Срываем маски: история выхода из ложного Я бесплатное чтение

Следующая книга в серии:

«Срываем маски. Жизнь после» – история о свободе, вине и пути к себе.

Юридическая информация

Все права защищены. Никакая часть этой книги не может быть воспроизведена, храниться в поисковой системе или передаваться в любой форме или любыми средствами, электронными, механическими, фотокопированием, записью или иными способами без письменного разрешения автора. Автор публикуется под псевдонимом «Граф Штеффи». Все совпадения имен и событий случайны, если не указано иное.

Автор оставляет за собой право на идеи, образы и текст, представленные в этой книге.

Книга содержит откровенные сцены, ненормативную лексику и темы, не предназначенные для чтения лицам младше 18 лет.

Контактный e-mail: [email protected]

Предисловие

или с чего все началось

Привет. Меня зовут неважно как – ты все равно узнаешь меня между строк. Я – взрослая женщина, слишком долго игравшая роль «хорошей девочки». Та, что рано научилась улыбаться сквозь боль и быть удобной, даже когда хотелось убежать.

Эта книга – не история о счастливом финале. Это история о том, как я вдруг поняла: я живу не своей жизнью. О том, как впервые пришла к психологу в 28 – и как в 33 родилась заново. Здесь не будет инструкций, списков из «пяти шагов к себе» или лайфхаков на каждый день.

Я не психолог, не коуч, не гуру. Я просто честно рассказываю о своей правде, которая так долго жгла меня изнутри – и которую я наконец отпускаю в мир.

Это книга о масках, которые мы носим. О роли «идеальной семьи», за которой пряталась тишина и боль. О внутреннем голосе, пробивающемся сквозь шаблоны. О девочке, которая просто хотела быть собой. О том, как я спасала своего внутреннего ребенка – шаг за шагом, боль за болью, любовь за любовью.

Я приглашаю тебя пройти этот путь вместе. И, возможно, моя история подскажет направление для твоей. Пусть эта книга станет местом встречи. С собой. Настоящей. Без масок.

Если ты захочешь – напиши мне. Мне важен каждый голос. Иногда достаточно просто быть услышанным.

e-mail: [email protected]

Обращение к читателю

Дорогой читатель,

Ты сейчас держишь в руках книгу, к которой я шла двадцать лет. Просто представь – двадцать лет. Я начинала. Писала. Откладывала. Забывала. А потом, когда очередная волна вдохновения захлестывала меня с головой, я снова возвращалась к этой идее. Писала. Уставала. Закрывала. И снова забывала.

Однажды я так хорошо продвинулась, что была в восторге от того, как идет процесс. На самом деле, на тот момент у меня было всего-то семь листов А4. Но мне казалось – я уже почти на финише. Почти у цели.

Поскольку компьютер мы делили с моим молодым человеком, я решила поставить на файл с книгой пароль. Я придумала самый «логичный» и «легкий» пароль, который, как мне казалось, я точно не забуду.

И – как ты уже, наверное, догадываешься – именно его я и забыла.

Я пыталась взломать свой собственный файл. Даже нашла знакомого, который мог помочь. Для этого нужно было переслать ему текст. Мою книгу. Мои самые сокровенные строки – в чужие руки.

Я испугалась.

В голове моментально всплыла картинка: он открывает файл, читает – и весь офис вместе с ним. Они передают распечатку друг другу, обсуждают каждое слово, шепчутся, узнают, смеются. Я тогда даже не подозревала, что другим людям, скорее всего, вообще все равно.

Но для меня это был удар. Я откровенно сломалась. Я подумала: может, не мое? Может, не стоит туда идти? А вдруг у меня просто нет таланта? Ведь почему тогда все так тяжело, все так медленно?

И, как заклинание, в голове крутились мамины слова:

«На писанине денег не заработаешь. Вот будешь нам речи писать на мероприятия – это дело. А книга? Какая еще книга? О чем? Все это несерьезно. Ты должна работать. В офисе. Делом заниматься! Нормальным».

И я сдалась. С книгой и творчеством. Но тяга к себе – только усилилась.

Как будто мой внутренний ребенок отказывался сдаваться, даже когда я методично пыталась его уничтожить. Я забирала у него воздух. Смотрела, как он задыхается от нехватки творчества. От нехватки настоящей меня.

В моей жизни были психологи. Астрологи. Human Design. Регрессинг.

Я копала. Проходила. Проживала. Так я давала своему внутреннему ребенку шанс – не исчезнуть навсегда. Он у меня был упрямый. Даже тогда, когда я сама себя предавала, он все равно стучался изнутри, как бы говоря: «Я здесь. Я еще жив».

И в какой-то момент я поняла – мне есть чем поделиться. Своей историей. Своим поиском. Своим пробуждением. Своей душой.

Я часто говорю, что родилась в тридцать три. И на момент написания этой книги – мне всего четыре. Маленькая девочка с хвостиками и в красивом платье. Я – та самая девочка, которая только учится жить.

Иногда я до сих пор не понимаю, что значит жить СВОЮ жизнь. Но я стараюсь. Да, у меня за плечами колоссальный опыт. Но жить по-настоящему я только учусь.

Сколько себя помню, я была в абьюзивных отношениях. С любимым мужчиной. С матерью. С боссом. С собой. Менялись лица, абьюз оставался.

Я убеждала себя, что живу «свое». Хотя внутри были звоночки. Колокола. Сирены:

«это не твоя жизнь. Але. Куда ты свернула? Что за людей ты выбираешь? Почему тебе так тяжело дышать?». А я глушила эти голоса. Как могла.

Я своими руками «убивала» своего внутреннего ребенка. Снова и снова. Чтобы он не мешал. Чтобы не напоминал мне о боли.

Я закопала понимание, что живу в маске. Глубоко. Так глубоко, что сама поверила – мне все подходит. Что я счастлива. Что мой внутренний ребенок проживает со мной свою лучшую жизнь.

Но маска начала давить. Сначала незаметно. Потом больно. Потом – невыносимо. Снимать ее было не просто. Это заняло тридцать три года. Путь длиною в полжизни.

И – это только начало. Я знаю: впереди долгий путь к себе. К жизни без страха. К свободе. К любви.

Тема любви самая громкая в моей жизни. Я так отчаянно искала любовь. Если быть честной – я пыталась ее заслужить.

Ведь меня нельзя просто так любить… верно?

И, откровенно говоря, пока все мои попытки были… провальными. Но сейчас, озираясь назад, я думаю: Фух. Я не выскочила замуж – только потому, что «так надо». Потому что мама просила. Потому что «уже пора». И это – уже победа.

Может быть, кто-то узнает в этом себя. Может, мой путь станет зеркалом. Может, кто-то остановится, посмотрит внутрь – и вдруг услышит: «ты идешь не туда.

Вернись».

Ты ведь знаешь, как будет хорошо – именно тебе. Протяни руку своему внутреннему ребенку. Не дай ему исчезнуть навсегда.

Я постараюсь быть откровенной. Нет – не так. Я точно буду откровенной. Я обещаю говорить честно: о чувствах, эмоциях, ошибках, заблуждениях и срывах. Потому что все это – часть моей истории, без прикрас, без монтажа.

Что стало отправной точкой именно сейчас? Я прочитала книгу «Кафе на краю земли» (автор Джон П. Стрелеки). Если бы вы знали, сколько всего я прошла до этого – психологи, астрологи, расстановки, Human Design, регрессии, практики, марафоны, ретриты, десятки часов внутренней работы. Мне казалось, что удивить меня невозможно, что я уже разобралась с собой, и все поняла. Коллега, проработавшая 15 лет в отеле, в котором работаю и я, уволилась после прочтения этой книги. Я усмехнулась: меня-то уж точно не возьмет. Но книга попала. Прямо в незащищенное место. Туда, где боль все еще была жива. Туда, где я все еще продолжала быть в маске.

Простые вопросы. Те самые, которые мы откладываем «на потом», потому что они страшные. Потому что если на них ответить честно – придется что-то менять.

А менять – значит рушить. А рушить страшно.

После книги я снова начала копать. И снова – нашла себя не там. Словно в игре: персонаж бежит, а впереди – глухая стена, невидимая преграда. Движение есть, а продвижения – нет. Все зависло. Все замерло. Я словно снова попала в ветреную мельницу. Опять не живу. Опять хожу по кругу.

И тогда я написала своему астрологу. Мы уже говорили с ней когда-то о моей миссии, о пути, о предназначении. И все внутри откликнулось: да, ты снова не там. Знаете, где я была? На самой трудной работе за все 17 лет моей карьеры.

Парадоксально, но она была одновременно самой интересной и самой опустошающей.

Я общалась с людьми, я блистала на презентациях, я ловила взгляды, ловила восхищение – и ловила пустоту. Потому что зарплаты едва хватало на аренду, еду и самые базовые вещи. Полгода – и ни одного похода в ресторан. Ни одного отпуска. Не потому что не хотелось, а потому что не могла себе этого позволить.

Я никогда не была так бедна – при этом так выкладываясь. Астролог тогда сказала мне фразу, которая врезалась в меня, как выстрел:

«Деньги – это аплодисменты Бога за работу, которую ты делаешь по своему пути».

И вот в чем загвоздка – я снова свернула. Я снова не на своем пути. Я, конечно, проводник – но не туда. Я провожаю людей в отпуск, в отели, в путешествия. А должна провожать в другую сторону: к себе. К осознанию. К исцелению. К себе настоящим. Мое предназначение – быть рядом с теми, кто потерялся. Тем, кто не может найти дорогу. Я должна протянуть руку. Рассказать свою историю. Помочь. Принести ясность через честность и творчество. Это мое. Это про меня. Я снова свернула, но теперь – возвращаюсь. У меня больше нет ни сил, ни времени ходить кругами. Я устала. Я тот человек, который должен этому миру.

Пора перестать жаловаться. Перестать повторять, какая я хорошая, красивая, добрая и умная. Перестать спрашивать: «Почему со мной так поступает Вселенная?» Потому что никто мне ничего не должен. Это я должна. Я должна служить. Я должна помогать. Я должна быть рядом. И я иду. Со страхом. С верой. С собой.

И пусть я не профессиональный писатель. Пусть мой стиль покажется кому-то простым. Пусть моя история кому-то покажется банальной. Но я верю: кто-то, читая ее, хотя бы на секунду остановится и спросит себя:

«А я живу свою жизнь?»

«А я счастлив?»

«А я туда иду?»

Если ты – один из этих людей, напиши мне. Расскажи свою историю. Анонимно или вслух. С болью или с надеждой. Я хочу знать.

Возможно, из этого родится продолжение. А пока – добро пожаловать в мое путешествие длиною в 33 года. Путешествие, полное слез, боли, попыток быть хорошей и заслужить любовь. Ты держишь в руках первую часть – про 28 лет в маске. Маске, которая так приросла к лицу, что я и не замечала ее. Пока не пришло время срывать. С криками, болью, слезами и синяками.

Почему – Граф Штеффи?

Отчасти – это игра. Отчасти – защита. Но на самом деле, у этого имени есть история. Ему уже четырнадцать лет.

Тогда мой отец работал в государственной структуре, где каждое слово могло стать взрывом. Там – интриги, закулисные договоренности, скрытые угрозы. Я чувствовала: мне нужно говорить. Кричать. Защищать. Писать. Но не могла – слишком опасно. А внутри все кипело. Горело. Хотелось стать рядом с ним. Сказать миру: вы не знаете, кто он. Вы не понимаете, как он важен. Какой он живой и настоящий.

Я вообще часто в семье брала на себя роль миротворца. Строителя. Защитницы. И тогда я написала дерзкую, смелую, политическую статью. Мне нужно было имя – сильное, громкое, вызывающее уважение.

Так появился он. Граф Штеффи. Я писала от его имени все то, что нельзя было сказать вслух. Последнюю статью я отправила отцу – мол, «глянь, какая классная вещь, вот народ какие мысли пишет». Он, ничего не подозревая, раскидал ее по коллегам, друзьям. С гордостью.

А потом я сказала: – Пап, это я написала. Он замолчал. И я знаю – в ту минуту он гордился. Хотя и не сказал. Просто молча кивнул. Но статья была чересчур резкой. Чересчур правдивой. Мне пришлось удалить канал.

А Графа Штеффи – похоронить. Теперь я достаю его из памяти. Очищенного. Возвращенного. Более зрелого. Но все с той же огненной душой. Это имя с историей. И оно снова мое. И вы можете спросить: как человек, который пишет о снятии масок, надевает новую?

Отвечу. Во-первых, эта первая книга – о жизни в маске. Пусть имя Граф Штеффи станет ее символом. Моей последней маской, которую я осознанно выбираю. Во-вторых, я понимаю, насколько эта книга может ранить мою семью. Мы из маленького города. Если я сразу открою все карты – это будет слишком. Слишком резко. Слишком больно. И, возможно, несправедливо. Моя семья к этому не готова. Но это – моя история.

И я имею право ее рассказать. Каждому нужно время. Чтобы принять. Чтобы понять. Я бы очень хотела, чтобы эта книга помогла моим родным увидеть меня по-настоящему. Услышать. Почувствовать ту внутреннюю борьбу, которую я вела тридцать семь лет. Может быть, эта книга станет мостом. Потому что сейчас я живу в ощущении, что от меня уже отказались. Что меня как будто нет. Я стала слишком белой. Слишком другой. Слишком неудобной.

