Пастушка Смерти бесплатное чтение

Пастушка Смерти.

Пролог.

Я слышу её.

Слышу, как она извивается, корчится там, внутри, под тонкой бледной кожей, зная, чувствуя, что я уже здесь, рядом, наблюдаю за ней. Дразнит меня, понимая, кто выйдет победителем в этой короткой и неравной схватке. Беснуется в бессильной, бессмысленной пляске-агонии, стараясь успеть нанести как можно больше вреда, причинить как можно больше боли.

Пляши. Извивайся. Сатаней. Бейся. Кривляйся в напрасной злобе. Исход для тебя предрешён.

Ты погибнешь от моей руки.

Я прикасаюсь к дрожащей, влажной от испарины, коже распростёртого передо мной тела. Всё, что оно может – мелко вздрагивать от моих касаний; сил сопротивляться в нём уже давно нет. Потемневшие глаза, прикрытые тяжелыми, припухшими от слёз веками, с измотанным, остекленевшим ужасом следят за движением моих рук. Я провожу самыми кончиками пальцев по ногам, паху, от живота вверх, к груди, по рукам – и снова к груди, по голове, лицу, пересохшим, словно истлевшая бумага, губам и тонкой шее, опять к груди, собирая у самого сердца всю оставшуюся в этом жалком теле жизнь.

Я чувствую её слабое биение под своими пальцами. Затухающий, чуть слышный трепет, смешавшийся, слипшийся с яростными конвульсиями болезни. Она хотела высосать эту жизнь, впитать целиком, вытеснить, заменить собой… не выйдет.

Вы погибнете обе. Но одну из вас я верну в это тело.

Клокочущий сгусток, скопившийся у сердца, заколотился, затрясся, завертелся клубком. Я заношу тонкую, длинную, зловеще сверкнувшую в тусклом свете десятка оплавившихся свечей, иглу для смертельного удара. Медлить больше нельзя.

Сейчас!

Острое, смертоносное лезвие проткнуло сердце одним махом. Точно – тёмно-алая кровь едва брызнула. Выждав мгновение, я поворачиваю иглу, медленно вытягивая её из прокола. Накручиваю на неё, словно на веретено, тонкую нить жизни вместе с въевшейся, туго переплетённой с нею, болезнью, и вытаскиваю обе из тела. Собираю их тесное сплетение в свою ладонь, и дую – легонько, нежно, ласково. Жизнь не должна пострадать. Для болезни не будет милости.

Она цепляется за тонкую нить, продолжая яростно гореть и трепыхаться в своей агонии, но всё это без толку. Она вспыхивает от моего дыхания, прогорает в пепел и прах. Сдуваю её, словно никчёмную пыль, и держу в руке лишь жизнь – чистую, хрупкую и робкую.

У меня есть лишь миг до того, как и она начнёт рассыпаться, растворяться в воздухе. Но я не допущу этого.

Разворачиваю руку, и раскрытой ладонью впечатываю, вбиваю жизнь обратно в распростёртое тело, в замершее сердце. И оно заводится, заходится, жадно впитывая жизнь обратно, словно пьёт её, изнывая от бесконечной жажды.

Жажды жить.

Больной глубоко вздыхает, словно вновь пробуя жизнь на вкус – сперва нерешительно, словно не веря себе, но каждый вздох становится всё увереннее, всё крепче.

Он будет здоров.

Будет. Если, конечно, те, кто ухаживает за ним, станут хорошо кормить его и следовать моим предписаниям.

Осматриваю его ещё раз с ног до головы. Бледный, тщедушный мальчишка лет десяти от силы. Может и больше, но болезнь, что мучила его, иссушила и вымотала это тельце до неузнаваемости. Щёки впалые, волосы слиплись, дёсны оголили зубы. Но я сделала для этой жизни всё, что могла.

Набрасываю на больного покрывало, протираю руки, сбрызнув их жидкостью, что ношу в одной из склянок, убираю инструменты, зову безутешных родителей, что всё это время караулили за дверью.

Они влетают мигом. Мамаша начинает голосить и плакать, хлопотать, суетиться вокруг лежащего на лавке сына, то его тормошит, то меня хватает за руки.

Бесит.

С размаху влепляю ей пощёчину – той же ладонью, которая только что вернула жизнь в тело её ребёнка. Кожу начинает звонко саднить – удар, похоже, вышел сильный. Зато вокруг – тишина. Все глаза семейства – кликуши-матери, отца, бабок-нянек, дядьёв и сватов – сколько их собралось в опочивальне – смотрят на меня, не мигая.

Говорю, что им делать дальше с мальчиком: чем и как кормить, когда давать лекарство и во что одевать, пока не поправится. Забираю обговорённую плату, и ухожу прочь.

Сейчас мне нужны тишина, покой и отдых, а в окружении шумных людей не бывает ни того, ни другого. Значит путь мой продолжится немедля.

Я никогда и нигде не задерживаюсь надолго.

Глава 1

Ночь обещала быть ненастной. Густые тучи затянули небо тягучим вязким киселём, недвижно зависли над острыми, как неровные зубья, вершинами деревьев, над покосившимися, чернеющими под струпьями высохшего лишайника, жалкими остовами погорелых домов. Стало совсем темно, неподвижно, тихо.

Всё вокруг замерло в ожидании первого раската грома, но его не было и не было. Словно само время залипло в сгустившихся тучах. Наконец, сверкнула молния, на миг озарив полумрачную, чёрную от прошедшего когда-то огня, комнату единственно уцелевшего дома. Огонёк в небольшой лампаде дрогнул, стоило взять её в руки.

– Пора.

Дальний, но уже чёткий и трескучий громовой залп наполнил тишину.

– Иди без меня, – хрипловатый мужской голос раздался совсем рядом, – не хочу вымокнуть, если дождь начнётся. Здесь хоть крыша есть.

– Как скажешь.

Я зажгла от лампады переносной фонарь, натянула на всякий случай капюшон плаща поглубже, взяла сумку, и направилась к зияющему пролому в стене. Когда-то там была дверь. Её обуглившиеся останки до сих пор висели на чёрных петлях.

Молния вновь вспыхнула, когда я вышла на едва заметную среди сухой травы тропку – остаток былой деревенской дороги. Мгновение яркого света словно рисовала мне путь. Туда, дальше и глубже, сквозь частокол неподвижных, застывших в безветрии, деревьев, на поляну, изрубцованную грядой могильных камней.

Я знала, куда иду. Знала, что ищу там.

Свет фонаря выхватывал из темноты покосившиеся щербатые плиты. Свежих могил здесь не было. Скверная земля давно не принимала покойников. Понятно, что и трав толковых тут не росло – одни сорняки плотным ковром застилали погост. Трудно будет найти нужные соцветия для запаса реагентов, придется постараться…

Пристроив фонарь на обломанном пне, я осмотрелась. Присела, дотронулась до земли и закрыла глаза, сосредоточившись. Под ладонью задрожали, копошась, извиваясь и непрестанно двигаясь, тонкие нити и бесчисленные точки – насекомые и черви, живущие в рыхлой кладбищенской толще. А под их бесконечной вознёй зияло глухое безжизненное пятно. Как самый густой и беспросветный мрак.

В могиле было тело.

Я коротко выдохнула и поманила покойника к себе. Эхо смерти отвечало неохотно, неповоротливо. Тело в толще земли шевелилось вяло, но послушно, двигаясь на мой зов, медленно выкапывая себя из могилы.

Уродливо искривлённая, похожая на гигантского паука, молния полыхнула в небе. Оглушительный раскат грома всколыхнул всё вокруг. Старый могильный холм лопнул, как гнойная рана. Из-под разорвавшейся земли хлынул тяжелый, удушливый смрад разложения. Потревоженное мною тело спало здесь вечным сном уже давно. Всеми оставленное, позабытое и не нужное тем, кому раньше – при жизни – было близко… А, может, они все лежат здесь?

Это не важно.

Левая рука мертвеца выпросталась из раскрытой могилы, раскрытая мне, словно для пожатия. Возможно, при жизни она была красивой. Сейчас, по едва обтягивающим кости ошмёткам грязно-серой полуистлевшей плоти, точно этого было уже не сказать. Я поднялась. Надела рукавицы. Достала из ножен острый кинжал. Сжав мёртвые пальцы размахнулась, и в один удар рассекла едва держащийся локтевой сустав. Сухой хруст – словно старая ветка треснула, и отрубленная рука послушно повисла, держась за мою.

Этого будет достаточно.

Я завернула обрубок подгнившей плоти в тряпицу, поблагодарила покойного за дар под новую ослепительную вспышку и раскат грома. Собрала, освещая фонарём темнеющую вокруг могил землю, сколько-то нужных трав, сложила всю снедь в припасённую сумку, и отправилась обратно, к погорелому дому, где остался мой закадычный, неохотный сегодня к ночным прогулкам, спутник.

