Надежда. Как спасение уличных собак изменило жизнь человека бесплатное чтение

© Niall Harbison 2023

© Niall Harbison 2023 Translation

© Eksmo Publishing House 2025, translated under licence from HarperCollins Publishers Ltd.

© Исаева Н.Ю., перевод на русский язык, 2025

В книге содержатся упоминания о психотропных и наркотических средствах. Употребление наркотиков наносит непоправимый вред здоровью и жизни человека.

Моим маме и папе, сестре и братьям, бабушкам, многочисленному семейству и горстке близких друзей, которым я доставлял бесконечные хлопоты на протяжении многих лет из-за своих пагубных привычек, и с которыми мы теперь совсем редко видимся, поскольку я спасаю собак двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю. Благодаря вам я стал тем, кто я есть. Надеюсь, вы будете гордиться моими поступками. Это вам.

Пролог

Я присел на корточки, чтобы поближе рассмотреть крохотное дрожащее существо передо мной, этот едва заметный проблеск жизни, и непроизвольно поморщился. Глубоко вдохнул, как это обычно делаешь ты – ууффффф, – когда не можешь подобрать слов к происходящему.

– Милый маленький друг, – бормочу себе под нос, качая головой в печальном недоумении.

Даже если вам кажется, что вы все на свете повидали, всегда отыщется нечто, способное вас удивить, застать врасплох. За последние пару лет моей жизни в Таиланде я, должно быть, перевидал десятки сотен взрослых собак и щенков в ужасных состояниях. И при взгляде на каждого из них у меня разрывалось сердце. Мне приходилось хоронить бесчисленное количество собак, которых было уже не спасти. Со временем к такому привыкаешь, потому что в противном случае продолжать невозможно.

Здешним уличным собакам живется нелегко: у них нет хозяина, который мог бы о них позаботиться, и нет места, которое они могли бы назвать домом. Нет безопасного убежища, где можно было бы укрыться. Никто не ухаживает за ними, когда они болеют. Они вынуждены сами выискивать себе пропитание каждый божий день. И тот факт, что они продолжают бороться за свою жизнь, не теряя боевого духа, живут моментом и благодарны судьбе, меня поражает.

Но порой, когда передо мной появляется такой вот маленький щенок, как бы я ни ожесточился за годы наблюдения за жизнью уличных собак, мое сердце трепещет.

Этот маленький комочек в моем импровизированном кабинете посреди джунглей Самуи растопил бы даже самое ледяное сердце. Щенок едва ли дотягивал до размера небольшой дыни, поэтому я предположил, что ему всего четыре или пять недель от роду.

У него были большие темные глаза, висячие уши и четыре лапки, но в остальном он был просто маленьким комочком… гадости. Вряд ли это можно считать медицинским термином, да и я не ветеринар, но описать его иначе просто невозможно.

– Ах, бедный малыш, – приговаривал я.

Мне захотелось погладить его, проявить немного нежности и заботы, но кожа у щенка была настолько красной, что я не понимал, где его можно коснуться, чтобы не причинить боли. У щенка не было меха – ничего, чтобы защититься от непогоды. Почти каждый миллиметр его тела был покрыт струпьями, воспаленными открытыми ранами и шелушащейся кожей.

Что, черт возьми, с ним произошло?

Я осторожно прикоснулся к его передней лапе – она показалась мне наименее поврежденной. Нужно было как-то дать ему понять, что я рядом. Что я друг, а не враг. Мне хотелось помочь ему выздороветь.

Бедняжка сильно трясся. От холода? Страха? Болезни? Было непонятно, как его крошечное тельце, которое могло уместиться у меня на ладони, вообще справлялось с такой сильной дрожью. Плач щенка был настолько тихим, что приходилось напрягаться, чтобы его расслышать.

– Хей, дружок, мы тебя нашли, – шепчу я ему, поглаживая крошечный участок кожи на лапке, грозящий вот-вот лопнуть и залить все гноем, кровью или, может, вообще отпасть.

Я в ужасе посмотрел на моего друга Рода, который принес ко мне этого бедолагу.

– Господи Иисусе, Род, – поморщился я, склоняясь над щенком.

– Знаю, приятель, – кивнул Род, вставая рядом. – Он совсем плох.

Род такой же страстный любитель животных, и, с тех пор как я здесь живу, мы вместе провели немало спасательных операций. Он обнаружил это маленькое жалкое существо на обочине дороги, куда оно выбралось из кустов, где, вероятно, подъедало остатки какой-то еды.

