Сибирочка бесплатное чтение

© Чудновская Е.И., иллюстрации, 2025

© Оформление, вступительная статья. ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2025 Machaon^®

«Иногда для счастья надо совсем немного…»

Лидия Чарская – псевдоним Лидии Алексеевны Вороновой (1875–1937). Она родилась, по одним сведениям, в Царском Селе, а по другим – на Кавказе. Сама Чарская утверждала, что появилась на свет вовсе не в 1875 году, а на три года позже. Однако существует документ, где написано, что девочка «родилась 19 числа января 1875 года».

Рождение будущей писательницы и впрямь окутано тайной. В тот день, когда малютка появилась на свет, стояли крепкие морозы, гудела вьюга, а люди спешили в церковь на службу. Однако этот радостный зимний день омрачился смертью матери Лиды – Антонины Дмитриевны, все сёстры которой в тот же момент пообещали воспитывать девочку как свою родную дочь. Одна из девушек воскликнула: «Ребёнок родился в воскресенье! А воскресные дети бывают обыкновенно счастливы». Так тётушка будущей писательницы предсказала необыкновенную судьбу ребёнка. Чарская не раз признавалась: «Решительно, я самый счастливый человек в мире! И любят меня все, и стихи писать могу…»

Маленькая Лида любила убегать от няни в сад и представлять, что она принцесса этого маленького цветущего королевства, за которой пустился в погоню злой волшебник и которую непременно должен спасти прекрасный принц. Однажды к подросшей девочке пригласили гувернантку Катишь (Екатерину) – прелестную девушку из Николаевского сиротского института, ставшую её добрым другом. Вместе с ней они не только одолевали коварные спряжения, но и по вечерам взахлёб читали книги. Катя много рассказывала маленькой Лиде о жизни в институте, о балах и влюблённостях. И поэтому, когда пришло время поступать в Павловский женский институт в 1886 году, девочка обрадовалась: «Катишь сумела привить мне интерес к той таинственной жизни, где несколько сот девочек развиваются среди подруг. И потому я заранее знаю, что меня полюбят там и мне будет хорошо».

Однако этим мечтам не суждено было сбыться. Пребывание в пансионе оказалось совсем не таким, как представляла себе Лида. Жизнь институтских затворниц была подчинена строгому регламенту, а каждый шаг контролировался суровыми классными дамами и воспитательницами. Стало ясно, что не так-то просто среди таких же девочек в накрахмаленных форменных платьях воображать себя принцессой и посвящать много времени играм и чтению, как привыкла Лида, живя дома. Недаром к своей автобиографической повести «За что?» (1909) Чарская выберет именно такие строки в качестве эпиграфа:

Воспоминания о годах, проведённых в Павловском институте, отразятся в сюжетах произведений «Записки институтки» (1901) и «Тайна института» (1916), где писательница расскажет о жизни девочек в стенах закрытого учебного заведения, благодаря строгим устоям которого, по воспоминаниям уже взрослой Лидии, она научилась терпению и смирению.

Тут же в институтские годы раскрылась её способность к сочинительству, но поначалу Лида увлеклась написанием стихотворений. Первые её опыты были специально зачитаны её подругой на уроке словесности. «Ах! – я тихо вскрикнула и рванулась с парты. Это ведь моё стихотворение! Моё! Моё!» Дослушав стихотворение до конца, учитель воскликнул: «Автора называть не надо. Он выдал себя сам с головой этим пылающим лицом и пурпуровыми ушами… У вас есть талант!» Так в классе появилась юная поэтесса, о которой вскоре знал весь институт.

После выпуска красавица Лидия сразу же вышла замуж. И хотя в 1897 году девушка была принята на драматические курсы в Императорское петербургское театральное училище, она не оставляла мечты о писательстве. Играя в экзаменационных спектаклях, Лидия Воронова начала использовать псевдоним Чарская (от «чары», «очарование»). Спустя год после окончания курсов она поступила в Александринский театр, в котором прослужила до 1924 года.

Свободное от работы время Лидия посвящала сочинению сказок, повестей и рассказов для детей. Среди них – повесть «Сибирочка» (1908), где рассказывается о девочке, оставшейся в младенческом возрасте без родителей в глухой тайге, но по счастливой случайности найденной и воспитанной как родная приёмным дедом – добрым птицеловом Михалычем. Злоключения девочки начинаются после его внезапной смерти. Сибирочка попадает в руки к разбойникам. В плену у бандитов она знакомится с мальчиком Андрюшей, с которым они вместе отправляются в Санкт-Петербург в надежде найти дочку вырастившего Сибирочку старика. Но не всегда дети оказываются такими же добрыми и отзывчивыми, как их родители… Недаром в одном из произведений в уста своих героев Чарская вкладывает такие слова: «Помните, нет на свете порока хуже лжи! Ложь – это начало всякого зла!» Но иногда для борьбы со злом и обретения счастья нужно и впрямь совсем немного – бесконечная любовь к людям и вера в них…

Наталия Дровалёва

Вместо вступления

Что было девять лет назад

– Волки! Волки! Спасайтесь! – Этот отчаянный крик вырвался из груди ямщика, сидевшего на козлах больших крытых саней и правившего парой быстрых лошадок.

