Тени вершины бесплатное чтение

Глава 1. 5:30 утра

Звонок разорвал тишину, как ледоруб – лёд. Андрей вздрогнул, даже не успев открыть глаза. Кажется, он только что задремал, уткнувшись лицом в подушку, где еще сохранился запах горной смолы – последнее, что он почувствовал перед сном, перебирая старые снаряжение. Рука нащупала телефон на тумбочке, смахнула крошки засохшего энергетического батончика и дрогнула: 5:30. Сергей. На экране светилось фото прошлогоднего восхождения на Денали – трое в заиндевевших балаклавах, поднятые вверх кулаки. На заднем плане, едва различимый, виднелся край трещины, которую они чудом обошли. Тогда Сергей шутил: «Здесь даже смерть замерзает». Сейчас шутка казалась зловещей.

– Вставай, герой, – голос в трубке хрипел, будто Сергей уже час кашлял в микрофон. – Макс через сорок минут будет. Ты же не забыл, что сегодня летим?

Андрей сел на кровати, костяшками ладоней растирая лицо. Кожа под пальцами напоминала наждачную бумагу – три ночи без сна, три ночи, когда он просыпался в холодном поту, чувствуя, как каменеют легкие от воображаемой высотной болезни. Воздух в комнате пахнул пылью и старыми картами: на стене висела измятая схема Эвереста с пометками красным маркером. Кто-то из прежних жильцов нарисовал на полях череп с костями возле отметки «8500 м». Андрей всегда гадал – шутка это или предупреждение. Северное седло. Южное седло. Зона смерти. Рядом – фотография отца на фоне Эльбруса. На снимке он стоял, опираясь на ледоруб, словно на посох странствующего короля. Его глаза, синие как ледник, смотрели прямо в душу. Он улыбался так, словно знал, что через месяц сорвётся в трещину.

– Я не спал, – солгал Андрей, сползая на холодный пол. Паркет под босыми ступнями напоминал снежную крупу – тот самый хруст, который слышишь перед лавиной.

– Врешь как дышишь. Но ладно, собирайся. И проверь трекинговые палки, а то в прошлый раз ты их…

Голос друга оборвался, словно Сергей вдруг вспомнил, о каком «прошлом разе» идет речь. Тогда, на Монблане, сломавшаяся палка едва не стоила Андрею жизни. Он до сих пор видел во сне, как камень размером с холодильник пролетел в сантиметре от головы, оставив на скале кровавую царапину.

Андрей сунул телефон под струю из крана, чтобы разбудить себя до конца. Вода хлынула, смывая в раковину осколки кошмаров: отец, падающий в бездну; мать, пишущая письма чернилами, которые тают на бумаге, как снежинки; свой собственный крик, застрявший в разреженном воздухе. Холод обжег шею. Сегодня. Словно камень за пазухой. Тот самый камень, что отец привез ему с Эльбруса – плоский, с прожилками кварца. «Держи при себе. Напоминает, что гора всегда тяжелее, чем кажется», – сказал он. Камень теперь лежал в рюкзаке, завернутый в носовой платок с вышитыми инициалами матери.

Он потянулся к полке, где аккуратной пирамидой лежало снаряжение: кошки с затупленными зубьями («Как когти старого медведя», – съязвил бы Сергей), ледобур, страховочная система, которую отец подарил на восемнадцатилетие. Ремни были перетянуты изолентой – следы бесчисленных ремонтов. Андрей вдруг представил, как они рвутся на высоте семи тысяч метров, и его тело, легкое как пушинка, уносит ветром в синеву. «Ты будешь лучше меня», – сказал он тогда. Андрей до сих пор не решил, было ли это благословением или проклятием. «Лучше» – значит выжить? Или «лучше» – значит умереть, не крича от страха?

На кухне вскипел чайник. Звук напомнил шипение кислородного баллона – тот самый, что отказал у отца. Пока вода булькала, он переписывал список в блокноте с облупленной обложкой: батарейки для фонаря, пластыри, таблетки от высотной болезни. На предыдущей странице, полустертые от времени, виднелись отцовские каракули: «Проверить верёвки. Не доверять погоде. Бояться – нормально». Последнюю фразу Андрей обвел сто раз, пока бумага не порвалась.

