С противоположных берегов океана. Рассказы, роман бесплатное чтение

© М. Деранц, текст, 2025

© Издательство «Четыре», 2025

Даная – поющий цветок

Каждый понедельник ещё затемно Донара, которую только мистер Джобс называет Данаей, приятно растягивая это имя, держит путь в Биг Беар на своём стареньком «камри». Эту работу она нашла пять лет назад по объявлению, в котором говорилось, что для семидесятипятилетнего мужчины требовалась сиделка на двадцать четыре часа. Почему-то Донара воспринимала неподвижно прикованного к больничной койке мистера Джобса как вернувшееся воплощение её забытых воспоминаний, такое же отчуждённое и одинокое, в образе покинутого старика, живущего на вершине горы. Женщина сомневалась, но тем не менее решила пойти на эту работу, ведь за пять лет на чужбине и мечтать не могла о такой высокой оплате.

Маленький дачный городок, куда она спешила, ютился в горах Сан-Бернардино в окружении леса и уединённого озера. Избалованные калифорнийским солнцем жители зимой спешат сюда порадоваться снегу, а летом – насладиться свежим горным воздухом и рыбалкой. Уже который год дети не отдыхают. Супруг хмурится, обижается и даже ведёт себя враждебно вместо того, чтобы понять и поддержать их. Очень часто мы не в силах объяснять своим детям те или иные поступки. После смерти матери он стал совсем невыносим: если ему грустно, то грустить должны были все, словно Земля крутится вокруг него. В какой-то степени она жалела мужа, ведь он всю свою жизнь прожил за спиной обеспеченного отца, которого уже нет. Там, на родине, работая в офисе, он ничего тяжелее ручки в руках не держал. Здесь, на чужбине, ему приходилось зарабатывать кровью и потом, получая при этом копейки.

Из глубины лет появились очертания молодой чувственной женщины, бурно увлечённой своим супругом. Казалось, эта женщина не имела ничего общего с ней, будучи глубоко похороненной в другое время и в другом пространстве. Суета днём, суета ночью… Хотя это не так уж и трудно – быть чувственным, когда весь день слоняешься без дела. Эх, Игит, Игит… Настоящий мужчина ты лишь в постели!

В последние годы в связи с работой в Биг Беар каждую пятницу вечером, возвращаясь домой, женщина печально смотрела на своих детей, словно на сирот. Среди них отличалась маленькая шестилетняя Гоар, которая встречала и провожала мать с горькими рыданиями. Каждый раз, когда она вспоминала заплаканную дочь, её лицо омрачало чувство вины.

Было время, когда гармония в семье сохранялась лишь благодаря свекрови, до той злосчастной пятницы, когда поздно вечером, вернувшись уставшей с работы в свою маленькую съёмную квартиру, Донара обнаружила её в жутком беспорядке: во всех углах валялась одежда, на кухне гора грязной посуды. Свекровь забрали в больницу. А ей казалось, произошло что-то ужасное.

Выходные для Донары были самыми тяжёлыми: ощущение потери преследовало её, ведь бóльшую часть времени она проводила со свекровью, а не с мужем, словно связала жизнь с ней, а не с её сыном. В начале совместной жизни свекровь часто с гордостью повторяла при сыне: «Мой Игит – словно каменная стена – настоящий мужчина! Ты не сможешь прикрепить его к подолу своего платья булавочкой! А как ты думала? Он – выпускник университета, красавец, ты – необразованная, крестьянка! Мало того что вышла замуж за такого парня, так ещё и переехала из провинции в город. Ведь об этом ты и мечтать не могла!» Молодая невестка грубо и резко отвечала: «Алаверди – город, а не деревня!» Так и пролетали дни.

В последние годы похудевшая из-за долгой болезни свекровь любила повторять с иронией: «Эх и дожили, теперь Донара наша кормилица!» Но будучи при смерти, почему-то позвала к себе именно невестку. А та расплакалась, с любовью обняла свекровь и сказала: «Мамочка, милая, прости меня за всё!» Даже перед смертью свекровь продолжала оставаться властной. «Прощаю…» – был ответ.

Воспоминания отозвались болью, перехватило горло, глаза наполнились слезами. А так хотелось, чтобы свекровь хотя бы в тот момент стала роднее, обняла как любимую дочь, поплакала на плече и прошептала: «Доченька, и ты прости меня за всё!..»

Чем дальше машина поднималась в гору, тем легче становилось у неё на душе. Женщина уже представляла, как наслаждается изумительным вкусом кофе мистера Джобса – латте-френч, – в приготовлении которого явно был какой-то секрет. Иначе как объяснить её потребность пить его всё чаще и чаще?

Как всегда, она припарковала машину на том же месте, посреди дороги, прикрыла глаза от удовольствия и, глубоко вдыхая воздух, точно в детстве, под тем же небом, в далёкой горной стране, где цвели кизиловые деревья, где до сих пор дрожит её сердце от несбывшихся желаний и тоски, звонко запела: «О горы, горы, родные горы…»

Пять лет тому назад в один из летних дней этот дом, окружённый ярко-розовыми кустами благоуханных роз, встретил их. За рулём был Игит, в то время она ещё не водила. А теперь к этим розам прибавились другие – телесно-бледного цвета с ярко-жёлтой сердцевиной, сорта «Даная», которые владелец дома посадил после чудесного выздоровления. Ушла с работы мексиканка Роза, которую Донара заменяла по выходным, но та не одобряла её чрезмерно серьёзное отношение к своим обязанностям. Покидая дом, Роза спровоцировала ссору, обвиняя Донару в том, что потеряла работу. Уволился также водитель Анджело, привозивший продукты по вторникам. Роза подшучивала над ним, весело смеясь: «Он как бы есть, но по сути его нет».

Красиво украшенную орнаментом стальную дверь открыл благовидный пожилой мужчина с лёгкой походкой, не свойственной его возрасту. С широкой, счастливой улыбкой оттого, что вновь увидел её, он, как обычно, сначала пожал ей руку, а после, преклонив голову, поцеловал.

– Я ждал тебя, чтобы позавтракать. Выйдем на балкон. У тебя усталый вид.

– Вы тоже выглядите уставшим, мистер Джобс.

– В твоё отсутствие я два дня наводил порядок на чердаке. Посмотри, что нашёл – фотографии и компакт-диск. Нет-нет… Посмотришь потом, сначала горячий кофе.

В сущности, мужчина был её единственным собеседником. В последнее время она замечала в его взгляде нечто необъяснимое, а женская интуиция подсказывала ей что-то неладное. Она решила больше не изливать перед ним душу и не жаловаться на мужа.

Веранда была прорыта в скале, висевшей на краю обрыва. Погружённая в кресло женщина, с удовольствием потягивая кофе, любовалась полётом горных соколов, паривших над ней с широко раскрытыми крыльями.

– Если бы я могла так летать…

– Это нетрудно. Надо просто научиться пользоваться парашютом. Неописуемое чувство! До болезни у меня неплохо получалось. Мы можем начать тренироваться вместе, если ты не против. Знаешь, а мне бы очень хотелось научиться петь, как ты…

– Опять прыгать с парашютом? Не забывайте, вам уже восемьдесят. В вашем возрасте это очень опасно.

– Споёшь для меня «Киликию»[1]?

Женщина попыталась сдержаться, но не получилось. Она рассмеялась над его произношением, и её весёлый смех раздался в горах звонким эхом.

– Если бы мне позволили петь, я была бы самой счастливой на свете. Хотя всё не так. В начале замужества я всё время пела, когда гладила бельё, стирала, готовила. – Она виновато улыбнулась. – Как-то у нас были гости, и свёкор попросил меня спеть для них. Это было в первый и последний раз. Свекровь запретила, возмущённо заявив, что её невестке не подобает стоять и петь перед мужчинами, словно непристойной девице!

– А ты бы спела сидя! – попытался пошутить мистер Джобс, полагая, что между ними разница в несколько веков. – Я заметил, что о свёкре ты говоришь с любовью.

– Благополучием семьи мы все обязаны ему. В советские годы он имел положение и должность, но после распада, когда развалилась страна, лишился всех полномочий – именно это его убило. Игит по своей природе потребитель, нежели созидатель, – невольно она опять вернулась к своей неприглядной действительности, которая предстала перед ней недовольным лицом супруга.