И ямщик задёргал вожжами, стараясь изо всех сил принудить коней бежать возможно скорее.

Была ночь, выл ветер, метелица плясала в лесу, наметая целые горы снега. Луна чуть светила сквозь эту движущуюся пелену.

Из саней высунулась голова господина, одетого в высокую соболью шапку и тёплую шубу.

– Волки! – испуганно произнёс он. – Где? Может быть, далеко? – И тотчас же с лёгким криком ужаса отпрянул назад в возок: несколько десятков огней с бешеной быстротой подвигались к саням.

Господин сразу догадался, что это были глаза волков. Они сверкали, как яркие фонари. Их было много-много.

Господин побледнел и дрожащим голосом обратился к сидящей подле него пожилой женщине, укутанной в тёплые платки поверх широкой лисьей шубы.

– Няня! Опасность очень велика… – ронял он трепещущими губами. – На нас нападают волки… У меня нет оружия с собою, чтобы отбиваться от них… На спасенье надежды почти нет… Надо спасти, по крайней мере, ребёнка… Во что бы то ни стало спасти! Не умирать же вместе с нами ни в чём не повинной крошке!.. Дайте мне мою дорогую!.. Я закутаю её хорошенько и постараюсь как-нибудь укрыть её от хищников… На коней надежды мало… Им не уйти от врага… Во всяком случае, мы поедем одни… Авось удастся нам добраться до какого-нибудь жилья… Но ребёнка я не хочу подвергать этой опасности… Попытаюсь спасти его более верным способом…

Тут голос путника оборвался. Он схватил из рук рыдающей няньки закутанную в мех малюсенькую девочку и быстро выскочил из саней со своей лёгкой ношей. Близ дороги росло дерево. К нему-то и подошёл путник с ребёнком, сбросил с себя шубу, завернул в неё малютку, безмятежно спавшую крепким детским сном, снял широкий кожаный пояс, подпоясывавший его тёплую оленью куртку, благословил, нежно поцеловал ребёнка и привязал его к дереву при помощи ремня, который и обвил вокруг ствола дуба.

– Если мне суждено спастись, я вернусь с рассветом сюда за тобою, моя крошечка, – произнёс он потрясённым голосом. – Если же я стану добычею хищных волков, добрые люди, проезжая утром по этой дороге, найдут и приютят тебя. Во всяком случае, до тебя волки не доберутся. Господь с тобою! Прощай, моя крошка! В руки Бога предаю тебя!

Спустя минуту он стоял уже опять у саней. Женщина, оставшаяся там, рыдала навзрыд и громко молилась. Ямщик сурово молчал. Кони бились и храпели, чуя смертельную опасность.

Все понимали отлично, и люди, и животные, что от волков им не было спасенья… А те между тем всё приближались и приближались с горящими, как фонари, глазами, уже издали щёлкая зубами, как бы предвкушая заранее победу над обречёнными смерти людьми.

Лошади бросились было вперёд, но снежные сугробы, метель и вихрь мешали их бегу. Пронзительно и страшно прозвучал над лесом протяжный волчий вой… Звери оцепили сани, подвигавшиеся убийственно медленно по наметённым сугробам снега, и вдруг ринулись всею стаею на коней…

Начинало уже светать, когда в лесу прогремел выстрел. За ним прозвучал другой, третий…

Это с десяток крестьян-охотников, услыша далеко за лесом волчий вой и крики погибающих, спешили к ним на помощь. Волки, почуя приближающихся к ним вооружённых людей, мгновенно разбежались.

Охотники поспешили к месту нападения и увидели ужасную картину. Обе лошади были съедены до костей. Ямщик и женщина со знаками жестоких укусов лежали мёртвые на снегу. Немного поодаль, в стороне от них, находился со слабыми признаками жизни молодой человек в оленьей дорожной куртке и собольей шапке, съехавшей на лоб. Он тяжело дышал. Укусы волков не миновали несчастного. Из рук и ног путника ручьём лилась кровь. Он был без чувств. Охотники подняли его и понесли к себе в посёлок, который отстоял версты на две от проезжей лесной дороги.

Там они привели неизвестного в чувство, подкрепили его силы вином, обмыли и забинтовали его раны.

