Крылья Золотой птицы. Гоцюй бесплатное чтение

⁂

Я звал тебя по имени.
На все четыре стороны
Без роду и без племени
Летели крики-вороны.
Я звал тебя по имени,
Срывая сердце возгласом
Летели крики-всполохи,
Дождём скрывая скорбь мою,
Я звал тебя по имени,
И отзывалось шёпотом:
«Зови меня,
Люби меня,
Пока я не вернусь к тебе».

1. Кем пугают непослушных детей

Поняв, что расшалившихся детей не унять, учитель взял деревянный брусок и постучал по столу. Некогда на бруске был написан чэнъюй, но теперь от него остались лишь две или три неразборчивые лигатуры, остальное стёрлось – так часто им пользовались во время занятий.

Ученики сейчас же расселись по своим местам и притихли. Они все были похожи друг на друга – маленькие, востроносые, желтоглазые, – настоящий цыплячий выводок.

– Что ждёт непослушных детей? – прикрикнул учитель.

– Острый клюв, – нестройным хором отозвался класс.

– Что ждёт послушных детей?

– Пуховый бок.

Учитель одобрительно кивнул.

Некоторое время в классе слышалось лишь шуршание кистей по бумаге: ученики переписывали с доски новые слова. Учитель прошёлся между рядами, поглядел на результаты их стараний и резюмировал:

– Как курица лапой.

Ученики горделиво приосанились, услышав это. В птичьей школе горы Певчих Птиц это считалось похвалой.

– Учитель, учитель, – заканючил пухлый мальчишка с заднего ряда, – расскажите историю!

Учитель уже вернулся на своё место и теперь поглаживал бороду, обдумывая просьбу ученика.

– Если разучите чэнъюи о Трёхногом, – сказал он.

После этих слов в классе воцарилась тишина, которой позавидовало бы даже кладбище.

– О Трё-ёхногом? – пролепетал пухлый мальчишка, бледнея.

Учитель довольно хмыкнул и велел:

– Начинай ты, остальные продолжат.

– Че-ернее ночи е-его крылья, – кое-как выговорил пухлый мальчишка, и его лицо стало совершенно серым.

Ученики, кто посмелее – громко, кто трусливее – заикаясь, строка за строкой зачитывали чэнъюи о Трёхногом из «Поучения цыплятам».

– Когти его – острые иглы.

– Лапы его упираются в Небо.

– Клюв его нацелен на Землю.

– Подумал о нём – схоронись.

– Увидел его – не спастись.

Учитель одобрительно кивал. Они хорошо выучили урок.

– Историю! Историю! – стали просить ученики, видя, что настроение учителя переменилось.

Учитель благодушно спросил:

– О ком рассказать?

Он знал много историй о птицах горы Певчих Птиц, и к концу каждого занятия непременно рассказывал одну или две. Ученикам полагалось их знать, ведь это была история народа Юйминь, к которому принадлежали и они.

Пухлый мальчишка хотел попросить учителя рассказать о воробье и богомоле, но его опередила веснушчатая девочка:

– А почему у цзинь-у[1] три лапы?

Вновь провисло тягостное молчание.

– Пеструшка, ты что, спятила – такое спрашивать? – захныкал пухлый мальчишка. – Теперь Трёхногий прилетит и заклюёт нас насмерть!

Та, кого назвали Пеструшкой, нисколько не испугалась:

– Как будто существуют птицы с тремя лапами! У всех птиц по две. Или одна, если птица хромая. А три – это две лапы и костыль!

Кто-то из учеников нерешительно шепнул:

– А я слышал, что третья нога бывает только у мужчин…

Учитель поспешно прервал его, громко стукнув деревянным бруском по столу:

– Ты ещё маленький о таком знать! Где и от кого ты это слышал?

– Нигде, – сейчас же пошёл на попятную ученик.

– А где живут цзинь-у? – не унималась веснушчатая ученица. – Правда, что у них чёрное оперение? Правда, что они едят трупы?

Класс страшно разволновался, учитель долго стучал бруском по столу, потом осторожно, но с долей подобострастия сказал:

– Цзинь Цинь, младшим ученикам не полагается такое знать.

– О чём это им не полагается знать? – раздался у дверей зычный голос.

– Глава Цзинь, – сейчас же поклонился учитель, ибо в класс заглянул высокий мужчина с тронутыми сединой висками и жёлтыми фазаньими глазами, точно такими же, как и у веснушчатой ученицы, – ваша дочь спросила о цзинь-у.

– Ну, так и расскажи, пусть знают, что за бесчестные птицы живут на горе Яшань, – велел глава Цзинь. – Тьфу-тьфу, чтобы никогда не встретить!

Учитель откашлялся и сказал:

– Цзинь-у чёрные оперением, глаза у них кроваво-красные, они убивают и съедают певчих птиц, если те попадутся им на глаза.

– А ещё они воры и крадут у нас чжилань[2], – добавил глава Цзинь с ноткой гнева в голосе.

– А третья лапа? – нерешительно спросил кто-то из учеников.

– Хе, – оживился глава Цзинь, – а третья лапа между ног растёт и…

– Глава Цзинь! – возмутился учитель. – Как можно говорить такое детям!

Глава Цзинь нисколько не смутился.

– Вот, я же прав был… – послышался шёпот кого-то из учеников.

– Встретить цзинь-у – значит встретить свою смерть, – повысил голос учитель, – запомните это хорошенько. Чему я вас учил?

– «Подумал о нём – схоронись, увидел его – не спастись», – нестройно зачитали ученики.

– Нельзя даже думать о цзинь-у, – продолжал сгущать краски учитель.

– Это как о белой обезьяне нельзя думать, – со знанием дела сказала веснушчатая ученица. – А кто-нибудь из вас видел здесь белую обезьяну? Как мысли могут кого-то призвать, если не говорить об этом вслух?

– Цзинь Цинь, не смущай цыплят! – рассердился учитель.

– Будет, будет, – миролюбиво сказал глава Цзинь и незаметно подмигнул дочери.

Учитель вздохнул и распустил класс.

– Так у Трёхногого на самом деле три ноги? – спросила Цзинь Цинь у отца, когда он за руку повёл её из школы домой. – Или он просто с костылём ходит?

– А-Цинь, – строго сказал глава Цзинь, – не говори больше об этом. Накличешь беду.

Цзинь Цинь умолкла.

Но разве можно перестать думать о белой обезьяне, если уж её упомянули?

2. Ритуальные деньги из золочёной бумаги

Серебряные ножнички в изящных белоснежных пальцах с хрустом взрезали сложенную вчетверо золочёную бумагу. Свет из окна наискось падал в комнату, рассыпался бликами по столу, заваленному уже готовыми узорными кружками и обрезками бумаги. Тёмные волосы женщины, сдерживаемые лишь одной яшмовой шпилькой, струились по плечам, сливаясь с чёрным облачением. У женщины был нездоровый вид, два лепестка губ казались кровавыми на совершенно белом лице.

Дверь в комнату неслышно приоткрылась, в щели появился жёлтый любопытный глаз. Пламя в масляной настольной лампе заколыхалось от сквозняка. Женщина обернулась к двери и позвала:

– А-Цинь?

Жёлтый любопытный глаз сейчас же скрылся за дверью, послышалась какая-то возня, и через прежнюю щель в комнату просочилась девочка с веснушчатым лицом. Любопытство из её глаз никуда не делось, но она явно подражала кому-то из старших, мелкими лотосовыми шажками семеня от двери к столу. Хватило её, правда, ненадолго, и она бросилась к раскрывшей объятья женщине с радостным возгласом:

– Матушка!

Женщина пригладила её волосы и сказала с укором:

– А-Цинь, почему ты такая растрёпанная? Негоже девушке выглядеть так неряшливо.

«Девушке» было десять лет отроду, и её мало заботила собственная внешность. Её жёлтые глаза феникса жадно исследовали комнату, в которой она не так часто бывала: входить к матери ей позволялось лишь в дни убывающей луны и то ненадолго. У госпожи Цзинь, как говорили, было слабое здоровье, тревожить её лишний раз запрещалось, она жила затворницей.

– Что ты делаешь, матушка? – спросила А-Цинь, двумя пальцами беря со стола золочёный узорный кружок и разглядывая его.

– Вырезаю ритуальные деньги, – ответила госпожа Цзинь, приглаживая дочери волосы. Упрямые пряди на макушке вихрились и не желали лежать ровно. Чтобы с ними справиться, пришлось туго стянуть их лентой.

– Ритуальные деньги? Как много… – А-Цинь запустила руки в бумагу, поворошила узорные кружки. – А для чего они?

– Когда я умру, – ответила госпожа Цзинь, – ты сожжёшь их для меня. Мне уже недолго осталось.

А-Цинь примолкла, размышляя о словах матери. Смерть была нечастым гостем на горе Певчих Птиц. В птичьей школе им об этом не рассказывали. Похороны А-Цинь видела лишь однажды, ей тогда было неполных шесть лет. Покойник, выставленный на солнце, рассыпался в золотую пыль, и его развеяло ветром. Брошенные в жертвенник ритуальные деньги чадили, от дыма слезились глаза. Вот, пожалуй, и всё, что она помнила.

– И что будет тогда? – спросила А-Цинь, шмыгнув носом.

– Тогда я стану свободной, – с загадочной улыбкой отозвалась госпожа Цзинь, набивая бумажными деньгами рукава дочери, и сменила тему: – Чему вас сегодня учили в птичьей школе?

– А! – сейчас же оживилась А-Цинь. – Мы разучивали «Поучение цыплятам», а потом учитель на меня рассердился.

– Почему?

– Потому что я спросила о Трёхногом.

– Вот как, – только и сказала госпожа Цзинь. Ни страха, ни осуждения поступка дочери в её голосе не было. Это девочку приободрило.

– Он на самом деле такой страшный? – прошептала А-Цинь.

– Это было так давно, никто не знает, и именно поэтому он так страшен, – сказала госпожа Цзинь. – Он настолько страшен, насколько позволяют твои мысли.

А-Цзинь задумалась, а потом объявила:

– Тогда он нисколько не страшный. Как можно бояться собственной выдумки?

Это была очень глубокая мысль для десятилетнего ребёнка.

– Не думаю, что тебе стоит говорить об этом кому-то ещё, – качнула головой госпожа Цзинь. – Тебя накажут.

А-Цинь с пренебрежительным видом надула и сдула щёки. Учитель наказывать её побаивался, всё-таки единственная дочь главы клана Певчих птиц. Смелости его хватало лишь на то, чтобы поставить её в угол до конца урока за непослушание, тогда как остальным цыплятам за то же самое прилетало деревянной линейкой по пальцам или по гузке.

– А ещё учитель сказал, что если думать о цзинь-у, то он явится и съест тебя, – добавила А-Цинь. – Но откуда цзинь-у знать, что о нём думают? Вот я всю дорогу думала – и не явился ведь. Цыплят просто пугают им, чтобы не шалили, так?

– Хм… – едва заметно улыбнулась госпожа Цзинь, размышляя, что на это ответить. – Ты знаешь, кого называют цзинь-у?

– Воров, которые крадут у нас чжилань? – сейчас же ответила А-Цинь.

– Кто тебе сказал? – удивилась госпожа Цзинь.

– Отец. Он сказал, что они бесчестные птицы и воры, – принялась пересказывать А-Цинь услышанное на уроке. – И что они цыплят живьём глотают.

– Не следует слепо верить всему, что говорят в птичьей школе, – строго сказала госпожа Цзинь. – Цзинь-у – хищные птицы, цзинь-я – певчие птицы, они живут на разных горах и никогда не слетаются. Цзинь-у ловят обычных птиц, а не цзинь-я. Все мы принадлежим к племени Юйминь.

Такого на уроках в птичьей школе точно не услышишь. А-Цинь широко раскрытыми глазами глядела на мать и старалась не пропустить ни слова.

– Матушка так много знает, – выдохнула А-Цинь восхищённо. – Расскажи ещё!

– Если ты пообещаешь, что никому об этом не скажешь, – поставила условие госпожа Цзинь.

– Даже отцу?

– Особенно отцу.

– Типун на язык получу, если сболтну, – пообещала А-Цинь, размышляя, что могла означать эта оговорка «особенно отцу».

3. Народ Юйминь

Госпожа Цзинь усадила дочь рядом с собой и начала:

– Все птицы, какие только есть на свете, происходят от общих предков – Цзинь-У и Цзинь-Я. Когда птицы-божества поссорились, их изгнали в мир смертных. Все цзинь-у, хищные птицы, – потомки золотого ворона Цзинь-У. Все цзинь-я, певчие птицы, – потомки золотой вороны Цзинь-Я.

– Ворона – и певчие птицы? – с сомнением спросила А-Цинь. Она слышала, как каркают вороны. Пением это можно было назвать с большой натяжкой.

– Так говорят. Вражда певчих и хищных птиц – это наследие вражды предков. Цзинь-У после ссоры вычернил себе перья, чтобы не походить на Цзинь-Я, а у него было золотое оперение, недаром его называли солнечным вороном. Цзинь-Я тоже вычернила себе перья, но так неумело, что краска сошла местами, поэтому у ворон, как ты знаешь, серые перья.

– А из-за чего произошла ссора? – подумав, спросила А-Цинь.

– Цзинь-Я завидовала золотому оперению Цзинь-У.

– Так ведь у них обоих было золотое оперение? – не поняла А-Цинь.