Меня новую даже не пытались узнать. Проще было – забыть. Может быть, эта книга подскажет нам всем путь назад – к семье. Если не физически, то хотя бы сердцем.

Пролог

Все были уверены, что у меня идеальная семья. Друзья завидовали, враги пытались найти подвох. Уверена, кто-то даже представлял, как мы каждый вечер перед сном, словно герои реалити-шоу, обнимаемся и кричим в камеру:

– И мы счастливы!

Наша семья была очень красивой. Гармоничной. Гостепримной. Те, кто приходил к нам в гости, говорили:

– Как у вас тепло.

– У вас всегда так вкусно.

– Вы прямо как из кино.

– Вот бы у всех было так.

Мама угощала, хлопотала, смеялась. Прекрасно выглядела, а все недоумевали, откуда она берет эти молодильнвые яблочки.

Папа – громкий, веселый, уверенный. Порой даже слишком. Он был из тех, кто входит в комнату, и все немного пригибаются – настолько сильное у него было поле. Безоговорочный лидер, мужчина с харизмой и характером.

Сестра играла свою роль – роль будущей королевы нашего маленького провинциального мира. Она была красивой, яркой, живой. Она умела захватывать внимание, ускользать от давления и идти своим путем.

Я? Я была идеальной дочерью. Тихой. Послушной. Хорошенькой. Вежливой. Удобной.

Настолько удобной, что с радостью присматривала за детьми друзей семьи, и со столом охотно помогала, и понимала, когда нужно молча уйти в комнату, когда взрослые начинали обсуждать «важное». Я носила эту маску так долго, что и сама в какой-то момент решила – это я и есть.

Наш дом был полон еды, людей и разговоров. На фотографиях – счастье. На праздниках – музыка, гости, шум, жизнь. Картинка. Убедительная. Красивая. Завораживающая. Это была одна из наших масок. Настолько убедительная, что в нее верила даже я.

«У меня же хорошая семья, мне же повезло. Так ведь? »

Я жила в этой сказке – в своем личном «инстаграме без фильтров» (запрещенная сеть в РФ), где все выглядело идеально. Мой внутренний ребенок кричал от боли, скручивался и медленно погибал.

А я все гладила маску, подкрашивала уголки улыбки, и говорила себе:

– Ты должна быть благодарна.

Я носила эту маску, пока она не стала давить изнутри. Однажды я почувствовала зов. В моем сознании возникла идея, что я должна пойти к психологу.

– Зачем? – спросила я себя. – У меня же все хорошо. У меня идеальная семья.

Но другой голос – слабый, чуть слышный – пробормотал:

– Ты ведь плохо спишь. Давай узнаем почему и исправим это.

С этого и началось. С бессонницы. С тревоги. С усталости, которую я не могла объяснить.

Мне было 28, когда я впервые пришла к психологу. Это был тихий конец той самой «идеальной семьи». Потому что я перестала быть удобной. Перестала быть милой, послушной, бесконечно лояльной. Я начала задавать вопросы. Начала говорить «нет». Начала замечать. А значит – разрушать иллюзию.

Долгое время я молчала. Да и кому рассказывать? Кто поверит девочке из «идеальной семьи», что все не так, как кажется? Что за теплом и пирогами – внутренний холод и страх. Что за гордостью родителей – контроль и игнор. Что за смехом – недосказанность, а за «все хорошо» – пустота.

Теперь я готова. Готова рассказать правду. О том, что было за фасадом. О том, как все трещало, ломалось, расползалось по швам. О том, как рушились образы и падали идолы.

И о том, как я шаг за шагом, сквозь боль и страх, находила ее – себя настоящую.

Структура

Я долго размышляла, как выстроить главы этой книги, чтобы с каждой страницей напряжение росло, обнажая все более болезненные слои. Хотелось, чтобы накал чувств нарастал не искусственно, а органично – как это бывает в настоящей жизни, где одна маска ведет к другой, а за каждой улыбкой прячется еще не прожитая боль.

С высоты сегодняшнего дня многое стало очевидным. С кем-то из членов семьи путь к правде был легче. Какие-то связи оказались менее глубокими, менее ранящими. Эти люди были скорее посредниками, усилителями, катализаторами боли – но не ее источником.

Самой мощной связью была связь с мамой. Главная артерия. Самая сильная, самая болезненная. Поэтому я оставила эту главу напоследок. Потому что именно там – в этой связке – шла самая долгая борьба. Самая изнуряющая, тянущаяся сквозь годы сепарация. Словно бы из тела вырывали не чужое, а собственное.

Но начать я хочу с себя. С той, какой я была в разные этапы взросления – до первой встречи с психологом, до первых слов, сказанных в кабинете, где наконец можно было не быть «удобной». Конечно, какие-то темы я затрону лишь вскользь – они раскроются позже, в главах о семье. Но именно здесь я расскажу о той маленькой девочке, которая искренне верила, что она – счастливый ребенок.

Я не знаю, в какой момент на нее была надета маска. Возможно, мы найдем этот момент вместе, когда я начну вспоминать. Где-то там, в самом начале, она прилипла к лицу – почти незаметно. И осталась.

Помните фильм «Маска» с Джимом Керри? Это был мой любимый фильм в детстве. Иногда мне кажется, что я не просто ассоциировала себя с главным героем – я была им. Или, может быть, я была той самой собачкой, которая тоже надела маску и вдруг стала другой. Резкой. Смелой. Громкой.

Только в отличие от них моя маска не раскрывала – она прятала. Прятала страх быть нелюбимой, прятала боль, с которой я не знала, как справиться. Она превращала меня в идеальную дочь. В ту, которая угадывает желания. В ту, которая заслуживает любовь, играя роль.

Эмпат. Или как я перестала думать, что с ума схожу

Я всегда чувствовала других людей слишком сильно. Хотя тогда я не знала, как это называется. Я просто думала: «Наверное, я какая-то странная». Или: «Почему меня так штормит, хотя все вроде нормально?» Позже я узнала, что это – эмпатия.

Эмпат – это не просто человек, который может «понять» другого. Эмпат – это тот, кто чувствует чужое состояние как свое. Кто может буквально «впитать» эмоции другого человека – даже если тот ничего не сказал. Даже если просто вошел в комнату.

Со мной это происходило с детства. Я, как губка, ловила настроение любого человека, кто оказывался рядом. Если кто-то злился – я начинала ощущать тревогу, раздражение, хотя на меня никто не кричал. Если кто-то был в подавленном состоянии – у меня начиналось чувство пустоты, будто я проваливаюсь внутрь себя. И самое удивительное: через десять минут человек уже улыбается, ему легче, а мне – хуже.

Я чувствовала это, но не понимала, что именно происходит. Не понимала, почему я так устаю от общения. Почему после обычной встречи с кем-то мне нужно восстанавливаться часами. Почему, когда я захожу в комнату, где «что-то повисло в воздухе», у меня кружится голова.

А главное – я винила себя. Думала: это я слабая. Это я не умею контролировать эмоции. Это я что-то не так делаю. Но потом… я узнала, что я эмпат. Что это не слабость, не «психика подводит», а особенность. И это – мой дар. Но и моя ответственность.

Когда я жила в маске, я не понимала, что чувствую не только свои эмоции, но и чужие. Я просто ловила их и пыталась как-то выжить. Пыталась быть хорошей, веселой, чтобы «разрядить атмосферу». Старалась, чтобы другому стало легче – потому что тогда мне самой становилось легче. Но я не осознавала механизм.

Сейчас я знаю: это эмпатия. И когда я приняла это в себе – многое изменилось. Я стала просить. Стала говорить друзьям, близким: «Если у тебя плохое настроение – скажи об этом. Не молчи. Просто поделись. Давай проговорим». Потому что когда человек выговаривается – мне легче дышать.

Я поняла, что чужие эмоции все равно приходят – но теперь я знаю, чьи они. И могу их отпустить. Не носить внутри. Не сжимать в теле. Не превращать в свою боль.

Эмпатия – это мощно. Это глубоко. Но если ты не знаешь, что ты эмпат – ты думаешь, что у тебя просто что-то не так.

Теперь я умею замечать. Чувствовать. Разделять: это мое или чужое? И я принимаю в себе эту силу. С благодарностью. Но и с границами.

Я – эмпат. И это не проклятие. Это дар, который я учусь использовать осознанно.

Счастливое детство. Миф или правда?

Я скажу честно: до похода к психологу я искренне считала себя вполне счастливым ребенком. Или, по крайней мере, таким меня воспринимали окружающие. В глазах общества я была образцом – «нормальной», правильной девочкой, у которой все хорошо. Мне было около тридцати, когда впервые по-настоящему треснула оболочка этой уверенности, когда я впервые ощутила вкус свободы – внутренней, глубинной. А в каком возрасте я впервые оказалась у психолога – 27 или 28 – уже и не вспомню. Память стирает границы, а, может быть, и сама душа прячет даты, как нечто второстепенное. Ведь важно не когда, а почему. И, возможно, мы вместе найдем эту точку отсчета – проходя через хронологию моей жизни.

Я всегда чувствовала себя «нормальной» девочкой. Иногда – счастливой дочкой. Часто – удобной девушкой. Но вот счастливой сестрой я не была никогда. Не сложилось. Не заладилось с самого начала. И не получилось наладить позже, сколько бы я ни старалась.

Мое детство было хорошим. Не идеальным, но вполне теплым – по тем временам. Когда я смотрю на сегодняшних детей, рождающихся с телефоном в руках и планшетом под подушкой, я начинаю особенно ясно чувствовать, насколько мое детство было настоящим. Я родилась еще в Советском Союзе, но осознанные воспоминания уже пришлись на время России. Исчез дефицит, появилась стабильность – или ее иллюзия, – и жизнь становилась более-менее спокойной.

Я помню двор. Наши игры – простые, живые, по-настоящему теплые. Такие, что, кажется, были знакомы только нашему поколению. Мы играли в «резиночку», «казаки-разбойники», «классики», «халабуду», «школу». И еще была одна волшебная игра, которую я совсем недавно вспомнила: ты отворачиваешься, а другие бегут к тебе и замирают, когда ты поворачиваешься обратно. Или игра с шагами: «Дойду до тебя за три гигантских шага и пять лилипутиков!» – как будто кто-то из прошлого послал мне привет, всплывший в памяти, как детская фотография с запахом лета.

Я обожала играть в школу. Мне казалось, я обязательно стану учителем. Сейчас, когда я знаю свою натальную карту, понимаю: это было не случайно. Быть проводником, делиться, направлять – возможно, это и есть мой путь. Но тогда, как и многое в моей жизни, выбор профессии был не актом свободы, а полем боя. Протестом. Столкновением с родительскими ожиданиями.

Но об этом – позже. Мы еще вернемся к этим темам.

А пока я делаю один важный вывод: в рамках той реальности, в которой я жила тогда, в пределах той детской неосознанности, я действительно верила, что была счастливым ребенком. И в этом не было фальши. Это было мое искреннее убеждение.

Сейчас, после долгой внутренней работы, после терапий, консультаций, погружений – я могу сказать: я не была счастливым ребенком. Но сказать только это – тоже будет неправдой. Потому что до первого внутреннего раскола было ощущение света, теплоты, уюта. Маска была найдена так рано, надета так точно, что мне самой казалось – это и есть мое лицо. Где именно она появилась – я до сих пор не знаю. Потому что то детство, которое я помню, правда казалось мне классным.

Я уже говорила: у нас не было гаджетов. Первый телефон появился у меня в 14 лет – раскладушка Самсунг. До этого у мамы был Нокиа со змейкой – помните? Мы писали SMS с ограничением в символах, экономили на знаках препинания, сокращали слова, чтобы не платить за вторую смску. В этом был свой уютный ритуал, свой ритм, свое очарование.

Мое детство было наполнено играми. Каждое лето и все выходные я проводила у бабушки. Именно там была та свобода, то ощущение настоящего, то легкое дыхание жизни, которое до сих пор греет меня изнутри. Там были друзья. Там были настоящие связи. Там я была собой.

Со двором в родительском доме не сложилось – душа все равно стремилась к бабушке. Там было по-настоящему. Там мне не нужно было играть роль.

Я хочу провести тебя через это детство. Через те моменты, которые наполняли меня тогда. Я хочу, чтобы ты взял цветные карандаши и вместе со мной раскрасил эти страницы воспоминаний. Возможно, ты тоже вспомнишь что-то свое. А если ты – уже из поколения гаджетов, может быть, ты откроешь для себя что-то новое.

Игры моего детства

Казаки-разбойники

Что нужно: большая компания, открытая территория (двор, парк, улица), условные «границы».

Суть: две команды – казаки (ищут) и разбойники (прячутся и убегают). Заранее очерчивается зона игры. Разбойники убегают первыми и рисуют стрелочки мелом на асфальте – чтобы казаки могли идти по следу. Если разбойника поймали – он в тюрьме. Свой может его освободить. Побеждает команда, чьих участников поймали меньше.

Резиночки

Что нужно: длинная резинка (2–3 метра), два человека держат, третий прыгает.