Когда незнакомец пришёл в себя, его первыми словами было:

– Моя дочь… моя девочка… Она осталась в лесу… Я привязал её к дереву у дороги, чтобы волки не могли её достать… Ради всего святого, найдите её, принесите сюда. Я богат и щедро награжу вас за это.

Охотники кинулись в лес, обыскали все лесные дороги и тропинки, но нигде не могли найти ребёнка. Вместо него они принесли в посёлок мертвую женщину и ямщика. Дитя же исчезло из леса бесследно.

Отец исчезнувшей девочки, узнав ужасную весть о том, что его девочки не нашли, впал опять в бесчувственное состояние…

– Надо от него узнать, кто он, и известить его родных, что он лежит у нас и опасно болен, – решили охотники.

Но больной не в состоянии был отвечать на вопросы. Он бредил, метался, говорил про свою исчезнувшую девочку, но, кто он, откуда и где его родственники, от него нельзя было добиться.

Тогда охотники стали искать в карманах его платья какой-либо записки. И вот в кармане дорожной куртки больного была найдена порядочная сумма денег, его паспорт, бумаги и несколько писем его друзей. Из бумаг охотники узнали, что это был очень богатый и знатный барин. Из некоторых писем выяснилось, что он овдовел недавно и ехал из Петербурга со своей маленькой дочкой и её кормилицей-нянькой в Сибирь к одному пригласившему его другу. Адрес этого друга и письмо от него имелись в кармане больного, и этому-то другу и написали добрые люди о том, где и в каком положении находится его товарищ.

Друг приехал через несколько дней в посёлок и ухаживал за больным товарищем с нежностью родного брата. Молодость и силы взяли своё, и больной поправился настолько, что мог уехать от приютивших его людей.

Он щедро наградил своих спасителей-охотников и, с растерзанным сердцем, обыскав предварительно все окрестные селения, надеясь найти дочь, уехал, оплакивая свою малютку, которую считал погибшей.

Малютка-девочка не погибла, однако. В то самое утро, когда охотники спасли её отца, она проснулась и, не встретя любящего лица своей няни-кормилицы, начала громко и горько плакать.

Этот плач был услышан стариком-птицеловом, который расставлял в лесу силки для птиц. Старик жил исключительно на деньги, выручаемые от продажи дичи, которую и ловил силками в лесах. Он был очень удивлён, услыша детский голос посреди леса, и ещё более удивился, увидя прелестного белокурого крохотного ребёнка, закутанного в дорогую шубу и подвешенного к дереву на ремне.

– Ах ты крошечка ненаглядная! Сам Господь, видно, тебя на моём пути посылает! – произнёс старик и, осторожно отвязав ребёнка, нежно поцеловал его.

Девочка, увидя доброе, ласковое лицо чужого человека, притихла и перестала плакать. Старик стал нежно баюкать её, и девочка вскоре опять заснула.

Старик-птицелов был одинок. Его единственная дочь, с которой он проживал со смерти жены всё последнее время в Сибири, вышла несколько лет тому назад замуж и уехала с мужем в Петербург. Скучно стало старику Михайлычу без дочери.

– Вот славно-то! Вторую дочку Господь мне послал. Только крошечку-то какую! – радовался Михайлыч и понёс к себе свою живую находку.

В дальнем селении старый птицелов снимал маленькую избушку у зажиточного сибиряка-хозяина.

Сюда-то он и принёс малютку. О том, что у ребёнка есть родители, которые его ищут, старик не думал. Он понял одно: что ребёнка покинули, поручив его Богу и добрым людям. О нападении волков на путников он ничего не слышал, так как жил совсем в противоположной стороне от охотничьего посёлка.

Придя домой, Михайлыч раскутал девочку, ища какой-нибудь записки, объясняющей её таинственное появление в лесу. Но такой записки не находилось, и кроме тёплой дорогой мужской шубы, мехового пальтеца ребёнка и красивого платья, свидетельствовавших о роскоши и богатстве, старик Михайлыч заметил лишь на шее девочки небольшой крестик на золотой цепочке. Короткая надпись на этом крестике гласила: «Спаси, Господи, рабу твою Александру». Таким образом Михайлыч узнал, как звали девочку. Но он сам прозвал её иначе.

– Пускай уж ты Сибирочкой зваться будешь, – решил он, целуя ребёнка, – потому, нашёл я тебя в самой глуши Сибири. И буду я любить тебя, богоданная моя внучка Сибирочка, как родную, выращу тебя, научу грамоте и молитвам и не отдам никому-никому…

Боясь, чтобы от него не отняли его приёмыша, Михайлыч в то же утро скрылся из посёлка. В ближайшем городке он продал шубу, в которую был закутан ребёнок, а на вырученные деньги уехал подальше, в самую глушь сибирских далёких губерний, и поселился в селении, где никто не знал ни его самого, ни его приёмной внучки.

Часть I. В глуши Сибири