– Выходит, твой муж из обеспеченной семьи?

– В этой стране было равенство. Семья считалась богатой, потому что жила в отремонтированной квартире, где все три комнаты были набиты драгоценной мебелью. Меня свёкор выбрал как выбирают радующую глаз мебель.

– Даная, не будь жестокой. Я уверен, что он тебя очень любил.

– Да, вы правы, мистер Джобс, он всегда был добр ко мне.

– Тебя невозможно не любить. Я обязан тебе выздоровлением. Ты сильная и добрая женщина.

– Я просто выполняла свои обязанности. – И после короткого молчания добавила: – Прежде всего я дала вам заботу, которую должна была дать родному отцу. Он болел и умер, а я была далеко от него, не было возможности приехать…

– Что бы я для тебя ни сделал, – всё мало! Давай я тебе покажу альбом картин эпохи Возрождения, фотографии в нём высокого качества. И ты увидишь, что действительно похожа на «Данаю» Тициана.

Женщина смущённо взглянула на фотографию обнажённой принцессы и нашла только что лишённую невинности молодую женщину с маленькой грудью очень красивой. Отец богов Зевс уже спрятался за облаками. Мысленно она опять перенеслась в прошлое. Вспомнила, как в первые дни замужества у подъезда трусила тряпку, которой вытирала пыль. Соседка, известная художница, с удивлением пристально рассматривала её. Позже из приоткрытых дверей она услышала разговор.

– Где вы нашли такую красавицу?

– Тише, тише, а то услышит. А чем хуже мой Игит, а? И вовсе она не красавица, некоторые части тела по сравнению с ростом и комплекцией довольно малы, – послышался голос свекрови.

– Она прекрасна, так же, как и ты, – сверкающим взглядом рассматривая Донару с ног до головы, произнёс мистер Джобс. – Спой же, пожалуйста, «Киликию».

На этот раз его произношение не развеселило женщину. Его взгляд лишил её обычной непринуждённости. Впервые она отказалась петь.

– Если бы ты была моей дочерью, я бы сделал из тебя Монсеррат Кабалье.

Эти слова успокоили её. «Слава богу, он воспринимает меня как дочь», – подумала она.

– Но вы же всегда говорите, что я похожа на вашу жену.

– И похожа, и нет.

– Ваша жена была стройнее, ухоженней и изящней.

– Да, она действительно следила за собой, но ты совсем другая по натуре. В твоём взгляде столько нежности и слабости одновременно…

– Только что вы сказали, я сильная, а теперь твердите о слабости? – улыбнулась женщина.

– Ты сильна именно своей слабостью. Самое главное в женской красоте – это её характер. Да ты прекраснее даже этой принцессы… – смущённо отбросив в сторону альбом с фотографиями, сказал хозяин дома.

После беседы мистер Джобс закрылся в своей комнате, а женщина приступила к повседневным обязанностям. Заботу об ужине хозяин в этот вечер взял на себя. Это был необычный ужин. Стол был накрыт праздничной скатертью, в темноте горели две высокие свечи, в бокалах – вино. Этот магический свет, ночные таинственные тени, нежный аромат и шелест кустов, травы сквозь колыхание занавесок в открытом окне, чарующая музыка старой пластинки окутали её.

– Если бы инопланетяне спустились сейчас и увидели эту гору, дом, чудесные розы, то подумали бы, что здесь находится рай, – взволнованно произнесла женщина.

– Мне кажется, самые красивые цветы – это мы, люди, и наша жизнь так же коротка, как и трёхдневная жизнь цветка, – с грустью прошептал мистер Джобс.

Женщина вышла на балкон и облокотилась на перила. Ночной бриз играл в её волосах. Мужчина подошёл к ней сзади, обнял и стал медленно целовать Донару в шею. Её тело было здесь, на балконе, но душа её парила где-то очень высоко, потому что только там возможно испытать такое наслаждение.

– Мистер Джобс, это неправильно, так нельзя, – выговорила она, вырываясь из его объятий.

– Я люблю тебя, и это чувство сильнее меня.

Женщина ничего не ответила, резко развернулась и убежала в спальню, где, запершись, дала волю горьким слезам. Всю ночь холодные серые глаза прекрасной миссис Джобс с осуждением смотрели на неё с портрета, выражая укор и презрение.

Заснула она только под утро, проснулась от шума хозяйского «роллс-ройса». Подумала: «Как обычно, каждый вторник едет за покупками». Донара решила позвонить дочери мистера Джобса Элене, которую никогда не видела. Вначале, когда состояние хозяина было тяжёлым, приходилось часто звонить ей, чтобы держать в курсе положения. Но вскоре Донара поняла, что Элена очень занята и сильно нервничает из-за её частых звонков.

– Почему вы хотите уволиться? Нашли работу получше? Не мямлите! Вы должны были поставить меня в известность за две недели. Объяснитесь! – её голос звучал властно.

– Последние пять лет мы с вашим отцом живём под одной крышей, это нас очень сблизило.

– Говорите конкретней, – голос прозвучал резко, как удар камня о камень.

– Мы всё время вместе, проводим очень много времени вдвоём. Мне кажется, дело именно в этом, поэтому он…

– Ах вот оно что! – настороженно произнесла Элена, словно очень близко, под окном, в кустах проползла змея. – Надеюсь, вы не восприняли всё всерьёз? Это просто старческий маразм, или, как говорят врачи, патологический порыв, – голос вновь стал резким, похожим на змею, поднявшую голову в напряжении. – Не смейте играть в игры за моей спиной! Вы же прекрасно знаете, я юрист, и ничего вы не добьётесь!

– Какие игры? Я лишь хотела поставить вас в известность, – выговорила Донара сквозь слёзы.

После короткого молчания Элена сказала:

– Хорошо. Сегодня ночью незаметно покиньте дом, ничего не говоря моему отцу. Зарплату вышлю по почте.

В течение этого дня Донара сторонилась мистера Джобса, а ночью тихо и незаметно покинула дом.

Год прошёл очень быстро. В супермаркете кто-то обнял её и крепко поцеловал. Это была Роза, она поправилась настолько, что её пухлое лицо стало похоже на шар, излучающий счастье. Казалось, он восторженно катится при ходьбе.

– Я так счастлива! Я обязана этим именно тебе!

– Не понимаю. И чем же? – изумлённо спросила Донара.

– Год назад Элен Джобс позвонила мне и предложила немалые деньги за новую работу. Утром мы уже были в Биг Беар. Потом отец и дочь уединились. Я слышала крики и пререкания. Честно говоря, я до конца так и не поняла, почему они спорят, но предполагаю, что это было связано с тобой. – Роза вопросительно смотрела на неё.

– А что потом?

– А потом… Я услышала крик Элен. Приехала машина скорой помощи, и Джобса увезли в больницу. Элен заперла дом, села в свою машину и поехала за ними, оставив меня на улице совсем одну.

– Что с Джобсом? – взволнованно спросила Донара.

– Не волнуйся, старик ещё жив, я навещала его пару раз по просьбе Элен. А он неплохо устроился в доме для престарелых «Санрайз» в Беверли-Хиллз. Что с тобой? Ты побледнела, услышав о Джобсе. А обо мне ничего не хочешь спросить?

– А что спрашивать? Я вижу, ты счастлива.

– Дана, милая, главное не Джобс, а то, что я нашла своего Анджело. Ты помнишь нашего водителя? Во второй раз потеряв из-за тебя работу, я, не евшая целых пять часов, на неудобных высоких каблуках спускалась по заброшенным холмам, когда нагруженный дровами грузовик моей судьбы пришёл на помощь. Жизнь моя, любовь всей моей жизни – мой Анджело! Он привёз меня в Лос-Анджелес, и с тех пор мы неразлучны с моим зверьком.

В первый раз Донара вела машину по незнакомым улицам Беверли-Хиллз. Она обнаружила мистера Джобса на больничной койке, как и при первой их встрече. Женщина поцеловала больного в лоб. На мгновение в его потухшем взгляде вспыхнули смутные огоньки, похожие на последние угасающие лучи заката. Он улыбнулся ей почти детской улыбкой, его пальцы скользнули по её лицу, погладили волосы, а потом Джобс посмотрел ей прямо в глаза, никого не видя, кроме неё.