– Цзинь-Я казалось, что у Цзинь-У перья красивее.

– Глупость какая…

Госпожа Цзинь кивнула:

– Зависть толкает птиц на страшные вещи. Чувство зависти птицы унаследовали от Цзинь-Я.

Она погладила дочь по голове и добавила:

– Всё это было так давно, но народ Юйминь до сих пор враждует.

А-Цинь молчала некоторое время, обдумывая услышанное, потом спросила:

– Но если Цзинь-Я и Цзинь-У враждовали, зачем было селиться на соседних горах?

– Кто знает, – покачала головой госпожа Цзинь. – Это всего лишь легенды. Но иногда они воплощаются в жизнь.

– Как это?

– В птицах пробуждается древняя кровь.

Госпожа Цзинь повела плечами, выпуская крылья. Она никогда не делала этого в присутствии дочери, потому А-Цинь уставилась на них широко раскрытыми глазами. У госпожи Цзинь были большие чёрные крылья. Чёрные как уголь.

– Но… – неуверенно начала А-Цинь. Она знала, что её мать из рода жаворонков. Но эти крылья нисколько не походили на жаворонковые.

– Я родилась чёрной вороной, – сказала госпожа Цзинь.

– Но ведь чёрные вороны… хищные птицы? – пролепетала А-Цинь. – Как могла хищная птица родиться у пары певчих?

– Древняя кровь пробудилась. Никто не знает, почему так происходит.

А-Цинь, оправившись от первого потрясения, заметила, что крылья матери лежат как-то неестественно.

– Матушка, – спросила она, – что с твоими крыльями? Ты как будто не можешь их расправить.

Госпожа Цзинь бледно улыбнулась:

– Твой отец сломал мне крылья, чтобы я не смогла улететь.

– Что?!

– Видишь ли, – продолжала госпожа Цзинь, – в этом мире женщины ничего не решают. Меня отдали твоему отцу, но я не хотела становиться его женой, потому пыталась сбежать. Я любила другого, но кто позволил бы мне выбирать? Клан фазанов правит горой Певчих Птиц, их власть абсолютна. Если глава клана захотел какую-то женщину, кто осмелится ему возразить?

Для А-Цинь это оказалось слишком большим потрясением. Она расплакалась.

– Ну что ты, что ты? – ласково утешала её мать.

– Но ведь это несправедливо, – выговорила А-Цинь, глотая слёзы. – Ты несчастна, матушка?

– Хм… У меня есть ты, как я могу быть несчастна? – Госпожа Цзинь вытерла ей слёзы. – Когда я уйду, сожги для меня ритуальные деньги. Говорят, их дым может призвать душу умершего обратно в мир живых. Тогда я незримо останусь с тобой…

– Но почему… почему отец выбрал именно тебя? Разве не было других птиц? Тех, у кого было свободное сердце? – размазывая слёзы по лицу, спрашивала А-Цинь. – Зачем было делать тебя несчастной?

– Потому что я родилась чёрной вороной.

– Я не понимаю, матушка…

– Легенды гласят, что от союза цзинь-у и цзинь-я родится птица с золотым оперением, птица с древней кровью. Тогда бы клан фазанов только упрочил свою власть.

А-Цинь непонимающе покачала головой, и тогда госпожа Цзинь сказала:

– У тебя веснушки. Их называют поцелуем Солнца. А значит, ты могла родиться золотой птицей. На церемонии Отверзания крыл… Впрочем, об этом тебе ещё рано знать, ты ещё цыплёнок.

Слишком много для одного маленького цыплёнка.

4. Странная смерть

– Госпожа Цзинь умерла!

Лекарь пребывал в растерянности и даже не пытался этого скрыть. Судя по состоянию тела, случилось это ещё накануне вечером, в двенадцатую стражу[3], но тело её не распалось в золотистую пыль при первых лучах солнца, а лежало нетронутым на постели. Женщина казалась спящей, несмотря на мертвенную бледность и налившиеся кровью губы – она и при жизни так выглядела. Лекарь несколько раз проверил пульс, поднёс к губам зеркальце – вне всяких сомнений, покойница, а не спящая.

– Но все певчие птицы умирают на рассвете, – растерянно сказал старейшина Цунь, которого призвали в комнату покойницы прежде остальных, поскольку смерть была странная и необъяснимая, как ни крути. – К тому же окно открыто, тело давно должно было стать пылью. Её отравили?

– Нет признаков отравления, – покачал головой лекарь, – и я не слышал, чтобы какое-нибудь снадобье способно было… на такое.

– Этого просто не может быть! – беспомощно воскликнул старейшина Цунь.

Но это было. Труп лежал на кровати, освещённый солнцем, и, казалось, улыбался мёртвыми губами, будто радовался, что подбросил напоследок неразрешимую загадку. В пыль он обращаться, как и полагалось всем порядочным покойникам, не спешил.

– Что происходит? – спросил глава Цзинь, входя. – Госпоже Цзинь опять нездоровится?

Лекарь и старейшина переглянулись, и лекарь неохотно ответил:

– Госпожа Цзинь умерла.

– Это какая-то шутка? – грозно сверкнул глазами глава Цзинь. – Разве она не спит?

– Глава Цзинь, – сказал старейшина Цунь, понизив голос, – вне всяких сомнений, она мертва, но мы не знаем, почему её тело… всё ещё здесь.

– Я не могу этого объяснить, – тем же тоном прибавил лекарь, – но она мертва.

Глава Цзинь отмёл их в сторону, довольно грубо схватил покойницу за руку, чтобы проверить пульс, но пальцы ощутили холод, и он отдёрнул руку. Лицо его стало ошеломлённым на мгновение, но тут же побагровело гневом.

– Она и после смерти будет доставлять мне проблемы?! – прорычал он.

Лекарь и старейшина притворились, что их здесь нет.

Отношения у четы Цзинь не сложились с самого начала или даже раньше, все на горе Певчих Птиц это знали: невеста попыталась сбежать ещё до свадьбы, но глава Цзинь схватил её и сломал крылья, чтобы она не смогла улететь, а затем велел запереть её и ходил к ней, пока она не забеременела. Когда она родила ему дочь – наследницу! – глава Цзинь отнял у неё ребёнка и отдал кормилице, а про жену забыл и никогда более не входил к ней, и она жила птицей в клетке. А вот теперь умерла.

– Быть может, в том виновата древняя кровь, – осторожно сказал старейшина Цунь. – Мы не знаем, как умирали древние птицы.

– Это она назло мне сделала!

Лекарь и старейшина вновь переглянулись и сочувственно покивали друг другу. Переубедить главу Цзинь они бы не смогли, потому не стали даже пытаться.

– Матушка? – раздался в дверях дрожащий голос.

– Кто её впустил? – всполошился лекарь, но А-Цинь уже вбежала в покои матери и ринулась к кровати.

А-Цинь как-то сразу поняла, что мать мертва. Прежде чем они опомнились, она вытащила из рукава припрятанные ритуальные деньги и бросила их в жаровню. Золочёная бумага вспыхнула и превратилась в пепел за два вздоха.

– Что ты делаешь! – в гневе схватил дочь за руку глава Цзинь.

– Сжигаю ритуальные деньги, как просила матушка… Мне больно, отец! – захныкала А-Цинь.

– Это не ритуальные деньги! – Глава Цзинь обшарил её одежду и забрал то, что девочка ещё не успела сжечь. – Из золочёной бумаги вырезают лишь магические талисманы. Где ты их взяла?

– Матушка… матушка их вырезала и отдала мне… – продолжала хлюпать носом А-Цинь. – Сказала их сжечь, когда она умрёт.

– Эта женщина!!! – прорычал глава Цзинь.

Лекарь и старейшина вдруг охнули. Глава Цзинь обернулся к ним и вытаращил вместе с ними глаза на покойницу. Труп овеяло дымком, и он рассыпался пылью, как и полагалось у порядочных покойников. Вот только пыль была серой, как пепел, а не золотистой, и не осталась лежать на кровати смирной кучкой, дожидаясь, пока её соберут в погребальную урну и развеют на солнце, а взвилась в воздух, сложившись на мгновение в неясный женский силуэт и тотчас же рассеявшись в ничто.

– Матушка! – А-Цинь всплеснула руками, пытаясь ухватить ускользающий призрак, но в её руках осталось лишь два маленьких пёрышка-пушинки. Девочка незаметно их припрятала, пока не отобрали.

Но взрослым было не до неё сейчас.

– Так что нам объявить птицам? – спросил старейшина Цунь, когда молчание затянулось. – И как быть с похоронами?

– Объяви, что госпожа Цзинь скончалась, и похороны уже были проведены втайне, – отрывисто сказал глава Цзинь. – Она жила и умерла затворницей, как того и пожелала.

– Слушаюсь, – кисло сказал старейшина Цунь.

– Но… – начал было лекарь, у которого осталось ещё много вопросов.

– Это смерть древней крови, – отрезал глава Цзинь. – Так и должно быть. Разве не так написано в текстах наследия Цзинь-Я, старейшина Цунь?

В древних текстах ничего подобного написано не было, и старейшина Цунь прекрасно об этом знал, но кто бы осмелился возразить главе Цзиню? Поэтому старик покорно подтвердил:

– Да, глава Цзинь, именно так и написано. Я запамятовал.

Глава Цзинь усмехнулся неприятной усмешкой и повернулся к дочери:

– А ты… Забудь обо всём, что видела и слышала, и не смей никому рассказывать!

– О чём рассказывать? – невинно осведомилась А-Цинь после некоторого молчания.

– Как… о том, что здесь произошло.

– А что здесь произошло? – тем же тоном продолжала А-Цинь. – Я уже забыла.

Глава Цзинь поглядел на неё вприщур, но девочка выдержала взгляд, и он так и не понял, говорила она правду или только притворялась. Впрочем, всем было известно, что у цыплят память короткая – они забывали буквально всё и сразу, потому занятия в птичьей школе каждый день повторялись одни и те же.

– И у тебя ведь больше не осталось талисманов? – уточнил глава Цзинь.

– Каких талисманов? – удивлённо переспросила А-Цинь.

– Ладно, ступай, – велел глава Цзинь с облегчением, – тебе пора в птичью школу.

А-Цинь кивнула и ушла.

Оставшиеся талисманы, всего-то несколько штук, она сожжёт втайне, когда придёт время ложиться спать – будет поджигать каждый над масляной лампой, дуть на обожжённые пальцы и неслышно плакать об утрате.

5. Свадьба во время траура

Старейшина Цунь едва сдерживал гнев. Шепотки и пересуды полагалось пресекать, но он первым бы присоединился к шептунам и шептуньям, не будь старейшиной горы Певчих Птиц.

Согласно традициям певчих птиц, траур полагалось соблюдать шесть лет, но не прошло и трёх лет со дня смерти госпожи Цзинь, а глава Цзинь объявил о своей свадьбе, да и траур он толком не соблюдал.

– Презрел традиции… – шептались птицы, но возразить главе Цзиню никто не осмелился.

Невесту он себе выбрал из клана диких кур, некую барышню Цзи. Поговаривали, что глава Цзинь захаживал к ней ещё до смерти госпожи Цзинь.

Птицы Цзи были самым многочисленным кланом, но остальные относились к ним с пренебрежением: неблагородные птицы! Впрочем, предприимчивая семья Цзи занималась торговлей и нажила немалые богатства. Как злословили шептуны и шептуньи, торговали они всем, чем только можно, в том числе и собственными цыплятами. Если захотелось купить себе раба или наложницу, то обращаться следовало именно в клан Цзи.

Сам старейшина Цунь принадлежал к клану цапель, древнейшему роду на горе Певчих Птиц, и ему казалось зазорным кланяться какой-то блудливой курице, когда она получит официальный статус. Курица высоко взлетела, да всё равно курицей осталась! Клан Цзинь правил горой Певчих Птиц и вёл свой род от легендарной Цзинь-Я. Как можно было взять в благородную семью всего лишь курицу?!

Старейшина Цунь повздыхал-повздыхал, но пришлось покориться и объявить о скорой свадьбе. Ему же поручили сообщить об этом А-Цинь, которая строго соблюдала траур по матери, и привести её знакомиться с будущей мачехой.

– Барышня Цзинь, – позвал он, – глава Цзинь велел вам прийти познакомиться с вашей новой матерью.

А-Цинь возмущённо сверкнула на него глазами, старейшина Цунь ответил ей сочувственным взглядом. Наследнице Цзинь скоро должно было исполниться тринадцать, но веснушек на её лице, казалось, только прибавилось. Это считалось некрасивым, но А-Цинь пока мало заботилась о собственной внешности.

– Траур ещё не закончился! Как мог отец объявить о свадьбе?

Старейшина Цунь вздохнул:

– Слово главы Цзиня – закон на горе Певчих Птиц. Барышня Цзинь, вы должны снять креп и пойти знакомиться с вашей новой матерью.

А-Цинь снимать траур отказалась наотрез и предстала перед отцом и барышней Цзи в белой одежде и креповой головной повязке. Глава Цзинь побагровел от гнева, он не привык, чтобы его приказы игнорировали.

– Я же велел снять траур, – прикрикнул он на дочь.

– Шесть лет ещё не прошло, – твёрдо сказала девочка. – Я буду оплакивать матушку ещё три года.

И она с вызовом посмотрела на свою будущую мачеху. Но барышня Цзи неожиданно улыбнулась и встала на её сторону. Она сказала, что А-Цинь может продолжать соблюдать траур, и даже разрешила ей не присутствовать на свадьбе, если та сочтёт это неуместным.

