я поставил коробочку на видное место.

– Как ты видишь наши беседы? – неожиданно услышал я и опешил. Наша размолвка по этому поводу была им же сейчас и обесценена! Он уступал мне? Мне! Я не мог понять и поверить.

– Так же, – наконец выдавил я. – Так же, как раньше.

Симон улыбался.

– Своенравный Павел! Ты очень упрям! Почему не требуешь своего теперь?! Боишься снова проиграть?

– С тобой ощущаю себя магнитом – притягиваю противоположное желаемому. Раздвоение какое-то. Это тяготеет больше к психологии. Но я в ней не силён.

– Ты прав, что к психологии. Раньше, во времена Платона, Аристотеля, существовал высокий стиль риторики, объединяющий многие современные вычлененные дисциплины, как психология, история, этика, искусство речи, письма и прочее. Такое дробление не было нужно тем, кто развивал свои способности мышления до возможных пределов. Видеть человека, вести с ним беседу, задавать правильные вопросы, дискутировать, рождая новые мысли и находить общие с ним грани, попутно обнажая пропасти, разделяющие вас – вот, по-моему, единственно верная наука человеческого взаимодействия. Психология – лишь малая её часть, элемент, – добавил он, глядя на шкафы.

Мы сегодня обсуждали софизм, через те труды, которые мне удалось прочесть и понять ранее.

– Платон сложен гуманитариям. Люди аналитического склада сознания видят в его диалогах сплошь геометрически правильные фигуры, сложенные в бесконечно прекрасный узор бесед, – говорил Симон.

– Ты опять.

– Конечно, Павел. А ты опять упрямишься. Это будет самый лучший пример. Ты поймёшь не сразу, но поверь, определённо почувствуешь результат.

На протяжении каждых вечеров я периодически отлучался делать кофе. В этот раз, когда я вернулся в гостиную, в комнате Симона не было. Но вот щёлкнула дверь, и он вошёл с большой коробкой в руках, доверху наполненной книгами.

– Отсюда ничего нельзя выносить, – сказал я.

– Но вносить-то можно, – ответил он. И стал доставать по очереди книги из коробки, ища пару ей в моих шкафах.

– Некоторые вещи недоступны или очень трудны для понимания, поэтому у каждой из них есть свой ключ, – говорил он.

Я сидел и молча пил кофе, наблюдая действие до конца. Когда Симон закончил, он подал мне первую пару книг и устроился в кресле напротив со своей кружкой.

Я посмотрел на книги.

– Ты с ума сошёл? Ты подобрал пар восемь, не меньше!

– Ты сам сказал, что хочешь по-прежнему. Ты же учил древнегреческий.

– Ну не настолько, чтобы читать на нём! – я был в ужасе. – Тут с родным языком можно погрязнуть на годы, а с древним, ещё и мёртвым!

– Павел, прекрати! Ты же понимаешь для чего всё это.

– Для чистоты эксперимента, – вставил я угрюмо.

– Павел-Павел, ты в меня не веришь, – посмеивался мой друг.

«Мой друг» – как это странно звучало. Даже в мыслях. Я отложил книги.

– Сколько тебе лет? – спросил я.

– Мы – одногодки, – спокойно ответил он.

– У тебя есть семья? – настроился я закрыть пробелы в знании своего друга.

– У меня есть дочь.

Это было неожиданно.

– Это немного грустная история, – продолжил сам рассказывать Симон, видя моё смущение и интерес. – Мы с её матерью были дружны с самого детства. Наши семьи жили рядом. Война в стране разлучила нас на время, и встретились мы уже в самой спелой юности. Результатом стала дочь. Мы обвенчались сразу, а вот оформить всё в положенном порядке нашей страны не успели. Помешали её болезнь и смерть.

– Где девочка сейчас?

– Дома, в Греции.

Получалось, Симон вырос там. И ко мне вплотную подкралась догадка, что он неспроста сегодня так охотно делится своей жизнью.

Он молча внимательно смотрел на меня с минуту.

– Чего ты испугался? – наконец, спросил он.

– Кажется, ты читаешь мои мысли, а меня это даже не заботит, – усмехнулся я. – Я подумал, что тебе надо бывать дома, с ней. И значит…

– И значит, я скоро уеду. Ты прав. Она хоть уже и большая, но оставлять её одну надолго не стоит. Особенно с бабушками – сплошная свобода для тела и тюрьма для ума.

Симон сейчас улыбался как-то по-особенному – мягко, по-отечески.

