Трудовые будни барышни-попаданки 5 бесплатное чтение

Глава 1

«Кабы я была царицей, говорит одна девица…»

Я лично знаю трех цариц. Марию Федоровну – вдову-императрицу. Супругу Александра I – Елизавету Алексеевну, которой через девять месяцев тоже предстоит стать вдовой, и будущую царицу Александру Федоровну – жену Николая Павловича. При всей краткости наблюдений я уже сделала вывод: девица – дурочка. Быть царицей – много почета, еще больше затаенных обид и печалей. А вот с властью туго. Кое-какие возможности лишь у Марии Федоровны, но даже девице-дурочке должно хватить ума не мечтать вслух: «Кабы я была царицей, а точней, вдовой-царицей». Царь-подслушник мог бы истолковать неверно.

Посему меняем жанр. Кабы я была волшебницей, властной над земным естеством, то распоряжалась бы погодой. Детскую мечту – отменить зиму совсем или оставить только один месяц ради елки, катка и каникул – пришлось отвергнуть. Пока в России не построены железные дороги, зимник – безальтернативное средство сухопутной коммуникации. Если нет подходящей реки, то в иных губерниях перевозки тяжелых грузов откладывают до санного пути.

Поэтому лучше играть не с продолжительностью сезона, а с кондициями. Пусть легкий морозец совпадет со снегопадом – накрыть озимые и засыпать ледок на реках. Потом, увы, морозцем не ограничимся – на недельку добротный дубак, чтобы речной лед выдерживал не только уточек, но и повозку любой тяжести. Ну а дальше пусть остается небольшой минус, при котором лед гарантированно не тает. Можно подсыпать снегу, чтобы было чему растаять весной на полях. Но без вьюг, а метелей лишь парочку в сезон, для любителей.

И конечно же, солнышко каждый день.

– Еремей Иваныч, лошадки-то до следующей станции довезут?

– Да хоть до Тулы, Эмма Марковна!

Мой нынешний зимний путь был именно по такой идеальной дороге: не морозной, безветренной, освещенной уверенным февральским солнышком. Кони не чуяли усталости и имели все шансы добраться до уездного центра на закате. Зимнее путешествие мечты!

Но зачем я в него пустилась?

Во-первых, привычка. Практически каждый год у меня два путешествия. Летнее – в родные Голубки, с Лизонькой, забыться от хлопот. Ага, фигушки – усадьба становилась передвижным офисом, куда каждый день являлся курьер и прохлаждался пару часов, пока я просмотрю почту и напишу безотлагательные ответы. Конечно, не только Голубки, но и Нижний с окрестностями. А зимой, когда путешествие становится комфортней, – уже без дочки, в первую очередь по южным губерниям, от Орла до Херсона, где у меня пшеница и сахар.

Во-вторых, наметила важные встречи – тот случай, когда писем недостаточно, а надо пообщаться, иначе ничего не поймешь. И в-третьих, просто отдохнуть от напряжения поздней осени и начала зимы.

Первый месяц наступившего судьбоносного 1825 года почти не принес новых событий. Последствия наводнения были ликвидированы практически повсюду. На Чумной остров, пользуясь ледовой дорогой, завезли материалы, чтобы отстроить больничный комплекс, причем основное здание, конечно же, каменное и, конечно, вдвое выше прежнего. Пусть персоналу будет спокойно. Я не собиралась впадать в пророчество с информацией, что следующее катастрофическое наводнение лишь сто лет спустя. И так уже слава пошла по салонам.

На Святках занималась приемами. Самыми почетными гостями стали новый Сашкин друг-тезка с папенькой и маменькой. Два будущих царя и царская супруга. Я понадеялась, что к такой компании у вдовствующей императрицы претензий не будет. Все равно доброе обещание отправить Мишу в Сибирь за мою дружбу с великими князьями так просто не забыть.

Царевича, еще не знавшего, что он царевич, ждали как привычные, так и незнакомые зимние развлечения. Без горки никак, поэтому сравнительно скромный холмик превратился в самый высокий рукотворный объект на десять ближайших верст. Спусков было несколько: основной ледяной, для салазок, и более пологие – для лыж и скейтборда. Санную трассу сделали без трамплинов, но извилистой, так, чтобы у подножия двухместный болид выходил на скорость если не под 100 км в час, то близко к тому. Первыми скатились мальчишки-ученики, а потом – все обитатели Новой Славянки, кроме пожилой няни Павловны.

Любителей лыж и сноубордов было меньше – те же ученики и Лизонька. Дочка оказалась страстной любительницей скользящей доски. А также примером того, что девчонка иной раз превосходит в ловкости «сильный пол». И наших мальчишек, и, главное, гостей. Я видела, как таращились юноши-аристократы, когда Лиза проносилась мимо них. Пусть воротят замерзшие носы. В глубине души они отлично понимают, что если и захотят позабавиться, то полетят лыжами вверх и увидят в тучах снежной пыли маленькую летящую фигурку. Предрассудки разом не ликвидировать, а расшатать надо.

Для этой цели служил и каток – небольшая, зато идеально ровная залитая поверхность. Да еще столбы с фонарным прожектором, воплощение идеи Кулибина. Увы, большинство гостей были исключительно зрителями, а актерами на льду – ученики, катавшиеся в любое свободное время, и, конечно же, Лизонька.

Еще одним уличным развлечением стала снежная крепость и баталии вокруг нее. Тут взрослых гостей удивлять было нечем – почти все побывали если не на войне, то в военных походах; те же Николай и Михаил застали закат наполеоновской эпохи. Удивить пыталась другим: детской одеждой, точнее, ее уличным, зимним вариантом, позволяющим Сашке, Алеше и Лизоньке оставаться часами на морозе без признаков охлаждения. Фирменной штучкой стали куртки с капюшонами – надежная защита лица и шеи.

Увы, именно здесь преуспеть не удалось. Надеюсь, пока что. Мощный психологический паттерн, будь он неладен. Военным, особенно нижним чинам, полагается терпеть все сопутствующие неприятности службы. В том числе дискомфортную одежду. Плюс еще европейское сезонное отношение к войне, с зимними квартирами и т. д. Ну а то, что в России континентальный климат и многочасовые смотры-парады с ноября по март никто не отменял, – см. предыдущий пункт: должны терпеть. Оказалась бесполезна и апелляция к опыту северных народов, например эскимосов, – куртке анорак. Одеть гвардию в «дикарскую» одежду? В первой четверти XIX века не прокатит. Вот если бы анораки зимой носили шотландцы…

Я готова простить императору Павлу все самодурства за то, что он окончательно заменил плащ-епанчу шинелью. Может, и не так красиво, но самое красивое в человеке – здоровье. Что же касается удобной сезонной военной формы, то проще построить железную дорогу, чем убедить генералитет.

Моя малая железная дорога, кстати, вовсю развлекала гостей. В ней были два важных новшества: вместо платформ с креслами полноценные вагончики с железными печками – опровергнуть разговоры, что зимой на чугунке пассажиры померзнут. И снегоочиститель на локомотиве – оспорить утверждение профессоров Института путей сообщения, что железная дорога будет функционировать до первого серьезного снегопада. Великие князья прокатились и пришли к выводу: железка надежна зимой, как и летом.

Когда взрослых гостей не спасали даже шубы, мы шли под крышу. А там после обеда новые забавы. Например, дартс и самострел с резиновыми присосками, стрельба по мишеням. Простенькое, детское занятие, но взрослые оценили, хотя и сочли ребячеством. Да-да, поребячились в свое удовольствие так, что дети нескоро дорвались до вожделенной забавы.

Еще большей популярностью пользовались настолки. Над ними пришлось потрудиться. Разработать толстую бумагу под игровое поле, сделать иллюстрации, изготовить кубики и фишки.

Художников искать не пришлось. За семь лет крупномасштабной помещичьей жизни мне удалось выявить не меньше двадцати талантов. Все молодые люди посещают рисовальные классы Академии художеств – самого человечного вуза империи, где можно упражняться юношеству всех сословий, даже крепостным. Как правило, такие художники стараются избавиться от неволи, но мои не спешат. Как тот кот из мультика про попугая: нас и здесь неплохо кормят!

Я вспомнила смешную фразу и сделала карандашом пометку в маленьком блокнотике, который всегда носила с собой. Сказка про заморскую птичку и нашенский скотный двор с котом отлично зайдет детям. Особенно если книжку снабдить большими цветными картинками. А под шумок в нее парочку незаметных, но нужных мыслей вставить можно. Не в виде явного морализаторства, как нынче принято в детской, да и любой другой литературе. А незаметно, тонко и мягко. Я уже убедилась, что такие заходы в сторону «расшатывания скреп» куда как лучше действуют. И на взрослых тоже.

Кстати, за эти годы от меня на волю ушли человек двадцать – тридцать крепостных. Учитывая, что за мной числилось пять тысяч душ, как говорят социологи, в пределах статистической погрешности. И это при том, что я никогда не требовала за вольную неподъемных денег. Еще и совет дельный старалась дать напоследок. И предупреждала: если беда какая, обращайтесь, одна голова хорошо, а две лучше. Наверное, благодаря этому все мои вольные до сих пор трудились хоть и отдельно от меня, но неподалеку. И никогда не брезговали моими заказами или поручениями.

Из тех, что остались, треть крепостных находилась на годовом оброке. То есть кондитеры, парикмахеры, работники на моих производствах, но по нынешним законам и обычаю я могла любого опять сделать дворовым, отправить на конюшню чистить денники, а если возропщут, то послать на конюшню в ином смысле слова.

Почему же не идут на волю? Народ сообразительный: станешь свободным – и будешь вместо строгой, но доброй, справедливой и, главное, терпеливой барыни иметь дело с городовыми и мелкими чиновниками. За которыми обругать, очистить карманы, а иной раз и высечь дело не станет. Ну а скажет кондитер: «Я человек Эммы Марковны» – и смотрит на него алчный канцелярист как волк на тигренка – вроде по зубам, а вдруг мамочка выскочит? Чинуши меня знали все и везде.

Потому люди и оставались. Из всех потерь, пожалуй, самой грустной стало расставание с кормилицей Лушей и Степой – молочным братом Лизоньки. Но это отдельная история.

Глава 2

Да, насчет настолок. Потрудиться пришлось и художникам, и мне с Мишей, чтобы иллюстрации были и образны, и функциональны. Зато сделали несколько игр. Восстановили прежнюю – путешествие Марко Поло в Китай, а также создали поиски страны Эльдорадо и поход Александра Македонского в Индию. Лизонька оказалась особой поклонницей именно этой игры о том, как эллины, правда сами недавно покоренные Македонией, покорили Восток.

Последовательность реакций взрослых гостей была примерно такой же, как и три года назад в московских гостиных: скептицизм, интерес, азарт.

– Ваш караван в зыбучих песках, соблаговолите пропустить ход!

– За пленение царя Дария на три клетки вперед пройти полагается или на две?

– На карточке написано: «Искупался в реке с пираньями». Это ход пропустить или из игры выбыть? Да, и соизвольте объяснить: пираньи – это род речных русалок?

Из-за настолок Николай Палыч с сыном даже повторили визит. Что же касается самой игры, она была выпущена тиражом в триста экземпляров, а после визита царевичей срочно потребовалась допечатка. И еще, и еще. Тиражи заказывали в Москву, в Нижний, в Сибирь.

Кстати, я столкнулась с тем, что кое-кто из игроков пожалел – сопроводительный текст не на французском. Ничего удивительного: барыни знают русский, чтобы объясниться с «ля горничная», еще лучше знают генералы – им общаться с солдатами. Но это устно. А пишут на французском. Потому еще одна головная боль: выпустить «французские» тиражи, для России и заграницы. Но тут мы поступили хитро: те французские копии, что для России, выпустили с русским подстрочником. Причем русские буквы сделали самую малость крупнее и жирнее латиницы. Даже если барышни и прочие чтецы-игроки и не хотят учить родной язык, а запомнят и как читается, и как пишется.

Были и другие типографские новинки-подарки: книжки с объемными картинками. И один подарок специально для Сашкиного тезки: игрушечная железная дорога. Конечно же, с заводным локомотивом, достаточно мощным для всего маршрута.

На продажу объемные книги пошли пока малыми партиями, ибо стоила каждая весьма дорого. Фигурные штампы-вырубки только разрабатывались несколькими умельцами, там пришлось подключать не столько художников, сколько ремесленников и мастеров. А пока все объемное богатство приходилось вырезать вручную. Ну и цена соответствовала. А потом еще и расти начала.

Потому как эксклюзивность и малочисленность таких книжечек сыграли роль лучшей рекламы. У царя есть, стоит дорого, мало кому доступно – предмет роскоши и вожделения многих. В очередь на год вперед записывались князья, высшие государственные чиновники да генералы. Якобы для детишек, а на самом деле книга сразу ставилась в шкаф и доставалась взрослыми по большим праздникам, на зависть менее богатым и удачливым гостям.

Я еще пометку себе сделала: некоторые издания намеренно выпускать небольшим тиражом. И закладывать штук двадцать – тридцать на хранение. В будущем такая книга будет стоить по весу золотом. Как коллекционный экземпляр. И очень дорогой, статусный подарок, если кого-то высокопоставленного надо на свою сторону склонить.

Подаренная будущему цесаревичу железная дорога была уменьшенной копией той, что стрекотала в одной из гостиных. На нее, с мостами, переездами, семафорами, приходили любоваться все. Все же картинки и даже короткое путешествие по узкоколейке общей наглядной картины не заменят. Николай Палыч отнесся к ней не просто с интересом, а придирчиво: присаживался, разглядывал игрушечную насыпь, расспрашивал Мишу о ее высоте, не зальет ли в половодье и так далее. Пожалуй, этого будущего царя можно соблазнить не столько волшебством паровой машины, сколько самим строительством дороги.

И все же я видела, что санки и настолки, цветные книжки и модели увлекали гостей, погружали в азарт, но не могли заменить привычную им светскую среду обитания – интриги. То и дело возникали разговоры о могуществе Аракчеева и безграничной любви к нему государя, о том, что архимандрит Фотий недавно окончательно одолел министра Голицына и к чему это может привести.

Кстати, по сведениям, добытым Мишей, именно окружение Фотия генерировало слухи о душепагубности моих паровых нововведений. Пожалуй, с этим следует разобраться. И понять, почему если к Голицыну высший свет относится с полупрезрением, то Фотия побаивается.

Пока же полозья скользили по идеальной зимней дороге, я поглядывала на закат и с доброй улыбкой вспоминала святочные веселья.

Вот только улыбка снова и снова гасла. Отдохнули от прошлогодних проблем и бедствий, прогуляли почти всю зиму. А время идет.

Через год светскому Петербургу будет не до святочных забав. Десятки юношей из знатных семейств будут закованы в цепи, сядут в Петропавловскую крепость по обвинению в самых опасных деяниях той эпохи – мятеже и покушении на цареубийство. Через девять месяцев – драма на Сенатской, пули для генералов, картечь для восставших. Страшное 14 декабря станет водоворотом – затянет и тех, кто был на площади, и тех, кто не был, а лишь слышал антиправительственные разговоры. Ну или мог слышать из-за частых контактов с будущими каторжанами.

Был у нас в гостях капитан-лейтенант Торсон, он плавал у берегов Антарктиды, можно сказать, открыл ее в экспедиции Беллинсгаузена и Лазарева, остров назвали в его честь. Кстати, пару раз я ловила удивленные взгляды географов, рассуждая о шести континентах, пока не сообразила: Антарктика континентом еще не признана.

Так вот, с Торсоном мы говорили не об Антарктиде, а о судовых двигателях – водометном и винтовом. Гость даже был допущен на верфь в испытательный отсек и согласился с Мишей, что винт лучше. А я стала мучить свою память и, уже распрощавшись, вспомнила: Торсона отправят в Сибирь, остров переименуют в Высокий. А у супруга еще один нехороший контакт и неизбежные вопросы Следственного комитета о том, что же обсуждалось, кроме судовых двигателей.

С этим надо что-то сделать. А мы еще ничего не сделали. Ладно, почти ничего.

Почти месяц мы принимали гостей, не делая визитов. Кроме одного исключения – поездки в Царское Село.

Супруг меня не сопровождал. Теперь он товарищ министра, а учитывая старческую немощь начальника, фактически глава МВД всей империи. А это очень много хлопот и не очень-то много полномочий. Министерство внутренних дел – относительно новая структура, к которой четыре года назад было присоединено Министерство полиции.

Миша очень скоро выяснил, что прав и возможностей больше нуля. Но ненамного. Например, военные поселения – не просто государство в государстве; даже не существует закона, по которому это государство возникло. Военно-административная единица без всякого юридического статуса. А еще есть армия, есть монастыри. Не говоря о том, что любой барин в своем поместье и суд, и МВД.

Между прочим, во время очередного визита Бенкендорф поделился своей давней идеей о создании организации вроде французской жандармерии с межведомственными правами. В очередной раз похвалил царствующего государя и горько заметил, что да, жандармерию учредили, даже Борисоглебский драгунский полк переименовали в жандармский… вот только его основная задача – конвоировать арестантов. А не хватать за шиворот коррупционеров любого ведомства и любого уровня.

