Союз рыжих бесплатное чтение

Steve Hockensmith

HOLMES ON THE RANGE

ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2025

Издательство Иностранка®

ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2025

Издательство Иностранка®

* * *

Конечно, посвящается Мар

Пролог,
или Затишье между бурями

Здесь, на Западе, есть две вещи, от которых не уйти: пыль и смерть. Они будто взвиваются на ветру вихрем, и не знаешь, когда очередной порыв швырнет одно или другое тебе прямо в лицо. Я еще молод, но успел повидать смерть во всех возможных обличьях. Видел и утопленников, и застреленных, и заколотых; видел умерших от голода, замерзших, отравленных, повешенных, раздавленных, поднятых на рога быками, укушенных змеями, а также унесенных разнообразными болезнями, одними названиями которых можно исписать эту книгу до конца, и еще в запасе останется.

Так что это своего рода комплимент, когда я говорю, что в жизни не видал страшнее останков, на которые мы наткнулись на следующий день после большой бури. Мало того что по трупу провальсировали несколько сотен коров – после них тем, что не прилипло к копытам, закусили койоты. Остались лишь ошметки жил и хрящей, перемешанные с грязными полосками мяса, словно опрокинулся котелок недоваренного техасского чили.

– Начну собирать потихоньку, – сказал мне брат, спрыгнув с лошади. – А ты возвращайся на ранчо и привези нам пару лопат.

Обычно, когда Старый начинает корчить из себя босса – что случается эдак раз сто на дню, – я плачу ему той же монетой. Но сейчас препираться не хотелось, ибо поездка за инструментом казалась куда как привлекательнее, чем выковыривание чужих кишок из земли.

Утро стояло чудесное, насколько это только возможно весной в Монтане, – такое прохладное, тихое и солнечное, что трудно было вообразить, как всего несколько часов назад на этом ясном голубом небе клубились черные тучи и сверкали молнии. Я, не торопясь, доехал до конторы и вернулся обратно, наслаждаясь каждой редкой секундой одиночества под солнцем. Мы со Старым уже почти два месяца как подвизались на ранчо «ВР с черточкой», и за все это время мне впервые представилась возможность побыть одному, не прячась ради этого в сортире с присущими ему ароматами. Да, знакомый мне человек только что оставил сей мир далеко не самым эстетичным образом, но разве можно упрекать меня, что я воспользовался выпавшим шансом насладиться прекрасной погодой. Все равно так или иначе скоро придется отхватить очередную порцию мерзости.

В этой самой мерзости и копался Старый, когда я вернулся. Если раньше останки представляли собой не более чем пестрый круг в грязи, то теперь мой брат сложил из них нечто напоминающее очертаниями человеческую фигуру.

– Это тебе не Шалтай-Болтай, – хмуро заметил я, швыряя лопату к ногам Старого. – Его уже не собрать.

Братец даже не пошевелился, чтобы подобрать лопату. Вместо этого он вытер руки о джинсы, стянул с головы стетсон и запустил пятерню в коротко остриженные темно-рыжие волосы. Обычно на лице у него отображается слегка раздраженное разочарование, будто Старый мучительно обдумывает, что смог бы наворотить за те шесть дней, за которые Господь Бог сотворил такую халтуру. Но сейчас брат не обнаруживал ни недовольства, ни даже отвращения. Лишь казался озадаченным.

– Да я не его пытаюсь собрать. – Братец потер затылок, словно это была волшебная лампа, а он – Аладдин, пытающийся вызвать джинна.

– И как тебя понимать? – спросил я, спешиваясь.

– Пытаюсь собрать картину, как это его так угораздило.

– Что ж, полагаю, здесь каким-то образом замешаны коровы, – предположил я, быстро втыкая лопату в вязкую грязь. Если уж хоронить труп, похожий на взрыв в мясной лавке, лучше управиться побыстрее. – Мне лично ничего другого в голову не приходит… разве что ты углядел здесь вчера стадо слонов.

Когда-нибудь настанет день, когда я услышу смех своего старшего брата. Но не сегодня.

– А мне вот сдается, что тем коровам кто-то подсобил, – ответил он.

Я застыл с лопатой в руках. Сам того не зная, я уже несколько месяцев ждал этого момента. Все равно как проснуться от свистка паровоза и внезапно вспомнить, что заснул на рельсах.

– Черт тебя подери, брат! – воскликнул я. – Ты же ковбой, а не детектив.

Старый не стал ничего говорить, лишь повернулся ко мне, и я разглядел у него под усами легкую тень ухмылки, которая всякий раз блуждает там, когда братец воображает себя шибко умным.

«А что, – означала эта ухмылка, – и то и другое сразу нельзя?»

Глава первая
Начало,
или Мой брат находит свое истинное призвание

Можно идти по тропе, даже не понимая, что идешь по ней. Тычешься из стороны в сторону, а то и думаешь, что заблудился, – но все равно куда-то да направляешься. Просто не знаешь об этом, пока туда не попадешь.

Вот так и у нас со Старым. Наш путь к этому раскатанному в блин телу начался за целый год до нынешнего дня, весной 1892 года. И чтобы мы отправились в это путешествие, хватило лишь одного рассказа из журнала.

В то время мы перегоняли скот, и однажды вечером у костра один из погонщиков достал детективчик под названием «Союз рыжих». Это, само собой, было задумано как издевка, ведь мы с братом и сами вроде как союз рыжих. Волосы у нас такого цвета, что хоть прикуривай, и пусть, когда придет время, на наших могилах напишут «Отто Амлингмайер» и «Густав Амлингмайер», здесь, в прерии, нас называют Верзилой Рыжим и Старым Рыжим. Меня прозвали Верзилой по очевидной причине – я не во всякую дверь-то пройду, – а вот Густав заслужил прозвище не в силу преклонного возраста, а из-за характера: такое занудство впору скорее семидесятидвухлетнему, чем двадцатисемилетнему.

Старый с алфавитом не дружит, поэтому читать вслух «Союз рыжих» пришлось мне. Что я с удовольствием и проделал, поскольку повестушка оказалась что надо. Однако для моего брата она стала чем-то гораздо большим. Она стала для него откровением.

Иные обретают веру. Густав же обрел Шерлока Холмса.

Вы наверняка слышали про этого малого, Холмса, – английского детектива, знаменитого своим великим дедуктивным методом. Да только мы-то живем здесь, в Монтане, так что и о Втором пришествии узнаем, поди, только неделю спустя по телеграфу.

В «Союзе рыжих» Холмс, считай, в одиночку накрывает целую шайку отчаянных злодеев. Но моего братца проняло не то, что́ совершил сыщик, а как. Холмс умел докапываться до фактов, просто подмечая мелочи, на которые большинство не обращает внимания. Гений дедукции мог по рукопожатию сказать, где вы родились, а по прическе определить, что вы ели на завтрак.

– Холмс зацапал тех мазуриков, которые собирались ограбить банк, вовсе не потому, что учился всяким хитрым штукам в университете, – заявил Старый. – А потому, что знает, как правильно смотреть на вещи, причем не просто смотреть, а видеть.

Пожалуй, неудивительно, что такое пришлось по душе моему братцу, который проучился в школе всего год, да и то в незапамятные времена, и вряд ли помнит, что один плюс один будет два. Несколько месяцев подряд Густав просил меня читать ему этот рассказ снова и снова, и я никогда не отказывал, ведь сам-то даже не научился бы читать, если бы не Старый. Когда я был маленьким, все мои братья и сестры вкалывали за двоих, чтобы хоть один из нас – как раз я – научился книжной премудрости. Благодаря мне семья должна была выбиться в торговцы, да только прежде, чем я начал куда-то выбиваться, оспа и наводнение унесли бо́льшую часть моих родных в мир иной.

Чем больше Старый слушал «Союз рыжих», тем больше укреплялся в мысли, что у него есть все данные для настоящего детектива. Вы можете подумать, что мне, как младшему брату, захотелось бы развеять столь дерзкие мечты. Но я всегда считал, что Густав способен на большее, нежели крутить хвосты быкам. Пусть он и неуч, как большинство ковбоев, но уж никак не тупица. Ему свойственно подолгу предаваться размышлениям о таких предметах, которые он толком и назвать не может, и я много раз думал, что, будь Старый сыном сенатора, а не землепашца, то стал бы философом или железнодорожным магнатом, а не пастухом за доллар в день.

Вот я и терпел одержимость Старого детективами, хоть и не видел в ней никакого житейского смысла. Как оказалось, не видел я и кое-чего еще: в какой переплет мы попадем из-за пристрастия братца.

Не то чтобы дела шли так уж прекрасно до того, как начались наши злоключения. Банк, где хранились честно заработанные на пастбищах денежки, лопнул, и когда нас занесло в Майлз-Сити, от сбережений оставались лишь несколько долларов в карманах да теплые воспоминания в сердце. Стоял февраль, а значит, до весеннего сгона скота, когда у ковбоев появляется работа, оставалось ждать еще несколько месяцев. Чтобы дотянуть до конца зимы, не продав при этом седла и не сожрав сапоги, нам требовалось чудо, причем как можно быстрее.

Ожидание чуда, скажу я вам, дело безрадостное. Я обретал утешение в салунах за пару монет, которые ежедневно выделял мне Старый. Брат таскался со мной, но не ради выпивки и не за компанию: он следил, чтобы я не начал пить в каком-нибудь заведении в долг. Но была и еще одна причина: Густав упражнялся в холмсианстве.

Пока я тянул жидкое пиво и обменивался похабными анекдотами со случайными собутыльниками, Старый сидел молча, пронзая холодным взглядом каждого, кто заходил в салун. Он проверял себя, пытаясь в духе Холмса делать дедуктивные выводы – называть их догадками мне запрещалось – по внешнему виду посетителя. И у него неплохо получалось, хотя я так и не забыл братцу, как он счел одноногого типа охотником за головами, а тот оказался кузнецом, которому на ногу упала наковальня.

Старый обычно предавался дедукции в убогом грязноватом заведении под названием «Осиное гнездо», где обслуживали ковбоев, от которых отвернулась фортуна. Естественно, мы сидели именно там в тот день, когда капризная удача повернулась спиной и к нам. До полудня было еще далеко, и я все еще потягивал первую кружку пива, когда Густав ткнул меня локтем в ребра и прошептал:

– Глянь-ка вон на тех двоих.

Я поднял глаза и увидел двух здоровых мужиков, пробирающихся к стойке. Им не приходилось работать локтями: вид у них был настолько угрожающий, что толпа сама расступалась перед ними, как морские воды перед Моисеем. Приблизившись к стойке, они громко потребовали виски.

– Эта парочка ведет себя уверенно, – тихо проговорил Старый. – И, скажу тебе, они явно заслужили эту уверенность, вон как их боятся. Однако пушки у них так себе; стало быть, не бандиты. Да и одежка глянь как поношена. Значит, ковбои, но не простые. Привыкли командовать. Приказчик ранчо и его помощник, вот мое мнение.

Я пожал плечами.

– Может быть.

– И никаких «может быть». – Брат чуть приподнял палец, указывая на того, что побольше, чернобородого кряжистого здоровяка ростом даже выше меня. – Ставлю наш последний доллар на то, что это Ули Макферсон.

Его имя я слыхал: приказчик на ближайшем ранчо «ВР с черточкой». О мужике явно шла слава в здешних местах, хотя ничего конкретного я не слышал. Просто замечал, что стоило кому-то упомянуть Ули, как разговор замолкал, поскольку все начинали оглядываться через плечо и мочили подштанники.

– Тогда ясно, почему все расступаются, – согласился я. – Вот уйдет, и спросим, правильно ты определил или нет.

Двое мужчин взяли стаканы и промочили горло, после чего тот, что поздоровее, бросил на стойку монету, и оба направились к выходу. Но, дойдя до двери, не вышли на улицу, а развернулись лицом к залу.

– Слушайте все, – заговорил здоровый. Он не кричал, но его ясный звучный голос проникал в уши и без особых дополнительных усилий. – Ищу работников на «ВР с черточкой», плачу пять долларов в неделю.

Старый попал в точку: это действительно был Ули Макферсон.

Выглядел он вовсе не как заправила большого ранчо, а скорее как небогатый землепашец. Потрепанный стетсон совсем потерял форму, поля свисали с головы наподобие седла, а одежда пестрела неряшливыми заплатами, как обычно бывает у фермеров-холостяков. Широкое круглое лицо не знало бритвы по крайней мере несколько месяцев.

Я определил, что рядом с Ули его брат, Амброуз, на вид чуть старше меня, стало быть, лет двадцати с небольшим. В городке его звали Пауком, хоть я не знал почему. Выпяченной грудью и немигающими темными глазками парень скорее напоминал петуха. Несмотря на гладко выбритое костлявое лицо, в остальном он был ничуть не менее обдрипанным, чем его брат.

Оба выглядели людьми, которым чихать на чужое мнение, и мне стало жаль тех несчастных тупиц, которые согласятся наняться на их Богом проклятую ферму.

– Мне нужны парни, которые умеют ездить верхом, кидать лассо, ставить изгородь, смазывать ветряные мельницы и без вопросов выполнять приказы, – продолжал Макферсон. – Если это про вас, выходите вперед.

Наступило долгое молчание, пока все обдумывали предложение. Потом долговязый детина Джон Харрингтон по прозвищу Дылда соскочил со своего насеста и вышел на середину зала. За ним еще несколько парней набрались смелости – или отчаялись – и тоже вышли. Я повернулся к Густаву, уже готовый возблагодарить Господа за то, что мы еще не пали так низко, и обнаружил, что пали.

Старый как раз поднимался.

– Нет, – сказал я.

– Да, – сказал он.

И на этом спор закончился. Густав – не просто мой старший брат. Он единственный из оставшихся у меня родных. Я уже четыре года таскаюсь за ним по пятам, и хотя пару раз он и заводил нас в рисковые ситуации, мы неизменно выкарабкивались.

Так что я тоже встал, и мы присоединились к ковбоям, которые неуклюже пытались построиться. Некоторые, несмотря на ранний час, уже нетвердо держались на ногах, но после толкотни нам все же удалось образовать кривоватую шеренгу.

Вид мы все имели потрепанный, но можно было набрать отличную команду, если испытать каждого и отсеять негодных. На некоторых ранчо испытательный срок длится несколько дней: пока заполняются все места в бараке, нанятые ранее ковбои уже объезжают мустангов и усмиряют бычков. Я решил, что именно это и задумал Макферсон. Поспрашивает сначала на случай, если чье-то имя окажется знакомым, а потом отведет в кораль[1] и посмотрит, так ли хорошо мы держимся в седле, как рассказываем.

Макферсон окинул нас взглядом и направился к правой стороне шеренги.

«Ну вот», – подумал я, поскольку крайним стоял Джим Веллер, негр, которого все знали как отличного ковбоя.

Однако Макферсон прошел мимо него, даже не удостоив взглядом.

– Раз, – сказал он, ткнув пальцем в стоявшего слева от Веллера, и двинулся к следующему. – Два.

