Вымыслы бесплатное чтение

Предисловие

«…Как человек, которому нечего делать с песнями бардов, в том смысле, что мне ещё не встречались удачно совмещённые слова и музыка в их исполнении (всегда то или другое умирает), я тем более с удовольствием отмечаю, что Вам, Дмитрий, удалось прежде всего, используя свой талант, создать какую-то, видимо, новую эстетическую ткань, в которой чувствуешь себя комфортабельно… Желаю, чтобы этот Ваш опыт музыкально-стихотворный имел бы продолжение и развитие, а сам жанр, благодаря Вам, вырос бы до положенных ему масштабов… «Прогулки под северным небом» – это, Вы знаете, мне – созвучно… Ваши новые стихи обдали меня кипятком гениальности, замечательно, что, как и прежде, не встретилось ни одного клише… интересно, чей Вы предшественник? – Ваше обращение с понятием «Время» ставит для него нелёгкую задачу… буду обращаться к Вам, скажем, как к Принцу Поэзии или Императору Всея Прозы, – в зависимости от того, по какую сторону потока Вашей производительной деятельности я окажусь…»

Иосиф Бродский

Повесть «Природные данные»

1

А) Дженнифер вошла в бар, когда тот был уже набит битком. Окинув взглядом всё помещение, разочарованно приблизилась к стойке, и, улыбнувшись бартендеру, заказала неизменную выпивку. Кретин, с зализанными гелем волосами, с ловкостью фокусника смешал содержимое двух бутылок в долгожданном бокале, и установил перед завсегдашней посетительницей. Для неё он был, пожалуй, единственным мужчиной, с кем она чувствовала себя спокойно – он был геем. Он с едва уловимым любопытством следил за её туалетами, и теперь при каждой возможности впитывал это сладкое сочетание её пышной шубы и тонкого, полупрозрачного, облегающего платья. Откуда ей было знать, что такие естественные для неё манеры, будут воспроизведены с виртуозной точностью кем-то посторонним, в ночном клубе, в другой жизни. Когда он суетился за стойкой бара, учтиво принимая чаевые или разливая коньяк, никому бы в голову не пришло, что неудобный костюм вскоре заменит, такое вот чёрное, просвечивающее платье, и тонкие бретельки пересекут восковые, начинающие отсчёт желания, плечи. Для него единственного не существовало вульгарности её одежды, её нарочитые движения и ужимки так утрированы лишь для того, чтобы ему легче было сделать свою копию. Губы слегка шевелятся, посасывая несуществующий леденец; чуткие, подвижные ноздри (самое удачное в его исполнении); тонкие, неповторимые лисьи брови… Сейчас она избавится от шубы, и можно будет начать урок по пластике рук.

В зеркале за батареей бутылок видны почти все сидящие за стойкой: полный, самодовольный урод, с припущенной петлей галстука на шее (с каким наслаждением рванула бы сейчас эту петлю или пырнула ножом в выползающий из брюк коровьей лепёшкой живот!); престарелый, отставший со своей модой на тысячу лет, прилипучий адвокат (послала бы так далеко, что никогда б не вернулся!); подтянутый, с омерзительным, впаянным в тупую морду оскалом дегенерат (стреляла бы до последнего патрона, как в кино, как Шерон Стоун!)… Ей надоело смотреть за плечо бармена, и она, уставившись в ледовитый океан своего бокала, стала, как Титаник, погружаться на дно своих, ни с кем никогда неразделённых, мыслей.

Вроде бы её последнее дело прошло удачно, похоже, что простофиля из отеля казино не вызвал полицию, и вообще не предпринял попыток к розыску… Молодец, его, пожалуй, можно и простить за обмякшие барахтанья в гостиничной, скрипучей постели. Вот если бы ни его отполированная плешь… Бог с ним! Его двадцать пять тысяч сейчас, разумеется, важнее, но Франции в целом не спасут. Нужен новый, менее рискованный ход, нужен клиент посолиднее. Голоса вокруг оживились, музыка едва пробуравливала сквозь них свой настойчивый бас. Произошло всплытие Титаника. Она улыбнулась кому-то в ответ и сделала долгий глоток. Выйдя за дверь, она втянула дым сигареты и морозное напоминание февраля. Выпустив бесформенное облако в пышный мех воротника, направилась к авеню, где точным движением, в одну секунду остановит такси и умчится прочь.

В) Простит, мисс! Если вы позволите, я подвезу Вас.

А) Она обернулась на голос, который где-то в подсознании мгновенно понравился ей. На вид ему лет тридцать пять, наверное, принял её за шлюху, как почти все в Нью-Йорке…

Может, нам окажется не по пути?!

В) Я почему-то смею полагать, что Ваш путь непременно совпадёт с моим… Итак, куда прикажете отвезти?..

А) Я остановилась в отеле…

В) Вот и отлично! Ресторан там нормальный?

А) Сносный.

В) Отлично! Машина в гараже через дорогу, – прошу, вот сюда, – без неё, Вы, знаете, будет тяжело доехать…

А) Чувство юмора?! Понимаю, понимаю!

В) Он смутился, но, глядя в её обвораживающие черты лица, подхватил нить навязанного ему тона, и в том же духе произвёл несколько шуток, завуалировав их паром. Она тронулась за ним нерешительно, словно продолжая раздумывать, но его речь отвлекла её от мыслей, и она, уверенно вошла в залитый светом ангар. Крошечный мексиканец подкатил к ним последнюю модель Mercedes, и галантная пара умчалась прочь.

2

В) каждый раз, когда ему удаётся так быстро овладеть женщиной, к нему возвращается чувство собственного достоинства, и он забывает прошлые неудачи. Хорошо, что уговорил её направиться к нему, а не в гостиницу, ведь уже почти подъезжали к Плазе, и там бы он, лишённый своих стен, своей крепости, потерял бы её, возможно, навсегда. Дом, даже если и не совсем устраивает его своей напыщенностью, чрезмерной наследственной роскошью, всё же имеет места, где можно быть самим собой, сторожит уголки, где можно продемонстрировать свои лучшие качества. Ей, кажется, наплевать на его библиотеку, на все его альбомы по искусству, на живопись всех эпох и народов…

А) Он собирает книги, и не читая, ставит в ряд, чтобы росла пёстрая массивная стена, которая и является его «слабым местом». Здесь есть над чем поработать. Но главное – не переборщить, а вдруг он прочитал все эти книги и ему станет скучно с ней, когда откроется её некомпетентность (нельзя же допустить слово «невежество»!). Нужно быть поосторожнее, использовать «природные данные», «женское оружие» и тому подобное. Похоже, клиент – что надо! Кто бы подумал, что в барах бывают такие вот…

В) Конечно, он не станет утруждать её своей живописью, ведь это совсем необязательно каждому разбираться в ней, да и, по сути, говоря, и он-то во многом сомневается, например, Поллок… Надо бы уделить внимание Дженнифер, но Поллок, Поллок…

А) Он не безобразен, и руки у него особенные… Какие-то забытые ощущения. Огромная спальня, огромная кровать. Вот если бы просыпаться здесь каждое утро. Но тот, кто лежит теперь на железной койке в публичном госпитале, шевелит губами, и страшные стенания доносятся до этого роскошного дома, до этой спальни, до ушей, до сознания Дженнифер. Она не предаст своего Марка, свою наркоманскую любовь, она сделает всё, чтобы продлить ей жизнь. Доктор сказал, семьдесят тысяч, а тут сотни и сотни тысяч на какие-то книжки…

Она знает прекрасно (и тут её не проведёшь!), что искусство – это нечто пустое, напрасное, иногда мистически, так нелогично связанное с деньгами, кажется, тот самый случай.

В) Она очень красива и сделана к тому же безупречно, он вовек не отпускал бы её бёдер, чувствуя, как виляет её миниатюрный зад. Но чем-то она озабочена, наверное, думает о чём-то своём, посередине чего он соблазнил её. Ей нужно время привыкнуть, и он даст ей времени сколько угодно, теперь он может ждать целую вечность.

А) «У тебя шикарный дом», – говорит она с равнодушием, пытаясь сравнять его миллионерское жилище со всеми лачугами на свете.

В) Это дом моих родителей, они…

А) О-о-о! Как она попала. Всё ясно: оплаченная квартирка где-нибудь в среднем Манхэттене, плюс триста долларов на кино и китайский ресторан… Но какая-то связь всё же есть, есть надежда…

Очень мило! Когда же они вернутся? Наверное, после выходных?

В) И хотя его уже давно не трогает отсутствие родителей, ибо всё, что можно было наполнить ими, он уже наполнил, и его необыкновенное сказочное детство утекло навсегда в крошечную кладовочку под сердцем, где он будет хранить его вместе с восторженной мамой и строгим папой до конца своих дней, – он произнёс тяжело вздохнув: Они никогда не вернутся, они разбились при авиакатастрофе, пару лет назад…

У него не вышло присущее ответу страдание, и она может решить, что он такой бессердечный и чёрствый, но…

А) Прости, я не знала, я очень сожалею!

Да, да, есть надежда! Она всё же должна побольше доверять своей интуиции. И очень хорошо, что отдалась почти сразу, – видимо, он не из тех, кто долго чего-то добивается.

С) Они лежат, прижавшись друг к другу, и кажется, что думают об одном, но, как это случается у малознакомых любовников, у них ещё нет ничего общего, кроме ощущений, а их-то труднее всего переложить на бумагу. Сейчас пока рано воспроизводить всё, что они говорят, лучше описать комнату, дом или весь город, в котором зарождается наша история. Ведь, как и ко всем неодушевлённым предметам, нам следует подходить к ним самим, а люди рано или подойдут к нам, заговорят с нами, войдут в нас, растворяться в нас. Ездим же мы в Париж или Рим, а Ромул и Рэм навещают нас сами, и любезно привозят стеклянные безделушки, пряча их для сохранности между рубашками в своих кожаных чемоданах…

Она действительно «хорошо сделана», может, разве что выражение лица несколько вульгарное, но это сейчас не имеет никакого значения, тем более что он-то этого не замечает, его ладонь скользит по её намагниченному телу, и приятная, сладкая усталость чуть теребит его сознание. Единственное, что уже не скрыть от него – это её лёгкую, почти не мешающую в эти минуту, нервозность, свойственную, впрочем, многим женщинам. Теперь я вижу, что они оба как-то странно смотрятся в этом доме, в нефе огромной спальни, на безразмерной постели. Дженнифер считает колонны, – их не то шесть, не то семь, – с такого ракурса не видно.

В) Интересно, настоящие это груди или силиконовые? Потом он найдёт подходящий момент и спросит. Ей пойдёт другая одежда… У какого же дизайнера он видел нечто подобное, нечто связанное с его воображение? Такая залитая зеленоватым светом витрина… И стрижка… Куда же с ней выйдешь, с такой головой? Она что, сама не видит себя в зеркало? Мне нужно время! Мне нужно много времени!

С) Нет ничего лучше позднего завтрака, завтрака в пять вечера! Тем более, если это суши! Они оба оказались любителями суши. Провалявшись почти весь день в постели, они понемногу осваивали неотвратимую и, похоже, не такую уж безобразную, как могло бы показаться после столь сверхъестественного секса, реальность. Она ела руками, торопливо обмакивая суши в соевый соус, в котором ещё не совсем растворилась васаби.

А) Она так давно не ела суши… Сколько же времени прошло? Целая жизнь! Жизнь… Какая-то нелепая, не подходящая ей жизнь. И весь круг знакомых с самого начала, такой неправильный, совсем, совсем не тот. А раньше… Вечные скандалы в семье, вечно пьяный отец, Бог весть, что себе позволявший. Она была такая маленькая, и ей всегда хотелось иметь ту одну куклу, – ощущение от её крошечного волшебного платьица осталось в детских руках навсегда…

В) Что с тобой? Я сделал что-то не так?

А) Нет… Это сейчас пройдёт! Это бывает… Бывает редко.

