Пустота наверху бесплатное чтение

Глава 1

Крюк от люстры на потолке напоминал знак вопроса. Андрей стоял на стуле, вглядываясь в эту металлическую загогулину, и чувствовал, как дрожат колени. Не от страха – от решимости. У крюка был какой-то насмешливый вид, будто он спрашивал: "Ну что, действительно готов?"

Веревка в руках казалась теплее, чем должна быть. Шершавая, с легким запахом пеньки, она обвивала его ладони, словно живое существо, ищущее защиты. Узел уже был готов – аккуратный, выверенный, как на иллюстрациях в тех странных книгах, которые он находил в темных углах интернета последние недели.

"Проверь узел дважды. Чтобы всё закончилось быстро", – вспомнил он строчку из анонимного форума.

За спиной тикали часы. Раньше этот звук успокаивал, сейчас же каждый щелчок отзывался в черепной коробке, словно кто-то щелкал пальцами прямо у виска. Тик-так. Тик-так. Решись уже. Тик-так.

Андрей закрыл глаза. В темноте перед внутренним взором проплыли лица – мать, сослуживцы, Марина с их нерожденным ребенком. Лица, которые больше не смотрели на него с надеждой или любовью. Только с разочарованием или, что хуже, равнодушием.

За последние месяцы он испробовал всё. Антидепрессанты, которые делали мир плоским, как картонная декорация. Сеансы у психолога, где каждый раз приходилось заново переживать тот проклятый день, выворачивая наизнанку и без того истерзанную душу. Попытки "начать сначала", как советовали сердобольные знакомые. Словно можно просто перевернуть страницу и забыть, как рушится мир, когда тебе звонят из больницы и говорят, что твоей жены и нерожденного сына больше нет.

"Ты должен отпустить", "Время лечит", "Марина бы хотела, чтобы ты жил дальше"– все эти фразы, пустые, как воздушные шары, лопались в его сознании, не оставляя ничего, кроме едва слышного хлопка. Реальность была проще и безжалостнее: каждое утро он просыпался в мире, где больше не было смысла. Где в холодильнике стояла баночка клубничного йогурта – любимого йогурта Марины – с истекшим три месяца назад сроком годности, которую он так и не смог выбросить.

Звонок телефона три дня назад обозначил точку невозврата. "Мы не нуждаемся в ваших услугах, Андрей Викторович."

После этого он выключил телефон и больше не включал. Пятый отказ за полгода. Маленькая квартира, доставшаяся от бабушки, с каждым днем всё больше напоминала камеру – четыре стены, потолок и пол. Узкое окно, выходящее на глухую стену соседнего дома.

Андрей накинул петлю на крюк и тщательно поправил узел. Строго на затылке, как было рекомендовано, не под челюстью, чтобы… Он не хотел думать, зачем именно. Просто так правильно.

Стул под ногами скрипнул, напомнив о своем возрасте. Старое дерево, которое видело в этой квартире и лучшие времена. Семейные ужины, когда была жива бабушка. Праздники с Мариной, пока она верила в него. Стул поскрипывал, как старый сообщник, знающий все тайны.

Петля коснулась шеи. Холодное прикосновение пеньки вызвало дрожь, пробежавшую от позвоночника к кончикам пальцев.

И тут он заметил… Небольшой отблеск на верхушке старого шкафа. Что-то блеснуло, поймав луч вечернего солнца, пробивавшийся сквозь тонкие занавески.

В другой ситуации Андрей не обратил бы внимания. Но сейчас, когда каждая деталь мира вокруг казалась кристально четкой, этот отблеск привлек внимание, как маяк в туманную ночь.

Он сдвинул петлю с шеи и, удерживая равновесие на скрипучем стуле, потянулся к шкафу. Пальцы нащупали прохладное стекло. Бутылка. Он сразу узнал ее на ощупь.

Полбутылки водки, которую они с Михалычем, соседом, не допили после переезда. Когда еще были надежды и планы. Когда работа казалась делом времени, а расставание с Мариной – временным кризисом.

Андрей осторожно сошел со стула, зажав бутылку под мышкой. Пробка поддалась с тихим хлопком. Запах спирта ударил в ноздри, вызывая смесь отвращения и странного предвкушения. Он не пил уже… сколько? Месяца три точно.

Первый глоток обжег горло, второй уже пошел легче. Тепло начало разливаться по телу. Поставив бутылку на стол, он снова потянулся к шкафу. Что-то подсказывало, что там может быть еще кое-что.

Так и оказалось. Смятая пачка сигарет притаилась в самом углу. Он встряхнул ее – одна, последняя, завалялась внутри. Зажигалка нашлась там же, словно ожидая своего часа.

Балкон встретил его прохладным вечерним воздухом. Шестой этаж, ветер слегка холодит лицо. Андрей щелкнул зажигалкой, прикурил, затянулся. Дым наполнил легкие, голова слегка закружилась.

И тут он заметил кое-что странное. В окне напротив, того самого дома, что закрывал вид, горел свет. Он не помнил, чтобы раньше там кто-то жил. За окном двигалась тень. Силуэт человека, женщины.

А потом занавеска отодвинулась. Она смотрела прямо на него. Их взгляды встретились через пропасть между домами, и на мгновение Андрею показалось, что она улыбнулась, хотя лицо было в тени. Точнее, не улыбнулась, а как будто подала какой-то знак. Едва заметный кивок.

Сигарета дрожала между пальцами, пепел осыпался на перила балкона. "Жизнь налаживается,"– пронеслось в голове с ироничной усмешкой. Какой-то дурацкий оптимизм последнего шанса.

Но женщина по-прежнему смотрела. И в ее взгляде, подумал он, было что-то… знающее.

Он не мог знать, что женщина в окне напротив не просто случайный свидетель. Она наблюдает целенаправленно, с интересом и удовлетворением. Что рядом с ней на столе лежит папка с фотографиями Андрея и какими-то записями. На одной из фотографий – он и Марина в счастливые времена…

Вернувшись в комнату, Андрей посмотрел на стул и веревку, всё еще висящую на крюке от люстры. Что-то изменилось. Не в комнате – в нем самом. Не радость, нет. Скорее…

Любопытство.

Кто эта женщина? Почему она смотрела на него так, словно знала что-то важное?

Дрожащими руками он достал телефон из ящика стола. Черный экран отразил его осунувшееся лицо. Пять месяцев изоляции состарили его на десять лет. Он нажал кнопку питания.

Уведомления посыпались одно за другим. Пропущенные звонки, сообщения, электронные письма. И среди них – странное сообщение с неизвестного номера:

"Вы не одиноки в своем горе. Другие тоже потеряли всё из-за нее. Позвоните, когда будете готовы узнать правду о Марине."

Андрей несколько раз перечитал сообщение, отправленное три дня назад. Именно тогда, когда он выключил телефон. Пальцы непроизвольно сжали устройство так, что костяшки побелели.

Что это значит? Кто этот человек? И что он знает о Марине?

Он подошел к окну и увидел, что женщина по-прежнему стоит у окна напротив. Теперь она держала в руках что-то похожее на телефон. И смотрела на него, не отрываясь.

"Вы не одиноки в своем горе…"

Андрей поднял телефон, секунду поколебался, а затем нажал на номер в сообщении. Гудки растянулись в бесконечность, сердце отстукивало неровный ритм. На четвертом гудке связь установилась.

– Наконец-то, – произнес женский голос. Тот же голос, что преследовал его в кошмарах последние месяцы. – Я думала, ты так и не позвонишь, Андрей.

Это был голос тещи, матери Марины, женщины, которая всегда его ненавидела. Женщины, которая обвинила его в гибели своей дочери и нерожденного внука.

– Клавдия Петровна? – его голос сорвался. – Но как… вы же…

– Уехала после похорон? – в ее тоне была странная смесь злости и удовлетворения. – Я вернулась, Андрей. Чтобы закончить то, что начала.

– Что вы имеете в виду?

– Выгляни в окно. Я хочу видеть твое лицо, когда узнаешь правду.

Андрей медленно повернулся к окну. Женщина напротив поднесла к окну фотографию. Даже с такого расстояния он узнал этот снимок – их с Мариной свадьба. А затем она перевернула его. На обратной стороне было что-то написано, но он не смог разобрать что.

– Ты ведь так и не понял, почему потерял всё, – продолжала Клавдия Петровна. – Почему внезапно пять компаний отказали тебе в работе. Почему все друзья отвернулись. Почему твоя кредитная история превратилась в катастрофу.

Каждое слово было как удар. Откуда она знала?

– Ты думал, это просто череда неудач? Судьба? – в ее голосе появился металл. – Нет, Андрей. Это я. Это всё сделала я.

– Зачем? – выдохнул он.

– За мою дочь. За моего внука. За то, что ты не уберег их.

– Но я… это был несчастный случай, – его голос дрожал. – Я не мог предвидеть, что…

– Молчи! – резко оборвала она. – Ты мог всё. Ты должен был быть с ней в тот день. Если бы ты не поехал на собеседование, если бы не оставил ее одну…

Воспоминания обрушились мгновенно, как за секунду до удара тока в висок. Андрей почувствовал знакомое головокружение, черные точки перед глазами – снова, как тогда.

То утро было солнечным. Марина стояла у окна, ее силуэт в контровом свете казался почти невесомым. Она держалась рукой за висок.

– Голова всё еще болит? – спросил он, завязывая галстук. Собеседование было важным, от него зависело всё их будущее.

– Мигрень, – она улыбнулась через силу. – Ничего, пройдет. У меня такое бывает.

– Может, отменим всё? Я останусь с тобой. – Он видел, что ей плохо, но видел и то, как она пыталась это скрыть.

– Ни в коем случае, Андрюш. Это твой шанс. Иди, я справлюсь. Просто посплю, и всё пройдет. – Она подошла, поправила его галстук. От нее пахло жасмином, ее любимым ароматом. – Удачи тебе. Вернешься – отпразднуем.

Он поцеловал ее в лоб – прохладный, чуть влажный – и ушел.

Собеседование прошло отлично. Он уже видел их будущее: новая работа, стабильный доход, через месяц-другой они снимут квартиру получше, подготовят детскую. Марина перестанет волноваться о деньгах и сосредоточится на беременности.

Он купил цветы. Розовые тюльпаны – ее любимые. И бутылку безалкогольного шампанского. В подъезде встретил соседку, улыбнулся ей, думая о том, как обрадуется Марина. Телефон зазвонил, когда он уже поворачивал ключ в замке.

"Вы Андрей Викторович Климов? Муж Марины Климовой? Вам нужно срочно приехать в больницу…"

Он так и не открыл дверь. Развернулся и побежал. Тюльпаны и шампанское остались на полу перед квартирой. Когда он вернулся через два дня, бутылка всё еще стояла у порога, а лепестки тюльпанов осыпались и были втоптаны в ковровую дорожку подъезда.

В больнице врач сказал: "Внутримозговое кровоизлияние. Мы сделали всё возможное, но было слишком поздно. Беременность осложнила ситуацию… Примите наши соболезнования".

У Марины была аневризма сосуда головного мозга. "Как бомба замедленного действия", сказал врач. Она могла жить с этим всю жизнь, а могла вот так внезапно уйти. Никто не знал. Они не делали МРТ – зачем, если просто мигрени? Обычное дело у беременных.

Но он должен был настоять. Он должен был почувствовать, что что-то не так. Должен был остаться дома в тот день, вызвать скорую при первых признаках. Должен был спасти их обоих.

– Я уничтожила твою жизнь по частям, Андрей, – голос тещи вернул его в реальность. – И сегодня я пришла увидеть финал.

Он посмотрел на веревку, висящую на люстре. Она знала. Каким-то образом она знала, что он готовился сделать.

– Вы… следили за мной? – спросил он.

– Каждый день последние пять месяцев. Я хотела видеть, как ты страдаешь. Как медленно ломаешься. Как приходишь к тому же концу, что и моя девочка.

В ее словах было столько яда, столько боли. Андрей почувствовал, как внутри что-то переключилось. Ужас сменился гневом, затем – леденящей ясностью.

– И что теперь? – спросил он. – Вы пришли насладиться зрелищем?

– Я пришла увидеть справедливость, – ответила она твердо.

– Справедливость? – Андрей горько усмехнулся. – Вы разрушили мою жизнь из-за несчастного случая, и называете это справедливостью?

– Не смей говорить мне о…

– Нет, теперь вы послушайте, – неожиданно для себя он перебил ее. – Я любил Марину больше жизни. Я каждый день живу с мыслью, что мог бы ее спасти. Каждый. Чертов. День.

Он подошел к стулу, стоящему под веревкой, и с силой пнул его. Стул с грохотом упал на пол.

– Но я не дам вам этого удовольствия, – сказал он, глядя в окно на замершую женщину. – Я не уйду. Не сейчас. Не так.

В трубке повисло молчание. Потом Клавдия Петровна произнесла тихо, почти шепотом:

– Это ничего не меняет. Ты всё равно потерял всё.

– Нет, – ответил Андрей, чувствуя, как внутри растет странная, почти зловещая решимость. – Не всё. У меня осталось кое-что важное.

– И что же?

– Правда, – он смотрел прямо на нее через пространство между домами. – Теперь я знаю, кто мой враг.

Он нажал кнопку отбоя и положил телефон на стол. А затем методично начал снимать веревку с крюка. Каждое движение было точным, выверенным. Дрожь в руках исчезла.

Ему предстояло многое сделать. Восстановить историю последних месяцев. Понять, как именно она разрушила его жизнь. Собрать доказательства. Вернуться в мир, который он почти покинул.

Но в этот момент Андрей чувствовал странное, почти пугающее спокойствие. Как будто он долго блуждал в тумане и наконец увидел очертания пути.

Свет в окне напротив погас. Клавдия Петровна исчезла, но он знал, что она рядом. Наблюдает. Ждет.

"Жизнь налаживается,"– мелькнула та же ироничная мысль, что и на балконе. Но теперь в ней не было горечи. Только холодная, расчетливая решимость.

Андрей аккуратно свернул веревку, открыл ящик стола и положил ее туда.

– Может быть, ты еще пригодишься, – прошептал он, закрывая ящик. – Но не для меня.

Затем он достал чистый лист бумаги и ручку. В верхней части листа он написал: "Клавдия Петровна Соколова", а под этим заголовком – первую строчку:

"1. Выяснить, как она влияла на потенциальных работодателей."

Потом он включил компьютер – впервые за несколько дней. Пока система загружалась, он вспомнил странные "совпадения"последних месяцев. Сосед по лестничной площадке, который раньше всегда здоровался, вдруг начал отворачиваться. Бывший коллега, который при встрече в супермаркете буквально сменил ряд, лишь бы не пересекаться. И тот разговор, случайно подслушанный в кофейне рядом с последним местом собеседования: "…не можем взять его, слишком много проблем… говорят, он был причастен к…"

Все эти кусочки складывались в мозаику, обретая зловещий смысл. Кто-то методично рушил его репутацию, отрезал все пути к восстановлению нормальной жизни. И этот кто-то сидел сейчас в квартире напротив, в темноте, наблюдая за его агонией.

Но теперь у него появилась цель. И первым шагом будет…

Телефон завибрировал от входящего сообщения. Незнакомый номер, но Андрей уже понимал, что случайностей больше нет.

"Она не одна в этой игре. Нас много – тех, кого коснулись секреты Марины. Я был ее лечащим врачом. Мне есть что рассказать. Встретимся?"

Охота началась.

Он не мог знать, что Клавдия Петровна не ушла. Что она стоит в темноте комнаты, прижавшись лбом к холодному стеклу, и улыбается. На столе перед ней – раскрытый дневник Марины, страница с последней записью:

"Я не могу больше скрывать. Андрей должен узнать правду о ребенке. О том, что он не отец. О нас с Игорем. Я расскажу ему сегодня, когда он вернется с собеседования. Надеюсь, он сможет простить меня…"

Рядом с дневником лежит конверт с результатами ДНК-теста, который Клавдия так и не показала Андрею, и фотография Марины с мужчиной, чье лицо аккуратно вырезано.

– Игра только начинается, зять, – шепчет она в темноту. – И правила устанавливаю я.

Глава 2

Утро вползло в квартиру Андрея не столько светом, сколько особой тональностью тишины – той болезненной отчетливостью звуков, которая бывает только после бессонной ночи. Серый рассвет просачивался сквозь неплотно задернутые шторы, превращая тени в подобие геометрических фигур, которые, казалось, чертил невидимый математик, доказывающий теорему об абсурдности бытия. Андрей не спал всю ночь, и теперь время для него распалось на фрагменты – как те документы, что он методично разложил на столе.

На полированной поверхности – заметки, выстроенные с педантичной точностью, распечатки писем с подчеркнутыми красным фразами, скриншоты сообщений, похожие на фотографии преступлений. Карта заговора против него обретала осязаемую форму, подобно кристаллу, растущему в перенасыщенном растворе отчаяния. Паутина связей, в центре которой, как паук, замерла Клавдия Петровна – теща, у которой были странные глаза: одновременно прохладные, как осеннее небо, и обжигающие, как прикосновение к оголенному проводу.

