Леди предбальзаковского возраста или убойные приключения провинциалок – 1,2 бесплатное чтение

Все события в произведении вымышлены, совпадения с реальными людьми, живыми или мёртвыми случайны.

Автор.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава 1. От гудка до гудка

Я иду по просёлочной дороге. Впереди гора. Под горой скачет белое пятно. Кто это? Руки услужливо подносят к глазам холодный как лед бинокль. Картинка мгновенно приближается. Заяц. Скачет туда, обратно, влево, вправо. Словно разминается, подобно спортсмену перед боем. А кто этот чёрный и лохматый притаился за деревом? Волк! Огромный волк немигающим взором наблюдает за скачущим зайцем. Какая банальщина.

А заяц знает, что за ним наблюдают и что рядом притаилась опасность, но не глядит в сторону дерева. Знай себе, разминается, качает свои белые мускулистые лапки.

Но вот напряжённая минута. Заяц запрыгал все быстрее, волк подогнул ноги для прыжка. Напряжение нарастает, и в эту секунду появляется человек в военной форме с автоматом в руках. Он направляет дуло автомата на меня и стреляет. Но что за черт? Вместо звука автоматной очереди гремит музыка.

Я просыпаюсь. Медленно мои глаза открываются, рука шарит под подушкой в поиске телефона, чтобы заткнуть ненавистную мелодию будильника. Будильник! Жестокий, равнодушный, ему же на все плевать. Он просто делает свою работу. Выполняет то, для чего создан. Счастливый обладатель смысла жизни.

Один и тот же сон на протяжении нескольких лет. Абсолютно нелогичный, абсурдный. Разгадать его невозможно, но он настойчиво снится и снится, словно желает быть разгаданным.

Моё деревянное тело придавлено к постели. Рука нащупала телефон, который за ночь уполз к изголовью, и слабо потянула его. 5:30. Даже черти в аду в это время спят!

Свинцовое тело бунтует, оно не хочет вставать. Ноги бунтуют – они не хотят ходить. Глаза бунтуют – они не хотят никуда смотреть. Ну давайте же, милые! Если встанем, я буду вами всеми гордиться. Ну же!

***

В окне чернеет октябрьская ночь и, конечно же, будет чернеть ещё добрые пару часов. Щёлкают отопительные трубы. Свет от лампочки освещает газовую плиту, кофейник. Хорошо, что есть кофейник, в котором можно сварить себе чудесный кофе. Слава тому, кто изобрёл этот чудодейственный напиток!

Выходить мне через сорок минут, потому что в 6:20 через мою остановку проезжает служебный автобус. Опаздывать на него никак нельзя, иначе мне придётся ехать с пересадкой через весь город, и я могу опоздать на работу.

КПП нужно пройти в 7:00 и, как можно быстрее, бежать в женскую раздевалку, надеясь, что найдётся свободный шкафчик для одежды. Но надежда напрасна. На тридцати квадратных метрах этот шкафчик все равно приходится делить с кем-то из пятидесяти наёмных работниц. Но тем не менее, чем быстрее переоденешься, тем больше будет у тебя времени на перекур перед началом смены, а, если повезёт и если у кофейного аппарата не будет толкотни, то можно успеть купить ещё и кофе. А что? Если встала в 5:30, тонизирующего нужно не менее двух чашек.

Пока моя первая порция горячего напитка ждёт меня на выключенной плите, я ухожу на утренние гигиенические процедуры. На это у меня несколько минут.

Глаза уже окончательно проснулись, ноги налились силой, тело почти мобилизовалось для прохождения очередного дневного забега за приз в две тысячи рублей на карту и удовлетворения от мысли, что день прожит не зря.

6:00. Кофе приятно греет желудок, бок обнимает жар от отопительной трубы, а в голове с опаской проносится мысль: «Как не хочется выходить на холодную улицу. Может не идти сегодня никуда?».

Я торопливо встаю со стула, чтобы предательская мысль не осмелела и не начала наглеть, сыпая аргументами, почему стоит сегодня остаться дома. Тепло расслабляет. Тепло делает тебя ленивым.

Пора одеваться, затем нужно проверить содержимое рюкзака. Там обязательно должна быть форма, бутылка с водой, кружка, пара пакетиков чая. Из холодильника нужно достать контейнер с обедом и положить в рюкзак.

Выхожу на холодную улицу, и воздух мгновенно выдувает остатки сна. Холод способен пробудить. Холод освежает мозг. Холод подгоняет. Мысли становятся прозрачными, чёткими.

Чёрная октябрьская ночь обступает меня. Тускло и одиноко светят уличные фонари и цепляют своим холодным светом часть стены арки у дома, через которую мне нужно пройти. Остальная её большая часть погружена в чёрный, молчаливый сон. Мне каждый раз боязно здесь ходить.

Почему-то в памяти всплывает ужастик 2013 года «Мама», снятый режиссёром Энди Мускетти. В одной из жутких сцен мужчина в больничной палате видит такую картину: длинная арка, в которой стоит его давно пропавший брат. Тело брата словно в мучительной агонии еле передвигается, дрожит, голова опрокинута навзничь, но гонимый смертельным долгом перед живыми, он стоит, покачиваясь, и указывает рукой в сторону, где по сюжету фильма, кроется тайна его смерти. Б-р-р!

Пробежать арку, а за ней освещённая улица! Я бегу, но тут же останавливаюсь, увидев, как из темноты выплывает высокая фигура мужчины в тёмной куртке и накинутым на голову капюшоном. За его плечом холодно поблескивает сталь топора. Мать честная, да это же Раскольников! Выпрыгнула на белый свет трусливая мысль – неужели я так банально умру? Тело дёрнулось, но ноги приросли к земле, из-за этого дисбаланса я качнулась, как аэромен, который устанавливают возле магазинов.

«Раскольников» поравнялся со мной, повернул голову и глухо произнёс: «Доброе утро!»

Холодно поблескивающая сталь топора за плечом незнакомца намекала, что утро совсем не доброе, но вслух говорить этого не стоило.

– Доброе! – пискнула я и бросилась в арку.

Через пару секунд я размеренно иду по освещённой и пустынной улице, унимая бешено бьющееся сердце.

В 6:25 я на остановке. С минуты на минуту должен показаться служебный автобус; мне останется только остановить его, войти в салон, усесться удобней и немножко поспать.

В автобусе я обычно достаю наушники, включаю что-нибудь немудрёное, популярное и под музыку предаюсь размышлениям о бренности мира. Хотя размышления мои путанные, всегда в них вмешиваются фантазии: например, я в Питере плыву по Неве на катере. Губы мои щекочут пузырьки шампанского, волосы ерошит ласковый ветер, а я глазею и глазею на этот прекрасный город. Или, например, я в старой питерской квартире бездумно гляжу в окно, за которым дождь бережно омывает стены старых зданий; ручьи бегут по мостовой, по которой когда-то бродил Пушкин в поиске вдохновения. Я гляжу и гляжу, пью сладкий горячий чай, потом сажусь за ноутбук и под монотонный звук дождя пишу свой первый роман…

Питер, Питер, я накоплю деньги и через две недели встречусь с тобой. Пройдусь по Невскому проспекту, остановлюсь на Дворцовой площади, ловя улыбчивым ртом крупные снежинки… Вот только бы скопить нужную сумму, прежде чем завод доконает мою спину.

6:32. Автобуса нет.

6:35. Автобуса нет.

6:40. Автобуса нет!

Чтоб тебя! С ненавистью думаю о водителе, которой, очевидно, пронёсся раньше обычного.

Все! Больше нельзя терять ни минуты. Перехожу на противоположную сторону улицы. Открываю на телефоне карту, которая мгновенно прокладывает мне маршрут до завода. Маршруты номер 32, 47, 193, 66. Встречаю глазами каждый подъезжающий транспорт.

Подъезжает 47-ой маршрут. Я останавливаю, вбегаю в автобус, оплачиваю, поворачиваюсь в поисках свободного места, констатирую, что мест свободных нет. Опираюсь на жёлтый турникет, стоя лицом к салону, и благодаря своему положению имею возможность всех лицезреть.

В тёмном салоне автобуса все работает чётко. Смирные и тихие люди сидят и синхронно покачиваются, когда колеса машины попадают в дорожную колею или ямку. Все слушают скучные звуки работы двигателя внутреннего сгорания. Лица одинаково хмурые, одинаково невыспавшиеся.

Лишь один человек не слушает звуки двигателя. Это молодой парень, сидящий у двери: глаза закрыты, в ушах наушники, из которых шипит, трещит отборная какофония из ударных. Парню в кайф. Или, может, таким образом он оградил себя от серого раннего утра и от хмурых лиц?

На остановке «Владимирская» женщина, которая сидела как раз за этим парнем, выходит. Я прохожу и сажусь на её место и через несколько минут становлюсь свидетелем любопытной и до безобразия банальной сцены.

Едем мы, значит, дальше в тишине, смирные и молчаливые, терпеливые и хмурые. Дружно слушаем монотонную работу машины и искажённые, шипящие звуки наушников меломана. И тут ничем не примечательный женский голос в один миг рушит привычную атмосферу звуков:

– На остановке, пожалуйста!

Хмурый черно-густо-бровый водитель автобуса, демонстрируя всем через зеркало заднего вида брутальность своей физиономии, не услышал просьбу, и, не сбавляя скорости, проехал мимо остановки.

– На остановке! – громче, ярче прозвучал голос женщины. Водитель на этот раз услышал и по инерции дёрнул руль, но не остановился. Он повернул голову и рявкнул:

– Громче можешь гаварит! На следующей пайдош! Нэлзя здэс остановка!

– Так из-за музыки ничего не слышно! – возмущенно оправдывалась женщина, стараясь осторожно перебраться в проход. Она была высокой, полноватой, интеллигентного вида. Внезапно мужчина, сидящий у окна впереди салона, злобно посмотрел на парня в наушниках и выругался:

– Вон, этот, врубил свою шарманку, поэтому ничего не слышно!.. Бар-ран!

Из конца салона тут же откликнулся молодой мужской голос:

– Почему вы его оскорбляете?

Мужчина у окна резко повернул голову на посмевшего ему ответить и в это мгновение я разглядела его лицо. На вид ему было лет 50-55. Седые волосы под серой старомодной кепочкой, худощавое лицо, зелёные глаза, прямой нос, тонкие губы – самый обычный дядька.

– Потому что он неподобающе себя ведет! – заорал он,– Музыку надо слушать дома! А не в общественном месте. Люди на работу едут. Вон, даже водитель музыку не включает!

– Так парень же в наушниках и никому не мешает. – спокойно ответил молодой человек.

Неприметный дядька вытянул шею, стараясь разглядеть оппонента, которого прикрывали спинки кресел.

– А ты че тут самый смелый?

– Допустим!

– Ну пошли выйдем, раз такой смелый, по морде, мля, получишь!

– Ну пошли выйдем!

Тем временем женщина дошла до дверей и, повернувшись лицом к салону, ошалело взглянула на взвинченного дядьку.

– Ну что вы! – вставила она, поняв, что весь сыр-бор начался из-за её замечания,– Он же и вправду никому не мешает. Водитель просто тоже ещё не проснулся!

Она жалко улыбнулась. Куда там! Никто её уже не слышал. Дядька, как заведённый, снова отчаянно и смело выкрикнул:

– Пошли выйдем, мля, разберемся!

– Да пошли, без базара! – ответил ему молодой человек и, наконец, привстал с кресла, отчего все присутствующие в маршрутном автобусе смогли разглядеть его могучие плечи, широкую грудь и богатырский рост. Все, в том числе, и старый дядька. Тот, взглянув на оппонента, молниеносно оценил ситуацию и спрогнозировал исход стычки.

– На старого драться полезешь?! – тонко крикнул он.

Автобус сбавил ход, подъезжая к остановке.

– Да кто на тебя лезет! Сам тут устроил истерику! – снисходительно ответил парень и сел на место.

Водитель открыл двери и, женщина, которая хотела выйти на предыдущей остановке, пулей вылетела из автобуса.

– Дома надо свои плееры слушать! – присмирел, но все ещё не унимался ворчун. – Вот ваше поколение!

– А что? Твои дети музыку не слушают? – со смехом спросил молодой.

– Нет! Мои дети воспитанные! Они не будут так делать! Они знают, что людям работать ещё целый день.

– Ага, ага…

– Че – ага? Бездарное, невоспитанное поколение!..  – бесновался отец воспитанных детей, – Так и просрем свою страну из-за таких как вы!

Последнюю фразу он проговорил со злым удовольствием и отвернулся к окну.

Внезапно утих треск наушников. Это невольный виновник автобусного конфликта выключил музыку. Он вынул наушники из ушей и непонимающе посмотрел на дядьку, чья последняя фраза долетела и до него. Затем попросил остановку и через несколько мгновений, покинул салон, в блаженном неведении о произошедшем.

Все успокоились. Молча продолжали синхронно качаться на убитой дороге, погруженные каждый в свои думы.

Даже чернобровый водитель не включал музыку, чтобы, не дай Бог, не нарушить настроение этого тяжёлого буднего утра…

***

– Опаздываем? – ехидно протянул толстый охранник, глядя на меня через стекло пропускной кабинки.

– Открывайте! – буркнула я. Охранник нажал на кнопку и на дисплее турникета загорелась зелёная стрелочка, указывающая направление в ад.

– Спасибо.

Я миновала пропускной пункт и заспешила в здание номер "2", где на втором этаже располагались раздевалки. В этот момент двери здания открылись и оттуда вышли несколько женщин, уже переодевшиеся в белые как снег рубашки и штаны. Сверху у всех была накинута верхняя одежда. Несколько из них отделились и пошли в сторону курилки, остальные начали разбредаться по цехам.

Мне нравится форма на этом заводе. Эти белые хлопковые рубахи без пуговиц, с резинками на рукавах для удобства и белые штаны. На улице, особенно издалека, работники выглядят довольно странно: девственно белая одежда на фоне мрачных и серых зданий завода. Они напоминают узников концлагеря. Особенно когда в рабочее время бегут в курилку, опасливо озираясь по сторонам – как бы не наткнуться на бригадирш – потому что все они, бригадирши, одинаково вредные. И даже, если ты бежишь в курилку в законное для перекура время, все равно не хочется столкнуться с этими бестиями.

В переполненной раздевалке от разнообразия запахов режет глаза, я проталкиваюсь сквозь белые тела в поисках свободной кабинки. Рывком открываю металлические серые дверцы. Из нутра кабинок торчат рукава, ботинки, пакеты, шапки. Так я прохожу несколько метров и, о, счастье, в одной кабинке одиноко висит куртка и стоят кроссовки – а значит, хватит место и для моих вещей.

Раздеваюсь, морщусь – чужой пот нагло лезет в ноздри. Надеваю форму узника концлагеря и пулей вылетаю в коридор. Но вспомнив, что не взяла одноразовую шапочку и не спросила в какой цех меня сегодня распределили, возвращаюсь. Ищу глазами бригадиршу, но не вижу. Уже ушла в цеха? Потом замечаю, что сегодня шапочки выдаёт Катюшка Джабраилова, чернявая миниатюрная девушка. Она мне нравится, потому что она всегда смеётся и приветливо улыбается при встрече. Милейший человек. Подхожу к ней.

– Привет! Ты сегодня за бригадира?

Катюшка подняла на меня свои огромные карие глаза и, без тени улыбки, прошипела:

– Почему опаздываем?

– Не опаздываем, ещё пятнадцать минут до гудка.

В день гудок звучит два раза. Ровно в 8:00 – ночная смена официально свободна, дневная начинает работу; и в 20:00 – дневная свободна, а ночная приступает к работе.

– Все равно! Мне больше делать нечего, как сидеть тут и ждать всех! Смотри, шапочка выдаётся на неделю. Раньше не приходить. На укладку идёшь…

Я вдруг поняла, что бригадиром быть тяжело, вон Катька даже улыбаться перестала.

В коридоре стояла Аня, моя приятельница. Ей около сорока лет, у неё чёрные кудрявые волосы и печальные глаза. На Анькином красивом лице лежит неуловимая печать скорби, словно она прошла войну и плен. У неё низкий тембр голоса и бесхитростная манера речи. Завидев меня, она махнула рукой:

– Пошли курить!

– Пошли. Катька с каких щелей взяла, что шапочка на неделю выдаётся? Вон, Галька на три дня выдаёт.

– Не знаю, может заводу решила помочь сэкономить. Галька, видать, заболела, будет позже – девчонки сказали. Тебя куда сегодня кинули?

– На укладку.

– Хорошо, вместе пойдём…

На укладке нас сегодня семь человек. Я, Анька, две полные бледные дамы, которых я раньше не видела, высохшая бабка лет шестидесяти пяти, Алия – смуглая казашка с хорошей фигурой, но с нехорошим демоническим взглядом. И седьмая Катька Джабраилова.