Соседская кошка мяукнула за окном, выгибаясь на фоне предрассветной синевы. Ее глаза светились, как два аквамарина – точь-в-точь как у матери. «Не уезжай», – сказала она вчера по телефону, и он впервые за десять лет услышал в ее голосе слезы. Сколько раз я представлял этот момент? Мысль ударила неожиданно, заставив сжать ручку так, что треснул пластик. Трещина разделила слово «Эверест» в заголовке списка. Дурной знак? Или просто пластмасса не выдержала?

Внизу, под балконом, завизжали тормоза. Андрей прислонился к подоконнику, сдвинув штору. Стекло было холодным, как стекло иллюминатора в самолете. Где-то там, за облаками, их уже ждала гора. Не гора – богиня, требующая жертв. Уличный фонарь выхватывал из темноты ржавый джип Максима. Из окна машины повалил дым – Сергей, конечно, курил, хотя клялся бросить перед восхождением. «Легкие должны быть чистыми!» – орал на него Максим в прошлый раз. «А душа? – парировал Сергей. – Ей дым полезней, чем твои лекции о здоровье».

– Эй, скалолаз! – крикнул Максим, высунувшись из водительского окна. Его голос, как всегда, звучал так, будто рубил лёд. – Ты там романы пишешь или собираешься?

Андрей кивнул, не зная, видят ли они этот жест сквозь стекло. «Они не видят», – подумал он. «Они никогда не видят». Рука сама потянулась к фотографии отца на полке. В рамке за стеклом лежал еще один артефакт – гильза от патрона. Отец носил ее как талисман: «Пуля, которая меня не убила». Андрей оставил гильзу дома. Смерть, думал он, не заслуживает сувениров.

Он сунул снимок в нагрудный карман куртки – словно брал его с собой в качестве третьего страховочного карабина. «Если сорвусь, ты меня поймаешь?» – мысленно спросил он у улыбающегося призрака. Ответом был скрип половиц под ногами.

Пора, – подумал он, гася свет. На пороге замер, окидывая взглядом пустую квартиру. Тени плясали на стенах, как альпинисты на скале. Вот диван с продавленными подушками – следы бессонных ночей, когда он ворочался, слушая, как тикают часы отца, остановившиеся в день его смерти. Гитарa в углу, на которой так и не научился играть – подарок матери, надеявшейся, что музыка заменит сыну горы. Папка с недочитанными письмами: «Андрюша, я испекла пряники…», «Сынок, яблони зацвели…», «Дорогой, соседка Катя умерла…». Каждое «недочитанное» – еще один гвоздь в крышку гроба его совести.

– Андрей! – уже рявкнул Максим снизу. В его голосе послышалось металлическое дребезжание – то самое, что бывает у людей, которые слишком долго притворяются железными.

Он закрыл дверь. Ключ повернулся дважды. «Два оборота – как два страховочных узла», – мелькнуло в голове. Но ни один узел не спасет от того, что ждало за дверью.

***

В джипе пахло бензином и замерзшим потом. И еще чем-то кислым – вероятно, остатками сергеевской похлебки, которую он вечно возил в термосе. Сергей, развалившись на заднем сиденье, ковырял ножом лёд в кошках. Нож был самодельный, с рукоятью из оленьего рога – трофей с Алтая, где он чудом ушел от медведя. «Он рычал, как двигатель этого ведра», – хвастался Сергей, похлопывая по дверце.

– Ты выглядишь как зомби, – бросил он, не глядя. – Опять не спал?

– Спал, – Андрей швырнул рюкзак в багажник, где уже лежали два других. Его рюкзак, потертый на лямках, лег рядом с Максимовым – новым, с бирками дорогого магазина, и сергеевым – вечным скитальцем, исцарапанным скалами и украшенным наклейками вроде «Я ❤️ К2» или «Высота – мой наркотик».

– Врать тебя не учил, – фыркнул Максим, включая передачу. – Пристегнись. В Непале дороги хуже, чем твои навыки вязания узлов.

Двигатель зарычал, как разъяренный ягuar. Андрей поймал себя на мысли, что прикусил щеку до крови – старая привычка, доставшаяся от отца. «Боль держит в тонусе», – говорил тот, сплевывая красную слюну на снег.

Джип рванул с места, подбрасывая на колдобинах. Сергей засмеялся, резко и коротко, как всегда перед стартом. Его смех напоминал треск льда под кошками – звук, от которого Андрей каждый раз вздрагивал.