Ей было уютно в кольце его рук, – в них надёжно, в них, как нигде, никогда…

С) Он обнял её, и горячие слёзы прыснули ему на грудь, жадно впитываясь в рубашку. Потом они бесконечно долго сидели, не меняя поз, и ему вспомнилась одна филадельфийская скульптура Родена. Он гладил её золотистые волосы, привыкая к её стрижке, к её запаху, к её непонятному горю, бежавшему столько лет, и вот наконец уткнувшемуся в него. Эти золотистые волосы напомнили мне недавний телефонный разговор. Один мой близкий человек рассказывал о своём сыне: представь, он нарисовал девочку с огромной головой и жёлтыми пышными косами, и на вопрос: «Кто это?», он воскликнул с недоумением: «Это же ты, мама!». Они подошли к зеркалу, и шестилетний мальчик, глядя в отражение на кучерявую брюнетку, спокойно и убедительно произнёс: «У любимой женщины волосы всегда золотые!».

3

С) Он отвёз её в отель, как мог, пытался продлить поцелуй, как мог, уговаривал подняться к ней в номер. Но она устала, да и он тоже. Побыть наедине с самим собой – это то, что сейчас нужно. Несколько телефонных звонков, которые ещё не поздно совершить. Вдвоём со стороны они выглядят довольно эффектно. Она аккуратно записала его номер, – наверняка вскоре позвонит, как и договаривались через пару дней. Он дождался, пока она поднимется по ступеням, знакомо виляя бёдрами и раскачивая подолом безликой шубы. Подъехавший сзади лимузин нетерпеливо просигналил, спугнув оцепеневший Mercedes.

А) Она прошла мимо швейцара, учтиво улыбнулась неведомой улыбкой, и пройдя через суету гостиничного холла, вышла через дальнюю дверь на угол пятьдесят девятой улицы. Как всякий долго не видевший Нью-Йорка, она радовалась чему-то смутно поднимающемуся внутри, и таинственная улыбка растягивала её губы. Нужно зайти в бар и всё обдумать, – впереди свет удачи, всё ведёт на него. Томас совсем не похож на человека с Истсайда, – он молод и симпатичен, он понимает её, словно они знакомы всю жизнь. Вот если бы Марк хоть на миг стал таким… Чёрт! Причём тут это! Какая она дура, что сравнивает их! Как это в голову пришло? Естественно, Марк – это совсем другое дело! Марк всегда тоже по-своему заботился о ней, он добывал кокаин… Кокаин! Надо бы поскорее попасть в бар…

В) Он отъехал совсем недалеко, – ещё можно вернуться. В отеле наверняка будет несложно найти её по описанию, ведь она всего лишь пять минут назад прошла мимо метрдотеля. Без неё стало как-то пусто. Дженнифер! Дженнифер! Он развернулся и поехал в обратном направлении к огням Плазы, но едва поравнялся с парадным входом, вспомнил про парковку, про звонки, про оставшееся для бизнеса время.

Он вернулся домой, и образ Дженнифер дискретно возникал в его сознании, не отвлекая ни от разговоров, ни от телевизора, ни от мыслей. Она не может не позвонить ему. Через пару дней они опять увидятся. Он восстановит силы и устроит ей настоящий праздник в постели. Друзьям пока ни слова! Пусть их отношения окрепнут, а этот самонадеянный Джон, ещё вдруг запудрит ей мозги, и всё закончиться непредсказуемо. Пусть позавидуют в своё время. Она не может не позвонить!

А) Мерзкий дилер! У такой наркотики покупать противно, а думает о себе, как о Боге! Ублюдок! Диджей правильный. Музыка слышна даже в туалете. Кроме Дженнифер, перед зеркалом ещё несколько взмокших девчонок, все прилично размалёваны, но её роспись тоже сойдёт. Для кого тут выпендриваться? Он будет ждать как миленький. Он и есть миленький! Смешная, разглядывает кольцо в своём языке, можно только вообразить её тело, – поролон от пирсинга… Наконец-то кабинка свободна! Что она там делала целую вечность? Совсем уже отъехала, прошла мимо, словно не видя Дженнифер в упор. Пусть целует мою жопу со своей кислотой! Эй, сука! Поосторожнее!

Какой урод сделал эти двери, они же не закрываются, не держать же их всё время?! Она задрала платье, кое-как стащила колготки с трусами и уселась на покосившийся стульчак, и посмотрев на вертлявого трансвестита через огромную щель в двери, наклонилась к кокаину. Под журчание жиденькой струйки она втянула носом белую пудру. Ей стало легче, и мысли поднялись над ней и закружились в воздухе, делая её безразличной. Она почти слилась с облупившейся синевой железной загородки, которую и дверью назвать смешно. Музыка стала высверливать в ней огромную дыру, – диаметр от живота до горла. Скользкий червяк всё вращается у зеркала, а яйца всё равно мешают ему. Впрочем, ещё ничего получился, хоть рожа смазливая. Парик смешной какой-то. Вот стрелка на колготках. Говно! Всё говно!

Она вышла из клуба, и пройдя несколько блоков, села на ступеньки частного дома, и неслышно напевая, закурила. К ней бесконечно подваливал застенчивый осёл и предлагал наркотики на выбор. Что она дура, покупать у таких!? Сколько ж можно спрашивать? Ясно ведь сказано… Ну, если ещё один раз подойдёт, можно и поговорить, может, сторгуемся… Идёт, идёт, дуралей… И ступеньки качаются.

С) Два дня пронеслись, словно их провели на шоссе в машине Тома. Сразу было ясно, что Дженнифер никуда не денется, она позвонила около трёх часов. Том, как, мальчишка бегал по прибранному дому, прощая её за лёгкую утреннюю пытку ожиданием и неизвестностью. Я успел подправить рукопись и проставить недостающие запятые, и сам уже не мог дождаться продолжения истории.

В) Я рад видеть тебя! Проходи, позволь принять твоё пальто?!Ты выглядишь сегодня так шикарно. У тебя что, праздник?

А) Ты мой праздник! – ответила она, освобождаясь от только что купленного пальто. Дорогое, но скоро ведь всё окупиться. Вроде бы оценил приобретение. Платье тоже из того же магазина, – её, его мнение по поводу платья не интересует, – оно безупречно, подчёркнуто всё, что следует. У неё уже было такое… Ну, такого же типа. Она была в нём моложе на десять лет, только ходить было особенно некуда. Марк его разрезал ножом, из ревности. Сама виновата: всё носилась с ним, как курица с яйцом… Да к тому же полоса была тяжёлая, а тут ещё платье это дарит один пижон… Объявился через тысячу лет… Явился, не запылился! Марку было больно даже смотреть на него. Но платье всё же мог оставить в покое, при чём тут вообще платье? Сам таких никогда не дарил. Тут она вспомнила, как донашивала его старинный свитер, а Марк всё старался его заполучить обратно, хотя у самого было таких два или три. Один сгорел, правда, от его же сигареты. Вот он кричал! Нужно, всё делать осторожно и побыстрее. Кто знает, сколько дней ему осталось…

В) Слушай, я думал, что ужу не дотяну до нашей встречи, черепахи ползают быстрее, чем часы без тебя! Наконец-то! Иди ко мне! Ты проголодалась? Закажем чего-нибудь, или ты хочешь пройтись в ресторан?

А) Мне всё равно, но дай мне чуть-чуть передохнуть.

Она с утра обегала столько магазинов, потом салон… Тяжело, тяжело найти правильную вещь. Магазины, как пустые, хоть и набиты тряпками.

В) Конечно! Сейчас первым делом отдохнём…

Он подхватил её на руки и потащил в одну из своих пещер, нежно глядя на неё и целуя. Теперь он не отпустит её никогда. Ещё пять ступенек, и они у цели. Да, можно в эту комнату, здесь такое романтическое освещение. Она выглядит лучше, чем прежде. Он хочет её как безумный. Податливая застёжка – под стать хозяйке… Добраться до её тела самым коротким путём. Хорошо, что у них такое притяжение! Она так правильно движется ему навстречу, так правильно помогает избавиться от штанов. Его член уже наготове, он ждёт… Она уже горячо дышит, и как бы невзначай опускает руку, проверяя готовность. Стащить последние тягучие тонкие слои, разделяющие их. Её стройные ноги в этих местах почти съедобны… Все покрыты поцелуями, тронуть губами её влагалище, коснуться натяжения бархатного живота, всё выше к трепещущим грудям. Перед ними заминка: какому соску отдать предпочтение, губы сами скользят к левому, он вырастает ласкаемый губами. Правым уже занимаются кончики пальцев. Вот, наконец, её рука находит его возбуждённый член и проталкивает в свои недра, навстречу единственному в мире ритму…

А) Ах, Том! Том, милый! Ещё! Ещё! Не останавливайся! Да! Да! Да-а-а-а! У-у!

4

С) За эту неделю, что они провели вместе, почти ничего не произошло, не считая некоторых маловажных визитов, говорить о которых – не ценить наше время. На мой взгляд, только Джон достоин пары слов, пары – не больше. Да и то, если подумать, ничего интересного не было. Пришёл, растёкся, словно увидел женщину в первый раз… Если бы Дженнифер умела смущаться, то она умерла бы от смущения. Таким Том ещё своего друга не знал, а Дженнифер была так мила. Она не отходила от Тома, словно боясь оставить хотя бы крошечный зазор между ними. Но разве с такой женщиной может что-нибудь постороннее вклиниться между ними, разве что-нибудь может нарушить эту скульптуру Родена?!

Ей очень понравились рисунки Тома, в них он по-особенному, как бы, с другой стороны, обнажился перед ней. Такие робкие линии, они невольно поставили его на колени и держат в таком виде до сих пор. Ну, зачем он всё ей показывает, мой коленопреклонённый герой? С такой открытостью, мы, пожалуй, быстро доберёмся до финала. А мне, по правде говоря, только того и надо!

А) Целая неделя – коту под хвост! Он наполняет свой бумажник наличностью неизвестно когда и где. Каждый вечер, пока Том размывался в ванной, вычитая те случаи, когда они мылись вместе, она вытряхивала содержимое его бумажника на кровать, но ничего существенного там не находила, хотя наутро он таскал её по магазинам, наряжал, словно куклу, тратил безумные деньги. Где же он их берёт? Чёрт бы его побрал! Даже зла не хватает! Она чувствует себя полной идиоткой. Сама неоднократно пыталась обнаружить это осиное гнездо, но всякий раз её медвежий нюх не срабатывал. Она должна это сделать! Должна добыть деньги. Любой ценой! Пусть ценой ее искалеченной жизни, пусть ценой её любви, ведь она и сама боится признаться себе в том, что любит Тома. С Томом ей было хорошо всегда, везде… Том это конец скитания, страданиям и мучения, преследующим её по жизни. Предать умирающего Марка! Нет, на это она неспособна! Но не поздно ли об этом говорить теперь, теперь, когда она уже восемь дней только тем и занимается, что изменяет ему? Нет, это, разумеется, только секс, только жертва ради его спасения… Только секс! Нет, она не изменит ему никогда! Бедный Марк! О, милый Том! Сделай же что-нибудь, о бессильный Том! Поверни её упирающиеся, глупые мысли, избавь их от этого страшного оружия, нацеленного на них! Сделай же что-нибудь! Сволочь! Проснись!

В) А-а! Ты что-то сказала?

А) Нет, тебе показалось, милый, спи!

Она приподнимает выпростанную поверх брюк рубашку, и горячей ладонью пробирается по его телу к ощущению его плеч. Он уже не уснёт, теперь его можно мучить с новой силой. Взять от него всё, выжать до капли. Сволочь! Какая у него необыкновенная рука. Она машинально берёт её и засовывает под блузку, где томятся груди.

В) Если ты думаешь, что теперь я смогу уснуть, то ты ошибаешься!

