Непокорная для палача бесплатное чтение
Глава 1
Я возненавидела незнакомца сразу за то, как отец из сильного и грозного мужчины превратился в трясущегося от страха труса, потому что боялся за меня. Для меня отец всегда был кумиром, и смотреть, как его втаптывают в грязь, казалось невыносимым. Я хотела подбежать, обнять его, вытереть слезы с покрытых веснушками щек, заросших густой рыжей бородой. Закричать:
– Папа, я в порядке! Со мной все хорошо!
Но рот зажимала жесткая шершавая ладонь, а в плечо вцепилась крепкая пятерня, не позволяя вырваться.
Черноволосый высокий мужчина, огромный, как чертов огр, возвышался над отцом и что-то тихо ему говорил. Про меня говорил. Потому что отец бросал на меня испуганные взгляды и умолял меня не трогать.
Мой отец! Умолял!
Тот, кто владел этим жалким городом с потрохами, сейчас молил за меня.
Я не слышала, чем незнакомец угрожал мне, но, судя по выражению лица отца, чем-то очень страшным. Наверное, мне тоже надо бояться, но он не так меня растил. Я злилась, рыдала, захлебываясь слезами, но не боялась, я была в ярости.
Незнакомец склонился над стоявшим на коленях отцом и что-то очень тихо ему сказал. Лицо отца побледнело. Он снова бросил на меня затравленный взгляд:
– Романов, пожалуйста, она же еще ребенок. Меня рви! Но не трогай ее! Ей восемнадцать неделю назад исполнилось!
– Раз восемнадцать уже есть, ее и трахать можно, – ответил незнакомец.
От его хриплого грудного голоса у меня по коже побежали мурашки. Он обернулся и посмотрел на меня. Под тяжелым взглядом его темных, почти черных глаз я почувствовала, как болезненно сжалось все внутри.
Полчаса назад я лежала в своей кровати, читая роман Стивена Кинга.
Героев ждал в канализации жуткий монстр. Я переживала за них, а должна была за себя.
Полчаса…
Полчаса – и моя мачеха лежит, придавленная коленом чужака, в гостиной на ковре, на котором мы с ней любили складывать пазлы в ожидании отца. А вокруг стоят вооруженные до зубов бандиты, и дула автоматов направлены прямо на папу.
Полчаса – и наша охрана сметена, уничтожена.
Полчаса – и моего отца лишили власти, имущества, положения, и я боюсь, что совсем скоро лишат и жизни.
Он ползал перед незнакомцем на коленях.
Романов словно прочитал мои мысли, отвернулся от отца и подошел ко мне, я попыталась вырваться, но один из его людей держал меня так крепко, что даже дернуться не получалось. Романов взмахнул рукой – и ладонь, зажимавшая мне рот, исчезла.
– Как тебя зовут?
Вместо ответа я собрала всю слюну, которая нашлась в пересохшем рту, и плюнула в него. Конечно, хотелось бы прямо в страшную бородатую морду, но капля слюны долетела только до ворота черного полупальто и повисла.
– В первый раз прощаю, но в следующий накажу. – Его голос был совершенно лишен эмоций.
Я хотела плюнуть снова. Отец слишком хорошо меня знал, крикнул, чтобы остановить глупый порыв:
– Карина! Ее зовут Карина!
– Она твоя копия, Трофим. – Мужчина схватил меня за волосы и оттянул голову назад, задирая подбородок, так что пришлось посмотреть прямо ему в лицо, а я и не собиралась отводить взгляд, таращилась так, что того и гляди глаза из орбит вылезут. Пусть видит, что я его не боюсь. Хотя меня колотит от ужаса.
– Хочешь попрощаться с отцом? Ты его больше не увидишь.
Попыталась кивнуть, но он все еще держал мои волосы.
Отвечать ему не хотела, чувствовала, если скажу хоть слово, то разревусь, как маленькая, а я уже не ребенок.
Он кивнул и отпустил. Кинулась к отцу, споткнулась, с ног слетели тапочки, не поднимаясь, поползла дальше. Отец обнял меня, и я все-таки разрыдалась.
– Папа, папочка!
– Ты сильная, ты со всем справишься, ради меня, ради тети Лили.
– Папа!
Отец встряхнул меня, ударил по щеке, чтобы перестала рыдать, он так часто делал, когда я хотела спрятаться от взрослой жизни:
– Ты живая! И будешь жить. Ты моя дочь! Тебя не сломают! Ты Карина Трофимова! Ты мой Маленький Инквизитор!
Меня пытался успокоить, а самого всего трясло.
– Я не сломаюсь, папочка, – прошептала, чтобы только он услышал, чтобы тот жуткий незнакомец не разобрал. Шмыгнула носом, вытерла слезы рукавом пижамы с пандами. Ее отец мне подарил, когда возил в Китай.
– Я люблю тебя, Карина, помни об этом. Даже в аду буду любить.
– Ад для тебя слишком хорошее место, Трофим.
За спиной раздались тяжелые шаги, а потом сильные руки схватили меня за плечи.
Запахло дымом. Я хотела еще раз посмотреть на отца, но Романов резко развернулся и пошел к распахнутой настежь входной двери.
– Папочка! – Попыталась вырваться, но Романов перехватил меня двумя лапищами и потащил к двери. Я била его кулаками по плечам, голове, но все равно что по камню, а не по живому человеку.
Когда он тащил меня по двору к черному внедорожнику, из дома раздались выстрелы.
Я обернулась.
Из окон второго этажа вырвалось пламя, пожирая мою прошлую жизнь. Уничтожая все, что я когда-либо знала.
– Ненавижу, чтоб ты сдох! – выкрикнула из последних сил, но Романов подтащил меня к машине, распахнул заднюю дверцу и запихнул внутрь, как куклу.
Захлопнул дверцу, не торопясь обошел внедорожник и сел рядом.
– Едем, – бросил водителю, а сам как будто не здесь, мыслями далеко-далеко.
Когда выехали за ворота, обернулся ко мне, заметил, что на мне пижама. Дернул головой, словно вообще не понимал, что я здесь делаю и зачем ему нужна.
– Дома переоденешься.
– Ты мой дом только что сжег! Ты отца и Лилю убил! – Задыхалась от рыданий, от чудовищного осознания: нет больше ни папы, ни Лили.
– Теперь у тебя новый дом, Маленький Инквизитор.
Но я уже не слушала, согнулась и расплакалась, сейчас можно, сейчас папа не скажет, что я уже не маленькая и не должна реветь. Никогда он мне этого больше не скажет.
Глава 2
– Теперь это твой дом, – сказал Романов и добавил: – Навсегда.
За нами захлопнулась двустворчатая парадная дверь. Гостиная была тускло освещена лампами на столиках с витыми ножками, но одного взгляда хватило, чтобы понять: она огромная.
Я не понимала, что значит «навсегда», мысленно все еще обнимала отца в последний раз.
– Это Екатерина Андреевна, – продолжил Романов и кивнул на высокую женщину, спустившуюся по лестнице, будто мне не по фиг. – Ты будешь ее слушаться, если нет, тебя накажут.
– Иди на хрен! – крикнула ему. Это единственное ругательство, которое я могла себе позволить. Мальчишки в группе и не так выражались, но я дочь хозяина этого города и не могу опускаться до их уровня.
Была дочерью хозяина этого города, а сейчас… а сейчас…
– Больше никогда не смей при мне ругаться, – сказал Романов спокойно, но я задрожала от звука его голоса.
Ничего!
Соберусь с силами и отомщу за отца и за Лилю.
Романов заметил, как изменился мой взгляд, усмехнулся. Он был огромный, страшный. Черные волосы и борода, как у пирата. Глазищи черные бешеные. Я таких раньше не видела. Такое ощущение, что радужки вообще нет. Кожа – смуглая, дубленная – тоже напоминала о корабле, скрипучих снастях и рабах в ошейниках.
Он положил ладонь на мое плечо и подтолкнул к женщине. Я, наконец, посмотрела на нее и чуть не вскрикнула. Ее лицо было похоже на запеченный сыр, кожу с правой стороны покрывали жуткие шрамы от ожогов. Над пустой слезящейся глазницей черным карандашом была нарисована бровь. Почему-то самым страшным казалось, что вторая половина лица абсолютно нормальна. Женщина, увидев мой взгляд, довольно улыбнулась. Я невольно сделала шаг назад. Она напоминала ведьму из сказок, ту, которая сажала детей в печь, а потом ела.
– Это Карина. – Романов снова подтолкнул меня к жуткой образине. Я уже прозвала ее про себя Квазимордой.
Это кошмарный сон, я сейчас проснусь в своей кровати, будет утро, прозвенит будильник, я оденусь, и водитель отвезет меня в университет. А после убегу от водителя и пойду на занятия в арт-студию. Отец против моего увлечения рисованием. Он с детства растил из меня свою преемницу, ему не нужна художница в дредах и круглых синих очках, которая не ест мясо и пишет абстракции.