За ними последовали три и четыре, как вы и сами могли догадаться. Густав стал пятым, я шестым. Дылда Джон Харрингтон – седьмым, и последним.

– Ладно, ребята, – объявил Макферсон. – Я вас беру.

Глава вторая
Густав проставляется,
или Мой брат открывает средство от немоты

Макферсон сказал нам, когда явиться на ранчо и какой дорогой туда добираться, после чего они с братом ушли, и в салуне повисло недоуменное молчание, такое густое, что кошка задохнулась бы.

На большие фермы так работников не нанимают. И зачем им люди сейчас, когда еще лежит снег, а до весеннего сгона скота несколько недель? Никто ничего не понимал.

Ковбой, стоявший левее Дылды Джона, нарушил тишину:

– Вот проклятье! – Он стянул с головы шляпу и швырнул ее на пол. – Восьмой из семи! Ну разве я не самый невезучий на свете сукин сын?

Вокруг расхохотались, и лишь Джим Веллер даже не улыбнулся.

– Если кому сегодня и досталась ложка дегтя, так это мне, – пробормотал он.

Никто не нашелся с возражениями: те, кто давал себе труд чуток поразмыслить, ничего плохого о негре-ковбое не думали, но таковыми были далеко не все, наглядным примером чему служил Макферсон. А если не хочешь нарваться на драку, лучше не пытаться выяснять, кто придерживается широких взглядов, а кто туп как осел.

Как ни странно, обстановку в салуне разрядил Старый. Обычно он избегает веселья, как утка огня или, можно сказать, как масло воды. Но в тот день было иначе.

– Давай-ка подсластим твою ложку дегтя, Джим, – провозгласил он и, достав из кармана десятидолларовую бумажку, вручил ее мне. – Ты знаешь, что с ней делать, брат.

Я уставился на него так, будто он только что вытащил из кармана короля Сиама.

– Уверен?

– Уверен.

Я испустил радостный вопль и крикнул бармену, чтобы он лил пиво в глотку каждому, кто попадется на глаза. Мы со Старым были очень популярны, пока десятка не кончилась. А когда она кончилась, другие тоже стали заказывать выпивку на всех: кто празднуя удачу, а кто топя грусть.

В какой-то момент на город налетел смерч – во всяком случае, на меня, ибо, когда я проснулся следующим утром в нашем крошечном гостиничном номере, он вращался со страшной силой. Тем не менее, после того как Густав стянул с меня одеяло и рявкнул: «Поехали!», мне удалось скатить ноющее тело с кровати, спуститься по лестнице и взгромоздиться на лошадь, хоть и кое-как.

– Так нечестно, – простонал я, когда мы выезжали из города. – Ты спускаешь наши последние деньги на выпивку, а похмелье у меня.

– Ценю твою жертву, брат, – ответил Старый со своей едва заметной ухмылкой. – Знал, что ты устроишь веселуху, и ты не подкачал.

Мне пришлось некоторое время пошевелить раскисшими от пятицентового пива мозгами, чтобы понять смысл услышанного. Несмотря на алкогольный туман, застлавший вчерашний день, я смутно припомнил, что мой обычно угрюмый и сварливый братец вовсю веселился с парнями в «Осином гнезде», слушая их истории, анекдоты… и слухи о ранчо «ВР с черточкой».

– Значит, ты хотел, чтобы все напились, – промямлил я. – И разговорились.

Самодовольная улыбочка Густава стала чуть шире. До меня дошло, что он использовал меня как накачанного выпивкой Иуду-провокатора, – это ранило мои чувства, однако нельзя было не признать, что погудел я от души.

– И как? – проворчал я. – Удалось что-нибудь выловить в огненной воде?

Старый дернул подбородком, указывая на открывающееся впереди пастбище, и пустил лошадь в легкий галоп, что значило: «Сначала выедем из города». Я тоже пришпорил скакуна, хотя каждый удар копыта отзывался болью во всем теле. В ожидании, пока Густав придержит наконец лошадь и откроет рот, я попытался отвлечься от своих страданий – и раздражения на брата, – размышляя о том, что мне известно о ранчо «ВР с черточкой».

Как многие большие хозяйства, оно принадлежало англичанам. В данном случае – лордам и герцогам. Поэтому даже название его звучало чванливо: ранчо Кэнтлмир. Но, как принято в здешних местах, все называли его по тавру скота: буквам «В» и «Р» с короткой черточкой поверх.

Еще несколько лет назад «ВР с черточкой» ничем особо не отличалось от других больших ранчо. Но зимой 1886/87 года все изменилось. То времечко называют Большим мором, потому что тогда в прериях замерзло насмерть больше миллиона коров. Я пытался поддерживать нашу семью на плаву, работая конторщиком в зернохранилище в Канзасе, где пережил снег и морозы в тепле, как котенок, укутанный в свитер. Старый тоже зарабатывал деньги, но не в таких уютных условиях: он работал на ранчо на севере Техаса и едва не отморозил себе руки и ноги в бараке. Снега навалило столько, что, когда тот растаял, брат видел туши бычков, висящие на деревьях, а запах разлагающегося мяса стоял над прерией еще целый год.

Большинство из так называемых скотопромышленных баронов после этого продали свои земли. А вот хозяева «ВР» остались, но у них произошла одна важная перемена. Приехал новый главный управляющий, вручил приказчику письмо об увольнении и поставил на должность своего человека: Ули Макферсона.

Вплоть до того момента о «ВР» все было известно. Но после появления Макферсона сведения стало добывать гораздо сложнее. Похоже, Ули не любил, когда треплют языком о нем самом или о его ранчо, и несколько раз доводил это до всеобщего сведения, посыпая пол салуна чьими-нибудь зубами. Вот поэтому Старый и разорился на попойку. Страх замораживает языки, но от выпивки они неизменно оттаивают.

– В здешних местах слыхали о Макферсоне еще до того, как он нанялся на «ВР», – сообщил мне брат, когда мы выехали в прерию, где подслушать нас могли разве что суслики. – Он был поселенцем, владел небольшим участком чуть южнее ранчо. Говорили, что он мастер пережигать чужие тавро. Первый управляющий «ВР» даже обвинял Ули в том, что тот режет проволоку изгородей и угоняет скот. А потом из Англии приехал новый управляющий – Перкинс его фамилия, – который взял да и нанял сукина сына приказчиком.

– Запустил лису в курятник.

– Так точно.

– Оригинально.

– Дальше – больше. Когда пришел Перкинс, у «ВР» было тридцать тысяч голов на полмиллиона акров. Работы с лихвой человек на тридцать. Но, судя по тому, сколько закупается продовольствия в городе, их там не больше десятка. Точно никто сказать не может, потому что Макферсоны всех гонят оттуда взашей, даже соседей, когда те голодают и пытаются перехватить в долг посреди зимы.

– Не по-соседски.

– Еще как. Единственный, кто приезжает с ранчо в город, кроме Макферсонов, – это их повар. Кличут его Шведом, а почему – даже ты сумеешь сообразить.

– Он из Франции?

Густав пропустил шутку мимо ушей.

– По-английски он, похоже, говорит не лучше, чем рыба свистит, так что сплетен от него не добьешься. Но иногда можно кое-что узнать, даже если тебе ничего не рассказывают. Один из парней в «Осином гнезде» видел вчера, как Швед зашел в лавку Лангера и накупил припасов для банкета: устрицы в жестянках, бочонок трески, смородиновый мармелад, копчености. А потом туда ввалился Макферсон… и говорит Шведу, чтобы не забыл копченого лосося! А у самого в руках две бутылки тридцатидолларового скотча, только что купленные в дорогущем магазине.

Я немного подумал, а потом пожал плечами.

– Не понимаю, в чем тут загадка. Макферсон велел Шведу накрыть роскошный стол в наш первый день, чтобы никто не отказался от работы из-за скверной жратвы.

Старый так на меня зыркнул, словно я потерял портки на пороге церкви.

– Брат, – проговорил он, – если нам подадут скотч с устрицами, можешь с сегодняшнего дня звать меня Старым Дуроломом.

После этого мы какое-то время ехали в молчании. Я уже подумывал развернуть лошадь и мчаться обратно в Майлз, ибо «ВР» казалось не слишком гостеприимным местом.

Но я так долго таскался за Густавом, что сомневался, сумею ли пробиться самостоятельно. Если я и шел своей дорогой в жизни, то ее смыло в ту ночь, когда Коттонвуд-ривер вышла из берегов и унесла нашу семейную ферму, а вместе с ней – и всех наших родных. Кто знает, куда бы унесло и меня, если бы Густав не стал мне якорем?

Конечно, для якоря братец чересчур непоседлив, но скитаться вместе с ним было вполне сносно. Стоило мне решить, что пусть все остается как есть – во всяком случае, до поры до времени, – как Старый заговорил и разрушил мою вновь обретенную уверенность.

– Не понимаю, в чем тут загвоздка! – ни с того ни с сего выпалил он. – Тьфу!

Сомнения набежали на меня еще большим стадом, чем раньше.

Мне-то казалось, что мы едем на ранчо работать. Но теперь я всерьез опасался, что братец вознамерился провести расследование.

Глава третья
Замок,
или Мы видим сарай, достойный короля

В тот день Макферсоны должны были ждать нас на восточной тропе у Паудер-ривер. Когда мы приехали, остальные новобранцы из «Осиного гнезда» уже собрались: Дылда Джон Харрингтон, высокий и тощий; низкорослый и красномордый Мизинчик Харрис; сутулый и косоглазый Глазастик Смит; Набекрень Ник Дьюри, который вечно нес всякий вздор, а также угрюмый и вспыльчивый Всегда-Пожалуйста Маккой – самый злобный засранец к западу от Миссисипи… да и к востоку тоже, если на то пошло.

Парни согревались безудержной трепотней и картишками, и я мигом присоединился к ним. Старый же просто уселся поближе к костру, закурил трубку и уставился на огонь, вполне довольный обществом собственных мыслей.

Вскоре появился Паук. С ним рядом ехал еще один всадник, и такого странного ковбоя я еще не видывал. Все в нем было желтовато-белесым, даже свалявшиеся волосы и мертвые глаза, словно парня окунули в яичный желток и вываляли в муке. Когда они с Пауком подъехали ближе, я понял, что это негр-альбинос.

– Поскачем все вместе, и чтоб не отставать, – заговорил Паук, не утруждаясь приветствием. – Здесь будете ездить только туда, куда скажут, и когда скажут. Отлучитесь пособирать ромашки – пожалеете.

По его злобному взгляду трудно было понять, уволят нас в таком случае или попросту застрелят. Одежда у Паука была выцветшая и потрепанная, но кольт «миротворец»[2] сиял как отполированный.

– Прежде чем мы двинемся, Будро заберет у вас стволы, – продолжал он, кивнув на альбиноса. – Револьверы, пистолеты в сапогах, ружья – все, что найдется.

Будро спешился, вытащил из седельной сумки пару брезентовых мешков и развернул один из них быстрым взмахом руки.

– В мешок. – Голос у альбиноса был безжизненным, словно доносился из могилы.

Дылда Джон достал пистолет из кобуры, вытащил патроны и бросил все это в мешок Будро.

Остальные даже не шелохнулись.

– Работникам «ВР» оружие носить запрещено. Это закон, – прорычал Паук. – Если не нравится, можете уматывать обратно в Майлз и голодать.

Я бросил на Старого взгляд, который говорил: «Предлагаю поголодать». Но брат уже доставал свой кольт 45-го калибра. Один за другим примеру Густава последовали остальные, хотя Всегда-Пожалуйста Маккой недовольно буркнул, что ему неохота доверять ствол «гребаному белесому негритосу».

Альбинос и глазом не моргнул. Он молча переходил от одного к другому, собирая железо и свинец.

Мой кольт отправился в мешок последним.

Расставшись с оружием, я почувствовал себя скорее арестантом, чем наемным работником, – и по дороге это чувство только усиливалось. Паук ехал впереди, мы, осиногнездовцы, за ним, а его подручный Будро замыкал цепочку. Словно шериф с помощником, конвоирующие банду конокрадов в каталажку… или на виселицу.

Мы ехали на юг уже больше часа, и вокруг были только припорошенные снегом холмы да кустарник. Потом на горизонте появилась точка, которая постепенно росла, пока не превратилась в средневековый замок прямиком из учебника истории – с башенками, шпилями и прочими затейливыми финтифлюшками. Когда мы подъехали ближе, оказалось, что он сложен не из камня, а из сосны и тополя: то ли дворец, то ли сарай.

К тому же совершенно обветшавший: краска облупилась, стекла в окнах были пыльные и закопченные, а в ступеньках крыльца осталась дыра от чьего-то сапога. Недалеко виднелись пара бараков для работников и амбар, которые выглядели еще хуже. Неизвестно, чем тут занимались Макферсоны, но явно не обустройством хозяйства.

– Вам вон туда. – Паук, естественно, указывал на самое убогое строение. – Располагайтесь… и не вздумайте свалить.

После чего сделал именно то, что запретил делать нам, – свалил. Будро остался следить, как мы снимаем сбрую, и глаза у него были холодные и неподвижные, как желтые каменные шарики.

– Навидался я страхолюдин на своем веку, но, черт меня дери, ты еще страхолюднее, – попытался поддеть его Всегда-Пожалуйста.

Альбинос не клюнул. Сидел себе на лошади, словно истукан, вырубленный из мела.

В барак Будро не пошел. А если бы пошел, то наслушался бы от нас. Пыль покрывала все толстенным одеялом, а дерево прогнило насквозь: когда Глазастик попытался сесть на койку, то провалился сквозь нее и рухнул на пол.

– Дом, милый дом, – вздохнул он, поднимаясь на ноги.

– Вот же срань господня, – сплюнул Всегда-Пожалуйста. – Еще бы в яме поселили.

– Здесь много лет никто не жил, одни лишь змеи, – добавил Мизинчик.

– Может, оно и к лучшему, – равнодушно отозвался я, пристраивая сумки на более крепкую с виду койку. – Бьюсь об заклад, барак пустовал так долго, что даже вши передохли.

– Тот, другой, барак вроде немного побольше, – протянул мой брат, сваливая пожитки на койку под моей. – Думаю, там…

Но додумать Старому не дали, потому что снаружи раздался крик:

– Эй, новенькие, выходи!

Кричал Ули. С ним были Паук и еще один тип, которого мы раньше не видели, – явно не ковбой, судя по чистой белой рубашке, черному сюртуку и бледной физиономии. Вообще, он выглядел как настоящий джентльмен и рядом с потрепанными Макферсонами смотрелся неуместно, точно кусок первоклассной вырезки между ломтями червивого, заплесневелого хлеба.

– Перед вами мистер Перкинс, главный управляющий, – объявил Ули. – Слушайте внимательно, что он скажет.