Работает Катька сегодня с растерянным видом, словно не понимает, что она тут делает. Постоянно смотрит по сторонам и за полдня так ни разу не улыбнулась, что очень непохоже на неё.

В начале линии полная женщина. Она сидит у ленты и следит за тем, чтобы печенье не выползало за пределы линии – ехало ровно по струночке. Время от времени женщина отбирает наиболее плохие экземпляры, кидая их в коробки у ног. Дальше сидим мы с Анькой, Алией и Катькой, собираем эти печенюшки по двенадцать штук и заталкиваем их в пластиковые коробочки. Эти пластиковые коробочки едут к другой толстушке: она крепит на них крышки, складывает пластиковые коробочки в картонные коробки и отправляет почти упакованное печенье дальше по ленте. В конце стоит бабка (почему такая тяжёлая работа досталась ей?) и собирает эти коробки.

Высохшая бабка в белой майке. Серая отвисшая кожа на руках дрожит как желе всякий раз, когда она поднимает коробку печенья с чёрной ленты и кидает ее на поддон. Потом бабка нагибается так, что кости зада смотрят в железный потолок. Резким движением она фиксирует коробку скотчем и, выпрямившись, хватает тут же подъехавшую новую партию печенья. И так без остановки. Сморщенное лицо становится багровым. Блестит лоб от пота, белые редкие волосы липнут к скулам. Бабка фыркает, пытаясь их сдуть – не выходит. В свободную секунду она ловит две соломки, мешающие глазам, и фиксирует их за ушами. Те послушно там лежат и не двигаются.

Я смотрю на старуху с жалостью – какая нужда тебя отправила сюда? Тебе бы сидеть на диване, уютно укутавшись в шаль, смотреть сериал и пить горячий ароматный чай, а не вот это все. Тут бабка, словно услышав мои мысли, бросает на меня колючий взгляд и поджимает губы. Я поспешно отвожу глаза и больше её не жалею.

Напротив нас сборка коробок. Девчонка по имени Машка с татуировками дракона и змеи на руках ловко хватает картонные полотна и через секунду в её руках они превращаются в коробки.

– За сколько она их интересно собирает? – восхищённо шепчет Аня, глядя на неё через плечо.

– Щас засечем время… Раз!.. Раз!.. Ей богу, за одну секунду! Ну Машка – Жонглёрша!

Катька поднимает глаза, и злобно смотрит на Аню:

– Работайте!.. Если не успеем до конца смены сто пятьдесят коробок собрать, начальство вздрючит!

– Мы и так работаем! – бурчит Анька и многозначительно смотрит на меня.

К часу дня бабка бросила последнюю коробку и выдохнула:

– Все! Я на обед.

Катька Джабраилова хищно повела крупным носом в сторону бабки, словно пыталась унюхать что та принесла на обед.

– А коробки кто будет складывать?

– А мне плевать, – буркнула бабка, победоносно глянув на "зелёную" нашу бригадиршу. Все чувствуют "зеленость" новоявленных бригадирш, и все подсознательно ощущают потребность прощупать их компетентность и характер. – У меня по закону обед.

– Так людей не хватает! – взвизгнула Катька ей в потную натруженную спину. Бабка, не обернувшись, показала тонкий средний палец.

Алия повела демоническим взглядом иссиня-черных глаз и вопреки своему тёмному образу совершенно по – ангельски, не дожидаясь приказа бригадирши, встала со стула и пошла на место бабки. Катька облегчённо вздохнула и принялась с удвоенной скоростью хватать печеньки с ленты и засовывать в противно трещащие коробочки.

– Придётся по одному сегодня на перекур ходить. Даже на подмену нам восьмого не дали, – шепнула я Аньке.

Вдвоём ведь всегда веселее бегать в курилку.

Как только дерзкая бабка вернулась с обеда, я пошла на перекур.

Единственная лавочка в курилке была занята тремя грузчиками в синих грязных бушлатах.

Возле мусорного бачка, сгорбившись, одиноко стояла Жонглёрша и «сосала» айкос.

– Коробки собираешь, как метеор. Где так научилась? – спросила я у Жонглёрши. Та ухмыльнулась в облаке дыма. Сощурила глаза, в уголках которых собрались ранние морщинки.

– А так, двухлетний опыт.

– Поражаюсь, как ты тут два года выдержала. Я бы не смогла…

Куртка у Жонглёрши была нараспашку. Девчонка дрожала, но полы куртки почему-то не запахивала.

– Ну как… Сначала в дневную работала, потом надоело все: бригадирши эти, крики, рёв. Пошла в ночную работать. Ночью тут намного спокойнее, потом снова в дневную начала выходить – разнообразие. Тут главное – скорость, и никто кричать не будет. Хотя нет, все равно повод найдут.

Жонглёрша нервно улыбнулась и покосилась на свой телефон.

На перекур даётся не больше пятнадцати минут. В день два перерыва по пятнадцать минут, один тридцать на обед. Хотя пока ты оденешься, спустишься на первый этаж, обогнёшь длинное здание конфетного цеха, доберёшься до курилки, глядишь – уже минут семь из твоего законного перерыва жадно высосано дорогой.

– А раобу получше чего не нашла?

Жонглёрша бросила на меня прищуренный взгляд:

– А ты?

– Ну я – то временно тут.

Она расхохоталась, обнажив съеденные маленькие зубки:

– Ха-ха! Бабу Машу знаешь же?

– Кто такая?

– У вас сегодня коробки укладывает. Она рассказывала, что лет восемь уже так «временно» работает. А что? Я её прекрасно понимаю. Можно и дневные и ночные смены брать и платят раз в неделю стабильно. Удобно!

Я вспомнила желейную кожу на руках старухи, её распаренное лицо и законный обед в 13:00, который хотела отнять Катька Джабраилова.

Жонглёрша вытащила короткую сигаретку из устройства и кинула её в мусорный бак.

– Я привыкла тут, – снисходительно сказала она, – в других местах ещё меньше платят.

Я бросила окурок в бачок и собралась идти, тут из-за угла вывернула Анька с подозрительно радостным лицом.

– Стой, – крикнула она мне, – линия сломалась. Пока починят, обкуримся до смерти.

– Ура!

Если ломается оборудование на заводе, то, как правило, на устранение поломки требуется никак не меньше часа. Пока найдут вечно где-то пропадающего мастера, одного на все цеха, пока тот придёт, разберётся что к чему, утечёт уйма времени.

Жонглёрша с завистью глянула на нас и бросилась в свой цех собирать коробки.

Три грузчика одновременно подняли свои задницы с лавочки и та радостно скрипнула. Мы с Анькой ринулись к ней.

Время было 14:30. Повалил хлопьями снег. Вокруг все стихло и в мою душу проникло радостное предчувствие часового «ничегонеделания». Сейчас мы покурим с Анькой и отправимся на обед, а после обеда можно ещё покурить. К тому времени починят «линию», а там уже и до конца смены рукой подать. Отличный день!

Но в эту секунду из-за угла вынырнула та, которую мы никак не ждали сегодня увидеть и которой мы были совсем не рады. Бригадирша Галька Семиярова. На голове у неё пышный рыжий парик, сама она полненькая, маленькая и милая, на первый взгляд. Но стоит ей заговорить – сразу перестаёшь замечать её маленький рост. Голос у Гальки, как у отставного офицера – крепкий, громкий, уверенный. Офицерские замашки проявляются ещё перед началом смены, когда она громогласно объявляет, кто в какой цех был распределён. Распределители эти, коих никто не видел и никто не знает, имели на нас, на рабочий люд почти судьбоносное влияние. Только от них зависит, будешь ли ты почти на улице на холодном складе разбирать толстые упаковки картонных полотен, кутаясь в грязный бушлат – свою куртку жалко ведь пачкать. Или ты попадёшь в конфетный цех, чистенький и вкусно пахнущий. В конфетном цехе работа идёт размеренно, скорость линий настроена на щадящий режим и конфетки едут медленно – втроём там и делать нечего, не то что семерым, потому и конфетоукладчицы ходят медленно, курят с удовольствием, обедают по часу и вообще радуются жизни, не в пример остальным. Попасть туда на смену мечтает каждая из работниц.

Но самоё страшное даже не холодный склад с полотнами картонных коробок. Самый треш это попасть по распределению на завод по производству полуфабрикатов, находящийся по соседству. Целый день ты лепишь из холодного фарша котлеты, ощущая себя ребёнком, который пришёл сюда, чтобы восполнить утраченное время в песочнице. Берёшь дурацкие формочки, суёшь туда холодный и противный фарш и шмякаешь об стол, чтоб на выходе получилось романтическое жирное сердечко. Упаковку таких сердечек купит какой-нибудь старичок по акции в супермаркете, пожарит и без всяких эмоций проглотит. А потом скривится от того, что котлета ему недостаточно вкусная. На хрена ему это сердечко? О чем думают технологи: что старикашка умилится котлетке, уронит слезу и в порыве чувств не заметит в сердечке львиную дозу сои и муки? Маркетинг, блин.

Пока ты засовываешь серый, липкий фарш в формочки, позади тебя не закрывается дверь в холодильную комнату. Рабочие постоянно везут туда горы свежеслепленных пельменей, котлет и вареников. А из морозильной комнаты они везут на фасовку уже замороженную продукцию, а ты стоишь в трёх метрах и вся трясёшься. Ноги трясутся от холода, задница трясётся от холода, живот трясётся от холода, посиневшие губы трясутся от холода и все тело порывается бежать, спасать себя. Но непослушными задубевшими руками ты, как идиотки кусок, шмякаешь  и шмякаешь сердечки об стол. Шмяк-шмяк, шмяк-шмяк. И ещё девять – десять женщин: шмяк-шмяк, шмяк-шмяк!

Потом эти десять женщин сидят в курилке. Курилка, слава богу, на этом заводе находится в здании и представляет из себя комнатку 8 на 8 с вытяжкой, которая никак не помогает. Так вот, на четырёх лавках у четырёх стен, в густом облаке дыма, в котором даже подкуривать сигарету не нужно (подышишь и уже накурился) отдыхают и смотрят друг на друга в немом отупении десять истинных созидательниц. Остальное человечество покоряет космос, строет небоскрёбы, программирует роботов, учит музыке и математике.

А в какую жертву кинули себя эти десять представительниц прекрасного пола? Какую силу воли надо иметь, чтобы без тени улыбки смотреть друг на друга и строить из себя серьёзную женщину, после того, как несколько часов подряд, подобно двухлетнему карапузу, шмякала в пластмассовых формах котлетки?

Ешь, старик, и не кривись! Помни, что для того, чтобы эти нашмяканные сердечки появились у тебя на столе, кто-то пожертвовал учёбой в пединститутах и медколледжах, чтобы лепить тебе в сыром и холодном помещении бюджетные котлетки.

Но я, пожалуй, отвлеклась. Из-за угла вывернула Галька Семиярова, истинная бригадирша, настоящая по крови и уставилась на нас так, как будто застала за каким-нибудь непотребством. От её пронзительного взгляда я подавилась дымом второй сигареты и поспешно кинула окурок, словно мне тринадцать лет и словно Галька Семиярова моя классная руководительница.

– Вы чего это тут расселись? – проревела она, – Вы охренели совсем?!

Анька подскочила, как ужаленная, и с перепугу начала заикаться:

– Дык?.. Как? Ли…линия сломалась же!

Галькина голова затряслась, а вместе с ней и её фальшивые рыжие кудри.

– Ну и что? Ваших всех на «котлеты» перевели! Бегом туда!

О, нет! Только не это! Я ещё поборюсь, прежде чем попаду туда.

– Так мы ещё не обедали вообще-то!.. – крикнула я.

Бригадирша ухмыльнулась, доставая из кармана сигареты.

– Просрали вы свой обед! Нечего тут было рассиживаться!

Анька ловила ртом воздух, не в силах понять, что она сейчас больше боится – Гальку-бригадиршу или реальную угрозу остаться без обеда. Я – то точно знала. Сжав кулаки и набрав побольше воздуха в грудь, я пропищала прямо в пылающее гневом лицо Гальки:

– Мне нельзя без обеда, у меня пониженный сахар и сорок девять килограмм весу, так что извините, но я сначала пообедаю!

Тут и Анька, наконец, обрела способность говорить:

– Да! Обед – это наше законное право!

Галька секунду размышляла и по её внезапно потеплевшему тону стало понятно, что бригадирское чутье безошибочно подсказало ей, что тут надо бы чуть-чуть уступить:

– Ладно, на обед вам пятнадцать минут и марш на «котлеты»!..

Обед я свой ела нарочито медленно и чинно, как английская королева, не обращая внимание на ужас в глазах торопливо жующей напарницы. Хрен тебе, бригадирша, – думала я, – ты считаешь, что все должно быть по-твоему? Что мы должны тебе подчиняться, как узники концлагеря? А фигушки! Буду специально долго обедать, как и полагается нормальному человеку. Какое вообще ты имеешь право решать, сколько мне требуется времени на обед?

Анька быстро прикончила свою лапшу с мясом и недвусмысленно поглядывала на меня и на мой наполовину съеденный плов.

Я вздохнула и ускорилась. К чему этот бессмысленный бунт приведёт? Аньку и меня просто оштрафуют. Аньку жалче, потому что она совершенно ни при чем.

Как только я доела обед, мы пошли на ненавистные "котлеты". Благо, что прошло уже полдня и морозится там мы будем не так долго, чем, если бы с восьми утра зашли в цех полуфабрикатов.

Но там нас ждало разделение. Меня отправили лепить котлеты, а Аню, как какую-то заключенную, бригадирша толкнула в неприметную маленькую комнату.

Пока я шмякала котлеты, меня не отпускала мысль о том, что бригадирша сделала с моей подругой. Я нервничала, переживала, а котлетки получались кривые и косые. Катька Джабраилова кидала на них презрительные взгляды и тут же переводила глаза на свои и любовно смотрела на них. Котлетки у нее получались просто заглядение. Не есть, а любоваться! Мои презренные котлетки то кукожились, то расползались по столешнице, краснея от стыда.

Наконец, улучив момент, когда бригадирша уйдет из цеха, я бросилась искать Аню. Выскочив в коридор и лавируя между тележками, наполненными капустой, картошкой, луком, я нашла ту самую подозрительную комнатку и ворвалась туда. Передо мной предстала ужасная картина, полная такой горести, что нельзя описать.

Посередине комнаты на стульчиках сидели две незнакомые мне женщины и Аня. Все они одновременно подняли на меня красные от слез глаза. У всех троих слезы текли по щекам, по губам, падали на колени. В руках у всех троих были ножи.

"Боже мой!", – прошептала я, еще не понимая, что происходит. Спустя несколько мгновений я увидела, что плачущие женщины окружены громоздкими мешками с луком. Да-да, этих троих несчастных заставили чистить лук.

– Вы как тут? – спросила я.

– Веселимся, как на свадьбе. Ты закрой дверь, Соня, а то запах пойдет в коридор. – буркнула Аня, вытирая рукавом слезы.

Запах стоял, конечно, адский. Я и не знала, что лук может так вонять.

– Ладно, – успокоенно сказала я, закрыла дверь и пошла в свой цех.

Нашмякав котлет и начистив лук, в 19:40 мы стояли у мойки и пытались смыть с рук животный жир. Куда там! От холодной воды он застывал на руках. Чересчур жидкое мыло не хотело пениться и на ладонях оставался белый налёт.

Яростно вытирая руки полотенцем, опухшая от сегодняшнего плача Анька поглядывала на меня – давай, мол, быстрее. Мы бросились в раздевалку, быстро переоделись и, толкаясь с десятком полу-голых тел, торопящихся, как и мы, домой, выползли в коридор и выскочили на улицу.

Мокрый снег облепил «лагерский» двор, серые здания почернели от влаги. Ветер кружил, лез под куртку, облизывал ледяным языком шею. Толпа жалась к запертым дверям проходной. Кто-то, осмелившись, постучался. К стеклянной двери подошёл толстый охранник, повернул ключом в замке и распахнув, рявкнул:

– Чего долбитесь?! Восьми ещё нету.

Хватив холодного воздуха ртом, охранник тут же захлопнул дверь.

– Так холодно же!.. – прозвучала чья-то фраза и ударившись о стекло, сползла вниз, так и не долетев до ушей охранника.

– Сколько сейчас? – стуча зубами, спросила Анька. Я вытащила телефон из кармана. На светящийся экран тут же спикировали снежинки.

– Без десяти.

Ровно в 20:00 тот же охранник открыл дверь и толпа тут же заполонила холл проходной.

– По одному!.. Не напирай! – гудел охранник, заглядывая в сумочки, пакеты, рюкзаки и выпуская на волю смиренных работяг.

