Верная Богу, Царю и Отечеству бесплатное чтение

Верная Богу, Царю и Отечеству

Анна Александровна Танеева (Вырубова) – монахиня Мария

ВОСПОМИНАНИЯ

Автор-составитель – Юрий Рассулин

Написание и издание книги в разное время благословили:

1999 г.: архимандрит Иоанн (Крестьянкин);

2000 г.: высокопреосвященный Вениамин, архиепископ Владивостокский и Приморский;

2004 г.: схиархимандрит Херувим (Дегтярь).

Не умру, но жив буду, и повем дела Господня

(Пс. 117, ст. 17)

Избави мя от клеветы человеския, и сохраню заповеди Твоя

(Пс. 118, ст. 134)

Монахиня Мария, в миру Анна Александровна Танеева (Вырубова). Подвиг царского служения

1

Анна Александровна Танеева (Вырубова), монахиня Мария, заслуживает того, чтобы имя её навеки было соединено с именами Святых Царственных Страстотерпцев: Царя Николая, Царицы Александры, Царевича Алексия, Царевен Ольги, Татианы, Марии и Анастасии. Тональность публикаций об этой женщине, появившихся в последние годы, коренным образом изменилась. Если раньше в восприятии её личности довлели стереотипы, навеянные, так называемым, «Дневником Вырубовой» (сочинение А. Н. Толстого) и бульварными сплетнями, то в настоящее время люди, всё более отметая гнусную ложь, открывают для себя чудный образ благородной русской женщины, жертвенно послужившей русским идеалам.

Анна Танеева более известна, как Анна Вырубова по фамилии мужа, однако, похоронена под девичьей фамилией Танеева. Дата её рождения – 16/29 июля 1884 года.

Интерес к ней вызван целым рядом причин. Во-первых, временной отрезок её жизни пришёлся на особый период Русской и мировой истории. Анна Александровна оказалась в эпицентре событий, связанных с царствованием Николая II, будучи не только свидетельницей и очевидицей, но и одним из главных участников, что придаёт её свидетельству особое значение.

Во-вторых, внимание к этой женщине вызвано ещё и тем, что ей была уготована Богом удивительная судьба, удивительная своими поворотами, необычайными обстоятельствами.

В-третьих, личность Анны Танеевой интересна и сама по себе. Она обладала замечательными свойствами души, которые в её жизни проявились конкретными поступками и делами.

Наконец, четвёртое, она, как историческая фигура, была фрейлиной Государыни Императрицы Александры Феодоровны. Но она была не просто фрейлиной, она была личным Другом Царицы. Все члены Царской Семьи воспринимали её как родного, близкого человека, почти члена семьи. В свою очередь, Анна Танеева (Вырубова) горячо любила Государыню, как и всю Царскую Семью.

Анна Александровна Танеева (Вырубова) и по линии отца, и по линии матери вела свою родословную от знатных дворянских родов. В связи с обширностью материала, родословная роспись предков Анны Александровны Танеевой вынесена в отдельное «Приложение».

Анна Александровна – русская женщина. Русская и по происхождению, и по воспитанию, и по характеру, и по духу. В её судьбе, как и в устроении её души, необыкновенным образом переплелись все те свойства, которые на протяжении веков отличали и украшали русского человека, и которые в значительной мере были утрачены представителями того сословия, к которому принадлежала Анна Александровна.

За что её полюбила и приблизила к себе Императрица? Можно указать много черт, которые могли способствовать такому сближению: это и принадлежность к кругу русских аристократов, и светская образованность, и замечательные музыкальные способности, наконец, её простота, искренность и весёлость нрава. Всё это могло служить поводом для сближения. Но, как нам кажется, основная причина дружбы заключалась всё же в другом, и искать её следует на духовной глубине, в сокровенных тайниках человеческой души. Именно так: Государыня Императрица Александра Феодоровна обрела родственную душу в новой фрейлине Анне Танеевой, которую и возвела в новое достоинство, не прописанное этикетом: Аня стала для Государыни близкой подругой. Духовное родство – подлинное родство, самое близкое, самое прочное основание жизненного союза людей. Такой союз неразрывен, поскольку скреплен узами подлинной любви, единства веры, единства служения, единства жизненных идеалов и целей.

На протяжении всей жизни Анны Танеевой случались особые, знаковые события, которые, во-первых, свидетельствовали о её глубокой религиозности, а, во-вторых, об особом промысле Божием в судьбе этой женщине, её предызбранности свыше. Выделим только один эпизод. В возрасте 17 лет на ней совершилось чудо по молитвам праведника, протоиерея Иоанна Кронштадтского. Господь через болезнь указал ей путь служения: царского служения, а также то, что на этом пути ей будут сопутствовать чудо и помощь Божья. Действительно, так много чудесного было в её жизни, о чём читатель сможет узнать, прочитав её воспоминания.

Было бы ошибкой обойти молчанием её дружбу с Григорием Ефимовичем Распутиным-Новым. Разговор о нём осложнён неоднозначностью отношения к личности этого человека. Разобраться в этом вопросе просто, достаточно взглянуть на вещи глазами самой Анны Александровны. В собственных воспоминаниях она считает своим долгом подробно рассказать о сибирском крестьянине, предложив читателю при этом определенные выводы.

Немного опережая её рассказ, отметим, что Анна Александровна относилась к сибирскому крестьянину, как к духовному человеку, Божьему страннику, наконец, как к старцу. Из доступных архивных и мемуарных материалов следует, что старец Григорий по сути был её духовным наставником, к которому она питала искреннее чувство уважения и любви, пользовалась его духовным советом, обращалась к нему за молитвенной помощью. Именно он помог Анне Александровне стать на путь живой веры, который привёл её к монашеству. Молитвы Григория Ефимовича сохранили ей жизнь после крушения железнодорожного состава, в котором Анна Александровна возвращалась из Царского Села. Она подробно пишет об этом в своих воспоминаниях. Реальность этого события подтверждена во многих воспоминаниях современников, в частности, в воспоминаниях директора Департамента полиции и товарища Министра Внутренних дел С. П. Белецкого, который по роду службы был детально осведомлён о случившемся.

Судьба накрепко соединила Анну Александровну и с Царской Семьей, и с Их Другом. Хотя она намного пережила их всех, этот духовный союз никогда не был расторгнут вплоть до её кончины, и, верим, был продолжен в вечности. Она дорого заплатила за это в земной жизни.

Народная мудрость гласит: близ Царя – близ чести и смерти. Всю свою жизнь Анна Александровна терпела поношение от современников. Поругание её имени не прекратились и после её кончины. Основной шквал обвинений обрушился на неё, начиная с 1914 года, наложив на всю последующую жизнь тяжёлый, трагический отпечаток. Война положила начало страшной травле четы Русских Венценосцев, а также Их ближайших друзей. Власть Помазанника Божьего сдерживала силы центробежные, разрушительные, подталкивающие мир к пропасти, ведущие человечество в царство антихриста. На пути их планов стоял Самодержавный Русский Царь, Помазанник Божий.

К сожалению, в России в то время мало кто из высших классов воспринимал идеал личного служения Царю, как жизненный принцип, как руководство к действию, мало, кто вложил эту мысль в своё сердце, кто подчинил ей свою волю, кто поставил целью своей жизни защитить животворные, подлинно русские начала.  Идея царской самодержавной власти, как правило, воспринималась лишь умозрительно, отвлечённо, только как образ мыслей, но не как образ действия, образ жизни и служения. Русская интеллигенция предпочла идти широким путем отступления и увлекла за собой значительную часть русского простого народа, соблазнив, совратив, обесчестив его, лишив духовной силы.

Что же Анна Александровна? Она в полной мере разделила все невзгоды своего дорогого Отечества. Как уже было сказано, ещё до февральского переворота, ей пришлось пережить страшную железнодорожную катастрофу. Господь сохранил ей жизнь по молитвам старца Григория, хотя она и осталась калекой. Находила утешения только рядом с Царицей, а также в её (А. А. Вырубовой) собственном лазарете для искалеченных воинов. Этот лазарет Анна Александровна основала на деньги, выплаченные ей железной дорогой за понесённые увечья. Затем февральский переворот, тяжёлая болезнь корью, от которой новые власти так и не дали ей оправиться. Её арестовали больной, подняли с постели, разлучили с Царской Семьёй, отвезли в Петропавловскую крепость, заключили в одиночную камеру зловещего Трубецкого бастиона. Она перенесла издевательства моральные и физические, но осталась жива, и дух её не был сломлен. Чудесным образом была спасена от расстрела. Скитания по обезумевшему, революционному Петрограду. Далее бегство с матерью по льду Финского залива в Финляндию, жизнь в эмиграции, общение с Валаамскими старцами, принятие монашества в Смоленском скиту Валаамского монастыря, служение Богу в ангельском чине. И всё это на фоне не прекращающихся пересудов, косых взглядов, откровенной клеветы, противостоять чему можно было только бесконечным терпением, кротостью и смирением, незлобием и любовью.

Особый разговор о случаях литературно-исторической фальсификации её воспоминаний. В 1927 году в Советской России появился «Дневник Анны Вырубовой», настоящими авторами которого являлись известный советский писатель А. Н. Толстой и бывший член Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства, советский историк П. Е. Щёголев. Подобного рода попытки, но в более замаскированной форме, были предприняты и за пределами России. Их результатом явилось выход в США и Финляндии в 70-80 годах ХХ века разных версий, так называемых, «поздних» или «неопубликованных воспоминаний Вырубовой».

Тем не менее, Анну Александровну Танееву (Вырубову) – монахиню Марию можно назвать счастливым человеком. Столько претерпевшая от человеческой злобы, всеми гонимая женщина, уже при жизни получила неоценимую награду в виде проявления искренней дружбы и любви как со стороны своих Венценосных Друзей, так и со стороны Их необыкновенного Друга, так и со стороны простых русских людей, кто имел счастье близко сойтись с ней в жизни и оценить красоту её души. Верим, что и в Небесных обителях, Господь судил верной Анне быть рядом со своими Друзьями в вечности.

Царская Семья в своей жизни сумела воплотить идеал земного счастья – Божественного благословения роду человеческому. Необыкновенная милость Божия войти в жизнь Святой Царской Семьи. То, к чему прикоснулась волею судьбы и Промыслом Божиим Анна Танеева трудно описать словами. Можно прочувствовать сердцем, ощутить духовно и благоговейно склониться перед величием подвига жизни Святых Царственных Страстотерпцев. Анна Александровна совершила большее. Она деятельно послужила своим Венценосным Друзьям, попытавшись передать необыкновенное чувство сопричастности той небесной радости, которой, несмотря на многочисленные страдания и невзгоды, была проникнута жизнь святой Царской Семьи. Именно это и совершила монахиня Мария (Анна Александровна Танеева-Вырубова), написав о них необыкновенные воспоминания «Страницы моей жизни», а затем всю вторую половину своей жизни в изгнании твёрдо став на страже той правды, которую любящим сердцем и духом донесла до потомков верная Аня.

Блаженной памяти монахиня Мария, в миру Анна Александровна Танеева (Вырубовой) скончалась после непродолжительной болезни 20 Июля 1964 г. Похоронена на православном кладбище г. Хельсинки. Финский период жизни Анны Александровны более подробно отражён в Книге 2 «Верная Богу, Царю и Отечеству».

Анна Александровна Танеева (Вырубова) и её книга

2

В ряду многочисленных воспоминаний о Государе Императоре Николае II и Государыне Императрице Александре Феодоровне книга Анны Александровны Танеевой (Вырубовой) «Страницы моей жизни» занимает особое место.

Читая её, не покидает ощущение удивительной силы, убедительности и искренности слов автора, верности характеристик событий, точности в оценках людей. В то же время повествование проникнуто необыкновенным спокойствием и умиротворённостью, как рассказ человека много повидавшего, пережившего, передумавшего и много перестрадавшего, но при этом достойно вышедшего из всех испытаний, посланных судьбой, и не омрачившего своего сердца чувствами обиды и мести к своим гонителям и обидчикам, сохранившего внутренний мир и осенённого глубоким видением, проникающим в суть явлений, которое может даровать человеку только Господь Бог. Невольно охватывает тёплое чувство симпатии к автору, Анне Александровне Танеевой, и возникает желание поближе познакомиться с ней самой и её судьбой. Сделать это читатель сможет, прочитав «Страницы» её воспоминаний. Здесь же отметим лишь наиболее существенные черты её нравственного облика, которые позволили ей совершить этот необычный и замечательный труд.

Для раскрытия духовного облика Анны Александровны Танеевой немаловажным обстоятельством является её происхождение, о котором она подробно рассказывает на страницах своих воспоминаний. Укажем лишь на то, что по свидетельству современников, её отец, Александр Сергеевич Танеев, который, как пишет Анна Александровна, «занимал видный пост статс-секретаря и главноуправляющего Его Императорского Величества Канцелярией в продолжение 20 лет», был человеком широко образованным, выдающимся музыкантом и сделал всё от него зависящее, чтобы развить эти качества у своей дочери.

Анна Александровна, несмотря на своё аристократическое происхождение, по природе была человеком простым, мягким и вовсе не обладала свойствами героя. Однако, будучи человеком не только русским по крови, но и воспитанным в лучших русских традициях, православным, верным Престолу и преданным семье Помазанника Божия, осенённая глубокой верой в Бога и водимая особым о ней Промыслом Божиим, она смогла пройти через все тяжелейшие испытания, выпавшие на её долю, перенести физическую боль, нравственные страдания, унижения и поношения от людей и страшную, разрушительную клевету, которая, казалось бы, неминуемо должна была сломить её волю, подавить её как личность, наконец, ожесточить, заставить хоть в чём-то поступиться правдой, допустить эту ложь на страницы своих воспоминаний.

Но этого не произошло и, благодаря особым качествах своей души, она выстояла, не изменила любви и верности своим венценосным друзьям. Она не предала их, не исказила правды о них в угоду обстоятельствам и человеческой злобе, вынесла эту правду на своих немощных плечах, также как воин ценою жизни выносит боевое знамя с поля боя, не оставив его на поругание врагам и, тем самым, продолжила традиции своих славных предков.

Чтобы лучше понять необыкновенные свойства её души, полнее представить её нравственный облик, обратимся к свидетельствам людей, хорошо знавших её и занимавших самостоятельную, непредвзятую позицию в отношении Царской семьи и по отношению к ней самой, что было тогда редкостью, так как большинство представителей высшего аристократического общества, к которому принадлежала А. А. Танеева, повторим, за редким исключением, находились во власти той атмосферы, которую можно было бы охарактеризовать, как атмосферу разнузданной клеветы и жесточайшей травли Престола, а также всех тех, кто был искренне предан ему. Вот как характеризует состояние петербургского общества накануне революции товарищ обер-прокурора Св. Синода князь Н. Д. Жевахов в своих воспоминаниях: «Ещё меньше было тех, кто понимал, что происходило в тылу и что выражала собою та вакханалия сатанинской злобы, какая бушевала в самом Петербурге и всею своею тяжестью обрушивалась на самых лучших, самых чистых, самых преданных слуг Царя и России».3

Последние слова целиком и полностью можно отнести к Анне Александровне. О ней самой и её дружбе с Царицей князь Н. Д. Жевахов пишет следующее.

«Войдя в лоно Православия, Императрица прониклась не только буквою, но и духом его, и, будучи верующей протестанткой, привыкшей относиться к религии с уважением, выполняла её требования не так, как окружавшие её люди, любившие только «поговорить о Боге», но не признававшие за собою никаких обязательств, налагаемых религией.

Исключение составляла одна только Анна Александровна Вырубова, бывшая фрейлиной Государыни, старшая дочь Главноуправляющего Собственною Его Императорского Величества Канцеляриею, обер-гофмейстера А. С. Танеева, несчастно сложившаяся личная жизнь которой рано познакомила её с теми нечеловеческими страданиями, какие заставили её искать помощи только у Бога, ибо люди были уже бессильны помочь ей. Общие страдания, общая вера в Бога, общая любовь к страждущим создали почву для тех дружеских отношений, какие возникли между Императрицею и А. А. Вырубовою.

Жизнь А. А. Вырубовой была поистине жизнью мученицы, и нужно знать хотя бы одну страницу этой жизни, чтобы понять психологию её глубокой веры в Бога и то, почему только в общении с Богом А. А. Вырубова находила смысл и содержание своей глубоко несчастной жизни. И когда я слышу осуждения А. А. Вырубовой со стороны тех, кто, не зная её, повторяет гнусную клевету, созданную даже не личными её врагами, а врагами России и Христианства, лучшей представительницей которого была А. А. Вырубова, то я удивляюсь не столько человеческой злобе, сколько человеческому недомыслию… И когда императрица ознакомилась с духовный обликом А.А. Вырубовой, когда узнала, с каким мужеством она переносила свои страдания, скрывая их даже от родителей, когда увидела её одинокую борьбу с человеческой злобой и пороком, то между Нею и А. А. Вырубовой возникла та духовная связь, которая становилась тем большей, чем больше А. А. Вырубова выделялась на общем фоне самодовольной, чопорной, ни во что не веровавшей знати. Бесконечно добрая, детски доверчивая, чистая, не знающая ни хитрости, ни лукавства, поражающая своею чрезвычайною искренностью, кротостью и смирением, нигде и ни в чём не подозревающая умысла, считая себя обязанной идти навстречу каждой просьбе, А. А. Вырубова, подобно Императрице, делила своё время между Церковью и подвигами любви к ближнему, далёкая от мысли, что может сделаться жертвою обмана и злобы дурных людей…».4

Приведём отрывки из удивительных по своей непосредственности и чистоте воспоминаний Ивана Владимировича Степанова, которые написаны в эмиграции и впервые были опубликованы после его смерти в Париже в 1957 году под названием «Милосердия двери Лазарета Ея Величества».

И. В. Степанов после ранения на фронте проходил излечение в Царскосельском госпитале. Он пишет.

«Меня переносят в палату № 4, где лежат два офицера. Молодая сестра с простоватым румяным лицом и большими красивыми глазами подходит ко мне. С первых же слов я чувствую к ней искреннюю симпатию. Славная деревенская баба. Весёлая, болтливая. Она стелет мне простыни и вместе с санитаром переносит на мягкую кровать. Укладывая, всё спрашивает, не больно ли? Понемногу осваиваюсь. С ней так легко говорить.

– Сестрица, мне бы хотелось помыться, почистить зубы.