– Сейчас Екатерина Андреевна отведет тебя в твою комнату, ты ляжешь спать, а утром поговорим, – грудной, хриплый голос Романова раздался за спиной. – А Дима проследит, чтобы ты ничего не выкинула.
Димой оказался двухметровый мужик с рожей как у зека, вошедший за нами в дом.
– Идем. – Квазиморда взяла меня за руку и потянула в боковой коридор.
Я обернулась. Романов так и стоял в гостиной. На лице – глубокая печаль, словно не он только что разрушил мой дом, а у него отняли кого-то очень дорогого и любимого.
Раздумывать некогда, Квазиморда крепко вцепилась в мое запястье и тянула за собой.
– Не пытайся бежать, особняк охраняется, повсюду камеры, во дворе собаки, по периметру высокий забор. Даже если каким-то чудом тебя не съедят, территорию ты не покинешь, а по камерам я увижу, что ты пыталась. Не строй иллюзий, девочка. Ты здесь не просто надолго, ты здесь навсегда. Но если будешь вести себя хорошо, получишь определенные привилегии. Может быть, тебе даже разрешат гулять по парку и саду. Если нет, все время проведешь в своей каморке под замком. Забудь о своей прошлой жизни, забудь о доме, друзьях, семье. У тебя ничего больше нет. Ты никто и ничто. Ты никому не нужна, а если каким-то чудом тебе все-таки удастся выйти за стены этого поместья, толпа порвет тебя на куски за то, кем был твой отец, – закончила она ядовито, зло посмотрев на меня своим единственным жутким глазом. – За то, кем была ты. Если хочешь жить, этот дом – единственное место, где тебе это позволят. Не знаю, почему хозяин не убил тебя вместе с семейкой, скажи ему спасибо за то, что все еще дышишь. Была бы моя воля, от тебя мокрого места бы не осталось.
Дима топал за нами по коридору, почти касаясь широкими плечами стен.
– Конечно, садистам нравится мучить людей. – Наконец-то мне хватило сил прервать ее речь, думала, она разозлится и последует то самое страшное наказание, но Квазиморда только прищурила единственный глаз и ответила:
– Ты не человек, ты исчадие ада.
Мы дошли до конца узкого коридора без окон и дверей, кроме единственной в самом конце.
Квазиморда открыла ее и отошла в сторону, пропуская меня внутрь. Я уже решила, что меня ведут в подземелье с крючьями под потолком и дыбой, как минимум в подвал. Но за дверью ждала небольшая комната с белыми стенами и окном с широким подоконником. Обстановкой скорее напоминала келью, чем спальню. Дома у меня была огромная кровать с горой подушек. Диванчик, где с самого детства обосновались плюшевые панды. На стенах постеры с любимыми группами и фотографии в серебряных рамках. На ранних мы с мамой и папой. На поздних с Лилей. От мысли, что все это теперь обратилось в пепел, на глаза снова навернулись слезы.
Ненавижу эту комнату, ненавижу этот дом, ненавижу Квазиморду и больше всего ненавижу Романова, который все у меня отнял.
Но пока строю из себя послушную девочку и вхожу. Дима внушает животный ужас. Своими могучими лапами он запросто медведю хребет сломает, не то что мне вред причинит.
В комнате узкая кровать с жидким матрасом и тонкой подушкой. Под забранным решеткой окном – письменный стол и стул. В углу – шкаф. Дверца в ванную комнату открыта, видно белый кафель.
Здесь все белое, как в психушке.
– В шкафу чистая одежда, вымойся и ложись спать. Утром я за тобой зайду.
Квазиморда вышла и заперла за собой дверь. Я и не строила иллюзий, что мне дадут возможность смыться в первую же ночь, но все равно щелчок проворачиваемого замка резанул по нервам. Кинулась к окну и разочарованно выдохнула. Комната на первом этаже, но решетка с внешней стороны такая крепкая, будто здесь собирались держать серийного маньяка, а не хрупкую девушку. За окном темно, хоть глаз коли. Видно только тропинку, присыпанную белым гравием вдоль дома, а за ней – стена деревьев. Не парк – целый лес. Судорожно сглотнула. В любом случае бежать в пижаме не вариант. Слезла с подоконника, подошла к шкафу. Внутри платья на плечиках, все белые и будто для гимназисток из прошлого века. На полках нижнее белье и пижамы. Тоже белые. От белого цвета меня уже тошнило. Но я взяла пижаму и пошла в ванную.
Снова расплакалась. Ненавижу слезы. Когда мама умерла, я плакала и не могла остановиться. Отец забрал меня тогда из школы на месяц, но и через месяц я сидела на уроках, слушала, что говорят учителя, даже что-то запоминала, а по щекам ползли слезы, сами собой.
Ненавижу Романова и за то, что он снова заставил меня плакать.
Убью его! Я знаю как. Отец меня учил. Я его Маленький Инквизитор, я справлюсь.
Вымывшись, застирала в раковине пижаму с пандами и развесила на полотенцесушитель. Это все, что у меня осталось от дома и папы. Пижама с мордами черно-белых мишек с зелеными бамбуковыми стеблями в зубах.
В замке провернулся ключ. Я решила, что Квазиморда вернулась дать какие-то наставления, вышла в спальню, как была в одном полотенце, обмотанном вокруг груди.
На пороге стоял Романов.
– Я решил, что кое-что мы можем прояснить прямо сейчас.
Он скинул черный пиджак и потянулся к пряжке на ремне.
Глава 3
Я крепче вцепилась в полотенце и отступила на шаг, если Романов захочет что-то сделать со мной, его не остановит хлипкая дверь в ванную комнату, а в коридоре наверняка ждет Дима.
Но в черных глазах Романова было что угодно, кроме похоти. Усталость, злость, разочарование, но не алчный блеск, как у самца, почуявшего самку. И тем не менее он расстегнул ремень, вытащил из брюк и положил на тумбочку, посмотрел на меня:
– Я не буду тебя трахать, Карина, но думаю, что у тебя могут возникнуть неправильные мысли. Например, ты захочешь сбежать или причинить вред моим людям. На каждый твой поступок последует равноценный ответ. И наказание ты назначишь себе сама. Отец не зря называл тебя Маленьким Инквизитором, верно? Но я расширю твои полномочия, ты будешь не только расследовать свои преступления, но и судить, и назначать наказание. А я буду тебя карать,. – Романов снова окинул меня равнодушным, усталым взглядом, положил ремень на тумбочку рядом с кроватью. – А это напоминание о том, что тебя ждет, если ослушаешься.
Он вышел из спальни и запер за собой дверь.
Я дрожала от страха, от боли, от ненависти к Романову. Подбежала к тумбочке и швырнула ремень через всю комнату, он свернулся в углу, как ядовитая змея. В кровать так и легла, завернутая в полотенце, сил переодеваться в пижаму не осталось. Думала, что не смогу заснуть, но провалилась в сон, едва положила голову на подушку.
Рано утром в спальню ворвалась Квазиморда и прочитала мне лекцию о том, что в доме все встают строго в семь. Даже пленники. Дождавшись, когда я выйду из ванной, она указала мне на стул напротив туалетного столика:
– Садись, Владислав Сергеевич ждет тебя к завтраку и велел привести тебя в порядок.
Она что? Собралась меня причесывать, как ребенка? В дверях показался Дима.
Утром он выглядел еще страшнее. Я послушно села на стул.
– Что за патлы. – Квазиморда недовольно зарычала, пытаясь привести в порядок мои волосы. Лиля причесывала меня каждое утро, когда я ходила в школу. Хотя я сама давно научилась мастерить замысловатые прически из вьющегося, торчащего во все стороны безобразия на голове. Волосы у меня были в отца, такие же рыжие, почти красные, только если у него прямые, то у меня мелкие кудряшки. Глаза тоже в отца – зеленые, как болото. Мне всегда хотелось мамины, голубые, как осеннее небо, но от нее мне досталась только родинка в уголке правого глаза.
Квазиморда дернула расческой, я вскрикнула от боли, в зеркале заметила, как ее единственный глаз сверкнул от удовольствия.
Мерзкая садистская тварь.
– Будешь дергаться, налысо побрею, мне с тобой возиться вовсе не хочется.
– Я могу сама, – пробурчала себе под нос.
– Владислав Сергеевич хочет, чтобы ты выглядела как порядочная девушка, а не Маленький Инквизитор Трофима. – Квазиморда бросила недовольный взгляд на мои волосы. – Чтобы ничто в твоем виде не напоминало о том, кто твой отец и что он сделал. Хотя… ты вся одно сплошное напоминание, Маленький Инквизитор.
– Не называй меня так. Ай! – Я вздрогнула от сильного рывка.
– Не называйТЕ. – Квазиморда продолжила драть мои волосы. – К старшим надо относиться с уважением и обращаться на вы.
– Вы у меня семью отняли, со всем уважением, – рыкнула я зло.
Квазиморда ударила меня по голове расческой, несильно, унизительно.
