Не будите мертвеца бесплатное чтение

Иностранная литература. Классика детектива

John Dickson Carr

TO WAKE THE DEAD

Published by arrangement with David Higham Associates Limited

and The Van Lear Agency LLC

ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2025

Издательство Иностранка®

Глава первая
Украденный завтрак

В то промозглое январское утро, вскоре после рассвета, Кристофер Кент стоял на улице Пикадилли и трясся от холода. Воздух был такой серый, словно его выкрасили краской. До площади Пикадилли оставалась всего дюжина ярдов, и часы «Гиннесса» подсказали Кенту, что сейчас двадцать минут восьмого. По замершей площади двигалось только одно такси, мотор которого отчетливо постукивал: такси обогнуло островок со статуей Антероса[1] и, рыча, укатило по тихой Риджент-стрит. Пронизывающий ветер задул с востока, встряхивая сырой воздух, как встряхивают ковер. Кристофер Кент заметил внезапно промелькнувшую снежинку, потом еще одну. Он поглядел на них с неприязнью, но без особенного удивления.

В банке на углу он мог бы обналичить чек на любую сумму. И все же в кармане у него не было ни пенни, и вряд ли в ближайшие двадцать четыре часа ему удастся разжиться деньгами. В том-то и беда! А он не ел со вчерашнего утра, и желудок сводило от голода.

Какое-то шестое чувство привело его к дверям отеля «Королевский багрянец». Он так и манил к себе. Через сутки – если точнее, в десять утра первого февраля – Кент войдет в этот отель, чтобы, как и было условлено, встретиться с Дэном Рипером. И тогда вся эта история с пари окажется в прошлом. Какое же это будет удовольствие – выиграть у Дэна, однако в данный момент из-за голода и дурноты преждевременная радость Кента сменилась пасмурной злостью. Как обычно и бывает, к данной ситуации привела цепь событий самых несуразных. Кристофер Кент был сыном ныне покойного владельца «Южноафриканских элей Кента». Он вырос в Южной Африке и успел побывать почти во всех странах мира, кроме исторический родины: Англии он не видел с тех пор, как его увезли оттуда в двухлетнем возрасте. Посетить ее вечно что-нибудь мешало. Производство требовало внимания, хотя в настоящее время ему было уже лень им заниматься, кроме разве что дегустаций. У него имелись другие интересы. Усвоив здоровые принципы отца, он разделял все его убеждения, кроме горячей приверженности бизнесу, и рано ощутил вкус к беллетристике. Лет в двадцать пять он начал писать сам и вкалывал как кафр на рудниках, чтобы добиться признания. Но Дэн Рипер этого не одобрял.

Стоя на неприветливой лондонской мостовой, Кент припомнил чудесный денек тремя месяцами раньше, когда он лежал на пляже в Дурбане с заиндевевшим бокалом в руке и слушал рокот прибоя. Как обычно, он спорил с Дэном. Ему вспомнился густой, с красноватым оттенком загар Дэна, его рубленые жесты, его неизменная самоуверенность. В свои пятьдесят Дэн добился успеха в этой стране молодых и входил в число тех, кто превратил Йоханнесбург в новый Чикаго. Хотя Дэн был почти на двадцать лет старше Кента, они давно дружили и обожали спорить по поводу достоинств или недостатков всего на свете. Дэн был депутатом Национальной ассамблеи и делал все, чтобы стать влиятельной фигурой в политике. И в тот момент он (тоже как и обычно) вещал безапелляционным тоном.

– У меня нет времени читать романы, – заявил Дэн (как обычно). – Жизнеописания, история – это да. Это мое. Это все настоящее. Мне нужно, чтобы овчинка стоила выделки. А насчет всего остального я прямо как старая миссис Паттерсон: «Какая в том польза? Все это глупые враки». Но если уж приходится печатать романы, то они хотя бы должны основываться на практическом опыте – на настоящем знании жизни, – например, таком, как мой. Мне иногда кажется, я и сам мог бы…

– Ага, – сказал Кент. – Как же, знаю. Сдается мне, все это я уже где-то слышал. Чепуха! Писательство – это ремесло, такое же, как и остальные добрые ремесла, и ему нужно учиться. Что же касается этого твоего проклятого жизненного опыта…

– Ты же не станешь отрицать, что без него никак?

– Не знаю, – честно признался тогда Кент. Он вспомнил, как в тот момент изучал оттенки синего океана и синего неба сквозь стекло бокала. – Когда я читаю биографии писателей, которые печатают на книгах, меня всегда поражает одно. Невероятно, насколько все они похожи. В девяти случаях из десяти ты прочтешь: «Мистер Бланк за свою полную приключений жизнь успел поработать лесорубом, пастухом на ранчо, репортером, шахтером и барменом; проехал всю Канаду, какое-то время…» и так далее. Сколько литераторов перебывали пастухами на канадских ранчо – уму непостижимо. Если меня когда-нибудь попросят написать свою биографию, я разрушу этот стереотип. Вот что я напишу: «Я никогда не был лесорубом, пастухом на ранчо, репортером, шахтером или барменом; на самом деле я не работал в жизни ни единого дня, пока не начал писать».

Это задело Дэна за живое.

– Знаю, что не работал, – мрачно отозвался он. – У тебя вечно денег куры не клюют. Да ты и не выдержал бы ни единого рабочего дня. Ты бы сдох.

С этого момента спор, подогретый «Джоном Коллинзом» – или двумя, приобрел более острый и практичный характер, и в итоге Дэн распалился окончательно.

– Ставлю тысячу фунтов, – воскликнул Дэн, который всегда был романтиком в душе, – на то, что ты не выдержишь испытаний, которые выпали на мою долю! Слушай, а это идея! Ты не сможешь выехать из Йоханнесбурга без пенни в кармане, не сможешь добыть денег, чтобы добраться до побережья – Дурбан, Кейптаун, Порт-Элизабет, выбирай, что твоей душе угодно, – не сможешь наняться на корабль, чтобы отработать проезд до Англии и явиться на встречу со мной в условленный день и час, скажем через два с половиной месяца, считая с этого момента. Я имею в виду, не обналичивая чеков и не используя свое имя, чтобы получить помощь. Дудки!

Кент не сказал ему, что подобная идея в литературе вовсе не нова. Однако она его заинтересовала.

– Я ведь могу и поймать тебя на слове, – сказал он.

Дэн поглядел на него с подозрением – он всегда и во всем искал подвох.

– Ты сейчас серьезно? Имей в виду, если ты пойдешь на это – или хотя бы попытаешься, – то не прогадаешь. Ты узнаешь, что такое Жизнь с большой буквы. А еще разживешься богатейшим материалом для настоящих книг вместо дурацких историй о мастерах шпионажа и разных там убийцах. Только ты вряд ли согласишься. Уже завтра утром передумаешь.

– Да чтоб тебя разразило! Я еще как серьезно.

– Ну-ну! – сказал Дэн, хмыкнув в свой бокал. – Прекрасно! – Он воздел толстый палец. – В начале января мне надо быть в Англии по делам. Со мной поедет Мелитта, твой кузен Род с Дженни, а еще, вероятно, Франсин и Харви. – (Дэн всегда путешествовал как император, со свитой из друзей.) – Сначала мы поедем в Суссекс, в деревенский дом Гэя. Но утром первого февраля уже точно будем в Лондоне. Как думаешь, сумеешь проделать весь этот путь и встретиться со мной в номере отеля «Королевский багрянец» в десять утра первого числа? Подумай хорошенько, мой мальчик. Тысяча фунтов, без дураков – даже ты не откажешься.

Еще две снежинки закружились в воздухе, но их тут же унесло порывом колючего ветра. Кент оглядел Пикадилли, мысленно потуже затягивая пояс. Итак, у него получилось. Он победил или, во всяком случае, победит через двадцать четыре часа, если сумеет продержаться. А в целом у него сложилось впечатление, что почти все из уверенно предсказанного Дэном оказалось неправдой.

Жизненный опыт? Материал для книг? В данный миг он не знал, смеяться ему или браниться. Ничего из того, что он пережил, даже близко не походило на приключение. Может, самому Дэну, отправившемуся после Великой войны[2] в Южную Африку на судне для перевозки скота, и привиделось в том удивительное приключение или некий мистический опыт, впрочем Кент сомневался. В гробу он видел подобные увеселения. Не было там ничего, кроме скуки и работы, работы на износ, от которой – не будь он таким крепким парнем – он сломался бы еще в первые две недели. Ему помогало врожденное упрямство. А о человеческой природе он узнал бы ровно столько же, если бы прожил все это время в меблированных комнатах в Йоханнесбурге, и приключений там было бы не меньше.

Однако же он на месте. Почти неделю назад он сошел с борта «Вольпара» в Тилбери с жалованьем помощника кочегара в кармане, которое спустил в грандиозной попойке с двумя товарищами по команде. Возможно, со временем, когда события обрастут байками и анекдотами, они все же начнут восприниматься как приключение в дальних морях. Но в данный момент он сознавал только, что адски голоден.

Кент подошел чуть ближе к великолепным вращающимся дверям отеля, который белой башней возносился над Пикадилли. Он видел, как уборщицы в вестибюле домывают мраморный пол; ковры беззвучно раскатывались, ложась на место, и тишину раннего утра нарушало только эхо шагов.

«Королевский багрянец» был респектабельным, но не самым дорогим заведением. Дэн Рипер всегда останавливался здесь, впрочем он обычно снимал сразу пол-этажа и в итоге платил как за «Савой». Но, как объяснял Дэн, это дело принципа: никогда не позволяй дорогим гостиницам драть с тебя плату за одно только имя. Кроме того, управляющим здесь был свой, выходец из Южной Африки и его друг. В год коронации[3] они пристроили верхний этаж, который, как обещалось, должен был стать новым словом в представлении о роскоши, что тоже прельстило Дэна.

Кристофер Кент подошел еще ближе. За стеклянными дверями было тепло, тепло и дремотно, и там можно отдохнуть в удобном кресле, пусть и с пустым животом. Заглядывая в вестибюль, он сознавал, что испытывает беспричинную обиду на Дэна – Дэна, великодушного père de famille[4], только без всякой семьи, Дэна, который с радостью пошел бы на любые хлопоты, лишь бы сэкономить при сделке лишний фартинг. Прямо сейчас Дэн наверняка еще лежит в постели в доме Гэя в Суссексе, уютно зарывшись в одеяло. Но уже скоро он будет здесь, со всей своей свитой из друзей и помощников. Кент мысленно перечислил их. Мелитта, жена Дэна. Франсин Форбс, его племянница. Родни Кент, кузен Кристофера, со своей женой Дженни. Родни был политическим консультантом Дэна. Харви Рейберн, большой друг семьи, скорее всего, тоже приедет. И через день все они окажутся в Лондоне…

Теперь уже живот свело настоящей судорогой. Кент и не подозревал, что можно быть настолько голодным.

Краем глаза он заметил что-то белое, на этот раз слишком крупное для снежинки. Оно планировало с неба, задело его плечо, и он непроизвольно протянул руку. Оказалось, это небольшая, сложенная пополам карточка, такие выдают, когда заселяешься в гостиничный номер. На ней красными буквами было написано:

Отель «Королевский багрянец»

Дата: 30 января, 1937

Номер: 707

Регистрация: 21/6 (двухместный)

В стоимость входит номер с ванной и завтраком. Отель не несет ответственности за сохранность ценных вещей, не сданных на хранение в сейф управляющего.

«Номер с ванной и завтраком…» Кент уставился на карточку: сначала ему показалось, из этого можно извлечь отличный сюжет, но затем он с робким изумлением понял, что этому клочку бумаги можно найти практическое применение.

Он вспомнил, как устроена эта система. Заходишь в обеденный зал, называешь свой номер либо официанту, либо служащему, который сидит при входе с журналом. Затем тебе подают завтрак. Если он смело войдет и уверенно назовет свой номер, то сможет неплохо позавтракать, после чего выйдет оттуда и скроется в неизвестном направлении. Почему бы нет? Откуда им знать, что он не живет в этом номере? Сейчас только половина восьмого. Вряд ли настоящий постоялец спустится так рано, да и все равно дело стоило того, чтобы рискнуть.

Эта мысль пришлась ему по душе. Хотя он оставил в ломбардах почти все свои пожитки и нуждался в услугах парикмахера, костюм на нем был по-прежнему приличный, а побрился он накануне вечером. Кент протиснулся сквозь вращающиеся двери в вестибюль, на ходу снимая пальто и шляпу.

Это была довольно безобидная форма мошенничества, однако Кент внезапно понял, что еще никогда в жизни не чувствовал себя таким виноватым. Пустой желудок не прибавляет уверенности в себе, и потому ему казалось, что все вокруг приглядываются к нему или даже читают его мысли. Пришлось взять себя в руки, чтобы не пронестись через вестибюль так, словно он спасается от погони. Но похоже, поглядел на него только портье за стойкой – в аккуратной темно-синей униформе, принятой во всех гостиницах того же класса, что и «Королевский багрянец». Кент непринужденно миновал вестибюль, затем уставленную пальмами зону отдыха и вошел в просторный ресторан, который только что начал пробуждаться ото сна.

Кент с облегчением отметил, что за столиками уже сидят люди. Если бы он оказался здесь первым, то, зная о своем мошенничестве, наверное, задал бы стрекача. Он и так едва не удрал при виде такого количества официантов. Но все же постарался двигаться с холодной уверенностью. Затем старший официант поклонился ему, и деваться уже было некуда.

Впоследствии он признавался, что сердце у него колотилось где-то в горле, когда официант выдвинул для него стул за отдельным столиком.

– Чего желаете, сэр?

– Яичницу с беконом, тосты и кофе. Побольше яичницы с беконом.

– Слушаю, сэр, – с живостью отозвался официант, выхватив блокнот. – Номер вашей комнаты?

– Семьсот семь.

Похоже, это не вызвало изумления. Официант записал все в блокнот, вырвал из-под копирки копию квитанции и поспешил прочь. Кент откинулся на спинку стула. По обеденному залу разливалось благостное тепло, от аромата кофе голова кружилась сильнее прежнего, но он чувствовал себя так, словно наконец-то нащупал твердую почву под ногами. Не успел он задуматься, не отнимут ли у него все это, как перед ним появилась тарелка с самой прекрасной, как ему показалось, яичницей и самым мясистым беконом в его жизни. Металлическая корзиночка с тостами и полированный кофейник добавили серебристого блеска и без того ярким краскам стола: желтая яичница и красно-коричневый бекон на сверкающем белизной фарфоре и скатерти являли собой редкий по красоте натюрморт, так и просившийся на полотно.