– Сейчас всё принесу. Обещайте, что вы мне будете говорить всё, что вам нужно. Не будете стесняться?

– Что вы, сестрица, с вами не буду. Но я знаю, что здесь придворная обстановка. Вероятно, все люди этикета. И мне радостно, что будет хоть один человек, с которым я не буду конфузиться.

– Теперь будем вас кормить. Что вы хотите, чай, молоко?

– Сестрица, спасибо. Я ничего не хочу. Мне так хорошо.

– И заслужили. Что же вы о своих не подумали? Хотите я протелефонирую?

– Потом. Петрограда из Царского не добиться. Я лучше напишу телеграмму.

Сестра приносит бумагу. Пишу. Она стоит, улыбается. Как-то сразу полюбил её. Редко видел людей, столь располагающих к себе с первого знакомства. Кто она? Сиделка простая?

– Давайте. Я пошлю санитара на телеграф.

– Спасибо, сестрица.

Хочется как-то особенно поблагодарить и не нахожу слов. В комнату ежеминутно заходят дамы в белом. Осваиваюсь. Расспрашиваю соседей. Мне называют фамилии: графиня Рейшах-Рит, Добровольская, Чеботарева, Вильчковская… Все мне знакомые. Привык читать в свите Императрицы: фрейлина Гендрикова, фрейлина Буксгевден, гофлектриса Шнейдер и госпожа Вырубова. Эта «госпожа Вырубова» (она не имела ни звания, ни должности) меня всегда особенно интересовала. Столько про неё говорили. Она ведь неразлучна с Императрицей… Мне говорили: интриганка, темная сила, злой демон…

– Вы не слышали здесь фамилию Вырубовой?

– Анна Александровна? Да ведь она всё утро тут с вами провозилась и теперь ушла с телеграммами…

Вырубова всегда приезжала и уезжала в автомобиле с Высочайшими особами. В палаты она заходила одна, когда никого из них не было. Каждого подробно обо всём расспрашивала. Очень смешила нас всякими пустяками. Всегда в прекрасном настроении. Её добродушие и сердечность как-то вызывали просьбы. И с какими только просьбами к ней ни обращались! Сколько вспомоществований, стипендий, пенсий было получено благодаря ей. Она ничего не забывала, всё выслушивала и через несколько дней радостно сообщала всегда благополучные результаты. От благодарности отказывалась.

– Я же тут ни причём. Благодарите Ее Величество».5

Что можно еще добавить к впечатлениям простого русского раненого офицера, в своих собственных физических страданиях так глубоко ощутившего красоту души Анны Вырубовой, так просто, трогательно и высоко оценившего качества золотого сердца русской женщины: милосердие, заботу о страждущем, ласку, доброту, отзывчивость на всякую просьбу.

За любовь и преданность семье Помазанника Божия Господь хранил Анну Александровну на всех путях её. После октябрьского переворота она чудом избежала смерти, сумела сохранить горячую любовь к Царской семье, не позволила клевете омрачить это священное чувство. Согреваемая и питаемая любовью, она на страницах своих воспоминаний донесла, как бесценное сокровище, врученное ей Богом, правду о Царе Николае II, Царице Александре и их Царственных детях, а также о событиях тех дней и людях, окружавших их, до нас грешных, современных православных христиан, а также до всех, кому небезразлична судьба России. Но хочется подчеркнуть, что, прежде всего, книга Анны Танеевой обращена конечно же к нам, русским людям, потому что именно в наших сердцах должна восторжествовать Правда о нашем Богом данном Царе Николае II, чего и ожидает терпеливо Господь от нас, русских людей, которых так горячо любил наш Батюшка-Царь и за которых Он принёс себя в жертву Богу. И ещё раз очень хочется подчеркнуть этот важный момент, что совершила Анна Александровна этот труд по Промыслу Божиему с тем, чтобы все, кто сегодня не равнодушен к судьбе нашей Отчизны, кто ищет ключ к пониманию дня сегодняшнего в событиях тех дней, для тех, для кого история – не мёртвый предмет, а живая связь времён, для всех тех, кто, по слову евангельскому, алчет и жаждет правды, смогли обрести эту Правду как Божественный Дар, который способен преобразить, освятить нашу жизнь, помочь осмыслить её, согреть души, растопить очерствелые сердца, наконец, разрушить клевету, до сих пор возводимую на Помазанника Божия и Его Царственную семью, очистить наши сердца от скверны лжи, рассеять сомнения в святости Царственных страдальцев, на пути покаяния испросить у Бога милости, чтобы Господь по молитвам Святых Царственных мучеников даровал спасение нашему дорогому Отечеству.

Написание воспоминаний А. А. Танеевой (Вырубовой) можно уподобить подвигу апостольскому. Святые апостолы возвещали народам Истину о воплотившемся Боге и Царе Иудейском Иисусе Христе, не понятом и отверженном иудеями. Подобно сему и эта книга открывает людям правду, не о Боге (подчеркнём это, дабы не обвинили нас в надуманном грехе «цесарепапизма»!), а о Помазаннике Божием и Царственных членах Его семьи, оклеветанных современными им фарисеями и книжниками, радеющими на словах о благе России, а на деле после изощрённых нравственных пыток и мучений отдавших на заклание своего Царя.

Что же касается самой Анны Александровны, то её судьба, начиная с детских лет и до того момента, как она после чудесного избавления от смерти вынуждена была покинуть Россию, достаточно подробно описана на страницах её воспоминаний. Удивительно, что трижды за рассматриваемый период её жизни Господь чудесным образом отвращал от неё неминуемую гибель, дважды по молитвам батюшки Иоанна Кронштадтского и один раз после страшной железнодорожной катастрофы по молитвам Григория Ефимовича Распутина. Обстоятельства дальнейшей её жизни в эмиграции скупо изложены в коротком историческом очерке, который составлен А. Кочетовым, как он пишет, «на основании исследований, проведённых отцом Арсением из Ново-Валаамского монастыря». Вот что мы узнаём.

«…Под своей девичьей фамилией (Танеева) фрейлина прожила в Финляндии более четырёх десятилетий. Скончалась она в 1964 году в возрасте 80-ти лет и похоронена в Хельсинки на местном православном кладбище.

В Финляндии Анна Александровна вела, по словам отца Арсения, очень замкнутый образ жизни в тихом лесном уголке Озёрного края, на что были свои причины. Во-первых, выполняя данный перед тем, как покинуть родину, обет, она стала монахиней; во-вторых, многие эмигранты не желали общаться с человеком, чьё имя скомпрометировано одним лишь упоминанием рядом с именем Григория Распутина. Правда, жить на территория монастыря, заниматься физическим трудом Анна Александровна не могла (последствия железнодорожной катастрофы 1915 г.), и посему обряд её пострижения в инокини был совершен тайно, что, однако, в те годы довольно часто случалось в среде эмигрантов».6

Книга воспоминаний А. А. Танеевой (Вырубовой) «Страницы из моей жизни», как свидетельствует А. Кочетов, издана в Париже в 1922 году [подробно историю издания см. ниже в отдельном очерке]. Кочетов со ссылкой на о. Арсения отмечает, что человеческая злоба и нравственные испытания не окончились для Анны Александровны на чужбине и продолжали преследовать её вплоть до кончины, причём не только её саму, но и её воспоминания.

Тот текст «Страниц моей жизни», который имеет возможность прочесть благочестивый читатель, представляет собой первоначальный и полный вариант воспоминаний. Все дальнейшие издания этой книги претерпели существенные изменения текста, более того, можно сказать, подверглись редакционной цензуре. В России один из таких вариантов был опубликован в сборнике «фрейлина Её Величества Анна Вырубова» в 1993 году издательством ORBIТА. Составитель сборника – Андрей Всеволодович Кочетов. Отметим, что сборник включает кощунственную фальшивку – «Дневник Анны Вырубовой», о котором будет сказано особо.

Как свидетельствует А. Кочетов, текст, вошедший в его сборник, воспроизведён по книге «Фрейлина Её Величества», которая вышла в 1928 году в латвийском буржуазном издательстве «Ориент». «К печати эту книгу подготовил некто С. Карачевцев, слегка прошедшийся по тексту редакторским пером и несколько сокративший мемуары, особенно в части характеристик Протопопова, Маклакова, Щербатова и Хвостова – министров внутренних дел», – пишет А. Кочетов. Следует заметить, что этот список далеко не полный. Слова «слегка» и «несколько» точнее было бы заменить словом «безжалостно», так как редакторская правка, вероятно, сначала касаясь отдельных слов, пунктуации, затем отдельных предложений, далее абзацев, страниц и так далее, в результате привела к сокращению половины авторского текста!

Кроме того, очень умело и тщательно из текста изымались, казалось бы, незначительные детали, которые как раз очень точно отображали внутренний мир и настроение автора, по-видимому, противоположные внутреннему миру и настроению «правщиков» и потому особенно неугодные им. Так, например, с титульного листа убрано посвящение Государыне Александре Феодоровне, а также слова 22-го псалма и слова из письма Государыни, принадлежащие прп. Серафиму Саровскому и используемые автором в качестве эпиграфа к воспоминаниям. Изъят первый абзац текста, который начинается словами: «Приступая с молитвой и чувством глубокого благоговения…». Понятно, что для верующего человека это не малозначащие детали, а определённые символы, наполненные глубоким смыслом, передающие и усиливающие особую духовную настроенность автора.

Вот такая кропотливая работа была проведена господами рецензентами латвийского издательства «Ориент». Сделано это было с лукавой целью создать у читателя впечатление об авторе как человеке недалёкого ума, что вполне соответствовало бытовавшему в эмигрантской среде мнению, нашедшему отражение во множестве воспоминаний, где говорится об Анне Вырубовой. Облить её грязью или по крайней мере исказить её нравственный облик служило, по-видимому, признаком хорошего тона.

Есть основания предполагать, что в дальнейшем, благодаря деятельности «доброжелателей» и в какой-то степени необыкновенной доверчивости и беззащитности самой Анны Александровны, воспоминания подвергались ещё более существенным искажениям и измышлениям, а также прямой фальсификации. Автор этой статьи имел возможность познакомиться с примером подобного рода, который рассматривается, как подлинные «неопубликованные воспоминания А. Вырубовой». Впечатление от чтения этих сенсационных «воспоминаний» можно уподобить эффекту кривых зеркал – вроде всё то же, но… ничего подобного. Прежде всего напрочь отсутствует сам автор, его дух, душа, его видение. Допущены вопиющие противоречия с подлинником в характеристиках Государя и членов Царской семьи. В результате картина описываемых событий искажена до неузнаваемости, а Анна Танеева как автор просто уничтожена, её там нет, а есть кто-то другой, другой автор, лишь прикрывающийся именем Анны Вырубовой. Объяснить это только неточностями переводов (с русского на английский, с английского на финский, с финского снова на русский и так далее) недостаточно, так как добросовестный переводчик стремится максимально приблизить свой перевод к авторскому тексту, не исказить смысл, передать дух, не совершить подмены истины небылицами. Остается признать, что «переводчик» был, мягко говоря, недобросовестным.

Не выдерживает критики и то объяснение, что Анна Александровна испытывала давление эмигрантской среды, так сказать, поддалась психологическому и духовному прессингу, что и послужило причиной тех существенных изменений, которые были внесены ею в поздние варианты своих воспоминаний. На это ответим так. Да, она была лишена опоры в лице своих родителей, своих венценосных друзей, была оторвана от Родины, но не лишилась главного основания в жизни – горячей веры в Бога, в Его благой Промысел, в конечное торжество Божией Правды. Отсюда она черпала силы для исполнения своего долга сохранить правду о Святых Царственных мучениках, с тем чтобы неискаженной передать её потомкам. Могла ли она поддаться давлению своих врагов, изменить Правде? Зная, что Помощником и Покровителем её в этом святом деле был Сам Господь Бог (Который и сокрыл её в пустыне, в тишине озёрного края от всех стрел лукавого), однозначно ответим: нет, не могла. Надёжным доказательством того, что это так и одновременно опровержением всех кривотолков на тему Анны Вырубовой и её воспоминаний пусть послужит сама её книга «Страниц моей жизни», а также всё то, что было сказано о ней, о её духовном облике в первой части нашей статьи.

Но оставим историкам и литературным публицистам, а может быть, и криминалистам выяснение вопроса о происхождении тех или иных позднейших вариантов воспоминаний.

По всей видимости, Анна Александровна была не в состоянии активно воспрепятствовать этим явлениям в силу особенности своего положения и в силу отмеченных выше качеств её характера, которые очень метко выразила дочь Григория Ефимовича Распутина – Матрена Григорьевна Соловьёва (Распутина) в своих воспоминаниях: «Анна Александровна никогда не могла постоять за себя. Да и не пыталась, считая это не то что бесполезным, но не нужным. Она-то сама знала про себя, что абсолютно чиста перед Богом и людьми, как знали и те, кто были ей дороги, а мнение остальных её не интересовало».7

Апофеозом дьявольской работы по искажению её воспоминаний и дискредитации самой Анны Танеевой, а через неё всей Царской семьи, является пресловутый «Дневник Анны Вырубовой», опубликованный в упоминавшемся сборнике издательства «ORBITA» в 1993 году. Как утверждает составитель этого сборника А. Кочетов, авторами этой гнусной фальшивки явились известный советский писатель А. Н. Толстой и историк П. Е. Щёголев, бывший член Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства. По мнению составителя, с которым невозможно не согласиться, «цель, которую преследовали авторы лже-дневника фрейлины Её Величества, определенно была достигнута; «воспоминания» сыграли роль этакого средства внедрения в легковерные умы читателей неверных представлений о действительном положении дел, подлили воды на мельницу тех, кто желал дискредитации Царской семьи, кто пытался предвзято представить дворцовую обстановку в канун революции».8 Добавим, что взяться за написание подобной стряпни могли только те, кто потерял совесть и чувство собственного достоинства, люди опустившиеся и распоясавшиеся от ощущения своей безнаказанности. Но… «Мне отмщение, Аз воздам, глаголет Господь» (Рим 12:19. Второзаконие 32:35) – цитата из Священного Писания, приведённая Анной Александровной на страницах своих воспоминаний.

Для тех же, кто может столкнуться со всякого рода измышлениями на тему воспоминаний Анны Вырубовой, хочется отметить следующее. Господь сказал: «Я есть Истина», и ещё: «Бог есть Любовь». Отсюда следует, где Правда – там Бог, где есть истинная Любовь – там Бог, одно от другого неотделимо. А где клевета или даже малейшее искажение правды, то есть лесть, там нет Любви, там нет Бога, а есть дело Его противника. На «Страницах» воспоминаний Анны Танеевой истина запечатлена любовью, потому что Сам Бог осенял перо автора. Именно в этом, как было сказано, сила убедительности и искренности её слов, отсюда необыкновенное спокойствие и умиротворённость, которыми дышат подлинные воспоминания Анны Танеевой. Нельзя не поверить любящему и верующему сердцу. Вряд ли подобное чувство возникнет при чтении публикаций-искажений или публикаций-фальшивок, приписываемых Анне Александровне.

Но вот, несмотря на все ухищрения клеветника-дьявола, подлинный текст воспоминаний Анны Александровны Танеевой «Страницы моей жизни» перед вами. Это само по себе чудо, которое сотворил Господь ради нас грешных. Мы можем прикоснуться к Истине и Любви, развеять мрак лжи, рассеять сомнения, которые мешают прославить в сердцах наших Святых Царственных мучеников и, наконец, возблагодарить Бога за эту милость.

Завершая разговор о судьбе воспоминаний А. А. Танеевой и о ней самой, обратимся к Богу с молитвой об упокоении в селениях праведных многострадальной и любящей души монахини Марии, в миру Анны Александровны Танеевой (Вырубовой). Со Святыми упокой Христе Боже наш рабу Твою монахиню Марию, и нас, грешных, помилуй!

То, что появление книги А. А. Танеевой «Страницы моей жизни» в канун прославления Святых Царственных мучеников Юбилейным Архиерейским собором Русской Православной Церкви 2000 года не случайно, свидетельствует одно чудесное обстоятельство, сопутствовавшее принятию решения о необходимости публикации воспоминаний Анны Вырубовой. Автор этой статьи, в руках которого оказался текст воспоминаний, находясь под сильным впечатлением от прочтения их, решился искать возможность опубликования «Страниц» и с этой целью обратился к директору одного из православных издательств. Положительное решение было принято после того, как на издание воспоминаний Анны Вырубовой было получено специальное благословение архимандрита Иоанна Крестьянкина: «Вырубову в первую очередь!»

Тем не менее, возникли многие препятствия, и стало ясно, что впереди тернитый путь. Несмотря на благословение старца, сомнения в необходимости и успехе издания не оставляли. Всё же как первый шаг, книга была отдана на ксерокс. Но прошло довольно много времени, более двух недель, а копия текста по непонятным причинам всё не была готова. Недоумевая, как быть дальше, по какому-то особому, чудесному стечению обстоятельств оказался на Валаамском подворье, где только что закончилось чтение акафиста перед мироточивой иконой Царя-мученика Николая II. К сожалению, опоздал, так как икону уже увезли. Однако в храме на западной стене висела точная копия мироточивой иконы. Перед этой вот иконой Царя-мученика Николая с зажжённой восковой свечой в руке обратился с мольбою о помощи: «Царь-Батюшка, Николай Александрович, вразуми, укажи волю Божию, рассей сомнения, укрепи в решении!» Затем молитва была продолжена у иконы Святых Царственных мучеников – копии чудотворной, бывшей на Афоне в 1998 году, которая лежала на аналое ближе к солее. По-прежнему в руке горела свеча. И тут совершилось чудо. Свечка в руке молящегося замироточила, вся покрылась благоуханным миром, которое стекало по свече на пальцы и издавало необыкновенный аромат.

Но не было воли Божией явить это чудо немногочисленным посетителям, так как одновременно тишину храма нарушил сигнал пейджера. Обычным в этом случае нажатием кнопки сигнал был выключен, однако тут же раздался вновь, и так трижды. Находясь в волнении от совершившегося чуда, вместе с тем растерявшись от неожиданности и окончательно смутившись от того, что невольно нарушена благоговейная тишина храма, в полном замешательстве вышел, с досадой нажал кнопку прочтения сообщения… Каково же было удивление, перемешанное с чувством страха и вместе с тем радости, когда в сообщении, трижды возвещённом в храме, где только что присутствовала мироточивая икона Царя-мученика Николая и пели Ему акафист, во время молитвы, обращённой к Государю сначала перед иконой Царя-мученика (копии мироточивой), а затем перед иконой Всех Святых Царственных мучеников (также копии чудотворной), и при совершившемся чуде мироточения горящей свечи, говорилось о том, что «ксерокс Анны Вырубовой готов» и нужно приехать срочно забрать его. Этого было достаточно, чтобы понять смысл произошедшего. Чудесным образом был получен ответ, все сомнения были рассеяны. Государь и Все Святые Царственные мученики благословили издание посвященных им воспоминаний Анны Александровны Танеевой (Вырубовой).