– Да и у профессора там много родственников. Он часто со мной туда ездит.

– А в этот раз? – с неожиданным волнением спросил я.

Симон сверкнул синим, холодным взглядом.

– Тебе некогда будет скучать, мой друг.

– Кто же будет со мной по вечерам? – растерянно начал я. – А книги, квартира? И вообще, жизнь здесь?

Симон залился смехом – звонким, заразительным, искренним.

– Как же ты быстро шагаешь от дружбы к привязанности, Павел, – сказал он сквозь смех. Но потом добавил спокойнее:

– А может, ты не различаешь их? Остановись и подумай об этом.

Через полчаса я был уже в квартире один. Я не знал, надолго ли я здесь, не знал, надолго ли со мной Симон, но я последовал его совету. Я остановился на этом самом мгновении и понял, что очень счастлив.

***

Дни сменяли вечера. Моя жизнь неизбежно поделилась надвое – люди за пределами квартиры – и Симон. Я внял его словам, и больше про отъезд мы не говорили. Я сосредоточился на своих возможностях в приобретении того, что он так старался вложить в меня. Мне стало интересно и самому на что я способен.

Первые недели были очень изматывающими. Я старался, и старался сильнее в отсутствии Симона. А после я был рад замечать его яркий, синий блеск одобрения и гордости. Мной физически ощущалась необычная нагрузка на сознание, которая должна была способствовать его пробуждению ещё тогда, в далёкие студенческие годы. Я понимал, что метод начинает работать. И замечал это в жизни вне дома. Я спокойнее воспринимал волнения толпы, её разные взгляды, и оставался на своём собственном месте. Я больше не жалел никого. Я сострадал им в их сложном пути. Мимо двигались массы людей, уже разоблачённые от моей горечи и неодобрения. Они сами выбирали свои дороги и шли туда, куда звали инстинкты, уровень сознания и возможностей. Среди них были те немногие, кто пытался думать и улавливать тихие созвучия своих жизней с течением времени и нравов. И эти немногие были очень понятны мне и особенно близки.

Я не хотел думать о будущем. Но оно настойчиво стучало во все двери моего разума разными вариантами. А я продолжал делать только то, что видел сейчас, сию минуту этого дня. Симон учил меня, что не стоит рассеивать сознание желаниями и просчётами грядущих событий. И что это врождённая и заманчивая черта разума каждого человека, которая не даёт идти дальше. Симон учил меня… Я был не против. Хотя мы и действительно были одногодками, он выглядел очень молодо. Уровень его осознанности и какого-то врождённого анализа были впечатляющи. Я восхищался и завидовал одновременно. Он смог правильно воспользоваться всем прожитым временем до. И успокаивал меня, заверяя, что это фантастическая реальность моих завтрашних дней.

– Я утром уезжаю на несколько месяцев, – однажды вечером, уходя к себе, объявил он.

Я сдержал разочарованный вздох. Я был готов.

– Надеюсь, теперь ты понимаешь, что скучать будет некогда? – спросил он с юмором, указывая на гостиную.

– Отсюда ничего нельзя выносить, да и моё присутствие здесь ограничено. Я буду ждать тебя у себя дома. Я буду очень ждать, Симон, – стараясь говорить ровным тоном, отчеканил я.

Он подошёл и взял мою руку в свои – такой тёплый восточный жест.

– Эти две квартиры принадлежат мне. Всё, что тебе понадобится, ты в них и найдёшь. А я, – он внимательно посмотрел мне в глаза, – очень надеюсь найти здесь моего друга, моего упрямого Павла, который способен превратить упрямство в целеустремлённость.

Он обнял меня, а утром занёс ключи.

Я знал, что всё время его отсутствия должен буду потратить на преодоление огромной пропасти знаний, терпения и опыта, разделяющую нас. Или хоть немного сократить разрыв, укрепляя этим понимание и дружбу.

Первые недели я неотступно следовал этой задаче. И даже с азартом добавлял себе новых. Но жизнь есть жизнь, и она движется вне зависимости от наших планов и желаний. Тем твёрже мы должны гореть решимостью.

***

Странная глава моей судьбы была завершена. По сути, я мог замедлить ход обучения и не нервничать от мгновенных неуспехов. Но эту историю начал и окончил Симон, и по инерции заданного темпа я продолжал дело друга. Каждый вечер теперь тонул в тишине ярких открытий. Мрак моих понятий о жизни светлел. Я иногда обнаруживал себя в странном полусне среди чужих мыслей, близких и понятных мне. Книги из квартиры Симона на самом деле были не просто ключами, а подробными картами среди намёков между строк. Они придавали совсем иной смысл прочитанному. А может быть всё, что я когда-либо читал и понял, имело совершенно другой смысл? В общем, мне было хорошо одному, какое-то время.