Увы, создать такое федеральное бюро Миша не может. Ему приходится надзирать за всеми внутренними делами империи. А именно: за промышленностью, медициной, почтой, статистикой и многим-многим другим, включая казенную добычу соли. Еще собирать сведения о лицах, прибывших из-за границы и отбывающих за границу. Контролировать состояние дорог и порядок на них. Еще следить за театральным репертуаром. И собирать сведения обо всех преступлениях и происшествиях…

– Может, хватит перечислять? – возопила я, неосторожно спросив супруга: «Чем ты занят в новой должности?»

– Мушка, ты уже устала слушать, а я назвал почти половину, – вздохнул Михаил Федорович.

Один плюс в новом статусе супруга все же был: доступ к экономической статистике. Не то чтобы он собирался им злоупотреблять, но теперь я знала, какая казенная мануфактура работает в убыток, а какая нет. Инсайд – наше всё.

Пока что супруг смог осуществить лишь одну частную реформу. На свой страх и риск разослал циркуляр во все губернии, в котором напомнил, что смертной казни в Российской империи нет, поэтому гибель при наказании кнутом недопустима. Палач, у которого за год никто не умрет, получит премию в 100 рублей. Лучше было бы отменить кнут совсем, но нынешний царь меньше всего годился на роль реформатора даже в такой простенькой гуманной новации.

Глава 3

Итак, в Царское Село я отправилась одна. Меня ждал не сам царь, а старый знакомый – Карамзин, первый официальный историограф, или «истории граф», как иногда объявляли его лакеи во время визитов в частные дома.

Какое-то время я сама была настроена скептически: близость к царю, гранты, гонорары от издательских трудов. Доил родную историю, как корову, неплохо устроился!

Этот скепсис был наследством прежнего мира. Здесь, разобравшись в современных реалиях, я поняла: Карамзин – герой, не меньше Колумба. У обоих езда в незнаемое, но генуэзец хотя бы сулил королю с королевой золото и пряности. А тут: «Намерен забросить беллетристику и писать историю». Да еще ему пришлось идти к царю через Аракчеева, объяснять необходимость проекта. И преуспеть. Мне, чтобы выходить на переговоры с волжскими олигархами, пришлось спасать тонущих детей.

Благодаря этим раздумьям я поняла подход к Карамзину. Прислала письмо – необходимо встретиться. Была приглашена и пожаловала.

Разговор оказался сугубо деловым. Восторги «как славно, что вы спасли людей в ноябре» не заняли и двух минут. Да и то Николай Михайлович поглядывал на меня с нетерпением: к какому разговору эта прелюдия? Понимал – просто так «золотая барыня», как меня недавно обозвали в какой-то газетенке, пустив тем самым прозвище гулять по салонам и дорогам, не приехала бы.

– Вы согласны, что государь утратил вкус и волю к жизни? – прямо спросила я.

– Не спорю, – вздохнул Карамзин.

– При этом Россия помнит, что законные права на престол имеет старший брат, Константин. Но верховная власть назначена государем среднему брату, Николаю…

Взгляд историографа был великолепен. Будто всадник выхватил саблю, взмахнул – рубануть, не жалея плеча. Но вернул клинок в ножны. Не стал спрашивать, откуда я знаю содержание секретного документа. Только быстро кивнул: да, мне известно. А интерес перешел в страх.

– Россия не знает, что царствовать предстоит другому царевичу, и в день кончины государя начнется присяга Константину. Мы на пороге смуты. Кому, как не вам, знать, что смута всегда наступает внезапно? – произнесла я со зловеще-пророческой интонацией.

– Вы хотите, чтобы я убедил государя опубликовать его тайное решение? – произнес Карамзин с непритворным отчаянием. Тот случай, когда собеседник думает о валидоле, увы, пока еще не изобретенном лекарстве. Жаль, что лекарства от самодержавной упертости еще почти сто лет не изобретут. А когда придумают, так лучше бы не надо…

– Мы оба понимаем, что убедить его невозможно, – поторопилась ответить я. – От вас требуется не менее трудное, зато выполнимое дело. К началу нынешней осени дописать «Историю» до 1613 года: до избрания царя Михаила Земским собором. Именно написать – допечатную подготовку и выпуск я осуществлю своими силами. Сделаем роскошное издание, какого еще не видела просвещенная Европа. С цветными иллюстрациями. И другое издание, попроще, с черно-белыми, но четкими. Надеюсь, вы доверяете моей типографии?

И протянула собеседнику недавно напечатанный атлас с тем самыми невиданными доселе цветными иллюстрациями.

Психологическая ловушка! Карамзин взял чудесную книгу, с интересом раскрыл, пролистал. Кивнул – да, такого прежде не видел. На минуту погрузился в книгу, как завзятый читатель. Вынырнул и вспомнил о моем предложении.

– Эмма Марковна, для чего это нужно?

Хорошо, когда ответ не начинается с «это невозможно»!

– Николай Михайлович, известно, что самые первые и, безусловно, внимательные читатели вашей «Истории» – царствующая фамилия. Вот этим читателям необходимо напомнить, что царь – основатель династии был избран свободными сословиями России. А не получил трон по наследству или завоевал, как его французский современник Генрих IV.

– Вы считаете, что следующего царя следует избрать? – удивленно спросил Карамзин.

– Нет. Точнее, необязательно. Но нужно объяснить царевичам, царицам и всей читающей России, что Романовы не должны играться короной, как пасхальным яйцом. Яйца при неосторожной игре имеют свойство падать и разбиваться.

Истории граф взглянул на меня. Взгляд напоминал букет-послевкусие вина премиум-класса. И страх: как можно говорить вслух об играх с короной? И радость: нашелся человек, который это понимает и не боится, черт возьми, произнести вслух! И недоверие: нашелся-то нашелся, но почему явился ко мне? Нет ли в этом скрытой опасности? И надежда: может, все же поможет вывести страну из кризиса, который он видит не хуже меня?

Да, Мушка, загрузила ты человека. Едва ли не до нервного тика. Одна отмазка: если история пойдет, как прежде шла, то Карамзин побывает на Сенатской – зрителем. Фатально застудится и не доживет до приговора декабристам. Так что, затеяв этот разговор, один из многих предстоящих, я спасаю и Россию, и его самого.

– Я слаб здоровьем. К тому же к описанию событий, о которых идет речь, я пока не готов.

Мне хватило опыта из прежнего мира, чтобы понять: это не просто нетвердый и неуверенный отказ. Это отказ-огорчение. Даже отказ-просьба: помогите.

– Что касается работы над «Историей», то вы получите дополнительных помощников – четырех молодых людей. Они имеют хорошее образование, обладают навыками работы в архивах и относятся к моим поручениям как курьер к царскому донесению. Они подготовят любую выписку, расшифруют рукописи на церковнославянском и предложат приоритетные интерпретации самых сложных рукописных текстов. Вам останется только обработать их в вашем неподражаемом стиле.

Карамзин взглянул с недоверием. Но не с безнадегой, а с вызовом – возможно ли такое? Надо проверить.

– Что же касается вашего здоровья, то я предложу вам два полезных средства для его поддержания. Одно – очень действенное лекарство, которое следует принимать утром и вечером. Велите развести каждый пакетик теплой водой и выпейте.

И протянула коробку с двухмесячным курсом пилюль для поддержки и восстановления иммунитета. Мелькнула озорная мыслишка сказать, что это вытяжка из селезенки вепря Ы, но шутить не стала. Тем паче мой собеседник – сын века Просвещения, когда ссылка на рецепты ведуньи Агафьи привела бы к отрицательному результату.

Тем более пилюли были не из селезенки вепря Ы, а из черной бузины с добавками эхинацеи. Аутоиммунными заболеваниями Карамзин не страдает, ревматизмом не разжился, значит, может принимать иммуностимуляторы без особой опаски. Тем более что вместе с порошками идет типографский лист с подробными инструкциями, и на предмет первых признаков непереносимости тоже: что в таком разе надо делать, кого звать и куда бежать.

Историограф внимательно просмотрел инструкцию, впечатлился – по лицу было видно. Кивнул и обошелся без уточняющих вопросов. У меня неплохая медицинская репутация, так что если рекомендовала – надо принимать.

– Что же касается второго… Николай Михайлович, в вашем рабочем кабинете жарко, но воздух сухой. Его необходимо сделать более влажным. Я сама столкнулась с этой трудностью, когда выясняла, почему в Воспитательном доме стали жарко топить, а малютки продолжали болеть.

Пока говорила, еле сдерживала печаль…

Не так трудно выкупить крепостного. Не так трудно разоблачить злодея. И даже удивить вельможу каким-то физическим эффектом.

Но как же трудно объяснять людям элементарные вещи… элементарные, конечно же, для тех, кто вырос среди гигиенических банальностей эпохи модерна: солнце, воздух и вода… Ну а пока главное – сытость, тепло и хоть минимум движения. Что детишки, что взрослые, особенно если повезло родиться в знатной-богатой семье, пребывают в неподвижности и духоте. Между прочим, детишки бедняков вырастают в не столь вопиющих условиях, как барчуки: тут и подвижность, и свежий воздух, жаль, с едой не всегда хорошо.

Ладно хоть, «суп Моро», в нынешней реальности названный незатейливо и претенциозно «царский суп», с моей подачи вовсю пошел в народ. Уж больно прост оказался рецепт и нагляден результат. Морковь и соль есть в любой самой захудалой деревеньке, что уж говорить о барских домах. А дети стали гораздо реже умирать от младенческой диареи.

Что же касается Карамзина, его счастье, что он живет в Царском Селе, в парке, и с юности привык к прогулкам. Но такую атмосферу в рабочем кабинете не компенсируют никакие медикаменты и никакие променады.

К счастью, историограф согласился. Увлажнитель воздуха, в который я велела капать по капле можжевелового масла каждый раз, как в нем будут менять воду, был прост, как табуретка. Ему даже отдельный подогрев был не нужен – достаточно было поставить фарфоровую посудинку с большой площадью испарения на печь. Мы так в квартирах делали – ставили плошки с водой на батареи отопления. Так что сложностей городить не пришлось. Прибор был внесен в кабинет Николая Михайловича, слуга – проинструктирован мною, как использовать эту «метлу для воздуха».

– Постарайтесь, пожалуйста, – попросила я на прощание. – Ваша еще не написанная книга может принести более благодетельный эффект, чем все прежде изданные тома «Истории».

– И все же, Эмма Марковна, чем объяснить такую вашу…

Показалось, что историограф хотел сказать «настырность», но вместо этого произнес «настойчивость».

– Николай Михайлович, – сказала я проникновенно и серьезно, – нас объединяет одно. Мы создали свое благополучие собственными усилиями, и лично мне не хотелось бы видеть его разрушенным из-за ошибочных убеждений одних и упрямства других. Сейчас вы пишете о старой Смуте, и у вас шанс предотвратить новую.

Карамзин кивнул, и мы расстались.

Глава 4

Посетила Карамзина, обнадежилась и отправилась в дальний зимний путь. Скромным табором из двух возков, надежных и комфортных.

Первым посещенным городом стала Москва. Скорее транзитный пункт, чем место встреч и переговоров. Во-первых, я и так наведывалась туда не меньше двух раз за год. Во-вторых же, хоть Первопрестольная, в отличие от Питера, построена не на болоте, завязнуть в Москве – плевое дело. Придется нанести не меньше тридцати визитов – и различным тузам с пиковыми дамами, персонажам грибоедовской Москвы; и деловым партнерам с их московской неторопливой задушевностью. Не то что бездушный суетливый Питер, где договоришься или нет – понятно после первой чашки кофе.

И это ладно. Если задержаться в Москве, придется принимать гостей самой, а они посыплются, как овес из мешка в конскую кормушку. Завтрак, обед, ужин, десять чаепитий в день. И расспросы, начиная от здоровья незнакомой мне Екатерины Ильиничны из Псковской губернии до «правда ли, что ваш Сашенька в наводнение спас царского племянника и теперь живет при дворе?». Ох уж эта Москва-всезнайка!

Принимать пришлось бы в моем салтыковском особняке. Мы с Мишей, когда уезжали из Москвы, долго решали, что с ним делать. Продавать не стали – городской сбор на недвижимость копеечный, содержание тоже. Я еще и уменьшила его, сдав часть комнат в аренду. Жильцы подбирались симпатичные, правда, в лучшем случае оплачивали лишь дрова. Бедные студенты-дворяне, а иногда и не дворяне, вроде гения математики семнадцати лет, пришедшего пешком из Тобольска, круче Ломоносова.

Тридцать непрошеных гостей в сутки – непозволительная нагрузка на этот мирок и растрата времени. Потому я провела в Москве два дня и одну ночь. Две деловые встречи, плюс бегло просмотрела мешок корреспонденции на мое имя. Три письма потребовали немедленного ответа, а одно – незапланированного визита в старообрядческий торговый дом. Остальные письма решила вскрыть и прочитать в дороге. Намеренно отложила дела и принялась показывать Первопрестольную своей маленькой спутнице.

Да, в путешествие была взята Лизонька. Почему я так решила? Верно, еще не излечилась от прошлогоднего страха, когда дочурка чуть не угнала пароход – спасать греков. Интуитивно хотела видеть ее рядом каждый день, а каждый вечер болтать о чем-нибудь или отвечать на детские и недетские вопросы. А еще я посчитала нелишним расширить Лизин кругозор. Пусть смотрит на разных людей, слушает все разговоры, потом у меня же и спрашивает, что непонятно. Держать драгоценного ребенка в стекле и вате – не наш метод.

Лизонька обрадовалась, тем более и Зефирку берем. Зато ее братья слегка возмутились. И если Леша еще соглашался с Павловной – «мал еще», то с Сашей оказалось сложнее. Он успокоился лишь после обещания Миши: если муж куда-нибудь поедет, то и его возьмет.

Лизонька отправилась путешествовать под обещание не отлынивать от наук. И пока что прилежно читала учебники, в пути и на стоянках. В Москве была не первый раз, но опять восхитилась Кремлем. Я тоже, тем более в эти времена там не было недоступных зданий. Можно даже осмотреть Кремлевский Зимний дворец, предшественник Большого дворца. Муж на всякий случай оформил мне письмо-допуск, но меня и так знали-помнили и пускали всюду. Лизонька с восторгом бродила среди древних строений и ремонтных работ, горевала о зданиях, взорванных Наполеоном и разобранных Екатериной, уговорила подняться на колокольню Ивана Великого.

И все же из Москвы дочь уехала с грустью. Спрашивала почти всю дорогу, и в Серпухове, и в Алексине, и когда подъезжали к Туле.

– Маменька, почему мы Степана не навестили?

– Потому, что он сменил адрес, а мы торопились. С ним все в порядке милая, – обняла я дочку. А сердечко-то слегка кольнуло. Не любило сердце неправду.

Мне очень хотелось верить, что с Лизонькиным молочным братом все в порядке. Но можно было только верить, а как на самом деле – я не знала.

История со Степой, молочным братом, была, пожалуй, второй печалью дочери после судьбы несчастных греков. Но как помочь грекам, ребенок представлял: снарядить корабль и приплыть. Со Степой все вышло сложнее. Кажется, на этом примере дочка, да и я тоже осознали недоброе значение слов «судьба», «рок», «фатум». Не то чтобы совсем недоброе. Именно тот случай, когда хочется, чтобы у хороших людей было хорошо. Да не судьба. И похоже, вышло плохо.

От меня крепостные уходили редко. Луша, кормилица Лизоньки и мать Степы, стала одним из исключений. Познакомилась с красавцем-канцеляристом на Масляном лугу, впрочем уже тогда официально именуемом Марсовым полем. Кроме парадов, поле было известно горками и каруселями, особо популярными на Масленицу.

Тут роман и завязался, причем бурно и крепко. Митенька был усаст, плечист, речист, да еще умелец послушать. Начал вещать девице, как в ополчении воевал с Наполеоном, каких страстей и чудес навидался. Луша ему рассказала про дивную барыню, у которой игрушки паровые, лампы невиданные, а главное чудо – барыня служанок не просто не обижает, а даже уважает. Самой Лушке не жаловаться: была старшей горничной, не столько сама работай, сколько за другими приглядывай. Луша молодилась, одевалась модно, так что за крепостную и не принять.

Сам канцелярист Митенька был сиротой из Воспитательного дома, с прекрасным почерком и множеством прочих безупречных служебных достоинств. С одним исключением, как оказалось позже. От простого писца дослужился до губернского секретаря. Побывал у меня в гостях, каюсь, особо к нему не пригляделась, передоверив Павловне. Та угостила влюбленную парочку, понаблюдала и вечером сообщила, то ли с похвалой, то ли со вздохом:

– Два угодья в нем, Эмма Марковна.

Оба угодья я узрела лишь на свадьбе, где была неофициальной посаженной матерью. Митенька пил не по-жениховски, но не икал, не ругался, не повышал голоса, не забывал имен новых знакомых. Я решила: случайность, первый раз в жизни дорвался до хороших вин. Правда, настойчивым шепотом убедила Лушку в эту ночь уложить его баиньки, а консумировать брак следующей ночью, на трезвое тело.

