Рассказы по истории Древнего мира бесплатное чтение

От автора

Со школьных лет мы помним правило «От перемены мест слагаемых сумма не изменяется», но недавно я задумался над тем, что такое «слагаемое». Ведь им может быть не только число, но и буква, химический элемент, да мало ли что еще нам приходится складывать для получения желаемого результата. И порой изменение порядка слагаемых может иметь неожиданные, а то и трагические последствия. Так же и в книге. Если автор хочет, чтобы она оказала на читателя определенное воздействие и не превратилась в хаотическое нагромождение сюжетов, он тщательно продумывает не только ее состав, но и структуру.

В своих прежних книгах я располагал рассказы либо по времени их написания, либо по разделам истории, к которым они относились, – Древний Восток, Древняя Греция, Древний Рим. Но теперь я решил сделать совсем по-другому. Поднакопив житейского и педагогического опыта, я увидел преимущества той системы, которую и намерен предложить. Каждый из двенадцати разделов этой книги включает рассказы, относящиеся к разным эпохам и разным странам, но обязательно к одной определенной сфере человеческой деятельности – политике, войне, поэзии, философии, медицине и т. д. Соединение сюжетов под тематической крышей прежде всего избавляет читателей от перескоков во времени. Например, раздел «Древний Восток» раньше завершался у меня рассказом, описывающим события 184 г. н. э., а следующий раздел – «Древняя Греция» – открывался сюжетом, связанным с XII в. до н. э., история Древней Греции заканчивалась на III в. до н. э., а переходя к разделу «Древний Рим», читатель вновь совершал гигантский зигзаг к VIII в. до н. э. Кроме того, объединение сюжетов по тематическому принципу (хотя и в строго хронологическом порядке) устраняет искусственные перегородки между людьми одного призвания, одной профессии. Греческому поэту VI в. до н. э. Тиртею не приходится пробиваться через толпу мореходов, полководцев, врачевателей, чтобы пожать руку римскому поэту I в. до н. э. Горацию, ведь духовно они рядом и пользуются одним оружием – словом, их вдохновляет одна и та же муза. И первый эллинский медик Демокед оказывается соседом врача римского времени Галена, а их сопоставление покажет читателям, как далеко шагнула медицина за эти века. Юный читатель неожиданно для себя обнаружит, что такие философы или создатели религиозных систем, как Лао-цзы, Конфуций, Будда, Пифагор, Эмпедокл, не только духовно, но и хронологически не столь уж далеки друг от друга. А тот, кто уже знаком с историей древности, скорее всего, припомнит, что на то же время приходится деятельность милетских философов Фалеса, Анаксимена, Анаксимандра, и, возможно, задумается над причиной скопления на узком хронологическом отрезке стольких звезд первой величины.

Описывая те или иные битвы, тех или иных политиков и деятелей культуры, я исходил из своего отношения к этим событиям и людям, а вовсе не из школьной программы. Поэтому не пытайтесь отыскать в этой книге всех, кого вы знаете по школьному учебнику. Зато я познакомлю вас с другими удивительными людьми древности, и, хотя про них вы раньше не слышали, они вполне достойны вашего внимания.

Итак, входите в пестроту и разнообразие Древнего мира, ищите в нем то, что вам по душе, и не смущайтесь, если поначалу почувствуете себя в нем чужестранцами. Вхождение ваше может оказаться долгим и многократным, но я надеюсь, что вернетесь вы не с пустыми руками.

Любая книга, претендующая на высокое звание Учебника, не просто собрание фактов для запоминания, но и зеркало пути, пройденного автором в постижении своего предмета, в данном случае истории. Я принадлежу поколению, детство которого падает на время, признававшее только одних героев – революционеров, поднимавших массы на борьбу против угнетателей. О других школьные учителя вынуждены были молчать. И в прежних книгах для чтения главными действующими лицами тоже по преимуществу были борцы за свободу и политические деятели, изредка встречались там поэты и философы-материалисты. В книге же, которую вам предстоит прочесть, на первом плане люди культуры и духовные вожди, долгие десятилетия их допускали лишь на обочину школьного образования. И только теперь наступило время Заратуштры, Будды, Моисея, Христа, Лао-цзы, Тиртея, Полибия, Анахарсиса. Пусть же посторонятся Агис и Клеомен, братья Гракхи, Аристоник, Август. Да пропустят они на почетные места тех, без кого непредставима наша духовная жизнь. Тех, кто обладает вечной властью не только над своим, но и над нашим временем.