Когда со сцены уходит один персонаж, неизменно должен появиться новый. Сцена не может быть пустой, пока мы живы. Своим присутствием Симон словно отодвигал всё насущное, ординарное, примитивное. Я чувствовал это.

Работы становилось всё больше. На свою квартиру я заезжал редко – только за необходимыми вещами. Из выходных у меня осталось только воскресенье, потому как коллеги по «более важным дисциплинам» не поддержали моего искреннего сближения с учениками. Как и не оценили внушительного количества наших поездок за счёт их уроков. Дружно они придумали «наказание» за всё и сразу, и мне поставили часы по субботам. Мне и более никому. Чем больше я стремился сократить пропасть между собой и Симоном, тем больше и глубже становилась трещина между мной и прежним миром – коллегами и знакомыми. Хорошо, что друзей, которым я был бы обязан присутствием в их жизни, у меня не было. И даже те немногочисленные связи полудружеского характера, стремительно выцветали до оттенка «просто знакомый». Поначалу я испытывал недоумение, не от посредственной злости людей вокруг, а от того, как сам реагировал на упрёки и насмешки в свой адрес. С трудом я перетерпел это и позволил судить меня так, как им бы этого хотелось. Но были среди них и особые упрямцы.

– Ты опять убегаешь так быстро? – стандартный сарказм в общем кабинете уже звучал скорее не для меня, а для остальных зрителей.

– Спорю, это у него появилась новая Влада!

– Или старая, – не стеснялись некоторые обсуждать такое при мне.

– Не может человек столько времени проводить в одиночестве! И не должен! Может тебя записать к коллеге? Лев Николаевич, что говорит о таком поведении ваша психология?

И поднимался птичий гомон. Тема, конечно, быстро кочевала от меня к личностям присутствующих. Потому как являлась главной страстью нашего времени – быть законным центром сессий с психологом, ставя на пьедестал только свои проблемы. Вот только то, что происходит и должно происходить дальше, не привлекает абсолютно никого – изменения. Окинув взглядом интеллигентную толпу коллег, я тихо и вежливо вставил прощание и удалился.

На улице было морозно и свежо. Зима. Яркие гирлянды скрашивали неуютность холода и короткого дня. Я решил сделать крюк и пройтись самыми нарядными улицами. Глаза людей искрились уличной иллюминацией. Среди своих проблем, роя мыслей и желаний, было так занимательно наблюдать тот волшебный, почти мистический миг переключения каждого уставшего сознания на краски и яркость жизни вокруг. Они поднимали невидящие глаза на гирлянды и ёлки, и я ловил в каждом таком взгляде секунду, восхищённую секунду, родом из детства. Но вот миг растворялся, мысли настигали новой волной и прохожие погружались в тени своих воспоминаний и желаний, вечно недостижимых и порой нелепых.

Вдруг я услышал своё имя и слишком знакомый голос.

– Стой! Стой, Павел!

С другой стороны дороги ко мне бежала Влада. Но светофор был красный, и она нетерпеливо махала мне руками. Сколько движений – ненужных, бесцельных. Выход лишней энергии. Лишней… Вот она уже перебегала в числе первых дорогу, принимая недовольные, вызывающие гримасы, когда кто-то оказывался на её пути. Мне вспомнилось, что за рулём она была также нетерпелива.

Влада подбежала и подпрыгнула рядом, принимая счастливое лицо «для меня»:

– Где ты живёшь? – начала без церемоний она. – На нашей квартире тебя нет, на твоей работе ходят разные слухи. Одни говорят – у женщины, другие – погряз в какой-то секте, – посыпались фразы.

Мы неспешно двинулись вместе в сторону центра.

– Ты, надеюсь, не на свидание? – неожиданно остановилась она.

– Нет, Влада. Я хочу на центральную площадь, мои ребята сказали, что сегодня там установили ёлку. Думаю, это красиво.

Она немного растерялась, но потом выразила желание присоединиться. Несколько минут мы шли молча. Я знал, как тяжело ей это даётся.

– Я так была зла на тебя, – начала она, – и это было заключительным кошмаром моих неудач в Европе. Эта злосчастная Греция, мелкая стана сомнительной культуры! Возмутительная неблагодарность друзей, и ещё ты огорошил меня своей новой жизнью!