Господи, помоги исполнить волю Твою и волю скорого заступника и помощника, небесного предстателя за народ русский, Святого Царя-мученика Николая!

Святой Батюшка-Царь Николай Александрович, Святая Государыня-матушка Александра Феодоровна, Святые Царственные Их дети, молите Бога о нас!

Ю. Ю. Рассулин 7/20 июля 2000 года, канун празднования Явления иконы Пресвятой Богородицы во граде Казани.

История издания воспоминаний А. А. Танеевой (Вырубовой)

Воспоминания Анны Александровны Танеевой (Вырубовой) отличаются от подобных по жанру произведений, которые во множестве были изданы и тиражированы в Европе. История их написания и публикации представляет самостоятельный интерес.

Рассказ о событиях, которые, по выражению американского журналиста Джона Рида, «потрясли мир», не могли выскользнуть из поля зрения тех, кто специализировался и неплохо зарабатывал на этой теме. Столицы европейских государств изобиловали издательскими центрами, которые охотились за мемуарами людей, недавно покинувших Россию и способных описать и дать оценку тому, что там произошло.

После прихода к власти большевиков и пополнения русской диаспоры изгнанниками из России Париж, уже ставший центром культурной жизни русского зарубежья, одновременно превратился в политическую столицу «России вне России», где оказались собраны виднейшие деятели Временного правительства: А. Ф. Керенский, Н. Д. Авксентьев, А. И. Коновалов, П. Н. Милюков, представители всех партий, политических течений и общественных движений, период формирования которых приходится на 1900–1910 гг. Объединённые общей бедой, политические изгнанники «перенесли во Францию атмосферу острых идеологических споров и беспощадной межпартийной борьбы, в которую вовлекались известные юристы, экономисты, историки, публицисты, крупные промышленники и успешные издатели. Все партии и объединения имели свои печатные органы». К ним присоединились представители новых политических направлений: сменовеховцы, развернувшие в 1921–1922 гг. полемику на страницах сборника «Смена вех» (Прага, 1921): Ю. В. Ключников, Н. В. Устрялов, С. О. Лукьянов и др.; евразийцы, участвовавшие в «Евразийских семинарах» философа Л. П. Карсавина, печатавшиеся в журнале П. Н. Савицкого «Евразийская хроника» (Париж, 1925-1937), еженедельнике «Евразия» (Кламар, 1928–1929), журнале «Версты» под редакцией Д. П. Святополк-Мирского – сына быв. министра вн. дел П. Д. Святополк-Мирского (Париж, 1926-1928), младороссы и др.9101112

Среди множества издательств Парижа, Берлина, Праги, выпускавших печатную продукцию на русском языке и для русского читателя (несколько десятков наименований) укажем на те из них, кто обслуживал политические запросы разномастных эмигрантских кругов.

«Я. Поволоцкий и Ко» – русское издательство, выпустившее книги А. Ф. Керенского «Издалека» и Г. В. Плеханова «Год на родине» (1921), пятитомные «Очерки русской смуты» А. И. Деникина (1921–1926).

«Современные записки» – общественно-политический и литературный журнал, основанный и руководимый эсерами Н. Д. Авксентьевым, И. И. Бунаковым (Фондаминским), М. В. Вишняком (псевдоним Марков), А. И. Гуковским и В. В. Рудневым. (1920–1940. Кн. 1–70).

«Издательство И. П. Ладыжникова» основано Иваном Павловичем Ладыжниковым в 1905 г. по поручению РСДРП (б) для тиражирования марксистской литературы. Издательство находилось сначала в Женеве, затем в Берлине. С И. П. Ладыжниковым активно сотрудничал и писатель Максим Горьким. В 1918 г. издательство приобретено Борисом Николаевичем Рубинштейном, но сохранило своё название; прекратило свою деятельность в 1927 г.

«Издательство З. И. Гржебина» основано в Петрограде в 1919 г. Зиновием Исаевичем Гржебиным (Зейликом Шиевичем) на условиях договора с Советским правительством о печатании книг советского издательства «Всемирная литература», а также собрания сочинений Максима Горького и журнала «Беседа», редактируемого Горьким. Однако, издательству было отказано в финансировании, несмотря на неоднократные ходатайства Горького в Совнаркоме. С конца 1920 г. находилось в Стокгольме, затем в Берлине. Издательством в 1923 г. выпущена «Летопись революции» в трёх книгах, включавшую мемуары представителей революционных партий меньшевиков: Ю. О. Мартова (Цедербаума), Н. Н. Суханова (Гиммера), Б. И. Николаевского, эсера В. М. Чернова и др. В 1923 г. издательство обанкротилось и прекратило своё существование.13

«Русское универсальное издательство» выпустило в свет «Воспоминания» бывшего военного министра В. А. Сухомлинова.

Издательство «Слово» и газета «Руль», созданы в 1920 г. при финансовой поддержке немецкой издательской фирмы Ульштейн, где был организован русский отдел. Руководителем и редактором и издательства, и газеты был Иосиф Владимирович Гессен – один из деятелей кадетской партии. В издательстве «Слово» вышли «Воспоминания Н. Н. Врангеля», «Дневник императора Николая II», «Письма императрицы Александры Федоровны к императору Николаю II», «Воспоминания: царствование Николая II» С. Ю. Витте, третий и четвёртый тома «Очерков русской смуты» А. И. Деникина, «Очерки русской культуры» П. Н. Милюкова, «Россия в мировой войне 1914–1915 гг.» Ю. Н. Данилова, а также 22 тома альманаха «Архив русской революции» под редакцией И. В. Гессена.

«Издательство «Скифы» начало свою деятельность в Берлине осенью 1920 г. с выпуска политических книг левоэсеровского толка. Руководили издательством Александр Александрович (Абрамович) Шрейдер (лидер левых эсеров в эмиграции), Исаак Захарович Штейнберг (бывший член ВЦИК, нарком юстиции и депутат Учредительного собрания) и Евгений Германович Лундберг (писатель, философ один из основателей группы «Скифы» в России).

«Медный всадник» – «русское национальное издательство», основанное в 1922 г. в Берлине поэтом Сергеем Александровичем Соколовым (псевдоним С. Кречетов) при финансовой поддержке герцога Георгия Николаевича Лейхтенбергского. Среди прочих книг в 1926–1933 гг. на деньги Н. А. Белоголовцева, Г. Н. Лейхтенбергского, С. В. Рахманинова и В. Э. Фальц-Фейна издательством было выпущено семь книг сборника «Белое дело» под редакцией А. А. фон Лампе. Сборник являл собой летопись Белого движения.

Названные издательства составляли небольшую часть от общего числа издательств, осуществлявших свою деятельность в основном в Париже, Берлине и Праге.

Издавалось всё: стихи, проза, полемика, охватывались всевозможные жанры, направления и формы издания: искусство, политика, мемуаристика, книги, периодика, газеты, журналы. Всему нашлось место. Но, как доказали события, в широком спектре издательских интересов, сформированных в основном теми, кто, либо ненавидел Советскую Россию, либо оправдывал её существование и желал сближения с ней, не нашлось места только одному – подлинным воспоминаниям Анны Вырубовой. На её имени по-прежнему как бы лежало табу, тяготело всеобщее предубеждение, которое превращало её личность в нечто недостойное именно серьёзного внимания то ли из чувства брезгливости, то ли из чувства страха перед своей совестью и судом истории. Она по-прежнему олицетворяла ту Россию, которую отвергли, с которой некогда боролись, которую презирали. А после всего, что произошло: падение России, гибель Царской Семьи, стыдливо опускали взор, не смея громко хулить Императорскую Россию, но и не имея сил погасить своё назойливое желание ещё и ещё раз открыто ли, исподтишка, лягнуть, потоптать, плюнуть в сторону того, что было некогда оплотом их благополучия и свободы, а теперь, поднявшись ввысь, покинув арену бренного бытия, стало недосягаемым для идейных отправлений, стало недоступным для нападок злобной критики, потому как того, подлинно чистого и подлинно высокого, уже нет, а они есть, в изгнании, позоре и прахе. Кого лягать, хулить, поносить, разве что себя? Поэтому тема воспоминаний Анны Вырубовой – оставалась оскоминой, источником раздражения оскорблённого самолюбия либо… запоздалым укором больной совести. И от неё отворачивались, по страусиному пряча голову в песок, отводя глаза, скрывая кривую гримасу вора, взятого с поличным.

Впрочем, это не совсем так, тема воспоминаний Анны Вырубовой всё же привлекала внимание и издателей, и писателей. Но интерес был не к тем подлинным воспоминаниям, принадлежавшим авторскому перу, а к воспоминаниям, которые желал бы прочесть болезненно нервированный рассудок. Именно такого рода продукцию, отличавшуюся маниакальным восприятием действительности, шизофреническими галлюцинациями и мечтаниями, пытались произвести в недрах специальных отделов ВЧК-ГПУ, специализировавшихся на особом способе большевистской пропаганды, который можно назвать литературной мистификацией. На это было брошены немалые силы в лице пролетарского литературного корифея – писателя Алексея Николаевича Толстого, работавшего в паре с маститым советским историком Павлом Елисеевичем Щёголевым. Именно Щёголев подготовил к публикации Материалы Чрезвычайной Следственной Комиссии Временного правительства, которыми пользовался А. Н. Толстой. Дальнейшее представлялось делом техники для опытного труженика пера. Лжедневник («Дневник Вырубовой») был напечатан в 1927 году издательством «Красная газета» (издание Ленинградского Совета рабочих и крестьянских депутатов) в № 1 иллюстрированного исторического альманаха «Минувшие дни» под редакцией М. А. Сергеева и П. И. Чагина. М. А. Сергеев, возглавлявший рабочее издательство «Прибой» (орган Северо-Западного Бюро ЦК ВКПб и Ленинградского Губкома ВКПб), являлся одной из ключевых фигур, ответственных за обеспечение издания новоиспечённого «дневника». В связи со чрезвычайной важностью задачи по созданию литературно-идеологического противовеса подлинным воспоминаниям Анны Александровны Танеевой (Вырубовой), предполагалось выпустить лже-дневник одновременно в Советской России и в Европе. С этой целью редактор издательства «Прибой» Зиновий Самуилович Давыдов, вёл переговоры с членом правления А/О «Русгерторг» в Берлине товарищем Абрамом Григорьевичем Галопом-Ремпелем относительно издания рукописи «Дневника» в берлинском издательстве «Петрополис» (Петрополис Верлаг). Переписка Давыдова с Галопом-Ремпелем хранилась в Архиве министерства внешней торговли Союза ССР в фонде Русско-Германского акционерного общества (А/О Русгерторг), а затем была передана в Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ). Издательство «Петрополис» начало свою деятельность в Петрограде 1 января 1918 г., где активно работало с 1920 по 1924 г. Отделение «Петрополиса» в Берлине функционировало с 1922 г. до конца 1937 г. Руководители издательства – Абрам Саулович Каган (по профессии экономист) и Яков Ноевич Блох (театральный критик). Запросив копию рукописи и проведя экспертизу, «Петрополис» отказался от предложения советских партнёров, поскольку слишком очевиден был поддельный характер «Дневника». Несмотря на тщательно разработанную советским издательством легенду о появлении «рукописи» и предоставлении письменных «свидетельств» подлинности, «Петрополис» не решился издать слишком откровенную фальшивку.

Возможно, дело решилось бы иным образом, если бы А. Н. Толстой открыл своё авторство. В издательской среде Парижа и Берлина Алексей Николаевич был своим человеком. Он печатался в издательстве «Север», основанном в 1920 г. и выпускавшим иллюстрированный журнал для детей «Зелёная палочка» (1920–1921), (редактор А. П. Шполянский, он же Дон Аминадо). В начале 1920 гг. произведения А. Н. Толстого печатало кооперативное издательство «Русская земля», возглавляемое Т. И. Полнером. А. Н. Толстой не погнушался поставить свою подпись ещё под одной гаденькой литературной буффонадой – пьесой «Заговор Императрицы», как две капли воды похожей на «Дневник Вырубовой», что указывает на общее авторство лжедневника и пьесы. Но в отношении «Дневника Вырубовой» связанный обязательствами, он не посмел нарушить тайны. На чистую воду его вывели другие. О литературно-исторической подделке и подлинном авторстве лжедневника прямо говорится в исследовании советского историка-архивиста В. Арсентева и в разоблачительной статье П. Горина «Об одной вылазке бульварщины» в № 61 газеты «Правда» от 11 марта 1928 г.

Сделаем «укор» в адрес Анны Александровны. Могла бы она и сама несколько «пригладить» свои воспоминания, подыграть публике, глядишь, и издали бы, не дожидаясь Толстого со Щёголевым. Но выходит не из того теста она замешана, не той она стати. Могла ли Анна Александровна Танеева (Вырубова) разменять святую правду на коммерческую выгоду, в угоду льстивой издательской конъюнктуре. Ответ дан в её подлинных воспоминаниях.

Воспоминания Анны Александровны Танеевой (Вырубовой) «Страницы из моей жизни» были изданы впервые в Париже в 1922 г. издательством «Русский очаг» в 4 томе 7-ми томного сборника «Русская летопись». Сборник издавался с 1921 по 1925 гг.

В связи с написанием и изданием воспоминаний Анны Александровны интересно рассмотреть несколько вопросов. 1. Что помогло ей так быстро написать воспоминания? 2. Где воспоминания были написаны, в России или в Финляндии? 3. Почему они изданы в Париже? 4. Почему они вышли в издательстве «Русский очаг», а не, допустим, в издательстве «Слово» в составе сборника «Архив русской революции», редактируемого Гессеном? За ответом на каждый из вопросов стоят определённые люди. Те, кто участвовал в судьбе воспоминаний на последнем этапе, т.е. непосредственно на стадии издания, были не случайными людьми в том отношении, что всех их объединил и вдохновил образ Царя Николая II, образ, не соответствовавший закоснелым стереотипам, всеобщим воззрениям, ставшими догмой для большой части русской диаспоры за рубежом, не говоря уже о Советской России.

Ответ на первый вопрос связан с личностью пролетарского писателя Максима Горького (Алексея Максимовича Пешкова). В его личности одновременно уживались два начала. С одной стороны, он был материалистом, принявшим антихристианскую философию марксизма и большевизма, с другой стороны, он был романтик. Последнее, хотел того Горький, или нет, превращало Алексея Максимовича в духовно мыслящего человека, стихийного неосознанного певца высоких духовных идеалов. Алексей Максимович прошёл свои жизненные университеты, из которых вынес свои выводы и сформировал взгляды, давшие направление его творчеству. В центре его писательского интереса, как и у Ф. М. Достоевского, был обездоленный, страдающий человек, окружённый человеческой неправдой, стеснённый жестокими жизненными обстоятельствами. У Алексея Максимовича было сильно развито чувство жалости и сострадания, и это снова роднит его с Достоевским. Однако, приняв философию марксизма, писатель Горький решает вопрос обездоленного человечества совершенно по-другому, с иных мировоззренческих позиций, нежели Фёдор Михайлович. Достоевский в ореоле страданий своих персонажей увидел Бога, а Горький – Человека (вспомним его определение из пьесы «На дне»: «Человек – это звучит гордо!»).

Для Горького символ человечности и надежды – пролетарские идеи, его кумир – вождь революции Ленин. Это глубокое заблуждение, за которым последовало глубочайшее разочарование и, хочется думать, прозрение, отрезвление, что причинило самому писателю неимоверные переживания, и, возможно, явилось причиной преждевременной кончины. Ведь то, во что он верил (идеалы, образы, люди), оказалось не только бесполезными для той цели, которой он служил, бесплодным миражом, но как раз и явилось тем источником зла, причиной страданий и гибели невинных людей. Остро сопереживая чужому горю, чужой беде, как истинный русский человек, Горький всей своей судьбой доказал, что его чувства искренни, исходили из глубины сердца и дали писателю силы действовать во имя облегчения страданий и спасения ближнего – того самого «обездоленного человека», в образе которого оказались Великие князья! Что ж из того – певец революции бросился спасать своих классовых врагов, как евангельский самарянин бросился на помощь человеку, «впадшему в разбойники»!

Судьба свела Алексея Максимовича ещё с одним замечательным человеком – доктором И. И. Манухиным. Оба были объединены благородным порывом спасти ближнего. Доктор Иван Иванович Манухин, став врачом Трубецкого бастиона, увидев арестантов, погибающих от человеческого жестокосердия и несправедливости, истово бросился спасать всех, кто оказался в списках его пациентов. Он не стал разбираться в тонкостях их политических воззрений, справедливо или не справедливо они осуждены. Перед ним были живые люди, которые, возможно, в чём-то заблуждались, но они испытывали страдания, мучились, подвергались издевательствам, терпели унижение, были на грани физической гибели. Он действовал не только по долгу врача, но и как настоящий человек с большой буквы, человек широкой души и доброго сердца. Не жалея себя, не думая об опасности, не взирая на угрозы, он действовал, хлопотал, писал, доказывал, добивался, проявлял непреклонную волю, мужество, твёрдость, бесстрашие и полное безразличие к своей собственной судьбе и последствиям. Настоящее благородство, мужество, человечность. Таков же был и Алексей Максимович Горький. Однако его порыв оказался бесплодным, потому, как он надеялся оказать помощь людям, попавшим в беду с помощью тех сил, тех человеческих инструментов, которые и являлись причиной всех бед. В дальнейшем судьба развела Горького и Манухина. Манухин остался с Богом, а Горький – с Человеком.