– Можно побыстрее, пожалуйста? На маршрутку опаздываю, последний в Тресково в полдевятого уходит, – взмолилась дородная женщина, постоянно шмыгающая мясистым носом. Охранник замер с цветастым пакетом в руках и словно назло стал методично ворошить содержимым этого пакета. Потом не спеша отдал, нажал кнопку пропуска, лениво взял в руки рюкзак следующего работяги.

– У-у-у, собака… – тихо прошипела опаздывающая на маршрутку женщина. Я мысленно согласилась с ней.

Так или похожим образом проходит мой рабочий день на одном или на двух заводах города Рабочего.

Глава 2. Динара и ее "дьяволята"

Итак, пора бы мне представиться и рассказать безумную историю, которая приключилась со мной осенью 2023 года. Ну, не только со мной, но я принимала в ней самое непосредственное участие.

Меня зовут Соня Балабанова. Мне двадцать семь лет, и недавно я приехала в город Рабочий, чтобы работать на одном из десяти местных заводов за две тысячи рублей в день. Шучу, нет конечно. Я давно мечтала уехать в Санкт–Петербург, а Рабочий для меня стал перевалочным пунктом к нему. Поскольку от моего родного Северска до северной столицы страны десять тысяч километров, а от Рабочего всего три тысячи. Для нас в Северске – Питер это как другая страна, поэтому я подумала, что добираться до него нужно постепенно, чтоб не загнуться от резкой смены климата.

Ещё я пишу сказки, планирую написать роман, и мечтаю в Питере стать знаменитой писательницей. Литературное образование я так и не получила, потому что после того, как я закончила школу, моя мама настояла, чтобы я поступила в мясо-молочный техникум на технолога производства. Она сказала, что "ремесло это нужное и на батон с красной икрой всегда заработаешь". Когда я сказала ей, что хочу поступить на литератора, она посмотрела на меня как на дурочку и сказала: «Иди, корову дои, литераторша».

Позже она поведала о моём желании отцу, тот подавился куском мяса и долго кашлял, выпучив на меня красные злые глаза.

Когда я была маленькой, мы с родителями переехали в деревню из Северска, потому что в деревне в наследство от моей бабушки остался хороший дом. А в Северске у нас не было своей квартиры. Я сама переезд не помню, потому что мне тогда было года три.

Папа устроился трактористом в местный СПК, а мама технологом. СПК по чуть–чуть сбывает молоко, масло, сметану, творог – все это отвозится в Северск и продаётся на местном рынке. Мама хотела, чтобы после техникума я заняла её место. Но прежде, чем я закончила техникум, СПК развалился вконец, зарплата мамина едва доходила до десяти тысяч, она и в хорошие – то времена не сильно много получала, а тут совсем урезали и тогда мама вдруг поняла, что лучше мне поискать работу в Северске.

Так я стала работать продавцом мобильных аксессуаров за тысячу рублей в день. Работа хоть и не сильно оплачиваемая, но и не пыльная. Однако, чтобы накопить денег на переезд, нужно было получать много больше, а в Северске много больше получать невозможно, если, конечно, ты не депутат. Потому Динара, моя школьная подруга, посоветовала приехать к ней, чтобы подзаработать на билет до Питера и на первое время.

Сама она девять лет назад познакомилась с Вадимом и переехала к нему в Рабочий.

Надо сказать, что звала она меня уже целый год и вот месяц назад я все–таки решилась, наконец, купить билет до Рабочего и приехать, чем несказанно обрадовала подругу.

У неё трое детей – Арина, девять лет. Алина, семь лет и отхончик Митя четырёх лет. Муж Динары – Вадим, здоровенный рыжий добряк, чем–то похожий на могучего викинга. Работает он на заводе по производству металлических запчастей для техники. Живут они в просторной трёхкомнатной квартире.

Динара – красивая, стройная девушка с немного нервным характером и экзальтированными манерами. Она ещё с детства мечтала связать свою жизнь с театром и кино, однако на первом курсе забеременела Ариной и Динаре пришлось взять академический отпуск.

«Вернусь в институт, когда Арина в садик пойдёт», – говорила тогда Динара. Но как только Арина пошла в детский сад, на свет появилась вторая дочь и Динара поняла, что в институт больше не вернётся. А потом родился и Митя.

Зарплаты Вадика вполне хватало на жит–быт, потому подруга на работу так и не вышла и занималась детьми. О театре и кино Динаре напоминали только книжки по актёрскому искусству и режиссуре, оставшиеся ещё с первого курса.

Безумная история началась в этот мой выходной. Вернее то, что произошло в этот день, косвенно повлияло на решение Динары изменить свою жизнь. Маленькая деталь, которая запустила цепь событий в моей жизни. Короче, рассказываю.

Мы с ней стояли у окна и наблюдали за тем, что происходило внизу. У подъезда толпились люди. Мужчины курили, женщины прикрывали носы шарфами и воротами курток. Вдоль узкой дороги кузовом к подъезду стоял чёрный катафалк с приветливо раскрытыми задними дверями. Все были в ожидании.

Подъездная дверь, наконец, открылась и из дома вынесли красивый темно-алый гроб. В его царственно–белой полости лежала бледная старушка в повязанном на голове платочке. Бледные руки покоились на красном, обшитом рюшечками покрывале. Никто не плакал, никто не взвывал к Господу.

Подержав усопшую под бледным небом, мужики загрузили гроб в катафалк.

Дождавшись пока толпа внизу рассосётся, мы с Динарой заперли детей в квартире и пошли в магазин.

На первом этаже нашего подъезда нас встретила жующая что-то бабка – соседка Динары снизу. Жиденькие неприбранные волосы лежали на худых плечах, на сером свитере виднелись коричневые пятна, очевидно, от кофе или чая. В одной руке она держала деревянную палку, очевидно служившую ей тростью, в другой кусочек надкушенного хлеба.

– Видели? Михайловну увезли, – с набитым ртом проговорила соседка.

– Ага, а что с ней случилось? – задала идиотский вопрос Динара. Я только хотела ответить: «старость», но бабка опередила меня:

– Так убили её.

– Как? Кто?

–Татары её убили, – прожевала старая. – Квартира–то на дочку переписана, а дочка связалась с татарином. И чтоб его прописать тут, мамашу то и грохнули. У него же гражданства нету российского, им надо быстрее расписаться, чтоб его не депортировали…

– Татарстан это субъект России, значит и гражданство у него российское. – сумничала я. Бабка смерила меня холодным взглядом и, перестав жевать, чётко произнесла:

– А у него нету российского гражданства.

По известному всем сценарию диалога в жанре "сплетни" я должна была спросить у бабки: "Какого государства гражданство у того убийцы Михайловны и вообще откуда ты, бабка с палкой, все это знаешь?"

Но я, не желая вникать в эти странные фантазии, просто понимающе закивала головой:

– А, ну тогда конечно! – и потянула на улицу подругу, которая лупила на бабку доверчивые глаза.

Выскочив на холодную улицу, мы двинулись в супермаркет.

Мы сходили до магазина, накупили продукты. По приходу домой пожарили картошки, сделали салат из огурцов и помидоров, усадили галдящих детей за стол. Затем с работы вернулся Вадик и мы втроём поужинали.

Вечером, уложив детей по кроватям, мы с подругой остались на кухне вдвоём, чтобы посвятить время творчеству и чтению, к коему мы обе тяготели. Вадик играл в видеоигры.

Я перечитывала свои черновики. Динара сидела на полу возле раковины, прислонившись к стене. У её ног лежала книжка «Полный курс актерского искусства». В кухню иногда долетало хихиканье малышни, строгое: «Ну–ка спать!» Вадика и звуки тихой резни ассасинов. И был ещё один звук – монотонное, глухое бух–бух–бух.

– Что ты пишешь? – подняла голову Ди.

– Сказку. Почитать?

– Давай, – подруга отложила книгу и приготовилась слушать. Я прочистила горло и вполголоса начала читать:

Сказ о вреде алкоголя и о том, как выбирали нового председателя на деревне.

Лето выдалось жарким, друзья. И не потому, что было аномально жарко, все-таки это Сибирь, хоть там солнце и бьет голову в жару, но все же земля остается верна своей холодности. Деревня жила своей неспешной, но весьма интересной жизнью. Идешь вечером по деревне, прыгаешь через коровьи лепехи, вдыхаешь запах дыма из горелых коровьих какашек – жгут какашки коровьи, потому что в горелом состоянии они губительно воздействуют на лёгкие голодных сибирских комаров – и невольно замечаешь как из того или иного двора застыл на тебе взгляд «интригливой» бабенки – внимательный и жгучий. Поведешь плечами, оглянешься на ближайший двор и вздрогнешь, когда в одной из дырок дровниц увидишь смотрящие на тебя внимательные глаза. Фух, блин. Отвернешься и поскорее деру…

– Опять с катушек съехала…  – внезапно произнесла Динара.

Я оторвалась черновиков и взглянула на неё.

– Кто?

Динара подняла на меня свои большие карие глаза.

– Соседка снизу. Видимо, смерть Михайловны на неё так повлияла.

Я прислушалась. Бух–бух–бух.

– Это она стучит?

Подруга рассмеялась, легко вскочила и поманила меня рукой.

– Идём в туалет.

– Зачем? – спросила я, вставая со стула.

– Идём – идём, там хорошо её слышно… Слышишь, как она своей тростью по потолку стучит? – спросила она, когда мы зашли в туалет.

Я замерла глядя на белое ведёрко, в которое от страха туалетный ёршик засунул свою голову. Тут я отчётливо услышала утробный голос соседки снизу:

– Татаро–монгольское иго!.. Вы Михайловну убили, твари! Весь ваш цыганский табор надо в милицию сдать!..

– Это она… Кому?!

Динара лучезарно улыбалась.

– Как – кому? Нам. Больная бабка… Временами у неё крышу напрочь сносит.

Из спальни послышалось шебуршение. Мы на цыпочках пошли проверить детей и обнаружили четырехлетнего Митю лежащим на полу. Он улыбался во весь свой рот и, прислоняясь ухом к крашенным доскам, ловил связь с соседкой снизу.

– Кто там? – тонко пропел он.

В ответ ему: бух–бух!

Митя повторил:

– Кто там?

Бух–бух!

Мальчик звонко рассмеялся и, схватил свой водяной пистолет, лежавший тут же, и два раза тюкнул им по полу. Снизу послышалось старушечье: «Кто та–ам?». Мальчик расхохотался на весь дом, а его мать изменилась в лице.

– Хватит, ну–ка марш в постель! – приказала она, мягко подталкивая к кровати сына. – Нет, ну нормальная, нет? Ещё с ребёнком моим заиграет!

Снизу все стихло.

Митя лупил из-под одеяла блестящие глазки, совсем не желающие спать. Динара погладила его по голове и мы вернулись на кухню. Я продолжила читать Динаре сказку:

… Первый кандидат – Егор, перспективный молодой фермер, давно хотел власть свергнуть и к тому прилагал вот такие усилия: поселился с мамкой своей у кладбища и каждую ночь вдвоем они на погост ходили и покойничков призывали помочь им. Егор раздевался по пояс, садился на колени возле какой – нибудь могилы и взывал с молитвой: – «О, покойнички деревенские, древние и свежепреставленные, тунеядцы и трудоголики, хлебопашцы и выпивохи, помогите потомку вашему навести порядок на нашей земле! Клянусь торжественно, что буду чтить традиции деревенские, заставлю молодежь деревенскую на полях работать да скот разводить. Не будут они у меня по городам грешным да развратным ездить, а во благо родной деревни трудиться будут».

Прокричит громогласно и неизменно поправит свою длинную челку, по коей узнавали его даже за километр. А мать его тем временем кивает головой седой, закрывает молитвенно глаза и шепчет, шепчет молитвы. Выходят покойники из своих могил, плачут:

– Пошто спать не даешь, потомок? На кой нам председатель нужен на кладбище?

– Покойнички дорогие, не стал бы я ваш покой нарушать, коль не вышла оказия странная. Коль не содрогнулся мир, да не нависла бы угроза над добрым нашим селом, коль не занес бы свой меч Дамокл над вашими потомками! Помогайте, родненькие, помогайте, любименькие! Хочу я стать председателем деревни, чтобы свет и добро нести людям, чтобы заботиться о каждом жителе его. Чтоб зарплату добрую получать да льготы иметь…

Покойники при последних словах насторожились, глаза страшные сделали.

– Не то говоришь! Не то-о, – шипит мамка Егора.

Егор осекся, мотнул головой себя выправляя на прежнюю линию и прокричал надрывно:

– В общем, помогите!

Покойники недовольно загудели, но потом переглянулись и смолвили:

– Так и быть, Егорушка, потомок амбициозный, поможем тебе. Должон ты пойти в лес густой-дремучий, отыскать палку дубовую. Затем палкой той дубовой три раза по березе молодой стукнуть и прокричать: "Дуб сильней березы, береза гибче дуба, так и я стану таким же сильным, как дуб, таким же гибким, как береза!" Прокричишь так и сразу тебе решение придет, как власть в свои руки взять…

– Верно ли говорите, покойнички родимые? Поможет ли мне сие средство странное? – сомневается Егор, душу точит сомнение. – Может быть, мне людей созвать на праздник веселый, да напоить всех брагой хмельной, тогда подобреют сородичи мои и спьяну голоса за меня отдадут? Пьяный мужик своему решенью не хозяин!

Зароптали покойники, костями белыми затрясли недовольно. Зашевелилась земля черная, завыл ветер над крестами. Встал тут покойник один на целую голову выше других и в плечах шире и молвит:

– Коли умный такой да решение знаешь, почто разбудил нас? Знаешь ли ты кто я, потомок?

Егор глаза лупит на мертвеца, плечами пожимает – не ведает, кто таков перед ним. А мамка его, как глаза подняла, так и вскрикнула в ужасе.

– Да это же Прохор-пьяница! По пьянке веселой на тракторе в реку глубокую заехал, так и утоп! Тогда пол-деревни перемерло от змия зеленого бражного! – кричит она.

Усмехнулся Прохор-пьяница, жутко сверкнули его зубы желтизной ядовитой.

– Верно молвишь, баба хитрая! Все ты знаешь, все ты ведаешь. А сына своего не научила, отпрыска своего ненаглядного на путь праведный не наставила. Плохие речи тут ведутся, а все молчат. Полдеревни перемерло, а все им божья роса!

– Меньше народу – больше кислороду! – глупо хихикнул Егорка.

Затрясся от гнева Прохор-пьяница, пуще прежнего завыл ветер в ветвях столетних дубов.

– Не бывать больше этому! Отныне и на века будешь ты, Егорка, только правду говорить. Куда бы не пошел, с кем бы не говорил – ложь твои кишки вялые крутить будет, вранье твое кровью изо рта исходить станет. Лишь правда – матка сладкой тебе казаться будет. Иди на свои выборы и попытай счастья с правдой-истиной!

Ударил гром, сверкнула молния и полил страшный дождь, а Егор – кандидат в председатели вскрикнул и лишился чувств.

Проснулся Егор ранним утром в благодушном настроении.

"Какой страшный сон мне причудился сегодня!", – подумал он. Мамки дома не оказалось, пришлось самому пиджак свой надевать да волосы непослушные причесывать.

Отправился Егор на дебаты председательские с конкуренткой своей Глашкой Плакальщицей.

Тихая и скромная Глашка была, но чрезвычайно педантичная. Не любила она неопрятности, грязи в избе и беспорядка всякого. Бывало, идет ребетня деревенская: волосы лохматые, рубашки из портков торчат. Так Глашка внутри разозлится, огонь внутри нее разгорается – так и хочется ей подойти к детишкам, носы всем повытереть, косы девчатам заплести, рубашки пацанам заправить, но из-за скромности не может она того сделать. Постоит, проводит взглядом галдящих детей и давай плакать-рыдать от чувств переполняющих.

Дети услышат, замолчат и деру от девки странной. Так и в деревне ее побаивались за то, что зарыдать ни с того, ни с сего может.

Но вот поутру собрался честной народ на дебатах. Стоит Егор в пиджаке малиновом, на котором жирное пятно от завтрака осталось. Волосы, смазанные коровьим маслом, кое-как причесаны. Напротив него Глашка Плакальщица, увидела прическу его небрежную да пятно на пиджаке и хныкать начала.

Постояли так минуток семь кандидаты и решил Егорка речь толкать, пока конкурентка его не очухалась.

– Дорогие мои, сородичи родненькие, соседи добрые и не добрые. Ненавижу всем сердцем вас, но вынужден стоять тут как пень посередь дороги, – медом полилась речь Егора. Люди переглянулись, но промолчали.

– Живете вы тут, как сыр в масле катаясь. Скота у вас немеренно, что непонятно мне порой – на кой черт вам столько коров да быков породистых? На кладбище ведь его не утащить, в землю с собой не забрать. Вот ты, старый хрыч, Афанасий Мешков, уж на ладан дышешь, уж без костылей и шагу не ступишь, а все множится твой скот, все телята каждый месяц прибавляются. Дочка твоя Матрена всем уши прожужжала, мол, как издохнет папенька – заживет, как коровева.

