Красота красная бесплатное чтение

Arantza Portabales

Belleza Roja

© 2019, Arantza Portabales Santomé

© Пивоварова И., перевод на русский язык, 2024

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2025

Нандо, с любовью и по любви.

Хоане и Сабеле, всегда верным, всегда преданным

– Почему художник не может нарисовать что-нибудь, на что приятно смотреть? Зачем лезть из себя в поисках уродства?

– Некоторые из нас, mon cher, видят красоту в странных вещах.

Агата Кристи, «Пять поросят»

А ты что знаешь? Если ты не живешь в этой клетке.

Микель Изал, «Пауза»

Кто-то хочет быть нормальным, а я хочу, чтобы по мне скучали.

Иван Феррейро и Амаро Феррейро, «Другая половина»

Красота красная

Красота красная, как миска с вишнями. Так говорила моя первая учительница рисования. Это первое, что приходит мне на ум. Стараюсь отбросить эту мысль, потому что она иррациональна. Но не могу отвести взгляда от пола в комнате. Меня поражает образ девственно-белого платья, наброшенного на огромный круг клубничного желе, который я однажды видела на выставке современного искусства. Я помню платье. Красный глянец желатина. Помню безумный запах клубники. Когда через две недели я вернулась туда, желатин уже начал разлагаться. Интересно, когда же начнет гнить этот пол?

У людей в организме содержится от четырех до шести литров крови. Этого хватит, чтобы покрыть пол помещения площадью девятнадцать квадратных метров. Я знаю размеры комнаты, потому что помогала Саре ее обставить. Девятнадцать квадратных метров залито кровью. Ни единого чистого от алой жидкости сантиметра. В комнате нет ковров. У Ксианы аллергия на клещей. Была. Еще у нее была аллергия на орехи. Сара была одержима этим. Точно, Сара. Я должна быть с ней. С Тео. Нужно их позвать. Я знаю, что обязана это сделать. Но если я открою рот, то получится только визжать. Просто я не хочу, чтобы они приходили. Ведь тогда они увидят тело Ксианы в этом воплощении моря.

Невозмутимого моря.

Гладкого.

Густого.

Гипнотического.

Красота – это клубничное желе, которое вот-вот сгниет.

Вот о чем я думаю, когда открываю рот и начинаю кричать.

Дело Сомосы

Глаза. Больше всего его поразили глаза, лишенные всякого выражения, похожие на две пластмассовые пуговицы, пришитые к мордочке плюшевого медведя. Коннор проигнорировал историю болезни, которая находилась в папке у стажера. Женщина закрыла глаза. Она казалась спящей, но Коннор знал, что она притворяется.

Он перевел взгляд на бинты на ее запястьях.

– Лия Сомоса. Женщина. Сорок лет…

Голос практиканта вывел Коннора из задумчивости.

– Лия Сомоса?

– Да.

– Разве она не пациентка доктора Валиньо? – едва закончив фразу, Коннор уже пожалел, что заговорил при женщине. Конечно, под этими веками, под словно бы мертвыми глазами она думала, что ей все равно, кто ее врач. Что у нее вовсе нет врача. Нет человека, который о ней позаботится.

Коннор поднял указательный палец, чтобы заставить стажера замолчать, и жестом предложил ему выйти из комнаты. Сам он двинулся следом, а покинув палату, забрал папку.

– Где Валиньо?

– Был на встрече с людьми из министерства. Сказал, по поводу внедрения каких-то новых протоколов. Также он поручил мне попросить вас позаботиться об этой пациентке. Его очень беспокоит шумиха вокруг ее дела.

– И он отправил вас разговаривать со мной? Дерьмо. Оставайтесь здесь. Проверьте лекарства. Увеличьте дозу, если увидите, что она не спит. Сейчас ей лучше отдохнуть. Возьмите историю болезни. Занесите, пожалуйста, ко мне в кабинет, как только закончите. Я побеседую с Валиньо.

Коннор стремительно спускался по лестнице, чувствуя, что сыт по горло выходками Адриана. Коннор был не прочь взяться за сложные дела, но ему надоело, что его никогда не предупреждают. Что его временем распорядились, не посоветовавшись с ним самим. На ум вновь пришло лицо женщины. Ее глаза. Именно они. Нет. Коннор не собирался мириться с тем, что это взваливают на его плечи. Такое дело должен был вести Адриан. Не зря ведь именно он главврач.

– Бреннан!

Обернувшись, Коннор увидел бегущего за ним Адриана.

– Послушай, Валиньо, так дело не пойдет. Как тебе это пришло в голову? Это дело? Ты с ума сошел?

– Подожди минуту.

– Не буду. Я намерен поступить так же, как и ты. Сначала ты передаешь это дело мне, не предупредив, позволив практиканту поставить меня в известность, а теперь просишь о чем-то. Поэтому я действую таким же образом: возвращаю тебе дело. И теперь, когда ты в курсе, если хочешь, я объясню почему.

– Успокойся-успокойся! Я не могу ей помочь! Точно нет. Это противоречило бы этике. Я близкий друг ее зятя. И мы говорим не только о пациентке. Полиция уже дважды приезжала. Я не позволяю ее допрашивать и опасаюсь, что мои намерения могут быть неверно истолкованы.

На них уставились две болтавшие на лестнице женщины, и Адриан внезапно замолчал.

– Лучше пойдем в твой кабинет, – предложил Коннор.

Адриан кивнул и поспешил вниз по лестнице. Адриан был самым близким другом Коннора в Сантьяго. Они познакомились в колледже, но тогда не сблизились. Позже он вернулся в Ирландию, и они потеряли связь. Когда Коннор вновь появился в Галисии три года назад, он оказался в Сантьяго совершенно один, и Валиньо стал хорошим товарищем. Слегка высокомерный, временами даже раздражающий, но, учитывая все обстоятельства, он всегда протягивал руку помощи, когда его просили. По четвергам они играли в падел-теннис[1] и время от времени встречались, чтобы выпить пива. Коннору нравилось общаться с Адрианом. Но только вне работы. В больнице у Адриана имелась чертова привычка организовывать все так, как удобно ему, не задумываясь об окружающих.

Они вошли в кабинет, и Адриан закрыл дверь.

– Ты должен заняться этим делом. Она пыталась покончить с собой всего через несколько дней после того, как убили ее племянницу.

– Я в курсе. И это убийство – самое медийное событие в городе со времен дела девочки Асунты. Я не против помочь этой женщине, но ты лучше меня знаешь, что это значит: терпеть копов, готовить экспертное заключение для будущего судебного разбирательства и даже делать заявления для прессы.

– Прессу я беру на себя. Обещаю. Буду делать заявления от твоего имени. И попрошу руководство больницы позаботиться о том, что касается полиции. Мы сошлемся на соблюдение врачебной тайны.

– Тут не на что ссылаться. Врачебная тайна – это чересчур. Я повторюсь: тебе следует самому заняться этим делом. Это попытка самоубийства. Ты специалист.

– Ты что, не слушал меня? Я друг Тео Алена. Мы вместе учились до курса университетской ориентации. Я присутствовал на их с Сарой свадьбе. Черт, они даже пригласили меня на ужин в честь Ночи Святого Хуана к себе домой в день убийства. И не поехал я только потому, что находился на конгрессе в Мериде. Знаешь, кому позвонил Тео, когда нашли девушку? Мне. Я не могу заниматься этим делом.

– Строго говоря, ничто не мешает тебе лечить эту женщину.

– Эту женщину, как и остальных пятерых человек, находившихся в том доме в Ночь Святого Хуана, подозревают в убийстве. Фактически, если верить газетам, после попытки самоубийства она является основной подозреваемой. Я друг семьи. Ты все еще не понимаешь, что должен сам о ней позаботиться?

– Думаешь, это она?

– Что за вопрос, черт возьми! Я знаю близнецов Сомоса много лет. Лия – художница. У тебя не хватит месячной зарплаты, чтобы купить ее картину. Как творческая личность, она немного эксцентрична, всегда немного не в себе и в прошлом страдала депрессией. Но там что-то поддающееся контролю. Разумеется, я не верю, что она убила девочку. Но в том доме было всего шесть человек. И один из них сделал это.

– Если я займусь этим делом, можешь гарантировать, что на меня не будут давить или вмешиваться в лечение? Я имею представление, с чем связываюсь. Меня ждет много работы.

– Без вариантов, Бреннан. Ты берешься за дело или ты за него берешься. Нет другого врача, способного вылечить Лию.

– В нашей больнице их полно.

– Коннор…

– Ладно. Но ты садишься со мной и рассказываешь все, что знаешь о Лии Сомосе, ее прошлом, ее отношениях с сестрой и зятем. Рассказываешь все о тех депрессиях, которые, по твоим словам, поддаются контролю. И ничего не замалчиваешь. Ясно?

– Ничего?

– Ничего.

– Тогда я скажу тебе правду.

– Какую правду? Ты что-то скрывал от меня?

– Ничего я от тебя не скрывал. Если бы я что-то знал, сказал бы уже полиции. Правда состоит в том, что я не верю в ее невиновность. Не могу избавиться от мыслей, что внутри ее что-то не так. Не знаю… возможно, какой-то надлом в сознании. С тех пор как это случилось, я не могу перестать думать, что, возможно, именно она взяла нож и перерезала горло племяннице. Не знаю почему, но я думаю об этом. Мне кажется, это сделала она, поскольку это единственно возможное объяснение. Я считаю, это была она, да, но ты не заставишь меня повторить это ни перед кем.

Врачебная тайна

– Доктор Бреннан, вас спрашивает какой-то мужчина.

– Пациент? Пусть подойдет около двух.

– Говорит, что он полицейский.

Только этого не хватало. Коннор выругался себе под нос. Ему захотелось снять трубку и набрать домашний номер Адриана, чтобы тот приехал. В конце концов, он обещал позаботиться о прессе и полиции.

– Пригласите его, пожалуйста.

В ожидании визитера Коннор обратил внимание на лежавшую на столе папку и почти машинально перевернул ее так, чтобы наклейка с именем пациента была обращена вниз. Накануне вечером он брал домой историю болезни Лии Сомосы. Содержание его разочаровало. В записях имелись данные лишь о нескольких консультациях Адриана: депрессивная картина разрешилась обычными для подобных случаев лекарствами. Ничего примечательного, даже попытки самоубийства. Да и с момента госпитализации они так и не заставили ее говорить.

– Доброе утро, я Санти Абад, инспектор полиции.

Мужчина вошел без стука. Он оказался моложе, чем предполагал Бреннан. На самом деле, коротко стриженный и одетый в ветровку и джинсы, он не походил на полицейского.

– Доброе утро, инспектор. Входите. Я знаю, зачем вы пришли, но боюсь, что не смогу вам помочь.

– Я еще ни о чем вас не просил.

– Да, но думаю, вы собирались допросить Лию Сомосу. Полагаю, вам сообщили, что я ее лечащий врач. И если это так, мне придется попросить вас подождать, пока моя пациентка не будет в состоянии пообщаться с вами.

– И можно ли узнать, когда это случится?

– Тогда, когда я, и только я, посчитаю это целесообразным. И имейте в виду: до тех пор, пока я не буду уверен, что разговор с вами не нарушит эмоционального равновесия Лии Сомосы, он не состоится.

Пока говорил, Коннор заметил, что у полицейского на внутренней стороне запястья есть татуировка. Маленький якорь.

– В том доме находилось шестеро. Только один из них мог убить Ксиану Ален. – Полицейский достал из кармана куртки мобильник, скользнул по экрану указательным пальцем и протянул доктору. – На тот случай, если вы не в курсе, что сотворили с девушкой.

Он водил пальцем по экрану, показывая фотографию за фотографией. Коннор посмотрел на изображение девушки. Она ничком лежала на полу комнаты. Казалось, она плавает в большой луже крови. На следующем кадре девушка была перевернута, глаза распахнуты, а лицо залито кровью. Красный еще сильнее подчеркивал бирюзовый оттенок ее радужки. Совсем недавно Коннор видел такие глаза. Такие же синие. Такие же глубокие. Такие же мертвые. На следующем снимке девушка, уже чистая, лежала на носилках.

Коннор отвел взгляд от мобильного.

– Вам не стоило этого делать. Полагаю, что снимки находятся под грифом «секретно». Не нужно сидеть здесь и ожидать, что я подвергну риску жизнь своей пациентки, пожалев девушку, для которой уже ничего не могу сделать. Лия Сомоса лишь чудом жива. Ее просто вовремя обнаружил зять. Я не допущу, чтобы ее жизни вновь угрожала опасность.

– Она перерезала себе вены, да? Похоже, ваша пациентка очень любит кровь и лезвия.

– Я не намерен ничего вам об этом рассказывать. Хочу напомнить…

– Врачебная тайна. Не волнуйтесь. Тео Ален уже рассказал нам, что нашел ее в ванной своего дома.

– Ну если вы в курсе, тогда не задавайте мне вопросов. – В голосе Коннора проскользнули нотки агрессии.

– Эта женщина находится под подозрением в убийстве. Я собираюсь допросить ее, и вы не сможете мне помешать. Я это знаю. Вы это знаете. Давайте не будем терять время.

– Да, я не в силах вам помешать. Но когда придет время, я смогу составить отчет, определяющий вашу несостоятельность. Тем самым будет доказана неправомерность ваших действий. Полагаю, вы не захотите, чтобы тень нарушения основных прав человека, в отношении которого ведется расследование, омрачала ваши действия.

– Никакого нарушения не будет. Она может вызвать адвоката и хранить молчание. Или нет, это уж как ей заблагорассудится.

– Она психически больна. И пока мы не поставим диагноз, не будем знать, в какой степени защищено ее право на эффективную защиту.

– Мне нужно найти убийцу. Я здесь не для того, чтобы защищать права живых.

– В этом я не сомневаюсь. Однако в данный момент я обязан обеспечить физическую неприкосновенность своей пациентки. Ее госпитализировали всего четыре дня назад. Полагаю, для всех будет лучше, если мы достигнем взаимопонимания. Я абсолютно убежден в том, что моя пациентка сейчас не в состоянии давать показания. Но если хотите, инспектор, я обещаю позвонить вам, как только она будет в состоянии. Дайте мне несколько дней. Я хочу убедиться, что она может говорить с гарантией, что все сказанное не причинит ей вреда. И прежде всего это может быть полезно вам, ребята.

Полицейский в недоумении посмотрел на него. Он знал: выход, который предлагает врач, наиболее удобен для них обоих, хотя и не мог не чувствовать себя обманутым, как простофиля перед наперсточником. Он не привык, чтобы ему указывали время, но понял, что доктор не оставил ему возможности для маневра.

– Что ж, тогда делайте свое дело побыстрее, чтобы я мог приступить к своему, – наконец согласился он. – Оставлю вам свою визитку. Держите меня в курсе.

– Вы знаете, где меня найти.

Несколько мгновений они стояли и смотрели друг на друга. А после полицейский наконец махнул рукой на прощание и вышел.

Только когда дверь полностью закрылась, Коннор позволил себе перевернуть папку, открыть ее и сунуть внутрь визитку.

Кровь

Когда мы были детьми, тетя Амалия рассказывала нам на ночь сказки. Мы с Сарой сворачивались калачиком в своих кроватях и с упоением слушали.

Все ее истории не подходили для девочек, но тогда мы этого не замечали. Нам казалось нормальным слышать о демонах из другого мира, огнеглазых чертях и девушках, которые занимаются черной магией. Добавьте сюда фей и других фантастических существ, и вы получите четкое представление о том, какие сказки мы слушали в детстве.

Я не могу выбросить из головы мысли о них. С годами мы перестали бояться старых сказок. Но в детстве, когда после очередной истории тетя Амалия выходила из нашей комнаты, я умоляла Сару перебраться ко мне в постель. Множество раз мы просыпались в обнимку. Мне нравилось спать в объятиях ее тела, такого же и при этом отличного от моего. Просыпаться и видеть ее глаза, ее нос, ее рот. Ее лицо, которое я воспринимала как мое лицо вне меня. Видеть лицо Сары было все равно что умереть и парить в вышине, наблюдая оттуда за собой.

Я не могу выбросить из головы мысли о них. Истории о заклинаниях, демонах, об украденных детях, о кровавых жертвоприношениях. И я не могу перестать думать о Ксиане. О Саре. О Тео. О крови. О красоте той первой капли, которая робко появляется, стоит с силой прижать лезвие к запястью. О той капле, которая скользит по ранее неопределенному пути, направляя остальную кровь, пока все не станет красным.

А потом тьма.

И сразу за этой тьмой должно прийти небытие. После крови должна наступить тишина. Мир.

И все же я по-прежнему здесь. С воткнутой в руку иглой. Притворяюсь спящей. Делаю вид, будто не слушаю врача, который ничего не хочет знать обо мне. Того, другого, начинающего врача, который шепчет мое имя. Мой возраст. Лия Сомоса. Сорок лет.

Я не могу выбросить из головы мысли о тех днях, когда Сара лежала в соседней кровати. О тех днях, когда мы были одним целым, разделенным на два одинаковых тела. Так было раньше.

До всего.

До Тео.

До крови.

До Ксианы.

До.

Молчание

У ворот шале стоял фургон клининговой компании. Тео припарковался позади него и вошел в дом. Посмотрев на часы, отметил, что у тети Амалии сонный час. Наверху послышался шум. Тео поднялся по лестнице и остановился в коридоре. Дверь в комнату Ксианы в глубине коридора была открыта. Утром, когда он уходил на работу, там все еще оставались работники полиции. Двенадцать дней. Завтра тринадцатый. А ведь раньше он не задавался вопросом, сколько времени должно пройти, чтобы из дома исчезли следы убийства. Сколько времени требуется для проведения вскрытия. Сколько допросов должно быть проведено. Никогда не знаешь, что случится на следующий день после конца света.