Однако, через доктора Манухина Горький познакомился с Анной Александровной Танеевой (Вырубовой), после того, как Манухин «вытащил» её из тюремных казематов. Как писатель, как пытливый, думающий человек, он внимательно слушал, жадно впитывая то, что рассказывала ему Анна Александровна. И он поверил ей, и понял, и принял её правду. И это явилось ещё одним потрясением, которое он пережил. Он понял, что Царь Николай и Царица Александра Феодоровна – благородные, чистые, честные люди, понёсшие крест несправедливых обвинений, и подвергнутые страданиям из-за людской зависти и глупости, породивших злобу и жестокость. И вот Горький, выслушав Анну Александровну, со всей силой своего недюжинного характера обратился к ней с призывом написать правду о Царе Николае и обо всём, что связано с ним, чтобы открыть эту правду людям и «примирить народ с царём». Сама Анна Александровна считает, что писатель Горький желал с ней познакомиться «вероятно, ради любопытства». Далее она пишет: «Я же, надеясь спасти Их Величества или хоть улучшить их положение, кидалась ко всем. Я сама поехала к нему, чтобы моё местопребывание не стало известным. Я говорила более двух часов с этим странным человеком, который как будто стоял за большевиков и в то же время выражал отвращение и открыто осуждал их политику, террор и их тиранство. Он высказывал своё глубокое разочарование в революции и в том, как себя показали русские рабочие, получившие давно желанную свободу. Ко мне Горький отнёсся ласково и сочувственно, и то, что он говорил о Государе и Государыне, наполнило моё сердце радостной надеждой. По его словам, они были жертвой революции и фанатизма этого времени, и после тщательного осмотра помещений Царской Семьи во Дворце они казались ему даже не аристократами, а простой буржуазной семьёй безупречной жизни. Он говорил мне, что на мне лежит ответственная задача – написать правду о Их Величествах «для примирения царя с народом». Мне же советовал жить тише, о себе не напоминая. Я видела его ещё два раза и показывала ему несколько страниц своих воспоминаний, но писать в России было невозможно. Конечно, о том, что я видела Горького, стали говорить и кричать те, кому ещё не надоело меня клеймить, но впоследствии все несчастные за помощью обращались к нему. Несмотря на то, что и он, и жена его14 занимали видные места в большевистском правительстве, они хлопотали о всех заключённых, скрывали их даже у себя и делали всё возможное чтобы спасти Великих Князей Павла Александровича, Николая и Георгия Михайловичей, прося Ленина подписать ордер об их освобождении; последний опоздал, и их расстреляли».15

Из слов Анны Александровны следует, что Максим Горький вдохновил её, передал ей свой писательский порыв, подъём, силу. Ведь это был её долг рассказать правду людям о Царе, Царской Семье, об обстоятельствах их жизни и царского служения. Безошибочно можно полагать, что мысль о необходимости исполнить благородную миссию помогла ей выжить, дала ей силы и энергию исполнить свой долг, послужить Высшей Правде, послужить русским людям, послужить Царю. Анна Александровна начала писать воспоминания ещё в Петрограде, и первые листы рукописи показывала писателю Максиму Горькому. Но, по её собственным словам, в России писать было невозможно. Отсюда следует, что большая часть воспоминания были написаны на территории Финляндии, в Терриоках. И это ответ на второй вопрос.

Ответы на третий и четвёртый вопросы сопряжены с судьбой ещё одного выдающего сына Русского Отечества – дворянина Сергея Ефимовича Крыжановского. Основное поприще его деятельности связано с внутренней политикой Российского государства, а вершиной его государственной карьеры явилась должность Государственного секретаря. Несмотря на столь высокое положение, он не пытался его использовать для себя лично, что называется, не создавал себе рекламу и, оставаясь в тени, скромно и самоотверженно нёс свою службу, добиваясь результатов в интересах охранения традиционных монархических устоев Русского Отечества. С его именем связаны важные этапы развития государственного управления Российской Империи.

В 1904 вместе с А. А. Лопухиным по поручению министра внутренних дел кн. П. Д. Святополк-Мирского Крыжановский подготовил всеподданнейший доклад о реформе гос. управления. Сокращённый вариант доклада явился основой указа Императора Николая II «О предначертаниях к усовершенствованию государственного порядка» от 12 Декабря 1904 г. Одним из основных вопросов, которые «курировал» С. Е. Крыжановский, являлся вопрос о выборах в Государственную думу. Подход к выборам имел принципиальное значение. Крыжановский был одним из главных разработчиков закона о выборах, последовательно проводя линию ослабления либеральной составляющей и сохранения самодержавного начала. Именно С. Е. Крыжановский был главным разработчиком Положения о выборах в «Булыгинскую думу», которое фактически сводило к нулю достигнутые в результате революционных выступлений 1905 г. демократические «достижения». Законопроект, во-первых, подразумевал фактическое устранение от участия в выборах тех слоёв населения, где революционная пропаганда имела наибольший успех: рабочих, бедного крестьянства (на основании имущественного ценза), женщин и студентов. Во-вторых, согласно законопроекту Крыжановского Дума могла служить лишь законосовещательным органом при царском правительстве. После издания Манифеста 17 октября 1905 С. Е. Крыжановский в качестве заведующего Особым делопроизводством о выборах в Гос. думу разработал проект избирательного закона, который был утверждён 11 Декабря 1905 г. Став товарищем мин. внутр. дел при П. А. Столыпине (1906–1911 гг.) и сенатором (с 1907 г.), С. Е. Крыжановский разрабатывал новый закон о выборах в Гос. думу 1907 г., курировал выборы в 3-ю Гос. думу и, по мнению современников, во многом способствовал получению нужного правительству результата.16

В 1908 С.Е. Крыжановский поддержал восстановление процентной нормы приёма иудеев в вузы, предложив сократить её до 4% повсеместно. Выступал за последовательное проведение столыпинской аграрной реформы. Гос. секретарь (1911–1917 гг.). Разработал проект закона об образовании из восточных частей Люблинской и Седлецкой губерний особой Холмской губернии с изъятием её из управления варшавского ген.-губернатора (утверждён 23 Июня1912 г.). Законопроект был разработан в интересах русского населения, составлявшего большинство указанных областей. В I Мировую войну являлся членом Особого совещания по обсуждению и объединению мероприятий по обороне государства (с 1915 г.); председатель Совещания русских и польских членов законодательных палат об устройстве управления в Царстве Польском после окончания войны (1915 г.); статс-секретарь (1916 г.); с 1 Января1917 г. член Гос. совета. После Февральской революции 1917 г. подал в отставку, был арестован, допрошен Чрезвычайной Следственной Комиссией Временного Правительства. Освободившись из-под ареста, уехал в Финляндию (нач. 1918 г.), оттуда перебрался в Киев (лето 1918 г.), затем в Одессу (1919 г.), оттуда в Париж (1920 г.).17

В Париже Сергей Ефимович не оставил своего служения родному Русскому Отечеству, более того, он работал, не покладая рук. Во-первых, он продолжил своё детище – написание собственных воспоминаний, над которыми начал трудиться ещё в 1912–1913 гг. После Февральской революции 1917 г. черновики воспоминаний были им уничтожены. Но, оказавшись в эмиграции, где он был свободен от арестов, допросов и обысков, Сергей Ефимович принялся восстанавливать текст. Несмотря на относительную свободу, писательская и издательская деятельность была трудно исполнимой задачей. Вот, как сам Сергей Ефимович пишет об этом во Вступлении к изданию своих «Воспоминаний», (воспоминания были опубликованы после его смерти, в 1938 в Берлине):

«Автор настоящих заметок служил Императорской России, верным сыном которой был и ныне остаётся; благоговейную память о ней он унесёт с собой в могилу. <…> Находясь в беженстве во Франции, автор попытался воспроизвести свои записи по памяти, придав им более широкие рамки повести о прожитом; в чём мог, автор пополнил их общими соображениями и выводами, какие вытекали для него из опыта жизни. <…> Особые условия беженского существования, в непрерывных заботах о куске хлеба, почти не оставлявших досуга, отразились невольно бессвязностью повествования и отсутствием надлежащей отделки написанного. Сознавая эти недостатки, автор не может ставить их себе в упрёк.

За что автор любит Императорскую Россию? – За что мы любим близких своих? За то, что они совершенны? – Конечно, нет. Если разобрать, то в каждом найдутся недостатки, и смешные стороны, и даже пороки. Тем не менее, мы их любим, потому что они наши, они свои, они дороги нам, и жить с другими мы не хотим.

Но в привязанности автора к старому есть и другое, есть убеждение, что этот строй, по существу своему, независимо от лиц, был единственный обеспечивавший России силу и благоденствие, и в настоящем, и в ближайшем будущем. Он был Россия, а с его падением, – её не стало».18

Ещё одним детищем С. Е. Крыжановского явился «Союза ревнителей памяти Императора Николая II». Сергей Ефимович стал соучредителем и председателем правления этого Союза. Помимо него в состав учредителей вошли многие замечательные люди из круга единомышленников, приверженцев самодержавных устоев:

Пётр Михайлович Фон Кауфман Туркестанский – Председатель;

Граф Георгий Александрович Бобринский – Вице-Председатель;

Константин Петрович Гревс – Генеральный Секретарь;

Алексей Михайлович Фон Кауфман Туркестанский – казначей;

Князь Виктор Сергеевич Кочубей;

Сергей Ефимович Крыжановский – Председатель Правления;

Николай Николаевич Шебеко;

Графиня Ирина Илларионовна Шереметева;

Владимир Владимирович Свечин;

Пётр Львович Барк.

Устав Союза определял цель, задачи, принципы и условия организации работы, и в частности, в пункте 1 Устава отмечено, что Союз учреждён для увековечения светлого образа Царя-Мученика Императора Николая II.

В пункте 3. Союз имеет ближайшей задачей широкое ознакомление, как русских людей, так и иностранцев с личностью и державными трудами в Бозе почивающего Монарха, а равно и собирание, и сохранение всякого рода исторических материалов, документов и данных, которые могут служить для его жизнеописания.

4. С этой целью Союз:

а) Учреждает хранилище книг, рукописей, фотографий, рисунков и всякого рода материалов и документов, относящихся к личности и державным трудам Императора Николая II, которое будет открыто для всех желающих изучать историю Его царствования.

б) Учреждает, если окажется возможным, музей предметов, связанных с личностью Императора или памятью о нём, как то: Его писем, автографов, вещей Ему принадлежавших и т. п.

в) Издаёт подлежащие исследования, воспоминания и исторические материалы.

г) Устраивает публичные чтения, сообщения, выставки, посвящённые Его памяти и истории России Его времени.

9. Свято почитая память в Бозе почивающего Императора Николая II, члены союза обязаны прилагать все старания к распространению везде и всегда правильных сведений о жизненном Его подвиге и о державных Его трудах на благо России.

Касательно организационной деятельности, к которой непосредственно был причастен Сергей Ефимович, в пунктах 12, 13 и 14 Устава, отмечено, что:

12. Управление делами Союза, во всём его объёме и без всяких ограничений, принадлежит Совету онаго.

13. Совет Союза образуется из всех действительных его членов.

14. Совет союза избирает ежегодно из своей среды председателя, его заместителя, генерального секретаря и казначея.

Председатель руководит занятиями Совета и представляет Союз во всех его сношениях с другими учреждениями и лицами.19

Таким образом, на плечи Сергея Ефимовича, как бывшего Госсекретаря, имеющего громадный опыт и ставшего Председателем Союза, легла вся организационно-практическая работа, включая всю совокупность издательской деятельности. Вопрос об издательстве был далеко немаловажным. Был собран письменный материал, объём которого позволял подготовить не только единичное издание, но выпускать книги с определённой периодичностью. Но как организовать издание? Самым простым решением было обращение к тем, кто занимался этим профессионально. Издательств было множество, самых разномастных по направлениям и интересам. Но идеологические шоры парижских и берлинских издательских кругов не позволяли «поврещи святыню псам». Было принято единственно возможное решение – создание собственного издательства, которое получило название «Русский очаг». Кроме того, самостоятельное издательство при успешной его раскрутке, могло укрепить финансовое положение «Союза» за счёт прибыли с продажи книг. К созданию издательства и его работе напрямую причастен Сергей Ефимович Крыжановский. Об этом свидетельствует, в частности, следующая информативная сноска в конце, например, Книг Четвёртой и Пятой «Русской Летописи»: «В Склад изданий «Русского очага» в Париже 14, La rue de l'Yvette (16) [Рю-де-Л'Иветт – общественная дорога в 16-м округе Парижа, Франция] S. KRIJANOWSKY [С. Крыжановский]. Имеются и высылаются по письменному требованию следующие книги: «Русская Летопись» книга первая 1921 г. «Русская Летопись» книга вторая 1922 г. «Русская Летопись» книга третья 1922 г. «Русская Летопись» книга четвертая 1922 г. <…>

Историческое иллюстрированное издание Русская Лътопись, Издание «Русскаго Очага» въ Париже. Контора издания «Русская Летопись» 14, rue de l'yvette, Paris (16)» «Imp.e Presse Franco-Russe», 26, boulevard Raspail, Paris.» (Imperie Presse Franco-Russe – Империя Франко-Русская Пресса, бульвар Распайль, 26)»20

В 1938 году по почину и трудами Союза Ревнителей Памяти Императора Николая II в Александро-Невском храме Парижа был воздвигнут Крест-Памятник «Императору Великому Мученику, Его Царственной Семье, Его верным слугам, с Ним мученический венец принявшим, и всем Россиянам, богоборческой властью умученным и убиенным». В разные годы председателями Союза были Владимир Свечин, Сергей Позднышев, Николай Тихменов, Николай Щебако, А. Кауфман-Туркестанский, Владимир Коковцов, Александр Эристов, Сергей Оболенский.21

Каким образом в 1921-1922 гг., находясь в Выборге, на территории Финляндии, не стремясь афишировать своё местонахождение, Анне Александровне удалось выйти на издательство «Русский очаг», нам неизвестно. Это можно отнести к разряду маленького чуда, когда в дела рук человеческих вмешивается Промысел Божий, и всё устраивает так, что остаётся просто подивиться и восславить Господа! Ведь книга бесценных воспоминаний о Царской Семье близкой подруги Императрицы была издана там, где только и могла быть издана правда о жизни Святой Семьи Царя Мученика Николая, к чему с великим благоговением пришлось прикоснуться Анне Танеевой, а не там, где святые для русского человека имена могли подвергнуться кощунственному кривотолку, двусмысленности в трактовках и комментариях или прямому искажению и сокращению авторского текста в угоду скотскому мнению толпы, где невозможно было избежать редакторской правки ради коммерческих интересов издательской компании, для которой важно не потерять читателя, предлагая ему то, что требовала его подчас опустившаяся, разнузданная душа.

Наиболее вероятна следующая цепочки событий, благодаря которой, в конечном итоге, в руки С. Е. Крыжановского попал бесценный материал. И снова доктор И. И. Манухин, который, как и многие его соотечественники оказался в Париже. Он не терял из виду своих пациентов и живо интересовался их судьбой. Вот почему нет ничего невероятного в том, что он мог узнать адрес Анны Александровны и списаться с ней. Либо, наоборот, Анна Александровна навела справки о докторе Манухине и в письме известила своего спасителя о новых обстоятельствах в её жизни. Ведь он был её другом. И конечно, зная его парижский почтовый адрес, она написала ему, прося помощи или совета, чтобы пристроить свои воспоминания. Далее, вновь Максим Горький, с которым дружил доктор Манухин, и который активно издавал свои произведения, поэтому наверняка имел полную информацию о русских издательствах Парижа, наверняка был знаком лично со многими издателями, и был в курсе всех событий в издательском мире и не мог пропустить появления новинок на издательском рынке. А дальше дело его совести, какое именно издательство выбрать для воспоминаний Анны Вырубовой, с которой он был хорошо знаком, которой именно он и дал настоятельный совет написать воспоминания для «примирения народа с Царём». Чутьё не подвело Алексея Максимовича, и, думается, по его совету именно С. Е. Крыжановскому и была отправлена рукопись воспоминаний «Страницы из моей жизни», которая с благодарностью, как подарок от Бога, была принята Сергеем Ефимовичем. Воспоминания А. А. Танеевой (Вырубовой) «Страницы из моей жизни» были опубликованы в 4 томе 7-ми томного сборника «Русская летопись», издательством «Русский очаг», Париж, в 1922 г.

В 1923 г. воспоминания были переизданы в Берлине с несколько изменённым названием «Страницы моей жизни». Выбор места издания был продиктован более благоприятными условиями книгоиздания в Берлине в начале 20-х гг.: «инфляция, относительная дешевизна немецкой марки, дешевизна жизни, свобода и терпимость германских властей, дешевизна книжного производства, совершенство германской полиграфической техники и её «приспособленность» благодаря дореволюционным связям к русским изданиям, совершенные методы международной книжной торговли, либерализм немецкого торгового законодательства и закона о прессе». Именно в «Берлине в мае 1922 г. был создан единственный в эмиграции Союз русских книгоиздателей. В 1924 г. в нём было 87 членов».22 «Русским Универсальным Издательством» в Берлине в 1924 г. были изданы на русском языке воспоминания опального военного министра генерала В. А. Сухомлинова. Интересно, что «Воспоминания» Сухомлинова вышли в свет в новой орфографии; издательство полагало, что «Воспоминания» «должны найти широкий круг читателей в России, где новое правописание общепринято и куда ввоз книг, напечатанных по-старому, воспрещён»23.

В Берлине книга Анны Таневой «Страницы моей жизни» вышла отдельным изданием и, похоже, малым тиражом. Текст был отредактирован и дополнен иллюстративным материалом в виде блока фотографий из архива Анны Александровны.

Интересно, что ни на титульном листе, ни на обложке, нигде нет сведений об издании (выходных данных): отсутствуют названия и адреса издательства и типографии, объём тиража и проч. Остаётся загадкой, где издана книга, кем, кто редактировал издание. Похоже, что издатель, приняв плату за издание воспоминаний Анны Танеевой (Вырубовой), предпочёл остаться анонимным, чтобы не компрометировать себя. Наиболее вероятно, что переиздание в Берлине произошло вновь благодаря хлопотам С. Е. Крыжановского. Как можно предположить, с повторной публикацией воспоминаний издательством «Русский очаг» в Париже возникли определённые трудности.

Первоисточник издания 1922 г. без труда можно найти в подлиннике, например, в Российской Государственной библиотеке. Первоисточник издания 1923 г. поступил в Государственную публичную историческую библиотеку России (ГПИБ) в феврале 2017 г.

Текст воспоминаний А. А. Танеевой «Страницы моей жизни», Берлин, 1923 г. предоставлен в виде ксерокопии с оригинального издания Михаилом Александровичем Плотниковым, директором православного издательства «Правило веры».