Заранее приняла меры, чтобы в этой истории не было очевидного мезальянса. Митенька взял в жены мещанку Лукерью Ивановну. Вольную Луша получила еще до обручения, записали ее в сословие, название которого позже станет обидным, а сейчас – обычное дело. У Митеньки-сироты не было родни ни чтобы отговорить от неравного брака, ни чтобы восхититься щедрым приданым.

Пригласили на свадьбу и начальника Дмитрия. Тот подарил охотничье ружье, собачий свисток и собачий арапник. По поводу последнего предмета заметил:

– А это – чтобы в семье был мир да лад.

К такому «мирдаладу» я относилась с особым скепсисом и потребовала уточнений.

– Не так поняли-с, Эмма Марковна, – с улыбкой пояснил начальник, когда мы отошли от стола. – Это Лукерье Иванне в руки, Митюшу держать в строгости. Как за обедом четвертую нальет, так в свисток, а к пятой потянется – тут уж и за плеточку.

Увы, похоже, Луша намека не поняла или робела. Митя оказался пьяницей. Как ни странно, именно женитьба превратила контролируемые запои в бессрочные оргии. Видно, я дала уж слишком богатое приданое и супруг стал меньше дорожить работой. Загулы, прогулы… Начальство узнало, что в Москве нужен канцелярист с таким замечательным почерком, решило сбагрить туда Дмитрия, тот и согласился.

И Луша согласилась. Навестила меня со Степой, сказала со вздохом:

– Жаль, видеться не будем, Эмма Марковна, да уж судьба такая. Я от вас отрезанный ломоть, теперь совсем отвалюсь. Простите, Эммарковна, никогда ваши милости не забуду.

Всплакнула. А уж как Лизонька рыдала в тот день… Да что Лизонька – Степа впервые заплакал на моих глазах. Да и я еле сдержалась.

Обычно детки-погодки дружат в шалостях. У Степы и Лизы были распределены роли: Лизонька шалила, Степка ее удерживал. Конечно же, они ссорились, Лизонька дулась, ее друг – никогда. Наоборот, каждую истерику встречал спокойствием. Но не ледяным, а теплым, дружеским, поглощающим нервический всплеск. Так что Лиза успокаивалась незаметно для себя.

В тот вечер не смогла.

– Степочка, как же я без тебя буду?! А ты без меня? Без нас, без маменьки?!

– Что вы, Лизонька. Маменька меня в обиду не даст, и Дмитрий Никитич не обидят. Они, – Степа понизил голос, – даже когда выпьют, с маменькой учтивы, а со мной добры.

Дочку это, конечно, не успокоило. Она теряла самого большого друга.

Степка был для Лизы не просто братцем-приятелем. Благодаря ему она с самых малых лет поняла, что крепостной может быть и умней барчука, и добрей, и спокойней. Просто лучше.

Дочка ощущала это с малых лет. Очень удивлялась, что Степу не берут к соседям-помещикам, а гости-барчуки не хотят с ним играть, обзывают «мужиком» и «свинопасом». Однажды даже подралась с мальчишкой на пару лет старше, обозвала «свиньей». Кстати, побила, а его маманю чуть не хватил удар, когда я твердо сказала: дочку не накажу.

Лет в пять Лизонька вместо вечерней сказки попросила меня:

– Маменька, расскажи, откуда взялись крепостные. Почему механик Генрих работает у тебя за деньги и может уйти, а другие люди не могут?

Да уж… Проще рассказать, откуда дети берутся. Тем более до этого возраста Лизоньке расти и расти, а так она уже сейчас маленькая барыня среди подневольной обслуги.

И я рассказала, как когда-то на южные рубежи России нападали ордынцы, сжигали села, уводили людей в настоящее рабство, в гаремы и на галеры. О гаремных евнухах и том, как пополнялась капелла в Ватикане, говорить не стала. Дворяне, или, как их тогда называли, боярские дети, были обязаны служить в армии и на границе, отражать набеги. Чтобы они не думали о пропитании, им давали села с крестьянами. Крестьянин не мог уйти из поместья, но и дворянин – с царской службы. Пояснила кратко про Юрьев день: сначала был, а потом «вот тебе, бабушка…».

Потом Россия стала империей, дворяне получили личную вольность, но крепостное право осталось. По привычке, объяснила я, и Лиза кивнула – понимала значение слова.

– Во многих странах было так же, но теперь почти везде крепостных нет, – сказала я. – В России их тоже не будет, мы до этих времен доживем. А пока помещики, если уважают себя, должны уважать крепостных. Обращаться с ними как со свободными работниками. Учиться жить так, словно все вокруг свободны.

– Маменька, но почему и Щетинины, и Барановы, и Берги, да почти все остальные соседи, мужиков не уважают? – удивилась Лизонька.

– Для тебя это ничего не значит. Иногда дети разоряют птичьи гнезда. Если другие это делают, ты же сама так не сделаешь?

Лизонька кивнула. И с этой поры была так вежлива с горничными и конюхами, что Павловна удивленно кряхтела.

Степка, самый умный крепостной из Лизонькиного окружения, правда уже бывший, уехал в Москву с маменькой и отчимом. И затерялся вместе с семьей. Сколько раз я ругала себя, что не оставила мальчишку… Точнее, не попросила Лушу его оставить. Парень – умница, спокойный лидер в любой компании. Если таким сохранился бы к юности, стал бы одним из лучших моих менеджеров.

А теперь непонятно что с ним. Года три приходили письма от Луши, писанные Степиной рукой. Умеренно жаловалась: муж поначалу держался, потом запил, уволили. Совсем не опустился, почерк сохранился, пишет прошения за два пятака: один семье на хлеб, другой на водку.

Показалось или нет, но письма проходили Степину цензуру: ни слез, ни жалоб. Ведь не попросишь: «Заберите меня от мужа». Пару раз мой приказчик посещал семью, передавал в руки Луше вспоможение. По его отчету поняла: жизнь у них – ужас. Но не «ужас-ужас-ужас».

Вот только в нынешнюю поездку Лушиной семьи по адресу не оказалось. Я, будто чувствовала, навестила в самый ранний час, без Лизоньки. В доме новые жильцы, прежние съехали в Рождественский пост. Куда – неведомо. Судя по отзывам соседей, явно в поисках жилья подешевле.

Я соврала дочке, что с Лушей, Степой и их непутевым отцом все в порядке, что мы их найдем – поручения даны. А на душе было горько. И тревожно. И решительно: хватит, наигралась в чужие личные границы. Как найдутся – без разговоров в возок и домой! Даже если для этого придется жену у мужа оттягать. Ну, либо самого мужа мешком грузить да везти.

Глава 5

Еремей решил доехать до Тулы, а не ночевать на станции. В город мушкетов, самоваров и пряников прибыли за полночь.

Родни в городе нет, стучаться к знакомым в такой час – свинство. Свернули в проверенный постоялый двор с зарезервированными комнатами. Пришлось посидеть с полчаса за самоваром, пока моя верная и незаменимая Настя проводила экспресс-клопоцид.

Гостиница считалась приличной, без запойных посетителей, поэтому зала в трактире была пустой и даже уютной – благодаря моей фирменной лампе, оставленной во время прежнего визита. Еще я заметила, что если во время прежних поездок почти в каждой гостинице выносила самовар из возка, то за последние три-четыре года каждый второй трактир обзавелся этим замечательным устройством.

Самовары стали выпускать в Туле еще при матушке Екатерине, а в промышленных масштабах – после одоления Наполеона. В войну ружья делал и казенный завод, и частники, причем частники с каждым годом разгоняли производство. В 1812 году почти 25 тысяч смастерили и собрали из старых, а в 1815, еще не зная, что под Ватерлоо Бонапарту полный конец, – почти 70 тысяч.

Между прочим, оружейники-частники – это не какие-нибудь тульские мещане, решившие присоседиться к бренду «made in Tula». Все тульские Левши – приписные заводские крестьяне. Но если человек выполняет норму, или, как тогда говорили, «урок», то имеет полное право работать на себя. Чем мастера и пользовались. Заводили частные фабрики, выпускали всё, что востребовано рынком: от металлической фурнитуры до станков. Ну а мода на чай потянула моду на самовары.

Недавно Миша, как человек, допущенный к общероссийской таможенной статистике, заметил мне за чашкой утреннего френч-пресса.

– Между прочим, в прошлом году произошло эпохальное событие. Россия сделала цивилизационный выбор и стала чайной страной.

– Это ты по данным таможен? – спросила я.

– Конечно. Впервые в 1819 году стоимость растаможенного чая превысила стоимость кофе.

– Рубил Петр Алексеич бороды, приучал к кофе, а бородачи отомстили асимметрично – полюбили не молотые толченые косточки, а сушеные листья, – усмехнулась я.

Супруг взглянул с удивлением, понял, кивнул. Чай боролся с кофе на равных, пока свое веское серебряное слово не сказало купечество, оценившее напиток – приятный, нехмельной, а главное, подходящий для неторопливой вечерней беседы. К купцам подтянулись мещане, духовенство и прочие бородатые жители империи. Чай полностью не вытеснил кофе, но отодвинул на вторую позицию. Приятно осознавать, что не последнее слово в этом споре было за моими фирменными сборами, чайными пакетиками и подарочными коробочками. Понятно, что монополии на это дело никто мне не давал. Но опыт будущего прекрасно работал, позволяя мне составлять из чая, разных трав, специй и прочей ботаники такие комбинации, какие никто из подражателей повторить не мог. Взять тот же чай с шоколадной отдушкой – фурор и хит богатых чаепитий.

Ну а то, что пили из самоваров, – замечательно. Самовар – настольная модель паровой машины. Как и любой котел с прыгающей крышкой. Скажет какая-нибудь Феклуша, что паровоз бес двигает, ей и возразят: ты, душенька, чаю не пила из самовара?

Мы приступили уже к третьей чашке, попутно продолжая разбирать московскую корреспонденцию. Настя заканчивала с клопоцидом, остальная группа сопровождения – Еремей и кучера-сменщики, Архип и Дормидонт, – спала. Их отобрал сам Еремей за опрятность и сообразительность. Между прочим, Лизонька в свободную минуту учила обоих грамоте. Как нередко бывает, мужчины, выпив походную чарку, отправились на боковую, а женщины продолжали трудиться.

– Маменька, письмо в Соляную контору, – сказала дочка. – Не нам, а вот почерк знакомый.

Я оторвалась от чтения бизнес-плана. Неизвестный купчина дельно и кратко предлагал учредить на паях ситцевую фабрику. Жаль, его вклад ограничивался 10% финансирования и выбором участка. Все равно интересно, надо отложить и подумать. А пока взглянуть на письмо-не-по-адресу.

– И правда не нам, по ошибке занесли. Почерк знакомый – похож на Степиного отчима. Это типовой почерк писарей, такой же, как у Дмитрия Никитича.

Сказала уверенно, но какая-то зацепка или заноза в душе осталась. Да, почерк профессионально стандартный… почти. Надо бы заняться письмом подробнее, а не просто переслать по правильному адресу…

– Эммарковна, протравлено, прошпарено да проветрено, извольте почивать! – почти пропела Настя.

Ладно, загадки позже разгадаем. Третий час ночи – самое время уложить ребенка и лечь самой.

Тула – интересный город. Например, кремль расположен не на холме, как принято, а в низине, на берегу Упы. Потому-то царь Василий Шуйский так легко запрудил реку и затопил осажденного мятежника Ивана Болотникова.

Эти историко-фортификационные подробности я изложила Лизоньке минуты за три, а потом мы отправились смотреть самое главное – Тульский оружейный завод.

Дочка видела его впервые, а я уже посещала два раза. Но все равно не отказалась от экскурсии, любезно организованной командиром завода – да, есть такая должность – Евстафием фон Штадтеном. Человек, безусловно, достойный, недаром в прошлом году был назначен инспектором всех оружейных заводов – Тульского, Ижевского, Сестрорецкого. Но жил в Туле, как в головном офисе.

Лизонька почти незаметно скрывала страх среди лязга и сверкания железных искр. А я опытным взглядом замечала инновации, появившиеся после 1817 года, когда в Тулу прибыл английский механик Джон Джонс: штамповочный пресс для ружейных замков, особая наковальня для стволов и токарный станок – избавлять готовый ствол от металлических заусениц. Я помнила прошлую беседу с командиром завода и названную им цель: полная стандартизация ружей.

И это замечательно. Вот только ружья – те же самые гладкостволы, с которыми победили Бонапарта и совершили множество других славных деяний в более ранние времена. Разве что после инноваций Джонса стали стандартизированы и дешевле в производстве.

С англичанином встретиться не удалось, да я и не стремилась. За последние годы поняла на практике, что любое массовое техническое усовершенствование возможно, если хотя бы часть пользователей понимает, для чего этот пепелац нужен вообще. Если таких сметливых и заинтересованных особей нет, реакция – от равнодушия до луддизма.

В Туле такого нет и быть не может. Каждый второй мастер думает не как выполнить урок и обратиться к чарке, а как заработать дополнительно. В том числе за счет технических новинок. Неофициальные конструкторские бюро здесь были всегда. Поэтому-то инновации англичанина были реализованы столь быстро.

А моим собеседником оказался начальник одного из таких КБ Петр Федоров. Капитан-артиллерист, оставивший ногу под Бородино. Из артиллериста стал оружейником, начальником комиссии по приемке. Ко мне благоволил, не только из-за моих технических инноваций, но и потому, что после знакомства я записала-зарисовала параметры его культи и прислала годный протез.

Беседовали за чаем в его кабинете. Лизонька осталась по соседству – читать учебники, а заодно постучать к нам, если появится более высокое начальство и услышит хотя бы обрывок разговора. Впрочем, Петр Львович пояснил, почему это маловероятно.

– Евстафий Евстафьевич в командировке, а Иван Иваныч приболели, – улыбнулся он, и я поняла, что это русифицированные имена-отчества начальства. – Наши новые диковинки я показал. А вы с чем пожаловали?

Я достала револьвер – один из тех, которыми мы недавно удивляли Бенкендорфа. Как и ожидала, оружейника особенно заинтересовала не барабанная конструкция, а патроны. Я всегда носила с запасом, показала.

– Колпачок для воспламенения пороха, по-нашему поршень, французы назвали бы пистоном, – задумчиво сказал оружейник. – Слышал, а вижу впервые. Давайте-ка оставим Лизоньку за начальство, а сами прогуляемся.

Лизонька переместилась с книгами и тетрадью за начальственный стол, а мы отправилась в кузнечный цех, точнее на его задворки. Самое подходящее место для испытания карманных огнестрелов.

Петр Львович успешно справился с незнакомой моделью, отправив шесть пуль в заиндевелые бревна. Попросил еще патроны, перезарядил, еще шесть раз громыхнул.

– Хорошая штука, – сказал он. – Из всех многозарядных решений – самое лучшее. Для коммерческих потребностей пока не выпускаете?

– Не планирую. Хотела спросить у вас как у лучшего из знакомых мне оружейников: что скажете?

Собеседник задал мне несколько дельных вопросов, в том числе о себестоимости капсюля. Подвел итог:

– Этот пистолет – штука хорошая, но в России будет интересен лишь офицерам на Кавказе и в других местах, где война – вроде питерского дождя. Против толпы с кинжалами пользительно. Умные офицеры со временем начнут убеждать высокое начальство, что надо бы вооружить и нижних чинов. Но не сразу. Путешественникам не особо нужно, страна у нас спокойная. Так что такой инструмент полезен лишь за границей.

Направились обратно. Петр Львович остановился у входа в здание.

– Покурю здесь, чтобы не вредить ребенку дымами.

Я не успела похвалить собеседника за такое прогрессивное мышление, как он продолжил:

– Что же касается пистонного принципа… Откровенно скажу, Эмма Марковна: если бы наш заводской умелец сделал ружье-многострел, да еще с нарезным стволом, что стреляет в шесть раз шустрей нынешнего, и прописал бы порядок, как это ружье клепать много и быстро… Я бы этого умельца, во-первых, поблагодарил. Во-вторых, пошел бы с ним гулять по реке Упе и утопил бы ружье в проруби, а для верности и мастера.

Я еле сдержала смех, вспомнив Мишин опыт с автоматической штурмовой винтовкой. Узнай об этом мой собеседник – пожалуй, отправил бы изобретателя в доменную печь вместе с изобретением.

– Потому что, Эмма Марковна, начальство удивится такому ружью. Но в производство не поставит: дорого в выделке, да и для кого? Слыхал, сейчас в войсках даже егерей стрелять не учат, только шаг, только штык. Чудо-ружье – в музей, а вот схема в музее не запылится. В Джоне Иваныче сразу проснется англицкий патриотизм, и схема окажется в Лондоне. Там в министерствах тоже хватает замшелых пней, но тысячу ружей закажут в Энфилде сразу. Проверят в Индии, поймут превосходство над обычной фузеей, перевооружат всю армию. А там остальная Европа подтянется. И как бы не встретилась наша пехота, с гладким стволом да малым огневым умением, с многострельным и дальнострельным неприятелем.

– Хотела бы возразить, но не могу, – вздохнула я.