– Привет! – без особой убежденности проговорил он, представив на мгновение, как Кси выглядывает из своей комнаты.

– Добрый день, – отозвался мужчина в белоснежной униформе и с тряпкой в руке.

Тео уставился на красные капли на тряпке. Кровь его дочери.

Он отвел взгляд.

– Привет. Вы в курсе, где моя жена?

– Нам открыла хозяйка дома. Она сказала, что будет на заднем дворе и, если нам что-то понадобится, обращаться к сиделке вашей тети.

– Спасибо. – Тео снова бросил взгляд на тряпку. – Действительно, если вам что-то будет нужно, обратитесь к Ольге. Я буду с женой.

– Думаю, нам ничего не понадобится. Мы скоро заканчиваем.

Тео кивнул и направился вниз. Сара решила не работать до августа. В отличие от нее, сам он уже через несколько дней отправился в офис, чтобы вернуться к нормальной жизни. Первую неделю он провел дома, общаясь с родственниками. С друзьями. Снова и снова отвечая на одни и те же вопросы полиции. Тео задавался вопросом, в самом ли деле полицейские верят, что все может обернуться по-другому, просто если твердить об одном и том же тысячу раз. Словно факты со дня на день меняются. Те же вопросы. Те же ответы. Это было невыносимо. Каждый день начинался одинаково, и ему нечем было заняться, кроме как часами стоять перед этой дверью, уставившись на что-то пишущих полицейских.

Сара сидела в саду. На коленях у нее лежала перевернутая обложкой вверх книга.

– Они убираются в комнате, – произнес Тео, и тут же осознал, насколько глупо прозвучала его реплика.

Это ведь Сара наняла компанию по телефону. Она же открыла дверь рабочим. В последнее время они часто озвучивали очевидные факты, чтобы обойти молчанием другие, не менее очевидные. Впрочем, говорил, скорее, Тео. Она этого не делала.

Сара сняла солнцезащитные очки. Сегодня она уложила волосы, хотя почти никогда не делала такую прическу. Отсутствие обрамляющей лицо черной гривы подчеркивало ее сходство с Лией. Эта мысль едва не заставила Тео вздрогнуть.

– Хочешь пива? – спросил он, словно обращаясь к себе.

Сара кивнула, не издав ни звука. Они уже несколько дней общались таким образом. Лишь короткие жесты. Кивки. Отрицательное покачивание головы. Ее легкий наклон. Взмах руки. Как будто они открывали новый код связи друг с другом.

Тео направился в дом за пивом. Открыв дверцу холодильника, услышал, как Ольга командует тете Амалии крепче держаться за ходунки. Взял две бутылки пива и пару стаканов и быстро вышел, чтобы избежать встречи со старухой. В эти дни она находилась не в себе. Растерянная. Да, точнее не скажешь. Именно растерянная. До такой степени запутавшаяся между прошлым и настоящим, что накануне заявила, будто Ксиана в тот день заходила к ней в комнату и просила двадцать евро.

Сара все еще держала книгу на коленях. Она снова надела очки. Но даже сквозь темные стекла Тео заметил ее закрытые глаза. Казалось, она сосредоточилась на том, чтобы впитать последние лучи заходящего солнца.

– Вот, держи.

Еще один кивок как выражение благодарности.

– Звонил мой брат. В четверг он прибывает из Италии.

Легкое движение головой.

– Думаю, тебе стоит сходить в больницу и навестить Лию. Я говорил сегодня с Адрианом. Этим делом занялся его коллега. Сам он сказал, что не может, поскольку мы друзья. Ей становится лучше. Она пришла в себя. И сегодня даже немного поела. Хочешь, сходим завтра?

Быстрый и решительный отказ.

– Уверен, это пойдет ей на пользу.

Протянутая рука. Как знак «Стоп» на дороге.

Тео предпринял последнюю попытку:

– Звонил инспектор Абад, попросил меня завтра подойти в полицейский участок. Мне хочется послать его к черту. У них не осталось ни единого незаданного вопроса. Я переживаю, Сара. Думай, прежде чем что-то сказать. Он до сих пор настаивает на том, что это один из нас шестерых, находившихся в доме. Не знаю, стоит ли позвонить адвокату. Но если мы это сделаем, подумают, будто нам есть что скрывать. Иногда мне кажется, он уверен, что это сделали мы.

Сара сняла книгу с колен и положила ее на садовый столик. Он сделал последний глоток пива и поднялся со стула. Посмотрев на Тео, она впервые за весь вечер открыла рот:

– Как же ты еще не понял, Тео. Тот коп, который так тебя напрягает, абсолютно прав. Этот полицейский прекрасно понимает, что здесь произошло в ту пятницу. Кси мертва, потому что ее убил один из нас. Вот что произошло. Кто-то вошел в комнату нашей дочери и убил ее почти на наших глазах. Взял нож, перерезал ей шею и позволил истечь кровью. Один из нас убил ее. И это не я. А ты, Тео, имеешь хоть какое-нибудь гребаное представление о том, кто из нас убил нашу дочь?

Фотоматериалы

В среду днем в полицейском участке Сантьяго-де-Компостела перестал работать кондиционер. Санти распахнул окно в кабинете и закрыл его снова, как только понял, что снаружи жарче, чем внутри.

Поверхность стола занимала стопка фотографий. Только что он позвонил Тео Алену и назначил встречу с ним на следующий день. Алены демонстрировали нормальное поведение пары, столь травмирующим образом потерявшей единственную дочь. И все же Санти казалось, будто этот человек неискренен. Конечно, тут не было ничего странного. Каждый что-то скрывает. У всех есть тайны. Санти оставалось только гадать, связаны ли эти тайны со смертью Ксианы Ален или нет.

Он посмотрел на усыпавшие стол фотографии. Тело лицом вниз, лежит абсолютно прямо, строго параллельно кровати. Ни малейшего изгиба. Похоже не на место преступления, а скорее на театральную постановку. Этот снимок можно было бы отправить в музей на выставку. Идеальное цветовое сочетание. Белые стены. Красный пол. Белая мебель. И тело, которое сливалось с полом. Тело девушки обнаружили, когда он отсутствовал на дежурстве. Но стоило на следующий день увидеть фотографии, как он понял: вся эта кровь не могла принадлежать ей.

– Санти.

Он откинулся на спинку стула.

– Ана! Не стоило входить без стука.

– Извини, поскольку ты был один и не разговаривал по телефону…

– Ладно. Чего тебе?

– Слышала, ты завтра собираешься допрашивать Аленов.

– Начну с них утром, потом позвоню другой парочке.

– А тетя девушки?

– Все еще в больнице. Я побывал у ее врача, очень умный парень. Серьезно. Жаль, ему наплевать, что эта женщина – главная подозреваемая в убийстве своей племянницы. Нет шансов поговорить с ней в ближайшее время.

– Ты действительно думаешь, что это сделала она?

– Откуда мне знать! Я знаю только одно: этот дом – настоящая крепость. Камеры видеонаблюдения оборудованы на въезде в жилой комплекс, у ворот шале, в саду, в холле. С восьми вечера никто не выходил из дома и никто не входил. Мы ничего не нашли на записях с камер. У нас есть только пятеро взрослых, которые обедали в саду в Ночь Святого Хуана, почти слепая старуха, которая спала в своей комнате, и мертвая маленькая девочка.

– Не такая уж и маленькая. Пятнадцать лет. Разве не странно, что она оставалась дома? В Ночь Святого Хуана?

– Ее наказали. Учебный год как раз окончился, оценки еще не выставили официально, но родители узнали, что она провалила экзамен – сдала на шестерку[2].

– Покажешь фотографии?

– Проявляешь любопытство?

– Дело кажется мне интересным. Хотела бы протянуть руку помощи.

– Шеф говорил, что если мне понадобится помощь, я могу позвать Хави.

– Шеф не говорил, что я не могу помочь. Ты же знаешь, что Хави ни единой лишней минуты не собирается отдавать этому делу.

Ана Баррозу, несомненно, являлась самым умным офицером полицейского участка. Санти не сомневался, что вскоре она дослужится до младшего инспектора. Ему нравилась ее любознательность и, прежде всего, инициативность.

– Ладно, заходи.

Ана вошла и закрыла дверь. Села напротив него, взяла со стола стопку фотографий.

– Я знаю близняшек Сомоса.

– Знаешь их? Откуда? Я не позволю тебе помогать, если у тебя обнаружится личный интерес. Мне не нужны проблемы.

– Нет-нет, приятель… я знаю их в лицо. Скорее, маму девочки. Тетя там не живет, хотя подолгу гостит у сестры. Моя мать подрабатывает в жилом комплексе, где их дом. У супругов, которые постоянно обитают в Швейцарии и приезжают сюда только на лето. Это небольшой жилой комплекс. Там все знакомы между собой. Видишь ли, я знаю, о чем говорю. Пару раз я ходила с мамой, помогала подготовить дом к приезду ее нанимателей. И ты прав в том, что туда не каждый может попасть. На подъезде к комплексу работает частная охрана, дома оборудованы системой безопасности.

– Это все нам известно.

– Дай мне остальные фотографии. Давай их рассортируем. Это те, что из комнаты девочки, да? Ее нашел отец?

– Нет, тетя. Поднялась наверх и обнаружила тело. Она начала кричать, и в комнату вошел Тео Ален. Все брызги, которые ты видишь на стенах, были оставлены отцом, когда он вошел. Когда прибыла полиция, он все еще обнимал девочку.

– А мать?

– Поднялась и осталась у порога.

– Кажется почти противоестественным, что она не вошла, правда?

– Противоестественно найти свою дочь мертвой в двадцати литрах крови.

– В двадцати?

– Двадцать, пятнадцать… это я образно выражаюсь. Когда Ксиана Ален истекла кровью, весь пол уже был покрыт слоем искусственной крови.

– В газетах об этом не упоминалось.

– Как и о многом другом. Газеты публикуют то, что мы им позволяем. Единственное, что точно известно, – в доме находилось всего шестеро: Тео Ален; Сара и Лия Сомоса; пара их друзей, Фернандо Феррейро и Инес Лосано, и пожилая женщина, тетя близнецов, которая жила с Сарой, Амалия Сиейро.

– А при обыске вы ничего не нашли?

Санти протянул ей два снимка. На первом было восемь пустых бутылок со следами крови. На втором – нож, испачканный чем-то красным.

– Искусственная кровь?

Санти кивнул.

– Где были бутылки?

– В комнате девочки. В шкафу. И нож там же.

– Полагаю, отпечатков никаких нет.

– Ты совершенно права. Работали в перчатках.

– Похоже, убийца очень любит кровь.

– Или нет. Возможно, он просто хочет, чтобы мы в это поверили.

– В чем причина?

– Завтра постараемся выяснить. Я отправляюсь домой. В такую жару никто в этом кабинете просто не выдержит.

– Позволишь мне разместить твои фотографии на пробковой доске? Знаешь, попытаюсь посмотреть с другого ракурса. Расширить перспективу.

– Нет, оставь все как есть. Посмотри, если хочешь. Вот некоторые примечания к делу. А еще у нас есть результат вскрытия. Перед уходом запри дверь. И перестань смотреть фильмы, Ана. Куча фотографий, пришпиленных к доске разноцветными кнопками, не поможет тебе раскрыть дело.

– Смогу ли я присутствовать на допросах?

– Не-а.

– Молча. Просто послушаю. Четыре уха слышат больше, чем два.

Санти взял фотографии у нее из рук и положил их на стол.

– Я ухожу.

– Пожалуйста…

Санти нахмурился.

– Ты очень упертая! Завтра в половине одиннадцатого. Откроешь рот – отстраню тебя от дела. И еще одно условие.

– Какое?

– Вызови техобслуживание. Учитывая твою настойчивость, я не сомневаюсь, что ты заставишь их починить гребаный кондиционер.

Исповедь в спиральном блокноте

Лия не отрывала взгляда от блокнота на оранжевой спирали. На верхней строчке врач написал ее имя и дату. «Лия. 5 июля». Потом он замолчал, пристально посмотрев ей в глаза. Несколько секунд они не разрывали зрительного контакта. Балансировали на проводе тишины.

– Ирландец.

– Что?

– Я ирландец. Вы думаете о том, откуда я родом. Из Дун-Лэаре, недалеко от Дублина.

У него был интересный акцент – результат сочетания ирландского акцента его отца, с которым тот всегда говорил по-английски, и акцента матери, которая, хоть и прожила в Ирландии почти двадцать лет, так и не отказалась от певучего говора Риас-Байшас[3].

– Нет. Я об этом не задумывалась.

– А мне кажется, задумывались. Я немного колдун, понимаете? Привык угадывать, о чем думают мои пациенты.

– И о чем же я думаю?

– Вы думаете, что я, по всей видимости, иностранец, ведь к моему халату прикреплен бейджик с надписью «Коннор Бреннан». Также вы думаете, что не будете со мной общаться, пока я не расскажу, какого черта ирландец работает в Галисийской службе здравоохранения. Также вы хотите, чтобы я увеличил вам дозу антидепрессантов. Или уменьшил ее. Не очень понятно. Вот почему я так пристально смотрю в ваши глаза. И вы не хотите говорить о том, что случилось с вашей племянницей.

Лия открыла рот, собираясь ответить. Сказать «нет». Заявить, что ей без разницы, ирландец он или шотландец. Что ей не нужны таблетки. Что она ничего не хочет. Вернее, сама не знает, чего хочет.

– Не-а.

– Я не угадал? Ни в чем?

– Я не хочу говорить о Ксиане.

– Не хотите или не можете?

– Хочу, могу… Какая разница? Мне нечего рассказывать. Все есть в газетах.

– Журналистов в той комнате не было.

– Почему вы работаете в Галисии?

– Моя мать – галисийка. Из Кангаса. Теперь моя очередь.

– Вот, значит, как? По одному вопросу от каждого?

– Все будет так, как вы захотите. На самом деле, мне кажется, это хорошая система. Я начинаю.

Лия снова посмотрела на спиральный блокнот. Психиатр рисовал пересекающиеся линии, пока не получилась своего рода шахматная доска. Лия начала пересчитывать клеточки.

– Не могли бы вы рассказать мне, что вы помните из того дня, дня убийства? – произнес Коннор.

Семнадцать клеток. Девять черных. Восемь белых. Доктор принялся рисовать следующую.

– Лия, вы приехали сюда пять дней назад. Вы чуть не умерли. Я хочу вам помочь.

Восемнадцать. Девятнадцать. Двадцать. Двадцать одна. Двадцать две клетки. Одиннадцать черных. Одиннадцать белых. Врач закрыл блокнот.

– Послушайте меня внимательно. Учитывая ваши физические повреждения, я через пару дней могу вас выписать. Могу попросить ненадолго поместить вас в психиатрическую больницу. Более того, полагаю, это будет наиболее целесообразно. Если только вы – или кто-то из ваших родственников – не решите отправиться в частное учреждение…

– Я хочу поехать к Саре, – перебила его Лия.

– Я не могу этого допустить, Лия, поскольку это будет означать то, что вы уже знаете. Еще больше допросов. Еще больше нервного напряжения. Больше беспокойства. Не сомневаюсь, через несколько недель вас снова привезут в эту больницу. Единственное, не уверен, будете вы живы или мертвы.

Несколько мгновений Лия молчала.

– Я хочу домой, – повторила она наконец.

– Вы осознаете, что это значит?

Лия утвердительно кивнула. Коннора поражало, насколько она миниатюрна по сравнению со своей близняшкой. Несмотря на практически идентичные лица, Лия выглядела хрупкой, имела почти андрогинную внешность: очень короткие волосы, маленькая грудь и крайняя худоба. Она казалась ледяной фигуркой, которая вот-вот растает, капля за каплей. Сара Сомоса, напротив, была женщиной в самом соку. Скорее даже, сексуальной. Коннор видел близняшку Лии только в газетах и по телевизору, но, если не считать черт лица, они выглядели настолько по-разному, что можно забыть о том, что они близнецы.

– Лия, если вы сейчас вернетесь домой, вам не удастся избежать внимания полиции. Полагаю, вы не в том состоянии, чтобы подвергаться допросам.

– Мне все равно. Подпишите мою выписку.

– Мне нужно быть уверенным, что вы не попытаетесь совершить какую-нибудь глупость.

– Я в порядке.

– Вы пытались покончить с собой.

Лия покачала головой.

– Нет. На самом деле нет. Просто я была измотана.

– Когда люди устают, они принимают снотворное, а не режут себе вены.

– Мне нужно выбраться отсюда. – Лия слегка повысила голос.

– Я ваш врач и решу, что вам нужно и что будет лучше для вас. Выбраться отсюда и столкнуться с тем, что вас подозревают в убийстве, – не лучшая идея.

– Я могу уйти. Мне нужно уйти. Сара, должно быть, абсолютно разбита. Мне нужно увидеть сестру.

– Что вам нужно, так это отдохнуть.

– Именно это я и пыталась сделать.

– Ответьте мне на простой вопрос: когда вы плакали в последний раз?

Вопрос застал ее врасплох. А врач снова открыл блокнот и снял колпачок с ручки. Лия уставилась на стержень, застывший в ожидании ответа. Она еще не плакала. Но не могла этого сказать. Может, в тот день. Возможно, и нет. Она не помнила себя в слезах. Помнила, как позади нее появился Тео. Помнила, как стояла, прислонившись к двери, и кричала. Не могла перестать кричать. Обняла его. Спрятала лицо на его груди, чтобы не видеть тело. Он резко отстранил ее, чтобы войти в комнату. Она видела, как он пересекает комнату, идет по озеру крови, пока не падает рядом с Ксианой и не переворачивает ее тело.