Он уже во власти этого ритма, а руки самостоятельно ищут её бёдра и сделанный по размеру его ладоней упругий зад…

С) Тут можно перечитать конец третьей главы, плюс-минус некоторые нюансы, каждому, впрочем, знакомые. Я даже не знаю, как продвигаться по сюжету из-за обилия сексуальных сцен, происходящих в одних и тех же условиях, с одними и теми же персонажами. Глядя на них, и сам возбудишься, как будто и не автор, а профессиональный подсмотрщик. Когда же они, наконец, угомоняться!? Впрочем, мне они не слишком и мешают, пусть трахаются себе на здоровье! Глядя на них, я даже в чём-то завидую им. Завидую ему. Ведь если теперь посмотреть на Дженнифер, то она стала вполне продвинуто выглядеть, так, словно она и не вкусила всех «прелестей» жизни, а жила тут, в этом доме, всегда. И новая её стрижка тоже очень её облагородила. Спасибо Тому! Не знаю, как он уломал её пойти на это, она так тащилась от своих волос. Она сильно похорошела. О, Боже, о чём я говорю? Неужели я такой сноб, что уже не могу слова написать без этого дурацкого снобизма? Как я посмел выразиться: «она стала вполне продвинуто…»? Что значит «стала»? Признаться, она, как женщина, понравилась мне с самого начала, самого замысла, с самого имени! Дженнифер! Да, я тоже хочу тебя! Я тоже люблю тебя! Я тоже могу спасти тебя! Услышь меня! Услышь, пока не поздно!

Ненавижу эту одностороннюю связь с литературными персонажами. Такое ощущение, что сидишь в аквариуме, кричишь, выбиваешься из сил, изнемогаешь от желания, а тебя игнорируют твои же герои, просто плюют на глухое стекло. Когда уже кто-нибудь изобретёт что-то наподобие ленты Мёбиуса, чтобы автор мог полноценно общаться со своими творческими удачами и неудачами (по усмотрению обеих сторон)? А может, я уже сделал в этом направлении первые шаги, и мне стоит пройти по этой любопытной мысли до конца? Ведь я и стопроцентный автор, и прекрасный исполнитель! И чувства у меня вполне реальные, а что ещё нужно? Много, слишком много сложных вопросов. Не хватает откровения отвечать на всё в одной крошечной повести. А может, я просто ревную мою Дженнифер к этому бестолковому Тому, разбазаривающему наследственные деньги, и к Марку – амёбе обыкновенной, этой наглой твари, причинившей столько боли моей героине! Проникнуть бы в повесть лишь на один миг, похитить бы мою Дженнифер… Но после Тома, после того, что он разложил перед ней, будет ли моя реальность нужна ей? Захочет ли она существовать в ней наравне с другими, реальными людьми, на правах моей любимой женщины? У меня портится настроение! Вернёмся скорее к сюжету!

А) Она едва жива. Он выбил из неё всю душу. Целый час не мог кончить! Настоящий подарок! Сволочь! Сволочь! Сволочь!

В) Он был близок к тому, чтобы потерять сознание. Она делает чудеса! Она его Богиня! И он устроит ей рай!

А) Вау! Ты просто супермен какой-то! Где твой героический инструмент? Вот он! Дай я его поцелую!

Она сползает вниз по его вздымающемуся от частого дыхания животу, и её губы почти против воли поглощают бордовый шар его члена, который начинает слепо тыкаться в язык, в нёбо, в подсознание. Обмякший было член вырастает в её кулаке, увеличиваясь во много раз. Ей не хватает воздуху, слюна течёт по упругому стволу, по ее собственным пальцам, они скользят все быстрее. Его сознание уже мчится по телу, от самого мозга до пениса, оно уже брызжет из него, он мёртв. И она мертва, она остатками зренья задела появление его спермы, приблизила её появленье, дождалась и умерла. Она не хочет возвращаться к жизни, – здесь её милая смерть! И Дженнифер будет всегда, всегда мёртвой!

Всё, что ей нужно, это глоток вина. О кокаине здесь не может быть и речи, – слишком уж Томас правильный. Он курит сигары лишь в исключительных случаях, пьёт каплями французские вина и не пьёт, а дегустирует: просто смех! И всё время роется в альбомах, которые приходят по почте грудами. Ей даже понравились некоторые из них, вот бы ещё названия вспомнить! Одним словом, европейские древние художники, древнее, чем Америка! А на обложке портрет двойницы Дженнифер, – те же глаза, брови, её же нос и губы, только причёска другая, почти скрытая под неким чепчиком… Даже глаза того же цвета… Обложка-то цветная, а внутри чёрно-белые иллюстрации и сплошной текст, как дождь – «Великий, обложной дождь»! Том что-то выписывает из книг, – имитирует у себя в тетради «Великий дождь». У него хорошо получается, – есть терпение у этого человека! Но, в сущности, всё это – «Великий Бред»! И относиться к нему следует соответственно. Она всегда знала, что люди на это не живут, и Том не исключение, он живёт на средства, оставшиеся от его родителей – миллионеров. Теперь их только нужно найти. Ну что же, она готова поиграть в прятки! Она сосчитает до ста и начнёт водить. Она вновь и вновь пройдёт весь дом, вдоль и поперёк – тихо сидите, господа президенты! Не двигайтесь, Вашингтоны, Линкольны и Джексоны, и в особенности – Гранты!

С) Пока Дженнифер изучала анатомию дома на Лексингтон авеню, в публичной больнице в страшных мучениях скончался её убогий любовник. Умерла причина её беспокойства, умерла её боль. Его свёрнутая набок, застывшая челюсть, покрытая щетиной и пеной слюны, недостойна бумаги и нашего внимания… Родственников его обнаружить не удалось, и он бесследно пропал, сгинул, как ему давно уже и полагалось. Только коптил нашу повесть. Но как подать знак из своего аквариума бедной Дженнифер? Готовой на всё Дженнифер…

В) От цифр в его голове началось лёгкое головокружение, он уже не мог смотреть в экран компьютера, но нужно было всё закончить к девяти часам. Осталось два часа, не больше. Скоро Дженнифер вспомнит про него, прибежит со своим безумным желанием, расплёскивая свои и его чувства. Один диск готов…

А) Том сидит у себя, как мышонок, щёлкает семечками клавиатуры, наверное, пытается скачать с интернета всю информацию о Сикстинской мадонне. Немного скучно. Если она пройдётся по улице, например, до Центрального парка и обратно, ей безусловно, станет легче. Можно напялить что-нибудь выпендрёжное. В принципе, всё, что Том ей подарил за эти дни, подходит под это определение. У него очень развито чувство времени и стиля. Вообще, он самый лучший, вместе со своим вонючим стилем! Мерзкий! В сердце с какой-то неожиданной стороны поднялась тревога: сегодня опять не пошла к Марку… Завтра, пожалуй, его надо навестить, да, завтра же она съездит в госпиталь, первым делом! Кожа очень мягкая и цвет потрясающий, какой-то необыкновенный! Такого пальто нет ни у кого! К нему очень подходит эта юбка-брюки… Как он это увидел? Ей бы в голову не пришло совместить! Может, к Марку завтра ещё рано приходить, что она ему скажет? Добудет денег и уж тогда… Тогда, само собой разумеется!

Перед тем как выйти, Дженнифер покрутилась перед огромным зеркалом, смерила сначала презрительным, а затем нежным взглядом отражение, такое маленькое посреди пустоты, отороченной витиеватой резьбой. Всё же она и сама по себе ничего! Шмотки только шмотки. Но на неё, что ни надень, всё будет смотреться шикарно. Она расстегнула верхние пуговицы, обнажила пышную часть груди, и с минуту любовалась налитыми прелестями своей удачной части тела. Если бы так можно было разгуливать по улицам! На самом деле ничего – неприличного, сосок почти наполовину прикрыт кружевами лифчика. У неё очень красивые груди, и ноги длинные и стройные. Это, разумеется, надо беречь! Ноги лучше видны в зеркале наверху, вернётся, будет раздеваться, повторит ненасытное зрелище!

Она вышла из-под тёмно-синего тряпичного навеса, и тут же разочарованно зажмурилась от упавших на лицо не то капель дождя, не то насыщенных водой снежинок. Мокрый, как тело моржа, асфальт. Утренний Range Rover напротив парадной, тоже только что вылез из моря. Их Mercedes, через Volvo, и отсюда прекрасно заметен. Том, то оставляет его в гараже, то нет. Ему лень заморачиваться. Она бы не ленилась. Он уже предлагал ей ключи, и как-то даже заговорил о приобретении автомобиля для неё лично, – для удобства! Какое там, к чёрту, удобство? Куда ей ездить!? Том очень добродушный. Добродушный, но не наивный, прячет деньги непонятно где! Вот зараза!

D) Дженнифер! Ты чего тут делаешь?

C) Девушка, за которой я наблюдаю от самого угла, поравнялась, наконец, с нашей героиней и, обрадованно узнав её, окликнула по имени. Я не преувеличу, если скажу, что в Нью-Йорке всегда встретишь кого надо и кого не надо. Вблизи девушка не была такой уж привлекательной, особенно рядом с Дженнифер, которая оторвалась от мыслей, и увидела перед собой давнюю подругу, – редчайшее, возможно, единственное оставшееся на земле свидетельство того времени, когда у неё ещё были подруги.

А) Боже! Ты ли это, дорогая?! Глазам не верю! Мери! Не меняешься, просто хоть ты сдохни! Она кинулась в объятия и оказалась в мокром кольце, пахнущем к тому же её собственными духами. Успела Мери заметить её прикид или нет? Успела! Успела!

D) Так, что же ты тут делаешь?

Повторила свой глупый вопрос Мери, отмечая великолепие кожаного пальто подруги, которую не видела тысячу лет. А, собственно, что видеть-то её, скатывающуюся со своими наркотиками и дружками на дно…

А) Я вот живу здесь!

Произнесла Дженнифер, вместо того чтобы сказать: "Вышла из гостей". И указала на дверь за спиной.

D) Здесь? В этом доме?

Мери прогнулась назад и задрала голову, пытаясь оценить и без того явные достоинства особняка. В ближайшем окне, за портьерой, в тусклом свете с глухим безразличием мелькнул снобский, обрамлённый золочёной рамой интерьер. Непонятно даже, как и реагировать! Что за чушь!

– Ты замуж, что ли, выскочила?

А) Нет ещё, но кто знает!

Кокетливо ответила оттаявшая Дженнифер, и пригласила Мери выпить по рюмочке чего-нибудь согревающего. Приятно ошарашить вот так кого-нибудь из старых… Проходя мимо машины, она зачем-то с плохо сыгранной небрежностью пропела: "Вот наш драндулет!"

D) Мери, слабо разбирающаяся в марках автомобилей, тем не менее знала, что такое Mercedes, ну, может, разве что номер 600 ей ничего не говорит… Но всё как-то неожиданно и странно, и совсем не вяжется с тем, что слышала она от кого-то совсем недавно про свою подругу. И поверить было очень просто, ведь их отношения прекратились лишь потому, что …

C) Они отправились в сторону Мэдисон авеню в единственный в этом районе открытый ещё ресторан. Знаю это место! Там их и догоню!

В это время года я обычно одним из первых подхватываю простудные вирусы, и почти до самой весны перевожу тонны бумажных полотенец, салфеток и носовых платков. Сижу дома, как привязанный, курю, пишу. Природные описания скудны, они списаны с натуры Центрального парка: голые, перекрученные серые или чёрные фактурные стволы; повсюду, неясно для кого, загоны из реек и проволоки; огромные недорубленные лысины валунов, на которых изредка умудряются сидеть полоумные влюблённые, неспособные оценить результаты своего безумия по прошествии двух-трёх часов; озабоченные, очеловеченные донельзя, белки с подёргивающимися хвостами ходят, как маленькие пьяницы – на четвереньках, по комическим траекториям… Парк виден насквозь, лишён всех интриг своеобразной планировки. Его младший брат в Бостоне, в феврале совсем уж несчастен, и несчастье белок там несравнимо с Нью-Йоркским… По кольцу, невзирая на слякоть и промозглую сонливость, бегают полуголые одержимые люди одного пола. Их стремление к совершенству обращает на себя внимание, и невольно начинаешь искать среди них хоть одного с нормальной фигурой, и так на протяжении всей прогулки, венцом которой было, есть и будет – разочарование.

Последняя сигарета на сегодня! Брошу, наверное, к миллениуму, благо осталось-то пару лет! Мне как раз будет сорок! Стараюсь курить поменьше, но как это сделать, если всё время пишешь?! Просто даже стыдно, но мысли без дыма не рождаются, представляю – вместо мозга в моей голове, такого сморщенного старичка с курительной трубкой, его почти заволокло дымом… Да, к 2000 году брошу обязательно! Кстати, в этом ресторане теперь запрещено курить. Благодаря старательному всемогущему Джулиани! Как до такого можно было дойти? Где же наша демократия? Кто голосует за таких мэров? Сейчас там сидят наши девушки и мучаются от желания закурить, вернёмся же к ним!