Одному Богу известно, как он там оказался. Скорее всего, у него были братья и сестры, но им не суждено было выжить. Непонятно, почему этот малыш еще не погиб. Как это часто бывает, о его предыдущей жизни ничего не было известно, однако Род подхватил щенка на руки и принес, чтобы выяснить, нельзя ли как-то облегчить его страдания.

– Не уверен, что он выживет, – сказал я.

Мы понятия не имели, что у этого щенка с кожей и из-за чего она в таком состоянии. Наверное, это была чесотка. Чесотка, заболевание, вызываемое клещами, не редкость в этой части света. Она вызывает сильный зуд, и в результате расчесывания у животных выпадает шерсть, появляются открытые язвы и струпья. Но у этого малыша дела были совсем плохи. Последствия кожных инфекций выглядели очень серьезно. Мы должны были попытаться ему помочь.

Я принес из своего кабинета самое мягкое одеяльце из всех, что нашел, и попытался укутать в него щенка, понадеявшись, что это хоть как-то заглушит его страдания. Но он издал душераздирающий писк – ему было очень больно, а в его взгляде читалась мольба.

– Чш-ш-ш, все в порядке, – успокаивал я его. Трудно не испытывать вину за причиненную боль даже при попытке оказать помощь.

Щенок был весь красный. Из открытых ран сочился гной. Он даже не мог усидеть на месте, поскольку не выдерживал давления своего тельца на поверхность стола: ему приходилось постоянно извиваться в поисках наилучшей позы. В конце концов я запеленал его в одеяльце, как маленького ребенка.

На улице уже стемнело. Я знал: если бы Род не нашел его той ночью, до рассвета щенок бы не дожил.

Укутав его так, чтобы мордочка была снаружи и щенок мог дышать, я оставил его в укромном уголке кабинета отдыхать, уложив рядом плюшевую игрушку.

Я часто приношу взрослым собакам и щенкам плюшевые игрушки наподобие тех, что дарят детям. Не все собаки проявляют к ним интерес, но некоторым нравится. Даже если игрушка хоть немного их успокаивает, мне уже становится легче. К собакам нужно относиться с добротой, проявлять к ним заботу.

Я задумался, что же случилось с мамой этого щенка и как он, наверное, испугался, когда она исчезла.

Со временем щенок перестал дрожать, и его глаза, широко распахнутые от страха, начали медленно закрываться. Думаю, он был в полной боевой готовности, состоянии, называемом «бей или беги». На смертном одре это частое явление, вызванное инстинктом самосохранения. Но этот щенок был настолько измучен и истощен, что гормоны стресса покинули его крошечное тельце.

Я много раз видел, как собаки оказываются на пороге смерти и расслабляются, как только понимают, что находятся в безопасности. Звучит хорошо, но на деле из-за этого их состояние может резко ухудшиться, вплоть до смертельного исхода.

Мы дали щенку парочку основных лекарств, чтобы облегчить боль и немного уменьшить воспаление в ранах. Я надеялся, это поможет ему спокойно поспать, чтобы на следующий день с ним можно было отправиться к ветеринару. Я дал себе слово: если малыш переживет эту ночь, а ветеринар даст оптимистичный прогноз, я приготовлю щенку прекрасный стейк и свежую скумбрию.

Я уже сталкивался с собакой с такой же ужасной кожей. Мы назвали его Дереком, и он был удивительным, добродушным существом, в котором мы все души не чаяли (и до сих пор не чаем; подробнее о Дереке я напишу чуть позже!). Я добился потрясающих результатов, кормя Дерека жирной рыбой, вроде макрели, и окружив его любовью, заботой и терпением. Со временем его жуткие раны на коже зажили, а к этому моменту все совсем прошло. Это великолепный пес, и я счастлив, что нам удалось увидеть, как он расцветает, обретая крепкое здоровье и веселый характер.

Я понадеялся, что при помощи лекарств, качественного питания, времени и большого количества любви мы сумеем помочь и этому щенку.

– Иди домой, Род, – сказал я другу.

Он выглядел почти таким же измученным, как щенок. Спасение собак – тяжелая работа, истощающая эмоционально и требующая многих часов труда, а Род – один из самых преданных любителей животных, которых я когда-либо встречал.

– А как мы его назовем, Ниал? – спросил он, доставая ключи от машины.

Я посмотрел на сверток. Щенок в нем, кажется, задремал.

