Я фотографировал туман в Подмосковье, а на снимках оказались дети, которых там не было бесплатное чтение

Глава 1. Гости из тумана

Фотоаппарат щелкнул, запечатлев очередной кадр молочно-белой пелены, окутавшей яблоневый сад за старой школой. Я просмотрел получившийся снимок на дисплее и нахмурился. На фоне серебристой дымки между деревьями проступал силуэт, которого я определенно не видел, когда делал кадр.

Стоя на холодной ноябрьской земле, я почувствовал, как по шее пробежал холодок – и вовсе не от пронизывающей сырости. На фотографии отчетливо виднелась фигура ребенка – девочки лет десяти в странном старомодном платье с белым воротничком.

– Откуда ты здесь взялась, малышка? – пробормотал я, увеличивая изображение.

Лицо девочки было неестественно четким, несмотря на туман. Она смотрела прямо в объектив с выражением, которое я не мог точно определить. Не улыбка, не испуг – скорее сосредоточенное ожидание, словно она позировала для портрета.

– Эй! – крикнул я в молочную пелену. – Есть тут кто?

Тишина. Только капли конденсата стекали с голых веток на землю.

Я сделал несколько шагов вперед, в то место, где должна была стоять девочка. Никого. Туман словно расступался передо мной, а потом смыкался за спиной. В такой погоде звуки обманчивы, расстояния искажаются, но все же не настолько, чтобы потерять ребенка в десяти метрах от себя.

Сделав ещё несколько снимков, я решил вернуться в школу. Первая неделя на новом месте выдалась странной. Переезд из Москвы в подмосковный поселок Туманный (название которого я сначала принял за ироничное совпадение) должен был стать новым началом. История – вот что никогда не предаст, в отличие от людей. Преподавать ее детям в тихой сельской школе казалось идеальным способом зализать раны после аварии, унесшей жизнь моего пятилетнего сына Миши.

Я оглянулся на школьное здание – двухэтажное, кирпичное, построенное ещё в пятидесятых. Первый этаж окрашен в голубой, второй – в желтый. Краска облупилась, обнажая прежние слои – охру, зеленый, снова голубой. Сколько поколений детских голосов эти стены слышали?

В учительской было пусто и тепло. Местные педагоги не спешили задерживаться по пятницам. Директриса Вера Павловна, сухощавая женщина с пучком седых волос, встретила меня в коридоре.

– Сергей Андреевич, вы что, гуляли в туман? – в ее голосе звучало неподдельное беспокойство.

– Фотографировал для своего блога, – пояснил я, стараясь не выдать, насколько меня озадачил странный снимок. – А что не так с туманом?

Вера Павловна поджала губы, словно сдерживая то, что хотела сказать.

– Местные предпочитают в такую погоду детей домой забирать пораньше. Традиция, – она произнесла последнее слово с особым нажимом, давая понять, что разговор окончен. – Берегите себя, Сергей Андреевич. Первый месяц всегда самый сложный.

Мой съемный дом находился в десяти минутах ходьбы от школы. Небольшой, но уютный одноэтажный сруб с печным отоплением и удобствами на улице – настоящая деревенская экзотика для бывшего москвича. Я снимал его у бабы Клавы, древней старушки, живущей по соседству. Хозяйка дома регулярно приносила мне пироги и расспрашивала о личной жизни с прямолинейностью человека, который уже ничего не боится в этом мире.

Туман сгустился настолько, что я едва различал дорогу. Фонари на столбах превратились в размытые оранжевые шары, парящие в белесой мгле. Звуки стали глухими, расстояния – обманчивыми. Мне вдруг почудились детские голоса – где-то совсем рядом, будто за спиной.

Я резко обернулся. Никого.

Но голоса не исчезли. Они звучали приглушенно, словно из-под воды:

– Он нас видит… Смотрите, он нас видит! – Тише ты! Спугнешь… – Учитель, учитель…

Последнее слово повторялось несколько раз, превратившись в жуткое эхо: "учитель-читель-читель…"

В горле пересохло. Я ускорил шаг, стараясь убедить себя, что усталость и стресс играют со мной злую шутку. Наконец показался мой дом – темное пятно в молочной пелене. Я почти бегом преодолел последние метры, запнувшись о ступеньку крыльца.

Оказавшись внутри, я торопливо запер дверь на два оборота и прислонился к ней спиной, тяжело дыша. Глупо. Я веду себя как ребенок, испугавшийся собственных фантазий.

Вечер я провел за разбором фотографий. Открыв снимки на ноутбуке, я вздрогнул – девочка в старомодном платье была не на одном, а на пяти кадрах. На каждом следующем она находилась немного ближе к объективу. На последнем можно было разглядеть ее глаза – удивительно светлые, почти прозрачные.

А затем я заметил детали, от которых мурашки побежали по коже. На одном из снимков за девочкой виднелись другие фигуры – размытые, но определенно детские силуэты. Четыре… нет, пять фигур между деревьями. И что-то с ними было не так. Присмотревшись, я понял – они будто парили над землей, не касаясь ее ногами.