– Он потерял память, но, увидев вас, кажется, что-то вспомнил, – сказала медсестра.

Мистер Джобс крепко сжал руку Донары и устало закрыл глаза. Через месяц его не стало…

Игит предложил сопроводить жену на похороны, но Донара отказалась. Она чувствовала, что Джобсу было бы приятней видеть её одну. В церкви было очень много незнакомых людей. Она надеялась увидеть там прощальные венки, как во время похорон в Армении. Но лишь её скромный венок неприметно лежал в дальнем углу церкви, словно сирота, как мистер Джобс годы напролёт, вдали от всех, одинокий и больной в своём шикарном особняке.

Ночью Донаре приснился сон. На приютившийся в горах особняк мирно падал снег, потом он перешёл в ливень. Всё было трогательно и загадочно… Она самозабвенно пела и танцевала под дождём, а в кустах, словно прячась, сидел мистер Джобс. Он пристально смотрел на неё, как на поющий цветок, и только время от времени она слышала звук его прерывистых аплодисментов.

Перевод Кристины Манукян

Лимузиномания

Всё своё детство он провёл в одиночестве: его родители, бабушка, старшая сестра, брат трудились денно и нощно и когда возвращались с работы, мальчик уже спал. Его сверстники (мексиканцы, филиппинцы, индийцы, армяне), оставаясь без присмотра взрослых, целый день слонялись по улицам и шумно галдели. Мальчика не принимали в дворовую компанию, не привлекали к играм из-за его медлительности и периодически подтрунивали над ним… Во двор он выходил всё реже и реже. В школе тоже у него не было друзей.

Большая семья ютилась в маленькой квартире, где стоял огромный телевизор. Это были девяностые годы, по телевизору часто показывали фильмы про мафию, в которых водители на лимузинах возили мужчин в роскошных костюмах из одного места в другое, где они решали проблемы и вершили судьбы людей. Мальчик не выделялся остротой ума и в основном не понимал, о чём говорят герои фильмов, но тем не менее они стали для него самыми родными людьми, так как в этом огромном мире только они и были рядом.

Днями напролёт мальчик лежал на диване, укутавшись в тёплый плед, и смотрел фильмы с участием своих любимых героев. Бывало, засыпал перед экраном и, когда сон смешивался с явью, видел себя рядом с ними в роскошном лимузине, ход которого, сладко убаюкивая, погружал его в сон – и так изо дня в день, из года в год…

Он не знал, что их род переселился сюда из раскинувшегося на краю неприступного обрыва и изолированного от мира села, находящегося за тысячи миль от его города; что во все времена – и при феодализме, и при капитализме, и при социализме – их род Хеванц[2] был самым бедным в селе. Откуда мог знать мальчик о бедственном положении своих предков, об их тяжёлой судьбе, если никто ему об этом не рассказывал? Домочадцам некогда было беседовать друг с другом, и даже если такое случалось, мальчик не понимал их. Он разговаривал на том языке, что и его герои фильмов, – медленно и растягивая слова.

Он с трудом окончил школу. Многие выпускники продолжили учёбу, некоторые отправились служить в армию, а юноша устроился в пекарню, где работало первое поколение эмигрантов из его рода…

И вот его мечта осуществилась: он приезжает на работу в дорогом костюме на шикарном лимузине и, когда медленно и величаво выходит из автомобиля, все смотрят на него с благоговением. Именно в такие минуты он чувствует себя «нормальным человеком».

Работа была тяжёлой. Целыми днями он таскал двадцатипятикилограммовые ящики масла, тяжёлые мешки с мукой, вёдра с кремом на склад, который располагался в конце здания.

Тем не менее… ему нравилось, что здесь никто не потешался над ним. Юноша был неразговорчив, и все относились к нему с уважением. Сослуживцы строили противоречивые догадки, но в одном их мнения сходились: этот парень очень богат, к тому же владеет английским. Они никак не могли понять, почему вместо того чтобы устроиться на достойную работу, он горбатится здесь, с ними, в таком убогом окружении. Поговаривали даже, что причиной тому служит некая «тёмная» миссия.

Что бы там ни говорили, юноше нравилась эта работа, он полюбил людей, которые говорили на языке далёких гор. И – о чудо! Он заговорил как они. Воспоминания о забытых горах сорвали оковы с его языка, слуха и пребывающего в полудрёме сознания.

Казалось, всё идёт своим чередом. Как-то раз измученная непосильным трудом женщина-пекарь показала ему фотографию своей дочери, которая жила в далёком горном селе… Перед сном мать вдохновенно молилась, чтобы её дочь приглянулась такому представительному мужчине. Неизвестно, что послужило тому причиной – корни, протянувшиеся от огромного города, расположенного в древней пустыне, до далёких, забытых гор, или красивые васильковые глаза, искрящиеся с фотографии девушки, – но молитвы женщины были услышаны. Хев по уши влюбился в дочь пекаря…

Пересекая океан, в далёкое село летели посылки с роскошными платьями, причудливыми шляпками с вуалью и перьями. Девушка не могла надивиться своему счастью. Она вышагивала по селу в экзотических шляпках, гармонично сочетающихся с её нарядами. Односельчанки лопались от зависти, хотели быть похожими на неё, но у них не было такой возможности.

Свадьба была не за горами, и женщина-пекарь надеялась, что скоро увидит свою повзрослевшую дочь, с которой рассталась, когда малышке было пять. Они не виделись целых пятнадцать лет, потому что процесс получения иммиграционной визы, затянувшийся на долгие годы, зашёл в тупик…

Хотелось бы, чтоб эта история имела такую концовку, какая бывает в армянских сказках: чтобы сбылись мечты жениха, невесты и её матери и с неба упали три яблока, но… Нашим героем двигало неуёмное желание разъезжать на лимузине, и он всё чаще и чаще пользовался дорогостоящими услугами: на лимузинах ездил за продуктами, бесцельно катался по оживлённым улицам, посещал элитные заведения, а тем временем водитель часами ждал его в автомобиле.

Денег не хватало. Сначала из дому пропали украшения жены брата, через месяц – сестры, затем – матери. Домочадцы сначала подозревали соседей, но, когда убедились, что это его рук дело, выгнали из дома. Тётя, которая недавно переехала в их город из далёкого горного села, приютила его в своей каморке. В благодарность он устроил её на свою работу, где пользовался большим уважением.

Пекарня закрывалась всего на два часа – с часу до трёх ночи. И в это же время произошло ограбление. Это было ужасно – совершить такую кражу, особенно там, где тебя любят и ценят… Но юноша был не в силах совладать с лимузиноманией: она была превыше всего…

Он вынес со склада двадцать ящиков масла, девятнадцать из которых продал городским пекарням по цене ниже себестоимости. Один ящик не удалось сбыть, и он принёс его тёте. Та в тот же вечер растопила всё масло, как это издревле делали в их горном селе, чтобы потом на нём готовить. Аромат топлёного масла разнёсся по всему двору.

Несмотря на то, что тётка охотно употребляла масло, спустя время она всё же сказала хозяину: «За всю неделю ни разу не сомкнула глаз. Эту кражу совершил наш Хев…»

Хозяин пекарни позвонил юноше и стал уговаривать вернуть деньги за украденное масло и подобру-поздорову расстаться. Тот стал угрожать в ответ, после чего смачно выругался и резко оборвал разговор – точно так же поступили бы его «собратья» из фильмов. У хозяина не оставалось иного выхода, кроме как позвонить в полицию.

Юношу задержали в одном из оживлённых кварталов города в тот самый момент, когда он, одетый с иголочки, выходил из лимузина. Растерянная, изумлённая толпа издали с повышенным интересом наблюдала за его арестом. А юноша был польщён этим вниманием, чувствовал себя таким важным! Это был «звёздный час» Хева…

Перевод автора

Сказка о муке́

Среди студентов столичного медицинского института было много детей влиятельных чиновников. В этой «богемной» среде Ева, отличающаяся своей скромностью, была «вне конкуренции». Утром, когда студенты стекались ко входу в учебное заведение, университетский двор превращался в подиум для показа мод. В девяностые годы здесь проходили шоу на показ, демонстрировались шубки из натуральных мехов и развевающиеся от ереванского ветра платья, купленные исключительно в магазинах брендовой одежды.