– А сколько твой отец семей убил, а?! Дрянь! Сколько он жизней отнял?! Посмотри на меня! Кто, думаешь, мне так лицо разукрасил?! Твой отец! – выкрикнула она с остервенением.
– Разукрасил, значит, было за что, – прошипела я.
Увернулась от занесенной для удара руки. Но Квазиморда вцепилась в мои волосы и дернула к себе. Дима уже спешил на помощь старой падали. Хрен тебе! Схватила ее за руку и вцепилась зубами. Квазиморда вскрикнула, я толкнула ее к Диме и выбежала из спальни.
Белое платье длиной до колена не самая лучшая одежда для бега, как и туфельки на низком каблуке. Мне бы сейчас кеды и джинсы, но что есть, то есть.
Вчера я не успела осмотреться, запомнила только коридор, тоже белый, мать его. В этом доме вообще цвета другие есть? Впереди замаячила дверь. Испугалась, что запертая, но нет. Крутанула ручку, толкнула и оказалась в коридоре с чередой закрытых двойных дверей по бокам и столиками с фарфоровыми статуэтками. У них тут декор, мать его, а у меня от дома остались балки обугленные. Со зла смахнула ближайшую вазу и побежала дальше. Впереди показалась вчерашняя гостиная. Огромная. Свет лился из купольного стеклянного потолка наверху, у лестницы журчал фонтан с амуром. Мебель изящная, светлая и двери стеклянные, а за ними видно крыльцо и подъездную дорожку. За спиной грохотали шаги. Поскользнулась на мраморе и чуть не упала, удержалась, метнулась к дверям.
– Выйдешь наружу и следующую неделю будешь есть только хлеб и воду.
Я остановилась как вкопанная, пальцы, уже вцепившиеся в дверную ручку, заледенели. За шиворот словно льда насыпали, кожа пошла мурашками. Боялась повернуться. Вспомнилась вчерашняя ночь. Папа на коленях. Запах пороха.
Воображение живо нарисовало, что Романов стоит у меня за спиной с пистолетом и целиться в ноги. Боялась на него посмотреть, ждала выстрела в спину. Секунду, другую. Сердце в груди колотилось так сильно, что того и гляди выскочит, разобьет окно и убежит без меня.
– Нравится людей мучить? Вы с Квазимордой отличная пара, два садиста-маньяка, – выпалила на одном дыхании, и вся сжалась в ожидании расправы.
– Квазиморда, говоришь? – Голос раздался у меня за спиной так близко, что я почувствовала горячее дыхание Романова на шее.
Он положил мне руку на плечо и развернул к себе.
В жутких черных глазах горели веселые искорки, быстро сменившиеся яростной вспышкой. Он схватил меня за подбородок и вздернул.
– Ты забыла наш вчерашний разговор? – Романов повернулся к маячившему за его плечом Диме. – Принеси ремень из спальни Карины.
Глава 4
На перекошенном шрамом лице Квазиморды вспыхнуло торжество, она как раз подошла к нам, запыхавшись после бега.
Я едва глянула на нее, не могла отвести взгляд от холодных, черных глаз Романова. Он словно проникал мне в душу, и ему не нравилось то, что он там видел. Романов отпустил мой подбородок с таким презрением, что я подумала: сейчас достанет из кармана платок и вытрет пальцы, будто в чем-то испачкался.
Дима притопал обратно, сжимая в руке ремень. В его маленьких поросячьих глазках поблескивали огоньки, которые не сулили мне ничего хорошего.
– Ты оскорбила моего друга, пыталась бежать и проигнорировала мой приказ. Сколько ударов полагается за эти провинности, Маленький Инквизитор? – спросил Романов, взял у Димы ремень, зажал его между двумя руками и щелкнул.
– А сколько ударов полагается за убийство? – прошипела ему в лицо. Ярость и горечь от утраты вытеснили страх.
Романов нахмурился, сурово посмотрел на меня:
– Много, Карина, и твой отец получил их все сполна.
– Ты не судья! – Хотела броситься на него с кулаками, как вчерашней ночью. Бить по ненавистной роже, не думая о последствиях.
– Нет, Карина. Я вчера уже сказал тебе. Не судья. Я палач.
– И вчера ты убил невиновного человека. Лиля понятия не имела о делах отца. Она была хорошей. – От того, как по-детски и жалко это прозвучало, на глаза навернулись слезы. Но это было правдой. Отец отгородил Лилю от своих дел, ему хватило того, что случилось с мамой. Она была слишком молода, а я слишком выросла, когда отец на ней женился, чтобы Лиля заменила мне мать, но мы стали подругами. Настолько, насколько вообще могут подружиться двадцатидвухлетняя женщина, вошедшая в дом вдовца хозяйкой, и двенадцатилетний избалованный подросток.
Романов прикрыл веки, сжал челюсти:
– Карина, вернись в свою комнату, приведи себя в порядок и приходи в столовую, там поговорим. – Он указал сложенным пополам ремнем на распахнутые двери по правую руку от меня, из которых доносился аромат свежей выпечки. Сказал так, что поняла – ослушаться не посмею. Боевой запал схлынул вместе со слезами.
Сделала неуверенный шаг к коридору, ведшему обратно в мой каземат.
Квазиморда потянулась схватить меня за руку, но Романов на нее так глянул, что она попятилась.
Дима потопал за мной, но его Романов остановил легким движением руки.
Стоило удалиться, как за спиной раздался голос Романова. Я на цыпочках вернулась, прижалась к стене, так чтобы меня не было видно из гостиной, и прислушалась.
– Катя, она его дочь, а не он сам, – сказал Романов устало.
– Вот именно! Она его дочь! – взвизгнула Квазиморда.
– Ты не такая. Я понимаю, что это личное. Если думаешь, что не справишься, я найду кого-нибудь другого.
– Почему ты ее не убил? Почему не отправил всю их чертову семейку в ад? – Голос Квазиморды дрожал, того и гляди разревется.
Не удержалась, выглянула из-за угла. Осторожно, чтобы не заметили.
Квазиморда и правда плакала, а Романов стоял рядом, нахмурив густые черные брови. Рукава белой рубашки были закатаны до локтей, открывая мощные загорелые предплечья, ноги широко расставлены – и впрямь на пирата похож, старающегося удержаться на палубе во время шторма. На опасного, жуткого пирата.
– Я не убиваю детей и не собираюсь мстить дочери за проступки отца, – ровно проговорил он.
– Не убивай, Лысому подари, – проскрежетала Квазиморда.
Романов ее таким взглядом окинул, что у меня мурашки побежали. Папа рассказывал про этого Лысого, он делал с девушками что-то нехорошее, настолько, что отец, не скрывавший от меня ничего, умолчал о подробностях.
– Сделаю вид, что последних слов ты не говорила. Ты не хуже меня понимаешь, что теперь, когда Трофима нет, единственное безопасное место для девчонки – это мой дом. Ее узнают, стоит только на улице оказаться.
– Плевать! Это же она! Она! Маленький Инквизитор Трофима! Она была с ним, когда он… – завизжала Квазиморда.
– Карина! – крикнул Романов так, что стекла затрещали.
Заметил. Я бегом кинулась в спальню.
В спальне я кое-как разодрала патлы, собрала их в хвост и вернулась в гостиную. Там никого не было. Я с надеждой посмотрела на дверь, но вспомнила слова Романова.
Он прав, после смерти отца меня некому защитить, и, если выйду на улицу, меня убьют. Из-за того, что мой отец был тем, кем был. Хозяином этого города. Нет, не мэром. Он был хозяином. Правил этим чертовым городом так, что из его крепко сжатого кулака с веснушками и рыжими волосками на пальцах текла кровь.
Глава 5
Я не росла в вакууме. Отец не делал из меня тепличное растение. Мама была против, они жутко ругались с ним из-за того, что он иногда брал меня с собой, когда ехал улаживать дела. Так он это называл. Учил распознавать ложь, читать людей. Учил тому, что значит быть у власти, иногда мне делалось страшно, иногда интересно, но я впитывала все, как губка, хотела видеть, что он гордится своим Маленьким Инквизитором.
Понимала, почему все хотят меня убить. Нет, я не была наивным ребенком, не знавшим, чем оплачены его еда и кров. Отец никогда не скрывал от меня, как он удерживает власть. И Лиля знала, за кого выходила замуж. Но мы любили и принимали его таким, какой он был.
Единственное, чего я не понимала, почему до сих пор жива, почему Романов, вместо того чтобы убить меня вместе с семьей, привез к себе домой. Но я собиралась это выяснить. Проглотив гордость и слезы, я прошла в столовую.
Романов возвышался во главе стола как скала. Когда я вошла, он кивнул на стул рядом с собой.
Стоило взглянуть в его черные глаза, как по коже пробежал табун мурашек. Такому убить – как ногти подстричь. Власть окружала Романова невидимым коконом. Он был сильным, не только физически. Это была сила огромного хищника, расправившегося с самыми грозными врагами стаи. Перед ним хотелось обратить взгляд в пол, чтобы не обжечь сетчатку. Ремень лежал на столе перед ним, свернулся черной опасной змеей.