Теперь, когда нам разрешили пялиться на чистенького господина, я воспользовался этим в полной мере. Перкинс обладал худощавым сложением, пронзительно голубыми глазами и вьющимися золотистыми волосами, местами тронутыми сединой. Несмотря на седину в кудрях, до Мафусаиловых лет ему было еще далеко: пожалуй, не старше тридцати пяти. Судить о мужской внешности меня научила сестра Грета, которая никогда не стеснялась высказывать свое мнение о подобных материях. Ее сердце наверняка дрогнуло бы при виде Перкинса, поскольку тот мог похвастать чистой кожей, выдающимся подбородком и отсутствием заметных увечий, что сестра считала совершенно необходимым для симпатичного мужчины.

– Добро пожаловать на ранчо Кэнтлмир. – В холодном тоне не слышалось особой приветливости. Несмотря на проведенные на Западе годы, управляющий сохранил сильный британский акцент, а пока он говорил, длинные пальцы левой руки нервно теребили золотую цепочку, свисавшую из жилетного кармана. – Теперь вы работники Суссекской земельно-скотоводческой компании, а значит, обязаны неукоснительно соблюдать правила: не пить, не драться, не воровать. Ни посетители, ни отлучки без разрешения не допускаются. Нарушение запрета карается самым суровым образом. Личная инициатива не вознаграждается и не приветствуется. Нам нужна только молчаливая исполнительность. Мистер Макферсон будет говорить вам, что делать и чего не делать. У вас нет абсолютно никаких причин обращаться ко мне. Вы меня поняли?

Все пробормотали «да, сэр», и Перкинс, удовлетворившись этим, без единого слова пошел к замку.

– Слова мистера Перкинса не нужно объяснять, – сказал Ули. – Но я повторю вам одну вещь, потому как хочу, чтобы вы крепко ее запомнили. Идете работать туда, куда я говорю. Остальное для вас все равно что за колючей проволокой. И я хочу услышать ответ: «Да, босс».

Мы удовлетворили его просьбу, и Макферсон скупо улыбнулся.

– Ну что ж, раз так, может, мы и поладим. А теперь – видите вон тот амбар?

Постройка представляла собой жалкое зрелище, и Макферсон, должно быть, тоже так считал, потому что наше первое задание в качестве работников «ВР» заключалось в том, чтобы выбить гнилые доски, залатать дыры и покрыть амбар свежим слоем краски. Этим мы и занимались вплоть до захода солнца, поскольку никто не отдал приказ остановиться, продолжали работать и дальше, пока не услышали чей-то скрипучий голос:

– Латна, ребята! Бросай кист, ходи сюда, хватай харч!

Мы обернулись и увидели у нашего барака седоусого старого хрыча. Все тупо пялились на него, не понимая, о чем он орет. Первым догадался Старый.

– Ты говоришь, у тебя есть харчи?

– Йа! – прокричал в ответ старикан. – Харчи!

Теперь все прояснилось. Это был тот самый Швед, повар, о котором мой брат слышал в Майлзе. К счастью, стряпня Шведа оказалась лучше, чем его английский. У себя на кухне он устроил нам целый пир: булочки, бобы и похлебка из требухи. Но, конечно, ни устриц, ни капли скотча мы не увидели.

Когда все набили брюхо, Швед пожелал нам доброй ночи – или, точнее, «добра нотш», – и мы потащились к себе в барак. Пока остальные переваривали пищу, щелкая костяшками домино, Старый отошел к входной двери, прислонился к косяку и закурил трубку. Я встал с койки и присоседился к нему.

– Что обмусоливаешь?

Густав только дернул плечом в ответ.

Перед нами в замке светился огонек, освещая два окна, которые казались парой яростных глаз на огромном темном лице.

– И что про него скажешь? – поинтересовался я, кивнув на большой дом. – Про Перкинса.

– Ты же знаешь, как он говорит, – ответил Старый тихо. – «Грубейшая ошибка – теоретизировать, пока не собраны все улики. Это искажает конечные выводы».

«Он», само собой, означало Шерлока Холмса, а цитата была из «Этюда в багровых тонах» – одного из рассказов про сыщика, которые Старый отыскал после того, как прослушал «Союз рыжих». Рассказы о приключениях Холмса напоминали потерявшихся в прерии коров, и со временем братец умудрился наловить небольшое стадо. Журналы хранились в его седельной сумке, и желтоватая бумага так истерлась от перечитывания, что слова не рассыпа́лись большей частью из чувства долга.

– А мне улик достаточно, – проворчал я. – Сукин сын надутый.

– Что ж… Пожалуй, такой-то вывод уже можно сделать, – согласился Густав.

Из темноты до наших ушей донеслось бряканье шпор, и, обернувшись, мы увидели парочку потрепанных загонщиков, возвращавшихся из кораля во второй барак. Они тоже смотрели на нас, и презрительные улыбки обоих были заметны даже в тусклом мерцании луны.

– Ты тоже это видишь?

– Вижу, – сказал Старый.

Ну еще бы. Ни один ковбой такого не упустит.

Шум, который парни издавали при ходьбе, исходил не только от шпор. К бряканью примешивались скрип кожи и похлопывание тяжелого железа по бедру.

У каждого из незнакомцев была кобура, и внутри лежали вовсе не свежесобранные ромашки.

– Значит, то правило насчет оружия… – начал я.

– …Относится только к нам, – закончил Старый.

Ковбои, за которыми мы наблюдали, скрылись в своем бараке как раз в ту минуту, когда свет в замке погас.

Глава четвертая
Посетитель,
или Закон предупреждает и встречает холодный прием

Ковбои – это, понятное дело те, кто работает с коровами. А, к примеру, домработницы – это девицы, которые делают работу по дому. Вот и получается, что первые наши три недели на ранчо «ВР с черточкой» мы со Старым были домбоями.

Макферсон посылал нас, новобранцев, убирать в замке, красить и чинить крышу, даже вытирать пыль, подметать и мыть окна. Мы стирали белье, драили полы… и боролись с искушением попробовать что-нибудь из на удивление изобильной кладовой замка. Мизинчика Харриса особенно привлекал впечатляющий запас спиртных напитков, и каждые несколько часов кому-нибудь из осиногнездовцев приходилось останавливать коротышку, чтобы он не умыкнул бутылку.

Мизинчик нас, конечно, не благодарил – хотя стоило бы. В замке у работников вряд ли был шанс уйти от наказания, потому что Перкинс вечно бродил где-то рядом, точно призрак. Видимо, он был из породы одиночек и слонялся по дому с кислым видом человека, тоскующего по чему-то давно потерянному. И, как я однажды случайно узнал, это был кто-то, а не что-то. Завернув за угол на втором этаже, я едва не расплющил Перкинса, который стоял и смотрел на маленькую вещицу у себя на ладони. Оказалось, это медальон, прицепленный к золотой цепочке, неизменно свисавшей из кармана жилета управляющего. Перкинс быстро защелкнул медальон и рявкнул на меня, чтобы шел работать, но я успел разглядеть предмет его страданий: портрет стройной темноволосой женщины. Я видел ее черно-белое изображение вверх ногами не больше секунды, но и этого хватило, чтобы понять: о такой красавице вполне можно тосковать.

Хотя в тот раз я и застал Перкинса врасплох, обычно это он пугал нас. Его спальня и контора располагались на первом этаже, и управляющий вечно выскакивал то из одной, то из другой двери и звал Макферсонов. И кто-нибудь из них обязательно подскакивал, потому что или Ули, или Паук обычно были рядом, чтобы помогать нам с уборкой. «Помощь» Ули имела форму замечаний вроде: «Простите, дамочки, но вон там на окне остались разводы». Паук же вносил свой вклад, убивая мух: хватал их на лету и съедал.

Когда мы наконец привели замок в божеский вид, Ули велел нам латать бараки и корали. Здесь было холоднее. Хотя снег уже растаял и обернулся слякотью, утренний воздух превращал растительность на лице в сосульки. Мы бы не возражали, если бы сидели в седлах, как полагается ковбоям, но со скотом управлялись старые работники «ВР».

Помимо Ули и Паука, в бараке Макферсонов жили еще пятеро. Будро был единственным, кого мы знали по имени, и в сравнении с остальными казался даже словоохотливым. Эти пятеро уезжали утром, возвращались вечером и не тратили время на болтовню с нами, так что нам самим пришлось придумать им клички. Франтоватого мы окрестили Павлином, лысого – Кудрявым и так далее.

Семерых работников было явно недостаточно для ранчо размера «ВР», и мы ломали голову, как они управлялись до того, как появились мы, осиногнездовцы. Старый подозревал, что им кто-то помогал. Как-то раз мы углядели, как Будро поехал на юг на телеге, и мой брат предположил, что он повез провизию в линейный лагерь, как мы, ковбои, называем пристанище для пастухов на дальних участках.

Если у Макферсонов и водились работники в линейных лагерях, могу точно сказать: проку от них не было никакого. Один-единственный раз парни Ули при нас взялись хоть за какую-то работу – и результат получился плачевный. Местный сортир продувался ветром, что дырявые портки, и Будро с Павлином построили новый между своим бараком и замком. От ветра он защищал чуть лучше старого, зато посетитель рисковал уйти с полной задницей заноз. Помимо этого, засов изнутри болтался и, если сильно хлопнуть дверью, падал и закрывался сам. Первый раз, когда такое произошло, мы целый день бегали в кусты, пока Старый не догадался, что в сортире никого нет.

Короче говоря, работать под началом Макферсонов было в равной степени унизительно и тоскливо. Впрочем, будучи ковбоем, я давно смирился и с тем и с другим, и в отупляющей рутине ранчо мои опасения относительно «ВР» постепенно таяли. Однако наступил день, разрушивший распорядок раз и навсегда.

Приближался вечер, и работники Макферсонов уже вернулись с пастбищ. Конечно, осиногнездовцы все еще трудились, пытаясь привести в порядок кузню, больше похожую на хижину бродяги. Старый мазал прогнившие доски белилами, но вдруг замер с кистью в руке и оглянулся.

– Ну надо же, – буркнул он. – А ему-то что здесь понадобилось?

Все обернулись и увидели приближающегося к нам всадника: это был Джек Мартин, помощник судебного пристава из Майлз-Сити.

Мы приветствовали его радостными криками. Не потому, что так уж любили, – все знали, что Джек важничает перед ковбоями и пресмыкается перед скотопромышленниками. Но в тот момент закидоны Мартина не имели значения. Просто после месяца на ранчо все обрадовались, увидев более-менее знакомое лицо.

Услышав наши приветственные крики, Будро и остальные старые работники высыпали из барака, а Перкинс, Паук и Ули вышли из замка, явно не в восторге от появления нежданного гостя.

– Да уж, это, без сомнения, самое расфуфыренное ранчо, что я видел, – сказал Мартин, кивнув на замок, и улыбнулся нам, осиногнездовцам, своей щербатой улыбкой. – Ну и как вам здесь работается?

– А как косоглазым работается на стройке железной дороги? – ответил вопросом на вопрос Всегда-Пожалуйста.

Перкинс поспешил вступить в разговор, не дожидаясь, пока начнут ныть и остальные.

– Вы по какому делу в Кэнтлмир? – спросил он.

Для нас Перкинс все это время был не более чем тенью в окнах замка. Если он когда и выходил наружу, то мы этого не замечали, и кожа его, не видевшая солнечного света, стала такой же бледной, как у Будро.

– Я по службе, – ответил Мартин, настолько преисполнившись важности, что она едва не полезла у него из ушей.

Он сделал паузу и оглядел собравшуюся толпу, явно наслаждаясь возможностью подержать нас еще немного в неведении. При виде призрачно-белого Будро его улыбка слегка притухла, но Мартин быстро опомнился. Он принес важную весть и не собирался упускать возможность произвести должный эффект.

– Три недели назад из дурдома в Колорадо сбежал Боб Трейси.

Едва ли не каждый в толпе пробормотал одно и то же:

– Голодный Боб?

Мартин кивнул.

– Он самый.

Ропот стал громче, только теперь уже без вопросительного знака:

– Голодный Боб!

Здесь, на Западе, не всякий знает, как зовут президента Соединенных Штатов, а вот про Голодного Боба Трейси слыхали все. Боб был траппером, проводником и, что куда примечательнее, самым настоящим каннибалом. По собственному признанию, он съел пять человек, когда их застиг снежный буран зимой 1877-го. Мама когда-то пугала меня: будешь плохо учиться – сожрет Голодный Боб. Хотя со временем я и перестал верить таким байкам, старина Боб еще долгие годы преследовал меня в кошмарных снах.

– Его видели дважды: первый раз у Форт-Коллинз, а потом на реке Литтл-Бигхорн, недалеко от Лодж-Грасс.

– Направляется в Канаду, – объявил Густав, как будто это он пришел сообщить новость.

– Может, и так, – согласился Мартин. – А может, прячется в холмах где-то к югу отсюда. Если он действительно двинется на север, то пойдет как раз через наши места. Так что мы предупреждаем всех, чтобы были начеку.

– Это не проблема. Знаешь ведь, как мы относимся к посторонним на ранчо, – процедил Ули. – Я бы сказал, тебе повезло, что доехал сюда и никто тебя не… остановил.

– А теперь удвоим бдительность, – добавил Паук. – И если вдруг кому взбредет в голову искать Голодного Боба в здешних местах, предупреди, чтобы не совались. Раз Боб рыщет по округе, мы церемониться не будем. Как знать, кому случится схлопотать пулю.

Мартин нахмурился и откинулся в седле.

– Знаем, у вас много важных дел. Не смеем задерживать, – еще не договорив, Перкинс развернулся и зашагал к замку. – Всего доброго.

И без того довольно хмурый помощник пристава теперь откровенно разозлился. Приближались сумерки, и он, скорее всего, надеялся на горячий ужин и ночлег.

– До ближайшего ранчо не меньше четырех часов езды, – подал голос Ули. – Так что вам лучше поторопиться. – Он указал на тропу, по которой приехал Мартин: – В ту сторону.

Законник мгновение сверлил Макферсона злобным взглядом, а потом развернул лошадь и умчался галопом, унося с собой наш последний шанс услышать еще что-нибудь о мире за пределами ранчо.

– Всё, хватит пялиться! – гаркнул Ули. – Работать, работать!

Осиногнездовцы медленно разошлись, не в силах оторвать взгляда от удаляющейся фигуры Мартина. Единственным исключением был Старый. Он смотрел в противоположную сторону – на простирающиеся на юге холмы.

Я точно знал, о чем он думает. И те же самые мысли грозили преследовать меня предстоящими долгими ночами.

Где-то там бродил монстр из моих детских кошмаров. Самый настоящий. На свободе.

И наверняка голодный.

Глава пятая
Паника,
или Буря налетает, а душа отлетает

В последующие недели каждое уханье совы или скрип койки мы принимали за клич Голодного Боба, вышедшего на охоту, чтобы добыть сочный стейк из человечинки. Дылда Джон трижды чудом не словил пулю, когда выходил полить цветочки посреди ночи. Мы засыпали настороже и просыпались измотанными, так что ни у кого не оставалось сил работать.