На время летних, зимних и весенних каникул Ева возвращалась в родной посёлок, помогала матери-стоматологу с выпечкой кондитерских изделий. Одно пирожное приносило доход в размере пятидесяти драмов[3] – цена одного коробка спичек. Чтобы купить самую дешёвую обувь, надо было продать двести кусков… А чтоб оплатить год обучения – тысячу четыреста… У её сестры-красавицы, бабушкиной любимицы, была задолженность за предыдущий год обучения, а ей хоть бы что.

У бабушки дёргался глаз… «Как ни посмотрю, Ева останется в девах, – ворчала она. – И в кого такая уродилась?»

Вот уже в который раз она мысленно перебирает ветви родословного древа, одну за другой вспоминая ушедших в мир иной женщин, которые из поколения в поколение передавали по наследству стройную фигуру и женственность, затем переводит взгляд на короткие, полненькие ноги внучки. Увы, достоинства, присущие их роду, обошли Еву стороной. В её случае механизмы наследования, которые в прошлом работали беспрерывно, дали сбой. Действительно, все женщины этого рода были миловидны и хорошо сложены и все, достигнув брачного возраста, тотчас же выходили замуж. Да и сама бабушка была женщиной высокой и статной. Но Ева давно свыклась с насмешливым прозвищем «наша уродина», которое ей дали в семье, и не обращала внимания на воркотню старушки…

Девушка, бывало, жертвовала сном, чтобы не прерывать процесс выпечки, хотя в этом не было особой нужды: из-за долгого лежания на прилавках магазинов пирожное часто черствело и в конце концов оказывалось в мусорном баке.

А мать Евы начинала светиться от радости, когда поздно ночью пациент, измученный острой зубной болью, звонил в дверь, ведь такой поворот событий означал, что можно отойти от горячей печи и несколько минут посидеть на стуле…

Но такое случалось нечасто, потому что есть люди, которые всю жизнь ходят с гнилыми зубами и к стоматологу обращаются лишь в крайних случаях. Бедность заставляет вести такой образ жизни. Человек, влачащий существование, в течение всей своей жизни проявляет чудеса изобретательности (как говорится, голь на выдумки хитра), чтобы просто выжить, а забота о зубах – это прерогатива «буржуев», разодетых в меха.

Мясо было Еве не по карману, она питалась одними макаронами и, естественно, набирала вес… Обуреваемая мыслями о другой, настоящей жизни, о мире за пределами учебников, девушка украдкой наблюдала за влюблёнными парами, фланировавшими по коридорам университета. Завидовала? Пожалуй, нет. Она знала границы своей свободы, которые брали начало от горячей печки, от кусочков черствеющей выпечки, а заканчивались здесь – в головокружительном чтении.

Вот идёт галантный юноша, обняв за изящную талию свою смазливую подругу. Он, в отличие от остальных ребят, не подтрунивал над Евой, высмеивая её маленький рост, лишний вес и провинциальный акцент и, возможно, поэтому ей нравился. Она проводила парня вожделенным взглядом. Как бы ей хотелось быть на месте его девушки! Но это было неосуществимо.

Иногда, предаваясь изнуряющим душу фантазиям, девушка представляла откровенные сцены… и впадала в уныние. Каким жалким созданием ощущала она себя в этой действительности!

Даже если бы она, руководствуясь желанием своего тела, решилась переступить через традиционные нормы морали и пожертвовать девственностью, всё равно никто из однокурсников не воспылал бы страстью и не переспал бы с ней. Кто бы подошёл близко к гадкому утёнку медицинского института?

Конечно же, эти мысли были всего лишь вымышленным плодом саможалости. Потомок рода благочестивых женщин не позволит себе такого. Её бабушки, прабабушки всегда были верны золотому правилу нравственности: любовным может быть лишь брачное ложе.

Дабы не окунуться в тлетворную атмосферу, царящую в общежитии, Ева снимала дом в городе. Расходы на съёмное жилье, питание и медицинское образование обошлись матери в сто тысяч пирожных. На самом деле их было намного больше, но выпечка, зачерствевшая на витринах магазинов, в расчёт не входила.

Ну а после окончания института, несмотря на длительные и упорные поиски, Ева так и не нашла работу. Она была вынуждена арендовать стоматологическое кресло в одном из подвалов на окраине столицы, тая в душе надежду, что со временем наберёт клиентов… Клиентов, конечно, Ева набрала, но все они были неплатёжеспособными.

Спустя год убытки бизнеса измерялись пятьюдесятью тысячами пирожных. Терпение Евы лопнуло, когда вместо благодарности от клиента она услышала: «Будь у меня деньги, я бы выбрал ведущую клинику, а не этот подвал. Не говоря уж о том, что лечиться у врача с привлекательной внешностью – совершенно другое удовольствие!»

…Да мало ли что сказал этот пошлый грубиян! Игнорировать и забыть – вот самое разумное решение в такой ситуации. Но Еве врезались в память эти выражения, да и обида никак не утихала. Беспощадные слова оскорбили её достоинство и преследовали, словно призрак с косой…

Как рассказывали соседки, девушка вернулась домой несолоно хлебавши. Бабушка по десять раз на дню говорила невестке и внучкам: «Ну и зачем это было нужно – испортить зрение и получить образование? И чем это кончилось? Уехала, исчезла на пять лет и сегодня опять месит тесто. Не знаю, что бы мы делали, не будь этой выпечки…»

Примерно через год в серой и тоскливой действительности провинциального городка вспыхнул луч света. Это случилось в тот момент, когда живущий виртуальной жизнью молодой человек по имени Алекс Аллен заинтересовался Евой.

Она влюбилась в этого высокого американца всем своим истосковавшимся сердцем… Она млела от любви. Алекс перелетел океан, чтобы увидеть свою Еву. «Ты очень хорошая и добрая», – сказал юноша при встрече…

Они поженились, и Алекс увёз свою жену в Штаты, в город Балтимор, в отчий дом, где жили его родители… Американец не переставал удивляться: неужели в цивилизованном мире женщина может быть такой чистой и неопытной? Хотя это было не суть важно. Приоритетной чертой характера для Алекса была доброта, олицетворением которой и казалась Ева. Молодая супружеская пара была счастлива.

В роду Алекса Аллена все предки до седьмого колена были католиками, но однажды он решил посетить монахов Тибета с целью приобщиться к мистическим тайнам, которые открыли бы «истинное лицо» этого обманчивого мира, даруя вселенский покой.

Он оставил жену в Балтиморе у своих родителей. Неизвестно, сколько недель длилось его «священное уединение», но спустя некоторое время Алекс написал жене, что в горах Тибета встретил необыкновенную девушку. «Когда она прикрывает наготу полотенцем, – писал Алекс, – я вспоминаю райский сад, потому что эта женщина наделена совершенной красотой первой женщины. Я не могу определиться, кого из вас люблю больше – тебя или её».

Прошло какое-то время, и муж вернулся. Ева простила его и стала любить, как прежде. А через несколько месяцев тысячелетние следы Великого Будды увели Алекса в Лаос. В этот раз он не сомневался и был «честен». Тут же сообщил жене, что по уши влюбился в какую-то лаоску, на которой, по всей вероятности, женится. «Ты свободна, – писал Алекс. – Если хочешь, можешь начать новую жизнь с другим мужчиной».

Родители Алекса очень расстроились. Они не хотели расставаться с Евой, ведь эта чужестранка была не похожа на других. Рано утром уходила на работу в супермаркет, днём помогала свекрови и свёкру, а вечером и до поздней ночи занималась, чтобы поступить в университет.

За несколько сладких ночей на брачном ложе Ева заплатила тяжёлую цену: даруя любовь, она обрела лишь душевные муки и горечь в сердце. «Вечной любви не бывает, – думала она, – все книги лгут, потому что жизнь доказывает обратное».

Женщина оказалась в огромной незнакомой пустоте – одна-одинёшенька. В её растерянном сердце поселилась вселенская печаль.