– И матушкой ты меня тоже можешь не называть, – добавила барышня Цзи. – Называй меня сестрицей Цзи.

А-Цинь поглядела на неё и сказала:

– Тётушка Цзи, спасибо за дозволение.

Улыбка барышни Цзи застыла на мгновение, но она тут же скрыла недовольство и засмеялась:

– А-Цзи такой непосредственный цыплёнок! Я пришлю тебе белила для веснушек. Ты совсем не следишь за своим лицом. Пятна на скулах – это так некрасиво!

А-Цинь с лёгким недоумением ответила:

– Это поцелуй Солнца. Матушка говорила…

– Ты девушка, – прервала её барышня Цзи. – Ты должна беречь лицо. Если не будешь отбеливать кожу, так и останешься дурнушкой. Это отразится на твоей цене.

– На чём? – не поняла А-Цинь.

– Положение женщины в обществе определяется её лицом, – назидательно сказала барышня Цзи. – Ты наследница клана и должна соответствовать… Я пришлю тебе белила.

– Ты такая заботливая, – похвалил её глава Цзинь.

Барышня Цзи затрепетала ресницами и сказала, что это её долг как мачехи, нет, новой матери, заботиться о дочери супруга как о собственном цыплёнке и воспитать девочку достойной своего положения.

– Будешь называть её матушкой, – велел глава Цзинь дочери, довольный словами барышни Цзи. – Видишь, как она о тебе заботится?

– Да, отец, – неохотно сказала А-Цинь.

Через неделю сыграли свадьбу, и барышня Цзи стала госпожой Цзи. Называться новой госпожой Цзинь она отказалась, боясь, что птицы будут злословить и сравнивать её с покойницей. С падчерицей она была добра, никогда не забывала напоминать ей о том, что положение наследницы ко многому обязывает и присылать белила и румяна.

А-Цинь не собиралась избавляться от веснушек – ведь они так нравились её родной матери, – но смирилась с мыслью, что ей внушали: она дурнушка, потому должна прилагать втрое больше усилий, чтобы соответствовать положению и стать достойной наследницей.

6. Мачеха

В мире мужчин женщинам отводилась незавидная роль. Барышня Цзи очень хорошо это понимала, поскольку принадлежала к боковой ветви клана Цзи, а стало быть, о высоком положении в птичьем обществе не стоило и мечтать. С её лицом – хорошеньким, но не писаной красоты – она могла стать первой женой какого-нибудь незавидного мужчины из клана диких кур или войти наложницей в одну из птичьих семей невысокого ранга. Будь она из главной семьи…

Но барышня Цзи была птицей предприимчивой, не из тех кур, что от себя гребут. Она твёрдо решила удачно выйти замуж – и не за кого-нибудь, а за главу клана фазанов. Женское чутьё подсказывало ей, что им легко управлять, если вынуть в подходящий момент пару уловок из рукава. Он был вдвое старше барышни Цзи и женат, но все знали, что брак этот несчастливый, а у супруги слабое здоровье и долго она не протянет. Как просто утешить вдовца, который и не думает горевать!

Правда у главы Цзиня была ещё и дочь, которую он объявил наследницей, но девочка была некрасива, всё лицо в веснушках, и барышня Цзи полагала, что иметь при себе такую падчерицу даже выгодно: их все будут сравнивать, и в чью пользу будет это сравнение? Глава Цзинь дочь любит, она будет ей хорошей мачехой и тем самым ещё больше завоюет его благосклонность.

Решив так для себя, барышня Цзи отвергла всех женихов, которых ей предлагали в клане Цзи, и прутик за прутиком стала выкладывать будущее гнездо.

Случайные встречи было легко разыграть, если знать расписание дел вечно занятого главы горы Певчих Птиц. Барышня Цзи подкупила нескольких мелких сошек и заполучила вожделенный список. Для уставшего от рутины главы Цзиня хорошенькое личико барышни Цзи было как бальзам на душу, и скоро он сам стал искать с ней встречи. Барышня Цзи умело разыграла недотрогу: курица из побочной семьи не смеет даже думать о благородном фазане! Запретный плод сладок, и глава Цзинь стал добиваться её с ещё большим усердием, обещая золотые горы и место наложницы. Барышня Цзи «неохотно» сдалась.

Смерть госпожи Цзинь застала всех врасплох. Барышня Цзи поверить не могла своей удаче, она не ожидала, что мечты исполнятся так скоро. Правда есть ещё шестилетний траур, который требуется переждать, но что-то подсказывало ей, что глава Цзинь ждать не будет. Так и вышло.

Глава Цзинь продолжал ходить к барышне Цзи, даже когда его поместье затянули белым крепом. Он привык к наслаждениям, которыми одаривала его барышня Цзи, и не готов был отказаться от них. Барышня Цзи умело подводила его к мысли, что траур можно и нужно прервать. Она могла бы напомнить ему, что брак его был несчастливым, а стало быть, и трёх лет траура много, но барышня Цзи была женщиной умной, что бы про неё ни говорили. Вместо этого она сетовала, что его дочь рано осталась без матери, бедная сиротка. Материнскую любовь не заменить отцовской, она-то знает, потому что сама рано осталась без матери. Глава Цзинь был растроган и предложил ей стать для А-Цинь новой матерью. Барышня Цзи поломалась для блезира, но согласие дала.

Объявление о свадьбе главы клана фазанов всполошило всю птичью гору. Мало того, что до окончания траура оставалось три года, так ещё и невеста была из клана диких кур!

– Спятил он, что ли? – зашептались птицы. – Такой мезальянс – феникс и курица!..

В поместье Цзинь барышня Цзи вошла с высоко поднятой головой. Статус первой жены не то же, что статус первой наложницы. Теперь до неё и жаворонку крылом не достать.

Встреча с падчерицей для барышни Цзи прошла не так, как она ожидала. Девочка оказалась смышлёной и острой на язык и любить мачеху желанием не горела. Но барышня Цзи следовала прежнему методу – по прутику, по веточке натаскивается гнездо – и вскоре добилась того, чтобы девочка называла её «матушкой» и во всём её слушалась. Всего-то и нужно было похваливать покойную мать время от времени. Простодушная девочка уверилась, что мачеха желает ей добра, и стала во всём её слушаться. А барышне Цзи того и надо было.

Теперь, когда у неё была поддержка фазаньего клана, кто бы осмелился глядеть на неё свысока?

7. Храм Крыльев

Четырнадцатый день рождения считался у птиц вхождением во взрослую жизнь. Все цыплята ждали его с нетерпением.

Ночь накануне нужно было провести в храме Крыльев – цыплятам входить туда было строжайше запрещено, и тем любопытнее им было, что сокрыто внутри. В храме не было окон, чтобы в них заглянуть, а на дверях был тяжёлый засов, который детские ручонки не могли отодвинуть. Цыплятам только и оставалось, что бродить вокруг и гадать, что за секреты взрослые от них так старательно прячут.

– Ты должна переодеться в это.

А-Цинь с некоторой опаской разглядывала принесённые мачехой одеяния из грубой ткани и соломенный плащ. Они были новёхонькие, но очень небрежно штопаные.

– Ты сама их сшила, матушка? – спросила А-Цинь.

Госпожа Цзи объяснила, что одежду для введения в храм Крыльев цыплятам шьют матери, а поскольку она заменила А-Цинь мать, то и одежду для неё сшила она, вот только шить она не умела. Поглядев на перебинтованные пальцы, которые мачеха исколола иголкой, А-Цинь сдержанно похвалила шитьё. Её больше занимало, почему одежда для самого важного дня в жизни птицы должна выглядеть так убого.

– Спросишь об этом у своего отца, – сказала мачеха. – Он отведёт тебя в храм.

А-Цинь переоделась, и госпожа Цзи вывела её из дома, глава Цзинь уже ждал их. Он поглядел на дочь и одобрительно кивнул. По его словам, цыплят переодевали в самую неприглядную одежду, чтобы злые духи не прицепились к ним в храме и не испортили грядущий день: увидев цыплят-замарашек, они сочтут их недостойными и останутся в храме.

– В храме есть злые духи? – широко раскрыла глаза А-Цинь.

– Незримо присутствуют, – неопределённо ответил глава Цзинь. – Некоторые могут их слышать. Но слушать, что они нашёптывают, нельзя.

– Тогда зачем вообще оставаться на ночь в храме, если там живут злые духи? – воскликнула А-Цинь. Ей стало немного страшно.

– Цыплята без этого не станут взрослыми. Идём.

Засов с дверей храма Крыльев уже был загодя снят, и глава Цзинь завёл дочь внутрь.

В храме царил полумрак. Когда глаза А-Цинь привыкли к нему, она завертела головой с некоторым разочарованием. Кроме алтаря у дальней стены и ряда курильниц со слабо струящимся благовонным дымком здесь, казалось, вообще ничего не было. Но к запаху благовоний примешивался ещё какой-то… очень странный. Крылья носа А-Цинь дёрнулись, захотелось чихнуть, но она сдержалась, решив, что в храме чихать неприлично.

Что-то шуршало по углам, А-Цинь подумала о злых духах и невольно попятилась, но отец взял её за плечи и подтолкнул вперёд. В то же мгновение храм залило светом – вошедшие загодя слуги зажгли одновременно все лампы.

Глаза А-Цинь широко раскрылись, когда она разглядела, что развешано над алтарём, и невольно дёрнулась, но отец схватил её за плечи и велел:

– Не отворачивайся. Смотри.

Она почти с ужасом смотрела на бесчисленные ряды… птичьих крыльев, нанизанных на верёвки. Плоть давно высохла, но перья сохранились, они издавали тот шуршащий звук, что слышала А-Цинь, войдя в храм. Многие из крыльев были чёрными, совсем как у её матери.

– Что это? – сдавленно выговорила А-Цинь.

– Это крылья цзинь-у, – сказал глава Цзинь, силой заставляя дочь подойти ближе к алтарю. – Крылья воров. Чжилань, что мы выращиваем на склонах гор, как приманка для них. Ни один цзинь-у не сможет устоять против искушения и пролететь мимо.

– Но… – выдавила А-Цинь. То, что она услышала, было чудовищно, вот только… среди чёрных крыльев хищных птиц она заметила и другие, они явно принадлежали певчим птицам.

– А это крылья преступников, – сказал глава Цзинь, указывая на них. – Преступникам отрубают крылья. Ты знаешь, что случается с птицами, которым отрубили крылья?

А-Цинь невольно вспомнила сломанные крылья своей матери, но вынуждена была спросить:

– Что?

– В теле заключена телесная душа, в сердце – демоническая, а в крыльях – бессмертная птичья. Лишившись крыльев, птица лишается своей сущности. Она уже никогда не сможет летать. Повтори.

– Лишившись крыльев, птица лишается своей сущности, – едва слышно повторила А-Цинь.

– Ты останешься здесь на всю ночь, – сказал глава Цзинь. – Спать запрещено. Ты должна встать у алтаря на колени и повторять то, что я тебе сказал, пока эти слова не станут с тобой единым целым. Это то, что птицы должны помнить каждую секунду своей жизни. Начинай. – И глава Цзинь ушёл из храма, двери за ним заперли.

– Лишившись крыльев, птица лишается своей сущности, – сдавленно сказала А-Цинь. – Она уже никогда не сможет летать. Лишившись крыльев…

Она механически повторяла то, что сказал ей отец, но мысли её занимало вовсе не то, что «птицы должны помнить каждую секунду своей жизни».

Чёрные крылья казались ей очень красивыми. Вот бы у неё были такие…

Древняя кровь медленно пробуждалась.

8. Голос древней крови

Нанизанные на верёвку крылья колыхало сквозняком, перья, задевая друг о друга, шелестели. Монотонное повторение мантры навевало дремоту, А-Цинь несколько раз сбивалась и начинала заново. Спать запрещено: злые духи могут подкрасться во сне. При мысли об этом она вздрагивала, незаметно щипала себя за руку и продолжала бормотать: «Лишившись крыльев…»

Но, должно быть, она всё-таки задремала, поскольку начала слышать чей-то голос.

– Боишься? – спросил кто-то.

А-Цинь отчего-то это не показалось странным, хотя она знала, что в храме никого, кроме неё, нет. Кроме неё и злых духов.

Свет ламп затрепетал, тени распластались по стенам храма бесформенными пятнами. Крылья в связке, казалось, зашевелились – точно ожили.

– Ты злой дух? – спросила А-Цинь.

– А может, я древняя кровь, что пробудилась внутри тебя?

– Кровь не разговаривает, – снисходительно возразила А-Цинь. – А если бы и разговаривала, то голос я слышала бы в своей голове, а не снаружи.

– Голоса в голове – очень дурной знак, – заметил кто-то.

– Тогда хорошо, что ты не в моей голове, – согласилась А-Цинь.

Кто-то умолк ненадолго, словно задумавшись о словах девочки, потом согласился:

– Действительно.

– А откуда тебе известно о древней крови? – спохватилась А-Цинь. Она вспомнила, что госпожа Цзинь говорила ей в тот день.

– Взрослые птицы знают об этом. Цыплята остаются в храме, чтобы повзрослеть.

А-Цинь сосредоточенно наморщила лоб. Тогда это не злой дух. Вероятно, кто-то из взрослых спрятался в храме, чтобы поучать её. Вот только она не могла припомнить, кому принадлежит этот голос. Она встала с колен и быстро обежала храм, заглядывая в самые тёмные уголки.