Остолбенел старик кривой – Афанасий Мешков, а Егорка не замечает, улыбается слаще сахара, дальше вещает:

– Смотрю я на хоромы ваши, на заборы крепкие да высокие и жутко хочется мне подпалить их огнем небесным, чтоб полыхало все и вы вместе с ними.

Зароптал народ, загудел недовольно, но Егорка сладкой речью своей загипипнотизированный не замечает того и, знай себе, молвит дальше:

– Любите вы, мой народ неотесаный да глупый, по субботам браги пригубить. Знаю я вашу слабость, коя полдеревни в могилы свела, знаю и ведаю, как вас на свою сторону склонить: сегодня же объявляю день выходным, привезу бражки флягу и стану поить вас, мои пропащие сородичи, а как шары зальете вы, как соображать перестанете, подсуну я вам бумагу с моей фамилией, да все вы, как миленькие, подпишите. А как стану я председателем, так каждый день вы у меня пить будете, а потом помрете от пьянки, а я ваши хоромы себе заберу, будут у меня такие льготы!

Кричит Егорка заколдованный покойником на правду, кричит с улыбкой льстивой, да не замечает, как лица людей вытягиваются, как глаза выпуклые гневом наливаются. А Глашка напротив стоит и глаз от жирного пятна на Егоркином пиджаке не сводит, и все громче и громче плачет, пока, наконец, не разрыдалась такими рыданиями, что слезы ее ручьями побежали да под ноги жителям деревни.

Не выдержал народ, набросился на Егорку – дурака и вилами вышиб из сельсовета. Стала Глашка Плакальщица председательшей и с тех пор, поговаривают, еще больше плачет.

Тут послышался странный скрежещущий звук из прихожей, словно кто-то царапал дверь. Динара вскочила, стрелой метнулась в прихожую и оттуда послышался её крик. Я бросилась за ней.

В прихожей я столкнулась с выскочившим из зала Вадиком и от удара отлетела на Динару. Огромный Вадик при столкновении дёрнулся назад и в зад ему влетел бегущий за ним Митя.

– Что случилось?! – набросились мы с Вадиком на Динару, которая с блюдцами вместо глаз стояла у двери.

– Она за нашей дверью! – прокричала она таким голосом, словно за нашей дверью притаился сам дьявол.

Вадик щёлкнул задвижкой и открыл железную дверь, мы высунулись. Митя пролез на четвереньках у нас между ног и все мы вчетвером проводили взглядами убегающую по лестнице хихикающую бабку с первого этажа.

– Фу! Воняет! – пропищал Митя, зажимая ручонкой нос. Источником запаха служил лежащий у двери полиэтиленовый пакетик с коричневым содержимым. Динара наклонилась к пакету, чтобы получше его разглядеть.

– Ах ты, дрянь такая!..

Поняв что там, она без тени брезгливости схватила пакет с отвратной жижей и бросилась вслед убежавшей с места преступления бабки. Тут напротив нашей двери открылась дверь соседей и в проёме показался белобрысый паренёк лет семнадцати. Он удивлённо проводил взглядом размахивающую подозрительным пакетом Динару, бегущую вниз; принюхался, сморщился и, подавляя рвотный рефлекс, захлопнул дверь.

Я бросилась за подругой, смутно догадываясь о неминуемой катастрофе. Преодолев лестницу за несколько широких шагов, на какие были способны мои ноги, я очутилась на первом этаже за спиной Динары. Прямо перед её носом шустрая бабка закрывала дверь, но подруга уверенным движением руки успела швырнуть в её квартиру зловонный пакетик и тот звучно шмякнувшись о серую стену, сполз вниз к ногам старухи.

– В яблочко! – воскликнула подруга и в закреплении своей несомненной победы с чувством пнула голой пяткой дверь оппонентки. Внутри щёлкнул замок и через замочную скважину бабка проорала:

– Я сейчас милицию вызову! Твари! Измываются над бабушкой! Убили Михайловну! Теперь меня хотят убить! Помогите!..

Я потянула подругу за руку:

– Пошли домой, ну её к черту!

Глаза у Динары возбужденно блестели, лоб покрылся испариной.

– Пошли!

– Ой, как меня это все бесит. – поделилась Ди, наливая воду из-под крана. – Тебе хорошо, ты скоро в Питер уедешь, а я останусь в этом дурдоме.

Она это сказала так, что я почувствовала себя виноватой, что скоро уеду в Питер. И я тогда ещё не знала, что этот случай натолкнёт Динару на мысль сбежать из дома.

Сказка после минувшего инцидента поблёкла в наших умах и мы решили отложить чтение. Побеждённая бабка внизу стихла, очевидно занятая отмыванием ног от собственных фекалий. Динара ушла на диван к мужу и я, выключив на кухне свет, тоже отправилась почивать в спальню, мысленно считая сколько мне осталось времени на сон. А спать мне оставалось пять–шесть часов. Улёгшись удобнее, я посмотрела в телефон и обнаружила там сообщение:

«Немного прогулялся по городу. У нас дождливо».

Я улыбнулась, проверила будильник и сунула телефон под подушку. Уже как две недели я переписывалась с парнем из Питера по имени Евгений, с которым познакомилась на сайте знакомств. Ничего такого я пока не планировала, просто мне нравилось получать от него сообщения «с добрым утром», «спокойной ночи» и прочее. Но все же ежедневное общение по переписке должно постоянно чем-то подпитываться, потому что одни «добрые утра» быстро становятся обыденностью. Скорее бы в Питер! Скорее бы встретится с Женей.

Утро подозрительно было похоже на утро сурка: всю ночь я наблюдала за белым зайцем, прячущимся в лесу. Кто-то высокий за моей спиной клал мне в руки тяжёлый холодный бинокль, которым я в 5:30 утра пыталась заткнуть ненавистную трель будильника. Продрав глаза, я обнаружила, что никакого бинокля в моей руке нету и я колочу по телефону кулаком.

Вскоре была выпита первая чашка кофе. Октябрьская ночь поприветствовала меня во дворе, проводила до освящённой улицы и заботливо подогнала в спину холодным ветром. На служебный автобус в этот раз я не опоздала, а потому доспала блаженные сорок минут под композиции Людовико Эннауди.

На этот раз бригадирша Галька Семиярова отправила меня на конфеты, чему я несказанно обрадовалась.

В цехе у конфетной линии я увидела Машку – Жонглёршу и Аньку. Радостно скалясь, они помахали мне. Жонглёрша, дождавшись, когда я подойду ближе, не поздоровавшись, огорошила:

– Идём сегодня с нами в клуб?

Я поморщилась:

– Так себе предложеньеце.

Анька мягко улыбнувшись, пояснила:

– У Маши сегодня день рождения.

В клуб идти не хотелось – лишние траты перед грандиозной в моей жизни поездкой в Питер были бы неуместны, но отказать Машке, которой, по всей видимости, некого было пригласить на свой день рождения, совесть не позволяла. Не скажу, что я всегда такая добренькая: иногда мне кажется, что глубоко за моими глазными яблоками живёт злобный маленький хорёк, который с попкорном в маленьких когтистых лапках сидит перед телевизором и смотрит нескончаемо длинный фильм о моей жизни. И не просто смотрит, а комментирует со злым ехидством каждый поворот событий, каждую деталь, каждую фразу. Весь этот фильм пронизан его циничными шутками.  Но иногда в моем сердце просыпается странное щемящее чувство жалости к окружающим, словно внутренний хорёк устаёт быть злым и на минуту–другую в нем просыпается что-то похожее на милосердие к героям фильма. В такие редкие минуты я иду на поводу у людей, не потому что слабая, а потому что непостижимым образом начинаю чувствовать  то невысказанное, стыдливое, что бывает у них, в чем они не хотят признаться вслух, но желают быть понятыми.

Потому и, глядя на выжидающие Машкины глаза, я, скрепя сердце, кивнула:

– Хорошо, пойдёмте.

Знакомство с Машкой мы с Анькой закрепили болтологией ни о чем за длинной конфетной линией, а потом и совместным обедом в столовой.

***

После обеда я сидела в курилке и неспешно листала ленту новостей, как вдруг моё внимание привлёк пост с довольно любопытным содержанием.

«Недавно переехали в новую квартиру по адресу бульвар А***, дом 47. Сначала все было спокойно. А вчера соседи не давали спать. По всей видимости они были пьяны. Девушка, находясь под какими–то веществами, бегала по подъезду голая и с пакетом дерьма в руках. Она побежала к бабушке снизу и принялась стучать к ней в дверь. Наверное, крыша совсем поехала! У них там был ещё ребенок, который странно смеялся и, как Маугли, стоял на четвереньках. Дети в двенадцать ночи должны спать!!! Куда смотрит ПДН? Страшно даже представить, что творится в той квартире! Пожалуйста, анонимно!»

Ах ты, аноним белобрысый!

Едва гудок оповестил об окончании дневной смены, я заторопилась в раздевалку, чтобы скорее переодеться и бежать домой. Мне не терпелось поговорить об этом посте с Динарой.

Жонглёрша и Анька заговорщески посмотрели на меня, встретив у служебного автобуса. Мы залезли внутрь, расселись.

Перед выходом я сказала, что приду без подарка, на что Машка радостно закивала и махнула рукой.

– И не нужно ничего, просто оттянемся.

Я вспомнила про Динару, хотя и не была уверена, что та согласится пойти.

– А подругу могу с собой взять?

– Конечно, приводи! Веселее будет!

Условившись с девчонками, что встретимся в 23:00 в клубе «Голос ночи», я вышла из автобуса и двинулась домой.

На втором этаже я остановилась у квартиры под номером 38, откуда прошлой ночью выглянул белобрысый парень.  Поколебавшись, нажала на дверной звонок. Дверь открыла уставшего вида женщина в застиранном халате и с неопределённым цветом волос.

– Вам кого? – бесцветно спросила она, вперя в меня взгляд, такой же бесцветный, как и голос. Я растерялась: почему-то думала, что на пороге будет тот паренёк.

– Хм, добрый вечер. Хотела поговорить с вашим сыном.

Женщина неприятно ухмыльнулась и отчего – то перешла на «ты»:

– А лет тебе сколько?

Я проигнорировала её неуместный вопрос и решила перейти к сути:

– Ваш сын вчера ночью кое – что понял неправильно и написал пост в соцсети…

– Ха, так ты из алкашей этих? – бесцветная презрительно кивнула в сторону квартиры подруги. Невоспитанность этой хамки с каждой секундой росла и грозила преодолеть красную отметку допустимого, после которого закономерно начинается безобразный скандал.

– С чего вы решили что мы алкаши? – как можно спокойнее сказала я. Глаза мамаши белобрысого вдруг стали расширяться, а губы нервно дрогнули, готовясь к атаке. Когда она заговорила, голос её вдруг приобрёл гнусаво–дребезжащий оттенок, и он, атакуя мои уши, царапнул барабанные перепонки:

– А какого гноя вы бегаете среди ночи по лестнице с говном?  Совсем очумели! У меня ребёнок из – за вас не спал! А у него экзамены на носу!

Я удивилась больше её противному голосу, нежели звучному «какого гноя». Я придвинулась ближе и постаралась придать своему голосу больше твёрдости:

– Слушай сюда, уважаемая! Твоему дурачку рано на экзамены, он писать научился, но с критическим мышлением  у него явно проблемы! Ты в курсе, что этажом ниже живёт больная бабка?! Это она вчера нам дерьмо под дверь подсунула! Разобраться надо сначала, а потом строчить!

– Ага, конечно! Бабку довели, ещё и сюда пришла с разборками! Иди отсюда, пока я полицию не вызвала!

Глаза женщины дико завращались в орбитах, слюна в беспорядочной словесной очереди стреляла во все стороны. С этими воплями она захлопнула дверь, а я осталась стоять с открытым ртом. Вот это поворот!

«Ну погоди,– злорадно подумала я, открывая ключом свою дверь – изыщу способ на тебя соседку снизу натравить, посмотрим, как тогда запоёшь».

В квартире передо мной предстала любопытная картина: Алина и Митя, догоняя друг друга, носились по дому, захлёбываясь от смеха. Старшая Арина сидела на кухне и, ничего не замечая вокруг себя, вслух читала о приключениях Буратино. Пол, диван в зале, тумбы, телевизор, синий палас – все было облеплено белыми перьями, словно несколько мгновений назад по квартире пробежало стадо бешеных гусей. Вадика дома не оказалось, Динару я тоже не сразу заметила.

– Аришка, где мама? Ариша!..

Девочка подняла голову и тонким пальчиком указала – в спальне. Я вошла в спальню и обнаружила подругу распростёртой на полу.

– Динара! Что с тобой?.. Что случилось?

Динара села, вытерла слезы.

– Соня, это невозможно. Эти дети… Я убралась, пришли Аришка с Алинкой, накормила их. Потом повела Аришку на кружок. Алинке включила мультики, сказала, чтобы накормила Митьку, когда он проснётся. Мы там пробыли всего час, возвращаемся, а тут… эти дьяволы устроили погром – порвали подушку, раскидали перья. Видимо, добрались до моего пчелиного мёда и размазали его везде. Ну как так можно? Ну зачем они так?

Ее глаза светились от обиды и бессилия. Я поняла, что про пост лучше не рассказывать.

– А где Вадик?

– Вадик пришёл, посмотрел на все это и сказал, что идёт на хоккейный матч. Даже меня не позвал… Конечно, зачем он позовёт? Иначе кто все это будет убирать!

Мы попытались убраться дома, но спустя сорок минут поняли, что до конца эти перья все равно не вымести и не пропылесосить. Пришёл Вадик с блестящими глазами то ли от игры, то ли от сопровождавшей её выпивки. Сразу же завалился на диван и взял в руки джойстик. Мы с Динарой переглянулись и в ее глазах я увидела одно – единственное слово из огромных огненных букв: «В.А.Л.И.М.».

Динара увлекла меня на кухню и горячо зашептала:

– Соня, мне все равно сколько сейчас времени. Мне просто нужно сейчас куда – нибудь пойти, чтобы проветриться, иначе я тут свихнусь… Ты понимаешь?

Я закивала и, сдерживая радость, тихо проговорила:

– На самом деле, нас ждут девчонки с завода. Собираемся в 23:00 в «Голосе ночи», так что, айда – гулять.

Лицо Динары мгновенно просияло и мы, стараясь скрыть эмоции, чтобы до поры до времени дьяволята и Вадик не прознали, что мы уходим, принялись собираться. Динара со словами: «Так, в стирку надо вещи бросить», – деловито прошла к шкафу (свет в зале был выключен, поскольку Вадик для пущей реалистичности любит играть в темноте), вытянула из груды вещей несколько тряпок и демонстративно понесла их ванную. Вадик и ухом не повёл. Я тем временем в маленькой спальне открыла задвижку комода, в котором хранились мои вещи, и выудила оттуда чёрное платье, пиджак и колготки. Скомкав вещи, я прошмыгнула в ванную комнату.

Часть вещей Динара действительно закинула в барабан стиральной машины. Другую – бордовые брюки и белую рубашку без рукавов натянула на себя. Я развернула свои вещи и поняла, что пиджак мятый, а утюжить его сейчас не представлялось возможным. Надела платье, натянула колготки, жестом спросила у подруги: «Норм?», та подняла большой палец вверх: «Норм» и принялась красить глаза. Я молча причесалась, прыснула на себя духами. Закончив с туалетом, мы кивнули друг другу и вышли из ванной. Динара заглянула в зал и сказала:

– Вадь, мы немного расслабимся. Детей спать уложи.

Вадик повернулся с отвисшей челюстью:

– В смысле – расслабимся?

Динара, нисколько не смутившись его челюстью, спокойно сказала:

– Ну как ты сегодня расслабился на игре, так и мы хотим расслабиться. Ты же не против?

Вадик застыл с джойстиком в руках. Его героя на экране мочили мечами и топорами. Аришка, Алинка и Митька высунулись из своей спальни и таращили удивлённые глазища на мать.

Всеобщее молчание затянулось, в любую секунду домочадцы Динары могли прийти в себя и не позволить ей уйти, потому я потянула подругу за рукав, мол, пора. Мы быстро оделись, схватили в охапку сумочки и направились к выходу.

– Ну все, будьте умницами! – прощебетала на прощание Ди и мы выскочили за дверь.

Ночь дохнула на нас запахом свободы.

Глава 3 ЖОНГЛЕРША

По дороге в клуб мы заехали в цветочный магазин и купили букет из хризантем и ромашек, чтобы подарить Машке – Жонглёрше. Совсем с пустыми руками идти было бы нагло. Когда продавщица, перевязав упаковку розовой лентой, передала букет мне, я вдохнула дурманящий аромат цветов. Вместе с запахом в меня вошло лёгкое ощущение выходных и я поняла, что это уж и не так плохо – один раз позволить себе расслабиться и подарить ощущение праздника.