Надежда на светлое будущее вновь вспыхнула в ней, когда в супермаркете она случайно познакомилась с высоким мужчиной. Адам Адамян был представителем восьмого поколения обосновавшихся в Америке армян. Мужчина, который явно был старше, улыбнулся по-отечески и сказал: «Ты хорошая и умная…»

Ева не смогла бы точно определить степень своего интеллекта, но то, что мужчина был очень умён, не вызывало никаких сомнений… По вечерам она часто садилась к нему на колени, и он по-отечески отвечал на вопросы своей миниатюрной жены, которые в основном касались языка, образования, законов…

Советы Адама, словно яркий свет, излучаемый из глубины темноты, сопровождали её в дальнейшей жизни. Однако обладатель недюжинного ума и гарвардского диплома нигде не работал и целый день праздно шатался по дому. Вероятно, в его жизни произошло нечто непоправимое…

Ева, в силу присущей ей деликатности, не лезла к нему в душу с расспросами. Адам, напротив, был очень любопытен и выпытывал у жены подробности и нюансы, которые так или иначе были связаны с её комплексом неполноценности.

Ева трудилась с утра до вечера, как пчёлка, параллельно училась в медицинском университете, но никогда ни на что не роптала. День они начинали вместе: поднимались в гору, как только рассвет загорался над рощицей, росшей на её вершине… Затем наступал очередной вечер, и женщина своим усталым телом прижималась к мощному торсу мужчины, освобождаясь от ужасающего чувства одиночества. И всё… Ничего другого она и не желала.

В тот день, когда она окончила мединститут на «отлично» и переполненная радостью вернулась домой, его там не застала… На столе лежала короткая записка: «Любимая, сейчас самое время расстаться. Надеюсь, поймёшь меня правильно». Ева долго ждала своего душевного друга, но так и не узнала, куда увели Адама его не высказанные вслух мысли и извилистые тропы сердца.

…На дворе двадцать первый век. Бабушки нет в живых. Ева отдала бы всё, чтобы снова слышать её ворчание. Она объяснила бы ей, что не зря «портила» глаза, так как «гадкий утёнок» достиг больших успехов; что это мало кому удаётся; что её внучка в собственной стоматологической клинике доводит до совершенства «голливудские улыбки» американских звёзд; что многие из её пациентов-мужчин жаждут её внимания – точно так же, как в старой сказке женихи добивались благосклонности принцессы…

Если бы бабушка была жива, Ева шёпотом поведала бы ей свою тайну, только ей бы она сказала: «Самое верное решение – остаться в родном городе, выйти замуж за какого-нибудь парня и родить детей». В их роду так было всегда и наверняка так должно было продолжаться, ведь не зря родители выбрали для неё библейское имя Ева, что означает «дающая жизнь». Но обстоятельства и вмешательство свыше распорядились иначе. Ей была предначертана иная судьба. Она также знала, знала из личного опыта, что негоже женщине взваливать на свои хрупкие плечи тяжёлый груз. Весьма печально, когда женщина становится сильной.

…После работы «принцесса» запирается в своём особняке, расположенном за чертой города. Она часто рассматривает себя в огромном зеркале, вопросительно глядит на незнакомую изящную женщину, во взоре которой застыл детский трепет, и в бездонной глубине её глаз видит юную девушку из далёкого прошлого – хотя в зеркале отражается чужое, незнакомое лицо. «Принцесса» пытается забыть перипетии дня, которые тянутся издалека, от позабытого волшебного процесса превращения муки в тесто, проносят её через тяжёлые занятия, «непреодолимые» экзамены и приводят в отчуждённое, безлюдное место, откуда веют тоскливые ветра…

Перевод автора

Ангел во плоти

Из воспоминаний художника

Мне было тридцать лет, когда я окончил Художественную академию имени Репина в Санкт-Петербурге и вернулся на родину, в маленький провинциальный городок, затерявшийся среди гор.

В нашем роду соблюдались традиции и обычаи, которые передавались из поколения в поколение. Так, моим родителям приглянулась девушка из весьма почтенной семьи, которая недавно вернулась из столицы, где получила высшее медицинское образование. Она выбрала профессию судмедэксперта, что было необычно, если не сказать странно, поскольку это, мягко говоря, не женское дело.

Девушка была прекрасна, на её миловидном лице особенно выделялись большие, выразительные, искрящиеся глаза цвета спелой ежевики…

Нашу семейную жизнь можно было бы назвать счастливой, хотя жена часто бывала недовольна мною. Как я ни старался быть внимательным, всё равно не мог ей угодить.

Я слышал, что у неё был школьный роман и моя интеллигентная тёща помешала этим отношениям: она не могла позволить, чтоб её дочь вышла замуж за необразованного сына сапожника-инвалида. Однажды по наущению матери её брат проследил за сестрой и застал влюблённых целующимися в одном из дальних уголков парка. Началась драка. После этого происшествия юный друг моей жены уехал в Россию. Их пути разошлись навсегда. Поговаривали, что моя жена постоянно упрекала мать и брата, утверждая, что её счастье могло состояться только с этим юношей…

Мы были женаты уже два года, жили с моими родителями. Я потратил все свои сбережения и купил мастерскую, отчего недовольство моей жены возросло. «Вместо того чтобы создать свой угол, ты купил какую-то мастерскую, – выговаривала она мне, не скрывая своего негодования. – Оказывается, ты эгоист, а я и не знала».

От меня требовались неимоверные усилия, чтобы ублажить жену и вновь завоевать её сердце. Несмотря на мои старания, стена отчуждения между нами росла. Из-за её изменчивого, как погода, настроения я часто задерживался на работе и всё свободное время посвящал живописи.

Я был в мастерской, когда однажды раздался звонок в дверь. На пороге стояла незнакомая пара – брюнет с дерзким взглядом и скромная красавица с небесно-голубыми глазами. Признаюсь, я был ошарашен, когда мужчина сказал, что желает заказать портрет жены… обнажённой. «Понял, – ответил я, хотя на самом деле ничего не понимал, – вы хотите, чтоб ваша жена засияла во всей красе. Но, чтобы максимально точно передать красоту обнажённого тела, предпочтительнее позирование стоя. Поэтому многие отказываются: стоять по несколько часов в день не так-то легко». «Вы художник, вы и решайте, как и где позировать, – как бы между прочим бросил муж. – Может, встанет у зеркала, а может… Не знаю. Вам виднее». Мы обговорили сумму, размер картины и прочие детали. Я посоветовал молодой женщине принести с собой халат.

Писать обнажённые тела женщин – мой конёк ещё со студенческих лет. Когда натурщица сбрасывала с себя одежду, во мне начинала бурлить кровь: я ведь тоже человек и ничто человеческое мне не чуждо. Желание, конечно, через несколько минут отступало, и целиком захватывал творческий процесс. Интеллект, присущий культурному человеку, всегда преобладал над моими инстинктами…

Они пришли на следующий день, как и условились. Женщина задержалась в раздевалке, представляющей собой огороженный занавеской угол, откуда вышла уже в халате. Я снова удивился, когда мужчина пожал мне руку и между прочим сказал: «Ну, я пойду, не буду вам мешать… Вернусь за женой через пару часов». Это было нечто беспрецедентное для нашего провинциального городка.

У натурщицы было действительно великолепное тело. С трудом переборов себя, она робко скинула халат. Мне неизвестно, какие чувства бушевали в её душе, но я проникся к ней состраданием. Это был тот исключительный случай, когда обнажённое тело не возбуждало меня. Почему-то я стал сравнивать её со своей женой. Несмотря на то, что по красоте тела моя супруга уступала натурщице, она была намного очаровательнее, когда обнажалась в лунном свете, снимая с себя ночную рубашку не спеша, грациозно, по-женски кокетливо.

Десять дней подряд муж приводил жену в мастерскую и оставлял нас одних. Сеансы длились три часа, но он часто опаздывал. Думаю, делал это умышленно: оказывал на жену психологическое давление. Бедная женщина ждала его с неестественным напряжением, доводящим её до нервных потрясений. Причина проблемы коренилась глубже. Муж своим поведением как бы подчёркивал свою власть над женой, ясно давая понять, что не любит её, он вёл себя с ней так, как начальник с подчинёнными. Часто делал ей резкие замечания тоном, не допускающим возражений.