– Что ты делаешь? – удивился кто-то.

– Где ты спрятался? – прямо спросила А-Цинь.

– Нигде… и везде, – рассмеялся кто-то. – Какой интересный цыплёнок. Уже не боишься?

– Нельзя бояться того, чего нет, – рассудительно сказала А-Цинь.

– Думаешь, злых духов нет?

– Думаю, злые духи, даже если они есть, не стали бы разговаривать со мной, а сразу же съели бы, – подумав, ответила А-Цинь.

– Действительно, – опять согласился кто-то.

– Ты из старейшин храма?

– Я не птица, если ты об этом. Здесь никого нет, кроме тебя. То, что ты меня слышишь, значит, что в тебе пробуждается древняя кровь.

– У тебя есть имя? – подумав, спросила А-Цинь.

Холод пронизал её тело, когда она услышала в ответ:

– Цзинь-У. Что ты так перепугалась? Я всего лишь отголосок памяти крови.

– Цзинь-У? – едва слышно повторила А-Цинь. – Но почему Цзинь-У говорит с певчей птицей?

– Все птицы произошли от общих предков. Для Цзинь-У всё равно, певчая ты птица или хищная. Если он пожелает говорить с тобой, то он будет говорить с тобой.

– И что Цзинь-У желает мне рассказать? – выгнула бровь А-Цинь. Немного странно было слышать, что он говорит о себе, как о постороннем.

– Если ты способна меня слышать, то, должно быть, линия твоей крови происходит от Цзинь-У и Цзинь-Я.

– Что? – опешила А-Цинь.

– У этой глупой вороны был птенец от Золотого Ворона. Ты, должно быть, его дальний потомок. В тебе есть капля его крови.

– Цзинь-Я и Цзинь-У… – выдавила А-Цинь. – Они… они, что?!

– Эта глупая ворона перепила уксуса, – усмехнулся кто-то. – Видишь ли, иногда любовь перерождается уродливым чудовищем… Но ты ещё птенец, рано тебе об этом знать.

А-Цинь потрясённо уставилась на связку крыльев. Теперь ей казалось, что голос исходит оттуда. Нет, это не старейшины. Они никогда не сказали бы ничего подобного. Они не смеют даже подумать об имени Трёхногого. Крылья качнулись, точно кто-то тронул их рукой.

– Бедные дети, – вздохнул кто-то.

– Зачем… зачем цзинь-у чжилань? – выпалила А-Цинь. – Зачем они приходят воровать его?

– Не знаю, – казалось, удивился кто-то. – Что такого в чжилань?

Чжилань считалась волшебной травой, но А-Цинь не знала, так ли это. В её глазах чжилань выглядела как разновидность дикого лотоса.

– И какие тайные знания ты мне передашь? – помолчав, спросила А-Цинь.

– Тайные знания? – со смехом переспросил кто-то. – Глупый цыплёнок…

– Глупый цыплёнок! Просыпайся!

Кто-то хорошенько встряхнул А-Цинь за плечо. Она разлепила заспанные глаза и увидела над собой гневное лицо отца.

– Тебе же велено было не спать!

«Так это был сон?» – разочарованно подумала А-Цинь.

– Я и сама не заметила, как заснула, – сказала она виновато. – Прости, отец.

– Что тебе снилось? – с нетерпением спросил глава Цзинь.

А-Цинь интуитивно чувствовала, что отцу лучше не знать, как она болтала во сне с самим Цзинь-У, даже если это был просто сон.

– Ничего. Я даже не поняла, что заснула, – ещё более виновато ответила она.

Глава Цзинь разочарованно прищёлкнул языком и велел слугам отвести девочку домой и подготовить её к церемонии Отверзания Крыл.

9. Законы мира птиц

Вода была ледяной. Две служанки старательно поливали А-Цинь, одетую лишь в тонкий халат.

– А вода обязательно должна быть такой холодной? – дрожа всем телом, спросила девочка.

Мачеха, безразлично наблюдавшая за этим, сказала:

– Обязательно. Нужно смыть с себя ночь. Злые духи могли незаметно прицепиться к тебе. Вода очистит тебя перед церемонией.

– Но я не видела никаких злых духов, – возразила А-Цинь, стуча зубами.

Когда вода в бочке закончилась, мачеха отослала служанок, полагая, что с остальным девочка справится сама.

– Возьми полотенце и вытрись, – велела она.

Кусок грубой ткани вряд ли был достоин называться полотенцем, но А-Цинь схватила его и до красноты растёрлась, зубы её продолжали стучать. Утра на горе Певчих Птиц всегда были холодными.

– И ты ничего не видела в храме? – небрежно спросила мачеха.

– Не видела, – мотнула головой А-Цинь.

– И не слышала?

– Только сквозняки.

– Но ты заснула.

Обвиняющим тон мачехи не был, но А-Цинь всё равно нацепила на лицо выражение раскаяния:

– Случайно.

– И тебе ничего не снилось? – спросила госпожа Цзи, поигрывая чётками.

– Ничего.

– Пф, я так и знала, – скривила губы мачеха. – Старики болтают, что избранным цыплятам снятся пророческие сны, но до сих пор ни одному из тех, что ночевали в храме, ничего не приснилось.

«Или все помалкивают», – подумала А-Цинь, вспомнив нанизанные на верёвку крылья.

– И тебе тоже, матушка? – вслух спросила она.

Губы госпожи Цзи опять покривились.

– Это было так давно, что я уже и позабыла, – сказала она, но тем не менее уточнила: – Я бодрствовала всю ночь, а эти отвратительные крылья шуршали над головой.

– Так они уже давно там висят? – не удержалась от вопроса А-Цинь. – Кто их там развешал?

– Хм… Очень давно, – сказала мачеха. – Казалось, они всегда там были.

– А зачем воры крадут чжилань?

– Кто тебе сказал? – сощурилась мачеха.

– Отец. Что у них чжилань не растёт, раз они пытаются выкрасть нашу?

Ответа на этот вопрос госпожа Цзи не знала, да и никогда над этим не задумывалась. Но ответить что-то нужно было.

– Они делают это нам назло, – сказала она, придав голосу важности. – Две горы враждуют с незапамятных времён. А почему ты спрашиваешь об этом?

– Любопытно.

– Любопытная пташка попадётся в силки, – строго сказала мачеха. – Не спрашивай больше. Отцу твоему эти разговоры не понравятся.

– Откуда он узнает? – удивилась А-Цинь.

Разумеется, мачеха собиралась рассказать главе Цзиню об этом разговоре. Именно он и велел ей расспрашивать: быть может, матушке девочка расскажет больше? Но ничего полезного она не услышала, а значит, и рассказывать не о чем.

– Я ему не расскажу, а ты, матушка? – спросила А-Цинь, пристально глядя на мачеху.

Та улыбнулась:

– Конечно же, нет. Это просто женские разговоры, мужчинам знать о них незачем… Но довольно, переодевайся.

Для девочки было приготовлено всего лишь одинарное одеяние из простой ткани и плащ с капюшоном. А-Цинь с сомнением спросила:

– Только это? Не тройное?

«Избалованная девчонка», – подумала госпожа Цзи, но вслух сказала:

– Один слой ткани легче прорвать.

Глаза А-Цинь округлились, и она не сразу смогла выдавить:

– На этой церемонии… мне отрубят крылья?!

– Какие глупости! – опешила мачеха. – С чего ты взяла?

– Но ведь… отверзание крыл… оно так жутко называется… – пролепетала девочка, обхватив плечи руками.

Госпожа Цзи рассмеялась, не скрывая удовольствия:

– Глупый цыплёнок! Ты просто покажешь свои крылья всей горе. Это будет единственный раз, когда ты это сделаешь перед всеми. Потом показывать крылья ты сможешь только своему мужу.

– Какому мужу? – опешила А-Цинь.

– Которого будущей весной выберет для тебя отец. Что за взгляд?

– Почему я не могу показывать крылья кому-то ещё?

– Потому что в этом мире женщинам не позволено летать, – сказала госпожа Цзи. – Крылья женщины – сокровище мужчины, который ей обладает.

– Но… сами-то они и летают, и хвастаются крыльями друг перед другом…

– Так полагается.

– Но это несправедливо! – воскликнула А-Цинь. – Что же, я и сама на свои крылья глядеть не должна?

– Когда ты одна, гляди сколько хочешь. Только удостоверься, чтобы никто не выследил и не донёс мужу. Крылья показывать ты должна, только когда твой муж тебе прикажет. Если женщина покажет крылья чужому мужчине, она опозорит себя. Это законы птиц. Тебя обучат им перед свадьбой.

– И кого выберет мне отец? – со страхом спросила А-Цинь.

Госпожа Цзи доверительно сказала:

– Не волнуйся, плохого мужа он тебе не выберет. Я об этом позабочусь.

– Но… я сама хочу выбрать себе мужа!

Мачеха засмеялась:

– Глупый цыплёнок, в этом мире женщины не выбирают себе мужей.

А-Цинь прикусила губу. Чем больше она узнавала о мире птиц, тем меньше он ей нравился.

10. Отверзание Крыл

– Пора, – сказала госпожа Цзи.

Пришли двое старых слуг, чтобы отвести А-Цинь на церемонию. Сморщенными сухими руками они крепко держали девочку под локти, точно стерегли, чтобы цыплёнок не сбежал по дороге. Госпожа Цзи шла следом, спрятав руки в рукавах. Обычно цыплят на церемонию Отверзания Крыл сопровождали матери и утешали их, если те пугались по дороге. А пугаться было чего.

Вдоль дороги, по которой вели цыплёнка на церемонию, стояли старейшины горы в стилизованных масках птиц и неразборчиво бормотали какие-то мантры. Казалось, вот-вот оцарапают длинными острыми клювами, когда девочка будет проходить между ними. Будь А-Цинь повыше, так бы и произошло, но для цыплёнка её роста пройти этот птичий строй было легко. Но сердце её всё равно замирало, когда она шла, а мачеха ничего не сказала для ободрения.

Праздничная площадь, куда отвели девочку, была украшена флагами и заполнена птицами – не протолкнуться! Кажется, все жители горы собрались здесь. А-Цинь было не до того, чтобы их разглядывать, но некоторые лица она точно видела впервые. В центре площади была воздвигнута округлая сцена, похожая на ступенчатое яйцо. Там А-Цинь ждал отец. То есть она предположила, что это её отец. Лицо его тоже закрывала птичья маска, но цыплята всегда узнают своих родителей, так уж они устроены.

Её заставили взойти на сцену-яйцо и передали отцу. Глава Цзинь крепко сжал её плечо и громко сказал:

– Сегодня день Отверзания Крыл у Цзинь Цинь, наследницы фазаньего клана горы Певчих Птиц.

А-Цинь невольно поёжилась. Не так уж часто её называли полным именем.

– Поглядим, что у неё за крылья, – сказала госпожа Цзи себе под нос, но всё же недостаточно тихо, чтобы её не услышали стоявшие рядом. – Уж не жаворонка ли?

Те, кто расслышал, сразу же начали шептаться. Они знали о ситуации с покойной супругой главы Цзиня. И если бы у цыплёнка оказались жаворонковые крылья, какой бы это был скандал! Госпожа Цзи внутренне усмехнулась. Столь благоприятное развитие событий лишь упрочило бы её положение: нахлобученная на голову зелёная шапка радости главе Цзиню не доставит, тем более в присутствии всех птиц.

– Ты должна выпустить крылья, – сказал глава Цзинь.

– Как? – спросила А-Цинь. В школе цыплят этому не учили.

– Разве твоя мать не рассказала тебе, как это делается? – нахмурился глава Цзинь.

– Ох, я забыла, так разволновалась, – всплеснула руками мачеха. – Это первый цыплёнок, которого я сопровождаю на церемонию.

Птицы опять зашептались. Она же не специально «забыла» об этом, чтобы выставить падчерицу в неприглядном свете? Даже самый умный цыплёнок вряд ли сможет выпустить крылья с первого раза. Уж не хотела ли она сорвать церемонию? Но глава Цзинь даже мысли не допускал, что это может быть саботажем со стороны госпожи Цзи.

– Забыла и забыла, – сказал он, велев птицам примолкнуть. – А-Цинь умный цыплёнок, сама справится.

А-Цинь скривила лицо. Даже умному цыплёнку нужны подсказки, но глава Цзинь, похоже, не собирался их давать. Птицы опять зашептались. Уж не собирается ли глава Цзинь сам саботировать церемонию? Или он и госпожа Цзи сговорились сделать это вместе? Так любимый этот цыплёнок или нелюбимый?

Чтобы выпустить крылья, вероятно, нужно было высвободить духовную энергию и обладать живым воображением при этом, чтобы представить себе, как появляются спрятанные крылья. А-Цинь фантазией обижена не была, но понятия не имела, как воплотить мысли в реальность. Она напрягла память, вспоминая, как матушка показала ей свои чёрные крылья. Как она это сделала? Просто повела плечами – и крылья появились.

А-Цинь нерешительно передёрнула плечами – раз, другой. Между лопатками зачесалось, когда она это делала, но девочка не решилась попросить отца почесать ей спину – не на глазах у стольких птиц! Зуд был неприятен, у неё даже заслезились глаза.

– Бедный цыплёнок сейчас расплачется, – прошептал кто-то в толпе.