«Там, – думал он, глядя на яичницу, – там на башне, – пурпур, злато, – Гордо вились знамена…»[5]

– Что-нибудь еще? – спросил официант.

– «Мы бьемся до смерти, и пьем мы до дна, – бесшабашно процитировал Кент, – На беконе и яйцах процветает страна»[6]. Это все, спасибо.

Затем он набросился на еду. Сначала было трудно, потому что кишки, похоже, разжимались и сжимались, словно мехи гармошки, но понемногу умиротворяющее ощущение благодати охватывало его. Он лениво развалился на стуле, примирившись с миром и мечтая покурить. Однако вот этого делать не стоило. Он получил свой завтрак, а теперь надо было убираться, пока…

Тут он заметил двух официантов. Один из них только что вошел в обеденный зал, и оба они смотрели в его сторону и шушукались.

«Все-таки влип», – подумал Кент. Но чувствовал себя при этом вполне бодро.

Поднявшись из-за стола со всем достоинством, на какое был способен, Кент двинулся к выходу. За спинами официантов он разглядел какое-то гостиничное начальство в темно-синей униформе. Он догадался, чем это может грозить, еще до того, как человек в униформе выступил вперед и обратился к нему.

– Сэр, могу я попросить вас пройти со мной? – произнес служащий, как показалось, весьма зловещим тоном.

Кент сделал глубокий вдох. Значит, все – попался. Интересно, за подобные правонарушения сажают в тюрьму? Он мысленно увидел, как Дэн Рипер будет помирать со смеху (вместе с остальной компанией), если завтра утром узнает, что Кент загремел в кутузку за похищение завтрака или же моет посуду на гостиничной кухне, чтобы расплатиться. Он разозлился от этой мысли, однако выхода не было, если только не пуститься в бега – чего он делать не собирался. Он как мог степенно вышагивал рядом со служащим отеля, который провел его между кадок с пальмами к стойке портье. И этот полный достоинства дородный джентльмен с армейскими усами и выправкой выглядел вовсе не зловещим – он выглядел учтивым и встревоженным. Оглядевшись по сторонам, словно опасался чужих ушей, он доверительно обратился к Кенту.

– Мне ужасно неловко беспокоить вас, сэр, – начал он, – но я хотел спросить, не согласитесь ли вы любезно выручить нас? Вы ведь проживаете в семьсот седьмом номере?

– Да, все верно.

– Ага! Прекрасно, сэр, очень хорошо. Номер, в который вы заселились, – семьсот седьмой – был занят до вчерашнего дня, – портье с армейскими усами снова огляделся, – одной американкой, которая сегодня вечером отбывает домой на «Директории». Она позвонила нам вчера уже совсем поздно, и мы, разумеется, не захотели беспокоить вас и решили дождаться, пока вы проснетесь. Суть в том, сэр, что, уезжая из отеля, она оставила весьма ценный браслет, просто задвинула его в ящик бюро: по всей видимости, положила под бумагу, которой застелен ящик, после чего забыла о нем. Браслет очень дорог леди, как она пояснила, и она не хочет возвращаться домой без него. К сожалению, горничная, убирая номер к вашему прибытию, не заметила браслета – вы же понимаете, как такое могло случиться. Так вот, сэр, я сознаю, что мы причиняем вам неудобство, но если бы мы нашли браслет прямо сейчас, то смогли бы доставить его в Саутгемптон до отправки судна. Может быть, вы не откажетесь подняться со мной в номер и заглянуть в ящик бюро?

Кенту сделалось дурно.

– Боюсь, мне нужно спешить, – произнес он медленно. – Но я не вижу причин, почему бы вам самому не подняться и не заглянуть в ящик – или же горничной, или кому-то еще. Я совершенно не возражаю, а у вас ведь имеется универсальный ключ.

На лице портье отразилось явное сомнение.

– Да, но в этом-то и загвоздка, сэр, – заметил он, покачивая головой. – В сложившихся обстоятельствах…

– Каких еще обстоятельствах?

– Ваша половина сейчас спит, а на двери висит табличка: «Не беспокоить», – сообщил портье с обезоруживающей непосредственностью. – Вы же понимаете, мы вряд ли осмелимся…

– Моя половина?

– Ваша жена. Мы не имеем права будить гостей, когда они вывешивают такую табличку. Но я подумал, если бы вы зашли в номер и объяснили супруге…

Хотя в мозгу промелькнуло слово «спалился», Кент понял, что какая-то гипнотическая сила увлекает его по направлению к лифтам.

Глава вторая
Убийство

Как он осознал уже потом, выбор у него был невелик. На самом деле единственное, что он мог предпринять, – это решительно и быстро выйти из отеля, но такое действие его взбудораженной совести показалось признанием вины, за которым немедленно последовала бы погоня. Кроме того, теперь в его желудке покоился прекрасный завтрак, и Кент начал испытывать благодушный интерес к происходящему. А разворачивалось что-то похожее на сюжет одной из его собственных книг, и в нем пузырьками вскипало бурное веселье. Получается, ему придется вломиться в номер ни в чем не повинных супругов, которые сейчас спят наверху, и каким-то образом выйти оттуда с добычей. Приключения (мог бы сказать он Дэну Риперу) ждут тебя в четырех стенах, а не на открытых просторах.

Пока поднимались на лифте, портье завел светскую беседу:

– Как отдохнули ночью, сэр? Хорошо спали?

– Прекрасно.

– Надеюсь, вас не потревожили рабочие, которые монтируют второй лифт. Как вам известно, верхний этаж, где вы остановились, надстроен недавно, и мы очень им гордимся, но он не вполне завершен. Еще не закончена установка второго лифта. И работа идет в две смены, чтобы все было полностью готово к коронации. Ага, вот мы и на месте.

На седьмом этаже «Королевского багрянца» номеров было меньше, а сами номера – больше. Этаж состоял из четырех крыльев, но только крыло А (по правую руку, если выйти из действующего лифта) представляло для Кента некоторый интерес. Вниз отсюда вела широкая лестница, а через площадку от нее располагались бок о бок два лифта, и в шахте второго, залитой ярким светом, рабочие монтировали механизм.

Крыло А было весьма просторным и роскошным, хотя Кент предпочел бы чуть приглушить назойливые новомодные веяния, воплощенные в хроме, стекле и стенных росписях. Справа от лифтов широкий коридор уходил вдаль, прежде чем завернуть под прямым углом. Под ногами расстилался очень толстый серый ковер, а отделка стен наводила на мысль о курительной комнате или баре на борту океанского лайнера. На одной из стен был изображен в натуральную величину зрительный зал вокруг боксерского ринга, на другой – буквы многокрасочного алфавита, сошедшего с ума. Однако в приглушенном свете все это создавало ощущение покоя и уюта. Все было очень новым, еще не обжитым, и это буквально чувствовалось, словно запах краски.

Кент тревожился все сильнее по мере приближения к цели. Номер 707 находился в углу коридора, дверь была уже за поворотом, и ее не было видно от лифтов. Кент, шагавший немного впереди, первым заметил эту дверь. Перед ней стояли коричневые женские туфли – из какого они материала, он не смог определить или попросту не заметил. И на ручке двери болталась одна из тех картонных табличек, которые гласят: «Отдыхающие просят соблюдать тишину». Однако вовсе не это вынудило его замереть на месте, невольно заслонив табличку своим телом. Поверх надписи «Не беспокоить» виднелись небрежно выведенные красными чернилами буквы, прописные вперемежку с печатными, и они складывались в слово:

ПОКОЙНИЦА

Чувства Кента поразительным образом обострились. В конце этого отрезка коридора он увидел окно, а за окном – пожарную лестницу; он словно умудрился заметить с десяток деталей сразу. Он разглядел и кладовую для постельного белья в этом же конце коридора: внутри горел яркий свет и там работала горничная в сине-белой униформе. Однако все это заслоняло собой одно-единственное слово: «Покойница», которое беспомощно болталось на двери.

Но ведь если горничная уже проходила мимо двери, она должна была заметить это слово? Собственный голос прозвучал до ужаса странно, когда Кент выдавил из себя:

– Боюсь, при мне нет ключа.

(Стоит ли ему признаться во всем прямо сейчас или же дать деру?)

– О, ничего страшного, сэр, – заверил его портье на удивление непринужденным тоном. – Тут в паре шагов от нас горничная.

Он уже торопливо шагал по коридору, чтобы привести ее. Кристофер Кент остался стоять на месте, он ничего не предпринимал, потому что в голове было совершенно пусто. Но кое-что ему не нравилось. Он быстро протянул руку и развернул табличку, чтобы была видна ее изнаночная сторона (на которой значилась та же просьба не беспокоить, зато не было странной надписи, сделанной красными чернилами).

– Вот и мы, сэр, – произнес портье.

Ключ щелкнул в замке, и дверь приоткрылась на дюйм. Даже если бы портье не отступил тактично в сторону, Кент все равно мгновенно оказался бы перед дверью.

– Вы не могли бы подождать здесь минутку? – попросил он.

– Разумеется, сэр. Не торопитесь.

Стиснув зубы, Кент проскользнул внутрь и затворил за собой дверь – на ней был установлен автоматический замок, который сразу же защелкнулся.

В комнате было почти темно. Оба окна были занавешены тяжелыми кремовыми маркизами, опущенными до самого подоконника, – два размытых пятна во мраке. Ни одно из окон не открывали, поэтому в комнате было душно. У стены слева Кент с трудом различил очертания двух кроватей и тут же решил, что сейчас кто-нибудь сядет на одной из них и потребует ответа, какого лешего он здесь забыл. Однако не последовало ни малейшего движения, ни одно из стеганых покрывал не шевельнулось, и он увидел, что обе кровати пусты. Да, ничто не шевельнулось, кроме волос на голове, поскольку до него начало доходить, что табличка на двери, похоже, не обманывала.

Чуть дальше от входа в эту большую комнату он различил контур огромного дорожного сундука, который ставится на попа и открывается как книга. Этот сундук, развернутый к двери, был приоткрыт, и что-то лежало на полу между его створками. Поначалу Кент видел только темную массу, затем рассмотрел ногу в сером шелковом чулке, потом руку. Тело женщины лежало на боку с зажатой между створками сундука головой. Что-то белое частично закрывало ее плечо.

Многие, кого занимают подобные истории, часто спорят, что станет делать обычный человек с улицы, если обнаружит труп, рискуя навлечь на себя подозрения, – Кент и сам участвовал в подобных спорах. Он не сделал ничего. Более того, позже он прикинул, что провел в той комнате минуты три.

Прежде всего необходимо собраться с духом, подойти и посмотреть. Он неуверенно протянул руку, и справа от двери пальцы коснулись чего-то, заставив его отпрянуть. Там оказался небольшой столик, а на столике высокая стопка аккуратно сложенных банных полотенец.

Ему не пришло в голову включить свет или поднять маркизу. В кармане у него лежал коробок спичек, где еще оставалось штуки две-три. Он как можно тише приблизился к женщине, наклонился и быстро чиркнул спичкой. То, что это убийство, он не сомневался с самого начала. Хватило беглого взгляда, чтобы он так же быстро задул спичку и сглотнул комок в горле, подавляя тошноту, которая подкатывает раньше, чем успеваешь осознать.

Кент совершенно точно никогда в жизни не встречал эту женщину. По-видимому, она была молода, каштановые волосы коротко подстрижены – одна из немногих деталей, в которых он не сомневался. Она была полностью одета, в темно-сером, сшитом на заказ костюме и белой шелковой блузе, только вместо туфель на ней были мягкие черные тапочки с меховой отделкой. Очевидно, ее задушили – убийца, чтобы не оставить следов, обернул руки обычным скрученным полотенцем для лица, которое теперь свешивалось с плеча жертвы. Однако на достигнутом убийца не остановился. Лицо женщины было разбито или даже растоптано – несомненно, после смерти, потому что крови почти не было, несмотря на чудовищные повреждения. Тело успело остыть.

Кент прошелся по комнате. У окна стояло кресло, и он опустился на край, хотя интуитивно старался ничего не трогать. Он сказал самому себе, хладнокровно и почти вслух:

– Мальчик мой, ты здорово вляпался.

Он же сам заявил, что провел ночь в этой комнате, с женщиной, о существовании которой даже не подозревал. Если рассуждать здраво, у него есть способ доказать свою невиновность: его в итоге не посадят и не повесят. Эта женщина мертва уже несколько часов. А он провел ночь у кофейного ларька на набережной Виктории и сможет это подтвердить, потому что там собралась отличная компания, – алиби у него надежное.

Но это будет после. Если он не желает провести ближайший день или даже несколько в камере – не говоря уже о том, чтобы назвать свое настоящее имя, проиграть Дэну тысячу фунтов и выставить себя на посмешище, – ему придется каким-то образом выкручиваться. Все его упрямство восставало против сложившегося положения. Сбежать? Конечно, почему же нет, если только получится. Но ведь это просто непорядочно – бросить эту женщину лежать здесь…

Раздался осторожный стук в дверь.

Кент быстро поднялся, высматривая бюро. У него в мозгу теперь ярко горело одно имя и адрес, словно четко выписанные буквами на карточке. Имя и адрес человека, с которым он никогда не встречался лично, но с которым часто переписывался: доктор Гидеон Фелл, Адельфи-террас, дом 1. Он должен найти доктора Фелла. Между тем, если удастся отыскать этот чертов браслет, забытый в бюро, он сможет отделаться от портье.

Бюро он заметил, оно стояло между двумя окнами – теперь ему все же придется оставить свои отпечатки. По бокам маркиз просачивался бледный свет. Однако браслета он не увидел, потому что его там не было. Кент ощутил, что дело принимает еще более неожиданный и опасный оборот: не сказать чтобы он в чем-то заподозрил портье с его нафабренными усами, который терпеливо дожидался под дверью, но ему показалось, что одним убийством эта история не закончится. В ящиках бюро, застеленных чистой мягкой бумагой, не было ровным счетом ничего.

Осторожно отогнув угол маркизы, Кент выглянул наружу. Окна комнаты выходили в высокий, замкнутый со всех сторон двор-колодец, выложенный белой плиткой. Что-то еще было здесь не так. Совсем недавно сложенная пополам карточка с номером 707 – карточка, которая привела его сюда, – вылетела из какого-то окна и опустилась ему на руку. Но он тогда стоял перед входом в отель. Ergo[7], она вылетела из окна какого-то другого номера.