Она помнила, как Тео обнимал свою дочь, которая сейчас представляла собой всего лишь красный кровоточащий комочек. Помнила, как время застыло, превратившись в какую-то грязную и мучительную жалость. Лия слышала его рыдания. Он действительно плакал. И Сару. Она помнила Сару рядом с собой. Сестра появилась почти одновременно с Тео. Неподвижная. Молчаливая. Как застывшая картинка. Она не издавала ни звука. Словно парализованная. Сначала она просто молчала, а потом – тихонько шептала имя девушки. Ксиана. Ксиана. Ксиана. Все громче. Громче и громче. Пока пространство не наполнилось рыданиями Тео, голосом Сары, зовущим дочь, и ее собственными криками, все более пронзительными и истеричными. Громовая симфония, которая не прекращалась. Даже сейчас не прекратилась. Лия словно наяву слышала эти звуки. Следом поднялись Инес и Фер. Они все сгрудились у двери в комнату Ксианы, где линия крови проводила воображаемую границу. А потом еще больше криков. Лия помнила… помнила все, кроме того, что она плакала. Но этого она и не собиралась вспоминать. Не желала вспоминать. И отвечать. Она не могла сказать, что не плакала. Нет, не могла этого сказать. Признаться. Не хотела видеть эти слова записанными в блокноте на оранжевой спирали.

– Лия?

– Вчера. Кажется, вчера.

Коннор захлопнул блокнот.

– Не плакать – не преступление, Лия.

Вскрытие

Место: Сантьяго-де-Компостела.

Дата и время проведения: суббота, 24 июня 2017 г., 13 ч. 00 мин.

Судебный медик: Сальвадор Терсеньо Рапосо.

Удостоверяет, что в соответствии с судебным запросом проведено вскрытие:

• Имя и фамилия: Ксиана Ален Сомоса.

• Род занятий: учащаяся.

• Возраст: 15 лет.

• Пол: женский.

• Лицо, опознавшее труп: Тео Ален Лоренцо.

• Справочная информация: смерть в доме семьи, расположенном в жилом комплексе Лас-Амаполас, № 3, в ночь на 23 июня 2017 г. Тело оставалось на месте происшествия до выноса в 00:15 24 июня.

• Данные, полученные при выносе тела: труп обнаружен в большой луже крови, покрывавшей весь пол помещения. Обнаруженная кровь имеет искусственное происхождение, смешана с кровью жертвы. Локализовано 8 флаконов из-под крови (бутафорская кровь для кинематографа Grimas Filmblood, 1000 мл. Тип Б: темная). Найдено возможное орудие убийства: нож марки Yamawaki, модель «Yasushi Steel White № 2». Размеры: 1,8 х 2,7 х 41 см. Материал: белая сталь. Рукоять: рог буйвола.

НАРУЖНЫЙ ОСМОТР

Труп в положении лежа на спине, на столе для вскрытия Института судебной медицины.

• Одежда: белое льняное платье (снято для медицинского осмотра).

• Физическое телосложение: астеническое.

• Рост: 1,71 м.

• Вес: 57 кг.

• Цвет кожи: светлый.

• Волосы: длинные, светлые.

• Глаза: темно-синие.

• Зубы: идеальное состояние. Идеальный прикус.

• Особые приметы: отсутствие татуировок.

• Другие особенности: нитевидная бородавка под правой подмышкой.

ОСМОТР ТРУПА

• Температура тела: не зарегистрирована.

• Глазные явления: роговица с расширенными зрачками.

• Генерализованная трупная ригидность средней интенсивности.

• Признаки разложения отсутствуют.

• Трупные пятна: дорсальные, фиолетовые.

• Трупная фауна: не подтверждено.

• Примерное время смерти: 15–17 часов.

• Череп: особенностей не выявлено.

• Грудная клетка: особенностей не выявлено.

• Брюшная полость: особенностей не выявлено.

• Отбор проб проведен:

• Периферические ткани резаной раны.

• Кровь.

• Содержимое желудка.

ТРАВМАТОЛОГИЧЕСКОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ

Одиночное повреждение передней и левой боковой поверхности шеи длиной 14 см и глубиной 3 см, прямолинейная траектория, параллельная плоскости опоры. Входное отверстие с левой стороны, выходное отверстие с правой стороны.

ВНУТРЕННЕЕ ИССЛЕДОВАНИЕ

Травма поверхностно разрывает левую грудино-ключично-сосцевидную мышцу и увеличивается в глубину вблизи средней линии, пока не достигает максимальной глубины 3 см. Рассечен участок правой сонной артерии на расстоянии 1,5 см от ее разветвления, участок правой яремной вены и полностью рассечена трахея на уровне 1,5 см от ее разветвления на уровне перстнещитовидной связки. Наблюдается разрез нижнего правого рога щитовидной железы.

ВЫВОДЫ

• Причина смерти:

• Первоначальная причина: ножевое ранение с разрывом сонных/яремных сосудов.

• Непосредственная причина: гиповолемический шок[4].

• Медико-правовая этиология смерти: смерть от убийства.

Длина раны, ее глубина и отсутствие перфорационных повреждений исключают версию о самоубийстве.

Примечательно отсутствие защитных ран, типичных для нападений с убийствами. Нападавший, вероятно, правша, о чем свидетельствует направление входных и выходных раневых отверстий. Возможен удар сзади с захватом шеи. Рана совместима с возможным орудием убийства, найденным на месте преступления.

• Время смерти: после 20:00 дня совершения преступления.

Вскрытие носит предварительный характер до получения результатов назначенных анализов после отбора проб, описанных в настоящем вскрытии.

Сальвадор Терсеньо Рапосо

Отчет заканчивался серией фотографий, которые многие сочли бы отталкивающими. Ану же они не впечатлили. Она внимательно осмотрела перерезанное горло, на котором четко виднелись следы рассеченных трахеи и сосудов. Обратила внимание на чистоту пореза, соответствовавшего острию найденного в комнате девушки ножа. Убийца был опытен. Или амбидекстр. Никаких попыток защититься. Жертва не ожидала нападения. Вскрытие мало что прояснило. В полиции все это уже знали.

Согласно записям Санти, все шестеро находившихся в доме были правшами. И все они принадлежали к ближнему кругу Ксианы. Ее родители. Могут ли мать или отец взять нож и перерезать горло собственной дочери? Да. В том, что касалось убийств, ответ всегда «да». Она изучила снимок вскрытой трахеи Ксианы, напоминавший головы животных в мясных лавках на Пласа-де-Абастос. Ни один из подозреваемых врачом не был и, теоретически, не имел опыта обращения с ножом. Однако удар получился точным и уверенным.

Ана закрыла отчет о вскрытии и положила папку рядом со снимками, которые тщательно отсортировала. Ей хотелось показать Санти свое желание работать над этим делом. Уверить его, что может быть полезной.

Ана нуждалась в том, чтобы он принял ее во внимание. Чтобы перестал думать о ней как о тетке, вынужденной вызывать техников по ремонту кондиционеров.

Факты

Встретив босса у дверей полицейского участка, Санти постарался скрыть недовольство и кивнул в знак приветствия. Дело не в том, что они с начальством плохо ладили, просто практически никак не пересекались. Босс ограничивался делом. Звонил и спрашивал: «Как дела, Абад? У нас уже что-то есть, Абад?» И Абад прекрасно с этим справлялся. Эти двое знали, чего ожидать друг от друга.

– С добрым утром, Санти. Сегодня подъедут родители девочки, верно?

– Ну да.

– Посмотрим, добьешься ли ты от них чего-то полезного. Я уже дважды общался со СМИ. Надо бы продвинуться в расследовании.

– Ну, вы можете сказать правду: что бы мы ни нашли, судья постановил хранить тайну следствия.

Комиссар нахмурился.

– С тобой будет Лоис или Хави?

– Ана Баррозу.

– С чего бы?

– Женская точка зрения в небольшом количестве нам не повредит. Она довольно активная, к тому же живет в районе места преступления. Это может оказаться полезным.

Они подошли к двери кабинета Санти.

– Доложи мне, как только закончишь.

– Конечно, босс, – пообещал Санти и шагнул в свой кабинет.

Фотографии по-прежнему лежали на столе, но Санти заметил, что теперь они сложены в четыре небольшие стопки, рассортированные по тематике. В дверь постучали. Тихо буркнув: «Войдите», он одним движением разбросал фотографии. Вошла Ана.

– Привет, Санти. Ребята по ремонту кондиционеров уже побывали здесь. Им понадобилось заказать какую-то деталь. Полагаю, придется терпеть до завтра. – Она посмотрела на хаос на столе. – Что случилось? Могу поклясться, тебе нравится, чтобы все было аккуратно разложено.

– Просто хотел тебя немного позлить. Что ты узнала из этих снимков?

– Ничего такого, чего ты сам еще не понял.

Санти мысленно отметил, что она собрала волосы в пучок. Вообще, он не назвал бы Ану красавицей: угловатые черты лица, небольшие и близко посаженные глаза. Разве что она обладала спортивной фигурой, из тех, что являются результатом многих часов в тренажерном зале. Впрочем, среди молодых полицейских это было обычным явлением. Большую часть дня Ана хмурилась, что придавало ей настороженный вид и делало еще менее привлекательной. Казалось, она всегда в напряжении. Хотя Ана считала, что это нормально, если учесть, что работать ей приходилось в мужском коллективе.

– Жаль, – откликнулся Санти. – Родители девочки уже подъехали?

– Только что.

– Проводи их во вторую комнату.

– Могу я задать тебе один вопрос?

– Ты уже задаешь.

– Черт, Санти, не сбивай меня с мысли. Речь идет об этой фотографии. – Ана взяла снимок с места преступления. На нем Ксиана Ален лежала лицом вниз, очень прямо, параллельно изножью кровати.

– И что с ним не так?

– Ты говорил, что в комнату вошел отец, а здесь все так, так…

– Настолько удачное расположение, что выглядит искусственным. Я понял. Добравшись до дома, наши ребята увидели сцену, о которой я тебе рассказывал. Тео Ален находился в комнате и обнимал дочь. Все остальные столпились у двери, уставясь внутрь так, словно рассматривают картину в музее. Позаботившись об отце, наши коллеги попросили его оставить тело в том виде, в котором он его нашел. Присмотрись: на платье Ксианы сзади два пятна крови. Думаю, до того, как отец вошел в комнату, тело девушки было идеальным белым островом в этом море крови.

– Зачем столько крови?

– Не могу сказать…

– Я хочу сказать, что вся эта кровь свидетельствует о серьезном умысле. Возможно, убийца оставлял сообщение…

– И я хочу сказать то, что имею в виду, – перебил ее Санти. – Мы находимся на той стадии расследования, на которой не стоит строить догадки. Не желаю спекулировать фактами, пока они окончательно не прояснятся.

Санти собирался еще раз поговорить с каждым из людей, находившихся в доме, наедине. Первые дни расследования были напряженными, со всей этой кровью, проблемой безопасности в жилом комплексе, анализом социальных связей Ксианы Ален. А когда выяснилось, что только один из шестерых присутствовавших мог совершить преступление, Лия Сомоса попыталась покончить с собой, совершив непредсказуемый поступок, который, по сути, стал признанием.

– Согласись, что фотография получается как будто нарочитой. Несмотря на кровь, это не похоже на место преступления, – настаивала Ана.

– Похоже, что убийца подготовил театральную декорацию, картину из тех, что выставляются в музеях. Настоящее произведение искусства.

Ана сделала удивленный жест.

– Очевидно, ты не сомневаешься, что это дело рук семейного художника, – заметила она.

– Либо так, либо убийца приложил немало усилий, чтобы заставить нас в это поверить.

Танцующие скульптуры

Однажды, когда мне было десять, я без спроса вошла в мамину студию. Это произошло в воскресенье после обеда. Папа читал на диване в гостиной. Тетя Амалия с мамой пили кофе на кухне. Сара в библиотеке репетировала танец к выпускному концерту.

До сих пор не могу слушать музыку «Щелкунчика», не вспоминая тот майский вечер. Тогда я впервые не участвовала в том же праздничном мероприятии, что и Сара. В том году мама наконец-то перестала заставлять меня посещать уроки балета. А еще я впервые добилась того, чтобы меня отвели на рисование.

Вряд ли моя мать когда-нибудь считала, что мое искусство дотягивает до уровня ее творений.

Я и сейчас в это не верю.

Сегодня, когда все ее работы каталогизированы и выставляются во многих национальных и международных музеях, я знаю, что была неправа. Тогда я этого не знала. В то время мамино искусство представлялось неразрешимой тайной, скрывавшейся за дверью студии, где она работала.

Итак, в тот вечер, в воскресенье в конце мая, я решила взять со шкафа у входа ключи от сарая, служившего студией, и зайти внутрь, чтобы узнать, что моя мать прячет за этой дверью.

Мама к тому времени покончила с тем, что исследователи позже назовут ее красным периодом. Тем не менее время от времени этот цвет все еще проскальзывал в ее работах. И там, на кипе алых шелков, стояли пять гипсовых скульптур. Белых. Лысых. Безликих. Без конечностей. Бюсты венчались сферами, подобно детским игрушкам-неваляшкам, которые всегда стоят вертикально и покачиваются при касании к ним человеческой руки. Я не удержалась и одну за другой приводила их все в движение. Помню, как фигуры раскачивались в том направлении, которое выбрала я. Колебательные движения ускорялись или замедлялись по мере того, как я прикладывала больше или меньше силы.

И тут одна из скульптур столкнулась с другой, нанося сокрушительный удар. Помню, я стояла и смотрела на осыпающийся гипс, а трещины неудержимо извивались по белому хрупкому телу.

Я убежала оттуда. Закрыла дверь и бегом пересекла сад. Сунула ключи в шкафчик в прихожей и поспешила запереться в нашей комнате. Прошло два дня, прежде чем мама обнаружила беспорядок. Она вцепилась в нас с Сарой и, очень рассерженная, пригрозила оставить без поездки в конце года, если не признаемся, кто из нас двоих заходил к ней в студию.

Мы обе упорно отрицали свое участие. Нас наказали: на весь день заперли в комнате, не позволяя выйти. Во время ужина Сара изо всех сил старалась убедить маму, что ни одна из нас не заходила в ее студию и что это, наверное, порыв ветра столкнул статуи. Или вовсе виновата наша кошка Мяу, ведь в студии имелось небольшое оконце, которое частенько оставалось открытым.

Мама отменила наказание, и в том году мы отправились в поход в дюны Коррубедо.

В ту ночь, после того как моя близняшка убедила маму в нашей невиновности, Сара, лежа в своей кровати, очень тихо сказала мне: «Я знаю, что это была ты, Лия».

И тридцать лет спустя, в ночь, когда умерла Ксиана, после приезда полицейских и криминалистов, после того, как унесли тело, после того, как мы уложили в постель тетю Амалию, после того, как попрощались с Фером и Инес, после того, как Тео, подобно роботу, направился в свою комнату, в первую из тысяч ночей без Ксианы… после всего этого перед дверью гостевой комнаты, которую я занимала, навещая Тео и Сару, моя сестра, моя половинка, посмотрела мне в глаза и произнесла по слогам те же самые семь слов. «Я знаю, что это была ты, Лия».

Слова, которых нет в словаре

Сара Сомоса была одной из самых элегантных женщин, которых Ана когда-либо встречала. Привыкшая видеть ее издалека, в каком-нибудь кафе Кашейраса или газетном киоске, покупающей газету, Ана никогда не замечала строгости ее стиля. Совершенства, с которым одежда подчеркивала ее тело. Мускулистое, подтянутое тело, ничем не напоминавшее анемичную, детскую фигурку Лии Сомосы.

На Саре была узкая черная юбка ниже колен и белая блузка, облегающая ее пышную, хотя и не чрезмерно большую грудь. Слишком идеальную, чтобы благодарить генетику. Ана обратила внимание, что Санти тоже изучает ее внешность. Та этого не замечала. Женщины, подобные Саре Сомосе, привыкли к подобным взглядам.

Она выглядела скорее экзотичной, нежели красивой, с пышной черной гривой, обрамлявшей пропорциональное лицо, на котором выделялись глубокие голубые глаза. Если присмотреться, под сдержанным макияжем угадывались темные круги под ними.

Тео Ален собирался сопровождать жену, но Санти в последний момент решил допросить их по отдельности. Ана не позволила себе выказать удивление, когда он сообщил об этом ей, и просто попросила Тео подождать в соседнем кабинете. Она не совсем поняла маневр Санти, но сейчас было не время подвергать его сомнению. Она буквально сгорала от желания присутствовать на беседах. Работа над делом Аленов стала для нее долгожданной возможностью перестать быть невидимкой для начальства.

В тесном кабинете номер два помещались лишь круглый стол и шесть стульев вокруг. Ана села рядом с Санти, Сара устроилась напротив них.

– У вас нет камер или зеркал, скрывающих полицейских, которые будут слушать наш разговор?

Голос Сары Сомосы оказался теплым и обволакивающим. Санти едва заметно улыбнулся, а Ану слегка напрягло проявление чувства юмора со стороны босса.

– Это неофициальная беседа.

– Как и все те, что были у нас до сих пор, инспектор Абад. Полагаю, именно поэтому мы не берем с собой адвоката. И думаю, что нам больше нечего сказать. В любом случае, после я не знаю скольких неформальных бесед со всеми нами вы уже хоть что-нибудь прояснили? Добились ли прогресса в расследовании?