Андрей прикреплял нити к каждому имени с дотошностью человека, сплетающего собственную судьбу из обрывков прошлого. Он вдруг вспомнил детство, как плел фенечки из ниток мулине – тогда это было игрой, теперь – отчаянной попыткой найти закономерность в хаосе. Красные нити (цвета пульсирующей боли в висках) тянулись к людям, отказавшим в работе. Синие (цвета глаз Марины в тот день, когда они впервые встретились на набережной под дождем) – к бывшим друзьям, оборвавшим общение столь же внезапно, как обрывается сон при падении. Желтые (цвета опавших листьев, что кружились за окном в день похорон) – к загадочным событиям последних месяцев. Стена напротив кровати превратилась в аналитическую доску следователя, но Андрей чувствовал себя одновременно и детективом, и подозреваемым, и жертвой – словно в одном из тех странных фильмов Линча, где реальность складывается не из последовательности событий, а из вибраций смысла.

Веревка лежала в ящике стола – свернутая спиралью, похожая на уснувшую змею. Ее присутствие создавало в комнате гравитационное поле иного рода – поле возможности, альтернативного выхода, обещание окончательной тишины. Иногда он выдвигал ящик, медленно, как извлекают старое письмо, которое боятся перечитать, касался пальцами шершавой поверхности пеньки – кончики пальцев сохраняли это ощущение еще долго, словно память кожи оказывалась сильнее памяти разума. А затем резко захлопывал, превращая этот жест в ритуал отрицания смерти – или, может быть, жизни; граница между ними становилась все более зыбкой, как полоса прибоя, которую постоянно перечерчивают волны.

Телефон завибрировал с той особой настойчивостью, какую обретают неодушевленные предметы, когда несут важное сообщение. Звук отозвался в Андрее чем-то сродни дрожи в коленях перед открытием двери в темную комнату. Сообщение от незнакомого номера, светящееся на экране с почти неуместной яркостью:

"14:00, кафе 'Бульвар', столик у окна. Принесите результаты анализов Марины за последний триместр. Я знаю правду о ребенке. – Доктор И."

Андрей застыл, как насекомое в янтаре. Время внутри него остановилось, в то время как за окном продолжало свой бег с безжалостным равнодушием. Какие анализы? Этот вопрос раскрылся внутри его сознания, подобно цветку с ядовитыми лепестками. Он никогда их не видел – в этом "никогда"таилась бездна непонимания собственной жизни. Марина всегда ходила к врачу одна, говорила, что не хочет его беспокоить "по мелочам". Эти "мелочи"теперь обретали тяжесть горной породы, погребающей под собой свет.

В памяти всплыл разговор – одно из тех воспоминаний, что обладают странной способностью меняться задним числом, как будто память – это не архив, а палимпсест, где каждое новое знание переписывает старое, не стирая его полностью:

– Все хорошо? – спросил он тогда, заметив, как Марина быстро убрала в сумочку какую-то бумагу, когда он вошел в комнату. Движение было таким стремительным и в то же время естественным, как у фокусника, который тренировался годами, чтобы его трюки выглядели случайными.

– Конечно, – она улыбнулась чуть быстрее, чем обычно, и эта спешка теперь, в ретроспективе, выглядела как признание. – Просто рутинные анализы. Все в норме.

Он поверил. Почему не поверил?

Это "почему"теперь пульсировало в нем, как второе сердце, выбивая свой ритм поверх обычного пульса – ритм вины, непонимания, запоздалого прозрения. Человек, говорят, начинает плакать, когда соприкасается с истиной сквозь толщу времени. Андрей не плакал – внутри него была такая сухость, словно его душа пересекла пустыню, не оставив в себе ни капли влаги.

Стук в дверь вырвал его из пелены воспоминаний – звук, похожий на робкое заявление о существовании другого мира за пределами его скорби. Осторожный, почти боязливый стук, словно костяшки пальцев, ударяющие о дерево, сами не верили в необходимость этого жеста. Андрей замер. Пять месяцев к нему никто не приходил – эти пять месяцев растянулись в его сознании, как пять геологических эпох, в каждой из которых он был иным существом, эволюционирующим от человека к чему-то иному, еще не имеющему названия.

– Кто там? – его голос звучал хрипло, непривычно, словно принадлежал кому-то другому или был извлечен из глубины колодца, где долго лежал без употребления.

– Андрей Викторович? Это Зинаида Михайловна, соседка снизу.

Он открыл дверь, оставив цепочку, как символическую границу, отделяющую его нынешнее существование от прошлой жизни, где двери открывались нараспашку. В узком проеме возникло лицо пожилой женщины, напоминающее сморщенное яблоко – такое же коричневатое от времени, с впадинами и выпуклостями, хранящими историю всех улыбок и гримас прожитых лет. Маленькие внимательные глаза смотрели на него снизу вверх – в них читалось что-то похожее одновременно на жалость и на то странное любопытство, с каким дети рассматривают раненую птицу.

– Извините за беспокойство, – она нервно теребила край кофты, создавая мелкие волны в шерстяном полотне, подобные ряби на поверхности воды, когда ветер не может решить, в какую сторону дуть. – Я давно хотела… В общем, я должна кое-что вам сказать.

Он впустил ее, машинально отметив, как женщина окинула взглядом его схему на стене, но не выказала удивления – словно безумие, расчерченное по сетке и организованное в систему, было более приемлемо, чем хаотичное, бесструктурное отчаяние.

– Я знаю эту женщину, – сказала она, указав на распечатанную фотографию Клавдии Петровны с той непринужденностью, с какой указывают на знакомого в толпе. – Она приходила к вам в дом до… до того случая с вашей женой.

Кровь отхлынула от лица Андрея, создавая ощущение, похожее на то, когда стоишь на краю обрыва и внезапно понимаешь, что камень под ногами не такой прочный, как казалось.

– Что? Когда? – вопросы вырвались быстрыми птицами, не успевшими оперить словами свою настоящую тревогу.

– Несколько раз. Когда вас не было дома. Они с Мариной разговаривали на повышенных тонах. Я случайно слышала… не подслушивала, просто так вышло…

В этом оправдании сквозила та особая неуверенность старых людей, которые всю жизнь прожили в парадигме "не вмешивайся"и вдруг решаются нарушить свое главное правило. Зинаида Михайловна рассказала, как однажды, примерно за месяц до трагедии, она поднималась по лестнице – эти бесконечные пролеты, которые с каждым годом становились все круче и длиннее, как будто гравитация работала избирательно, увеличиваясь с возрастом человека – и услышала громкий спор, просачивающийся сквозь не такие уж толстые стены:

"Ты должна сказать ему правду!"– кричала старшая женщина голосом, звенящим как струна, натянутая до предела.

"Никогда! Это уничтожит его!"– отвечала Марина тем тоном, в котором решимость смешивается со страхом в особый сплав, не имеющий названия в металлургии эмоций.

"А если я скажу?"– угроза, облеченная в форму вопроса, тонкая, как лезвие.

"Не смей! Это мой ребенок и моя жизнь!"– в голосе Марины дрожала такая решимость, какой Андрей никогда не слышал при жизни, и это открытие было похоже на обнаружение потайной комнаты в доме, где прожил всю жизнь.

Андрей слушал, и ему казалось, что пол под ним рушится, открывая черную бездонную пропасть – не метафорическую, а почти физически ощутимую, словно законы физики вдруг перестали действовать, и материя утратила свою плотность. Комната вокруг него колебалась, как изображение на экране при плохом сигнале, реальность распадалась на пиксели, среди которых он пытался найти хоть что-то стабильное, за что можно ухватиться.

– Почему вы не рассказали раньше? – спросил он, борясь с подступающей тошнотой, похожей на морскую болезнь без моря.

– Я боялась, – просто ответила женщина, и эта простота была подобна камню, брошенному в тихую воду – круги расходились от него, затрагивая все более широкие области понимания. – Она приходила ко мне. После похорон. Сказала, что если я заговорю с вами о чем-либо, кроме погоды, у моего внука будут проблемы на работе. Он только устроился в хорошую компанию…

В этих словах проступала анатомия страха – не грубого, явного, а того тонкого, ежедневного, который сопровождает жизнь обычных людей, как тень. Страха за близких, страха потерять то немногое, что удалось собрать по крупицам. И Андрей вдруг увидел Клавдию Петровну в новом свете – не просто как манипулятора, а как архитектора целой системы зависимостей и умолчаний, тонкой настройки механизма страха.

Зинаида Михайловна достала из кармана сложенный лист бумаги – жест, выполненный с той особой торжественностью, с какой извлекают реликвию или улику первостепенной важности.

– Но вчера вечером я видела свет в вашем окне. И вас на балконе. И решила, что не могу больше молчать. Вот, Марина просила передать вам, если что-то случится. Я сохранила, несмотря на… В общем, держите.

Конверт был запечатан – белый прямоугольник, вмещающий в себя неизвестное содержимое, подобно квантовому состоянию, которое может разрешиться в любой из множества вариантов, пока не открыта коробка. На нем рукой Марины выведено: "Андрею. Открыть только в случае моей смерти."Эти буквы, знакомый почерк с характерным наклоном и соединением букв – как отпечатки пальцев, уникальный код человека – словно связывали его с той, другой стороной бытия, где сейчас была его жена.

Когда соседка ушла, Андрей долго сидел, держа конверт обеими руками, словно тот весил тонну или был раскален докрасна. Часы на стене продолжали свой бесконечный отсчет – тик-так, тик-так. Их ритм совпадал с пульсацией в его висках, создавая странную полифонию времени – объективного и внутреннего, слившихся в общем марше к какому-то неизбежному финалу.

Наконец он вскрыл конверт – звук разрываемой бумаги был подобен треску ломающегося льда на реке ранней весной, когда природа решается на перемены. Внутри – результаты УЗИ, фотография крошечного эмбриона (похожего на запятую в тексте еще не написанной жизни) и записка, буквы которой словно пульсировали, наполняясь кровью воспоминаний:

"Андрей, если ты читаешь это, значит, со мной что-то случилось. Прости меня. Я многое скрывала от тебя, но клянусь, только из страха потерять. Мой диагноз не просто мигрени. У меня обнаружили аневризму три месяца назад. Я отказалась от лечения, потому что оно могло навредить ребенку. Врачи предлагали прервать беременность, но я не могла. Это наш сын, Андрей. Наш! Что бы ни говорила тебе моя мать, что бы ни показывали какие-то бумаги – верь мне, а не им. ДНК-тест, который она тебе возможно покажет – подделка. Я никогда тебе не изменяла. Но мама… она никогда не принимала тебя. И теперь боюсь, она попытается отнять у тебя последнее, что у нас могло быть – память обо мне. Она больна, Андрей. Ее ненависть и контроль… Я не смогла с этим справиться при жизни. Надеюсь, ты сможешь защитить нас обоих хотя бы сейчас. Я люблю тебя. Всегда любила только тебя. Марина."

Андрей перечитал записку трижды, как заклинание, способное изменить прошлое, прежде чем смысл полностью дошел до него, пробившись сквозь защитные слои сознания, как вода, просачивающаяся сквозь трещины в бетоне. В груди словно разворачивалась огромная пружина, сжимавшая его сердце последние месяцы – ощущение, похожее на резкий вдох после долгого пребывания под водой, болезненное и освобождающее одновременно.

Часы показывали 12:30 – цифры, напоминающие о неумолимом течении времени, которое не останавливается ни перед горем, ни перед откровением. До встречи с таинственным доктором оставалось полтора часа – промежуток, напоминающий то состояние между сном и бодрствованием, когда сознание еще не решило, в какой реальности ему пребывать.

Он тщательно оделся, впервые за много недель побрился – процесс, в котором было что-то ритуальное, как у воина, готовящегося к решающей битве. В зеркале отражался другой человек – осунувшийся, с запавшими глазами, придающими лицу сходство с черепом, проступающим сквозь истончившуюся кожу, но в этих глазах теперь горело то, чего не было со дня похорон. Цель – она светилась внутри его зрачков, как отблеск далекого маяка, видимый сквозь туман и шторм.

Перед выходом Андрей ещё раз взглянул на стену с его расследованием – эту картографию боли и потери, превратившуюся теперь в карту возможного спасения. Теперь к центральной фотографии Клавдии Петровны была прикреплена новая нить – черная, напоминающая траурную ленту или линию горизонта перед рассветом. Нить, которая означала не просто ложь или манипуляцию. Она означала нечто большее – квантовый скачок от подозрения к уверенности, от догадки к знанию.

Кафе "Бульвар"находилось в двадцати минутах ходьбы – этот путь Андрей преодолевал как во сне, регистрируя окружающий мир лишь периферийным зрением, сосредоточенный на внутреннем компасе, указывающем направление к возможным ответам. Он намеренно пришел раньше, выбрав столик с видом на входную дверь – положение наблюдателя, не жертвы. Заказал кофе, который не собирался пить – чашка стояла перед ним как реквизит в спектакле, разыгрываемом для невидимых зрителей.

Ровно в 14:00 – с той точностью, которая всегда вызывает легкое подозрение, словно время тоже может быть частью заговора – дверь кафе открылась, и вошел мужчина лет пятидесяти в строгом костюме, который сидел на нем так, будто был частью тела, а не одеждой. Мужчина с аккуратной бородкой (цвета воронова крыла с тронутыми серебром краями) и внимательными глазами за стеклами очков в тонкой оправе – глазами человека, привыкшего смотреть глубже поверхности. Он безошибочно направился к столику Андрея, словно между ними существовала невидимая нить, подобная тем, что натянуты на стене в квартире.

– Игорь Степанович Величко, – представился он, протягивая руку – жест, в котором профессиональная уверенность смешивалась с человеческой неловкостью момента. – Я вел беременность вашей жены.

– Вы тот самый Игорь? – слова вырвались прежде, чем Андрей успел подумать, подобно первым каплям дождя, предшествующим ливню.

Доктор замер, рука зависла в воздухе – застывший кадр в фильме, где внезапно произошло нечто, меняющее весь сюжет.

– Так вы знаете? – тихо спросил он голосом, в котором профессиональная сдержанность боролась с человеческим волнением.

– Знаю что?

Вместо ответа врач достал из внутреннего кармана пиджака сложенную газетную вырезку – желтоватый прямоугольник, напоминающий высушенный лист растения в гербарии памяти.

– Месяц назад в автокатастрофе погибла женщина. Клавдия Петровна Соколова. Это была ваша теща?

Андрей уставился на некролог, датированный прошлым месяцем – буквы расплывались перед глазами, складываясь в узоры, лишенные смысла, как иероглифы на языке, которого никто не знает.

– Но я разговаривал с ней вчера вечером. Она была в квартире напротив. Я видел ее! – его слова прозвучали как утверждение и вопрос одновременно, как будто он сам нуждался в подтверждении реальности своих воспоминаний.

Доктор побледнел – цвет схлынул с его лица, как вода уходит в песок, оставляя после себя сухую безжизненность.

– Тогда нам обоим грозит большая опасность, – произнес он, оглядываясь на дверь движением, выдающим человека, который давно живет с ощущением преследования. – Потому что Клавдия Петровна мертва уже четыре недели. И если кто-то выдает себя за нее…

В этом незаконченном предложении таился целый мир возможностей – темный лес, в котором каждая тропинка вела к новым опасностям, как в старой сказке, где лес является не просто местом, а испытанием.

В этот момент Андрей заметил женскую фигуру за окном кафе – силуэт, очерченный серым светом дня, как контур призрака на фотографии. Она стояла неподвижно на противоположной стороне улицы, глядя прямо на них с той особой сосредоточенностью, которая бывает у хищников перед прыжком. Когда их взгляды встретились – через стекло, дорогу, пространство между мирами – она поднесла руку к уху, имитируя телефонный разговор, жест столь же невинный, сколь и зловещий в данном контексте.

Телефон Андрея завибрировал синхронно с этим жестом, словно между устройством и фигурой существовала квантовая связь, не требующая проводов.

"Я предупреждала тебя не копать, зять. Ты выбрал неверный путь. Теперь тебя ждет участь, которая хуже смерти – правда."

Он поднял глаза, чувствуя, как холодная волна поднимается от основания позвоночника к затылку – тот самый первобытный страх, который сигнализирует о наличии хищника поблизости. Фигуры на улице уже не было – она растворилась в городском потоке, как капля чернил в воде. Но во всех стеклах кафе, во всех отражающих поверхностях, ему мерещилось знакомое лицо – его теща, или кто-то, кто выдавал себя за нее, как демон принимает облик знакомого человека, чтобы пройти сквозь защитные барьеры души.

– Игорь Степанович, – медленно произнес Андрей, отчетливо проговаривая каждый слог, словно заклинание, способное разрушить иллюзию, – скажите мне правду. Что происходило между вами и моей женой?