На белой скатерти уже появилось розовое пятно от вина, оно неприятно мозолит глаза одной из девушек, демонстрируя её неловкость. Подсаживается плохо говорящий по-английски, тошнотворный бруклинский эмигрант. Пока они его не пошлют, он будет вклиниваться в их беседу. Смешной фасон пиджака, нелепый галстук, блестящие остроносые ботинки – всё это одето по поводу вылазки его в «свет». Можно только догадываться, что носит он дома. Скорее бы уже отвязался, не хочется перегружать книгу такими вот персонажами. Но, видимо, в Нью-Йорке без них теперь не обойтись! Подобные ему прописались уже в некоторых моих произведениях, чёрт бы побрал этот реализм!

Обе девушки тревожно смотрят на беднягу, который почти лёг между ними на стол, и посыпая солью скатерть, мелет что-то бессвязное. Им удаётся понять, что с помощью соли можно оттереть любые пятна. Они любезно благодарят его за участие и переглядываются, растягивая губы. Мимика эта удобна, гримаса тут же превращается в улыбку, и толстокожий парень опять ничего не понимает.

Дженнифер, наконец-то не выдержав, просит оставить их в покое, и перестать втирать соль в винное пятно. Он неохотно возвращается к стойке бара к своему приятелю, и жалуется по-русски на примитивных американок, не принимающих его "европейскую натуру". Очевидно, что он не знаком с родной литературой, иначе знал бы о своём столетнем двойнике, описанным Щедриным. Теперь я вижу ясно: вся русская литература не имеет связи со своим народом, впрочем, как и творчество латиноамериканских писателей, смотрите на Кортасара! С русской литературой я познакомился в университете и был, пожалуй, единственным, кто как-то приспособился к занудству и скуке прошлого века России. Хотя перевод есть перевод! Из «Я помню чудное мгновенье!» получается «I remember wonderful moment!», – что ж тут скажешь!?

А) Этот омерзительный тип наконец-то откололся, и что-то ностальгическое и родное излучилось от Мери, действительно мало переменившейся с тех самых пор… С ней можно хоть по-человечески разговаривать! Она своя, она так участливо спрашивает обо всём, она всё может понять.

D) Где тебя так обкромсали? Но, ты знаешь… Повернись-ка, вот так! Нет-нет, вполне неплохо! Ты знаешь, очень неплохо! Ну-ну, рассказывай дальше, извини, я тебя перебила, просто эта стрижка…

А) Да, вот и вся история!

D) А что с Марком? Где он сейчас, ты его бросила?

A) Ах, зачем она про это заговорила?! Вихрь поднялся внутри Дженнифер, настоящий вихрь!

Что значит «бросила»?! Сейчас у нас очень большие неприятности. Марк в больнице, у него… Как ты вообще можешь так…

D) Извини, я совсем не хотела! Умоляю, успокойся!

A) Всё в порядке…

D) Просто я не понимаю… Что же Том? Ну, ты сказала…

A) Да чего я сказала? Том оказался, действительно… но он тут ни при чём. Марку необходима операция, очень дорогая операция… Ну ты понимаешь…

D) Разумеется! Да, такие не меняются. Даже жаль этого парня, влип в историю! По её рассказам, он просто Бог! Хочется познакомиться с ним поскорее… Чем она хуже Дженнифер?

А) Ну, вот, понимаешь, для этого всё и делается…

Почти против воли, поддавшись какому-то непонятному движению, она разоткровенничалась. А с кем ещё можно о таком по-настоящему поговорить? Мери совсем своя… И почему они так долго не общались!? Дженнифер впервые открыла шлюзы своих мыслей, и они хлынули разрывающим душу потоком… У неё такие понимающие глаза…

5

D) На следующий вечер Мери собиралась в гости к своей, неожиданно свалившейся на голову, подруге. Она была возбуждена, смущалась нового ощущения и вновь продолжала рисовать в своём воображении красавца-миллионера, что вызвало новую волну возбуждения… Может, Том не так уж и симпатичен, как описывала Дженнифер (что от неё ожидать?), и она зря изощряется перед зеркалом… Но Марк, если бы не был полнейшей свиньёй, чертовски привлекателен, чем-то похож на молодого Алена Делона… Умеют же такие устраиваться!

Зря она не внимала ежедневному внутреннему призыву «сбросить немного веса!», сейчас бы это было очень в тему. Но и так, конечно, сойдёт, некоторые мужики даже любят, когда в женщине есть чуть-чуть полноты. И потом, когда она худеет, ей кажется, что у неё заметно уменьшается грудь, а это совершенно недопустимо! Конечно, сидячая работа и бесплатные ланчи… Глаза у неё правильные, с блеском, да и не дура она, любой это оценит…

C) Сцена на кухонном столе требует отдельной главы, но я не мог разорваться между своими расплодившимися героями, – литературным достоянием будет самый конец, когда едва успевшие кончить любовники, с хохотом заметались по дому, переключившемуся с тревоги звериного соития, на пронзительный дребезжащий звонок, звук которого уже двадцать лет собирались изменить обитатели. Теперь никому до него нет дела.

A) Мери проявила неуместную пунктуальность и явилась разодетая, как модель. Такого прикида никто не ожидал. Если бы всегда следила за собой, имела бы больше шансов, – наверняка до сих пор так одна и тусуется. А может, и нет. Вот странно вчера полночи проговорили, а это осталось невыясненным… О чём же они говорили столько часов? Ведь казалось, что о таком важном, о таком…

Ну проходи, раздевайся же! Выглядишь потрясающе!

Том давно расспрашивал её о подругах, а что может быть лучше этого вот «домашнего чучела»?!

D) Да брось ты! Устаю как собака на этой дурацкой работе, знаешь, с девяти до пяти…

Дженнифер, пожалуй, последний человек на планете, кому это понятно, и вообще надо поменьше болтать о своём, ведь у них ничего общего… Ну сказала, так сказала, что ж теперь поделаешь?

C) К обнявшимся подружкам вышел Том. Ради этой встречи он обуздал своё желание, хотя справедливо было бы сказать: любопытство победило его желание. С утра Дженнифер носилась с этой Мери. После ощущения тонких почти как у скелета, плеч Дженнифер, плечи Тома показались огромными и упругими (если это ещё моя территория – опять же изъяны условий, – не спросишь ведь у буквы D!). И даже несмотря на то, что я неотрывно следил за ней, извивающейся перед зеркалом, я проморгал момент волшебства, момент, когда фокусник делает свой очередной трюк. Мери предстала перед нами удивительно поменявшись. Всего-то: несколько мазков крошечной кисточкой, что-то растёртое по лицу… Бытовое волшебство! Обычно, когда пристально наблюдаешь за своими персонажами, видишь все их перемены, подмечаешь едва уловимые тенденции, и каждый поворот их мысли – сигнал! А тут, фактически на твоих глазах…

Они уселись за стол почти сразу, Мери не успела как следует привыкнуть к шикарной обстановке: кругом золото резных рам, старинные и модерновые картины, большие, как в музее, а главное – безумное количество книг (опять я говорю от её имени… но я ведь знаю!).

Скучная тема оказалась прочной нитью, связавшей их застолье. Том вспомнил студенческие анекдоты, застенчиво воспроизвёл их под восторженные взгляды девушек. Его стеснительность произвела должный эффект, а одна из шуток – принуждённый смех.

D) Мери сделалось удивительно приятно, когда среди тысяч книг, стоящих повсюду, она узнала те, что есть и у неё дома, – вся стопка дорогущих монографий по живописи, заметная сквозь толстое стекло её журнального стола, тут, правда, разбросанная по разным полкам…

Дженнифер Тома даже оценить-то по-настоящему не может… Ну, в принципе, он ей, понятно зачем! Бедняжка, ничего не подозревает! Как же можно с такими вот людьми так поступать? Он такой чистый и наивный! И на Мери поглядывает с интересом, хотя внимание его сосредоточено на этой стерве. Тяжело изображать, будто не понимаешь, что делают их руки под столом. Она просто взвинчивает его! Не думала, что Дженнифер настолько цинична. Даже противно! Хотя другого никто и не ожидал… Ещё подмигивает, словно соучастнице… Но нет, уж этого она не получит! Ещё не хватало!

А) Сейчас Мери выворачивает от зависти, она-то чувствует это, и лёгкий ток удовольствия пробегает по телу. А Том даже не обращает внимания на Мери! Умора! Так старается, делает умное лицо, вся тянется к нему… Но он сейчас и умом, и глазами, и чувствами на кончиках своих пальцев, скользящих по её ляжкам, под подолом платья… Она стиснет колени, когда рука дойдёт до желаемого места, и ловушка захлопнется навсегда!

В) Ладонь прошла тесный коридор её ног и упёрлась в капроновый тупик, в котором тут же стало влажно и горячо. Дженнифер прерывисто выдохнула, чуть не выдав их. Но гостья, к счастью, ничего не заметила, – слишком увлечена пирожным… Им, пожалуй, пора перестать, – его член уже упрямо толкает тесную ширинку, его увеличение всё труднее игнорировать… Как сопротивляться искушённой руке, в которую заложены все знания о его чувствах, включая силу давления, вмонтированную в её пальцы? Если этот маршрут повторится, если там сожмутся, а тут расслабятся тонкие пальцы…

Дженнифер просто спасла его, – соскочила с места и взасос поцеловала начинавшие терять чёткие контуры губы. Мысли вернулись в голову, он заметил запах эспрессо, потом терпкий цитрусовый аромат от поспешно очищаемого мандарина. Судя по коркам, Мери принялась за второй. Когда только успела? Нужно хоть о чём-то поговорить с ней…

6

A)  Есть вещи, не подлежащие планированию.  Дженнифер, добывшая за одну ночь почти двадцать пять тысяч, конечно, не могла представить, что история с Томом затянется на столько недель. Её личные действия отошли на задний план, и она вписалась в какую-то, словно происходящую в кино, жизнь, жизнь с респектабельным человеком, полную, правда, реальных чувств и обязанностей, о которых и вообразить, ещё так недавно, было почти невозможно. Она как будто глядела на себя со стороны: вот она распоряжается о стирке белья и обсуждает с прислугой лёгкие усовершенствования уюта в доме; принимает гостей с такой умилительной любезностью; отвозит кому-то по просьбе Тома диски, и возвращается с добычей – большим лакированным ящиком для сигар…

С) Настал долгожданный момент, когда стоит обратить внимание на мелочи, на те детали, которые небрежно разбросали мои герои! Итак – «большой лакированный ящик»! Только такие, как ты, Дженнифер, могут не увидеть, что у твоего любовника уже штук пять или шесть подобных «трофеев». Очнись, раскрой глаза, моя милая, там на окне, под которым ты тысячу раз, видимо, что-то, ощущая (слепая медведица!), искала спасение своему бестолковому Марку, стоят в ряд набитые пачками денег ящики. Как могла, ты ни разу не заглянуть под первый слой, действительно приспособленный для сигар?! Вспомни, ты даже похитила одну сигару и всегда хотела вернуть на её место другую, точно такую же, взятую из нижнего ряда… Ну чтобы тебе стоило приподнять крышку, и увидеть вместо сигар новые, скреплённые банковскими бумажными плевами, пачки стодолларовых купюр? Нет же! Тебя что-то отвлекло, ты щёлкнула замком, и ни разу не вспомнила о своём желании! Я до хрипоты кричал тебе, с другой стороны, стекла (я уже близок к тому, чтобы найти способ, как получить тебя, как удержать тебя!). Дженнифер, ты издеваешься надо мной! Ты веришь буквально с первого дня в его миф о погибших родителях – миллионерах… О да, разумеется, как же ты можешь иначе, ведь он и сам свято верит в свою фантазию, закрывающую надёжным щитом его реальную жизнь?!