Я закрыл ноутбук и потер глаза. Усталость и игра света в тумане – вот и все объяснение. Чертова депрессия, чертовы таблетки! Год психотерапии после аварии не избавил меня от панических атак и ночных кошмаров, в которых я снова и снова пытался вытащить Мишу из искореженной машины.

Сон не шел. За окном клубился туман, плотный, почти осязаемый. Несколько раз мне казалось, что в белесой мгле мелькают тени. В какой-то момент я задремал, но проснулся от ощущения, что кто-то смотрит на меня. Открыв глаза, я увидел на запотевшем окне отпечаток маленькой ладони. Изнутри.

Утром туман рассеялся, а с ним – и ночные страхи. Следа на окне не было. Измученный бессонницей, я отправился в местный магазин за продуктами. Продавщица, полная женщина средних лет с крашенными в ярко-рыжий волосами, оживилась, увидев меня.

– А, новый учитель! Как вам у нас? Обживаетесь?

– Потихоньку, – я выложил на прилавок хлеб, молоко и консервы. – Скажите, а что за странные байки про туман ходят? Вчера директриса что-то говорила про традиции…

Женщина мгновенно помрачнела.

– Сергей Андреич, верно? Вы бы поспрашивали старожилов. Баба Клава вам соседка? Вот ее и спросите.

– Да что такого в тумане? – не отставал я.

– Ничего такого, – отрезала продавщица. – Просто детям в нем гулять не положено. С вами, взрослыми, ничего не случится.

Последнюю фразу она произнесла с такой интонацией, что у меня по спине пробежал холодок.

Возвращаясь домой, я решил заглянуть к бабе Клаве. Старушка встретила меня на пороге, словно ждала, и без лишних церемоний усадила за стол. На плите шипел чайник со свистком, в доме пахло сушеными травами и старостью.

– Что, учитель, страшилки наши услышал? – она хитро прищурилась, разливая чай по треснувшим чашкам.

– Если честно, толком ничего не услышал, – я взял предложенное печенье. – Все будто воды в рот набрали, когда речь заходит о тумане. А он тут часто бывает?

– Чаще, чем хотелось бы, – баба Клава вздохнула. – Особенно осенью и весной. Болот вокруг много, вот и затягивает все белым саваном, – она перекрестилась, произнеся последнее слово.

– А почему детей не пускают гулять в туман?

Старушка долго смотрела на меня, словно решая, стоит ли говорить. Наконец она произнесла:

– В войну, когда немец наступал, у нас тут детей эвакуировать не успели. Автобус с ребятишками из детского дома попал под бомбежку, прямо на окраине поселка. Никто не выжил… С тех пор говорят, что в туманные дни они возвращаются. Ищут дорогу домой.

– Призраки детей? – я не смог сдержать скептическую улыбку.

– Называй как хочешь, – баба Клава не обиделась. – Только факт остается фактом: за последние семьдесят лет в туманные дни у нас пропало семеро детей. Уходили из дома и не возвращались. Искали их, конечно, но… – она развела руками. – Болота у нас коварные.

– А взрослые? С ними что-нибудь случалось?

– Нет, – старушка покачала головой. – Взрослых они не трогают. Говорят только, что если увидишь детей тумана – жди беды.

Она внимательно посмотрела на меня.

– А ты видел, да? Потому и спрашиваешь.

Я не стал отпираться и рассказал про странные фотографии. Баба Клава слушала, не перебивая, только качала головой.

– Покажи, – потребовала она, когда я закончил.

Я сходил домой за ноутбуком. Старушка надела очки в толстой оправе и долго вглядывалась в экран, где я открыл снимки.

– Это Аня Воробьева, – наконец произнесла она, указывая на девочку в белом воротничке. – Она старшей была в той группе. Их всех похоронили на старом кладбище, за церковью. Памятник общий стоит – гранитный обелиск с именами. Можешь сходить, посмотреть.

– Откуда вы знаете, как ее звали? – я почувствовал, как по спине пробежал холодок.

– Я-то? – баба Клава криво усмехнулась. – Я здесь всю жизнь прожила, с сорок второго года. Мне тогда шесть было. Меня мамка в погреб спрятала, когда бомбежка началась. Я и не видела, что с автобусом сталось, только потом уже… – она замолчала, погрузившись в воспоминания.

Повисла тяжелая пауза. Я не знал, что сказать. Баба Клава вдруг подняла на меня глаза:

– А ты чего сюда приехал, учитель? Убегаешь от чего-то?

– Почему вы так решили?

– Молодой, москвич, а в нашу глушь забрался. От хорошей жизни в столице не уезжают.

Я не стал вдаваться в подробности аварии и смерти сына. Просто сказал, что хотел сменить обстановку после тяжелого года.

– Понятно, – протянула старушка. – Только знай, учитель, от себя не убежишь. И горе свое тоже с собой притащил, оно в глазах у тебя плещется.

Когда я уходил, баба Клава окликнула меня с порога:

– Сергей! Будь осторожен. Они чувствуют горе и боль. Тянутся к таким, как ты. Хотят помочь по-своему, да только их помощь… – она не закончила фразу, просто перекрестила меня издалека.