– Поэтому, Эмма Марковна, – продолжил собеседник, – не надо ни вам, ни вашему супругу изобретать чудо-ружье. А вот если убедите государя, что в пехоте на первой роли пуля, а не штык, что непревзойденную шагистику надо оставить для дворцовых разводов, а в остальных полках должна быть огневая подготовка раз в месяц. И главное, как появится ружье лучше английского, заказать его надо тысячи две – вот тогда пусть такое чудо появится. Если сейчас – не дай Бог.

Петр Львович говорил страстно, но тихо, как и полагается, когда рассуждаешь о царях. А я молча печалилась. Александра Палыча уже ни в чем не убедишь, разве податься в тайные старцы. Его преемник неравнодушен к технике, но поупрямистей старшего братца.

Глава 6

– Доченька, помоги мне, пожалуйста!

– Написать этой глупой княгине?

Я кивнула и прибегла к не совсем достойному оружию – умоляющему взгляду.

Мы уже сутки как покинули Тулу и остановились на довольно-таки приличной станции с трактиром и простенькой гостиницей. Клопы погибли, наши спутники легли спать, а мы Лизонькой и Зефиркой сидели при свечах. Дочка только что сдала короткий зачет по грамматике и помогала в эпистолярных трудах.

– Объясни ей, что я не смогла заехать, что ее люблю, уважаю… милая, сама придумаешь.

«…что станет говорить княгиня Марья Алексевна?» Кому-то покажутся смешными огорчения Фамусова, но я понимаю его прекрасно. Как человек, которому иногда что-то нужно от такой престарелой и очень влиятельной княгини. Например, убедить племянника дать вольную лакею, что учился с барином и в шестнадцать лет понимает математику лучше выпускника университета. А племянник артачится. Найти добрые слова для тети – и человек спасен.

Так что, пока крепостное право не отменили, приходится лебезить перед такими вот ЛОМами – лидерами общественного мнения, Марьями Алексевнами.

Лизонька надула губки, показывая, что письмо-то напишет, но как ей неохота! Чтобы оттянуть начало постылой работы, еще раз взяла в руки отложенный конверт, со «знакомым» почерком, адресованный Соляному ведомству. Повертела в руках, пригляделась.

– Маменька, а на обороте карандашом Зефирка нарисована…

У родителей есть множество ограничений. Например, громко и грубо ругаться в присутствии детей. Даже по собственному адресу. Даже если это полностью заслужено.

Ну скажите, кто мешал мне повертеть злосчастный конверт хотя бы в Туле? Разглядеть подростковый почерк, пусть копирующий почерк отца, но все равно немного детский, неуверенный. И увидеть на другой стороне конверта вполне отчетливо прорисованную собаку, ту самую, что сейчас пыхтит у ног Лизоньки.

Значит, Степа писал под присмотром злых и опасных глаз. Потому-то оставил знак, ничего не говорящий надсмотрщику, зато понятный мне с первого взгляда. И мог ли подумать, что дура бросит взгляд лишь за триста верст от Москвы, когда повернуться и помчаться в Первопрестольную – отдельная история, на несколько дней пути.

Да и будет ли путь легким? Зимняя сказка закончилась этим вечером. Буря на душе удачно дополнялась метелью за окном. Причем тучи наползли с севера, оттуда, куда нам пришлось бы мчаться, если поддаться первому порыву.

Впереди самое неприятное. Прочитать письмо дочке, глядящей на меня с интересом и тоскливым страхом. Вопрос «что там?!» готов вырваться в любую секунду несдержанным криком.

«Эмма Марковна, надеюсь, это письмо в ваших руках. А если читает не Эмма Марковна, то немедленно доставьте это письмо в канцелярию губернатора, чтобы не соучаствовать в преступлении против государства…»

Я поняла, не по почерку, по стилю – писал Степа. Как всегда, продуманно и спокойно, не по годам. И почти без страха. Хотя прекрасно осознавал: если кто-то чужой вскрыл бы конверт и прочел письмо с таким содержанием, то никуда бы не понес, а расправился с автором – со Степой.

Молочный брат Лизоньки повествовал обстоятельно. Как однажды отец явился в их убогое жилье с корзиной почти забытой снеди и, пьяно улыбаясь, начал раздавать глиняные и деревянные игрушки Мишеньке и Эммочке – младшим братику и сестренке. Как хвастался, что в трактире «Канареечка» наконец-то встретил людей, восхитившихся его почерком и поручивших маленькую работу за большие деньги. Что работу выполнил тут же, в чистом кабинете трактира. Что жизнь пошла на лад.

На другой день Дмитрий пропал. Обычные поиски через дворников и квартального не помогли. А когда маменька собралась в приемную губернатора – все же супруга чиновника, имеющего личное дворянство, – пожаловали незваные и незнакомые гости на двух телегах. Пообещали отвезти к отцу. Эммочка испугалась грубого тона, заплакала. Маменьке велели заткнуть ей рот и пригрозили заткнуть и ей, если задаст хоть один вопрос.

Ехали по ночной темной Москве. Степе казалось, не на окраину, а в центр. Потом всем на головы накинули мешки, экипажи грохотали еще с полчаса и заехали в каменное подземелье. Куда – Степа так и не понял, только слышал днем колокольный звон, разных колоколов, больших и малых. А один звенел так мощно, что его не мог перезвонить ни один другой. Кроме того, иногда был слышен звук пилы.

Маменьку с детишками просто держали взаперти. Степку привели в кабинет с дневным светом и лампой, «вашей, Эмма Марковна». Тут же был папенька, бледный и трезвый, прикованный к стене и писавший под диктовку достаточно прилично одетого господина.

Степе предложили письменную работу. Он сказал, что это государственное преступление. Его отвели к братику-сестренке и перестали кормить. Их тоже, поэтому уже скоро Степа согласился.

Подробности о том, в какое преступление вовлекли Дмитрия и Степу, отсутствовали. Тем более Степан не писал, как смог передать письмо. Утверждал, что кормят хорошо, а жилье теплое. И лишь повторял, что участвует в противозаконном деянии и просит о помощи.

– Маменька, это всё? – нетерпеливо спросила Лизонька, вскакивая со стула. Будто надеялась, что к тексту прилагается обнадеживающий постскриптум.

– Всё, – спокойно ответила я.

– Мы должны немедленно вернуться! – спокойно произнесла Лизонька. Так спокойно, как приказывала остановиться, увидев из пролетки кошку такой худобы, что на нее не польстился бы голодный шакал. Между прочим, пролетка всегда останавливалась, но я уточняла, что дальнейшее попечение о животинке – подыскать хозяина, проследить за судьбой – исключительно на ней. Сама потом жалела – пару раз приходилось давать послабления-льготы дворовым, так как они теперь «за барынькиной котятой ухаживают».

Не то чтобы дочкина уверенность возобладала надо мной. Но в голове мгновенно сложился план. Люди и лошади устали, раньше утра в обратный путь не двинемся, с этим и Лиза согласна. До Тулы сутки; если вьюга в лицо, то до Москвы еще два дня минимум. Своего сыскного агентства у меня нет, придется ущедрить полицию… да и то кто знает, насколько злодеи пустили корни по вертикали. Пара дней на утомительные визиты к губернатору… в лучшем случае. Как бы не пришлось обихаживать условную Марью Алексеевну. Плод стараний – получить в распоряжение двух-трех чинов, чтобы рыли землю так, будто закопаны их многолетние взятки. В одночасье не нароют.

Выходит, я еду спасать Россию, но должна вернуться минимум на неделю, чтобы спасти Лушу со Степой? Выбор между двумя неизвестностями. Впрочем, в случае Луши шансов на удачу больше.

Все эти соображения промелькнули за секунду. А на вторую я обняла Лизоньку. Искренне, хотя и понимала – прием на грани запрещенного.

Дочка не вырывалась. Подождала и спокойно повторила:

– Мы должны вернуться и их найти.

Я села и показала дочери на соседний стул: садись, говорим на равных. Лизонька мотнула головой, но все же села.

– Найдем, спасем и увезем, – произнесла я, надеясь, что каждое слово звучит веско. Видимо, звучало недостаточно. Лизино личико сморщилось.

– Тогда поехали! – сказала она, но без абсолютной уверенности. Путешествуем не первый раз, знала, что лошадей мы не сменили – дали отдохнуть своим. Да и кучерам полезно спать лежа. – Поехали, когда Еремей скажет, – повторила дочка.

– Если бы мы узнали, что Луша и Степа заперты в амбаре в соседнем селе, мы бы уже туда мчались, – ответила я. – Но они в Москве, где – неизвестно. Это во-первых. Во-вторых… Ты помнишь правила помощи?

Кажется, мы их проговаривали. Или нет. В любом случае дочка ожесточенно сперва кивнула, потом помотала головой. К чему какие-то правила, если сейчас Степашу держат взаперти?

Слушает, и на том спасибо. Но согласится ли?

– Луша и Степа не просто похищены. Степан узнал опасную тайну. Их мало найти, их надо освободить невредимыми. Во-вторых, Степан…

На миг замерла, чтобы найти слова, понятные и не очень обидные для друга.

– Степан подчинился злодеям. Он им нужен, прямо сейчас он в безопасности. И в-третьих, помнишь, как прошлым летом в Голубках мужик порезался косой и Настя перевязала ему вену? Почему она так сделала?

– Потому что умела, – торопливо ответила дочка, недовольная тем, что я прибегла к наводящим вопросам.

– Потому что рядом не было фельдшера, – пояснила я. – Михаилу Федоровичу подчинена вся полиция империи, и он не раз выручал людей из более опасных историй. И все похищенные были живы.

– Мы отправим письмо папеньке и поедем дальше? – спокойно спросила Лиза. – Да, маменька?

Посмотрела на меня. И вся наша дружба, все наше доверие, восстановленное после истории с «греческим кораблем», на глазах превращалось в сосульку, внесенную в дом и брошенную на печку.

Что сказать? Что делать-то? Пусть сейчас произойдет что угодно, только наша дружба не растает. И не пострадает моя миссия…

– Что это, маменька? – с искренним удивлением спросила дочка.

Верно, уж очень сильно я углубилась в мысли. Потому что поняла: это не особо одиозный порыв ветра, а рожок. Новый сигнал, уже совсем близко.

И почти сразу в дверь застучали и раздалась жалобная мольба:

– Помогите, спасите, Христа ради!

Как связаны труба и крик? Неужели моя импровизированная молитва услышана? И не будет ли хуже по ее последствиям?

Глава 7

Дверь открылась. На пороге стояли трое. Первый, юнец в шинели, вошел. Смотритель пытался войти следом и при этом не дать проникнуть девице, хватавшей его за сюртук.

– Куда лезешь, дура! Человек к государю едет!

– Пусть царю доложит, как людей без суда смертной казнью казнят! – воскликнула девица, готовая скорее оторвать полу сюртука, чем отцепиться.

– Не доложит он, глупенькая! – в отчаянии воскликнул смотритель. Не будь девица в более-менее приличной, хоть и распахнутой шубе и в хорошем платьице, пожалуй, ударил бы ее, но не решался.

– Чаю, водки, калач, всё мигом! – распорядился визитер, делая вид, будто драма творится в другом измерении, а не двух шагах от него.

Увы, смотритель прав. Фельдъегерь не выслушает встречного, не возьмет прошения. Девиз Фельдъегерского корпуса: «Промедлить – значит потерять честь». Поэтому государев гонец задержится на станции ровно на столько, сколько нужно, чтобы запрячь новых лошадей. Пожалуй, это единственное подразделение, обмундированное с маломальским учетом погодных реалий: перчатки из оленьего меха, брюки из лосиной шкуры, сюртук, подбитый волчьим мехом. А в остальном – никакой пощады. С недавних пор положена им курьерская повозка упрощенной конструкции, безрессорная, так как рессоры – самый слабый элемент любого экипажа и ломаются чаще всего. Людское здоровье от такой езды тоже ломается, потому и в отставку фельдъегерям позволено выходить через шесть лет службы.

Что же касается смотрителя, он властен лишь над лошадьми и ямщиками. Так что несчастной если и надеяться здесь, то только…

– Барыня, спасите! Надо начальство известить о беззаконии! Сделайте что-нибудь!

– Маменька, а ведь, кроме нас, сейчас никого нет, – сказала Лизонька. Так спокойно, что девица прервала стенания. Ну а я вспомнила недавние мудрствования, что помогать и спасать полагается лишь в том случае, если профессиональные спасатели отсутствуют.

Я вышла из секундного ступора. Мгновенно возник алгоритм действий.

Обернулась к девушке.

– Эмма Марковна. А ты?

– Татьяна. Эмарковна, пожалуйста…

– Танюша, расскажи, что случилось. Четко, понятно, кратко. Тогда попробую помочь.

Девушка всхлипнула, выдохнула. И принялась говорить, без отступлений и запинок, будто диктовала либретто, понимая, что у слушателя лишь три-четыре минуты прочесть этот текст в театральной программке в антракте.

Итак, она звалась Татьяной и была приживалкой непонятного происхождения у князя Бабанова. Барин хотел ее растлить – не первый подобный грех его сиятельства. Друг-ровесник узнал, предупредил, помог скрыться, был схвачен, измучен и брошен в княжескую темницу без обогрева. Барин даже не ищет беглянку – пусть сама решит, скрываться ли дальше, зная, что друг в одной рубашке лежит на ледяном полу.

Почему же Татьяна бросается ко всем подряд в надежде на защиту?

– Его даже губернатор боится, – всхлипывая, пояснила Таня.

– Значит, – так же спокойно сказала Лизонька, – кроме нас, помочь некому. Собираемся?

– Да, – кивнула я. И тихо добавила: – Собираюсь.

Не прошло и получаса, как я покинула станцию. Уже скоро нам предстояло съехать с большого тракта и направиться в княжеские владения, поэтому на первом возке сидела Татьяна – показывать путь в ночи.

В очередной раз я восхитилась своими спутниками. Проснулись легко, узнали, что предстоит важная поездка, и быстрехонько собрались. Еремей был проинструктирован насчет особого поручения, поэтому на козлах не сидел.

Все эти полчаса я спорила с собой. Права ли я была, что оставила Лизоньку на станции? Это разумное решение было немедленно атаковано ворохом возражений, в первую очередь рациональных. Станция не гостиница, номеров нет. Оставить ребенка не с кем, в моей задуманной комбинации своя функция у каждого слуги. Я, супруга товарища министра, чиновника 3-го класса, не должна бояться отставного полковника, пусть и известного самодурством на всю губернию.

И еще сильней был голос инстинкта. Я не хотела расставаться с Лизонькой. Даже ненадолго. Заранее ощущала свой страх, свою тревогу, которая тигрицей вцепится в меня, едва станция скроется из виду.

Нет уж. Иногда приходится брать рассудок с предрассудком, сжимать в один ком и отбрасывать. Скрипя зубами и скрепляя сердце.

Сначала я оторвала смотрителя от самоварных хлопот и протянула несколько ассигнаций.

Потом подошла к дочери:

– Лизавета, ты остаешься. И сама понимаешь почему. Мне предстоит очень непростой и неприятный социальный контакт.

Лиза, готовая возмутиться, взглянула с удивлением. Я и Миша редко употребляли в разговорах термины из будущего, но дочка слышала и знала. Значит, разговор очень серьезный.

– Когда твой брат тайно пробрался на корабль, мне пришлось нелегко – спасала людей и думала о малыше в каюте. Сейчас ситуация еще сложнее. Ты должна остаться, чтобы я каждую секунду думала, как спасти несчастных из рук тирана, а не о том, что ты сама можешь оказаться в его руках. Я договорилась со смотрителем, у тебя своя комната и Зефирка. Обойдись на полдня без няньки, и это будет очень большой помощью с твоей стороны.

Лицо дочери подрагивало, губы шевелились, будто она готовилась возражать. Но кивнула и тихо сказала:

– Маменька, сделай что надо и возвращайся.

Перед отъездом мы расстались с фельдъегерем. Я представилась, и, хотя Фельдъегерский корпус моему супругу не подчинялся, курьер любезно согласился передать в Санкт-Петербурге два конверта в МВД. Историю с Татьяной кратко изложила я, а Лиза за это время так же деловито набросала пояснительную записку к конверту Степана. Писали мы быстро, фельдъегерь допил чай и ушел, дожевывая калач.

Я тоже выпила чаю, чтобы не дрожать в ночном путешествии, которое перешло в утреннее и дневное – дорога занесена, двигались медленно. Татьяна начала превращать либретто в развернутый роман.

Я слушала, и моя обида на непредвиденную задержку в путешествии понемногу уступала гневу. И, конечно, радости, что ребенок остался на станции.

За неполных десять лет путешествий по России нагляделась на дикое барство, хоть реферат пиши: «Крепостное право глазами человека XXI века». Были стандартные варвары вроде моего дяди, унижавшие людей по многовековой привычке. Были настоящие жуки-выжиги, у которых тридцать душ трудились от рассвета до заката, а барин столь же неусыпно осуществлял надзор. Были добрые души вроде старого вольтерьянца, встреченного мною в начале помещичьей жизни: наблюдал звезды, экспериментировал с электричеством, в то время как измученные мужики ковыряли тощие поля. И между прочим, вариант покойной Эммочкиной маменьки, когда управитель давно богаче помещика.