Среди её слов, разлетавшихся как бисер от стекла, меня зацепила только Греция. И я уже с улыбкой перебирал воспоминания.

– И как можно было вляпаться в такую чёрную полосу?! Я помню, что ты говорил, когда я уезжала, – невзначай вставила она, – и я хотела извиниться, но ты так пугал меня своей «серьезностью». Я много думала об этом. Хорошо, что я не осталась, а то мы бы обязательно поженились и, возможно, уже планировали этих детей, – поморщилась она.

Единственный ребёнок, Влада, была далека от опеки и заботы о ком-либо, в том числе и о себе. Я молчал и даже не имел желания оспаривать её истины. Может быть тогда, до отъезда, но не сейчас.

Она была недовольна своим монологом.

– Я хотела поговорить с тобой, – продолжила она, – поначалу я была зла, что ты не поехал со мной! А потом, ещё и не смогла найти тебя на нашей квартире! Скажи, к кому ты переехал?

– Я живу в гостях.

– Ясно, тебе нелегко появляться там, где мы были вместе, – сочувственно заключила она. – Мне тоже было бы тяжело.

Все поведение Влады выдавало её волнение. У неё была причина для этого разговора и, видимо, веская.

– Ты помнишь, что я не успела вступить в наследство?

Я кивнул, вспоминая ту печальную и глупую историю.

– Теперь, – продолжала она, – пока идёт суд, они не пускают меня в квартиру.

– Почему? – удивился я. Влада была единственной наследницей вполне роскошной недвижимости.

– Понимаешь, когда я уехала в эту злосчастную страну, я взяла все деньги, на всякий случай, и кредитки тоже. И, конечно, я их потратила, – тихо закончила она.

С минуту мы шли, молча, и, не дождавшись моих вопросов, она подвела итог сама:

– В общем, я без денег и без жилья. И хотела бы пожить у тебя.

– Живи, – сказал я и сразу достал ключи.

Она испуганно остановилась.

– Но это ничего не значит, ты не думай, что мы вместе, – заговорила она.

– Я и не думаю, – улыбнулся я, – Влада, мы не вместе. Я живу в другой квартире, и моё жилье всё равно пустует. Там есть всё необходимое тебе сейчас.

Она взяла ключи и разочаровано посмотрела на них.

– Смотри, уже пришли, – сказал я, указывая на огни площади.

Миллионы тёплых жёлтых фонариков, как искры кружились геометрическими формами чьей-то фантазии. Узоры то сходились, то рассыпались, теряясь в пространстве. А сам символ праздника был невероятен и великолепен – высокая гордая зелень, сплошь усыпанная искрящимся стеклом. Дерево таинственно светилось изнутри и снаружи! И вызывало чистейшее чувство невинного восторга! Как можно было пройти мимо? Как можно было остаться равнодушным к такому? Или ещё хуже – прятать искреннюю радость под маской показного безразличия. Я светился вместе со всеми огоньками этой площади, улыбка блуждала на моих губах, мысли улетели в далёкую страну «сомнительной культуры»…

– Как прекрасна жизнь, – сказал тихо я.

Влада стояла рядом с ужасно удручённым видом и непонимающим взглядом смотрела на площадь.

– Ну пойдём, я замёрзла, – нетерпеливо закончила она.

– Ты иди, а я посижу здесь. Нам всё равно в разные стороны.

Она секунду колебалась.

– Ты не проводишь меня?

Я отрицательно покачал головой. На большее она бы сейчас не решилась. Я исполнил её просьбу, и обезопасил своё будущее от других её желаний. Пока. Но этого ей было недостаточно. Стабильность в жизни Влады отсутствовала полностью, когда она оставалась одна. Ей необходим был помощник для решения «неважных и скучных» проблем. Путаные мысли, спонтанные поступки частенько не пускали её к желаемому. Она чувствовала, что получает не то, что нужно. И сейчас ей было хуже и труднее, чем до разговора со мной. Я это рассчитал уже при её первых словах и вспомнил о Симоне и его аналитике.

Через пару часов я был в квартире, перекусил и разложил очередные пары. Меня ждали вещи сложные, требующие тотального погружения. Из одной книги выпал листик, я поднял его и увидел неожиданное послание: «Гостиная. Третий шкаф, восьмая полка. Третья слева». Мне, видимо, не хватало ещё книги, которая была у него в квартире. Я отправился туда.