Женщина обычно была немногословной. Но однажды, когда муж снова опаздывал, она не сдержалась и, чуть не плача, спросила: «А вы бы оставили свою жену с чужим мужчиной, да ещё нагую?» Я дал уклончивый ответ, пытаясь хоть как-то утешить эту сломленную женщину с хрупкой душой.

Картина была прекрасна, но на ней красивая женщина выглядела иначе. Казалось, с портрета на меня смотрела многострадальная мученица. Муж хоть и заплатил условленную сумму, но явно остался недоволен. На прощание он бросил на меня странный взгляд и с ухмылкой произнёс, растягивая слова: «Уверен, свою супругу вы бы так не нарисовали». Больше я его не видел, но в душе моей поселилась необъяснимая тревога.

…Каково же было моё удивление, когда спустя несколько дней я случайно узнал, что заказчик был первой любовью моей жены! Меня мучили противоречивые предположения. Абсурдное желание заставить собственную жену позировать в чём мать родила; умышленные задержки мужа; необъяснимая удручённость и покорность голубоглазой красавицы… Был ли их визит в мастерскую случайным или какими-то незримыми нитями был связан с моей женой?

У меня не было ответов на теснившиеся в голове вопросы, но в одном я был уверен точно: всё было обдумано заранее, и доказательством тому служили чрезмерная самоуверенность и наглое поведение мужа. Мне не давала покоя одна нелепая, но недалёкая от истины мысль. Возможно, этот мужчина предлагал обменяться жёнами, тем самым бросая мне своеобразный вызов… Я был на взводе, меня всё больше одолевало тревожное предчувствие чего-то ужасного.

Вскоре обнаружилось нечто существенное: моя жена знала, что они были в моей мастерской. Но как? Кто был её осведомителем? Червь ревности грыз меня изнутри, мрачные сомнения время от времени терзали душу. Чтобы преодолеть навязчивые мысли, я начал писать новую картину, на которой пытался изобразить девушку с искрящимися глазами цвета спелой ежевики, которая словно снизошла со звёздных орбит, кружа в хороводе с ангелами. В её глазах застыла необъяснимая печаль.

Портрет получился необычайно красивым. Посмотрев на него, я понял, что безумно люблю свою жену и не хочу её терять. Я стал более осмотрительным, более терпеливым и всячески старался укрепить наш супружеский союз. Стыдно признаться, но пару раз я пробовал следить за ней, чтобы убедиться, что она невиновна…

Я испытывал особую привязанность к этой картине, и не случайно она оказалась среди немногочисленных вещей, которые я взял с собой, покидая родину.

С годами изящная девушка стала знатной дамой – матерью моих детей. Настроение у неё по-прежнему переменчиво, но уже – как погода в Калифорнии. Сейчас с ней очень легко, так как эти перепады настроения никак не связаны со мной. Причиной тому – дети. Временами у меня возникает бурное желание вывести жену из себя, чтобы убедиться: я для неё ещё что-то значу.

Интересно, а какие сюрпризы преподнесла жизнь голубоглазой красавице, которую я изобразил на картине в виде одного из ангелов? Тайна «жертвенного ангела» должна была раскрыться спустя десятилетия в Штатах.

Я, по привычке, заперся в мастерской и работал. Это может показаться странным, но картина давних лет «заговорила» по-новому, требуя к себе внимания. Казалось, ангелы ожили, казалось, в их небесном хороводе кроется какая-то тайна…

В это время моя жена была в церкви. Может быть, по наитию свыше, а может, ведомая неизвестными инстинктами, она подошла к армянке с ангельским лицом и спросила: «Прошу прощения, ваш муж учился в такой-то школе в таком-то году?»

Прежде чем ответить, незнакомка долго смотрела в глаза моей жены, затем горько заплакала: «Ах, как несправедлива жизнь! Если бы твоя мать тогда не вмешалась, твой одноклассник женился бы на тебе, а я была бы спасена…»

Когда она наконец успокоилась и извинилась перед моей женой за эмоциональный срыв, между ними завязалась беседа и женщина рассказала, через что ей пришлось пройти… Это был брак без любви. В понимании её мужа любовь заключалась лишь в удовлетворении его извращённой похоти. Идея позирования в мастерской обнажённой также была актом насилия с его стороны. И так на протяжении многих лет… Муж, угрожая пистолетом, добивался, чего хотел. В конце концов они расстались…

Голубоглазая красавица была самым грустным ангелом. Побывав в роли жертвы омерзительных актов насилия и пройдя все круги ада, она сохранила свою непорочную чистоту и не растеряла душевной красоты.

…Я сидел в кресле, когда моя жена вернулась из церкви. Она опустилась на ковёр, обняла мои колени и, вперившись в меня своими чёрными глазами, произнесла: «Ты знаешь, сколько раз мне по долгу службы приходилось сталкиваться с гнусными преступлениями, чудовищными случаями насилия, но история голубоглазой красавицы – это нечто из ряда вон выходящее. То, что она рассказала о моём однокласснике, выходит за пределы человеческого воображения… Какое счастье, что у меня есть ты!..»

Перевод Самвела Аракеляна

Jingle Bells

Сорок лет пролетели как сорок дней. Не счесть, сколько мы пережили перемен – в любви и профессии, страданиях и печалях, в местожительстве, и только дружба осталась неизменной. Пожалуй, нашу дружбу я назвала бы судьбоносной, потому что непредсказуемые пути-дороги эмиграции вновь свели нас в Калифорнии. Суды-пересуды давних подруг крутились вокруг моего замужества. Вард и Мануш всячески ухищрялись познакомить меня со своими братьями, деверьями, коллегами.

Однако зря старались подружки, потому что судьба наглухо, на тяжёлый засов заперла двери к счастью до тех пор, пока нежданно-негаданно они не распахнулись вновь в Калифорнии благодаря одной из них – Мануш.

Фортуна улыбалась Вард чаще, чем мне, то есть двери к супружеству открывались перед ней легко. Она первой из нас оказалась в Калифорнии. Вышла в четвёртый раз замуж за очень богатого ливанского армянина Алена, который души в ней не чаял. Вард считала, что труднее всего развестись в первый раз, это как решиться на осознанное «самоубийство», жить вдали от мужчины, без которого никогда не представляла свою жизнь. Но когда преодолеешь эту страшную черту, очередное замужество – всего лишь пара пустяков, и можно будет довести число разводов до десятка, если что-то не так сложится.

Мануш в двух городах Калифорнии ухаживала за парализованными старушками: первую половину недели жила в Глендейле, вторую – в Сан-Диего. Ездила поездом, который стал для неё то ли домом, то ли дверью в неведомый мир, вечно мельтешащий и ускользающий. Прильнув лицом к окну, она восхищалась изумительными закатами солнца над Тихим океаном и почему-то всякий раз мечтала о собственном доме, с тоской вспоминала о муже Аршо и детях, с которыми не виделась лет десять.

Во время очередной поездки к ней «случайно» подсел какой-то армянин, и шапочное знакомство оказалось судьбоносным. Через несколько месяцев Жозеф, тот мужчина, стал моим любимым мужем.

В жизни мне ещё не встречалась столь страстная супружеская пара, как Мануш и Аршо. Стены их дома будто светились любовью и счастьем. Медовый месяц длился десять лет, до середины девяностых, и завершился вынужденной эмиграцией. Они взяли кредит, чтобы открыть своё дело, а в итоге лишились квартиры. Мануш подалась в Америку на заработки, чтобы вернуть утерянные деньги. Аршо с той же целью уехал с детьми в Санкт-Петербург, к брату, но больше не захотел возвращаться в Ереван, заявив, что там дети будут обречены на безработицу…

Полгода назад Аршо наконец-то приехал вместе с детьми в Лос-Анджелес. В Мануш пробудилась прежняя жизнерадостная женщина.

Благополучие вызывало в Вард чувство вины перед нами, поэтому время от времени она устраивала обеды в своём особняке на берегу океана. В такие дни Вард отпускала прислугу и принималась стряпать сама.

Мужчины расположились на террасе, обращённой к зелёной лужайке, за которой виднелся пролив, окаймлённый лесом и холмами. Ален и Жозеф о чём-то увлечённо спорили, Аршо в одиночестве пил коньяк, демонстративно пренебрегая сотрапезниками. Жозеф попытался вовлечь его в разговор.