– Мы изучаем факты. Как поживает ваша сестра?

Лицо Сары внезапно исказилось.

– Я еще не была у нее. Лия – очень чувствительный человек. Произошедшее взволновало ее до невыносимых пределов.

– Но мать – вы, – возразил Санти.

Ану восхищала его способность подмечать мельчайшие детали на допросах.

– Я была матерью. Потеря ребенка – это нечто настолько ужасное, что ты никогда не будешь готов с этим столкнуться. В словаре нет слова для обозначения того, кто теряет ребенка, понимаете? «Сирота», «вдова»… существуют слова, описывающие всевозможные потери близких людей. Смерть ребенка – то, что мы даже назвать не смеем. Матерью была я, вы не ошибаетесь, но Лия намного слабее меня. Не все из нас обладают одинаковой способностью справляться с болью.

– Простите, я имел в виду несколько иное. Просто реакция вашей сестры оказалась немного… как бы это сказать… несоразмерной.

Сара не ответила.

– Если вы не возражаете, мы снова обсудим то, что произошло в Ночь Святого Хуана. Вы устроили у себя дома небольшую вечеринку.

– Просто дружескую встречу. Моя сестра провела с нами несколько дней… Пара друзей, соседей по жилому комплексу… Все это вы уже знаете. Сколько раз вы намерены задавать одни и те же вопросы?

– Как долго вы живете в Лас-Амаполасе?

– Почти семнадцать лет. Мы поженились в ноябре двухтысячного года и после свадьбы вселились в этот дом.

– У вас приняты серьезные меры безопасности.

– Сначала в каждом из домов устанавливались собственные охранные сигнализации и камеры. Девять лет назад произошла череда краж со взломом, и мы решили построить ограждение вокруг жилого комплекса и нанять частную охрану.

– Благодаря чему постороннему человеку практически невозможно войти на территорию комплекса, не зарегистрировавшись у охраны.

– К такому выводу вы пришли уже неделю назад.

– Где вы работаете?

Смена темы удивила Сару, но ответила она без колебаний:

– Я директор юридического отдела компании, занимающейся ветроэнергетикой. Ветра Галисии-Венгалии.

– Вы юрист?

– Да.

– Ваша сестра, как и мать, художница. Вы увлекаетесь искусством? Рисуете? Лепите?

– Боюсь, все художественные способности унаследовала Лия. Но у Ксианы есть… у нее был невероятный талант к живописи. Вот почему она была так близка с Лией.

– Есть ли на вашей работе кто-нибудь, у кого имелись бы какие-либо причины быть недовольными вами?

– Множество.

– Множество?

– Разумеется. Но это не значит, что у кого-то был мотив убить мою дочь. Я занимаю руководящую должность. Я хожу на работу не для того, чтобы заводить друзей. К своей команде я требовательна, не терплю некомпетентности, критична, не склонна прощать неоправданные ошибки. Второго шанса не даю. Полагаю, найдутся люди, которые не поймут моего отношения, но именно такой подход к работе позволил мне стать лучшей.

– Вы кого-нибудь увольняли в последнее время?

– Не совсем так. Я не наняла двоих из четырех стажеров, работавших со мной в последние полгода. В частности, один из них, Рафаэль Гутиан, очень расстроился, когда я сообщила ему об этом.

– Что вы подразумеваете под «расстроился»?

– Сказал, что очень рад не продолжать работать на холодную и коварную сучку. И что ушел он сам, а не я его выгнала. Также он пожелал мне однажды почувствовать себя так же, как и он: дерьмом.

– Вы были расстроены?

– Чтобы меня расстроить, нужно нечто большее. Оскорбление – последнее средство заурядных личностей.

– Вы с ним встречались после этого?

– Нет. Ему хватило благоразумия не появляться в ритуальном зале.

– Что касается ритуального зала… был ли там кто-нибудь, чье присутствие привлекло ваше внимание?

Сара Сомоса вскинула брови и возвела глаза к потолку.

– Помимо желтой прессы, розовой прессы, полиции и половины населения Сантьяго-де-Компостела и окрестностей?

– Еще раз приношу свои извинения. Вы видели Фернандо Феррейро и Инес Лосано после ночи убийства?

Ана осознала, что Санти впервые произнес это слово в присутствии Сары.

– Нет.

– Они пытались связаться с вами?

– Нет.

Санти принялся тихонько постукивать ручкой по столу, молча, словно раздумывая, о чем еще ее спросить. Сара Сомоса задала вопрос вместо него:

– Хотите знать, верю ли я, что это сделали они?

Санти перестал барабанить по столу и внимательно посмотрел на Сару.

– Разумеется, вы хотите знать, – добавила она. – И я скажу: да. Думаю, они пришли в мой дом с двумя бутылками годелло, чтобы поесть сардин в моем саду. И в какой-то момент зашли внутрь, чтобы сходить в туалет, принести хлеба или воды, поднялись на второй этаж, зашли в комнату моей дочери и убили ее. И потом, не спрашивайте меня как, полагаю, они залили всю комнату кровью с единственной целью – разрушить нашу жизнь.

Санти оставался неподвижным.

– Но почему?

– Почему? Потому что. Нет никаких причин. Но иначе это была тетя Амалия… или Лия… или Тео… а подобного я не могу себе представить.

Ана взглянула на женщину, пораженная и одновременно восхищенная ее силой.

– Вы упускаете еще одну версию, сеньора Сомоса, – заметил Санти.

– Какую?

– Что это были вы.

Одиночество Лии Сомосы

Коннор Бреннан набрал номер Сары Сомосы в третий раз. Телефон был выключен. Он отыскал номер Тео Алена. Ответа тоже не последовало.

Выйдя в коридор, он направился в кабинет Адриана.

У двери ждали двое пациентов. Коннор постучал костяшками пальцев и открыл, не дожидаясь разрешения. Перед Адрианом сидела женщина лет пятидесяти.

– Бреннан! Я занят. Что-то случилось?

– Мне нужно с тобой поговорить.

– Подожди за дверью, я сейчас закончу.

Коннор повиновался. У него тоже имелось несколько нуждавшихся во внимании пациентов, но случай Лии Сомосы тревожил, и ему требовалось принять решение уже сейчас. Он не знал, как поступить. Будь это обычный случай, он, несомненно, посоветовал бы Лии вернуться домой. Только вот этот случай обычным не был.

Женщина вышла, и Коннор стремительно проскользнул внутрь.

– Не врывайся в мой кабинет без предупреждения, – проворчал Адриан.

– Буду. Скажем так, я могу позволить себе такую вольность, поскольку избавил тебя от дела Лии Сомосы.

– Полагаю, о ней ты и хочешь поговорить.

– Что, черт возьми, творится с ее семьей? Прошло шесть дней с тех пор, как она к нам поступила, а никто из них даже не подумал здесь побывать. Я могу отправить ее домой, если у нее есть поддержка со стороны близких. Ты лучше меня знаешь: я не могу отправить самоубийцу домой, не получив полное содействие ее родственников. И вариант с помещением ее в психиатрическую больницу мне не нравится. У меня такое впечатление, будто единственное, в чем нуждается Лия Сомоса, – немного нормальности. И единственное, что могу предложить ей я, – пребывание в больнице или общество сестры, которая к ней не приходит, поскольку наверняка думает, что Лия убила ее дочь. Не говоря уже о том полицейском, похожем на Брюса Уиллиса, который с нетерпением ждет возможности наброситься на нее и допросить. Если я подпишу ее заявление, а Лия Сомоса в течение недели умрет, не хочу нести ответственность за это решение.

– Ты прав, – признал Адриан.

– Разумеется, я прав. Дело в том, что я не вижу никакого определенного выхода.

– Полагаю, нам стоит поискать золотую середину – решение, не предполагающее ее изоляцию, но позволяющее немного защитить ее. На самом деле, вчера я звонил Тео, чтобы обсудить с ним ситуацию и попросить приехать сюда, побыть с ней. Но Сара тоже сильно пострадала. Не знаю, хорошая ли вообще идея вернуть Лию в тот дом. И дело не только в том, что убита дочь Аленов. Дело в том, что полиция не дает им передышки. Они не очень хорошо проводят время.

– В самом деле? А каково Лии?

– Ты несправедлив. Ты не знаешь их так, как я.

– Мне приходится. Если я вынужден лечить Лию, мне стоит узнать их получше. Кстати, почему она живет с ними? У нее нет своего дома?

– Есть пентхаус в Мадриде, который служит ей студией. А здесь она месяцами живет вместе с сестрой.

– Дома в Галисии у нее нет?

– У сестер есть летний домик в Санхенхо. Раньше он принадлежал их родителям, теперь им. Но если мы отправим Лию туда, кто о ней позаботится?

– А в какое-нибудь частное учреждение, только не в обычную психиатрическую больницу?

– В «Родейру»?

– В «Родейру»! Как мне это раньше не пришло в голову?

«Родейра» была домом отдыха. Во всяком случае, так утверждала в интернете основательница проекта, их коллега Альба Фернандес. Почти двадцать лет назад Альба начала экспериментальную программу психиатрического лечения, выходящую за рамки традиционных методов. Через «Родейру» проходили люди с зависимостями, расстройствами пищевого поведения или депрессией. Пребывание там стоило дорого, но вряд ли деньги станут проблемой для Лии.

– Думаю, это отличная идея. Полагаю, я мог бы отправить ее туда хотя бы на месяц. Также было бы неплохо дать полицейским разрешение ее допросить, – предложил Коннор. – Попрошу, чтобы мне позволили присутствовать, если возможно. Прежде всего, чтобы избавиться от этого инспектора Абада. Сегодня он опять мне звонил.

– Ты сможешь пару раз в неделю появляться в «Родейре» и сам заниматься ей?

– Но почему я? Альба вполне способна справиться. Я почти не разговаривал с Лией Сомосой. Она многое держит в себе. Это потому, что живет в аду. Убивала она свою племянницу или нет.

– На днях я сказал тебе, что считаю ее виновной. Извини. На самом деле я имел в виду, что такое возможно, но ни малейших доказательств у меня нет. Я ляпнул не подумав. Похоже, дружба с Тео заставила меня лишиться беспристрастности.

– Мне все равно. Выяснять, кто убил Ксиану Ален, – не моя работа. Моя задача – угадать, что творится в голове Лии.

– Если ты не против, я позвоню Тео и Альбе, и мы закроем тему об отправке в «Родейру». Прежде чем переводить ее, нам необходимо убедить инспектора Абада в необходимости твоего присутствия на допросе. Полицейские могут разговаривать с ней, когда захотят, но если мы установим временные рамки, Лии будет спокойнее. А потом переговорим с Альбой, чтобы ты мог посещать Лию в «Родейре». Что до твоих гонораров, договаривайся с Альбой. Наши и раньше работали у нее со сложными случаями. Таким образом мы обеспечим дальнейшее лечение Лии и будем держать ее под наблюдением.

– Я еще не согласился. Почему бы Альбе самой не взяться за пациентку? – настаивал Коннор. – Я уже пару дней хожу в поликлинику Розаледо и веду диссертации двух студентов. Работы выше крыши.

Адриан взял со стола мобильный и принялся что-то в нем искать. Затем протянул телефон Коннору.

– Эту фотографию мы сделали в Санхенхо в прошлом году, в доме близняшек Сомоса.

На снимке были сестры, Тео Ален, Ксиана, Адриан, его жена и сын. Они все сидели за столом в саду. Адриан устроился между близняшками, обнимая их. Его сын наставлял рожки Ксиане Ален, та в свою очередь вытянула руку вперед и демонстрировала на пальцах победную V. Тео Ален обхватывал талию Сабелы, жены Адриана.

– Эти люди мне как родные. Моему сыну снятся кошмары. Я психиатр. Я знаю, ему нужно время, чтобы понять: то, что случилось с Ксианой, не произойдет с ним. И все же я совершенно уверен, что пройдут годы, прежде чем мне удастся забыть об этом. Вот почему мне нужно, чтобы ты лечил Лию Сомосу. Я прошу тебя об этом как коллегу и друга.

Коннор молчал, зная, что ему ничего не остается, кроме как принять предложение Адриана.

– Хорошо. Я постараюсь вылечить Лию, – в конце концов сдался он.

– Не знаю, хочу ли я, чтобы ты ее вылечил. Чего я действительно хочу, так это чтобы ты узнал правду. Сделала ли это она. Я должен рассказать правду Тео. И не только Тео, всем. Должен объяснить им. Что творится в голове убийцы? Предполагается, что мы умеем погружаться в мысли наших пациентов. Я должен предложить им утешение. Правду. И спокойствие. Немного спокойствия нам всем.

Вопросы

Ана попрощалась с Сарой и сообщила ей, что скоро они пригласят ее мужа. Стоило им остаться наедине, Санти поинтересовался:

– И что ты о ней думаешь?

– Она показалась мне одной из самых сдержанных женщин, с которыми я когда-либо общалась в своей жизни. Прошло всего две недели со дня смерти ее дочери, а она даже не вздрогнула. Четко отвечала на все твои вопросы, как на экзамене.

– Это и есть твои выводы? Что Сара Сомоса не переживает из-за смерти дочери?

– А что думаешь ты?

– Она не может спать. С трудом выражает эмоции. Она одинока. Тяжесть потери единственной дочери усугубляется тем, что ее сестра едва не умерла. И еще хуже, я убежден: она верит, что Ксиану убила ее родная сестра.

– Но она ее защищала!

– Не защищала. Единственный раз, когда Сара заняла оборонительную позицию, – когда я спросил у нее о сестре.

– Не обратила внимания.

– Когда я заговорил о Лии, она положила ладони на стол и дважды облизнула губы. И она не ходила к сестре в больницу. Они не просто сестры, они близнецы. Уверен, между ними есть особая связь, о которой всегда говорят, имея дело с близнецами. У сестры нет даже дома в Галисии. Она практически живет с ними четыре месяца в году. Вряд ли это назовешь типичными семейными узами. И все же Сара утверждает, что для нее нормально до сих пор не прийти в больницу и не увидеть Лию, после того как та несколько дней назад едва не умерла. Вот что я тебе скажу. «Я еще не была у нее» – самое примечательное в разговоре с Сарой.

– Я ничего такого не заметила.

– Учись быть внимательнее. Эта женщина ужасно страдает. Чего я не знаю, так это причины: потому ли, что умерла ее дочь, или потому, что она убила ее.

– Я хотела поблагодарить тебя за то, что ты позволил мне присутствовать на допросах, Санти.

– Полагаю, с моей стороны наивно было надеяться, что четыре глаза увидят больше, чем два.

– Ты и вправду считаешь, что она могла это сделать?

– Конечно. Не имею права кого-то исключать.

– Даже полуслепую старуху?

– Говорю же, никого, Ана. Иди пригласи отца, пусть заходит.

Ана вышла и направилась к кабинету, в котором ждал Тео Ален. Сара сидела с ним.

– Не могли бы вы пройти со мной?

– Скоро вернусь, – пообещал жене Тео.

Сара не сводила глаз с экрана мобильного телефона.

Ана знала Тео в лицо, как и Сару. Но если Сару она всего пару раз видела в Кашейрасе, Тео попадался ей значительно чаще. Преимущественно после обеда на одной из веранд кафе, где он пил кофе в одиночестве или вместе с дочерью. Она читала в газете, что Тео был государственным служащим. С учетом того, что Сара работала топ-менеджером частной компании, логичнее было бы, если бы больше времени с дочкой проводила она.

Постаравшись проанализировать жесты Тео, как рекомендовал Санти, Ана заметила, что при ходьбе он волочит ноги, являя собой живой образ сломленного человека.

Когда они вошли в кабинет, Санти что-то писал в своем блокноте. Поднявшись, он протянул Тео руку.

– Доброе утро, и благодарю за терпение и за то, что пришли в полицейский участок.

Тео лишь слегка кивнул в ответ.

– Я хотел бы начать с такого вопроса. Не вспомнили ли вы после первых допросов какие-нибудь детали, которые могли бы нам помочь?

Тео покачал головой.

– Вы разговаривали со своей невесткой после инцидента в прошлую субботу?

– Нет. Я общался с нашим другом, он работает в больнице. Он сказал, что ей уже лучше. Наверное, загляну туда сегодня.

– Вы один? Ваша жена не поедет?

– Эта ситуация дается нам всем нелегко.

– В каких отношениях находятся Сара и Лия?

– В хороших. В очень хороших. Они близнецы. Лия каждый год подолгу живет с нами. Ей нравится наше шале. Она говорит, что ей здесь хорошо спится и рисуется лучше, чем где-то еще. У них прекрасные отношения. Порой создается впечатление, что они общаются почти без слов.

– А что насчет отношений между Лией и Ксианой?

– Они друг друга обожали. Лия была крестной матерью Кси. Мой брат, он живет в Италии, был крестным отцом. Ксиана восхищалась своей тетей больше, чем кем-то на свете. Хотела, как и она, изучать изобразительное искусство. Если честно, у нее тоже был огромный талант. А Лия во всем шла у нее на поводу. Кси была ее единственной племянницей, а детей, как вы уже знаете, у Лии нет.

– А как насчет партнера?

– Нет.

– А раньше был?

– Лия – одиночка, хотя я не понимаю, какое это имеет значение. Кроме того, я не думаю, что мне стоит обсуждать ее личную жизнь.