Приближаясь к зияющему в стене проёму, слабо освещенному оставленной там лампадой и встречным светом от моего фонаря, я заметила нетерпеливое, судорожное движение. Что-то невысокое, вёрткое, суетилось у входа, то прижимаясь к земле, то подпрыгивая и приплясывая, будто бы под ним раскалили угли.

Я подошла ближе.

Сверкнувшая молния на миг высветила дорогу и стену дома, возле которой бесновалась склизкая мешанина разлагающегося мяса, натянутого на маленький белёсый скелет. Сухожилия, натянутые, словно верёвки, то и дело мелькали в клубке шевелящихся мышц. И чем ближе я подходила, тем более оформленной становилась тошнотворная мечущаяся фигурка.

Я ускорила шаг.

Следующая вспышка молнии показала, как существо выпрямляется, замирает и быстро зарастает свежей кожей. Его пустые глазницы налились кровью. Фонарь освещал мягкую белую шерсть, покрывающую небольшое тельце с головы до раздвоенных копыт.

Я остановилась рядом с ним.

У дверей меня поджидал маленький белый козлёнок, казалось, совсем недавно научившийся самостоятельно бегать на своих тонких, умилительных ножках…

– Арчи, – я шагнула в дом. – Какой смысл был выходить, если ты не хотел мочить копытца?

– Дождь так и не пошел, – низкий хрипловатый мужской голос раздался из утробы козлёнка, засеменившего следом. – А тебя, Миль, очень долго не было.

– Ты вздумал беспокоиться? – я скинула плащ и принялась раскладывать по столу добытое на кладбище. – Разве что-то или кто-то здесь может причинить мне вред?

– Знаю, что не может, – Арчи поднялся передними копытцами на край обугленной лавки, разглядывая добычу. – Но я заскучал.

Я посмотрела на фамильяра, и усмехнулась. За стенами опять ударил гром.

– Скучать некогда. До утра нужно подготовить все ингредиенты. И сон тоже не помешает.

– Мне он не обязателен, милая.

– Но ты за меня не изготовишь порошок мёртвой жизни. А запасы кончаются.

Я развела огонь в чёрном от пожарища очаге. Ночь предстояла долгая.

* * *

Гнельский лес славен на всю округу. Места здесь гиблые: чащи глубокие, дикие звери ходят – всегда голодные и жаждущие крови, а на разбитой дороге нередко встречаются разбойники. Лютуют они так безбожно, будто ничего святого, кроме поживы, для них нет. Даром, что граница с Реантией совсем недалеко.

Мало кто из добрых людей по своей воле выберет дорогу, ведущую через Гнельский лес. Окружная дорога в Кейнис, город у границ, дальше, но куда как безопаснее. А через лес идут только отчаянные смельчаки, обречённые торопыги, безрассудные дураки и те, кому терять кроме жизни нечего.

И я.

Мы с Арчи никуда не торопились. В отличие от тех, кто называется «добрыми людьми», мы не тащили с собой почти ничего такого, что представляло бы ценность для шастающих по этим лесам головорезов. Денег не много, а то, что считаю для себя ценным я, обычно быстро отпугивает непрошеное людское любопытство. Да и для того, чтобы заглянуть в мои сумки, сперва к ним – и ко мне самой – ещё нужно подобраться, чего я, разумеется, не допущу.

Итак, мы шли, сами прокладывая тропу, в стороне от когда-то насыпанной дороги, по которой предполагалось катить верхом или с поклажей. К чему испытывать удачу, сунувшись на открытую местность?

Впереди, поперёк дороги грудилось что-то большое. Кажется, перевёрнутая карета, но издалека сказать было трудно. От кареты разило смертью.

– Пойдёшь? – спросил Арчи тихонько. – Слишком похоже на засаду, если тебя интересует моё мнение.

– Похоже, – я знаю, что Арчи разбирается в этих делах, но и без него такая мысль пришла бы мне в голову. – Но проверить надо. Найдём падаль.

Я ношу пастуший посох. Он удобнее обычных походных, и скрывает в себе гораздо больше полезных свойств, чем может показаться на первый взгляд. На него удобно опираться, им удобно проверять твёрдость почвы под ногами и ворошить её, если что-то ищешь. Можно зацепить и поддеть что-нибудь с помощью крюка, можно отгонять от себя шипящих гусей, бешено лающих собак и людей.

Хороший посох.

Осторожно двигаясь по лесу и не отходя слишком далеко от места происшествия, мы внимательно смотрели под ноги, в поисках дохлых зверей или птиц. Сейчас что угодно подойдёт – и мышь, и ворон. Понятно, что у самой кареты наверняка валяются убитые ездоки – лошадей бы ушлые разбойники убивать не стали, но это не подходило мне.

Я затаила дыхание, и прислушалась. Впереди, в кустах, точно было что-то мёртвое. Разворошила куст посохом.

– Ёж. Почти целый, – Арчи оценил заскорузлый колючий трупик.

– Сойдёт, – я достала из своей сумки склянку с порошком мёртвой жизни, и, высыпав немного на ладонь, сдула его на ежа.

Падаль дёрнулась, перебрала высохшими лапками, словно игрушка на шарнирах, перевернулась и крепко на них встала. Ёж был готов выполнять мою волю.

Я поустойчивее устроилась, встав на колено и, крепко обхватив посох обеими руками, закрыла глаза. Мир вокруг меня помрачнел, почти теряя свет и краски. Теперь я видела и слышала всё через мёртвого ежа.

Повинуясь моим мыслям, колючий труп быстро засеменил к дороге. Выбравшись из леса, прошелся по насыпи, и завернул к карете. Раскуроченный остов, выпотрошенная поклажа – даже тюфяки. И мужчина – полуголый и тоже выпотрошенный. Пальцы отрублены – видно, на них он носил перстни, что просто так было не снять. Вокруг обнаружились ещё трупы. Четвертованные и тоже полуголые. Наверное, это охрана. Доспехи с них сняли. Только один из лежащих здесь остался в плаще и лёгких латах. Видно, никому они не подошли – слишком большие и неудобные. Убитый, кажется, носил их больше для устрашения и солидности, чем для реального дела. По крайней мере – они никак не помогли ему выжить: здоровенное копьё пробило его насквозь, пригвоздив к земле у обочины.

Прошерстив деревья и овраги со всех сторон, и не обнаружив там ни засады, ни, вообще, единой живой души, я открыла глаза, и поднялась.

– Всё чисто. Идём.

Мы с Арчи вышли на дорогу, и приблизились к карете. Мой ёж стоял здесь же, среди убитых, ожидая нового приказа. Но у меня больше не было для него заданий.

– Спасибо за службу. Мир твоему праху.

Ёж, словно кланяясь, вновь свернулся, скрючил сухие лапы, возвращаясь в ту же позу, в которой был найден. Некромагия покинула труп животного.

– Ну и могильник, – проговорил Арчи, оглядевшись по сторонам. – Ты не говорила, что всё так плохо.

– Всё не так плохо, – пожала плечами я. – Здесь остался как минимум один целый воин, который ещё может нам послужить, в случае чего.

Я вновь откупорила склянку, выдувая на пригвождённого у обочины воина немного порошка. Труп вздрогнул, вытянул и вновь собрал к себе конечности и сел, выкручивая копьё из сквозной раны в груди.

– Позвоночник не задет, но рёбра раздроблены, – вздохнула я. – Долго не прослужит, но хоть как-то.

– Хочешь взять это с собой? – Арчи временами проявлял некоторую забавную брезгливость к тому, чем, в некотором смысле и сам являлся.

– Я хочу оставить его здесь на всякий случай. Придёт на помощь, если она понадобится нам, пока мы не ушли слишком далеко. Трупы здесь свежие, значит, хоть засады нет, убийцы могут быть где-то поблизости.

– Разумно, – похвалил меня спутник. – Пойдём.

Мы не стали медлить, и вновь сойдя в лесок, двинулись вдоль главной дороги. А меньше чем через четверть часа пути оказалось, что я была права. Глубже в лес, по правую руку от нас, шумела лихая охота.

Охота на человека.

Грубая брань, свист, смех, улюлюканье… похоже, этому человеку удавалось скрываться от преследователей уже довольно долго. Их это веселило, раззадоривало и злило. Когда они настигнут жертву, ничего хорошего её не ждёт.

Арчи юркнул в поросший кустами овражек. Я поспешила следом. Замерла. Сосредоточилась. Мысленно обратилась к оставленному у разбитой кареты живому мертвецу, чтобы он приблизился. Вовсе не хотелось сражаться собственными руками с кем-нибудь из разбойников, если нам не посчастливится привлечь к себе их внимание.

– Гляди, – мекнул Арчи.

На поляну выскочила растрёпанная девица в разодранном, когда-то дорогом, платье, и, спотыкаясь, кинулась бежать, едва разбирая дорогу, прямо в нашу сторону. За ней по пятам, рассыпавшись, как горошины в решете, следовала толпа разгорячённых бандитов.

– Ату её! – крикнул кто-то.

– Не уйдёт, сладкая!

И смех. Жестокий и мучительный.