Врач вздохнул и снял очки, устало протирая переносицу – жест человека, который слишком долго нес груз знания, не имея возможности разделить его.

– Это сложная история, Андрей. И боюсь, вам она не понравится.

В кафе стало вдруг очень тихо – тишина обрела плотность, вес, словно воздух между ними загустел. Даже звон посуды и разговоры за соседними столиками словно отдалились, как будто окружающий мир отступил, давая место разворачивающейся драме познания. Остался только этот человек напротив, готовый разрушить или воссоздать мир Андрея одной лишь фразой – словом, которое было вначале и которое будет в конце.

– Я был не просто врачом Марины, – начал Игорь Степанович, и в этой фразе уже содержалось обещание истории, которая выходит за рамки медицинских протоколов и диагнозов. – Я был ее другом. Возможно, единственным человеком, который знал, через что ей приходилось проходить все эти годы рядом с матерью…

Часы на стене кафе отсчитывали секунды – тик-так, тик-так. Время истины, время расплаты. За окном начинался дождь, размывая очертания города, словно акварель, пролитая на еще не высохший рисунок – тот самый дождь, что идет в решающие моменты жизни, словно природа пытается смыть старую реальность, освобождая место для новой.

И где-то в этом городе, превращающемся под дождем в импрессионистский пейзаж, человек, называвший себя Клавдией Петровной, продолжал плести сеть, центр которой был неизменен – Андрей и какой-то секрет, который мог навсегда изменить не только его жизнь, но и память о женщине, которую он любил. Любил той особой любовью, которая не заканчивается со смертью, а лишь меняет форму, как меняет форму вода, превращаясь в пар – невидимый, но все еще существующий, заполняющий пространство.

Пустота наверху теперь обретала форму – форму вопросов, которые требовали ответа, подобно тому как хаос космоса обретает форму галактик, звезд и планет. И каждый ответ мог стать новой бездной или спасительным мостом над ней – мостом, ведущим не назад, к прошлому, которое уже нельзя изменить, а вперед, к пониманию, которое, возможно, позволит наконец различить правду среди осколков разрушенной реальности.

Дождь за окном усиливался, превращаясь в тот особый ливень, который смывает не только пыль с мостовых, но и привычные контуры мира, заставляя все вокруг выглядеть как в первый день творения – размытым, неопределенным, готовым принять любую форму, которую им придаст следующее слово, следующее откровение.

Андрей смотрел на доктора и понимал, что сейчас его жизнь разделится на "до"и "после"– как разделилась она когда-то на день до смерти Марины и все дни после. Только теперь граница пролегала между неведением и знанием, между версией истории, которую он носил в себе пять месяцев, и той, которая вот-вот должна была родиться из уст этого человека в очках, сидящего напротив.

Тик-так, тик-так– время продолжало свой неумолимый ход, равнодушное к человеческим драмам, но каждая секунда теперь была беременна возможностью, каждое мгновение могло стать тем самым поворотным пунктом, после которого уже нельзя вернуться к прежнему пониманию себя и мира.

И в этой тишине кафе, под мерный стук дождя, под взглядом невидимого наблюдателя, который мог быть призраком или самозванцем, Андрей готовился услышать правду – какой бы болезненной или освобождающей она ни оказалась.

Глава 3

Игорь Степанович отпил воды из стакана – движение неторопливое, словно церемониальное, и в этом простом жесте читалось что-то от исповеди, от последнего причастия перед откровением, которое изменит всё. Дождь за окном превращал город в акварельный размыв, где каждая капля на стекле преломляла уличные огни, создавая калейдоскоп крошечных миров, и Андрей невольно подумал о том, как похожа эта игра света и воды на человеческую память – фрагментарную, искажённую, но от этого не менее реальную.

– Я был не просто врачом Марины, – наконец произнёс доктор, и в его голосе звучала та особая интонация, с которой произносят слова, слишком долго хранимые в тайне. – Я был её другом. Возможно, единственным человеком, который знал, через что ей приходилось проходить все эти годы рядом с матерью. И что самое странное – через что проходил я сам, наблюдая эту медленную хирургическую операцию по удалению личности.

Андрей подался вперёд, чувствуя, как воздух в кафе становится гуще, насыщается неизвестностью, словно перед грозой. В углу тикали настенные часы – те самые механические, с медным маятником, что напоминали ему детство, когда время казалось субстанцией вязкой и податливой, которую можно растягивать усилием воли.

– Что вы имеете в виду? – спросил он, и собственный голос показался ему чужим, звучащим как будто из далёкого колодца воспоминаний.

Игорь Степанович снял очки – жест, обнаживший лицо, сделавший его неожиданно беззащитным, словно человека, решившегося наконец снять маску, которую носил слишком долго.

– Клавдия Петровна… – он помедлил, подбирая слова с той же тщательностью, с какой ювелир отбирает камни для особенно важного украшения. – Она никогда не была обычной матерью. Представьте себе садовника, который не выращивает цветок, а лепит его из глины, каждый день корректируя форму лепестков, цвет, запах. Она контролировала каждый шаг Марины с детства – выбор друзей, интересы, учёбу, даже то, какой сорт мороженого она покупала летом. Всё проходило строжайшую цензуру, как будто жизнь дочери была рукописью, которую нужно довести до совершенства. И когда Марина выбрала вас, а не того, кого хотела её мать… это стало началом войны.

– Какой ещё войны? – Андрей почувствовал, как холод пробирается под кожу, несмотря на тёплую атмосферу кафе, и этот холод был особенным – не зимним, а каким-то космическим, идущим из пустоты между звёздами, где время течёт по-другому.

Доктор потёр переносицу – там, где очки оставили две красноватые вмятины, похожие на стигматы усталости.

– Андрей, есть кое-что, что вы должны знать. И я не знаю более деликатного способа это сказать, – он глубоко вдохнул, словно собираясь нырнуть в холодную воду правды. – Я не тот, кем вас заставили меня считать. Я не любовник Марины. Я её двоюродный брат.

Слова повисли в воздухе, тяжёлые и плотные, словно капли ртути, которые невозможно разбить или растворить. Андрей моргнул несколько раз – движение рефлекторное, попытка восстановить фокус реальности, которая внезапно размылась, как фотография, попавшая под дождь.

– Но почему… почему вы не сказали этого раньше? – в его голосе звучало недоумение, смешанное с той особой болью, которая возникает, когда обнаруживаешь, что привычная картина мира была всего лишь декорацией. – Почему Марина никогда не упоминала о вас?

– Потому что Клавдия Петровна вычеркнула меня из жизни семьи много лет назад. Моя мать – её родная сестра – совершила непростительный, по мнению Клавдии, грех: вышла замуж за человека без связей и денег. Простого врача, – он грустно улыбнулся, и в этой улыбке читалась ирония судьбы, горькая и светлая одновременно. – Я пошёл по стопам отца. И когда Марина узнала о своей беременности, она тайком пришла именно ко мне. Как к единственному человеку в семье, который не судил её выборы.

Доктор достал из внутреннего кармана пиджака сложенный лист бумаги – движение торжественное, словно священник, извлекающий святые мощи из ковчега.

– Вот результаты генетического теста. Я думаю, Клавдия Петровна говорила вам обратное, но ребёнок был вашим, Андрей. На сто процентов. На сто процентов вашим и Марининым.

Руки Андрея дрожали, когда он разворачивал документ, и это дрожание передавалось бумаге, создавая лёгкую вибрацию, от которой строчки казались живыми, пульсирующими. Цифры плясали перед глазами, но одна фраза выделялась среди всех, словно набранная огненными буквами: «вероятность отцовства: 99,9998%».

– Но зачем ей лгать? – голос Андрея был тих, почти неслышен, как шёпот умирающего. – Зачем всё это? Зачем разрушать то, что было между нами?

– Потому что она никогда не хотела видеть вас рядом с дочерью, – Игорь Степанович наклонился ближе, понизив голос до конспиративного шёпота. – Но когда Марина забеременела, ставки выросли. Теперь речь шла не просто о неподходящем зяте. Теперь речь шла о внуке. О продолжении рода. О том, чтобы её кровь не смешалась с кровью человека, которого она считала недостойным.

Он помолчал, позволяя словам найти путь к сердцу Андрея, а затем продолжил, и каждая фраза падала тяжело, как камень в тихую воду:

– Я должен рассказать вам ещё кое-что. Аневризма, убившая Марину… Мы обнаружили её за три месяца до смерти. Крошечную бомбу замедленного действия, тикающую в височной артерии. И я настаивал на немедленной операции, даже несмотря на риск для плода. Но Марина отказалась категорически. «Если я потеряю ребёнка на операционном столе, – говорила она, – я умру дважды. Один раз физически, второй раз морально». Она хотела выносить ребёнка любой ценой.

– Я ничего об этом не знал, – прошептал Андрей, и в этом шёпоте звучала вся боль человека, который понял, что любимая женщина умерла, защищая от него правду. – Она говорила только о мигренях. Только о простых головных болях.

– Она не хотела вас беспокоить, – врач грустно улыбнулся, и в его улыбке читалась та особая нежность, с которой мы вспоминаем благородные поступки мёртвых. – «У него и так проблемы с работой, – говорила она. – Не хочу добавлять ему переживаний». Но именно из-за этого я настаивал на вашем участии. Вы имели право знать. И права ребёнка. И однажды Марина согласилась всё рассказать… как раз в тот день.

Горло Андрея сжалось, словно невидимая рука сдавила его, и он почувствовал тот особый привкус во рту, который появляется перед слезами или обмороком. Тот день. День, когда он ушёл на собеседование с такими надеждами, а вернулся уже в мир без неё, в мир, где её смех больше никогда не зазвучит в коридоре, где её рука никогда не коснётся его плеча.

– Но самое странное, – продолжил Игорь Степанович, оглядываясь по сторонам с той осторожностью, которая приходит к людям, слишком много знающим об опасности, – это то, что произошло после её смерти. Медицинская карта исчезла. Результаты МРТ, подтверждающие аневризму – тоже. Как будто кто-то методично стирал следы, превращая смерть Марины в загадку без улик. А теперь вы говорите, что Клавдия Петровна, которая погибла месяц назад, каким-то образом общается с вами.

Андрей замер, чувствуя, как реальность вокруг него начинает подрагивать, словно изображение на экране старого телевизора с плохой антенной.

– Если она мертва, то кто та женщина в квартире напротив? – голос его стал тише, приобрёл ту интонацию, с которой произносят заклинания или молитвы. – Кто пишет мне сообщения? Кто уничтожил мою жизнь с такой методичностью, словно следовал заранее написанному плану?

– Именно это нам и нужно выяснить, – доктор серьёзно посмотрел на Андрея, и в его взгляде читалась решимость хирурга перед особенно сложной операцией. – Потому что, боюсь, на этом она не остановится. Кто бы это ни был.

Входная дверь открылась с тихим скрипом – звуком, который Андрей знал наизусть, как мелодию детства, но сейчас этот звук показался ему зловещим, словно первый аккорд похоронного марша. Он замер на пороге своей квартиры, инстинктивно чувствуя то, что чувствуют животные перед землетрясением: что-то изменилось в самой структуре пространства, в его невидимой геометрии.

Воздух словно стал гуще, наполнился чужим присутствием – не запахом или звуком, а чем-то более тонким, тем, что физики называли бы изменением энтропии, а поэты – дыханием призрака.

Включив свет, он сразу понял причину своей тревоги. Схема на стене – его тщательно выстроенная карта заговора, плод многодневных размышлений и бессонных ночей – была нарушена. Некоторые фотографии перевёрнуты, красные нити обрезаны и перепривязаны, образуя другой узор, как будто невидимый режиссёр решил внести коррективы в его композицию безумия.

Сердце пропустило удар, и в этой пропущенной доле секунды уместилась целая вечность осознания: кто-то был здесь. Кто-то прошёл по его личному пространству, коснулся его вещей, вдохнул воздух его одиночества.

Андрей медленно прошёл по квартире, включая свет во всех комнатах – ритуал изгнания тьмы, который сейчас казался ему почти сакральным. В каждом углу он искал следы чужого присутствия, заглядывал под кровать и за занавески, словно ребёнок, проверяющий, не притаились ли там монстры. В спальне ящик стола, где лежала верёвка, был приоткрыт – едва заметно, но для человека, живущего в состоянии постоянной настороженности, эта деталь кричала громче сирены. В кухне чайник был тёплым, и от него исходил слабый аромат жасминового чая – того самого сорта, который любила Марина.

Но самое жуткое ждало его в ванной. На зеркале, помадой цвета спелой вишни – любимого оттенка Марины, который он помнил с той же точностью, с какой помнил цвет её глаз в момент первого поцелуя, – было выведено: «Копай глубже».

Почерк. Он узнал бы его из тысячи, даже если бы прошло сто лет. Так писала Марина – с лёгким наклоном вправо и характерной петлёй в букве «К», которая всегда напоминала ему маленькую корону. Этот почерк жил в его памяти рядом с её голосом, с запахом её волос, с теплом её ладони.

Рука сама потянулась к телефону, пальцы набрали знакомый номер с той автоматичностью, которая приходит в минуты крайнего отчаяния. Через пять минут соседка уже была у него – Зинаида Михайловна, которая всегда появлялась тогда, когда мир начинал рушиться, словно добрая фея из сказки для взрослых.

– Я видела её, – сразу сказала пожилая женщина, ещё не переступив порог, и в её голосе звучала та интонация, с которой сообщают о встрече с покойником. – Ту самую женщину. Она выходила из вашей квартиры примерно час назад. Шла медленно, словно плыла, и я подумала, что это Клавдия Петровна вернулась из мёртвых.

– Клавдия Петровна? – Андрей почувствовал, как земля уходит из-под ног, и это ощущение было буквальным – словно кто-то убрал невидимую опору, на которой держалась его реальность.

– Да… то есть, я думала, что это она. Но теперь, после того, что вы рассказали… – Зинаида Михайловна нервно теребила край платка, и этот жест выдавал в ней страх более глубокий, чем простое беспокойство. – Она была в тёмных очках и шарфе, но это точно была она. Та же походка, та же осанка. Она даже кивнула мне, проходя мимо, как делала раньше. Но что-то было не так. Что-то в движениях. Словно актриса, которая слишком старается быть похожей на свой персонаж.

– А вы не заметили, в какую квартиру она пошла потом?

– Нет, я спустилась к себе. Но раньше видела свет в том доме напротив, на который выходят ваши окна. Там давно никто не жил, а теперь занавески часто двигаются. И вчера вечером мне показалось, что кто-то стоял у окна и смотрел сюда.

Андрей подошёл к окну и выглянул на улицу. В доме напротив было темно, но ему казалось, что он чувствует чей-то взгляд даже сквозь эту темноту – взгляд тяжёлый и внимательный, как у хищника, выжидающего подходящий момент для атаки.

Когда соседка ушла, оставив за собой лёгкий аромат лавандового одеколона и тревоги, он снова тщательно осмотрел всю квартиру. В спальне, под подушкой, нашлась золотая серёжка – мелкая вещица, которую легко не заметить, но которая кричала о своём присутствии громче любого крика. Андрей узнал её – одна из пары, подаренной Марине на годовщину их первой встречи. Она никогда не снимала их, даже ложась спать, говорила, что они приносят ей удачу в любви.

Эта находка словно переключила что-то внутри него – рубильник, который отключил страх и включил холодную, кристально чистую ярость. Кто-то играл с ним, пытался свести с ума, используя самые дорогие его воспоминания как оружие. Кто-то превратил память о Марине в инструмент пытки, и это было неприемлемо, непростительно.

И этот кто-то просчитался. Потому что ярость – это тоже энергия. И её можно направить против того, кто её породил.

Телефон завибрировал, прерывая поток мыслей. Незнакомый номер, но голос показался знакомым – женский, молодой, энергичный.

– Вы Андрей Климов? Меня зовут Вера Строева, я журналист «Городского вестника». Игорь Степанович передал мне ваш номер.

– Игорь? – Андрей напрягся, чувствуя, как в воздухе снова начинает сгущаться опасность. – Почему он не позвонил сам?

– Он не может, – голос девушки стал тише, приобрёл ту осторожность, которая характерна для людей, говорящих о беде. – После вашей встречи его вызвали в полицию. Какие-то странные обвинения в подделке медицинских документов. Перед тем, как его забрали, он успел позвонить мне и сказать, что я должна помочь вам. Я занимаюсь расследованием серии странных событий в нашем городе, и, кажется, ваша история – ключ ко всему.

Андрей помедлил. Ещё один незнакомец, ещё одно совпадение. В его жизни стало слишком много случайностей, чтобы они оставались случайными.

– Откуда мне знать, что вы та, за кого себя выдаёте?