Предисловие «Русской летописи» к воспоминаниям А. А. Танеевой (Вырубовой)

24

Истекает шестой год от начала русской смуты. Много за это страшное время пережито, и многое из того, что было тайным, становится явным.

Сквозь туман взаимных обвинений, раздражения и злобы, вольной и невольной неправды, истина пробивается на свет Божий. Раскрываются двери архивов, становятся доступными тайны отношений, растут воспоминания, и у людей начинает говорить совесть.

И по мере того, как с прошлого, одна за другою, ниспадают завесы, рушатся с ними и те злые вымыслы и сказки, на которых выросла, в злобе зачатая русская революция. Как будто встав от тяжелого сна, русские люди протирают глаза и начинают понимать, что они потеряли.

И все выше, и выше поднимается над притихшей толпой чистый образ Царственных страдальцев за грехи всея России. Их кровь, Их страдания и смерть тяжким укором ложатся на совесть всех нас, не сумевших Их оберечь и защитить и с Ними защитить и Россию.

Покорные воле Предвечного, с Евангельской кротостью, несли Они поругание, храня в душе непоколебимую верность России, любовь к народу, и веру в его возрождение. Они давно простили всех тех, кто клеветал на Них и кто Их предал, но мы не имеемъ права этого делать. Мы обязаны всех призвать к ответу и всех виновных пригвоздить к столбу позора. Ибо нельзя извлечь из прошлого благотворных уроков для грядущих поколений, пока это прошлое не исчерпано до дна.

____________________

Несколько времени назад, в Берлине, издательством «Слово» опубликован первый том собрания писем Императрицы Александры Федоровны к Государю за время войны. Письма эти известны давно, так как были напечатаны в американских газетах еще в 1919 году, а извлечения из них – в английских и французских изданиях. Содержание их, в общем, настолько интимно, в такой мере проникнуто нежностью двух существ, трогательно любивших друг друга, что, казалось, простая порядочность должна была удержать всякого русского человека для использования их полного текста для целей книгопродавческой наживы. Эта элементарная порядочность тем более была обязательна, что перевод писем на русский язык (подлинник писан по-английски) – по различию языков и свойственных им оборотов – искажает и даже опошливает внутренний смысл многих из выражений любящего чувства, в них встречающихся; к тому же большая часть их текста не имеет исторического значения и может быть интересна лишь для праздного любопытства людей, охочих подсматривать и подслушивать чужие, задушевные тайны.

Свято чтя память Того, кто хранил эти письма, как сокровище души своей, и отдал их в руки убийц только с жизнью, мы не считали возможным касаться этих драгоценных документов. Но теперь, когда похищенные у погибшего Императора, залитые Его кровью, письма эти стали достоянием русского книжного рынка, мы поставлены в необходимость на них ссылаться, полагая, что в создавшихся условиях это не может почитаться неуважением к памяти почивших. Мы дадим отчет о письмах, как только издание их будет закончено.

В настоящей же книге «Русской Летописи» мы даем ключ к пониманию некоторых сторон этих писем, – а именно воспоминания Анны Александровны Вырубовой, рожденной Танеевой.

Говорить много о их значении не приходится; оно само собой очевидно. Из всех посторонних Царской Семье лиц, А.А. Танеева* [*после развода она вновь носит свою девичью фамилию – прим. оригинала] ближе всех стояла к Ней в течение последних двенадцати лет, и лучше многих Ее знала. Она была все это время как бы посредницей между Императрицей Александрой Федоровной и внешним миром. Она знала почти все, что знала Императрица: и людей, и дела, и мысли. Она пережила с Царской Семьей и счастливые дни величия, и первые, наиболее горькие минуты унижения. Она не прерывала сношений с Нею до самого почти конца, находя способы поддерживать переписку в невероятно трудных для того условиях. За свою близость к Царской Семье она подверглась тяжким гонениям и со стороны Временного Правительства, и со стороны большевиков. И клевета ее не щадила. Имя её до сих пор в глазах известной части русского общества остается как бы воплощением чего-то предосудительного, каких-то интриг, каких-то темных тайн Двора.

Мы не имеем в виду ни оправдывать, ни опорачивать А.А. Танееву, и не берем на себя ответственности за правильность изложенных ею фактов и впечатлений. Напомним, однако, что действия её были предметом самого тщательного расследования, производившегося людьми, глубоко против нее предубежденными, и что расследование это направлялось Временным Правительством, для которого обнаружение в среде, близкой к Царской Семье, преступлений или хотя бы того, что принято называть скандалом, было жизненной потребностью, так как в предполагаемой «преступности» старого режима было всё оправдание смуты. И вот это расследование, вывернув наизнанку самые интимные подробности жизни и подвергнув эту женщину страшной нравственной пытке, не говоря о физических страданиях, ничего за ней не открыло и кончило тем, что признало её ни в чём не виновной. Мало того, В. М. Руднев – следователь, производивший разыскание об источниках «безответственных» влияний при Дворе, проводником коих почиталась А. А. Танеева, – дал ей в своих воспоминаниях (см. «Русская Летопись», книга 2-я) характеристику, совершенно обратную той, какую рисовала досужая молва. Он определяет ее, как женщину глубоко религиозную, полную доброты и «чисто христианского всепрощения», как «самую чистую и искреннюю поклонницу Распутина, которого до последних дней его жизни она считала святым человеком, бессребреником и чудотворцем». «Все её объяснения на допросах, – говорит следователь, – при проверке их на основании подлинных документов всегда находили себе полное подтверждение и дышали правдой и искренностью».

Не касаясь этой оценки по существу, нельзя не отметить, что факты, следователем установленные, сняли, во всяком случае, с А. А.Танеевой те обвинения нравственного порядка, которые возводила на нее молва.

Не все, быть может, найдут в воспоминаниях А. А. Танеевой то, чего от них ожидают. И действительно, во многом эти воспоминания слишком сжаты, во многом излишне подробны. Возможно, что в них есть кое-что недосказанного, вернее, неточно воспринятого и расцененного автором, например, степень влияния Распутина на образ мыслей Императрицы Александры Федоровны, доверявшей, к прискорбию, его прозорливости и пониманию людей. Нет в них достаточно подробных сведений и о содержании бесед с ним, и о тех советах, которые он иногда подавал по практическим вопросам жизни, и это тем более жаль, что его советы, если судить по письмам Императрицы, имели вовсе не тот характер, который им приписывали. Нет подробностей и о многих из лиц, которые через А. А. Танееву пытались проникнуть в круг внимания Императрицы и заручиться Её поддержкой. И вообще роль этого окружения кажется в воспоминаниях недостаточно выясненной.

Не следует, впрочем, забывать, что воспоминания – не исследование, и к ним нельзя предъявлять требований полноты впечатления, да и действительная жизнь всегда проще фантазии. Дело критики указать пробелы, если они есть, и мы имеем основание ожидать, что в этом случае автор не преминет восполнить их тем, что у него в памяти сохранилось. Искренность воспоминаний А. А. Танеевой тому порукой.

Однако и самый строгий критик должен будет признать, что воспоминания эти являются документом большого исторического значения, и что знакомство с ними обязательно для каждого, кто хочет дать себе ясный отчет в событиях, предшествовавших смуте.

Впервые из источника, осведомленность которого стоит вне всяких сомнений, мы узнаем о настроениях, господствовавших в среде Царской Семьи, и получаем ключ к пониманию взглядов Императрицы Александры Федоровны, нашедших себе выражение в Её переписке с Государем. Впервые мы получаем и точные сведения об отношениях Государя и Его Семьи ко многим событиям политической и общественной жизни и о внутренних переживаниях Их в трудные минуты объявления войны, принятия Государем верховного командования, и в первые недели революции.

Воспоминания А. А. Танеевой наводят на мысль, что одной из главных, если даже не главной причиной вражды против Императрицы Александры Федоровны, которая сложилась в известных слоях общества, а оттуда, приукрашенная молвой и сплетней, перешла в массы, был чисто внешний факт – замкнутость Её жизни, обусловленная, в значительной степени, болезнью Наследника, и вызывавшая безрассудную ревность со стороны тех, кто считал себя в праве близко стоять к Царской Семье. Мы видим, как росло это настроение, вызывая все большее и большее углубление в себя Императрицы, искавшей успокоения в религиозном подъеме, и стремившейся, в формах простой, народной веры, найти разрешение мучительным противоречиям жизни. Мы видим также, какое чистое, любящее и преданное России сердце билось в той, которую считали надменной, холодной и даже чуждой России Царицей. И, если это впечатление так упорно держалось, то, спрашивается, не лежит ли вина, прежде всего, на тех, которые не сумели или не захотели ближе и проще подойти к Ней, понять и охранить от клеветы и сплетни Её тоскующую душу?

Мы видим из воспоминаний А. А. Танеевой ярче, чем из всех других источников, весь ужас измены, окружившей Царский Дом, мы видим, как в минуту беды отпадали от Государя и Его Семьи, один за другим, все те, кто, казалось, обязан был первым сложить голову на Их защиту; как тщетно ожидали Императрица и Великие Княжны того флигель-адъютанта, которого считали ближайшим своим другом; как отказался прибыть в Царское Село по зову Государя Его духовник; как приближенные и близкие слуги, за исключением нескольких верных, поспешили покинуть Их при первых же признаках развала… и много другого, тяжелого и позорного узнаем мы из этих воспоминаний.

________________________________

Но есть в воспоминаниях А. А. Танеевой и особая черта, выделяющая их из других впечатлений первых времен смуты. Наряду с тяжелыми картинами развала, предательства и измены, как много чистых и светлых явлений ею отмечено. Среди бесконечного, казалось бы, озверения сбитого с пути народа, сколько прорывается чуткого сострадания и ласки, сколько геройского самоотвержения, сколько привязанности к старому, гонимому прошлому. Все эти трогательные люди, укрывающие от преследований несчастную, затравленную женщину, или пытающиеся оградить ее от остервенелых солдат и матросов, все эти раненые, помнящие добро и ласку, – в них оправдание России, в них её светлое будущее! Старое, доброе, хорошее погибло или примолкло, придавленное обвалившейся на него громадой злобы и зверских страстей, но Она жива – эта бесконечно трогательная душа православной сердобольной России. Под грубой корой предрассудков, под грязью и гноем, хлынувшими из трещин истории, – продолжает жить нежное и сострадательное сердце народа. Оно лучшая порука в том, что не все потеряно и погибло, что настанет день, когда из праха, из развалин и грязи встанет Россия, очистит себя покаянием, стряхнет с души своей инородное иго, и вновь явит изумленному миру беззаветную преданность исконным своим идеалам.

И погибший Праведник-Царь станет тогда первой святыней России.

ВОСПОМИНАНИЯ

А. А. Танеева (Вырубова)

СТРАНИЦЫ ИЗ МОЕЙ ЖИЗНИ

Посвящается возлюбленной Государыне Императрице Александре Феодоровне

«Аще и пойду посреди сени смертныя, не убоюся зла, яко Ты со мною еси». (Псалом 22)

«Укоряемы – благословляйте, гонимы – терпите, хулимы – утешайтесь, злословимы – радуйтесь». (Слова Св. Серафима Саровского) – вот наш путь с тобою». (Из письма Императрицы Александры Феодоровны от 20 марта 1918 года из Тобольска).

Приступая с молитвой и чувством глубокого благоговения к рассказу о священной для меня дружбе с Императрицей Александрой Феодоровной, хочу сказать вкратце – кто я, и как могла я, воспитанная в тесном семейном кругу, приблизиться к моей Государыне.

Отец мой, Статс-Секретарь Александр Сергеевич Танеев, занимал видный пост главноуправляющего Собственной Его Императорского Величества Канцелярией в продолжение двадцати лет. По странному стечению обстоятельств этот же самый пост занимали его отец и дед при Императорах Александре I, Николае I, Александре II и Александре III.

Дед мой, генерал Толстой, был флигель-адъютантом Императора Александра II, а его прадед25 был знаменитый фельдмаршал Кутузов. Прадедом матери был граф Кутайсов, друг Императора Павла I.

Несмотря на высокое положение моего отца, наша семейная жизнь была простая и скромная. Кроме служебных обязанностей весь его жизненный интерес был сосредоточен на семье и любимой музыке, – он занимал видное место среди русских композиторов. Вспоминаю тихие вечера дома: брат, сестра и я, поместившись за круглым столом, готовили уроки, мама работала, отец же, сидя у рояля, занимался композицией. Благодарю Бога за счастливое детство, в котором я почерпнула силы для тяжёлых переживаний последующих лет.

Шесть месяцев в году мы проводили в родовом имении «Рождествено» под Москвой. Это имение принадлежало нашему роду 200 лет. Соседями были наши родственники – князья Голицыны, и Великий Князь Сергей Александрович. С раннего детства мы, дети, обожали Великую Княгиню Елизавету Феодоровну (старшую сестру Государыни Императрицы Александры Феодоровны), которая нас баловала и ласкала, даря платья и игрушки. Часто мы ездили к ним в Ильинское, и они приезжали к нам – на длинных линейках, со свитой – пить чай на балконе и гулять в старинном парке. Однажды, приехав из Москвы, Великая Княгиня пригласила нас к чаю, после которого мы, дети, искали игрушки, спрятанные ею в большой угловой гостиной, как вдруг доложили, что приехала Императрица Александра Феодоровна! Великая Княгиня, оставив своих маленьких гостей, побежала навстречу сестре.

Первое моё впечатление об Императрице Александре Феодоровне относится к началу царствования, когда она была в расцвете молодости и красоты: высокая, стройная, с царственной осанкой, золотистыми волосами и огромными, грустными глазами – она выглядела настоящей царицей. К моему отцу Государыня с первого же времени проявила доверие, назначив его вице-председателем Комитета Трудовой Помощи, основанной ею в России. В это время зимой мы жили в Петербурге, в Михайловском Дворце, летом же на даче в Петергофе.

Возвращаясь с докладов от юной Государыни, мой отец делился с нами своими впечатлениями. Так, он рассказывал, что на первом докладе он уронил бумаги со стола и что Государыня, быстро нагнувшись, подала их сильно смутившемуся отцу. Необычайная застенчивость Императрицы его поражала. «Но, – говорил он, – ум у неё мужской – une tète d’homme». Прежде же всего она была матерью: держа на руках шестимесячную Великую Княжну Ольгу Николаевну, Государыня обсуждала с моим отцом серьёзные вопросы своего нового учреждения; одной рукой качая колыбель с новорожденной Великой Княжной Татьяной Николаевной, она другой рукой подписывала деловые бумаги. Раз, во время одного из докладов, в соседней комнате раздался необыкновенный свист.

– Какая это птица? – спросил отец.

– Это Государь зовёт меня, – ответила, сильно покраснев, Государыня и убежала, быстро простившись с отцом.

Впоследствии как часто я слыхала этот свист, когда Государь звал Императрицу, детей или меня; сколько было в нём обаяния, как и во всём существе Государя.

Обоюдная любовь к музыке и разговоры на эту тему сблизили Государыню с нашей семьёй. Я уже упоминала о высоком музыкальном даровании моего отца. Само собой разумеется, что нам с ранних лет дали музыкальное образование. Отец возил нас на все концерты, в оперу, на репетиции и во время исполнения часто заставлял следить по партитуре; весь музыкальный мир бывал у нас – артисты, капельмейстеры, – русские и иностранцы. Помню, как раз пришёл завтракать П. И. Чайковский и зашёл к нам в детскую.

Образование мы, девочки, получили домашнее и держали экзамен на звание учительниц при округе. Иногда через отца мы посылали наши рисунки и работы Императрице, которая хвалила нас, но в то же время говорила отцу, что поражается, что русские барышни не знают ни хозяйства, ни рукоделия и ничем, кроме офицеров, не интересуются.

Воспитанной в Англии и Германии, Императрице не нравилась пустая атмосфера петербургского света, и она всё надеялась привить вкус к труду. С этой целью она основала «Общество рукоделия», члены которого, дамы и барышни, обязаны были сработать не менее трёх вещей в год для бедных. Сначала все принялись за работу, но вскоре, как и ко всему, наши дамы охладели, и никто не мог сработать даже трёх вещей в год. Идея не привилась. Невзирая на это, Государыня продолжала открывать по всей России дома трудолюбия для безработных, учредила дома призрения для падших девушек, страстно принимая к сердцу всё это дело.

Жизнь при Дворе в то время была весёлая и беззаботная. 17-ти лет я была представлена сперва Императрице-Матери в Петергофе в её Дворце Коттедже. Сначала страшно застенчивая, – я вскоре освоилась и очень веселилась. В эту первую зиму я успела побывать на 22 балах, не считая разных других увеселений. Вероятно, переутомление отозвалось на моём здоровье, – и летом, заболев брюшным тифом, я была три месяца при смерти. Брат и я болели одновременно, но его болезнь шла нормально, и через шесть недель он поправился. У меня же сделалось воспаление лёгких, почек и мозга, отнялся язык, и я потеряла слух. Во время долгих мучительных ночей я видела как-то раз во сне о. Иоанна Кронштадтского, который сказал мне, что скоро мне будет лучше.

В детстве о. Иоанн Кронштадтский раза три бывал у нас и своим благодатным присутствием оставил в моей душе глубокое впечатление, и теперь, казалось мне, мог скорее помочь, чем доктора и сёстры, которые за мной ухаживали. Я как-то сумела объяснить свою просьбу – позвать о. Иоанна, и отец сейчас же послал ему телеграмму, которую он, впрочем, не сразу получил, так как был у себя на родине. В полузабытьи я чувствовала, что о. Иоанн едёт к нам, и не удивилась, когда он вошёл ко мне в комнату. Он отслужил молебен, положив епитрахиль мне на голову. По окончанию молебна он взял стакан воды, благословил и облил меня к ужасу сестры и доктора, которые кинулись меня вытирать. Я сразу заснула, и на следующий день жар спал, вернулся слух, и я стала поправляться.

Великая Княгиня Елизавета Феодоровна три раза навещала меня, а Государыня присылала чудные цветы, которые мне клали в руки, пока я была без сознания.

В сентябре я уехала с родителями в Баден и затем в Неаполь. Здесь мы жили в одной гостинице с Великим Князем Сергеем Александровичем и Великой Княгиней Елизаветой Феодоровной, которые очень забавлялись, видя меня в парике. Вообще же Великий Князь имел сумрачный вид и говорил матери, что расстроен свадьбой его брата, Великого Князя Павла Александровича. К июню я совсем поправилась и зиму 1903 года очень много выезжала и веселилась. В январе получила шифр – т.е. была назначена городской фрейлиной, но дежурила только на балах и выходах при Государыне. Это дало возможность ближе видеть и официально познакомиться с Императрицей, и вскоре потом мы подружились тесной, неразрывной дружбой, продолжавшейся все последующие годы.