Но похоже, мне предстояло знакомство с невиданным экземпляром. Худшим видом традиционалиста: традиционалистом-новатором. Богатым и буйным мерзавцем, поставившим эксперимент: насколько можно в России не считаться с ее законами? И продвинувшимся далеко…

– Он свою гвардию завел, десятка три молодчиков, один другого плечистей да мордастей. Нарядил в особые мундиры, дела им нет другого, как ждать лютых приказов. А во дворе виселица стоит. Если у человека вина перед ним, как у моего Степушки, так велит мучить, чтобы человек сам на виселицу просился.

– И вешает? – вздрогнув, спросила я, заодно отметив созвучие имен. Вот и поехали выручать Степана.

– Нет. Он смеется, говорит: не о пощаде будешь – о смерти молить, пока в гроб не сведу. Да что мужики, он однажды тройку с вице-губернатором в реку загнал, еле вытащили…

Танюша продолжала перечислять злодейства господина Бабанова, на самом деле князя Бабанова-Ростовского. Правда, шепотом, будто кто-то мог услышать и донести. А я вспоминала прежний мир и багаж культурных воспоминаний. Например, авантюрную книжку современного автора про английскую девочку, которой во время Крымской войны довелось проехать всю Россию, от Финляндии до Севастополя. Особенно запомнился эпизод, когда героине пришлось встретить примерно в этих же местах, между Тулой и Рязанью, дикого князя, имевшего обыкновение принуждать крепостных девиц к подчинению, а если они сбегали, он устраивал облаву в масштабах губернии, с обыском всех зданий и экипажей.

Уже тогда я немного разбиралась в истории, хотя в нее еще не попала. И не согласилась с автором. Одним из достижений мрачноватого царствования Николая I было то, что такие дикие уникумы приутихли и воздерживались от совсем уже показного садизма и беззакония. Обесчестить девицу и засечь на десерт – за это можно было попасть под опеку, а иногда даже в солдаты, с лишением дворянства и без выслуги. Вот в царствование его старшего брата, прежде либеральничавшего, подобные жуткие типажи и ситуации бывали. И мне скоро предстоит встреча с диким барином, который губернатора ни во что не ставит, а власти выше губернатора последние лет десять этот мерзавец не встречал.

Глава 8

Дорога была занесенная, дурная, поэтому мы оказались во владениях Бабанова-Ростовского поздним утром, а доехали до поместья к полудню.

Как и говорила Татьяна, барин жил в настоящем замке, с донжоном и четырехметровыми стенами. У ворот часовые в серых плащах с красно-черной вышивкой, с длинными пиками. Несмотря на бодрый вид, я сразу поняла, что в такой униформе они нещадно мерзнут.

Среди прочего полезного инвентаря у меня был рожок вроде того, в который дуют фельдъегеря. Если тьма кромешная, а спешить надо, то это необходимость. Иногда дудела я сама, чтобы не отвлекать кучера.

Вот и сейчас взяла рожок и постаралась изобразить герольда, явившегося к вратам вражеской твердыни. Неплохо получилось – иней с ветвей осыпался.

Стражники – не часовыми же называть этих охламонов – сперва взглянули на меня с недоумением, а потом обреченно кивнули, как люди, приученные к чужому дурачеству, на которое им не повлиять. Я пригляделась к плащам. Похоже, вышивка имела какой-то сюжет. Герб владельца?

Не прошло и десяти секунд, как ворота со скрипом приотворились.

– Кто явился к вратам Байхолла? – спросил человек в алом кафтане с нашитым черным рисунком. Наверху был статичный дядька с мечом и щитом, а под ним гордо шествовал козел с вызолоченными рогами. Я догадалась, что это герб, дядька – ангел, а козел – все-таки олень, как принадлежность всех потомков князей Ростовских. Но от козлиной версии отказываться было жалко.

Что же касается интонации каштеляна – как еще называть того, кто встречает у врат замка? – то она напоминала реплику телефонного робота.

– Передай господину, что Эмма Марковна Орлова-Шторм, владычица чудес и денег, желает увидеть прославленного князя Бабанова-Ростовского, – произнесла я с максимальным пафосом. Могла бы добавить: «Владелица двадцати пяти тысяч душ». Но состязаться в рабовладельческой статистике с «трехтысячником» сочла неуместной.

По плохо выбритому лицу управителя пронеслась печальная гримаса – и эта гостья играет в дурную игру. Но ответил:

– Госпожа Орлова-Шторм, извольте обождать. О вас доложат.

Ждать пришлось недолго. Уже минут через пять ворота были распахнуты, не без труда и ледяного скрежета. За ними скрывался старый двухэтажный каменный особняк. С первого взгляда я поняла, что и стены, и турели на крыше, и донжон – более поздние пристройки. Донжон подражал Пизанской башне, но вряд ли рассчитывал на аналогичную долговечность. Татьяна не обманула: наличествовала и виселица-глаголь со всеми атрибутами, в том числе подставкой, укрытой черной тканью, и добротной петлей.

На крыльце особняка стояла группа в средневековых нарядах. И лишь один, самый пожилой, был в полковничьем мундире с орденами. Маскарад маскарадом, но понимает, сукин сын, что в России чины значимей любых понтов и чудачеств.

– Рад приветствовать в своих владениях госпожу Орлову-Шторм, – проскрипел князь. – Немало наслышан о вашем роде, богатстве и влиянии. Наслышан, – тут скрип стал зловещим, – и о том, что иногда беглые холопы стремятся под ваше покровительство.

– Приветствую знаменитого князя Бабанова-Ростовского, слух о котором достиг самых отдаленных пределов империи, – ответила я. – Мы оба достаточно высоки, чтобы наша жизнь избегла кривотолков и самых нелепых легенд. Если слух о том, что я участвую в судьбе беглых холопов, верен, то как же слух о том, что вы не просто строги к рабам, но иногда жарите их и употребляете в пищу?

На миг князь застыл. Потом улыбнулся. Один из спутников в пестрых лохмотьях увидел улыбку, забил в бубен, перекувырнулся, засмеялся. После чего свита расхохоталась, но не раньше, чем убедилась, что смеется и хозяин.

– И такой слух ходит, – наконец сказал князь.

– Вчера одного ослушника взгрели, – заверещал шут, – охладиться положили, сегодня можно изжарить для гостьи дорогой.

Донесся стон из второго возка. Надеюсь, его услышала только я.

– Это дурак о моем правосудии, – пояснил хозяин, отвесив шуту оплеуху-лайт. – Добро пожаловать, госпожа Шторм.

Экскурсия по княжеским владениям вышла неприятной, но интересной. Неприятной, потому что, кроме обычных усадебных служб, была настоящая камера пыток, служившая холлом темницы. Холл назывался Зал Справедливости. Не то чтобы ассортимент был богат и изыскан, но для чувства легкой тошноты достаточно. Самое же пакостное, похоже, что орудия пристрастья не выглядели музейными экспонатами и некоторые из них использовались сравнительно недавно.

– Часто применяете? – спросила я, надеясь, что мой тон прозвучал беспечно.

– Частенько, – подтвердил Бабанов-Ростовский. – Хамам нужна острастка, госпожа Шторм.

Темницу не показал, но, судя по донесшемуся стону, она не пустовала. Я заставила себя принять этот стон как хороший знак – парень жив, надежда есть.

Князь, согласно оперативному и скудному досье, пятый год был холостяком. Несмотря на мерзкие чудачества, я бы поставила менеджерским талантам хозяина четверку, пожалуй с плюсом. Во дворах и покоях выметено, натоплено без чрезмерного усердия, но и сквозняки не холодят, паркет недавно обновлен. Прислуга, как и «средневековая гвардия», одета опрятно.

Да еще помещения окурены можжевельником и шалфеем. Но приятные ароматы заглушал неистребимый запах страха, мелькавшего на лицах прислуги. Особенно горничных. Некоторые, убедившись, что хозяин отвернулся, бросали на меня быстрый взгляд, будто спрашивая, знаю ли я о драме, случившейся совсем недавно. Я выказывала полное безразличие, предполагая, что мерзавец наблюдателен.

По окончании экскурсии мне был предложен поздний завтрак или ранний обед. Накрыли в огромной зале с камином – романтичным средством обогрева, но с достаточно низким КПД. И опять плюсовая четверка: кроме камина, топились и банальные печки. Не жертвовал княже комфортом ради романтики.

У большинства помещиков всегда готово дежурное угощение, сама всегда держу такой стол. В погребе на леднике печеная телятина, пирог с дичиной и разнообразные закуски-запивки. Включая высокоградусные. Хозяин оказался особо шикарен: кроме обычных солений и холодцов, пять горячих блюд, в том числе изжаренный крупный кабан, как пояснил каштелян, добытый мужиками и принесенный в качестве дани. Сам же князь, по его словам, предпочитает охотиться на «красного зверя» – волков и лисиц.

Меня больше интересовало не меню и охотничьи привычки, а сам хозяин. Лишь в обеденной зале я смогла его рассмотреть. Еще не старец, но очень подпорченный жизнью, с оспенным лицом – явный противник прививок.

Застолье оказалось на двоих. На экскурсии попадались горничные, более-менее пристойно одетые. Одну из них хозяин демонстративно потискал, но она к столу допущена не была. Так что все, кроме нас, являлись обслугой, включая шута, каштеляна и капитана стражи, стоявшего за княжьим креслом.

Я неторопливо дегустировала вино, безусловно достойное. Хозяин же сперва пригублял, как я, после чего опрокидывал рюмку, немедленно обновляемую лакеем.

Разговор при всей беспорядочности вышел деловым. Граф расспрашивал меня о хозяйстве, выказав изрядную осведомленность о моих доходах.

– Это госпожа Шторм наполеоново золото из озера достала! – воскликнул шут. После чего получил пинок от хозяина, а я – вопросительный взгляд.

Пришлось кратко рассказать о своей экономике. О том, как я намастрячилась выгодно сбывать зерно и кожи торговцам. Технических новинок я касалась минимально, но все же намекала, что они есть.

– Значит, у вас талант с купчишками дела вести? Похвально, – хохотнул князь. – Если кто меня и бесит, так это аршинная порода. Хуже тараканов: улепетнут, увернутся, а свое выгрызут, хоть у графа, хоть у князя. Только карман набить! Я им велю на глаза не показываться – собаками затравлю, повешу! Только управители дела ведут.

Кажется, я первый раз возгордилась своей неофициальной причастностью к коммерческому сословию. Да, купчина не прикован к матушке-землице, не живет в поместье, не держится за должность. С ним феодальные замашки не прокатят.

Что же касается хозяина – утешила сочувственным вздохом. Добавила: сама с ними сторожусь, а все равно вижу – на рубль оплетут в каждой сделке. Тут же сменила тему, мол, с купцами мне проще, чем со своими крепостными. Не доверяю я подневольному народу, даже в дорогу пустилась с наемными слугами для надежности.

Кстати, о том, что все мои спутники вольные, я сказала князю еще во дворе, чтобы не обидел. Слегка заинтриговала относительно моей ассистентки, «которая нам сегодня понадобится». Мои возки были сопровождены на ближний хозяйственный двор.

– Верно, потому и ходят о вас скандальные слухи, что большинство владельцев завидуют вашему порядку. Да и я немного, – сказала я с наивной улыбкой, позволительной лишь даме.

– Секрет хотите узнать, как я своих хамов в узде держу? – улыбнулся князь. – Видите?

Я еще раз поглядела на герб, украшавший стену, и множество небольших сопутствующих гербов: те же ангелы-меченосцы и четвероногие рогоносцы, с ангелами или одни, во весь щит.

– Ваш род славен и знатен, – неторопливо произнесла я, ожидая продолжения.

– Рюриковичи мы, – сказал князь, да так буднично, что мне пришлось поперхнуться вином. Как еще скрыть усмешку от культовой киноцитаты? – Ваш отцовский-то род, Салтыковы, тоже древен, хоть помоложе. А знаете, в чем наша беда? Читали книжку Карамзина про древнюю историю нашу?

«И даже продолжение заказала», – чуть не добавила я, но кивнула, заодно вытерев салфеткой винную лужицу на скатерти.

– Почитаешь этого враля-выскочку из татарских мурз, так выходит, черный народ сам пригласил варягов-викингов на царство. Мол, володейте, княжьте, а не пригласил бы, так и остался бы Рюрик в своем отечестве, среди моря и скал. Норманнская теория… Вранье это!

«Сейчас загнет что-нибудь про индоариев», – подумала я, но ошиблась.

– Норманнская теория… Вот у англичан, нормальной нации, – нормандская практика. Приплыл Вильгельм без приглашения, порубил мечами строптивых, на остальных – ошейник. Взял землю на щит, стал володеть как завоеватель. Как там у Вальтер Скотта: не понравился сакс-простолюдин – сразу на ближайший дуб. И у нас наверняка так было! Не приглашали нас на царство, сами пришли, сами всё взяли… Смотри, куда льешь, хам!

Я посочувствовала слуге – трудно смотреть, куда льешь, когда господин неистово размахивает рюмкой. Уж взял бы чашу или рог, викинг хренов!

– Потому-то мы владеем хамами по праву завоевания! Приплыли, победили, покорили. И не должны про мечи забывать, чтоб народишко на топоры не поглядывал. Вот как у несчастных французишек: франки тысячу лет галлами владели, потом поверили Вольтеру, напудрились, обабились, не заметили, как подлый народ взялся за пики и гильотину на площади поставил. Не теряй голову – и башку не потеряешь.

Его сиятельство вошел в такой раж, что слуга уже не решался подливать, а сообразительно наполнил и подставил стакан. Моя же душа тоже бушевала, молчаливо и свирепо.

Какой-то восточный князек подцепил обедневшую княжну Ростовскую, и теперь их отпрыск вообразил себя норманном, владеющим Русью по праву завоевания. Отрезать бы этому мерзавцу все, что отрежется, и отправить отдельными посылками на Железные острова!

Этот-то маньяк, заигравшийся в средневековье, – ладно. Беда, что половина русского дворянства, а как бы и не три четверти, подпишется под смыслом этого монолога. Завоеватели мы, со шпорами и саблями, а значит, нам и земля принадлежит, и народ.

Не хочу дожить до отмены крепостного права в 1861 году. Надо пораньше постараться.

Между тем князь наконец заметил смену сосуда. Оставил пустую рюмку, поднял стакан, поднес к губам, но не отхлебнул. А уставился на дверь.

– Кто распорядился? – вопросил грозно, но не в режиме недавней истерики. – Приказано было – до вечера не искать!

– Ваша ясновельможное сиятельство, в доме схватили, к заключенному злодею пробиралась, – пояснил стражник в золоченом кафтане.

За его спиной стояли два охламона, одетые попроще, и держали за руки Татьяну.

Глава 9

Ваше Императорское Высочества.

Извините, что пишу по-руски, но Ваш папа́ при мне не раз говорил, что подданным русского царя следуют знать отечественный язык как француский. Маменька тоже меня учила писать по-руски.

Простите великодушно, пишу второпях, на почтовой станции, где нам меняют лошадей. Мы уехали очень спешно, чтобы найти в Москве злодеев, которые похитили Степашу.

Я не рассказывал Вам про Степашу. Он хороший мальчик (bon garçon), ровесник (pair) моей Лиззи. Они вскормлены одним молоком. Мама Степаши вышла замуж и уехала в Москву два года назад.

Степаша был ангел-хранитель и для Лиззи, и для меня. Он всегда играл со мной (jouer). Если я намочил ноги или запачкал одежду, он менял ее быстрее, чем заметит бонна или Лиззи. А это важнее.

Однажды я заблудился в лесу и не успел заплакать, как Степаша меня нашел. Посадил на плечи, принес на аллею и не спускал на землю, пока Лиззи не пообещала меня не корить.

Лиззи очень умная девочка (fille intelligente), но иногда громко кричит и машет руками. Только Степаша мог придать ей кротость. Когда Степаша уехал, громче, чем я, плакала только Лиззи.

Отец Степаши страдает (malade) склонностью к горячительным напиткам. В Москве он покинул службу и стал жертвой настоящих злодеев. Они похитили отца Степаши, а потом его маман и маленьких кузенов. Их сокрыли в подземелье, но Степаша смог передать письмо о своем бедственном положении. Письмо получила моя маменька, когда путешествовала (voyage) и передала отцу с фельдъегерем.

В письме не было сказано, в какое преступление (crime) вовлечен отец Степаши, но мой папа сразу догадался.

– Это тайный центр по выпуску поддельных ассигнаций! – воскликнул он. – Я должен ехать в Москву!

Ваше Императорское Высочества, не буду скрывать, я впал в печаль. Ведь это грустно, когда уехала маменька, а теперь уедет и папа́. И тут я вспомнил, как просил маменьку взять меня в поездку. Она же уговорила меня остаться, сказав, что если папенька куда-то поедет, то возьмет с собой. А папа кивнул в знак согласия.