– А девочке-то конец, – проговорил Арчи, когда вся толпа пронеслась мимо. – И пренеприятнейший. Лучше б она там, у карет, сама от приступа дух испустила, чем так.

– Ничего ей не будет, – сказала я, чуть подумав.

– Хочешь вмешаться?

– Нам по пути.

Мой ходячий мертвец как раз прибыл. Обутые в кованные сапоги ноги месили влажную землю у ручейка близ нашего оврага. Я закрыла глаза, позволив себе видеть мир его неживыми глазами. Труп воина, обнажив меч, двинулся вперёд, сквозь кусты и деревья, туда, откуда доносились голоса, смех и возня.

– Укусила тебя, Рыжий?

– Будешь знать!

– Стерва!

– Сладкая…

Разбойники грудились кучей. Кто-то пытался отдышаться, кто-то просто стоял, заливаясь дурным, противным смехом, кто-то скинул портки, готовясь, а целая толпа негодяев уже расправлялась с пойманной девицей. Платье разорвали, хватали за руки, волосы, бёдра, срывали туфли, мяли пышную вывалившуюся из корсажа грудь. Словно сырое тесто перекатывалось между грубых грязных пальцев.

Никто из этих возбуждённых яркой погоней, тупой похотью и низменной алчностью до чужих страданий людей не ждал, что их развратное веселье прервёт здоровяк с обнаженным мечом наперевес.

Умертвий рубил без разбору, страшно размахивая мечом во все стороны. Кого-то из тех, кто успел оголить зад, он рассёк пополам, кому-то отрубил руку, другому ногу, а самого его ничего не брало – ни мечи, ни кинжалы, ни тяжелый арбалетный болт.

Нашпигованный снарядами, истерзанный лезвиями там, где не закрывали доспехи, живой мертвец размахнулся, и махом снёс голову последнему, кто не успел пасть или спастись бегством. Тому, кто уже навострился было совокупляться с беглянкой, когда началась резня, да не успел. Голова отлетела в сторону, кровь фонтаном хлестанула вверх, заливая обнаженный живот, грудь и остатки платья жертвы.

Она, и без того заливаясь глухими, лающими рыданиями, даже не смогла вскрикнуть. Спихнула с себя тело, подобралась, и, завывая, отползла к широкому стволу растущего рядом дерева, под которым едва не лишилась своей чести.

Умертвий стоял, ожидая моего нового приказа.

Девица, тем временем, чуть успокоилась. И перестала голосить. Вместо этого она обратилась к призванному мной трупу.

– Сэр Люннер, я благодарю вас за спасение, благодарю!.. Помогите мне, сэр, подняться… надо в город… нам надо… надо в город…

Она лепетала, дико озираясь по сторонам, на поверженную толпу, и силилась встать, беспорядочно хватаясь руками за дерево.

Что ж. Говорят, желание благородной дамы – закон.

Я мысленно подтолкнула умертвия. Он шагнул к девице, подал ей руку, помогая подняться на ноги. Она продолжала лепетать, беспорядочно благодарила – ровно до тех пор, пока, наконец, не вгляделась в своего спасителя.

Пронзительный визг наполнил лес. Девица рухнула, где была.

Я, выждав немного, выбралась из укрытия, и подошла поближе к спасённой. Наскоро осмотрела, проверила сердцебиение. Досталось ей прилично, но хотя бы жива.

– Ну как? – ехидный Арчи был тут как тут.

– Обморок.

– Кажется, твой защитник напугал её больше, чем все эти негодяи, да?

– Главное – защитил, – я пожала плечами. – А что лежит тихонько – и к лучшему. Не будет мешать. Присмотри за ней.

– Как скажешь, Миль. Только не отходи слишком далеко: если наша красотка придёт в себя, а я тут буду в виде освежеванной козлиной тушки, у неё, того и гляди, сердечко лопнет от ужаса. Или последний ум сбежит.

Я кивнула. Особенность моего фамильяра в том, что пока я рядом, он выглядит как очаровательный маленький козлёнок с мягкой белоснежной шерсткой, крошечными бугорками на месте будущих рожек и влажным взглядом блестящих глаз. Но не стоит верить внешней невинности и очарованию этого кроткого агнца. Такую же бессовестную инфернальную тварь, как Арчи, ещё нужно поискать. Можно было бы сказать, что у него «гнилое нутро», но на деле там нет нутра вовсе. Он – абсолютное умертвие. И чем дальше он будет отходить от меня – своей, по сути, создательницы, что поддерживает в нём жизнь – тем сильнее будет заметно его отвратительное тление. Как-то раз в пути мы повздорили, и я ушла от него далеко вперёд. Догонял меня изрыгающий хулу на всю окрестность козлиный скелет с горящими углями вместо глаз. Пока он не вымолил прощения, и я не позволила ему подойти, так и оставался склизкой мешаниной подгнившей плоти; и пока Арчи снова не оброс свежим мясом и белой шерсткой, в деревню мы не заходили. А ведь ливень начинался… С тех пор прошло уже много времени. Мы научились многому. В первую очередь – существовать вместе. Вынуждено это или нет – не важно. Только Арчи действительно всегда на моей стороне.

Я принялась за уборку поляны. Призванного мертвеца направила к глубокой яме, что была неподалёку. Поблагодарила за помощь, и отпустила покоиться с миром. Пусть такая могила считается недостойной благородного сэра, это лучше, чем гнить просто так, на открытой поляне в лесу или посреди дороги. Хотя, чтобы там ни говорили, покойнику мало разницы до того, что происходит с его мёртвой оболочкой. Это живые люди склонны возиться с телами мертвецов, оказывать им почести или осквернять так, что кровь стынет в жилах даже у меня.

Останки растерзанных разбойников я тоже подняла на время, чтобы они убрались подальше в лес. Оврагов и ям там было достаточно для погребения даже этой толпы. Тех, кто был искромсан на куски, относили былые товарищи. Пусть сослужат друг другу – и мне заодно – последнюю службу.

Покончив с этим и собрав для костра хворост, я сотворила защитный барьер вокруг дерева, что стало центром нашего лагеря. Ведя по земле линию посохом, произносила заветное заклинание:

– Ни живой, ни мёртвый, ни дух бесплотный, ни птица, ни зверь, черту пройти не смей.

Оно всегда действовало безотказно. Даже вся мошкара, все ползучие твари, что прятались в траве, отхлынули прочь от начертанной на земле линии, покидая круг.

Девица, пришедшая в себя, тусклым взглядом наблюдала за мной. Молча. Видно не могла понять, что я делаю и почему, да друг я, или нет. Но поскольку навредить ей я ничем не собиралась, она ни слова против моих действий не проронила. Только поблагодарила кое-как.

Полностью она пришла в себя к вечеру. Осознала произошедшее, потерянное. Сидела под деревом и плакала. Пришлось давать снадобье.

– Я не знаю, сколько от них бегала, – хрипела она, всхлипывая. – Батюшку на глазах у меня убили, людей наших – быстро. Мне бежать велели, как зверю… охота, сказали. Поймаем – пожалеешь… А я в Кейнис ехала. Жених там у меня. Замуж хотела… приданное везли. Теперь не сыщешь…

– Хорошо, что жизнь осталась, – напомнила я.

– Хорошо… хорошо, – повторила она бесцветным эхом. – Только не пойму – как? Когда уже совсем конец настал мне – явился наш сопровождающий, сэр Люннер, и зарубил всех… Но сам как мёртвый был. Я в лицо его смотрела… Там ни глаз, ни носа…

– Я никого не видела, – жестом напомнила спасённой, что нужно пить отвар.

– А почему тогда меня отпустили? Кто меня спас?

– Не знаю, – я пожала плечами. – Медведь, может, распугал? Здесь водятся.

– Медведь, – она хотела поверить. – А почему меня не тронул?

– Подумал, что мёртвая. Медведи не трогают покойников.

– А этих всех?..

– А этими поживился.

– Так бывает разве?..

– Как видно, – и зачем ей так нужен ответ?

Она, наконец, перестала расспрашивать о медведях, немного помолчала. А потом представилась:

– Я – Кассия фон Бланк. А ты?

– Милейн Амариллис.

– Ты же пастушка?.. – в её голосе звучала надежда на то, что я действительно не что-нибудь другое.

– Да, – я почти не кривила душой. Ведь когда-то, в детстве я и впрямь была пастушкой – простой, самой обыкновенной, маленькой и милой. До того рокового нападения на мою родную деревню. С тех пор я не простая.

На всякий случай я обратила всё ещё рассеянное внимание Кассии на мой посох и на Арчи, который ничем не показывал своей истиной натуры, и вёл себя так, как мог бы самый настоящий козлёнок. Спал – точнее, делал вид.

Кассия медленно кивнула, словно увиденных и услышанных объяснений ей было достаточно. Я посоветовала ей тоже укладываться спать, клятвенно пообещав, что буду бдительно охранять наш маленький лагерь до утра. Но охранял его, ясное дело, мой защитный барьер.

И мой бдительный фамильяр.