Мне бы хотелось нарисовать портрет Государыни Императрицы Александры Феодоровны – такой, какой она была в эти светлые дни, пока горе и испытания не постигли нашу дорогую Родину. Высокая, с золотистыми густыми волосами, доходившими до колен, она, как девочка, постоянно краснела от застенчивости; глаза её, огромные и глубокие, оживлялись при разговоре и смеялись. Дома ей дали прозвище «солнышко» – «Sunny», – имя, которым всегда называл её Государь. С первых же дней нашего знакомства я всей душой привязалась к Государыне: любовь и привязанность к ней остались на всю мою жизнь.

Зима 1903 года была очень весёлая. Особенно памятны мне в этом году знаменитые балы при Дворе в костюмах времён Алексея Михайловича; первый бал был в Эрмитаже, второй в концертном зале Зимнего Дворца и третий у графа Шереметева. Сестра и я были в числе 20 пар, которые танцевали русскую. Мы несколько раз репетировали танец в зале Эрмитажа, и Императрица приходила на эти репетиции. В день бала она была поразительно хороша в золотом парчовом костюме, и на этот раз, как она мне после рассказывала, она забыла свою застенчивость, ходила по зале, разговаривая и рассматривая костюмы.

Летом я заболела сердцем. Мы жили в Петергофе, и это было первый раз, что Государыня нас посетила. Приехала она в маленьком шарабане, сама правила. Пришла весёлая и ласковая наверх в комнату, где я лежала, в белом платье и большой белой шляпе. Ей, видимо, доставляло удовольствие приехать запросто, не предупреждая. Вскоре после того мы уехали в деревню. В нашем отсутствии Императрица ещё раз приезжала к нам и оторопевшему курьеру, который открыл ей дверь, передала бутылку со святой водой из Сарова, поручив передать её нам.

Следующую зиму началась Японская война. Это ужасное событие, которое принесло столько горя и глубоко потрясло всю страну, отразилось на нашей семейной жизни разве тем, что сократилось количество балов, что не было приёмов при дворе и что мать заставила нас пройти курс сестёр милосердия. Для практики мы ездили перевязывать в Елизаветинскую общину. По инициативе Государыни в залах Зимнего Дворца открылся склад белья для раненых воинов. Мать моя заведовала отделом раздачи работ на дом, и мы помогали ей целыми днями. Императрица почти ежедневно приходила в склад; обойдя длинный ряд зал, где за бесчисленными столами трудились дамы, она садилась где-нибудь работать.

Императрица тогда была в ожидании Наследника. Помню её высокую фигуру в тёмном бархатном платье, опушенном мехом, скрадывавшем её полноту, и длинном жемчужном ожерелье. За её стулом стоял арап Jimmy в белой чалме и шитом платье; арап этот был одним из четырёх абиссинцев, которые дежурили у дверей покоев Их Величеств. Вся их обязанность состояла в том, чтобы открывать двери. Появление Jimmy в складе производило всеобщее волнение, так как оно возвещало прибытие Государыни. Абиссинцы эти были остатком придворного штата Двора времён Екатерины Великой.

Следующим летом родился Наследник. Государыня потом мне рассказывала, что из всех её детей это были самые лёгкие роды. Императрица едва успела подняться из маленького кабинета по витой лестнице к себе в спальню, как родился Наследник. Сколько было радости, несмотря на всю тяжесть войны; кажется, не было того, чего Государь не сделал бы в память этого дорогого дня. Но почти с первых же дней родители заметили, что Алексей Николаевич унаследовал ужасную болезнь, гемофилию, которой страдали многие в семье Государыни; женщина не страдает этой болезнью, но она может передаваться от матери к сыну.

Вся жизнь маленького Наследника, красивого, ласкового ребёнка, была одним сплошным страданием, но вдвойне страдали родители, в особенности Государыня, которая не знала более покоя. Здоровье её сильно пошатнулось после всех переживаний войны, и у неё начались сильные сердечные припадки. Она бесконечно страдала, сознавая, что была невольной виновницей болезни сына. Дядя её, сын королевы Виктории, принц Леопольд, болел той же болезнью, маленький брат её умер от неё же, и также все сыновья её сестры, принцессы Прусской, страдали с детства кровоизлияниями.

Естественно, всё, что было доступно медицине, было сделано для Алексея Николаевича. Государыня кормила его с помощью кормилицы (так как сама не имела довольно молока), как кормила она и всех своих детей.

У Императрицы при детях была сперва няня-англичанка и три русские няни, её помощницы. С появлением Наследника она рассталась с англичанкой и назначила его няней вторую няню, М. Ив. Вишнякову. Императрица ежедневно сама купала Наследника и так много уделяла времени детской, что при Дворе стали говорить, что Императрица не царица, а только мать. Конечно, сначала не знали и не понимали серьёзного положения здоровья Наследника. Человек всегда надеется на лучшее будущее. Их Величества скрывали болезнь Алексея Николаевича от всех, кроме самых близких родственников и друзей, закрывая глаза на возрастающую непопулярность Государыни. Она бесконечно страдала и была больна, а о ней говорили, что она холодна, горда и неприветлива: таковой она осталась в глазах придворных и петербургского света даже тогда, когда все узнали о её горе.

В конце февраля 1905 года моя мать получила телеграмму от светлейшей княгини Голицыной, гофмейстерины Государыни, которая просила отпустить меня на дежурство – заменить больную свитскую фрейлину княжну Орбельяни. Я сейчас же отправилась с матерью в Царское Село. Квартиру мне дали в музее – небольшие мрачные комнаты, выходящие на церковь Знаменья. Будь квартира и более приветливой, всё же я с трудом могла побороть в себе чувство одиночества, находясь в первый раз в жизни вдали от родных, окружённая чуждой мне придворной атмосферой.

Кроме того, Двор был в трауре. 4 февраля был зверски убит Великий Князь Сергей Александрович, Московский генерал-губернатор. По слухам, его не любили в Москве, где началось серьёзное революционное движение, и Великому Князю грозила ежедневная опасность.

Великая Княгиня, несмотря на тяжёлый характер Великого Князя, была бесконечно ему предана и боялась отпускать его одного. Но в этот роковой день он уехал без её ведома. Услышав страшный взрыв, она воскликнула: «It is Serge?»26. Она поспешно выбежала из дворца, и глазам её представилась ужасающая картина: тело Великого Князя, разорванное на сотни кусков…

Таким страшным образом погиб Великий Князь Сергей Александрович. Злодея-убийцу схватили и приговорили к смертной казни. Характерно, что Великая Княгиня сама поехала к нему в тюрьму сказать, что прощает его, и молилась возле него. Молился ли он вместе с ней, я не знаю: социалисты-революционеры гордятся своим безбожием.

Грустное настроение при Дворе тяжело ложилось на душу одинокой девушки. Мне сшили траурное чёрное платье, носила я и длинный креповый вуаль, как остальные фрейлины. Императрица приняла меня в большой приёмной гостиной. Она была тоже в глубоком трауре и показалась мне очень пополневшей. Она сказала мне, что видеть меня почти не будет, так как занята своими сёстрами, Великой Княгиней Елизаветой Феодоровной и принцессой Ириной Прусской. Кроме того, у них гостила Императрица-Мать. Свиты было много, и я чувствовала себя среди них чужой.

По желанию Государыни главной моей обязанностью было проводить время с больной фрейлиной, княжной Орбельяни, которая страдала прогрессивным параличом. Вследствие болезни характер у неё был очень тяжёлый. Остальные придворные дамы также не отличались любезностью, я страдала от их частых насмешек, – особенно они потешались над моим французским языком, и я должна сознаться, что говорила я тогда очень дурно по-французски.

Государыню я видела только раз, когда она позвала меня кататься с собою, о чём мне сообщил скороход по телефону. Был тёплый весенний день, снег на солнце таял. Мы выехали в открытой коляске. Помню, как сейчас, что я не знала, как сидеть возле неё: мне всё казалось, что я недостаточно почтительно себя держу. Вообще я была подавлена всей окружающей обстановкой этой прогулки, кланяющейся публикой, казаком, который скакал за нами по дороге. Первые впечатления ярко остаются в памяти, и я помню все вопросы Государыни о моих родных, – и её рассказы о своих детях, в особенности о Наследнике, которому было тогда 7 месяцев. Императрица торопилась вернуться к уроку танцев детей.

Потом, вечером, княжна Орбельяни всё дразнила меня, что Императрица меня не позвала на урок; позови же она, может быть, княжна нашла бы предлог ещё больше издеваться надо мной: таков был Двор.

Был пост, и по средам и пятницам в походной церкви Александровского дворца служили преждеосвященные литургии для Государыни. Я просила и получила разрешение бывать на этих службах. Другом моим была княжна Шаховская, фрейлина Великой Княгини Елизаветы Феодоровны, только что осиротевшая. Всегда добрая и ласковая, она первая начала давать мне религиозные книги для чтения.

Очень добра была ко мне и Великая Княгиня Елизавета Феодоровна. Меня поражал её взгляд – точно она видела перед собой картину убийства мужа… Но наружно она всегда казалась спокойной, по праздникам одевалась вся в белое, напоминая собой «мадонну». Принцесса Ирина Прусская была в трауре по случаю смерти её маленького сына, которого она так жалела и о котором она мне говорила со слезами на глазах.

Подошла Страстная неделя, и мне объявили, что дежурство моё кончено. Императрица вызвала меня в детскую проститься. Застала я её в угловой игральной комнате окружённую детьми, на руках у неё был Наследник. Я была поражена его красотой – так он был похож на херувима: вся головка в золотых кудрях, огромные синие глаза, белое кружевное платьице. Императрица дала его мне подержать на руки и тут же подарила мне медальон (серый камень в виде сердца, окружённый бриллиантами) на память о моём первом дежурстве и простилась со мной. Несмотря на её ласку, я была рада вернуться домой.

На лето я переехала на дачу с родителями в Петергоф и видела Государыню чаще, чем во время первого дежурства, работая в складе в Английском Дворце. Императрица приезжала туда почти ежедневно в маленьком экипаже и всегда сама правила. Каждую неделю она ездила в автомобиле в Царское Село в свой лазарет и два раза просила мать отпустить меня с ней. Во время одной из таких поездок состоялась закладка школы нянь, основанной ею в Царском Селе. В лазарете она обходила раненых офицеров, играла с ними в шашки, пила чай, – с материнской нежностью говорила с ними, нисколько не стесняясь, и в эти минуты мне казалось странным, что её находили холодной и неприветливой. С бесконечной благодарностью и уважением окружали её больные и раненые, каждый стараясь быть к ней поближе. Между мной и Государыней сразу установились простые, дружеские отношения, и я молила Бога, чтобы Он помог мне всю жизнь мою положить на служение Их Величествам. Вскоре я узнала, что и Её Величество желала приблизить меня к себе.

В августе Императрица прислала к нам фрейлину Оленину, прося отпустить меня с ними в шхеры. Отплыли мы из Петергофа на яхте «Александрия», в Кронштадте перешли на «Полярную звезду» и ушли в море. Сопровождали Их Величеств: флигель-адъютант князь Оболенский, граф Гейден, морской министр адмирал Бирилёв, контр-адмирал Чагин, командир яхты граф Толстой, Е. Шнейдер, я и другие.

Я была очень взволнована, сидя в первый раз около Государя за завтраком. Сидели за длинным столом, Государь на обычном своём месте, Императрица и я около него. Вспоминая тяжкий год войны, Государь сказал мне, указывая на Императрицу: «Если бы не она, я бы ничего не вынес».

Жизнь на яхте была простая и беззаботная. Каждый день мы съезжали на берег, гуляли по лесу с Государыней и детьми, лазили на скалы, собирали бруснику и чернику, искали грибы, исследовали тропинки.27 Их Величества, словно дети, радовались простой, свободной жизни. Набегавшись и надышавшись здоровым морским воздухом, мне так хотелось спать по вечерам, а садились пить чай только в 11 часов вечера. Раз, к моему стыду, я заснула за чаем и чуть не упала со стула. Государь дразнил меня, подарив мне коробку спичек, предлагал вставить их в глаза, чтобы они не закрывались.

Тогда же в первый раз мы начали играть с Императрицей в четыре руки. Я играла недурно и привыкла разбирать ноты, но от волнения теряла место и пальцы леденели. Играли мы Бетховена, Чайковского и других композиторов.28

Вспоминаю наши первые задушевные разговоры у рояля и, иногда, до сна, как мало-помалу она мне открывала свою душу, рассказывая, как с первых дней её приезда в Россию она почувствовала, что её не любят, и это было ей вдвойне тяжело, так как она вышла замуж за Государя только потому, что любила его, и любя Государя, она надеялась, что их обоюдное счастье приблизит к ним сердца их подданных.

Моя бабушка Толстая рассказывала мне случай, переданный ей её родственницей, баронессой Анной Карловной Пилар, фрейлиной Государыни Императрицы Марии Александровны. Во время посещения Государыней Дармштадта в семидесятых годах Принцесса Алиса Гессенская привела показать ей всех своих детей и принесла на руках маленькую принцессу Алису (будущую Государыню Императрицу Александру Феодоровну). Императрица Мария Александровна, обернувшись к баронессе Пилар, произнесла, указывая на маленькую принцессу Алису: «Baisez lui la main, elle sera votre future Imperatrice».29

Ещё маленькой девочкой в 1884 году Императрица приезжала в Петербург на свадьбу своей сестры, Великой Княгини Елизаветы Феодоровны. Она тогда очень подружилась с сестрой Государя, маленькой Великой Княжной Ксенией Александровной, а также с малолетним Наследником Николаем Александровичем, который как-то раз подарил ей маленькую брошку. Сперва она приняла её, но после решила в своей детской головке, что подарка принимать нельзя; но как сделать, чтобы его не обидеть? И вот, на детском балу в Аничковом дворце она потихоньку втиснула брошку в его руку. Государь был очень огорчён и подарил эту брошку своей сестре. С годами увлечение их росло, но Государыня боролась со своими чувствами, боясь сделать неправильный шаг в отношении своей религии.

Когда женился её брат и ей казалось, что после смерти отца, которого она обожала, ей больше уже нечего дома делать, чувство к Государю всё перебороло, и счастью их не было границ. Они вместе были на свадьбе брата в Кобурге; потом Государь приезжал к ней в Англию, где она гостила у Королевы Виктории.

В это время смертельно заболел Император Александр III, и её вызвали, как будущую Цесаревну, в Крым. Императрица с любовью вспоминала, как встретил её Император Александр III, как он надел мундир, когда она пришла к нему, показав этим свою ласку и уважение. Но окружающие встретили её холодно, в особенности, рассказывала она, – княгиня А. А. Оболенская и графиня Воронцова. Ей было тяжело и одиноко; не нравились ей и шумные обеды, завтраки и игры собравшейся семьи в такой момент, когда там, наверху, доживал свои последние дни и часы Государь Император.

Затем переход её в Православие и смерть Государя. Государыня рассказывала, как она, обнимая Императрицу-Мать, когда та отошла от кресла, на котором только что скончался Император, молила Бога помочь ей сблизиться с ней. Потом длинное путешествие с гробом Государя по всей России и панихида за панихидой.

«Так я въехала в Россию, – рассказывала она. – Государь был слишком поглощён событиями, чтобы уделить мне много времени, и я холодела от робости, одиночества и непривычной обстановки. Свадьба наша была как бы продолжением этих панихид – только что меня одели в белое платье».

Свадьба была в Зимнем Дворце. Те, кто видели Государыню в этот день, говорили, что она была бесконечно грустна и бледна.

Таковы были въезд и первые дни молодой Государыни в России. Последующие месяцы мало изменили её настроение. Своей подруге, графине Рантцау (фрейлине Принцессы Прусской), она писала: «Я чувствую, что все, кто окружают моего мужа, не искренни и никто не исполняет своего долга ради долга и ради России; все служат ему из-за карьеры и личной выгоды, и я мучаюсь и плачу целыми днями, так как чувствую, что мой муж очень молод и неопытен, чем все пользуются».

Государыня целыми днями была одна. Государь днём был занят с министрами, вечера же проводил со своей матерью (жившей тогда в том же Аничковом дворце), которая в то время имела большое на него влияние.

Трудно было молодой Государыне первое время в чужой стране. Каждая молодая девушка, выйдя замуж и попав в подобную обстановку, легко могла бы понять её душевное состояние. Кажущаяся холодность и сдержанность Государыни начались с этого времени почти полного одиночества, и Её находили неприветливой.

Не всё сразу, но понемногу Государыня рассказывала мне о своей молодости. Разговоры эти сблизили нас, и она стала мне ещё дороже. Офицеры яхты говорили мне, что я проломила стену, столько лет окружавшую Государыню.

Государь сказал мне, прощаясь в конце плавания: «Теперь вы абонированы ездить с нами». Но дороже всего были мне слова моей Государыни: «Благодарю Бога, что Он послал мне друга», – сказала она, протягивая мне руки.

Таким другом я и осталась при ней, не фрейлиной, не придворной дамой, а просто другом Государыни Императрицы Александры Феодоровны.

Вернувшись в Петергоф, на следующий день Императрица вызвала меня в Нижний Дворец у моря, где Их Величества жили совсем одни, без свиты. В крошечном кабинете, со светлой ситцевой мебелью и массой цветов, горел камин; Императрица, как сейчас помню, стояла в серой шёлковой блузочке; обняв меня, она, шутя, спросила: «Хотела ли я её повидать сегодня?» Шёл сильный дождь, в комнате же у огня было тепло и уютно. Императрица показывала мне все свои книги, прочитанные и переписанные места из её любимых авторов, фотографии родных, весь мир, в котором она жила. За письменным столом из светлого дерева стоял портрет во весь рост её покойного отца.

