Новый Левиафан бесплатное чтение

Я – сын честных, благородных родителей, то есть мои деды и бабки в советское время никого не сажали, не расстреливали и не писали доносов. Напротив, они воевали или честно трудились в тылу, а затем опять трудились и жили в коммуналках, потом в «хрущевках», – да будет благословен тот, кто их придумал! – ездили на «жигуленках» и выращивали урожаи на дачах.

Когда социализм приказал долго жить мои родители занимали твердые позиции в бюрократической системе и потом, несмотря на обрушившиеся бедствия, наша семья ничуть не пострадала в 90-е. Скорее наоборот, благодаря старым связям в мэрии и «административному ресурсу» отец и дядя скупили почти даром изрядный кусок прежде государственной недвижимости. Большую ее часть потом продали, а оставшуюся приспособили под гостиничный бизнес. Однако, чтобы управлять делом, кому-то следовало оставить госслужбу и это сделала мать. Уходить обоим в те годы значило оставить бизнес без прикрытия, которое давало высокое положение.

В 99-м я закончил школу и для меня не стояло вопроса куда идти учиться. Верный семейной традиции и здравому смыслу, я поступил в Академию «государевой» службы и пять лет спустя устроился на хорошее место в Облстат. Между прочим туда трудно пробиться и многие мои однокурсники мне завидовали. Но отцу это ничего не стоило, поскольку начальник Облстата был его давним приятелем. Мне же теперь оставалось оправдать доверие и доказать завистникам, что начальственный выбор был продиктован мудростью. Ах, забыл упомянуть! Мой главный шеф – Ступин, а секретарша начальника отдела, куда меня определили – Зина. О ней будет сказано особо, поскольку в моих планах она займет особое место.

В день своего трудоустройства, когда я сидел у кадровика, он, глянув в мои документы, удивленно спросил: А вы не сын ли Павла Николаевича?

– Сын, – скромно ответил я.

– Это же надо! Слышал, слышал о нем! Значит, по стопам отца?

– Точно.

– Ну что ж, у меня больше вопросов нет и я рад, что вы будете работать у нас.

Меня приняли без сомнений и колебаний. Вот так же тень отца преследовала Гамлета и я убедился в этом еще раз в тот же день, когда вошел в кабинет начальника отдела. Ведерников, увидя меня, тотчас встал из-за стола и поздоровался со мною за руку, что согласно неписаному правилу, слишком большая честь для новичка. Я сразу сообразил, что его известили о моем визите.

– Очень рад, очень рад, Андрей, что вы теперь в моей команде. Я ведь давний приятель вашего отца и вы можете во всем мне доверять.

Я принял его слова как искреннее пока незаслуженное расположение ко мне, как аванс, который еще надлежало отработать и сразу решил, что мне страшно повезло с шефом, что он просто хороший человек. В дальнейшем я понял, что Ведерников вовсе не однозначно хороший, но избирательно хороший, а меня он сразу зачислил в категорию людей со знаком «плюс». Однако, одного покровительства шефа в будущем мне явно было недостаточно, для карьерного роста и чтобы не набить шишек мне нужно быть в курсе всех новостей и сплетен в конторе. Для этого, говоря терминами разведки, мне нужен был надежный информатор, для чего мне следовало установить интимные отношения с молодой женщиной. Секретарша шефа, милая, изящная блондинка и болтушка подходила для этого лучше всего. Уже на третий день нашего знакомства у меня было с нею первое свидание, – разумеется «конфеты-букеты» начались в первый день,– а на пятый день она заночевала у меня. Без сомнения, Зиночка стала второй надежной ступенью моей карьеры, первой была протекция моего отца, это необходимо признать.

Уже в первую ночь она посвятила меня в подробности личной жизни многих сослуживцев и даже людей в смежных конторах, о которых я прежде и не слышал. Но я старательно «мотал на ус», полагая, что все может когда-нибудь пригодиться. Да, Зиночка умом не блистала и верно потому сплетни заменяли ей пищу духовную, что, в общем, печально, но полезно мне. И той ночью у меня возник план, которым ни в коем случае нельзя было делиться с такой болтушкой. Однако, она сразу же меня предостерегла по доброте душевной.

– Ты, Андрюша, осторожней разговаривай.

– Это как «осторожней»?