Резинка натягивается на щиколотки, колени, бедра – в зависимости от уровня сложности. Игрок должен прыгать по определенному алгоритму, не задев резинку. Сложность растет с каждым уровнем – выше и запутаннее.

Классики

Что нужно: мел, асфальт, плоский камешек.

На земле рисуется поле с пронумерованными квадратами. Игрок бросает камешек и, не наступая на линию и клетку с камешком, прыгает до конца и обратно. Одиночные клетки – на одной ноге, двойные – ставишь обе ноги. Задача – дойти до конца не потеряв равновесия и не задев линии.

Халабуда

Что нужно: все, что найдется под рукой – покрывала, стулья, диваны, подушки, фантазия.

Халабуда – это крепость, домик, убежище. Мы строили ее между диванами. Внутри было укрытие, уют, книжки, подушки. Там можно было все. Это было пространство свободы и игры.

Игра с картой

Что нужно: игральная карта, хорошее настроение и смелость.

Игрок держит карту губами, другой должен подуть и «перенести» ее себе. Если карта падает – возможен поцелуй. Азарт, флирт, смех. Играли во дворе. Популярна у младших школьников.

Что нужно: бумажки, ручка, немного фантазии. И – любое пространство: дача, дом, двор, школа.

Суть: Привет. Я – девочка, которая верила, что сокровища спрятаны по-настоящему. Когда-то моя сестра показала мне эту игру. Она вручала мне первую записку – и я шагала в сказку. «Иди к зеленому стулу. Загляни под него. Если не испугаешься пыли – найдешь подсказку».

Следующая записка вела к следующей. Под ковром, в книжке, в кармане куртки.

Я шла по следу. И сердце стучало, как у охотника. Там, в конце, всегда что-то было – шоколадка, ластик, письмо. Но главное – был путь. Путь маленького героя.

Это была не просто игра. Это был ритуал любви. Меня ждали на финише. Это все для меня прятали. Мне доверяли дойти до финала.

Детство в Крыму

Каждое лето мы всей семьей уезжали в Крым. Это была почти священная традиция. Отдых с друзьями родителей из Мариуполя, шумная компания, домики в соснах, запах нагретого воздуха, смешанный с морской солью. Чаще всего – Феодосия, мыс Фиолент. База отдыха с говорящим названием, где были простые столики в столовой, маленькие щитовые домики и ощущение свободы. Сегодня дети, разбалованные комфортом, глянцем и all inclusive, наверное, спросили бы: «Что это за локация вообще?» Но для нас это было – настоящее счастье.

Мы ели в столовой с линолеумом, ловили рапанов, запекали мидии или варили их в старой кастрюле и ели руками. Их вкус до сих пор возвращает меня туда, в детство, где все было связано с морем, солнцем, шумом прибоя и бесконечной радостью.

Спуск к пляжу – особая миссия. Почти километр по крутой лестнице вниз. Скалы, теплые булыжники, гроты, прохлада камня. Один из гротов – мой любимый. Вход в скалу, куда можно было заплыть, как будто ты в фильме про пиратов. Я была слишком маленькой, плавать еще не умела, поэтому плыла в лодке – между мамой и папой. Гребли осторожно, я прижималась к краю, замирая от восторга. Со скал не прыгала, нет. Но наблюдала, как другие летят, как чайки – свободные и бесстрашные.

Обратный путь – каждый раз испытание. Обгоревшие, уставшие, голодные, мы карабкались обратно вверх. Ступенька за ступенькой, под палящим солнцем. Тогда это казалось частью игры. Сейчас скажи ребенку: «Пойдем, поднимемся километр в гору», он спросит: «А где трансфер? Где первая береговая линия?» Поколения поменялись. Комфорт стал нормой. А мы росли в условиях, где “неудобно” – это просто “по-нашему”.

Иногда это был не Фиолент, а другой уголок Крыма. Еду мы брали с собой. По какой-то причине каждый раз в нашем рационе были шпроты. Почему именно шпроты – тайна. То ли дешевые, то ли просто, чтобы не заморачиваться с готовкой. Мы ели их каждый день. С тех пор я их не ем. Даже сейчас, когда в магазине рука невольно тянется к полке, что-то внутри отдергивает: не трогай. Слишком много в них прошлого. Может, однажды, но пока – нет.

Я действительно была счастливым ребенком. Или так мне казалось. Были друзья, были игры, были поездки с родителями. Все, что можно назвать «нормальным» детством. Папа снимал все на камеру. У нас была видеокамера – тяжелая, с кассетами, которые мы потом бережно складывали в коробку. Я мечтала пересмотреть записи, когда повзрослею. Но когда открыла коробку спустя годы – увидела, что большинство пленок испорчены. На одной из них даже оказались какие-то непонятные сцены – не из нашей жизни. Была съемка эротического плаката на стене. Мама, в ужасе, все выбросила. И теперь у меня нет ни одной настоящей видеопамяти о том времени.

Когда я поехала в Америку во время учебы, снова взяла камеру – хотела все зафиксировать, все сохранить. Но и эти съемки потерялись. Как будто все, что я пыталась удержать – исчезало.

А вот фотографии – другое дело. Я обожала фотографироваться. Просила сделать снимок у каждого дерева, у каждого куста. У меня были “свои” позы, я знала, как встать, как улыбнуться. Я любила себя на фото. Любила быть в кадре. А теперь? Чтобы расслабиться перед камерой, мне нужно выпить как минимум один бокал Просекко. Я начала избегать фотографий, потому что стала видеть на них не себя, а «проблемную кожу», «не тот ракурс», «косые глаза», «большой нос». Когда это успело случиться?

Когда исчезла та девочка, которая знала, что она красива? Может быть, кто-то что-то сказал. Может, я подслушала чужую фразу и приняла ее за истину. Может, это просто был тот самый момент, когда на лицо легла первая маска. Маска стеснения. Маска «не высовывайся». И до сих пор я пытаюсь ее снять.

В моей жизни было все: куклы, воображаемые друзья, настоящие друзья – особенно во дворе у бабушки. Там я жила на каникулах. Там была свобода, игры, ощущение настоящего. Там я разговаривала со своим внутренним голосом. Слушала его. Мне казалось, что у меня счастливое детство. И, возможно, так оно и было. Возможно, маска легла позже. А может, она была с самого начала – просто такая тонкая, что я приняла ее за кожу.

Забег в Анталье

Стоило мне упомянуть ту бесконечную лестницу из Крыма, как память тут же выдала недавний эпизод – уже из сегодняшней жизни. Сейчас я живу в Анталье, и чтобы спуститься к морю, у нас есть два варианта: либо лестница, либо городской лифт. Но летом туристов слишком много, жара зашкаливает, и лифт время от времени выходит из строя.

Так было и вчера. Воскресенье, солнце раскаляет воздух до состояния духовки, я решаю пройтись на пляж. Провела там всего сорок минут – стало тяжело дышать, голова начала гудеть, тело просило тени. Я собираюсь уходить и подхожу к лифту. Не работает. Конечно. Остается только лестница. Та самая, по которой я иногда бегаю во время тренировок.

Ну что ж, думаю. Пойду медленно, дышу, ведь мне всего 37. Не 87 же.

Шаг. Еще шаг. Но вот начинает кружиться голова. Сердце гулко стучит в висках. Перед глазами все слегка плывет, как в жарком мареве. Еще немного – и могу потерять сознание. Сажусь прямо на ступеньку, сцепляю пальцы на переносице, вдыхаю медленно, глубоко.

И тут – мимо проходят бабушки. Бодрые, живые, как будто только что вышли с танцев. Женщины лет семидесяти с легкостью идут вверх, не сбавляя темпа.

А я, та самая, которую постоянно принимают за двадцатишестилетнюю, сижу на ступеньке, как перегретый турист, и не могу даже нормально вдохнуть.

На мгновение стало неловко. А потом – так по-настоящему. Честно.

Я сижу на этой лестнице и понимаю: в детстве у меня точно было больше сил. А сейчас тело посылает четкий сигнал: «Эй. Замедлись. Остановись. Подыши».

И я даже усмехнулась: ну надо же, как точно вселенная подбросила мне иллюстрацию – к теме, к возрасту, к внутреннему состоянию. Совпадение? Не думаю.

Выбивала

С самого детства я умела договариваться. Правда, куда потом исчез этот талант – вопрос до сих пор открытый. Будто его кто-то аккуратно завернул в платочек, положил в шкатулку и спрятал на верхнюю полку. Или, может, он был похоронен где-то в глубине, в том самом загадочном переломном моменте, о котором я часто говорю и который до сих пор не могу точно зафиксировать. Но тогда – в детстве – это умение жило во мне, легко, свободно, будто это была часть моего дыхания. Вернула я эту способность только в старших классах.

Помню один случай, хотя нет – таких было множество. В те времена, когда мы с сестрой были еще близки по возрасту и обе играли в куклы, она всегда подговаривала меня подойти к папе и «выбить» у него новых «Барби». У нас в городе был магазин – «Военторг». По тем временам – почти супермаркет мечты: там продавали все – от игрушек до хозтоваров. Я даже сейчас помню цену: кукла стоила ровно 50 рублей.

Сестра всегда боялась просить сама, зато без зазрения совести назначала меня своим дипломатом. А я, зная, что личная просьба может быть воспринята как давление, была хитрее. Однажды, за обедом, я аккуратно передала папе записку:

«Папа, пожалуйста, дай нам по 50 рублей на куклы».

А потом – затаившись за дверью – наблюдала. Как он читает. Как вчитывается. Как сдержанно улыбается. Как будто я могла уловить в его лице весь спектр эмоций – от удивления до умиления. Я любила эти моменты. Он тоже. Ему нравился мой подход. Он говорил: «Вот умеешь ты красиво просить». И почти всегда – давал. Почти всегда – куклы были нашими.

Сестра неизменно выбирала меня для этих переговоров. Я шла, я шутила, я сглаживала острые углы. Мне казалось – это нормально. Позже, уже взрослой, я услышала от нее: «Ты умеешь говорить с ним так, как я не могу. У тебя это как-то само выходит». И я поняла: да, выходит. Да, могу. И могу не только с ним.

Если честно, и спустя тридцать лет почти ничего не изменилось. Я до сих пор умею превратить почти скандал в легкий анекдот. Могу договориться там, где другие уходят в стену. Только теперь я понимаю: это не просто «талант». Это – навык выживания. Это – реакция, выросшая из обостренной чувствительности, тревожности, из желания удерживать любовь и избегать конфликта любой ценой.

Когда я начала всерьез работать с собой – с детскими травмами, с памятью тела, с убеждениями – наши с папой отношения тоже начали меняться. Но об этом я расскажу позже. Сейчас я хочу еще немного задержаться в детстве – в том времени, когда все казалось простым. Когда деньги были хрустящими, а папа доверял мне их пересчитывать.

Да, я обожала деньги. Папа приносил домой зарплату – получку – и всегда вручал мне со словами:

«Пересчитай, вдруг я ошибся».

И я – серьезная, сосредоточенная – раскладывала купюры по номиналу, пересчитывала по восемьсот раз, тщательно выравнивала края. Я была уверена: папа не очень-то умеет работать с цифрами, а я – его главный бухгалтер. Мы были настоящей командой.

Мое отношение к деньгам тогда было простым, чистым, доверительным. Я любила деньги. И мне казалось – они любят меня. Все было понятно, прозрачно, безопасно. И, наверное, я очень скучаю по этим отношениям. Сейчас с деньгами я переживаю не простой период.

Воображаемый голос и первое касание со сверхъестественным

Все началось, когда мне было четыре года. Я родилась в семье военного. Когда моему отцу выдали квартиру как человеку, проходящему службу, мы переехали в военный городок – в ту часть нашего маленького города, где все дышало армейской строгостью. Квартиры в то время выдавались в абсолютно голом виде: просто бетонные стены, ни отделки, ни даже черновой подготовки. Пустота и сырость – это и был наш новый дом.

В семье на тот момент уже кипели серьезные конфликты. Родители жили вместе с бабушкой и дедушкой, и, судя по всему, напряжение достигло такого накала, что даже голый бетон казался спасением. Как только в руках оказались ключи, решение было принято мгновенно. Мы уехали – всей семьей: родители с двумя детьми. На тот момент мне было четыре.

Сейчас я понимаю, что не помню деталей этих ссор. Ни одного крика. Ни одной сцены. Будто все исчезло. То ли память вытеснила слишком острое, то ли взрослые и правда мастерски притворялись. Впрочем, вряд ли. Мой внутренний ребенок все равно знал, что атмосфера вокруг была далека от спокойной.

Переезд вспоминается фрагментами. Помню, как мы впервые зашли в квартиру: голые бетонные стены, запах сырости, холодный воздух. А на бетоне – отпечатки. Множество крошечных следов. Будто кто-то маленькими босыми ножками прошелся по полу, стенам, потолку. Мы тогда удивились, кто-то даже пошутил: «Может, это у нас домовой живет». Посмеялись. И пошли дальше – распаковывать коробки, делать жизнь из ничего.

Но один момент врезался в память особенно сильно.

Однажды мама наполнила мне ванну – просто чугунную емкость среди серых кирпичных стен, – и ушла на кухню готовить ужин. Папа вот-вот должен был вернуться со службы.

Шепот из-за грани

Я лежала в ванне.