Через несколько дней после нашего возвращения я уехала с семьёй за границу. Мы остановились сперва в Карлсруэ у родных, затем поехали в Париж. Государыня передала мне письма к её брату, Великому Герцогу Гессенскому, и её старшей сестре, принцессе Виктории Батенбергской. Великий Герцог находился в имении Вольфсгартен. Дворец Герцога окружали обширный сад и парк, устроенный по его плану и рисункам. После завтрака, во время которого Великий Герцог расспрашивал меня о Государыне и её жизни, я гуляла в саду с госпожой Гранси, гофмейстериной Гессенского Двора, милой и любезной особой. Она показала мне игрушки и вещицы, принадлежавшие маленькой Принцессе Елизавете, единственной дочери Великого Герцога по первому браку, которая скончалась в России от острого заболевания. Видела я и белый, мраморный памятник, воздвигнутый гессенцами в её память.

Ко второму завтраку, на который меня пригласили, приехала Принцесса Виктория Батенбергская с детьми: красавицей Принцессой Луизой и маленьким сыном. Меня занимал этикет при Гессенском Дворе: Принцесса Батенбергская приседала перед своей молодой невесткой, Принцессой Элеонорой. Принцесса Виктория отличалась большим умом, но говорила настолько быстро, что многое терялось в её речи; она меня расспрашивала о русской политике, что ставило меня в затруднение, так как я мало что знала на этот счёт. Она пригласила меня и мою сестру завтракать к ней в Югенгейм, в окрестностях Дармштадта. И брат, и сестра моей Государыни снабдили меня письмами, я взяла их с собой в Париж, не зная, что ещё не скоро мне придётся их передать по назначению.

Пока мы приятно проводили время за границей, в России назревало народное неудовольствие, вызванное революционной пропагандой. Беспорядки начались забастовкой железных дорог, стачками рабочих и разными революционными демонстрациями. Всё это нам мешало вернуться в Россию, но мы ещё тогда не понимали, к чему всё это может повести. Сознавая тяжёлое положение Родины, я всё время думала о Государе, который должен был водворять порядок в государстве, и стремилась назад к Государыне, которая разделяла все его заботы.

О манифесте 17 октября мы ещё тогда ничего не слыхали. Манифест этот, ограничивающий права самодержавия и создавший Государственную Думу, был дан Государем после многочисленных совещаний, а также и потому, что на этом настаивали Великий Князь Николай Николаевич и граф Витте. Государь не сразу согласился на этот шаг не потому, что Манифест ограничивал права самодержавия, но его останавливала мысль, что русский народ ещё вовсе не подготовлен к представительству и самоуправлению, что народные массы находятся ещё в глубоком невежестве, а интеллигенция преисполнена революционных идей. Я знаю, как Государь желал, чтобы народ его преуспевал в культурном отношении, но в 1905 г. он сомневался, что полная перемена в государственном управлении может принести пользу стране.

В конце концов, его склонили подписать манифест.

Мне передавали, что Великий Князь Николай Николаевич будто бы грозил в противном случае застрелиться. Императрица рассказывала, что она сидела в это время с Великой Княжной Анастасией Николаевной, и у них такое было чувство, как будто рядом происходят тяжёлые роды. Слышала я тоже, что будто, когда Государь сильно взволнованный, подписывал указ о проекте Государственной Думы, министры встали и ему поклонились. Государь и Государыня горячо молились, чтобы народное представительство привело Россию к спокойствию и порядку.

Открылась Государственная Дума после Высочайшего выхода в Зимнем Дворце. Я с другими проникла в Тронный Зал и слышала, как Государь приветствовал членов Думы. Мало осталось у меня в памяти о первой Думе; много было разговоров, а дела мало. Она была закрыта по Высочайшему указу после двух месяцев существования. Газеты были полны сообщениями о событиях, происходивших на Руси, но до Дворца доходили лишь слабые отклики.

Государыня и я брали уроки пения у профессора Консерватории Нат. Алек. Ирецкой. У Императрицы было чудное контральто, у меня высокое сопрано, и мы постоянно вместе пели дуэты. Ирецкая говорила о голосе Императрицы, что она могла бы им зарабатывать хлеб. Пела с нами иногда моя сестра трио Шумана, Рубинштейна и другие. Пела Государыня и под аккомпанемент скрипки. Иногда приезжал из Англии знакомый Государыни скрипач Вольф, и мы много музицировали. В Петергофе мы брали уроки пения обыкновенно в Фермерском дворце, так как царицыно пианино стояло стена об стену с кабинетом Государя, а он вообще не любил, когда Императрица пела, почему никогда не приходил её слушать.

Летом, когда Дума кончила своё короткое существование, мы снова ушли в шхеры на два месяца на любимой яхте Их Величеств «Штандарт». Государь ежедневно гулял на берегу; два раза в неделю приезжал фельдъегерь с бумагами, и тогда он занимался целый день.

Государыня съезжала также на берег и гуляла в лесу. Мы постоянно были вместе, читали, сидя на мягком мху, или, сидя на палубе, наблюдали, как резвились и играли дети. К каждому из них был приставлен «дядькой» матрос из команды. Матрос Деревенько в первый раз нянчил Алексея Николаевича на «Полярной звезде» в 1905 г., научил его ходить и затем был взят к нему во дворец. Эти матросы получали ценные подарки от Их Величеств: золотые часы и т. п. К сожалению, и знаменитый Деревенько во время революции покинул Наследника.

Дни моего дежурства при Государыне были среды и пятницы. Тогда я на целый день уезжала в Царское Село, обедала с Августейшей Семьей и ночевала во дворце. Часто обедал у них Свиты Его Величества генерал Орлов, командир Уланского Ея Величества полка, единственный близкий друг Государя. После обеда Государь и генерал играли обыкновенно на бильярде, мы же с Государыней, сидя в той же комнате, работали у лампы. Ездил генерал Орлов с нами летом и в шхеры. Меня уже тогда все ревновали к Их Величествам, начались всевозможные сплетни и разговоры, и я часто говорила о всём этом с генералом Орловым, который стал моим искренним другом. Переживая впоследствии уже не пустяки, а тяжёлые испытания, я вспоминала его голос, убеждавший меня «быть молодцом».

В семейном кругу часто говорили о том, что мне пора выйти замуж, но никто из молодёжи, которая бывала у нас, не пленял моего воображения. Среди других часто бывал у нас морской офицер Александр Вырубов. В декабре он сделал мне предложение письмом из деревни, которое меня сильно взволновало и смутило. Приехав в Петербург, он стал ежедневно бывать у нас и терзал меня, умоляя скорее дать ему согласие. За одним из завтраков в феврале 1907 года, когда он пришёл сказать, что нашёл себе службу, меня поздравили его невестой. Затем был бал, на котором была объявлена наша помолвка.

Все в доме и Вырубов сияли от радости; начались обеды, визиты, приготовление приданого. Меня осыпали подарками, и мне казалось, что я счастлива. Государыня тоже одобрила мою помолвку. Только генерал Орлов выразил сомнение, советуя мне серьёзно обдумать этот шаг. Это случилось во время моего дежурства во дворце, и Государыня, войдя в комнату, решительно сказала, что нельзя меня смущать, раз слово уже дано.

Свадьба моя была 30 апреля 1907 года в церкви Большого Царскосельского Дворца. Я не спала всю ночь и встала утром с тяжёлым чувством на душе. Весь этот день прошёл как сон. Меня одевали в одной из запасных половин Большого Дворца. Как во сне встала я на колени перед Их Величествами, благословившими меня иконой, затем началось шествие по залам, как на выходе. Шествие открывал обер-церемониймейстер граф Гендриков, за ним шествовали Их Величества под руку, потом шёл мой мальчик с образом, граф Карлов и, наконец, я под руку с отцом. Подымаясь по лестнице, Государь обернулся и, вероятно, заметив моё грустное выражение, улыбнулся, глазами показывая на небо.

Во время венчания я чувствовала себя чужой возле своего жениха. В Золотой дворцовой церкви было немного народу. Налево стояли Их Величества, окружённые детьми, Великими Княжнами, и дети Великого Князя Павла Александровича. Один из них, Великий Князь Дмитрий Павлович, принявший впоследствии участие в убийстве Распутина, в день моей свадьбы был очаровательным мальчиком.

Гостей звали, кажется, лишь по выбору Их Величеств.

В зале, где нас поздравляли, произошёл забавный случай: старик-священник Благовещенский, венчавший нас, обнял меня и одного из моих шаферов, приняв его за жениха, назвав нас «дорогими детьми».

После обряда бракосочетания мы пили чай у Их Величеств.

Прощаясь, Императрица по обыкновению тихонько передала мне письмо, полное ласки и добрых советов насчёт моей будущей жизни. Каким ангелом она казалась мне в тот день, и тяжело было с ней расстаться. У родителей был семейный обед, после которого мы уехали в деревню, в Пензенскую губернию.

Тяжело женщине говорить о браке, который с самого начала оказался неудачным, и я только скажу, что мой бедный муж страдал наследственной болезнью. Нервная система мужа была сильно потрясена после японской войны и гибели флота у Цусимы; бывали минуты, когда он не мог совладать с собой, целыми днями лежал в постели, ни с кем не разговаривая. Помню, как во время одного из припадков я позвонила вечером Государыне, напуганная его видом. Императрица, к моему удивлению, пришла сейчас же пешком из дворца, накинув пальто сверх открытого платья и бриллиантов, и просидела со мной целый час, пока я не успокоилась.

В августе Их Величества пригласили нас сопровождать их на «Штандарте» во время путешествия по Финским шхерам. Тут случилось несчастье, трудно объяснимое, так как на «Штандарте» всегда находились финские лоцманы. Был чудный солнечный день; в 4 часа все собрались в верхней рубке к дневному чаю, как вдруг мы почувствовали два сильных толчка; чайный сервиз задребезжал и посыпался со стола. Императрица вскрикнула, мы все вскочили, яхту начало кренить на правый борт; в одну минуту вся команда собралась на левый борт и стали заботиться о Их Величествах и детях. Государь успокаивал всех, говоря, что мы просто сели на камень. Матрос Деревенько кинулся с Наследником на нос корабля, боясь разрыва котлов, что легко могло случиться. Моментально у правого борта стали миноносцы, конвоирующие яхту, детей с их няньками перевели на финский корабль. Государыня и я бросились в каюты и с поспешностью стали связывать все вещи в простыни; мы съехали с яхты последними, перейдя на транспортное судно «Азия». Детей уложили в большую каюту, Императрица с Наследником поместились рядом, а Государь и свита – в каютах наверху.

Всюду была неимоверная грязь. Помню, как Государь принёс Императрице и мне таз с водой, чтобы помыть руки. Повар Кюба всё же смастерил обед, и мы сели за стол около двенадцати часов ночи. На следующий день пришла яхта «Александрия», на которую мы перешли и жили две недели очень тесно, пока не пришла «Полярная звезда». На яхте «Александрия» Государь спал в рубке на диване, дети в большой каюте, кроме Алексея Николаевича. Напротив – Государыня, около неё – Наследник с Марией Ивановной Вишняковой. Я спала рядом на ванне30. Наверху в двух маленьких каютах помещались княжна Оболенская и адмирал Нилов. Свита, в том числе и мой муж, остались на финском корабле.

Бедный «Штандарт» лежал на боку. День и ночь работали машины, чтобы снять его со скалы.

После нашего возвращения в Петроград мужу стало хуже, и доктора отправили его в Швейцарию. Но пребывание там ему не помогло, а я всё больше и больше его боялась… Весной он получил службу на корабле.

После года тяжёлых переживаний и унижений несчастный брак наш был расторгнут. Я осталась жить в крошечном доме в Царском Селе, который мы наняли с мужем; помещение было очень холодное, так как не было фундамента и зимой дуло с пола. Государыня подарила мне к свадьбе 6 стульев, с её собственной вышивкой, акварели и прелестный чайный стол. У меня было очень уютно. Когда Их Величества приезжали вечером к чаю, Государыня привозила в кармане фрукты и конфекты [конфеты], Государь – «шери-бренди» [«черри-бренди», Cherry Brandy]. Мы тогда сидели с ногами на стульях, чтобы не мёрзли ноги. Их Величества забавляла простая обстановка. Сидя у камина, пили с сушками чай, который приносил мой верный слуга Берчик, камердинер покойного дедушки Толстого, прослуживший 45 лет в семье. Помню, как Государь, смеясь, сказал потом, что после чая у меня в домике он согрелся только у себя в ванной.

В 1908 году летом Их Величества ходили на «Штандарте» в Англию на свидание с Английским Королём.

Во время плавания в следующем году приехал прощаться с Их Величествами перед отъездом в Египет генерал Орлов, заболевший скоротечной чахоткой; его похоронили в Царском Селе, и Императрица иногда ездила на его могилу отвозить цветы. Эти редкие поездки на Казанское кладбище наводнили столицу целым потоком сплетен. Бедный генерал подобно мне страдал от зависти придворных, которые по-своему старались истолковать милостивое к нему отношение. Горе Их Величеств по случаю смерти генерала было чистосердечно и глубоко.

Осенью 1909 года первый раз была в Ливадии, любимом местопребывании Их Величеств, на берегу Чёрного моря. С севера Ливадия защищена высокими горами, потому климат здесь почти тропический. Государь не желал, чтобы железная дорога нарушила тишину Ливадии, и отклонял проекты железных дорог в Крыму.

Трудно описать красоту этого места на фоне обросших густыми лесами гор, вершины которых большую часть года покрыты снегом, расстилающиеся цветущие сады и виноградники. Осенью полное изобилие винограда и всевозможных фруктов, весной неисчислимое количество цветущих деревьев, кустов, а всего больше розанов: розаны, розаны всех сортов, всех цветов; ими покрыты все стены строений, все склоны гор; в парке – лужайки, беседки. И тут же рядом – глицинии, море фиалок, целые аллеи золотого дождя; по местам такой одуряющий аромат, что голова кружилась. А какое горячее солнце и синее море!.. Разве могу я нарисовать волшебную картину Крыма?! Татары в своих живописных костюмах, женщины в шитых золотом платьях, белые мечети в аулах придавали особую поэзию местности.

Дворец в 1909 году имел вид большого деревянного здания с нависшими балконами, так что в комнатах было всегда темно и сыро; особенно же сыро было внизу, в бывших покоях Императрицы Марии Александровны, со старинной шёлковой мебелью и разными безделушками. Государь и дети ежедневно завтракали со свитой внизу в большой белой столовой, единственной светлой комнате; Государыня завтракала наверху одна или с Алексеем Николаевичем. Последнее время у Императрицы всё чаще и чаще повторялись сердечные припадки, но она их скрывала и была недовольна, когда я замечала ей, что у неё постоянно синеют руки, и она задыхается.

– Я не хочу, чтобы об этом знали, – говорила она.

Помню, как я была рада, когда она, наконец, позвала доктора. Выбор её остановился на Е. С. Боткине, враче Георгиевской общины, которого она знала с Японской войны, – о знаменитостях она и слышать не хотела. Императрица приказала мне позвать его к себе и передать её волю. Доктор Боткин был очень скромный врач и не без смущения выслушал мои слова. Он начал с того, что положил Государыню на 3 месяца в постель, а потом совсем запретил ходить, так что её возили в кресле по саду. Доктор говорил, что она надорвала сердце, скрывая своё плохое самочувствие.

Их Величества не смели болеть, как простые смертные, – малейший их шаг замечался, и они часто пересиливали себя, чтобы присутствовать на обеде или завтраке, или появляться в официальных случаях.

Жизнь в Ливадии была простая. Мы гуляли, ездили верхом, купались в море. Государь обожал природу, совсем перерождался; часами мы гуляли в горах, в лесу, брали с собой чай и на костре жарили собранные нами грибы. Государь ездил верхом и ежедневно играл в теннис; я всегда была его партнёром, пока Великие Княжны были ещё маленькие, и волновалась, так как он отлично играл и терпеть не мог проигрывать; он относился очень серьёзно к игре, не допуская даже разговоров; играя с ним, я, как сказала, на первых порах нервничала, но после приловчилась. Вообще Государь любил всякий спорт, прекрасно грёб, очень любил охоту и был неутомим на прогулках.

В Ливадию приезжал Эмир Бухарский. Он привёз Их Величествам всевозможные подарки: ожерелья, браслеты с алмазами и рубинами. Свита получила ордена и звёзды, украшенные камнями.

20 октября, в день кончины Императора Александра III, была панихида в комнате, где он почил, в его маленьком дворце; все стояли вокруг его кресла, покрытого черным сукном.

Мы прожили до середины декабря; стало холодно, в горах выпал снег. Государь уехал в Италию, в Ракониджи, к королю итальянскому. Это была первая при мне разлука Их Величеств. Простившись с Государем, Её Величество целый вечер плакала, замкнув свою комнату; никто, даже дети, не входили к ней. Но зато радости свидания не было границ.

– К сожалению, нам всегда приходится расставаться и встречаться при других, – говорила она, – при свите и публике.

Осенью заболел Наследник. Все во дворце были подавлены страданием бедного мальчика. Ничто не помогало ему, кроме ухода и забот его матери. Окружающие молились в маленькой дворцовой церкви. Иногда мы пели во время всенощной и обедни: Её Величество, старшие Великие Княжны, я и двое певчих из придворной капеллы. Фрейлина Тютчева читала шестопсалмие. Императрица обиделась, когда присутствующие заметили, что лучше всех читает София Ив. Тютчева.

Среди горестных переживаний болезни Алексея Николаевича приезжал с докладом дорогой мой отец.

К Рождеству мы вернулись в Царское Село. До отъезда Государь несколько раз гулял в солдатской походной форме, желая на себе самом испытать тяжесть амуниции. Было несколько курьёзных случаев, когда часовые, не узнав Государя, не хотели впустить его обратно в Ливадию.

В следующий раз, когда мы вернулись в Ливадию (1911 год), старый дворец уже не существовал, а на его месте был построен в 2 года новый дворец архитектором Красновым, тем самым, который выстроил дома в имениях Великого Князя Георгия Михайловича и Великого Князя Николая Николаевича. В самом деле, построить в 2 года не только дворец, который был одной из самых красивых построек на южном берегу Крыма, но вместе с тем огромный свитский дом и службы – целый городок – было почти волшебством.

Отправляясь в Крым, Их Величества радовались увидеть новый дворец. На яхте «Штандарт» мы подошли к молу в Ялте и следом за Их Величествами поехали в Ливадию. На набережной пёстрая толпа народа, флаги и горячее южное солнце; впереди коляски Их Величеств скакал татарин в шитом золотом кафтане на лихом татарском иноходце. В Крыму испокон веку перед коляской Их Величеств скакал татарин, расчищая путь на горных дорогах, где из-за частых поворотов легко можно было налететь на встречные татарские арбы. Впоследствии появились моторы, и Государь требовал необычайно быстрой езды. Господь хранил Государя, но езда захватывала дух; шофёр его, француз Кегресс, ездил лихо, но умело.