–Давай назовем его Родни,– предложил я.– В честь тебя. Будем держать кулачки, что Родни вдохновится примером Дерека и выздоровеет,– мне всегда нравился ситком «Дуракам везет», и мысль о том, что у меня будет компания из Дерека Дель Боя и крошечного Родни,[1] вызывала у меня улыбку.

После того как Род ушел, я склонился над его маленьким спящим тезкой и, несмотря на его грязную кожу, запечатлел нежнейший поцелуй на крошечной черной мордочке, пожелав щенку скорейшего выздоровления. По моим прикидкам, шансы, что утром я обнаружу его живым, были пятьдесят на пятьдесят. Несмотря на это, я не мог оставить его одного.

Пару раз погладив его крошечную лапку, я приготовился к длинной ночи.

Один

Мое детство и бунтарская юность

Раз вы держите в руках эту книгу, вы такой же любитель животных, как и я. Но всегда ли у вас было к ним столь особенное отношение?

На сегодняшний день я – лысый ирландец, который каждый час бодрствования проводит в компании собак (честно говоря, во сне чаще всего я тоже вижу собак). Вы могли бы предположить, что на мое становление повлияла привязанность к каким-то конкретным собакам в то время, когда я еще пешком под стол ходил. Однако в моем детстве собак у меня вообще не было.

Я рос единственным ребенком в семье. Жили мы в Брюсселе. Втроем – я, мама и папа. И мы были счастливы. Моя мама Кэтлин и мой папа Ронан были совсем юные, когда встретились впервые. Оба католики, они жили в соседних деревнях в графстве Тайрон, Северная Ирландия, и познакомились на каких-то местных танцах. Звучит старомодно для тех, кто привык к современным приложениям для знакомств, но, когда вы находитесь в сельской рыбацкой общине, именно там это обычно и случается.

Мама происходила из работящей образцовой семьи. Судя по фотографиям, которые я видел, в свое время она была настоящей красавицей, и мой отец, трудолюбивый и целеустремленный, был ей полностью очарован. Они поженились в деревенской церкви, и я, их первенец и единственный общий ребенок, появился на свет в 1979 году, когда маме было девятнадцать, а папе – двадцать два года.

Северная Ирландия, где тогда бушевали беспорядки, была не самым подходящим местом для воспитания ребенка. Поэтому, когда я был еще совсем маленьким, мы переехали в Брюссель, поскольку папе предложили там работу государственного служащего в недавно созданной Европейской комиссии. Это стало хорошей возможностью для моих родителей значительно улучшить качество жизни.

Мы жили в обычном двухквартирном доме, одном из сотни таких же в пригороде для среднего класса, популярном среди эмигрантов. Наш домик, достаточно скромный, для меня был точно волшебный замок. У меня была своя спальня и стена в саду, где я мог играть в теннис, а также гараж, где я хранил свой велосипед, и достаточно места во дворе, чтобы играть в футбол.

Мое раннее детство было практически идеальным. Я помню, как радовался друзьям, приходившим на барбекю, регулярным тренировкам по футболу и вечеринкам по случаю дней рождений. В детстве я был помешан на футболе. Я болел за «Манчестер Юнайтед», и Диего Марадона был моим кумиром. Я тоже прилично играл. Недостаточно хорошо, чтобы сделать это своей профессией, но я проводил с мячом все свободное время. Сейчас я понимаю, что, возможно, это было ранним признаком моей увлекающейся натуры. Официальный диагноз мне так и не поставили, но, сдается мне, в наши дни в школе мне бы поставили диагноз «СДВГ» и перевели бы в класс для детей с особыми потребностями. Я всегда был полон энергии и никогда не мог усидеть на месте, мой мозг не знал покоя. Честно признаться, с тех пор я не особо изменился!

Пока папа работал и обеспечивал нашу семью, мама занималась домашним хозяйством и моим воспитанием, что, как мне кажется, было типично для 1980-х годов. Но, наверное, ей было нелегко находиться вдали от родного дома и своего многочисленного семейства. Еще совсем молодая, она уже ухаживала за маленьким ребенком. Дешевые авиабилеты от авиакомпании Ryanair[2] еще не были широко распространены, так что мотаться туда и обратно в графство Тайрон было тяжеловато. Однако на летние каникулы и Рождество мы всегда возвращались домой, чтобы повидаться с семьей. У мамы было семеро братьев и сестер, так что скучать мне не приходилось. Мы с кузенами носились по полям, играя в войнушку, и с нами бегал очаровательный бабушкин кокер-спаниель Пиклс.