Сырая бетонная комната, теплая вода, капли по краю чугунной емкости.

И вдруг – голос.

Мамин голос.

Мягкий, певучий, почти шелковый.

Он звал меня. Только имя. Без просьбы, без смысла.

Я знала этот голос. Я была уверена, что это она.

Но она не звала.

Это было первое.

Первое касание с чем-то невидимым.

Первое «слышание» сквозь границу.

Первое подтверждение: этот мир не такой прямолинейный, каким его пытаются описать.

– Мам? – позвала я. – Мама!

Мама прибежала сразу:

– Что случилось?

– Ты меня звала?

Она удивленно покачала головой:

– Нет, я молчала.

– Но это был твой голос… Я точно слышала. Он был прямо здесь.

Увидев недоверчивый взгляд матери, я приняла решение не развивать эту тему, чтобы меня не сочли сумасшедшей.

Чем старше я становилась, тем чаще такие моменты повторялись. Я чувствовала, как реальность может тонко трескаться, как будто бы открывая двери в другое измерение. И дальше в книге я расскажу, как развивалась моя история соприкосновения с тем, что сложно объяснить, но невозможно забыть.

Внутренний голос и паук из стены

Голоса в моей голове появились рано. Думаю, каждый человек хотя бы раз разговаривал сам с собой. Кто-то делает это и сейчас. Кто-то слышал внутри голос – тихий, заботливый, тревожный. А у меня он был – вредитель. Колкий, язвительный, вечно вмешивающийся. Он подкалывал, обижал, унижал. Как будто внутри жил кто-то, кто не любил меня совсем. Не то чтобы я могла с ним спорить или его прогнать. Пришлось жить с ним. Как с соседом по комнате, которого не выбираешь.

Первый по-настоящему страшный случай я очень отчетливо помню. Мне было около пяти. Мы с сестрой делили спальню – спали на раскладном диване. Я всегда ложилась у стенки. И вот, среди ночи – или, может быть, это было на границе сна и яви – я открываю глаза и вижу, как из-под стены выползает огромный паук. Он был жирный, волосатый, чудовищно реальный. И он полз прямо на меня.

Я вскочила с дивана и начала метаться по кругу, по этой кровати, будто бегу на арене цирка. Кричала так, что, как потом рассказывали родители, разбудила полдома. Утром соседи с тревогой расспрашивали мою семью: что это было с вашей младшей? Их беспокойство можно было понять – крики попахивают домашним насилием.

Я помню все до мельчайших деталей. Этот паук был. Я видела его. Я чувствовала, как волна страха поднимается изнутри и накрывает меня с головой. Мне это не приснилось. Не знаю кого больше я пыталась в этом убедить: родителей с их странным лицом или себя саму. Я не сумасшедшая. Папа, конечно, отодвинул кровать. Никого. Ни следа. «Да какой паук, – сказал он, – у нас же пятый этаж, многоэтажка, ну о чем ты?» Он предложил мне пойти спать к ним. Но вдруг, внезапно, я успокоилась. Просто легла обратно. Как будто внутри что-то щелкнуло. Стало тихо. Спокойно. Без объяснений.

Мама потом вспоминала:

– Ты изменилась у нас на глазах. Как будто другой человек. И это было странно.

Я не сумасшедшая.

Она начала искать объяснение. Листала журналы, звонила знакомым, расспрашивала родню. Все в один голос говорили: что-то паранормальное. Кто-то сказал, у меня, возможно, «открыт третий глаз». А паук – явление из другого мира.

Через пару дней к нам пришла женщина, которую называли просто: колдушка. Она почистила квартиру и сказала: «Портал находится в вашей главной спальне – в стене. Ночью стены раздвигаются и из другого мира могут приходить существа. Если вы хотите от этого избавиться, а не пытаться развить способности дочери – поставьте вилку у входной двери. Она будет охранять. И видения прекратятся».

Мы поставили. С тех пор пауков больше не было. Не обманула колдушка однако. Но внутренний голос остался. Спустя несколько лет видения повторились. Я подбежала к маме и спросила, почему так, ведь вилка стоит на месте. Но маму вдруг осенило, что, когда в квартире проходил ремонт, вилку убрали, а вот поставить назад уже забыли.

Так я опять проговорила себе: я не сумасшедшая.

Между мирами

С самых ранних лет я чувствовала, что мир – не только то, что мы можем потрогать, понюхать, измерить линейкой. Где-то за гранью обычного существования пряталась другая реальность. Тонкая, призрачная, необъяснимая. Она не навязывалась, не пугала, не вторгалась – просто иногда приходила. Когда я была особенно открыта, уязвима и незащищенна.

Первый раз это случилось в детстве. Я уже рассказывала про тот случай – когда, лежа в ванне, в новой квартире с голыми бетонными стенами, я услышала голос. Голос мамы, зовущий меня по имени. Но мама меня не звала. Это был чей-то голос – будто он звучал внутри, но не изнутри. Как зов, как эхо другого измерения. Тогда я испугалась. Но спустя годы поняла: это было только начало.

Сколько себя помню – я всегда была рядом с чем-то необъяснимым. Словно между мной и этим миром существовала тонкая, почти незаметная грань, которую я время от времени нечаянно пересекала.

Все началось еще в детстве. С паука, который однажды вылез из стены. С гадалки, которая вдруг появилась в нашем доме и сказала: «У тебя открыт третий глаз». Она же утверждала, что в спальне родителей – портал в иной мир. Мама не особо верила в это, но иногда все же говорила, что по ночам слышит странный треск – будто стены раздвигаются, будто воздух меняет плотность. Все это казалось фантазией, игрой воображения. Чем старше я становилась, тем отчетливее я чувствовала эти «пограничные» состояния. Эти явления всегда происходили ночью. Я засыпала – и вдруг сердце начинало бешено колотиться, тело сжималось в страхе, и я видела их. Иногда – девочка в платье, летящая прямо на меня. Я резко поднимала голову – и на подушке оставался ее отпечаток. Иногда – летающая мужская голова. Она говорила: «Просто слушай. Я буду говорить».

Я пыталась держаться в этом состоянии, понять, кто они и зачем. Но страх всегда был сильнее. Я не могла взаимодействовать – могла только бояться.

Потом пришло нечто новое – реальное, физическое. Я видела, как с потолка на кровать падает кислота. Голос говорил: «Убери Патрика. Сейчас он умрет. У тебя есть шанс спасти его». Патрик – моя собака. Меня будто били по самым уязвимым местам – по любви, по близости. Иногда я видела лица. Иногда – людей. Как-то я проснулась и увидела, что рядом с кроватью сидит человек, чтобы я его не заметила он сел на корточки. Он был настоящим. Не призрак, не образ. Это был человек. Но его не существовало в реальности.

Когда я жила с Женей, было два ярких случая. Оба – в домике на воде. Я просыпаюсь и вижу стрекозу. Она летает над кроватью. Настоящая стрекоза. Я смотрю, следую за ее полетом глазами, но Женю она не беспокоит. А потом я понимаю – она не существует.

Вторая история – страшнее. Я открываю глаза и вижу струйку крови, стекающую по виску Жени. В его голове – пуля. Я начинаю трогать его лицо, зову. Он просыпается. Все исчезает. Но ощущение, что я была в иной реальности, остается.

Самая пугающая история случилась перед поездкой на Черное море. Бабушка приехала к нам, чтобы остаться с котом. Мы разошлись по комнатам. Она – в моей. Я – в зале.

Я помню: перед сном она кашляла. И вот я просыпаюсь ночью – слышу шаги. Подхожу к двери и вижу бабушку, стоящую у стены. Ее лицо покрыто волдырями, она задыхается, хрипит. Все до мельчайших деталей – реальное. Я подхожу к ее кровати, трясу ее, кричу. Она просыпается – и я понимаю: это было видение. Но не просто образ. Это была живая картина. И я не выдержала – до утра я рыдала. Мне было страшно, мне было больно, и, главное – я не понимала, что со мной.

Психолог говорил: «В тебе много шизоидного – больше, чем у обычных людей. Это не болезнь. Это просто структура». Астролог сказала иначе: «Ты обладаешь мощным воображением. Оно должно быть направлено в творчество. Иначе оно выйдет наружу в иной форме».

С тех пор я пишу. И с тех пор я знаю – все, что мы не выражаем, выражается само. Через сны. Через страх. Через параллельные миры внутри нас. Или рядом с нами.

Любовь в детском саду и огненные волосы

Любовь пришла ко мне рано – еще до школы. Да-да, мои первые «женихи» появились в детском саду.

Ходила я туда совсем недолго: мама забрала меня на домашнее воспитание в четырехлетнем возрасте. Тогда она ушла с работы – папа настоял, чтобы она стала домохозяйкой. Классическая история: «золотая клетка». Правда, клетку мы получили не сразу – сначала все было скромно, туго, бетонно. Но со временем она обрела позолоту. На фоне нашего городка – вполне достойную. Забрав меня из садика, я напрочь потеряла возможность адаптации и социализации. Папы дома не было, сестра меня не любила и сторонилась. Была только мама, которая была занята домашними делами, поэтому я была предназначена только себе.

И вот за то короткое, почти мимолетное время, пока я была в садике, я уже чувствовала внимание. Мальчишки бегали за мной, пытались заговорить даже во время тихого часа. Шептались, смотрели, тянулись. Я была настоящей любимицей. Единственное воспоминание из садика, как я бегала от одного из моих ухажеров вокруг стола. Спала на тихом часе в одной кровати я уже с другим. И куда делась эта тигрица.

Мне это, конечно, нравилось. Я и правда была хорошенькой: рыженькой, яркой – заметной. Вернее, не просто рыженькой – огненной. Такой, что когда мама еще работала, а бабушка водила меня в ясли, воспитательницы перешептывались:

– Зачем они покрасили ребенка хной?

– Бедная малышка, такой вред с детства. Неестественно красный цвет. Таких волос натурального цвета не бывает.

Но меня никто не красил. Это был мой настоящий цвет. Огненный. Медный. Как будто во мне жила искра. Может, именно поэтому я была такой живой? Такой – видимой? Как будто волосы были знаком. Как будто они кричали за меня:

«Смотри! Вот она, вот – девочка, которую нельзя не заметить».

Моя бабушка так любила мой цвет волос и гордилась им, что взяла с меня обещание никогда их не красить. Обещание я не сдержала. Не потому что мне не нравился мой цвет, а потому что из-за моей эмоциональности, очень рано природа наградила меня седыми волосами.

Волосы, корни и термоядерная смесь

Раз уж мы заговорили о моих волосах – стоит рассказать, как я появилась на свет. Я родилась с густыми, темными волосами по всему телу. Не то, чтобы косички можно было заплести, но даже в роддоме удивленно переглянулись:

– О, в этой девочке точно течет кавказская кровь!

И были правы. В нашем роду действительно были черкесы. К тому же на копчике у меня было темное пятно. Как отметина. Как метка рода – черная кровь. Позже мой дядя по маминой линии всерьез занялся историей семьи. Пытался составить родословную, копал глубоко, по-настоящему. Честно – это невероятно. И, как выяснилось, дорого: он говорил, что полноценное родовое древо может стоить около двухсот тысяч рублей.

В какой-то момент я решила: составлю все сама. Что там, архивы, базы данных – разберусь. Но стоило открыть первые источники, как я поняла: это целая наука. Там нужна система, терпение, знание. Я отложила. Но не навсегда. Я вернусь к этому, когда смогу. Потому что знать, кто ты, из каких земель и кровей соткано твое «я» – бесценно.

Пока же известно одно: с одной стороны – черкесские корни. С другой – турецкие. Где-то на Кубани мой прапрадед имел фаворитку – женщину из Турции. От нее родились дети. Так в нашей семье появилась новая линия. Восточная. Острая. Звучная. Я – микс. Кавказ, Турция. Огонь и специи. Восток и страсть. Темперамент и глубина. И, может быть, неслучайно я оказалась именно здесь – в Турции. Может, это не просто география. Может, моя душа вернулась. Исцелить. Завершить. Закольцевать. Иногда я чувствую, что нахожусь здесь не случайно. Как будто внутри что-то вспомнило.

И, если сложить все вместе – становится понятно, почему мне вечно всего мало. Почему я все время копаюсь в себе, стремлюсь к большему, разрушаю и собираю. Потому что я – термоядерная смесь. Эмоции – через край. Харизма – на весь зал. И только с годами я научилась это обуздывать.

Недолюбленная

Я не могу назвать себя залюбленным ребенком. Скорее – недолюбленным. Недоглаженным. Недообнятым. Недослышанным.

Сколько себя помню, в моем детстве не было ни объятий, ни поцелуев, ни ласковых слов. Никто не гладил меня по голове, не говорил: «Ты моя лучшая девочка», не шептал на ухо: «Я тебя люблю» – просто так, без повода.

У нас в семье все было по умолчанию. Ты должен был просто знать, что тебя любят. Не чувствовать. Не слышать. Не держать в руках, как письмо, адресованное только тебе.

Просто знать. Сам. Вырастить это чувство внутри себя, как растение без света. Поливать его из пустой лейки. Беречь то, чего тебе никогда не давали. Воспоминания из детства – как в тумане. Словно смотрю старую пленку – блики, вспышки, паузы. Но все, что связано с болью, – наоборот: кристально. Как будто боль – единственный объектив, который тогда работал.