Пару минут я просто стоял в темноте коридора, дыша атмосферой наших встреч и разговоров. Сентиментальность вернула меня к воспоминанию, как Симон говорил о потерянных мгновениях в грёзах прошлого или будущего. И я сразу же щёлкнул выключатель и отправился в на поиски.

***

Очень скоро был найден увесистый томик в старом переплёте. Я машинально пролистал его и не удивился снова выпавшему листику. Это была уже не записка, а целое письмо. Я сел в кресло.

Посередине было подписано – «Другу». Я вздохнул и развернул бумагу.

«Если ты нашёл это послание, значит нам обоим уже есть, чем гордиться. Пропасть, которая так тебя пугала, стала намного уже, и я могу видеть тебя на другом обрыве. Мне становится радостней от того, что я нашёл в толпе знакомый блеск, ищущих света, глаз. Прости мою настойчивость, а порой и показную холодность. Только это способно подтолкнуть к пути. Рядом со мной. Твои успехи сегодня ничего не будут стоить завтра, если ты остановишься хоть на миг, тогда пропасть не даст нам даже разглядеть друг друга. Но знай, в этот момент я горд нашей дружбой! До скорой встречи, мой упрямый Павел.

P.S. Я помню, что наш век XXI. Вот адрес моей почты…»

Я улыбался, как на площади часом ранее. Было тепло и спокойно на душе. Словно эти несколько мгновений мы провели вместе, как и прежде – обычным вечером в его квартире.

Я вернулся к себе и ещё из коридора услышал звонок своего телефона. XXI век с его благами и достижениями душил настойчивостью. Я не любил говорить по телефону, все это знали и звонили только по самым важным случаям. Но то была Влада.

Поинтересовавшись банальными вещами – где лежит какая вещь – она снова попыталась исполнить своё желание – и стала настойчиво просить, чтобы я приехал и скрасил её «чёрную полосу жизни».

– В качестве кого, позволь спросить? – удивился я такой попытке.

– В качестве друга и хозяина квартиры, – хихикая в трубку говорила она.

И вдруг я осознал весь смысл, который вкладываю в слово «дружба» и ужаснулся, как мало раньше думал об этом. Сейчас, на краю таких отношений с Симоном, я даже не знал, как назвать большинство моих связей с людьми.

– Мы с тобой не друзья, Влада, – честно сказал я, – мы были в отношениях.

– Да что с тобой! – капризно вскрикнула она. – Не надо обижать меня! Мне тяжело. Понимаешь? Тяжело! А ты как ребёнок!

Я вздохнул, когда услышал гудки её обиды. Возможно, это было неправильно – расчётливо купить себе форы и отдать ей ключи. Возможно, не было правильным говорить всё так, как есть, но вины я не испытывал.

Я перечитал письмо Симона, сохранил в памяти компьютера его адрес и двинулся дальше преодолевать пропасть. Азарт от разоблачения многого, что казалось раз и навсегда понятным ещё в институте зашкаливал, я словно шёл по нетронутому снегу и иногда обнаруживал чьи-то занесённые следы впереди.

***

Сегодняшняя перепалка в учительской меня не касалась. Я почти успел порадоваться этому, как в дверях появилась Влада.

– Какой сюрприз, девочка наша! Вы пришли узнать об успеваемости брата или пожаловаться на нашего коллегу? – шутки сыпались и были с неприятным привкусом злости и сарказма.

Влада поначалу нашла такое внимание удобным, но позже ей стало неуютно от открытого нахальства толпы. Я немного подождал кульминации бесцеремонного участия её судьбой и спросил:

– Ты ко мне?

С видом только что спасённого, она закивала и мы вышли на улицу.

– Как ты там работаешь?! – с ужасом проговорила она, – это такая наглость! И это все твои коллеги – учителя! Ничего не скажешь, интеллигенция!

– Люди разные, – тихо ответил я, – я учу детей, а не их. Что ты хотела?

Она спешно приняла серьёзный вид.

– Ты вчера мне нагрубил и не перезвонил! А потом я поняла, что помощь нужна не мне, а тебе. Я хочу поговорить. Скажи, что с тобой происходит? Ты скрываешься ото всех и убегаешь в никому неизвестное место.

– Ты мне ничего не должна, Влада. Что ты хочешь от меня?

– Я? Помочь. Тебе тяжело, я вижу, а эти все, – она кивнула в сторону школы, – не могут тебя ни поддержать, ни понять.

– А ты, значит, можешь? – удивился я.

– Я должна. Мы друзья, и не важно что ты напридумывал. Мы не можем быть чужими. И никогда уже не сможем.