* * *

Свой путь до пограничного города мы втроём продолжили на рассвете и – на удачу – больше никаких бандитов не встретили. Я всё-таки предпочитаю не лезть в неприятности, особенно если по доброй воле взялась кого-то проводить. Впрочем, я надеялась просто довести новую знакомую до Кейниса, и там потихоньку скрыться из виду, но не тут-то было. Кассия фон Бланк оказалась девицей на редкость приставучей, и непременно хотела выразить мне благодарность. А поскольку всё её добро сгинуло вместе с каретой и жизнями всех сопровождающих, благодарить она меня была намерена делом. Хоть я и заверяли её, что мне и слова достаточно.

– Мой жених не последний человек здесь, в пограничном гарнизоне! – тараторила она, посильнее закутываясь в плащ, накинутый поверх всё того же рваного платья. – Я с ним потолкую – и тебя мигом пропустят, куда тебе нужно!

Признаться честно, мне такое внимание гарнизонных служил было совсем ни к чему. С другой стороны – если я получу все необходимые бумаги для простого и беспрепятственного прохода через границу с Реантией и законного там пребывания – почему бы не потерпеть немного? Арчи тоже не показывал никакого протеста.

И я согласилась.

Жених неумолкающей от пережитого потрясения Кассии отнёсся ко мне с некоторым подозрением. Я, впрочем, не виню его: для меня такое не впервой, да и внешний вид для девицы я имею довольно сумрачный. Это, как правило, не вызывает у людей доверия. И правильно. У меня люди тоже не вызывают доверия. Вообще.

Так или иначе, помощь невольной знакомой завершилась для меня беседой по душам с начальником гарнизона. Содержимое моих сумок было вывалено перед ним на стол. Кинжал и посох тоже пришлось сдать. Арчи я для верности взяла на руки – чтобы нас не разлучили, и его истинная наружность никого в гарнизоне не смутила. Никто не стал возражать – на том и ладно.

– Ну, – местный начальник бросил на меня оценивающий взгляд, – и как звать тебя?

– Милейн Амариллис.

– Фаталь? – уточнил он.

– Бывало, и так тоже называют, – я не стала отпираться от правды.

– Стало быть, о тебе наслышан. Из деревни Флатхел народец нередко тут проходит, байки всякие рассказывают.

– Люди много говорят. Что ж с того?

– Ничего, – он поднял со стола одну из склянок с порошком мёртвой жизни, и принялся рассматривать содержимое на свет. – Ты ворожея?

– Я лекарь. Но ни то, ни другое законами не запрещено.

Он поставил склянку на стол, и снова бросил на меня взгляд:

– А ты очень грамотная, да?

– Нет. Всего одиннадцать лет в Сиадиусе отучилась.

Он усмехнулся.

– В Сиадийский университет не принимают девиц.

– Не принимают, – подтвердила я, и указала на один их свитков в небольшом тубусе, что при обыске вытащили из моей сумки. – Но вот мой диплом.

Начальник гарнизона развернул свиток, осмотрел бумагу, знаки, печати и подписи.

– «М.А Фаталь». Мда, похоже, подлинник, – свернул и убрал документ в тубус. – Ну, и как тебе удалось попасть в Сиадиус?

– Я и сейчас сочностью форм не отличаюсь, – мне осталось только пожать плечами, – а в девять лет, когда пришла туда, и подавно. Волосы мои стрижены, у девиц такое не в моде. Прикинулась мальчиком, никто не стал разбираться. На рожон не лезла, а кельи у всех отдельные.

Я, понятно, не стала вдаваться в подробности того, какую роль в моём «поступлении» в большой университет сыграл Арчи. Но начальник гарнизона и сам больше не стал расспрашивать про учёбу. Видно, мой короткий рассказ его удовлетворил, а возиться со мной целый день желания не было.

– Ладно, допустим всё так. Расскажи-ка лучше, что на месте преступления в Гнельском лесу видела?

– Да ничего особенного не видела. Банда негодяев разбой учинила, но до того, как я мимо того места у дороги прошла. Карету видела разграбленную, трупы.

– Значит, подходила к месту-то?

– Да. Думала, живой кто остался, помощь лекаря нужна.

– Не было живых?

– Нет. И с такими ранами никто бы не выжил.

– Какими?

– Ужасными, – спокойный тон моего голоса, наверное, не слишком подходил сути рассказа. – По всему видно было, что это не простой сброд лютовал, а те, кто и засады делать обучен, и бою, и развлекаться с размахом привык.

– Это почему?

– Простой крестьянин или какой-нибудь босяк не станет охотиться или девку по лесу гонять ради забавы.

Он хмыкнул.

– Больно много ты понимаешь для лекаря-то…

– Я книги всякие в библиотеке Сиадиуса читала, – тут я не кривила душой, – не только по медицине, травам и лекарскому делу. Вот и знаю много разного.

– Ну ладно, – согласился начальник, выслушав мои доводы. – Допустим, и в этом ты меня убедила. Ответь-ка лучше, зачем тебе в Реантию нужно? Бежишь от кого?

– Нет, – спокойно ответила я. – Просто странствую. Смотрю мир. Лечу людей иногда. Иногда скот.

– Понятно. Людей, значит, лечишь, – мой собеседник медленно кивал, произнося эти слова. Судя по всему, решал сам для себя что-то.

Помолчал, и заявил:

– Значит, пойдёшь в Бланрок – пограничный город с той стороны, в Реантии. Там будет дом один при храме – недалеко от заставы. Семейство фон Дейм там живёт. Не заплутаешь – все их в городе знают. Там глава семейства в летах, сильной хворью мается. Священник он, медикам не верит особенно – а теперь, как годы своё взяли, и подавно. Вот ты вылечи-ка его. Я тебе все бумаги нужные справлю и провожатого дам, чтобы до дома нужного довёл и проверил, как ты с делом управишься. Ну, и чтобы не обидел тебя никто.

– Кто-то может меня обидеть?

– Если ты решишь причинить старому священнику вред – тебя обидят наверняка. Причём, именно твой провожатый. Поэтому хитрить не советую. Больной мне дядькой приходится, о тебе молва идёт как о знахарке, что обречённых с того света достаёт и на ноги ставит. Так что иди. Лечи. Вылечишь – ещё и кошель получишь. А не вылечишь – на себя пеняй. Советую первое.

– Хорошо, – легко согласилась я. Выбора у меня очевидно не было.

Глава 2.

Когда я подходила к воротам Кейниса, я даже подумать не могла, что буду пересекать границу с Реантией в удобной карете. Не важно, что это было сделано для того, чтобы никто не узнал, что в дом больного священника едет какая-то ворожея. Тем более, что я не ворожея вовсе. Я – некромант. Думаю, это наделало бы ещё больше шума, чем просто «ворожея» или «знахарка». Но мне было всё равно – я еду с удобством, мои вещи – при мне. Арчи – в ногах. Правда, напротив сидел угрюмый тип, приставленный ко мне надзирателем, но мне ли упрекать кого-то в угрюмости?

Карета не торопилась. Подъехала к какому-то трактиру. Надзиратель велел мне сидеть тихо, и не высовывать носа за дверцы – будто бы я собиралась. Из трактира принесли что-то съестное и воду.

– Ешь, – бесцветно буркнул сопровождающий. – К дому преподобного надо в сумерках.

Я не стала протестовать. Кормить меня не обещали – хоть обещали оплату за лечение больного, но раз решили – спасибо на том.

Стемнело. Надзиратель напомнил мне закрыться капюшоном, и подтолкнул к выходу из кареты. Мы с терпеливо молчащим Арчи пересекли двор, и в компании слуг и сопровождающего прошли в дом священника.

Родственников у него, конечно, было немало, и, похоже, почти все они собрались сейчас в доме. Причём большая часть пожаловала как раз в ожидании момента, когда преподобный преставится.

Меня тайком провели мимо гостиной к лестнице, ведущей на второй этаж дома, где была спальня больного.

– Это кто? – спросил, глядя на меня, мужчина в рясе священника, как раз спускавшийся вниз.

– Лекарь, – ответил мой надзиратель. – Из гарнизона прислали. По приказу господина фон Лара.

Священник глубоко вздохнул с досадой.

– Неймётся всё ему. Пора бы уже подготовиться к мысли, что дядюшка скоро увидит Создателя, да отпустить это… А он всё лекарей присылает. Да ещё и девиц. Странная она какая-то. Не место ей у постели преподобного. Пусть-ка вон идёт.

– Меня обязали осмотреть больного и помочь по возможности, – ответила я спокойно. – Если это запрещено – я бы не стала здесь оставаться. Но, опасаюсь, что господин фон Лар возложил на меня некоторые обязательства и приставил сопровождающего, чтобы быть уверенным, что я выполню его настоятельную просьбу.

– Настоятельную просьбу, – хмыкнул священник, посмотрев на моего надзирателя. – Идите, если так. Правда, видят высшие силы, не думаю, что больному станет от этого лучше. А если станет хуже – мы знаем, кого винить.