Власть разума

В пути

Рассказ посвящен китайскому мудрецу Лао-цзы, которого традиция считала старшим современником Конфуция и относила к первой половине VI в. до н. э. Свои мысли он собрал в книге «Даодэдзин» («О дао и дэ»), о непознаваемом божественном пути и его проявлениях в природе и человеке. Этико-философское учение Лао-цзы легло в основу даосизма, религиозного течения, сторонники которого есть до сих пор.

Правили тогда Поднебесной империей ваны из племени Чжоу. Народ был для них глиной, из которой они, подобно Нюйве-прародительнице, лепили человечков, но не для того, чтобы давать им жить и веселиться, а чтобы они подчинялись и служили. Столица Ло-и находилась на том месте, где небо сходилось с землею, в середине всей земли. Дворец вала был в центре столицы, покои вала – в центре дворца. Вану помогали править три верховных советника. Им подчинялись шесть министров. Министрам подчинялись шесть губернаторов. Чиновники шести рангов были распределены по ведомствам и отделам. Восемь семей объединялись в общину, работавшую сообща на царском поле, и кормили чиновников всех рангов, царских слуг, губернаторов, верховных советников и самого вала.

В поселении одной из общин жила тогда девушка, не похожая на других. И однажды, когда девушки собрались для гадания о суженом и каждая мечтала о том, чтобы выйти замуж за чиновника высокого ранга, она убежала в поле и обратилась с мольбою к небу:

– Не хочу я мужа-чиновника и сына-чиновника. Мне бы родить сына, который видел бы дальше всех и наставлял бы людей в их свободной и праведной жизни.

И вняло небо этой мольбе. На горизонте вспыхнула звезда и стала медленно опускаться на землю. Следя за нею, девушка ощутила, что ее пронизало нечто, подобное жару небесному. Через девять месяцев у нее родился младенец с седыми волосами и осмысленным личиком. Впоследствии ему дали имя Лао-цзы (старый мудрец).

Когда Лао-цзы подрос, начальник ведомства назначений на службу долго ломал голову, куда бы определить подростка, обладающего необыкновенным умом. Он переписывался со многими начальниками, предлагая им Лао-цзы. Но все от него отказывались наотрез, ибо никому не нужен был чиновник, умеющий размышлять. Наконец кто-то надоумил начальника ведомства назначений: «Да направь ты его в царский архив. Бамбуковым табличкам вреда он не принесет».

И стал Лао-цзы хранителем государственного архива в столице Срединного царства. К нему сходились принятые к исполнению указы вана и донесения чиновников. Он сразу запоминал любой документ, и, если требовалось получить какую-нибудь справку, уже не рылись среди запылившихся бамбуковых табличек, а обращались прямо к нему. Вскоре были замечены другие странности нового хранителя. Он любил то, что других пугало или раздражало. Так, из вверенного ему помещения он удалил мышеловки. После этого кто-то подсмотрел, что он кормит мышей, при этом разговаривая с ними и убеждая их не грызть бамбуковых дощечек. Он также не трогал паутины, и его застали наблюдающим за работой паука. Когда же его спросили, почему он это делает, то услышали странные слова: «У каждого живого существа есть свое дао, которому оно следует. Наблюдая за движением паука, я постигаю и высшее дао».

Слова эти были переданы главному архивариусу, а затем и далее по назначению, и, хотя Лао-цзы ценился как превосходный работник, он был уволен по пятьдесят восьмому пункту закона о службе, подпункту «слабоумие».