– Если б не реплика вашей жены, я до сих пор так бы и остался холостяком.

– То есть как это? – строго спросил Аршо.

– Мы сидели рядом в поезде до Сан-Диего. В ответ на моё восклицание «Какие великолепные хоромы на побережье и какие счастливые люди их владельцы!» ваша жена ответила: «Это мы счастливые, а не они. У них всего по одному особняку, а мы наслаждаемся всей этой красотой».

– Так вы совершенно случайно оказались рядом? Она что, не понравилась вам? – с издёвкой спросил Аршо.

– Послушай, я об одном толкую, а ты совсем о другом думаешь, – от растерянности Жозеф перешёл на говор персидских армян.

– Собственно, какое имеет значение, понравилась она тогда Жозефу или нет? Главное: Мануш – порядочная женщина, – заметил Ален.

– Да, у вас удивительная жена, – добавил Жозеф.

– Я понял: она по душе вам обоим. Какое сходство вкусов! – желчно произнёс Аршо, пристально разглядывая рюмку.

Мужчины оторопели, за столом наступило тягостное молчание.

Я не слышала разговора, но наблюдала за ними через стеклянную кухонную перегородку.

– Аршо очень изменился. Куда подевались его непосредственность, юмор гюмрийца[4]? Я была уверена, что он легко найдёт язык с ребятами.

Мануш с грустью и отчаянием взглянула на меня.

– Мне вот что кажется: квартира у вас небольшая, в соседней комнате дети, и это вам мешает, – вполголоса сказала Вард.

– Десять лет назад ничего и никто нам не мешал, а теперь… – Чёрные глаза Мануш вспыхнули болезненным блеском.

– Между вами возникла стена, десятилетняя стена, и называется она эмиграция. Он чурается, а ты молчишь как истукан. Так нельзя, ты должна взять инициативу в свои руки. – Вард направилась в спальню и вернулась оттуда с женским нижним бельём. – Вот тебе наше задание: сегодня же обольстишь мужа. Мы вчетвером уедем в город, вернёмся поздно ночью. Оставляю вам весь особняк, наслаждайтесь друг другом, – тоном, не терпящим возражения, сказала Вард.

Вот что рассказала Мануш на следующее утро. Она выбрала самое скромное из неглиже, остальное бельё выглядело слишком вызывающе. Красного цвета трусики и бюстгальтер были обшиты мягкими выпуклыми белыми лентами – такое бельё носят праздничные вегасовские Снегурочки.

Посреди комнаты в этом неглиже стояла изящная брюнетка – Мануш. Аршо приблизился, распростёр объятия, и она утонула в его ласках. Но, о ужас, рука мужчины задела замаскированную под тканью кнопочку, и в жаркий августовский вечер в комнату ворвалась знаменитая рождественская песня Jingle Bells:

Женщина отпрянула от неожиданности и, ничего не соображая, вытаращила глаза: кошмарная мелодия раздавалась в её теле и никак не умолкала.

– Я был для детей и матерью, и отцом, а ты тут вот как развлекалась! Потаскуха, потаскуха!

– Бог свидетель, как я маялась одна-одинёшенька, каково мне было без крова над головой! Неблагодарный! Это ты потаскун! Гулял по русским бабам и теперь в упор меня не видишь! – выкрикивала и одновременно плакала женщина.

– Замолчи, бесстыжая! Ты переспала с мужьями своих подружек! – Разъярённый Аршо ударил Мануш по лицу.

Она исступлённо топала ногами и осыпала себя ударами. Зачем ей было столько страдать? Нет никакого смысла! С безумными глазами и помутневшим рассудком Мануш метнулась к балкону. Муж догнал её, сгрёб в охапку хрупкое тело и прижал к себе. А песня играла и играла:

На следующее утро мужчины пили чай на террасе и хохотали над шутками Аршо, а мы заливались весёлым смехом на кухне. Трое мужчин были в счастливом неведении, уверенные, что у них есть «тайная» жизнь. Однако они ошибались: мы подробно обсуждали её на кухне.

Перевод Карине Халатовой

Дурманящий аромат супа

Стоял приятный прохладный день.

В Калифорнии нет чёткой смены времён года. Дерево ещё украшают осенние спелые апельсины, а на ветках уже раскрываются весенние почки, порождая белые цветы.

Ануш на пороге своего пятидесятилетия – точь-в-точь это дерево: с одной стороны, она несёт груз утрат, с другой – мечтает о браке. Это блаженное желание как белый цветок.

Солнце игриво улыбалось, то прячась за облаками, то выглядывая из клочьев тумана, а моросящий дождь сладко беседовал, рассказывая о будущем женихе… Она несколько раз видела его лишь мельком на общественных собраниях. И хотя свекровь искала для своего сорокапятилетнего сына – известного в округе врача – молодую образованную невесту из зажиточной семьи, с небес поступило другое предсказание.

Дождь – один из важных небесных знаков, и его монотонная, но весьма убедительная песня подтверждала, что именно Ануш станет женой врача, хотя у неё не было ни родителей, ни состояния, ни образования. Вдобавок ко всему она была безработной эмигранткой, и уже не первой свежести.

Одинокая богатая старушка, проявив милосердие, предоставила ей пристроенный к своему шикарному особняку гараж, где хранились негодные вещи: допотопный гардероб и прочая рухлядь, которые стесняли и без того узкое помещение.

Верующие сёстры подарили ей маленький холодильник, у стены стояли стол и единственный шкаф. Теснота неописуемая! Водопроводный кран находился на противоположной стороне особняка, в прачечной.

Духовных сестёр, изредка навещавших её, она просила перед приходом сходить в туалет, так как была лишена даже этого простого бытового удобства. Посещала она фитнес-клуб не для того, чтобы тренироваться, а для того, чтобы помыться. Газовой плиты тоже не было, питалась фруктами и зеленью, но даже была рада этому, так как подруга-нутрициолог[6] внушила ей, что в жизни самое главное – соблюдать правила здорового питания.

До двенадцати часов она постилась. Потом собрала зелень с грядок, бережно помыла её, нарезала. С удовольствием поела салат, вдохнула аромат расцветшего апельсинового дерева и стала мысленно рассуждать: «Всё, что создал Бог, – совершенно. Если мучает жажда – набери плодов, выжми живительный сок и наслаждайся; если голоден – собери крапиву, что растёт в саду, шпинат и базилик… Смешай все эти дары природы, выдави лимон, добавь соль и подсолнечное масло, наслаждайся и благодари Господа».

Когда год назад женщина услышала, что жених встречается с какой-то молодой девушкой-врачом, она погрузилась в печаль. Принялась неистово молиться, умоляя, чтобы никто не имел права приблизиться к предначертанному ей счастью. Влюблённая пара рассталась по каким-то неизвестным причинам. Чтобы преодолеть стресс и давящее чувство одиночества, возлюбленный завёл трёх овчарок.

Прошло время, и Ануш стала иначе смотреть на свои молитвы. «Они всё равно бы расстались, – думала женщина, – ведь Господь не человек, чтобы нарушать своё слово. А я должна смиренно ждать, потому что получила видение от Бога, и не сомневаюсь, что стану женой своего возлюбленного. Но… не успела ещё вступить в брак, а у меня уже появились заботы. Нелёгкое дело – содержать трёх овчарок. Но кто будет отвечать за них, если я выйду замуж?»

Она с регулярной частотой посещала разные церкви. Все знали о её видении. Многие верующие женщины жалели её и пытались как-то помочь, поэтому искали для неё жениха, так как не хотели, чтобы сестра Ануш бесконечно страдала и жила пустыми надеждами. Говорили ей, что это видение не от Бога, что зло под видом ангела Света является христианам и вводит их в заблуждение. Но усилия верующих сестёр были тщетны. Ануш не только отказывалась встречаться с подходящими ей женихами, но и прекращала посещать те церкви, где ставили под сомнение её священное видение.