Расплатившись с таксистом, мы выпорхнули на ночную улицу. Справа светилась вывеска «Голос ночи», слева молчали грузные дома, погруженные в сон. Неоновые огни клуба звали и манили к себе.

Внутри, как и ожидалось, было шумно и многолюдно. Расфуфыренные девицы красиво тянули губками через трубочки веселящие напитки, делали селфи и стреляли глазками направо и налево. Парни в накрахмаленных рубашечках вальяжно развалились на диванах и, лениво жестикулируя руками, изображали альфа–самцов. На танцполе извивалась красотка в ярко-красном коротком платье, не обращая внимания на красноречивые взгляды парней за барной стойкой. Невидимый, но могущественный тестостерон витал в каждом углу, смешиваясь с облаком кальянного дыма и сладковатым запахом алкоголя.

Мы разделились, получили номерки в гардеробе и пошли искать Аньку и Жонглёршу. Обеих мы увидели в дальнем углу за маленьким столиком. Я мысленно похвалила девчонок за выбор места: столик стоит обособленно, никто не снуёт рядом и вместе с тем оттуда прекрасно виден танцпол.

Мы подошли к ним. Со словами: – «С днём рождения! Будь счастлива», – я вручила Машке букет и представила Динару девчонкам. Машка – Жонглёрша, облачённая в простую белую майку и потёртые джинсы, протянула Динаре тонкую руку. Анька, наряженная в блестящую серебристую кофту и чёрную юбку, улыбнулась. На столике брутально «пузатилась» бутылка коньяка, стояла тарелка с мясной нарезкой, пара салатов, кола и стаканы.

– Серьёзный подход! – восхитилась я.

– Ну, а что? Мочу что ли цедить? – небрежно бросила Анька, мотнув головой в сторону соседнего столика, облепленного банками пива, – сейчас градус поднимем и плясать пойдём. Садитесь, девчонки.

– И то верно! – согласилась Динара. Машка сбегала до барной стойки и принесла два стакана и вазу для цветов, в которую бережно поставила букет. Анька разлила коньяк, плеснула колы, затем взяла свой стакан и потянулась с ним в центр стола.

– Ну, с днём рождения, Маша!..

Сияющая Машка протянула стакан.

– Спаси-ибо!

Чокнулись и выпили по глоточку. Тут нарисовалась официантка в белой рубашечке и чёрных брюках с приборами и тарелками в руках. Я попросила меню, чтобы выбрать горячее.

Через час, когда все слегка захмелели и отяжелели от закусок, музыка вдруг грянула громче и ноги сами понесли на мигающий разноцветными огнями танцпол.

Потом, разгорячённые танцами, мы снова выпили и по прекрасной всеобщей традиции закономерно пришло время задушевных разговоров. Жонглёрша сложила локти на столе и наклонилась в мою сторону:

– Ты как-то говорила, что на заводе временно. Место потеплее где-то присмотрела?

Я отрицательно мотнула головой.

– Нет, я просто уезжаю в Питер.

Жонглёрша по-пацански присвистнула.

– Серьёзно? А с кем?

Я пожала плечами:

– Ни с кем, одна.

– Не страшно одной?

– Страшно, – призналась я и, перефразировав известную поговорку, сказала: – но, как говориться, собак бояться – по улицам не шляться. Ну вообще, у меня там подруга давно живёт, так что на первых порах поможет, я думаю.

Динара подпёрла рукой щеку и протяжно вздохнула:

– Соня, забери меня с собой в Питер. Ты не представляешь, как меня это все достало. Эта соседка, эти дети…

Я развела руками.

– Ну как я тебя заберу? У тебя же семья.

– Это семья все жилы из меня вытянула, – зло выкрикнула Динара. – Вы знаете, сколько энергии могут высосать дети? Им все мало и мало! Им постоянно что-то нужно. Неужели это предел моей жизни – растить этих детей? А я ведь мечтала стать актрисой… Нет, я люблю своих детей, вы не подумайте. Но не настолько, чтобы свою жизнь на них положить. Я же в школе и пела, и танцевала, и в театре играла. Где это все? Они же… Они же мне высосали всю грудь!

При последней фразе Динара оттянула рубашку в районе груди:

– Понимаешь, Аня? У меня теперь даже сисек нет!

Аня усмехнулась:

– Понимаю. Так сосали, что у тебя глаза запали!

Жонглёрша бросила быстрый взгляд на лицо Динары и прыснула.

– Так зачем рожала – то, раз так тяжело? – задала пребанальнейший вопрос Аня. Динара пребанально ей ответила:

– Так кто – ж знал, что будет так тяжело? У тебя есть дети? Муж?

– Муж у меня умер четыре года назад, – дрогнувшим голосом сказала Аня.

Динара накрыла Анину руку своей и проговорила:

– Прости, я не знала. Соболезную тебе.

– Ничего страшного, я отпустила его, – успокоила ее Аня, – сын есть. Уже взрослый. В армии служит. Мне тоже было тяжело, когда он маленький был, но…

Динара, не дослушав, перебила:

– А у меня их три, понимаешь? Три маленьких дьявола! Представляешь, что они сегодня устроили?..

И она принялась в красках рассказывать Ане про минувшую выходку детей. Та сочувственно кивала. А Машка, улучив момент, наклонилась ко мне ещё ближе и, косясь на мамаш, кои моментально нашли общий язык, сказала:

– Слушай, а ты можешь меня с собой взять?

– С собой?

– Ага, – кивнула она.

– А почему ты хочешь со мной поехать?

– Я кроме этого города больше нигде не была, – призналась она. – А хочется посмотреть, как там люди живут… в других городах. Да и здесь мне в будущем ничего не светит, как пить дать. Вот я и подумала, раз ты одна едешь, может быть захочешь себе в напарницы кого-нибудь, а? Вместе же веселее?

– А скучать не будешь по родному городу?

– Ни любви, ни тоски, ни жалости, – изрекла она.

Машка выжидающе смотрела на меня своими повлажневшими от коньяка синими глазами, в коих плескалась странная решимость. Я пожала плечами и согласилась:

– Ну раз так, то поехали!

По-детски узкое лицо Жонглёрши просияло. Тут же бурный словесный поток Динары, выливаемый на Аньку, прекратился, и взгляд многодетной матери впечатался в меня.

– Я что-то не поняла! То есть меня ты брать не хочешь, а её с лёгкостью согласилась? – Динара перевела взгляд на Аню, – Вот, погляди! Вот так – нас, матерей и ущемляют!

– Да никто тебя не ущемляет, – улыбнулась я. – Хочешь – поехали! Только что Вадик скажет.

– А пусть попробует что-нибудь сказать! Я итак девять лет жизни на них всех положила. Довольно! Пора и мне пожить! Решено, я еду с вами. Аня, а ты?

– На кой мне Питер? – открестилась Анька.

Я только присвистнула тому, как быстро образовалась компания для поездки в Питер. Хотя с Динарой ещё не ясно, это сейчас она под алкоголем так уверена, что сможет оставить детей и рвануть со мной в другой город. Завтра будет думать совершенно по-другому. Машка – Жонглёрша, напротив, рассказывая про то, как ей удобно работать на заводе, лукавила или обманывала саму себя. Теперь стало ясно, что в глубине души она хочет изменений и дело даже не в том, что она хочет в Питер. Расскажи я ей о том, что собираюсь к примеру в Якутию, то она бы попросилась и туда. Все дело в том, что Машка производила впечатление человека лёгкого на подъём – такие за любой кипиш, главное, чтоб в весёлой компании.

– А сколько тебе лет? – спросила зачем-то я.

– Двадцать шесть, – улыбнулась Машка сточенными зубками.

Динара переключила внимание на Жонглёршу «по особой творческой привычке», заведённой ею за год учёбы в институте. Суть этой привычки заключается в том, что каждый человек это потенциальный герой твоей истории, твоего фильма. Динара знакомится с людьми слепо, как котёнок, вытягивая из них биографию, привычки, увлечения.

Жонглёрша с готовностью принялась рассказывать о себе. Оказалось, что она детдомовская. Попала в детдом прямиком из дома малютки, когда мать отказалась от неё при рождении. «Кукушку эту, – как выразилась Машка,– я так никогда не видела и видеть не желаю».

После детдома встал вопрос жилья и Машку определили на Химический завод уборщицей, в собственности у которого находилось общежитие для сотрудников. Машке выделили комнату и обеспечили работой с повышенным из-за вредности окладом. Вроде бы социально жизнь удалась – работа есть, жилье есть, живи на здоровье и подыскивай на выходных мужа, однако вскоре у Машки начались проблемы со здоровьем. Сначала ни с того ни с сего возник кашель, затем начали болеть зубы. Машка расценила эти симптомы, как последствия работы вблизи химических реагентов и, не долго думая, уволилась. Проработала она, по её словам, три года. И на следующий день после увольнения в комнату к ней нагрянули завхоз и комендант общежития с постановлением о выселении уволенной по собственному желанию Смирновой М.Г. и популярно объяснили, что она должна съехать в течении недели. Машка пошла в администрацию по детдомовской прописке с вопросом: где, мол, ей теперь жить. На что работница администрации развела руками: – "Вам, Мария Григорьевна, было предоставлено жилье на основании трудового договора, в котором было чётко прописано, что чтобы жилье перешло в вашу собственность, вы должны были отработать на заводе положенные пятнадцать лет, это не так уж и много и не так уж и плохо – иметь своё жилье в наше время и работу, а теперь, коль этот вариант провалился, нужно собирать справки и вставать в очередь".

Субтильная Машка ушла, понуро опустив голову, потом всё-таки взяла себя в руки, собрала какие надо справки и официально встала в очередь на бесплатное жилье, положенное ей как сироте.

Вскоре она нашла комнату и устроилась в аутсорсинговое агентство, которое ежедневно отправляло её на разные заводы города в зависимости от того, где была потребность в дополнительных работниках. Кашель со временем прошёл, спасибо молодому организму, но зубы стали нещадно гнить.

Душещипательная история Жонглёрши мне быстро наскучила и мне захотелось другого общения, более приятного и таинственного. Я разблокировала телефон и набрала сообщение:

«Доброй ночи! Спишь?»

Ответ прилетел спустя минуту.

«Привет)) Нет, я тут немного поработал: записал пару интересных вещей. Хочешь послушать?»

Ещё неделю назад Женя рассказал, что он иногда играет на гитаре и пишет собственную музыку. Конечно же мне хотелось послушать.

«Хочу. Только послушаю завтра, ладно?))»

«Договорились) А ты чем занята, почему так поздно не спишь?»

«С девчонками в клубе.»

«Оу! Это хорошо. Но будь аккуратнее))»

«Конечно) Что насчёт фото, ты помнишь?»

«Я предпочитаю вживую встретиться и посмотреть друг на друга. Так ведь гораздо интереснее, не думаешь? Тем более, твоё фото не прошу, чтоб было честно)))»

На моего пьяного хорька нахлынула обида и я написала:

«То, что ты не просишь фото, это больше удручает, чем радует. Складывается впечатление, что тебе не интересно, как я выгляжу и вообще… наша переписка»

«Что ты? Софья, ты не права! Конечно же мне интересно как ты выглядишь! И я глубоко привязался к нашему ежедневному общению, просто я вот такой: хочу чтобы мы понравились друг другу не по внешности, а по внутреннему миру. Ну, если тебя удручает то, что мы не обменялись фотками, то хорошо. Я согласен. Давай завтра и обменяемся.»

«Отлично. Завтра жду фото»

Из переписки в клубный угар меня вернула Аня.

– Соня, ты с нами?

Я кивнула.

– Идём, покурим! – махнула она рукой, – а то ты совсем взгрустнула.

Я пожала плечами, мол, нет, мне совсем не скучно, но Аня уже встала и ожидая меня, разглядывала танцующих.

Холод улицы мгновенно заставил меня собраться. Голова прояснилась.

–Слушай, насчёт Машки… Ты действительно хочешь её с собой взять? – вдруг спросила подруга. Я стряхнула пепел, но тот вцепился в уголёк и почему -то не упал. Я щёлкнула пальцем по сигарете – пепел упал, прихватив с собой и уголёк. Конец сигареты некрасиво чернел и немного дымился. Выругавшись, я поднесла зажигалку с окурку.

– А почему нет? Вдвоём ведь проще и квартиру снимать, да и вообще…

– Конечно дело твоё, я просто хотела предупредить. – пожала плечами Анька. Нервно оглянулась на дверь, словно желая удостовериться, что никто не подслушивает и вдруг совершенно неопределённо сказала: – В общем, мне кажется она какая-то мутная эта Маша.

На Анькино красивое и скорбное лицо легла серая тень и дело было даже не в том, что на улице ночь, а в том, что она сейчас о чем-то крепко задумалась. Почувствовав мой взгляд, она отвернулась и стала зачем-то смотреть в темноту. Я проследила за её взглядом и наткнулась на чёрный трёхэтажный дом – на вид он был скучным, света там не было, очевидно, что обитатели спали. И в этот момент у меня мелькнула мысль, что Анька лукавит, что-то не договаривает и, скорее всего, жалеет, что завела этот разговор.

–Подожди… Ты ведь хотела о чем-то предупредить, – напомнила я, не отводя от неё глаз, – ведь дело же не только в том, что тебе кажется, верно?

Аня замялась. Затягиваясь слишком глубоко и часто, казалось, что она помолчала, о чем – то размышляя.

– Ну хорошо, – наконец решилась она поведать мне некую тайну, – я тебе расскажу. Только, пожалуйста, никому не говори.

–Хорошо, не буду. – заверила я. Подруга окинула меня долгим подозрительным взглядом, словно пыталась понять по моему лицу – расскажу ли я кому-нибудь о том, что она мне хочет поведать или нет. Очевидно, выражение моего лица честно ей сказало, что нет, не расскажу никому, потому что она показала пальцем на дверь клуба и вполголоса сказала:

– То, что она сейчас там рассказывает – полная фигня!

Мои брови удивлённо прыгнули вверх и я почувствовала, как под мозгом проснулся хорёк и горящими глазами воткнулся в Анькино лицо.

– В прошлом она – проститутка, – продолжила подруга таким серьёзным тоном, что я на миг представила, как мы с ней снимаемся в детективном фильме, сюжет которого закручен на разоблачении тайн загадочной сиротки.

Зловещим шепотом Аня продолжала резать правду-матку: – она никогда не работала на химическом заводе. На этом заводе работал её хахаль – какой-то старик. И он её заставлял заниматься проституцией, чтоб так она платила ему за жилье.

Я оторопела.

– Одуреть! Ты серьёзно?

– Конечно! Ей после детдома некуда было идти, она с ним и связалась. Это последние годы она работала у нас на заводе, а так она шесть лет этим самым местом зарабатывала…

– Откуда ты это знаешь?

– Баба Маша рассказала. Помнишь её?

Я вспомнила бабку в майке, кидающую на поддон коробки. Кивнула – помню.

– Она с мужем своим живёт в том же общежитии, в котором Машка жила. И живёт чуть ли не на одном этаже с этим её… Хахалем. А муж работает вместе с ним и в курсе их отношений за все шесть лет, – при слове «отношений» Анька поскребла в воздухе указательным и безымянным пальцем, изображая кавычки, – Поэтому, вот…

Я, несколько сбитая с толку её коротким, но ёмким рассказом, пожала плечами:

–Даже не знаю, что мне с этой информацией делать…

–Просто прими к сведению. Мало ли, что ещё от неё ждать. Отшей её, я не знаю…

Когда мы в клуб, перед нашими глазами предстала драматическая картина. Жонглёрша и девушка в ярко-красном платье стояли на середине танцпола друг против друга, загнувшись буквой «г» и схватив друг друга за волосы. Они стояли, застыв намертво в этой позе, как два лося сцепившиеся ветвистыми рогами. Толпа вокруг галдела и улюлюкала. Вокруг «сцепившихся лосей» носилась Динара, не зная с какого края зайти и разнять взбесившихся женщин.

Аня кивнула в их сторону и радостно сказала:

– Ну, что я говорила? Она проблемная… Тебе это надо?

С трудом мы оторвали Жонглёршу от «красной» дамы и уволокли её в угол, а там мы с Аней набросились на девчонок:

– Что случилось? Из-за чего драка?

Жонглёрша не могла отдышаться от минувшего спарринга, а Динара цокала и закатывала глаза.

– Че язык в жопу засунули? – грубо рявкнула Анька.

– Ой, – томно протянула Динара, складывая на груди руки, и саркастически добавила: – Не поверите, причина драки слишком оригинальная, чтоб о ней догадаться.

– Ну?