Оставшись без работы, мудрец стал обходить Поднебесную и учить всему тому, что он понял, наблюдая за людьми, животными и насекомыми, о чем он узнавал из вещих снов. И как же не похоже было его учение на расписанный по пунктам и подпунктам «Кодекс поведения подданного», развешанный во всех присутственных местах.

Однажды Лао-цзы устроился на ночлег в стоге сена. Вдыхая его аромат, он видел сквозь травинки освещенную луною дорогу, а над нею загадочно сверкавшие звезды. В пустоте между звездами он разглядел еще какое-то свечение, возможно исходящее от невидимых звезд, и из его груди вырвалось:

– О туманное! О неясное! В тебе заключены все образы. О неясное и туманное! В тебе заключены все вещи. О бездонное! О туманное! В тебе заключены все семена. Семена твои совершенно достоверны, и в каждом истина, существующая для обозначения всех мельчайших начал.

Заснув далеко за полночь, Лао-цзы пробудился от стука копыт, грохота колес и криков. Дорога была в движении. В столице ван издал какой-то указ, и все сорвались со своих мест. Гонцы скакали в провинции с предписаниями чиновникам. Навстречу им скакали другие гонцы с донесениями о выполнении прежнего указа. Лошади сталкивались друг с другом и ржали. Пропуская гонцов, повозки торговцев сползали на обочину. И все совершалось с такой серьезностью и энергией, будто от того, дойдет указ в назначенное место к определенному сроку или нет, перевернется мир.

Переведя взгляд, мудрец увидел людей, стоящих у дороги в ожидании, когда появится просвет, чтобы ее перейти. Он вылез из стога весь в травинках и, не отряхнувшись, поспешил к людям.

– Дао – это недеяние, – сказал он тогда. – Для того чтобы управлять страной, нужно воздерживаться от действий, от перемен. Надо сделать так, чтобы один пешеход не видел другого. Правительство не должно быть деятельным, а государство большим. Надо сделать так, чтобы вместо письма вновь употреблялись узелки. Надо сделать жизнь спокойной и веселой.

Может быть, мудрец сказал бы что-нибудь еще, но как раз образовался просвет в движении, и люди рванули на ту сторону дороги, оставив Лао-цзы одного. Но он не обиделся – он знал, что брошенное семя не сразу пускает ростки, а распространяющий учение должен быть терпелив.

В другой раз Лао-цзы свернул с дороги в селение и услышал глухие удары и вопли. Возбужденная толпа окружила стражников, бивших вора. Мудрец подошел к людям и спросил:

– Что украл этот человек?

– Он сделал подкоп в лавку ювелира и вынес драгоценности, – ответил кто-то, не оборачиваясь.

– Пять цветов притупляют зрение, пять звуков притупляют слух, пять вкусовых ощущений притупляют вкус. Драгоценные вещи толкают к преступлениям. Если не ценить драгоценных предметов, то не будет и воров, – сказал мудрец. – Если зал наполнен золотом и яшмой, то никто не в силах это сберечь. Если богатые и знатные горды, то они обворовывают сами себя. Если будут уничтожены хитрость и нажива, исчезнут воры и разбойники.

Слова Лао-цзы были услышаны. Люди обернулись. Стражники опустили палки, а один из них спросил:

– Что ты там говоришь?

– Действие рождает противодействие, – продолжал Лао-цзы. – Кто стремится к многому, тот теряет. Кто бьет, тот будет битым.

– Да ты смутьян! – рассвирепел стражник. – Ты хуже вора! – Он хотел схватить мудреца, но толпа преградила ему дорогу.

– Это мудрец Лао-цзы! – слышались голоса. – Это наш учитель!

И не посмели стражники тронуть Лао-цзы. И он ушел своей дорогой.

Как-то шагал Лао-цзы по дороге и услышал удары. Он подумал, что снова поймали вора, но оказалось, рубят дерево.