Я немедленно напомнил об этом отцу. Он начал убеждать меня быть дома. Наверное, я был непочтительным сыном, но снова и снова говорил о поспешном обещании. Наконец, он сказал:

– Я намерен уехать через полчаса. Ты не успеешь собраться.

Ваше Императорское Высочества, мой друг Александр, как Вы просили меня называть, это были неосторожные слова. Когда отец вышел во двор, я уже стоял там вместе с двумя корзинами, узлом с одеждой (paquet avec des vêtements), большим дорожным саквояжем и верной няней Павловной. Она не верила до последней минуты, что я куда-то поеду поздним вечером, но собрала меня в дорогу быстро и тщательно, как, наверное, снаряжают корабль в кругосветное плавание.

Папенька вздохнул. Я утешил его тем, что Павловна, в отличие от багажа, остается. Папенька велел лакею все сложить в сани, и мы двинулись в путь. Хотя еще час назад я предполагал отойти ко сну (aller au lit).

Перед отъездом у нас состоялся короткий разговор. Папа сказал, что его лакей Федор окажет нам необходимые услуги. Но няню мы не взяли, поэтому чистить зубы, умываться и делать другую гигиену (la propreté) мне надлежит самому. А если я буду голоден, то должен не ждать, пока мне предложат пищу, а попросить или даже взять из корзины.

– Наше путешествие сродни военному походу, – пояснил папа.

Я обрадовался такому сравнению и спросил папеньку: кто же наш супостат? Он рассказал, что узурпатор Бонапарт, желая расстроить российские финансы, а также получать продовольствие и фураж, прибегая не к насилию, а к обману, использовал поддельные ассигнации. Не так давно считалось, что он печатал их в Париже. Однако еще с 1812 года ходили слухи, будто Наполеон привез необходимые печатные механизмы для изготовления российских денег в Москву, но не смог вывезти.

Похоже, легенда подтвердилась. Внимательные коммерсанты стали обнаруживать «французские» деньги. Но отличить их от бумаг Ассигнационного банка оказалось еще сложнее, чем прежде. Папенька объяснил, что подпись кассира на ассигнациях Наполеона была отпечатана. Даже неграмотный, но сообразительный купец видел разницу. На новых фальшивках появились росписи, неотличимые от подписи кассира.

Однажды, когда я был маленьким, я взял у маменьки ассигнацию и сделал из нее четыре разноцветные бумажки. Маменька немного нахмурилась (bouleversé) и сказала, что я разорвал десять рублей. Я удивился и спросил, зачем они нужны. Ведь монету из серебра и меди можно только потерять, а не испортить. А еще бумажные деньги легко нарисовать.

Тогда маменька объяснила, почему появились бумажные деньги. Монеты из металла тяжелые, чтобы сделать медяков на сумму 16 рублей, нужен пуд меди. В России пользуют медь, так как серебро уходит для заграничных платежей. Поэтому, чтобы купцам и сборщикам податей стало легче, появились бумажные ассигнации. Если они хорошо напечатаны, то подделать их непросто. Но мошенникам в Москве это удалось.

В путешествии нас сопровождают двое сотрудников папеньки – Илья и Андрей. Илья умеет обнаруживать мошенников, а его товарищ – вожатый собак. Я узнал, что собаки умеют не только сторожить, но, если их обучить, они находят след человека даже на базаре.

Мой папенька когда-то был на войне, но ничего про походы не рассказывает. Зато рассказывает, как ловит злодеев. Говорит, что искать преступников интереснее, чем воевать. Это интересная, умная и опасная охота. Главный сыщик, как и генерал, всегда посылает разведку, но иногда случается так, что злодеев больше, чем сообщила разведка. И мне предстоит участвовать в этом деле!

Но скорее всего, мне придется только за ним наблюдать. Едва мы начали путешествие, папенька вспомнил день нашего знакомства. Наверное, Ваше Императорское Высочества, Вы знаете, что я оказался в каюте пироскафа, не спросив маменьку. Тогда меня лишь укорили, а вчера папенька сказал:

– Александр, я говорю с тобой как со взрослым. Ты понимаешь, что у нас непростое путешествие. Я покажу тебе московские чудеса, лишь когда выполню дело, за которым пустился в путь. Я не требую, чтобы ты слушался, ты сам должен вести себя так, чтобы я не беспокоился за тебя. Иначе мне придется поговорить с тобой как отец с сыном.

Я пообещал отцу, что он может не сомневаться в моем благоразумии.

Путешествие проходит интересно. Я смотрю по сторонам или слушаю рассказы папеньки о его службе. Мы двигаемся очень быстро, почти не задерживаясь на станциях. Только два часа назад остановились в Торжке. Я воспользовался остановкой, чтобы написать это письмо.

Приходится заканчивать, чтобы успеть отправить казенной почтой. Кроме того, я должен собрать все разложенные вещи – книги и игрушки. Папа сказал, что все не собранное останется на станции, а он всегда держит слово.

Передаю привет Вашим сестренкам, папеньке и маменьке. Ждите письма из Москвы.

Ваш верноподданный Александр Орлов-Шторм

P. S. (написан уж совсем второпях, со множеством клякс)

Пожалуйста, не отвечайте на письмо. Папенька меня уверил, что мы скоро закончим все московские дела и вернемся.

P. S. 2 (тоже второпях, но ровным взрослым почерком).

Ваше Императорское Высочество, Николай Павлович!

Мой сын доверил мне отправить письмо Его Высочеству Александру Николаевичу, а также дал право на перлюстрацию. Я выполняю обязательство и отправляю послание, но обещаю убедить моего сына совершенствовать свою грамотность, а также объясню разницу между единоутробными братьями-сестрами и французским cousins.

С глубочайшим почтением!

Тов. министра МВДМихаил Орлов

Глава 10

Мы в ответе за всех, известно кого, даже если они грызут мебель, писают на пол и совершают еще много всякого. Например, срываются с поводка, когда этого меньше всего ждешь. Как хочется иногда таких прирученышей взять да и стукнуть о стенку!..

Выплеск мысленного гнева не продолжался и секунды. И оказался полезным: я поняла, что должна сделать.

– Да как ты посмела?! – сказала я. Не крикнула, именно сказала. Но громко, четко и железно. Тоном, который я обычно применяю к низовым менеджерам, повинным в мелком воровстве или большом головотяпстве. Даю им последний шанс в моей корпорации. Вот расстаюсь – сухо и тихо.

Тон сработал. Князь, еще секунду назад удивленно глядевший на Татьяну, уставился на меня.

– Теперь не ждать тебе пощады, мерзавка, – столь же велегласно произнесла я и обернулась к князю, тотчас же сменив тон: – Правы вы, ваше сиятельство: я хуже вас подлый народ знаю, отчего опять попала в конфузную ситуацию. Нет у меня вашего таланта видеть коварство в рабских душонках.

Татьяна молчала – хоть на это ума хватило, дуре. Что же касается Бабанова-Ростовского, заход оказался удачным. Я не только отвлекла его от подозрений, но и подарила превосходство надо мной. Ведь я и богаче, и… как сказать, «душистей», «душнее», про феодала, у которого гораздо больше душ? Но сама, не дожидаясь его выводов, признаюсь, что наивней и глупей. Любые издевательства над дворовыми таких удовольствий не принесут.

– Но все же… как же?.. – недоуменно произнес он, продолжая безмолвно ликовать и наслаждаться моим комплиментом, будто перекатывал леденчик за щекой.

– Нельзя в гости без подарка являться, – с печальной улыбкой продолжила я. – Встретила дурочку, на дороге почти замерзшую. Узнала, что от вас сбежала. Привезла к вам, пообещала походатайствовать перед вами, – последние слова так смущенно произнесла, что покраснела. – Сказала, что выпрошу у вас снисхождение, тогда позволю из возка моего выйти. А подлая душа без спросу выскочила, стала Степашку-своевольника искать.

– Простите, Эмма Марковна, пощадите, ваше сиятельство, – простонала девушка.

– Ну как я могу простить тебя, чужую холопку? – развела я руками в прямом смысле слова. – Прощать да щадить тебя – хозяйское дело.

– Ты же, душенька, – сказал князь столь умильно, что содрогнулась даже стража, – больше всего моих ласк испугалась? Пощажу, избавлю от них – теперь ты мне постылая. А от наказания избавить не могу. Сейчас, гостья дорогая, вернемся в Зал Справедливости, и вы увидите, как я воздаю за дерзость. Только, – бросил он взгляд на шеф-повара, несмело маячившего в дверях, – десерт отведаем. А если спешим, могу распорядиться там же и сервировать: сладенькое вкушаем, солененькое созерцаем. Будто сердце чуяло: велел недавно ее дружка с холода в тёплышко перетащить, чтоб в забытьи душу не отдал. Чать, согрелся чуток, нам в забаву.

Я взглянула на солонку. На толстые лимонные ломтики, обрамлявшие рыбу. Представила, как жую их, заедая солью, лишь бы избавиться от тошноты. Настала решающая секунда моего плана.

– А главное-то я вам не сказала, ваше сиятельство, – произнесла чуть смущенным, неуверенным, а главное, загадочным тоном. – Не сказала, зачем пожаловала. Верно ведь, обо мне идет слух не только как об удачливой прибыльщице, но вы, должно быть, наслышаны о моих различных придумках.

– И об этом слышал, – с неудовольствием заметил князь, будто он – кот, который только что мышь скогтил, играть начал, а ему показали бантик на веревочке.

– Медициной я интересуюсь не меньше, чем паровыми машинами. Вот только с машинами просто: захотела – построила модель. А как быть с новым лекарством? На собаках пробовать – пес все же не человек.

– Верно сказали, любезная, – недобро усмехнулся князь. – Псы не своеволят, если и укусят хозяина, так разве с бешенства. Как мне неведомый медикамент испытать надо было бы, так никогда бы собаку не позволил губить.

– Потому-то я к вам и пожаловала, – проникновенно произнесла я, глядя умильно и умоляюще. – Вы можете мне помочь. Есть у меня лаборатория – камора для тайных опытов. Там недавно я особое снадобье произвела – сублимированную рептильную вытяжку на гадюках да кобрах индийских, атомизованную и электризованную. Одни мелкие зверюшки от нее тотчас оживали, даже если были дохлые, другие сразу лапки протягивали. На человечке бы проверить. На мужике, на мужи́чке, а коли на двоих, так лучше некуда.

Первые несколько секунд князь слушал без особого интереса, а когда дошло до «сублимированной вытяжки», заскучал. Зато на последних словах ожил, будто сам принял волшебный бальзам.

– На человечке проверить вам надобно?

– Пощадите, – пискнула Татьяна.

– Пощажу, коль повезет, – заскрежетал князь. – Испытаем лекарство змеиное на тебе да дружке твоем. Помрете сразу – счастье и пощада. Живы будете – обычной методой вас покараю. Эмма Марковна, от вашего лекарства человечкина плоть к розгам-плеткам, огоньку-тискам чувствительней становится?

Я поспешила заметить, что если подопытный не погибнет сразу же, то будет охвачен жизненной силой и не помрет, даже если его пилить пополам. И тут же добавила, что хочу не только испытать лекарство, но тотчас же вскрыть умершее тело и посмотреть – не озмеилось ли сердце?

Князь не успел отозваться, как заглянул еще один прислужник.

– Ваше ясновельможное сиятельство, по дому басурманка ходит!

Бабанов-Ростовский опять оторопел, а я улыбнулась – поняла, в чем дело.

– Это моя ассистентка Таснасия. Незаконная дочь преступной страсти имеретинской княгини и русского генерала, греховна тремя смертоубийствами, помогает мне в делах чудесных, понимая, что душу уже не спасти.

В эту минуту в зал вошла Настя – Анастасия, обозванная мною Таснасией. Моя презентация была правдой лишь в одной детали. Настя была плодом преступно-принудительной страсти мелкого помещика средней полосы к дворовой девке. Но стоит ли посвящать собеседника в такие нюансы?

Тем более наряд моей верной секретарши-компаньонки вполне соответствовал характеристике. Лицо девушки скрывал синтез никаба и профессиональной шапочки ниндзя – загадочно и пугающе. Настя была одета в коричневую амазонку – дамский верховой охотничий костюм. В моих вместительных возках хватало места для всякого гардероба.

Завершающая деталь облика компаньонки – длинные, почти по локоть, красноватые перчатки из бычьей кожи.

– Они ей необходимы для работы с ядами, – пояснила я, не без радости отметив, что удивление на лице хозяина дополнилось еле скрываемым страхом.

– Благодарю вас, что нашли ее и задержали, – коротко бросила Настена стражникам. – Здравствуйте, ваше сиятельство. – И, не дожидаясь ответа, обратилась ко мне: – Госпожа Шторм, я готова к манипуляции.

– Ну тогда десерт после отведаем, – заявил опомнившийся князь. – Пойдемте, применим вашу вытяжку.

Хочет контролировать ситуацию, сукин сын. Хотя она непривычна: дамочек такого облика он еще не встречал.

Хозяин что-то приказал капитану стражи, встал из-за стола и направился из залы, мы – следом. Я заметила, что караул сменился – видимо, не всей дворне, даже обряженной в псевдоландскнехтские мундиры, полагалось присутствовать при исполнении приговоров господина.

За время пересменки Настя успела немного пошептать Татьяне. Из монолога я разобрала «дура!» и «всё будет хорошо».

Каюсь, я обрадовалась, что выпила немножко вина. Небольшой кураж необходим.

Зал Справедливости был обильно освещен. Кроме романтических факелов, имелись подсвечники. Я обратила внимание, что напротив дыбы стояло кресло – вип-ложе, полюбоваться с комфортом на страдания.

Возле стены под охраной двух конвоиров стоял Степан – парнишка в белой сорочке, с мутным, почти невидящим взглядом. Когда я входила, он откинулся назад, но не успели конвоиры его выпрямить, как сам отпрянул от оштукатуренной поверхности – коснулся спиной и простонал.

Гримаса боли сменилась ужасом – Степан увидел Татьяну.

– Зачем? – выстонал он. – Мне и так не жить.

– Обоим вам не жить, голубчики, – злобно успокоил его князь. – Покараю вас за своеволье, как еще никого из мужицкого рода не карал. Зелье змеиное вам проглотить подлежит. Умрете сразу – ваше счастье. Нет – примете смерть обычных ослушников. На дыбе, под плеточками! А тебя, холопку, уж простите, Эмма Марковна, может, и утешу немножко. У древних народов девственниц казнить плохой приметой считалось.

Степан застонал, мне опять стало муторно.

– Ваше сиятельство, – вежливо, но повелительно сказала Настя, – велите смотрителю этой залы принести доску или рогожу, на которой мы тела вскрывать будем – кровь прольется.

Несчастная Татьяна побледнела и обвисла на руках стражи. Конвоир отвесил ей пощечину, девушка дрогнула, но не пришла в себя.

Мерзавцы! Хотя такой поворот на пользу нашей задумке.

Глава 11

Ваше Императорское Высочество.

Как Ваше здоровье? Как поживают Императорские Высочества – Ваши маменька и папенька, сестрица (sœur) Мари и сестрица Оленька? Каковы Ваши успехи в верховой езде и в упражнениях на коньках (patins à glace)?

Это письмо написано мною уже в Москве. Дорога оказалась быстрой, интересной и утомительной. Когда мы путешествовали с маменькой, то останавливались ночевать в придорожных гостиницах, а иногда – в экипаже. На этот раз мне приходилось почивать только в пути, и ни разу не удалось заснуть. Я ни разу не сказал или намекнул папеньке, будто мне доставляет неприятность эта поездка. Я вспоминал, как играл с маленьким Алексеем в курьера. Он позавидует мне (envie), у меня было путешествие курьера, в котором спать не положено.

Наши остановки были коротки, и каждый раз мне приходилось заниматься правописанием, а учителем и экзаменатором был папенька.

Когда мы проехали Тверь, я уже мог немного спать сидя. Когда я в очередной раз задремал, папа взял меня на руки, и я проснулся на кровати в нашем особняке.

Мы приехали ночью. К моему удивлению, горничная из московской прислуги разбудила меня еще затемно. Я сказал, что хочу спать.

– Барич, вам встать пора, – сказала девушка. – Вечер уже, скоро Михаил Федорович вернутся, вам бы его умытым-одетым встретить.

Я удивился и засмущался – я спал всю ночь и весь день. А ведь настоящий курьер, прибыв в город, спешит во дворец.

Наш московский особняк – большой, но теплый и уютный. В нем живут гости и кошки, чтобы не водились мыши. Правда, кошки немного недовольны тем, что вместе с папа в доме поселились две собаки.

Уже скоро появился уставший папа. Мы ужинали с Ильей и Андреем, все были усталы и хмуры (renfrogné). Десерт подали всем, но Илья уступил мне свою порцию, потому что захотел поспать, а Андрей пошел следом.

Мы остались вдвоем с папа. Он отвел меня в библиотеку, стал выбирать книги, которые я должен читать.

И тут я решился.

– Папа, – сказал я, – давайте поговорим как мужчина с мужчиной (сomme d'homme à homme).

Ваше Высочество, это звучит грубовато – «как мужик с мужиком». Но папа именно так однажды обратился ко мне, когда объяснял, что нельзя обижать девочек.

Отец удивленно взглянул на меня.