Тео Ален был напряжен и нервничал, а еще не брился уже несколько дней. Впрочем, Ана и не заметила бы его светлую щетину, если бы не подошла достаточно близко. Он был красивым мужчиной. Выглядел как английский мальчик из хорошей семьи. Из тех, кто снимается в рекламе Burberry. Ксиана Ален тоже имела внешность иностранки. Будучи блондинкой, она напоминала героинь из фильмов о подростках, которые всю жизнь занимаются серфингом на пляжах Калифорнии. От Тео она унаследовала цвет волос и золотистый тон кожи. Только глаза были материнскими.

Ана решила вмешаться, хотя и обещала молчать.

– Инспектор не собирался обсуждать вашу невестку. Он просто пытается очертить круг ее друзей, чтобы исключить возможных подозреваемых.

– Но ведь это и без того понятно, верно? Подозреваемыми являются только те, кто находился в доме. Именно об этом круглосуточно твердят газеты и телевидение. – Тео закрыл лицо руками.

– Мы ни в чем ее не обвиняем, – добавил Санти.

– Нет. Конечно нет, – без особой убежденности откликнулся Тео.

– Вы что-нибудь узнали о парне Ксианы?

– Я вам уже говорил, у них не было ничего серьезного. Ей едва исполнилось пятнадцать. К тому же она давно бросила Уго. Вроде бы в феврале или где-то около того.

– И он разозлился?

– Нет. На самом деле они остались друзьями. И мы возвращаемся все к тому же. В ту ночь он не мог попасть в дом.

– За что была наказана Ксиана?

– Мы уже рассказывали: потому что сдала экзамен на шестерку, провалилась. Она рисовала в комнате. Можно сказать, устроила небольшой бунт. Мы постарались справиться с этим. Подумали, что ей нужна передышка, и в конце концов, понимаете…

У Тео дрожал голос. Судя по виду, он едва сдерживал рыдания. А потому Санти решил сменить тему.

– У вас есть враги на работе?

– В Хунте[5]? Ради всего святого! Я чиновник!

– Думаю, на этом все. Только еще один вопрос: имелись ли у Ксианы собственные средства?

– Да.

– Откуда?

– От бабушки и дедушки со стороны матери. Родители жены оставили ей весьма значительную сумму. Нас назначили управляющими. Ксиана получила бы деньги, когда ей исполнится двадцать пять. Если бы у моей невестки была семья, эти деньги бы поделили с моими племянниками.

– О какой сумме идет речь?

Тео откашлялся, словно испытывал неловкость от вопроса, и еле слышно ответил:

– Доходы от продажи семейного дома тестя с тещей в Эймсе. Почти миллион евро.

Исаия, глава 63, стихи 5–6

Ольга Виейтес успела свыкнуться с тишиной, воцарившейся в доме Аленов после смерти юной Ксианы. Проработав у них уже четыре года, она ни на что не могла пожаловаться. Но правда заключалась в том, что в последние дни она обдумывала поиск другой работы.

За последнюю неделю она получила несколько предложений принять участие в различных телешоу, но вежливо отклонила все до единого. Никогда бы так не поступила ни с Аленами, ни с Ксианой.

Ольга не могла поверить в смерть девочки. В голове не укладывалось, что какой-то сумасшедший перерезал ей горло, пока семья тихо ужинала. Перекусывала сардинами в ожидании традиционного костра.

В приличных домах такого не происходит. Так заявила Ольге мать. Но Алены, не проявляя особой любезности, относились к ней хорошо, уважали ее выходные и отпуска и платили вполне приемлемую зарплату. Учитывая нынешние времена, это было больше, чем можно желать.

Ольга хорошо ладила с капризной старушкой. Иногда та путала сны с реальностью, а порой возвращалась в прошлое, но большую часть времени мыслила ясно и вела себя спокойно.

Так что Ольга не собиралась рисковать хорошей работой ради того, чтобы посплетничать в телешоу. И хотя телевизионщики предлагали три тысячи евро за рассказ о частной жизни работодателей, она знала: это хлеб на сегодня и голод на завтра. Никто не пустит в свой дом человека, способного раскрыть тайну личной жизни нанимателей в обмен на деньги.

Ольга не верила газетным статьям, в которых утверждалось, будто Ксиану убил один из собравшихся на ужин гостей. Тео или Сара не могли этого сделать – такое было просто немыслимо. Старушка почти не передвигалась без ходунков, к тому же практически ничего не видела. Остальные являлись друзьями семьи. Нормальными людьми, которые ничего не выигрывали от смерти девушки.

И еще была тетя. Все твердили о том, как низко она пала. Лия даже не смогла посетить похороны. Осталась дома. Сидела на диване, обнимая подушку и не пролив ни слезинки. Закрыв глаза. Ольга пару раз подходила к ней, проявляя внимание и предлагая перекусить, аспирин или кофе. Однако Лия каждый раз отклоняла ее предложения. Потом призналась, что она трусиха. Что хотела бы появиться в ритуальном зале и церкви, но не может. Единственное, на что она способна, – оставаться на диване, уткнувшись носом в подушку Ксианы. «Она все еще пахнет ею», – сообщила Лия. А потом сунула подушку ей под нос. Ольга уловила слабый запах ванили, аромат шампуня Ксианы. «Что, если я уйду, и запах исчезнет? Вы меня понимаете, правда? Если я закрою глаза, я почувствую, что она здесь. Но стоит мне уйти, и аромат исчезнет, и ничего не останется. Больше ничего не останется, Ольга».

Эти слова показались более опустошающими, чем рыдания Тео, чем слезы Сары у двери той запертой комнаты, в которую Ольгу не впустили.

Поэтому она не могла поверить, что Лия так поступила с девочкой.

А старуха тем временем изрыгала проклятия и призывала демонов. Ольга не верила ни единому слову полубезумного бреда, но не могла отрицать, что каждый день при входе в шале ее бросает в дрожь.

Она посмотрела на часы и решила, что пора разбудить донью Амалию и дать ей лекарство. Направилась на кухню, взяла стакан воды и таблетки. Она также взяла с собой кусок торта. Повезло, что донья Амалия, сладкоежка, не имела проблем с уровнем сахара. Тео и Сара должны были вот-вот вернуться. Уезжая утром, они предупредили, что ненадолго. У доньи Амалии выдался спокойный день. Она без возражений пообедала и больше часа провела в саду, на свежем воздухе.

Лифт установили два года назад, когда пожилая женщина начала терять подвижность. Ольге нравилось вывозить ее на прогулку в инвалидной коляске или с ходунками, в зависимости от того, как себя чувствовала донья Амалия. В некоторые дни боль от артрита была настолько невыносимой, что она оставалась в постели, и тогда Ольга делала ей массаж с маслом розмарина.

Крик застал ее врасплох. Ольга невольно опрокинула стакан, и вода разлилась по кухонному столу.

Она бросилась бежать. Взлетела по лестнице, кинулась к двери и распахнула ее. Сильный запах заставил Ольгу оцепенеть.

Донья Амалия лежала в постели совершенно обнаженная. Под ней расползлась огромная темная лужа, пропитывая простыни. Сначала Ольга подумала, что это кровь, и застыла, парализованная, уставясь на старуху, которая громко визжала от дикого ужаса. Потом до нее дошло: это не кровь. Ольга подошла к старухе, чтобы попытаться привести ее в чувство.

– Успокойтесь, донья Амалия! Ничего не случилось. Вы не позвали меня вовремя, но с вами все в порядке. Ничего не произошло.

Запах дерьма заполнил всю комнату. Ольга обняла старушку и заговорила с ней, тихонько, словно нашептывала сказку ребенку:

– Тс-с-с, ничего страшного. Ну, упустили немножко. Сейчас мы все приведем в порядок. Ну же, ну же…

У старухи был потерянный взгляд, глаза широко раскрыты, так что, казалось, вот-вот выскочат из глазниц.

– Мы все умрем. В книге Откровения написано: «И, начав речь, один из старцев спросил меня: сии облеченные в белые одежды кто, и откуда пришли? Я сказал ему: ты знаешь, господин. И он сказал мне: это те, которые пришли от великой скорби; они омыли одежды свои и убелили одежды свои Кровию Агнца»[6].

Подумав, что старуха не в своем уме, Ольга направилась в ванную. Взяла там полотенце, намочила его водой с мылом и вернулась в комнату. Старуха продолжала говорить сама с собой:

– Это уже предсказал пророк Исаия: «Отчего же одеяние Твое красно, и ризы у Тебя, как у топтавшего в точиле?»[7]

Ольга сняла со старухи ночную рубашку и, насколько могла, обтерла ее. Затем подхватила под руку и усадила голышом в инвалидное кресло, стоявшее рядом с кроватью.

– «Я топтал точило один, и из народов никого не было со Мною; и Я топтал их во гневе Моем и попирал их в ярости Моей; кровь их брызгала на ризы Мои, и Я запятнал все одеяние Свое…»

Ольга сорвала сразу все простыни и бросила их на пол. Затем затолкала инвалидную коляску в ванную, запихнула старуху под душ и вымыла горячей водой с мылом. Донья Амалия, не прекращая, декламировала строки из Библии.

– «…ибо день мщения – в сердце Моем, и год Моих искупленных настал».

Ольга вытерла и одела старуху, которая все сильнее нервничала. Громкость ее голоса все возрастала.

– Замолчите, ради бога, донья Амалия. Ничего не случилось. Вот и все! – прошептала Ольга ей на ухо по пути в комнату.

Стоило им зайти в спальню, как донья Амалия поднялась с кресла. Ольгу удивило то, с какой легкостью старуха выпрямилась. Та встала рядом с ней и указала на нее пальцем.

– Мы умрем, потому что так написано. И пророк Исаия сказал: «Я смотрел, и не было помощника; дивился, что не было поддерживающего; но помогла Мне мышца Моя, и ярость Моя – она поддержала Меня: и попрал Я народы во гневе Моем, и сокрушил их в ярости Моей, и вылил на землю кровь их».

Ольга отступила назад и подобрала с пола комок простыней. Спустилась по лестнице и оказалась лицом к лицу с как раз вошедшими в дом Тео и Сарой. Не в силах себя контролировать, Ольга уронила простыни и расплакалась.

Затем сообщила об увольнении и отправилась в заднюю комнату собирать вещи, оставив онемевших от удивления нанимателей.

И сильный запах дерьма в холле.

Доверчивость

– Около миллиона евро! Деньги. Всегда деньги…

Они находились в кабинете Санти. Ана делала записи в блокноте.

– Что ты пишешь? – буркнул он.

– Все, что приходило мне в голову, пока я их слушала.

– Может, сходим выпить кофе? Пока не починят кондиционер, никто не сможет нормально обсуждать дела в этом кабинете.

– Давай.

– А потом я собираюсь побывать дома у Уго Гильена, парня, который встречался с Ксианой несколько месяцев назад. Пойдешь со мной?

– Ну, тогда я сюда не вернусь. Уже половина двенадцатого, а сегодня я работаю до двух. Теоретически. Сейчас, схожу за сумочкой. Но… постой, парень ведь несовершеннолетний. Ты собираешься явиться к нему домой вот так, не предупреждая родителей?

– Пока есть родители, проблем не возникнет. Иди собирай свои вещи. Жду тебя снаружи.

Пока Ана ушла за сумкой, Санти постучал в дверь комиссара и вошел.

– Гонсало, мы закончили с родителями. Все нормально. Единственное, что я выяснил, – мать девочки не собирается навещать сестру, а у отца скоро случится нервный срыв. И есть еще кое-что…

– Важное?

– Бабушка и дедушка Ксианы Ален оставили ей наследство в размере почти одного миллиона евро. Я хотел бы получить судебное разрешение на проверку счетов руководства этого фонда. Также хочу запросить ордер на повторный обыск их дома. На всякий случай. Там проживает более половины подозреваемых. Сделаешь?

– Да, разумеется.

– Мы с Аной ушли. Собираемся заглянуть к парню, который встречался с Ксианой Ален.

– Этот парень всю ночь провел у костра на Лос-Тилос. Его вряд ли можно заподозрить.

– Я не говорил, что подозреваю его. Но мне нужно знать, какой была Ксиана Ален, что ее беспокоило, какие отношения складывались у нее с близкими.

– Хорошо. Но веди себя нормально, а то я тебя знаю. Не проявляй агрессии. Мне не нужны жалобы разгневанных родителей из-за того, что ты издеваешься над несовершеннолетним.

Санти неохотно кивнул и вышел из кабинета. Ана уже ждала его.

– Может, сначала кофе?

– Договорились. На веранде?

– Тут, напротив.

– В «Токио»?

– Так точно.

Веранды на проспекте Фигероа всегда были переполнены. Летом Компостела гудела от паломников и туристов словно улей. Местные жители этого не выносили и старались в особую жару и праздники сбежать на побережье. В надвигающийся День апостола[8], например, Санти планировал запереться в собственном жилище с задернутыми жалюзи и хорошим запасом пива.

– Ты живешь недалеко отсюда? – спросила Ана.

– В той стороне. В Помбале, – откликнулся он. – Не могла бы ты не курить?

Ана сунула сигарету обратно в пачку.

– Мы на веранде!

– Курение – это отстой. Моя мать пять лет назад умерла от рака. Я этого не выношу, правда.

Ана застыла, шокированная признанием. Обычно Санти был сдержанным собеседником. Даже резким. Временами недружелюбным. А потому открытие столь личного факта ее удивило. Испытав чувство вины, она спрятала пачку сигарет обратно в сумку.

– Я… мне очень жаль. Если честно, я… – Ана помедлила, не представляя, что уместно сказать в подобной ситуации. Но внезапно она заметила на лице Санти странное выражение. Как будто он сдерживал смех. – Чертов сукин сын! Ты соврал?

– Конечно. Моей «покойной» матери вот-вот исполнится семьдесят пять, и она до сих пор готовит восхитительный кукурузный пирог, – с легким смешком проговорил он, больше не скрывая эмоций. – Но мне понравилась грусть на твоем лице.

– Знаешь, у тебя довольно странное чувство юмора.

– Я просто проверял, насколько легко тебя обмануть.

– Ну, я тебя раскусила.

– Только потому, что я не смог удержаться от смеха. Ты очень доверчива. Не лучшее качество для следователя. А ты ведь хочешь подняться в должности, верно? Ты собираешься подать заявку на повышение внутри управления?

– Да, в этом году. До сих пор мне это не удавалось. Я надеюсь скоро сдать экзамен и стать младшим инспектором. Также я начала изучать криминологию.

– И почему ты поступила наоборот? Хочешь подниматься с нижних ступеней?

– Иначе не получилось. Я подала заявление в полицию, как только достигла необходимого возраста. Мне требовалось работать. Я не могла позволить себе получать высшее образование.

– А подробнее?

– У меня есть ребенок. Его нужно содержать. Ему одиннадцать.

Санти знал, что у нее есть ребенок. Они работали вместе с две тысячи тринадцатого, и за это время он слышал, как Ана рассказывала о нем. Что привлекло внимание Санти, так это возраст.

– Одиннадцать? – На вид Ане было не больше двадцати пяти. – А сколько лет тебе?

– Двадцать семь.

Санти промолчал.

– Не пытайся подсчитывать, я забеременела в пятнадцать.

– В том же возрасте была Ксиана Ален.

– Может, это-то мы и упускаем.

– Ты о чем?

– О том, что мы всегда говорим о ней как о маленькой девочке. А стоит взглянуть на нее с другой точки зрения. Ксиана Ален уже была женщиной.

Руки

В руках Ксианы был свет. Мы, художники, всегда ищем свет, но Ксиане не требовалось его искать. Она повелевала светом. Могла рисовать одно и то же десять раз, и всегда получалось по-разному. В декабре прошлого года, будучи в Мадриде, я получила от нее посылку. Двадцать листов. И заметка: «Руки. С любовью. Кси».

Руки.

Двадцать листов, исчерканных углем.

Руки.

Морщинистые руки тети Амалии. Искривленные артрозом. Деформированные. Пальцы, словно голые ветви дерева зимой. Боль, раздвигающая границы белого листа. Болезненные, раненые, измученные, исчезающие руки. Освещенные углем Ксианы. Двадцать одинаковых, но разных рук.

Руки.

Руки Ксианы рождали руки.

«Они тебе понравились?» – спросила она в WhatsApp.

«Они мне понравились», – ответила я, а после написала сообщение о том, что у нее потрясающий талант. Способность отражать мир, захватывая душу.

Я бы убила ради обладания таким талантом. Ее талантом. Талантом моей матери.

Я бы убила, чтобы перестать чувствовать себя фальшивкой.

А потом я удалила это сообщение перед отправкой.

И теперь я не могу отделаться от мысли, что свет Кси погас. Она никогда больше не будет рисовать миры, запечатлевать мгновения или привлекать души.

Я никогда больше не захочу быть ею. И я не буду желать ее таланта. И не смогу сказать ей, что она королева света.

Вот о чем я думаю, когда доктор Бреннан спрашивает меня: «О чем вы думаете, Лия?» Вот о чем я думаю, когда отвечаю: «Ни о чем».

Хлоп, хлоп, хлоп

– О чем вы думаете, Лия? – спросил Коннор.

– Ни о чем.

– Я не женат.

– В смысле?

– Вы смотрите на мои руки. Я думал, вы ищете кольцо.

– Я думала о том, чтобы нарисовать их.

– Вам хочется рисовать?

Она кивнула. А у Коннора мелькнула мысль, что она выглядит очень юной, почти девочкой. В ней ощущались хрупкость и беззащитность. Те самые качества, которые побуждали желание защитить ее. Обычно он отстранялся от подобных эмоций. Всякий раз, беседуя с пациентом, старался привести мысли в порядок. Но в данном случае он не мог перестать думать о фотографиях Ксианы Ален, которые показывал ему на мобильнике Санти Абад. Поэтому напрягался едва ли не сильнее, чем Лия, стараясь сосредоточиться на правильных вопросах, чтобы проникнуть в ее разум. Хотя он по-прежнему не знал, готов ли узнать то, что там обнаружит.