– Помнишь, как на Памире ты забыл мешки для мусора? – он ткнул ножом в сторону Андрея. – Пришлось тащить отходы в своём рюкзаке. Романтика!

«Романтика», – повторил про себя Андрей. Именно тогда, он впервые понял, что смерть в горах может быть не только красивой. Отец ведь тоже, наверное, пахнул не лучше, когда его доставали из трещины…

Андрей уткнулся лбом в холодное стекло. Конденсат от дыхания рисовал на нем призрачные вершины. За окном проплывали спальные районы – серые, как скалы, с горящими окнами-бивуаками. Потом поля, вспаханные в строгие линии – словно кто-то расчертил склон для спуска. Потом взлётная полоса аэропорта, освещенная огнями, как жертвенный алтарь.

Максим включил радио – гремела какая-то индийская песня. Сергей напевал фальшиво. Его голос сливался с воем ветра за окном, и Андрей вдруг ясно вспомнил, как они с отцом пели «Группу крови» у костра на Алтае. Отец фальшивил еще хуже.

А ведь мы можем не вернуться, – мелькнуло вдруг. Мысль была острой, как ветер с ледника. Она разрезала сознание, обнажая страх, который Андрей годами хоронил под слоями иронии и бравады. А что, если Эверест станет его последней фотографией на чьей-то стене? Если матери придется писать письма, которые некому будет читать?

Но Андрей лишь сжал в кармане уголок фотографии. Отец улыбался. Словно говорил: «Идёшь наверх – не оглядывайся». Но как не оглядываться, когда за спиной – весь твой мир, оставшийся в трещине между «было» и «будет»?

На взлётной полосе завыли двигатели. Звук напоминал плач гималайских ветров. Андрей представил, как они врежутся в борт самолета, срывая с крыльев обледеневшие покровы. Самолёт в Непал ждал их, как ждёт Эверест всех, кто осмелится бросить ему вызов – без гарантий, без жалости. Но в отличие от горы, у самолета был конец пути. Эверест же, как и отец, останется вечным – холодным, молчаливым, улыбающимся в лицо твоему страху.

***

Сергей вдруг перестал напевать. Наступила тишина, густая как воздух на пятитысячнике. Даже Максим перестал ругаться на дорогу. Три пары глаз смотрели на полосу огней, ведущую к черному зеву самолета. В этом молчании было больше слов, чем за все годы их восхождений.

Аэропорт встретил их ледяным дыханием кондиционеров. Андрей едва не споткнулся о порог – ноги всё еще помнили тряску джипа. Табло с расписанием мигало, как скальный маяк: «Kathmandu – Delayed». Максим выругался, с силой швырнув рюкзак на весы.

– Снаряжение в багаж, – проворчал сотрудник авиакомпании, тыча пальцем в табличку. – Ледорубы, кошки, крючья – всё, что острее ногтя. Иначе конфискуем.

Сергей замер с полураспакованным рюкзаком, из которого торчал ледобур.

– Да это же детская соска! – фальшиво возмутился он, подмигивая Андрею. – Смотрите, тут даже маркировка «Not a weapon»!

Максим молча выхватил у него рюкзак и начал переупаковывать, аккуратно оборачивая железо в пупырчатую пленку. Его пальцы двигались методично, как в том случае, когда он вязал узлы на обрыве. Андрей поймал себя на мысли, что следит за этими движениями, как за молитвой – будто от пузырьков воздуха в пленке зависела их жизнь.

У рамки металлодетектора Андрея «зачистили» дважды. Сканер пищал на пряжку его пояса – ту самую, с гравировкой «8000 м», подаренную отцом.

– Снимите, – потребовала сотрудница с лицом усталой богини. – И пояс, и ботинки.

Он стоял на холодном полу в носках, пропитанных запахом горького пота, пока Сергей ржал в сторонке.

Максим заткнул его локтем в ребра. В зале ожидания пахло кофе и тревогой. Туристы в ярких кроссовках пялились на их потрепанные рюкзаки, а японская группа в одинаковых пуховиках фотографировала Сергея, приняв его за бродягу. Он, конечно, позировал, засунув нож за ремень.

– Слушайте, а вдруг рюкзаки потеряют? – Андрей неожиданно выдохнул, глядя, как багажёр заглатывает их снаряжение. – Там ведь всё: палатка, горелки, страховки…

– Тогда умрём быстро, – хмыкнул Сергей, разглядывая меню в баре. – Без страданий. Идеально.