Твоя невнимательность – это что-то особенное! Почтальон с такой старательностью, минимум два раза в неделю, просовывает в почтовую щель двери корреспонденцию, письма или рекламные проспекты на имя Кена Брука – предыдущего обитателя этого вскружившего тебе голову особняка. Тебе даже в голову не приходит поинтересоваться у Тома Поулвина: «При чём тут Кен Брук?». Ты просто прелесть, моя Дженнифер! Сколько это ещё продлится?

D)  Если Том так возится с этой мерзкой (она становится всё омерзительнее!) Дженнифер, то, пожалуй, так ему и надо! Пусть она накажет его за такую слепоту, ведь он и в самом деле просто не замечает Мери. Но как их можно сравнивать: эту бездомную шлюху с ней?! Его следует наказать! Его… В прошлый её приход он был внимательнее, чем обычно, пригласил её в ресторан!  Заразительно смеялся, назвал Дженнифер дурой, та, естественно, и виду не подала, продолжала с ним так упёрто спорить… Мери тоже слегка упёртая, но когда она видит что-то настоящее, если так теперь ещё можно выразиться, она «снимает шляпу», и уж, конечно, о споре нет и речи… Дженнифер уже позволяет себе всякие споры, и видно же, что ни хрена не смыслит! Совсем расслабилась… Но, подожди же, рано праздновать победу… Естественно, нужно всё рассказать Тому, нужно предотвратить катастрофу… Мери почти готова на это, нужно найти способ оттащить от него эту дрянь… Попробовать позвонить прямо сейчас…

B) Том снял трубку, с трудом разобрался, с кем говорит (голос по телефону звучит непривычно), принял все благодарности по поводу почти обыкновенного похода в ресторан, поговорил, как это ни смешно, о погоде, – просто подтвердил её прогноз и констатацию «замечательного дня, молоденького солнышка и кристально прозрачного воздуха», под конец, почти с нервозностью, поинтересовался, не желает ли Мери поговорить с Дженнифер, и узнав, что «нет», с облегчением положил трубку. Его ненасытная Дженнифер уже крутилась вокруг него, требуя бесконечного внимания. Он выловил её у своих ног одним касанием руки. Она отреагировала, как подобает особенно ласковой кошке, выгнула спину и замурлыкала.

A)  Похитить его на миг от этих бесконечных телефонных разговоров, после которых он становится раздражителен и скован, – вот её величайшая миссия, и Дженнифер готова выполнить её. Отсюда с пола она может добраться до ремня, расстегнуть пуговицы на его брюках… Ладони на её плечах сами не знают, чего хотят: то ли останавливают её, то ли направляют её действия… Сейчас им всё станет ясно! Сидя на коленях, пристально, с её одурманивающим прищуром, глядя прямо в его серые, умеющие разговаривать, глаза, она разомкнула обе половинки блузки. Дальше Томом не нужно заниматься, теперь он знает, чего он хочет.

В) Если она будет всегда такой, он даже не сможет рассердиться на неё за то, что она отвлекает от дел, съедает всё его время… С этого ракурса она так изящна. Длинная, гибкая шея, выступающие хрупкие косточки на плечах, нужно раздвинуть блузку – увидеть её грудь, всегда слегка разную, взвесить её на своей руке, почувствовать упругость соска. Она уже выпустила наружу не умеющий отказать ей член… Едва уловимый запах… Не успел даже принять душ, ну, сама пусть разбирается! От неё никогда не пахнет, только иногда по утрам, когда он внезапно просыпается и видит её мёртвое лицо перед собой, и чувствует щекой мокроту на подушке от её слюны… Её нужно защищать и беречь, от чего-то непостижимо страшного, нависающего над ней, как над большинством женщин, над тем большинством, что вызывает подобные чувства, остальную часть, конечно, не жаль, стал бы он спасать эту дуру Мери… В общем, и самому нужно быть осторожнее, ему тоже что-то угрожает, что-то в любую минуту может нарушить его «шикарную» жизнь, жизнь, которую он не променял бы ни на какую другую… Эта мысль велика, она трогает всё сознание, не стоит удаляться от неё, а, впрочем, мысль эта даже не мысль, а – знание, и потерять его невозможно, как невозможно забыть таблицу умножения… Разумеется, он всегда очень, и очень осторожен, везде… Даже с Дженнифер, с друзьями, дома, на улице. Внимателен, когда переходит дорогу (вот до чего дошёл!). Нужно вернуться обратно, к ней, единственной на Земле, понимающей, знающей, чего он хочет. Он хочет… Она всё делает так, как он хочет! Интересно, догадывается ли она сама? Наверное – это нечто созданное для него, по его заказу. Как долго он искал её, единственную… Интересно, что она думает со своей стороны, неужели ей тоже невыносимо хорошо с ним? А может, женщина сама создаёт свой кайф, без его участия? Ведь сейчас, ей в сущности, наплевать на его мысли, она возбуждается всё больше. Она… О, вот он, взявшийся словно ниоткуда ритм. Том готов поддержать его, жить в нём… Да, Дженнифер, да! Он возьмёт тебя, всю, без остатка! Да! Да, Дженнифер!

С) В парк! В Нью-Джерси! К чёрту на рога! Только подальше отсюда!

Вы бывали когда-нибудь в Нью-Джерси? Опять это одностороннее общение, впрочем, не такое уж и «одностороннее», но явно какое-то ущербное, ведь ваш ответ я услышу позднее, не исключено, что после своей жизни… Вы ответите: «Нет, знаете, – не довелось» или «Естественно, и не раз!», и пуститесь в долгое, утомительное воспоминание, и так увлечётесь, что я опять удалюсь от вас, перестану существовать. Но как же быть с настоящим моментом? Кто ответит мне прямо сейчас, без ужасающей задержки, обыкновенным человеческим голосом?! Что за наваждение! Или это и есть реальная жизнь писателя?!

Пропасть между читателем, пропасть между собственными персонажами. Но если разобраться, то не такая уж и огромная пропасть, между нами – я так досконально знаю своих героев, а в Дженнифер я просто влюблён… Какая же это пропасть! Осталось лишь из невидимки, из тени превратиться в обычного человека… В конце концов, моя повесть понятна мне, изучена мной, как старая квартира, в которой нет больше ни уголка, не заполненного мной. Всё в моей повести мне дорого, я – король положения! Овладеть Дженнифер в реальности невозможно, этой девушке, уставшей от лишений, нужна стабильность, нужны деньги… В моей повести этих денег хватит на несколько счастливых жизней, на все прихоти моей любимой женщины, на все мои желания. Я знаю, где спрятано моё блаженство! Только я и Том, какой-то жалкий хакер, взламывающий коды, ворующий программы, вечно идущий по краю. Пора появиться! Настал мой час!

7

A)  Дженнифер вышла из дома, и тут же со всех сторон на неё потекла, навалилась, обрушилась весна, ещё без листьев, без достаточного количества календарных дней, но самая настоящая весна! Это нечто необъяснимое, заполняющее лёгкие, почти пьянящее, торжественное, неизбежное… Столько лет она жила, не видя этого, не зная этих запахов, словно лишённая всех пяти внешних чувств. Теперь она очнулась, она празднует собственное обоняние, как дар, как талант. Ей не хочется курить, а про кокаин думать противно, всё же зависимость ещё есть, но выбор сделан. Она будет до конца своих дней молиться на Тома… И сегодня с утра он говорил о любви, и они устроили нечто зверское, его кожа, запах…

С) Она дойдёт до следующего угла и столкнётся со мной. У неё превосходное настроение, она не откажет застенчивому господину средних лет в маленькой любезности, она с удовольствием поможет выбрать букет цветов, с ещё большим удовольствием примет цветы, понравившиеся ей (Том сделал мне подарок, он никогда не дарил Дженнифер цветов, а она, как всякая женщина…).  Потом, раз уж она попала в мой первый капкан, мы, разговорившись, отправимся ко второму пункту – крошечному уютному ресторанчику, где у нас выяснится масса общего, сыграющего главную сближающую роль. А там, разумеется, мы договоримся о следующей встрече…

A)  Я думаю, вот этот букет самый достойный. Да, да, именно он!

С) Ох, как я Вам благодарен! Вы не представляете, что Вы для меня сделали!

А) Я рада была помочь! До свиданья!

С) Простите, может, у Вас есть минутка?

А) К сожалению, я очень спешу!

С) Очень жаль.

А) До свиданья!

С) Зачем же она мне врёт, ведь я прекрасно знаю, что ей некуда спешить? Сейчас она пройдёт несколько улиц и свернёт в сторону магазина. Как же быть? Глупо вот так стоять с идиотским букетом в руке… Как же так?! Мы должны сидеть сейчас в этом ресторанчике, существующем только в нашей повести… Я создал интерьер, я поставил зеркала для того, чтобы смог отовсюду наблюдать за моей Дженнифер, я определил степень акцента у француза – официанта, я наделил его симпатичными чертами лица. Что же теперь? Да этого просто не может быть!

С) После такого погружения в повесть тяжело приходить в себя, больно отмечать микроскопические и явные различия между реальностью и вымыслом… Но что считать реальностью? Ну не эту же крошечную студию на сто десятой улице! Но я уже был там – в той самой жизни, где моё счастье, где… Я твёрдо стоял на ногах на цементных плитах, я держал букет упругих пурпурных роз, я разговаривал с ней… Никогда бы не мог вообразить себе, что у неё такой низкий голос. Она сказала: «Я рада была помочь!», но чем же она «помогла»? Ах да, выбрать эти самые несчастные цветы! Вот помощь, так помощь! Кроме цветов, мне, естественно, ничего не требуется, благодарю, мэм!

D)  Сейчас благородная Мери решится на это, сейчас она соберётся с духом, и всё ему расскажет. Он должен знать, во-первых, о том, с кем он живёт, об этих жутких перспективах, ожидающих его; во-вторых, о её собственных чувствах: может, и не лучший момент открыть их, да дальше пусть будет, как Томас сам решит… Пусть сам принимает меры, она лишь сделает то, что сделал бы на её месте любой другой порядочный человек. Вот дверь, такая глухая. Сейчас через миг, всё переменится и встанет на свои места… Она даже готова потерять его ценой его же спасения… Конечно, она спасёт его!

E)  Служанка открыла дверь, приветливо улыбнулась Мери, и, поколебавшись мгновенье, предложила войти и дождаться хозяев в гостиной перед телевизором. Пыль стёрта, огромный плоский экран вымыт до блеска. Если гостья станет смотреть новости, или ещё лучше, какой-нибудь сериал, можно будет тоже краем глаза посмотреть…  Вы желаете чай или кофе?

D)  Пожалуй, чай. Нет, всё-таки кофе! Да-да, кофе, пожалуйста!

Она села на пышный кожаный диван, почти провалилась в него, взглянула на массивную пепельницу, и ей нестерпимо захотелось курить. Покопавшись в сумочке, она с досадой обнаружила, что сигарет нет. Наверное, забыла где-нибудь… Ну и ладно, не бежать же теперь к корейцам? Интересно, кто вернётся первым? Если Томас, то всё будет так, как она уже решила, а если – Дженнифер, то всё придётся отложить до следующего раза…

С) Комната наполнена ненужными предметами, все они появились здесь задолго до того, как повесть сделалась для меня смыслом существования. Любую вещь с лёгкостью можно вынести на улицу, бросить на мусорную кучу, вдавить ногой в чёрные пластиковые пакеты. Трудно вообразить, что я собственноручно натаскал столько барахла, ещё труднее представить, что за него заплачены большие деньги… Этот телевизор, почему я выбрал новейшую модель, именно ту, которая мне не по средствам? Или что заставило меня купить именно этот стол, почему я даже не взглянул на остальные, ведь в магазине был такой сумасшедший выбор? Стоило всё лето бегать между столами в греческом ресторане! Противно даже вспоминать!

Какое наслаждение наблюдать, как мусороуборочная машина переваривает в железных недрах коробку, доверху набитую всякими безделушками: тряпками, посудой; слышать хлопок раздавленного экрана, хруст зелёной вазы, звон рассыпающегося абажура. Кожаная куртка – превосходный подарок вовремя подоспевшему бездомному.