Они с моим сопровождающим переглянулись так, что я поняла – выхода отсюда в случае провала у меня не будет. Ну да посмотрим, как дело пойдёт. Мы зашагали вверх по лестнице. Арчи семенил рядом, ловко скрываясь у моих ног от лишнего внимания.

В комнате больного было душно и сумрачно. Чадили какие-то благовония, перебивая резкий запах нездорового, нечистого тела. Несколько лакеев-послушников дежурили у кровати. Пожилой священник хрипел в полузабытьи. Арчи тихонько юркнул под лавку. Я принялась осматривать лекарства, расставленные на столе.

– Расскажите мне о его болезни.

Лакеи переглянулись. Потом посмотрели на моего надзирателя, стоящего у двери, и один из них промямлил.

– Ну… болеет преподобный уже несколько месяцев. Сперва кашлял. Жар сильный. Мы сбили компрессами да молитвами. Потом у него голос осип, а дальше вовсе пропал. Сейчас еле слышно говорит. Ест мало, жалуется, что глотать не может, силы оставляют его. Совсем не встаёт.

– Понятно. Посмотрим.

Я достала из сумки льняную тряпку и самосшитые перчатки, стиранные в отваре ромашки, небольшую тонкую трубку с раструбом – как учили в университете, и приготовилась смотреть больного.

– Дайте больше света и снимите с него покрывало.

Лакеи не торопились выполнять. Я подошла ближе. Как оказалось, больной очнулся, и яростным хриплым голосом всячески протестовал осмотру и, вообще, моему присутствию в комнате.

– Прочь пошла, клятая греховодница! – сипел он, хмуря косматые брови. – Вон!

И зашелся кашлем. Лакеи стояли в нерешительности.

– Не можно женщине смотреть на преподобного без одежды…

Я бросила взгляд на своего надзирателя, что всё также подпирал плечом дверь. Он быстро понял, чего я хочу.

– Она лекарь. Помогите ей.

Послушники нехотя зашевелились. Один зажег ещё несколько ламп, двое других распахнули покрывало, которым накрывался больной. Смрад поднялся нешуточный, а то, какую хулу хриплым, сухим голосом извергал сквозь кашель сам священник, ситуацию только усугубляло.

Я повязала на нос и рот тряпку – запах ромашки смягчил общую мерзость происходящего. Натянула перчатки на руки, и принялась за осмотр. Тело больного казалось усохшим и дряхлым, пальцы ног потемнели, живот раздуло. Для того, чтобы ощупать его, пришлось снова просить о помощи лакеев-послушников. Старик вырывался, пинался, шипел и обещал отлучить от веры всех, кто будет мне помогать. Один из лакеев в страхе вышел из комнаты. Двое других топтались в нерешительности. Так что мне снова пришлось обратиться к моему надзирателю. Он опять заставил их слушаться меня.

– Прокляну, прокляну! – сипел старик, норовя плюнуть в меня, но, кажется, во рту у него пересохло. – Тронь меня – и гореть будешь, чёртова стервица! Самой страшной смертью подохнешь!

Я не обращала внимания, простукивая ему живот.

– Святой отец Молос сказал, что это не демоны и не злые духи так мучают преподобного, – прошептал один из послушников.

– Конечно, – подтвердила я. – Это просто избыток газов.

– У него в избытке лишь святость, – возразили мне. – Какие-то газы разве могут быть у преподобного?..

Я даже объяснять ничего не стала. Ни к чему тратить время попусту. Слушать дыхание больного тоже не было нужды – с тем, как он сопротивлялся, это всё равно казалось невозможным. Впрочем, хрипы и бульканья можно было различить и без того. Он снова начал ругаться, закашлялся, изо рта пошла розоватая пена. Я кое-как вытерла ему рот краем простыни, убрала трубку в сумку, и призадумалась. У старика явно беда с лёгкими, да такая уже запущенная, что лечить его будет почти без толку. Кроме того, если судить по настроению некоторых местных обитателей, они только и ждут, когда старик отдаст концы, и можно будет его с почестями отпеть и похоронить. Так что надежды на то, что кто-то здесь будет выполнять мои предписания, нет. Как и на то, что этот преподобный примет мои методы лечения – или хотя бы даже лекарство из моих рук. Да и из любых других, если будет знать, что это я его оставила. Старик хоть и слаб, но в довольно ясном сознании и вовсе не намерен идти на сотрудничество, борясь за свою жизнь не с болезнью, а со мной. При свидетелях же я не стану пользоваться некромагией. Даже в благих целях.

Я подозвала лакеев поближе к дверям, и тихонько сказала:

– Нужно приготовить тёплую ванну, и отнести в неё преподобного. Его тело покрыто испариной и нечистотами, оттого лечить его будет трудно. Тем более, грязное тело священнослужителя неприятно создателю, и веселит демонов.

– Но мы обтираем розовой водой…

– Это не то. Ему нужно погрузиться в воду. А вот это лекарство, – тут я посмотрела на своего надзирателя очень пристально, – нужно добавить в ванну. Я не могу этого сделать сама. Женщине не следует присутствовать в купальне преподобного.

Надзиратель всё понял и забрал у меня из рук крошечный пузырёк со снадобьем. А я продолжала давать указания послушникам:

– Пока преподобный принимает ванну, освободите этот стол. И после заверните больного в простыню и принесите его туда. Я завершу лечение.

Лакеи кое-как зашевелились, выполняя. Мой сопровождающий, глядя на меня сверху вниз, напомнил:

– Помогаю тебе, потому что господин фон Лар так приказал. Потому и лекарство твоё добавлю в чан. Если ты удумаешь сбежать в это время, или если тут яд – я поймаю тебя и сломаю тебе ноги.

Я пожала плечами. Сбегать и не думала. Раз уж обязали меня вылечить священника – вылечу. А уж как – это никого не касается.

* * *

Полчаса спустя преподобный отец фон Дейм ко всеобщему удивлению смирный и переставший сыпать хриплыми проклятиями, лежал на столе, прикрытый простынёй, и с ненавистью смотрел на меня. Значит, снадобье уже начало действовать, и времени у меня оставалось очень немного.

– Выйдите все, – приказала я. Лакеи-послушники не шелохнулись. Стояли, молча переглядываясь. Подозрительно молчал и сам больной.

– Ну? – я начинала терять терпение.

Мой сопровождающий надзиратель распахнул дверь, и шагнув за неё, подал пример всем остальным. Лакеи нехотя двинулись из комнаты.

– Если удумала чего дурного – тебе конец, – заверил надзиратель.

– Проследите, чтобы никто не пытался войти и помешать мне. Господин фон Лар приказал вылечить преподобного любыми методами.

– Помню, – буркнул мрачный собеседник, захлопнув дверь. Для большей надежности я закрыла её на щеколду.

Ну что ж, теперь никто не помешает работать.

Арчи ловко выскочил из-под лавки, где всё это время успешно скрывался. Я посмотрела на больного старика, и сдёрнула с него простыню. Снадобье действовало безотказно. Сварливый священник будет всё чувствовать и всё понимать – для него ведь это было ценно! – но не сможет ни пошевелиться, ни произнести ни слова.

Как живой мертвец. Но скоро мне придётся убить его по-настоящему. Ненадолго.

Я провела руками по его рёбрам, чувствуя своими ладонями, что именно там болезнь вгрызается в него, пожирает остатки трепещущих лёгких, сжимаясь вокруг сердца. Высасывает из без того старого тела последние жизненные соки. Мерзкая, отвратительная, буквально осязаемая жижа, снова пошедшая пеной из бессильно открывшегося перекошенного рта. Я убрала руки от груди больного. Медлить нельзя, иначе болезнь убьёт его в считанные минуты.

А это должна сделать я сама.

Ужас отразился в замершем взгляде старика, когда я занесла иглу над его сердцем.

Но страх в их глазах никогда меня не останавливает.

* * *

Наутро я покинула негостеприимный дом преподобного. Старик перестал кашлять, хрипеть, пускать ртом пену и – главное – изрыгать хулу. Смиренно молился, пока его переодевали и кормили с ложки. Я оставила для преподобного ободряющее лекарство, рассказала, как его давать ему, и чем кормить, чтобы окреп поскорее. Велела устроить его в другой комнате, а прежнюю хорошенько вымыть и проветрить. Их дело, будут ли они следовать советам, а моё дело здесь закончено. И мой надзиратель, вручив мне кошель с деньгами, это подтвердил.

– Не знаю, что ты сделала, но справилась, – сказал он. – Это главное. Господину фон Лару передам хорошую новость. Бывай!

– И вам не хворать, – ответила я.

– Если захвораю – тебя позову лечить.

– Надеюсь, не придётся, – я шагнула за ворота, и поскорее двинулась в сторону улиц, ведущих к центру. Арчи резво бежал следом. Могу только представить, как ему уже надоело прикидываться простым козлёнком и никак не комментировать происходящее, но тут уж ничего не поделать. Придётся ему молчать, пока мы не покинем города.