Расплачется? Ещё чего! Со дня смерти матери А-Цинь никогда не показывала слёз другим птицам. Она довольно свирепо сверкнула фазаньими глазами в ту сторону, откуда доносились шепотки, и те сразу умолкли.

В голове мелькнула тревожная мысль. Тот сон о древней крови явно приснился ей неспроста. А если её крылья окажутся чёрными, как у Цзинь-У, что тогда? Украсят ли и её крылья ту верёвку в храме?

Именно в этот момент мачеха решила проявить заботу и сказала:

– Не бойся, А-Цинь. У тебя получится.

– Я не хочу, чтобы мне крылья отрезали! – выпалила А-Цинь.

Наступило всеобщее молчание, даже старейшины подавились мантрами.

– Что-что? – потрясённо переспросил глава Цзинь. – Кто сказал тебе такую глупость?

– Но ведь это церемония отрезания крыл, – жалобно сказала А-Цинь.

– От-вер-за-ни-я! Глупый цыплёнок, ты неправильно расслышала!

Разумеется, А-Цинь расслышала правильно, но притворившись можно было потянуть время, пока она не сообразит, как выпустить крылья. И пусть птицы смеются, считая её глупым цыплёнком. И пока отец сердито выговаривает мачехе, что та ничего не объяснила толком падчерице, пройдёт ещё немного времени. Лицо госпожи Цзи покрылось пятнами.

– Я ничего подобного ей не говорила, – возмущённо сказала она. – Она, должно быть, надумала это, когда была в храме и увидела те отрезанные крылья.

Свалив, таким образом, вину на самого главу Цзиня, госпожа Цзи несколько успокоилась. А главе Цзиню пришлось терпеливо объяснять дочери, что та неправильно поняла суть церемонии. Птицы хихикали и перешёптывались.

Эти отсрочки – одна за другой – позволили А-Цинь собраться с мыслями. Но она так и не поняла, как выпускать крылья. Они сами собой появились за её спиной – когда она перестала думать о том, чтобы их выпустить.

Толпа ахнула, глава Цзинь потрясённо замер, глаза госпожи Цзи стали совершенно зелёными от зависти.

Крылья за спиной А-Цинь не были ни чёрными вороньими, ни серыми жаворонковыми, ни даже цветными фазаньими.

Они сияли золотом, отражая солнце.

11. Золотокрылая

Ослеплённые на мгновение сиянием золота, птицы притихли, а потом загалдели все разом:

– Золото? Это золотая птица? Это реинкарнация Цзинь-Я! Цзинь-Я переродилась! Как в легенде!

Среди птичьего наследия была и легенда о перерождении Цзинь-Я. Птицы верили, что однажды Цзинь-Я вернётся в этот мир, отверзая золотые крылья, и тогда начнётся славная Эра певчих птиц. Церемония отверзания крыл призвана была отыскать новую Цзинь-Я, но за тысячи лет существования Жёлтой горы и населявших её кланов Золотокрылая не появлялась.

Была у этой легенды и другая версия, будто бы новая Цзинь-Я принесёт птицам не благо, а бедствия. Старики поговаривали, что некое пророчество, точного содержания которого уже не помнил, якобы гласило о том, что возрождение Цзинь-Я – дурной знак. Будто бы её рождение знаменует кончину горы Певчих птиц. Но все предпочитали считать это слухами, которые хищные птицы распустили намеренно, чтобы опорочить Златокрылую.

Глава Цзинь возрадовался:

– Моя наследница – золотая птица! Кто ещё мог родиться в гнезде феникса?

Не стоит называть себя фениксом, когда ты всего лишь фазан, но кто бы сказал о том вслух?

Госпожа Цзи стиснула пальцами собственный локоть, ногти вонзились в кожу до крови. Её падчерица – золотая птица? Это что, шутка какая-то? Госпожа Цзи не отрывала взгляда от золотых крыльев. У диких куриц крылья были никчёмные, не созданные для полёта, но у этого цыплёнка крылья развитые, словно она в любой момент могла взмахнуть ими и взлететь. Госпожа Цзи почувствовала досаду и зависть. Но лицо её не изменилось, оставаясь по-прежнему доброжелательным.

– Поздравляю, глава Цзинь, – первой сказала она с малым поклоном.

Птицы опомнились от первого потрясения и тоже начали поздравлять главу клана фазанов. Глава Цзинь напыжился, выкатил грудь колесом и воскликнул:

– Моя дочь – перерождённая Цзинь-Я! Кто ещё достоин наследовать гору Певчих Птиц, как не Златокрылая?

Все птицы принялись поддакивать ему, одна только старая кукушка неодобрительно трясла седой головой. Кукушки, как известно, обладают даром прорицания и могут предсказывать дурные вести особенно хорошо.

– Что это ты, тётушка Кукушка, головой качаешь? – заметив это, спросил кто-то из стоявших рядом.

– Дурное предзнаменование, – сказала тётушка Кукушка. – Золотокрылые появляются не к добру. Гора падёт!

Услышавшие это, закатили глаза. Тётушка Кукушка всегда предвещала какие-то неудачи, а «Гора падёт!» было её излюбленной фразой, которую она повторяла изо дня в день. Но ни одно из её пророчеств доселе не сбылось, потому птицы считали старуху помешанной и снисходительно игнорировали.

Глава Цзинь тоже расслышал это и нахмурился, но госпожа Цзи сейчас же вмешалась:

– Что ты такое говоришь, тётушка Кукушка!

– Глупым курицам лучше помолчать, – отрезала старуха.

Лицо госпожи Цзи покрылось пятнами, но не спорить же с сумасшедшей? Поэтому она натянула улыбку и сказала:

– Тётушка Кукушка перегрелась на солнце. Кто-нибудь, отведите её в тенёк и налейте чаю.

– Гора падёт! – визгливо перебила её старуха. – Мне было видение, что золотые крылья всех нас погубят! Спасайтесь! Покиньте гору, пока не поздно!

– Эк припекло, – зашептались птицы.

Слуги подхватили старуху под локти, но она упиралась и продолжала выкрикивать:

– Гора падёт! Гора падёт!

Когда её наконец утащили, а птицы успокоились, церемонию продолжили. Глава Цзинь велел дочери расправить крылья, чтобы все их увидели. Для цыплёнка, у которого, как говорится, ещё пух не сошёл, они были невероятно развиты, совсем как у взрослой птицы, все это подметили.

– Цзинь-Я! – скандировали птицы. – Новая Цзинь-Я!

После церемонии и по такому случаю устроили настоящий пир. Глава Цзинь ходил и хвастался каждой встречной птице. Госпожа Цзи ходила следом за ним и следила, чтобы он не пил слишком много. Птицы наперебой поздравляли их с такой выдающейся дочерью. Глава Цзинь хохотал и хлопал их по плечам, госпожа Цзи кисло улыбалась в ответ, всё ещё снедаемая завистью.

А-Цинь, в одно мгновение превратившись из Пеструшки в Златокрылую, не подозревала, как изменится её жизнь из-за этого.

12. Тайна древней крови

А-Цинь отправили домой до начала пира: цыплятам присутствовать на взрослых сборах не позволяли, – но прежде её обучили прятать крылья, а один из старейшин вручил ей свиток, чтобы она затвердила священные тексты «Взросления птицы». Они во многом напоминали «Поучение цыплятам», но в них были добавлены главы о послушании жён мужьям.

Никто, кроме мужа, не должен видеть крыльев женщины. Женщина, что покажет крылья чужому мужчине, опозорит свой род. Женщина не должна хлопать крыльями, летают только мужчины. Женщина должна во всём слушаться мужа, которого ей выберет старший родственник. Женщина не может сама выбирать мужчину. Женщина не может повторно вступить в брак, если её мужчина умрёт. За непослушание женщин должно наказывать…

А-Цинь мрачно закинула свиток под кровать и старательно отряхнула ладони.

– Столько запретов, что за всю жизнь не запомнишь, – проворчала она.

Пока взрослые пировали, она была предоставлена сама себе и воспользовалась этим, чтобы выпустить крылья. Во время церемонии солнце слепило глаза, и она ничего толком не разглядела, кроме золотого сияния над собственными плечами. Непонятно, было её оперение на самом деле золотым или только имело цвет золота. Перья на ощупь казались обычными перьями, но от них слышался лёгкий звенящий звук, когда она до них дотрагивалась. А может, это просто в ушах звенело? Выдернуть пёрышко, чтобы разглядеть, А-Цинь не решалась: даже цыплята знали, что выдёргивать перья нельзя, они сами должны выпадать во время линьки. Она похлопала крыльями, поглядела на пол, но ни пёрышка не вывалилось. Видно, так быстро линька не наступает.

– Ах, какие же крылья!

А-Цинь испуганно развернулась – это незаметно вошла госпожа Цзи, – и попыталась сложить крылья, чтобы их спрятать.

– Глупый цыплёнок, что ты так разволновалась? – засмеялась мачеха.

– Но ведь нельзя никому показывать свои крылья, – пробормотала А-Цинь.

– Мы обе женщины, что такого? – возразила госпожа Цзи. – Повернись и дай на тебя посмотреть.

А-Цинь успокоилась немного, но всё-таки спросила:

– Ты ведь не расскажешь отцу?

Мачеха уверила её, что ничего подобного не сделает, и тогда девочка повернулась к ней спиной. Глаза госпожа Цзи недобро вспыхнули. Крылья были завораживающе красивы, золотой отблеск пробегал по оперению мягкими искрами. Ах, если бы у неё были такие…

– Какие же красивые у тебя крылья, – совладав с завистью, сказала госпожа Цзи и разрешила А-Цинь их спрятать.

– Я на самом деле новая Цзинь-Я? – неуверенно спросила девочка, справившись.

– Хм… – отозвалась мачеха. – Никто точно не знает, дар это или проклятие. Но ты родилась с редкими крыльями.

– А то, что говорила тётушка Кукушка…

Госпожа Цзи пренебрежительно фыркнула:

– Полоумная старуха. Что она понимает? Гора стоит прочно, она не может пасть. Не обращай внимания на то, что говорят другие. Ты должна слушаться меня и твоего отца, ясно?

– Да, матушка, – послушно кивнула А-Цинь.

После того дня А-Цинь почти каждый день тайком выпускала крылья и хлопала ими. В них чувствовалось особое напряжение, когда она это делала. Это была жажда полёта. Но в маленькой комнате негде было развернуться, и А-Цинь подумала: «А если полностью превратиться в птицу?»

Цыплят ещё не учили превращению, но она была сообразительной и скоро догадалась, как это сделать. Она поглядела на себя в зеркало. Птица, в которую она превратилась, была вся из золота, даже лапы и клюв золотые. Птица была большая, но её размер позволял взмахнуть крыльями и полететь. Но А-Цинь не рассчитала и ударилась головой о балдахинную балку, и летать ей сразу расхотелось. А-Цинь превратилась обратно в девочку и схватилась за разбитый лоб. На пол закапала кровь.

– Ай-ай-ай! – захныкала А-Цинь от боли.

Кровь повела себя странно – вспыхнула рубином и скатилась в несколько горошин, затвердевая. А-Цинь нерешительно тронула их пальцем. Они не рассыпались от её прикосновения. Они походили на пилюли.

– Сяоцзе! – воскликнула нянька. – Что с твоим лбом!

А-Цинь вздрогнула и обернулась. Она и не заметила, как та вошла.

– Ударилась, бабушка Воробьиха, – поспешно сказала девочка, поднимаясь на ноги и крепко сжимая пилюли в кулаке.

Но у старой воробьихи было острое зрение, она заметила, что девочка что-то прячет, и велела показать. А-Цинь пришлось разжать ладонь. Нянька потрясённо уставилась на рубиновые пилюли:

– Твоя кровь превратилась в это?

– Да, как ты поняла? – удивилась девочка.

– Сяоцзе, никому об этом не рассказывай, – строго велела нянька. Она была стара и суеверна.

– Почему?

– Птицы могут счесть это дурным знаком.

А-Цинь пообещала, что никому не расскажет, и подставила лоб, чтобы старая воробьиха обработала рану. Поворчав на неуклюжесть девочки, нянька ушла.

«Нужно их спрятать», – подумала А-Цинь, разглядывая рубиновые пилюли. Она было решила пойти в сад и закопать их в землю, но потом ей пришло в голову: «А что, если их съесть? Это же моя собственная кровь».

Так она и сделала – проглотила пилюли одну за другой. Птицы глотали зерно, любой цыплёнок это умел. Ничего не произошло, и А-Цинь легла спать.

Утром нянька пришла, чтобы разбудить её в школу, но, взглянув на девочку, воскликнула:

– Сяоцзе, твой лоб!

Судя по возгласу, у А-Цинь должны были за ночь рога на лбу вырасти, не меньше. Девочка обеспокоенно кинулась к зеркалу, но на лбу ничего не было. Ни синяка, ни ссадины.

А-Цинь, поразмыслив, решила, что её кровь волшебная и может исцелять раны. Об этом явно не стоило говорить вслух.

– Зажило за ночь, – небрежно сказала она няньке, потерев лоб, но про себя решила, что нужно будет проверить, на самом ли деле кровь целебная.

Отделавшись от няньки, девочка превратилась в птицу. Биться головой об стену она не стала – больно всё-таки! – но вместо этого клюнула себя в грудь. Брызнула кровь, скатилась горошиной.