Я удивился её словам, она была права. Раз связанные люди не могли внезапно стать словно незнакомы друг другу, это было нелогично.

– И как ты хочешь мне помогать, если даже я не знаю в чём?

– Чаще буду рядом, – начала она заготовленную речь.

Я перебил её:

– Влада, послушай, я не прогоняю тебя из своей жизни, если хочешь – будь в ней, но пойми, мы не вместе. Я смирился с этим, когда ты уехала. У тебя достаточно знакомых и друзей, чтобы найти среди них подходящего для отношений.

Она внимательно смотрела, ища брешь в моей честности.

– Или ты на меня обижен, или у тебя кто-то есть, – закончила она.

– Ни то, ни это, – я улыбнулся, взял её под руку и повёл к дороге.– Ты домой? Вызвать такси?

Ей не понравилась такая перспектива, а упрямство женщин – самая несгибаемая вещь на свете.

– Я сегодня останусь с тобой, – сердито сказала она.

Я посмотрел на неё.

– Со мной, но не у меня. Договорились.

Это опять была половина. Но она кивнула. Мы зашли в кафе.

– Ты нашла работу? – я стал задавать логичные вопросы в её положении. Пока дело о наследстве было в суде, Влада не могла распоряжаться ничем. И так как все деньги она умудрилась оставить в поездке, ещё и влезть в долг, то такие вопросы были более чем уместными.

– Ты о чём? – заулыбалась она. – Я – и работать! Не смеши!

– Ты же работала до отъезда в Грецию.

– Для того, чтобы получить визу. Павел, неужели ты не знал, что праздных элементов не пускают надолго в серьёзные страны.

Она стала выбирать кофе, а я пытался побороть внезапное отвращение.

– Что ты будешь? – спросила она показывая меню.

Я взял лист и отложил его.

– Ты планировала уехать ещё до наших отношений?

– Ну да, и хотела чтобы ты поехал со мной! Неужели ты не замечал, как я напоказ агитировала всех и каждого уехать отсюда? Но ты заупрямился. И видишь, как вышло.

Мне становилось всё неприятнее и тяжелее копаться в том прошлом. Получается я зря пытался быть честным в чужом сценарии. Но это нужно было закончить.

– А сейчас? У тебя не получилось там и что ты думаешь делать дальше? – я начинал немного волноваться. Блуждающий взгляд Влады, нервозность её жестов – говорили не о лёгкости и наивности, а о некрасивых намерениях и мыслях, с которыми она отчаянно пыталась примирить свою совесть.

– Я хочу найти поддержку. И получается, что мне помогаешь только ты.

– Хорошо. Но я помогаю, видимо, не так или недостаточно хорошо, если ты снова здесь, – я внимательно следил за её прыгающим взглядом пытаясь уловить причину.

Она долго не решалась говорить, но и молчание было ей нестерпимо.

– Поддержи хоть ты меня! Все говорят, что я веду себя неправильно, поверхностно. Что же плохого в том, что я хочу жить легко?! Чтобы не давили обстоятельства, чтобы окружали друзья. Вот ты, почему так просто отпустил меня? Я ведь до последнего думала, что ты устроишь сюрприз и вытащишь свой билет на мой рейс, и мы улетим из этого душного города в такое прекрасное будущее, – она заговорила быстро и тихо, будто боясь передумать. – Конечно, я не смогла там одна! Все они были в парах, вместе. И опять я вспомнила о тебе! А ты не звонил! Я чувствовала себя виноватой! Когда я прилетела, то первым делом заехала на квартиру. Знаешь, невыносимо бродить в пустой и тёмной квартире среди ночи!

Она затихла, глаза её блестели. Я ощутил лёгкое неудобство – в рассказе Влады моё участие выглядело совершенно неприглядным, но я решил последовательно разобраться с этим.

– Получается ты мне не поверила, когда я сказал, что жизнь в другой стране так не начинают, убегая от сложностей. Прости, но я не смог предложить тебе ничего большего, кроме семьи… Я ведь действительно был к этому готов, Влада. Но лучше строить семью хоть на какой-нибудь твёрдой почве. А переезд означает только поиски приключений. При всём твоём лёгком отношении к жизни, к людям, я был готов заботиться о тебе бескорыстно здесь. Почему же ты уехала? И на самом ли деле ты чувствовала себя виноватой там, среди друзей? Или лишней? Все твои желания на самом деле исполняются! Вот только не так, как тебе хотелось бы. Чего ты хочешь снова?

Продолжение книги