Помню, как засунула ногу в спицы велосипеда, когда папа хотел покатать дочь на своем «коне». Жгучая боль, слезы, и – тишина. Не было крика, не было: «Боже, как ты? Держи, моя хорошая». Просто перевязали. Молча. Или воспоминание, как мама заплетала мне косички. Это был ритуал. Раннее утро. Я, заспанная, в пижаме, сижу на краю кровати. И чувствую, как натягивается кожа на висках, как резинка будто врезается под череп. Мама стягивала волосы так туго, будто хотела зашнуровать мою голову обратно – чтобы ничего не выпирало, не путалось, не лезло в глаза. Чтобы я была собранной. Удобной. Утром – с косами, как полагается. Образцовая мама, которая каждое утро тратит время, что навести у дочери на голове такую красоту.

Я терпела. Молчала. Сжимала руки в кулачки. Сидела, как нужно. Плакать было нельзя. Плакать – значит испортить прическу. С тех пор я не люблю, когда трогают мои волосы. Особенно мама. Стоит ей дотронуться – даже случайно – и я тут же отстраняюсь:

– Не трогай. Сказано тихо, почти шепотом. Но тело уже кричит. Оно помнит. Оно всегда помнит. Раньше, чем я.

Любое прикосновение к волосам – и все внутри сжимается, как пружина. Я не думаю. Я просто убираю голову. Защищаюсь. Словно маленькая девочка внутри меня до сих пор сидит на краю кровати и ждет, когда это утро наконец закончится.

Если бы меня тогда обняли. Если бы хоть раз кто-то прижал к себе крепко – не потому, что надо, а потому что любит. Если бы хоть раз мне разрешили не быть удобной. Может быть, я бы выросла другой. Но выросла – той, что выживала. Без лишних слов. Без телесной нежности. На голом бетоне любви. Впитывала тепло из воздуха. Из взгляда. Из случайного «молодец» через губу. И даже тогда верила:

Наверное, меня все-таки любят. Просто как-то по-другому.

Тело – носитель памяти

Долгое время я была уверена, что память живет в голове. Что все, что важно, мы сохраняем в словах, мыслях, воспоминаниях. Что прошлое можно вытеснить – достаточно просто не думать о нем. Но со временем стало ясно: память – это не только ментальное, но и телесное. Мы храним пережитое не столько в дневниках или фотографиях, сколько в клетках, мышцах и реакции кожи.

Наука подтверждает это. Термин «телесная память» (body memory) давно изучается в нейропсихологии и психосоматике. При травме – особенно эмоциональной, детской – воспоминание может не закрепиться в сознании, но останется в теле: в дыхании, в осанке, в тонусе мышц, в реакции на прикосновение. Наш мозг, столкнувшись с перегрузкой, может отключить «речь» – но не отключает ощущение. И все, что не было прожито словами, проживается телом.

Когда кто-то неожиданно касается моих волос – я отстраняюсь. Не потому, что это неприятно. А потому, что внутри поднимается волна напряжения, словно память возвращает меня в то утро детства, где мама заплетала мне тугие косички. Где боль была нормой. Где нежность заменялась дисциплиной. Я вспоминаю это не разумом – а кожей головы, спазмом шеи, сжатием челюсти. Я не вижу этой сцены глазами – я чувствую ее, как если бы все происходило вновь.

Психолог Бессел ван дер Колк, автор книги «Тело помнит все», пишет: «когда травма не может быть выражена словами, тело начинает говорить за человека». И с этим трудно не согласиться. Мой внутренний диалог с собой начался не в момент, когда я начала вспоминать, а когда я начала чувствовать. Когда стала замечать, как мое тело замирает при повышении тона в чужом голосе. Как живот сжимается, если рядом кто-то злится. Как плечи уходят вверх, если на меня давят.

Иногда я не помню, что произошло. Но тело помнит. И если остановиться, замедлиться, прислушаться – можно услышать. Услышать, где живет боль. Где спрятан страх. Где годами ютится подавленное «нет», не сказанное тогда, когда оно было нужно.

Мы носим в себе целые архивы, зашифрованные в позе, походке, в дыхании и в том, как мы касаемся себя и других. И, может быть, путь к себе – это не только про осознание, но и про возвращение чувствительности. Про то, чтобы снова почувствовать.

И, пожалуй, именно поэтому я больше не заставляю себя забыть. Я учусь замечать. Учусь уважать ту часть себя, которая не говорит словами, но помнит все до последней клеточки. Потому что тело не предает. Оно всегда помнит правду.

Школьная пора. Протест

«Школьная пора, и при всякой погоде,

пропадали пропадом мы во дворе…

Через года слышу мамин я голос —

значит, мне домой возвращаться пора…»

(Слова песни Т. Овсиенко)

Я была тихим ребенком. Но что-то внутри изменилось. В первый класс я пришла уже другой – не той девочкой, что еще недавно обожала фотографироваться, позировать, улыбаться в камеру у каждого кустика. Где-то между летом и осенью, между игрушками и формой, что-то во мне щелкнуло. Щелкнуло – и стало по-другому.

Мы жили в военном городке. Ближайшая школа – тридцатая – находилась всего в пяти минутах ходьбы. Но, как это часто бывает в нашей семье, все пошло не по самому очевидному сценарию. Папа по пятницам выпивал с директором школы №3 – той, что была в двадцати пяти минутах ходьбы. И, как вы уже догадываетесь, именно туда я и пошла. Эти пятничные посиделки вышли мне боком, потому что обычно дети ходили в районную школу, если это была обычная городская без какого-либо уклона. Одна я туда, конечно, не ходила – меня водили. Либо мама за руку, либо папа на своих «Жигулях» четвертой модели. Я ненавидела эту машину – казалось, уродливее просто не существует. Ужасный цвет, скрип дверей, этот запах. А сам «силуэт» это же полнейшее уродство. По иронии судьбы, позже я училась на ней вождению. Сама себе тогда улыбалась: «Проклинала – получай». Как будто еще папину машину поместили в специальное место, чтобы она хранилась там, дожидаясь когда я решу получить права и тогда настанет время для холодной мести.

Странно, но мне было проще, когда меня вели за руку, чем когда подъезжали к школе на этой машине. Смешная детская логика. Но – логика. Классная руководительница у нас была милая женщина, но в памяти она почти не сохранилась. А вот что запомнилось – так это мой первый школьный протест. Я не хотела учиться. Совсем.

И не из вредности – искренне, на уровне духа. Я возвращалась из школы, садилась за стол, рядом на кухне мама готовила ужин – и я притворялась спящей. Каждый день.

– Мам, я так устала… можно я чуть-чуть посплю? – и закрывала глаза.

Она разрешала. Отсрочка была короткой, но важной. Мой мини-бунт. Особенно мучили пересказы. На уроках природоведения нас заставляли читать, понимать и пересказывать тексты – а я отказывалась. Просто молчала. Меня вызывали – я поднималась и говорила:

– Не готова.

И снова – двойка. И снова – тишина дома. Я врала:

– В школе все хорошо, мам. Все отлично.

Пока не случилось первое родительское собрание. После него дома была буря. Мама кричала, металась по комнате, рушила все на пути, обвиняла. Я плохо помню те крики – разум решил заблокировать воспоминания. Но один момент запомнился особенно.

Во время своей яростной речи она сказала:

– Ты же идеальная! Ты не имеешь права так учиться! Ты позоришь семью!

Все. С этого начался внутренний слом. С тех пор я пересказываю тексты прекрасно. Ловлю суть за секунды. Молниеносно адаптируюсь. С английским проблем не было – он пошел легко. Природоведение осталось в памяти как точка сопротивления, как поле битвы. С пересказами я справилась, а вот внутренняя рана не затянулась. Протест трансформировался в навык. Но тогда я просто хотела сказать: Я не идеальная. Я не хочу быть той, которую ты из меня лепишь, мама.

Я хотела быть собой. Хоть как-то.

Школьная любовь

В школе я была очень хорошенькой девочкой. Выглядела младше своих лет – и так до сих пор. Мне тридцать семь, а чаще всего мне дают двадцать пять. Максимум – двадцать шесть, и то только если я заранее намекну, что возраст стоит «немного приподнять».

У меня был близкий друг – назовем его Колей. Мы дружили по-настоящему. Он жил по дороге в школу, и каждое утро я заходила за ним, а потом мы вместе шли на учебу. После уроков – та же история: провожала его до дома, он сворачивал к себе, а я шла дальше. Это была простая, теплая, детская дружба. Настоящая.

Вообще, в детстве у меня было много друзей. Сейчас – максимум три. Но сейчас дружба – уже не про количество, а про глубину. Мы выросли. Мы изменились. Особенно, когда ты входишь в терапию – очень многие люди отсеиваются. Даже те, без кого ты раньше не представлял своей жизни.

Однажды Коля начал говорить другим, что я ему нравлюсь. А потом решился и сам мне в этом признался. Меня это страшно разозлило. Он был моим другом. Лучшей «подружкой». А теперь – что? Как он посмел нарушить этот священный союз своей влюбленностью? Мне стало так страшно, что я потеряю друга, что все испортится.

С тех пор я заметила закономерность: почти каждый мой друг-мужчина в какой-то момент признавался в любви. Я все больше склоняюсь к мысли, что настоящей дружбы между мужчиной и женщиной почти не бывает. Кто-то один – а может, и оба – в этом союзе все равно хочет чего-то большего. Как минимум – поцелуев. Как максимум – секса и любви.

Но тогда, после признания Коли, я стала задумываться: а вдруг у меня к нему тоже что-то есть? Ведь он был рядом, заботился, поддерживал. Начала взвешивать все плюсы и минусы.

Мнусы были серьезными: он курил. Кажется, уже лет с девяти. А я с детства была против курения – и остаюсь при этом мнении до сих пор. Ни сигарет, ни кальяна, ни «веселящих» веществ – ничего. В детстве мне казалось, что курение сигарет замедляет рост парней и все парни от того низкие, что курили с раннего детства.

Он был ниже меня ростом, и это тоже мешало. Я с детства была за эстетику. Хотела, чтобы рядом был гармоничный партнер – по росту, по весу, по мозгам. Мой рост – 164. Идеальный партнер – 185. Не меньше. Хотя, конечно здорово, если бы это был единственный критерий.

Всю жизнь мне говорили, что я странная.

– Не любишь блондинов? Ну ты странная.

– Не нравятся парни в серьгах и кольцах? Странная.

– Не хочешь «качков» или «плохих парней»? Тоже странная.

И в какой-то момент этот постоянный прессинг, это общественное давление заставляло меня думать, что со мной действительно что-то не так. Что нужно снижать планку.

Иногда к этому подталкивало и одиночество. Когда ты так устала быть одна, что готова встречаться с тупым футболистом, который окончил семь классов. Лишь бы не быть одной. Лишь бы кто-то был рядом.

Снижение планки продиктовала и мама. Она всю жизнь говорила, что мужчины из моих «фантазий» не существует. Что нужно «жить как все». А «как все» – это значит как она. Мама никогда не говорила: «Ты достойна самого лучшего». Наоборот – предлагала быть скромнее. Приземленнее.

Я смотрела, как другие матери говорили дочерям: «Ты у меня принцесса, ты достойна только короля». А моя – повторяла: «Смотри на тех, кто похуже». И я знаю: это была попытка клонирования. Она хотела вырастить в нас – с сестрой – саму себя. Домашнюю, замужнюю, зависимую. Главное – глубоко несчастную.

Спойлер: кое с кем ей это удалось. И это не я.

Снижение планки однажды привело меня к отношениям с блондином. И это был тот самый момент, когда ты смотришь на своего мужчину – и в голове проносится: «Как же он мне не нравится».

Потом были отношения с бывшим баскетболистом. Рост – 205 см. Многие подруги, которые слышали какой у него рост – восхищались и говорили как же это прекрасно и как мне повезло. Прекрасно? Не совсем. В сексе были сложности – из-за разницы в росте не все позы были доступны. При поцелуе казалось, что он проглатывает всю мою голову. Я не шучу, я думала, что в порыве страсти он так будет увлечен, что не заметит как проглотит мою голову.

У меня даже из-за его роста развился комплекс кроссовок. Когда я была в них, мне приходилось постоянно задирать голову, чтобы посмотреть на него, что у меня затекала шея. И я приняла решение не смотреть на него, смотреть перед собой. Из-за этого неудобства я вскоре отказалась от кроссовок в пользу высоких каблуков, которые не всегда уместны.

Что касается интима, тоже странная история. Вроде как размер его члена был нормальным. Средним. Но на фоне его роста, этот член терялся и не чувствовался. Зато он не мог себе цены сложить, как он собой восхищался. А еще у него был такой странный вкус в одежде – он мог надеть шубу или леопардовый принт в одежде. Это выглядело колхозно и порой я ловила себя на мысли, что лучше сразу поехать в отель, без прилюдий в виде ужина в ресторане. Не горела желанием, чтобы люди нас видели. А тот факт, что я могу встретить знакомых, меня жутко страшил.

Так вот, возвращаясь к Коле. Я все обдумала и поняла: он просто друг. Просто мой теплый друг детства. И этим все сказано. Он любил меня. А я – просто была рядом.