На меня он посмотрел как на грязную бездомную собачонку, которой все внутренности отбили сапогами и теперь она, жалкая, подыхала в канаве, тихо поскуливая.
Отец учил, что нельзя позволять врагу перехватывать инициативу. Конечно, Романов меня за врага не считал, какой из меня враг, мне только несколько дней назад дали право пить алкоголь и замуж выходить. Но я его считала. Вчера он стал моим врагом, я собралась с духом и выпалила:
– Зачем вы Лилю убили? Она вам ничего не сделала.
Романов промолчал. В столовую вошла горничная с подносом, невзрачная серая мышка в простой униформе. Передо мной поставила тарелку с овсянкой. По краю алела порезанная на четвертинки клубника. Перед Романовым омлет с беконом и кофейник.
Очень хотелось сбросить тарелку на пол, закатить истерику. Но отец такое поведение бы не одобрил, сказал бы, что мне нужны силы для настоящей борьбы.
– А Квазиморда с нами завтракать не будет? – За это отец меня бы точно не похвалил, но я не могла удержаться.
– Еще одно слово, и есть будешь в свинарнике, там тоже поросята хрюкают невпопад. – Романов принялся за еду, на меня не смотрел.
Я поняла, что кусок теперь в горло точно не полезет. И уже не из-за попытки доказать что-то. На глаза навернулись слезы.
– Я лучше буду есть с поросятами, чем с человеком, убившим моего отца. – Я больше не могла сдержать боль.
В черных глазах Романова вспыхнул недобрый огонь.
– Твой отец был жестоким убийцей, последним мерзавцем, упивавшимся чужой болью. Но у него было одно слабое место, он очень любит свою дочь. Ты достаточно взрослая, чтобы понять, что я тебе скажу. Поэтому слушай очень внимательно. Я мог бы отпустить тебя прямо сейчас и смотреть, сколько ты продержишься за стенами моего поместья. Но это было бы слишком просто. Хочешь знать, почему ты здесь? Ты моя кара для твоего отца. Я не убиваю детей, даже от таких выродков, как твой отец. Я дам тебе кров, еду, образование. Год ты будешь жить в моем доме. И если до того, как тебе исполнится девятнадцать лет, увижу, что ты не похожа на отца, я дам тебе шанс. Убеди меня, Карина, что ты достойна жизни, которую я тебе оставил.
– А если нет? Если я похожа на отца? Убьешь? – спросила с вызовом, но внутри все сжалось от страха.
Убьет или сделает что-нибудь хуже.
Романов отложил нож и вилку, окинул меня оценивающим взглядом:
– Нет, просто не выпущу никогда из поместья. Ты состаришься и умрешь здесь. И каждый твой день будет похож на пытку. Я буду ломать тебя, как твой отец ломал других людей.
– Я хочу, чтобы ты сдох. – Слезы потекли по щекам.
Романов откинулся на спинку стула, решал, отправить к поросятам как сотрапезницу или в виде завтрака.
– Еще раз услышу, как ты ругаешься, прикажу дать рвотное, чтобы вся дрянь из тебя вышла. «Я хочу, чтобы ты умер». Повтори.
От удивления у меня даже челюсть отпала, не хотела я ничего повторять, я хотела домой, забраться к отцу на колени, как в детстве, и чтобы он погладил меня по голове, поиграл с кудряшками и сказал, что все будет хорошо. Но медленно, едва не по слогам повторила:
– Я хочу, чтобы ты умер.
Романов усмехнулся.
– Это вряд ли, Маленький Инквизитор. Но правила игры ты уловила. Ешь кашу, пока совсем не остыла.
Я взяла ложку и зачерпнула овсянку, рука предательски дрожала, но у меня получилось.
– В этом доме есть определенные правила для тебя. Нельзя сбегать. За побег последует наказание. Нельзя выходить из дома без разрешения. Прогулки – это привилегия и ее надо заслужить. Ты будешь слушаться во всем Екатерину Андреевну, если назовешь ее еще раз Квазимордой, тебя накажут. – Романов выразительно посмотрел на ремень.
Я даже кашу забыла проглотить, только представила, как он этими лапищами может ударить. Отец меня никогда не порол. Мама хотела в детстве, но он ее остановил.
– Ты будешь учиться…
– Я вернусь в университет? – Радость трепыхнулась в сердце, но ее тут же растоптали.
– Не перебивай меня больше. Нет, никакого университета, никаких друзей, телефона и интернета, кроме того, что нужен для учебы. Преподаватели будут приезжать к тебе сюда. Не стоит просить их помочь сбежать, все они знают, кто ты и почему здесь. Никто тебе не поможет. Нельзя портить вещи, за это тоже последует наказание.
От его взгляда не укрылось, как я судорожно сглотнула, вспомнив про разбитую вазу.
Романов усмехнулся.
– Да, за вазу тоже. Китай, девятнадцатый век, стоит дороже, чем твоя жизнь. Будешь выполнять кое-какую работу по дому, Екатерина Андреевна тебе что-нибудь подберет в силу твоих… способностей.
Посмотрел так, словно у меня этих способностей по определению быть не могло.
– Если нарушишь распорядок, который она установит, или не будешь слушаться, последует наказание.
– И вы еще отца называете выродком, – пробурчала под нос.
Романов помрачнел.
– Закончишь завтрак, пойдешь к Екатерине Андреевне. Извинишься за утреннее поведение и скажешь, что я велел дать тебе работу. Здесь тебя жалеть не будут, Карина, здесь тебя все ненавидят. Запомни это и не давай повода проявить эту ненависть.
– Уже запомнила, я вас всех тоже ненавижу, – прошептала я.
Романов усмехнулся, его мои слова искренне позабавили.
– И последнее. С этого дня у тебя будет другое имя. С этого дня все будут звать тебя Карой. Потому что ты кара для своего отца.
Глава 6
Квазиморда на мне оторвалась и за вазу, и за «Квазиморду», так что я спину разогнуть не могла. Заставила вымыть полы на первом этаже, я половую тряпку отродясь в руках не держала, но Дима шел за мной из комнаты в комнату и контролировал, хотя уверена, что не столько присматривал за тщательностью уборки, сколько пялился на мою попу.
Самое ужасное в этом унизительном задании было то, что руки заняты, а голова свободна. И я постоянно думала об отце и Лиле, вспоминала их и плакала. Выжимала тряпку, мочила, терла, а у самой слезы текли по щекам. Я и не старалась стереть. Бесполезно.
Романов не шутил на счет преподавателей, после обеда, когда я едва тащила ноги от усталости, в особняк приехал старик с желтыми от никотина пальцами, пеплом на лацканах пиджака и мерзким скрипучим голосом. Профессор теории государства и права. За ним женщина, тощая, как балерина. Преподаватель истории права.
Сначала я даже не понимала, о чем он говорит, термины, понятия пролетали мимо, не задерживаясь в голове. Я могла думать только об одном.
Романов явно нанял его заранее, а не утром впопыхах после завтрака. Он все спланировал, не только нападение на мой дом и убийство отца. Но и то, что заберет меня. Это не был порыв. Но только сейчас, когда горе притупилось, я начала вникать в смысл происходящего. В особняке уже ждала комната с вещами моего размера, нанятые преподаватели, даже занятия начинались с того места, на котором мы остановились в университете. Конечно, учебники и тетради сгорели вместе с моей прошлой жизнью, все было новым, но привычным.
Преподаватели не спрашивали меня об успеваемости, не устраивали тестов, проверить знания. Имена и отчества влетели в одно ухо и тут же вылетели в другое. Я не собиралась их запоминать, ведь не планировала оставаться в этом доме.
До девятнадцати лет он меня, видишь ли, мариновать собрался, а потом ломать.
Хрен тебе.
Даже горечь утраты отступила. Пофиг было и на теорию, и на историю, и на право. Одного хотелось: сбежать! Так чтобы пятки сверкали и волосы назад.
Еле высидела до ужина. Слава богу, Романов куда-то свалил, и в огромной столовой я ковырялась вилкой в картошке и котлете в гордом одиночестве, если не считать Квазиморды, отстукивавшей указкой нервную дробь по тощей ляжке.
Тебя здесь все ненавидят…
Даже не сомневаюсь, вот ни грамма.
После ужина Квазиморда и Дима, мой новый поклонник, проводили меня в спальню-камеру и заперли дверь.
Я дождалась, когда в коридоре стихнут шаги, и принялась за осмотр спальни. Слезы давила в зародыше, оплакивать отца буду, когда выберусь.
Сначала проверила, есть ли в комнате камеры. Не было. Романов хотя бы не извращенец. Открыла окно, осмотрела внимательнее решетку. Не выломать. Ладно, посмотрим, что с охраной и собаками, которыми пугала Квазиморда. Взяла стул и села у окна, наблюдала за парком весь вечер, не увидела ни одной собаки. А вот вооруженная калашами охрана, патрулирующая территорию, была проблемой. Под моими окнами они проходили раз в полчаса. Должно хватить времени, чтобы выбраться. Вопрос: как? О том, что буду делать после побега, старалась не думать. Сначала надо выбраться, потом, возможно, вернуться на пепелище и посмотреть, что осталось от дома. Может быть, найду что-нибудь ценное, что уцелело в огне.