А-Цинь с самым серьёзным видом прикусила кончик пальца и принялась экспериментировать. Как оказалось, ничего не происходит, если приложить рубиновую пилюлю к ране, но стоило её проглотить – и ранка скоро затянулась, оставив едва заметный шрам. А-Цинь потрясённо уставилась на палец и прошептала:

– У меня волшебная кровь. Я на самом деле новая Цзинь-Я…

Вот только в легендах о Цзинь-Я ничего не говорилось о волшебной крови.

13. Помолвка

А-Цинь шёл пятнадцатый год. Даже стараниями мачехи веснушек у неё на лице не убавилось: отбеливающие крема, которые посылала госпожа Цзи, девочка потихоньку выкидывала. Быть может, если она останется некрасивой, отец не выдаст её замуж?

Но «хоть рябая, хоть косая, женщина горы Певчих Птиц должна получить себе мужа», так гласили законы певчих птиц. Конечно же, глава Цзинь ни за что не согласился бы отдать свою дочь в наложницы, как делали отцы других некрасивых девочек.

– Красоты у неё нет, – сказал он госпоже Цзи, которая осторожно ему на это намекнула, – зато есть положение. Она наследница клана фазанов и горы Певчих Птиц. Любой почтёт за честь стать её мужем и войти в семью Цзинь!

– Конечно, – согласилась госпожа Цзи, – но не следует выбирать слишком придирчиво, тогда разница между ними будет очевидна. Лучше выбрать жениха попроще.

Весной на горе Певчих Птиц заговорили о помолвке наследницы Цзинь. Глава Цзинь устраивал праздник, на котором выберет дочери жениха, пригласили всех выдающихся холостяков подходящего возраста. Но злые языки поговаривали, что глава Цзинь уже кого-то выбрал и это будет день не выбора жениха, но его объявления.

Тем не менее, желающих породниться с кланом Цзинь было много, и не все считали А-Цинь некрасивой девочкой. У неё было миловидное личико, и веснушки его не портили, что бы ни говорила мачеха.

Птицы перешёптывались, гадая, кого выберет – или уже выбрал – глава Цзинь.

– Вряд ли это будет кто-то из влиятельных кланов, – со знанием дела сказал воробей. – Говорят, что мужа дочери возьмут в семью.

– Но она золотая птица, – возразил ему зяблик, – негоже выдавать такую за сына непритязательного клана. Фениксу под стать Жар-птица.

– Какие фениксы и жар-птицы, – усмехнулся кулик, – они всего лишь фазаны. Золотое оперение ещё ничего не значит, даже у павлинов под хвостом, хе-хе… Ну, вы и сами знаете.

Птицы сдержанно захихикали.

А у женщин были свои разговоры.

– Она добрая девчушка, – сказала трясогузка, – лучше бы ей попался хороший муж.

– Она наследница клана Цзинь, кто посмеет её обижать? – возразила варакушка.

– Мачеху её это не останавливает, – усмехнулась трясогузка.

– А разве они не в добрых отношениях? – удивились те, кто стоял рядом.

– В добрых, в добрых, то-то у неё глаза каждый раз зеленеют, стоит увидеть падчерицу.

– С чего ей завидовать?

– А с чего бы не завидовать? Она курица, забравшаяся в гнездо фазанов…

Услышав, что они сплетничают, мужчины на них прикрикнули, и женщины умолкли, но продолжали красноречиво переглядываться.

Чета Цзинь между тем вывела А-Цинь к гостям. Хоть девочка по-прежнему не снимала траура, одежда была ей к лицу. Веснушки на лице выглядели особенно трогательно, тем более что девочка явно не горела желанием становиться чьей-то невестой и выглядела угрюмо.

– Сегодня я выберу жениха для моей дочери, – громко сказал глава Цзинь.

Расхваливать дочь, как было принято на помолвках, он не стал, тем самым подчеркнув разницу в положении между кланом Цзинь и всеми остальными. Птицам это не слишком понравилось, но они вынуждены были смолчать.

– Это будет… – Глава Цзинь сделал паузу, чтобы придать значимости своим словам, и сказал: Третий сын клана бойцовых петухов.

Ответом было потрясённое молчание. Третий сын клана бойцовых петухов был высоким, широкоплечим, с большими руками – как и все бойцовые петухи. Внешность у него была непримечательная, взгляд не на чем остановить. Он с глуповатой улыбкой вышагнул вперёд и поклонился будущему тестю.

А-Цинь он не понравился, лицо её застыло. Нет, в его внешности не было ничего уродливого, да и характер, судя по всему, у него был хороший, но всё же мысль, что с этим человеком ей придётся прожить целую жизнь, девочку ужаснула.

– Поприветствуй будущего мужа, – подтолкнула её довольная госпожа Цзи. Конечно же, выбор был сделан не без её участия. Клан бойцовых петухов приходился ей дальней роднёй.

А-Цинь, как марионетка, поклонилась. Третий сын клана бойцовых петухов ответил тем же.

– Какая прекрасная пара! – сказала госпожа Цзи громко.

Птицы так не считали.

– Жаль малышку, – пробормотала горихвостка. – Известно же, что у бойцовых петухов крутой нрав и большие гаремы.

Глава Цзинь поднял кубок вина:

– За новую пару!

– За новую пару! – пришлось откликнуться птицам.

Кроме родственников госпожи Цзи, помолвкой были недовольны почти все, особенно те, кто сам имел виды на это место – зятя главы горы Певчих Птиц.

А-Цинь тоже должна была выпить глоточек вина, но когда все отвернулись, чтобы посмотреть, как третий сын клана бойцовых петухов опрокидывает в себя целый кубок, она выплюнула вино и вытерла рот.

Праздник длился всю ночь.

14. Узел в сердце госпожи Цзи

На пятнадцатый год настало время для А-Цинь отращивать чёлку и делать причёску. Она пошла в мать, и волосы у неё были блестящие и чёрные.

Принято было, чтобы дочери наследовали украшения матерей, но все вещи покойной госпожи Цзинь куда-то пропали. А-Цинь подумала, что отец мог распорядиться выбросить их, но не решилась расспрашивать. Сохранилась одна только шпилька, которую припрятала, а может, и стащила в своё время старая нянька. Теперь же она отдала шпильку девочке, чтобы та могла заколоть причёску, и нашептала заодно, что, должно быть, вещи покойной госпожи Цзинь припрятала в свой сундук мачеха.

– Нехорошо на неё наговаривать, – неодобрительно сказала А-Цинь.

Она не видела, чтобы мачеха когда-нибудь надевала вещи, похожие на те, что носила обычно родная мать.

Но она рада была получить хотя бы одну памятку о матери и шпилькой очень дорожила. Шпилька была простенькая, деревянная, потемневшая от времени, но причёску держала хорошо.

Госпожа Цзи между тем размышляла о собственном положении в клане фазанов. Ребёнка у неё до сих пор не было, и дочь главы Цзиня по-прежнему оставалась единственной наследницей. Но не шатким ли становилось положение госпожи Цзи в таком случае? Глава Цзинь вполне мог прельститься какой-нибудь молоденькой птичкой, чтобы родить себе сына. Все мужчины мечтают о сыновьях, а дочери – пролитая вода. К госпоже Цзи он уже явно начал охладевать, но всё ещё хвалил её за то, что она была хорошей мачехой для его дочери.

Госпожа Цзи хорошей мачехой не была, она лишь притворялась таковой. Зависть к падчерице укоренилась в её сердце.

А-Цинь – золотая птица, и её положение в клане было особенным. Даже не будь она наследницей, её всё равно ценили бы больше, чем самую распрекрасную жену главы клана. Птицы на неё заглядывались. А что в ней было хорошего? Веснушки, которые она заупрямилась свести? Сама госпожа Цзи была белолица, но отчего же заглядывались не на неё?

Но госпожа Цзи понимала, что влияния в клане можно добиться, лишь имея воздействие на падчерицу, и хорошо скрывала собственные чувства. Перед мужем она девочку похваливала, но сетовала, что та «не уродилась красавицей».

– Накрасится, – отмахнулся глава Цзинь.

Эти слова госпожу Цзи задели. Он явно усмехался, говоря это, и поглядывал на её набеленное и нарумяненное лицо. Уж не хотел ли он намекнуть, что и она не красавица? Госпожу Цзи словно обожгло изнутри, и узел в её сердце затянулся ещё крепче.

– Однако же нехорошо, если птицы будут всякое болтать, – скрыв эмоции, сказала она.

– Всякое? – нахмурился глава Цзинь.

Госпожа Цзи опустила глаза, терзая в пальцах платочек, и сказала:

– Будто бы наследница недостойна. Нельзя, чтобы к ней относились пренебрежительно. Они должны увидеть, что достоинств у неё больше, чем недостатков, и место наследницы она занимает заслуженно.

Разумеется, ничего подобного птицы не говорили, всё это было выдумкой госпожи Цзи. Но глава Цзинь не стал разбираться, правда ли это, и принялся ругаться и грозить болтунам расправой. Госпожа Цзи ловко умилостивила его гнев и сказала:

– Не извольте беспокоиться, я этим займусь.

Сложно сказать, чего ей хотелось больше – обрести полное влияние над наследницей клана и тем самым обеспечить себе безопасность или добиться того, чтобы положение самой наследницы стало шатким. Если бы птицы действительно усомнились в ней…

Госпожа Цзи и сама не знала, чего хочет, но решила, что её любой результат устроит.

– И что ты думаешь делать? – спросил глава Цзинь.

Госпожа Цзи, собравшись с мыслями, изложила ему свой план.

– Как бы ни решили, что ты плохая мачеха, – усмехнулся глава Цзинь.

– Ах, – патетично сказала госпожа Цзи, – меня это нисколько не заботит. Ради А-Цинь я готова пойти на что угодно.

– Повезло моей дочери с мачехой, – засмеялся глава Цзинь.

Госпожа Цзи сладенько улыбнулась в ответ.

– А что там этот третий петушиный сын? – вдруг спросил глава Цзинь. – Не пора ли взять его в семью?

Госпожа Цзи прикусила губу изнутри. Если поженить их прямо сейчас и у молодых всё сладится, А-Цинь может родить на следующий же год. А если родится мальчик, то право наследования клана перейдёт к нему. Госпожа Цзи не готова была становиться бабкой. К тому же она всё ещё надеялась понести, и лучше бы это случилось прежде, чем у главы Цзиня появятся внуки.

– Не стоит торопиться со свадьбой, – сказала она вслух с озабоченным видом. – Тогда птицы решат, что мы полагаемся на зятя, чтобы получить настоящего наследника клана, и положение А-Цинь лишь ухудшится. Вот когда о ней заговорят, тогда можно и украсить гору алым шёлком.

– Дельно говоришь, – поразмыслив, кивнул глава Цзинь. – Но как бы этот третий петушиный сын не загулял. Что, падок он на женщин?

Госпожа Цзи захихикала:

– Он хорош лишь в петушиных боях, до женщин ему нет дела. Бойцовые петухи наседок топчут редко.

15. Наследница получает новый дом

На другой день госпожа Цзи велела позвать к себе А-Цинь.

– Матушка, – вежливо приветствовала её А-Цинь.

Госпожа Цзи сидела в плетёном кресле и обмахивалась веером. Увидев падчерицу, она принялась вздыхать. А-Цинь уже привыкла к подобному обращению и терпеливо ждала, когда мачеха, обронив несколько слов сожаления насчёт её невзрачной внешности, перейдёт к тому, для чего её позвала.

– А-Цинь, – сказала госпожа Цзи, навздыхавшись, – пора поговорить о твоём положении в клане. Ты являешься единственной наследницей клана фазанов и горы Певчих Птиц.

Новостью это для А-Цинь не было. Она лишь кивнула, не понимая, для чего мачеха завела этот разговор.

– Мы-то знаем, что ты достойна этого, но вот другие… – с притворным вздохом покачала головой госпожа Цзи. – Ты замечала, что на тебя смотрят? Они сомневаются, что ты заслуживаешь этого. Говорят, что недостойно полагаться на собственное происхождение.

Разумеется, А-Цинь замечала, что на неё смотрят, но никогда не думала о причинах этих взглядов. Лицо её омрачилось. Госпожа Цзи, заметив это, удовлетворённо улыбнулась.

На самом деле птицы ничего подобного не говорили и не думали. А-Цинь всем нравилась, потому и притягивала взгляды. К тому же они знали, что она золотая птица и будущая хозяйка горы, и многие хотели бы заручиться её поддержкой в будущем. Птицы видели, что девочка умна, и не сомневались, что после замужества приберёт к рукам не только туповатого мужа, но и весь клан.

О яде, который госпожа Цзи годами вливала падчерице в уши, чтобы принизить её мнение о себе, птицы и не подозревали.

– Красивая птица расположит других, распустив перья, – сказала госпожа Цзи, – но тебе, бедная курочка, придётся постараться, чтобы заслужить всеобщее уважение. Ты должна поступками доказать, что достойна быть наследницей клана фазанов.

– Доказать поступками? – повторила А-Цинь задумчиво.

– Быть старательной, скромной, терпеливой, не желать ничего сверх меры, – сказала мачеха.

Это была выдержка из «Поучения добродетельным жёнам», и госпожа Цзи решила ею воспользоваться в собственных целях.

– Идём со мной, – велела госпожа Цзи и отвела девочку на задворки поместья, где стоял невзрачный домик, годный скорее для прислуги, чем для будущей наследницы. Он был ещё крепкий, но запущенный: внутри было пыльно и все затянуто паутиной.