Осторожный стук в дверь повторился. На этот раз ему показалось, он слышит покашливание портье.

Кент развернулся и оглядел комнату. В стене, которая теперь была по правую руку от него, виднелась еще одна дверь. Он прикинул быстро и точно. Если там не стенной шкаф, то дверь должна вести в тот коридор, который не виден портье. Так и оказалось, он отодвинул засов и открыл дверь, увидев перед собой рабочих в шахте лифта. Принимай все, что тебе посылают боги, иными словами, путь свободен! Кент выскользнул наружу, притворив за собой дверь, и двинулся к лестнице. Спустя пятнадцать минут, стоя под усилившимся снегопадом, он уже звонил в дверь первого дома на Адельфи-террас.

– Ага! – воскликнул доктор Фелл.

Дверь открыл сам доктор. Он стоял, заполняя собой весь широкий проем, выдаваясь вперед, словно гальюнная фигура на носу корабля, и восторженно улыбался, глядя на снег. Его красное лицо пылало, словно от отблесков огня в камине, который виднелся через окно библиотеки. Маленькие глазки помаргивали за стеклами пенсне на широкой черной ленте, и он как будто с тяжеловесным и одышливым благодушием внимательно всматривался в посетителя через горный кряж своего живота. Кент подавил желание восторженно завопить. Он как будто увидел живьем старого короля Коля[8]. Гость еще только собирался назвать свое имя и причину, приведшую его сюда, а доктор Фелл уже выжидательно склонил голову с самым дружелюбным видом.

И гость принял решение.

– Я Кристофер Кент, – признался он, нарушив условия пари и лишившись выигрыша. – Боюсь, я проехал шесть тысяч миль только для того, чтобы сообщить вам, что у меня неприятности.

Доктор Фелл заморгал. Хотя его благодушие никуда не делось, лицо стало серьезным. Он как будто воспарил в дверном проеме (если подобный маневр вообще возможен), словно гигантский воздушный шар с тростью с набалдашником из слоновой кости. Затем обернулся на не закрытые шторами окна своей библиотеки. Кент увидел в амбразуре эркера стол, накрытый для завтрака, и высокого мужчину средних лет, который нетерпеливо мерил шагами комнату.

– Знаете, – серьезным тоном произнес доктор Фелл, – я, кажется, догадываюсь, кто вы и по какому делу. Но я обязан вас предостеречь: видите вон того господина? Это суперинтендант Хэдли, начальник Департамента уголовного розыска. Я вам о нем писал. Зная об этом, захотите ли вы войти и выкурить со мной сигару?

– С удовольствием.

– Ага! – снова воскликнул доктор Фелл, довольно хмыкнув.

Он неуклюже ввалился в просторную комнату, от пола до потолка заставленную книгами, и наблюдательный, всегда бдительный и взрывной Хэдли, чей психологический портрет Кент уже успел составить, внимательно посмотрел на гостя, услышав его имя. Затем Хэдли неспешно уселся, и его лицо вновь приняло непроницаемое выражение. Кент оказался в удобном кресле за накрытым столом, с чашкой кофе в руке, и он, ничего не утаивая, рассказал свою историю. Теперь, когда он решился на проигрыш – и пусть Дэн катится ко всем чертям со своими деньгами! – ему было особенно приятно вновь ощутить себя человеком.

– …вот и вся история, – подытожил он. – Наверное, я свалял дурака, когда сбежал оттуда, но если уж мне суждено попасть в тюрьму, пусть меня отправит туда начальник полиции, избавив от объяснений с портье отеля, в котором я украл завтрак. Женщину я не убивал. Я никогда ее раньше не видел. И к счастью, я совершенно уверен, что смогу объяснить, где провел прошлую ночь. Вот полный список моих преступлений.

Все это время Хэдли не спускал с него глаз. Он, казалось, был настроен вполне дружелюбно, хотя его явно что-то беспокоило.

– Да, так делать не следовало, – сказал Хэдли. – Впрочем, по моему мнению, все это не беда, если вы сможете подтвердить свое алиби. И я даже в каком-то смысле рад, что вы так поступили. Так, Фелл? Но суть в том… – Он побарабанил пальцами по портфелю и подался вперед. – Бог с ней, с прошлой ночью. Где вы были в четверг две недели назад, четырнадцатого января, если точно?

– На борту «Вольпара», где-то между Кейптауном и Тилбери.

– И это можно подтвердить?

– Конечно. Но в чем дело?

Хэдли бросил взгляд на доктора Фелла. Тот сидел, развалившись в необъятном кресле, все его подбородки покоились поверх воротничка, а сам он с тревогой смотрел куда-то вниз. Пока Кент рассказывал о своем пари, он что-то одобрительно ворчал, но теперь принялся издавать звуки совсем иного сорта.

– Я никого не поражу и не удивлю, – заметил он, прочищая горло, – если скажу, что мне все это не нравится. Хм… Ха! Нет. В самом этом деле нет ничего удивительного или оригинального. Оно не кажется экстравагантным. Или каким-то особенно необычным. Оно лишь безобразно жестоко и совершенно нелогично. Черт возьми, Хэдли!

– Послушайте, что происходит? – не выдержал Кент. Все это время он чувствовал, как напряжение сгущается в этой уютной комнате с горящим камином.

– Я знаю, что вы обнаружили в гостиничном номере тело женщины, – сказал Хэдли. – Мне сообщили об этом по телефону минут за пять до вашего появления. Она была задушена. Затем, предположительно после смерти, ее лицо было до неузнаваемости изуродовано каким-то тяжелым предметом. Вы видели ее при свете спички, на полу. Что ж, мистер Кент, полагаю, вы говорите правду. – Его веки на миг поднялись. – И потому я опасаюсь, что у меня для вас скверные вести. Если бы вы рассмотрели эту женщину получше, то, вероятно, узнали бы ее. Та леди – миссис Джозефин Кент, жена вашего кузена, мистера Родни Кента.

Кент перевел взгляд с Хэдли на доктора Фелла и понял, что ни один из них и не думает шутить.

– Дженни! – воскликнул он. – Но как же…

Он умолк, потому что сам не знал, что имеет в виду. Просто два этих образа, Дженни Кент и смерть, никак не совмещались: трафарет не совпадал с рисунком. Он попытался мысленно нарисовать ее портрет. Невысокая, хорошо сложенная, пухленькая женщина – да. Каштановые волосы – да. Только подобное описание подходит тысяче женщин. Казалось невероятным, что он каких-то полчаса назад стоял с зажженной спичкой в руке над женой своего кузена. С другой стороны, почему нет? В том мертвом теле между створками дорожного сундука не осталось и следа от невероятной привлекательности Дженни.

Хэдли пристально поглядел на него.

– Нет никаких сомнений, что это миссис Кент, если вы об этом сейчас размышляете, – сказал суперинтендант. – Видите ли, компания мистера Рипера прибыла в «Королевский багрянец» вчера вечером, и они заняли целое крыло седьмого этажа.

– Что, вся компания? Значит, они уже были там, когда я вошел?

– Именно. Вы хорошо знали миссис Кент?

– Наверное, мне следовало это предвидеть, – пробормотал Кент, прикидывая, скольких неприятностей избежал бы, знай он об этом. Он попытался собраться с мыслями. – Дженни? Не могу сказать, – отозвался он вполне искренне. – Она не из тех, кого можно узнать по-настоящему, и все же она нравилась абсолютно всем. Это трудно объяснить. Наверное, ее можно назвать милой. Но не приторной милашкой. И ее нельзя было бы представить на разнузданной вечеринке или совершающей нечто такое, что идет вразрез с постановлениями парламента. Еще она была удивительно привлекательна, не будучи при этом красавицей: хороший цвет лица, уравновешенный характер. Род боготворил ее, они женаты-то были год или два, и… – Он осекся. – Господи боже! Вот что самое ужасное! Это же просто убьет Рода.

Перед мысленным взором Кента возник образ его кузена Родни. Он больше сочувствовал Роду, чем его погибшей жене, потому что вырос вместе с Родом и очень его любил. Кристоферу Кенту все всегда доставалось легко. Родни же всего добивался тяжким трудом. Ко всему на свете он относился с большой серьезностью. И он идеально подходил на должность политического консультанта Дэна Рипера: старательно и с интересом отвечал на письма, подыскивал материал для речей Дэна (факты, собранные Родни Кентом, никогда не ставились под сомнение) и даже писал тексты его выступлений, отличавшиеся большой искренностью, которые Дэн затем уснащал павлиньими перьями красноречия.

– Ну конечно, номер в отеле двухместный. – Кент вспомнил об этом внезапно. – Род должен был быть с нею. И где же он тогда? Где он был, когда на нее напали? Сегодня утром его там не было. Но уверяю вас, это его просто убьет…

– Нет, – сказал доктор Фелл. – Он от этого в любом случае уже избавлен.

Кент снова заметил, что оба, доктор Фелл и Хэдли, смотрят на него.

– Надо нам поскорее с этим покончить, – подхватил суперинтендант. – Наверное, вы удивились, откуда мне столько известно о вас и ваших делах. Я знал и об этом вашем пари, мне рассказал мистер Рипер. И мы пытались с вами связаться, только никто не мог сказать, на каком корабле вы отбыли и даже под каким именем… И я уже не первый раз встречаюсь со всей вашей компанией. Ваш кузен, мистер Родни Кент, был убит четырнадцатого января точно таким же способом, каким сегодня ночью была убита его жена.

Глава третья
Заявление Ричи Беллоуза

– Из этого следует, – продолжил свою мысль суперинтендант, – что вы сумеете нам помочь, как мне кажется. – Первый раз за все время его лицо приобрело человеческое выражение: на нем промелькнула тень горькой улыбки. – Я пришел за помощью к этому недотепе, – он кивнул на доктора Фелла, который в ответ насупился, – потому что все это смахивает на очередное абсурдное дело из тех, которые так его вдохновляют. У нас имеются два молодых человека, счастливо женатая пара. И все в один голос твердят (во всяком случае, все, с кем я успел поговорить), что ни у одного из них в целом мире не было врагов. И уж точно не было врагов в Англии, потому что оба до этого момента не покидали Южную Африку. Кажется, никто не сомневается, что вторую столь же безобидную пару нужно еще поискать. И все же кто-то методично выслеживает и их убивает одного за другим, сначала в поместье сэра Гайлса Гэя в Суссексе, а затем здесь, в отеле «Королевский багрянец». Причем, совершив преступление, убийца стоит над жертвами, разбивая в лепешку их лица с мстительной яростью, какую даже мне редко доводилось встречать. Все верно?

Последовала пауза.

– Разумеется, я помогу всем, чем смогу, – с грустью пообещал Кент. – Но я все еще не в силах поверить в случившееся. Это же… черт побери, это же какое-то непотребство! Как вы и говорили, ни у кого из них не было врагов в… Кстати, как же Дженни? В смысле, не нужны ли ей деньги или что-то… нет, я забыл, она ведь мертва. Но есть ли у вас хотя бы предположения, кто мог это сделать?

Хэдли замялся. Затем, отодвинув в сторону тарелку, он раскрыл на столе свой портфель.

– Есть один человек, которого мы посадили, не по обвинению в убийстве, разумеется, хотя и в связи с ним. Фамилия человека Беллоуз. Множество улик указывает на то, что он убил Родни Кента…

– Беллоуз, – без всякого выражения повторил доктор Фелл, – теперь сделался самой важной фигурой в этом деле, если я правильно вас понимаю.

– Мне кажется, вы ничего не понимаете. Беллоуз или не Беллоуз убил мистера Родни Кента, но я уверен, что он не убивал миссис Кент, поскольку он сидит в тюрьме.

Из носа доктора Фелла вырвалось протяжное сопение. Огонь соперничества, никогда не угасавший до конца между этими двоими, мгновенно заставил их забыть о госте. Лицо доктора Фелла налилось кровью от желания возразить.

– Я всего лишь терпеливо пытаюсь донести до вас, – снова заговорил он, – что заявление Беллоуза, которое показалось вам на тот момент смехотворным…

– Заявление Беллоуза не может быть правдой. Во-первых, в комнате обнаружились отпечатки его пальцев. Во-вторых, когда человек, будь он пьян или трезв, всерьез уверяет, будто видел кого-то в роскошной униформе гостиничного служащего и этот некто расхаживал по деревенскому дому в Суссексе в два часа ночи…

– Погодите! – запротестовал Кент.

– Мне кажется, – произнес доктор Фелл мягко, – что нам следует посвятить нашего друга в некоторые подробности. Хм… Хэдли, может быть, вы снова пройдетесь по свидетельским показаниям, задавая любые вопросы, какие придут вам в голову? Что касается меня, я готов слушать еще и еще. Прямо как какой-нибудь абсурдный стишок Лира[9]: сложен так гладко, что на миг вам даже кажется, будто вы улавливаете смысл. Гостиничный служащий в деревенском доме – это загвоздка, признаю, однако я не считаю, что эта загвоздка свидетельствует против Беллоуза.

Хэдли развернулся к Кенту.

– Для начала, – произнес он, – вы знакомы с сэром Гайлсом Гэем?

– Нет. Я много слышал о нем от Дэна, однако лично не знаком. Он вроде бы близок к правительственным кругам?

– Был близок. Он занимал пост заместителя генерального секретаря Южно-Африканского союза; насколько я понимаю, это кто-то вроде посредника или координатора действий между Уайтхоллом и Преторией. Однако около года назад он вышел в отставку, а менее года назад купил дом в Нортфилде, в Суссексе, почти на границе с Кентом. – Хэдли призадумался. – По-видимому, Рипер приехал в Англию главным образом для того, чтобы повидаться с ним. Уладить какие-то дела – Рипер то ли покупает, то ли продает по поручению сэра Гайлса какую-то недвижимость в Мидделбурге, – а заодно нанести дружеский визит. Гэй холостяк и, похоже, был очень рад, что в его новый деревенский дом заявится целая компания.

Хэдли снова призадумался. Затем, словно с плеч его в буквальном смысле свалилась тяжесть, он вскочил и забегал по комнате, меря шагами ковер во время своего рассказа. Его голос слегка подрагивал от сомнения, как и стриженые усы. Однако у Кента сложилось впечатление, что его настороженность и наблюдательность никуда не делись.