– Две дуры просто-напросто танцпол не поделили. – со скукой в голосе ответила Динара и зевнула, – Однако, пора домой. Вечер перестал быть томным и мне это не нравится.

Я посмотрела в телефон. На белом экране светились чёрные цифры – «03:02».

Мы забрали одежду из гардеробной, несмотря на то, что Машка, быстро успокоившаяся после заявления Динары, требовала продолжения банкета. Поняв, что её никто не слушает, она понуро смолкла, накинула куртку и первая двинулась на улицу.

Вызвав такси, мы с Динарой попрощались с девчонками и уехали. Те должны были ехать на другом такси, поскольку им обеим нужно было в другую сторону города.

Пока мы ехали домой я думала над словами Ани. Выходило, что слезливая история о том, как бедная сиротка подорвала здоровье на химзаводе – неправда. И что мне делать? Отшить Машку, как посоветовала Аня? А вдруг у Машки в Питере все образуется? Может быть, я тот единственный человек в её жизни, который может помочь изменить её жизнь к лучшему? Я усмехнулась про себя от внезапно возникшей картинки перед глазами, на которой я стою в белом одеянии в образе ангела. Так натурально эта картинка смотрелась, что я, задрав руку, полезла под платье почесать лопатки, в которых засвербило от пробивающихся из-под них белоснежных ангельских крыльев.

Тогда я решила, что Жонглёршу отшивать не буду. Если хочет поехать со мной, пусть едет, подумала я. В конце концов, я же не мужчина и постель с ней делить не собираюсь, потому её прошлое меня не должно волновать. А в остальном… Предупрежден, значит вооружён.

Глава 4 МЕСТЬ

Я смотрела в дверной глазок и с ужасом «любовалась» результатом своей мести… Но как я до такого докатилась, расскажу по порядку.

На следующее утро после похода в клуб я проснулась с чугунной головой. Накинув халат, я отправилась на кухню, где застала Динару за поиском таблеток от головной боли. Мы похихикали, вспоминая минувшую ночь и Ди сказала, что бедный Вадик накануне так распереживался от того, что мы ушли в клуб и оставили его с детьми, что утром он проснулся с температурой. На работу он, естественно, не пошёл.

Первичный осмотр больного сопровождался его стонами и под охраной почётного караула в лице Мити и Алины у изголовья отца. Митя гладил пухлой ладошкой по рыжей голове больного, Алина смотрела с искренней жалостью и пару раз повторила: «Бедный папочка!»

Динара, не официально – врач семейства, взяла ложку и заставила мужа открыть рот. Мы заглянули в его рот и в покрасневшем горле увидели белые язвочки выступающей на белый свет ангины. Подруга немедля прогнала детей в их комнату со словами:

– Так, дети! Папа заболел ангиной, поэтому – отходим, чтоб не подцепить заразу. Тебе, Вадик, надо на приём к врачу, чтобы тот прописал антибиотики.

Вадик болезненно простонал:

–Не хочу в больницу. Давайте вызовем врача на дом.

Динара наклонилась к мужу, поцеловала его в лоб и ласково сказала:

– Нет уж, милый, при ангине можно и самому дойти до врача. Благо, что поликлиника на соседней улице.

Но Вадик страдальчески уткнулся в подушку и натянул одеяло на голову, демонстрируя всем своим видом нежелание выходить на улицу.

На его счастье я переболела ангиной буквально пару недель назад и у меня остались мощные антибиотики, кои за три дня уничтожили болезнь. Я нашла их в своём рюкзаке, принесла блистер и подала Динаре. Подруга протянула мужу лекарство. Вадик испуганно посмотрел на крупную продолговатую таблетку в руке жены и простонал::

– Мама!

– Не хочешь иди к врачу, значит будем лечиться наобум. Пей! – приказала Динара.

Делать нечего, под требовательным взглядом жены Вадим сунул таблетку в рот, запил водой, сморщился и весь побагровел от боли. Уложив мокрую голову на подушку, он отдышался и просипел:

– Хорошее у них чувство юмора…

Мы с Динарой недоуменно переглянулись.

– У кого?

– Да у тех, кто таблетки эти сделал, – сказал он и слабо рассмеялся. -Ну зачем делать такие огромные таблетки для опухшего горла? Чтоб они застревали в глотке?

Я засмеялась, и вправду. Вмиг представила себе щупленького очкарика лаборанта в белоснежной лаборатории.

Стоит он над порошочками, пилюлями и придумывает формы для таблеток. Подходит к нему главный фармацевт и говорит:

– Ну-с, отчитайтесь, какие таблетки создали и от чего?

Щупленький лаборант хитро улыбается и отвечает:

– Вот эти маленькие таблеточки от болей в желудке.

Главный фармацевт зажимает между большим и указательным пальцем невесомую пилюлю, щурится, стараясь разглядеть её, и говорит:

– Хорошо-с, хорошо-с, только в инструкции пропишите, чтоб по две принимали. Одна-то вряд ли поможет-с.

Щупленький послушно кивает и потирает ручки, ожидая следующего вопроса. Внимание седого фармацевта привлекают длинные и продолговатые таблетки, рассыпанные на столе. Он берет одну и перекатывает на ладонь, а пилюля такая большая, что занимает почти половину ладони.

– А эти от чего? Я так понимаю, это ректальная свеча?

Лаборант хихикает и заговорщически подмигивает:

– Отнюдь! Это оральная таблетка.

Фармацевт выпучил глаза, глядя на здоровенную оральную таблетку:

– Оральная?! Но от чего?

– От ангины! – радостно восклицает лаборант и давится смехом. Главный фармацевт сначала непонимающе смотрит на него, наконец, покумекав, покатывается со смеху.

– Но послушайте! Не слишком ли?.. Огромные! – сквозь смех выдавливает он.

Лаборант махает руками и кричит:

– Что вы! В самый раз. Зато больной один раз выпьет и потом всю жизнь будет горло беречь.

– Гениально!..

Динара приготовила раствор для полоскания. Пока Вадик полоскал больное горло в ванной, издавая жуткие звуки, она поставила на плиту кастрюлю для морса.

Через полчаса стакан красного целебного напитка она понесла в зал, поставила его на стул, на котором уже лежали градусник, стакан воды, угрожающего вида антибиотики и спрей для горла. Расчувствовавшись от такой заботы, Вадик привстал на постели и потянулся к жене с поцелуем. Динара отодвинулась, протягивая ему медицинскую маску:

– Любимый, держи свои бактерии при себе! Ещё не хватало, чтобы мы все тут заболели.

Вадик обиженно засопел, а может не обида это была вовсе, а повышенное соплеотделение, натянул маску и лёг, накрывшись одеялом.

***

После обеда я оделась и пошла на улицу. Нужно было сходить в магазин, чтобы купить кофе, молоко, чего-нибудь сладкого детям, да и подышать свежим воздухом хотелось.

На первом этаже я неожиданно столкнулась с соседкой снизу и напряглась – неизвестно, как бы она отреагировала на моё появление после инцидента позапрошлой ночью. Но она не узнала меня. Стоя в синем халате и с неизменной палкой в руке, она бодро поприветствовала:

– Добрый день!

– Добрый день! – ответила я, стараясь быстрее пройти мимо неё. Но бабка так просто не отпустила меня.

– Вы знаете, – доверительно поведала она моей спине, – у кого-то из соседей завелись тараканы и они все бегут ко мне. Утром уже пару «рыжиков» пришила.

Я обернулась.

– Полагаете? И у кого же?

Бабка по-детски пожала плечами, не сводя с меня выцветших голубых глаз:

– Не знаю.

Я хотела уже уйти, но тут меня посетила одна идея. Сделав шаг ближе к бабке, я понесла ей такую дичь, что сама удивилась:

– В 38-ую заехали новые жильцы. Такие… грязнули, у них не только тараканы, но ещё и мыши! Хозяйка – то там совсем с головой не дружит – называет этих насекомых братьями и сёстрами, они и обедают все вместе. За столом!

Бабка удивлённо открыла рот и, подобно убийце из криминального фильма, который стоит на первом этаже особняка и хищнически смотрит наверх, где прячутся его жертвы, она медленно подняла голову, словно сквозь бетон могла разглядеть «грязнуль» из 38-й квартиры.

– А-а-а, вот оно что-о… – протянула она, глядя вверх. И в этом «а-а-а, вот оно что-о» не было ничего хорошего. Я круто развернулась, сбежала с лестницы и выскочила на улицу.

Горячая волна злорадства окатила грудь.

«Поделом тебе, тётка из 38-й квартиры!», – мстительно подумала я и ботинками захрустела снегом, выпавшим минувшей ночью. В уши я засунула наушники и включила Женины треки.

Вадик, целый день промучавшись жаром и болями в горле, наконец, заснул. Дети сидели смирно перед телевизором, по экрану которого бесстрашно носилась Моана. Динара была занята на кухне приготовлением очередного гастрономического шедевра: усердно чистила овощи, тонкой соломкой резала грибы, курицу, стараясь нарезать кусочки ровными. Ингредиенты для блюда она собиралась запечь в горшочках.

Всякий раз, когда Динара занималась готовкой – все она делала с большой любовью и тщательностью. И каждый раз она недоуменно качала головой, когда её многочасовое блюдо съедалось домашними за каких-то десять минут и на столе оставалась только грязная посуда и крошки. Но как истинная женщина и мать семейства, она все равно на следующий день принималась листать в интернете рецепты, чтоб приготовить что-нибудь эдакое. Вадику определённо повезло, а особенно повезло его брюшку, которое подобно переспевшему тесту, вывалилось за пределы штанов.

К готовке меня подруга не допустила, а я особо и не рвалась – иногда всем нам хочется делать какие-то вещи самому. Кажется, что только ты сможешь сделать это хорошо и никто другой.

Я сидела с ней на кухне и от безделья листала ленту новостей в соцсети. Мы разговаривали ни о чем и обо всем, как вдруг мой телефон мягко завибрировал. Я открыла прилетевшее сообщение и увидела фотографию молодого парня. Светловолосый, улыбчивый – он смотрел на меня светло-зелёными глазами. Ба, я за целый день ни разу и не вспомнила, что вчера условилась с Женей обменяться фотографиями. Улыбка скользнула по губам и устремилась к ушам.

К фотографии прилагалось сообщение:

«Добрый вечер) Как и обещал, высылаю фото)) Пи Эс: если что, я ношу очки"

Я открыла клавиатуру и написала:

«Привет) Про очки – не страшно)) Не понимаю, почему ты так долго тянул с этим?) Ты очень милый!»

«)))»

Из переписки меня вырвала Динара.

– Соня, ты чего так загадочно улыбаешься?

–Да я так… Приколы смотрю, – соврала я. О переписке я никому не рассказывала и до поры до времени собиралась сохранить ее в тайне. Это было моё слишком личное, слишком тайное, слишком «моё». Мой маленький приятный мир.

Чтобы не вызывать лишнего любопытства я отложила телефон и вполголоса сказала:

– По поводу вчерашнего разговора. Ты правда хочешь поехать со мной в Питер?

Задавая этот вопрос, я уже знала ответ, что Динара, отрезвев и вернувшись на грешную землю, скажет, что, конечно же она не поедет и не оставит свою семью без присмотра. Но на моё удивление подруга уверенно кивнула:

– Правда. Я поеду с тобой и уже все обдумала.

– Неужели? Поделись.

– Мама Вадика, Татьяна Альбертовна, через неделю уходит в отпуск. Что весьма удачно. Я попрошу, чтобы она пожила у нас и присмотрела за детьми, – просто ответила Ди.

Татьяна Альбертовна, добрая и простая женщина, работала поваром в школе и души не чаяла в детях и тем более в своих внуках. Но согласится ли она переехать сюда и смотреть за всей семьёй, пока Динара уедет строить карьеру в Санкт – Петербурге? Не слишком ли это… Нагло со стороны Динары?

– А ты уверена, что она согласится?

Динара усмехнулась:

– Ей придётся. Она прекрасно знает, что я немного устала. Она сама мне неоднократно говорила, что мне нужно проветриться, отдохнуть от детей. Я думаю, она не будет против. Я скажу, что еду сменить обстановку на некоторое время, как она мне советовала. Что – она? Будет отказываться от своих слов?

За эти два дня я разглядела в Динаре потрясающую способность с помощью слов оборачивать ситуации в свою пользу. К примеру, вчера даже Вадик на аргумент «как ты сегодня расслабился, так и мы хотим», – не смог ничего ответить. Как отреагирует Татьяна Альбертовна, когда невестка, оперируя её же советом, скажет, что уедет на некоторое время? Согласится ли та пожить с сыном и внуками?

Подруга начинила пузатые глиняные горшочки курицей и грибами. Следом за ними отправились овощи.

– Не переживай, Соня, – угадала мои мысли она, – все будет ок. Кстати, у меня больше сомнений возникает насчёт Маши вашей. Она точно поедет с нами?

Я пожала плечами:

– Не знаю. Завтра на работе увижу, спрошу.

– Слушай, – улыбнулась я, глядя на подругу. – А когда мы приедем в Питер, что ты будешь делать? Ну в смысле, какой твой план?

– Мой план?..

Подруга тряхнула кудрявой головой и мечтательно улыбнулась. Немного помолчав, она поделилась своим планом покорения города:

– Я думаю, что пойду прямиком в Ленфильм. Разведаю там обстановку. Ещё я нашла группу в ВК и там периодически публикуют вакансии для актёров массовки.

– Правда? Есть такие группы?

– Да-а! Сейчас покажу, – Динара с загоревшимся взглядом оставила горшочки, наспех вытерла руки кухонным полотенцем и взяла свой телефон, лежавший на столе. Она что-то полистала в нем и сунула телефон мне со словами: – Вот, погляди!

Я взяла телефон и вслух прочитала первый попавшийся коротенький пост:

– «На съёмки нового исторического фильма требуются новые лица для участия в массовке. Нам нужны энергичные, молодые люди и девушки. Оплата 500 рублей за два часа работы. Телефон для справок…» Вау, прикольно!

– Ага, – кивнула Динара, – и таких объявлений много! Поэтому, я думаю, что стоит попытать счастья!

– Конечно стоит!

– А у тебя какой план?

– А у меня!.. – Я задрала глаза к потолку в раздумьи и засмеялась от мысли, что чёткого плана – то у меня оказывается и нету.

–Первым делом я хочу напечатать свою сказку. Найду какой-нибудь литературный журнал, пойду к ним и скажу: "Держите моё творение!". Все будет отлично. Я в этом уверена.

– Это хорошо, что у тебя позитивный настрой! – похвалила мою позицию подруга и высокопарно добавила: – вообще мне кажется, что Питер вдохновляет на творчество… Все эти каналы, набережные, по которым бродили Пушкин и Достоевский…

В тон ей я вставила:

– Ну да. Если не брать во внимание, что Пушкин там погиб… Да и Есенин. Да и Родион Раскольников именно там задумал своё страшное преступление!

Динара расхохоталась кощунственным смехом.

– Ну эти факты только добавляют пикантности!

– Согласна.

Ди открыла заранее разогретую духовку, потянулась к горшочкам.

– Сонь, подай пожалуйста… В соцсетях, как ни посмотришь, такие фотографии у людей. Путешествуют, работают, занимаются спортом, саморазвитием, все успевают. Как будто живут в совершенно другой реальности. Хочется, чтобы у нас было так же, но как это сделать? У тебя не возникает ощущений, что некоторые люди живут не в той России, в которой живём мы?

Я засмеялась. Передав последний горшочек, села на стул.

– Возникает конечно. Параллельная реальность. Но я стараюсь поменьше сидеть в соцсетях, потому что когда долго сидишь там – начинаешь чувствовать себя неполноценной.

Краем глаза я заметила, что ожил экран телефона. Сообщение от Жени.

«А своё фото отправишь?)»

Я подумала и написала:

«А что, моего внутреннего мира тебе уже мало?))»

Ответ прилетел через полминуты.

«Не мало) Просто обстоятельства изменились, причём, по твоей инициативе. Ты хотела увидеть моё фото – увидела. Теперь взамен я хочу увидеть твоё))».

И не поспоришь…

Фоток себя у меня в телефоне не было, так как я не любитель селфи. Со словами: «Я сейчас», – я пошла в ванную и, закрыв за собой дверь, стала разглядывать своё отражение в зеркале. Из зеркала на меня смотрела худущая темноглазая девушка с чёрными волосами до плеч. Обычный нос с едва заметными точками веснушек, бледные губы, слегка выдающийся вперёд подбородок. За красавицу я вряд ли сойду. Но меня всегда смущало не то, что моя внешность была далека от идеальной, а то, как не похожа я на своих родителей. Мама и папа оба светловолосые. У папы голубые глаза, а у мамы карие. В кого же я такая пошла? В бабушку? Бабушку я никогда не видела, но по её более поздним фотографиям знала, что у той были каштановые волосы и тёмные глаза. В сестру мамы Наташу? Ее фото я видела на памятнике, когда мы ходили на кладбище. Наташа была темноволосой и темноглазой. Но то – сестра.