Дойдя до торговых кварталов, я первым делом осведомилась, где искать лавки аптекарей и травников, и пополнила запасы некоторых лекарств и снадобий. Потом купила кое-что из одежды взамен прохудившейся: хотела сделать это ещё в Кейнисе, но события, что предшествовали моему там появлению, не позволили. Быстро всё случилось. И, наконец, завершив свои покупки в бакалейной лавке, где добыла себе еды в дорогу, я отправилась в ближайшую таверну. Очень хотелось принять хорошую ванну и выспаться как следует. В доме исцелённого священника мне ни того, ни другого не позволили – выставили сразу. Да, впрочем, оставаться там дольше я и сама не хотела.

Наняв себе маленькую комнату с большой деревянной бадьёй за ширмой и поджидая, пока мне нагреют воды для купания, я незаметно устроилась самом в уголке общей трапезной с миской похлёбки и пирогом. Арчи привычно ютился под столом, но очень внимательно прислушивался ко всему, о чём говорили вокруг.

– Сама-то она тощая, что щепка, – донеслись до меня обрывки разговора двоих мужиков, обедавших неподалеку, – волосы у неё обрезаны, как у паренька какого, и такие чёрные, что даже синие!

– Ну дела. Бывают такие?

– Вот бывают, как видно. А глаза у неё, знаешь, такие синие…

– Что будто бы чёрные?

– Да не, не чёрные. Такие синие, будто бы молния ударила!

– Где это видано, чтобы молния до синевы била?

– Вот не знаю сам! А посмотришь – понимаешь – как молния ударила! Страшно прямо.

– Да уж. Страшно! Как послушаешь тебя…

Я опустила голову, натягивая капюшон поглубже. Говорят, кажется, про меня – описание по крайней мере вполне подходит. Едва ли по этому городу ходят ещё такие вот наводящие страху девицы.

Разобравшись с обедом поскорее, я юркнула мимо других столов наверх, к спальным комнатам. Ванна моя была уже готова.

– Ох и славно! – шепотом похвалил Арчи, принюхиваясь к запаху лаванды, который исходил от горячей воды. – Как же я мечтаю о хорошем купании!

– Не смей лезть первым, – остановила я его. – Сперва сама помоюсь.

– Так возьми к себе сразу! – предложил фамильяр. – Заодно и время сбережем!

– Вот ещё, – я скинула одежду и залезла в воду. – Подождёшь своей очереди.

– Так говоришь, будто бы я что-то там у тебя не видел, – фыркнул Арчи тихонько.

– Я не хочу принимать ванну с козлом.

– Я не какой-то «козёл», а «вечно миленький козлёнок», – напомнил Арчи. – Даром, что взрослый мужик.

– Был, – уточнила я. – Не мешай мне, и дело пойдёт скорее.

– Так и быть, – согласился Арчи. – Но не забывай, что после купания тебе со мной, мужиком-козлёнком, ещё и спать в одной постели. Не надейся пристроить меня на полу или на лавке! Я люблю отдыхать на мягкой перине под тёплым девичьим боком!

– С каких это пор?

– С моей прошлой жизни!

– Чего ж в той жизни тебе не лежалось под тёплым боком какой-нибудь девицы, и ты целое войско на мою родную деревню погнал? – я вылезла из бадьи, и принялась обтираться простынёй.

– Эх, кто старое помянет… – Арчи повёл мордочкой. – К тому же это другое. А на Ничейных островах дух такой, воинственный. Я никак не мог устоять против его зова!

– Да-да. Поэтому теперь ты навсегда заперт в теле козлёнка, и привязан ко мне.

– Согласен. И поэтому ты сейчас будешь меня намывать, расчёсывать и уложишь к себе в кровать!

– Конечно. Я ведь не хочу спать с вонючим комком шерсти.

– За это я тебя и люблю, – признался Арчи шепотом, когда я опустила его в тёплую воду, и намылила спину. – И вот за это тоже!

– Лучше помолчи, пока мы не привлекли внимание соседей.

Довольный собой Арчи замолк. И вскоре мы оба, наконец, устроились на кровати.

* * *

Из таверны мы вышли еще до рассвета. Не хотелось задерживаться в этом городишке у заставы и лишнего часа. Впрочем, это у нас с местными жителями было взаимно. Когда я спрашивала дорогу к городским воротам у хозяина таверны, где провела ночь, он отвечал мне поспешно и коротко, делая вид, что очень занят утренними хлопотами. Видно, мои вчерашние разговоры с Арчи всё-таки были слышны. Но разбираться, с кем там разговаривает девица, зашедшая в комнату одна, никто не стал. Тем более, я уже покидала порог этого дома.

Редкие в такой час прохожие тоже поглядывали на меня с опаской. Может, думали, что я – воришка, а может быть, чувствовали сумрачную ауру. Но я была вовсе не против: разговаривать с этими людьми мне совершенно не хотелось, а если моя наружность отталкивает их, пугает и держит подальше – это даже лучше.

Впрочем, как оказалось, отпугивала она не всех. Только тех, у кого ума и жизненных инстинктов было побольше. В этом я в который раз убедилась, уже прилично отойдя от городских ворот, и проделав часть пути в сторону погоста и старого храма. Солнце пряталось за облаками, затянувшими небо рваным серым полотном, оставляя утро достаточно свежим. Арчи бежал рядом. Даже ему, промолчавшему почти весь прошлый день, сейчас не очень хотелось разговаривать. И в этот момент нас догнала телега.

– Эй, молодица, – окликнули меня. Я бросила взгляд на подводу. Поравнялись.

В телеге сидело двое мужиков на вид среднего возраста и среднего же достатка.

– Ты до Меслена идёшь, никак? – спросил один из них, пониже ростом, что сидел рядом с возницей и пожевывал травинку.

– Иду.

– Так, может, подвезти тебя? Мы тоже в Меслен.

Я осмотрелась. Телега у них пустовата для дальней поездки. Вокруг на дороге ни души не видно – ни позади, ни дальше. Арчи тревожно мекнул. Но я и без того понимала, к чему дело идёт. Мне, кажется, опять не хотят оставить выбора.

Я вздохнула.

– Почему бы нет, раз вы любезно приглашаете.

– Любезно, ещё как, – подмигнул тот, что с травинкой, и спрыгнул на дорогу.

Он непременно хотел помочь мне подняться на телегу, а заодно следил, чтобы я не надумала бежать. О причинах всего этого я, конечно, догадывалась, потому поспешила подсадить Арчи, чтобы он устроился в сене среди немногочисленных пыльных мешков, пристроила свою сумку, посох, и сама уже примеривалась занять там удачное место, но меня остановили.

– Дай-ка подсоблю тебе, не зря ж слезал, – заявил мужик с травинкой, подхватывая меня, и подсаживая в сено. – Хоп!

И, влезая следом, добавил:

– Хорошенький задок. Упругий, крепкий, в ладони удобный. Люблю как раз такие.

Второй, подхлестнув лошадь, чтобы та шла резвее, хмыкнул:

– Давай, поближе садись. Нечего там в сене ютиться. У нас тюфячок тут, как раз для хорошенького маленького зада место будет. Втроём на мягоньком поедем. Веселее.

Я усмехнулась. Они, значит, собираются повеселиться. Тот, что всё ещё пожевывал травинку, подтолкнул меня, а дождавшись, пока я сяду, поставил руку так, чтобы мне было назад не попятиться. Сидела, зажатая с обеих сторон телами.

– Ну, рассказывай, откуда идёшь, что в Бланроке делала, что в Меслене ищешь? Деревенька так себе, не сказать, что большая. Там дальше за ней дорога на Уилстон – вот городок-то побольше, поинтереснее.

– Туда и держу путь, – подтвердила я.

– Ну-ну, – ухмыльнулся возничий. – И зачем?

– Я – странствующий лекарь.

– О, раз лекарь, значит, мужиков голых видела, и ничего не стесняешься?

– Ничего, – подтвердила я. – И голых видела, и без кожи, и с кишками выпущенными. И по банкам эти кишки раскладывала, печень там, сердце тоже…

– Врёшь! – нахмурился мужик с травинкой в зубах. Он на миг даже перестал жевать её.

– Нет, – я пожала плечами. – Мне это ни к чему. А до кладбища далеко ли?

– Ты туда не торопись, – возница нехорошо глянул на меня. – Успеешь как раз ко времени.

– Стало быть, ты мужиков голых не стесняешься, и кладбищ не боишься? – второй, кажется, намеревался гнуть своё до конца.

– Не стесняюсь и не боюсь.

– Как так? Девица, и не боится покойников!

– А что их бояться? Они тихие и смирные, от них всегда знаешь, чего ожидать. А вот что у живых людей на уме – это опасения вызывает.

– Опасаешься нас, значит, – хихикнул мужичонка, приобнимая меня за плечи. – Да ты не дёргайся, главное. Ежели всё по доброй воле – то и не больно, а приятно даже, и опасаться нечего.