За окном стемнело.
Я пошла в ванную поискать что-нибудь, чем можно вскрыть решетку. И замерла. Если бы не переживала из-за отца, не боялась Романова и Квазиморду, давно заметила бы, что под самым потолком в ванной находилось прямоугольное окошко, узкое и маленькое. В такое только кошке пролезть или тощей девчонке, и то не факт, что получится. Однако, стоило надежде вспыхнуть, меня было уже не удержать, я очень тихо, прислушиваясь к каждому шороху и замирая как мышь, передвинула письменный стол из спальни в ванную. Забралась на него. Открыла окно и с наслаждением вдохнула запах майской ночи. Решетки не было.
Тяжелее всего оказалось дождаться, когда патруль снова пройдет под моим окном. Потом я действовала на чистых инстинктах запертого в клетке зверька, стремящегося на волю. Выбираться пришлось, сняв с себя одежду, платье я выкинула в окошко и в одном нижнем белье протиснулась в лаз. Содрала до крови кожу на животе и бедрах, оцарапала спину. Больно ударилась плечом, упав на землю. Но я была на полпути к свободе. Встала, натянула на себя платье. Посмотрела на окошко. Слишком высоко: если не получится выбраться за территорию, вернуться в комнату уже не смогу.
В парк я не побежала – полетела. Выбралась! Я выбралась! Теперь надо найти забор, перелезть – и вперед на волю. Надо еще обойти патрули, мое белое платье сияло в ночи как луна. Пришлось остановиться и натереть ткань землей.
Парк не заканчивался, я шла и шла, а парк превращался в целый лес, в котором я заблудилась. Впереди показалось какое-то здание, то ли домик для гостей, то ли жилье прислуги. Я уже собралась метнуться в кусты, когда взвыла сирена, как в концлагере. Мой побег обнаружили.
Глава 7
Я присмотрелась к зданию. Первое впечатление было ошибочным.
В окнах не горел свет, и оно не выглядело жилым.
В парке раздался собачий лай. Квазиморда не соврала, собаки все же были, и их натравили.
Натравили на меня!
Ужас погладил меня по спине липкой костлявой ладонью. Воображение быстро нарисовало доберманов с острыми длинными клыками. Думать было некогда, я метнулась к зданию.
Массивная входная дверь оказалась заперта. Окна слишком высоко. Не достать. Лай приближался. От отчаяния я боялась дышать, вдруг заметила небольшое окошко на уровне земли.
Почти не соображая от страха, схватила один из камней, которыми была выложена дорожка к зданию, и ударила по окну. Стекло не поддалось. Лай раздался ближе. Я почти слышала, как щелкают узкие челюсти. Ударила сильнее. Стекло с оглушительным звоном разлетелось. Порезав ладони и разодрав предплечье, я ввалилась внутрь. В этот раз хотя бы не ударилась.
Внутри было темно и ничего не видно. Я поднялась на дрожащих ногах и поковыляла к противоположной стене. Всматриваясь в окно, ожидая, что там прямо сейчас покажутся собачьи морды, но лай удалялся.
Комната, в которой я оказалась, напоминала операционную. Стальной стол посередине, над ним лампа. Вдоль стен шкафчики с пузырьками, коробочками и склянками. Столик с инструментами, бледно поблескивающими в темноте. Я порылась в шкафчиках, нашла бинты и перевязала порезы.
Выскользнула из операционной в темный коридор. Куда идти, где прятаться? Идея сбежать больше не казалась такой хорошей. На ощупь я дошла до конца коридора и замерла, где-то наверху раздался звон битого стекла. Вжалась в стену, прислушиваясь. Раздался скрежет. Глухой звук удара. Кто-то спрыгнул на пол. Шаги. Осторожные, неуверенные. Судорожно сглотнув, я пошла вперед.
В скупом свете рассмотрела лестницу наверх.
Отец говорил, что враг моего врага – мой друг. Так может, тот, кто решил спрятаться в этом непонятном здании, тоже беглец?
Наверху никого не было, только осколки стекла на полу. Убежал?
Вдруг рот зажала горячая сухая ладонь, а над ухом раздался шепот:
– Ни звука, или замочу. Кто такая? Работаешь тут?
Замычала в ответ. Мужчина развернул меня к себе лицом и вдавил в стену, но руку со рта убрал.
– Нет, я сбежала, – прошептала испуганно, сердце колотилось как бешеное.
– Сбежала, значит? – В голосе незнакомца сквозило недоверие.
Непохоже, что я от него дождусь помощи.
В парке раздался собачий лай и автоматная очередь. Вздрогнули вместе и обернулись к окну.
– Как звать? – прошептал мужчина.
– Карина, – ответила и облизнула пересохшие губы.
Мужчина, услышав мое имя, насторожился. Достал из кармана телефон, включил дисплей и посветил мне в лицо. Быстро погасил экран и убрал телефон.
– Карина Трофи-и-и-и-имовна… – протянул мужчина. – Как интересно. И как же дочь Трофима оказалась в доме его злейшего врага?
Лгать не видела смысла:
– Романов убил моего отца.
– Значит, Трофим свергнут, – усмехнулся мужчина, – а тебя Палач, как трофей, себе забрал? Будет, как обезьянку, с собой водить на поводке и всем показывать?
Обидно, страшно, но незнакомец прав. Действительно, Романов хотел из меня сделать послушную обезьянку.
– А ты ничего, обезьянка, фигуриста. – Мужчина провел ладонью по моему лицу, спустился к груди и больно сжал полукружие.
Я попыталась вырваться, бесполезно, мужчина был сильнее и шарил по моему телу, жадно лапая.
Хотела закричать, но он снова зажал мне рот, повалил на пол и придавил своим телом.
– Тихо, обезьянка. Мне часок пересидеть нужно, пока кореша прорываются на помощь, и весь этот час я могу уделить тебе. – Он провел языком по моей щеке, от отвращения меня чуть не вывернуло. – Какая ты вкусная, у меня бабы три года не было. Представляешь, какой я голодный? Трофима не прикончу, так отродье его во все дыры поимею, – прохрипел он, задирая юбку и срывая трусики.
Внезапно тяжесть исчезала. Раздались звуки ударов. От вспыхнувших внезапно фонарей я ничего не видела, старалась отползти, спрятаться, хоть в стену, хоть в пол.
– Карина! Ты в порядке?! Карина! – Романов вынырнул из ослепляющего света.
Из глаз полились слезы, и его страшное бородатое лицо расплылось в сюрреалистическую маску.
Романов поднял меня на руки:
– Врача вызови, – прорычал кому-то и вынес меня на улицу, в майскую ночь.
Он нес меня по темному парку обратно в тюрьму.
Глава 8
– Ну что, принцесса, придется тебя штопать. – Доктор взял кривую хирургическую иглу и нить.
Внутри все похолодело. Больно уже не было. Уколы действовали. Но представила, как он сейчас иголкой тыкать будет, и замутило.
Я боялась, что меня Романов ремнем будет наказывать, но к такому жизнь меня не готовила.
– Ты лучше не смотри, если мутит. – Доктор с сомнением посмотрел на меня и на иглу.
Легче сказать, чем сделать. Я не смотрела – я таращилась во все глаза. Уже видела себя монстром Франкенштейна со стежками по всему телу.
– Так. – Врач поднес иглу к порезу на предплечье, и я не выдержала, зажмурилась. Возился он со мной долго, до самого рассвета. Протирал, мазал, штопал. Ладно, не монстр Франкенштейна, но кукла из тряпочек точно.
А с рыжей свалявшейся копной еще и кукла, побывавшая на помойке.
Когда закончил, доктор придирчиво меня осмотрел. Не пропустил ли чего, с таким количеством ссадин меня в спирте купать надо было, а не ватками промокать.
– Еще раз скажи «А».
– Мне восемнадцать, – огрызнулась, меня этой ночью едва не изнасиловали, а он со мной как с маленькой.
– И что? А мне шестьдесят два. Рот все равно открой.
Открыла.
Он что-то там долго высвечивал, рассматривал. Удовлетворенно хмыкнул, сказал:
– Ты в рубашке родилась, повезло. Все заживет и шрамов не останется.
– Меня, скорее всего, убьют, когда выйду из этой комнаты. Шрамы – меньшая из проблем.
– С чего ты это взяла? – спросил доктор, складывая инструменты.
– Я дочь Трофима, – посмотрела на него с вызовом.
По его лицу пробежала судорога, а губы сжались в тонкую нитку. Да, именно так действовало имя отца и действует даже сейчас. Вспомнила, и губы предательски задрожали.