Но потом Ули снова озадачил нас, дав то самое поручение, которого мы так ждали. Мы начали объезжать лошадей для предстоящего сгона скота.

Целую неделю задницы у нас взлетали выше головы, пока мы укрощали норовистых жеребчиков – и наслаждались каждой минутой скачек. По вечерам, исцарапанные и побитые, все валились на койки, и стены барака сотрясал храп спящих мертвецким сном мужчин.

Когда мы наконец выехали с ранчо в поисках скота, то обнаружили, что макферсоновская команда все же сделала хоть что-то полезное: устроила лагерь с запасом сена и хлопкового семени и пригнала тысячу голов с окраинных пастбищ. Нам самим соваться на дальние угодья не полагалось – Ули запретил отъезжать дальше пяти миль от замка. А на случай, если мы забудемся и пересечем эту границу, Паук или Будро постоянно следили за нами.

И все же однажды Старый сумел избавиться от назойливых провожатых. Ули нужно было починить водяной насос, работавший от ветряка, и мой братец вышел вперед и заявил, что мы с ним знаем ветряные мельницы как свои пять пальцев – что было бы правдой, если бы мы видели собственные руки всего разочек, да и то издалека.

Мы воевали с деревянным чудовищем несколько часов, изгваздавшись в густой черной смазке с ног до головы. К счастью, единственными зрителями были изнывающие от жажды коровы, потому что Паук и альбинос присматривали за остальными осиногнездовцами. Каким-то чудом мы все же заставили ветряк качать воду и, отмывшись и вволю напившись сами, дали попить и коровам.

На обратном пути я слегка надулся, гордясь нашей изобретательностью, но Старый почему-то совсем понурился. Он ехал медленно, скособочившись в седле и низко опустив голову.

– Тебе что, дурно?

– Нет, мне не дурно, – буркнул Густав. – Я кое-что ищу.

– Какое еще «кое-что»?

Брат остановил лошадь и выскользнул из седла.

– Вот такое, – ответил он, указывая на землю, где, по-моему, не было ровно ничего особенного.

Густав опустился на колени и пополз по траве.

– Третий раз за все эти дни, – пробормотал он.

– Третий раз за все эти дни – что?

Он кинул на меня раздраженный взгляд.

– Третий раз за все эти дни я понимаю, что только у меня одного здесь есть глаза.

Братец всегда отличался талантом следопыта, но это не значило, что я готов был стерпеть его чванство.

– Ладно, вождь Зоркий Глаз, – сказал я. – Скажи уж наконец своему глухому, тупому и слепому бледнолицему брату, что, по-твоему, там такое.

Старый снова ткнул пальцем.

– Ты точно слепой, если сам не можешь объяснить.

Я видел одну траву, но Густава такой ответ вряд ли устроил бы. Поэтому я решил блефовать:

– Ну, теперь-то, когда ты показал, все ясно как день.

– Именно. Как и это. – Он указал на вытоптанную проплешину неподалеку.

– Ага, само собой. Как же я сразу-то не разглядел.

Старый кивнул.

– И наверняка ты можешь сказать мне, что это такое. – Он пихнул носком сапога влажную коровью лепешку.

– Ну конечно.

– И?..

– Это… это…

– Это дерьмо, брат, как и половина того, что ты мелешь. А теперь возьми мою лошадь под уздцы и двигай за мной. Хочу посмотреть, куда ведет эта тропа.

Я выругался, но повиновался. Годами я терплю от брата такие слова, которых не стерпел бы ни от кого другого. Видимо, дело в том, что он единственный Амлингмайер, который может сказать мне хоть что-то.

Густав медленно пошел дальше, наклонившись вперед, как курица, высматривающая в траве зернышки. Я с лошадьми тащился следом. Минут через пять стало понятно, куда мы движемся. В полумиле на восток виднелся поросший кустами каменистый утес. По чьим бы следам ни шел мой братец, его цель направилась именно туда.

Но до утеса мы так и не добрались. Густав выпрямился и повернулся к северо-западу, откуда на нас галопом скакал Паук. Казалось, он намеревается промчаться прямо сквозь моего брата, не останавливаясь, но Старый спокойно стоял и смотрел на Макферсона. Когда Паук наконец натянул поводья, его лошадь почти наступила на носки сапог Густава, но брат даже не шелохнулся. Зато я подскочил за нас обоих.

– Какого черта вы здесь делаете? – Паук каким-то образом просек, что орать надо на Старого, тогда как я служу не более чем передвижной коновязью. – Вам сказано работать на ветряке. Мы говорили вам, тупицам, не…

– Я иду по следу человека, – спокойно перебил Густав.

– Что?

– Ты спросил, какого черта я здесь делаю. Вот тебе ответ.

Паук заломил поля своей пропитанной потом шляпы «Босс прерии».

– А ну, повтори!

Старый показал на то место, где несколько минут назад спрыгнул с лошади.

– Вон там кто-то разорил гнездо куропатки. Думаю, искал яйца или птенцов. И кстати, забавно: кто бы это ни был, лошади у него, похоже, нету.

– Пеший?

– Верно.

– Эй, – решил вставить слово и я, – по-твоему, это может быть?..

Паук, не оценив моего вклада, рыкнул:

– Заткни пасть! – и снова повернулся к Густаву: – Этот след – как думаешь, куда он ведет?

Старый уклончиво пожал плечами:

– Чтобы узнать, надо добраться до конца.

– Ладно. – Паук внимательно осмотрелся, и вовсе не для того, чтобы насладиться закатом: он запоминал место. – Возвращайтесь к себе в барак, и никому ни слова. Откроете рот – выковыряю у вас глаза и съем, как пару вареных яиц. Поняли меня?

Мой братец рассеянно почесал за ухом, словно пытаясь вспомнить, где оставил трубку.

– Вас поняли, – наконец ответил он.

Паук ехал прямо за нами до самого барака. От его близости за спиной мне было немного не по себе. Однако мы добрались до кораля, так и не получив пулю в спину. В отличие от нас, Паук не стал расседлывать лошадь, а отправился искать своего брата и Будро, а потом они все вместе поскакали на пастбище.

– Думаешь, это Голодный Боб? – спросил я, глядя на облако пыли, поднятое их лошадьми.

Старый не ответил.

– Наверняка за его голову назначена награда. Причем большая. Долларов пятьсот… а то и тысяча.

Ответа снова не последовало.

– Думаю, Макферсоны это и задумали, – продолжал я. – Хотят вырвать награду прямиком у нас из рук, а ведь именно мы…

– Мы? – прервал молчание брат.

– Ну ладно, ты. Но дело в том…

– Нет никакого дела. Нет, пока мы не выяснили факты. А теперь помолчи. Я думаю.

Я замолчал – и Густав тоже. За остаток вечера он нарушал тишину лишь в те моменты, когда чиркал спичкой, чтобы раскурить трубку. Ему-то, конечно, молчание давалось легко, для меня же это была пытка. С десяток раз меня подмывало разболтать остальным о нашей находке, но уж очень не хотелось, чтобы мои глаза оказались в зубах у Паука, и я ограничился разговорами о картах и бычках.

На следующий день Ули дал мне новую тему для разговоров. Поступили новые распоряжения: никаких больше ветряков – мы вместе с остальными должны были таврить телят.

– Похоже, тебя не хотят пускать на пастбище, где ты можешь снова заметить след, – предположил я, когда мы с братом разжигали костер для клеймения.

– Или не хотят, чтобы я заметил, что там больше нет ничьих следов, – добавил Густав.

– Что? Думаешь, они уже кого-то поймали?

Братец лишь пожал плечами.

– Что ж, если и поймали, то, черт возьми, уж точно не Голодного Боба, – заметил я.

Старый оторвался от костра и уставился на меня, приподняв бровь.

– Если бы Макферсоны словили Боба, им пришлось бы сразу везти его в Майлз-Сити, – объяснил я. – Да они бы и до сих пор там торчали, продувая денежки на вино, женщин и песни… или, скорее, на виски, шлюх и снова на виски.

Густав нахмурил брови и скривился, будто отведал подгорелого пирога с уксусом. Его гримаса говорила: не вполне уверен, что смогу это проглотить.

– Может, и так, – протянул он, и другого ответа я так и не дождался.

Всю следующую неделю мы клеймили телят и коров, так что начало казаться, будто в мире нет ничего, кроме коровьих задниц. Но когда мы наконец получили передышку, меня она не обрадовала. Около полудня пелена черных туч закрыла солнце, словно каменной стеной. Послышался далекий раскат грома, и волоски у меня на загривке встали дыбом – говорю буквально, а не просто для красного словца. Молнии сверкали еще далеко, но воздух вокруг уже потрескивал от электричества. Повсюду замелькали зеленоватые искорки, а уши лошадок и рога быков засветились, будто лампы.

Похоже, что надвигалось нечто по-настоящему ужасное, и все – даже Ули, Паук, Будро и остальные из их барака – выехали на пастбище, чтобы согнать скот на высокое место. Когда хлынет ливень – а он обещал хлынуть как из ведра, – мгновенно начнется потоп. Пересохшее русло за пару минут превратится в ревущий поток, и корове, лошади или человеку, застигнутым в таком месте в начале ливня, ничего не стоит утонуть.

И это далеко не единственный способ погибнуть во время грозы. Бывает, что зеленые искры начинают прыгать с коровы на корову, сея страх. Вскоре и лошадь под человеком начинает пугаться, и достаточно одного хорошего раската грома, чтобы все четвероногие создания понеслись прочь. Если в этот момент упасть с лошади, нечего будет даже хоронить.

Такие ободряющие мысли крутились у меня в голове, когда я вместе с парнями гнал стадо в триста голов из долины на холм. К тому времени воздух настолько наэлектризовался, что веки покалывало, а во рту стоял металлический вкус, будто там полно медяков. Внезапно налетел яростный порыв ветра. Не засунь я поглубже ноги в стремена – улетел бы, как воздушный змей. И тут же хлынул ливень, настолько зверский, что как бы загар не смыл.

В пелене дождя передо мной возникло видение столь неожиданное, что пришлось стереть заливающую глаза воду и всмотреться, убеждаясь, что это не игра света и тени. Верховой был в котелке вместо широкополого стетсона и в черном сюртуке вместо желтого дождевика.

– Гоните скот! – кричал всадник.

Его голос я узнал еще до того, как разглядел лицо, и мое изумление удвоилось. Это был Перкинс.

Я почти не видел управляющего «ВР» на улице, а верхом – и вовсе ни разу. И тем не менее он был передо мной на Пудинге, самом смирном коняге на всем ранчо. Пудинг не отличался резвостью, зато мог похвалиться сообразительностью: завяжи ему глаза и брось на любом пастбище, к вечеру сам придет к конторе попросить сахарку. Лучшая лошадь для того, кто не очень-то смыслит в лошадях, а Перкинс явно не смыслил вообще ничего, раз выехал из замка в такую погоду.

– Гони их на высокое место! Высокое место!

– Да, сэр! – прокричал я. – Высокое место!

Перкинс кивнул, махнул рукой – мол, займись делом – и пропал во мгле.

Готовность управляющего рискнуть здоровьем и жизнью ради того, чтобы приказать мне делать именно то, чем я и без того занимался, могла бы показаться крайне глупой, будь у меня время задуматься. Но я занимался куда более насущным делом. Земля быстро превращалась в густую черную жижу, и моя пегая уже несколько раз едва не упала, увязнув в ней. Скачка в грозу – отличный способ сломать лошади ногу или ездоку шею, и оставалось лишь гадать, что произойдет первым.

Спустя то ли несколько часов, то ли несколько дней – мне уже было все едино – появился другой одинокий всадник, на сей раз Паук. Хотя обычно от него исходила одна лишь желчь, сейчас его слова показались сладчайшим медом.

– Возвращайтесь! Мы сделали что могли! Марш на ранчо!

Никто не возражал. Осиногнездовцы забились в барак и повалились спать, мокрые и скользкие, как угри. А наутро перед нами предстал мир, состоящий из солнца и грязи. Глянешь вверх – ясная синева, глянешь вниз – грязно-бурая жижа. Швед сварганил нам булочки с ветчиной, и мы принялись обсуждать вчерашнюю грозу – вечером все так вымотались, что было не до разговоров. Я ждал подходящего момента, чтобы вставить слово о встрече с управляющим, но появился Ули и ускорил дело.

– Кто-нибудь из вас видел Перкинса? – спросил Макферсон.

– Сегодня утром – нет, – ответил я, а остальные только пожимали плечами и мотали головами.

– Почему ты сказал «сегодня утром»?

– Я наткнулся на него вчера во время бури.

– Что?!

– Я тоже его видел, – вставил Дылда Джон.

– И я, – добавил Мизинчик Харрис.

– Мы были милях в четырех на юго-запад, гнали скотину с равнины, – пояснил я.

– Какого черта Перкинсу там понадобилось?

Я пожал плечами.

– Может, помочь хотел.

Ули прищурился на меня, и мы поняли, что он сейчас скажет.

– Гм, а я его не видел. И в доме его нет.

Мы, не говоря ни слова, отодвинули тарелки и взяли седла. Все знали, что нужно делать. Дылда Джон, Мизинчик и я провели всех туда, где видели Перкинса, а оттуда мы разбрелись в разные стороны.

Поиски были недолгими. Ули выстрелил в воздух, и все собрались на звук. Дылда Джон с Макферсоном стояли у черно-красно-бело-желтого пятна в грязи. Черным оказался сюртук.

А остальное… ну, вы уже знаете.

Всего несколько часов назад это был человек.

Глава шестая
Похороны,
или Мы зарыли одну могилу и начали копать другую, уже для себя

Всегда-Пожалуйста Маккой описал открывшееся перед нами зрелище с присущими ему красноречием и душевностью.

– Гроб не нужен, – брякнул он. – Такое можно и в ведре похоронить.

Однако ни гроба, ни даже ведра не потребовалось, поскольку Ули объявил, что Перкинса надо закопать как есть, прямо на месте. Я уже собрался посочувствовать тому, на чью долю выпадет столь мрачное занятие, но тут подал голос Густав и предложил нас с ним. Ули кивнул, крикнул остальным, чтобы отправлялись работать, и ускакал.

Ребята потянулись вслед за Макферсоном, но Будро задержался у тела. Альбинос не то следил, не сговаривается ли кто за спиной у босса, не то надеялся прикарманить медальон Перкинса вместе с золотой цепочкой или выковырять из грязи еще что ценное.

– Слышь, Будро, – начал Густав. – А ты давно на «ВР»?

Альбинос уставился на моего брата глазенками цвета мочи, и я решил, что другого ответа и не будет. Он ведь не только с нами отмалчивался: с Макферсонами тоже почти не разговаривал, ограничиваясь отрывистыми «да, босс» или «нет, босс», а больше мы ничего и не слышали. Казалось, Будро безмолвно парит над землей, а слова грозят притянуть его вниз, в грязь, где барахтаются все остальные. Засранцы вроде Всегда-Пожалуйста считали Будро надутым черномазым уродом, но, думаю, мой братец видел в нем нечто вроде родственной души.