Не имея родных братьев и сестер, я рос свободным одиночкой-интровертом, и меня это вполне устраивало. Я и по сей день такой. Социальное взаимодействие меня нервировало тогда и продолжает нервировать сейчас.

Мама и папа близко дружили с другой ирландской парой, которая переехала в Бельгию одновременно с нами. Их сын Шон, мой ровесник, стал моим лучшим в мире другом и является им до сих пор. Можно сказать, я был избалован своей прекрасной жизнью и учебой в шикарной международной школе вместе с другими иммигрировавшими в Бельгию детьми. В юном возрасте быстро схватываешь языки, и вскоре я свободно заговорил по-французски и по-фламандски, хотя до сих пор говорю на них с ирландским акцентом.

Моим постоянным домом стал Таиланд. Я долго не мог отыскать место, которое смог бы назвать своим домом. Нигде его не ощущал. Ни в Северной Ирландии, ни в Бельгии, ни в Дублине, где я провел потом много лет. Я благодарен за предоставленную мне в детстве возможность вести более космополитичный, европейский образ жизни, лакомиться мидиями, чипсами и общаться с людьми со всего света.

На континенте к алкоголю относились куда более лояльно. Детям разрешалось пробовать пиво или вино в кругу семьи, а подросткам, начиная с четырнадцати лет, выпить немного пива после игры в футбол или посидеть в пабе. Это было обычным делом и не порицалось в обществе. Культура пьянства в Великобритании и Ирландии, к сожалению, печально известна во всем мире, но в Бельгии во времена моей юности все обстояло иначе. Мама любила выпить вина за ужином, а папа – пропустить пару кружек пива в саду, но ни одного из родителей нельзя было назвать заядлым пьяницей. Поэтому мою вероятную зависимость от алкоголя вряд ли можно считать наследственной.

Что по-настоящему наложило мрачный отпечаток на мое детство и на протяжении многих лет портило мне жизнь, заставляя испытывать угрызения совести, так это расставание моих родителей. Я винил в этом мать, винил отца и винил самого себя.

До тринадцати лет мою жизнь можно было назвать идеальной. Я был избалован, счастлив и рос будто в теплице. Именно поэтому развод родителей стал для меня поворотным событием. Я и не догадывался, что у них имелись какие-то проблемы. Насколько я помню, никаких ссор у меня на глазах не происходило. Тем не менее одним ужасным вечером я сидел у себя в комнате и делал домашнее задание (или, вернее, делал все, кроме него), когда услышал на первом этаже какой-то шум. Происходило что-то серьезное. Хлопнула входная дверь. Я услышал, как папа плачет, разговаривая по телефону.

– Пап? – позвал я, встав у лестницы.

– Спускайся, Ниал. Мне нужно с тобой поговорить.

Пока я переступал босыми ногами со ступеньки на ступеньку, у меня в животе все плотнее скручивался комок нервов. Внизу в гостиной стоял папа, большой и сильный, мой защитник и супергерой. Он побледнел и выглядел сломленным. В его покрасневших глазах стояли слезы.

Какого?..

– Твоя мама, – начал он срывающимся голосом, – ушла, Ниал.

Ушла? Куда?

– Что ты имеешь в виду? – спросил я, изо всех сил пытаясь осмыслить эти слова.

– Твоя мама ушла от нас, Ниал. Она ушла к другому мужчине, – после этих слов папа сел на диван и зарыдал.

Мой разум прокручивал события в обратном направлении, пытаясь отыскать подсказки. Я вспомнил ссору, произошедшую несколькими днями ранее. Тогда я не придал этому значения и продолжил играть в футбол, читать книги и всячески развлекать себя. Я уже достиг половой зрелости, и, без сомнения, мои мысли все больше занимали девушки моего возраста. О маме я не думал, хотя она всегда была рядом.

– Она потом вернется, да, пап?

– Нет, сынок, – папа смотрел в пол. – Она не вернется.

И она не вернулась.

Мама ушла в декабре 1992 года, и с тех пор я ненавижу Рождество.

В то время не было мобильных телефонов, и я неделями не выходил с ней на связь. Сначала меня отослали к Шону «на каникулы». Затем забрали из школы и отправили в Ирландию на рождественские праздники. В семье со мной обращались хорошо, но никто не говорил со мной о произошедшем.

Где мама? Она со мной даже не попрощалась…

Маленькому мне нужно было многое осмыслить. Мне было трудно осознать случившееся своей тринадцатилетней головой. Поэтому я запрятал эти мысли подальше.