За час я вынес из квартиры всё лишнее, не имеющее отношение к настоящей жизни, теперь я свободен, и могу углубиться в повесть. Странно, что я вообще вернулся к никчёмности, к бессмыслице, к пустоте.

А) Опять Вы? Никак преследуете меня?

С) У меня такой маньяческий вид?

А) Если присмотреться, то, пожалуй, – да!

С) Ну, тогда спасайтесь!

Я принял положение самолёта, готового взлететь: расставил руки и побежал на неё. Дженнифер стряхнула локон на глаза и бросилась прочь, и мы забегали вокруг касс, развлекая редких покупателей, разумеется, неготовых к такому зрелищу, пока молоденькая кассирша не назвала окончательную цену на покупки.

А) Угрюмость одного пожилого сморчка, наблюдавшего за нелепой сценой, развеселила её, и Дженнифер прыснула, едва успев заслонить яркие губы рукой. Старикашка уткнулся в связку шерстяных носков, и начал давиться робким кашлем. А этот очень смешной, и встречается ей повсюду. Может это какой-то знак?

С) Ещё какой! Теперь ты от меня не уйдёшь!

А может, вы гоняетесь за мной? В таком случае вам следует представиться!

A) Дженнифер! Да, если можно, двойной пластиковый пакет… Огромное спасибо!

С) В её исполнении это имя звучит волшебно! Имеет ли моё настоящее имя тут хоть какую-нибудь ценность? Разумеется, нет! Меня зовут Ричард.

А) Очень приятно! Странное имя, совсем ему не подходит. Ну, какой он, к чёрту, Ричард?!

С) К таким промежуточным ступеням стоит относиться снисходительно, а то она ускользнёт, убежит, как только получит подтверждения своим сомнениям, следует быть осторожнее, она чересчур догадлива.

Моё лицо на зеркальной закруглённой поверхности колонны на секунду смазалось, и едва не пропало. Чего стоила мне эта секунда! Но никто ничего не заметил, моя секунда ещё очень и очень отличается от их… Ощущения подобные тем, когда возвращаешься из Европы, и спишь на ходу прямо среди дня, не можешь привыкнуть к новому времени, и так на протяжении нескольких дней. Вот мы идём рядом, она смеётся, раскачивает в руках пакеты. Где-то на дне подсознания остался другой след от неё, в виде сладкого, теребящего зуда, мысли или знания, брошенных на дно бездонного омута, именно так выглядит пространство за закрытыми веками. Думать о ней всегда хорошо с закрытыми глазами, я имею в виду, «было хорошо», было необходимо, ведь только там она и могла существовать, пока я не изменил реальность. Теперь мы идём рядом. Глаза жадно следят за каждым её жестом. Солнце накладывает различные маски на её лицо, высвечивает золотые прожилки, в то и депо спадающих на щёки волосах. Куда мы идём? Ах да, я уже успел пригласить её в этот самый ресторанчик с зеркалами и французом. Удивительно, с какой лёгкостью я вижу и запоминаю все отличия этих двух Нью-Йорков, это напоминает спокойную уверенность ребёнка, склонного к обману взрослых, ради их же спокойствия, который помнит все нюансы своего наивного рассказа, и может повторить его, слово в слово, тысячу раз. Моя ложь – ложь ребёнка, то есть самая убедительная и прочная, при которой действия и предметы видны со всех сторон, в полном объёме, и никто не может опровергнуть выдуманной реальности, никто не знает наверняка было, это на самом деле или нет, а главное, что я и сам не знаю этого, и чем чаще меня просят воспроизвести ситуацию, тем твёрже моя уверенность, что так оно и было… Часть детства – это те несуществующие события, которые срослись с биографией, и уже не вызывают прозрачных угрызений совести… Другая – та, что мучает всю оставшуюся жизнь, при каждом случайном воспоминании, взрослого уже человека: ну зачем он тогда заврался, и так яростно отстаивал свою ложь?! Или что ещё страшнее, почти готов признаться спустя годы, но дедушки нет в живых, а бабушка продала дом и уехала в другой штат, как раз туда куда меньше всего сейчас тянет…

В ресторане полумрак, на белых скатертях в стеклянных башенках подпрыгивают стройные огоньки. Подмывает прекратить жизнь такого огонька, дрожащего перед её лицом… Впрочем, это, возможно, один из тех китов, на котором здесь держится уют. Дженнифер обожает это место, и я несу всякую чепуху, развлекающую её. Стараюсь не касаться вещей, так хорошо знакомых ей, но в какой-то момент мне становится всё труднее сдерживать себя (вино здесь действует также!), и я начинаю понемногу переходить на запрещённые темы… И даже способ, тут же изобретённый мной, угнетает своей ущербностью, но я продолжаю плести про то, что я иногда могу быть экстрасенсом, и готов хоть сейчас рассказать ей про её прошлое… Она продолжает смеяться, когда я выкладываю ей неоспоримые факты её биографии, просто надрывается, когда я говорю о Марке, прямо называя его по имени. Такой игры я не ожидал, она смогла бы быть первоклассным разведчиком. Я опять повторяю: «Ну, как кто»? – «Марк, естественно!», – и она тут же переспрашивает: «Кто?». Моя Дженнифер настораживает меня, я называю точный адрес Тома, она глядит на меня, как на сумасшедшего. Я чувствую, что происходит что-то не то. Я вижу, как делаюсь, неинтересен Дженнифер, но, другой стороны, пытаюсь разобраться в том, что же происходит на самом деле. Я внимательно всматриваюсь в её лицо, зная, что взгляд мой утратил тот сексуальный драйв, без которого общение с женщиной теряет смысл, но истина в эту минуту важнее всего. Машинально стягиваю с колена салфетку и подношу к губам… Тут первые признаки ужаса набрасываются на меня, салфетка из ослепительно-белой превратилась в травянисто-зелёную. Что делают в подобных случаях? И скатерть, скатерть тоже такая же зелёная. Холодный, с испариной стакан в руке, большие глотки, куски проскочившего в рот льда, встревоженная Дженнифер, расплывающийся огонь…

Неизвестно, сколько времени прошло, пока я овладел собой. Дженнифер не покинула меня, – похоже, что мой провал вызвал у неё материнские чувства, и она заботливо протирала мой лоб мокрой салфеткой, ласково шепча прямо в ухо нежные словосочетания. Сидевшая за соседним столиком женщина участливо пригнулась ко мне, настаивая на том, чтобы «моя жена увезла меня домой», причём «чем скорее, тем лучше». Мне не стало легче, когда Дженнифер подмигнула мне, и сказала, что и вправду пора домой. Я безразлично кивнул, уставившись на нервное пламя. Как я мог отреагировать на то, что её тёмные, как оливки глаза, внезапно стали синими?

Все окончательно убедились в моём неумении пить. Дженнифер расплатилась, подхватила меня, словно чучело, и вытолкала на улицу. Я пытался заговорить, но по её лицу было понятно, что лучше бы я помолчал. Стиснув зубы, кивая, я схватился за рукав шерстяного пальто, служившего мне в эту минуту единственной опорой в растущей бездне. Такси везло нас через Центральный парк, я стискивал прохладные тонкие пальцы, даже не пытавшиеся вырваться и исчезнуть. Некто, непохожий на фотографию на застеклённом удостоверении, вёз нас на восемьдесят пятую улицу, и я понятия не имел, зачем Дженнифер сказала этот адрес. Такого со мной не случалось никогда! Я продолжал симулировать опьянение, ибо оно давало мне возможность думать. Амплитуда моих колебаний была, впрочем, неизменной. Даже поднимаясь по лестнице, я умудрился раскачиваться, как идиот. Сверху прошмыгнула, волоча за собой поводок, большая чёрная собака, через миг послышалось жалобное скуление, перед дверью она была бессильна. Хозяин прошёл близко двери, захлопнутой Дженнифер, она буквально запихнула меня в незнакомую квартиру, и включив свет, повалила на бездонные подушки дивана. Она явно была раздражена, бормотала что-то, сравнивая себя с какой-то «другой», которая якобы просто плюнула бы на меня – на «лесное уёбище». Я продолжал слушать её детские ругательства, оставаясь в позе, выданной мне, и не замечая неудобства тряпичного дивана. Мне хотелось заплакать. Я уже начал готовить первую дозу слёз, и зажмурил глаза, но в это время напор брани ослабел, и Дженнифер, подсев ко мне, стала зачерпывать в ладонь мои волосы, тут же пробившиеся сквозь пальцы… Потом начала засыпать меня дурацкими вопросами, и среди прочих, я особенно обжёгся об один: «Откуда ты взялся?» Сколько бы я дал сейчас, чтобы вразумительно ответить на него! Я напрягся, задумался, и мне стало жутко…

8

D) Ждать сколько угодно она не смогла бы при всём желании. Ещё буквально десять минут. Интерьер понемногу стал ближе, теперь понятны многие дизайнерские ухищрения, деревянные и металлические части увязаны между собой грандиозно… Такая эклектика очень подходит дому, весь антиквариат и модерновые предметы сумасшедшего качества, даже ящики для сигар… Нет, это она уже слишком, как раз эти ящики здесь ни пришей рукав… Сигары! Почти час мучений, и только сейчас ей голову пришло. Сердце забилось восторга, и Мери подбежала окну. Открыв ближайший к ней ящик, она с неописуемой радостью обнаружила, что он действительно набит сигарами. Вот так удача! Она взяла запечатанную сигару и посмотрела на три пустых углубления: «Мери уже не первая – очень хорошо!», а то мало ли что, спросить-то всё равно не у кого!

Она вернулась на диван, захватив по дороге тяжеленную пепельницу, уютно разместилась в устроенной словно для неё кожаной лунке, и затянулась чужеродным дымом: после её сигарет, сигары показались ей чем-то отвратительным, но вскоре это ощущение прошло, наверное, с дозой необходимого никотина… Ей сделалось удивительно хорошо, на миг даже представилось, что она уже объяснилась с Томом, и он, как благодарный и благородный джентльмен, подходит к Мери, расплёскивая нежность, готовую превратиться в любовь.

Сладкие мысли, в которые она погрузилась, помогли высидеть ещё почти час. Ждать дальше не имело смысла, или просто уже не осталось терпения. Перед уходом она окинула взглядом просторную гостиную, улыбнулась и вышла.

Солнце завершало обход своих владений, едва заметно подбираясь к последним рубежам: тут и там покоились лишённые резкости световые пятна, в некоторых из них вспыхнуло лицо Мери. Скоро, всё будет очень и очень здорово, есть такое ощущение. Даже хорошо, что сегодня не удалось увидеться с Томом, теперь она всё обдумает как следует, теперь есть время.

С) Сперва я прислушивался к звукам, думая, что смогу по ним угадать, представить себе реальность, в которой теперь нахожусь, на миг мне показались знакомыми и шорохи, и стуки, и даже свист чайника, но тут же в памяти возникла вся ночь с такими чёткими подробностями, с запахами, впечатлениями, что я чуть не вскрикнул, ещё не открыв глаз, поняв, что вчерашний кошмар не прошёл, он затвердел, дав предметам все степени твёрдости, и, что, ещё хуже, право жуткому наваждению стать реальностью… Я открыл глаза, Дженнифер стояла у плиты, а стены крошечной студии ещё злобнее, чем вчера, смеялись надо мной. Она спросила, что я буду на завтрак, чай или кофе, и я незнакомым голосом прококал нечто невнятное, из чего она с улыбкой заключила, что я буду кофе. Я вспомнил, как раздавленный страшными догадками, ничего не поменявшими и не прояснившими, стал приставать к ней, и она без особенных сопротивлений, всё больше и больше разжигая страсть, отдалась. Жадно водя руками по её телу, давно уже знакомому мне, я в то же время до боли в мозгу (если так можно сказать!) силился осознать, откуда взялась эта кровать, эта квартира, и вообще вся эта бездна не относящихся к делу, предметов. Как же теперь быть? С одной стороны, я получил женщину, о которой столько мечтал, а с другой потерял всякую связь с фактами, с правдой, с реальностью… Только моя милая Дженнифер, моя любимая Дженнифер – есть правда, только она осталась неизменной… Что я несу? С неё-то вся эта морока и началась! Единственное, что, действительно, имеет какое-то отношение к моим представлениям о яви, это её внешность, её тело, её сладкое тело… Впрочем, что мне ещё нужно? Она готовит мне кофе, и судя по запаху, заполнившему всё пространство, жарит яйца.