– Во вторник, двенадцатого января, Рипер со своей компанией выехал из Лондона в Нортфилд – в Англию они прибыли за день до того. Они собирались погостить в деревне чуть больше двух недель, а в Лондон вернуться вечером тридцать первого января, то есть сегодня, чтобы Рипер вовремя встретился с вами в «Королевском багрянце», если вы выиграете пари и заявитесь на следующий день. По-видимому, все его спутники строили по этому поводу различные предположения.

В компании, прибывшей в Нортфилд, было шесть человек. Сам сэр Гайлс Гэй, супружеская пара мистер и миссис Рипер. Мисс Франсин Форбс, их племянница. Мистер Харви Рейберн. И ваш кузен мистер Родни Кент, – продолжал Хэдли. Он перечислял всех таким официальным тоном, словно давал показания в суде. – Миссис Кент с ними не было. У нее в Дорсете живут две тетушки – мы с ними связывались, – и она решила навестить их: она никогда в жизни их не видела, хотя была наслышана о них с самого детства. Итак, она отправилась в Дорсет, прежде чем ехать в Нортфилд. Полагаю, вы знакомы со всеми спутниками Рипера?

– Несомненно, – ответил Кент, думая о Франсин.

– И вы не откажетесь поделиться со мной нужной информацией?

Кент посмотрел ему прямо в глаза:

– Послушайте, наверное, нет смысла притворяться, что я не понимаю ваших намеков. Но среди этих людей вы убийцу не найдете. Даже забавно: почти всех из них я знаю лучше, чем знал своего кузена.

– Убийцу, говорите! – воскликнул Хэдли, медленно растянув губы в безрадостной улыбке, словно отметая в сторону этот вопрос как незначительный. – В данный момент мы не пытаемся отыскать убийцу, мы всего лишь устанавливаем факты.

Ну а факты в этом деле довольно просты. Никто не слонялся по дому в неурочный час. Никто из компании не враждует друг с другом, ничьи показания не расходятся с остальными. Однако совершенно необычен общий фон, на котором произошло преступление, и именно это, похоже, вдохновляет Фелла.

Эта деревня, Нортфилд, весьма живописное местечко, каких немало в Кенте и Суссексе. Сплошные зеленые луга с церковью и пабом, между которыми разбросана примерно дюжина домов. Место довольно уединенное, обсаженное бесконечными живыми изгородями, которые задуманы в точности как лабиринт для автомобилей; дома фахверковые, и кругом царит атмосфера старины.

Доктор Фелл засопел.

– Вся эта неуместная лирика, – произнес он, – навеяна тем, что Хэдли, хотя он и шотландец, еще и истинный лондонец, который ненавидит деревню и глубоко возмущен тем обстоятельством, что дороги появились раньше автомобилей.

– Вполне вероятно, – с серьезным видом согласился Хэдли. – И тем не менее я и в самой местности искал ключ к разгадке. Что бы вы ни говорили, а в разгар зимы там просто не может быть и никогда не было весело. И мне совершенно непонятно, отчего вся компания Рипера дружно пожелала отправиться в деревню и похоронить себя там на пару недель. Логичнее было бы остаться в городе, походить по театрам.

Ну да ладно, последние лет сорок самым примечательным персонажем в тех краях был старый Ричи Беллоуз, отец нашего главного подозреваемого. Он уже умер, но вспоминают его постоянно. Старик Беллоуз был и архитектором, и строителем, любил сам как следует поработать руками. И он построил в той местности добрую половину современных домов. Кажется, он обожал резьбу по дереву и всевозможные технические новинки, однако его главным хобби были дома в стиле Тюдоров или Стюартов, и его новоделы настолько точно имитировали оригинал, с балками и половицами, принесенными из старинных домов, что даже самые маститые архитекторы ошибались, определяя возраст его построек. Своего рода деревенские шуточки, да и у самого старика, похоже, было довольное странное чувство юмора. Он обожал разные двери-обманки и тайные ходы – но стоп! Спешу уверить вас, и это совершенно точно, что в доме, о котором идет речь, нет никаких тайных коридоров или чего-то подобного.

Этот дом, который Беллоуз строил для себя, сэр Гайлс Гэй купил несколько месяцев назад. Дом довольно просторный – восемь спален – и стоит в начале обсаженной живыми изгородями дорожки, которая ведет к церкви. Это имитация дома эпохи королевы Анны, и имитация по-настоящему великолепная, если только вам нравится этот тяжеловесный и мрачноватый стиль. К тому же окна некоторых комнат выходят прямо на церковное кладбище, а лично я не так представляю себе сельский шик.

Но необходимо принять во внимание положение молодого Ричи Беллоуза, сына старика. Скажу вам откровенно: будь я проклят, если понимаю, каким боком он причастен к этому делу, и мне было бы гораздо легче, если бы я понимал. Молодой Ричи Беллоуз тот еще персонаж. Родился и вырос в этом самом доме. Мне удалось выяснить, что он получил блистательное образование, да и вообще умнейший малый. Но больше всего окружающих изумляет его феноменальная наблюдательность, будь он пьяный или трезвый: он из тех людей, перед которыми можно разложить колоду карт, а он потом безошибочно назовет, в какой последовательности они лежали. На самом деле вскоре после приезда сэра Гайлса и его гостей он устраивал для всей компании небольшое представление подобного рода, разные там тесты.

После смерти отца ему досталось приличное наследство. Но потом все пошло прахом. И не сказать чтобы у него имелись какие-то серьезные пороки, он просто бесконечно ленив, чему способствует и легкий паралич левой руки, а еще он любит приложиться к бутылке. Его скатывание по наклонной поначалу было постепенным, а затем все рухнуло в одночасье. Сперва развалился его бизнес: по нему сильно ударило падение цен и Беллоуз не справился с ситуацией, только растранжирил деньги. Потом его жена заразилась на побережье тифом и умерла, он и сам тогда заразился. И все это время он втихаря попивал. Постепенно он превратился в настоящего деревенского забулдыгу. Он не причиняет никому неприятностей, не устраивает скандалов. Каждый божий вечер он, вежливо раскланявшись, покидает заведение «Олень и перчатка», уже будучи хорошо под парами. В конце концов ему пришлось продать любимый дом, подделку под эпоху королевы Анны – «Четыре двери» он называется, – за ту сумму, какую ему дали. Сам он поселился в пансионе одной благочестивой вдовы, но здорово зачастил в свой старый дом, с тех пор как его купил сэр Гайлс Гэй. Вероятно, в этом и кроется корень всей проблемы.

Вот теперь мы подбираемся к голым фактам, касающимся ночи убийства. По свидетельству прислуги, в доме было шесть человек. Сэр Гайлс и пять его гостей спали на одном этаже. У всех были отдельные комнаты (мистер и миссис Рипер занимали две смежные), а двери всех комнат открываются в общий коридор, который тянется через весь дом. Как в гостинице, сказали бы вы. Слуги легли спать около полуночи. Насколько мне удалось установить, не было ровным счетом ничего необычного, странного или подозрительного ни в людях, ни в событиях той ночи; напротив, похоже, вечер был самый заурядный. И после полуночи только один человек – по его собственному признанию – покидал свою комнату. Примерно в пять минут третьего мистер Рипер проснулся, набросил халат, включил свет и вышел в коридор, направляясь в уборную. Вплоть до этого момента, по общему мнению, не было слышно ни шума, ни какого-либо движения.

Теперь сопоставим все это с тем, что нам известно о передвижениях Беллоуза той ночью. Беллоуз покинул паб «Олень и перчатка», расположенный на общинных землях в двухстах ярдах от дорожки между живыми изгородями, ведущей к «Четырем дверям», ровно в десять: время закрытия. В тот вечер он был не пьянее обычного: шесть пинт эля, по словам хозяина. Однако к последней пинте он потребовал виски, а уходя, купил еще полбутылки и захватил с собой. Затем он, по-видимому, коротал время как обычно. Его видели, когда он шел по дороге в сторону Портинга, это соседняя деревня; от дороги отходит ответвление, обсаженная живыми изгородями дорожка, ведущая к роще, которая называется Веселая Поросль, – еще одно его любимое место, где он частенько сидит и пьет в одиночестве. Ночью четырнадцатого января было холодно и ярко светила луна. На этом месте следы Беллоуза теряются.

Итак, в пять минут третьего ночи Рипер в доме открыл дверь своей спальни и вышел в общий коридор. У одной стены коридора – недалеко от двери комнаты, которую занимал Родни Кент, – стоит кожаный диван. В лунном свете, падавшем в окно в торце коридора, Рипер увидел на диване мужчину, тот крепко спал, развалившись и храпя. В полутьме Рипер не узнал его, однако это был Беллоуз, несомненно мертвецки пьяный.

Рипер включил свет и постучал в дверь сэра Гайлса. Сэр Гайлс, разумеется, узнал Беллоуза и, по-видимому, посочувствовал ему. Оба джентльмена заключили, что Беллоуз, напившись, просто пришел в дом по привычке, как делал это всю свою жизнь: ключ от дома был обнаружен у него в кармане. А затем они заметили, что дверь в комнату Родни Кента широко открыта…

За окнами библиотеки с молчаливым упорством валил снег, в заваленной книгами комнате царил полумрак. Кристофер Кент, в каком-то гипнотическом трансе, вызванном то ли рассказом, то ли отблесками огня в камине, пытался представить себе человека, которого он привык видеть под ярким небом, – рыжеволосого, вечно серьезного Родни – в той сумрачной атмосфере фальшивого дома эпохи королевы Анны с видом на церковное кладбище. За время рассказа доктор Фелл ни разу не шевельнулся, разве только взъерошил копну густых волос, тронутых сединой.

– Что ж, – внезапно продолжил Хэдли, – тут они и нашли мертвым вашего кузена, мистер Кент. Он лежал у изножья кровати. На нем была пижама и халат, однако он еще не успел лечь в постель, когда на него напал убийца. Он был задушен чьими-то руками, обернутыми полотенцем для лица, само полотенце, взятое рядом с умывальником, было переброшено у него через плечо. (Комната, где совершилось преступление, меблирована в громоздком стиле шестидесятых годов девятнадцатого века: бюро с мраморной столешницей и все прочее, такое же тяжелое.) Задушив его, убийца ударил свою жертву по лицу не меньше дюжины раз – разумеется, нашим старым знакомым, тупым и тяжелым предметом, – при этом сам тупой и тяжелый предмет найден не был.

И это самое гнусное, ведь удары были нанесены спустя какие-то минуты после его смерти, из неприкрытой ненависти или же в припадке безумия. Однако это никак не помешало установлению личности, поскольку не было никаких сомнений, кто стал жертвой. Убийца, должно быть, напал на Родни Кента, как только тот вошел к себе в комнату, потому что медицинская экспертиза показала, что к моменту обнаружения он был мертв около двух часов. Все ли пока ясно?

– Нет, – произнес доктор Фелл. – Но продолжайте.

– Погодите минутку, – встрял Кент. – Здесь есть кое-что более чем странное. Род был худой, но крепкий, как железный прут. Убийца должен быть очень проворным и очень могучим, чтобы вот так бесшумно покончить с ним, или же кто-то слышал звуки борьбы?

– Это не обязательно. Никаких признаков борьбы обнаружено не было. Однако у него на затылке оказался большой синяк от удара, который едва не проломил ему череп. Возможно, след остался от резного орнамента в изножье кровати – вы ведь знакомы с подобной мебелью, – о которое он ударился, когда упал. Или же это убийца оглушил его тем же предметом, которым позже разбил ему лицо.

– Так, значит, вы арестовали этого Беллоуза?

Хэдли был раздражен. Теперь он вышагивал, с маниакальной точностью следуя узору на ковре.

– Но не по обвинению в убийстве. Формально – за незаконное проникновение в дом, – отозвался он резко. – Разумеется, он подозреваемый. Прежде всего, в комнате найдены его отпечатки пальцев, рядом с выключателем, хотя он не помнит, чтобы входил в эту комнату, и готов поклясться, что не входил. Во-вторых, он единственный, кто мог бы совершить убийство. Он был пьян, возможно, его одолевала тоска из-за утраты дома, – может быть, он нечаянно забрел туда, и тут его охватило бешенство…

Стойте! – прервал самого себя Хэдли, предвидя возражения. – Я и сам вижу все пробелы, и я сам на них укажу. Если он убил свою жертву в полночь, а затем вышел и заснул на диване в коридоре, куда подевался тупой и тяжелый предмет? И еще: ни на нем самом, ни на его одежде не оказалось следов крови. Наконец, так уж случилось, что у него частично парализована левая рука (одна из причин, по которой он никогда в жизни не работал), и доктор твердо заявляет, что он не смог бы никого задушить. Опьянение – тоже неубедительное объяснение. Если у него и имелся на кого-нибудь зуб, так на сэра Гайлса Гэя. Вряд ли он вот так вошел бы (с заранее обдуманным преступным намерением, прихватив с собой оружие) и напал на совершенно незнакомого человека, не производя при этом ни малейшего шума. Я также признаю, что никто в деревне, где он пьянствует уже столько лет, никогда не замечал в нем злобы или мстительности, как бы сильно он ни надирался. Вот и все наши факты.

Впрочем, есть еще и его собственное заявление, которое состоит в основном из чепухи. Он пришел в себя только на следующий день и даже в камере, похоже, не до конца понимал, что происходит. Когда он изложил свою версию в первый раз, инспектор Таннер решил, что подозреваемый еще не протрезвел, и даже не удосужился ничего записать, однако Беллоуз повторил то же самое, когда окончательно пришел в себя, и с тех пор так и твердит одно и то же. По его словам, хотя судите сами…

Открыв свой портфель, Хэдли вынул из стопки отпечатанных на машинке листов один и пробежал пальцем по строчкам.

– «Помню, как сидел в Веселой Поросли, пришел туда, когда паб закрылся, еще помню, что выпил почти все, что с собой было. Понятия не имею, сколько времени я там провел. В какой-то момент мне показалось, что кто-то со мной заговорил, но, возможно, это мне почудилось. Последнее, что помню отчетливо: сижу среди растительности на одной из железных скамеек. А следующее, что запомнил: я снова в „Четырех дверях“, на диване в коридоре верхнего этажа.

Не могу объяснить, как туда попал, но мне вовсе не показалось странным, что я там. Я подумал: „Приветики, я дома“, и больше ничего. Поскольку я уже сидел на диване и двигаться мне вовсе не хотелось, я решил: лягу-ка спать.