– Справедливо, – в голосе девушки промелькнуло одобрение, и это одобрение показалось ему искренним. – Вы можете проверить меня. На сайте газеты есть моя страница с фотографией и контактами. А для полной уверенности давайте встретимся в общественном месте. Завтра, в 10 утра, центральная библиотека. Первый этаж, зал периодики. Я буду с красной папкой – такой же красной, как помада на вашем зеркале.

Последняя фраза заставила его замереть. Откуда она знала о помаде?

– А откуда вы…

– Завтра всё объясню, – перебила она. – Пока скажу только одно: вы не сошли с ума, Андрей. То, что с вами происходит, реально. И вы не первый.

Гудки в трубке. Андрей стоял посреди квартиры, держа в руке молчащий телефон, и чувствовал, как вокруг него медленно, но неотвратимо сужается какая-то невидимая петля. Петля из совпадений, загадок и смертей.

Он подошёл к компьютеру и быстро нашёл сайт «Городского вестника». Вера Строева действительно существовала – молодая журналистка с серьёзным взглядом тёмных глаз и колонкой расследований. Последние её статьи были посвящены коррупции в городской больнице и странным совпадениям в делах о самоубийствах за последний год.

Самоубийства. Слово, которое он избегал даже произносить про себя, потому что оно слишком часто приходило ему в голову в последние месяцы.

Взгляд упал на стену с фотографиями и нитями. Теперь, после вмешательства незнакомца, красные нити образовывали странный узор, и чем дольше он на него смотрел, тем яснее проступал скрытый смысл. Андрей прищурился, пытаясь понять, что в нём не так, и вдруг осознал – это была не просто случайность. Нити теперь образовывали буквы.

«О Н И».

Три буквы, почти незаметные среди хаоса линий. Но теперь, когда он увидел их, они словно светились собственным светом, обретали значение и власть.

Кто эти «они»? И что хотел сказать тот, кто изменил его схему? Предупреждение? Угрозу? Или подсказку?

Андрей открыл ящик стола и достал верёвку. Свёрнутая, она по-прежнему хранила тепло его рук – или рук того, кто недавно касался её. Пальцы нащупали что-то странное – небольшой предмет, спрятанный в волокнах пеньки, словно паразит в живой ткани.

Крошечный диктофон, размером не больше ногтя.

Сердце заколотилось быстрее, и каждый удар отдавался в висках, создавая ритм, под который можно было бы танцевать танец смерти. Кто-то не просто следил за ним – кто-то записывал каждое его слово, каждый вздох в этой квартире, составлял аудиодневник его страданий.

Пол под ногами словно покачнулся, как палуба корабля в шторм. Если его подслушивали всё это время… если кто-то знал каждую его мысль, каждое решение… Игра была нечестной с самого начала. Но теперь он знал правила.

«Копай глубже», – советовала надпись на зеркале. Что ж, именно это он и собирался сделать. Копать до тех пор, пока не доберётся до самого дна этой истории. До корней зла, которое отравило его жизнь.

Центральная библиотека встретила Андрея прохладой старых стен и запахом книг – тем особенным ароматом, который складывается из столетий человеческих мыслей, впитавшихся в бумагу. Зал периодики находился сразу у входа – огромное пространство с газетными стойками и удобными креслами для чтения, где время текло медленнее, словно застывшее в янтаре библиотечной тишины.

Вера Строева сидела у окна, методично просматривая содержимое красной папки – той самой, о которой говорила по телефону. Она оказалась моложе, чем на фотографии с сайта – едва за двадцать пять, с короткой стрижкой и внимательными серыми глазами, в которых читалась та особая усталость, которая приходит к людям, слишком много узнавшим о тёмной стороне жизни.

– Андрей Викторович? – она поднялась навстречу, протягивая руку, и в этом жесте было что-то от масонского рукопожатия – ритуал посвящения в тайное знание. – Спасибо, что пришли. Я начинала думать, что вы тоже испугались.

– Вы говорили с Игорем? – сразу спросил он, присаживаясь напротив.

– Его выпустили сегодня утром, но он под подпиской о невыезде. Обвинения серьёзные – подделка медицинских документов, разглашение врачебной тайны. Если его признают виновным, он потеряет лицензию. И всё из-за того, что решил помочь вам.

– Значит, мы на правильном пути, – сказал Андрей, и в его голосе звучала та решимость, которая приходит к человеку, когда он понимает, что отступать некуда.

– Именно, – Вера кивнула, открывая папку. – Но дело не только в этом. За последние полгода пять человек в нашем городе совершили самоубийства при странных обстоятельствах. Все мужчины в возрасте от тридцати до сорока лет. Все пережили личную трагедию за несколько месяцев до смерти. И что самое интересное… – она вытащила несколько фотографий, словно карты из колоды, предсказывающей будущее, – у всех была схожая ситуация: потеря работы, репутации, изоляция от друзей и близких. Словно кто-то методично разрушал их жизни, следуя одному и тому же сценарию.

Андрей внимательно рассмотрел фотографии. Обычные лица. Такие же, как у него самого – усталые, несчастные, с тем особым выражением, которое появляется у людей, потерявших надежду.

– И при чём здесь я?

– Я нашла связь между жертвами, – Вера понизила голос, несмотря на то, что вокруг никого не было, и в этом понижении тона читалось понимание того, что некоторые истины слишком опасны, чтобы произносить их вслух. – Все они были связаны, прямо или косвенно, с одной женщиной. Клавдией Петровной Соколовой.

Андрей замер, чувствуя, как в груди что-то сжимается – не сердце, а что-то более глубокое, более важное.

– Каким образом?

– Разными. Один работал в компании, которая строила дом, где она жила. Другой был врачом, который лечил её от депрессии несколько лет назад. Третий – адвокат, оформлявший её завещание… Ничего, что бросалось бы в глаза, если не искать специально. Но когда я начала копать – а я копала очень глубоко, – выяснилось, что незадолго до своей смерти каждый из них получал странные сообщения или звонки. И каждый верил, что за ним следят.

– Как я, – тихо произнёс Андрей.

– Именно, – Вера внимательно посмотрела на него. – С одним отличием: вы всё ещё живы. И вы – наш единственный шанс понять, что происходит и кто за этим стоит.

– А вы уверены, что за этим кто-то стоит? – Андрей чувствовал, как в голове рождается странная мысль. – Что если это действительно Клавдия Петровна? Что если она не погибла?

– Я видела её тело, – твёрдо сказала Вера. – Я была на опознании как журналист. Автокатастрофа была жуткая, машина сгорела. Но зубные карты подтвердили – это была именно она.

– Тогда кто эта женщина, которая выдаёт себя за неё? Зачем кому-то это нужно?

Вера закрыла папку и подалась вперёд.

– Я хочу показать вам кое-что. Но не здесь. В моём офисе есть материалы, которые нельзя выносить. Вы со мной?

Путь до редакции «Городского вестника» занял пятнадцать минут. Небольшое двухэтажное здание в центре города казалось тихим и почти пустым – большинство журналистов работали удалённо.

Кабинет Веры находился в конце коридора – маленькая комната с окнами во двор, заставленная стеллажами с папками и книгами.

– Я веду это расследование уже полгода, – сказала она, закрывая дверь. – Сначала это казалось просто серией совпадений. Но когда третий человек покончил с собой практически идентичным способом…

Она замолчала, подойдя к своему столу. Выражение её лица изменилось.

– Что-то не так? – спросил Андрей.

– Здесь кто-то был, – тихо произнесла Вера. – Я всегда оставляю ручку на определённом месте. Это старая привычка. И сейчас она сдвинута.

Она быстро открыла ящик стола и побледнела.

– Папка с материалами исчезла. Вся моя работа за полгода… все доказательства связи между самоубийствами…

Телефон Андрея завибрировал. Сообщение с неизвестного номера:

«Красивая девушка, правда? Жаль, если с ней что-то случится. Как с остальными. Как с Мариной. Ты ведь не хочешь ещё одну смерть на своей совести, Андрей?»

Он молча показал сообщение Вере. Она прочитала и нахмурилась.

– Значит, мы на верном пути, – сказала она после паузы. – Кто-то очень не хочет, чтобы мы копали дальше.

– Но мы всё равно будем, – твёрдо произнёс Андрей. – Потому что я должен знать правду. О Марине. О нашем ребёнке. О том, кто разрушил мою жизнь.

– И о тех, кто уже не сможет узнать свою правду, – добавила Вера. – О пяти мужчинах, которых довели до самоубийства.

Она подошла к окну и выглянула на улицу.

– Нас наверняка уже ждут. Значит, придётся действовать нестандартно.

Вера подошла к книжному шкафу, отодвинула несколько толстых томов и достала небольшой кейс.

– Здесь копии всех материалов. Я всегда делаю дубликаты. Старая журналистская привычка.

Она открыла кейс. Внутри лежали флешка, несколько папок с документами и небольшой фотоальбом.

– Это фотографии Клавдии Петровны, сделанные за последние три года, – сказала Вера, протягивая альбом Андрею. – Обратите внимание на последний снимок.

Андрей перевернул страницу и замер. На фотографии, датированной двумя неделями назад – уже после предполагаемой смерти Клавдии – была изображена женщина, удивительно на неё похожая, входящая в здание городской больницы.

– Кто это? – прошептал он.

– Я надеялась, вы скажете мне, – Вера пожала плечами. – Это точно не Клавдия Петровна, если верить свидетельству о смерти. Но кто тогда? Сестра? Родственница? Или кто-то, кто сознательно пытается выдать себя за неё?

Андрей внимательно изучал снимок. Женщина на фотографии действительно была удивительно похожа на его тёщу – та же осанка, тот же профиль. Но что-то неуловимо отличалось. Может быть, движения? Или выражение лица?

– Я должен встретиться с ней, – решительно сказал он. – Лицом к лицу. Только так мы узнаем правду.

– Это может быть опасно, – предупредила Вера. – Тот, кто за этим стоит, уже избавился от пяти человек.

– У меня нет выбора, – Андрей захлопнул альбом. – Я не могу продолжать жить так. В страхе. В неведении. Преследуемый призраками.

Вера задумчиво посмотрела на него, словно оценивая его решимость.

– Хорошо, – наконец сказала она. – Но мы сделаем это вместе. И подготовимся как следует.

Они покинули редакцию через запасной выход, ведущий во внутренний двор. Садясь в такси, Андрей почувствовал странное облегчение. Впервые за долгие месяцы у него появился план. И союзник.

А ещё – надежда, что где-то в конце этого запутанного лабиринта ждёт ответ. Ответ на вопрос, который мучил его с самого дня похорон: была ли его любовь к Марине основана на правде? Или вся его жизнь с ней была искусно созданной иллюзией?

Такси тронулось с места. В зеркале заднего вида на долю секунды Андрею показалось, что он видит знакомый силуэт – женщина средних лет, наблюдающая за ними с противоположной стороны улицы. Но когда он обернулся, там уже никого не было.

Только пустота, поглотившая фигуру. Пустота, с которой ему предстояло встретиться лицом к лицу.

Он не знал, что в его квартире, пока он отсутствовал, снова происходили изменения. В ванной комнате зеркало запотело, словно от чьего-то дыхания, и новая надпись появилась рядом с прежней: «Ты уже близко, Андрей. Но готов ли ты к тому, что найдёшь?»

А в квартире напротив снова горел свет. И теперь там были видны не одна, а две женские фигуры, наблюдающие за пустой квартирой Андрея в ожидании его возвращения.

Глава 4

Утреннее солнце едва пробивалось сквозь плотные тучи, окрашивая небо в тревожный серый цвет, когда Андрей и Вера подошли к главному входу городской больницы. Массивное советское здание из красного кирпича возвышалось перед ними, словно безмолвный страж тайн прошлого. Запах хлорки и лекарств ударил в нос ещё на пороге, смешиваясь с едва уловимым ароматом увядших цветов из холла.

Андрей остановился на мгновение, глядя на знакомые стены. Здесь умерла Марина. В одной из этих безликих палат оборвалась её жизнь, а вместе с ней – и его прежняя жизнь. Воспоминания нахлынули болезненной волной: он помнил каждую трещину в стене коридора, каждый поворот к реанимации, запах дезинфицирующих средств, который теперь навсегда ассоциировался со смертью.

– Андрей? – Вера мягко коснулась его руки. – Ты в порядке?

Он кивнул, стараясь отогнать наваждение. Нужно было сосредоточиться на настоящем, на поиске истины.

– Архив находится в подвале, – тихо проговорила Вера, поправляя сумку на плече. Её пальцы нервно сжимали ремень – привычка, выдававшая внутреннее напряжение. – Заведующая архивом, Галина Ивановна, работает здесь уже тридцать лет. Если кто и знает, где искать медицинские карты за тот период…

– Ты её хорошо знаешь? – спросил Андрей, изучая лица проходящих мимо врачей. Каждый мог оказаться причастным к тому, что произошло с Мариной.

– Достаточно хорошо. Мы несколько раз пересекались по работе. Она… как бы это сказать… из тех людей, которые живут своим делом. Архив для неё – это не просто работа, это призвание. – Вера неуверенно улыбнулась. – Если документы существуют, она их найдёт.

Они прошли мимо информационного стенда с фотографиями врачей. Андрей машинально просматривал лица, пытаясь найти что-то знакомое, что могло бы дать ключ к разгадке. Но все эти улыбающиеся люди в белых халатах казались одинаковыми в своей профессиональной доброжелательности.

Андрей кивнул, не отводя взгляда от длинного коридора, который тянулся вглубь здания. Люминесцентные лампы мерцали с едва заметным гудением, создавая холодный, неуютный свет. По стенам развешаны были стенды с медицинской информацией, их пластиковые поверхности отражали свет, создавая блики, которые рябили в глазах.

– Скажи, – вдруг произнёс Андрей, когда они миновали пост охраны, – ты не замечала ничего странного в поведении персонала в тот день? Когда Марина…

Вера замедлила шаг, нахмурившись.

– Ты имеешь в виду день её смерти? Андрей, я же говорила – меня тогда не было в больнице. У меня был выходной.

– Да, но потом. Когда ты приехала. Разговоры, слухи…

– Все были в шоке, – медленно проговорила она. – Марина была молодой, здоровой. Никто не ожидал… – Она осеклась, глядя на побледневшее лицо Андрея. – Прости. Я не хотела…

– Всё в порядке, – отрезал он, хотя в груди снова поднималась знакомая боль. – Продолжай.

– Помню, доктор Семёнов очень переживал. Он ведь был лечащим врачом Марины. Говорил что-то о том, что все анализы были в норме, состояние стабильное… – Вера замолчала, словно пытаясь вспомнить детали. – А ещё медсестра Ольга плакала. Она очень привязывается к пациентам, особенно к молодым.

Спуск в подвал занял несколько минут. Каждый шаг по бетонным ступеням отдавался глухим эхом. Воздух становился всё более спертым, пропитанным запахом старой бумаги и сырости. Андрей невольно поёжился – температура здесь была заметно ниже, чем в остальной части здания.

– Здесь всегда так холодно? – спросил он, натягивая куртку.

– Для сохранности документов, – объяснила Вера. – Галина Ивановна следит за микроклиматом как за своими детьми.

Коридор подвала был узким и мрачным. Стены выкрашены в бледно-зелёный цвет, который от времени стал ещё более безрадостным. Гулкие шаги эхом отражались от потолка, создавая ощущение, что за ними кто-то идёт.

Галина Ивановна встретила их у входа в архив. Женщина лет шестидесяти, с седыми волосами, аккуратно убранными в пучок, и внимательными карими глазами за очками в металлической оправе. Её руки, покрытые возрастными пятнами, бережно держали связку ключей, позвякивающих при каждом движении.

– Вера, дорогая! – Она тепло улыбнулась, но взгляд её был настороженным. – А это, наверное, Андрей Викторович? Мне очень жаль…

– Спасибо, – коротко ответил Андрей. Он устал от соболезнований, от жалостливых взглядов, от необходимости каждый раз заново объяснять, зачем ему нужны медцинские документы жены.

– Нам нужна ваша помощь, Галина Ивановна, – мягко начала Вера. – Андрей Викторович хочет получить полную медицинскую карту своей жены. Марины Викторовны Соколовой. Она умерла здесь в сентябре девяносто третьего года.

– Медицинские карты за девяносто третий год? – переспросила она, нахмурив брови. – Странно. Вчера уже спрашивали об этом периоде.

Андрей и Вера переглянулись. В груди у Андрея что-то сжалось – предчувствие неприятностей.

– Кто спрашивал? – осторожно поинтересовался он, стараясь, чтобы голос звучал спокойно.

Галина Ивановна сняла очки, протерла их краем халата, явно колеблясь.

– Мужчина. Представился сотрудником прокуратуры. Документы у него были в порядке, – медленно проговорила она. – Высокий, лет сорока пяти. Шрам над левой бровью. Говорил очень вежливо, но… – Она поёжилась. – Что-то в нём было неприятное. Взгляд какой-то… холодный.