Лао-цзы. Статуэтка эпохи Мин

Толпа окружила рубящего, и по блеску топора Лао-цзы понял, что этот топор из железа, которое научились добывать совсем недавно. Лао-цзы уже видел железные предметы и, испытывая неприязнь ко всему новому, к ним не прикасался. Железный топор в действии он увидел впервые.

Подойдя ближе, он услышал.

– Вот это топор! – восторгался один. – Вгрызается в дерево, как тигр.

– Эх, было бы серебро, – вздохнул другой, – и я бы такой топор купил…

– Да уж, кто бы от него отказался, – вставил третий.

И сказал тогда Лао-цзы:

– Люди, соблюдающие дао, не желают многого. Не желая многого, они ограничиваются необходимым. Они не изобретают нового.

Услышав эти слова, рубящий обернулся.

– Зачем ты караешь это дерево? – обратился к нему Лао-цзы. – Оно тебя обидело? Отняло у тебя свет? Или оно мешает проезду? Нет! Оно дает тень путникам в зной, и они, завидев его издали, радуются ему и ускоряют шаг. Наверное, ты хотел использовать его, чтобы убедиться в том, что железо рубит лучше бронзы. Но тогда почему ты не начал рубить бронзовым топором? Тогда бы ты успел навредить вполовину того, что сейчас. Ты бы присел отдохнуть, взглянул бы на дерево и, убедившись, как оно прекрасно, отер со лба пот и ушел бы вместе с топором. Я же тебе скажу: не нужно никаких новшеств. Люди с бронзовым топором жили лучше нас, а те, у которых были топоры из камня, жили еще лучше, ибо они пользовались материалом, который есть в природе. Ты, рубящий железом, можешь стать рабом железа. Рабами его станут твои сыновья. Подумай об этом.

Произнеся эти слова, мудрец вернулся на дорогу и зашагал по ней к закату, охватившему полнеба. Рубивший и зеваки смотрели ему в спину. Потом дровосек, бросив топор, побежал к дороге, чтобы догнать мудреца, но он уже был далеко.

Прошло много лет. Лао-цзы обошел всю Поднебесную. И почти не осталось людей, которые бы не слышали его имени. Но не было ни одного мудреца, который бы прочитал что-либо им написанное. Ведь письмо создала не природа, а сам Лао-цзы призывал вернуться к тому времени, когда вместо иероглифов пользовались узелками. И возникали между мудрыми споры, как понимать то или иное из его изречений. Осмелиться же разыскать его и спросить – не решался никто, ибо известны были его слова о людях, кичащихся своей мудростью и проводящих время в бесплодных спорах.

И все же нашелся мудрец, который не побоялся встретиться с Лао-цзы. Это был прославленный мудростью Кун-цзы[1], достигший высокого положения в царстве Лу.

В тот день Лао-цзы остановился в пустом доме у дороги. Он был уже стар, чтобы ночевать в открытом поле или в стогу сена. Кун-цзы зашел в дом, и за ним закрылась дверь. Через некоторое время он вышел из дома и вскоре встретился со своими учениками, с нетерпением ожидавшими учителя.

– Увидев меня, – начал Кун-цзы, – Лао-цзы покосился на мой наряд и спросил, кто я. Когда я назвал себя, он сказал, что слышал обо мне и расходится со мной в понимании гуманности. Я запомнил его слова: «Небо и земля не обладают гуманностью, они относятся ко всем существам, как к траве и животным. Мудрый человек не обладает гуманностью и не нарушает естественной жизни народа. Когда будут устранены мудрствование и ученость, тогда народ будет счастливее во сто крат, когда будет устранено то, что ты, Кун-цзы, называешь «гуманностью» и «справедливостью», тогда народ возвратится к сыновней почтительности и отцовской любви, о которых ты так много рассуждаешь».

– И ты ни о чем его не спросил и не возразил ему?

– Я не посмел открыть при нем рта, хотя и не был согласен с ним.

– Тогда разреши мне сделать это за тебя! – воскликнул самый нетерпеливый из его учеников.

Продолжение книги