– Ты еще ребенок и многого не знаешь про своего отца, – сказал доктор. А он был ничего, чем-то похож на Айболита. Глаза за круглыми очками добрые. Зря я с ним так.
– Извините, что нагрубила. Просто… А вы знаете, кем был тот урод?
– Тебе все расскажет Влад, ступай. Он ждет тебя в столовой.
– Ага, чтобы прибить.
Айболит на меня странно посмотрел, вроде и не с жалостью, а с сочувствием, что ли.
– Если найдет на тебе целое место, то и правильно сделает, чтобы больше к опасным незнакомцам не лезла.
– Можно подумать, он сам не такой, – пробурчала себе под нос, но со стула встала и захромала к двери.
– Карина.
Я обернулась.
– Для тебя это поместье сейчас самое безопасное место. В следующий раз швами можешь не отделаться.
Да уж. Я не дура, понимала, что тот козел со мной хотел сделать.
В столовой было пусто, розоватый свет восходящего солнца окрасил белые стены в тошнотворно розовый, будто сахарной ватой наблевали. Я толкнула дверь на кухню. Мысленно подготовилась к тому, что сейчас опять меня будут пугать или бить, или все сразу.
На кухне было еще темно. Свет едва просачивается сквозь закрытые жалюзи.
Кухня была светлая, посредине – остров с двумя мойками. Над островом на крюках развешаны сковородки, поварешки, половники. Вот сейчас Романов меня на такой крюк и вздернет. Грозил же страшным наказанием.
Сам он стоял у плиты и что-то помешивал в маленькой кастрюльке. Кипятком ошпарит, ясно.
– Садись, – сказал он не поворачиваясь.
Я подошла к круглому столику у окна и села, болезненно поморщившись и всхлипнув. Болело все.
Романов обернулся, окинул меня недовольным взглядом, задержавшись на отметинах на руках, которые оставил насильник. Да уж, почти черные синяки и ссадины привлекали внимание. Я тоже у зеркала в гостиной залипла, их рассматривая.
Романов отвернулся. Открыл один из шкафчиков, достал белую кружку, вылил в нее содержимое кастрюльки. Подошел к столику и поставил кружку передо мной. В ней плескалось какао.
– Сахар и корицу сама добавишь, – сказал он, усаживаясь передо мной на стул.
Нет, ну какой же он огромный. Белая рубашка плотно обтягивала могучие плечи и широкую грудь. Я невольно засмотрелась на ладони, широкие, шершавые. Будто у дровосека, а не у бизнесмена.
– Бить будете? – спросила и сама в стул вжалась, вдруг прямо сейчас врежет.
– Что у тебя там бить, – сказал он устало и потер переносицу, – ты понимаешь, что едва не погибла сегодня?
– Будто вам до этого дело есть, – буркнула и потянулась за сахарницей.
– Кара…
– Карина, меня зовут Карина. – Зло отодвинула от себя кружку, расплескав напиток.
– Тебя будут звать так, как я сказал. Ночью ты себя чуть не угробила, поэтому с сегодняшнего дня правила меняются. Раз не ценишь жизнь, значит, ты ее недостойна.
Ну вот, доигралась, сейчас возьмет мясницкий тесак и разделает на гуляш.
– Убьете? – бросила с вызовом, а сама от страха задрожала.
– Нет. Я уже говорил, что не убью. Кара.
Я открыла рот, чтобы возразить, но он на меня так посмотрел, что слова в горле застряли.
– С этого дня, Кара, ты не распоряжаешься больше своей жизнью. Теперь ты принадлежишь мне.
– Будете, как обезьянку на поводке, таскать? – вспомнила слова того козла.
– Захочу и буду. Ты и есть обезьянка, маленькая, гадкая обезьянка, которой нужна дрессировка. Девушки не вылезают в окна, не валяются в грязи и не бегают по паркам ночью. Если по-другому не понимаешь, и на поводок посажу.
Черт, не шутит ведь и правда посадит.
– Пей какао, остынет.
– Обезьянки какао не пьют, – прошептала я и быстро схватила кружку, сделав глоток, когда увидела взгляд Романова. Обожглась, поперхнулась и закашлялась.
– Моя обезьянка будет и какао пить, и под шарманку плясать, если прикажу.
Если прикажу…
Со мной никогда никто так не говорил, никто меня не бил и не обижал.
Все. Поняла вдруг, что все. Не могу больше храбриться. Спрятала лицо в ладонях и разрыдалась, ревела так, что в груди стало больно.
Романов встал изо стола, я не видела ничего из-за ладоней, услышала, как стул отодвинулся. Он снова поднял меня на руки. Я попыталась вырваться, но Романов сказал:
– Тш-ш-ш, спать пора.
Он меня нес куда-то, но не в мою комнату, поднялся по лестнице на второй этаж и зашел в огромную спальню. Положил на кровать. Накрыл одеялом.
– Эта комната через стенку от моей, попытаешься сбежать, я услышу.
Прежде чем выйти, Романов задернул портьеры. В комнате стало темно. Он вышел, закрыл за собой дверь, но не запер. А я так и плакала, пока не провалилась в сон.
Глава 9
Отец обманывал, когда говорил, что время лечит. Нет, боль от разлуки не проходила. Я неделю провалялась в кровати, меня не трогали, не велели заниматься, не пичкали едой, даже Квазиморда не заходила. Я просто лежала и ревела, целыми днями. Просыпалась, плелась в ванную, чистила зубы, умывалась и возвращалась в кровать. В восемь утра приходила медсестра в белой форме, от нее пахло свежестью и чистотой. Она делала мне уколы, обрабатывала вонючей мазью синяки и ссадины, меняла повязки. Потом приносили завтрак, и до обеда я была предоставлена самой себе. В комнате на стене висела плазма, но я из упрямства не спрашивала, где пульт, да и, прямо скажем, не надеялась, что мне его дадут. Поэтому вспоминала родителей, прокручивала в голове все, что могла.
Как в парк вместе ходили. Отец выкупил его на целый день только для нас. Мы катались на всех аттракционах, даже страшных, куда детям нельзя, как мама испугалась и не пошла с нами на «Свободное падение», а я визжала до одури от страха и восторга, когда кресла на скорости летели вниз. Потом обедали в ресторане, где все блюда словно сбежали из сказки. У гамбургера была красная с белыми крапинками булочка, съедобная подделка под шапку мухомора, а сыр внутри ядовитого синего цвета. Это был самый счастливый день в моей жизни, через месяц мама умерла.
Я подскочила на кровати, как ужаленная. Годовщина! Скоро годовщина маминой смерти! Мы с отцом восемь лет ездили на кладбище в каждую годовщину, провозили белые розы. Мамины любимые.
Слезы только угасли, а теперь потекли вновь. До годовщины оставался месяц. Всего лишь месяц, и за него мне надо или сбежать, или убедить монстра, чтобы свозил меня на кладбище. Хотя вариант с побегом уже не казался привлекательным, после того как меня чуть не изнасиловали. Значит, придется играть по правилам Романова, по крайней мере, какое-то время.
Вечером следующего дня я вымылась, стараясь не намочить повязки, кое-как разодрала свалявшуюся за неделю копну волос, даже косу заплела, надела белое платье и старушечьи туфли с квадратными носами. Посмотрелась в зеркало. Синяки на руках выглядели все еще жутковато, а ссадины на лице так, словно меня щеками по асфальту возили. Глубоко вдохнула и подошла к двери, думала, что зря старалась и она заперта, но нет. Ручка провернулась, и дверь поддалась. Я осторожно выглянула в коридор. Темно и пусто. Прислушалась, тихо. Вышла, мне бы сейчас кого-нибудь из безымянных горничных в серых униформах поймать, спросить, где у Романова кабинет или берлога. Мысль зайти в его комнату отбросила сразу. Даже отец не любил, когда я к ним с Лилей входила. Этот вообще по стенке размажет.
Подошла к лестнице. Тихо. Спустилась, оказавшись в атриуме с фонтаном. Из столовой донесся тихий переливчатый смех, сменившийся глухим мужским.
Я на цыпочках подкралась, прислонилась к стене и осторожно заглянула.
Черт! Романов, как гора, возвышался во главе стола, а по бокам от него сидели две женщины и мужчина, лысый, как коленка, и с раскосыми, почти монгольскими глазами. Чингиз! Заклятый враг отца! Я, наверное, всхлипнула или вскрикнула. Не помню. Не знаю. Но одна из женщин повернулась ко мне, заметила и удивленно вскинула брови:
– Ой, а это что за чертенок?
Романов тоже меня заметил. Тут уж я свой страх живо поборола, такого стрекача дала, вернее, хотела дать, но ушибы быстро о себе напомнили, и я похромала к лестнице, со стороны, наверное, даже забавно смотрелось.
– Я сейчас, – услышала его голос, и сердце в живот провалилось, засеменила по ступенькам наверх. Но разве убежишь от такого? За спиной грохотали шаги.
Я почти дохромала до второго этажа, до моей комнаты оставалось не больше двадцати шагов. Забавно, я уже начала думать об очередной камере как о своей комнате. За спиной раздалось:
– Кара.