Нет, заснул я вроде не сразу. Пока лежал, кое-что видел; то есть мне кажется, я огляделся по сторонам и увидел. Коридор заливал яркий лунный свет, там в торце окно на южную сторону, и луна висела высоко. Даже не знаю, как я заметил его краем глаза, но я увидел его на повороте коридора, рядом с дверью „синей комнаты“.

Я бы описал его как мужчину среднего роста и телосложения, в униформе, какую носят служащие больших отелей, вроде „Королевского багрянца“ или „Королевского пурпура“. Такая темно-синяя униформа, длинный сюртук и пуговицы, то ли серебряные, то ли медные, насчет цвета в лунном свете я не уверен. Кажется, на обшлагах была полоска, темно-красная. И у него в руках было что-то вроде подноса, и поначалу он стоял на углу коридора и не двигался».

«Вопрос: Можете описать его лицо?

Ответ: Лица я не разглядел, потому что там, где должны быть глаза, лежала густая тень или вообще зияла какая-то черная дыра.

Затем он двинулся по коридору, прошел мимо меня, и я уже не видел его. И по его походке я тоже угадал бы в нем служащего гостиницы.

В.: Куда он направлялся?

О.: Я не знаю.

В.: Разве вас не удивило, что гостиничный служащий с каким-то подносом разгуливает по коридору посреди ночи?

О.: Нет. Насколько помню, я вообще об этом не задумался. Я лег на бок и заснул, по крайней мере, больше ничего не помню. И кстати, у него был с собой не кухонный поднос, скорее такой маленький подносик для визитных карточек».

Отчего, – прокомментировал Хэдли, шлепая отпечатанным листком по столу, – все становится еще более абсурдным. Поднос для визитных карточек, видите ли! Пропади все пропадом, Фелл! Это либо белая горячка, либо пророчество, либо правда. Поднос для чего? Чтобы принести на нем орудие убийства? Я не утверждаю, что этот Беллоуз виновен, я даже уверен, но это только между нами, что как раз наоборот. Однако, если он говорит искренне и если этот гостиничный служащий не померещился ему, хотя там с тем же успехом могла проползти змея с медными пуговицами, что это нам дает?

– Что ж, я вам скажу, – скромно отозвался доктор Фелл. Он указал своей тростью с набалдашником из слоновой кости на Хэдли и поглядел вдоль нее, словно это было дуло винтовки. – Этот ваш пьянчуга, как вы помните, способен перечислить все выставленные в витрине предметы, взглянув на них лишь единожды. Стоит побеседовать с Ричи Беллоузом, который сейчас без дела прозябает в камере. Покопайтесь в этом его заявлении, выясните, что` он действительно видел или полагает, что видел, и тогда, возможно, перед нами забрезжит проблеск правды.

Хэдли обдумал его слова.

– Конечно, – произнес он, – существует теоретическая вероятность, что Беллоуз совершил первое убийство в состоянии опьянения, а кто-то другой просто сымитировал его – воспользовавшись и способом преступления, и историей Беллоуза о призрачном служителе отеля, – чтобы позже убить миссис Кент в «Королевском багрянце»…

– Вы сами-то верите в это?

– Откровенно говоря, нет.

– Слава богу, – произнес доктор Фелл. Он тяжело засопел, развернув к Хэдли красное лицо и глядя с царственным достоинством. – Два этих убийства – дело рук одного человека, все остальное, друг мой, недостоверно с художественной точки зрения. И у меня возникло неприятное ощущение, что тот, кто стоит за сценой, высокохудожественно подтасовывает факты. – Он поморгал, рассеянно глядя на собственные руки, сложенные на набалдашнике трости, отчего его глаза едва не сошлись к носу. – Гм… Что касается происшествия в «Королевском багрянце» прошлой ночью… Насколько я понимаю, вся компания Рипера по-прежнему там?

– Мне известно только то, – ответил Хэдли, – что доложил мне по телефону Беттс несколько минут назад. Да, они там. И Гэй тоже с ними, так что всего получается шесть человек, в точности как в «Четырех дверях».

– Гэй приехал с ними в отель? Чего ради?

– Наверное, интуитивно они хотят держаться вместе. Гэй с Рипером друзья не разлей вода.

Доктор Фелл поглядел на него с любопытством, словно удивляясь такому выражению. Однако повернулся он к Кенту.

– Происходящее, – пророкотал он извиняющимся тоном, – едва ли можно именовать старым добрым английским гостеприимством. Хотя я с нетерпением ждал встречи с вами, поскольку очень хотел как следует поспорить по поводу пары нашумевших изданий. Но честно сказать, сейчас я с бо`льшим интересом задал бы пару вопросов. Эти ваши друзья – я-то с ними никогда не встречался, не могли бы вы охарактеризовать их для меня? Только – боже упаси! – никаких запутанных подробностей. Всего одно слово или фраза, первое слово или фраза, какие придут вам в голову. Идет?

– Хорошо, – сказал Кент, – только я все равно считаю…

– Отлично. Дэниел Рипер?

– Слово и дело, – тут же ответил Кент.

– Мелитта Рипер?

– Только слово.

– Франсин Форбс?

– Воплощенная женственность, – отозвался Кент, помедлив.

Хэдли проговорил бесцветным голосом:

– Насколько я понял из беседы с мистером Рипером, вы проявляете к этой юной леди изрядный интерес.

– Так и есть, – честно признался Кент. – Только мы с ней не очень хорошо ладим. Она фанатично убеждена в важности современных политических течений, новых теорий со всего света – она ходячий «Путеводитель образованной женщины» по социализму, капитализму, советизму и прочим «измам». А я – нет. В политике я как Эндрю Лэнг[10]: никогда не заходил дальше того, чтобы считаться якобитом, и я убежден, что если человеку хватает мозгов сколотить себе состояние – то флаг ему в руки! Она же, со своей стороны, считает меня твердолобым тори и реакционером. Но одна из причин, по которой я согласился на это дурацкое пари, – доказать ей…

– Эй, – оборвал доктор Фелл. – Э-ге-гей! Я понял. Следующее имя из списка: Харви Рейберн.

– Акробат.

– Правда? – удивился доктор Фелл, широко открывая глаза. – Послушайте, Хэдли, а вот это интересно. Помните О’Рурка из дела о бестелесном человеке?

– Он не в буквальном смысле акробат, – возразил Хэдли. – Но я понимаю, о чем вы. – Он поглядел на Кента, прищурившись. – Весьма гибкий молодой человек, Фелл. Он, кажется, знает все обо всем и многое изучил на собственном опыте. Он задержал меня как-то, побеседовать о криминальных делах, и при этом сыпал энциклопедическими познаниями не хуже вас. Он вроде бы порядочный малый и… – прибавил Хэдли, явно опасаясь давать такую характеристику кому бы то ни было, – довольно искренний.

– Он именно такой, – подтвердил Кент.

– На этом мы остановимся. Я не хочу, – продолжал суперинтендант, – чтобы мы наговорили слишком много, пока у нас нет всех фактов. Однако – клянусь святым Георгием! – никогда еще у меня не бывало таких безукоризненно чистеньких, безобидных подозреваемых. Мы проверили прошлое всех этих людей. Я беседовал с ними до посинения. Никто не испытывает ненависти к другим или хотя бы легкой неприязни. Ни у кого нет финансовых проблем или просто денежных затруднений. Нет даже намека на какую-нибудь интрижку с чужой женой. И как будто вовсе нет причин, чтобы двух обычных людей, чья смерть не принесет никому ни выгоды, ни хотя бы удовольствия, так старательно выследили и уничтожили. И опять-таки факты. Их не просто убили – их с методичной яростью изуродовали после смерти. И если только в компанию не затесался склонный к убийствам психопат (а в это я отказываюсь верить, потому что никогда еще не было случая, чтобы признаки подобного расстройства оставались никем не замеченными, даже если такого человека не заставали в момент приступа), все это лишено смысла. Что вы вынесли из всего этого?

– Есть один момент, Хэдли. После гибели мужчины оставалась хотя бы жена, которой можно было задать вопросы. Не сообщила ли она что-нибудь, способное пролить свет на это дело?

– Нет. Точнее, сообщила, что ничем не может помочь, а я готов поклясться, она говорила правду, так с чего бы кому-то ее убивать? Как я уже упоминал, она гостила у своих тетушек в Дорсете, когда убили ее мужа. Она едва не помешалась и слегла, так что тетушки принялись пичкать ее успокоительными. К остальной компании она присоединилась в Лондоне, как только доктор разрешил ей вставать, и в свою первую же ночь здесь она тоже убита. Вот я и спрашиваю еще раз: что вы вынесли из всего этого?

– Ладно, я скажу, – пообещал доктор Фелл. Он надул щеки и как будто сделался еще больше, развалившись в кресле. – В данный момент вынужден признать с сожалением, что от меня мало толку. Могу лишь обозначить моменты, которые кажутся мне интригующими. Меня интересуют полотенца. Меня интересуют пуговицы. И меня интересуют имена.

– Имена?

– Или же их производные, – заявил доктор Фелл. – Не отправиться ли нам в отель?

Глава четвертая
Убийство с доставкой в номер

Когда их знакомили с управляющим отелем «Королевский багрянец», Кент ожидал увидеть перед собой какого-нибудь учтивого диктатора в утреннем сюртуке, некую высшую разновидность старшего официанта, иностранного, скорее всего семитского, происхождения. Но мистер Кеннет Хардвик, напротив, оказался простым, сдержанным и дружелюбным островным уроженцем, в самом заурядном сером костюме. Кеннет Хардвик был седеющим мужчиной средних лет, с волевым лицом, крючковатым носом и живыми глазами: его главной установкой, как и установкой всего отеля, похоже, была несокрушимая работоспособность – он, конечно, потрясен убийством, но готов со всем разобраться без лишней суеты.

Суперинтендант Хэдли, доктор Фелл и Кент сидели в апартаментах управляющего на седьмом этаже. Его обычный рабочий кабинет находился внизу, но на новом этаже, в крыле Д, для Хардвика было выделено две комнаты. Окна гостиной, отделанной мореным дубом, весьма удобной, но без излишеств, выходили во двор-колодец, выложенный белой плиткой. Хардвик сидел за большим письменным столом с включенной настольной лампой, разгонявшей сумрак зимнего дня, и постукивал по плану крыла А, разложенному перед ним. Он то и дело надевал и снова снимал очки – единственный признак волнения, нарушавший деловитое изложение фактов.

– …и вот, – подытожил он, – прежде чем другой мистер Кент прибыл сегодня утром, положение было таково. Мистер Рипер забронировал номера на всю компанию за полтора месяца, подчеркнув, что желает разместиться на новом этаже. Разумеется, мне сообщили о трагической смерти мистера Родни Кента две недели назад. – Хардвик, кажется, заставил себя собраться с духом, покрепче насадив очки на нос. – Хотя в прессу об этом почти ничего не просочилось и, разумеется, не было никаких намеков ни на что… гм… кроме пьяного нападения…

– Верно, – подтвердил Хэдли. – Министерство внутренних дел приказало нам не делать подробности достоянием общественности. Следствие было временно приостановлено.

– Понимаю. – Хардвик чуть подался вперед. – И вот теперь еще и это, суперинтендант. Разумеется, было бы глупо с моей стороны спрашивать, нельзя ли как-то замять случившееся. Я не собирался и не собираюсь задавать подобные вопросы. Но все же каково наше положение? Если смерть мистера Кента была в определенной степени засекречена, произойдет ли то же самое со смертью миссис Кент? До сих пор никто ничего не знает, за исключением тех людей, которые занимались этим непосредственно. Дела в отеле идут заведенным порядком, как вы сами видите. Это было несложно, поскольку гости мистера Рипера – единственные постояльцы в крыле А, они в некоторой степени отрезаны…

– Отрезаны, – повторил Хэдли. – Пока я не получу указаний, все, разумеется, должно сохраняться в секрете. А теперь перейдем к подробностям. Какие именно комнаты кто занимал?

Хардвик передвинул план по столу.

– Я все здесь отметил, – пояснил он. – Вы увидите, что в номере семьсот семь значатся «мистер и миссис Кент». И в наших книгах записано точно так же, никто ничего не менял. Именно поэтому сегодня утром официанты не заподозрили ничего странного, когда второй жилец номера спустился и потребовал завтрак.

Раздался стук в дверь. Сержант Беттс, помощник Хэдли, вошел, выразительно помахивая блокнотом.

– Сэр, доктор только что закончил, – сообщил он. – И он хочет с вами переговорить. Я проверил все, о чем вы меня просили.

– Прекрасно. И где же наши… гости?

– Все у себя в номерах. У меня возникли некоторые сложности с мистером Рипером, однако в коридоре стоит на страже Престон.

Хэдли пробурчал что-то, придвигая стул ближе, чтобы рассмотреть план. Повисло долгое молчание. Свет настольной лампы заливал лицо Хардвика, окаменевшее от напряжения, с застывшей полуулыбкой. Доктор Фелл, огромный и похожий в своей черной накидке с капюшоном на разбойника с большой дороги, смотрел на план через плечо Хэдли, положив на колени свою шляпу с широкими загнутыми полями. До них доносились слабые звуки оркестра из лобби-бара, поднимавшиеся через двор-колодец, однако они больше походили на вибрации воздуха, чем на музыку.

– Я так понимаю, – внезапно заявил суперинтендант, – во всех номерах свои ванные комнаты. И только один из них не занят.

– Да, номер семьсот шесть свободен. Рядом с лифтами. Поскольку монтажники еще работают, я побоялся, что шум будет тревожить жильцов в примыкающем к шахте номере.

– Вы лично занимаетесь расселением гостей?

– Обычно нет, не я. Но в этом случае я занимался лично: мы с мистером Рипером давно знакомы, и я когда-то сам жил в Южной Африке.

– Эти номера были выбраны заранее?

– О да. Единственная загвоздка состояла в том, что гости прибыли на день раньше, чем собирались изначально.

– Почему так получилось? Вам известно?

– Ну, мистер Рипер позвонил мне из Нортфилда вчера после обеда. Он сказал… вы ведь понимаете, что нервы у них были на пределе, – Хардвик с легким неодобрением взмахнул рукой, – ему кажется, что лучше не задерживаться в деревне еще на день, и полиция не возражает против их переезда в Лондон. Устроить всю компанию было нетрудно – сейчас ведь не разгар сезона. На самом деле занят был всего один номер – семьсот седьмой – той самой дамой, которая вчера после обеда и выехала.

Хэдли бросил взгляд на Кента.