– Похоже, ты не очень-то убиваешься по Перкинсу, – продолжил Старый, не дождавшись ответа.

– С чего бы мне убиваться?

Глухой голос альбиноса застал меня врасплох, как гром в ясную погоду.

– Ты же его знал, – ответил Густав.

Будро пожал плечами.

– Да не особо.

– Ну все равно… разве не жаль? Даже если ты с ним и не дружил.

Будро окинул взглядом кровавое месиво.

– Ага, ну да, жаль, – проговорил он безжизненным, как и останки на земле, голосом. – Страсть какая потеря.

Потом альбинос глянул на север, проверяя, все ли осиногнездовцы уехали, и тоже отчалил.

– Интересно, что о нем сказал бы мистер Холмс, – заметил Старый, когда Будро пропал из виду. – Этот малый… себе на уме. – Потом братец хлопнул по луке седла и спешился. – Ну что ж, ты слышал приказ. Начну потихоньку собирать. А ты дуй на ранчо и привези нам пару лопат.

И это возвращает нас, дорогой читатель, к тому месту, с которого мы начали. Я, не торопясь, съездил за лопатами, а по возвращении обнаружил, что Густав складывает тело как пазл. И посчитал своим долгом сделать ему важное напоминание:

– Черт тебя подери, брат! Ты же ковбой, а не детектив.

Старый чуть не по колено увяз в кровавых ошметках, однако же уголки его губ слегка приподнялись в подобии улыбки.

– Ведь на самом деле именно поэтому мы здесь и торчим, а? – не унимался я. – Чтобы ты мог поиграть в Шерлока Холмса, верно?

– Хотел глянуть на тело, пока его не закопали, – отозвался Старый.

– Да я не про это «здесь» говорю! А про здесь – на ранчо «ВР», под началом Макферсонов. Это же гадюки самые настоящие, но тебе не терпится выяснить, какой они породы. Вот ты и затащил нас в змеиное гнездо.

Когда я договорил, ухмылка Густава увяла и лицо стало хмурым.

– А где бы ты хотел оказаться, а, Отто? – выпалил братец. – В Майлзе, где придется клянчить монетки, или здесь, с полным брюхом?

На последних словах желудок у меня подпрыгнул – возможно, по причине того, что Густав как раз копался в человеческих кишках. Я отвернулся и принялся рыть могилу.

– Ладно, но какого черта ты здесь ищешь?

– Повреждения, – отозвался Старый.

Мне было совсем не весело, но, услышав такой ответ, я не удержался и фыркнул.

– Господи, Густав, да тут одно сплошное повреждение.

– Мне нужны те, что не от коров и койотов.

– Например? Нож в спине? Веревка на шее?

– Нет. Я ищу улики, черт тебя подери. Вот как здесь.

Я оглянулся и увидел, что Старый машет мне рукой. Причем не своей.

– Ничего странного не замечаешь? – спросил он, держа руку за один красно-розовый палец.

– Еще как замечаю, чтоб мне сдохнуть. – Я снова вгрызся лопатой в жидкую грязь. – Замечаю, что кто-то обменивается рукопожатиями с рукой, и это не просто странно: это омерзительно.

Брат вздохнул.

– Если бы ты дал себе время посмотреть на нее, то увидел бы, что Перкинс втихаря выскальзывал из замка, а мы и не знали.

– С чего ты взял?

– Элементарно. Кожа на руке загорелая, – пояснил Старый. – А кроме того, на этом вот пальце было кольцо.

– Я не замечал у него кольца.

– Да где уж тебе. Глаза что куриные яйца.

Я пропустил оскорбление мимо ушей, но бросил копать. Пусть мой брат и не детектив, но у него как раз глаза на месте, и видит он ими лучше прочих. Если Густав сказал, что у Перкинса было кольцо, значит, у Перкинса было кольцо.

– Может, оно слетело с пальца, когда по владельцу пробежались коровы, – предположил я. – Не знаю, заметил ли ты, что у покойного много чего не хватает. Например… ну, всего, что выше груди.

– Копыта могут расплющить человека. Но стянуть золотое кольцо? – Густав положил кисть руки на место. – Это только пальцами можно сделать.

– Так что ты хочешь сказать?

Густав пожал плечами и наконец взялся за лопату.

– Да ничего. Просто думаю.

И больше братец действительно не сказал ни слова. Он молча копал, и отсутствующий взгляд говорил мне, что разговор окончен. Когда Старый углубляется в свои мысли, его и Льюис с Кларком[3] не отыщут.

Наконец останки – уж сколько удалось наковырять – оказались под толстым слоем земли. Едва мы закончили работу, Густав отложил лопату и начал ходить кругами, с каждым разом все шире, глядя себе под ноги. Брат – первоклассный следопыт, однако я не понимал, какие следы он надеется отыскать на земле, взбитой, что твое масло.

Так или иначе, поиски длились недолго. С вершины холма послышался стук копыт, и появился Паук, несущийся на нас во весь опор. Когда тело только нашли, он тут и не показывался, но, сдается мне, вряд ли сейчас спешил сказать последнее «прости». Паук опять погнал лошадь прямо на Старого, как и несколько дней назад, и братец не дрогнул и на этот раз. Сегодня в награду за смелость его обдало грязью, а лошадь Паука едва не ткнулась мордой в грудь Старого.

– Где Перкинс? – гаркнул Паук.

Старый указал на место, где мы закопали управляющего.

– Так и что вы здесь ошиваетесь?

– Смотрим, не упустили ли чего, – ответил я.

– Если упустили, койоты без вас найдут, – отрезал Паук. – Валите отсюда.

Судя по тому, как Паук смотрел на нас, пока мы садились в седла, его вовсе не волновало, что мы где-то ошиваемся: он опасался, как бы мы чего не разнюхали. Ули еще не понял, насколько любопытен мой брат, а вот Паук – наверняка. Он ехал за нами до самой конторы, и я опять чувствовал неприятный зуд между лопатками, как будто за спиной зависла пуля, которая вот-вот вопьется в тело.

Остаток дня прошел как обычно, если не считать слухов. Народ через слово поминал Перкинса. Но стоило показаться Макферсонам, и парни принимались насвистывать или говорили о погоде. Что бы ни думал Старый – о Перкинсе, погоде, свисте и прочих вопросах, – со мной он своими мыслями не делился.

В тот вечер после ужина к нам нагрянули Паук и Ули. Ели они всегда отдельно, своим кружком, и мы редко видели их после захода солнца. Как и следовало ожидать, они не стали делать вид, будто решили наконец полюбезничать.

– Никаких перемен не будет, – объявил Ули, сразу переходя к делу. – Перкинс здесь ничего не значил, просто наемный конторщик. На этом ранчо всем заправляю я, и до тех пор, пока хозяева не надумают прислать нового управляющего, все так и останется.

Ули обвел взглядом барак, давая каждому возможность попытаться возразить. Мне показалось, что на Густава он смотрел чуть дольше, чем на других. Когда дошла очередь до меня, я ответил приказчику тем же взглядом, какой он увидел бы в зеркале.

Шведа Макферсон оставил напоследок.

– Завтра отправляю Паука в город, – сообщил он старику-повару. – Можешь поехать с ним и купить, что тебе нужно.

– Да, сэр, мисти-ир У-ули, сделаем, – отозвался Швед, хотя, судя по голосу, перспектива таскаться весь день в телеге рядом с Пауком его не обрадовала.

Ули коротко кивнул, а потом снова обвел своим цепким взглядом комнату.

– И не вздумайте трепаться тут всю ночь впустую. Завтра рано на работу, как в любой другой день. Ясно?

Утвердительные ответы прозвучали не слишком бодро, но приказчику этого хватило. Как только они с Пауком вышли, осиногнездовцы, конечно же, предались той самой трепотне, от которой их предостерегали. Главная тема обсуждения состояла в том, будет ли без Перкинса лучше или хуже. Если бы объявили голосование, то «хуже» одержало бы оглушительную победу.

– Теперь на Макферсонов вообще нет управы, – вздохнул Глазастик Смит. Он был старше всех: его, тридцатилетнего, считали уже стариком. Обычно он одним из последних падал духом или, наоборот, распалялся по поводу наших злоключений, но сейчас его косой взгляд потерял обычное выражение терпеливого недовольства. Хоть глаза у Смита и смотрели в разные стороны, ни один из них явно не видел ничего такого, чему стоило бы радоваться.

– Точно, – поддакнул Набекрень Ник Дьюри. – Теперь мы точно в заднице, с такими-то придурками. Я бы дал деру, будь у меня яйца покрепче.

В родном городе Набекреня – Лондоне, Великобритания, – это, возможно, сошло бы за меткое замечание, остроумие или хоть что-то. Но здесь, в Монтане, это было все равно что сверчок пернул, и Всегда-Пожалуйста Маккой тут же вступил в беседу, словно вовсе не слышал англичанина:

– Да эти ублюдки теперь нас совсем заездят. – Его вечно налитые яростью глаза горели, предвкушая еще не высказанные оскорбления. – Ну, пусть только попробуют меня пришпорить – они сами или их ручной уродец. Мигом пожалеют.

– Если повезет, Ули и его ребята будут пьянствовать неделю-другую, так что им будет не до нас, – предположил Мизинчик Харрис. – Видали же, сколько у Перкинса в доме выпивки. Зуб даю, Макферсоны уже квасят за упокой управляющего.

– Господи! Тут у нас рабочий барак или кружок вышивания? – вскричал Дылда Джон с издевательской усмешкой на костистом лице с выдающимся вперед подбородком. – Послушайте этих кумушек! С чего вдруг здесь что-то переменится, жив Перкинс или нет? Он и носа-то из своего замка не высовывал. Макферсоны будут обращаться с нами как раньше, и мне кажется, не так уж это худо.

– Не-а… все хуже некуда, – сказал я, не в силах пропустить возможность вставить слово. – Я, пожалуй, согласен с остальными. Без Перкинса «ВР» практически принадлежит Макферсонам. Владельцы где-то за океаном. Кто станет указывать Ули, что можно делать, а что нельзя?

– Ну а я согласен с Дылдой Джоном только в одном, – вмешался Старый. – Треплетесь вы много, вот что.

С этими словами он встал, отошел к своей койке и стал укладываться.

Вскоре его примеру последовали остальные. Хотя нам и было о чем поразмыслить, это никому не помешало заснуть, и через пару минут парни уже хором храпели. Я присоединился к ним, и мне снилось все то, что мы, ковбои, так редко видим наяву: женщины, вкусная еда, женщины, хорошая выпивка, женщины и снова женщины. И только я собрался запечатлеть поцелуй на губах одной из прекрасных дам из царства снов, как кто-то зажал мне рот в реальном мире.

Темная фигура склонилась надо мной и прошептала на ухо:

– Бери сапоги и выходи за мной. И не шуми.

Рука исчезла, и послышались шаги, направляющиеся к двери. Я осторожно слез с койки, схватил сапоги и постарался выскользнуть из барака так, чтобы не грохнуться лбом о стену.

Когда я догнал Густава, он уже ждал моих вопросов: в тусклом свете луны я увидел, что брат прижимает палец к губам, веля мне молчать. Он начал натягивать сапоги, и я последовал его примеру, так как вышли мы явно не затем, чтобы насладиться свежим ночным воздухом. И, уверяю вас, воздух этот был ледяным, а у меня поверх кожи, уже превратившейся в гусиную, не было ничего, кроме фланельки исподнего.

Обувшись, Старый зашагал к замку. Я смотрел ему вслед и взвешивал, что лучше: получить пулю или проспать всю ночь под теплыми одеялами. В такие минуты сомнений ко мне приходит воспоминание, которое всегда склоняет чашу весов в одну и ту же сторону.

В страшную ночь, когда Коттонвуд-ривер вздулась, вышла из берегов и поглотила нашу семью, моя сестра Грета и я забрались на верхние ветки дуба. Мы сидели там несколько часов, отчаянно цепляясь друг за друга, а прямо у нас под ногами бурлящая вода несла обломки и мертвые тела. В ночной тьме мы оба в какой-то момент заснули, а когда я очнулся утром, Греты нигде не было. Я был настолько измотан, что отпустил сестру, и даже ее предсмертные крики не смогли меня разбудить. Тела так и не нашли.

В итоге у меня остался только один Амлингмайер, за которого можно было держаться, и отпускать его я не собирался.

Я вздохнул и пошел за братом.

Глава седьмая
Бутылки,
или Густав обнаруживает, что чернила не смешиваются со спиртным

Подойдя к задней стене замка, я решил, что мы уже достаточно далеко от бараков, и задал вопрос, который мучил меня все это время:

– Что за ерунду ты затеял?

Брат снова жестом велел мне молчать, а сам достал из кармана короткий кусок проволоки и принялся ковыряться в дверном замке.

Как правило, Густав не интересуется детективами из американских журналов: мол, одна грубая сила, а метода нет. Но фокус с отмычкой он взял со страниц десятицентовой книжонки про Ника Картера. Этот Ник вечно залезает в темные особняки или выбирается из стальных сейфов, заполняющихся водой, просто немного поковыряв в замке зубочисткой. Честно говоря, я никогда в такое не верил, и Старый, очевидно, тоже сомневался.

– Да будь я проклят, – пробормотал он, когда замок щелкнул, ручка повернулась и дверь перед нами распахнулась.

В доме царила полная темень, но моего братца это не остановило. Он точно знал, куда идти, а я следовал за ним, полагаясь больше на слух, чем на зрение. Вскоре Старый достал спичку и зажег лампу, и когда комната осветилась, я увидел, что мы в кабинете Перкинса.

– Занавески, быстро, – скомандовал Густав, прикручивая фитиль лампы.

– Ну да, конечно, гоняй меня, как мула в упряжке, – проворчал я, задергивая занавески. Обернувшись, я обнаружил, что брат открывает верхний ящик письменного стола Перкинса. – Не хочешь сказать, что за хрень ты тут ищешь?

– Не могу, потому как сам не знаю, – ответил Старый, перебирая скрепки, перья и пузырьки с чернилами.

– Что?

Густав открыл следующий ящик.

– Перкинс вечно торчал тут, хотя до весеннего сгона оставалось еще несколько недель. Насколько мы знаем, учитывать ему было нечего: скот не пригоняли и не продавали. Над чем же он столько трудился-то?

– Откуда тебе знать, что он именно трудился? Может, сидел тут и вырезал картинки с корсетами и панталонами из почтового каталога.

Старый поднял голову и бросил на меня хмурый взгляд.

– Когда мы приводили в порядок замок, Перкинс время от времени попадался нам на глаза, помнишь? Неужели ты хочешь сказать, что ни разу не замечал пятен чернил у него на пальцах?

– Ой. Пожалуй, придется так и сказать.

Брат покачал головой и скрылся под письменным столом. Когда он вынырнул оттуда, в руках у него было металлическое мусорное ведро. Он заглянул внутрь, улыбнулся и повернул ведро ко мне, показывая содержимое.