Меня словно к полу приморозило. Я боялась повернуться и на него посмотреть, отчаянно пытаясь вспомнить, какое правило нарушила и не надают ли мне за это ремнем по пяткам.
Он подошел ко мне со спины, навис тенью и дотронулся до плеча, не сжал, не схватил, аккуратно коснулся. Я все-таки развернулась, тряслась, как в лихорадке, но развернулась.
– Тебя не учили, что подсматривать и подслушивать нехорошо?
– Я не хотела. Я вас искала. Потом голоса услышала.
– Зачем ты меня искала?
Замялась, прежде чем ответить, но в конце концов мне же надо к маме на могилу через месяц.
– Хотела сказать, что буду делать все, что вы сказали. Буду слушаться Екатерину Андреевну, – по языку как наждачкой провели, так и хотела ее Квазимордой назвать, – буду учиться и не буду больше сбегать.
– Иди к себе, скоро принесут ужин, – только и сказал он, развернулся и загрохотал по лестнице.
И, черт возьми, я сделала все, что сказала. Училась, как проклятая. Грызла гранит, так что зубы скрипели. Читала. Ела. С завистью смотрела в окно. На горничных, которые курили в специально оборудованной беседке, на садовника, постригавшего траву и фигурки животных из живой изгороди. Мне на улицу разрешили выйти через две недели. В сопровождении Квазиморды и Димы, конечно, но это уже было не так важно. Я радовалась как ненормальная. Вдыхала полной грудью бальзамический запах деревьев. Ловила солнечные лучи и едва не прыгала по гравийным дорожкам. Да, плохо я себе представляла особняк и территорию. Парк, окружавший дом, был огромным, в нем легко заблудиться, как в лесу. Мне показалось, что Квазиморда меня специально подвела к огромной стене, огораживающей поместье, словно тут Кинг-Конга держали, но я заметила и кое-что полезное. На стене рос дикий виноград, а ветви некоторых деревьев примыкали к стене.
Глава 10
Днем накануне годовщины маминой смерти я собрала в кулак все свое изрядно подрастерявшееся за последний месяц мужество и пошла в кабинет Романова. Сегодня он никуда не уезжал и работал в поместье.
Постучалась, как хорошая девочка.
– Да, – прогудел он. Дверь была открыта, но я не вошла, застыла на пороге. А вдруг не разрешит, не отпустит? И зря я весь месяц паинькой была. Почему-то только сейчас подумала, что если он так отца ненавидит, то и маму тоже и, если я попрошу отвезти меня на кладбище, точно откажет.
Вошла в кабинет.
– Я вела себя хорошо. – С козырей зашла.
Романов оторвался от ноутбука и скользнул по мне равнодушным взглядом.
– Дальше, что? Давай быстрее. Мне некогда.
– У меня одна просьба…
Я даже договорить не успела, как он снова в ноутбук уставился и рукой махнул, мол, вон пошла, не мешай.
– Пожалуйста, – чуть язык себе не откусила за это «пожалуйста», – можно мне завтра…
– Нет, – рявкнул Романов, схватил заверещавший мобильник, принял вызов и отвернулся к окну. Разговор окончен. Все. Я стояла как оплеванная и почти готова была начать умолять, разревевшись, как маленькая. Но представила, как на меня отец бы посмотрел. Сурово нахмурившись и покачав головой. Проглотила слезы и на негнущихся ногах вернулась в библиотеку, где проходили занятия с преподавателями из универа.
Препод меня о чем-то спрашивал, и я даже отвечала. А сама думала о розах на клумбе у фонтана. Белые. Мамины любимые.
План созрел ближе к вечеру. Меня теперь не запирали. Наверное, решили, что после случая с тем козлом я не решусь снова сбежать. Сбегать я и не собираюсь. Я вернусь, только маму навещу.
Я себя щипала, чтобы не уснуть, иначе бы весь план пошел насмарку. Едва небо начало светлеть, я оделась и как мышка выскользнула из спальни. В доме было тихо. Я вышла на улицу. Двери не запирали, ни к чему с такой охраной. За месяц я изучила маршруты их дежурства. Хотя они хитрили, меняли их постоянно, но я была упорной и нашла «окна».
Сначала клумба, не подумала взять нож, и стебли пришлось ломать, не слишком красиво получилось, ну да ладно. У меня не было сумки, поэтому цветы сложила в наволочку. Исцарапалась вся, пока их ломала, колючие, блин.
Дальше к забору, прячась от патрулей за кустами и деревьями.
Еще раз убедилась, что платье не лучшая одежда для побега, хотя это никакой не побег. Я же вернусь.
Забралась на дерево, ветви которого росли ближе всего к забору. Цепляясь за плющ, спустилась с обратной стороны, если бы не была такая худющая, то вместе с ним свалилась бы. Пошла вдоль стены. Сердце стучало, как бешеное, я боялась, что того и гляди сирена заорет, но все было тихо. Спустя полчаса обошла поместье по кругу и почти потеряла надежду выбраться, но наконец увидела въездные ворота и дорогу. Чтобы не попасться на глаза охране, пошла вдоль дороги, прячась за деревьями. Солнце уже высоко поднялось, когда лес сменился полями и я вышла на шоссе.
Оставалось найти попутку до города и молиться, чтобы не маньяк попался.
Я не знала, в какой стороне город, и просто зависла, задумавшись, как дальше действовать.
Машин не было. Вдруг вдалеке солнечный луч блеснул на лобовом стекле приближающегося автомобиля.
Мне и голосовать не потребовалось. Машина остановилась рядом со мной. Точно маньяк. Но когда опустилось затонированное стекло, за ним оказалась симпатичная девушка чуть старше меня.
– Ты что здесь делаешь? – спросила она, рассматривая мое перепачканное платье и наволочку с розами.
– К маме еду, подвезете до города?
Девушка задумалась, нахмурила подведенные карандашом брови:
– А мама где?
Я пожала плечами:
– На кладбище. Ахунском, она меня там ждет.
– От парня сбежала? Бил? – спросила девушка, и ее милое лицо стало вдруг ужасно серьезным, словно она сейчас вообще о другом думала. Кажется, в правду она не поверила и придумала свою, без разницы.
Кивнула вместо ответа.
– Запрыгивай, – решилась девушка, и я выдохнула.
Больше она меня ни о чем не спрашивала, включила радио, и мы помчались по шоссе, прочь от жуткого поместья к единственному месту на земле, где меня еще ждали.
Не знаю, что она там себе придумала, но довезла прямо до центральных ворот. У которых сидели бабки с цветами.
– Спасибо.
– Удачи вам с мамой, – сказала она на прощание.
На кладбище еще никого не было, и я спокойно знакомыми дорожками дошла до могилы.
Здравствуй, мама.
За захоронением ухаживали, отец платил за это. Теперь некому будет. На холмике пробивались сорняки, валялся мелкий сор. Утро я провела, убираясь, таская воду, чтобы протереть памятник.
На меня косились посетители, но никто ни о чем не спрашивал, и на том спасибо. Когда закончила, легла прямо на покрытый декоративным мхом холмик.
Закрыла глаза и представила, что не легкий ветерок по щекам гладит, а мама меня успокаивает. Даже слез не было. Было… спокойно… я обняла холмик и просто слушала, как кругом шумят деревья, прорастая в чьи-то кости, как жужжат мухи и пчелы, звенят комары, где-то перекрикиваются родственники, приехавшие навестить родных. Сама не заметила, как провалилась в сон.
Глава 11
– Чертова девчонка. – Потер виски, головную боль не смогли унять четыре таблетки.
Катя права, надо было вышвырнуть ее и будь что будет. Не вышвырну, конечно. Не воюю я с детьми, даже если их отцы исчадия ада, как Трофим. Набрал начальника охраны:
– Что у вас?
– По камерам отследили до главных ворот, потом она на трассу пошла. Там камер нет, ни наших, ни ДПС. Попутку поймала. Хитрая девчонка.
– Как проморгали?
Молчание.
– Выясняю. – Начальник замялся.
– Так, ладно, ориентировку на нее по всей области. В соседние тоже разошли. С пометкой, что она под моей защитой и если кто тронет, то отвечать передо мной будет. Ментов тоже подключи. Первым делом особняк проверьте, по друзьям отца и мачехи пройдите.
Потер ноющие виски, где ты, Кара? Убьют же глупую и не посмотрят, что девчонка совсем.
Несколько часов бесплодных поисков, весь город на ушах, ребята не только по друзьям, но и по врагам прошлись, да так, что трупы убирать пришлось и раны штопать. Ничего. Ни следа.
К тому времени, как стемнело, я девочку уже похоронил, и ее смерть была на моей совести. Видит Бог, отца ее я живьем в землю бы закопал, но не ребенка неразумного. Восемнадцать! Твою мать! Ей бы еще жить да жить.
– Владимир Игнатьевич, там люди Мерзлого девушку привезли. Она подвозила утром Карину. – Начальник охраны зашел в кабинет без стука, в двух словах пересказал, что сам узнал.