– Это та американка, которая уверяла, будто бы забыла в бюро своего номера ценный браслет?

– Будто бы? – повторил управляющий. – Не совсем понимаю, что именно вы имеете в виду. Она действительно забыла браслет в бюро. Майерс, дневной портье, нашел его там в тот же момент, когда обнаружил и… миссис Кент.

Кристофер Кент пристально поглядел на него. Слишком свежи были его воспоминания о том кленовом бюро с мягко выдвигающимися ящиками, застеленными бумагой, чтобы он пропустил такое замечание мимо ушей.

– Погодите. Здесь кроется какая-то ошибка, – вставил он. – Во время моего короткого приключения я сегодня утром осмотрел все бюро и могу поклясться на чем угодно, что никакого браслета там не было.

Хардвик заговорил после паузы. Его лоб прорезали короткие морщинки, словно нарисованные рукой художника. Он быстро переводил взгляд с одного из своих визитеров на другого.

– Даже не знаю, что тут сказать. Мне известно только, что браслет сейчас у меня: чертовски красноречивое доказательство. Майерс принес его мне, когда пришел сообщить о другом деле. Вот, можете сами посмотреть.

Хардвик выдвинул левый ящик письменного стола. Разорвал заклеенный конверт и положил браслет под лампу. Он представлял собой цепочку из крупных звеньев белого золота, и в центре красовался единственный камень весьма любопытного вида. Квадратный, черный, отшлифованный и тускло поблескивающий, с гравировкой: две строчки на латыни мелкими, едва читающимися буквами. «Claudite jam rivos, pueri, – гласила гравировка, – sat prata biberunt». Доктор Фелл над плечом Хэдли шумно и бурно захмыкал от волнения.

– Да, необычная вещица, – заметил Хардвик. – Этот камень – обсидиан, черный опал, что вообще это может быть? – выглядит так, словно его вынули из кольца и вставили в браслет. Однако надпись еще более удивительная. Моей когда-то вполне сносной латыни не хватает, чтобы понять. Я бы перевел в общих чертах так: «Завязывайте с выпивкой, парни, луга уже напились до отвала», что кажется мне полной чепухой.

Он уставился на доктора Фелла с невеселой вопрошающей улыбкой, в которой вдруг мелькнула догадка.

– О Бахус! – проворчал доктор Фелл, оставляя своих собеседников в прежнем недоумении. – Ну и дела, неудивительно, что она желает получить браслет обратно! Сам камень не бог весть какой ценности, однако некоторые музейные хранители за такой горло бы перерезали. Если моя догадка верна, таких камней осталось в мире всего несколько штук. Что же до надписи, вы недалеки от истины. Это метафора в образном стиле Вергилия, его наставление пастухам, и в учебнике это перевели бы поделикатнее: «Время, ребята, закрыть канавы, луга утолились»[11]. Хм… Ха! Да, я бы сказал, что камень точно извлечен из кольца и вставлен в браслет. Белое золото, широкие звенья – это ерунда. Только камень здесь старинный. И конечно же, изначально идея принадлежала грекам, а римляне лишь переняли ее. Уникальная вещица! Ого! Черт побери, Хэдли, вы сейчас видите перед собой одно из самых остроумных изобретений древнего мира.

– Остроумных изобретений? – удивился Хэдли. – Остроумных изобретений для чего? Вы хотите сказать, в этом камне носили яд или в браслете?

– Профессиональный подход, – произнес доктор Фелл сурово. И внимательно поглядел на камень. – Нет, ничего подобного, и все же это для сугубо практического применения. Римляне были практичными людьми. Кому принадлежит вещица, мистер Хардвик?

Управляющий выглядел озадаченным.

– Некой миссис Джопли-Данн. У меня тут есть ее адрес.

– Но сами вы с ней не знакомы?

– Отчего же, очень хорошо знаком. Она всегда останавливается у нас, когда бывает в Англии.

Доктор Фелл, сипло дыша, уселся на место и покачал головой. Хэдли сердито ждал, пока он снова заговорит, однако, когда взгляд доктора устремился куда-то в пустоту, Хэдли не стал настаивать и перешел к более насущным делам.

– Браслет может подождать: всему свое время. В настоящее время мы занимаемся компанией мистера Рипера. В котором часу они прибыли в отель?

– Около шести вечера.

– И какие они были в тот момент? В смысле, каково было настроение в компании?

– Совершенно точно безрадостное, – ответил Хардвик с серьезностью, за которой, как почувствовал Кент, кроется легкая усмешка. Это не осталось не замеченным для Хэдли.

– Продолжайте, – потребовал суперинтендант. – Что было потом?

– Я встретил их, проводил наверх. Как вы уже знаете, с мистером Рипером я знаком лично. Так вот, учитывая обстоятельства, я посоветовал ему сводить куда-нибудь друзей, на какое-нибудь представление, желательно веселое. Вы ведь понимаете.

– И он согласился?

– Да, он заказал шесть билетов на «Стоит лишь расхотеть».

– И что, все они пошли?

– Да. Мне показалось, миссис Кент не желала идти, но ее уговорили. Так получилось, что я как раз вышел из кабинета – того, который внизу, – примерно в четверть двенадцатого ночи, и встретил всю компанию, возвращавшуюся из театра. Настроение у всех явно улучшилось. Мистер Рипер задержался, чтобы купить сигару, и сказал мне, что всем без исключения понравилась постановка.

– Что потом?

– Они отправились наверх. Во всяком случае, – добавил Хардвик, склонив голову набок и с особенным тщанием выбирая слова, – они вошли в лифт. Больше я никого из них не видел. И только на следующее утро я узнал о случившемся, когда Майерс пришел и сообщил о найденном теле. – Хардвик снял свои очки, убрал их в футляр и захлопнул со щелчком. Несколько мгновений он отрешенно глядел на бювар. – Больше мне, – продолжил он, – не хотелось бы обсуждать это безобразное происшествие. Вы всё знаете; я всё знаю; и это настолько ужасно, что говорит само за себя. – Он поднял голову. – Вы видели лицо этой женщины?

– Еще нет, – признался Хэдли. – Остался, в сущности, только один вопрос. Вы говорите, в одном из лифтов работают монтажники. Они работали там всю ночь?

– Да.

– Вам известно, когда у них начинаются и заканчиваются смены?

– Да. Именно эта смена – три человека – заступила вчера вечером в десять и проработала до восьми утра. Они еще были здесь, когда обнаружили тело.

– Предположим, кто-то другой – некий посторонний человек, никак не связанный с компанией мистера Рипера, – вошел бы в крыло А или вышел бы оттуда в какой-то момент среди ночи. Рабочие заметили бы его, как вы думаете?

– Я бы сказал, наверняка. Свет в коридоре горит всю ночь. Подняться или спуститься можно либо на лифте, либо по лестнице, а рабочие находятся как раз между тем и другим.

Хэдли вопросительно поглядел на сержанта Беттса, который согласно кивнул.

– Да, сэр, – подтвердил сержант. – Я получил показания всех троих. Они были весьма словоохотливы, и их версии сходятся. Они помнят, как компания мистера Рипера поднялась наверх примерно в четверть двенадцатого. На самом деле мистер Рипер задержался и задал им несколько вопросов о том, как устроен лифт и как продвигается их работа. Они видели, как гости распрощались на повороте коридора. И после этого, они готовы в этом поклясться, никто за всю ночь не входил и не выходил из крыла А.

– И все же… Существует ли какой-нибудь другой способ, которым посторонний мог бы проникнуть туда?

Вопрос Хэдли был адресован то ли Беттсу, то ли управляющему. Спустя несколько мгновений ответил второй.

– Вряд ли, – произнес он.

– Почему?

– Взгляните на план. Я не утверждаю, что это невозможно, но вы посудите сами. – Хардвик развернул план этажа на столе. – Теоретически есть еще два пути. Посторонний – я полагаю, вы имеете в виду злоумышленника? – мог бы забраться по пожарной лестнице и влезть в окно в конце коридора. Но так уж случилось, именно это окно не просто надежно заперто изнутри – мне как раз вчера доложили, что фрамуга намертво засела в раме и окно вообще невозможно открыть. Сегодня утром должен прийти мастер, чтобы его починить. И у вашего злоумышленника остается всего один путь: вскарабкаться по стене здания – либо по фасаду, обращенному на Пикадилли, либо пройдя во внутренний двор, – а затем пройти через чей-нибудь номер, оставшись при этом незамеченным, после чего выйти тем же путем. Поскольку я очень хорошо знаком с этим отелем, я бы сказал, это настолько маловероятно, что почти невозможно.

– Вы же понимаете, к чему ведут все эти вопросы?

– О да, еще как понимаю.

Хэдли развернулся к Беттсу:

– Итак, если исключить постороннего, входил или покидал кто-нибудь это крыло среди ночи? Что у нас со служащими отеля?

– Никто, кроме горничной, сэр. Она закончила работу в половине двенадцатого.

– Да, но… – Хэдли хмуро поглядел в свой блокнот. – Как насчет чистильщиков ботинок? Разве не было чистильщика, или как вы его там называете? На ночь обувь выставляется за дверь, и ее забирают, чтобы почистить…

Беттс кивнул:

– Да, сэр. Однако чистильщик – на самом деле это коридорный – зашел в крыло только под утро, спустя несколько часов после убийства. Судя по всему, по ночам тут не собирают обувь и не уносят чистить, на случай если кто-нибудь придет совсем поздно. Они дожидаются пяти утра и вот тогда забирают всю обувь, приводят в порядок и возвращают на место. Чистильщик прошел по коридору в пять, поболтал с рабочими у лифтов. Однако во всем крыле только один человек выставил пару туфель – миссис Кент. И чистильщик понял, что тут какая-то ошибка.

– Ошибка? – резко переспросил Хэдли.

– Прежде всего, это была пара туфель из коричневой замши, а замшу кремом не чистят. Второй момент, туфли оказались не парные, хотя и очень похожие на первый взгляд. Одна была чуточку светлее другой и с небольшой плоской пряжкой. Чистильщик понял, что туфли выставили по ошибке, поэтому он оставил их под дверью и ушел.

Доктор Фелл, на лице которого отражался болезненный интерес, вмешался:

– Всего один момент. Меня интересует устройство этой цитадели. Как именно работает отель? Кто входит и выходит из здания в это время суток?

– У нас здесь примерно три сотни работников, – ответил Хардвик, – и потребуется некоторое время, чтобы объяснить, как все устроено. Но я могу вам сказать следующее: после половины двенадцатого ночи ни у кого нет абсолютно никаких дел наверху, за исключением одного из четверых коридорных. Именно так. Горничные, которые дежурят днем, отвечают на вызовы и все прочее, уходят в половине двенадцатого. И тому имеются моральные причины, – пояснил он осторожно, – вам вряд ли захочется, чтобы вокруг сновала толпа девушек, когда вы возвращаетесь в номер. Примерно в это же время все остальные служащие, которые время от времени поднимаются наверх днем (например официанты или посыльные), тоже заканчивают работу. Наверху остаются четверо коридорных под началом ночного портье.

– Полагаю, у вас две смены? – уточнил Хэдли.

– О да. Ночная приходит в восемь вечера и остается до восьми утра следующего дня. Каждый коридорный отвечает за один или два этажа, в зависимости от заполненности отеля. Если на его этаже звонит звонок, он отвечает. Если требуется поднять багаж либо гость забыл ключ или пришел в номер навеселе – как видите, поручения самые разные. И еще они собирают обувь в пять утра, как и сказал сержант.

– Вопрос в том, – настаивал Хэдли, – поднимался ли кто-нибудь наверх вчера ночью, за исключением горничной?

– Нет, сэр, – вставил Беттс. – И это кажется несомненным.

Раздался короткий предупреждающий стук в дверь, после чего она открылась и вошел Дэн Рипер. За ним – Франсин Форбс в качестве арьергарда.

Кент машинально поднялся с места. Она увидела его, а вот Дэн ничего не заметил. И здесь, в Лондоне, Кент как-то отчетливее, чем раньше, понял, что Дэн – человек крупномасштабный, словно рельефная карта Африки, ему требуется простор, чтобы дышать. Однако, несмотря на клокотавшую в нем энергию, он выглядел больным: часть его существа вечно беспокоилась, беспокоилась и беспокоилась. Его волосы, поседевшие и поредевшие на висках, были коротко острижены на тевтонский манер, вокруг очень светлых глаз на фоне кирпично-красного загара, который никогда не становился бледнее, разбегались тонкие морщинки, отчего казалось, будто по лицу с крупными чертами провели теркой для мускатных орехов. Его рот, который одновременно выражал великодушие и подозрительность, был поджат так, как будто он прикусил нижнюю губу.

Если внешность Франсин являла полную противоположность внешности Дэна, то по некоторым душевным качествам она могла бы сойти за его дочь. Она была гораздо спокойнее Дэна и, вероятно, даже более непреклонной, чем он, – именно эта непреклонность и приводила к конфликту каждый раз, когда они встречались с Кристофером Кентом. Она была стройная, с очень светлой кожей, которая никогда не загорала и не обгорала на солнце, а словно светилась изнутри от собственной белизны, особенно подчеркнутой аккуратно подстриженными светлыми волосами и миндалевидными темно-карими глазами. Она казалась – и тут не подобрать иного слова – очень породистой, причем порода, похоже, делала ее вполне жизнеспособной, а вовсе не анемичной. И было сразу понятно, что ее простого покроя коричневое платье – последний писк моды, настолько идеально сидело оно на ее фигуре.

– Послушайте, Хардвик… – начал Дэн сдержанно.

Он уперся ладонями о письменный стол, а затем заметил Кента.

Дэн присвистнул.

– Да какого же… – прибавил он, стараясь не заорать во все горло.

– Полагаю, – произнес Хэдли, – вы знакомы с мистером Кентом?

– Господи, да, конечно. Один из лучших моих… – ответил Дэн. Он снова осекся и быстро поднял глаза. – Крис, ты сказал им, кто ты такой? Потому что если сказал…

– Знаю: я проиграл. Плюнь ты на это пари, Дэн. Забудь о нем. У нас тут дела посерьезнее. Привет, Франсин.

Дэн залился краской, потирая щеку. Он выглядел растерянным, нерешительным, потому что его врожденный такт боролся с внутренней потребностью все объяснить.