Когда мы проехали виноградники, глазам нашим представился новый дворец – белое здание в итальянском стиле, окружённое цветущими кустами на фоне синего моря. Их Величества прошли прямо в дворцовую церковь, где был отслужен молебен, и вслед за духовенством, которое кропило здание, последовали в свои помещения. Первые дни были посвящены устройству комнат и размещению оставшихся и привезённых вещей. Я много помогала Императрице развешивать образа, акварели, расставлять фотографии и т. д.

Спальня Их Величеств выходила на большой балкон с видом на море; налево в угловой комнате был кабинет Императрицы, уютный, с окнами на Ялту, со светлой мебелью и массой цветов; направо от спальни находился кабинет Государя с зелёной кожаной мебелью и большим письменным столом посреди комнаты. Наверху помещались также семейная столовая, комнаты Великих Княжон и Наследника и их нянь и большая белая зала. Внизу были приёмная, гостиная, комнаты для гостей и огромная столовая, выходящая на мавританский дворик, где вокруг колодца были посажены розаны. Государь имел обыкновение после завтрака курить на этом дворике, разговаривая с приглашёнными.

В эту осень Ольге Николаевне исполнилось 16 лет, срок совершеннолетия для Великих Княжон. Она получила от родителей разные бриллиантовые вещи и колье. Все Великие Княжны в 16 лет получали жемчужные и бриллиантовые ожерелья, но Государыня не хотела, чтобы Министерство Двора тратило столько денег сразу на их покупку Великим Княжнам, и придумала так, что они два раза в год, в дни рождения и именин, получали по одному бриллианту и по одной жемчужине. Таким образом, у Великой Княжны Ольги Николаевны образовались два колье по 32 камня, собранных для неё с малого детства.

Вечером был бал, один из самых красивых балов при Дворе. Танцевали внизу в большой столовой, – оркестр трубачей местного гарнизона стоял в Мавританском дворике. В огромные стеклянные двери, открытые настежь, смотрела южная благоухающая ночь. Приглашены были все Великие Князья с семьями, офицеры местного гарнизона и знакомые, проживавшие в Ялте. Великая Княжна Ольга Николаевна, первый раз в длинном платье из мягкой розовой материи, с белокурыми волосами, красиво причёсанными, весёлая и свежая, как цветочек, была центром всеобщего внимания. Она была назначена шефом одного из гусарских полков, что особенно её обрадовало. После бала был ужин за маленькими круглыми столами. Разрешено было и маленьким Великим Княжнам присутствовать на балу, и они очень веселились, порхая, как бабочки, среди приглашённых.

Второй бал был в декабре. В эту зиму Великие Княжны танцевали на двух балах, в Аничковом дворце и у Великой Княгини Марии Павловны.

Самые счастливые воспоминания связаны у меня с Ливадией и белым новым дворцом. Их Величества ездили туда весной 1912, 1913 и 1914 гг.

В 1912 году приехали в Вербную Субботу, цвели все фруктовые деревья, и на всенощной вместо вербы мы стояли с ветками цветущего миндаля. Два раза в день были службы в дворцовой церкви. В Великий Четверг Их Величества и мы все причащались. Её Величество, как всегда, в белом платье и белом чепчике31. Трогательная картина была, когда, приложившись к иконам, они кланялись на три стороны присутствующим32. Маленький Алексей Николаевич бережно помогал матери встать с колен после земных поклонов у святых икон. В Святую ночь, когда шли крестным ходом вокруг дворика, стало вдруг холодно и ветер задувал свечи. В светлое Христово Воскресенье в продолжение двух часов Их Величества христосовались: Государь – с нижними чинами охраны, полиции, конвоя, командой яхты «Штандарт» и т. д., Императрица – с местными школами33. Мы стояли за стеклянными дверями столовой, наблюдая, как подходившие получали из рук Их Величеств фарфоровые яйца с вензелями. Государь и Государыня чувствовали себя после этой церемонии утомлёнными.

Жизнь в Ливадии была сплошным праздником. Этой весной гостили брат Государыни Принц Эрнест с супругой и детьми; приезжала Великая Княгиня Елизавета Феодоровна, в своём красивом сером костюме Марфо-Мариинской общины. Для неё служили литургии34 в дворцовой церкви в Ореанде. Гостил Великий Князь Дмитрий Павлович. Приехал старый князь Голицын, подаривший Государю часть своего имения «Новый Свет», куда мы ездили на яхте «Штандарт».

Ездили мы в Гагры по приглашению Принца Ольденбургского. В этот день был свежий ветер и у кавказского берега сильно качало. К нашему общему разочарованию Императрица решила не съезжать на берег, так как плохо себя чувствовала; укачало и Великую Княжну Татьяну Николаевну. Встреча Государя была своеобразная и красивая. Государь посетил народный праздник, устроенный в честь его приезда: на кострах жарили волов на вертелах, хорошенькие княжны35 танцевали в национальных костюмах, но, к сожалению, накрапывал дождик. Государь был в прекрасном настроении духа и после часто вспоминал Гагры.

Описывая жизнь в Крыму, я должна сказать, какое горячее участие принимала Государыня в судьбе туберкулёзных, приезжавших лечиться в Крым. Санатории в Крыму были старого типа. После осмотров их всех в Ялте Государыня решила сейчас же построить на свои личные средства в их имениях санатории со всеми усовершенствованиями, что и было сделано.

Часами я разъезжала по приказанию Государыни по больницам, расспрашивая больных от имени Государыни о всех их нуждах. Сколько я возила денег от Ея Величества на уплату лечения неимущим! Если я находила какой-нибудь вопиющий случай одиноко умирающего больного, Императрица сейчас же заказывала автомобиль и отправлялась со мной лично, привозя деньги, цветы, фрукты, а главное – обаяние, которое она всегда умела внушить в таких случаях, внося с собой в комнату умирающего столько ласки и бодрости. Сколько я видела слёз благодарности! Но никто об этом не знал – Государыня запрещала мне говорить об этом.

Императрица организовала 4 больших базара в пользу туберкулёзных в 1911, 1912, 1913 и 1914 гг.; они принесли массу денег. Она сама работала, рисовала и вышивала для базара и, несмотря на своё некрепкое здоровье, весь день стояла у киоска, окружённая огромной толпой народа. Полиции было приказано пропускать всех, и люди давили друг друга, чтобы получить что-нибудь из рук Государыни или дотронуться до её плеча, платья; она не уставала передавать вещи, которые буквально вырывали из её рук. Маленький Алексей Николаевич стоял возле неё на прилавке, протягивая ручки с вещами восторженной толпе.

В день «белого цветка» Императрица отправлялась в Ялту в шарабанчике с корзинами белых цветков; дети сопровождали её пешком. Восторгу населения не было предела. Народ в то время, не тронутый революционной пропагандой, обожал Их Величества, и это невозможно забыть.

Кроме пребываний Их Величеств в Ливадии, которые я описала, Государь и Государыня обыкновенно каждый год, как я уже говорила, уходили на яхте «Штандарт» в шхеры, а также посещали родственников, проживающих за границей.

В 1910 году Их Величества направились в Балтийский Порт. Стоянка неважная, рейд со стороны моря открытый, так что малейший ветер разводит сильное волнение. Оттуда пошли в Ригу. За исключением Государя нас всех почти укачало. Приём в Риге был замечательный. Их Величества говорили, что они долго будут помнить эти дни.

Затем ушли в Финляндские шхеры. Сюда прибыли Король и Королева Шведские – визит был официальный. Императрица радовалась встрече с Королевой, которую она очень любила. У нас на яхте был обед, на шведском корабле – завтрак. Во время завтрака я сидела возле шведского адмирала; последний в этот день был удручён несчастным случаем на их корабле: один из матросов был нечаянно убит откатом пушки во время салюта.

Осенью Их Величества уехали в Наугейм, надеясь, что пребывание там восстановит здоровье Государыни. В день их отъезда из Петергофа погода стояла холодная и дождливая. Их Величества отъезжали из России в удручённом настроении, озабоченные серьёзным состоянием здоровья Императрицы. Государь говорил:

– Я готов сесть в тюрьму, лишь бы Её Величество была здорова!»

И слуги все разделяли беспокойство о её здоровье; они стояли на лестнице, и Их Величества, проходя, с ними прощались: все целовали Государя в плечо, а Государыне руку.

Я почти ежедневно получала письма из Фридберга, где жили Их Величества. Императрица писала мне каждый день, писали и дети, и Государь, описывая их жизнь и поездки. В одном из писем Государыня просила меня приехать в Гомбург, где лечился мой отец, чтобы быть от неё невдалеке. Приехав, я позвонила по телефону в Фридберг, и на другой день Императрица прислала за мной мотор. Я нашла Императрицу похудевшей и утомлённой леченьем. Пришёл Государь в штатском платье; с непривычки было как-то странно его так видеть, хотя в то же время очень забавляло. Императрица ездила с дочерьми в Наугейм, любовалась магазинами и иногда заходила в них что-нибудь купить.

Раз как-то приехал в Гомбург Государь с двумя старшими Великими Княжнами; дали знать, чтобы я их встретила. Мы более часу гуляли по городу. Государь не без удовольствия рассматривал выставленные в окнах магазинов вещи. Вскоре, однако, нас обнаружила полиция; откуда-то взялся фотограф, и в скором времени снятая им с нас фотография появилась на страницах журнала «Die Woche»36.

После оказии с фотографом Государь поспешил уехать; идя переулком по направлению к парку, мы столкнулись с почтовым экипажем, с которого неожиданно свалился на мостовую ящик. Государь сейчас же сошёл с панели, поднял с дороги тяжёлый ящик и подал почтовому служащему; тот едва его поблагодарил. На моё замечание, зачем он изволил беспокоиться, Государь ответил:

– Чем выше человек, тем скорее он должен помогать всем и никогда в обращении не напоминать своего положения; такими должны быть и мои дети!

Недолго спустя я вернулась с отцом в Россию, к сестре, у которой родился первый ребенок – Татьяна. Великая Княжна Татьяна Николаевна была крёстной матерью. Императрица писала мне, прося вернуться, и я опять уехала за границу.

В Фридберге Их Величества вышли ко мне навстречу очень весёлые, говоря, что у них для меня есть сюрприз. «Отгадайте!», – сказал Государь и затем добавил, что Великий Герцог приглашает меня в гости к себе в замок в Фридберге. Здесь встретила меня гофмейстерина, госпожа Гранси, и фрейлина Принцессы Батенбергской, Мисс Кар – весёлая и умная девушка; мне отвели комнату рядом с нею.

В этот вечер за обедом я сидела между Государем и Великим Герцогом; против меня сидел Принц Генрих Прусский, бывший в этот день в дурном расположении духа; тут же были – жена его, Принцесса Ирина, Принцесса Виктория Батенбергская и её красивые дочери, Принцесса Алиса Греческая, совсем глухая, с мужем, Принцесса Луиза и два сына Принца Генриха. Императрица обедала у себя, так как чувствовала себя утомленной после своего лечения. Великий Герцог был очень талантливый музыкант, художник, человек либерального образа мысли и очень популярный в герцогстве. Жена его, Принцесса Элеонора – особа очень любезная, но молчаливая. Принц Генрих отличался очень вспыльчивым характером, на вид же был красивый высокий мужчина. За вторым обедом я сидела возле него, и он поведал мне о неприятностях, которые ему приходилось испытывать от брата, Императора Вильгельма, в вопросах, касавшихся флота, где служил Принц Генрих. Жена его, Принцесса Ирина, видимо, была очень добрая, скромная женщина, не эгоистичная, посвятившая свою жизнь мужу и детям.

Замок Фридберг – старинное здание – выстроен на горе, с видом на долину и на маленький городок Наугейм. Особенных увеселений, кроме экскурсий в моторе, не было. Императрицу я не много видала, но иногда вечером, после того как все расходились, Их Величества приглашали меня к себе; как-то раз Государь угощал нас русским чаем; старик Рацих, его камердинер, приготовлял ему стакан чаю до сна. Государь шутя заметил, что обеды здесь очень лёгкие. Вообще же Государь очень умеренно кушал у себя дома и никогда не повторял блюд.

В ноябре Их Величества вернулись в Царское Село. Императрице лечение принесло пользу, и она чувствовала себя недурно; Их Величества были очень рады быть снова у себя дома. Несмотря на свой холодный домик, я тоже была рада быть в Царском Селе.

Большую часть дня Императрица проводила в своём кабинете, с бледно-лиловой мебелью и такого же цвета стенами (любимый цвет Государыни). Оставшись вдвоём с Государыней, я часто сидела на полу на ковре возле её кушетки, читая или работая. Комната эта была полна цветов, кустов цветущей сирени или розанов, и в вазочках стояли цветы. Над кушеткой висела огромная картина «Сон Пресвятой Богородицы», освещённая по вечерам электрической лампой. Пресвятая Дева изображена на ней спящей, приложившись к мраморной колонне; лилии и Ангелы стерегут её. Подолгу я смотрела на этот прекрасный облик Богоматери, слушая чтение, рассказы или разделяя заботы и переживания наболевшей души моей Государыни и друга. Тишину этой комнаты нарушали лишь звуки рояля сверху, где Великие Княжны поочередно разучивали одну и ту же пьесу, или же когда пробегут по коридору и задрожит хрустальная люстра. Иной раз распахнётся дверь, и войдёт с прогулки Государь. Я издали слышу его шаги, редкие и решительные. Лицо Государыни, часто озабоченное, сразу прояснялось.

Государь входил ясный, ласковый, с сияющими глазами. Зимой, стоя с палочкой и рукавицами, несколько минут разговаривал и, уходя, её целовал. Около кушетки Государыни на низком столе стояли семейные фотографии, лежали письма и телеграммы, которые она складывала и так иногда и забывала, хотя близким отвечала сейчас же. Обыкновенно раз в месяц горничная Маделен испрашивала позволение убрать корреспонденцию. Тогда Императрица принималась разбирать свои письма и часто находила какое-нибудь письмо или телеграмму очень нужную.

У Государя были комнаты с другой стороны большого коридора: приёмная, кабинет, уборная с бассейном, в котором он мог плавать, и бильярдная. В приёмной были разложены разные книги. Кабинет Государя был довольно тёмный. Государь был очень аккуратен и педантичен. Каждая вещица на его письменном столе имела своё место, и не дай Бог что-нибудь сдвинуть.

– Чтобы в темноте можно было бы найти, – говорил Государь. На письменном столе стоял отрывной календарь; на нём он помечал лиц, которым был назначен приём. Около уборной находилось помещение его камердинера и гардероб. В бильярдной, на маленькой галерее, сохранялись альбомы фотографий всего царствования. Их Величества лично клеили свои альбомы, употребляя особый белый клей, выписанный из Англии. Государь любил, чтобы в альбоме не было бы ни одного пятнышка клея, и, помогая ему, надо было быть очень осторожной. Государыня и Великие Княжны имели свои фотографические аппараты.

Фотограф Ган везде сопутствовал Их Величествам, проявляя и печатая их снимки. У Императрицы были большие зелёные альбомы с собственной золотой монограммой в углу; лежали они все в её кабинете.

Императрица писала чрезвычайно быстро, лёжа на кушетке; она в полчаса могла ответить на несколько писем. Государь же писал очень медленно. Помню случай, как однажды в Крыму он ушёл в 2 часа писать письмо матери и, вернувшись в 5 часов к чаю, сказал, что ещё не окончил письма. Случилось это после его поездки в имение Фальцфейна[37] «Аскания-Нова», и он в своём письме подробно описывал свои впечатления.

Жизнь при Дворе в те годы была очень тихая. Императрица утром занималась, не вставая с кровати, по предписанию врача. В час был завтрак. Кроме Царской Семьи к нему приглашался дежурный флигель-адъютант и иногда какой-нибудь гость. После завтрака Государь принимал, а потом всегда до чая гулял. Я приходила к Её Величеству в 2 с половиной часа. Если погода стояла хорошая, мы катались, а то занимались чтением и работали. Чай подавали ровно в 5 часов. В кабинет Её Величества вносился круглый стол, и я как сейчас вижу перед прибором Государя тарелку с горячим калачом и длинной витой булкой, покрытые салфеткой, тарелку с маслом и серебряный подстаканник. Перед Её Величеством ставились серебряная спиртовая машинка, серебряный чайник и несколько тарелочек с печеньем. В первую и последнюю неделю Великого поста масла не подавалось, а стояла тарелка с баранками и сайкой и две вазочки очищенных орехов. Садясь за чайный стол, Государь брал кусок калача с маслом и медленно выпивал стакан чая с молоком (сливок Государь никогда не пил). Затем, закурив папиросу, читал агентские телеграммы и газеты, а Императрица работала. Пока дети были маленькими, они в белых платьицах и цветных кушаках играли на ковре с игрушками, которые сохранялись в высокой корзине в кабинете Государыни; позже они приходили с работами; Императрица не позволяла им сидеть сложа руки.

Часто Государыня говорила:

– У всех бывает вкуснее чай, чем у нас, и более разнообразия.

При Высочайшем Дворе, если что заводилось, то так и оставалось с Екатерины Великой до нашего времени. Залы с натёртым паркетом и золотой мебелью душились теми же духами, лакеи и скороходы, одетые в шитые золотом кафтаны и головные уборы с перьями, переносили воображение в прежние века, как и арапы в белых чалмах и красных рейтузах.

С 6 до 8 часов Государь принимал министров и приходил в 8 часов к семейному обеду. Гости бывали редко. В 9 часов, в открытом платье и бриллиантах, которые Государыня всегда надевала к обеду, она подымалась наверх помолиться с Наследником. Государь занимался до 11 часов. Иногда приходил к чаю в 12 часов ночи. После чая Государь уходил писать свой дневник. Ложились Их Величества поздно.

Не знаю, какая судьба постигла дневники Государя, и попали ли они в чужие руки.

Жизнь Их Величеств была безоблачным счастьем взаимной безграничной любви. За 12 лет я никогда не слыхала ни одного громкого слова между ними, ни разу не видала их даже сколько-нибудь раздражёнными друг против друга. Государь называл Её Величество «Sunny» (Солнышко). Приходя в её комнату, он отдыхал, и Боже сохрани какие-нибудь разговоры о политике или о делах.

Продолжение книги