Максим молча достал из кармана три бирки с номером рейса и сунул каждому в ладонь. – Пришейте к телу. Если вас засыпет лавиной, хоть опознать смогут.

Андрей спрятал бирку в нагрудный карман, рядом с фотографией отца. «Двойная страховка», – подумал он. В кафе за соседним столиком плакал ребенок – высокий, надрывный звук, похожий на вой ветра в ущелье. Ладони сами сжались в кулаки.

Когда объявили посадку, Сергей вдруг исчез. Вернулся с бутылкой виски и тремя пластиковыми стаканчиками.

– Традиция, – бросил он, наливая по краю. – Как на Эльбрусе, помнишь?

Андрей помнил. Тогда они выпили у самой вершины, и отец впервые назвал его партнёром, а не сыном. Теперь же виски обжигал горло, как жидкий лёд. Максим выпил залпом, сморщился, и вдруг сказал то, чего никто не ожидал:

– Если кто-то сорвётся – не геройствуйте. Эверест никого не прощает.

Самолёт вздрогнул, набирая высоту. Андрей прижался лбом к иллюминатору. Где-то там, внизу, осталась его квартира с недочитанными письмами, гитарой и тенью отца на стене. А впереди – белый исполин, который не любит гостей.

Глава 2. Три рюкзака

Джип Максима замер у терминала аэропорта, будто не решаясь отпустить их. Мотор тикал, как сломанный метроном, а на лобовом стекле застыли узоры из инея – словно сам джип покрылся ледяной коркой страха. Сергей выгружал рюкзаки, шутя о том, что вес багажа явно превышает лимит «на два трупа». Сумки падали на асфальт с глухим стуком, будто в них уже лежали камни для могильных плит. Андрей молча считал чемоданы: Снаряжение – 3 ящика. Продовольствие – 5 упаковок. Аптечка Сергея – отдельный чёрный кейс с красным крестом. Последний был похож на миниатюрный гроб – аккуратный, лакированный, с серебряными застёжками. Максим уже спорил с агентом авиакомпании, тыкая пальцем в распечатку правил перевозки газовых баллонов.

– Ты что, думаешь, они в Гималаях кислород продают? – ворчал он, вытирая лоб. Капли пота падали на бумагу, расплываясь чернилами, как кляксы крови. – Это не Сочи, тут каждый литр – как золото!

Андрей отвернулся, чтобы скрыть улыбку. Она казалась чужой на его лице, как маска, надетая для спектакля под названием «Всё под контролем». Максим всегда превращал бюрократию в битву – даже на К2 он умудрился поссориться с пакистанским чиновником из-за отсутствия печати на пермите. Тогда это казалось смешным. Сейчас, под тяжелым небом подмосковного аэропорта, смешное обретало оттенок тревоги. Тучи нависали, как снежные карнизы, готовые обрушиться лавиной.

– Эй, младший, – Сергей толкнул его локтем, протягивая сигарету. – Закуришь перед подвигом?

– Ты же врач, – Андрей отстранился, глядя на дым, смешивающийся с паром от дыхания. Запах табака напомнил ему больницу – тот самый день, когда пришло известие об отце. Тогда Сергей, еще интерн, тоже курил у окна морга, пытаясь скрыть дрожь в руках.

– Именно поэтому знаю: от одной не умрешь. – Сергей щурился, наблюдая, как Максим наконец побеждает в споре, суя в карман агента пачку долларов. Купюры исчезли, как тела в трещинах ледника. – Кстати, о смерти. Ты написал матери?

Вопрос повис в воздухе, словно снежная лавина перед рывком. Андрей потрогал нагрудный карман, где лежало письмо: «Мама, если ты это читаешь, значит, я не…» Он так и не дописал. Слова застревали в горле, как комья снега при срыве.

– Она не поймет, – пробормотал он.

– Никто не понимает, – Сергей швырнул окурок под колесо джипа. Искра на миг осветила надпись на борту: «Денали-Экспедиции» – название компании отца, закрашенное грубым мазком. – Но это не повод не пытаться.

Их перебил рёв двигателей. Максим, уже с посадочными талонами в руках, махал им, как флажками на маршруте. Бумажки трепетали, словно крылья раненой птицы.