Она по привычке прочитала несколько страниц из Библии и заснула с лёгкой душой. Когда проснулась, уже похолодало, её знобило. Она потянулась в постели, встала, оделась, вышла на улицу. Зашла в «Старбакс», украдкой посмотрела по сторонам. Понимала, что продавцы знают, с какой целью она сюда приходит. Незаметно проскользнула в туалет. Когда вышла, знакомая улица показалась другой. Холодный ветер свистел, безумствуя в круговороте. Сердце Ануш сжалось, внезапно так захотелось горячего супа. Желание было сильным настолько, что она взмолилась со всей искренностью: «Господи, пожалуйста, ты можешь прямо сейчас дать мне тарелку горячего супа?!»

У неё не было автомобиля, а столовая «Парадиз», где всегда продавали горячие супы, находилась очень далеко. Ноги сами понесли её в сторону другой, незнакомой столовой. Люди в очереди почему-то с интересом разглядывали её. Причина, пожалуй, была в необычном свете, которое излучало её лицо после воздержания и молитв.

– Я сейчас разогрею ваш суп в микроволновке, – любезно сказала продавщица, обращаясь к Ануш, – скоро будет готово.

Облачко недовольства омрачило светлое лицо Ануш: пища, приготовленная или разогретая в микроволновке, может нанести серьёзный вред здоровью.

К ней подошла женщина с приятной внешностью.

– Вас зовут Ануш, не так ли?.. Не помните меня? Примерно пять лет назад вы с моей дочерью пришли к нам домой, вы были коллегами… Недавно я как раз приготовила суп. Хотите угощу?.. Дочка очень обрадуется вам. Мы живём недалеко отсюда. Вместе выпьем чаю, потом я вас провожу.

Она не могла вспомнить ни женщину, ни её дом, ни её дочь, но последовала за ней. Странное, однако, доверие! Но, возможно, желание поесть горячий суп было слишком велико.

«Интересно, где живёт эта женщина? – думала Ануш. – А если далеко, то как я потом доберусь до дома?..»

Они сели в машину. Незнакомка положила ей на колени что-то тёпленькое и приятное. Ануш заглянула в пакет и замерла. Из двух одноразовых контейнеров исходил дурманящий аромат. Она подряд сняла крышки, и аппетитный пар проник в ноздри, достиг тела, костей. Сердце затрепетало от восторга. В одном из контейнеров был кисломолочный суп, покрытый жёлтым слоем куркумы, в другом – овощной, без мяса и картофеля, как приготовила бы она сама. Они мчались по шоссе.

– Вы очень добры, – начала разговор Ануш, – но я бы не хотела беспокоить вас в такой поздний час. Я навещу вас как-нибудь в другой раз, обязательно навещу, а сейчас, пожалуйста, отвезите меня домой. Я живу очень близко, всего в нескольких минутах езды.

– Ценю вашу скромность, – ответила женщина, улыбаясь Ануш, – но принимать гостей мне вовсе не в тягость. Вы действительно хотите домой?

– Да. Так будет лучше. Вы знаете, у ваших супов особый аромат. Вы уже столько для меня сделали!

– Ничего особенного, – вновь улыбнувшись, ответила женщина, – не стоит беспокоиться!

Машина сделала разворот… «На этой ветреной улице вокруг меня тысячи людей и тысячи водителей, – думала Ануш, – но я единственная, у кого есть горячие супы…»

Женщина довезла её до дома. Потом объяснила, что супы приготовила для своей кузины, которая лежала с температурой, но та позвонила ей именно в тот момент, когда они с Ануш были в столовой, и сообщила, что выздоровела и в еде больше не нуждается.

С пакетом в руке Ануш поднималась по лестницам так легко, будто ангелы несли её на своих невидимых крыльях. Небо по-хозяйски обняло гору, окружив её заботой и лаской тяжёлых облаков. Она, взлетая по ступенькам, представила, как возлюбленный обнимет её точно так же и каким блаженным будет её счастье в мужских объятиях! Она вдруг увидела своё будущее в лучах согревающего света…

Звонят церковные колокола, и лёгкий цветочный бриз играет с фатой. Звучит марш Мендельсона, и под его звуки они – невеста в белом и жених-врач – направляются к алтарю.

Перевод Маргарет Асланян

Женщина с глазами лани

Джо Бартон, к удивлению многих знакомых и глубокому сожалению друзей, бросил охоту в конце того самого года, когда в город Калиенте, что невдалеке от Лас-Вегаса, прибыла семья армянских эмигрантов. Было время, когда бывшая жена Бартона, Митра, всячески пыталась отвадить его от охоты, но, увы, тщетно. В конце концов мужчина развёлся с ней. Он предпочёл жене хобби. Многие из его близкого окружения подозревали, что странное решение связано с некой армянкой по имени Нубар, в которую тот якобы был по уши влюблён. Однако эта версия так и не подтвердилась, поскольку Бартон не любил обсуждать свою личную жизнь. Он был неразговорчивым и замкнутым.

Джо вырос в густом лесу, расположенном в округе Бойсе в штате Айдахо, где жил вместе с отцом-егерем. Матери он лишился в раннем детстве. И отец, и все, кто её знал, с теплотой вспоминали безвременно ушедшую из жизни женщину. О ней отзывались как о преданной матери и жене, скромной, радушной и доброй женщине.

В душе Бартон свято хранил воспоминания из детства, связанные с матерью, но не делился ими даже с задушевными друзьями.

…Маленький Джо температурил и не вставал с постели. Его знобило, всё тело ломило, и детское воображение воспринимало болезнь как состояние крайней безнадёжности… Из его глаз невольно хлынули слёзы, и мальчик, зарывшись лицом в подушку, горько заплакал. «Мери, успокой ребёнка!» – крикнул отец из соседней комнаты.

Мать обняла сына, и от её поцелуев боль как рукой сняло. Джо вспоминал, как молодая женщина, упав на колени перед иконой темноглазой Богоматери, самозабвенно и страстно молилась. Малыш был уверен, что именно за него. Мама была красива. Джо помнил её прозрачно-голубые глаза, блаженную, нежную улыбку.

За окном сверкнула молния и на миг осветила самые отдалённые уголки дома. Протяжным зловещим воем своё присутствие выдали волки. Они были почти рядом, по ту сторону стены… Ветер свирепствовал, от поднявшегося вихря сотрясался дом. Казалось, стены и потолок одиноко стоящего в лесу домика вот-вот утонут и небо опустится на кровать. Конечно, это был бред температурящего ребёнка, всего лишь нереальная реальность… Но, когда мать подошла к изголовью мальчика, ливень и буря отступили: перед силой молитвы оказались бессильны и они. Страхи Джо рассеялись. Мать ласково поглаживала его ручонку.

Стихия наконец-то предпочла безмятежность. Ночной небосклон, вся вселенная, природа вернулись на круги своя, подчинившись воле Творца. На лицо матери упала тень вечности.

В детские и юношеские годы лик Богоматери имел особое значение для Джо. Икона висела напротив его кровати, и он постоянно находился под неусыпным взором матери Христа. Впоследствии, когда мамы уже не было в живых, Джо всё равно ощущал её присутствие рядом. Иногда лицо на иконе вдруг начинало преображаться, принимая черты матери. Лица обеих женщин как бы сливались в одно, и казалось, что они поразительно похожи: те же глаза, тот же взгляд, в котором застыл вселенский шёпот. Они обе взирали с небес, оберегая жизнь неискушённого юноши. Джо засыпал под взором Богородицы и просыпался, встречая заботливый взгляд матери…

Не только новички, но и бывалые звероловы делали всё для того, чтоб хотя бы раз выйти на промысел с Джо, который слыл знатоком охотничьего дела. Многие с почтением отзывались о нём, хотя некоторые называли Бартона старым чурбаном, неотёсанным дикарём со старомодными замашками. Но даже среди них Джо пользовался непререкаемым авторитетом. В отличие от других охотников он обладал удивительным чутьём обнаруживать добычу. И наблюдал за дикими животными, когда те свободно передвигались в лесу, пытаясь изучить их сущность и повадки. А иногда Джо ещё и ощущал их присутствие в своём жилище. Пума, умывающаяся по-кошачьи, сокол, взмахивающий мощными крыльями, койот, играющий со своими детёнышами, медведь, ворующий мёд из дупла… Невероятно, но время от времени Джо видел их у себя в доме…