Там лежало по меньшей мере двадцать пустых пузырьков из-под чернил.

– Ты ведь горбатился в свое время за конторкой, – сказал Старый. – Что на это скажешь?

Как один из немногих мальчишек в Пибоди, штат Канзас, обученных грамоте и достаточно смышленых, я два года проработал помощником конторщика в зернохранилище, пока снова не пришлось семь дней в неделю вкалывать на ферме из-за постигшего семью очередного злоключения: в тот раз это было крепнущее убеждение моего дядюшки Франца в том, что он не кто иной, как Мартин Лютер, а один из наших боровов – папа римский. С тех пор прошло немало лет, но по своему конторскому опыту я понимал: Перкинсу пришлось изрядно попотеть, чтобы извести столько чернил.

– Тут хватит на три конторские книги, и еще останется, чтобы утопить собаку, – сказал я. – Но что это меняет?

– Возможно, очень многое… если смерть Перкинса была не случайной.

– О-о, – простонал я. – Опять.

– Да, опять, – огрызнулся брат. – Смотри: как мы знаем, здесь творится нечто странное. Когда мы приехали, нас послали ремонтировать дом, не разрешают удаляться больше чем на несколько миль, Макферсоны следят за нами, как ястребы, нарезающие круги над курятником, Перкинс целыми днями строчит в кабинете непонятно что, а в итоге его затаптывают коровы. Разве тебе хоть немного не любопытно?

– Любопытно, да. Но жить пока не надоело. Если Ули с Пауком нас здесь поймают…

– Я только хочу найти, что именно Перкинс…

Тут глаза у моего брата вылезли из орбит, и, уверен, у меня тоже. Мы оба услышали скрип открывающейся двери, а потом шаги.

Проникнув в кабинет, мы закрыли за собой дверь, но слабое мерцание лампы, просачивающееся сквозь замочную скважину, могло нас выдать. Густав погасил лампу, и мы замерли в полнейшей темноте, столь хорошо знакомой слепцам.

Коридор в доме начинался от кухни и раздваивался, охватывая лестницу на второй этаж, как две руки. На северной стороне дома коридор шел мимо столовой и гостиной и вел в прихожую. А если пойти по южной стороне, то, миновав уборную, пустующую комнату для прислуги и спальню Перкинса, в итоге окажешься в кабинете управляющего, где мы и засели.

Судя по звуку шагов, кто-то направлялся прямо сюда, к нам. Я неожиданно очень остро почувствовал неприятную легкость на бедре: вес кольта сейчас меня изрядно подбодрил бы. Нам предстояло столкнуться с новой неведомой опасностью не только без оружия, но и без штанов, поскольку мы оба были в кальсонах.

– Что будем делать?

– Ничего… пока, – прошептал в ответ Старый.

Шаги замедлились и затихли. Мы услышали вздох, напоминающий стон привидения:

– Ах-х-х-х. – Потом тихий звон стекла и снова: – Ах-х-х-х.

Я опять услышал шаги, но гораздо ближе: это братец подкрадывался к двери. Послышалось тихое бряканье – Густав повернул ручку, – и появилась тонкая полоска света. Старый приоткрыл створку ровно настолько, чтобы выглянуть через щель. Я подошел сзади и посмотрел поверх его головы.

На другой стороне прихожей, на мягком диване в гостиной раскинулся наш с братом двойник: парень в сапогах и исподнем. На полу у его ног стояли свеча и три бутылки с жидкостями – темно-янтарной, соломенно-желтой и кроваво-красной.

Скотч, пиво и вино.

Незнакомец поднес ко рту стакан и запрокинул голову, чтобы не упустить ни капли.

– Ах-х-х-х, – выдохнул он.

Потом оторвался от стакана, и мы увидели его лицо.

Парень был далеко не таким здоровым, как Ули или Паук, и руки у него не были молочно-белыми, как у Будро. И все же я был настолько уверен, что это один из ребят Макферсона празднует досрочную отставку Перкинса, что чуть не вскрикнул от удивления, когда сообразил, кто перед нами на самом деле.

Мизинчик Харрис?!

Мне удалось сохранить молчание до тех пор, пока Старый не закрыл дверь.

– Вот зараза, – проворчал братец. – У меня тут серьезная детективная работа, а одному из наших приспичило уйти в запой.

– Я вот что тебе скажу. Сейчас выйду и тоже выпью с Мизинчиком. Его это отвлечет, а ты здесь тем временем закончишь.

Густав, фыркнув, отверг мое великодушное предложение:

– Думаю, Мизинчику интересна только выпивка Перкинса, но рисковать нельзя. Вдруг он примется шарить тут в поисках табака, или похабных открыток, или еще чего. Так что вернем все на место, как было, и вылезем в окно.

Послышался шорох задвигающегося ящика, потом тихо звякнул о дерево металл – это Старый поставил мусорное ведро под стол. В мертвой тишине дома оба этих звука, казалось, отдались эхом, как раскаты грома. Мы с братом немного постояли неподвижно, прислушиваясь, не услышал ли нас Мизинчик.

– Ах-х-х-х, – выдохнул Харрис.

Звякнула о стакан бутылка.

– Ладно, – прошептал Старый, – шуруй к окну, да смотри не споткнись обо что-нибудь.

Проще сказать, чем сделать. Мы не так уж долго находились в темноте, но я успел полностью забыть обстановку кабинета. Стулья, шкафы, книжные полки – я не мог вспомнить, где они, и даже есть ли они здесь вообще. С тем же успехом пол мог быть усеян медвежьими капканами и бильярдными шарами. И, конечно, при каждом шаге половицы скрипели так, будто по ним топал слон весом в тысячу фунтов, а не обычный человек, пусть и массивный.

Старый каким-то образом опередил меня и оказался у окна раньше, причем совершенно бесшумно. Он медленно и плавно раздвинул занавески и осторожно открыл окно. Приподняв раму ровно настолько, чтобы можно было пролезть, брат наклонился и одним ловким движением выскользнул наружу.

Я последовал за ним, но не столь ловко. Мне-то приходилось пропихивать через окно куда больше, чем брату, а в результате нога зацепилась за подоконник, я вывалился наружу и с глухим ударом рухнул на землю.

Мы со Старым уставились друг на друга: два ковбоя в одном исподнем при луне, неподвижные, как статуи. Прошла минута, но ничто не указывало, что Мизинчик или другие обитатели бараков нас услышали, и мы снова разрешили себе дышать.

– Давай-ка возвращайся в койку, – сказал Старый, по-прежнему шепотом. – А я подтянусь через минутку.

– То есть ты сейчас не пойдешь?

– Если кто заметит, как один парень тихонько пробирается в барак, решит, что тот выходил цветочки полить. А вот если сразу двое – уже подозрительно.

Звучало разумно, поэтому я последовал указанию брата и как можно тише прокрался обратно в барак. Когда я карабкался на койку, она так скрипнула, будто я раздавил мышь, однако ни один из храпунов не пропустил ни такта.

Растянувшись на койке, я стал ждать Густава, и меня охватило знакомое чувство. Сколько раз братья и сестры говорили мне: «Иди лучше учись. Тут работа для взрослых». Они доили корову или цепляли плуг, и в свое время я узнал, что работа эта не более захватывающая, чем наблюдение за испаряющейся водой. Но в детстве она казалась мне настоящим приключением хотя бы уже потому, что старшие не разрешали мне в ней участвовать.

Вот и сейчас у меня возникло подозрение, что Густав отправил меня в барак только для того, чтобы я не путался у него под ногами. Это меня изрядно задело: ведь я уже не какой-то щенок, но мужчина крепкого телосложения и с неменьшим запасом любопытства и самолюбия, чем у любого другого. Но только если этот другой – не Старый.

Я решил, что действовать в одиночку брата заставляет гордыня. Должно быть, очень обидно обладать незаурядным умом, будучи при этом совершенно неграмотным. Возможно, Густаву постоянно хочется доказать, что у него имеются мозги, а разгадывание загадок – способ довольно наглядный. Не говоря уже о том, что смертельно опасный.

Меня бесило, что я подвергаюсь опасности исключительно из-за тщеславия Старого. Коль скоро ему охота совать свой длинный нос в чужие дела, не моя вина, если этот нос однажды отстрелят.

С другой стороны, я обязан своему брату абсолютно всем, что имею. Да собственно, он и есть всё, что я имею, будь я проклят. Когда наша семья сгинула, Густав стал моим ангелом-хранителем. Может, теперь настал мой черед примерить крылышки?

Уже решив было спрыгнуть с койки, отыскать Старого и либо помочь ему, либо дать хорошего пня по тощей заднице, я… в общем, я заснул.

А проснувшись наутро, понял, что так и не слышал, когда брат вернулся.

Глава восьмая
Укус паука,
или Одному из нас становится жарко

День начался как обычно – Швед заколотил по кастрюле и заорал во все горло:

– Ходи сюда! Хватай харч!

Призыв всегда рывком выводил меня из дремы, но в то утро у меня были и другие причины для дерготни.

Открыв глаза, я в ту же секунду перевернулся на живот и уставился на нижнюю койку. Я был почти готов увидеть ее пустой, а своего брата – пойманным Макферсонами и висящим на дереве, как пиньята. Но Густав был тут как тут, вместе со своей едва заметной ухмылкой.

Я открыл было рот, однако ухмылка мигом сменилась угрожающим взглядом, говорящим: «Не сейчас», что заставило меня заткнуться. Но я был так рад видеть братишку живым и здоровым, что даже не разозлился. Спрятав вопросы в кобуру до лучших времен, я поспешил присоединиться к парням, которые уже разобрали почти все испеченные Шведом оладьи. Все равно рано или поздно я добьюсь объяснений, даже если их придется выколачивать из братца палкой.

Старый никогда не толкался за еду с остальными, поскольку он парень тощий, а с его аппетитом и муху не раскормишь. Но этим утром он был не единственным, кто не спешил. Мизинчик Харрис даже не пошевелился, услышав призыв Шведа. Когда я проходил мимо койки коротышки, он лежал лицом вниз на одеялах, и единственным признаком жизни был глухой тихий стон. Если ночью у старины Мизинчика все было «ах-х-х-х», то сегодня осталось только «ох-х-х-х».

– Что, нехорошо? – спросил его сосед по койке, Дылда Джон.

Мизинчик ответил очередным стоном.

Когда Харрис со Старым наконец добрались до кухни, мы уже доедали добавку. Не успев дожевать, парни, даже не дав ртам отдыха, опять заговорили о Перкинсе, а именно – о том, какой бес в него вселился, что управляющий поскакал галопом в грозу, хотя до того мы верхом на лошади его и не видели.

– А я вот что думаю, – начал я, но тут Старый уселся на соседний табурет, прищурился и сверкнул на меня глазами, предупреждая, чтобы не болтал о его дедукциях. – Перкинс просто спятил, оттого что так долго сидел сиднем в замке.

Взгляд брата вернулся к тарелке, и Густав принялся за еду. Парни из «Осиного гнезда» тем временем взялись обсуждать мою теорию. Глазастик постановил, что тут есть здравое зерно: дескать, посидев в детстве взаперти в школе, он как раз и ощутил тягу к лошадям и просторам прерий. Всегда-Пожалуйста согласился, что всякий нормальный человек сойдет с ума, если будет целыми днями горбиться за конторкой, но заметил, что англичанин и без того был с придурью. Как и предполагалось, наш британский ковбой Набекрень тут же разразился своей обычной галиматьей:

– Да он торчал там что твой Брайтонский пирс, старый хрыч, как ласточка без Ниагары.

Пока остальные скребли в затылке, пытаясь понять, что бы это значило, Мизинчик положил конец веселью, наконец высказав вслух соображение, которое все боялись произнести.

– У Перкинса и правда были не все дома, раз он доверился Ули и Пауку, – едва прохрипел Харрис, поскольку глотка явно горела от выпивки, которую он щедро заливал туда ночью. – Это его и сгубило. Ублюдки увидели шанс захапать себе «ВР» и воспользовались им. Разве я не прав?

Однако никто не поддакнул: «Да, прямо в точку, Мизинчик!» Никто вообще ничего не сказал. Все молча пялились на коротышку, словно одеревенели и приросли задницами к табуретам.

Мизинчик нарушил неловкую паузу хриплым деланым смехом.

– А-а, да не слушайте вы меня. Я же просто… ну…

– С похмелья? – уточнил Дылда Джон.

– От тебя разит, будто ты искупался в корыте с пивом, – добавил Всегда-Пожалуйста.

Мизинчик, и без того румяный, сделался еще краснее.

– Куда заныкал пойло, Харрис? – шутливо спросил Глазастик, очевидно опасаясь, что разговор снова станет слишком серьезным.

– И чего не делишься? – вставил я.

– Если вы, сукины дети подозрительные, думаете, будто я припрятал заначку, так обыщите мою койку, – ехидно ответил Мизинчик. – Ничего не найдете, кроме вшей… а их можете взять себе!

Все преувеличенно громко захохотали, и разговор перешел на лошадей, коров и прочие безопасные темы. Ведь если начистоту, парням вовсе и не хотелось знать, что стряслось с Перкинсом, особенно если им самим пришлось бы разбираться. Ребят не интересовали ни тайны, ни приключения: они просто хотели получать свои пять долларов в неделю. И не могу сказать, что я их осуждал.

Мы уже знали, чем заняться с утра, и сами принялись за работу. Вскоре горестно замычали коровы-мамаши, чьих телят Дылда Джон и Всегда-Пожалуйста заарканивали и тащили в загон для таврения. Бычков готовили к откорму путем удаления лишних болтающихся органов, и вскоре на костре у загона не только калились клейма, но и жарились «устрицы прерий». Мы с Густавом работали в загоне, надрезая уши и отсекая железы вместе с Глазастиком и Набекренем, а Мизинчик подкидывал дрова в костер и передавал нам через ограду раскаленные та́вра.

Мы работали так, наверное, около часа, когда к коралю подъехал Швед на телеге, которая доставляла припасы из города.

– Эй, Швед! Привезешь мне приличного табаку и смазливую девчонку, а? – крикнул ему Глазастик.

– И мне то же самое, только того и другого по два! – вставил я.

Повар не стал отшучиваться, а только дернул головой и скосил глаза влево. Мы проследили за его взглядом и увидели приближающихся верхом Паука и Будро.

На костистой физиономии Паука блуждала едва заметная улыбочка, как будто ему не терпелось посмеяться над давно заготовленным анекдотом. Если Будро и знал, в чем соль шутки, смешной он ее, видимо, не находил. Альбинос всегда выглядел весьма кисло, а сейчас и вовсе напоминал свернувшееся молоко.

– Собрался, Швед? – спросил Паук.

– Йа, мистер Паукк. Ехать готоф.

– Отлично.

Швед поднял вожжи, но прежде, чем он успел щелкнуть сыромятной кожей, Паук обернулся к нам и взвыл:

– Гос-споди бо-оже!

Густав только что стреножил теленка, и я шел к брату с тавром, раскаленным до такой степени, что хоть на воздух ставь клеймо. Что я в тот момент и делал, поскольку окрик Паука заставил меня застыть на месте.