– И что он хотел? – Андрей почувствовал, как учащается сердцебиение.

– То же самое, что и вы. Медицинские карты пациентов за девяносто третий год. Сказал, что проводит проверку качества оказания медицинских услуг в связи с поступившими жалобами. – Галина Ивановна покачала головой, направляясь к стеллажам. – Но карты за этот период… Их нет.

– Как это – нет? – В голосе Веры прозвучали нотки отчаяния.

– Исчезли. Весь блок документов за период с января по декабрь девяносто третьего года. – Пожилая женщина остановилась перед пустым местом на стеллаже, где зияла заметная брешь между папками. – Я проработала здесь всю жизнь, знаю каждую папку. Ещё неделю назад всё было на месте.

Андрей подошёл к стеллажу, провёл рукой по пустому пространству. Пыль на полке показывала чёткие контуры отсутствующих папок.

– Сколько папок было? – спросил он.

– Двенадцать. По одной на каждый месяц. – Галина Ивановна сжала губы. – И все исчезли в одну ночь. Я заметила пропажу только вчера утром, когда тот человек из прокуратуры спросил про архив.

– А может быть, их взяли для работы? – предположила Вера. – Врачи иногда запрашивают старые карты для анализа?

– Нет, дорогая. У нас строгий учёт. Каждое изъятие документов регистрируется в журнале. – Пожилая женщина показала на толстую тетрадь, лежащую на столе. – Последняя запись – три месяца назад. Кардиологи запрашивали статистику по инфарктам.

Андрей ощутил, как кровь отливает от лица. Холодная ярость и беспомощность боролись где-то в районе солнечного сплетения. Кто-то явно старался замести следы, и делал это системно, профессионально.

– Галина Ивановна, – медленно проговорил он, – а есть ли у вас какие-то дубликаты? Копии? Может быть, резервные экземпляры?

Она покачала головой.

– В то время дубликатов не делали. Слишком затратно было. Да и зачем? Кто мог подумать, что документы просто исчезнут?

– Может быть, они где-то в другом месте? Переложили для инвентаризации? – Вера не сдавалась, её голос звучал натянуто, но решительно.

– Нет, дорогая. Я проверила все возможные места. – Галина Ивановна снова надела очки, её руки дрожали. – Служебные кабинеты, временное хранилище, даже подсобку. За тридцать лет работы такого не случалось ни разу. Документы просто не могут исчезнуть.

– А система безопасности? – спросил Андрей. – Камеры наблюдения в архиве есть?

– Есть одна, – Галина Ивановна кивнула на угол комнаты, где висела небольшая камера. – Но она работает только во время моего отсутствия. Включается автоматически, когда я закрываю архив.

– И что показали записи?

Пожилая женщина сокрушённо развела руками.

– Ничего. Тот человек из прокуратуры сказал, что записи изъяты для служебного расследования. Дал мне справку об изъятии. – Она достала из ящика стола официальный документ с печатями. – Всё по закону.

Андрей взял справку, внимательно изучил. Документ выглядел подлинным – правильные печати, подписи, ссылки на соответствующие статьи законодательства. Но что-то в нём казалось не так.

– Можно я сниму копию? – спросил он.

– Конечно.

Пока Галина Ивановна делала копию на старом ксероксе, Андрей обдумывал ситуацию. Кто-то предвидел его попытку найти медицинскую карту Марины и заранее уничтожил улики. Это требовало планирования, ресурсов, доступа к официальным документам. Не рядовое преступление.

– Галина Ивановна, – обратился он к пожилой женщине, – а вы помните что-нибудь о смерти моей жены? Может быть, были какие-то разговоры среди персонала?

Она задумалась, морща лоб.

– Помню, было много шума. Молодая женщина, никаких предпосылок… Доктор Семёнов очень переживал, даже думал уволиться. Говорил, что не понимает, что пошло не так.

– А где сейчас доктор Семёнов?

– Уехал в Москву через месяц после… этого случая. Получил предложение от крупной клиники. – Галина Ивановна грустно улыбнулась. – Хороший был врач. Совестливый.

Очередной след, который обрывался. Андрей начинал понимать масштаб заговора – все, кто мог что-то знать о смерти Марины, либо исчезли, либо молчали.

Выходя из больницы, Андрей чувствовал себя так, словно его ударили под дых. Каждый шаг давался с трудом, а в голове роились мысли о том, кто и зачем уничтожает следы прошлого Марины. Вера шла рядом молча, лишь изредка бросая на него обеспокоенные взгляды.

– Андрей, – тихо позвала она, когда они вышли на улицу. – Может быть, стоит обратиться в полицию? То, что происходит, это уже не просто странное совпадение.

Он остановился, глядя на серое осеннее небо.

– И что я им скажу? Что кто-то украл медицинские карты? У них есть справка об изъятии документов прокуратурой. Всё законно.

– Но ты же не веришь, что это действительно прокуратура?

– Конечно, не верю. Но как это доказать?

Они дошли до ближайшего кафе – небольшого уютного заведения с красными клетчатыми скатертями и запахом свежей выпечки. Андрей заказал кофе, хотя желудок сводило от нервного напряжения. Вера взяла чай с мятой, её руки слегка дрожали, когда она поднесла чашку к губам.

– Кто-то нас опережает, – тихо проговорил Андрей, глядя в окно на пешеходов, спешащих по своим делам. – И этот кто-то имеет доступ к официальным документам.

– Андрей, а что если… – Вера колебалась, подбирая слова. – Что если Марина действительно умерла естественной смертью, а все эти совпадения – просто…

– Совпадения? – Он резко повернулся к ней. – Медицинские карты исчезают в тот день, когда я начинаю их искать. Это совпадение?

– НИ, конечно, нет. Просто… – Она вздохнула. – Просто я боюсь за тебя. За нас. Ты видел, с какой легкостью они заставили исчезнуть целый архив. Что они сделают с нами, если мы будем копать дальше?

Андрей понимал её страхи. Но отступить он не мог. Не после того, что узнал.

– Возможно, стоит обратиться в другие инстанции? Морг, отдел ЗАГС… – предложила Вера, но в её голосе не было уверенности.

Андрей покачал головой. Интуиция подсказывала, что все официальные источники информации о Марине уже зачищены или будут зачищены в ближайшее время.

– Нет, – медленно проговорил он. – Если они смогли добраться до больничного архива, смогут добраться и до остальных. Нужно искать другие источники. Неофициальные.

– Какие, например?

– Людей. Тех, кто работал с Мариной в тот день. Кто её видел, лечил… – Андрей задумался. – Галина Ивановна упоминала медсестру Ольгу. Может быть, стоит с ней поговорить?

– Ольга Морозова. Она до сих пор работает в больнице, – кивнула Вера. – Но не знаю, согласится ли она говорить. После того случая она стала очень замкнутой.

Телефон зазвонил резко, заставив обоих вздрогнуть. Номер был скрыт.

– Алло? – Андрей ответил настороженно.

– Андрей Викторович? – Голос на том конце провода был мужским, с лёгким акцентом, который Андрей не смог определить. – У меня есть то, что вас интересует. Касательно вашей жены.

Сердце забилось чаще. Андрей знаком показал Вере, чтобы она слушала.

– Кто вы? Что вам нужно?

– Неважно, кто я. Важно то, что у меня есть записи видеонаблюдения из больницы за день смерти Марины Викторовны. – В голосе собеседника слышалась усталость, словно он принял трудное решение. – Встретимся сегодня в шесть вечера. Парк Победы, скамейка возле памятника неизвестному солдату. Приходите один.

– Постойте, – Андрей вцепился в телефон. – Откуда у вас эти записи? Почему вы решили мне их передать?

– Потому что не могу больше молчать. – Голос стал тише, осторожнее. – Марину убили, Андрей Викторович. И если я не передам вам эти записи сейчас, завтра их уже не будет.

– Но почему…

– Я знал вашу жену. Она была хорошим человеком. Не заслуживала такой смерти. – Пауза. – Шесть вечера, парк Победы. И помните – если вы приведёте кого-то с собой или обратитесь в полицию, сделка отменяется.

Гудки. Связь прервалась.

Андрей медленно убрал телефон, чувствуя, как адреналин растекается по венам. Вера смотрела на него выжидающе, в её глазах читались одновременно надежда и тревога.

– Видеозаписи, – коротко объяснил он. – Кто-то готов их передать.

– Это может быть ловушка, – встревоженно проговорила Вера. – Андрей, подумай. Кто-то звонит с мобильного номера, предлагает секретную информацию… Это слишком подозрительно.

– Возможно. Но у меня нет выбора. – Он допил остывший кофе, морщась от горечи. – Это единственная зацепка.

– Тогда я пойду с тобой.

– Нет. Он сказал – один.

– Андрей, это безумие! – Вера схватила его за руку. – Что если это те же люди, которые украли архив? Что если они хотят тебя заманить?

– Тогда я буду осторожен. – Он мягко высвободил руку. – Но я должен попытаться.

Остаток дня тянулся мучительно долго. Андрей не мог найти себе места, расхаживал по квартире, то и дело поглядывая на часы. Вера пыталась заниматься работой, но её пальцы нервно барабанили по столу, а взгляд то и дело ускользал к окну.

– А что если записей не существует? – вдруг спросила она, отрываясь от документов. – Что если этот человек блефует?

– Зачем ему блефовать? – Андрей остановился у окна, глядя на серые дома напротив. – Какая ему выгода?

– Не знаю. Может быть, хочет денег? Или… – Она замолчала.

– Или что?

– Или хочет заставить тебя прекратить поиски. Даст фальшивую запись, которая покажет, что Марина действительно умерла естественной смертью, и ты успокоишься.

Андрей задумался. Логика в словах Веры была. Но он не мог упустить эту возможность.

– Я буду осторожен, – повторил он. – Если что-то покажется подозрительным, сразу уйду.

В половине шестого Андрей уже был в парке. Октябрьский вечер выдался прохладным, листья под ногами шуршали влажно и печально. Запах прелой листвы смешивался с дымом от костров дворников где-то вдалеке. Немногочисленные прохожие спешили домой, поднимая воротники курток.

Парк Победы был одним из старейших в городе. Высокие дубы и липы, посаженные ещё в послевоенные годы, создавали тенистые аллеи даже осенью, когда большая часть листвы уже опала. Андрей медленно шёл по центральной аллее, оглядываясь по сторонам. Скамеек было много, но та, что стояла возле памятника неизвестному солдату, была хорошо видна со всех сторон.

Памятник неизвестному солдату возвышался в центре небольшой площадки, окружённой старыми липами. Бронзовый солдат с автоматом в руках смотрел вдаль, а у его ног горел вечный огонь. Андрей сел на указанную скамейку, ощущая, как холодный металл проникает сквозь одежду. Нервное напряжение было таким сильным, что он слышал собственное сердцебиение.

Минуты тянулись медленно. Парк постепенно пустел, лишь изредка мимо проходили одинокие прохожие с собаками или пожилые пары, совершающие вечернюю прогулку. Андрей внимательно изучал каждого, пытаясь понять, не следит ли кто-то за ним.

Ровно в шесть к нему подошёл мужчина лет пятидесяти, в тёмном пальто и вязаной шапке. Лицо у него было обычное, запоминающееся разве что глубокими морщинами вокруг глаз и нервным тиком в уголке рта. Он сел рядом, не протягивая руки для знакомства, и несколько секунд молча смотрел на памятник.

– Андрей Викторович? – спросил он наконец, не поворачивая головы.

– Да. А вы…?

– Имя неважно. – Мужчина достал из кармана маленькую флешку, покрутил её в пальцах. – Я работал в службе безопасности больницы. Ушёл на пенсию два года назад. То, что я вам передаю, может стоить мне жизни, но совесть не даёт покоя.

– Почему именно сейчас? – Андрей изучал профиль незнакомца. – Прошло столько лет…

– Потому что вчера ко мне домой приходили. – Мужчина наконец посмотрел на Андрея, и в его глазах читался страх. – Предлагали деньги за молчание. Много денег. А когда я отказался, стали угрожать.

– Кто угрожал?

– Люди в дорогих костюмах. Говорили вежливо, но глаза… – Он поёжился. – В таких глазах я видел смерть.

Он протянул флешку Андрею. Пластиковый корпус был тёплым от чужих пальцев.

– Что там? – Андрей осторожно взял накопитель.

– Записи камер наблюдения за день смерти вашей жены. Официально они были стёрты по истечении срока хранения, но я сделал копию. – Мужчина встал, оглядываясь по сторонам. – Внимательно изучите запись с камеры коридора третьего этажа, временной промежуток с четырнадцати до пятнадцати часов. И будьте осторожны. Те, кто стоит за этим, не остановятся ни перед чем.

– Постойте, – Андрей поднялся следом за ним. – Скажите хотя бы, что я там увижу?

Мужчина остановился, не оборачиваясь.

– Увидите того, кто убил вашу жену. – Голос его стал совсем тихим. – И поймёте, почему это произошло.

– Но зачем? Зачем её убили?

– Она знала то, чего знать не должна была. – Мужчина шагнул к деревьям. – А теперь это знаете вы. Будьте осторожны, Андрей Викторович. Очень осторожны.

Не дожидаясь ответа, он быстро зашагал прочь, растворяясь в сумерках между деревьями.

Андрей ещё несколько минут стоял возле памятника, сжимая флешку в кулаке. Вокруг сгущались сумерки, включилось освещение, и парк наполнился длинными тенями. Где-то вдалеке лаяла собака, слышались голоса поздних прохожих.

Только когда он убедился, что никто за ним не следит, Андрей направился к выходу из парка. Флешка жгла карман, словно раскалённый металл. Наконец-то у него появился шанс узнать правду.

Дома Андрей с трясущимися руками вставил флешку в компьютер. Файлов было несколько, все помечены датой и временем. Он открыл указанный, и на экране появилось чёрно-белое изображение больничного коридора.

Качество записи было неплохим для того времени. Коридор третьего этажа, знакомый до боли – здесь он проводил часы, дожидаясь новостей о состоянии Марины. Белые стены, линолеум на полу, ряд дверей в палаты. Всё выглядело обыденно, буднично.

Запись шла медленно, кадр за кадром показывая редких прохожих – врачей, медсестёр, посетителей. Андрей внимательно всматривался в каждую фигуру, пока на отметке 14:37 в кадр не вошла медсестра.

Сначала ничего подозрительного. Обычная женщина в белом халате и медицинской шапочке, идущая по коридору с решительным шагом. Но что-то в её движениях показалось ему странным. Он перемотал запись назад, включил повтор.

Медсестра шла по коридору к палате Марины, но… её походка была неестественной. Слишком широкие шаги для женщины её комплекции. Слишком уверенные движения плеч, характерные скорее для мужчины. И когда она повернула голову, проверяя, не наблюдает ли кто за ней, Андрей заметил то, что заставило его кровь похолодеть – под медицинской шапочкой виднелись короткие тёмные волосы, хотя все медсёстры этого отделения носили длинные волосы, аккуратно убранные под чепчики.

Он увеличил изображение, всматриваясь в размытые черты лица. Определённо мужчина. Переодетый в женскую форму, но мужчина. Широкие плечи, которые халат не мог скрыть полностью. Крупные руки. И самое главное – движения. Он пытался имитировать женскую походку, но мужская природа выдавала себя в каждом шаге.

– Боже мой, – прошептал Андрей, чувствуя, как пересыхает во рту.

Он продолжил просматривать запись. Ложная медсестра скрылась в палате Марины в 14:39. Вышла в 14:51 – через двенадцать минут. За это время в коридоре не появился ни один человек. Палата Марины была в конце коридора, самая изолированная.

Выходя из палаты, убийца – Андрей уже не сомневался, что это был убийца – двигался быстрее, нервознее. В руках у него была маленькая сумочка, которой не было при входе. Лицо скрывала маска, но даже через неё было видно напряжение.

Андрей перемотал запись ещё раз, делая скриншоты каждого кадра, где был виден преступник. Может быть, эксперты смогут восстановить черты лица, определить рост, вес, другие характеристики.

Он скопировал файл на жёсткий диск, на отдельную флешку, отправил себе на электронную почту. Каждая копия могла оказаться спасительной.

Следующие полчаса он провёл за детальным изучением записи, делая скриншоты, заметки. Постепенно картина становилась яснее – и от этой ясности становилось страшно.

14:35 – коридор пуст 14:37 – появление ложной медсестры 14:39 – вход в палату Марины 14:51 – выход из палаты 14:53 – исчезновение из поля зрения камеры

Двенадцать минут. За двенадцать минут был убит человек.

Андрей открыл другие файлы на флешке. Записи с разных камер, разное время. Он нашёл запись с камеры у входа в больницу за тот же день. В 14:25 в здание вошёл мужчина в тёмной куртке и джинсах. Лицо скрывала бейсболка, опущенная на глаза. В 15:15 тот же человек покинул здание, но теперь на нём была другая одежда – светлая рубашка и тёмные брюки.