Надо бы спросить маму, на кого же я похожу. На ум попросилась бородатая шутка про соседа. Я усмехнулась и приблизила лицо к зеркалу. Накраситься, что ли? Пошарилась в косметичке, извлекла из груды тюбиков карандаш для бровей, повертела им в руке и закинула обратно. Сфотографируюсь так.

Сделав несколько снимков на фронтальную камеру, я выбрала один и отправила Жене.

Когда я вышла из ванной, из прихожей до меня донеслись едва слышные звуки с лестничной площадки. Я подошла к двери.

Я смотрела в дверной глазок и с ужасом любовалась результатом своей мести. Дверной глазок равнодушно показывал обстановку за дверью. На лестничной площадке в синих форменных бушлатах стояли медики из бригады скорой помощи. Дверь 38-ой квартиры открылась и они быстро зашли внутрь.

Помедлив, я открыла дверь и вышла наружу. В нос мне ударил резкий химический запах. Я поспешно захлопнула дверь, чтобы запах не проник в квартиру и бросилась к окну вниз на один пролёт. Нужен воздух, срочно! Но окно было уже кем-то открыто и через распахнутые створки в подъезд вползал октябрьский холод, и с ним микроскопические снежинки. Я вдохнула полной грудью свежий воздух.

– Развела тараканов!.. – донеслось снизу. Я обернулась и увидела соседку с палкой в руках и стоящих от неё на безопасном расстоянии усатого мужчину и домоправительницу – дородную пожилую тётку в квадратных очках. Мужчина и женщина наперебой говорили бабке:

– Вы почему не понимаете? Нельзя распылять дихлофос в общественной зоне? Ее дверь снаружи это общественная зона! – талдычила женщина.

– Тем более у этого советского дихлофоса уже срок годности истёк! – поддакивал мужчина, тряся серым неприметным баллончиком, – вы что его весь распылили?

– Конечно весь! А как иначе тараканов потравить? Она меня бы не впустила в квартиру! Пришлось ей под дверь распылить, чтоб тараканы наружу не выходили!.. – отвечала бабка, наведя на собеседников палку как шпагу. В следующее мгновение я, наконец, услышала имя бабки, коя была ужасом для обитателей этого подъезда и то, что у неё оказывается есть внучка, а значит или сын, или дочь.

– Зинаида Митрофановна, – сказала домоправительница, – где ваша внучка? Дайте телефон вашей Анжелы!

– А? Зачем вам телефон Анжелы? – подозрительным тоном произнесла Зинаида Митрофановна и повела своей «шпагой» к носу женщины.

Домоправительница подняла руки в знак того, что не собирается нарушать оборонительные рубежи и мягко, словно ребёнку, сказала:

– Я хочу просто поговорить с Анжелой. Давно не видела её. Дайте её телефон, пожалуйста, Зинаида Митрофановна.

– Ну ладно, дам, – подумав, согласилась бабка, – вы же с Анжелой вместе учились? Да?

Домоправительница была младше бабки лет эдак на двадцать, потому вряд ли училась с её внучкой, если конечно, Зинаида Митрофановна не стала бабушкой в двадцать лет. Но домоправительнице позарез нужен был номер, судя по тому, как энергично она закивала:

– Да – да!

Бабка вдруг опустила свою «шпагу», растерянно похлопала себя по карманам.

– Где же… Где же мой телефон… Сейчас, кажется на кухне оставила.

С этими словами она скрылась в своей квартире, а я вдруг первый раз чётко осознала, насколько была больна Зинаида Митрофановна. Не тогда, когда она колотила палкой в потолок, не тогда, когда она подкинула фекалии нам под дверь и даже не тогда, когда напрыскала дихлофосом дверь 38-ой квартиры – все эти проказы можно было списать на скверный характер и старческое слабоумие. Но сейчас, когда Зинаида Митрофановна пожилую домоправительницу поставила в один ряд по возрасту со своей внучкой, я вдруг это поняла.

Удовлетворив своё любопытство и осознав, наконец, истинное положение вещей, я попыталась улизнуть, чтобы Зинаида Митрофановна ненароком не увидела меня и не рассказала всем, кто ей дал наводку на 38-ую квартиру. Хотя была вероятность, что она меня бы даже не узнала.

Бесшумно скользнув наверх, я уже хотела зайти домой, как тут дверь соседей напротив распахнулась и из квартиры вышли медики, неся на носилках хозяйку 38-ой. То, что это именно она, я поняла только по её застиранному халату, в котором видела её вчера, потому что по лицу её сейчас невозможно было узнать. Едва взглянув на несчастную, от ужаса я закрыла рот рукой. Ее лицо раздулось, глаза были закрыты от отёков. Женщина тяжело дышала и скрюченными пальцами держалась за горло. Двое крепких парней в бушлатах, неся несчастную на носилках, шустро спустились по лестнице. За ними следом неуклюже семенил испуганный белобрысый парнишка, неся в руках женскую чёрную сумку и пальто, очевидно вещи матери.

– Что случилось??? – выдохнула я.

– У мам-мы ал-лергия… на-а химию, – спотыкаясь на каждом слове, ответил парень.

Парнишку в больницу не взяли и через несколько минут он вернулся в квартиру. Я зашла домой, коротко рассказала Динаре о происшествии, конечно же умолчав про то, что это я натравила бабку на соседей.

Мучаясь угрызениями совести, я набрала в таз воду, взяла тряпку и пошла отмывать от дихлофоса дверь 38-ой.

Я поняла, что никогда не стоит мстить, если не готова принять последствия своей мести.

Парнишка вышел на мой звонок в дверь и принялся возить тряпкой пол. Заикаясь, он рассказал, как все было: бабка с первого этажа пришла с дихлофосом и обильно полила им дверь, а у матери парня жестокая аллергия на любую химию. Она как раз вернулась с работы и дохнула адской смеси, после чего ей стало плохо и сын сразу же вызвал скорую.

– Ты молодец, что быстро среагировал. Я думаю, что с мамой все будет хорошо. – похвалила я его. Парнишка молча кивнул.

По ступенькам поднималась давешняя домоправительница и усатый.

– Вроде запаха меньше стало, – принюхавшись, сказала женщина.

– Да, м-мы все отмыли, – поделился подросток.

–Ой, эта Зинаида Митрофановна – чудо, – со вздохом сказала домоправительница, опираясь на перила, – сейчас внучке её позвонила, она тут рядом где-то живёт, обещала приехать. Что-то надо делать, решать, бабушка – то совсем уже сдала…

–Да невменяемая просто, – презрительно сказал усатый. Женщина цыкнула на него и по этому цыканью я поняла, что усатый – её муж.

– Она не всегда такой была? – спросила я.

– Конечно же не всегда, – ответила женщина, поправляя очки на носу. – Раньше Зинаида Митрофановна работала в библиотеке, всегда весёлая. А потом, когда у неё дочка пятнадцать лет назад повесилась, тогда начала сдавать. Сначала – то незаметно было, а дальше – больше. Ходила тут по лестнице и пела псалмы, креститься все отправляла. Потом её в другую сторону перекосило, говорила, что наш дом цыгане захватили и её квартиру хотят отобрать. Год назад по-моему… – женщина взглянула на мужика, призывая помочь вспомнить, – год же прошёл, когда она дверь 44-ой изрезала?

– Да, в прошлом году, – утвердительно кивнул усатый.

– Так вот, – охотно поведала женщина, – в прошлом году она дверь в 44-ой квартиры изрезала ножом, говорила, что там её дочку держат в плену. Мы, конечно, скорую вызвали. Месяц она пролежала в больнице, вроде лучше стало. А сейчас вот опять… Видимо, смерть Михайловны на неё повлияла.

– А внучка вообще к ней не приезжает? – спросила я, выжимая тряпку.

– Анжелка – то? Она тут редко бывает. Но сейчас разговаривать буду, пусть бабушку определяют куда-нибудь, ей, по-хорошему, в больницу надо.

– Конечно! – воскликнул усатый, – вдруг она ещё подожжёт кого-нибудь! Кто знает, что у неё в голове! Ладно, – мужик направился по лестнице наверх, – у меня матч скоро начнётся.

– Тесто там посмотри, матч у него… – крикнула вслед уходящему мужу женщина. – Жалко конечно бабку, такая судьба…

Домоправительница спустилась на пролёт ниже и захлопнула окно.

Минут через десять хлопнула подъездная дверь. Женщина встрепенулась, поправила квадратные очки и пошла вниз.

– Здравствуй, Анжела… – послышалось ее голос внизу. И молодой, энергичный женский голос ответил:

– Здравствуйте!

Я вспомнила про пост в соцсети и в общем – то причину, почему мы сейчас с этим белобрысым пареньком оттираем дверь и пол от химической жидкости и тихо спросила:

– Теперь – то ты понял, что бабушка с первого этажа не здорова?

– П-понял, – снова кивнул он. Дальнейшие дискуссии были уже излишни.

Анжела забрала бабушку и увезла её то ли к себе домой, то ли в больницу – это мне осталось неизвестно, но так или иначе Зинаиду Митрофановну я больше не видела.

Забегая несколько вперёд, скажу лишь, что однажды придя с работы я столкнулась на лестнице с домоправительницей и поинтересовалась судьбой увезённой Зинаиды Митрофановны. Та сказала, что внучка собирается продавать квартиру бабушки, а значит бабушка больше тут не появится. На вопрос где Зинаида Митрофановна, Анжела ей ответила, что пока готовятся документы в платный специализированный интернат, бабушка живёт у неё.

Я искренне надеюсь, что с Зинаидой Митрофановной будет все хорошо и в этом платном интернате ей будет оказан должный уход. Я надеюсь на это, потому что тот спонтанный поступок, когда я фактически натравила нездоровую бабушку на соседей, долго не давал мне покоя. Я все время спрашивала себя – а правильно ли я тогда поступила? Что, если нет? Я находила некоторые плюсы в своём поступке: во-первых, благодаря этому инциденту, внучка, наконец, занялась своей бабушкой. Во-вторых, это было уроком подростку из 38-й квартиры, что нельзя делать поспешных выводов, а для меня это было напоминанием того, что граница между нормальностью и безумием слишком условна. Что у каждого есть риск сойти с ума за несколько месяцев и, самое страшное, не заметить это.

С женщиной из 38-ой ничего плохого не случилось, ну разве что два дня она пролежала в больнице с отёком лица. На третий день после произошедшего я встретила её на лестничной клетке, когда утром выходила на работу.

– Доброе утро, – буркнула соседка и, не дожидаясь моего приветствия, убежала вниз.

– Доброе, – вымолвила я, с огромным облегчением отметив ее вполне здоровое лицо.

Но все это было потом. Сейчас же, непосредственно сразу после инцидента, оказавшись в квартире, я подробно рассказала Динаре и Вадику о том, чем все закончилось, и ушла в комнату, чтобы позвонить маме. Мысли о соседях со следующей минуты отодвинуться надолго, поскольку вскоре моя голова будет занята перемалыванием рассказа, который поведает мне мама. Она взяла трубку со второго гудка.

–Алло?

–Привет, мамуль. Как дела у вас?

–Привет, Сонечка! – радостно закричала она в трубку, – Ну наконец-то ты позвонила! У нас все хорошо, не переживай. Как там у тебя дела? Когда в Санкт – Петербург?

– Все хорошо. В Питер может быть через неделю – две.

– Ты как там питаешься? Не голодаешь?

– Нет, что ты, мама. Не голодаю, чай не сорок третий год, – засмеялась я.

– Ну и хорошо, – легко согласилась мама и, помолчав, робко сказала: – Сонечка, я должна тебе кое-что рассказать.

– Что случилось? Рассказывай! – забеспокоилась я.

– Я должна рассказать тебе правду… О твоих настоящих родителях.

– Чего? – опешила я. – А каких ещё настоящих родителях?..

Глава 5 ПАСПОРТ И ПРОЩАНИЕ С РАБОЧИМ

Наш непростой разговор с мамой длился полчаса. За это время несколько раз в комнату под разными детскими предлогами заглядывали дети. Потом дверь осторожно открыла Динара и жестом мне сказала: – «Идём ужинать», я, прикрывая трубку рукой, шепнула ей: – «Ужинайте без меня».

Рассказанное мамой – Светой, для лучшего понимания всей истории я буду пока называть её так, повергло меня в такой шок, соразмерность которого можно сравнить лишь с крушением корабля Титаника. Ну, по крайней мере, для меня.

В далёком 1998-ом году в Северске, будучи студенткой, младшая сестра Светы Наталья вышла замуж за молодого преподавателя Северского государственного университета.

Встретились они в университете и, как это часто бывает, между ними сразу возникло притяжение. Два года Юрий Сергеевич преподавал старшекурснице Наташе философию, а когда девушка училась на последнем курсе, краснея и заикаясь, он позвал её на свидание. Наташа, коя уже отчаялась и мысленно записала преподавателя в лузеры, обрадовалась и, для приличия покраснев, согласилась.

Жизнь пары с тех пор складывалась весьма прекрасно: беременная Наталья сдала экзамены и в аккурат с получением диплома родила дочку от Юрия. Девочку назвали Соней. Северский государственный университет выделил Юрию просторную комнату в общежитии, куда молодая семья вскоре въехала. По словам мамы – Светы «молодые занимались форменной ерундой. Юра в свободное от работы время ездил по лесам на зверушек смотреть, а Наташка какую-то книжку все писала». В то время, как она и её муж Анатолий надрывались на свиноферме, расположенной за городом, искренне полагая, что только физический труд делает из человека – Человека. Не сказать, чтобы Света прям-таки завидовала «лёгкой» жизни своей сестры, просто недоумевала, как можно жить, не занимаясь физическим трудом. Разумеется, увлечения Юры лесом и «писанину» Наташи, она считала блажью.

Когда я чуть-чуть подросла, родители, по словам мамы – Светы, стали часто вывозить меня на природу. Отец любил лес, реки, озера, и часами мог изучать растения и деревья. Ещё одним его увлечением было наблюдение за животными. Он взбирался на холмистую сопку и принимался через бинокль изучать раскинувшиеся перед его взором поля и леса. Заприметив какое-нибудь животное, случайно оказавшееся с поле его зрения, он наблюдал за ним с таким интересом, словно смотрел остросюжетный фильм.

Мама – Света помолчала и продолжила повествование грустным голосом:

– Однажды, когда Наташа отдыхала в палатке, он взял с собой и тебя. Видать, сильно тебе запомнился тот поход, потому что ты потом долго вспоминала зайца, увиденного тогда. – всхлипнула она.

Дальнейшие события перевернули судьбу моих настоящих родителей. Да и мою тоже.

Из рассказа мамы – Светы я поняла, что когда мы с родителями выехали в город, на автотрассе внезапно лопнуло колесо и автомобиль на высокой скорости вылетел за ограждения. Мама погибла на месте, у папы были повреждена шея, сломаны несколько рёбер, и лишь я, убережённая ангелами, осталась цела и невредима.

Голова моя разрывалась от вопросов и каждый был важен, но с языка не слетал ни один из них.

Дома в деревне есть фотоальбом. Так вот в этом фотоальбоме есть несколько фотографий сестры мамы – Светы. А ещё одна фотография, где Наташа изображена с мужем. Оказывается, это и есть мои настоящие родители.

Каждый год мы ходили на могилку к Наташе, которая умерла много лет назад. Оказывается, все это время мы ходили к моей настоящей матери.

– Хочешь спросить, почему твой отец не забрал тебя к себе, а оставил у нас? – печально осведомилась мама – Света. Я ответила:

– Конечно хочу, и спрашиваю!

– Он был переломанный как кукла, – продолжила рассказ она. – Шесть месяцев его выхаживали в больнице. Потом операции были. А все это время ты жила у нас и даже начала называть меня мамой. Я так привязалась к тебе, и даже не хотела думать о том дне, когда он выздоровеет и придёт за тобой. Но в больнице у него началась депрессия, он ведь так любил твою мать и не мог смириться с её потерей. А потом мы уехали в деревню, помнишь?

– Слабо.

– Ну вот, мы уехали. Он потом позвонил, поблагодарил за то, что мы тебя забрали к себе, а не отдали в детдом. Сказал, что ему нужно время восстановиться. Ну вот, до сих пор, видать, восстанавливается… Мы выяснили, что он уехал в Санкт – Петербург, родом – то он оттуда. И потому решили тебе все рассказать, раз уж ты туда направляешься.

Я горько усмехнулась:

– А если бы я не собиралась в Питер, вы бы и дальше молчали?

Мама – Света вздохнула:

– Ох, Сонечка! Твой отец за эти годы тебя ни разу не вспомнил. Эти учёные все с тараканами в голове, и Наташа такой же была!