– Я рад, что вы снова хотите рисовать. И думаю, я смогу вам помочь. Как вы смотрите на то, чтобы провести некоторое время в доме отдыха у нашей коллеги? Это не так уж далеко. Возле Муроса. С видом на устье реки. Там очень тихо. Идеальная обстановка для восстановления после нервного стресса, от которого вы страдаете. И если вы не против, я мог бы пару раз в неделю приходить проводить терапию.

Дом отдыха. Терапия. Нервный стресс. Время.

Лия стремительно обрабатывала новую информацию.

– Как там со светом?

– Со светом?

– Я хочу рисовать.

– Вы это упоминали.

– Смогу ли я увидеть Сару?

– Да, вы сможете принимать посетителей. Но сначала к вам придет инспектор Абад. Вы с ним уже знакомы. Я буду присутствовать на встрече.

Он намеренно употребил слово «встреча» вместо «допрос». Лия кивнула, не придав этому значения.

– Могу ли я сначала сходить на кладбище? Я не была у Кси.

– Какие у вас с ней были отношения?

«Какие были отношения с Кси? Как уместить пятнадцать лет в пятнадцати строках, начерченных в блокноте с оранжевой спиралью? Какими были их отношения? Как черно-белые клетки шахматной доски, которую он нарисовал на днях», – подумала Лия.

– Давайте поступим вот как, – предложил Коннор. – Начните произносить слова, которые напоминают вам о Ксиане. Это могут быть предметы, например, велосипед. Или чувства. Или просто слова, которые вам о ней напоминают. Произносите их быстро, не задумываюсь.

– Не знаю, смогу ли это сделать.

– Я помогу вам. Я буду хлопать в ладоши. И с каждым хлопком вы говорите слово, которое напоминает вам о Ксиане. И мы начинаем… сейчас!

Хлоп.

– Свет.

Хлоп.

– Блондинка.

Хлоп.

– Париж.

Хлоп.

– Тео.

Хлоп.

– Истории.

Хлоп.

– Фоски[9].

Хлоп.

– Не знаю, что еще сказать. Я в ступоре.

– Не задумывайтесь, – настаивал Коннор.

Хлоп.

– Велосипеды.

Хлоп.

– Лазанья.

Хлоп.

– Санхенхо.

Хлоп.

– Кровь.

Хлоп.

Хлоп.

Хлоп.

Хлоп.

Тишина.

Двойной кофе

Мать Уго Гильена, как выяснилось, продавала фрукты в супермаркете «Гадис» в Кашейрасе. Ана тепло поздоровалась с ней и тут же успокоила. Пусть женщина не переживает, они уже и так знают, что Уго тут ни при чем. Просто хотят задать ему несколько обычных вопросов, уточнить, какие у Ксианы были привычки. Что мать может присутствовать при разговоре и что они очень скоро закончат.

Пока его спутница разговаривала с женщиной, Санти наблюдал за самой Аной. Она обладала хорошими навыками общения с людьми, и Санти с облегчением оставил ей эту социальную составляющую допросов. Парень стоял рядом с матерью, на лице его читался испуг. Он выглядел типичным подростком в черной футболке, шортах с заниженной талией, которые демонстрировали резинку трусов, и в дизайнерских кроссовках.

– Не хотите ли чего-нибудь выпить? Или… – предложила женщина.

– Нет, спасибо.

Санти устроился в кресле, одном из тех, что стояли в гостиной. Ана последовала за ним и жестом предложила Уго сесть. Его мать осталась стоять.

– Что ж, Уго, мы проверили мобильный телефон Ксианы и можем утверждать, что ты последний, с кем она общалась в день своей смерти. В двадцать один тридцать она отправила тебе сообщение в WhatsApp.

– Ага. Мы с ребятами были в Лос-Тилосе, недалеко от баскетбольных площадок. Я написал ей сообщение, хотел узнать, отменили ли в конце концов ее предки наказание. Она ответила. Точно не знаю, во сколько это было.

– «Гребаные родители» – так звучит ее последнее сообщение. Вы с ней дружили?

– Да, конечно. Кси была замечательной девчонкой.

– Вы встречались.

– Всего пару месяцев.

– Кто предложил расстаться?

– Она.

– И как ты к этому отнесся?

– На что вы намекаете? – вмешалась мать Уго.

– Мы ни на что не намекаем, просто хотим знать, какие между ними были отношения.

– Ну, я уже говорил вам, – продолжал парень. – Мы дружили, и поначалу я был в шоке. Кси была потрясающей, очень красивой девчонкой, и все такое, но я не стал устраивать драму. Мы продолжали общаться.

– У вас в Инстаграме[10] есть фотография в бассейне, сделанная за неделю до ее смерти.

– С вечеринки по случаю днюхи Мауро, мы отмечали в общественном бассейне Кало.

– Мы уже поняли, что вы по-прежнему общались в одной компании. Ты не знаешь, встречалась ли она с кем-нибудь?

– Без понятия.

– А ты, ты с кем-нибудь встречаешься?

Не ответив, Уго искоса посмотрел на свою мать.

– Полагаю, мы бы не отказались от кофе, мэм, – обратился к ней Санти.

Ана уже открыла рот сказать, что в этом нет необходимости, но наткнулась на взгляд Санти.

– Да, конечно, сию минуту. Черный?

– Немного молока.

Стоило матери выйти за дверь, Санти повернулся к юноше.

– Ну вот, когда твоя мама вышла, я попрошу тебя побыстрее рассказать все, что ты знаешь.

– Ничего я не знаю, правда.

– Ты разговариваешь с полицейскими. Если я заподозрю тебя во лжи, отвезу в полицейский участок.

Парень поспешно заговорил:

– Она меня бросила, когда увидела с другой девчонкой. Это случилось на ботеллоне[11], на карнавале. Я перебрал, а она в тот день не пришла, потому что была в Париже со своей тетей. Кто-то сбросил ей фотки в WhatsApp, и она меня бросила. Не разговаривала со мной почти месяц. После этого все стало по-прежнему. Сейчас я встречаюсь с одноклассницей, Кларой.

– Ладно, все нормально. Все в порядке, Уго. А Ксиана, она с кем-нибудь встречалась?

– Ага. Она сообщила мне об этом на вечеринке у Мауро. Говорила, что влюблена, но больше ничего не может мне рассказать.

– И все, никаких намеков?

– И все. Вы смотрели в ее мобильнике?

– Конечно, и ничего не нашли, поэтому мы здесь и беседуем с тобой, – пояснила Ана.

– Ну, она не призналась, кто это. Но я знаю, что это был кто-то, кто не понравился бы ее родителям. Она говорила, что узнай ее предки, с кем она встречается, отправили бы ее в школу-интернат за границу. И я ей поверил. Они у нее очень строгие, и бабла у них хватает. Знаете же, ее бабушка была известной художницей.

– Вот, держите, – прервала их мать Уго, подавая поднос с кофе, молоком, сахаром и макарунами.

– Что ж, большое спасибо, – откликнулся Санти.

Они быстро выпили кофе. Санти достал из кармана визитку и протянул ее матери.

– Если вспомните что-нибудь, что может оказаться полезным, не стесняйтесь звонить нам.

Ана еще раз поблагодарила собеседников, и они с напарником покинули квартиру. Санти не открывал рта, пока они не шагнули в лифт.

– Полагаю, у тебя кофе уже скоро из ушей польется, – заметила Ана.

– Давай договоримся. Ты в последний раз начинала говорить раньше меня. Зачем ты предложила матери присутствовать при разговоре?

– Он несовершеннолетний!

– Вот именно. Несовершеннолетние ни слова не скажут в присутствии родителей. Мы здесь не для того, чтобы заводить друзей. Если идешь со мной, ты говоришь после меня, если не получишь других указаний. Тебе понятно?

Ана резко вдохнула, собираясь ответить, но тут же выдохнула. Они вышли на улицу и сели в машину Санти.

– Куда тебе? – спросил он.

Ана взглянула на часы. Почти два. Ее сын находился у матери, поэтому она могла не торопиться. Оставался запас по времени.

– Ты больше ничего не планируешь делать?

– Планирую. Поесть, вздремнуть и еще разок прочитать отчет о вскрытии. Он пришел вчера, и я пролистал его по диагонали. Хотя, очевидно, ничего интересного не найду.

– Я вчера прочитала. Подтверждает то, что нам уже известно. Никаких следов. Искусственная кровь. Ловкий убийца. Отсутствие ранений, характерных для самообороны.

– Ты очень хорошо все изложила, но я в любом случае перечитаю его.

– Разве ты не собирался сегодня поговорить с другой парой, Фернандо и Инес? – поинтересовалась Ана, обрадованная неожиданным комплиментом.

– Отложу на завтра. Не помешало бы, если бы ты кратко изложила то, что мы услышали сегодня. У меня есть одна идея. Так что теперь у тебя есть домашнее задание на вечер.

– Принято. Отвезешь меня обратно в Сантьяго?

– Но разве ты не здесь живешь? Насколько я понял, ты думала здесь и остаться.

– Да, в Ла-Рамаллосе, но намерена воспользоваться тем, что ребенок пристроен, и выполнить кое-какие поручения.

– Как скажешь. Где тебя высадить?

– Без разницы. В центре.

На обратном пути они практически не разговаривали. Санти высадил ее на площади Галисии. А после обогнул площадь, чтобы вернуться обратно в Кашейрас, при этом чувствовал себя немного виноватым за то, что не взял Ану с собой.

Она же поймала такси до Города культуры[12], чувствуя себя немного виноватой, что не взяла с собой Санти.

В центрифуге

Тео Ален звонил в агентство по трудоустройству, на чем свет стоит проклиная Ольгу.

Он бросился за ней, пытаясь успокоить, но ничего не смог поделать. Ольга заявила, что они все сумасшедшие. Что она бедная, но честная. Что дом проклят, и она никогда больше не ступит в него даже за все золото мира. Что ей очень их жаль, и они были к ней очень добры, но она больше не может здесь находиться. «А что, если я следующая?» – заключила она.

Тео понимал ее. Он сам балансировал на грани нервного срыва, когда коп задавал вопрос за вопросом. И в тот день вдобавок ко всему он поднял тему денег.

Тео услышал, что Сара внизу, в прачечной. Она не могла оставить грязное постельное белье Лоле, которая придет только на следующее утро. Должно быть, стиральная машина вот-вот закончит цикл. Тетя Амалия сидела в кресле в своей комнате с четками в руках и беззвучно молилась. В августе ей исполнится восемьдесят лет. Не так уж много, но произошедшее с Ксианой полностью выбило ее из колеи. Она всегда любила истории о чертях и колдунах, но в последние две недели не говорила ни о чем, кроме апокалипсиса и кровавой расплаты. Впрочем, никто не считал уже это странным.

А вот что касается Ольги, было обидно. Эта сдержанная и очень опытная женщина работала у них уже три или четыре года. Они жили, не беспокоясь о старухе. К тому же Ольга всегда без проблем сопровождала их в Санхенхо. Он пытался уговорить Сару отправить тетку в дом престарелых, но жена наотрез отказалась. Донья Амалия всегда жила с матерью и воспитывала Лию и Сару, тогда как Аврора жила от выставки к выставке. А Сара всегда была преданна семье.

Он быстро справился с задачей. Договорился с менеджером агентства на следующий день, после чего сделал второй звонок. Спустя три гудка на том конце подняли трубку.

– Привет, Адриан! Как там дела?

– …

– Ну, это хорошо, правда? А что насчет этого коллеги? Я помню, ты говорил, что он из ряда вон выходящий, но ты уже знаешь, что Лия особенная, в курсе ее паранойи. Любой, кто плохо ее знает, может решить, что…

– …

– Я знаю, ты говорил, но я не могу сейчас думать о себе. Меня больше беспокоит Сара. Она почти не разговаривает, ведет себя едва ли не агрессивно. И самое ужасное, не хочет видеть Лию. Это меня совершенно сбивает с толку. Ты же знаешь, что они ничто друг без друга. Я не понимаю Сару.

– …

– В «Родейру»? Нет, ты никогда мне не рассказывал.

– …

– Альба? Нет, и ее тоже не помню. Я изучал экономику, помнишь?

– …

– А, ну да, теперь понял. Она вышла замуж за Фермина Сасидо, филолога, верно? И где, ты говоришь, находится этот дом?

– …

– Нет, никогда там не был. Раньше мы больше ездили в район Санхенхо.

– …

– С деньгами проблем не будет, у Лии есть. Но ты уверен? Может, лучше, чтобы она вернулась к нам?

– …

– Не думаю, что это хорошая идея. Но полагаю, вы не сможете помешать им выполнять свою работу. Как ни крути, а этот коп явно очень упертый. Мы сегодня побывали на допросе в отделении полиции. Очень неприятное ощущение. Он расспрашивал о деньгах Кси, знаешь, о тех, которые ей оставила наша родня. Короче говоря, не буду вдаваться в подробности. Он смотрит на всех нас так, словно мы могли…

– …

– Спасибо, я знаю.

– …

– Нет, ни звука. Они присутствовали на похоронах. Откуда я знаю! Он в отпуске, но не думаю, что и Инес тоже.

– …

– Я тебе повторяю, меня беспокоит Сара. Дело не только в том, что она не навещает Лию. Скорее в том, что она почти не ест, не разговаривает и вообще ничего не делает. Но в какой-то момент начинает действовать так, словно ничего не произошло. Например, беспокоиться по поводу поездки в супермаркет или в банк. Это очень странно.

– …

– Что ж, неплохая идея. Но прежде чем отправиться в Санхенхо, нам нужно уладить вопрос с тетей Амалией. Сегодня Ольга уволилась. Я был… мы все были в шоке.

– …

– Не переживай, занимайся своими делами. Пациенты на первом месте. Завтра продолжим разговор. Я попрошу денек на работе. Как только разберусь с тетей Амалией, загляну повидать Лию. И позаботься о ней, ты знаешь, она особенная. Чао.

– …

Тео повесил трубку и откинулся на спинку дивана. Закрыл глаза. Под сомкнутыми веками вспыхнуло залитое кровью лицо Кси. Та кровь на его собственных руках после того, как Тео поднял ее. Он вспомнил раковину, полную розоватой водой, и медленно алеющую мыльную пену. Каждую ночь перед внутренним взором всплывали светлые волосы Кси, превратившиеся в слипшийся комок. Под этим алым покрывалом он не узнавал собственную дочь.

В настоящее его вернули прикосновения холодных рук. Открыв глаза, Тео увидел стоящую перед ним на коленях Сару. Посмотрел ей в глаза. Глаза женщин Сомоса. Сары, Лии, Ксианы. Сара одну за другой расстегнула пуговицы на его брюках. От удивления Тео не смог издать ни звука. Лишь немного приспустил штаны. Сара скользнула губами чуть ниже пупка. Кончиком языка медленно спустилась вниз. А после стянула с него трусы, взяла в рот его член и принялась ритмично сосать. Внутрь. Наружу. Внутрь. Наружу.

До его слуха донесся шум стиральной машины. Начинался отжим.

Внутрь. Наружу. Быстрее. Сильнее. Еще сильнее.

Бум, бум, бум, бум, бум, бум.

Тео кончил одновременно с отключением стиральной машины.

Сара встала и, даже не взглянув на него, сняла трубку стационарного телефона и заказала на ужин пиццу «Четыре сыра».

Кем была Аврора Сиейро?

Из всех библиотек Ана предпочитала именно библиотеку Города культуры. Раньше она ездила в нее по учебе, поскольку там не возникало проблем с парковкой, ни разу не пропадал Wi-Fi, и не сказать, чтобы он был сильно загружен. Все-таки туристов здесь было больше, чем студентов. Ане также нравился архитектурный комплекс, хотя этого мнения многие ее сокурсники не разделяли. Она же восхищалась чистотой и белизной линий модерна, а также высотой потолков и ярко освещенными залами.

Она направилась в секцию современного искусства, ведь Аврора Сиейро являлась самым известным галисийским скульптором второй половины двадцатого века.

Ана не очень интересовалась современным искусством и мало что знала о его особенностях, за исключением культовых алых туфель с шипами. И то лишь потому, что репродукции этой обуви можно было купить меньше чем за десять евро в любом сувенирном магазине в старом районе Сантьяго. Футболки, значки, магниты на холодильник… Наверняка близнецы Сомоса жили за счет авторских прав на эту несуразицу.

Ана пробежала взглядом по стеллажам. Если нужное сразу же не попалось на глаза, можно сделать запрос на компьютере или попросить о помощи. Впрочем, она не сомневалась, что отыщется несколько томов, посвященных матери девочек-близняшек.

Конечно же, они нашлись. Ана взяла две книги: «Аврора Сиейро. Рождение социальной скульптуры» и «Аврора Сиейро. Все работы. Детальное исследование красной стадии».

Нагруженная обоими томами, она направилась к столу. Выудила из сумки блокнот и ручку. И начала с более тонкой книги. Это оказалось эссе о важности Авроры Сиейро в феминистском движении, в котором описывалась эволюция ее творчества. В начале творческой деятельности та затрагивала этические области, вплоть до социальной сферы. Особое внимание уделялось переосмыслению социальной концепции скульптуры, сочетающей чистые белые формы с протестным посылом. Женщины и их роль в обществе были центральной темой работ Авроры. Скульптура туфли с шипами в шестидесятых годах была запрещена в Испании, а в мае шестьдесят восьмого во Франции стала символом студенческих движений. Работа изображала туфлю, усыпанную алыми лепестками роз. Каблук был в виде стебля розы, на котором выделялись шипы. Красота и боль шли рука об руку, символизируя женственность. Оригинал, ознаменовавший начало ее красного периода, автор передала в дар Галисийскому центру современного искусства.