Переодевание. Маскировка. Всё было продумано до мелочей.

Андрей вгляделся в фигуру мужчины. Высокий, около метра восьмидесяти. Спортивное телосложение. Уверенная походка человека, привыкшего к физическим нагрузкам. В левой руке – небольшая спортивная сумка.

Телефон зазвонил, заставив Андрея подскочить от неожиданности. Вера.

– Ну как? – её голос звучал взволнованно. – Ты посмотрел записи?

– Да. – Андрей потер глаза, которые болели от напряжения. – Марину действительно убили.

Пауза.

– Ты уверен?

– Абсолютно. У меня есть видео убийцы. Мужчина, переодетый медсестрой. – Он сохранил очередной скриншот. – Вера, это профессиональная работа. Кто-то заказал убийство моей жены.

– Андрей, это… это невозможно поверить. Кому могла помешать Марина? Она же занималась только наукой.

– Не знаю. Но завтра я отнесу эти записи в полицию. Пусть разбираются.

Выходя из дома на следующее утро, Андрей почувствовал тревожное ощущение чужого взгляда. Оглянулся – обычная утренняя суета, люди спешат на работу, дети в школу. Но что-то было не так.

Серый автомобиль «Форд Фокус» стоял у противоположного тротуара. За рулём сидел мужчина в тёмных очках, несмотря на пасмурную погоду. Андрей не обратил бы на него внимания, если бы не заметил этот же автомобиль вчера вечером возле парка, когда возвращался домой с флешкой.

Сердце забилось быстрее. Неужели за ним действительно следят?

Он направился к остановке общественного транспорта, краем глаза наблюдая за машиной. Когда автобус тронулся, «Форд» плавно влился в поток, держась на расстоянии трёх-четырёх машин.

На следующей остановке Андрей вышел и тут же сел в маршрутку, идущую в противоположном направлении. Серая машина промчалась мимо, но через минуту развернулась и снова начала преследование.

В груди нарастало ощущение удушья. Кто-то определённо следил за ним, и делал это не особенно скрываясь. Возможно, хотели, чтобы он это заметил? Запугать, заставить отступить?

Андрей вышел возле торгового центра, прошёл через главный вход и вышел через служебный выход. Серый автомобиль терпеливо ждал на парковке. За рулём теперь сидел другой человек – молодой, с военной стрижкой.

Это была уже не паранойя. За ним действительно следили, и делали это профессионально, сменяя наблюдателей.

Андрей достал телефон, набрал номер такси. Нужно было как можно быстрее добраться до полицейского участка, пока его не перехватили.

Такси подъехало через пять минут. Андрей быстро сел в машину, дав водителю адрес участка. «Форд» последовал за ними, но на середине пути отстал – видимо, поняв, куда они направляются.

В участке дежурный офицер, молодой лейтенант с усталым лицом, выслушал рассказ Андрея с нарастающим скептицизмом.

– Видеозаписи убийства жены? – переспросил он, поглядывая на флешку в руке Андрея. – И это произошло несколько лет назад?

– Да. Но только сейчас я получил доказательства.

– Хорошо. Давайте посмотрим.

Они прошли в кабинет, где стоял компьютер. Андрей вставил флешку, открыл файл с записью. На экране появился знакомый коридор больницы.

– Вот, смотрите. Четырнадцать тридцать семь. – Андрей указал на фигуру ложной медсестры. – Это мужчина, переодетый в женскую форму.

Лейтенант внимательно изучал запись, время от времени останавливая её и рассматривая отдельные кадры.

– Да, что-то странное в этой медсестре есть, – согласился он наконец. – Но это не обязательно означает убийство. Может быть, это просто… необычная женщина?

– Посмотрите на записи с других камер, – настаивал Андрей. – Тот же человек входит в больницу в гражданской одежде, а выходит уже переодетый.

Они просмотрели все файлы. Лейтенант становился всё более серьёзным.

– Это действительно подозрительно, – признал он. – Но видите ли, чтобы возбудить уголовное дело, нам нужны более веские доказательства. Эти записи не показывают самого преступления, только подозрительное поведение.

– Но разве этого недостаточно для начала расследования?

– Для начала проверки – да. Но дело в том, что вашей жены давно уже нет в живых. Если это действительно было убийство, то доказать его сейчас будет практически невозможно.

Андрей почувствовал, как внутри всё обрывается.

– Что вы предлагаете?

– Мы зарегистрируем ваше заявление, проведём проверку. Но не обольщайтесь – шансы на раскрытие преступления после стольких лет минимальны.

Домой Андрей добирался сложным маршрутом, с несколькими пересадками. «Форд» больше не появлялся, но тревожное чувство не покидало. Они знали, где он живёт. Знали, чем занимается. И явно не собирались оставлять его в покое.

Поднимаясь по лестнице в свою квартиру, Андрей услышал тихий щелчок замка. Кто-то торопливо выходил из его квартиры через служебный выход – звук шагов эхом отдавался в вентиляционной шахте.

Сердце заколотилось. Он осторожно вставил ключ в замок, прислушиваясь. Тишина.

Квартира выглядела почти нормально. Почти. Только Андрей замечал мелочи – книга лежала не на том месте, где он её оставил. Ручка на столе повёрнута по-другому. Шкаф в спальне был слегка приоткрыт, хотя он точно помнил, что закрывал его плотно.

А компьютер… компьютер был включён.

На экране светилась страница медицинской энциклопедии. Статья о редком генетическом заболевании – синдроме Тернера. Андрей быстро пробежал глазами по тексту: «…встречается только у женщин… передаётся по женской линии… может приводить к бесплодию… в редких случаях – к внезапной смерти от сердечной недостаточности…»

Руки дрожали, когда он закрывал браузер. Кто-то хотел ему что-то сказать. Кто-то, кто мог свободно проникать в его дом, знал о его расследовании и направлял его по определённому пути.

Андрей проверил все замки, установил дополнительную цепочку на входную дверь. Но понимал – если они смогли попасть сюда один раз, смогут и ещё.

Он сел за компьютер, открыл историю браузера. Кроме статьи о синдроме Тернера, незваные гости просматривали файлы на жёстком диске. Папку с копиями видеозаписей. Документы Марины. Её фотографии.

Что они искали? И нашли ли то, что искали?

Вечером позвонила Вера.

– Андрей, я слышала, ты был в полиции. Как прошло?

– Плохо, – устало ответил он. – Они не верят, что это убийство. Говорят, доказательств недостаточно.

– А что ты собираешься делать дальше?

– Не знаю. – Он посмотрел на статью о синдроме Тернера, которую распечатал. – Вера, скажи мне честно. У Марины были какие-то проблемы со здоровьем? Генетические заболевания?

Пауза.

– Андрей, зачем тебе это?

– Просто ответь.

– Нет, насколько я знаю. Она была абсолютно здорова. А почему ты спрашиваь?

Он рассказал ей о вторжении в квартиру, о статье на компьютере. Вера слушала молча, лишь изредка ахая от удивления.

– Это становится опасно, – сказала она наконец. – Андрей, может быть, стоит остановиться? Ты же видишь – они готовы на всё.

– Не могу остановиться. Не теперь, когда я так близко к истине.

Ночь была беспокойной. Каждый шорох за окном, каждый скрип лестницы заставляли его вздрагивать. Сон приходил урывками, полный тревожных снов о Марине, о больничных коридорах, о лицах в медицинских масках.

В три часа ночи зазвонил телефон. Андрей подскочил, как от удара током. На дисплее высветилось имя: «Клавдия Петровна».

– Алло? – Его голос прозвучал хрипло от недосыпа.

– Андрей, извини, что так поздно. – Голос пожилой женщины звучал взволнованно, но решительно. – Мне нужно с тобой встретиться. Срочно.

– Клавдия Петровна, что случилось? Сейчас же ночь…

– Я знаю, сынок. Но время не ждёт. – Она помолчала, и в трубке слышалось её тяжёлое дыхание. – Ты видишь только вершину айсберга, Андрей. Я хочу, чтобы ты увидел всю картину.

– О чём вы говорите?

– О Марине. О том, что с ней на самом деле произошло. О том, почему её убили. – Каждое слово давалось ей с трудом, словно она преодолевала внутреннее сопротивление. – Встретимся завтра в два часа дня. В нашем старом месте – в парке, где мы с тобой гуляли после похорон.

– Клавдия Петровна, вы что-то знаете о смерти Марины?

Пауза была такой долгой, что Андрей подумал – связь прервалась.

– Знаю больше, чем хотела бы знать, – наконец тихо ответила она. – Марина была не просто твоей женой, Андрей. Она была частью чего-то большего. Чего-то такого, что некоторые люди готовы убивать, чтобы сохранить в тайне.

– Не понимаю…

– Завтра поймёшь. – Голос её стал твёрже. – Приходи один, Андрей. И будь осторожен. После нашего разговора ты будешь знать слишком много. А это опасно.

– Клавдия Петровна, подождите…

Она повесила трубку, оставив Андрея наедине с тишиной ночной квартиры и грузом предчувствий. За окном начинался рассвет, окрашивая небо в тревожные багровые тона. Где-то в городе серый «Форд» терпеливо ждал утра. Где-то люди в медицинских масках планировали следующий ход.

А Андрей сидел у окна, держа в руках флешку с записью, и понимал – завтра всё изменится. Навсегда. И возможно, после разговора с Клавдией Петровной он пожалеет, что начал это расследование.

Но пути назад уже не было.

Глава 5

Андрей несколько раз перечитал сообщение на экране телефона, каждый раз надеясь, что буквы сложатся в другие слова. Но нет – приглашение на встречу от Клавдии Петровны оставалось неизменным. Заброшенный парк аттракционов на окраине города, полночь. Место, которое когда-то было полно детского смеха, а теперь стояло как памятник забытому времени.

Он долго сидел на краю кровати, глядя в окно на серые сумерки октября. Здравый смысл подсказывал не идти. Но что-то более глубокое, какое-то внутреннее чутьё, которое он никогда не умел объяснить, тянуло его туда. Может быть, это была надежда наконец получить ответы. А может быть – последняя нить, связывающая его с Мариной.

В одиннадцать вечера Андрей вызвал такси. Водитель – пожилой мужчина с усталыми глазами – несколько раз переспросил адрес.

– Вы уверены, молодой человек? Там уже лет пять как всё закрыто. Опасное место.

– Уверен, – коротко ответил Андрей, глядя на проплывающие мимо фонари.

Парк встретил его скрипом ржавых ворот и запахом прелой листвы. Луна проглядывала сквозь облака, отбрасывая причудливые тени от остовов каруселей и американских горок. Андрей включил фонарик телефона и медленно пошёл по заросшим дорожкам.

Здесь когда-то он водил Марину на первое свидание. Она смеялась на колесе обозрения, а он боялся высоты, но не признавался в этом. Воспоминание накрыло его волной такой острой боли, что он остановился, прислонившись к столбу с облупившейся краской.

– Клавдия Петровна? – негромко позвал он, но в ответ услышал лишь шорох листьев под ногами невидимых обитателей парка.

Он обошёл центральную площадку, заглянул в разрушенный павильон с автоматами, поднялся на скрипучие ступени обзорной площадки. Никого. Только ветер играл обрывками афиш и пластиковыми пакетами.

Уже собираясь уходить, Андрей заметил что-то белое, приколотое к доске объявлений у входа в парк. Конверт. Без подписи, но он сразу понял – это для него.

Внутри были фотографии. Чёрно-белые, зернистые, словно сделанные скрытой камерой. Марина идёт по улице, держа под руку пожилого мужчину с седыми волосами и добрым лицом. Марина и тот же мужчина сидят в кафе, о чём-то серьёзно беседуя. Марина плачет, а он гладит её по руке. На последней фотографии они стоят у входа в какое-то здание – вывеска неразборчива, но по архитектуре похоже на медицинское учреждение.

На обороте каждой фотографии – дата. За месяц до смерти Марины.

Мужчина был ей совершенно незнаком. В её дневнике, который показывала Клавдия Петровна, не было ни слова о каких-то встречах с незнакомцами. Но снимки говорили сами за себя – это были явно не случайные встречи.

Андрей сел в такси с ощущением, что земля уходит из-под ног. Каждый найденный ответ порождал десяток новых вопросов.

На следующий день он пришёл в больницу раньше смены. Хотел поговорить с доктором Величко, показать ему фотографии, узнать, не знаком ли тот с мужчиной со снимков. Но у кабинета психотерапевта его ждал сюрприз.

Дверь была опечатана жёлтой лентой с надписью "Вход воспрещён". Возле кабинета стоял участковый – молодой парень, который явно скучал на своём посту.

– Что здесь произошло? – спросил Андрей, показывая свою больничную карточку.

– Доктор исчез позавчера, – равнодушно ответил полицейский. – Не вышел на смену, дома его тоже нет. Родственники заявление подали. Вот и опечатали кабинет, пока не найдётся.

– Исчез? – Андрей почувствовал, как внутри всё сжимается. – То есть как исчез?

– А кто его знает. Может, в запой ушёл, может, с какой-то бабой сбежал. Мужик ведь одинокий был. Вы к нему на приём собирались?

– Да, – соврал Андрей. – У меня талон был.

– Ну так идите к другому доктору. В регистратуре скажут, к кому можно обратиться.

Андрей кивнул и пошёл по коридору, но мысли его были далеко. Слишком много совпадений. Слишком много людей исчезали или умирали вокруг истории Марины.

Вечером он позвонил Вере. Подруга была взволнована – он это сразу понял по её голосу.

– Андрей, нам надо встретиться. Срочно. Я нашла кое-что странное.

Они встретились в том же кафе, где были в прошлый раз. Вера выглядела усталой, под глазами залегли тени.

– Я копала глубже, – начала она без предисловий. – Помнишь, ты просил узнать о других самоубийствах? Так вот, за последний год в нашем городе покончили с собой семь молодых мужчин. Семь, Андрей! Это в три раза больше обычной статистики.

Она достала из сумки папку с распечатками.

– Смотри сам. Дмитрий Холодов, 28 лет, повесился в своей квартире. Максим Рогов, 26 лет, выбросился с балкона. Олег Крайнов, 29 лет, отравился угарным газом. И так далее. Все молодые, все без явных проблем с психикой, все оставили предсмертные записки о том, что "не могут больше жить с этим грузом".

– Какая связь с семьёй Соколовых? – тихо спросил Андрей.

– Вот тут самое интересное. – Вера перелистнула страницы. – Холодов работал в архитектурном бюро, которое проектировало дом, где жили Соколовы. Рогов был слесарем в управляющей компании – чинил у них сантехнику. Крайнов работал в банке, где семья Соколовых брала ипотеку. Связи косвенные, но они есть.

– А остальные?

– Остальные… – Вера замялась. – У меня есть подозрения, но пока не могу подтвердить. Но, Андрей, это явно не совпадение. Кто-то методично устраняет людей, которые могли что-то знать о семье Соколовых.

Андрей рассказал ей о фотографиях и исчезновении доктора Величко. Лицо Веры становилось всё мрачнее.

– Мы влипли во что-то серьёзное, – сказала она. – Может, стоит обратиться в полицию?

– И что мы скажем? Что какая-то женщина, которая может быть призраком, показывает нам дневники мёртвой девушки? Что молодые люди умирают после косвенных контактов с покойной семьёй? Нас поднимут на смех.

– Тогда что делать?

– Копать дальше, – сказал Андрей, хотя сам не был уверен в правильности этого решения.

Ночью его разбудил стук.

Не в дверь – в стену. Ритмичный, настойчивый. Стук-стук-стук. Пауза. Стук-стук-стук.

Андрей сел в кровати, прислушиваясь. Звук шёл из стены, разделяющей его спальню с соседней квартирой. Но та квартира пустовала уже полгода – старушка-соседка умерла, а наследники никак не могли разделить жилплощадь.

Стук повторился. На этот раз он показался более отчаянным, как будто кто-то просил о помощи.

Андрей встал, подошёл к стене и приложил ухо. Стук стал тише, но не прекратился. Словно кто-то стучал с другой стороны, зная, что его слышат.

– Кто там? – тихо спросил он, чувствуя себя идиотом.

В ответ – три коротких стука. Пауза. Ещё три.

Сердце Андрея забилось быстрее. Он стал простукивать стену в ответ – три раза. И тут же услышал ответ – три стука с той стороны.

Это продолжалось несколько минут. Какой-то безумный диалог через стену. Потом звуки прекратились так же внезапно, как начались.

Андрей не мог заснуть до утра. А утром, при свете дня, он внимательно осмотрел стену спальни. И нашёл то, что раньше не замечал – едва заметную трещину в обоях, идущую вертикально от пола до потолка.

Он подковырнул обои ногтем. Под ними оказалась ещё одна трещина – уже в самой стене. А когда он нащупал её пальцами, стена поддалась.