Вернувшись домой, я долго думал над ее словами. Рациональная часть меня отказывалась верить в призраков и проклятия. Должно быть какое-то разумное объяснение и странным фотографиям, и голосам в тумане.

Я решил проверить информацию о детском доме и бомбежке. Интернет в поселке работал с перебоями, но мне удалось найти несколько упоминаний о трагедии в архивных документах. Действительно, 17 ноября 1941 года при эвакуации детского дома погибли двадцать три ребенка и двое воспитателей. Автобус был обстрелян немецким самолетом на дороге рядом с поселком.

Следующие несколько дней прошли спокойно. Туман не появлялся, и я почти убедил себя, что все произошедшее – игра воображения и случайные совпадения. В школе шли обычные уроки, я знакомился с учениками и коллегами. Дети в поселке оказались любознательными, особенно когда речь заходила о войне и местной истории.

В среду я решил провести для шестиклассников необычный урок – предложил нарисовать карту поселка времен войны, отметив на ней исторически значимые места. Одна из учениц, тихая девочка по имени Ксюша, подняла руку:

– А можно нарисовать то место, где автобус с детьми разбился?

В классе повисла тишина. Я заметил, как несколько учеников обменялись встревоженными взглядами.

– Конечно, – ответил я, – это важная часть истории поселка. А ты знаешь, где это произошло?

– Бабушка показывала, – кивнула Ксюша. – Там сейчас густой лес, но тропинка есть. Иногда там венки оставляют на День Победы.

После уроков ко мне подошла школьная уборщица, Галина Петровна, пожилая женщина с добрым морщинистым лицом.

– Зря вы про автобус детям задали, – сказала она без предисловий. – У нас не принято об этом говорить в школе.

– Почему? – искренне удивился я. – Это же часть истории.

– История историей, а примета плохая. Теперь туман придет, – она вздохнула. – Всегда так бывает, когда про них вспоминают.

Я хотел расспросить ее подробнее, но Галина Петровна заторопилась по своим делам, только напоследок бросила:

– Окна на ночь закрывайте плотнее, Сергей Андреевич. И двери проверяйте.

Ее предсказание сбылось – к вечеру погода испортилась, поднялся ветер, а после заката поселок снова окутал густой туман. Я сидел дома, проверяя тетради, когда услышал стук в окно. Тихий, почти неразличимый – словно кто-то прикоснулся к стеклу кончиками пальцев.

Я отодвинул занавеску. За окном клубилась белая мгла, но никого не было видно. Я уже хотел вернуться к работе, когда стук повторился – на этот раз в другое окно, выходящее на задний двор.

Сердце забилось чаще. Я прошел через комнату, вглядываясь в запотевшее стекло. В этот момент на поверхности окна изнутри начали проступать буквы, словно кто-то писал пальцем по конденсату. Я застыл, не веря своим глазам.

"ПОМОГИ НАМ"

Буквы появлялись одна за другой, хотя в комнате никого, кроме меня, не было. Затем ниже проступила еще одна надпись:

"МЫ ЗНАЕМ ПРО МИШУ"

От ужаса у меня перехватило дыхание. Никто в поселке не знал имени моего сына – я не рассказывал о своей трагедии. Как… как такое возможно?

Я бросился к выключателю и зажег свет. Надписи исчезли, словно их и не было. Но стук повторился – теперь уже в дверь, негромкий, настойчивый.

Преодолевая страх, я подошел к двери.

– Кто там? – мой голос прозвучал хрипло.

Тишина. Затем детский голос, удивительно четкий, произнес:

– Откройте, пожалуйста. Мы заблудились в тумане.

Что-то в этом голосе было неправильным – он звучал слишком старомодно, с особыми интонациями, как в фильмах сороковых годов.

– Кто вы? – спросил я, не решаясь открыть.

– Дети, – ответил голос. – Нам холодно. Мы хотим домой.

Я прижался лбом к двери, лихорадочно соображая. Если это розыгрыш местных, то жестокий до невозможности. Если нет… Что, если за дверью действительно заблудившиеся дети?

– Сколько вас? – спросил я.

– Много, – последовал ответ после паузы. – Все мы. Все, кто в автобусе был.

По моей спине пробежал ледяной ужас. Я попятился от двери.

– Уходите, – прошептал я. – Пожалуйста, уходите.

– Мы не можем, – голос стал печальным. – Нам некуда идти. Мы хотим домой, но не помним дороги. Ты учитель, ты должен помочь. Ты сам заблудился, как и мы.

Стук стал громче, к первому голосу присоединились другие – детские голоса разного возраста, мальчики и девочки. Они звали меня по имени, просили открыть, говорили, что Миша ждет меня.

Не помню, как я пережил эту ночь. Кажется, в какой-то момент я просто отключился, сидя на полу в углу комнаты, обхватив колени руками. Проснулся я на рассвете от пения птиц. Туман рассеялся, и ничто не напоминало о ночном кошмаре.

Я бы решил, что все это мне приснилось, если бы не одна деталь – на пороге дома лежала детская варежка. Старая, вязаная, с выцветшим узором. Такие не носили уже много десятилетий.

Глава 2. Голоса из прошлого