– Ох, мама, – выдохнула я, – Ты мне скажи, ты хочешь, чтобы я нашла своего отца?

– Да, мы с Толей подумали, что, если ты найдешь его, он может тебе помочь там устроиться.

– Мне не нужна его помощь, – остановила я ее. – Если он меня бросил, почему же я должна искать его?

– Доча…

– Мам. Вы были со мной всегда. Я не собираюсь его искать, он мне не нужен.

– Ну ладно, я тебе все равно напишу его фамилию и имя. Он вроде преподавал в университете когда-то. Возможно там знают, где он сейчас…

После звонка я долго сидела на кровати, откинувшись спиной на стену и смотрела в одну точку. Столько лет они молчали, а теперь решили все рассказать. Зачем? Я вспоминала свою жизнь с не настоящими, как оказалось, родителями. Вспоминала, как мама -Света водила меня в детский сад, затем как первый раз провожала в школу. Вспоминала все наши насыщенные летние дни. Вспоминала как мы с ней ходили через реку в поля, чтобы накормить папу – Толю вкусным горячим обедом. Как папа – Толя радовался нам и после обеда обязательно катал меня на лошади. Мы были так счастливы. Зачем мне теперь знать о настоящих родителях?

А я ведь помню последний день с настоящими родителями. Хотя бы частично. Не зря мне все время снился глупый сон про зайца и про бинокль, через который я за ним наблюдаю.

Но причём тут человек с автоматом, который периодически снится мне вместе с зайцем? Может быть родной отец знает ответ на этот вопрос? Но он бросил меня как ненужную игрушку. Почему он так поступил со мной?

Первый шок постепенно сменился злостью на отца, которого я почти не помнила. И сейчас мама – Света говорит мне, что я должна его найти? Для чего?

Вечером я легла спать все с теми же мыслями и вопросами. Забылась я только под утро, где-то за час до подъема. И встала злая на весь мир.

***

Пар изо рта вырывался на морозный воздух. Утром градусник показывал -14 по Цельсию. Подтаявший в прошлые дни снег теперь замёрз и превратился в длинные серые льдины, по которым было весьма опасно ходить. Пару часов назад приезжала скорая и увезла женщину, которая торопилась в цех и, поскользнувшись во дворе, сломала ногу.

Небо было затянуто грязным дырявым покрывалом, сотканным из серого дыма и сажи автомобильных выхлопов. Где-то далеко неумолкаемо стонала автострада под колёсами тяжёлых камазов, денно и нощно вывозящих из этого города продукцию заводов и фабрик. Смешиваясь с ядовитым дымом, вырывающимся из бесчисленных труб, зима постепенно накрывала город, сковывая его в морозном плену.

Танец мороза и дыма сказывался прежде всего на людях. Город превратился в один сплошной кашель. Кашляли на улицах, в маршрутках, в цехах. Особенно надсадно кашляли в курилке.

Я, Аня и Жонглёрша стояли в курилке. Кутались в тёплые куртки, пританцовывали от холода. Все трое были обуты в лёгкие кроссовки. Возле мусорного бачка стоял седой и уставший мужчина и курил. Он глубоко затягивался и с выдыхаемым дымом тяжело и хрипло из его груди вырывался кашель, нехотя покидая пределы тёплой грудной клетки.

«Если не бросишь курить – все закончится так же», – ехидно прошептал хорёк в моей голове.

Я пошевелила ногами и почувствовала как задубела подошва. В зимней обуви в цехах быть нельзя, но каждый раз перед перекуром бегать в раздевалку тоже неудобно.

Кашель мужика начинал донимать слух. Чтобы как-то отвлечься от этого хрипящего звука я спросила у Машки:

– У тебя все готово к поездке?

Жонглёрша отрицательно мотнула головой:

– Я ещё не собиралась.

– Мы летим уже через неделю, пора бы и подумать, нет? – проворчала я. Аня с прищуром посмотрела на Жонглёршу. Та замялась, отвела глаза, и меня её поведение начало раздражать. Холодный ветер трепал её короткие волосы, она ёжилась, сжималась в комок и, то ли от холода, то ли от того, что мы с Аней нависли над ней в ожидании ответа, старалась втянуть маленькую голову в плечи.

Не понимаю, почему голова и шейно – грудной отдел не эволюционировали за все время существования человека? А ведь предпосылок для этого было неведомое количество раз. Бесчисленные войны до новой эры, войны Древнего Рима, войны Средневековья, всеми любимое тогда гильотирование – отрубленные головы веками катались по земле, как картошка в пору сбора урожая. Вот было бы удобно – замахивают над человеком тяжёлый меч, дабы отсечь голову, а она, благодаря сильному движению мышц и реакции мозга, развитого за все время активной практики этого полюбившегося способа лишения жизни, мгновенно сжимается и втягивается в плечи. И – вжик! Меч со свистом сечёт воздух. Или в обыкновенно – бытовом плане этот навык бы тоже сильно пригодился. Стало холодно – хоп, втянул голову в плечи, согрел бы уши изнутри горячими лёгкими, нос бы согрел внутренней стороной груди, а потом, согревшись, – пульк, и «выплюнул» бы голову на свет божий. Удобно же! И шапку носить не надо.

Или, если не хочешь отвечать на неудобные вопросы, как Жонглёрша, просто втянула бы голову в плечи и, мол, я ничего не слышу, ничего не понимаю, что вы там от меня хотите.

– В чем дело? Ты передумала ехать? Так скажи, я не обижусь!

Дрожа, как побитая собачонка, она скривилась:

– Да не в этом дело.

– Ну, а в чем тогда?

– У меня паспорта нет.

– Как это?

– Паспорт у меня забрал один человек, а без паспорта я не смогу купить билет, – с умным видом зачем-то установила она без слов понятную причинно – следственную связь. Холод щекотал мне затылок и Машкина манера рассказа начинала подбешивать.

– Капитан Очевидность, ты нормально можешь рассказать, кто у тебя забрал паспорт и почему?

– Говорю же – один человек, – жалобно промолвила она, – когда я работала на химзаводе, задолжала деньги за… Коммуналку. Теперь в этой комнате, где я жила, поселился мужик и все счета ему пришлось оплатить из своего кармана, а теперь он требует от меня деньги. И пока я не отдам их ему, он не отдаст мне паспорт.

Мы с Анькой многозначительно посмотрели друг на друга, не зная как реагировать на ложь Машки. А, судя по последнему рассказу Ани, версия про неоплаченные коммунальные платежи была откровенной ложью. И вдруг я поняла, что пора расставить все точки над «i», что дальше вести наше общее дело на лжи невозможно. Я пошла ва-банк:

– Маша, ты должна нам все рассказать.

Машка, насторожившись, блеснула глазами:

– Что ты имеешь ввиду?

– Давай договоримся. Если ты хочешь ехать вместе со мной в Питер, то у нас не должно быть секретов, ты должна рассказать всю правду о себе. Кто и почему забрал твой паспорт?

– Я же сказала – коммуналка!.. – воскликнула Жонглёрша.

– Хватит заливать! – не выдержав, встряла Аня, – Брехня твоя уже в горле стоит! Если ты работала, то не могла задолжать столько, что у тебя отобрали паспорт. Даже, если отобрали, в любом случае, не имели на это никакого права! А ну, говори правду!

Зажатая в угол Машка, помолчала, борясь сама с собой, и чуть ли не плача, наконец, призналась:

– Я жила у одного мужчины. Его зовут Петя.

– На химзаводе? – перебила Аня только начавшееся откровение. Машка стрельнула в неё глазами.

– Да. Когда я уволилась с завода, меня вышвырнули из комнаты. Я поселилась у него. Но он жадный, как Кощей, и требовал, чтобы я платила ему за жилье. Хотя мы были в отношениях.

– А почему ты в полицию не обратилась? – продолжила допрос Аня.

Машка пожала худыми плечами:

– Я хотела, но он пригрозил, что скажет им, будто я его ограбила.

– А ты его грабила? – обронила я.

– Что? Нет! Это он меня грабил. Все, что я приносила домой – отбирал. А м-может вы поможете мне забрать у него паспорт, а? Вас – то он испугается.

Жонглёрша смахнула набежавшую слезу и взглянула на нас с надеждой.

– Ладно, – нехотя согласилась я и посмотрела на Аню: – Давай поможем забрать паспорт.

Аня состроила гримасу и покачала головой.

– Н-да, девочки. Знаете, раньше был такой мультик «Помогите Даше-следопыту найти предмет»? А у нас тут свой мультик, который называется «Помогите бестолковой Маше забрать паспорт!» – ворчливо сказала она, затем, смягчившись, добавила: – Ладно, чего уж. После работы поедем, всю дурь из этого мудака выбьем!

У меня вдруг внутри засосало под ложечкой: какого лешего я вообще связалась с Жонглёршей? Ездить на чужие разборки к какому-то мутному мужику – ну зачем мне все это? Уже тогда каким-то шестым чувством я понимала, что связываться с Машей мне совершенно нельзя, но… Разве мы можем знать наперёд – чем обернётся для нас то или иное решение?

Я тоскливо вздохнула, глядя на мрачное здание четвёртого цеха, из трубы которого в небо вырывался чёрный и густой дым. И без того серое небо словно чахло, угасало. И под ним промышленный городок Рабочий с наступлением сумерек выглядел ещё неуютнее, чем по утрам.

«Бежать отсюда. Чем быстрее, тем лучше», – мелькнула мысль. Я посмотрела на Жонглёршу, у той благодарно блестели глаза и выпрямилась спина.

– Спасибо… вам! – сбивчиво произнесла она. Анька небрежно махнула рукой и скороговоркой проговорила:

–Да пока не за что. Вечером все будем решать, а сейчас идём работать, уже пятнадцать минут тут стоим лясы точим! У Гальки пена изо рта пойдёт, если увидит.

С этими словами Аня первая двинулась в цех, осторожно ступая кроссовками по вытоптанной снежной дорожке. Я пошла за ней следом и замыкала шествие Жонглёрша.

***

Жёлтый свет фонарей цеплял кирпичные стены двух старых трехэтажек, которые стояли друг против друга, как две низкорослые и уродливые сестры. Широкие окна, занавешенные разноцветными шторами из дешёвого синтетического материала, розовыми, синими, салатовыми, оранжевыми «глазами» таращились на тёмную морозную улицу. Чуть поодаль стояло пятиэтажное недостроенное здание, очевидно, новое общежитие.

Жонглёрша устремилась к одной из «сестёр» и остановилась перед деревянной дверью, ведущей в дом. Вспоминая код от двери, она нахмурила лоб, затем на железном домофоне набрала комбинацию из цифр и знаков. Когда дверь разблокировалась, Машка дёрнула её на себя. Изнутри на нас дохнуло спертым запахом табака и варева. Приветливо загорелась лампочка на выбеленном потолке и осветила аккуратно выкрашенную коричневым цветом лестницу, синенькие перила и дверь, ведущую к комнатам на первом этаже.

– Какой этаж? – спросила я.

– Второй.

Длинный узкий коридор, по стенам облепленный разноцветными дверьми, застыл в холоде, очевидно заползшего из выбитого окна в конце коридора. Вместе с холодом мешался плотный запах жаренной рыбы.

Машка уверенно сделала несколько шагов и остановилась перед железной дверью.

«Здесь», – указала она подбородком. Анька отодвинула Машку и решительно постучала ладошкой по железной пластине. Изнутри послышались шаги и дверь распахнулась. На пороге вырос лысеющий мужик лет пятидесяти. Петя. Из-под припухших век на нас недобро уставились чёрные маленькие глазки. Мясистый нос угрожающе подрагивал ноздрями. Толстые губы, лоснящиеся от масла, намекали на то, что мы оторвали их обладателя от ужина. Любопытное пузо мужика выглядывало из-под грязной некогда белой майки. Руки, усыпанные синими наколками, несоразмерно с полным телом висели тонкими плетями. Что Машка в нем нашла? Хотя… о вкусах не спорят.

Увидев Машку, глазки мужика сощурились в улыбке.

– А, пришла!.. – хрипло сказал он и в знак приветствия ко всему женскому полу, собравшемуся у его двери, звучно рыгнул.

– Че надо? – грубо осведомился Петя, ухмыляясь и шаря по Машкиному телу масляным взглядом.

– Паспорт отдай! – нервно – звонко выкрикнула та. Мужлан скривился и в тон ей ответил:

– Деньги отдай!

Жонглёрша и лысый стояли друг против друга и на долю секунды мне показалось, что между ними сверкнула мини – молния, коя сверкает между всеми бывшими. Силы её уже недостаточно для того, чтобы, подобно дифибрилятору реанимировать угасшую любовь, но ещё достаточно для того, чтобы подпитать ненависть.

– Это за что же она должна тебе деньги? – встряла Аня. Мужик бросил на неё злобный взгляд. Хорёк за моими глазными яблоками напрягся, почуяв близкую опасность. Я вся подобралась, чтобы в случае нападения на подругу, броситься ей на помощь. Но Ане моя помощь не потребовалась.

– А жила у меня эта шаболда за бесплатно что ли? – заорал мужик, – Жрала, пила тоже за бесплатно? Хай отдаёт мне долг, тогда и перетрём!

Я посмотрела на Машку, которая вмиг побледнела и затряслась, словно в одном белье стояла в прохладном коридоре.

– Ах ты! Я тебя щас самого перетру… – дальше полился такой отборный мат, что мои уши завернулись в трубочку. Машка, чувствующая нашу поддержку, завелась не на шутку. Срывающимся от истерики голосом она кричала так, что Петя застыл с открытым ртом:

– …Ты забыл, как ты заставлял меня деньги зарабатывать? Мало я тебе их принесла? А какие слухи ты про меня распускал? Забыл?

– Какие?

– Что я зарабатываю проституцией!

– А где ты шлялась все время? Знаю я вас – баб! Все вы шалавы!

В следующие секунды события ускорились и замелькали у меня перед глазами, как в дешёвом пошлом фильме. Вспомнив все свои обиды, Машка бросилась вперёд и разъярённой тигрицей вцепилось ногтями в одутловатое лицо мужика. Тот заорал раненным медведем и со всей оставшейся в тощих руках силы оттолкнул бывшую сожительницу. Та от толчка впечаталась в меня, больно ударив затылком мне по носу. Я инстинктивно отскочила, зажав нос рукой и тут же почувствовала что-то тёплое, хлынувшее из моих ноздрей. Я стала топтаться вокруг себя, растерянно глядя на то, как моя кровь заливает пол общежития химзавода.

– Видишь, что ты наделал? – заорала Машка. Я искоса глянула на мужика: по его расцарапанной вытянувшейся физиономии скользнуло недоумение, мол, я-то тут причём?

Машка тем временем, оттолкнув его, бросилась в комнату, по-хозяйски осмотрелась и через несколько секунд сунула мне в руки смоченное водой полотенце.

Анька, несколько секунд ошалело глядя на развернувшуюся перед её глазами картину, наконец всполошилась, демонстративно вытащила телефон и рявкнула:

– Все, я вызываю полицию!

– Да вы че! – испугался мужик, заворожённо уставившись на меня: – я никого не трогал!

Аня, расслышав в его голосе страх, своей следующей речью подцепила этот страх за ниточку, потянула и обмотала им Петину шею:

– Отдавай паспорт, иначе придётся сухари сушить! За причинение вреда здоровью и за вымогательства ты надолго загремишь! Это я тебе обещаю! Я, как свидетель, все подтвержу, а на следствии и может что и похлеще наружу вылезет!

«Эка ты отчебучила!» – с восхищением подумала я, прижимая к носу мокрое полотенце.

Мужик затрясся и, видимо, канат страха так перетянул ему горло, что его голос осип.

– Что похлеще?.. – просипел он, – Что ты хочешь сказать?

– Паспорт отдавай! – прогремела Аня, не давая тому придти в себя.

Голый живот и плечи мужика подпрыгнули, он дёрнулся и кинулся в комнату. Через распахнутую дверь я имела возможность наблюдать, как из маленького серванта полетели белые бумажки, книжки. Даже пара носков приземлилась на стёртый линолеум на полу. Где-то в закромах серванта мужик, наконец, нащупал документ и выудил его. Через мгновение он протягивал бордовую книжечку бывшей сожительнице. Машка схватила отвоёванный кровью паспорт и раскрыла его дабы проверить – её ли.

Совладав с собой, расцарапанный мужик схватился за дверную ручку и с криком: «Теперь пошли в жопу отсюда!», – захлопнул перед нашими носами дверь. Мы не стали больше досаждать ему. Цель была достигнута, миссия была выполнена. Жонглёрша поцеловала свой паспорт.

– Теперь можно билет покупать.

Аня погрозила пальцем ей.

– Смотри там! Не связывайся с кем попало. А то будет как с этим… – кивнула она подбородком в сторону двери.