Даты основных выставок и подробности наиболее выдающихся работ Ана записывала в блокнот.

Она понятия не имела, что ищет. Или все же знала. Что-то, с помощью чего можно доказать Санти: она знает, что делает. Чаще всего коллега оказывался прав, и Ана терпеть не могла самоуверенный тон, которым он всегда разговаривал с ней. Как будто сам никогда не ошибался.

Во втором талмуде, менее описательном, были собраны репродукции большей части работ Авроры Сиейро. В пятидесятые годы выделялись фигуры деревенских женщин. Они представляли собой белые силуэты, изображавшие женщин, которые выполняли работу в полях и на море. Ни у одной из них не было рта. В конце шестидесятых годов начался ее красный период, который продлился до конца семидесятых или даже начала восьмидесятых. В те времена появились туфли и свадебная серия. В восьмидесятые Аврора Сиейро перешла на более простые формы. Женщины без конечностей, без глаз и, опять же, без рта. Ближе к концу двадцатого столетия художница начала экспериментировать с разложением эфемерных материалов, что всегда было связано с общественным осуждением.

Изучая снимки, Ана ощутила сильное беспокойство. Она быстро перелистала страницы и начала с последней главы книги, в которой обсуждалась работа Авроры как фотографа. Первые ее работы были черно-белыми, но на них все равно четко угадывалась рука скульптора: расположение объектов придавало им почти архитектурный вид. Ее фотографические работы являлись точной копией скульптур, а к шестидесятым годам начали окрашиваться в красный.

В очередной раз перевернув страницу, Ана оказалась лицом к лицу с фотографией, от вида которой ее парализовало. Чувствуя, как крик подступает к горлу, она с трудом удержала его. Зажала рот, не позволяя звуку вырваться и вторгнуться в царившую в библиотеке тишину. Пульс ее участился, а горло перехватило, словно она подавилась рыбьей костью. Ане не хватало воздуха. Немного взяв себя в руки, она достала из сумки мобильный, сделала три или четыре фотографии, а затем собрала свои вещи и ушла.

Послеполуденное солнце сильно припекало. К ней подошла супружеская пара из Германии и попросила сфотографировать их на фоне полок с книгами, стоявшими у дверей библиотеки. Ана извинилась как могла и вызвала такси. Побежала к стоянке, по дороге набирая номер Санти. Он ответил только после пятого гудка.

– Ана?

– Санти, ты не поверишь, что я только что обнаружила…

Любовь/ненависть

Мне хочется рисовать. Настолько сильного желания я давно не испытывала. Похоже, это и значит быть живой. Это значит, что я хочу быть живой. А все, что произошло на прошлой неделе, – всего лишь несчастный случай. Что-то, чего не должно было случиться.

Мне нужно порисовать. Будь у меня сейчас в руке кисть, я бы нарисовала кусочек неба, который вижу из окна больницы. На меня словно бы нападают формы. Возможно, если бы я могла рисовать, нарисовала бы только это. Картина в гиперреализме, на которой я бы воспроизвела раму окна и голубое небо. И стекло, приглушающее яркость этого неба. Стекло имеет значение. Это то, что мешает вам вступать в контакт с внешним миром.

Иметь собственные идеи – это облегчение. Ощущение, будто я рисую, представление расположения элементов картины в голове. Выбор цветов из воображаемой мысленной палитры.

Так было не всегда. Когда-то я преклонялась перед своей матерью и захватывала ее искусство, пытаясь сделать его своим.

Когда Сара и Тео поженились, я подарила им картину. Некоторое время я провела, размышляя о том, что могло бы по-настоящему произвести на них впечатление. В конце концов я решила нарисовать гигантскую клубнику. Сара с детства любила эту ягоду. Я выбрала холст размером два на два метра. Клубничина площадью четыре квадратных метра. Я изобразила ее усыпанной лепестками роз, а вместо характерных семян покрыла шипами. Знаменитая туфля на высоком каблуке Авроры Сиейро превратилась в любимую ягоду моей сестры.

Сара и Тео поженились зимой двухтысячного года. Сара была прекрасна в платье из кружева шантильи и пальто, отделанном горностаем, с таким же шлейфом, что и платье. Длинные черные волосы придавали ей романтический вид. Почти трагичный. Она походила на Снежную королеву.

Я вручила им картину на банкете. Там они ее и открыли. Люди аплодировали. Это я помню. Я все помню.

Искренние аплодисменты. Лицо Тео. Он поцеловал меня в щеку и сказал: «Спасибо, Лия». Я помню его благодарность. И «спасибо» от матери, которая хвасталась тем, насколько я ее почитала. А еще обращенную к Саре фразу: «Она уже достаточно взрослая, чтобы начать рисовать что-то свое». Папин тост: «Счастлив, что ты вышла замуж за своего любимого адвоката, того, кто может пойти по твоим стопам». Реплику Сары «на случай, если кому-нибудь нужно, у меня есть свободная копия». Я помню все больше смеха. Все больше тостов. Вальс. Танец с папой. Еще один – с Адрианом. И один с Тео. «Спасибо, Лия», – снова пробормотал он. И лицо Сары – Снежной королевы в зеркале дамской комнаты, когда она подкрашивала и без того красные губы. «Тебе понравилось?» – спросила я у нее. В ответ она рассмеялась: «Это прекрасно, сестренка». Она подошла ближе и крепко поцеловала меня, оставляя на щеке след своих губ. «Амородио. Идеальная клубничная любовь-ненависть»[13]. Она громко засмеялась собственной шутке. Снова накрасила губы и вышла из туалета, волоча за собой шлейф с горностаевой оторочкой.

Клубничная любовь-ненависть.

Я не вспоминала об этом до сегодняшнего дня.

Еще вопросы

Санти много раздумывал о том, взять ли свою помощницу на допрос Фернандо Феррейро и Инес Лосано. Ана ему нравилась. Она была инициативной и обладала достаточно развитой интуицией. К тому же ее восприимчивость облегчала общение с людьми. В свое время он тоже был таким. Ему потребовались годы, чтобы осознать: человеческая природа подобна ненасытной твари, пожирающей все на своем пути. Он никогда не работал с Аной, но заметил ее проницательность. Ей просто требовалось набраться немного опыта. С ее стороны было неплохой идеей поработать с ним над этим делом. Санти лишь надеялся, что оно не окажется для Аны слишком серьезным. Она была слишком впечатлительна. Он – нет. Больше нет. Пока допрашивал Сару и Тео, он ни на минуту не отвлекался от мыслей о том, как Сара Сомоса перерезает горло своей дочери, или Тео, который делает то же самое, а затем спускается в сад и продолжает жарить сардины. По его мнению, в ту комнату могла войти Лия Сомоса, убить свою крестницу и вылить на пол восемь литров искусственной крови. А еще он представлял, как старая Амалия встает с постели и убивает Ксиану в порыве безумия. Или здравомыслия.

И Санти не сомневался, что во время предстоящего допроса его взгляд будет прикован к рукам Фернандо Феррейро. Мысленно он вложит в эти самые руки японский нож стоимостью почти пятьсот евро, который обнаружился в шкафу Ксианы Ален. Он также будет прикидывать, достанет ли сил Инес Лосано, невысокой женщине, справиться с девушкой выше ее. И допустит, что на Ксиану напали сзади и врасплох, так что да, это возможно.

Ана такого не увидит. Он знал. Ана переживала только о том, чтобы не задеть их чувства как родителей и друзей девушки. Ана замечала слезы Сары на похоронах или нервическое подергивание правого века Тео. И его походку странствующего бродяги, мифического существа, которое слоняется по миру, обреченное нести на своих плечах тяжесть земного шара.

Санти не стоило отвлекаться на Ану. И так уж слишком многое из того, что не имеет особого отношения к расследованию, отвлекало его. Поэтому он решил не приглашать ее, но на следующий день поделиться беседой с Фернандо и Инес. Ана стерпит его грубость, а Санти с радостью напомнит ей, кто руководит расследованием.

Пройдя мимо контрольно-пропускного пункта Лас-Амаполас, он отыскал охранника.

– Я инспектор Абад. Еду к Фернандо Феррейро и Инес Лосано. Номер 12, верно?

Парень кивнул и поднял барьер.

Лас-Амаполас был относительно новым жилым комплексом. Построенный в разгар бума на рынке недвижимости, он мало напоминал типичный квартал на окраине Сантьяго. В то время как большинство жилых комплексов представляли собой сотни прилепленных друг к другу шале, похожих между собой и практически не имеющих земли вокруг, здесь располагалось всего пятнадцать домов. Пусть и построенные из одинаковых материалов и выдержанные в определенном архитектурном стиле, все они отличались друг от друга. Улиц имелось всего две, по семь домов на каждой. В дальнем конце двух улиц находился самый большой дом, который застройщик зарезервировал для себя. У каждого из домов был собственный бассейн и участок площадью более тысячи квадратных метров. «Зарплаты полицейского определенно на такое не хватит», – подумал Санти, паркуя машину у дверей двенадцатого шале.

Ему открыла Инес Лосано, и Санти снова поразился тому, насколько она миниатюрна. Еще миниатюрнее, чем ему помнилось. Сейчас она была одета в спортивный костюм и кроссовки, тогда как при первом разговоре была на каблуках. Санти предположил, что ее рост не достигает и полутора метров. Его снова охватило сомнение, сможет ли женщина такого роста убить девушку, которая выше ее более чем на двадцать сантиметров.

– Здравствуйте. Не знаю, помните ли вы меня. Я инспектор Абад. Сожалею, что пришел без звонка. Мне нужно поговорить с вами и вашим мужем.

– Мы ужинаем…

– Всего несколько вопросов. Но я могу подождать в машине, пока вы закончите.

– Никоим образом. Входите.

Дом Фернандо и Инес оказался немного меньше, чем шале Аленов, но оба отличались яркой индивидуальностью, в которой узнавалась рука одного и того же строителя. Инес проводила его в гостиную. Обстановка была более консервативной, чем в доме их соседей: мебель современных линий, но из красного дерева и каштана; черные кожаные диваны; полки с книгами и руководствами по праву.

Фернандо Феррейро появился внезапно.

– Я не против подождать, пока вы закончите ужинать, – повторил Санти.

– Мы почти закончили. – Фернандо протянул ему руку в приветственном жесте.

Он явно был общительным человеком и выглядел как американский политик в разгар предвыборной кампании: безупречно уложенные черные волосы, уже начинавшие седеть на висках, белоснежные зубы, тело теннисиста и улыбка продавца энциклопедий. Он производил впечатление знатного притворщика, но Санти привык к подобному поведению людей. Перед ним часто притворялись нормальными, делая вид, будто их жизнь проходит спокойно, а сами считали до десяти и ждали, пока копы выйдут за дверь, чтобы снова стать такими, какие они есть. Или кем хотели бы быть.

– У меня не было возможности поговорить с вами с тех пор, как я расспрашивал вас на следующий день после происшествия в доме Аленов.

– Мы уже рассказали все, что знали, двум полицейским, которые приходили в ту ночь… в Ночь Святого Хуана, – вмешалась Инес.

Санти уже просмотрел записи Хави и Лоиса, дежурных полицейских, и не обнаружил ничего примечательного в их записях.

– Я знаю. Но иногда по прошествии нескольких дней все становится более ясным.

– Как Лия?

– Нам пока не разрешили с ней пообщаться. Полагаю, она вне опасности. Безусловно, у Тео и Сары больше информации. Вы с ними общаетесь?

Фернандо и Инес хранили молчание.

– Были ли у вас с ними какие-либо разногласия после похорон?

Они продолжали молчать, ожидая реакции другого. Так два незнакомца медлят, уступая друг другу дорогу в лифте или у дверей стоматолога. Санти посмотрел на Инес, приглашая ее высказаться.

– Мы не хотели их беспокоить. Это очень травмирующая ситуация.

– Но вы же друзья.

– Да, конечно. Мы живем в этом комплексе уже два года. Они поселились гораздо раньше. Мы сразу нашли общий язык. Мы почти ровесники, они старше нас едва ли не на пару лет.

– У вас нет детей?

– Нет, – ответила Инес. – Пока.

– Чем вы занимаетесь?

– Я школьный учитель, – вмешался Фернандо, – а Инес – нотариус.

Нотариус. Эти доходы уже больше соответствовали уровню жилого комплекса. Как и стоявшая в той комнате куча книг по праву.

– Учитель чего?

– Математики.

– Где?

– Здесь, в Кашейрасе.

– Ксиана там училась. Вы вели у нее уроки?

– В прошлом году. Но, естественно, я знал ее и раньше. Мы были соседями.

– Она хорошо училась?

– Нормально.

– Но в этом году сдала на шестерку.

– Она сходила с ума по рисованию, а Сара и Тео – не самые понимающие родители на свете. Все исправляют с помощью наказаний.

– Ты несправедлив, – перебила Инес. – У Ксианы был сложный возраст. Единственное, чего она хотела, – уехать в Мадрид к своей тете и жить с ней.

– В первый раз об этом слышу, – заметил Санти. – Это было просто желанием девушки? Тетя была согласна? Выясняла ли Ксиана, что об этом думают родители?

– Ну, я не так уж много знаю, – откликнулась Инес. – Мы друзья Сары и Тео, но не всей семьи. Сара как-то рассказала мне об этом. И она не запрещала девочке рисовать. Я имею в виду, она не была как обычная мать, которая считает изобразительное искусство бессмысленным занятием. Такое немыслимо со стороны дочери Авроры Сиейро и сестры Лии.

– Что вы думаете о Лии Сомосе?

– Что вы имеете в виду? – заметно растерявшись, Инес задала встречный вопрос.

– Я имею в виду, считаете ли вы ее психологически стабильным, нормальным человеком.

– Всего несколько дней назад Лия пыталась покончить жизнь самоубийством, – заметил Фернандо. – Очевидно, она очень чувствительный человек и не смогла вынести случившегося. Полагаю, это не то же самое, что намекать на…

– Я ни на что не намекаю. Но вы знакомы с этой семьей.

– Абсолютно невероятно, чтобы кто-то из семьи убил Ксиану.

– Что позволяет нам прийти к единственному выводу.

– Я уже знаю, на что вы хотите намекнуть. О чем пишут газеты. Мы – одни из шести. Но это мог сделать кто-то из тех, кто там работает. Задержался в доме, а потом скрылся на машине. Не знаю уж, та Ольга или дама, которая приходит убираться по утрам. И садовник, который появляется раз в неделю. Или, может, работник из другого дома.

– Немного надуманная теория, как мне кажется. К тому же ее опровергает куча записей. И не забывайте об одной важной детали.

– О какой именно?

– Убийца, кем бы он ни был, желал именно этого. Давал понять, что девушку убил один из вас.

– Не говорите так об этом! – взвизгнула Инес. – Мы не имеем никакого отношения к той семье. Мы просто друзья. Наши отношения не выходят за рамки совместных обедов и ужинов или встреч за кружкой пива время от времени… И я не позволю вам запятнать мое имя или имя моего мужа подозрениями только потому, что…

– Успокойтесь. Никто вас ни в чем не обвиняет, но я советую вам держать себя в руках. Давайте вернемся к вопросам. С какой сумкой вы были в вечер ужина?

– Сумка? Вы спрашиваете о моей сумке? – недоверчиво повторила Инес.

– Точно.

– Не знаю… не помню…

– С черной, которую тебе подруги подарили на день рождения, – вспомнил Фернандо.

– Можете показать ее?

– Да, конечно, – отозвалась Инес, прежде чем покинуть гостиную.

Фернандо начал играть со своим обручальным кольцом, снова и снова снимая и надевая его.

– Вот, держите, – прервала молчание вернувшаяся Инес, протянув маленькую черную сумочку без ручек, которые часто носили на официальных приемах. В нее едва ли поместились бы кошелек и мобильный телефон.

– Немного маловата, правда?

– Простите, но я не понимаю…

– Все нормально, не переживайте. Был ли кто-нибудь из вас двоих у Аленов в тот день перед ужином?

– Я заходила выпить кофе с Сарой, – ответила Инес. – Мы находились в саду. Посидели всего полчаса, потому что мне нужно было поехать к маме в Сантьяго, а она собиралась за покупками. Тео остался дома.

– А вас не было там весь день? – уточнил Санти у Фернандо.

– Нет.

– Как же, ты ходил, – вклинилась Инес. – Отнес сардины.

– А, ну да, точно, я уже и забыл. Дело в том, что я согласился захватить их после лекций и зашел к Аленам, чтобы отдать. Сара и Тео еще не вернулись с работы, хотя была уже половина третьего.

– Кто находился в доме?

– Мне открыла Ольга, сиделка.

– Вы передали сардины ей или сами отнесли на кухню?

– Отнес, она вернулась наверх, потому что кормила тетю Сары.

– Вы видели еще кого-нибудь?

– Нет. Когда я выходил за дверь, Ксиана помахала мне рукой с верхней площадки лестницы.

– Хорошо. Больше не буду отнимать у вас время. Я оставлю вам визитку на случай, если вы что-нибудь вспомните.

Санти пожал им обоим руки и направился к выходу. Когда он собирался сесть в машину, зазвонил мобильный. Это была Ана.

Фернандо и Инес наблюдали за ним из окна гостиной.