– Эх, мне-то уже начало казаться, что вы, говнюки, хоть на что-то годитесь, а тут такое печальное зрелище, – буркнул Паук. – Ты где учился таврить, Амлингмайер?

Я знал, что Пауку не нужен ответ. Но знал и то, что полезнее притвориться тупым и ответить.

– Ну, первое ранчо, на котором я работал, называлось «Джей с крестом» в… – начал я объяснять.

– «Джей с крестом»? – Паук помахал перед носом ладонью, будто развеивая вонь. – Да эти техасские засранцы на задницу себе тавро не смогут поставить, даже будь у них руки из каленого железа. Дай-ка покажу, как это делается.

Паук спешился, а за ним и Будро.

– Подай мне вон то тавро, – приказал Макферсон Мизинчику.

Тот подчинился, вытащил тавро из огня и протянул Пауку, и в этот момент Будро подошел к Харрису сзади и обхватил его.

– Эй! Вы что?.. – Больше коротышка ничего не успел выговорить, поскольку Паук взмахнул тавром, словно бейсбольной битой. От удара подбородок Мизинчика дернулся в сторону, и на миг я испугался, что челюсть прорвет кожу и улетит, как метко пущенный мяч. Мизинчик хрюкнул и повалился назад, на Будро.

– Смотрите внимательно, ребятишки, – с этими словами Паук приложил еще светящееся красным тавро к груди бедолаги и надавил. – Вот так наносится хорошее тавро!

Рубашка Мизинчика задымилась, и вскоре мы услышали шипение раскаленного металла, соприкасающегося с плотью. Харрис извивался и орал в лапах Будро, но после полученного удара был слишком слаб, чтобы вырваться.

В кои-то веки альбиносу оказалось не под силу витать над нашим бренным миром. Мраморная неподвижность его бледного лица наконец дрогнула, и на нем проступило искреннее чувство. Это было отвращение.

Паук хихикал.

Тавро у меня в руке немного остыло, но было еще достаточно горячим, чтобы выжечь «ВР с черточкой» на лбу у Паука. Я уже шагнул к ограде, намереваясь именно так и поступить, но Густав схватил меня за локоть и остановил.

– Подожди, – сказал он.

Я вырвал руку.

– Чего ждать? Пока они его убьют?

Но когда я повернулся обратно к Пауку и Будро, пытка уже закончилась, и они отпустили Мизинчика, который со стоном повалился на землю.

– Ты уволен, – бросил ему Паук. Затем он оглядел остальных, и его ладонь опустилась на рукоятку отполированного до зеркального блеска револьвера. – Нам тут не нужны ни воры, ни болтливые баламуты. Не забывайте об этом, не то с вами будет то же самое… а то и похуже.

Я с трудом обуздал гнев, а Паук с Будро погрузили Мизинчика в телегу, где, как оказалось, уже лежали его седло и седельные сумки. Закончив, Макферсон вернулся к костру, подхватил парочку дымящихся жареных бубенцов и закинул в рот. Ухмыляясь, он прожевал их, проглотил, смачно облизал губы, и они с Будро взобрались на лошадей. Паук издевательски приподнял шляпу, после чего вместе со Шведом отбыл в Майлз-Сити.

Как только они скрылись из виду, я зарычал, как гризли, у которого пошел почечный камень.

– Разрази меня гром! Да что мы за люди? Стоим и смотрим, пока такое творится!

Парни только качали головами или таращились в оцепенении, все еще пуча глаза от изумления. Даже Всегда-Пожалуйста молчал и, отвернувшись, ковырял сапогом землю.

– Все мы жалкие трусы, и больше никто! – проорал я.

– Закрой рот, брат, – посоветовал Густав.

– Да гори ты в аду! Меня уже тошнит от твоей…

Старый схватил меня за ворот и развернул к себе, так что теперь мы смотрели друг другу прямо в глаза.

– Я сказал: закрой рот.

За долгие годы мне не раз хотелось залепить Густаву, но никогда не хватало злости… до этого момента. Я уже сжал кулак и собирался врезать ему сбоку по черепу, когда братец заговорил снова. И его слова мгновенно охладили мой пыл.

– Черт тебя дери, братишка, неужели не допер? Осторожнее надо, – прошептал он. – Один из осиногнездовцев – доносчик.

Глава девятая
Лошадиное чутье,
или Улика ускакала прямо у нас из-под носа

Каким-то образом осиногнездовцам удалось проработать еще два часа, не обменявшись и двумя десятками слов. Слышалось лишь «давай следующего» или «тавро сюда». Наверное, большинство парней чувствовали себя виноватыми, что не вступились за Мизинчика, а я пытался определить, кто же из них не чувствует вины.

До меня сразу дошло, что Старый прав насчет доносчика. Конечно, по красным глазам и хмельному запаху можно было легко догадаться, кто именно дорвался ночью до запасов спиртного в замке, но откуда бы Паук узнал, что Мизинчик «болтливый баламут», если Макферсонам не передали наш разговор за завтраком. А значит, кто-то донес.

Проще всего было бы указать пальцем на Шведа. Он работал на ранчо еще до нас и вполне мог бы сбегать к Ули, как только мы направились на работу. Но если учесть, что английский был для повара даже не вторым языком, а пятым или шестым, с трудом верилось, что он годится на роль осведомителя. Так как Мизинчик по очевидным причинам тоже исключался, как и мы с братом, под подозрение подпадали Дылда Джон, Глазастик, Всегда-Пожалуйста и Набекрень.

Увы, когда я припомнил все отлучки соседей за седлами и лошадьми, а также походы в сортир, то понял, что в то или иное время донести мог каждый из них. В конце концов я мысленно назначил главным подозреваемым Всегда-Пожалуйста на том зыбком основании, что он злобный сукин сын.

Несмотря на раздражение на брата – я все еще не смирился с тем, что мы остались в стороне, – в этот момент мне больше всего на свете хотелось узнать, что у Старого на уме. Но выяснить это не было никакой возможности, потому что мы таврили телят вместе с Глазастиком и Набекренем и оба постоянно крутились рядом. Я мучительно думал, как бы остаться с Густавом наедине, как вдруг братец вскрикнул: «Твою ж мать!» – и ухватился обеими руками за правую ногу.

Мы только что скрутили телку и, схватив ее за голову, завалили на бок – похоже, прямо Старому на ногу. Так как для ковбоя нет ничего забавнее, чем боль и унижение ближнего, при виде моего брата, с воем прыгающего на одной ноге, парни радостно заржали. Как обычно, Всегда-Пожалуйста первым подал голос:

– Сыровата кожа для сапога, куда ты торопишься!

– Точно! – крикнул Дылда Джон от костра, где он сменил Мизинчика. – В этом сапоге еще полно говядины!

– Ха-ха! – рявкнул в ответ Густав, делая нетвердый шаг к ограде. – Помоги-ка, брат.

Я обхватил его за плечи, и мы неуклюже заковыляли в дальний конец загона. Старый сел на землю и принялся стаскивать сапог.

– Вот черт, до чего же больно! – А потом, намного тише, брат добавил: – Давай быстрее: о чем ты хочешь спросить?

– Что?

Густав разулся и начал разглядывать пальцы ног, будто хотел убедиться, что все они на месте.

– Я же вижу, что ты вот-вот лопнешь от вопросов. Ну так валяй, спрашивай.

– То есть ты специально уронил телушку себе на ногу?

– Да не ронял я ее никуда. А теперь выкладывай. Не для того я старался, чтобы сидеть здесь и в ладушки играть.

Я издал тихое рычание. Даже идя мне навстречу, братец не мог обойтись без высокомерия.

– Ну ладно, – сдался я. – Почему ты так долго не возвращался ночью?

– Ты не заметил вчера утром, что кое-чего не хватает? Того, что мы должны были найти, когда закапывали Перкинса.

– Не знаю. Головы? По-моему, обычно у людей на шее голова, а Перкинс свою где-то потерял.

– Я не говорю о самом теле. – В голосе Густава проскользнула нота раздражения. – Я говорю о…

– А. – Я кивнул, пристыженный, что меня пришлось подталкивать в нужном направлении. – Его лошадь. Пудинг.

– Ну слава богу. Я уже начал за тебя беспокоиться. Чтобы подумать о лошади, не нужно быть детективом. Это же ковбойское дело.

– Ну ладно, и что дальше? – Мне хотелось поскорее отойти от темы моей умственной отсталости. – Если бы Пудинг упал в грозу, от него осталось бы еще большее месиво, чем от Перкинса.

– Но если Пудинг не упал, то он, великолепно объезженный и умный, как овчарка, вернулся бы к конторе, чтобы с него сняли седло.

– Так ты ходил искать коня?

– И нигде поблизости не нашел.

– Может, он где-нибудь в холмах, резвится на воле или лежит плоский, как сковорода.

– Не исключено. Но если так, кто-нибудь рано или поздно на него наткнется.

– А если нет?

– Грубейшая ошибка – теоретизировать, пока не собраны все улики. Это искажает конечные выводы.

– И как же ты думаешь собирать улики, когда за нами следят?

Старый начал натягивать сапог, старательно корчась и гримасничая якобы от боли.

– Еще не придумал как, – шепнул он. – Одно ясно: нам надо остерегаться. Знал бы я, что Ули с таким тщанием присматривает за нами…

Густав замолк, предоставив мне гадать, что было бы в таком случае. Брат остался бы ночью в койке? Забыл бы свои детективные идеи? Закрыл бы глаза и уши и отключил мозги, как требовали Макферсоны?

Вряд ли. Случай с Мизинчиком говорил об обратном. Братец не любит ввязываться в драки, но не стесняется вправить мозги наглецу, который не отличает добра от зла. В другое время он наставил бы Паука на путь истинный con mucho gusto[4] – и con mucho ударами по морде. А сегодня стоял и смотрел, как человека избили и выжгли на нем тавро. И мало того: не дал вмешаться и мне.

Вспомнив о Мизинчике, я снова не на шутку распалился и уже собирался выдать Старому обжигающую правду, наплевав на чертова доносчика, но Всегда-Пожалуйста своим криком избавил моего брата от праведного огня.

– Эй, Верзила, давай за работу! Если твой брат не умеет беречь ноги, это не значит, что ты тоже можешь бездельничать!

– Вдвоем будем работать, – отрезал Старый, поднимаясь на ноги. – Если посижу здесь еще немного, вы такого наворотите, что неделю потом за вами переделывай.

Густав притворно похромал к середине кораля, и парни разразились новой порцией насмешек над его мнимой неуклюжестью. После этого мы обменивались словами исключительно о клеймах и свежеотрезанных причиндалах: если нас кто и подслушивал, то вряд ли счел бы нужным передавать наши реплики Ули.

Несмотря на якобы больную ногу – о которой брат помнил гораздо дольше, чем смог бы я, – Густав вызвался ухаживать за верховыми лошадьми вечером и следующим утром. Каждый раз, возвращаясь, он смотрел на меня и чуть заметно качал головой. Я знал, что именно он ищет, и понять его знак было не так уж сложно.

Пудинг так и не вернулся.

Глава десятая
Вести из Англии,
или Старый находит одного партнера и теряет из виду другого

Паук, Будро и Швед вернулись из Майлз-Сити на следующий день. Вряд ли кто обрадовался, увидев Паука и альбиноса, а вот нашего кухаря мы приветствовали вполне искренне. Пока Шведа не было, Ули поставил стряпать Дылду Джона, а тот и воздушную кукурузу не смог бы приготовить, не спалив дотла. К тому же осиногнездовцы втихаря надавали Шведу заказов, надеясь обойти местную «лавку», то есть самого Ули, который драл за табак, сигаретную бумагу, жвачку и прочие необходимые вещи такие деньги, за которые в ковбойском городке его бы линчевали.

Увы, едва завидев Шведа, я сразу понял, что Ули не потеряет покупателя в моем лице. Старый повар выглядел смущенным и, едва отделавшись от Паука и Будро, начал с извинениями раздавать обратно деньги.

– Простит-те, малтшики. Пук фсе время через плечо смотреть.

Единственным, кто не получил ни денег, ни извинений, оказался мой братец.

– А-а, Старый! Вот оно, што ты просить, я приносить.

Как обычно, Швед привез из города стопку газет, которые после прочтения шли на растопку, оклейку стен и подтирки, но на сей раз под грудой газет прятались три журнала. Когда Швед вытащил их, я понял, чем буду заниматься несколько следующих вечеров.

Это были выпуски еженедельника «Харперс», так называемые «Записки о цивилизации» и, что гораздо важнее с точки зрения моего брата, записки о мистере Шерлоке Холмсе.

Журнал начал публиковать рассказы о делах знаменитого сыщика в январе. До этого Густаву попались только две истории про Холмса: «Союз рыжих» и «Этюд в багровых тонах», но благодаря «Харперс» он заполучил еще несколько. Эти рассказы еще не отпечатались на моих глазных яблоках, как первые два, потому что на «ВР» Старый перестал требовать от меня читать вслух. И я знал почему, хотя он и не объяснял.

Ковбои могут придерживаться невероятно широких взглядов по самым неожиданным вопросом, но одна вещь заставляет их мозги захлопываться, как стальной медвежий капкан: они не переносят зазнаек. Если бы их товарищ мельком признал, что восхищается джентльменом вроде Шерлока Холмса, это еще куда ни шло. Но желание стать таким же вызвало бы самые ядовитые насмешки. Вот поэтому Старый и держал свои детективные истории – и смелые мечтания – подальше от чужих глаз.

Однако я знал, что искушение, которое представляли собой три новых рассказа о Холмсе, преодолеть ему не под силу. И конечно, в тот же вечер в бараке Густав вручил мне одно из своих сокровищ и сказал:

– Брат, если ты не против, я бы с удовольствием немного послушал.

Что ж, я не из тех людей, кто цепляется за обиды. Обычно через день-два они проскальзывают у меня сквозь пальцы. Особенно если обиды нанесены родным братом, ведь у меня было более чем достаточно времени, чтобы привыкнуть к его упрекам, как и у него – к тем изъянам, которые якобы имеются у меня.

Однако я все еще кипятился по поводу того, как Паук поступил с Мизинчиком, – и того, как поступили мы, даже не попытавшись остановить расправу. Поэтому, хоть я и был согласен читать Густаву по первому же требованию, это не означало, что нельзя для начала немного поиздеваться.

– Ну конечно, – сказал я. – Вот в этом самом «Харперсе» есть история о Всемирной Колумбовой выставке, которая будет в Чикаго. Это как десять ярмарок и сотня карнавалов в одной куче. Ты даже не представляешь, сколько туда везут бетона, чтобы соорудить выставочные залы и прочие здания. Тут строительство описано очень подробно, всего-то час-другой читать.

В меня полетели сапоги, шляпы и ругательства, но Старый страдал молча, с каменным лицом.