Несколько недель спустя, вернувшись в Брюссель, я наконец-то встретился с мамой. Она очень извинялась, пыталась объяснить, что у ее ухода есть и другие причины. Она заверила меня в том, что они с отцом очень меня любят. Они хотели как лучше и говорили правильные вещи, но я ничего из этого не понимал. Было неловко, хоть мы и старались все проговорить. Я стряхнул с себя мамины руки.

Не знаю, как тринадцатилетний ребенок должен вести себя в такой ситуации, но я отреагировал, как тогда считал нужным: начал действовать. Я стал бунтарем. Во мне вспыхнул огонь саморазрушения.

Через пару дней после этих ужасно запутанных рождественских каникул я попробовал свою первую сигарету. Один из самых смелых ребят в школе, задиристый паренек, услышал о том, что мои родители разошлись. Сообщество иммигрантов было небольшим, и в нем любили посплетничать.

– Что у тебя там происходит? – спросил меня этот паренек.

Я невнятно рассказал ему все, что знал. Мама ушла к другому мужчине, и теперь я живу с отцом.

– Вот дерьмо, – сочувственно произнес он. – Будешь? – сказал он, помахав передо мной пачкой «Лаки Страйк».

К черту все, почему бы не стать плохишом? Все равно хуже уже не будет.

Поджигание сигареты и первая затяжка вышли такими же, как и у всякого человека в первый раз, – отвратительными. Я закашлялся до боли в горле. Но это неприятное ощущение в точности отражало то, что я на тот момент чувствовал. Это было ужасно, но и моя жизнь обернулась сущим кошмаром.

После развода отец стал особенно щедр на карманные расходы, так что я тратил наличные на сигареты, а потом и вовсе стал подворовывать их в супермаркете – не только ради удовольствия, но и ради каких-то неизведанных ощущений. Сейчас это трудно себе представить, но в брюссельской школе был уголок для курящих, куда детям с разрешения родителей разрешалось отходить покурить. Так зародилась моя многолетняя привычка.

А еще я начал получать удовольствие от распития пива и сидра. Вместе с ними жизнь становилась лучше. К тому же они раскрепощали меня, застенчивого и страдающего социофобией, и я становился более разговорчивым, более уверенным.

В ближайшей деревеньке был автомат по продаже пива в банках, и за двадцать бельгийских франков можно было купить алкоголь так же легко, как банку кока-колы. Вскоре мы выяснили, что можем просунуть руку и достать пиво из автомата, и больше уже не тратили на это наличные деньги.

Будние дни я проводил дома с отцом. Без мамы было уже не то – казалось, радость, комфорт и чувство защищенности покинули нас вместе с ней. Мне всегда казалось, что папа мечтал о ее возвращении и восстановлении их отношений. Это были смутные и болезненные времена для всех нас. Папа заботился обо мне, готовил еду и уделял мне достаточно внимания, что, должно быть, давалось ему нелегко, ведь вместе с этим он работал в министерстве финансов.

С мамой я виделся по выходным. Она съехалась с Андреасом – мужчиной, к которому ушла от отца, – и их квартира находилась достаточно близко от нас, чтобы я мог приезжать на велосипеде. Мне не всегда нравилось бывать у них в гостях. Мама познакомилась с ним на работе, и их роман длился уже несколько месяцев к моменту, когда она окончательно ушла от папы. Я как мог старался поладить с Андреасом, но подростковый возраст давал о себе знать. Примерно в то время во мне проснулся интерес к азартным играм.

Все началось с простой игры в кости, организованной школой в рамках благотворительного сбора средств. В тот день я сразу же пристрастился к игре и стал выпрашивать у папы все больше франков. Снова, снова и снова. Я прекрасно видел, что в казино люди чаще всего проигрывают, но подростки кругом все равно выбрасывали деньги на ветер. В конце концов я открыл свое собственное небольшое казино в школе, пользуясь теми же правилами. На этот раз наживался я, а не школа или благотворительная организация. Пока учителя не спохватились и не закрыли мой небольшой бизнес, каждый обеденный перерыв около десяти ребятишек собирались вокруг меня, чтобы сыграть. Я зарабатывал смехотворную сумму на карманных расходах других детей и развивал в себе дух предпринимательства.

С тех пор я стал лелеять новые грандиозные планы, будучи всегда готовым попасть из-за них в неприятности. Мне было все равно. В какой-то период я хотел стать журналистом и купил диктофон, намереваясь записывать интервью. Вместо этого я записал на него звук школьного звонка и включил его во время занятия на пятнадцать минут раньше настоящего, чтобы ученики могли уйти пораньше. Шалость удалась.