A) Он, конечно, странный, но в нём что-то есть, и как мужчина весьма и весьма… Не знает, как поддержать разговор, и мелет всякую чепуху, ну, сказал бы уж прямо… Нет, пусть, пожалуй, уж так как есть, прямо не надо. Есть в этой несуразности что-то, что нравится ей, застенчивость, что ли. Настоящее лесное уёбище…

С) Сегодня хоть не ругается и не обзывается, пусть в шутку, но всё же. Нужно себя сразу как-то поставить, чтобы не дать повода, впрочем, если она так хочет, пожалуй, я согласен быть кем угодно, ведь самое дорогое, что у меня осталось это она, отношения с ней.

– Дженнифер, ты не сердишься на меня?

А) Нет! Но если ты будешь продолжать, то…

С) Не буду! Не буду!

Теперь всё, что я ни скажу, может показаться ей слишком странным, придётся больше слушать её. Возможно, она сама выведет меня на нечто знакомое, нужное. Мы позавтракали. Моя вежливость была встречена вдохновенной лаской, и всё закончилось соответственно. Это было спасением, спасением на несколько часов. Потом опять началось торжество абсурда над действительностью, хотя уже к вечеру я не мог точно сформулировать, что именно для меня являлось ею. За то время, что я находился здесь, мне удалось выяснить число и день недели, это, по-моему, не вызвало никакого подозрения, в отличие от… даже вспоминать не хочется.

Неожиданно она предложила пройтись, и мне ничего не оставалось, как принять предложение. Выйдя на улицу, я почти сразу встретился с изменившимся Нью-Йорком: всё как-то смещено, сдвинуто, переделано. Наверное, мне было бы легче принимать всё как есть, если бы не моя неугомонная память, кричащая: «Тут должен быть совсем другой магазин! А тут никогда не было этого ресторана!». Внешне я старался оставаться спокойным, но внутри творился настоящий переполох, как на тонущем корабле, мысли метались по палубам и трюмам, перекрикивая одна другую… Я старался не подавать виду, что в городе, где я провёл всю свою жизнь, нет ничего общего с моими представлениями о нём, не считая некоторых исключений, которые в целом не могли спасти, наоборот, видя нечто знакомое, я снова давал повод для паники своему сознанию.

Позднее я заметил ещё одну неприятную вещь: ситуации, в которые я попадаю, возникают как-то спонтанно, независимо от меня, начинаются с нового абзаца, что ли… Например, мы зашли в магазин, выбрали что-то на ужин, расплатились, подошли к раздвигающимся дверям и будто нырнули в затемнение, или точнее сказать, в затмение, ибо мозг мой включился уже только дома, когда я с нежностью разглядывал мою Дженнифер, готовящую пищу. За этим занятием я наблюдал её совсем недолго, потом была ночь, наполненная любовью с чересчур откровенными подробностями. Календарь на стене был малоутешительным ориентиром, однажды он показал несколько дней моего отсутствия. Но если у меня такие провалы, то… я всматривался Дженнифер, она ничего не замечала, кроме моей общей странности, из чего я сделал вывод, что наши исчезновения синхронизированы. Я опасался, что ужас, преследующий меня, может, отразится на моей психике не лучшим образом, но смириться с происходящим было почти невозможно. Что я мог сделать? Вопросы типа этого плодились в моей голове, как тараканы, от их беспомощности меня просто мутило. Моя жизнь превратилась в некие эпизоды, отснятые на любительскую камеру, в какие-то обрывки документального фильма: вот я катаюсь в парке на лодке, вот иду по Бродвею, и трудно догадаться, в тот же день, или другой.

Я старался крепче держаться за свою любовь, когда мы были близки, почти сливался с ней, и всё же тонул, растворялся в многоточиях или грубых, резких обрывах монтажа. Я тщетно пытался понять, кем являюсь, и, в конце концов, на какие средства существую, появляясь всякий раз из ниоткуда, я обнаруживал в бумажнике довольно большую сумму денег, тратил её в соответствии с желаниями Дженнифер, и снова пропадал на неопределённое время.

C некоторых пор я стал замечать, а точнее, будет сказать, чувствовать – момент исчезновения, какая-то внутренняя логика, некий ритм события или сцены подходили к концу, и всё становилось ясно, ясно, несмотря на недосказанность… Я решил, исчезая, прихватить с собой в беспамятство какой-нибудь предмет, самый примитивный, но настоящий, способный помочь на самом сложном этапе. Я хватал авторучки, журналы, стаканы в барах, пиджаки в магазинах, но всё это были сбивающие с толку миражи, тающие в моих руках, как сосульки, а настоящие предметы оставались на тех же местах. Лишь однажды, когда моя любовь, сравнимая разве что с безумием, дошла до высшей отметки, где уже не было никаких ориентиров, и я упал замертво на её грудь, и в пустоте, наступившей после напряжённого затемнения, я ещё продолжал чувствовать щекой упёршийся в неё упругий сосок, видя распадающиеся контуры окружающего, это можно было сравнить лишь, пожалуй, с голубым или зелёным экраном-фоном, на котором снимают видеоклипы, или многие сцены в Голливуде, только здесь всё делается, наоборот, сначала была реальность, а потом наложили синюю бездну. А самое главное, в тот единственный раз со мной, пусть на короткое время, перенеслись ощущения, я был ещё обессилен и опустошён, будто в реальности…

Я возник перед дверью в ванную, наполненный знаниями, обманывавшими меня до того, как я стал кое-что понимать и сопоставлять, и действуя в соответствии с ними, вошёл внутрь. Дженнифер смывала мыльную пену и смотрелась мутным пятном за стеклянной запотевшей дверью, но её стройная фигура казалась от этого ещё более выразительной. Она сдула с губ россыпь капель и спросила мягко и нежно, приду ли я к ней. Сердце моё сжалось от переизбытка чувств, я стал скидывать одежду на серый кафель, повторяя её волшебное имя. Дверь отъехала в сторону, и шелковистый холодок набросился на её тело. Я поспешил прикрыть ладонями её натянувшиеся ягодицы, и уткнулся увеличивающимся членом, в почти съедобный лобок, по которому, извиваясь, струилась тёмная полоска волос. Закрыв дверь, я обхватил её локти, покрытые гусиной кожей, и под горячим дождём душа наши губы жадно соединились. Дыхание сделалось отрывистым, полукрик вселился в некоторые, особенно страстные выдохи. Всё превратилось ритм, в стремление, и в нём возникло понимание, зачем я здесь и ради чего. Я был готов вновь и вновь пропадать, только чтобы сложиться из мельчайших частиц, возможно, из пыли, из воздуха в этом измерении, прорезаться из чернильной пустоты в мир моей любви, только закрасться в её душу, только затеплиться в её мыслях…

9

C) Если бы это происходило с кем-то другим, мне кажется, я нашёл бы правильный выход, и перипетии, отравляющие реальность, были бы разрушены мной, с силой и ненавистью маньяка, сражающегося за стирание всяческих событий, даже с минимальными последствиями. С какой бы радостью я громил это липкое марево, искалечившее чью-то жизнь, жизнь, соскочившую с оси, и попавшую в гущу сражения, где заранее ясно, что невозможно избавиться от этой фата-морганы, невозможно сравнять её с землёй. Но это происходит сейчас и со мной! И выбор сделан! Раз уж без этих смещений, подтасовок, без зыбких фасеток небоскрёбов, нет Дженнифер, зачем мне истина? Что она без Дженнифер?!

Вчера, если информация календаря верна, был на Лексингтон-авеню, видел злополучный дом – чудом уцелевший при таких искажениях. Постоял немного перед дверью, похоже, с домом всё в порядке, осталось узнать, всё ли в порядке с обитателями. А может, мне и не нужно знать, что с ними происходит, я устал от вязкого нескончаемого напряжения, меня, если так подумать, то и раньше, кроме Дженнифер, ничего не интересовало. Теперь, когда всё устроилось лучшим образом, стоит ли ввязываться в историю? Даже вспоминать как-то неловко, что я был готов на криминальные поступки ради неё. Хотя риск в моём деле был бы минимальным, я знаю наверняка, где лежат деньги, знаю, как их добыть, а деньги-то, в принципе, никогда бы не помешали – пять миллионов, целых пять миллионов наличными! Я знаю. О! Опять я за своё! Разве я могу сказать теперь, после того, что происходит со мной, «знаю». Ничего я не знаю, не понимаю, и с бессилием песчинки кувыркаюсь в цепочке плохо продуманных сцен (вот бы мне сейчас получить контроль над сюжетом!), и не способен даже нащупать крошечную надежду на какое-то решение, на исцеление. А, может, Дженнифер и есть моё исцеление, моя опора? Не знаю, ничего не знаю!

Быть внутри повести – это совсем не то, что представляется сидя, за письменным столом, с той стороны всё подлежит проверке, подчиняется определённым законам жанра… А тут выходишь на сцену, как в театре абсурда, не зная ни текста, ни фабулы, отмеряешь отрезки действия собственной, зачастую бездарной, импровизацией, и главное, постоянно роешься в грудах мыслей, не имея понятия, которая из них является ответом. Количество вопросов тем временем растёт.

F). Настал момент засветиться в этом произведении, которое с моей помощью начинает приобретать достойный печати вид. Честно говоря, рукописи в той форме, в которой они попали ко мне, выглядели беспомощно и чересчур изобиловали сексуальными сценами, нас не интересующими. Действительно, к чему нам знать такие подробности, как, например, эта:

«А) Дженнифер вцепилась всеми пальцами в пряжку ремня, и могло показаться, она завязывает там узел, но вот мгновение, и первое препятствие позади, потом пуговица, молния, также стремительно. Пальцы, всё ещё сложенные щепоткой, нырнули в зубчатую, безобидную пасть ширинки, и вернулись с увеличивающимся членом, готовым лопнуть от желания и свободы. Обхватив не слишком тесным кольцом ладони (ей хотелось оставить больше места ощущениям) горячий ствол, она толкнула складку кожи к основанию, и, наполняя сознание знакомым запахом, несколько раз хаотично лизнула открывшуюся склизкую уже поверхность. Потом упругий, слепой и упорный от собственной эрекции орган пробился в горячую бездну рта, и горько-солёный вкус стал таять, разбавляясь её слюной. К его возбуждению приблизилось и её, и они в такт ритму своей любви прерывисто застонали…»" Ну, как, видите?! Это, разумеется, я выкинул в первую очередь, потом дописал пару глав с участием: А, В, С, D, E, F, G, добавив необходимую дозу ясности. Как некоторые из вас уже, возможно, догадались (или ещё не успели после удивления?), буква G относится к Кену Бруку, вернувшемуся в свой бывший дом за корреспонденцией (состоящей из рекламного мусора). Его вежливо встретила буква Е и попросила подождать немного. Бедный Кен, оставшись наподобие Мери без сигарет, с лёгкостью отыскал на окне сигарные ящики – эти сундуки с несметными сокровищами… Он, как и все остальные в повести, вынув сигару, захотел возместить её убыток в первом ряду сигарой, добытой из следующего ряда, но, в отличие от остальных (несчастные буквы А и D!), он не поленился и не забыл, а тут же щёлкнул замочком, поднял крышку, и… Дальше вы догадываетесь, что произошло! Кен переложил упакованные пачки (да, почти все пять миллионов!) в свой портфель, испытав при этом, вместо каких бы то ни было угрызений, обиду на маленькую его вместимость, всё же пришлось оставить несколько непоместившихся пачек… Потом на два часа позднее пришла, Мери, на которую и пало подозрение хозяина и полиции. Но её безупречное алиби в виде истории с Дженнифер (тут же куда-то пропавшей!), помогло отделаться от полиции за несколько часов. Но тут стали копать под Тома, и буквально через месяц ему было представлено полное обвинение по списку его криминальной деятельности. Читайте, читайте мою версию повести!