– Ну ладно, ладно! Не знал, ребята, что вы так разборчивы, когда речь идет о литературе. Вот еще одна история, о краденой скаковой лошади, но вам такое вряд ли интересно. А вот статья о Популистской партии штата Айдахо. Может, я…

Как я и ожидал, раздались крики: «Эй, стой!» и «Вертай назад!».

Есть две вещи, о которых ковбои готовы трепаться целыми днями: лошади и азартные игры. Объедини это в один рассказ и добавь в придачу загадочное преступление – и можно загипнотизировать любого. Конечно, парням сразу захотелось послушать рассказ про скаковую лошадь… а это, так уж вышло, был «Серебряный» – сочинение Джона Ватсона, приятеля мистера Шерлока Холмса.

В рассказе было все, чтобы захватить моих слушателей: краденый чистокровный скакун, смерть, пройдоха-букмекер и даже цыгане. И пока осиногнездовцы радовались лихому сюжету, для моего брата он служил лишь закуской в предвкушении главного блюда: как именно Холмс нашел пропавшую лошадь. Некоторые места я читал медленнее, поглядывая на Старого в полной уверенности, что он изо всех сил старается запомнить каждое слово: «Сложность заключается в том, чтобы очистить скелет фактов – абсолютных, непреложных фактов – от приукрашиваний теоретиков», «У меня свои методы, и я рассказываю столько, сколько сочту нужным. В этом преимущество неофициальности», «Уясните ценность воображения… Мы представили, что могло произойти, поступили в соответствии со своим предположением – и получили желаемый результат».

Когда я закончил, Густав растянулся на койке с видом человека, до отказа набившего брюхо утятиной и штруделем за рождественским столом. Остальные парни тоже казались довольными, хотя в рассказе и не было кровавых убийств и прочих зверств, которые для ковбоев являются неотъемлемой частью по-настоящему завлекательной истории. Тем не менее на следующий день мне удалось уговорить соседей по бараку послушать еще два рассказа о Холмсе: «Приключения клерка» и «Глория Скотт».

Эти истории показались мне скудноватыми на инструкции по дедуктивному методу, которых жаждал мой брат, но Старый не жаловался. Брат вообще мало разговаривал и следующие несколько дней был настолько рассеян, что его начали упрекать в том, что он спит на ходу.

В отличие от Густава, остальные осиногнездовцы в то время находились в необычно приподнятом расположении духа. Мы почти закончили таврить телят, пригнанных бандой Макферсонов с дальних пастбищ, которые до сих пор оставались для нас под запретом, и парни надеялись, что скоро и мы сядем в седло и будем гонять скот.

Не успел еще последний теленок добежать до своей мамаши, как в загоне появился Ули, чтобы дать нам новое поручение. Я не сразу узнал нашего приказчика: он соскоблил свою густую черную бороду и даже слегка отмыл лицо и руки. Если бы он еще сменил драные портки и надел чистую рубаху, выглядел бы почти прилично.

Однако кое в чем Ули не изменился: он был не из тех, кто тратит время на любезности.

– Маккой, Дьюри, Амлингмайер, – рявкнул он и ткнул пальцем во Всегда-Пожалуйста, Набекреня и Старого. – Берите фургон с проволокой, отправляйтесь на юг и чините изгородь везде, где потребуется, но в пределах пяти миль. Остальные – едете на север по низине вдоль ручья. После того ливня могли остаться промоины. Если где застряла скотина – вытаскивайте. И хватит колупаться, метнулись мухой!

Я так обрадовался возможности наконец выбраться из кораля и сесть в седло, что до меня не сразу дошел подспудный смысл слов Ули. Повернувшись, чтобы взять сбрую, я замер да так и остался стоять на месте с отпавшей от удивления челюстью.

Впервые за все время на «ВР» нас со Старым разлучали.

Глава одиннадцатая
Скачка по болоту,
или Маленькие ямы сулят громадную встряску

Как бы ни раздражал меня порой брат, я предпочитал не расставаться с ним надолго. Пусть из-за Старого мы и угодили в передрягу, это не значило, что я брошу его одного и спокойно ускачу прочь. Если подумать, даже не припомню, когда передо мной стоял такой выбор. Я привык считать нас с Густавом единым целым, вроде пары мулов, что вечно ходят в одной упряжке. Может, иногда я и роптал, но в конце концов следовал за братом: куда он, туда и я.

Старшие погонщики и десятники, с которыми мы работали, тоже воспринимали нас в таком ключе. Даже на «ВР» с его, мягко говоря, своеобразными порядками нам обычно поручали одну и ту же работу.

Поэтому неожиданный отход Ули от прежней традиции попахивал весьма неприятно. Повернувшись к Густаву, я увидел, что он тоже почуял этот душок. Братец приподнял бровь, показывая, что нам нужно поговорить… без посторонних. Возможность представилась только через полчаса.

– Будь осторожен, – вполголоса предупредил Густав, когда мы закидывали моток колючей проволоки в фургон. – Неизвестно, кому можно доверять, а кому нет.

– Все будет в порядке. Со мной еще двое парней. Если один из них доносчик, что он сделает один против двоих?

– Брат, мы не знаем, сколько тут доносчиков. Не исключено, что и двое. Может, Ули решил…

В этот момент Набекрень и Всегда-Пожалуйста привели лошадей, чтобы запрячь их в фургон, и прервали наш разговор. Впрочем, я и без того уже понял, к чему клонит брат.

Ковбою каждый день представляются разнообразные возможности расстаться с жизнью. Работа, которую Ули только что поручил Дылде Джону Харрингтону, Глазастику Смиту и мне – вытаскивать скотину из промоин, – это один из самых простых способов отбросить коньки. Бычок может влипнуть в грязь, как муха в клейкую бумагу, и ополоуметь от страха. Чтобы вытащить его, мало просто накинуть петлю и пришпорить лошадь. На моих глазах погонщики отрывали рога, ноги и даже головы тем созданиям, которых пытались спасти. Нужно приблизиться вплотную и подойти к делу научно – а бык тем временем постарается выпустить тебе кишки рогами, вышибить мозги копытами или просто расплющить своим тяжелым мясистым задом.

А если кто вдобавок захочет бычку помочь, так это легче легкого. Поэтому, пока мы скакали на север, я в равной степени опасался и ям, и ударов в спину.

Вообще-то мы с Дылдой Джоном и Глазастиком приятельствовали. Особенно со вторым, чьи родители были фермерами из Канзаса, как и наши со Старым. Тем не менее любой из них мог работать на Ули, и я настолько боялся ляпнуть лишнее не тому парню, что в итоге просто молчал.

– Даже странно, – заметил Дылда Джон, когда мы проехали пару миль, не встретив ничего заслуживающего внимания, помимо нескольких больших луж. Он приложил к уху ладонь ковшиком. – Слышите?

– А что слышать? – спросил Глазастик.

– Ничего. Полная тишина, – ухмыльнулся Харрингтон. – Вот уж не думал, что бывает такое, когда рядом Верзила Отто Амлингмайер.

Смит хмыкнул.

– В чем дело, Верзила? Дылда Джон верно подметил. Ты сегодня прямо как твой брат.

– Разве нельзя хоть иногда закатать язык в трубочку и послушать, о чем поют птички? – проворчал я.

– Господи, – покачал головой Глазастик, – да у нас тут хренов поэт выискался.

Дылда Джон склонил голову набок и кивнул с серьезным видом.

– А что, Верзила дело говорит. Только послушайте. – Он оторвал задницу от седла и позволил громко высказаться бобам, съеденным вчера на ужин. – Мне кажется, это была утка. Верзила, как думаешь, о чем она поет?

Мы с Глазастиком едва не попадали с лошадей от смеха, а Харрингтон снова отклячил зад и повторил номер на бис.

У ковбоев такое сходит за остроумие.

– Однако замечу со всей серьезностью, – сказал Дылда Джон, когда мы наконец отсмеялись и откашлялись, – что отлично понимаю: не всякому хочется открывать рот после… ну, понимаете… того, что произошло.

Глазастик ответил нейтральным «хм-м» и обратил свои косые глаза в мою сторону. Может, он надеялся, что я готов высказаться начистоту. И сам суну голову в петлю. Так или иначе, желаемого он не дождался. Я продолжал делать вид, будто наслаждаюсь пением птиц.

– Ну что ж, – раздраженно пробормотал Дылда Джон, после того как неловкое молчание продлилось почти минуту. – Я-то думал, раз мы отъехали от конторы и все такое…

– Заткнись, – оборвал его Глазастик.

Харрингтон прищурился на него.

– Что-что ты сказал?

Глазастик снова шикнул на него.

И тут я услышал, в чем дело: с севера доносился приближающийся грохот колес и звяканье сбруи упряжных лошадей.

Контора и фургон «ВР» находились на юге.

Не говоря ни слова, мы все втроем пустили скакунов в галоп и помчались на шум.

Вскоре мы увидели его источник: по еле заметной колее, наезженной к замку от долины реки Йеллоустон, ехали друг за другом дилижанс, легкая коляска и фургон. Когда мы приблизились, кучер дилижанса встал и замахал шляпой.

– Не стреляйте, ребята! – закричал он. – У нас тут женщины!

Таким образом, простой сюрприз обернулся настоящим чудом. Уже целых два месяца я не наблюдал существа женского пола, не наделенного копытами, и думал, что следующего раза придется ждать еще несколько месяцев. Тем не менее в едущей за дилижансом коляске отчетливо просматривался силуэт женщины. Когда мы подъехали ближе, стало видно, что она к тому же настоящая красавица. Глазастик, Дылда Джон и я поскакали прямо к ней, соревнуясь за честь первым приветствовать леди.

Победил Глазастик Смит. К тому времени, как моя лошадь дотрусила до коляски, он уже желал даме и ее спутнику доброго дня, держа шляпу в руке. Женщина – а это была именно женщина, ибо она уже явно миновала возраст, когда могла именоваться девушкой, – кивнула и одарила нас улыбкой, которая, несмотря на всю ее скромность, озарила прерию, точно полуденное солнце. Хоть незнакомка была уже не настолько молода, чтобы сойти за юную кобылку, но оставалась чертовски красивой кобылицей.

С другой стороны, тип, что сидел с ней рядом, напоминал скорее лошадиную задницу. На вид он был примерно ровесником леди – пожалуй, лет тридцати пяти, – но с капризной миной сварливого старика на круглом, по-детски пухлом лице. Господин был облачен в твидовый костюм с бриджами и твидовую же кепку, носки с разноцветными ромбами, доходящие почти до колен, и очки, которые сидели на мясистом носу как две птицы на коровьей лепешке. Манеры джентльмена оказались не менее чванными, чем костюм: когда он заговорил, голос звучал таким же жестко накрахмаленным, как безупречно белый воротничок.

– Вы работаете на ранчо Кэнтлмир? – спросил господин.

Он произнес не «ранчо», а «раунчо», и мы захихикали, как девочки.

– Нет, сэр, – ответил Глазастик, – мы работаем на «ВР с черточкой».

– Это называется «ранчо», – пояснил я.

– Никогда еще не работал на «раунчо», – вставил Дылда Джон. – А что там делают?

Услышав наше хихикание, джентльмен так резко распрямил спину, что у него едва не лопнули подтяжки.

– Мы приехали к мистеру Перкинсу, – отчеканил он с той холодной яростью, которая охватывает богатеев, как только им перестают лизать сапоги.

– Ой-ой, – протянул Глазастик, и наше веселье мгновенно испарилось. Пусть нам и не понравился этот надутый франт, мы показали бы себя не с лучшей стороны, проявив неуважение к друзьям или родным покойника – особенно таким милым, как эта леди.

– Боюсь, у нас для вас плохие новости, господа, – сообщил я. – Вы опоздали. Несколько дней назад мистер Перкинс стал жертвой несчастного случая.

– Жертвой несчастного случая? – переспросила женщина. Она разговаривала иначе, чем Перкинс, и совершенно точно иначе, чем Набекрень, но некоторые оттенки речи подсказывали, что она из Англии. Если дамочка была сестрой нашего бывшего управляющего, невестой или вроде того, то на мою долю выпало принести ей весьма горестную весть.

– Да, мэм, – ответил я. – Его застигла буря в прерии, и… он не вернулся. Погиб.

– О господи. Как неудачно, – проговорила женщина, но лишь с легкой тенью огорчения.

Мистер Франт тоже не стал лить слезы. Судя по всему, он был не столько расстроен смертью Перкинса, сколько раздражен тем, что управляющему вздумалось умереть в столь неподходящий момент.

– Погиб? – переспросил он. – А кто же тогда за главного?

– Тогда вам нужен мистер Макферсон, приказчик, – пояснил я. – Он будет командовать здесь до конца сезона. Хозяева далеко, в Англии, так что пройдет еще несколько месяцев, прежде чем мы узнаем, кто станет новым управляющим.

1 Загон для скота. – Здесь и далее примеч. пер.

2 Знаменитая модель шестизарядного револьвера 45-го калибра.

3 Мериуэзер Льюис (1774–1809), Уильям Кларк (1770–1838) – руководители экспедиции по поиску прямого водного пути через территорию США.

4 С большим удовольствием (исп.).

Продолжение книги

Союз рыжих бесплатное чтение

Пролог,или Затишье между бурями

Глава перваяНачало,или Мой брат находит свое истинное призвание

Глава втораяГустав проставляется,или Мой брат открывает средство от немоты

Глава третьяЗамок,или Мы видим сарай, достойный короля

Глава четвертаяПосетитель,или Закон предупреждает и встречает холодный прием

Глава пятаяПаника,или Буря налетает, а душа отлетает

Глава шестаяПохороны,или Мы зарыли одну могилу и начали копать другую, уже для себя

Глава седьмаяБутылки,или Густав обнаруживает, что чернила не смешиваются со спиртным

Глава восьмаяУкус паука,или Одному из нас становится жарко

Глава девятаяЛошадиное чутье,или Улика ускакала прямо у нас из-под носа

Глава десятаяВести из Англии,или Старый находит одного партнера и теряет из виду другого

Глава одиннадцатаяСкачка по болоту,или Маленькие ямы сулят громадную встряску

Пролог,
или Затишье между бурями

Глава первая
Начало,
или Мой брат находит свое истинное призвание

Глава вторая
Густав проставляется,
или Мой брат открывает средство от немоты

Глава третья
Замок,
или Мы видим сарай, достойный короля

Глава четвертая
Посетитель,
или Закон предупреждает и встречает холодный прием

Глава пятая
Паника,
или Буря налетает, а душа отлетает

Глава шестая
Похороны,
или Мы зарыли одну могилу и начали копать другую, уже для себя

Глава седьмая
Бутылки,
или Густав обнаруживает, что чернила не смешиваются со спиртным

Глава восьмая
Укус паука,
или Одному из нас становится жарко

Глава девятая
Лошадиное чутье,
или Улика ускакала прямо у нас из-под носа

Глава десятая
Вести из Англии,
или Старый находит одного партнера и теряет из виду другого

Глава одиннадцатая
Скачка по болоту,
или Маленькие ямы сулят громадную встряску