«Он любил меня как женщину,

а я его – как воздух.

Не замечаешь, пока не задохнешься без него.

Только вот – не от любви, а от пустоты после дружбы».

Тогда я не умела мягко отстаивать границы. Я просто влепила ему пощечину – прямо при всем классе. Мне показалось, он вторгся в мой внутренний мир, нарушил хрупкое равновесие. И этим резким жестом я высказала свое «нет». Мы все же продолжили общаться – до тех пор, пока он не ушел в училище после девятого класса. А много лет спустя мы впервые увиделись снова – на дне встречи выпускников. Странное, трогательное чувство – встретить человека, который был таким важным в твоем детстве.

Я всегда мечтала приглашать друзей домой, но мама никогда не была в восторге от гостей. Не только в детстве – в принципе. Она не любила видеть на своей территории наших с сестрой друзей. Да и своих у нее, по большому счету, не было. Всю жизнь она была одинокой – и, кажется, именно это одиночество считала нормой. Именно его прописывала нам в сценарий.

В нашем доме жила другая семья – шумная, веселая, открытая. У них всегда были гости, смех, шум, жизнь. У нас – тишина, напряжение и страх сделать лишнее движение. Мы с сестрой всегда завидовали той семье. Завидовали тому, что у кого-то можно было делиться дружбой не только с друзьями, но и с мамой.

Нет вы не подумайте, у нас не было в семье никакого физического насилия, если мы сделаем что-то не так. Маме просто не нравилось быть частью нашей жизни.

Когда отец построил большой дом с бассейном, ничего не изменилось. Формально пространство стало роскошнее – но пригласить друзей было по-прежнему неловко. Мама никогда не говорила «нет» напрямую, но ее лицо выражало весь спектр эмоций: недовольство, раздражение, усталость. И приглашения постепенно сошли на нет.

Но на дни рождения – можно было. Это было дозволено. Мама накрывала детский стол: пельмени, кола, смех и отрыжка. И это было счастьем. Моим детским счастьем. Я особенно любила голубцы – мама готовила вкусно. Ее блюда были простыми, неэстетичными, но всегда – домашними, насыщенными, теплыми. До сих пор вспоминаю как она приготовила пельмени с индейкой. Ничего вкуснее (у нее) я в жизни не ела. В нашем доме никогда не заказывалась еда из ресторана, считалось это позором. Мама всегда накрывала столы и стояла у плиты практически весь день, чтобы к вечеру удивить наших гостей.

С нами жил боксер – собака. Добрая, светлая. Он был почетным гостем на всех моих детских вечеринках. Формально – папина собака, но на деле – мамы. Мама его не любила. Не любила кормить, гулять, варить ему каши. Особенно в дождь. Несколько раз он убегал, и мама была этому искренне рада. Она надеялась, что он не вернется. Но мы всегда его находили. Он прожил девятнадцать долгих лет – будто ей назло. Старость была тяжелой, болезнь – мучительной. Мы приняли решение усыпить его, и я помню слезы отца. Он не плакал никогда – а тогда заплакал. Ему было по-настоящему больно. Мама же вздохнула от облегчения, что все ее мучения закончились. Не то, чтобы она желала собаке смерти. Но и уход за ней, уже стал каторгой.

Когда пес еще был жив, мне подарили кошку – смесь сиамской с персидской. Она никого к себе не подпускала, кроме меня. Мама всегда говорила: «Это твоя кошка». И она действительно была моей. Умерла у меня на руках. Это было страшно, это было больно. И, как я понимаю сейчас – это была еще одна психологическая травма. Видеть, как твой ребенок корчится от боли, а ты ничем не можешь ему помочь и в принципе не был готов морально к его уходу.

После смерти Лисы у нас долго не было животных. И только к шестнадцатому дню рождения, родителям пришла идея подарить мне серый комочек счастья. Маленького, упрямого, с характером. Любовь к животным родители, как ни странно, вкладывали в меня с ранних лет. И эта любовь – на всю жизнь. Уже взрослой я купила себе собственных кота и собаку. Мне стало жутко одиноко жить одной. Ты работаешь целый день, приходишь домой, а там пустота. Я всегда мечтала о собаке, но прекрасно понимала, что с офисной работой, я не могу ее себе позволить и нужно быть практичнее. Я завела шотландца. И назвала его Шаня. Так мы и стали жить вдвоем. Но мысль о собаке меня не покидала. Спустя несколько лет я сдалась. И приняла решение завести собаку. Правда не знала какую. Шпицы – не моя порода. Йорки тоже не запали в душу.

И однажды я поехала к сестре (она жила в другом городе), расстояние было не очень большое и я приняла решение добираться на поезде. Просыпаюсь рано утром и перед глазами белое облачко. Никогда не встречала эту породу. Я побежала по вагону в поисках хозяйки пса, чтобы узнать откуда такое чудо. Так я познакомилась с породой Бишон Фризе. Потом начались мольбы родителей, чтобы подкинули мне денег на покупку. Но после нашего боксера, они были непреклонны. Я перешла на парня. Но там еще более глухо. Пойти легким путем не получилось и я купила себе собаку – сама. Когда близкие не имеют желания помогать вам в исполнении ваших мечт, не расстраивайтесь, вы можете сама всего добиться. Собака была не первой мечтой, которую я подарила себе сама.

Так у меня появился Патрик. Мой партнер. Мой спутник. Моя безусловная любовь. В Турции мы живем вдвоем, из-за возраста кота мне пришлось оставить его родителям, где он живет в огромном доме свою лучшую кошачью жизнь.

Я так люблю животных, что одной из моих мечт является постройка и открытие своего приюта. Пока это лишь мечта и мой максимум сейчас это помощь другим приютам или помощь уличным животным. Не так давно я спасла котенка, мама которого погибла под колесами автомобиля. Я забрала на время к себе, чтобы он перестал боятся улицы и постепенно ушел на свободу. Он всегда рвался на улицу и его выпускала погулять, пока он полностью не перешел на жизнь на улице (против природы не попрешь). Моя миссия выполнена. Он выжил. Он привык к улице и он знает место, где его всегда покормят.

Если бы я смогла обрести финансовую независимость, я бы определенно с головой ушла в благотворительность.

Я верю, что дети с детства должны учиться заботе о тех, кто слабее. Особенно – о животных. Потому что, может быть, хоть так этот мир станет чуть-чуть добрее.

Мое детство было наполнено играми, музыкой, игрой с животными, ведь у нас не было телефонов, планшетов и интернета. Мы принадлежали только себе и придумывали, чем нам заняться в свободное время. Это сейчас можно провести весь день просматривая видео в социальных сетях или играя в незамысловатые игры на планшете. Первый телефон мне подарили в 14 лет. Тогда папа уже неплохо зарабатывал и старался баловать нас подарками. У нас всегда была традиция подарков в Новый Год. Сначала они были под елкой, когда же секрет Деда Мороза был раскрыт, подарки, под бой курантов, дарил сам папа. И чем больше он зарабатывал, тем дороже подарки он дарил. Однажды он подарил мне и сестре по набору украшений из бриллиантов. Черные роскошные бриллианты. Помню, как открыла коробочку и ужаснулась: «что за деревенский набор» – подумала я. Дизайн, который был подарен сестре, мне естественно понравился больше. Мне всегда нравились ЕЕ куклы, ЕЕ платья, ЕЕ прически больше моих. Я не носила этот набор много лет, пока однажды до меня не дошло, какая же это красота. Сейчас это одно из моих любимых украшений. И каждый раз, когда я надеваю на палец кольцо, вспоминаю мою неблагодарную реакцию.

Несомненно, у папы был вкус. Украшения, которые он дарил маме – это произведения искусства. До сих пор жду, когда она передаст мне антикварный браслет. Один раз я уже забрала его, но мама попросила вернуть. И еще я «забронировала» набор с жемчугом и брильянтами. Я надеюсь, что после написания этой книги, мама не лишит меня наследства, а поверьте после прочтения, это возможно. Хотя украшения это дело наживное и я сама могу создать свою коллекцию. Главное другое. Либо эта книга станет последним гвоздем в гробик под названием “Семья” либо это может быть спасательный круг, когда семья меня поймет. И мы станем ближе.

Делаем ставки господа!

Ведь никогда в жизни меня не спрашивали чем я живу? Кто я? Какая я? Какая у меня мечта? Моя семья ничего обо мне не знает. А когда начинаешь рассказывать, понимаешь, что это никому и не нужно. Мою маску знают лучше, ведь именно во времена ее ношения мы были «семьей». Когда же маску я сняла, семья как будто лишилась меня. Как будто я испарилась и не существовала вовсе.

Динара

В детстве у меня была подруга Динара. Она была татаркой из бедной семьи. Ее воспитывала только мама. Насколько я помню мама (мусульманка) забеременела от батюшки провославной церкви, ну а тот в свою очередь отказался от всей этой ситуации в пользу служения людям. Она жила в одном дворе с моей бабушкой. Именно поэтому все выходные или летние каникулы я была там, благодаря нашей дружбе с Динарой. Дружба длиной в 11 лет. Мы были неразлучны. Мне кажется если бы мне позволили родители, я и жить начала с ней и ее мамой. Тетя Гульзада пыталась дать своей дочери все самое лучшее. Даже не представляю как тяжело ей это давалось. Помню тетя Гульзада продавала красную икру, чтобы от продажи купить икру своей девочке. Но никто из них не плакался, не просил помощи. Все делали вид, что они живут как все.

Я очень много времени проводила с Динарой у нее дома. Часто оставались одни, так как ее мама подрабатывала и ее часто не было дома. Это было лучшее время. Мы играли в куклы. Сначала это были невинные сценарии, по мере того как мы узнавали о существовании секса в жизни взрослых, наши сценарии стали уже 16+. Однажды одна девочка, у которой мама была врачом, дала нам книгу о половом созревании, где были даже картинки. Я забрала эту книгу домой, чтобы более детально изучить. Книжку конечно же нашла мама. А это на минутучку книга о ПОЛОВОМ СОЗРЕВАНИИ необходимая для понимания всем детям. Мама же была в ужасе, что я решила так рано узнать правду и легенда о капусте была разоблачена. Книга была выброшена с позором.

От кукл мы перешли к играм, где участниками выступали мы сами. Мы разыгрывали различные сценарии жизни, играя взрослых со сценами секса. Конечно до конца мы не понимали, что такое секс и как это все происходит на деле. Но воображение никто не отменял. Мы создали свой собственный секс. Поцелуй у нас был в виде мотания головами на близком расстоянии друг от друга, такая имитация настоящего поцелуя.

Секс же у нас был просто лежа друг на друге. Голыми. Конечно же без каких либо ласканий и прикосновений, а главное никаких проникновений. Мы даже не знали чему там проникать и куда.

Это был наш с ней секрет – чем мы занимаемся у нее дома, пока ее мама уходила на рынок или по другим делам. Пару раз тетя Гульзада приходила в неподходящий момент и мы пыталась быстро одеться и взять в руки куклы, чтобы все казалось невинным. Так я познала, что такое секс, хоть он и не имел ничего общего с реальностью.

Уже позже, когда у подружек стали появляться первые парни, а я до сих пор играла в куклы, а играла я в них на минуточку до 14 лет, я открыла для себя подушки и первые “приятные” ощущения. Это когда подушку кладешь между ног, скрещиваешь ноги и трешься о подушку, трение вызывает приятные ощущения. Именно так это все и называла – просто приятные ощущения. Потом спустя много лет не раз натыкалась на статьи, где выяснялось, что я была не одной такой в раскрытии себя, своего тело и своей сексуальности.

Подушка стала моим проводником в понятия «оргазма» и «самоудовлетворения». Хоть на тот момент я и понятия не имела, чем именно я занимаюсь.

Лирическое отступление

Иногда страшно оставаться одной в новых начинаниях. Мне 37, и это уже не первая попытка писать книгу. Но впервые я продвинулась так далеко. Когда начинаю работу над новой главой, новые идеи и структуры приходят сами собой.

И в то же время внутри – накал страстей и недоверие. Фоновый голос: “Ты ничего не добьешься. Это все та же писанина. Зачем тратить время?”. Этот голос сопровождает меня постоянно. Сегодня я делилась новостями о книге с подругой, рассказывала, как общалась с астрологом, как стремлюсь вернуться в творчество, как хочу найти свой путь. И подруга вдруг говорит:

“Для меня, творчество и ты – вещи несовместимые.”

Ты сидишь, слышишь эти слова – и понимаешь, что это подкрепляет все, в чем ты сомневалась. Как будто друзья купили курс моей матери «как убить в человеке его мечты и стремления».

В этот же день рассказываю другу, что вернулась к книге:

“Ты пишешь книгу? Автобиографию? Серьезно? Ты?”

Это сарказм, легкая насмешка – и ты думаешь: «Послать его или объяснить, что я всю жизнь в творчестве, всю жизнь пишу, только вот открыться этому миру я не могу, у меня нет к нему доверия»

Человеку, который прожил с маской 33 года, а потом еще 4 года он убирал следы маски на своем лице, очень сложно держать этот баланс. Баланс, когда душа кричит, что настало время попасть в свою жизнь, а другая твоя часть, более рациональная, кричит нам и здесь нормально, зачем нам что-либо менять?