– Ты не понимаешь? У нас каждый второй стукач и все разговоры, ну… не все, а подозрительные, докладываются наверх. У нас люди говорят или по работе, или о болезнях, своем хозяйстве, покупках, отпуске, о погоде, конечно…А ты недавно политический анекдот рассказывал, а еще, говорят, анекдот про начальство. Как раз это под запретом.

– Зин, ты это все всерьез? И мой анекдот был не про наше начальство.

– Неважно, что начальство не наше. Нельзя и все! Если так продолжать будешь, то уволят тебя за несоответствие и потом ты уже хорошей работы не найдешь.

– Ну и ну! А я понять не мог отчего все в управлении как пришибленные.

На следующий день, в субботу, я участвовал в ритуальном семейном обеде и отца, конечно же, интересовали мои дела. Он начал свои расспросы уже после трапезы, пока мать возилась на кухне.

– Чем там занимаешься, «легонькой промышленностью»? – такова его дежурная шутка для меня.

– Нашу промышленность подсократили реформы, сам знаешь, зато развелось ресторанов…Так я занимаюсь общепитом, это и проще.

– Нынче все упрощается, лучше сказать, деградирует и управлять таким хозяйством становится все проще. Зато становится сложнее строить отношения – и по вертикали и по горизонтали. Ты это понимаешь?

Я кивнул и спросил в ответ: А не связаны ли эти явления – деградация дела и усложнение иерархии?

– Я убежден, что связаны, даже больше того – одно предполагает другое.

– Поясни.

– Сам до сих пор не понимаю, но вижу, что это так. Ты вот теперь образованный – займись!

– Отец, нас этому не учили. Я вообще убедился в том, что теория говорит одно, а практика движется будто вразрез с теорией. Я сам хотел бы разобраться.

– Разберись. А главное – наладь человеческие отношения с начальством, прежде всего со Ступиным. Без этого тебе не продвинуться.

После того разговора я начал внимательно изучать потоки поступающей информации, причем не только моего отдела и чем дальше, тем больше удивлялся. Удивление вызывало уже то, что часть информации поступала лишь некоторым начальникам отделов и от них к директору. Я понял, что тут скрываются махинации, но и того, что я изучил, мне хватило, чтобы сделать революционные выводы. Опираясь на них, я намеревался сделать быструю карьеру.

Для начала я решил, что мне нужно удивить Ступина, блеснуть интеллектом и ближайший корпоратив очень для этого подходил. Как бы случайно я оказался за одним столом, да еще бок о бок, с «самим.» Он одобрительно посмотрел на меня и задал ритуальный вопрос: Осваиваетесь, Андрей Палыч?

Я кивнул.

– Может возникли проблемы?

– У меня их нет, Геннадий Николаевич, но боюсь, что они у вас.

– Поясните, – Ступин от неожиданности выронил вилку и повернулся ко мне.

– Видите ли, даже беглого взгляда на структуру подразделений Облстата достаточно, чтобы понять, что она гарантирует дублирование двух или более отделов. Некоторые отделы явно раздуты, один вовсе не нужен. В итоге Облстат работает крайне неэффективно, возможно, это искажает статистику, отправляемую в Москву. Я ведь не мог глубоко изучить вопрос, у меня нет доступа ко всем документам.

Пока я излагал свою критику лицо Ступина вытягивалось, а когда кончил говорить по другую сторону от себя я услышал сдержанное хихиканье. Такова была реакция Берковича, по словам Зиночки, давнего приятеля и однокашника директора, который возглавлял один из отделов. Я повернулся к нему в изумлении – Беркович сдерживая смех закрыл лицо ладонями, но тут же почувствовал руку на левом локте и вновь повернулся налево – Ступин насмешливо рассматривал меня.

– Александр Палыч. Вы только что доказали мне, что мы были правы, взяв вас на работу.

Ваш краткий анализ точен, но вы многого не понимаете в реальной жизни. Олег Михалыч! – обратился он к Берковичу, – просветите нашего молодого коллегу. Вы не против?

– Не против.

Так началось мое знакомство с Берковичем, вероятно, самой замечательной личностью в нашей конторе. Его уроки по значению и фундаментальности я приравниваю к своему диплому. Практически, он показал мне наше демократическое общество изнутри, а не с парадного входа. В шутку, даже в глаза я называл его иллюзионистом, поскольку он лишил меня всех иллюзий, внушенных в Академии.