– Что это за хрень с сумкой? – пробурчала Инес. – Он свихнулся?

– Нет. Ничего сумасшедшего. Он пытался выяснить, могла ли ты добраться до дома Сары со всеми теми бутылками искусственной крови, которые нашли копы.

– Это же не точно, всего лишь сплетни прислуги. Лола рассказала Марибель, но мы не можем быть уверены…

– Лола – сплетница, но она работает в этом доме и слышала разговоры Сары и Тео. Не сомневайся, это правда. Ты же видела, сколько крови было в той комнате!

– Что ж, полагаю, он убедился, что в такой сумке я ничего не могла пронести.

– Да, но теперь думает, что я воспользовался визитом в их дом, чтобы принести что-нибудь помимо сардин.

Инес посмотрела ему в глаза, выражая взглядом глубочайшее презрение.

– Так оно и было, Фер?

Тоска по дому

Коннор Бреннан надел шорты и футболку с рекламой пива и отправился на пробежку. Он не взял с собой ни музыки, ни каких-либо устройств для измерения сердечного ритма, пройденных шагов или израсходованных калорий. Он бежал ради простого удовольствия двигаться, слышать собственное дыхание. Замечать стук сердца, которое билось в груди, словно эти пульсации оставались единственным свидетельством того, что он жив. Он свято верил в целебную силу спорта. Утверждал, что ощущение стекающего по спине пота куда более эффективно, нежели все антидепрессанты и успокоительные препараты.

Коннор жил в маленькой квартирке в Понтепедринье, поэтому обычно бегал по парку Эухенио Гранелла. Сегодня народа было больше, чем обычно, и он бежал, уворачиваясь от детских трехколесных велосипедов, держащихся за руки парочек и детишек с самокатами, одновременно стараясь выбросить из головы мысли о Лии Сомосе.

Он беспокоился о своей пациентке. Лия представлялась ему странной. Когда ее собирались перевести в дом отдыха, она переживала исключительно об освещении. Освещение. И что тут скажешь? Эта женщина смотрела на мир другими глазами. Она смотрела на мир, думая о том, как его изобразить. Шла по жизни, не погружаясь в нее. А потому случившееся с ее племянницей оказалось для нее чересчур. Требовалось заставить ее говорить. Она нуждалась в том, чтобы рассказать о своих чувствах, когда обнаружила мертвую девушку в море крови. Изображение. В этом-то и проблема. Лия терпеть не могла переходить из двухмерного мира в трехмерный.

Завтра Коннор планировал принять инспектора Абада. А потом, после обеда, сопроводить Лию в «Родейру». Он собирался в Кангас, повидаться с матерью, а потому мысленно сделал пометку позвонить ей и отложить встречу.

Коннор бегал почти час, прежде чем направиться к дому. Ему нравилось жить в центре города, хотя иногда он скучал по морю. Не по тому, которое в Кангасе. По тому, что у Дун-Лэаре. И не только по морю: по суете на Джордж-стрит, поездкам на «Дарте» в Дублин, вечерам у О'Нила. И он скучал по Эллисон. Иногда, просыпаясь ночью, он протягивал руку в надежде ощутить ее рыжие волосы, которые разметались по подушке. Или ее обнаженное тело между простынями. Она всегда спала обнаженной.

Отбросив эту мысль, Коннор вошел в ванную. Принял чуть теплый, почти холодный душ. Перед его мысленным взором всплыл образ Эллисон, которая, подобно Венере Боттичелли, выходит из воды. Ее рыжие вьющиеся волосы, прилипшие к лицу. Ее ледяные серые глаза. Ее бесконечные ноги. Белоснежные. Почти призрачно бледные. Ее пылающий лобок. Упругие маленькие груди. Казалось, вся она здесь, под водой, и, как раньше, шепчет его имя: «Коннор, Коннор, Коннор…» Он снова потряс головой, пытаясь выбросить ее из головы.

Выйдя из душа, он быстро вытерся. Глядя в зеркало, взъерошил волосы рукой. Он очень давно не смотрел на свое отражение. Фигурой он мало походил на отца. Честно признаться, от ирландцев ему досталось только имя. Оно и зеленые глаза Бреннанов. Все остальное он унаследовал от родни из Кангаса. Когда Эллисон была беременна, они делали ставки на то, будет ли девочка галисийкой или ирландкой. Эта мысль причинила боль. И ее Коннор тоже отбросил. Надев джинсы и белую футболку, он направился на кухню за пивом. Затем уселся на диван и взял в руки мобильный.

– Привет, мам!

– Привет, сынок. Ты приедешь завтра к обеду или позже?

– Я не смогу приехать, дела на работе.

– После обеда? Мне казалось, пятница – единственный день, когда у тебя остается свободное время.

– Мама, лучше, если ты узнаешь это от меня. Я занимаюсь лечением Лии Сомосы.

– Той тети, которая убила девочку?

– Ничего подобного, мама! Или, по крайней мере, ничего определенного. Для меня она не более чем пациентка. На данный момент она лежит в больнице. Больше ничего не могу тебе рассказать.

– Как же ты напоминаешь мне своего отца! Такой же упрямый! Так когда ты приедешь? Или хочешь, чтобы мы сами поехали в Сантьяго? Можем перекусить в выходные.

– Нет, я сам появлюсь в субботу или воскресенье.

– Сынок…

– Что?

– Мне звонила Элли.

Коннор почувствовал себя так, словно пропустил удар в живот.

– И как она?

– Все хорошо. Расскажу тебе, когда приедешь.

– Я выдержу, мама. Я знаю, что она встречается с парнем из Монкстауна, футбольным тренером. Очень приятный парень, он даже бросил мне заявку в друзья на Фейсбуке. Что случилось? Они женятся?

– Коннор, не защищайся.

– Я психиатр, не надо подвергать меня психоанализу. Я не собираюсь защищаться. Очевидно, это могло произойти.

– Она беременна.

Мысли, которые Коннор гнал от себя весь день, вновь вернулись. Иногда такое случалось. Бывали дни, когда он не вспоминал об Элли. Некоторые дни он едва ощущал. Свидания, которые следовали одно за другим. Один за другим пациенты. Дни сменялись ночами, ночи – днями. Неделя, месяц… пролетали, а он практически о ней не вспоминал. Но бывало и по-другому. Дни, когда он даже душ не мог принять, не думая об ощущении ее влажной кожи. Всякий раз, когда это случалось, Коннор чувствовал себя так, словно он – герой видеоигр, в которые играл в детстве. Тех самых, где ты едешь по дороге и должен уворачиваться от встречных машин. В такие дни присутствие Эллисон ощущалось повсюду. И Коннор уже научился отбрасывать ее образ, воспоминания о ней, о ее аромате.

А теперь – всего два слова, и все образы и воспоминания об Эллисон, отброшенные за прошедшие три года, гигантской волной нахлынули на него. Когда-то она сказала ему: «Я беременна, Коннор». Тогда она была беременна от него. Девочкой с рыжими волосами и зелеными глазами, которую она называла Мэри, а он – Марухой.

– Коннор.

– Все нормально, мам. Буду в субботу.

Коннор повесил трубку, не дав матери времени на ответ. Схватил пиво и швырнул его об стену. Звон бьющегося стекла немного утешил его. А после он пожалел, что так сильно рыдал три года назад. Настолько, что больше не мог сомкнуть веки, ослабить этот проклятый ком в горле и снова заплакать.

Красная смерть

Ана вышла из такси перед полицейским участком. Войдя внутрь, убедилась, что Санти еще не приехал. Кроме двух дежурных офицеров, там никого не было. А она вдруг осознала, что ничего не ела и не пила после второго кофе в доме Уго, приятеля Ксианы.

Пока ждала Санти, она пролистала сделанные на мобильный телефон фотографии. Воспользовалась возможностью позвонить матери. Та повела ребенка в общественный бассейн Лос Тилос. Ребенок. Ане следовало бы перестать называть его так. Сын уже почти одного с ней роста, и это притом, что Ана не такая уж низкая. Через пару месяцев он пойдет в шестой класс, а в следующем году – в среднюю школу. Пока Мартиньо оставался довольно серьезным ребенком. Конечно, когда не забывал обо всем и не начинал сводить ее с ума, выпрашивая мобильник и поездку в Мадрид на «Сантьяго Бернабеу»[14]. Ана уже приобрела билеты на поезд до Пон-дель-Пилар, хотя ему об этом и не сказала – хотела сделать сыну сюрприз.

Отец в жизни ее ребенка отсутствовал, и в нем не нуждались. Тони работал в автомастерской в Кало, у него были пятилетняя дочь и двухлетний сын. Мартиньо не носил фамилию Тони, а Ана ни разу и пальцем не пошевелила, чтобы заявить о его отцовстве.

Она хотела, чтобы именно Мартиньо этим занялся, когда придет время. Если, конечно, он вообще этого захочет. Сама Ана в этом не нуждалась. Ни тогда, ни сейчас.

В кабинет ворвался Санти. Он прибыл разгоряченный, поскольку едва ли не бежал.

– Когда, черт возьми, уже починят кондиционер? На улице и то лучше!

– Я же тебе говорила, мастера ждут запчасть. Вчера я опять звонила.

– Что ты нашла? Фотографию? Где она у тебя?

Ана протянула ему мобильник.

– Где взяла?

– В книге. В публичной библиотеке.

– Какого черта ты искала?

– Дело не в том, что я искала. Дело в том, что нашла.

Санти посмотрел на экран мобильного.

– Они одинаковые, – заметила Ана.

– Не совсем.

– Ты ищешь восемь отличий?

На фотографии, которую Ана нашла в книге, была изображена белая комната с полом, залитым красной жидкостью. Человеческая фигура, также одетая в белое, лежала на полу лицом вниз. Рядом стояла только кровать, тоже белая. Под снимком можно было разобрать: «Красная смерть» (1979).

Разумеется, мебель выглядела иначе, поскольку принадлежала другой эпохе. Человек на полу был крупнее Ксианы Ален. Открытое окно на заднем плане отличалось от современной металлической конструкции рамы дома в Лас-Амаполас.

– Теперь мы знаем, для чего залили весь пол кровью.

– Расскажешь? – вскинулась Ана.

– Воспроизводили произведение Авроры Сиейро.

– Браво, босс. Этот ответ подводит нас к другому вопросу: зачем.

– Я уже говорил тебе на днях, что сейчас не время строить гипотезы. Ты обедала?

– Нет. Но уже почти пять. Я совсем не голодна.

– Пойдем перекусим. Я тоже не ел. Наведался домой к Фернандо и Инес.

– Что? Куда ты наведался? Могу ли я узнать, о чем вы говорили?

– Я не мог взять тебя на этот разговор. Мне требовалось сделать собственные выводы, не позволив тебе подружиться с этой женщиной или попасть под обаяние улыбки Фернандо Феррейро.

– Не такой уж он и красивый. Я его знаю. Он давал уроки моей племяннице, а еще ходит в спортзал в Ла-Рамаллосе.

– Пицца или сэндвич? – спросил Санти, меняя тему.

– Сэндвич. В это время уже…

Они вышли на улицу и направились к пристани.

– Тебе нравится итальянская кухня?

– Я уже говорила, что мне все равно. Я все еще злюсь. Полагаю, ты считаешь меня неспособной на серьезный допрос. Может быть, ты думаешь, что я умею говорить добрые слова только мамочкам, которые истерят из-за того, что полицейские допрашивают их сына. Я в состоянии сделать собственные выводы. Я способна анализировать разум убийцы. Я только что доказала тебе это. Но, конечно, мне должно быть понятно, кто здесь главный, верно?

Санти не ответил.

– Я облажалась дома у Уго. Ладно, я поняла. Ты прав. Но думаю, я доказала тебе, что могу помочь с расследованием, – заявила Ана, открывая сумку и закуривая сигарету.

– Если ты ждешь от меня подтверждения, то я скажу: да, ты облажалась. Правильно, Баррозу! Но какого черта! Это не соревнование. Все, абсолютно все, что я тебе говорю, я говорю для того, чтобы ты чему-то научилась. И бросай курить, это полное дерьмо.

– Мы на улице, – возразила Ана, но все же сменила тон: – И спасибо.

Они устроились на террасе. Заказали по пиву и закуску: кальмаров и жареную ветчину.

– Полагаю, нам стоит начать конкретизировать факты, – заметила Ана. – Неопровержимые факты. Ксиана Ален была жива в 21:43, поскольку в это время она отправила Уго сообщение в WhatsApp. С этого времени и до 22:25, момента звонка в службу спасения, в дом никто не входил и никто оттуда не выходил. В доме находились только шестеро подозреваемых. Старуха сидела в своей комнате, но, насколько нам известно, ходить она может. Кому-то еще удалось зайти в дом, подняться в комнату Ксианы и убить ее. Все собравшиеся в тот или иной момент покидали сад. Ходили за выпивкой. В туалет. Инес Лосано ходила туда-сюда не один раз – у нее телефон стоял на зарядке. Ее муж приносил сардины и пиво. Сара – хозяйка, она постоянно появлялась и исчезала. То же самое можно сказать и о Тео. Лия Сомоса дважды поднималась в свою комнату: один раз за джемпером, а второй – чтобы спросить Ксиану, не хочет ли она перекусить. Именно тогда она и обнаружила труп.

– Точно. Меня беспокоит тема крови. Ее отдали на анализы, и в лаборатории полагают, что завтра мы сможем выяснить, кто ее продавал. Но это не точно. Однако меня тревожит то, что эти восемь литровых бутылок занимали довольно много места. Их пришлось прятать в доме, как и нож, который ни Тео, ни Сара не признали своим. В тот день в доме появлялись и Фернандо Феррейро, и Инес Лосано. Фернандо заносил купленные на ужин сардины, а Инес пила кофе с Сарой. Без сомнений, они не могли принести кровь, когда шли на вечеринку, поскольку у Инес была маленькая сумочка, а у него – две бутылки вина в упаковке, из тех, что продаются в магазинах для гурманов. Я уже проверил все это в записях, но сегодня расспросил их обоих с единственной целью: пусть знают, что мы не спускаем с них глаз.

– И что ты о них можешь сказать?

– У него от собственной неотразимости скулы сводит, а она впадает в истерику от страха, что скандал навредит ей. И она на него злится.

– Наставляет рога?

– Понятия не имею. Сара Сомоса – очень красивая женщина. Ты же ее видела.

– И ее сестра тоже.

– На мой вкус… слишком уж изящная.

– Я все еще размышляю об этой фотографии, – призналась Ана. – Зачем бы убийце воспроизводить снимок работы Авроры Сиейро?

– Затем, что ответы на эту загадку могут находиться в прошлом семьи.

– Это исключило бы Инес и Фернандо.

– Никогда не знаешь, что найдешь, когда копаешься в прошлом людей, – заметил Санти, прежде чем с нетерпением наброситься на закуску.

Три пива, шесть коктейлей

Впервые я увидела его в пивном баре на Нуэва-де-Абахо. Он угостил меня пивом. А я предложила ему еще выпить. Он был очень высоким. Мне понравились пропорции его тела. Длина рук. Ширина плеч. Размер головы. Дело было не в мускулатуре или красоте, а в пропорциях. Стоило мне его увидеть, как захотелось нарисовать, снять с него одежду и измерить точное расстояние от талии, бедер, груди. Пропорции. Пальцы – по отношению к руке. Бедренная кость по отношению к голени. Ширина бедер по отношению к ширине плеч. Я думала о пропорциях, пока мы пили пиво. И еще одно. И еще. А потом мы отправились в галереи. Текила. Еще. Лимон. Текила. Лизнуть. Его язык на моей шее. Мне захотелось это нарисовать. Я почувствовала его дыхание на своих волосах. «У тебя сумасшедшие глаза», – сказал он, а потом засунул руку мне под юбку. Под трусики. Отвел меня в угол. Задрал юбку. Мы сделали это там. Никто не заметил. Я чувствовала его внутри. Ощущала его стон возле своего уха. Я висела у него на шее. Мы двигались в едином ритме. Словно мамины скульптуры. Те самые, что выходят из-под контроля. Мы тоже потеряли контроль. Я застонала. Он застонал. Мы оба стонали. Я погладила его волосы, удивившись тому, насколько они светлые.

Мы стояли, обнявшись там, в галереях на улице Нуэва-де-Абахо. Неразлучные. Если у меня спросят, какой был самый счастливый момент в моей жизни – возможно, тот самый. Когда прижималась спиной к стене. Когда висела на нем. Когда глаза скользили по его шее.

И ничего не было, кроме его светлых волос. Таких светлых. Как у Кси.

Я представилась первой: «Меня зовут Лия».

Он посмотрел мне в глаза и впервые за этот вечер назвал свое имя: «А я Тео».

Лия начинает говорить

Инспектор Абад убедился в том, что Лия Сомоса выглядит намного хуже, чем до попытки самоубийства. Она была очень бледна. Он задавался вопросом, осталось ли хоть немного крови в ее почти подростковом теле. Правда в том, что Ксиана Ален в пятнадцать лет казалась гораздо большей женщиной, чем ее тетя. Вспомнилась фигура Сары Сомосы, которую он видел накануне во время допроса, и теперь Санти рассматривал анемичную и болезненную фигуру ее близняшки. Он сконцентрировался на лице Лии, пытаясь увидеть в ней точную копию матери Ксианы.

Рядом с Лией сидел доктор Бреннан и крутил в пальцах ручку. Он настоял на своем присутствии, и Санти согласился. Наладить отношения с доктором было в его интересах. По крайней мере, на данный момент. Меньше всего им сейчас требовался отчет о процессуальной недееспособности Лии Сомосы.