Другой моей затеей было тайком писать в чужих школьных дневниках надписи, вроде «Мистер О’Нил – придурок». Я был завсегдатаем директорского кабинета. Увлекшись своими проделками, я не смог сдать экзамены, и меня оставили на второй год. Это было обычным делом, но меня оставили раз, оставили другой, третий. К пятнадцати годам, будучи уже подростком, я оказался в одном классе с маленькими двенадцатилетними мальчишками. Я чувствовал себя героем комедии. Думаю, я смог бы взяться за ум, если бы захотел. Но к тому моменту я совсем одичал и стал неуправляемым. Все пришли к единому мнению, что мне лучше уйти из школы.

Мои родители нашли для меня более строгую школу-интернат, но и там мое поведение не выправилось. Я всегда выходил за рамки дозволенного. Устроил переполох, отключив будильник как в нашем общежитии, так и у учителя, который должен был нас будить. Мы выспались, и это был отличный день! Другие дети чествовали меня как героя. В той школе-интернате было полно таких же неудачников, как я. Все курили и пили пиво в поезде, в пятницу возвращаясь к своим семьям. Попасть в беду было наименьшей из моих забот.

Больше всего меня беспокоила мама. Она послушно приходила на все мои футбольные матчи, и мы хорошо проводили время вместе по вечерам, иногда даже пили вместе пиво. Она устроилась на новую работу и усердно трудилась, чтобы поуютнее обустроить для меня свой дом. Но ее отношения с Андреасом дали трещину.

После того как они стали жить вместе, он стал проявлять физическое насилие. Синяки на маминой коже появлялись все чаще, а оправдания, вроде «Врезалась в дверь» или «Споткнулась на лестнице», становились все менее правдоподобными.

Я боялся Андреаса, боялся за маму и страдал от собственной беспомощности. Я сидел в своей комнате и делал вид, что не слышу ее плача, звуков ударов и криков. В основном ссоры, кажется, были связаны с ревностью Андреаса: если мама осмеливалась куда-то пойти без него или вести какую-то жизнь, никак его не касающуюся, он воспринимал это как угрозу. Не то чтобы он был большим любителем выпить, но иногда он напивался, а потом набрасывался на нее с кулаками. Я ненавидел себя за то, что не могу ее защитить. Вместо этого я прятался или уходил гулять с приятелями и пил одну банку пива за другой в попытке заглушить свои страдания.

Как и большинство абьюзеров, Андреас извинялся, ласково разговаривал с мамой и уговаривал ее остаться, обещая, что такого больше не повторится. И какое-то время оно не повторялось. Мы жили обычной жизнью, но я все равно был как на иголках. И, разумеется, насилие снова возвращалось.

Однажды из своей комнаты я услышал жаркий спор и прокрался по коридору к гостиной, но внутрь не зашел. Нужно ли стучать, прежде чем зайти? Или пошуметь, предупреждая о своем приходе? Может, мне нужно просто ворваться внутрь? Я поколебался, не зная, что делать, потом просто зашел.

Мама сидела на диване, а Андреас навис сверху, размахивая перед ее лицом чем-то, смахивающим на лампу. Они оба остановились и посмотрели на меня. Я уставился на них широко раскрытыми от ужаса глазами. Уже в своей комнате мне пришла в голову мысль, что я вовремя зашел и этим спас маму. Помнится, я думал еще о том, что хуже жизнь уже не станет, вне зависимости от того, что ждет меня впереди.

На следующий день Андреас позвал меня на долгую прогулку под каким-то дурацким предлогом. Он поведал мне слезливую историю о том, как его били родители. Я особо не вслушивался. Мне казалось, остается лишь смириться с происходящим, как бы я ни относился к Андреасу. Он был мерзавцем, но в то же время большим взрослым мужчиной, а я по-прежнему оставался тощим пацаном. Бесспорно, он бы надрал мне задницу. Возможно, я и «спас» маму в тот раз, когда зашел в гостиную, но были и другие разы, после которых у нее оставались травмы. Например, повреждение глазницы. Да, Андреас был тем еще подонком.

Мама жила с ним много лет. Мне было шестнадцать, когда у них родился общий ребенок, моя сестра Вероника. С появлением Вероники насилия стало меньше. Сестренку я любил так же сильно, как ненавидел Андреаса. Спустя много времени после того, как я от них сбежал, мама набралась смелости уйти от него. Но мои воспоминания никуда не ушли и преследовали меня еще много лет.