Я запутал следы Дженнифер, укрыв её в крошечном рассказике, куда, собственно, весьма элегантно спихнул и недоумевающего автора повести (жуткого варианта). Без меня, он никогда бы не увидел Дженнифер. Но этот неугомонный автор, со своим вечно работающем на холостых оборотах мозгом, со своими дебильными догадками, «мыслями», меня так утомил, что мне ничего не остаётся сделать, как убить… Нет, нет, не в смысле: я проникну в рассказ и убью его собственноручно, как Набоков! Я дождусь, когда он выйдет из дома, и устрою ему аварию, да, самую примитивную аварию! Пусть его собьёт, скажем, синий миниавтобус. Прощайте, у меня осталось минут тридцать работы!

С) …И была одна мысль, от которой я впал в отчаяние. После изнурительных, не имеющих ни начала, ни конца рефлексий, что-то внезапно обожгло меня изнутри, и прислушавшись к странному чувству, я вдруг осознал происходящее, я отчётливо увидел его, подходящего к моему письменному столу, включающего компьютер, переписывающего мою повесть, управляющего моими действиями, разрушающего мой мир, мою реальность. Он вошёл в мой дом, убедился в моём отсутствии, и найдя распечатанные листы повести, увидел меня, вплетённого в ткань, не законченного ещё произведения, и то ли из желания помочь (ведь по ту сторону прозы всегда всё ясно!), то ли ещё почему, принялся отщёлкивать на замусоленных клавишах то, что принесёт ему славу, сделает его карьеру и навсегда уничтожит меня такого, к которому, я так стремился вернуться, пытаясь оправдать собственную инертность. Всё, чему я так долго сопротивлялся, видится мне теперь в новом свете, озаряющем его заполнения интерлиньяжа моего произведения или полностью переписанные куски, и с такого ракурса представляется поистине благородным делом, ибо, уйдя в повесть, я не подумал о том, что кто-то должен продолжать писать её, давая мне возможность дышать, жить… И он подарил мне эту возможность! Более того, подарил мне любовь! Так не останавливайся, мой незнакомый спаситель! Я обещаю быть отменным лирическим героем во имя твоей славы.

Моя Дженнифер сидит напротив меня, смотрит переполненными нежностью голубыми глазами, и я не решаюсь сказать ей о том, что у нас никогда не будет пяти миллионов долларов, увы, никогда… Я очень хочу сделать ей что-нибудь приятное, пожалуй, куплю огромный букет лилий, она обожает лилии…

Я выйду на секундочку!

А) – Куда ты?

F) – Это большой секрет! Скоро ты всё узнаешь!

Март 2000 год

«Лирический герой»

Я не знаю, что может вывести его из этого состояния. В отличие от остальных моих персонажей он слишком сосредоточен на себе, и его почти невозможно соединить с окружающей средой. Даже его последняя влюблённость не смогла проникнуть в его внутренний мир. Какое ущербное определение, никогда не буду пользоваться им, а то ещё, чего доброго, какой-нибудь усердный литературовед сподобится на выпуск словаря моего языка. Нет, таких словосочетаний там не будет, как не будет слов вроде «сетовать» и ему подобных. От одной такой мысли делается муторно. А он сидит себе спокойно в кафе за углом, делает вид, что изучает девушку за соседним столиком, которая, в свою очередь, делает вид, что полностью игнорирует его. Они немного смешны, но, может, и вправду, его слегка возбуждает её идеальная фигура и приятные черты лица, едва задрапированные прядью волос, а она погружена во что-то своё, и ей совершенно наплевать на него, с его дебильной похотью. Девушка необыкновенно привлекательна… Пожалуй, спущусь в это дурацкое кафе, – оставлю её себе. Что бы такого одеть, чтобы не выглядеть идиотом? Пиджак, разумеется, ни к чему, хотя только он и способен придать мне некоторую солидность. К чёрту солидности! Одену свитер и джинсы, в конце концов, у меня есть шикарные ботинки. Пусть отдохнёт мой лирический герой. За последний месяц я слишком уж много уделяю ему внимания, время подумать о себе. Хочется взять с собой свою только что вышедшую книгу (фотография на всю обложку!), или ещё лучше, саксофон, и сразу продемонстрировать ей свою гениальность. Что-то подсказывает мне о её причастности к искусству, впрочем, в прошлый раз это “что-то" тоже было, но моя блистательная М, оказалась абсолютно равнодушна и к литературе, и к музыке. Но какое отношения М может иметь к девушке в кафе?.. Никогда нельзя делать выводов по одному частному случаю. Впрочем, мне всё равно!

1990 год

«Исчезнувший зверь»

«Если сегодня попытаться вспомнить, каким я представляю себя тогда, то получится так: я стеклянный, прозрачный, плыву по воде, не перегоняя её и не отставая; меня нет, а вокруг всё меняется.»

Виктор Шкловский

1

В день смерти Руаля Амундсена все члены нашей экспедиции были смертельно пьяны. Только Сэм Блюард – типичный англичанин из провинции, пытался прикрепить свой невыносимо трезвый взгляд к однообразным движениям костра. Огонь накидывался на тропические сучки, похожие на вывернутые руки танцоров компании Пола Тейлера, совершенно не так, как на британские липы, выращенные словно по заказу огненной стихии и пуританского разума…

Мы наполняли наши походные кубки бессмертным ромом, и размагничивали напряжённую таинственность джунглей раскатами оторванного от цивилизации хохота. Иногда мистер Блюард растягивал губы, силясь произвести подобие улыбки, и потряхивал рыжеватой ухоженной бородой, выражая тем самым симпатию к только что услышанной, грубоватой шутке. Глядя на него мне хотелось лопнуть со смеху. На двенадцатый день жизни в лесу он не изменил своей привычке надевать бархатный жилет, и его голова, как когда-то в топографической конторе, росла прямо из развернувшихся лепестков нашейного платка. Глядя вокруг, я понимал, что впоследствии никто, кроме, меня не возьмётся описывать эту ночь, замкнутую радиусом нашего замысловатого маршрута с запахом молодого чернокожего проводника, разыгрывающего умилительные сценки с участием мистических существ; никто не запишет на плёнку этот диковатый гул с истеричными соло – выкриками полуптиц – полузверей; никто не обратит внимания на поблёскивающие из темноты пряжки на башмаках английского зануды… Алкоголь снял напряжённость, с которой я не мог справиться последние несколько дней. Я даже подумал, что единственная женщина в экспедиции – угловатая Келли, наполненная зоологическими ужимками, не так уж отвратительна, как казалось мне в день нашего знакомства… Достав тетрадь, я написал по этому поводу пару строк, заключив их в скобки, как всё то, что впоследствии не должно было войти в отчёт или статьи. Тогда я не задумывался о важности виденного мной не только укладывавшейся на бумагу, но и менявшей меня самого… Слова находились легко, они выстраивались в нужном порядке: зубами для пасти далёкого научного журнала, при этом едва уловимые признаки указывали учёному на их неспособность возвеличить почтенное издание, слова оставались словами, – они только развенчивали его репутацию, а я сплетал из них маскировочные сети… До этой экспедиции я не мог выносить женщин вульгарнее меня, но Келли старательно вела свой подкоп под стену моих принципов, и в итоге, оторвавшись от бумаги, я поймал её взгляд, висящий над приклеенным снизу оскалом, и улыбнулся ей. Келли этого было достаточно, – через мгновенье она уже сидела рядом со мной, на скользком, лишённом баланса, бревне. Негаснущие искры кривыми траекториями улетали в чёрное африканское небо. Я уже не пытался избавиться от назойливой близости Келли, и она увеличивала амплитуду своих колебаний, всё приближая, едва заметно косящие, тронутые ромом глаза к моему лицу. Первое касание её губ ещё нельзя было назвать поцелуем, но эта горячая мягкость задела внутри меня одну из тех струн, по которым настраивается тело, и напрягаются определённые органы чувств. Приступы смеха ещё продолжали вырываться из её рта, когда она, мягко зажёвывая мои губы, шёлковым рычанием выдохнула: «Какой ты милый!». Я растерялся и, кажется, протрезвел, мне всегда казалось, что непривлекательным женщинам несвойственны нежность ласка, связанные в моём понимании с красотой. Англичанин, покашляв, лениво привстал и пожелал всем из окутавшей его темноты – «Доброй ночи!». Несколько голосов, словно слегка замедляя скорость, что-то пробормотали в ответ. Вслед за Сэмом удалились ещё двое, и дружеский уют стал постепенно распадаться, унося с трудом держащихся на ногах коллег.

Через четыре дня нам предстояло вернуться в Нью-Йорк, цель экспедиции не была достигнута. Сведения о существовании неизвестного науке зверя подтвердить не удалось. Оператор, представленный каналом "Дискавери", снял забавные эпизоды нашей «дикой» жизни. Если вам доводилось видеть передачу, посвящённую той экспедиции, то вы, вероятно, вспомните шагающих по цепочке людей, разрубающих секирами ломкие лианы. Я появляюсь вначале, крупным планом, и в середине. Когда нас снимают в джунглях, я иду пятым, и почти неузнаваем, зато Келли хорошо видна, – она вышла гораздо лучше, чем в жизни, ей идёт всякая туристическая дребедень… В этой передаче ничего не сказано о том, что случилось тогда на самом деле. Только спустя много лет я решился распечатать записи тех времён, и взяться за перо… Естественно, я помнил всё до мельчайших подробностей и без тех пожелтевших листов, наполненных откровением, так долго царапавших мою душу, и до сих пор погружающих меня в имманентные, не свойственные человечеству исследования собственного внутреннего мира, затаившегося под моим внимательным взглядом. Наблюдение за самим собой – наиболее сложная и утончённая вещь, ибо себе так же легко солгать, как и посторонним. Столько усилий я потратил на то, чтобы моё откровение перед самим собой ничем не искажалось… И когда моё воображение заводило меня в тупик, я впадал в глубочайшую депрессию, но вовсе не потому, что реальность приходила в несогласие с вымыслом. Просто я становился творцом художественной литературы и переставал слышать собственный пульс. Позднее я понял, как заблуждался тогда. За то время, пока я тщетно старался постигнуть РЕАЛЬНОСТЬ, она настолько изменялась, что каждый день мне приходилось начинать всё сначала. И это остановило мой рост, как колодки на ногах китайской принцессы. Я почувствовал тесные стенки собственной тюрьмы. И эта ограниченность с поражающей быстротой стала заполнять мою внутренность, истребляя мой истинный талант. Я был похож на вора, ворующего у себя самого. Я продолжал работать с некоторыми журналами и газетами, для которых ВЫМЫСЕЛ был основным врагом. Я охотился за былью, а она рассыпалась у меня в руках, и я не успевал донести её до издательств. И едва я записывал факты одной реальности, как другая уже приносила полные их опровержения.

… Спас случай. Я шёл по Бродвею, в людском потоке, говорящем на всех языках сразу и вдруг меня окликнул знакомый женский голос. Это была Келли. Случайно или, скорее всего, нет (зная шпионскую натуру этой странной женщины), мы встретились после двухлетней разлуки. Келли бросилась ко мне с неизменившимся пылом. Я не успел ни о чём подумать, как она уже буквально впилась своими губами в мои…

Зашли в ближайшее, устроенное по потребностям туриста, кафе, где она и объяснила мне (в течение пяти часов), что значит для неё моя проза, и какую роль она может сыграть в духовном развитии «продвинутой» части человечества. Она говорила так логично, что я почти не заметил того грубого сдвига в патетичность, на которой, собственно, и держались мысли Келли. Надо заметить, что далеко не каждому подойдёт такой концентрированный пафос. Келпи родилась с пафосом вот рту, вместо серебряной ложки. Нелегко поверить в то, что кто бы то ни был, мог убедить меня вернуться к прозе, заброшенной мной столько лет назад. Келли это удалось виртуозно. На следующий день я уже сидел перед компьютером, пытаясь обуздать поток сюжетов и отдельных сцен, словно освобождённых из концентрационного лагеря. Ещё вчера, осуждённые на смерть, они бежали теперь по всему простору моего сознания, наполняя смыслом каждое мгновение моей новой жизни… Сейчас я готовлю к изданию третью книгу, в которой будет и этот рассказ, единственный достойный печати эпизод из моей жизни, где достоверность ничего не испортит.