– Папа, – начал я издали, – ты знаешь, что сыновья нередко рядом с отцами, когда те заняты своим делом. Генерал Раевский…

Папа посмотрел на меня немного насмешливо, но я успел продолжить:

– Генерал Раевский не был со своим Коленькой на поле боя, это сказка (vélo). Но тот был близко от битвы. Когда купец торгует, его сын стоит рядом, когда работает кузнец – его сын тоже глядит и учится. Я хочу увидеть, как ты работаешь.

– Ты хочешь вырасти и ловить злодеев? – спросил папа.

– Я еще не знаю, чему посвящу свою жизнь, – ответил я серьезно, – но разве бывает бесполезная наука?

Папа задумался и сказал:

– Я возьму тебя завтра. Если ты будешь только смотреть и слушать. Завтра мы пьем кофе в семь утра и уезжаем. Я постучусь к тебе в дверь, но будить не буду.

Конечно же, я обещал только наблюдать за работой папа. После этого договорился с горничной, истопником, ночным сторожем и студентом-квартирантом. На следующее утро я не смог сразу понять, почему в дверь стучится так много людей. Но вспомнил просьбу, вскочил, умылся и вошел в столовую раньше отца.

Мы завтракали, пили кофе и обсуждали предстоящие дела. О них мы начали говорить еще вчерашним вечером. Я узнал, что папа посетил дом, где Лукерья, мать Степана, и его отец снимали комнату. К счастью, хозяйка сохранила некоторые вещи жильцов.

Среди них был картуз Степаши. Мне впервые за эти дни стало тревожно: вижу одежду, а где ее хозяин – не знаю. А еще мне показалось, будто я услышал недовольный голос сестры и спокойную речь Степаши:

– Лизонька, ты в его годы и не так баловалась.

При мне Андрей дал понюхать картуз собакам. Их две: Анзор и Блэкки – он откликается на «Черныш». Они очень умны – могут не только идти по следу, но и понюхать вещь, запомнить запах и узнать по нему человека. Даже в большой толпе. Анзор большой и сильный, когда он хочет бежать, его удерживает на поводке только сильный человек. Черныш меньше, но, как сказал Андрей, у него более острое чутье.

Еще папа выяснил, как действуют злодеи. Обычно фальшивые ассигнации исполняет талантливый рисовальщик, и эти деньги расходятся в трактирах и лавках. Однако эта шайка действует по-крупному (grand). Их агент покупает партию товара – шерсть, кожу, лен, причем готов заплатить больше обычного за срочность сделки. Негоцианты соглашаются и получают фальшивые деньги. Товар почти сразу же продается, уже со скидкой.

– Представь водоем, из которого черпают воду, – сказал папа. – Водоем – ассигнации в обращении. Обычные подделыватели вливают яд наперстками, а эти – ведрами. Поэтому я так и поспешил в Москву. Мошенники начали эти махинации еще в прошлом году, но до недавнего времени губернатор их не замечал. Или замечал, но… – и не договорил.

Папа успел посетить многих крупных купцов – он знает их благодаря маме. Вам, несомненно, известно, что моя мама занимается коммерцией. Кому-то такое занятие покажется недостойным, но моя маменька так не считает. Вы же помните страшное наводнение в прошлом году? Она распорядилась продавать муку со своей паровой мельницы дешевле обычного, поэтому цена в столице упала и хлеб был доступен беднякам.

Папа предупредил купцов, что слухи о фальшивых ассигнациях достоверны, и дал советы, как их различить. А также попросил о помощи. Если любому крупному торговцу предложат продать товар, он должен согласиться и оповестить папа, а также предложить еще одну партию на очень выгодных условиях, чтобы покупатель отправился за дополнительными деньгами.

Папенька хорошо понимает мысли разбойников – они не доверят незначительному (mineure) вору большую сумму даже фальшивых ассигнаций. Можно будет поймать крупную рыбу.

Но клюнет ли она на эту наживку?

Я дописываю письмо, одеваюсь и бегу во двор, отнесет на почту горничная.

Ваш Александр!

Глава 12

– Ваше сиятельство, позвольте оживить ее моим снадобьем, – натужно усмехнулась я, – а потом будем умерщвлять.

Его сиятельство взглянул взглядом закостенелого скота, не сразу понимающего шутки. Потом кивнул.

Настена раскрыла свою зловещую сумку, вытащила склянку с нашатырем. Откупорила с лихостью гуляки, открывающего винную бутыль. Поднесла к лицу Тани. Девчонка закашлялась, задергалась, но открыла глаза и принялась канючить о пощаде.

Князь шагнул, принюхался.

– Ядреное зелье, – уважительно заметил он. – Эмма Марковна, подарите мне скляночку? А то холопы, как вразумлять начнешь, обмирать любы.

– Подарю непременно, – согласилась я. – Сейчас такое зелье попробуем, после какого не пробудить. Таснасия, готовьте змеиные слезы!

Я уверенно командовала, но при этом чувствовала себя гадко. Татьяне было всего лишь сказано, что ничего страшного не случится и ничего не надо бояться. Но бедняжка все равно тряслась. Что же касается ее юного друга, он шагнул вперед и произнес дрожащим голосом:

– На мне зелье пробуйте… змеи.

– Молчи! Барину решать, с кого начинать, – резко сказала Настя, пока князь не вмешался. Он кивнул, моя ассистентка продолжила: – Сейчас приступим. Эмма Марковна, давайте я вам маску защитную надену. Вот так.

Князь с интересом глядел, как «Таснасия» надевает мне на лицо марлевую маску.

Между тем настал ключевой момент нашей авантюры. Маски, конечно, Настюша не перепутает. Главное – как мерзавца убедить.

– Зелье это змеиное, шипучее, как шампанское, – пояснила Настя. – У того, кто рядом, нос и губы должны быть защищены. Ваше сиятельство, вам тоже надо надеть.

– Надо ли? – слегка растерянно молвил князь, потерявший почти весь апломб рядом с властной и таинственной незнакомкой, да еще с загадочного Кавказа.

– Если боитесь, ваше сиятельство, тогда отойдите к дверям, к свежему воздуху, – строго сказала Настя.

А я замерла. Были запасные планы, но они подразумевали прямое насилие, а его реализация всегда непредсказуема.

Но мы не ошиблись. У каждого тирана в глубине души живет крутой пацан, который всегда поступает по-своему и при этом легко ведется на любое «слабо».

– Чего к дверям? Чего боюсь? Давайте вашу навязку, – распорядился князь.

Настя порылась в сумке на пару секунд дольше.

– Не удивляйтесь, ваше сиятельство, она охранными каплями пропитана. Я завяжу, мне сподручней. Вот так!

– Чего она… – растерянно пробормотал князь. Попытался сорвать пропитанную эфиром маску. Но Настена схватила его за руки и удержала три необходимые секунды.

– Что ты с барином делаешь?! – воскликнул капитан стражи. И шагнул к господину, ожидая приказа.

Господин вместо приказа выказал очевидное желание улечься там же, где и стоял.

– Держи его, упадет! – повелела Настя. У капитана хватило ума подхватить падающее тело и помочь дотащить до кресла. Барин в нем уместился, откинувшись набок.

Тем временем я достала из сумки свисток. Обычный милицейско-полицейский… между прочим, совсем не обычный для 1825 года. Свистки были всегда, вроде того, что обещал добрый старичок-лесовичок: «Будет вам и белка, будет и свисток». Только свисток был короткой дудочкой, тоже эффективной. Но не настолько, как карманный металлический или пластиковый свисток из моего мира, с горошинкой. В Мишиной лаборатории трудились над ними полгода. В очередной раз оказалось, что не так-то и просто взять да и воспроизвести в прошлом вещь из будущего. Но Миша экспертным тоном заявил, что наконец-то тождество достигнуто.

Я бы и в метельно-туманных поездках использовала свисток вместо рожка, но встречные ямщики, привычные к трубе и колокольчикам, могли не понять незнакомого предупреждения. Если же человек знает, какой сигнал ждать, тут без проблем.

Поэтому свистнула. И не прошло трех минут, как на пороге пыточной камеры появился Еремей. В мундире и эполетах, а уж грозного взгляда ему было не занимать – как-никак начальник моего конного двора и диктатор всех конюхов.

– Чиновник по особым поручениям из Санкт-Петербурга! – произнес он вольную переработку известной цитаты. – Капитан МВД Фролов. Извольте пояснить, для чего предназначены орудия истязания!

Главный стражник и парочка подручных растерянно переглянулись. Казалось, их засасывает в водоворот непонимания.

– Барин почивать изволит, проснется – объяснит, – неуверенно пробормотал главный стражник.

– Неужели ваш барин с этим преступным хозяйством один управлялся?! – громко удивился Еремей, указывая на дыбу. Казалось, с мундиром он обрел дополнительные актерские способности.

– Танюша, – шепнула я, – пора тебе сказать.

Татьяна испуганно оглядывалась то на спящего барина, то на петербургского «чиновника». Но ее друг взял игру на себя.

– Вот этот, Иван Косарь, – главный по застенку, – сказал он. – Все через его руки проходили.

– Так это? – столь же гортанно вопросил Еремей. – Тогда ты, мил человек, заарестован.

Настя тотчас вынула из своей полезной сумки наручники – тоже Мишина разработка, и секунды через три злодей Косарь стал безопасен.

У Насти нашлись еще два комплекта наручников для помощников палача. После этого пришлось пользоваться обычным вервием. Причем Еремей только командовал:

– Этого свяжи. Да крепче затяни! Всё, теперь сам руки подставляй!

Степан и осмелевшая Татьяна называли имена основных сподвижников барина – таковых оказалась дюжина. Их перевязали, они со страхом поглядывали на гостей, а также на господина. Настя, имевшая почтение к титулованным особам, связала ему руки мягким поясом от халата, надежным, как и веревка. На лице князя была надета толстая марлевая маска, а под ней – кляп.

Когда исполнители были связаны, Еремей велел демонтировать некоторые пыточные тренажеры и доставить вниз. Там уже готовили целый санный обоз. Я и Настя провели поверхностный обыск, который дал блестящий результат: полноценный журнал деятельности застенка, с полным перечнем несчастных, переступивших порог. Напротив нескольких имен с фамилиями или прозвищами были поставлены крестики.

Напуганные охранники подтвердили печальное предположение. И даже сказали, где и когда погребены тела. Настя быстро записала их суетливые ответы, так что губернским чиновникам не удастся отвертеться от эксгумации.

Потом я отдельно поговорила с управителем – холеным, хорошо одетым, но так же напуганным, как и все обитатели замка. В прямом садизме он не обвинялся.

– Барина на время в усадьбе не будет, – сказала я. – Может, и навсегда. Хозяйничай дальше, людей не обижай. Он, – указала на Степана, – здесь останется лечиться. Проследи, чтоб у него всё было – и врач, и лекарства, и уход. Ведомо тебе, как Салтычиху судили?

Управитель знал этот фрагмент истории и слегка побледнел.

– Ей – вечное покаяние, холопам – кнут и каторга. Наше свидетельство участь твою облегчит… если сейчас людям будешь легчить. Умерших не вернешь, так о живых позаботься, особенно о девках. Тогда не ты в Сибирь пойдешь.

Татьяна просила взять ее с собой. Но я уже осмотрела Степана и пришла к выводу, что ему нужен постельный режим. А терапией займется подруга.

Между тем Еремей отобрал из наименее виновных слуг конвойную команду человек в шесть. Они с опаской поглядывали на все еще спящего барина. Но насчет своих товарищей из дворни уже скоро осмелели и подталкивали их немилосердными тычками.

Смотреть было противно до душевной тошноты.

– Выпейте, Эмма Марковна, он третью уже не может, – сказала Настя, протягивая кружку горячего и сладкого чая, от которого отказался Степан. – И этим закушайте.

Я машинально откусила миндальное печенье. И поперхнулась чаем от истерического смеха – вот и обещанный десерт в застенке.

Глава 13

Ваше Императорское Высочество!

Сегодня я впервые в жизни охотился на злодеев, а завтра охота продолжится.

Извините, что это письмо невежливо своей краткостью. Уже скоро мы должны отправиться на новую охоту. Но перед этим хочу рассказать Вам о событиях этого дня.

Рано утром мы поехали в полицейское управление. Ваше Имп. Высочество, несомненно, вы понимаете, что успех любой ловли – единство среди охотников. На нашей охоте его нет.

Не помню, рассказывал ли Вам о том, что мой отец служил в московской полиции. Ему благоволил генерал-губернатор Тормасов, но с новым губернатором Дмитрием Голицыным вышло непонимание (incompréhension). Как говорит папенька, они не сработались (ne fonctionne pas).

Теперь мой отец – начальник всей полиции России. Но, как при мне говорил папенька моей маменьке, быть начальником – не значит начальствовать (avoir le commandement).

Несколько лет назад Государь именным указом запретил полицмейстерам и городничим доносить о происшествиях министру внутренних дел, не уведомив местное начальство. Несомненно, этот указ был издан с самыми благими намерениями, но он доставил немало хлопот моему папа. В нынешнем случае московский обер-полицмейстер не мог сообщить в Петербург о фальшивомонетчиках без разрешения генерал-губернатора, а князь Голицын дать приказ не соизволил.

Во время нынешнего визита он не искал встречи с папа, а сам папа – встречи с ним. При губернаторе служат двое адъютантов от полиции. Один из них был командирован в наше распоряжение. Адъютант сообщил, что папа может располагать всеми полицейскими силами города. Но стражи порядка понимают, что товарищ министра, мой отец, покинет Москву через несколько дней, и не очень-то хотят ему помогать. Поэтому папа, по его словам, похож не на командира, который ведет в бой свой отряд, а на пастуха, который следит, чтобы его овцы не разбежались.

Впрочем, папенька сразу же нашел помощников – сотрудников, которые работали с ним до отъезда из Москвы. Когда мы прибыли в управление, его ждал один из них, пристав Мещанской части Филимонов. Это один из самых опытных полицейских Первопрестольной, в его ведомстве Сухаревский рынок.

Я только здесь узнал об этом удивительном учреждении. Как Вы знаете, наша древняя столица была испепелена в дни нашествия Бонапарта. Немалая часть имущества граждан не погибла в огне, но была присвоена оставшимися жителями города. Когда неприятель покинул Москву, губернатор граф Федор Ростопчин издал приказ:

«Все вещи, откуда бы они взяты ни были, являются неотъемлемой собственностью того, кто в данный момент ими владеет, и всякий владелец может их продавать один раз в неделю, только в воскресенье, на площади против Сухаревской башни».

Мой папа считает это решение одним из самых мудрых распоряжений графа. Нередко проще поймать вора, чем обнаружить хозяев вещей, найденных в его логове, и еще труднее доказать право их собственности. В таких случаях одно словесное свидетельство было бы противопоставлено другому и московские суды, оставив другие дела, были бы вынуждены много лет вперед решать споры владельцев или лжевладельцев.

Я слышал, что это нередко приводило к драмам. Владельцы погоревших усадеб были вынуждены выкупать семейные портреты. К счастью, те нередко продавались по цене рамки (cadre de portrait). Но думаю, что мой отец прав, как всегда.

Сухаревский рынок, расположенный возле знаменитой башни, самый большой в Москве. Не все воры, разбогатевшие при нашествии Наполеона, оставили свои занятия. Плоды удачных краж они приносят на Сухаревку – так называют москвичи этот рынок. Потому-то пристав Филимонов, в чьем ведении эта часть города, знает о злодеях едва ли не лучше других.

– Всех я перетряс, кого мог, – огорченно говорил он отцу. – Ни один мошенник не знает, где они укрываться могут. Говорили они со мной не по страху, а по охоте: сами не любят тех, кто ассигнации рисует. У иных зарок: ни к каким бумажкам не касаться. Прознали бы, кто скрывается на Сухаревке и деньги подделывает, – сами бы в управу притащили.

Пристав говорил с искренним огорчением – не смог помочь любимому начальнику, хоть и бывшему. Папенька был тоже огорчен, и не только тем, что следов разбойников не удалось отыскать. Ему не нравилось, что полиция общается с людьми, о которых ходит молва (il y a une rumeur), что они воры. Но, как говорит он сам, иногда иначе воров не отыскать.

Папа продолжил работу – он расспрашивал полицейских чиновников. Надо заметить, обер-полицмейстер не просто выделил несколько комнат для работы столичного визитера, но сделал всё, чтобы наш визит напоминал торжественный прием. В главном зале был накрыт стол с различными напитками и угощениями.

– Как будто думают, что я приеду, выпью и уеду, – печально заметил папа. И больше не обращал на стол внимания. Каюсь, я радовался, что никто не мешает мне оказывать внимание фруктам и конфектам.

Возможно, я бы заскучал, но услышал звуки большого скандала в прихожей.

– Куда лезешь, купчишка?! – кричал полицейский служитель.

– Мне Михаил Федорович велел не мешкать (tergiverser) с докладом, – громко, но спокойно отвечал визитер.