За несколько минут работы он понял – это замаскированная ниша. Аккуратно вырезанный прямоугольник в стене, заделанный гипсом и заклеенный обоями.

Внутри ниши лежала тетрадь.

Знакомый почерк на обложке: "Дневник. М. Соколова."

Но это был другой дневник. Не тот, что показывала Клавдия Петровна. Более потрёпанный, с пятнами на страницах, которые могли быть слезами… или кровью.

Андрей открыл его на первой странице:

"Если кто-то читает это, значит, меня уже нет. Но я должна рассказать правду. О том, что случилось с нашей семьёй. О том, кто на самом деле убил маму и папу. И о том, что эта тварь теперь охотится на всех, кто может её разоблачить."

Руки Андрея дрожали, когда он перелистывал страницы. Записи велись в последние месяцы жизни Марины, но это был совсем другой человек – не та мечтательная девушка из первого дневника, а кто-то напуганный, отчаянный, борющийся за жизнь.

"15 сентября. Она снова звонила. Называет себя тётей Клавой, говорит, что хочет помочь. Но я помню её голос. Это та же женщина, что приходила к нам домой за день до… до того, что случилось. Мама тогда испугалась, когда увидела её. Сказала: 'Я думала, ты умерла двадцать лет назад'."

"20 сентября. Нашла в архиве старые газеты. В 2004 году в нашем доме был пожар. Сгорела квартира на втором этаже. Погибла женщина – Клавдия Петровна Морозова. Но если она мертва, кто тогда звонит мне?"

"25 сентября. Доктор Величко сказал, что я схожу с ума от горя. Но я не сумасшедшая! Я видела её возле дома. Она стояла и смотрела на мои окна. Когда я выбежала, её уже не было. Но на асфальте остались мокрые следы, хотя дождя не было."

"30 сентября. Она проникла в квартиру. Я знаю, что была дома одна, но когда вернулась из магазина, в воздухе висел запах её духов. Того же аромата, что был в доме в день смерти родителей. И на кухонном столе лежала фотография нашей семьи, разрезанная пополам. Моя половина была перечёркнута красным."

Последние записи становились всё более хаотичными, почерк – нервным и угловатым.

"5 октября. Узнала правду. Клавдия Петровна Морозова работала в том же банке, что и папа, двадцать лет назад. Её уволили за кражу. Она угрожала отомстить всем, кто её 'предал'. Папа был одним из свидетелей на суде."

"7 октября. Она не мертва. Не знаю, как это возможно, но она жива. И она убила моих родителей. А теперь охотится на меня. Прячу этот дневник в стене – возможно, кто-то найдёт его после…"

"9 октября. Больше не могу. Она везде. В зеркалах, в тенях, в звуках по ночам. Обещает, что если я покончу с собой, то хотя бы не буду мучиться. Но я знаю – она врёт. После смерти я стану такой же, как она. Привязанной к этому месту, к этой боли."

И последняя запись, сделанная дрожащей рукой:

"10 октября. Если ты нашёл это, Андрей (а я знаю, что найдёшь ты – она не остановится, пока не заманит тебя сюда), беги. Беги прямо сейчас и никогда не возвращайся в этот город. Она не остановится, пока не закончит то, что начала двадцать лет назад. Месть – это всё, что её держит в этом мире. И она убьёт каждого, кто связан с теми событиями. Каждого, кто может помешать ей или узнать правду."

"Не верь дневнику, который она тебе показала. Не верь её слезам и рассказам о том, как она любила меня. Она убила меня. Заставила выпить яд, а потом повесила моё тело, чтобы все поверили в самоубийство."

"Я люблю тебя, Андрей. Прости, что втянула тебя в это. Беги."

Андрей закрыл дневник и опустился на пол спиной к стене. В голове не было ни одной связной мысли – только хаос из страха, ярости и невероятного горя.

Марину убили. Его Марину убила какая-то безумная женщина, жаждущая мести за события двадцатилетней давности. И теперь эта же женщина охотилась на всех, кто мог быть связан с той историей.

Включая его самого.

Телефон зазвонил, заставив его подпрыгнуть. Незнакомый номер.

– Андрей? – нежный, знакомый голос. – Это Клавдия Петровна. Нам надо встретиться. Я знаю, что ты нашёл дневник.

Он молчал, не решаясь дышать.

– Не молчи, дорогой. Я же знаю, что ты там. И знаю, что ты всё прочитал. Но ты ведь понимаешь – мёртвые девочки иногда врут.

– Что вы хотите? – хрипло спросил он.

– Поговорить. Объяснить. Ты ведь заслуживаешь знать всю правду, а не только версию Марины. Приезжай в квартиру Соколовых. Сегодня в полночь.

– Нет.

– Тогда я сама приду к тебе. И, боюсь, наша беседа будет не такой… дружелюбной.

Связь оборвалась.

Андрей посмотрел на часы. Восемь вечера. У него было четыре часа, чтобы решить, что делать. Бежать, как советовала Марина в дневнике? Или встретиться лицом к лицу с убийцей той, которую он любил?

За окном начинался дождь, и капли по стеклу стекали словно слёзы.

Глава 6

Дождь барабанил по ветровому стеклу старого автомобиля Веры с монотонной настойчивостью, превращая уличные фонари в размытые жёлтые пятна, которые расплывались и дрожали, словно миражи в пустыне. Каждая капля, стекавшая по стеклу, оставляла свой извилистый след, создавая причудливую карту водяных дорожек. Дворники скрипели в такт ударам сердца Андрея, их резиновые лезвия размазывали воду, но не могли справиться с потоком, обрушившимся с тёмного октябрьского неба.

Андрей сжимал руки в кулаки так крепко, что костяшки пальцев побелели, чувствуя, как пот скапливается на ладонях, несмотря на прохладу октябрьского вечера. Его ногти впивались в кожу, оставляя полукруглые отпечатки – физическая боль помогала сосредоточиться, отвлекала от мыслей о том, что может произойти с Мариной в эти самые минуты. Воздух в салоне казался густым и вязким, пропитанным напряжением и запахом выветрившихся сигарет, который въелся в обивку за годы использования машины предыдущими владельцами. Каждый вдох давался с трудом, словно лёгкие отказывались принимать этот спёртый воздух.

– Дом на углу Садовой и Первомайской, – прошептала Вера, медленно поворачивая ключ зажигания и заглушая двигатель в тени старого клёна, чьи ветви, обнажённые осенними ветрами, простирались над ними как костлявые пальцы. Её голос дрожал едва заметно, но Андрей уловил эту дрожь – он научился замечать малейшие изменения в интонациях людей за эти мучительные дни поисков. Вера сглотнула, и он услышал этот звук в тишине машины. – Соседи говорят, что там никто не живёт уже полгода. Хозяин уехал в Германию к дочери, дом пустует.

Андрей кивнул, медленно и тяжело, не отрывая взгляда от двухэтажного особняка, который возвышался перед ними как тёмная громада, силуэт которой вырисовывался на фоне облачного неба. Дом казался мёртвым – его фасад потемнел от времени и влаги, штукатурка местами отслоилась, обнажая кирпичную кладку. Окна были зашторены плотными занавесками, но в одном из окон второго этажа мелькал слабый, почти незаметный свет – не яркий, как от электрической лампы, а тусклый, мерцающий, словно от свечи или старого фонаря.

"Кто-то там есть,"– подумал он, и холодок пробежал по позвоночнику, заставив мышцы на затылке напрячься. Инстинкт самосохранения кричал "беги", но образ Марины – её смеха, её тёплых рук, её доверчивых глаз – заглушал этот крик. Она где-то там, возможно, в этом самом доме, и каждая минута промедления могла стоить ей жизни.

Они выбрались из машины, стараясь не хлопать дверцами, каждое движение выверено и осторожно. Металл был холодным и влажным от дождя, который продолжал моросить, оставляя мелкие капли на куртках и волосах. Гравий под ногами хрустел предательски громко в ночной тишине, каждый шаг отдавался эхом, которое, казалось, разносилось по всей улице. Андрей останавливался после каждых двух-трёх шагов, замирал, прислушиваясь к звукам улицы – где-то вдалеке лаяла собака, её голос звучал протяжно и тоскливо, шумели листья под порывами ветра, который гнул ветви деревьев и заставлял скрипеть старые заборы, но человеческих голосов не было слышно. Даже окна соседних домов были тёмными – честные люди спали в это время.

Калитка поддалась с тихим, но пронзительным скрипом, который заставил обоих замереть и оглянуться. Петли явно давно не смазывались, и ржавчина въелась в металл. Вера шла впереди, её силуэт едва различим в темноте, и Андрей следовал за ней по узкой дорожке, выложенной потрескавшимся кирпичом, ощущая, как учащается сердцебиение с каждым шагом. Пульс стучал в висках, в горле, казалось, что его слышно на всю округу. Запах прелых листьев и сырой земли заполнял ноздри, смешиваясь с едва уловимым ароматом сирени из соседского сада и чем-то ещё – сладковатым, неприятным запахом, который он не мог определить.

По бокам дорожки росли заросшие кусты, которые цеплялись за одежду и шуршали при каждом прикосновении. Андрей чувствовал, как колючки царапают ткань брюк, как влажные ветки бьют его по лицу. Сад явно давно не обрабатывался – сорняки проросли сквозь дорожку, газон превратился в джунгли высокой травы, а клумбы заросли чертополохом и лопухами.

– Чёрный ход, – выдохнула Вера, указывая дрожащей рукой на небольшую дверь в задней части дома. Дверь была выкрашена тёмно-зелёной краской, которая облезла и потрескалась, обнажая серые доски. – Замок старый, должен поддаться. Я видела такие в деревне у бабушки.

Андрей кивнул и достал из кармана отвёртку и тонкую проволоку – навыки, приобретённые в студенческие годы, когда он часто забывал ключи от общежития и приходилось импровизировать. Тогда это казалось забавным приключением, способом произвести впечатление на девушек. Сейчас же руки дрожали, металл скользил в потных пальцах, и каждое движение давалось с трудом.

"Сосредоточься,"– приказал он себе, закрывая глаза и делая глубокий вдох. Холодный воздух обжёг лёгкие. – "Марина в опасности. Каждая секунда на счету."Он представил её лицо, её улыбку, и руки немного перестали дрожать.

Замок был действительно старым – советского производства, простой механизм, который он изучал ещё в техникуме. Проволока нащупала пружину, отвёртка мягко надавила, и…

Щёлчок. Замок поддался с тихим металлическим звуком.

Дверь открылась с протяжным скрипом, который эхом отразился в тёмной глубине дома, выдохнув в лицо волну застоявшегося воздуха, пропитанного запахом пыли, старой мебели и чем-то ещё – сладковатым, почти медицинским ароматом, который заставил Андрея поморщиться и инстинктивно отступить на шаг. Этот запах был знаком, но он не мог вспомнить, где встречал его раньше. Что-то связанное с больницами? С лекарствами? Или…

Они шагнули внутрь, и дверь за ними закрылась с глухим стуком. Внутри было ещё темнее, чем на улице, и первые несколько секунд они стояли неподвижно, позволяя глазам привыкнуть к темноте. Пол скрипнул под ногами, деревянные доски прогибались с тихим стоном, а где-то в глубине дома раздавался едва различимый звук – то ли капающая вода, то ли тиканье часов.

Вера включила маленький фонарик, который она достала из сумочки, и луч света заплясал по стенам, выхватывая из темноты обрывки обоев, покрытых разводами сырости и плесенью. Обои были когда-то светлыми, с мелким цветочным рисунком, но теперь потемнели и местами отклеились, свисая лоскутами. На полу валялись куски штукатурки, осыпавшейся с потолка, а в углах виднелась паутина, серебрившаяся в свете фонарика.

– Наверх, – прошептал Андрей, указывая на лестницу, которая терялась во тьме второго этажа. Интуиция, а может быть, просто отчаяние, подсказывали ему, что то, что они ищут, находится именно там. Мерцающий свет в окне второго этажа не давал покоя – кто-то или что-то ждало их наверху.

Лестница была узкой и крутой, её перила покрылись толстым слоем пыли. Каждая ступенька отзывалась скрипом, который эхом отражался в пустых комнатах дома. Андрей замирал после каждого шага, считая до десяти, вслушиваясь в тишину дома, но слышал только собственное дыхание, которое казалось оглушительно громким, и едва различимое сопение Веры за спиной. Её дыхание было прерывистым, нервным, и он чувствовал её страх, который передавался ему и усиливал его собственный ужас.

На втором этаже их встретил длинный коридор с несколькими дверями. Линолеум под ногами был потёртым и местами продавленным, а на стенах висели пустые рамки – фотографии давно сняли, оставив только светлые прямоугольники на выцветших обоях. Воздух здесь был ещё более спёртым, пропитанным запахом старости и запустения.

Первые две комнаты оказались пустыми – только пыль на полу, которая поднималась облачками при каждом шаге, и паутина в углах, в которой застряли мёртвые мухи и комары. В одной из комнат стоял старый шкаф с приоткрытыми дверцами, из которого торчали вешалки, а в другой – сломанный стул и куча старых газет, пожелтевших от времени.

Третья дверь была заперта.

– Здесь, – выдохнул Андрей, и его голос прозвучал громче, чем он рассчитывал, разорвав тишину коридора. Эхо отразилось от стен и потолка, многократно повторив его слова, прежде чем затихнуть. Он приложил ухо к двери и услышал что-то – тихое гудение, похожее на работу электрических приборов.

Замок этой двери оказался более современным, но Андрей справился и с ним, хотя пот уже струился по спине, оставляя мокрые следы на рубашке, а руки тряслись от напряжения так сильно, что проволока несколько раз выскальзывала из пальцев. Когда дверь наконец открылась, он отступил назад, ошеломлённый увиденным, и почувствовал, как Вера врезается в него сзади.

Комната была освещена несколькими настольными лампами разного размера и формы, подключёнными к удлинителям, которые змеились по полу, создавая причудливые узоры. Лампы были расставлены так, чтобы равномерно освещать все стены, не оставляя ни одного тёмного угла. Свет падал на стены, покрытые большими пробковыми досками, а доски… Доски были испещрены фотографиями, документами, схемами, картами, соединёнными красными нитками, словно гигантская паутина, сплетённая безумцем или гением.

Андрей узнал своё лицо на десятках фотографий, сделанных с разных ракурсов и в разное время – он идёт по улице, читая газету; выходит из подъезда, застёгивая куртку; сидит в кафе, размешивая сахар в кофе; стоит на остановке, ожидая автобус. Каждая фотография была подписана – время, место, обстоятельства. Его жизнь была разложена по полочкам с пугающей точностью.

Рядом располагались фотографии Марины, и от этого зрелища у него перехватило дыхание. Она смеётся, запрокинув голову назад – это было в парке, где они гуляли в прошлое воскресенье; разговаривает по телефону, прижимая трубку к уху – он помнил этот разговор, она говорила с подругой о планах на выходные; входит в магазин, держа в руке список покупок – даже этот обычный поход за продуктами был задокументирован. Каждое её движение, каждый жест, каждая улыбка – всё было здесь, разложено с тщательностью энтомолога, изучающего коллекцию бабочек.

– Боже мой, – прошептала Вера, поднося дрожащую руку к губам. Её лицо побледнело в свете ламп, глаза расширились от ужаса. – Кто мог… зачем…

Но были и другие лица – незнакомые мужчины и женщины разного возраста, каждый со своей секцией на доске. Некоторые лица казались знакомыми – возможно, он видел их на улице, в метро, в очередях. Под фотографиями висели записи, сделанные мелким, аккуратным почерком – даты, места, привычки, маршруты передвижения, любимые кафе, время прихода на работу и ухода домой. Словно кто-то составлял подробное досье на каждого из них, изучал их жизни до мельчайших подробностей.

Андрей подошёл ближе, чувствуя, как земля уходит из-под ног, как реальность расплывается и искажается. Среди бумаг он заметил пожелтевшую газетную вырезку, прикреплённую к доске красной кнопкой. Заголовок гласил: "Загадочная смерть учительницы начальных классов". Дата – двадцатилетней давности. На фотографии – молодая женщина с добрыми глазами и знакомыми чертами лица, которые он не мог забыть.

Мать Клавдии Петровны.

Руки его дрожали, когда он снял вырезку с доски и приблизил к лампе, чтобы лучше рассмотреть. Текст статьи был короткий, сухой, казённый: "Елена Соколова, 34 года, учительница начальных классов школы № 15, найдена мёртвой в своей квартире. Причина смерти – отравление неизвестным веществом. Полиция рассматривает версию самоубийства, хотя родственники настаивают на том, что покойная не подавала признаков депрессии…"

– Андрей, – голос Веры дрожал от ужаса и изумления. – Посмотри сюда.

Она стояла у старого деревянного комода в углу комнаты, держа в руках женскую кофточку из тонкого шёлка. Ткань была мягкой, явно дорогой, нежно-голубого цвета, а на бирке виднелась недавняя дата покупки – всего две недели назад. Кофточка была новой, но пахла духами – лёгким, цветочным ароматом, который показался Андрею знакомым.