– Вот дрянь, – произнес он. – Самый дрянной кошмар, в который я когда-либо вляпывался. Мы пытались тебя разыскать, Крис, но, разумеется… Однако не переживай, не волнуйся совершенно. Я обо всем позаботился. Он похоронен в Хэмпшире, ты же знаешь, его предки оттуда родом; все по высшему разряду, обошлось мне в пять сотен с лишним, но стоило того. – Судя по этим рваным фразам, даже стальные нервы Дэна, кажется, не выдерживали. Он говорил сварливым тоном. – Вот бы сейчас оказаться дома с хорошим бокалом в руке. А теперь еще и Дженни. У тебя есть какие-нибудь соображения, что с нами вообще творится?

– Нет.

– Но ты хотя бы можешь им сказать – правда, можешь, – что никто из нас не пожелал бы смерти Роду или Дженни?

– Могу и говорю.

Хэдли дал им возможность побеседовать, наблюдая за обоими. Франсин Форбс, едва ответив на приветствие Кента, дожидалась объяснений все с тем же видом человека, только что принявшего холодную ванну: наверное, дело в этой ее светящейся коже, подумал он, а заодно и в напряженной атмосфере. Она все-таки тоже не в своей тарелке. Хотя миндалевидные глаза смотрели спокойно, ее выдавали руки, нервно разглаживавшие платье на бедрах.

– Если мы уже закончили обсуждать великодушие Криса, – проговорила она своим неприветливым голосом, и Кент в долю секунды вспыхнул и разозлился, – может быть, нам стоит объяснить вам, мистер Хэдли, чего ради мы явились. Наша делегация из двух человек хочет довести до вашего сведения, что мы совершенно точно не намерены сидеть по своим номерам, словно в одиночных камерах, если нам не объяснят, с какой целью. Мы знаем, что Дженни мертва. Но это все, что нам известно.

Хэдли был сама учтивость. Он отодвинул для Франсин стул, хотя она тут же отвергла его взмахом руки, означавшим, что она просит перейти прямо к делу.

– Боюсь, это все, что известно и нам самим, мисс Форбс, – сообщил ей суперинтендант. – Мы как раз собирались переговорить с каждым из вас, как только закончим осмотр комнаты, где совершилось убийство. Да, убийство, в точности такое же, как и первое, как это ни прискорбно. Между прочим, позвольте представить вам доктора Гидеона Фелла, о котором вы, возможно, наслышаны.

Франсин коротко кивнула, в ответ доктор, тяжело сопя, поднялся с места, прижав к груди свою шляпу с широкими загнутыми полями. Он так же внимательно оглядел ее сквозь пенсне с выражением нескрываемого и добродушного любопытства, которое, по-видимому, вызвало раздражение. Однако она не сводила взгляда с Хэдли.

– Она что… задушена?

– Да.

– Когда? – спросил Дэн. Он, кажется, хотел как-то оправдаться.

– Пока что мы не знаем; как я уже говорил, мы еще не завершили осмотр ее номера и не виделись с врачом. Понимаю, – продолжал Хэдли успокаивающим тоном, – вам трудно оставаться у себя в комнатах в данный момент. Однако поверьте мне, если вы всего-навсего последуете моему совету и вернетесь к себе, мы сумеем сохранить дело в тайне и избежать ненужного внимания к случившемуся – и к вам самим. Конечно, если вы не хотите сообщить нам что-нибудь очень важное, касающееся прошлой ночи?

– Н-нет, – ответил Дэн, прочищая горло. – Ничего такого, видит бог!

– Насколько я понимаю, ваша компания вернулась из театра около четверти двенадцатого накануне вечером?

– Да, все верно.

Хэдли не обратил внимания на его недоверчивый взгляд.

– Мистер Рипер, когда вы вернулись, вы заходили в номера друг к другу или же сразу разошлись по своим комнатам?

– Сразу разошлись. Мы все устали.

К этому моменту лицо Франсин приобрело настолько скучающее выражение, что Кенту нестерпимо захотелось отвесить ей хорошую пощечину. Никогда ему не удавалось понять, эти ее настроения действительно искренни или же они тщательно продуманная жеманная маска.

– Что ж, в таком случае не видели ли вы или не слышали что-нибудь подозрительное прошлой ночью?

– Нет, – суровым тоном отозвался Дэн.

– А вы, мисс Форбс?

– Ничего, благодарю вас, – ответила Франсин, словно отказываясь от предложенного угощения.

– Кто-нибудь из вас в какой-нибудь момент покидал свой номер?

– Нет, – ответил Дэн и засомневался. – Нет, хотя это тоже считается. Я не покидал номера. Я высунул голову и поглядел в коридор, больше ничего.

– Вы выглядывали в коридор? Зачем?

– Смотрел на часы. Там на стене в коридоре часы, рядом с номером Франсин. Просто мои остановились. Я позвал жену спросить, не знает ли она, который час, но она оказалась в ванной, там текла вода, и она меня не услышала. Поэтому я открыл дверь, – пояснил Дэн, разводя руками, – выглянул и посмотрел на часы. Вот и все.

– И сколько же было времени?

– Две минуты первого, – с готовностью ответил Дэн. – Я поставил свои часы.

Сержант Беттс потихоньку двинулся вдоль стены, заходя за спинку стула Хэдли. Он набросал несколько слов на полях своего блокнота и протянул начальнику. Кент, сидевший к Хэдли ближе остальных, успел прочесть, прежде чем тот аккуратно пододвинул блокнот доктору Феллу. Там говорилось: «По словам доктора, смерть наступила около полуночи».

– А вы видели или слышали что-нибудь в коридоре, мистер Рипер? Может, там кто-то был?

– Нет, – ответил Дэн. – Никого, – прибавил он, – кроме служащего отеля рядом с дверью Дженни, который нес большую стопку полотенец.

Глава пятая
Новая «гильотина»

Кент так и не понял, дошло ли до самого Дэна, что он сейчас сказал, насколько сознательно сообщил об этом и специально ли для этого сюда пришел. Было трудно поверить, что человек практической смекалки, вроде Дэна, мог не догадаться. Однако же он говорил со своей обычной ровной доброжелательностью, словно речь шла о чем-то совсем неважном. Атмосфера в комнате изменилась, и все они это почувствовали.

– Однако… – внезапно возмутился Хардвик, но затем выражение его лица сделалось прежним, и он оставил свои соображения при себе.

– Присядьте-ка на минутку, мистер Рипер, – попросил Хэдли. – Две минуты первого ночи вы видели, как служащий отеля нес по коридору полотенца? Мужчина?

– Да.

На этот раз атмосфера в комнате стала настолько напряженной, что Дэн ощутил это так явственно, словно его хлопнули по плечу.

– Мужчина в униформе?

– Ну да, разумеется. Естественно.

– А в какой именно униформе?

– А какая у них у всех? Темно-синяя, на обшлагах красная полоска, серебряные или медные пуговицы, что-то в этом роде. – Внезапно взгляд Дэна застыл, а потом он прищурился, словно человек, который пытается разглядеть что-то с большого расстояния. – Ого! – вырвалось у него.

– Значит, вы поняли наконец. Когда был убит мистер Кент, в доме сэра Гайлса Гэя видели мужчину в униформе служащего отеля…

Дэн сопоставил факты.

– Ах, черт побери! – произнес он. И прибавил после паузы: – Конечно, я понимаю, к чему вы клоните. Но неужели вы думаете, что я удивился, увидев служащего в униформе в отеле? Думаете, я счел это подозрительным? Какое озарение могло на меня снизойти? Я и не рассмотрел-то его особенно. Просто взглянул – заметил краем глаза – и снова захлопнул дверь. Примерно так.

Дэн всегда много жестикулировал, когда спорил. А сейчас он спорил, и даже с некоторым жаром. И в его позиции был свой резон.

– Суть не в этом, мистер Рипер. У нас есть свидетельские показания, кажется, есть свидетельские показания, что никто из служащих отеля не входил в это крыло с половины двенадцатого ночи и до пяти часов утра.

– О-о, – протянул в ответ Дэн. Он напустил на себя свой сдержанный «деловой» вид и сделал это как-то внезапно. – Об этом мне неизвестно, суперинтендант. Я могу рассказать вам только то, что видел. А что за свидетельские показания?

– Рабочие, которые монтируют лифт, утверждают, что никто не поднимался и не спускался в этот промежуток времени.

– А по лестнице?

– И по лестнице.

– Ясно, – резко произнес Дэн. – Ну и кто же я после этого?

– Вероятнее всего, важный свидетель, – ответил Хэдли без особого энтузиазма. – Тот человек в коридоре… вы не рассмотрели его лицо?

– Нет. Он же нес большую стопку банных полотенец! Вот оно! Банные полотенца. Должно быть, их была целая дюжина. Они скрывали его лицо.

– Но он был развернут лицом к вам?

– Да, он проходил мимо… Минуточку, я понял! Я стоял в двери спальни нашего люкса, повернув голову влево, к часам на стене само собой. И он двигался в мою сторону. Как я и сказал, он был как раз рядом с дверью Дженни.

– Что он делал?

– Я ведь уже объяснял, – ответил Дэн таким же лишенным выражения голосом, как и Хэдли, – что почти не рассмотрел его. Сомневаюсь, что я простоял в двери дольше пары секунд – ровно столько, чтобы взглянуть на часы. Я бы сказал, что он либо двигался в мою сторону, либо стоял неподвижно.

– Так что именно? Я хочу услышать лишь ваше впечатление, мистер Рипер.

– В таком случае скорее стоял.

Не самое страшное привидение из тех, что можно увидеть в коридорах обычного отеля, однако терпеливо выжидающее привидение, которое к тому же душит своих жертв и уродует им лицо. Самым отвратительным Кенту показалось то обстоятельство, что призрак неподвижно стоял рядом с дверью Джозефин.

– Банные полотенца, – произнес Хэдли. – Несколько таких полотенец, как мы слышали, были обнаружены в комнате, где произошло убийство. Похоже, этот ваш таинственный служащий по меньшей мере побывал в номере…

– А ее лицо?.. – внезапно воскликнула Франсин.

– Да. И задушили ее полотенцем для лица, как и в другом известном нам случае, – подтвердил Хэдли. Девушка не содрогнулась, не сделала никакого драматического жеста, но глаза ее неожиданно заблестели очень ярко, словно она была готова заплакать. Хэдли нисколько не смутился. Он обернулся к Дэну. – Так насчет того человека: вам не показалось странным, что служащий в униформе разносит полотенца? Разве это не обязанность горничной?

– Откуда мне знать, чьи это обязанности, – огрызнулся Дэн. – Уж странным мне это точно не показалось, я не удивился бы, даже если бы уловил все тонкости, на которые вы указываете. В гостиницах у меня на родине вообще нет горничных. Всю работу выполняют служащие, индийцы в основном. Теперь-то я понимаю, что это довольно странно, но с чего бы мне было удивляться в тот момент?

– Можете вы хоть как-то описать того человека? Высокий, низкий? Толстый, тонкий?

– Да обыкновенный.

Хардвик решил вмешаться. Все это время он стоял чуть поодаль, не привлекая к себе внимания, словно мысль, брезжущая на краю сознания, однако казался таким солидным и заслуживающим доверия, что Дэн развернулся к нему, будто желая пожать руку.

– Вы упомянули униформу, – медленно произнес Хардвик. – Но какую именно? У нас их несколько видов, между прочим.

Хэдли крутанулся на месте.

– Я как раз к этому подбирался. Какие виды униформы у вас имеются?

– В это время суток их не так уж много, как я и говорил несколько минут назад. Если бы это случилось днем, вот тогда выбор был бы весьма широким. Но в столь поздний час остается всего три категории служащих, которым полагается униформа, остальные, начиная со швейцара, заканчивая носильщиком, к этому времени уходят. Первым делом, остается ночной портье, Биллингс, и четверо коридорных под его началом. Во-вторых, есть еще два лифтера. В-третьих, два официанта в лобби-баре, ну, вы знаете, они подают напитки припозднившимся гостям. И это все.

– Итак?

– Портье у нас, – начал отвечать Хардвик, прикрыв глаза, – в длинном синем сюртуке, похожем на фрак: двубортный, серебристые пуговицы, открытая грудь; воротник-стойка со скошенными уголками и черный галстук-бабочка; на воротнике и обшлагах красный кант. Четверо коридорных носят двубортные сюртуки с воротником-стойкой и черные галстуки-самовязы, на сюртуках – красная эмблема отеля. Лифтеру полагается короткая однобортная куртка с открытой грудью, синяя, с серебристыми пуговицами и эполетами. Униформа официантов из лобби-бара похожа на синие вечерние костюмы, с серебристыми пуговицами и красными эмблемами отеля. Но чтобы двое последних оказались вдруг на верхнем этаже…

– Я и понятия не имел, что их столько, – проворчал Дэн. – Скверно. Если я начну об этом думать, то лишь напридумываю того, чего не было, и, вероятно, пущу вас по ложному следу. Я помню точно сюртук и пуговицы, за них я ручаюсь. Пуговицы можно разглядеть за стопкой полотенец. Он держал полотенца высоко, прямо перед лицом.

Хэдли с хмурым видом уставился в свою записную книжку.

– Но не могли бы вы описать нам, к примеру, какой это был сюртук, длинный или короткий? С отложным или стоячим воротником?

– Воротника я не видел. У меня ощущение, что сюртук был короткий, но поклясться я бы не смог.

Их прервал Хардвик, заговоривший с внезапной горячностью:

– Все гораздо хуже, чем вы думаете. Вы должны кое-что узнать, суперинтендант, хотя это вряд ли сильно поможет делу. Несколько лет назад у нас служил ночной коридорный, оказавшийся воришкой, причем настолько ловким и изобретательным, какого я в жизни не встречал. Его способ ограбления гостей был почти безупречным. Он, как у нас заведено, обслуживал два этажа. Среди ночи он поднимался наверх, якобы в ответ на вызов или просто «приглядеть», как они часто делают. Наверху у него была припрятана пижама и тапочки, иногда он использовал халат. Пижаму он надевал поверх формы. В его распоряжении, разумеется, имелся универсальный ключ ко всем номерам. И он просто потихоньку входил и уносил то, что ему приглянулось. Если постоялец просыпался или замечал вора, у того было наготове блистательное объяснение, которое ни разу не подводило: «Прошу прощения, ошибся номером, нечаянно вторгся к вам». Его в любом случае принимали за постояльца. Если его замечали выходящим из номера или идущим по коридору, он не вызывал ни малейших подозрений: гость отеля, который направляется в туалетную комнату или куда-то еще. Когда кража обнаруживалась, естественно, искали вора среди постояльцев. Так вот, он проделывал такое не единожды, пока кто-то из пострадавших отказался удовольствоваться этим «ошибся номером» и схватил его[12].