Я промолчала, изобразив на лице лёгкое недоумение. Моему разыгравшемуся собеседнику это показалось смешным:

– А ты о чём сама думала, когда к двум мужикам в телегу забиралась?

– О том, как поскорее до деревни добраться.

– Ох, и дура ты наивная! – расхохотался он, тормоша меня за плечи. – Теперь держи-ка дырочки шире! У тебя ж их по природе несколько, так и нас с братом двое. Да смотри – без хитростей, а не то ещё какая дыра на теле ненароком появится. От ножа моего, например…

– Дырки дырками, – поддержал разговор возница, – да у тебя деньжат там, вроде как бы, целый кошель. А то, может, и не один даже – я не разглядывал. Поделись добром с молодцами?

– А если ни того, ни другого не хочу? – поинтересовалась я на всякий случай. В телеге заблеял Арчи, но на козлёнка никто не стал обращать внимания.

– Тут что, думаешь, кто-то тебя спрашивает?

– Неужели нет?

Возничий рассмеялся, сворачивая на заросшую дорогу, ведущую к густым кустам, за которыми виднелось кладбище. Его братец выплюнул, наконец, свою травину, и прижимал меня уже не стесняясь, открытой ладонью шаря по бедрам.

Как же мерзко.

– Лавандой пахнет и розами, что твой сад, – поделился он впечатлениями от меня. – Интересно, везде так намазана? Люблю намытых, ароматных девиц!

Меня завалили на телегу, в сено, крепко держа за запястья. Я не сопротивлялась даже – к чему развлекать негодяев? Тем более, что до настоящего развлечения нужно подождать подходящего момента – совсем немного. Когда младший из братьев, под гогот старшего, развалился на мне, слюняво тыкаясь лицом в мою шею, Арчи, долго, видать, терпевший, гаркнул молодецким басом:

– А ну стой, охальники окаянные!

От неожиданности лежащий на мне мужик крупно вздрогнул, остановился, и ослабил хватку, озираясь. Возница тоже был в замешательстве. А мне только это и было нужно.

– Давай-давай, с девицы слазь, что зенки-то поганые вылупил? – не унимался Арчи, не на шутку пугая мужиков. Я, тем временем вывернулась, дотянулась до посоха, и, резко развернув в руке, плашмя жахнула зависшего надо мной насильника древком прямо в нос, до хруста. Он схватился за лицо с диким ором, и скатился с меня. Я добавила ему хороший удар по затылку, и собралась спрыгивать прочь с телеги.

– Добивай его! – кровожадно басил Арчи своим инфернальным рыком. – Не щади! Поднимем труп, да разорвём второго!

– Мама-а! – взвизгнул возница, весь сжимаясь. Он боялся обернуться, и всё нахлёстывал лошадь. Телега неслась, не разбирая дороги, подпрыгивая, кренясь и то и дело норовя перевернуться. Я кое-как подхватила изрыгающего хулу козлёнка поперек пуза. Нужно было выбираться.

– Стойте! – летел вслед за нами чей-то крик. – Стойте, негодяи! Отпустите девицу!

По дороге во весь опор вслед за телегой мчал какой-то всадник. Мне было некогда разбираться с тем, кто он, откуда взялся, и кому собирается помогать. Нужно было прыгать с телеги, не переломав ничего ни себе, ни Арчи, да ещё теперь не попасть под копыта несущегося за нами жеребца.

Кое-как улучив момент, я, выругавшись, швырнула посох в траву, сумку следом, обняла козлёнка, и спрыгнула, кубарем прокатившись прочь от дороги. Телега понеслась дальше. Всадник сколько-то проехал за ней, потом развернулся, и поехал к нам.

– Жив? – шепнула я в белое козлиное ушко.

– Мёртв и уже давно, – напомнил Арчи. – Но цел, цел.

И заблеял; всадник доехал до того места, где мы совершили свой полёт, торопливо спешился и побежал ко мне. Соломенный блондин, на вид очень молодой, сухопарый, в плечах узок – доспехи немного болтаются.

– Барышня! Барышня! – кричал он на бегу. – Где вы? С вами всё хорошо?

Везёт же мне сегодня на недоумков.

Блондин, тем временем, увидел в траве приметного Арчи, и поспешил ко мне. Стал помогать подняться.

– Не ушиблись, барышня? Такой прыжок! Я переживал. Эти негодяи ничего вам не сделали?

– Нет, – ответила я разом на все его вопросы, и задала свой, – кто вы?

– Меня зовут Клаудий Габриель фон Бергисс, – отчеканил он. – Я – седьмой и младший сын барона фон Бергисса. Со мной мой верный меч и конь Роско. А сам я, коль скоро это вот почти всё положенное мне наследство, решил избрать для себя путь странствующего рыцаря. Езжу по дорогам нашего королевства, и помогаю всем обездоленным и обиженным. Всем, кто нуждается!..

– Вы подумали, что я нуждаюсь в помощи?

– Конечно! – Клаудий даже не сомневался. – Эти негодяи везли вас на кладбище! Конечно же они собирались проделать с вами… нечто ужасное!

Он немного покраснел. Кажется, сама мысль об этом «чём-то ужасном» очень его смущала, или он считал, что я никогда прежде не сталкивалась с насильниками. А то и вовсе не представляла, откуда берутся дети и что их появлению предшествует.

– Ладно, – я отправилась разыскивать брошенные по кустам вещи. – Спасибо, что… прогнали негодяев.

Клаудий немного потоптался, по всей видимости, решая, что ему теперь делать, и последовал за мной.

– Разрешите, барышня, вас проводить…

– Куда?

– Куда бы вы ни собирались, – отчеканил он. – Мой долг – как мужчины, и как рыцаря – сопроводить даму, чтобы она дошла туда, куда ей требуется, в целости и сохранности!

– Благодарю, – мысль о такой компании меня не очень-то вдохновляла, – я как-нибудь сама доберусь.

– Это исключено! – запротестовал рыцарь. – Кругом лихие люди. А я, к тому же, не так плохо знаю окрестные места. И если вы скажете мне, куда направляетесь, то я…

– Меслен или Уилстон, – я не стала юлить. – Уилстон даже лучше.

– До Уилстона и по старой дороге можно добраться. Вот этой как раз, что мимо кладбища, но…

– Мне как раз подходит, – я отряхнула посох и поправила сумку, радуясь, что в ней ничего не разбилось.

– Но она же мимо кладбища, – на всякий случай ещё раз уточнил рыцарь. – Мимо заброшенной часовни… Да и длинная довольно. Проще уж через Меслен, с остановкой на ночь…

– Не беспокойтесь обо мне, я в дороге переночую. Не в первый раз.

– Нет, я решительно не могу отпустить вас одну!

– Чем вы тогда лучше насильников, если не слушаете даму?

Он покраснел и насупился так, что мне показалось, что вот-вот расплачется. Боги, только этого не хватало на мою голову!

– Ладно, если вам будет легче от этого – проводите меня до Уилстона, – разрешила я. – Но я пойду этой дорогой.

– Как пожелаете! – оживился рыцарь. Свистнул жеребца, и мы двинулись.

Арчи, забежав вперёд, перед нами, очень красноречиво заглядывал мне в глаза. Моё решение взять с собой очередного провожатого, видимо, очень ему не понравилось.

– Вы пастушка? – спросил рыцарь, глядя то на Арчи, то на меня.

Я кивнула.

– Какой у вас козлёночек занятный. А смотрит как!.. Будто бы понимает всё…

– Так и есть, – подтвердила я, подхватывая Арчи на руки.

– А… Вы не представились.

– Точно. Это вот Арчи…

Повисла пауза. Клаудий смотрел на меня выжидающе. Я думала, называть ли ему моё полное имя, или хватит прозвища.

– Я – Милейн Амариллис Фаталь.

Глава 3.

До той заброшенной часовни, что была за кладбищем, оказалось ещё прилично пути, и на место мы прибыли уже ближе к вечеру. По всему выходило, что ночевать придётся именно под этой крышей – к другому пристанищу или какому-нибудь жилищу людей по светлому нам не добраться.

– Неуютно мне от мысли, что придётся спать здесь, – Клаудий осматривал небольшое помещение старой ризницы1. – Да и Роско здесь не нравится…

Я только плечами пожала.

– Это помещение неплохо сохранилось, нет лишних окон, можно худо-бедно затворить дверь, а здесь устроить постель, – я указала на возвышение, где раньше стояли сундуки и тумбы с утварью.

– Постель?.. Э… вы хотите сказать, что мы будем спать в одной постели?

– Что не так?

– Разве это не удар по вашей девичьей чести?

Конечно, следовало ожидать от него такой реакции.

– А вы что, собираетесь рассказывать кому-то об этом?

– Что вы! Что вы! – Клаудий покраснел, потом побледнел. – Разумеется, нет! Но разве это что-то меняет? Мы проведём ночь в одной постели!

– Вы придаёте этому слишком много значения.

– А разве можно иначе?

– Можно.

– Но… моё воспитание не позволяет вот так просто…

– Сочувствую, – я присмотрела неплохую ямку в полу для дежурного костерка. – Если для вас это так важно – можете спать сидя где-нибудь в уголке.