Он подошёл к комоду и открыл верхний ящик. Внутри, словно в доме живой женщины, лежали косметика, крема, духи, заколки для волос, украшения. Всё было аккуратно разложено по отдельным секциям, как в дорогом магазине. На флаконе тонального крема он заметил отпечаток пальца – свежий, почти мокрый, словно кто-то пользовался им совсем недавно.

В следующем ящике обнаружились фотографии – не те, что висели на стенах, а личные, интимные снимки. Андрей и Марина в ресторане, он целует её в щёку, она смеётся. Они в кровати, она спит у него на плече. Фотографии, которые никто не мог сделать, кроме них самих. Но как они попали сюда?

– Кто-то живёт здесь, – прошептал он, чувствуя, как голос срывается. – Кто-то живёт здесь, наблюдает за нами, собирает информацию, и… и знает о нас всё.

В нижнем ящике лежали документы – копии их паспортов, справки о зарплате, медицинские карты, даже школьные табели Марины. Целая жизнь, разложенная по папкам и файлам. И в самом низу, завёрнутая в прозрачный пакет, лежала прядь тёмных волос – волосы Марины, которые он узнал бы среди тысяч других.

Звук сирен разорвал ночную тишину, заставив обоих подскочить.

Сирены завывали, приближаясь, их звук отражался от стен домов и становился всё громче. Андрей замер, чувствуя, как кровь отливает от лица, оставляя кожу холодной и липкой. Вера уронила кофточку, которая упала на пол мягким шелестом, схватила его за руку. Её пальцы были ледяными, но сжимали его запястье с отчаянной силой.

– Полиция, – выдохнула она, и в её голосе слышалась паника. – Нужно уходить. Сейчас же. Нас здесь не должно быть.

Сирены приближались с каждой секундой. Синие вспышки уже отражались в окнах соседних домов, создавая пляшущие тени на стенах комнаты. Андрей метнулся к доске, пытаясь запомнить как можно больше деталей – лица, имена, даты, схемы, – но Вера дёрнула его к двери с такой силой, что он чуть не упал.

– Нет времени! Если нас здесь найдут, мы ничем не сможем помочь Марине!

Они помчались по коридору, каждый шаг отдавался болью в груди от нехватки воздуха, спустились по лестнице, каждый скрип досок казался оглушительным сигналом, выдающим их местоположение. На первом этаже Андрей споткнулся о что-то в темноте, больно ударился коленом, но продолжал бежать, игнорируя боль.

В задней части дома Андрей остановился у окна, осторожно раздвинул занавеску и выглянул наружу. Три полицейские машины уже стояли перед домом, их мигалки освещали всю улицу синими вспышками. Офицеры в форме направлялись к главному входу, их рации потрескивали в ночной тишине. Один из полицейских обходил дом по периметру, освещая фонариком окна и двери.

– Через сад, – прошептал он, указывая на заросший участок за домом. – К забору, быстро.

Они выскользнули через чёрный ход, который они оставили приоткрытым, и побежали через заросший сад, спотыкаясь о корни деревьев и ветки кустарников. Андрей чувствовал, как колючки рвут ткань брюк, как острые ветки царапают лицо и руки, но продолжал бежать, таща за собой Веру, которая тяжело дышала и всхлипывала от страха.

Забор был высоким, почти два метра, но старым и местами прогнившим. Андрей помог Вере перелезть, подсадив её и придерживая, пока она перебиралась через верх. Колючая проволока, натянутая поверх забора, зацепила рукав его куртки, ткань треснула с тихим, но отчётливым звуком. Затем он перелез сам, больно ударившись животом о верхушку забора и оцарапав руки о проволоку.

Уже добравшись до машины и отъехав на безопасное расстояние, остановившись в тени других автомобилей на соседней улице, Андрей выключил фары и оглянулся назад. Дом, который они только что покинули, был залит светом прожекторов, полицейские обходили его по периметру с фонариками и собаками. Он мог различить их голоса, команды, лай овчарок, которые, видимо, взяли след.

И тут он увидел то, что заставило его сердце остановиться, а затем забиться с удвоенной силой.

Из одной из машин вышел человек в гражданском – высокий, широкоплечий, в тёмном пальто и шляпе. Даже на расстоянии, даже в темноте Андрей узнал его силуэт, походку – слегка прихрамывающую на левую ногу, манеру держать голову – слегка наклонённой вперёд, руки, засунутые глубоко в карманы пальто. Это был он – "доктор И.", человек, с которым он встречался в кафе "Старый город"несколько дней назад, который говорил, что хочет помочь найти Марину.

– Это невозможно, – прошептал Андрей, сжимая руль так крепко, что костяшки пальцев побелели, а кожа натянулась до предела. Пластик руля был холодным и влажным от его потных ладоней.

– Что? – Вера обернулась, проследила его взгляд, всматриваясь в полутьму улицы. – Ты его знаешь? Того мужчину у полицейских машин?

– Он… – Андрей сглотнул, пытаясь унять дрожь в голосе. – Он говорил, что хочет помочь. Что знает, где Марина. Что у него есть информация о её исчезновении.

Он вспомнил их встречу – тихий угловой столик в кафе, чашка остывшего кофе, этот человек напротив него, говорящий спокойным, уверенным голосом о том, что знает, кто похитил Марину. Как он поверил ему? Как мог быть таким наивным?

Тишина в машине стала осязаемой, давящей, словно вакуум. Вера медленно повернулась к нему, и в её глазах, освещённых далёкими вспышками полицейских мигалок, он прочитал тот же ужас, который чувствовал сам. Ужас понимания, что они попали в ловушку, что всё это время кто-то играл с ними, как кот с мышами.

– Андрей, – её голос был едва слышен, не громче шёпота. – А что если… что если это всё было спланировано? Что если он знал, что мы придём сюда?

Он не дал ей договорить, резко развернул машину и поехал домой, игнорируя ограничения скорости. Мысли путались в голове, сердце билось так громко, что, казалось, его слышно в соседних машинах. Каждый светофор, каждый поворот растягивались в вечность. Дворники продолжали скрипеть, размазывая дождь по стеклу, но теперь этот звук казался зловещим, угрожающим.

"Как они узнали, что мы там будем?"– мысль крутилась в голове, не давая покоя. – "Кто вызвал полицию? И почему он там был? Что это за игра?"

Подъезд встретил его привычной тишиной, но теперь эта тишина казалась подозрительной, угрожающей. В подъезде пахло свежей краской и чьим-то поздним ужином – запах жареного мяса смешивался с ароматом специй. На первом этаже играло радио – тихая мелодия доносилась из-за двери. Обычные звуки обычной жизни, но теперь они казались фальшивыми, наигранными.

Лифт поднимался медленно, останавливаясь на каждом этаже, словно специально затягивая агонию ожидания. На втором этаже в лифт зашла пожилая женщина с собачкой, поздоровалась с ним, как обычно, но он едва кивнул в ответ, не в силах выдавить из себя ни слова. На площадке пахло свежей краской и чьим-то ужином – борщом и жареной картошкой, домашними запахами, которые раньше успокаивали, а теперь только подчёркивали абсурдность ситуации.

Андрей вставил ключ в замок, повернул его медленно, прислушиваясь к каждому звуку. Дверь открылась легко, слишком легко – обычно замок заедал, и приходилось толкать дверь плечом. Он шагнул внутрь и остановился как вкопанный, не веря своим глазам.

Квартира была идеально чистой.

Не просто убранной – стерильно чистой, словно здесь поработала команда профессиональных уборщиков. Пол блестел, отражая свет люстры, словно его только что отполировали специальными средствами. На кухне не было ни одной грязной тарелки, ни крошки на столе, даже кофейные пятна, которые он утром не успел вытереть, исчезли. Воздух пах химическими моющими средствами – хлоркой, аммиаком, чем-то едким и неестественным, что заставляло глаза слезиться.

Но самое страшное ждало его в кабинете.

Андрей медленно прошёл по коридору, каждый шаг отдавался эхом в пугающей тишине квартиры. Паркет под ногами был отполирован до зеркального блеска, и он видел своё отражение в деревянных планках. Стены были вымыты, плинтусы протёрты, даже пыль с карнизов была удалена. Кто-то потратил часы на то, чтобы привести квартиру в такое состояние.

Дверь в кабинет была приоткрыта, и из щели пробивался слабый свет настольной лампы. Андрей толкнул дверь, и она бесшумно распахнулась, открывая вид на комнату, которая ещё утром была его рабочим местом, его крепостью, местом, где он пытался найти ответы.

Стена, на которой ещё утром висела схема с фотографиями, нитками, заметками – все его попытки понять происходящее, все ниточки, которые он пытался связать воедино, все улики, которые он собирал неделями, – была пустой. Белоснежно пустой, словно свежевыкрашенной. Ни следа от скотча, которым он крепил фотографии, ни дырочек от кнопок, которыми он прикалывал заметки, ни даже тёмных пятен на обоях, которые обычно остаются после снятия бумаги. Словно там никогда ничего не было.

Он подошёл ближе, провёл рукой по стене. Обои были сухими, чистыми, без малейшего следа клея или скотча. Даже запах в комнате изменился – исчез привычный аромат бумаги, чернил, кофе. Теперь здесь пахло только моющими средствами и свежей краской.

Все документы, которые он собирал неделями, лежали на столе аккуратными стопками, все папки с распечатками, блокноты с записями, даже ручки – всё было аккуратно разложено по местам. Но когда он открыл первую папку, внутри оказались только чистые листы бумаги. Во второй – то же самое. В блокнотах страницы были вырваны так аккуратно, что не осталось даже рваных краёв. Ручки были новыми, без следов чернил.

Его работа исчезла. Месяцы исследований, поисков, анализа – всё стёрто, словно никогда не существовало.

На столе лежал только один лист бумаги – совершенно чистый, белый, дорогой, плотный. Андрей взял его в руки, перевернул, поднёс к лампе. Никаких следов, никаких водяных знаков. Просто чистый лист, но его присутствие здесь было зловещим, словно насмешкой.

Руки тряслись, когда он обыскивал ящики стола. Все его личные вещи были на местах, но переложены, переставлены, словно кто-то изучал каждый предмет, запоминал его местоположение, а затем аккуратно возвращал на место. В верхнем ящике лежали скрепки, которые он всегда держал в беспорядке, но теперь они были аккуратно разложены по размерам. Резинки для денег были сложены в аккуратную стопку. Даже мелкие монеты были отсортированы по номиналу.

Андрей почувствовал, как по спине пробегает холодок. Кто-то не просто убрал улики – кто-то изучал его жизнь, его привычки, его способ организации рабочего пространства. И теперь этот кто-то знал о нём больше, чем он сам о себе.

Он прошёл в ванную комнату, включил свет, и яркий свет галогеновых ламп ослепил его на мгновение. Когда зрение восстановилось, он увидел своё отражение в зеркале над раковиной – бледное, перекошенное от ужаса лицо, глаза, полные страха и отчаяния. Под глазами залегли тёмные круги, щёки впали, губы пересохли и потрескались. Он выглядел как человек, который не спал несколько суток.

А внизу, прямо под его отражением, красным маркером были выведены слова, которые заставили его схватиться за край раковины, чтобы не упасть, почувствовать, как ноги подкашиваются:

"Почти готово".

Буквы были аккуратными, выведенными твёрдой, уверенной рукой. Почерк был знакомым – тот же, что он видел на записках в том доме, тот же, что сопровождал фотографии на досках. Краска ещё не совсем высохла – в углу последней буквы виднелась маленькая капелька ярко-красного цвета, готовая скатиться вниз по зеркальной поверхности.

Андрей протянул дрожащую руку к зеркалу, но остановился в нескольких сантиметрах от поверхности. Он боялся прикоснуться, боялся, что это не краска, а что-то другое. Что-то более зловещее.

Слова пульсировали перед его глазами: "Почти готово". Готово к чему? К финалу какой-то игры, правил которой он не знал? К завершению какого-то плана, частью которого он был, сам того не подозревая?

Он стоял, глядя на своё отражение и эти кровавые буквы, чувствуя, как реальность рушится вокруг него, как привычный мир превращается в кошмар. Кто-то был в его квартире не просто недавно – кто-то был здесь, пока он искал Марину в том проклятом доме. Кто-то наблюдал за ним, предвидел каждый его шаг, каждое решение.

Кто-то играл с ним, как кукловод с марионеткой.

Андрей почувствовал приступ тошноты. Он схватился за раковину обеими руками, наклонился над ней, тяжело дыша. Мраморная поверхность была холодной под ладонями, это ощущение помогало сосредоточиться, не дать панике полностью овладеть разумом.

"Кто-то убрал все следы моих поисков,"– мысль пронзила сознание как ледяная игла. – "Кто-то знал каждый мой шаг. Каждое моё движение."

Он вспомнил встречу с "доктором И."в кафе, его уверенные слова, обещания помочь. Как он мог быть таким слепым? Как не заметил, что попадает в ловушку?

А что если Марина… что если с ней уже покончено? Что если эти слова – "почти готово"– означают, что финальная часть плана приближается к завершению?

Нет. Он не мог так думать. Не мог сдаваться. Марина жива. Она должна быть жива. Иначе весь этот спектакль не имел бы смысла.

Андрей выпрямился, посмотрел на своё отражение. Страх в глазах медленно сменялся решимостью. Кто бы ни стоял за всем этим, какую бы игру ни вёл – игра ещё не окончена. Надпись гласила "почти готово", а значит, финал ещё не наступил.

Значит, у него ещё есть время. Время найти Марину. Время разгадать эту загадку. Время победить того, кто превратил их жизни в кошмар.

Он медленно опустился на пол ванной комнаты, прислонившись спиной к холодной плитке. Кафель был ледяным, и эта физическая реальность помогала не потерять связь с действительностью. Тишина квартиры давила на него, словно физическая тяжесть. Где-то капала вода – вероятно, неплотно закрытый кран на кухне, где-то скрипела половица под воздействием изменения температуры, но эти звуки только подчёркивали общую гнетущую тишину.

"Марина,"– подумал он, и это имя отозвалось болью в груди, острой, физической болью, словно кто-то сжимал его сердце в кулаке. – "Где ты? Что с тобой делают? Ты ещё жива? Ты знаешь, что я ищу тебя?"

Он закрыл глаза, попытался представить её лицо, её улыбку, звук её смеха. Но вместо этого перед внутренним взором всплывали фотографии из того дома – десятки снимков, на которых она не подозревала, что за ней наблюдают. Её жизнь, разложенная по полочкам чужой волей.

На зеркале красные буквы словно пульсировали в свете лампы: "Почти готово". Почти готово.

Что будет, когда подготовка завершится? Что случится, когда план, какой бы он ни был, дойдёт до финальной стадии?

Андрей не знал ответа на этот вопрос. Но он знал одно – он не сдастся. Не сейчас, когда Марина где-то нуждается в его помощи. Не сейчас, когда тот, кто стоит за всем этим, так близок к победе.

Игра продолжается. И он намерен выиграть её.

Он медленно поднялся с пола, ещё раз посмотрел на надпись в зеркале. Красные буквы казались живыми, дышащими в мерцающем свете ламп. Он протянул руку к выключателю, но в последний момент остановился.

Стирать надпись было бесполезно. Тот, кто её оставил, всё равно знал, что послание дошло до адресата. Более того – возможно, стереть эти слова означало бы признать поражение, показать страх.

Андрей оставил свет включённым и вышел из ванной. В коридоре было тихо, только тиканье настенных часов отмеряло секунды. Он прошёл в гостиную, опустился в кресло у окна, откуда была видна улица.

Внизу жизнь шла своим чередом – редкие прохожие спешили под дождём, в окнах соседних домов мерцал свет телевизоров. Обычный вечер обычного дня. Но для него этот день стал поворотным. Сегодня он понял, что стал частью чьей-то игры, правила которой ему неизвестны.

Но у каждой игры есть финал. И он намерен дожить до этого финала и узнать, кто и зачем превратил его жизнь в ад.

Дождь усиливался, барабанил по стёклам всё громче. Где-то в этом дождливом городе была Марина. Где-то в темноте кто-то строил планы, приближался к финалу своей игры.

"Почти готово,"– эти слова звенели в его голове, не давая покоя.

Но готов ли он сам к тому, что должно произойти? Готов ли к финальной схватке с тенью, которая управляла его жизнью?

Время покажет. Время, которого у него, возможно, осталось совсем немного.

Глава 7

Кафе "Уют"утопало в густых клубах табачного дыма, который висел под потолком плотной серой пеленой. Запах дешёвого растворимого кофе смешивался с ароматом перепечённых сосисок в тесте и едва уловимыми нотками застарелого пота. Вентилятор над барной стойкой устало вращал лопастями, лишь перегоняя спертый воздух с места