Хардвик выдержал паузу.

– Только прошу вас, – прибавил он с хмурой усмешкой, – не сочтите, что вы оказались в тайном воровском логове. Просто я подумал, лучше я сам об этом упомяну. Именно после того случая мне пришлось повесить во всех номерах объявление: «Пожалуйста, запирайте дверь на щеколду».

Франсин приняла брошенный вызов – если это был вызов.

– Мне кажется, отсюда не трудно вывести мораль, – произнесла она твердым тоном. – Если служащий может вырядиться постояльцем отеля, постоялец тоже может одеться служащим.

Повисло тяжкое молчание, и в комнате стало как-то слишком тепло.

– Прошу прощения, мисс Форбс, – произнес Хардвик неторопливо. – Честно говоря, я вовсе не это имел в виду. Я… гм… просто счел нужным упомянуть. В любом случае можно выяснить перемещения всех служащих прошлой ночью.

– И лучше сделайте это незамедлительно, – предложил Хэдли, с решительным видом поднимаясь с места. – А мы пока что взглянем на тело. Напоследок всего один вопрос. Вы упоминали об универсальном ключе. Значит, замки на дверях во всех номерах одинаковые?

– Это вряд ли. Замки установлены в определенной последовательности, весьма искусно, можно сказать. Как правило, за каждой горничной закреплено определенное число номеров, обычно двенадцать, хотя иногда меньше. У горничной при себе только один ключ, который открывает все двери ее группы. И в каждой группе комнат свой замок. Разумеется, одинаковые замки встречаются в разных частях отеля, но при этом существует около двадцати различных комбинаций. У коридорного есть универсальный ключ, отпирающий любой замок на тех двух этажах, которые он обслуживает, ну и так далее, по старшинству: мой ключ подходит к любому замку в здании. Однако это общее правило не распространяется на наш верхний этаж, новую пристройку. Мы тут затеяли эксперимент, возможно не вполне удачный, врезав во все двери автоматические американские замки, и среди них двух одинаковых нет. Это доставляет в сто раз больше хлопот и множество неудобств, зато исключает малейшую возможность, что тот, кому не положено, откроет здесь даже каморку с постельным бельем.

– Благодарю вас. Итак, отправляемся в семьсот седьмой. Вы, мистер Кент, лучше пройдите с нами. – Хэдли обернулся к Франсин и Дэну. – Подождете нас здесь или же хотите вернуться в свои номера?

Вместо ответа Франсин подошла к стулу, который он выдвинул для нее еще в начале разговора, и села с мученическим видом. Дэн с явным неодобрением сообщил, что они останутся здесь.

В коридоре было сильно натоплено, и струйки теплого воздуха, словно полосы зебры, перемежались холодными там, где было оставлено открытым окно или поднят люк в световом фонаре этого человеческого улья. Через открытые окна можно было взглянуть на жизнь отеля и услышать ее звуки, сливавшиеся в общий деловитый гул. Призрачные голоса проникали через двор-колодец. Слышалось звяканье тарелок и гудение пылесосов. Едва различимые фигуры мелькали в окнах; Кент не сомневался, что на ланч сегодня подадут жареного цыпленка. Все эти звуки и запахи наслаивались друг на друга, оставаясь под ними, пока они приближались к солидным современным интерьерам крыла А. Все трое, с сержантом Беттсом, замыкавшим шествие, оглядели широкий коридор с яркими настенными росписями и всеми его лампами, заключенными в коконы из матового стекла.

– Итак? – намекнул Хэдли.

– Я обнаружил ключевую улику, – с энтузиазмом сообщил доктор Фелл. – Хэдли, я посвящу вас в тайну. Это какой-то неправильный злодей.

– Ну-ну, – отозвался его собеседник с нескрываемой горечью. – Я все гадал, когда это начнется. Что ж, валяйте.

– Нет, я совершенно серьезно. Нарочно переодеваться служащим отеля, чтобы совершить убийство, – это неправильно, а следовательно – я говорю, следовательно, – это что-то означает.

– Полагаю, вы не рассматриваете поразительную версию, что убийца был одет как гостиничный служащий, потому что он действительно гостиничный служащий?

– Это возможно. Но вот на чем я хочу заострить внимание, – не сдавался доктор, ухватив Хэдли за рукав. – В таком случае дело принимает еще более скверный оборот. Мы тут столкнулись с угрозой, которая, без всякого сомнения, подстерегает за углом и преследует эту компанию. Так вот, угроза может нагонять страх или же нет, но обычно она вписывается в общую картину. Если же не вписывается, то в ней нет никакого смысла. В случае с первым убийством у нас в качестве декорации выступает уединенный дом в Суссексе рядом с кладбищем: в подобный антураж вписывается почти любая таинственная угроза, но только не в образе гостиничного служащего в полном облачении, который вышагивает по коридору с серебряным подносом в руках. Учитывая все, что случилось в отеле, мне кажется, нельзя считать произошедшее в Нортфилде совпадением или же просто галлюцинациями деревенского забулдыги.

– Понимаете ли, эти два убийства совершены либо настоящим служащим отеля, либо же кем-то из компании Рипера, переодевшимся в служащего. Но если верно первое, то зачем же убийце нарочно надевать униформу, чтобы в таком виде пробраться среди ночи в деревенский дом в Суссексе? А если второе, с чего вообще кто-то из приятелей Рипера вырядился в этот чертов костюм?

Хэдли разволновался.

– Нет, погодите-ка минутку! – запротестовал он. – Не кажется ли вам, что ваши выводы непоследовательны? Насколько я понимаю, вы захвачены идеей двойного убийства с переодеванием. Но если допустить, что у Беллоуза там, в Нортфилде, были галлюцинации, если допустить, что здесь, в гостинице, ни в чем не повинный служащий, которого почему-то не заметили, когда он поднимался по лестнице, просто нес полотенца… – Он умолк, потому что не смог убедить даже себя самого. Но все же упрямо продолжил из принципа: – Я хочу сказать, у нас нет даже намека на убедительное доказательство, что мистер или миссис Кент были убиты человеком в униформе. Это представляется вероятным, но где доказательства?

– Что ж, – мягко произнес доктор Фелл, – наш друг Хардвик наверняка сможет выяснить, где именно находились все его служащие вчера, около полуночи. Так?

– Надеюсь, что так.

– Хм… да. Предположим, у всех имеется алиби. В таком случае – будем смотреть правде в глаза – выяснится, что был некто переодетый. Ergo, что в таком случае станется с вашим невинным персонажем, который, во-первых, галлюцинация, во-вторых, случайное совпадение? – Доктор раскуривал трубку, и из-за мощных затяжек клубы дыма обрамляли его лицо. – Слушайте, Хэдли, почему вы так противитесь этой идее?

– Я не противлюсь идее. Просто она представляется мне какой-то чепухой. Ну с чего кому-то так наряжаться? Если только, конечно….

Доктор Фелл хмыкнул:

– Вот именно. Мы всегда можем заявить (ко всеобщему успокоению), что убийца – психопат, склонный проделывать свою работу именно в таком одеянии. Я верю в подобное с трудом, поскольку моему невзыскательному разуму представляется, что костюм гостиничного служащего вряд ли ассоциируется с ангелом мщения или же со скрытой тягой к насилию. Но взгляните на эти ваши чертовы доказательства! Преступления как будто начисто лишены мотива, они бессмысленно жестоки, и совершенно непонятно, отчего убийца упорно душит своих жертв, обернув руки полотенцем, что лично мне кажется весьма неудобным и ненадежным. Наконец-то мы на месте.

Они завернули за угол коридора, где на посту стоял сержант Престон. Доктор Фелл кивнул на табличку с просьбой не беспокоить, которая до сих пор болталась на двери, сообщая красными буквами, что внутри находится мертвая женщина. Затем он протянул свою трость и коснулся коричневых замшевых туфель, стоявших чуть левее двери.

– Непарные туфли, – произнес он мрачно. – Заметьте, я сам предостерегаю вас от излишних логических построений. И все-таки запишите себе: непарные туфли.

Хэдли развернулся к сержанту Престону:

– Что-нибудь новое есть?

– Два набора отпечатков пальцев, сэр. Фотографии сейчас проявляют, управляющий предоставил нам темную комнату прямо в отеле. А вас дожидается доктор.

– Прекрасно. Ступайте вниз и найдите ночного портье, а еще горничную, которая дежурила прошлой ночью. Приведите их сюда, но ждите за дверью, пока я не позову.

Затем Хэдли открыл дверь. Кремовые маркизы на окнах были теперь подняты, так что Кент хорошо разглядел комнату, которую утром видел в полумраке. Первые несколько мгновений он сомневался, сможет ли заставить себя войти. Он знал, что там лежит на полу, теперь он знал еще, что это Дженни, и чувствовал, как подступает нежданная тошнота. Несколько часов подряд он убеждал себя, что потерял не настолько уж близких людей, будь то Дженни или даже Род. Они носили ту же фамилию, что и он, но остальные друзья, в особенности Франсин, были гораздо ближе ему, чем эта дружелюбная молодая пара, которая промелькнула где-то на периферии его жизни. Однако больше всего его удручала бессмысленность этих преступлений, и внезапно его охватило отвращение к собственным детективным романам.

Затем Хэдли тронул его за локоть, и он вошел. Два широких окна выходили во двор-колодец, шторы из серого бархата были полностью отдернуты, демонстрируя вымощенный белой плиткой двор, похожий на ледник, и кучки снега на оконных откосах. Комната была квадратная, примерно двадцать на двадцать футов, отчего потолок казался непропорционально низким. В отделке главенствовали гладкие серые и голубые тона, только на стенной обшивке виднелся легкий узор, мебель была из полированного клена. Никакого беспорядка в глаза не бросалось. Слева от Кента стояли две кровати, голубые шелковые покрывала на них не были смяты. В стене слева виднелась еще одна дверь, ведущая в коридор, а чуть дальше – туалетный столик. Бюро, как выяснил Кент еще в свой первый визит, стояло между окнами. В стене справа он заметил теперь еще одну дверь, приоткрытую в ванную, а рядом – большой платяной шкаф. Стопка банных полотенец до сих пор лежала на небольшом столе справа от входной двери.

Очевидно, Дженни разбирала свой дорожный сундук, когда вошел убийца. Дверца платяного шкафа была приоткрыта, и Кент увидел внутри одно-единственное платье на плечиках из множества тех, что остались в сундуке; еще в шкафу стояло несколько пар обуви. Однако он заметил разительное отличие по сравнению с утром. Сундук стоял в том же положении: развернутый к двери футах в восьми от правого окна, створки были широко распахнуты. Но вот тело, которое до того лежало на правом боку с головой в сундуке, теперь распростерлось лицом вверх, фута на три-четыре ближе к двери. Кент с облегчением отметил, что лицо Дженни прикрыто полотенцем. Затем он увидел свое отражение в зеркале над бюро и невольно отпрянул.

– Я так понимаю, – проговорил он, прочищая горло, – вы переместили тело.

Мужчина средних лет, в очках, сидевший на другой стороне комнаты с медицинским чемоданчиком у ног, быстро поднялся.

– Переместили? – повторил Хэдли. – Ее точно никак не передвигали и не могли передвинуть. Именно так мы ее и нашли, верно, Беттс?

– Да, сэр, – подтвердил сержант. – Не считая констебля, я был первым, кто сюда вошел, и именно в таком положении я ее и обнаружил.

– Что ж, я застал ее совсем не так, – сказал Кент. Он описал прежнее положение тела. – Я отчетливо это помню. Кто-то, должно быть, перетащил ее сюда после того, как я ушел.

Хэдли поставил свой портфель на кровать.

– Нам необходим этот ночной портье. Где этот чертов порт… Ах да, я же за ним послал. Осмотритесь, мистер Кент, не спешите. Что-нибудь еще в комнате изменилось?

– Нет, во всяком случае, мне так не кажется. Мне не удалось подробно рассмотреть комнату утром – маркизы были опущены, но все вроде бы на прежних местах. Этого гардероба я тогда не заметил, а уж он-то точно был здесь пару часов назад. Но есть кое-что еще, помимо положения тела: тот пропавший браслет, который женщина, освободившая номер накануне, предположительно, забыла в ящике бюро. Если речь идет об этом бюро, – он указал рукой, – снова могу поклясться, что в восемь утра никакого браслета там не было. А по словам управляющего, портье нашел его после моего ухода. Интересно, сколько времени прошло с момента моего исчезновения до той минуты, когда портье открыл дверь.

1 Считается братом-близнецом Эроса, покровителем взаимной любви, мстящим за отвергнутую любовь.

2 Так в Англии называют и воспринимают Первую мировую войну.

3 Очевидно, имеется в виду коронация Георга VI, состоявшаяся 12 мая 1937 года.

4 Отец семейства (фр.).

5 Строки из стихотворения Эдгара Аллана По «Непокойный замок». Перевод В. Я Брюсова.

6 Строки из стихотворения «Бекон и яйца» А. П. Герберта (1890–1971).

7 Следовательно, итак (лат.).

8 Полумифический персонаж в истории Британии, имеющий кельтское происхождение. Герой детских стишков, любитель пиров и увеселений.

9 Эдвард Лир (1812–1888) – английский художник и поэт, положивший начало «поэзии бессмыслицы», автор многочисленных забавных лимериков.

10 Эндрю Лэнг (1844–1912) – шотландский поэт, писатель и антрополог. Собиратель фольклора и сказок. Состоял в обществе неоякобитов.

11 Вергилий. Буколики. III, 111. Перевод С. Шервинского.

12 Понимаю, неразумно автору вторгаться в собственное повествование, однако, на случай если меня заподозрят в плагиате, хочу сообщить: подобное преступление произошло на самом деле. По очевидным причинам я не могу указать название гостиницы, но это довольно крупный отель в Блумсбери. – Дж. Д. Карр.

Продолжение книги

Не будите мертвеца бесплатное чтение

Глава перваяУкраденный завтрак

Глава втораяУбийство

Глава третьяЗаявление Ричи Беллоуза

Глава четвертаяУбийство с доставкой в номер

Глава пятаяНовая «гильотина»

Глава первая
Украденный завтрак

Глава вторая
Убийство

Глава третья
Заявление Ричи Беллоуза

Глава четвертая
Убийство с доставкой в номер

Глава пятая
Новая «гильотина»