У меня работа в крупной сети отелей по всему миру. Это отдел продаж, куда мечтают попасть многие. Я мотаюсь по командировкам по городам России, куда бы я никогда не поехала, не будь я на этой позиции. Я выступаю с презентациями. Я Эксперт. И мое эго, еще бы каких-то 10 лет назад, просто пищало бы от счастья. А сейчас? Я сейчас я хочу помогать людям, хочу писать книги и рассказывать о моем пути исцеления. Но так тяжело это делать, когда все вокруг смотрят на тебя с усмешкой. А ведь каждый из нас покупает книги и читает их. И эти книги определенно кто-то пишет. Почему я не могу так же писать для людей, которым будет близка моя история? Почему вы принимаете в качестве авторов одних людей, но отказываетесь принимать тех людей, кого вы знаете.

И вот ты находишь силы написать еще одну статью, записываешь аудио, отдаешь душу: опять пропускаешь через себя ту боль, те эмоции. Ты обнажен. Как вдруг, файл не распознается. Исчезает. И ты так и сидишь обнаженная, а теперь еще и обиженная. Без текста, без аудио. Но с эмоциями от вновь пережитого.

Кажется – вот она, капля, которая переполнит. Снова вопрос: зачем все это? Если опять так тяжело идет. Не твое это. Забудь и вернись к НОРМАЛЬНОЙ РАБОТЕ.

Точно ли через сопротивление мы получим то, что хотим? Или просто играем в иллюзию?

Личное. Про дневники и маску

Единственным местом, где я могла снимать маску и быть собой – была писанина. Точнее, мои личные дневники. Я завела первый еще в начальной школе. Писала туда детские истории, мечты, тайные чувства. А потом, спустя годы, открыла его и начала читать. Это было так мило. Детский язык. Детские страхи. Но знаете, что меня поразило? Даже там – я уже была в маске, когда мне казалось, что именно там я обнажена.

И вот чего я до сих пор не понимаю: когда я ее надела? Когда впервые решила, что быть настоящей – нельзя?

Порой мне кажется, что только гипноз или лабиринт памяти может привести меня к этой отправной точке. Потому что маска не пришла внезапно. Опредленно был какой-то перелом. Надлом. А потом она просто приросла. Сначала незаметно. Потом – насмерть приклеилась, что снять ее было возможно только с кожей.

У меня всегда были дневники. Сначала школьный. Потом – просто тетрадки, блокноты на разные темы и периоды жизни. Живя в России, я коллекционировала блокноты для моих будущих дневников – с разными обложками, фактурами, историями. Просила друзей привозить их из разных стран с национальным смыслом. Не просто бумага – память, тепло, текстура души. Наверно это было самой ценной вещью в моей жизнь за много лет. Я порой доставала эти блокноты и брала каждый из них в руки, гладила обложку, нюхала листочки и мечтала, что когда-нибудь на этих страницах будет рассказана одна из историй моей жизни.

Когда я переезжала в Турцию, пришлось все это оставить. Часть блокнотов ушла племяннице, тут бороться не имело смысла, когда вы находитесь в разных странах. Но если бы я могла – я бы забрала, сколько бы мне это ни стоило. Мои детки должны быть рядом со мной в ожидании своего часа. Как бы глупо это ни звучало эти все блокноты – живые.

На днях я позвонила сестре и попросила найти мои дневники и отправить мне в Москву, я как раз смогу забрать там, когда буду в командировке. Она нашла – мой самый первый дневник. Дневник, когда я была в Америке. Дневник, когда я была в абьюзивных отношениях. Идеальное трио.

И я решила, что буду вставлять отрывки из дневников в мою книгу, с сохранением лексики и пунктуации, чтобы подлинно передать атмосферу и чувства того периода. Заметки в телефоне стартуют с 2014 года. Ну что ж и это будет очень интересно.

О собственной книге я начала мечтать с 19 лет. Но во мне не было устойчивости, не было тяги к завершению. А сейчас прошло всего 8 дней, и я уже написала больше, чем за 37 лет моих вечных «начинаний». И главное – больше никаких паролей на файл. А в данный момент я редактирую мою первую в жизни книгу и у меня текста на 89 страниц формата А4. 89!

И я счастлива. Но внутри все еще живет страх: Если я остановлюсь хотя бы на день – я сдуюсь. И все пропадет. Страхи опять захлестнут меня. Голос мамы вернется в голову и я вернусь к «нормальной» = несчастливой жизни.

Когда я была в абьюзивных отношениях, мой партнер подарил мне красивый блокнот. Светлая кожа с темным кожаным шнурочком и большим камнем в качестве застежки. Ну как подарил. Я его у него отжала. И я решила посвятить его нашей истории. Моментами я думала, что эта “черная любовь” станет светлой и мы возьмемся за руки и скажем “ДА” у алтаря, а этот блокнот будет нашим свидетелем. На деле же этот блокнот стал свидетелем моей глупости. И совсем скоро я получу его, чтобы рассказать вам историю о нас. Это будет отдельная книга с деталями о моих переживаниях, ловушке, в которую я попала и гибели меня как личности.

Раньше я писала со страхом, что мой дневник найдут и прочитают, поэтому не выкладывалась на все 100%. Только когда стала жить одна – смогла писать честнее. Уже тогда я смогла обнажиться и рассказать историю без прикрас и именно так я хочу рассказать ее и вам. Рассказать о том, куда может привести жизнь в маске. Какого это жить без возможности следовать мечтам. Жить без любви и поддержки мамы. А жить лишь подчинясь правилам и сценариям, которые она для меня прописала. В меня никогда не верили. Мой талант никто не признавал и всячески убивал его проявления.

Если бы я могла – я бы обратилась ко всем мамам: дайте детям хотя бы чуть-чуть пространства, где они могут быть без маски. Хотя бы в слове. В тетради. В себе. А в идеале – просто верьте в ваших детей. Протягивайте им руку помощи, а еще лучше, просто почаще их обнимайте.

Меня никто не обнимал. Не целовал. Не гладил по голове.

Перелом.

Вера.

В старших классах случился перелом. После девятого класса из школы ушли многие – кто в техникум, кто в колледж, кто просто сбежал от школьной тоски. Из пяти девятых классов осталось всего два десятых. Остатки роскоши, как говорится. После 9-го класса ушли мои самые близкие люди. Как будто в колледжах были тайные сообщества и в школе оставались только не просвященные.

10 “Б” был классом заучек, я же попала в класс, где были «реальные» – с живыми ожиданиями, без фанатичного зубрежа. Учеба пошла лучше, чем в младших классах. После провала с природоведением, я как будто выровнялась. Троек не было, несколько четверок – я неплохо справлялась. Никогда не зубрила – не умела. Мне надо было понять суть, а не вызубрить формулировки. Если я понимаю, я расскажу все, как на духу. Это и тогда было, и сейчас так же.

Новый класс. Новые люди. И она – Вера. Вера была душой компании. Та, кто умеет держать внимание, кто шутит так, что болят скулы. Сарказм – ее вторая натура. Я же не знала, что это такое смешить людей, что вообще за понятие такое сарказм и с чем его едят. Мы были такими разными.

Вера – яркая, свободная, смешная. Я – тихая, аккуратная, будто из другого мира. Но мы подружились. Бывает так: кто-то – словно открывашка для тебя. Вера сняла с меня какой-то внешний слой. Не полностью, конечно. Что-то невозможно убрать дуновением ветерка. Я по-прежнему была девочкой с детскими травмами и внутренними ограничителями. Но рядом с ней я подрасслабилась. Начала говорить громче. Шутить. Стала более живой. И это замечали все. Я становилась собой. Как будто она учила меня заново дышать.

И в моей жизни появился сарказм. Мой. Как будто это был чужой голос – робкий, неловкий. Потом родной. Уверенный. Мой друг однажды сказал:

– Дорогая, твой юмор не всем заходит. Но это прикольно. Он твой. Он классный. Но не обижайся, если кто-то сочтет его хабалистым и грубым.

СЖЕЧЬ ХОЛОПОВ!

В смысле мой юмор не всем заходит? Он же идеальный. Сейчас я знаю: чувство юмора – это тоже способ выживания. И часть меня. А Вера была тем, кто помог мне впервые довериться этой части себя. Это конечно не значит, что я буду выступать как стендап комик, но юмор это часть моей энергетики и харизмы. А именно эти два качества я считаю самыми сильными.

В классе была еще Мила. Она была противоположность Веры. Я же занимала среднее положение. Мы втроем стали близкими подругами. У нас был по-настоящему дружный класс, без яда, без гнили. Редкость. Да и благодаря юмору Веры, уроки пролетали незаметно и с улыбкой на лице.

Я хочу выразить тебе благодарность. Я все таки решила поменять твое имя. Но, когда ты узнаешь, что это моя книга, то и в Вере ты признаешь себя. Ты сыграла важную роль в моей жизни. Не знаю прочитаешь ли ты когда-нибудь эту книгу, но хочу чтобы эти строки были для тебя, здесь, в моей первой части. В моем откровении. У тебя тоже не легкий путь, со своими испытаниями. И если ты захочешь поделиться своей историей “без прикрас” ты знаешь где меня найти.

Вера, ты единственный человек, который поздравляет меня с Днем ангела, а он на минуточку совпадает с Днем Дурака. Да мы потеряли ту тесную связь, которая была у нас в школе, но главное, что мы на связи и ценим то, что мы есть друг у друга.

Люблю тебя и спасибо тебе за раскрытие МОЕЙ личности.

Все было весело, задорно, пока у Веры не появился парень. Естественно, она полностью отдавалась отношениям, времени свободного практически не оставалось и встречи наши стали более редкими. А вскоре она и вовсе рассказывала нам про свой первый секс – легко, с шутками, фирменный стиль Веры, и все это звучало так по-взрослому. Я же опять была не у дел. Внутренний голос ликовал: «ну что ж ты страшная такая, ты такая страшная». Я никому не нравилась и это внутренне убивало. О каких отношениях идет речь, если не так давно я перестала играть с Барби и шить ей одежду. Выглядела я на 12 лет. Не все мечтают встречаться с ребенком.

Спустя несколько недель появился парень и у Милы, который впоследствии стал ее мужем и отцом ее ребенка. И она тоже туда же – отношения, любовь, первый секс, влюбленность. А я – смотрела и молчала. На самом деле я уже давно чувствовала себя лишней в этой компании. Не то, чтобы мне давали это понять, это лишь мои личные комплексы и заморочки, а ситуации, когда все вокруг счастливы лишь обостряли мои комплексы и реакции на события.

Я была ребенком. На меня смотрело девичье лицо в зеркале. Без груди, без формы, без взрослости.

Я была симпатичной, но не женщиной. Я была милым ребенком.

Я выглядела младше своих лет, и это было болезненно. Знаете, что безумно бесило? Когда мне каждый первый говорил – ой ты так молодо выглядишь, вот же повезло. Сейчас женщина, которой 37 лет скажет «да, мне действительно повезло», но девочка, которая в свои 17 выглядит на 12 – лишь тихо будет плакать в подушку.

Взрослая женственность – она приходит позже. Но в подростковом возрасте это настоящее наказание. Ты как будто выпадаешь из жизни. С тобой не флиртуют. Тебя не замечают. Ты просто невидимка.

И тогда я начала сравнивать себя со всеми. «А что в ней есть такого, чего у меня нет?». Комплекс лишь укреплял свои позиции. Также росло ощущение, что меня нельзя просто так полюбить, моя внешность не позволяет это сделать.

ЛЮБОВЬ НУЖНО ЗАСЛУЖИТЬ

Нужно свернуть горы. Доказать, что я достойна любви и тогда возможно и на меня обратят внимание. Мне было невыносимо находиться среди людей, у которых есть личная жизнь. Это как больной прыщик, на который кто-то постоянно давит. Точечно. Пальчиком.

Я понимала, что хочу отступить – сделать шаг назад от Веры и Милы, не слышать их разговоров, не погружаться в свое чувство никчемности. Но внутри росло непреодолимое желание иметь парня. Это очень опасное и неблагородное чувство. Чувство ошибок. Чувство снижения всех планок. Лишь бы было. Лишь бы поставить галочку. Лишь бы внутренний голос замолчал.

Я очень хотела парня. Хотела отношений. Хотела – просто, чтобы это было.

Лишь бы не быть «хуже» других. Лишь бы не быть одной.

Это было не про любовь. Не про влюбленность. Это была миссия: быть с кем-то. Хоть с кем-то. Чтобы доказать себе, что я тоже могу. Что я – девушка, а не ребенок.

Сейчас я понимаю: это была маска спешки, маска «нормальности». Но тогда мне просто хотелось дышать – так же, как дышали другие. Хотелось быть видимой. Хотелось чувствовать себя живой.

И я направилась на поиски.

Первая компания и первый поцелуй

В какой-то момент мое желание иметь то, что было у других – отношения, внешность, которая нравится парням – стало превращаться в раздражение и приводить к одиночеству. Мои подруги были в отношениях, у них была СВОЯ взрослая жизнь, а я – как будто осталась лишней. Не то чтобы третьей лишней, но ощущение было именно из этой оперы. Я не находила себе места. Среди этой взрослости я все еще оставалась ребенком.