Если дома я вел себя примерно, то мое поведение в школе ухудшалось. В школе-интернате, где я учился, был особенно авторитетный учитель, с которым я постоянно конфликтовал. На ночь я читал учебники по географии – изучение внешнего мира помогало мне сбежать из моего собственного. Однажды ночью этот учитель застал меня за чтением при свете фонарика, отобрал учебник и отстранил меня от занятий. По своей натуре я не злой человек, но тогда я полностью потерял контроль.

– Иди к черту, гребаный придурок! – в ярости выкрикивал я все ругательства, которые приходили мне на ум. – Я тут пытаюсь хоть чему-то научиться, а ты можешь засунуть свою гребаную школу себе в задницу!

После года учебы в школе-интернате меня попросили уйти и оттуда тоже. Вот так я оказался в возрасте семнадцати лет без образования за плечами, без планов и совершенно без понятия, что делать со своей жизнью.

Два

Работа на кухне – верный путь к катастрофе для начинающего алкоголика

Мама всегда любила и поддерживала меня, но маленькая Вероника требовала от нее много внимания и заботы.

Мой прекрасный папа никогда на меня не сердился, хотя имел на это все основания. Уверен, он был страшно разочарован во мне и беспокоился о моем будущем. Папе хотелось, чтобы я освоил какое-нибудь дело и мог сам себя обеспечивать, поэтому он посоветовал мне поступить в кулинарный колледж в Дублине, в то время как мои одногодки подбирали себе университеты. Папа был заядлым кулинаром, и в какой-то момент я тоже проявил интерес к готовке. Я частенько рассматривал одну из его старых кулинарных книг и обнаружил, что даже приготовление обыкновенной пасты с курицей может иметь терапевтический эффект. Все это нарезание, помешивание и приготовление чего-нибудь вкусненького усмиряло пчелиный рой в моей голове.

Мы приняли решение, и я полетел в Ирландию на интервью. Сидя в самолете в папином старом костюме и отчаянно пытаясь заучить названия кухонных принадлежностей, я чувствовал себя глупо. Я понятия не имел, какие мне будут задавать вопросы, однако мне не следовало волноваться, поскольку меня уже приняли в Дублинский колледж общественного питания. Это означало, что мне предстояло тяжелое прощание с моим близким другом Шоном и моей девушкой Кейт. Мы с Кейт встречались несколько месяцев, и вечеринка, которую она организовала по случаю моего отъезда, стала одним из самых приятных сюрпризов в моей жизни. Мы думали, как сохранить наше общение, ведь я буду в Дублине, а она в Берлине, но вскоре расстояние поставило на наших отношениях крест.

Тем летом перед началом учебы я жил у бабушки в Северной Ирландии и подрабатывал в местном ресторане. Мне платили один фунт в час, скорее всего, незаконно. Я накладывал индейку с ветчиной на свадьбах и вслушивался в выкрикиваемые поручения, пока переминал картошку в пюре. Такая работа пришлась мне по душе. Это было гораздо лучше учебы в школе, и меня распирало от гордости, когда в конце недели мне вручили крафтовый конвертик с пятьюдесятью фунтами. Держать в руках заработанные честным трудом деньги – это бесценно.

Их можно было потратить на сидр, сигареты, самогон и чипсы. На работе я завел новых друзей – таких же молодых и горячих парней, – и мы вместе ходили развлекаться. Однажды я перепил пива и бросил камень в общественный фонтан, а когда меня задержал местный полицейский, притворился, что говорю только по-французски. В другой раз я устроил танцы прямо на чьем-то автомобиле. Должен вам признаться, после этой выходки я получил от бабушки серьезный выговор.

А еще тем летом я впервые попробовал травку. Всего несколько затяжек чужим косяком вынесли меня напрочь, поэтому от наркотиков я на какое-то время отказался. Зато по-настоящему пристрастился к выпивке.

Внезапно я почувствовал себя совсем взрослым, и мне не хотелось ничего портить, как это было в школьные времена. К тому времени, когда я поступил в колледж общественного питания, я был полон решимости преуспеть. У меня не было конкретного плана, но благодаря летней подработке и прочитанным кулинарным книгам мне хватило уверенности зайти с черного хода в один из немногих отмеченных звездами Мишлен ресторанов под названием Peacock Alley и устроиться там на весьма скромную работу.