– Будешь жить здесь, чтобы показать, что ты непритязательна к роскоши, – сказала госпожа Цзи. – Приберёшься здесь, потом приходи ко мне, я скажу тебе, что делать дальше.

И она ушла, довольно улыбаясь. Она знала, что пальцы А-Цинь никогда не знали воды. Разве ей по силам такая грубая работа? Но глава Цзинь уже предупреждён, её жалобы он выслушивать не станет, а вот отчуждение непременно должно возникнуть.

А-Цинь растерянно поглядела на запустение, царящее в её новом доме. Пауков она не боялась, но не знала, с чего начать, чтобы привести дом в порядок. Она никогда не обращала внимания на то, как служанки моют пол или сметают пыль со стен и потолка.

Поразмыслив, она решила для начала вымести из дома сор и пыль: если сразу начать мыть пол, останутся грязные разводы. Она подвязала рукава, разыскала метлу и принялась за работу. Пыль поднялась клубами, девочка расчихалась, но не останавливалась, пока пол не был выметен. В доме явно стало чище.

Чтобы вымыть пол, ей пришлось разыскать деревянную бадью и принести воды из колодца. Бадья была тяжёлая, вода расплёскивалась. А-Цинь совершенно упыхалась, пока принесла её к дому, но решимости у неё не убавилось. Она нашла какую-то ветошь в доме и использовала её как половую тряпку. Воду пришлось менять несколько раз, прежде чем пол в доме стал относительно чистым.

Всё это заняло у неё несколько часов.

Госпожа Цзи между тем сидела и ждала, когда падчерица прибежит жаловаться на непосильную работу. Но время шло, а девочка не возвращалась.

– Неужели она попросту сбежала? – пробормотала госпожа Цзи. Это было бы ей на руку.

Она пошла проверить А-Цинь и с изумлением обнаружила, что та, утомившись, задремала прямо на свежевымытом полу. Вымыт он был, конечно, не до блеска, но явно хорошо для девочки, которая никогда прежде не прикасалась к воде. Будь это госпожа Цзи, она бы и рукавов не замочила!

Недовольная, госпожа Цзи ткнула падчерицу носком сапога в бок, чтобы разбудить. А-Цинь проснулась сразу же, от холодной воды руки у неё покраснели, и она спрятала их за спину.

– Откуда ты знаешь, как мыть пол? – спросила госпожа Цзи.

А-Цинь ненадолго задумалась. Вопрос показался ей странным. Как будто мачеха ожидала, что она не справится. Нет, это ей только показалось, нечего надумывать.

– Я не знаю, – ответила А-Цинь, – просто взяла и вымыла. Разве этому нужно нарочно учиться?

«Сяоцзе такое уметь не должна», – едва не сорвалось с губ у госпожи Цзи, но она вовремя прикусила язык.

– Раз ты это умеешь, – вслух сказала она, – то и порядок в этом доме будешь поддерживать сама. Слуг тебе я отряжать не стану. Птицы должны увидеть, что ты можешь справляться сама.

– Да, матушка, – послушно сказала А-Цинь.

Госпожа Цзи была несколько разочарована её послушанием.

16. «Уроки» для наследницы

Хоть всё и складывалось не так, как ожидала госпожа Цзи, её это не поколебало. Она распорядилась перенести пожитки А-Цинь в новое жилище. Вещей у девочки было немного, всего-то один небольшой сундук. Мачеха раскрыла его, небрежно перетряхнула вещи – не завалялось ли там что-нибудь ценное – и сказала:

– Эта одежда слишком нарядная. Наследница должна одеваться скромно. Я принесу тебе новую одежду, более подходящую.

И с этими словами она заперла сундук, а ключ унесла с собой. А-Цинь не слишком расстроилась. Она давно уже не носила той одежды, поскольку держала траур по матери, она наверняка стала ей мала. За последний год девочка подросла, превращаясь в девушку. Но А-Цинь беспокоило, какую одежду для неё подберёт мачеха. Она не хотела снимать траур.

Госпожа Цзи вернулась с двумя комплектами одежды. Невзрачная, из грубой ткани, она скорее походила на одежду для служанки.

– Такая больше не износится, – сказала госпожа Цзи. – Чтобы птицы не думали, что ты транжира. Если запачкается или порвётся, стирать и заштопывать будешь сама. Переодевайся.

А-Цинь, вопреки её ожиданиям, не стала спорить, попросила только разрешения оставить нарукавную траурную повязку. Госпожа Цзи кивнула, с неудовольствием подметив, что даже такая грубая одежда её не портит. Контраст между грубой тканью и изящными чертами лица лишь подчёркивал её происхождение: только слепой на оба глаза спутал бы драгоценную яшму с камнем-обманкой.

– Ты не должна бездельничать, – сказала госпожа Цзи, когда А-Цинь переоделась. – Я задам тебе «уроки», которые ты должна будешь ежедневно выполнять. Наследница должна быть работящей.

Новый распорядок должен был стать для А-Цинь обременительным. Мачеха велела ей вставать в пятую стражу и ложиться не раньше третьей.

– Как раз хватит, чтобы управиться со всеми делами, – сказала госпожа Цзи.

«Уроки», которые она задала падчерице, заключались в следующем.

Проснувшись, А-Цинь должна была идти на кухню помогать кухарям кашеварить. На горе Певчих Птиц ели исключительно растительную пищу, но если фрукты обычно подавали сырыми, то овощи полагалось варить или жарить.

Старые слуги, из тех, что прислуживали ещё покойной госпоже Цзинь, узнав, что единственную наследницу клана фазанов мачеха отрядила работать на кухню, поспешили сообщить об этом главе Цзиню. Но тот лишь благодушно посмеялся над ними, и они поняли, что делается это с его позволения.

– Как можно так обращаться с собственной дочерью? – шептались слуги, но возразить, конечно же, никто не посмел.

А-Цинь старательно исполняла то, что её заставляли делать на кухне, и не жаловалась, но с непривычки слишком много краснела лицом и потела – в кухне всегда стоял пар и было трудно дышать. Кухари не слишком загружали её работой, им было совестно, покрикивать же на неё они не могли, всё-таки будущая хозяйка. На кухне А-Цинь в основном мыла или чистила овощи, причём один из поварят всегда приглядывал, чтобы она ненароком не порезалась. К котлам с кипятком они её не подпускали.

Когда госпожа Цзи заглядывала на кухню, чтобы проверить, как справляется падчерица и не ропщет ли на такую несправедливость, кухари наводили суету, чтобы создавалось впечатление, что девочка завалена работой.

После работы на кухне А-Цинь должна была возвращаться в дом и учить «Поучение хорошим жёнам». Мачеха приходила и проверяла, сколько девочка затвердила за день и как хорошо. Если та ошибалась где-нибудь, ей велено было вставать на колени у порога и повторять строфу, в которой она допустила ошибку, и не останавливаться, пока не сочтёт до ста. Колени после такого наказания очень болели, но, по счастью, ошибалась А-Цинь редко.

– Ты, должно быть, думаешь, что я несправедливо строга с тобой, – с притворным вздохом говорила госпожа Цзи, – но я ради тебя же стараюсь ожесточить моё сердце.

– Я понимаю, матушка.

«Ничем эту девчонку не пронять», – недовольно подумала госпожа Цзи и велела девочке помимо уже заданного каждый день вышивать по платку.

Вышивкой А-Цинь никогда прежде не занималась, поначалу все пальцы её были исколоты и кровоточили, и она перепортила немало платков, но усердие принесло свои плоды, и у неё начало получаться. Правда, она задавалась вопросом, так ли уж важно для наследницы уметь вышивать, но мачеха строго сказала ей, что рукоделие обязательно для хорошей жены, которой она на будущий год станет. А-Цинь краем мысли подумала, что никогда не видела мачеху за шитьём или вышивкой, но вслух ничего говорить не стала.

Госпожа Цзи, видя, что А-Цинь это не проняло, с удовольствием попрекнула девочку в очередной раз веснушками и сказала:

– Бинтовать ноги тебе уже поздно, лотосовый крючок для тебя недостижимая мечта, так хоть следи за фигурой и не разъедайся. С этого дня будешь есть раз в день, и только пропаренное зерно. Умеренность в еде – добродетель.

А-Цинь вообще-то не считала лотосовый крючок мечтой. Видя, как подобно уткам ковыляют на искалеченных ногах женщины, она испытывала к ним сочувствие. Она крепко стояла на ногах и любила носить сапоги, а не башмаки. Это единственный раз, когда она возразила мачехе – не захотела носить женские башмаки.

Что же до еды, то в ней А-Цинь была неприхотлива. Зерно так зерно. И даже когда мачеха велела ей не пить чай, а довольствоваться простой водой, она ничего не возразила.

Эта безропотность госпожу Цзи только сильнее разозлила.

«Что бы я ей ни говорила сделать, она это исполняет, причём с досадной точностью, – подумала госпожа Цзи. – Но не могу же я заставить её рубить дрова или выполнять другую тяжёлую работу по дому? Птицы и так косо на меня поглядывают. И кто успел им растрезвонить, что я держу падчерицу в чёрном теле?»

Разумеется, к тому руку приложили старые слуги, страшно недовольные, что с их сяоцзе обращаются как с прислугой. Они втайне даже пытались подсобить А-Цинь в работе, но она самым решительным образом отказалась.

– Матушка задала мне «уроки», я должна сама их выполнять, – твёрдо сказала А-Цинь.

«Да разве ты не понимаешь, что она попросту над тобой измывается?» – мысленно кричали старые слуги, но вслух того сказать не посмели.

Кто они такие, чтобы столь явно в господские дела вмешиваться?

17. За семенами чжилань

Тяготы новой жизни, казалось, нисколько не отразились на А-Цинь. За последние несколько месяцев она подросла на цунь, несколько осунулась, теряя детскую пухлость и приобретая изящество зарождающегося девичества, а в жёлтых фазаньих глазах проявились золотые проблески. Теперь она носила мяньшу – отчасти по настоянию мачехи, чтобы скрыть веснушки, отчасти из-за укоренившейся в её душе неуверенности: если лицо некрасиво, то не лучше ли его скрыть?

Госпожа Цзи становилась недовольнее с каждым днём. Что бы она ни велела, А-Цинь исполняла с дочерним послушанием. Насколько же глубоко терпение этой девчонки? Госпожа Цзи даже осторожно попыталась подвести её к мысли, что с ней обходятся несправедливо, но А-Цинь, глядя на неё ясными глазами с искренним недоумением, возразила:

– Но мне не на что жаловаться, матушка.

– А ведь птицы по-прежнему глядят на тебя косо, – с досадой сказала мачеха.

Лицо девочки несколько омрачилось.

– Что ж, – сказала она после раздумья, – можно насыпать птице зерна, но клевать его не заставишь.

Госпожа Цзи спрятала руки в рукавах и пощипала себя пальцами за локти, чтобы вызвать слёзы. Когда глаза её покраснели и увлажнились, она сказала:

– Глупая курочка, ты не понимаешь. Если они не примут тебя, как ты сможешь унаследовать гору?

А-Цинь подумала вдруг, что наследовать гору ей не очень-то и хочется. Было во всём этом что-то сомнительное, но она никак не могла выхватить из сумбура мыслей верную нить суждений.

– Поэтому, – сказала госпожа Цзи, промокнув глаза рукавом, – мы поступим так. Ты ведь знаешь, как трудно вырастить чжилань?

А-Цинь медленно кивнула.

Чжилань высаживали на водяные поля, как рис. Соцветием эта трава напоминала дикий лотос, но листья у неё были тонкие и узкие, как у пырея, а корневища сплетались в пучок вокруг небольшого клубня. Выращивали чжилань из семян, которые очень долго прорастали, если прорастали вообще.

Чжилань считалась волшебной травой, но говорили об этом всегда только в общих чертах – мол, волшебная трава, потому-то эти сволочи цзинь-у и пытаются её украсть. Но никто никогда не рассказывал, какими именно волшебными свойствами чжилань обладает. В учебниках для цыплят о том не было ни слова, а на вопросы о траве взрослые загадочно вращали глазами и говорили, что это секретные знания, доступные только старейшим шаманам горы, и пушистым цыплятам не полагается того знать. А-Цинь подозревала, что они и сами ничего не знают, и трава-то вовсе не волшебная.

– Ты собственными руками вырастишь чжилань, – задала мачеха новый «урок», – тогда птицам ничего не останется, как принять тебя.

А-Цинь поглядела на неё с лёгким ужасом:

– Я? Сама?

– Да, – довольно подтвердила госпожа Цзи, – поэтому мы сейчас пойдём к шаману и возьмём у него мешочек семян чжилань.

А-Цинь перепугалась по-настоящему. Шаман – большой слепой голубь, глаза которому, как говорили, выклевали хищные птицы, когда пытались разорить амбар с семенами, – жил особняком и наводил ужас на цыплят своим горловым пением. Если другие голуби ворковали только в период токования, то шаман заводил свою песню каждодневно, и гортанное «урр» разносилось далеко по горе.

Видя, что А-Цинь колеблется, но не зная причины, госпожа Цзи взяла девочку за руку и потащила за собой к шатру, где жил шаман.

– Чего надо? – не слишком дружелюбно спросил шаман. Ему не нравилось, когда его пение прерывали внезапные визитёры.

Госпожа Цзи без лишних церемоний вытолкнула А-Цинь вперёд и сказала:

– Это дитя собирается вырастить чжилань. Ей нужны семена.