Папенька выскочил из комнаты быстрей курьера, кого-то выругал и вернулся с молодым господином в партикулярной одежде и с коротко подстриженной бородой. Из его недолгого рассказа выяснилось, что это знакомый моей маменьки, торговец тканями. Вчера, поздно вечером, к нему в контору явился хорошо одетый незнакомый негоциант и захотел приобрести оптом партию окрашенных тканей. Наученный моим папенькой, торговец сказал, что ткани на дальнем складе, поэтому сделку перенесли на сегодня. Чтобы заинтересовать негоцианта, ему предложили дополнительную партию со скидкой. Он обещал явиться к полудню.

Папенька распоряжался быстро и решительно. По указанному адресу направился полицейский резерв, сам же он вместе с помощниками и их собаками сел в заранее готовые сани.

Ему пришлось выдержать небольшую баталию со мной. Я уже был готов прибегнуть к недостойной угрозе: если меня оставят в управлении, то я буду запивать конфеты вином, но папа позволил мне присоединиться. Единственное условие: я не задам ни одного вопроса до окончания операции. Оказывается, это хирургическое слово означает полицейскую охоту.

По пути папенька вступил в новую баталию – с Ильей, самым уважаемым помощником. Илья умолял отца не принимать личного участия в поимке воров: «Вы же товарищ министра, Михаил Федорович, а полиции здесь полк будет». Папа спорил, потом кивнул.

Мы приехали, нас провели задворками в купеческую контору. Мы затаились в кабинете на втором этаже и сидели так тихо, что из-за паркета высунулась любопытная мышь. Ей-богу, не вру! Сам усы ее видел!

Потом папенька выглянул из-за занавеси.

– Едут, – шепнул он, будто его могли услышать через стекло. – Шурик, – так он иногда называет меня, – гляди в окно и рассказывай. Если тебя увидят, не напугаются.

И отстранился от окна.

Я подошел, отдернул занавесь. К конторе подъехали сани. С них соскочил купец с огромной черной бородой и шагнул к двери…

Но тут даже через стекло донесся долгий переливистый свист. Купец как прыгнул обратно в сани, а его ямщик ну давай лошадей нахлестывать!

Тотчас же из здания выскочили Андрей и Илья. Илья с разбега вскочил в сани, схватил за воротник ямщика, они начали бороться и выпали из остановившегося экипажа. Похоже, Илья сильно ударился о мостовую, поэтому кучер вырвался, но тут же в его шубейку вцепился Анзор.

Купец помчался по улице. Андрей его за черную бороду хвать… а она возьми да и останься у него в руках! Помощник папа растерялся, безбородый купец ему как даст кулаком в лицо! И побежал со всех ног (courir vite). Черныш вцепился в его шинель, так негодяй его ногой, ногой!

Только сейчас я понял, что папеньки нет рядом. Он уже выскочил из дверей конторы и преследовал негодяя вместе со вставшим Андреем. Между ними было большое расстояние, но «купцу» не спастись – улицу перегородил строй полицейских.

Злодей бежал так же быстро, как будто хотел грудью прорвать этот строй. Но вместо этого он выхватил две большие пачки денег и кинул в лицо полицейским. Те посторонились, начали их собирать, а негодяй скрылся за углом…

Мы возвращались в печали. Я услышал несколько незнакомых слов от папа и решил, что узнаю их смысл от дворовых мальчишек. Оказывается, полицейские не знали, что мы ловим фальшивомонетчиков, и стали спасать, как они сказали, казенные деньги. Узнав, что ассигнации поддельные, они огорчились и достали из карманов еще один ворох бумажек.

Что касается ямщика, он сказал, что ничего не знает о человеке, который нанял его для быстрой езды и предупредил, что в конторе на него могут напасть разбойники. Ямщику грозили каторгой, но он продолжал запираться, а папенька отказался применить более строгие меры. Главный злодей умчался на тройке, которая ждала его за углом. Видимо, второй ямщик увидел полицейских и дал сигнал.

– Я должен уехать завтра вечером, – вздохнул папенька, – и не знаю, как найти злодеев.

– А я знаю, где они могут скрываться, – сказал я…

Ваше Императорское Высочество, это письмо будет отправлено, а как окончится охота – сообщу в следующем письме.

Приписка взрослой рукой внизу письма:

«Весьма увлекательно! Сам прочел с интересом, волнуясь за успех дела. Право, не хуже, чем последний роман господина Вальтер Скотта. Сыну передать дозволяю, пусть знает, как нелегка жизнь служивых людей его государства. Следующую депешу передать мне в руки первейшим образом!

Николай»

Глава 14

– Маменька, про Степашу нет вестей?

– Нет, милая.

Господи, не суди нас по несказанному! За одну секунду в моей голове мелькнули несколько возможных шуток. И про неработающий вайфай в поместье гнусного князя, и про проблемы голубино-совино-вороньей почты в столь одиозную метель. А еще я могла заметить вполне резонно: ты же осталась на большой казенной дороге, а иного пути передачи новостей, кроме нее, нет.

Не стала ни шутить, ни умничать. Дочка вела себя молодцом. Сама себе задала контрольную по алгебре и написала. Расспрашивала всех проезжавших, кто имел хоть маломальское отношение к коммерции, поэтому подготовила мне небольшую актуальную справку о сезонных ценах на зерно, кожи, конское и коровье поголовье. Одним словом, все полтора суток моего отсутствия старалась чем-то занять свое время.

Да и с расспросами пристала лишь тогда, когда мы покинули станцию и направились в Орел целым обозом – мои славные возочки плюс еще пять саней с арестантами и обличающим инвентарем. Персональный экипаж был выделен его сиятельству, скованному комфортными наручниками. На голове мешок, под ним невидимый кляп, дозволявший лишь невнятное мычание. Самый верный слуга не принял бы эти звуки за четкий приказ.

Лизонька поглядывала на этот обоз с интересом, а Зефирка – с неодобрительным рычанием. Что же касается меня, я времени не теряла и продолжала следственную работу. При каждом удобном случае беседовала со скованными слугами или дрожащими караульщиками.

– Что же ты, голубчик, так нагрешил? Братьев и сестер во Христе замучивал…

– Не бывало такого, барыня! – возражал бедолага.

– Как не бывало, если Федька, Петька и Ванька показания дали, что тебе в прошлом году, на Успенье, велели тело вынести и закопать?

– Так как они могут на меня возводить, если сами… – возмущался грешник. И вываливал ворох новых деталей, да еще с разбивкой по календарю. И с подробностями, такими, что я то и дело оглядывалась – не подойдет ли, не прислушается Лизонька?

Так что когда мы дотащились до губернского города, все тиранства его сиятельства были сведены если не в полноценное уголовное дело, то в хронологическую аналитическую справку с указанием преступных деяний большинства задержанных. Замешаны были все, но хотя бы некоторые старались не трудиться в застенке и являлись, лишь когда прикажут. Другие же будто прикипели душой к этой работенке.

За это время я пожалела Мишеньку – как же ему, бедному, с молодых лет вариться среди таких вот уголовных деяний. Я сама два раза тайком от Лизоньки прибегла к дорожному поставцу – по чашке лимонной настойки. Тайком от Насти не удалось. Она на завершающем этапе отстранила меня от трудов и переписала всё своим добротным секретарским почерком.

В Орел мы прибыли рано и остановились у губернаторской резиденции. Тут уж никакой игры в инкогнито. Петру Сонцову, почтенному прокуратору губернии, пришлось встать раньше привычного часа и побеседовать с супругой товарища министра МВД.

Петр Александрович, как и большинство губернаторов, был отважным воякой в свое время и никаким администратором. Верно, каждый вечер молился: пусть на следующий день не случится ничего такого, в чем пришлось бы принимать участие.

Вчерашняя молитва, видимо, оказалась недостаточно усердной. Петр Александрович слушал меня с нарастающим ужасом. Апофеозом стала минута, когда с приведенного пленника сняли мешок и освободили от кляпа. Такие же чувства испытывает теплохладный игумен, ставший за годы служения едва ли не атеистом и узнавший, что послушник изловил в келье беса и сейчас притащит в мешке.

Чтобы моя добыча не впала в немедленное буйство, незадолго до Орла князю был предложен успокоительный коктейль. По особенному рецепту. С сюрпризом. Посему сразу-то он не бушевал, а лишь печально бубнил о пленивших его чертях, нехристях и фармазонах.

– И ты, Алексаныч, с ними, – подвел он печальный итог, указуя на губернатора, и задремал. – Вона рога у тебя уже растут!

Ужаса в глаза Петра Александровича меньше не стало. Он бормотал: «Как же это, что же делать теперь?» Казалось, он был готов и к тому, чтобы его убили на месте и взяли на небо живьем, но лишь бы разрешили ситуацию.

Что же. Доброе дело нетрудное.

– Я бы, Петр Александрович, порекомендовала вам поступить вот так… – сказала я. И призвала губернаторского секретаря – записать мои рекомендации, если начальник забудет.

Заковать тирана и отправить в острог было не то чтобы чрезмерным, но опасным – губернатор опомнится день спустя, освободит и отпустит. Лучше поместить под домашний арест в одном из подходящих зданий, не столько под полицейским, сколько под врачебным надзором.

Для подкрепления моей позиции в губернаторский кабинет были внесены орудия пыток – Петр Александрович опять побледнел, – а также зачитаны некоторые, особо одиозные показания. Из них следовало, что в поместье произошло минимум шесть легко доказуемых убийств.

– Не правда ли, в этом видится явное безумие? – подтолкнула я губернатора к наилучшему заключению. Тем более что коктейль из будущего, рецепт которого я хранила в своей голове пуще любого другого секрета и ни за что не намерена была открывать хоть кому-то, потихоньку начинал действовать. И князь-душегуб вел себя все страньше и страньше, как говорится. В частности, строил глазки игумену, ввергая того в суеверный ужас. Бедолага крестился не переставая. – На вашем месте я бы не арестовывала князя, – Петр Алексаныч посветлел ликом, – но и не отпускала его. – Собеседник взглянул с тоской. – Сенат непременно постановит его освидетельствовать, а вы сохраните его сиятельство для этой процедуры.

Секретари пошептались и убедили губернатора, что мой выход из этой плохой ситуации лучший. Ибо невооруженным глазом видно: подвинулся бедный князь умом, себя не сознает. Верно, в крестьянах своих тоже чертей видел, как сейчас!

А князюшко, и верно, хихикал, тыча пальцем то в своих сопровождающих, то в зеленоватого от переживаний игумена, и громко вопрошал, чем они рога и копыта чистят, чтоб блестели, да каким гребнем кисточку на хвосте чешут. И вдруг огневался да как давай орать, что сей же час со всех шкуру живьем спустит, собаками затравит, на дыбе запытает!

Прокуратор послушал-послушал, покачал скорбно головой, но явно выдохнул – и впрямь сумасшедший. Дело житейское, никаких тебе уголовных дел и крамолы. За сим чиновник даже повеселел, пригласил меня к завтраку. Пришлось согласиться – наболтаю слухов из высших сфер, чтобы подтвердить аппаратный вес моего супруга и чтоб не передумал, сукин сын, не отпустил на следующий день, не бросил щуку в реку, не отправил лиса в курятник.

Что же, я сделала что могла. Пожизненного заключения его сиятельству не светит, даже вряд ли отправят в монастырь на покаяние, а медикаментозной карательной психиатрии пока не существует. Доживет свою жизнь под домашним надзором, скорее всего отрывая крылья мухам и лапки тараканам. Еще бы отыскать наследничка, чтобы позаботился. Главное, подневольным людям этот маньяк теперь безопасен. Мой особый коктейль еще долгонько будет у него в мозгах бесов гонять, хватит, чтобы всем миром признали ублюдка сумасшедшим. Кстати, насчет опеки над имениями и наследнике, которому бы поспособствовать перед другими претендентами, тем самым ставя от себя в прямую зависимость, я в разговоре тонко намекнула прокуратору. И с удовлетворением узрела в его глазах разгоревшийся огонек алчности. Ну и отлично. Теперь драгоценнейший Петр Александрович чокнутого князя живым из-под своего надзора не выпустит, к бабке не ходи. И наследника ему сыщет «подходящего». А там, глядишь, и женит на одной из своих семи дочерей-погодок. Поди плохо – пристроить родную кровиночку к обязанному мужу и хорошему поместью!

Когда история моего дорожного самоуправства завершилась, Лизонька в очередной раз напомнила о Степаше.

– Милая, – сказала я, – давай проанализируем ситуацию. Сколько времени прошло с той поры, как мы поручили фельдъегерю Степашино письмо с твоей припиской?

– Четыре… Четверо суток и шестнадцать часов, – ответила дочка, наморщив носик. Тон был слегка недовольный. Понимала, что я хочу, чтобы она сама признала справедливость моих доводов.

– Письмо уже давно получил папа. И сделал все нужное, чтобы злодеев немедленно отыскали. Он же сам укорял меня, что не оставила Степашу с тобой, – добавила я, между прочим, правду.

Лизонька опять насупилась. Ох уж эта стадия принятия – детское согласие на уколы и визит к стоматологу в любом возрасте.

– Мы должны ехать дальше, – продолжила я. – Это очень важное путешествие, самое дальнее не только для тебя, но, возможно, и для меня. Нам предстоит встретиться с людьми, которые повлияют на судьбу России. Во благо или во зло – зависит в том числе и от нас. Мы не смогли предотвратить наводнение в прошлом году, но есть еще большие опасности – следствие человеческих ошибок.

– А ты расскажешь мне о нашей миссии? – спросила Лизонька.

Я кивнула.

– Может быть, папенька сам поедет в Москву. – Дочка вернулась к тому, что волновало ее больше всего. – Кстати, маменька, ты не забыла?

Тут уж я удивилась:

– Что, дочка?

– Что Шурка выклянчил у папеньки обещание взять его в первую же поездку. Уж он-то всех злодеев найдет!

Мы дружно рассмеялись. Даже Зефирка радостно гавкнула.

Глава 15

Ваше Императорское Высочество!

Возможно, это послание прибудет в Столицу одновременно со мной – мы с папенькой возвращаемся. Но все же я считаю необходимым доверить бумаге повествование о завершении моих приключений.

Итак, я сказал папеньке, что знаю, как можно обнаружить злодеев.

– Как? – спросил отец таким печальным и усталым голосом, что я немного испугался. Как будто кто-то умер, а я вспомнил сказку и пообещал принести живую воду.

К этому времени мы уже вернулись в особняк. Стало окончательно ясно, что, даже если ямщик является сообщником фальшивомонетчиков, он боится негодяев больше, чем полиции, и не намерен отвечать на вопросы отца. А применять к нему меры пристрастья отец отказывался. Пристав Филимонов не получил за день новых сведений от знакомых злодеев. Есть от чего грустить.

– В письме Степаши сказано, что он слышит колокол, который заглушает другие колокола. Я стал расспрашивать прислугу. Кухарка Авдотья говорит, что это, несомненно, Успенский колокол.

Надобно заметить, что я и прежде, пока мы были в пути, говорил с папенькой о звуках пилы, а также о колокольном звоне. Папенька сказал, что злодейское пристанище, видимо, расположено возле столярной мастерской. Что же касается звона, то церквей в Москве сорок сороков, и у каждой колокольня, а на ней несколько колоколов. Он предложил мне подсчитать, сколько всего церквей, я вспомнил уроки маменьки и ответил, что 1600, но, пока умножал, папенька принялся думать о другом и отвлекся разговором с Ильей.

Теперь папенька прислушался. Позвал пожилую повариху и принялся расспрашивать.

– Успенский колокол, никак иначе, – уверенно ответила Авдотья. – Хранцуз старый колокол попортил, отлили новый, больше прежнего. Четыре тысячи пудов весом! Когда поднимали, народ кричал, что Иван Великий шатается, полицмейстер еле успокоил. Зато как зазвонит – любой заглушит. Только Царь-колокол может громче звонить, да он уже давно…

Отец поблагодарил кухарку, сказал, что про Царь-колокол ему известно, поцеловал меня и покинул особняк, застегивая шинель на бегу.

Уже было поздно, но я не мог заснуть. Не раздевался, то и дело подходил к окну, ожидая увидеть знакомый экипаж.

Когда отец вернулся, то поспешил в дом еще быстрей, чем его покинул. Вся наша команда – Илья, Андрей, Анзор, Черныш и я – ждала его в гостиной.

– Не без труда донес до его сиятельства генерал-губернатора простую мысль, – громко и даже весело сказал отец. – Чем быстрей я изобличу преступников, тем скорее покину пределы подведомственного ему города. Он это осознал и дал мне полную свободу действий. В том числе право искать злодеев в Кремле. Коменданту даны предписания допускать нас всюду и содействовать, и днем и ночью.

– Ваше высокопревосходительство, Кремль огромен, – вздохнул Илья.

– Сейчас идут работы только в Арсенале, – пояснил отец. – Значит, именно там можно услышать вблизи самый большой колокол Москвы и при этом шум от пилы. И самое главное, я узнал, что в подвалах Арсенала после взрыва его французами еще никто не бывал. Служитель, которого я расспросил после разговора с губернатором, уверен, что подвалы не завалены. Посему подземные ходы, вырытые при строительстве Арсенала и соединенные с остальным кремлевским подземельем, не пострадали. Поспешим… А ты куда?