Каждый вечер после учебы в колледже я шел в Peacock Alley и вкалывал там. Это был совершенно другой мир по сравнению с местами проведения свадеб, где я подрабатывал летом. В то время Peacock Alley считался лучшим рестораном в городе, и на его кухне орудовали огромными ножами и сковородками двадцать четыре грязных, волосатых и переполненных тестостероном парня. Там отмечались все крупные события, и все знаменитости, вроде Ронана Китинга и Мэрайи Кэри, обедали у нас. Я был очарован блеском и гламуром этого места.

Я выполнял неблагодарную работенку, вроде отламывания стеблей шпината, чистки чеснока или приготовления гарниров. Если я осмеливался покинуть отведенный мне столик, то получал тычок в живот. Боги, какие непристойности звучали на той кухне! Такому бы я нигде больше не научился. Там был рассадник женоненавистников и «мужицких мужиков», а среди них я – тощий маленький иностранец с одутловатым лицом. Но я наслаждался каждой секундой этого безумного окружения, впитывая навыки, как губка.

Как-то раз два французских шеф-повара накинулись на меня.

– Этот чертов мальчишка ничего не смыслит! – воскликнул один из них.

Честно говоря, по части техники в приготовлении блюд я и правда никогда не преуспевал. Но был достаточно дерзок, чтобы подшучивать над другими парнями. Мне безумно нравилось отвечать им с идеальным французским акцентом и видеть, как вытягиваются их лица. Меня держали там скорее благодаря моему энтузиазму, нежели хорошим способностям.

Шеф-поваром у нас был харизматичный гигант по имени Конрад Галлахер, отдаленно напоминающий Гордона Рамзи. Ростом под два метра, он стоял у прохода – в той части кухни, где блюда передаются обслуживающему персоналу, – и кивал всем знаменитостям, попутно деловитым голосом выкрикивая нам заказы. Если что-то не соответствовало его правилам, он мог вспылить и начать швыряться тарелками по всей кухне. Я быстро смекнул, что нужно как можно меньше попадаться ему на глаза и как можно усерднее работать. В общении с ним я вел себя немного вызывающе – не грубил, но и не пресмыкался, и у нас сложились неплохие отношения. Работники побаивались его переменчивого нрава, а я разряжал обстановку, подтрунивая над ним.

– Ну же, Конрад, где эта чертова картошка?! – усмехался я.

Он притворно возмущался, но после мне подмигивал.

Шестнадцатичасовой рабочий день в те времена считался нормой, но мне приходилось наблюдать, как крепкие мужики плачут, не выдерживая такой нагрузки. Однако я был молод, хотел учиться и каким-то образом проработал в ресторане до окончания обучения в Колледже общественного питания. К тому времени диплом для меня уже ничего не значил. Если кто-то в индустрии общественного питания захочет проверить, умеете ли вы готовить, вас просто отправят на кухню на четыре часа. Никому нет дела до ваших документов. И все же я радовался, что сумел чего-то достичь и папа мог мной гордиться. Я наконец что-то довел до конца.

Но если я упорно трудился все эти годы, то веселился я еще упорнее. После рабочей смены я был по-прежнему полон сил и готов развлекаться. Шон к тому времени вернулся в Ирландию, как и другие мои школьные товарищи, приехавшие учиться в Дублинский университет. Я встречался с ними после работы, одержимый желанием «наверстать упущенное» во время общих попоек.

Что такого изысканного я пил в те дни? Двойную порцию водки с энергетиком или тройную порцию водки с тоником. В попытке выпить столько, сколько в меня влезет, я порой шатался по залу с тремя бокалами в руках. Нет смысла тратить время на пиво, когда нужно поскорее напиться, не так ли?

Как правило, моя миссия – надраться в хлам – была выполнена, и отходняки у меня были жестче, чем у Шона и компании. Поскольку обильное употребление алкоголя не осуждалось, мое пьянство меня мало заботило. Бывали ночи, когда я успевал поспать всего полчаса, а после отправлялся на работу, трезвый как стеклышко.

А что стало с тягой к азартным играм, проснувшейся в школе? Вскоре я начал оставлять бóльшую часть своей зарплаты в букмекерских конторах. Лошади, борзые, лотерейные билеты, футбольные ставки – меня все поглощало с головой.

Именно шеф-повар посоветовал мне вынюхать мою первую кокаиновую дорожку. В сфере общественного питания широко распространено употребление кокаина – он дает вам силы продержаться всю долгую смену. Я, однако, боялся наркотиков и сопротивлялся таким предложениям в течение нескольких лет.

– Да ладно, не будь слабаком! – подначивали меня сверстники, размахивая перед носом пакетиками с белым порошком и банкнотой, свернутой в трубочку.