Клаудий засопел. Меня это начало понемногу раздражать:

– Что бы вы ни решили – помогите мне собрать ветки для постели.

Он, всё ещё нерешительно топчась на месте, энергично закивал.

Приготовление старой сакристии к нашему ночлегу заняло у нас всё оставшееся до темноты время. Мы натаскали старых досок, веток с листвой помягче, сена, соорудив из этой охапки подобие постели. Развели огонь в ямке для костерка. Я достала из сумки что-то из съестных припасов.

Конь Клаудия, надо сказать, действительно чувствовал себя в этом месте даже более неуютно, чем его хозяин. А если говорить откровенно, то просто боялся. Не желал оставаться ни снаружи – в этом я могла понять животное – ни внутри храма. Кое-как, сухарём и куском яблока нам удалось заманить Роско в ризницу, и закрыть остаток подгнившей двери.

Конь в ужасе таращился на нас из угла под окошком-бойницей. Арчи его тоже пугал невероятно – это я поняла ещё по дороге сюда. Ну, это и не мудрено – животное чувствовало нечистую мёртвую сущность моего фамильяра. В отличие от своего хозяина. Клаудий, глядя на Арчи, только умилялся, чем, конечно удивлял и немного даже забавлял меня. И, насколько я видела, самого Арчи тоже. Тот уже явно предвкушал фееричную развязку, когда наступит время и раскроется его истинная сущность. Лишь бы Клаудий пережил этот «момент истины», и мне не пришлось как-нибудь воскрешать и его. Такого вечного спутника, наверное, не вынесу уже я сама.

Пока я думала об этом, совсем стемнело, и настала пора ложиться спать. За старыми облупившимися стенами часовни раздавались какие-то шумы и тихий скрежет. Я думала о том, что стоило бы на всякий случай сотворить защитный круг. То, что обычно селится у оставленных святилищ, не сулит живым ничего хорошего. Сейчас, когда сгущалась ночь, тихие при дневном свету создания дождались своего часа. Слишком досаждать пока не решались: может быть, боялись огня, может – моей ауры. Но не хотелось бы испытывать с ними судьбу и силу. Да и люди – если они решат нагрянуть сюда хотя бы на рассвете – вряд ли будут желать нам доброго.

Клаудий, по-видимому думавший о чём-то схожем, спать не торопился, чем путал мне все планы безопасности, и несказанно раздражал.

– Почему вы не идёте отдыхать? – спросила я.

– О, я намерен сидеть здесь, у костра, всю ночь на дежурстве, – заявил он решительно. – Буду охранять ваш сон, следить, чтобы огонь не погас, и никто не потревожил наш маленький лагерь. А тем самым я избавлю вас от необходимости делить со мной ложе, и подвергать каким бы то ни было смущениям вашу девичью честь!

Я очень сильно захотела приложить его посохом, выслушав эту тираду, но сдержалась. В раздавшемся за спиной блеянии Арчи слышался смех.

Да они издеваются.

– Сударь, единственное, что смущает меня – это ваше опрометчивое решение, – выдавила я, наконец, сверху вниз глядя на рыцаря, всерьёз устроившегося на полу у костерка. – Считаете, что если вы плохо отдохнёте, и будете с утра едва волочить ноги – или упадёте с седла – это не принесёт мне никаких хлопот?

– Я не подумал об этом, – покраснел он. – Но ручаюсь – готов держаться в бодрости и ночь, и день напролёт, ничем не тревожа вас!

Арчи снова заблеял. Трудно, наверное, ему сейчас сдерживаться от комментария! Однако я вовсе не разделяла этого веселья. Теперь было важно оградить стоянку барьером. Скрежет за стенами стал отчётливее, и раздавался уже с разных сторон одновременно.

Кажется, придётся пойти на хитрость или изрядно рискнуть чужим здоровьем. Ни то, ни другое не вызывало у меня восторга. Но ещё меньше мне хотелось бы раскрывать свои способности перед малознакомым человеком или разбираться с тем, что там шастает около храма. А, по сути, такая «разборка» раскроет меня еще быстрее. И как отнесётся этот «служитель добра и чести» к моей некромагии сказать сложно. Она считается очень тёмной сущностью, и многие ревнители «светлой силы» и подобных крайностей нередко доставляют мне много хлопот своими нападками. Вступать в возможный конфликт с новым знакомым сейчас было совсем не на руку.

– Как думаете, что там? – Клаудий тоже различил, наконец, скрежет.

– Думаю, ничего хорошего, – прищурилась я. – Скорее всего, кладбищенские нэны или колокольный ман. Желаете посмотреть своими глазами?

– Я… ну… Да, наверное, нужно пойти, – Клаудий явно не хотел показаться трусом в моих глазах, но ему не стоило беспокоиться об этом.

В моих глазах он в первую очередь был просто недоумком.

– Вы, если что, быстро бегаете? – поинтересовалась я.

– Воину бегать не пристало, – отчеканил он, обнажив меч. Но его замешательство от меня не скрылось.

Арчи заблеял – на этот раз тревожно. Если среди храмовой нечисти есть бестелесные злые духи, простые каменные стены их никак не остановят. Принятие решения далось мне не без труда.

– Давайте-ка я поворожу на защиту, – предложила я. – Чтобы зло к нам сюда не проникло. Меня… бабка учила.

– Ворожить? Вы же… пастушка?

– А за стадом иногда и магический уход нужен, – я приготовилась вести защитную черту. – Отойдите.

– Разве это подействует лучше, чем верный меч? – Клаудий крупно вздрогнул, и посмотрел вверх; там, над нашими головами явно раздался скрежет когтей и глухое рычание. Конь Роско в ответ забился, заржал, поднялся на дыбы.

– Нэны, – узнала я. Это ничего хорошего не сулило. Рыцарь бросился к коню – успокаивать, а я – скорее чертить барьер. Нужно было успеть обвести все углы ризницы.

Вой, скрежет и рычание за стенами усиливались с каждым моим шагом и произнесённым словом заклинания. За хлипкой щербатой дверью, внутри общего помещения храма, что-то громко ухнуло, низко загудело, давя на слух. Раздался топот множества лап, леденящий скрип когтей, царапающих каменный пол и стены, и вся эта волна омерзительных звуков и нарастающего ужаса хлынула к нашей едва освещённой светом костра ризнице.

Я в два прыжка, тараторя слова заговора, замкнула защитный круг. Утлая дверца едва держалась под натиском нечистых, щепы летели во все стороны. Барьер, однако работал как нужно. Ничто непрошенное не могло пересечь мою черту, но сквозь крупные щели в подгнившем дереве дверей было видно, как за нею вьются и беснуются неясные, а оттого ещё более ужасающие очертания. Дрожащий свет костра слабо освещал копошащуюся полуматериальную массу, мелькающие жилистые лапы с острыми когтями, абрисы жутких морд, покрытых каменной щетиной, длинные зубы и то и дело вспыхивающие бессильной голодной яростью глаза, налитые желтоватым, фосфорным огнём. К порогу то и дело капала ошмётками склизкая глинистая жижа слюны чудовищ. За единственным узким окошком-бойницей тоже кружило, завывая, желтоглазое, когтистое, алчущее свежей крови полчище.

Роско рвался из узды. Клаудий висел на шее коня, пытаясь унять его, и сам неистово вопил от ужаса.

– Что это, что это?!

– Храмовые нэны, – я отступила от двери назад, не желая дразнить нечистых своим запахом. Нужно было добавить в костёр полыни, чтобы перебить его.

Найдя нужный пузырёк с порошком в сумке, в щедро всыпала его в огонь. По ризнице разлетелся пыльный, терпкий запах. Густой, горьковато-прохладный, он заполнял собой всё вокруг. Даже Роско чуть успокоился, теперь уже не голосил, вскидываясь на дыбы, а, переступая с ноги на ногу, жалобно постанывал. Хоровод тварей за стенами замедлился, затих. Фосфорное мерцание глаз начало растекаться в туманной дымке.

Клаудий отпустил поводья коня, и очень нерешительно подошел ко мне. У рыцаря наверняка было много вопросов, на которые я не хотела отвечать.

– Нужно спать, – заявила я, не дожидаясь, когда он озвучит хоть какой-нибудь.

– Спать?! Да как можно спать, когда вокруг такое?

К счастью, ответ вот на это у меня был.

– Лучше всего спать крепко. Барьер выдержит. А для спокойного сна у меня есть снадобье…

– Снадобье… барьер, – Клаудий, казалось, сглатывал эти слова вместе с беззвучными рыданиями. – Вы – пастушка?

– Пастушка. Лекарь, – я посмотрела на него, и пока смягчилась, – и немного колдую. Я предупреждала вас не ходить за мной.

– Я не сожалею! – он помотал головой, непонятно, кого желая убедить в своих словах. – Это – испытание, что посылают мне небеса. Нельзя отказываться от таких, они куют характер и силу!.. Но я… не ждал, что…