– Ну, давай посмотрим, что там.
Вышел в гостиную. У камина перебирала фарфоровые безделушки не девушка, а какое-то недоразумение. Вздернутый нос. Волосы короткие, торчком, с синими прядями. Джинсы на пару размеров больше. Футболка обтягивает грудь без лифчика, хотя какая там грудь – прыщики, зеленкой мазать. Еще и жвачку, как корова, жует. Поморщился. Мерзкая привычка.
– Где моя подопечная?
Девушка уперла руки в тощие бедра, покачнулась и заявила:
– Какая подопечная?
Я злой, уставший. Меня совесть весь день, как Баба Яга, грызла гнилыми зубами, мне вообще не до препирательств сейчас.
– На заправке видели, как ты сегодня утром подвозила рыжую девушку в белом платье и с белыми розами в наволочке. Где она?
– А-а-а, эта девушка. Не знаю. Высадила на остановке в центре.
Начинал терять терпение:
– Сколько ты хочешь за информацию? Сто тысяч? Двести? Миллион?
Девушка цокнула языком, надула пузырь, лопнула.
– Кучеряво живешь, че так мало предлагаешь? Давай два.
– Я тебе сейчас пулю в висок – одну – дам, – прорычал, выходя из себя.
– Папик? – спросила девушка развязно, не боялась меня, а зря. – Они далеко уже.
Насторожился. Кто они?
Родственников у девчонки нет. Только враги могли забрать. Мертва, обрывается что-то внутри. Прости, малыш, не хотел. Правда не хотел.
– Девушка к матери ехала. Сбежали от тебя? – Снова пузырь надула.
– Где ты ее высадила? – Из последних сил сдерживался, чтобы орать не начать.
Она пожала худыми плечами:
– У Ахунского кладбища.
Блядь!
За переносицу схватился, боль нестерпимой стала. Девчонка же вчера ко мне приходила, спрашивала о чем-то, а я слушать не стал, не до нее было.
– Иван! Машину мне, и всех на Ахунское кладбище, нужна информация, где могила жены Трофима.
Раньше бы понял, где искать, если бы подумал. Точно, у нее же мать летом умерла, число не помню, но это неважно. Головоломка сложилась.
Она же меня вчера хотела попросить, чтобы я ее на кладбище отвез. А я весь день думал: на хрена ей эти розы.
Нужную могилу нашли быстро. Девушка напоминала эльфа или дриаду. Спокойно спала на могильном холмике. Рыжие длинные волосы рассыпались по мягкому мху. Губки приоткрыты. Вокруг лежали белые розы. И дела ей не было, что вся область на ушах. Красивая. Черт, такая красивая, что дух захватило. Юная совсем. Высокая девичья грудь, тонкая талия, округлые бедра, стройные ноги, изящные щиколотки. Поймал себя на том, что рассматриваю ее, любуюсь и вовсе не как девчонкой, а как женщиной.
Раз восемнадцать уже есть, ее и трахать можно…
Трофиму я тогда сказал, чтобы разозлить, а теперь смотрел на Карину и думал, что действительно можно, в любой момент, когда захочу, потому что она моя, как игрушка, как вещь.
Глава 12
Проснулась от резкой боли, пронзившей бедро. Вскрикнула, дернулась, задеревеневшее от лежания на холодной земле тело слушалось плохо. Я не понимала, где нахожусь. Глаза слепили яркие лучи фонарей. Не успела до конца проснуться, как бедро обожгло новой болью. Я попыталась укрыться, но не понимала от чего. Не видела угрозы, только слепящий яркий свет.
Еще один удар, на этот раз по плечу.
Из глаз брызнули слезы, а царившую вокруг тишину разорвал глубокий голос Романова:
– Проснулась?
Он выступил на свет, в его руке черной змеей извивался ремень. Так вот он чем меня. Исполнил свою угрозу. Промолчала. Оправдываться не буду, пусть хоть до крови изобьет. Я хотела по-хорошему, пришла к нему вчера, он сам меня прогнал.
– Вставай, – приказал Романов как собачонке. Я поежилась, на улице уже ночь, пусть майская, но еще холодная.
Тело слушалось плохо, но я встала. Посмотрела по сторонам, кругом люди Романова, они не то что поднимут, раздерут на части, если он велит.
– Что, я говорил, будет, если ты сбежишь? – спросил он сурово.
– Я не сбегала, я бы вернулась, – пробурчала в ответ, – у мамы годовщина.
Кому я это говорю? Разве его тронут такие слова?
– Кара, я спросил не об этом. – Романов подошел ко мне и взял двумя пальцами за подбородок, заставляя заглянуть ему в глаза. – Что будет, если ты сбежишь?
Вот же урод моральный.
– Ты меня накажешь, и наказание выберу я сама.
Романов прищурился, похоже, ответ его удовлетворил.
– И? – зло процедил он.
– Я не сбегала. Невиновна. Вот мое решение. – Я замерзла, у меня все тело болит, а еще мне ужасно страшно на кладбище – с психопатом и его подчиненными.
– Кара… – сказал он очень спокойно.
– Я приходила к тебе вчера! Хотела попросить, чтобы ты отвез меня к маме! Без «И»!
Романов отбросил ремень, схватил меня за волосы и прорычал:
– Как до тебя не дойдет? Тебя убить могут, ты сдохнуть могла сегодня.
– Лучше сдохнуть, чем жить с тобой и Квазимордой под одной крышей.
Романов прищурился:
– Нет, Кара, сдохнуть я тебе не позволю. В машину ее.
Вот так, как мешок с картошкой, запихнули в машину и вернули обратно в особняк.
Стоило войти, как из гостиной показалась девушка, подвозившая меня утром. Так вот как он меня нашел…
– Что ты здесь делаешь? – бросил ей Романов, кинув недовольный взгляд.
– Два ляма жду. – Девушка невозмутимо надула пузырь из жвачки, лопнула и окинула меня жалостливым взглядом. Ну да, выдавать ей меня не жалко было, а теперь за два миллиона крокодиловы слезы льет.
– Иди в свою комнату, – прогудел мне Романов.
– А ты придешь наказать меня? Возьмешь свой большой ремень? – Мне захотелось выкинуть что-нибудь вот такое, безбашенное, злое – и плевать, что будет потом.
– Кара, – прорычал он, теряя терпение. – Еще одно слово – и останешься без книг, компьютера и прогулок.
Эта угроза подействовала сильнее, чем предполагаемая порка. Я поплелась к себе, а Романов направился к девушке.
Два ляма отвешивать, очевидно.
Я была голодная и злая, но решила пробраться на кухню ночью, когда все уснут, а не мозолить больше глаза Романову, нарываясь на новые удары. Следов на коже не осталось, и, если подумать, он не бил меня и в половину своей ужасной силищи. Так, щелкнул пару раз, почти любя. Скорее унизительно, чем больно. С удовольствием залезла в горячую ванну, тело закостенело от сна на земле. Зато выспалась. Этого не отнять.
Из ванной вышла вся распаренная, разнеженная и замерла посреди спальни, приоткрыв рот.
За стеной раздавались вполне характерные звуки. Там трахались. Яростно, громко, с удовольствием.
Стоны и крики наверняка было слышно на весь дом.
Быстро же они подружились. А я-то уж думала, что Романов развлекается с Квазимордой, когда не занят убийствами и разбоем.
Выскользнула из спальни и осторожно подкралась к двери в комнату Романова, он меня наверняка прибьет, если увидит, но любопытство пересилило.
Дверь была слегка приоткрыта, и я заглянула в ярко освещенную спальню. Огромная кровать пустовала.
Девушка стояла на четвереньках на полу посередине комнаты, Романов пристроился к ней сзади и вбивался в нее с такой силой, что я поразилась, как не порвал. Но ей вроде даже нравилось, она закусывала губы и кричала. Я впервые видела, как это делают не на видео, а вживую. И впервые видела обнаженного мужчину. Мышцы перекатывались под его смуглой кожей, широкая грудь вздымалась от ровного дыхания. Мне должно было быть противно, но не было. Наоборот, внизу живота появилось странное томление. Вдруг Романов поднял взгляд от партнерши и заметил меня. Я замерла, как кролик перед удавом. Испугалась, что вот сейчас он точно изобьет меня до полусмерти, но Романов вышел из девушки и вбился так глубоко, что она издала длинный протяжный стон. Я бросилась в свою комнату, заперла дверь, залезла под одеяло и думать забыла о еде, перед глазами так и стояла увиденная только что картина. Стоны и крики доносились из соседней спальни до самого утра.
Глава 13
Человек такая скотина, что ко всему привыкает. И я привыкла к заточению, к отсутствию друзей и сверстников, к Романову, даже к Квазиморде.
Девушку, которую Романов жарил тем вечером, звали Женя, или Жека, как она представилась мне утром, когда с бесстыдной удовлетворенной улыбочкой уселась на колени к Романову за завтраком.