В тот период я случайно встретила свою подругу детства – Динару. Мы давно перестали общаться и тут такая встреча. Так между словом она вдруг сказала, что у нее теперь есть СВОЯ компания – ребята собираются у школы №5 на крылечке, и у них весело, классно, и вообще все круто. Она такая счастливая. Уверена, она хотела меня уколоть, наша дружба всегда сопровождалась чувством зависти. Только завистью с ее стороны, видимо она хотела почувствовать мою. Так она щелкнула меня по носу.

Знаете, я никогда никуда не напрашивалась. Никогда. Но тут что-то меня подтолкнуло. Чуйка, судьба – называйте как хотите. Я прямо-таки напросилась в эту компанию. И пусть это немного унизительно – тогда мне казалось, что это стоило того.

«А можно я тоже приду?»

«Ну не знаю, я сама еще новая в этой компании»

«Ну так и замечательно, обе будем новенькими»

«Ок. Сегодня в 7 заходи за мной и пойдем»

Меня позвали. Я пришла. Пятая школа, вечер, подростки, у всех уже что-то происходит в жизни. И Я. За плечами никакого опыта. Никаких историй. Только желание быть кому-то нужной.

В компании было, наверное, человек 10. Четыре парня, пять-шесть девочек. И они были крутые. Один – особенно. Его звали Кеша. Он был типичным «плохим парнем»: широкие штаны, районный заводила, тот, кто нравится всем девочкам. Беда на любую голову. Конечно, он понравился и мне. Типичный сценарий: хорошая девочка – плохой парень. Как сейчас модно говорить, он был мой краш.

Это же классика: хорошая девочка влюбляется в того, кто разобьет ей сердце. Но знаете, я была готова к тому, чтобы его разрушили. Лишь бы я могла сказать, что у меня был парень, у меня был секс.

Галочка и не более.

Потом появилась она – девочка постарше, районная «главная» в женском обличии. Бело-желтые спаленные волосы, выжженные обесцвечиванием. У меня с детства какая-то необъяснимая неприязнь к блондинкам. С ними у меня никогда не складывалось. Да и с мужчинами тоже. Никогда не представляла себя женой блондина, а мысли, что у меня могут быть дети от блондина вызывали во мне ужас.

На днях я решила проверить записи, которые я делала в телефоне, чтобы добавлять в книгу. Первая запись была сделана в 2014 года и как раз я писала послание Ире:

*лексика и пунктуация сохранены

1 сентября 2014 года

Шел 2004 год… По календарю было лето, и погода стояла замечательная… На крыльце пятой школы в городе N сидела рыжеволосая девочка. Неожиданно из-за угла вывернула компания ребят, но внимание рыжика привлекла жгучая блондинка. Ну она и стерва подумала одна… Ну она и сука подумала другая… Именно так началась дружба двух не самых простых женщин-стервы и суки. Им было суждено дружить долгие годы, не зная ссор и недопонимания, им было суждено стать не просто друзьями, им было суждено стать семьей. Но даже спустя 10 лет они так и остались стервой и сукой, ну не совсем без изменений) рыжеволосая девочка позднее стала сучарой! Ира! Стерва моя родная) я хочу поздравить тебя с днем рождения!!! Мы начали именно там на крыльце 5-й школы щелкая семечки, перемещались по дворам района с желтым полосатиком и пивом Жигулевское в 2-литровых бутылках, именно с тобой я первый раз попробовала водку) все эти годы мы дружили и ни разу не поссорились. Мы росли, взрослели, переживали, плакали, смеялись, мы прошли целое десятилетие наших жизней вместе, и мы всегда были самыми умными, мудрыми и правильными) сейчас мы женщины, а мы все еще те Я и ТЫ, как и 10 лет назад)) сейчас ты жена и мама и я рада что я, держа тебя за руку, вошла в этот мир рядом с тобой. Я хочу сказать тебе спасибо, что ты есть у меня и что ты дала мне так много вариантов попробовать что-то впервые))) быть свидетелем на свадьбе, быть крестной, быть лучшей подругой, именно подругой. Ведь говорят, что дружбы женской не бывает, но мы то знаем)))) люблю тебя родная!!! С твоим днем тебя!!!! Будь самой счастливой всегда и во всем!!! Все самое личное сокровенное скажу по телефону!!! Люблю целую обнимаю! Ужасно грустно что я не рядом, но надеюсь букет хоть чуть-чуть приблизит меня к тебе!

Забавно, но когда Ира появилась из-за угла, я посмотрела на нее и подумала: «Стерва». А она, как позже выяснилось, глядя на меня, произнесла: «что за сука». И мы подружились – девочка, которая ненавидела блондинок, всей душой полюбила эту девочку с выжженными волосами. Наша дружба продлилась много лет, и одна очень глупая ситуация все разрушила.

Но эту историю вы узнаете во второй части книги.

«Если ты вообще ее напишешь» – сказал на это внутренний голос.

Это был старт моей социальной жизни. Подруга детства вскоре вышла из этой компании – она была довольно специфичной, и в компании не прижилась. Но я осталась. Ирония судьбы. Как будто ее миссией было привести меня за ручку к людям, которые стали для меня семьей. Именно в этой компании я почувствовала, что у меня есть «свои» люди. Почувствовала, что я нужна. Что меня любят. Что мое мнение интересно этим людей.

Ира стала очень важным человеком в моей жизни. Она познакомила меня с уличной свободой. С водкой во дворах, с желтым «полосатиком» и полторахой пива на лицо. Я стала членом ее семьи. Знала родителей, друзей родителей, ее брата. Ира встречалась с Сашей. На момент, когда мы познакомились, их отношениям был уже годик. Саша тоже был из категории «плохишей», а Ира уже задумывалась о свадьбе. У них были яркие, эмоциональные отношения, сейчас я бы сказала, они были больными, абьюзивными и еще тогда нужно было ставить точку. Но это сейчас.

А тогда, это было так интересно. Ребята ругались, компания разделялась на два лагеря – девочки поддерживали Иру, а мальчики Сашу. Когда они ругались – мы сразу напивались. Это было подростковое кино.

Даже несмотря на то, что вокруг меня все были в каких-то отношениях или на крайняк «мутках», а я опять стояла в сторонке, на этот раз я не чувствовала себя лишней. Я знала, что здесь мое место. Внутри я чувствовала себя полноценной.

Именно в это время случился мой первый поцелуй. Вы представляете. Я ждала его 17 лет. И какой он был? Где-то в темном подъезде, будучи пьяной. Это был не Кеша. Я даже не помню имени героя моего первого поцелуя. Помню только, как поцеловалась и подумала:

«Почему я стукаюсь о его зубы. Мне не нравится. Я представляла поцелуй более приятным. Но окей. Галочка поставлена. Я больше не неудачница. Больше целоваться нет необходимости».

Никаких эмоций, кроме мысли: «Я это сделала».

Так началась эпоха достигаторства. Все по списку. Без чувств – главное, чтобы было «как у людей». А вдруг именно так я почувствую себя нужной. Чем больше я буду делать и достигать, тем больше вероятность, что меня полюбят.

Каждые выходные я ездила к бабушке. Но теперь – не просто «в гости», а чтобы встретиться с МОЕЙ компанией. Началась эпоха взрослой жизни – в практику вошло возвращаться домой пьяной, так как открывала дверь всегда бабушка, у меня был целый квест как вообще добраться домой и не упасть, а еще и притвориться трезвой и не дышать, чтобы бабушка не поняла, что я в хлам. Конечно, это было бессмысленно – бабушка все понимала. Я уже писала, что она всегда была для меня лучшей подружкой, но сейчас, когда я вела не самую образцовую жизнь, мы стали отдаляться друг от друга. Она все еще видела во мне маленькую девочку, а я уже ушла в другую жизнь – туда, где есть дворы, друзья, алкоголь и взрослая игра в близость.

Связь с бабушкой потерялась именно тогда. Родная, теплая. Я обрезала эту пуповину. Сейчас я конечно же жалею, что сделала это так резко и жестоко по отношению к бабушке. Я бы мечтала обрести еще один шанс и чуть переиграть ситуацию. Я не считаю, что мне не нужно было сепарироваться и выйти из образа паиньки девочки, которой довольна вся семья, я бы просто сделала эту сепарацию мягче. Это из разряда вопросов: есть ли что-либо, о чем ты жалеешь. Бабушка и мое отношение к ней на последних годах ее жизни. Вот о чем я жалею.

То, как наша семья обошлась с бабушкой это действительно повод стыдиться.

Но я обрела другую семью – Иру. Вместе с ней я получила друзей и разделила с ними очень важные события – я была свидетельницей на их с Сашей свадьбе, я с гордостью приняла предложение быть крестной для их дочери. И даже была свидетельницей их развода. Мы были вместе во всех ключевых моментах жизни. Жизни Иры.

Сейчас такое ощущение, что это я играла в ее жизни важную роль. А моя жизнь все равно не пестрила событиями и эмоциями. Похоже, что и с Ирой я была в маске, не давая возможность делить события моей жизни с кем-либо.

Потом мы разошлись. По глупости. По обиде. По жизни. Хотя я была уверена, что эта дружба длиною в жизнь и мы еще в старости будем вспоминать как все начиналось – с рыжей девчонки и блондинки.

Знаете, я безумно благодарна – подруге детства – за то, что отвела меня в реальную жизнь, что показала, что меня могут любить просто так. Для этого ничего не нужно делать. Мне было хорошо, тепло и комфортно.

Хочу ли я вернуть эту дружбу? Да. Но наверно уже невозможно. Я обиделась на Иру и сделала ей больно. Уверена, что у нее тоже была трещина, которую она не смогла склеить.

Я скучаю по нас. Говорила ли я об этом когда-нибудь с Ирой? Нет. Мне стыдно. Стыдно не только за ситуацию, после которой дружба перестала существовать, стыдно и за те вещи, которые я скрывала, но должна была как подруге рассказать. Но на тот момент мне казалось, что именно в молчании проявляется моя любовь к ней.

Хочу сказать спасибо себе – за то, что рискнула и напросилась на 5-ю школу, хоть и было стыдно. Потому что именно тогда началась моя другая жизнь. Все еще в маске, но с поцелуями, водкой и настоящими людьми.

Такая, какой она и должна была быть.

Шаг за шагом я двигалась к главному событию моей жизни – момент, когда я сорвала маску.

Выпускной, платье и

отсутствие

выбор

а

К выпускному все как будто подошло к финалу одного большого акта. Отец на тот момент работал на Украине – в авиационной компании. За его плечами уже была военная служба, гаражи в лихие 90-е, и та трагедия, после которой он резко остепенился. Его близкого друга Артура застрелили в упор. Криминальные разборки. Застрелили всех, кто был с ним в машине. Отец должен был быть там же, но его случайно не оказалось. Одна случайность спасла ему жизнь.

Думаю, тогда в нем что-то щелкнуло. Он начал чинить машины в гараже, подружился там с директором школы – и все пошло по другой дорожке. Более классической что ли. Потом – работа на авиационном заводе, потом переезд на Украину.

Лишь однажды папа промолвился о лихих 90-х. Он сказал такую странную фразу: «если ты когда-нибудь попадешь в беду, скажи, что ты знаешь Пупка». Что со мной может случиться? Я жила слишком послушную и идеальную жизнь, как меня могло занести в мир, где одно упоминание Пупка спасет мне жизнь.

Пупок был главным бандитом города. Как папа его узнал, я понятия не имею. Однажды я очень хотела бы услышать историю папы. Какой он прошел путь, о чем мечтал, какие у него детские травмы. Его мама была властной женщиной, мама мою она не приняла, считала, что она недостойна отца. Девушка из бедной семьи и военный. Папа был завидным женихом. Бабушку я никогда не видела, она умерла незадолго до моего рождения. А вот дедушку после ее смерти понесло, он до конца своих дней, а он на минутучку прожил 93 года, гонялся за каждой юбкой.

С дедушкой мы были близки пока я была маленькой, мы жили в разных городах и когда виделись, он всегда давал мне денег. Это ли не прелесть. Потом, чем старше я становилась, пропасть росла. Редкие звонки и никаких встреч. Вообще с родственниками папы я никогда не могла найти общий язык. Порой даже насильно себя заставляла, но они были такими приземленными, я бы даже сказала глуповатыми. Сейчас я ни с кем из них не поддерживаю связь.

Когда папа переехал на Украину, мама стала жить на две страны: Россия и Украина. И в итоге мы с сестрой частенько оставались дома – сами по себе. Мама проводила две недели с нами, две недели с папой. Когда мама уезжала, для сестры наступала счастливая пора – в то время она жила свою молодую жизнь. Тусовки, алкоголь, ночные клубы, к нам постоянно кто-то приходил. Моя сестра дорвалась до беззаботной жизни.

А я стала «мамой» в доме. Варила борщи, чтобы ей было чем похмелиться. Принимала гостей. Убиралась. Готовила. Играла роль, которую мне никто не прописывал официально, но которую я сама на себя взяла – потому что кто-то же должен был.

Вот эта фраза «ну кто-то же должен» стала для меня ложным путеводителем и спасибо моему психологу Ларисе Викторовне, которая однажды словесно облила меня холодной воды и наконец-то поставила меня на место.