Шаман повернул на звук лицо с бельмами вместо глаз. А-Цинь затряслась от страха.

– Вырастить чжилань? – хохотнул шаман. – Ребёнку? Пустая трата семян!

– Проси его, – прошипела мачеха, ущипнув девочку за спину.

А-Цинь невольно всхлипнула, но пришлось просить:

– Уважаемый старший, мне нужно совсем немного семян.

Шаман насторожился при звуках её голоса:

– Уж не наследница ли фазанов пожаловала?

– Это она и есть, – с досадой сказала госпожа Цзи. Что этот шаман себе позволяет? Будто её голоса он не узнал!

Но с этого момента шаман обращался уже только к А-Цинь:

– Сяоцзе знает, насколько трудно вырастить чжилань?

– Я хочу попробовать, – робко ответила А-Цинь, стараясь не смотреть на него. Как жутко выглядели эти бельма! Ей было немного стыдно: следовало бы посочувствовать его увечью, но она ничего не могла с собой поделать.

– Из дюжины семян, быть может, лишь одно прорастает, – сказал шаман, – а то и ни одного. Каждое семечко чжилань на вес золота. Если на горе Певчих Птиц не останется чжилань, нас ждут великие бедствия. Ты ведь знаешь, что чжилань – волшебная трава?

– Да…

Госпожа Цзи подумала, что шаман отправит их восвояси, и хотела уж было пригрозить ему, чтобы он поделился семенами, но тот порылся в складках одежды и швырнул к ногам девочки небольшой, с ладонь или чуть меньше, шёлковый мешочек, расшитый пиктограммами. А-Цинь подняла мешочек, развязала его и заглянула внутрь. Он был набит округлыми, похожими на горох семенами, только цветом они были не жёлтые или зелёные, а беловатые и покрытые жёсткой скорлупой.

– Благодари его, – опять зашипела госпожа Цзи.

А-Цинь припрятала мешочек и очень вежливо поблагодарила шамана за семена чжилань. Тот усмехнулся с непонятным выражением лица и обронил:

– Воистину будет чудо из чудес, если золотой цыплёнок вырастит чжилань. Эй, женщина! Подбери для неё хорошее поле.

То, как бесцеремонно и безо всякого уважения он обратился, госпожу Цзи взбесило, но она стиснула зубы и проглотила обиду. Она ещё поквитается с ним, когда обретёт реальную власть!

18. Невозделанное поле

Поле, которое подобрала для А-Цинь мачеха, находилось на западном склоне. Эта часть горы была заброшена, птицы сюда забредали редко.

– И никто не будет тебе мешать, – с натянутой улыбкой на лице расхваливала собственный выбор госпожа Цзи.

Она лично вызвалась отвести туда падчерицу, но уже сожалела, что не отправила её со слугами. Дорога на западный склон давно не мостилась, в женских башмаках идти по ней было сущим наказанием. А-Цинь же шагала свободно в своих неизменных сапогах, но на душе ей было нелегко, потому что виды действовали удручающе.

Западный склон был сильно запущен. Прежде он принадлежал клану ворон, но теперь от большого и некогда процветающего клана осталась лишь горстка побочных семей, которые растворились среди других птиц. Постройки, оставшись без хозяев, разрушились, их оплетённые плющевыми сорняками остовы уныло кособочились тут и там, расколовшиеся краеугольные камни поросли мхом.

Госпожа Цзи приостановилась у колодца, пихнула ногой стоявшее возле ведро:

– Колодец не пересох, здесь можно брать воду.

А-Цинь осторожно заглянула в колодец. Он действительно был полон, в тускловатом водяном зеркале отражался клочок неба и её собственное лицо.

Неподалёку от колодца стоял покосившийся деревянный сарай без двух стен и дверей. Соломенная крыша потемнела и свисала с одной стороны клочьями, с другой обнажились деревянные рёбра перекрытия.

– А здесь можно пережидать дождь, – сказала госпожа Цзи. – Однако на ночь лучше возвращайся домой. В высокой траве могут водиться змеи.

Сорняки действительно буйствовали вокруг, и скрываться в них могли не только змеи, но, должно быть, и тигры. А-Цинь подумала: «Как хорошо, что у меня высокие сапоги!»

– А это поле для чжилань, – сказала госпожа Цзи, когда они прошли ещё немного.

А-Цинь потрясённо уставилась на то, что мачеха назвала «полем для чжилань». По форме это был давно высохший пруд. На глинистом дне, покрытом глубокими трещинами, ещё сохранились остовы каких-то рыб и высохшие мочалки водорослей.

– Но разве чжилань не растут на водных полях, как рис? – неуверенно спросила А-Цинь.

– Да.

– Но… это поле для чжилань пересохло…

Госпожа Цзи спрятала руки в рукавах:

– Ты наполнишь его водой из колодца. Я же показывала тебе, где брать воду, уже забыла?

– Я? – ужаснулась девочка. – Но… сколько же времени это займёт?

– Ты должна управиться с этим за год. Будущей весной ты выходишь замуж.

А-Цинь почувствовала лёгкое головокружение. Этот «урок» невозможно выполнить! Наполнить водой этот большой пруд, не говоря уже о том, чтобы вырастить чжилань, которая, как уже было сказано, плохо всходит или не всходит вообще!

– Если будешь усердно трудиться, всё получится, – беспечно сказала госпожа Цзи. – Иди за мной. Я должна показать тебе ещё кое-что.

«Ещё что-то?» – холодея, подумала А-Цинь.

Они обошли пруд по кругу. На другой стороне росло высокое дерево с гладкими ветвями. Под ним, чуть присыпанная песком, лежала шёлковая верёвка, завязанная петлёй. Внутри были разбросаны семена гороха.

– Что это? – не поняла девочка.

– Ловушка для вредных духов, – сказала госпожа Цзи. – Не угоди в неё. Петля стягивается намертво.

– Ловушка… для кого? – выдохнула А-Цинь.

Госпожа Цзи со смешком сказала:

– Эти вредные воры даже после смерти бродят вокруг полей с чжилань. Они примут горох за чжилань, потому что их семена похожи, и попадутся в ловушку, из которой им уже не выбраться.

Она поглядела на застывшее лицо падчерицы и засмеялась ещё громче:

– Глупая курочка, это всего лишь поверье. Призраков не существует. Я показала тебе эту ловушку, чтобы ты в неё не угодила ненароком. Увечная невеста дешевле ценится.

А-Цинь всё ещё неотрывно смотрела на ловушку. Вероятно, шёлковую петлю и горошины просто трепало ветром, потому на земле остались какие-то неясные следы, но живое воображение сразу же придало им вид отпечатков птичьих лап. На песке виднелись непарные отпечатки, будто у птицы, наследившей тут, было… три лапы. А-Цинь вздрогнула и обхватила плечи руками, чувствуя озноб во всём теле. Вероятно, также от ветра.

– Что ты так перепугалась? – продолжала смеяться госпожа Цзи. – Фазанья кожа в гусиную превратилась всего лишь из-за какой-то выдумки?

– А если сюда явятся цзинь-у? – прерывающимся шёпотом спросила девочка.

– Что им здесь делать? Западный склон годы давно заброшен, их шпионы наверняка уже донесли об этом. Да и за последние годы воров видели лишь пару раз и то мельком, так они удирали от наших стражей полей.

– А этому полю не полагается страж? – сейчас же вскинулась девочка. Оставаться один на один с вредным духом, даже если он не существует, или с цзинь-у было очень страшно.

– А разве это водное поле? Это лишь высохший пруд. Вот когда превратишь его в поле для чжилань, тогда и поговорим.

Сказав это, госпожа Цзи отправилась обратно, оставив падчерицу одну с её страхами и невесёлыми мыслями.

– Ну, – пробормотала девочка, бодрясь, – матушка расстаралась и отыскала это ничейное поле ради моего же блага. Если я выращу здесь чжилань, птицы перестанут пренебрежительно ко мне относиться и не будут больше сомневаться, что я недостойная наследница.

Но она вспомнила тут же и о змеях, и что воду придётся носить ведром из колодца, и что всхожесть семян чжилань оставляет желать лучшего, и что времени у неё всего год, а потом придётся выходить замуж за выбранного отцом жениха-петуха, и её охватило уныние.

Однако же деваться ей было некуда, пришлось выполнять и этот «урок».

19. Опустошая колодец, наполняя поле

Плечи А-Цинь поникли. По сравнению с другими полями, это заброшенное поле было не таким уж и большим, но ей предстояло восстанавливать его в одиночку, что было непосильной задачей для пятнадцатилетней девочки. Но, как говорится, раньше начнёшь, раньше закончишь, а не попытаешься, так и не узнаешь, получится или нет. И А-Цинь со вздохом пошла к колодцу.

Ведро было тяжёлым и оттягивало руки, вода выплёскивалась. Когда А-Цинь вернулась к полю, воды осталось всего с полведра. Она вылила ведро в поле, но вода тотчас же впиталась, не оставив и мокрого следа – дни стояли жаркие. А-Цинь ненадолго замерла, представив себе, сколько вёдер ей придётся перетаскать, прежде чем поле наполнится. Разве только молиться о дожде?

А-Цинь поглядела на свои ладони. Сбитая неудобной ручкой ведра кожа покраснела и сморщилась, двигать пальцами и уж тем более сжать руку в кулак было больно. А ведь это было всего одно ведро… Она изуродует себе руки, когда полностью выполнит «урок» мачехи. «Увечная жена дёшево ценится», так было написано в «Поучении хорошим жёнам». Её отчего-то эта мысль приободрила, но руки всё равно было жалко. Она решила закончить на сегодня.

Мачеха заперла сундук с одеждой А-Цинь на замок, поэтому она могла пользоваться лишь тем, что нашлось бы в её новом доме. Она перерыла всё вверх дном и отыскала кусок какой-то дерюги, достаточно прочной, чтобы сшить из неё верхонки.

Шить А-Цинь никто не учил, игла была тонкой и острой, а дерюга – грубой, и девочка исколола все пальцы, прежде чем сшила защиту для рук. Уже потом, когда она навострилась шить, заплаты на прорехах её одежды выглядели вполне прилично, но сейчас был первый опыт, и верхонки вышли просто чудовищными! Но они хотя бы не сваливались с рук, и ведро теперь не натирало ладони.

А-Цинь трудилась весь следующий день, но на дне поля даже грязи не осталось, всё впитывалось. Поясницу разломило, плечи налились тяжестью, руки девочка вообще с трудом могла поднимать, а ноги ныли – походи-ка туда-сюда с полным ведром воды!

По счастью на другой день пошёл дождь, и А-Цинь облегчённо выдохнула. Но радость её продлилась недолго: от мачехи прислали записку, чтобы она не отлынивала и работала даже в дождливую погоду. А-Цинь отыскала в доме старый соломенный плащ, набросила его на плечи и отправилась на поле.

Дождь лил весь день, и дно поля покрылось грязью. Земля вокруг была скользкой, А-Цинь всё время оступалась, но две дюжины вёдер воды донесла и вылила.

А на другой день вышло солнце и высушило грязь, от вчерашних усилий не осталось и следа. А-Цинь застонала.

День за днём она носила воду из колодца и выливала его в поле. Потом снова зарядили дожди, и поле до половины наполнилось грязью. А-Цинь всё подливала и подливала в него воду, пока… колодец не иссяк. В последнем ведре воды было на самом донышке. Должно было пройти какое-то время, чтобы колодец наполнился вновь.

О том, что случится с полем, когда дожди закончатся, А-Цинь предпочитала не думать.

То ли ей просто повезло, то ли звёзды так сошлись, но дожди шли ещё неделю, и поле для чжилань заполнилось до краёв. Грязная жижа была вязкой, но не пересыхала даже под палящим солнцем, которое вернулось на небо на восьмой день.

А между тем и вода в колодец вернулась, и А-Цинь продолжала ведро за ведром вычерпывать его, пока колодец вновь не иссяк и вновь не наполнился. Так продолжалось долгое время. А-Цинь загибала пальцы, высчитывая, и выходило, что она уже четвёртый месяц возится с полем.

– И как определить, что поле готово? – пробормотала А-Цинь, осторожно пробуя пальцем грязную жижу. Чпок! И её палец засосало внутрь. Она выдернула его и обтёрла о подол.

Чтобы развеять сомнения, она пошла взглянуть на рисовые поля. Они выглядели похоже, но вода в них отстоялась и была прозрачной. Птицы, работающие в поле, подошли к ней, и она спросила, отчего так. Ей сказали, что на дне рисовых полей есть белые камни, которые разжижают грязь. Кто-то даже не поленился вытащить со дна один из камней и показать ей. А-Цинь не раз видела такие, ими была вымощена дорога от колодца к полю.

Камни были плотно утрамбованы в землю, выворотить их не удавалось. А-Цинь разыскала тяжёлое било и с его помощью откалывала от камней небольшие кусочки. Она не знала, будет ли от них та же польза, что от целых камней, но всё равно разбрасывала их по полю, а потом следила, как они медленно, с пузырями, погружаются в вязкую жижу.

Были тому причиной белые камни или нет, но вода в поле действительно постепенно начала светлеть. Грязь оседала на дно в виде ила. В этой мутной воде ничего нельзя было разглядеть, но А-Цинь всё равно считала это своей маленькой победой.

Она справилась у знающих птиц, те сказали, что благоприятный день для посева чжилань наступит через неделю. Дожидаясь его, А-Цинь по-прежнему носила вёдрами воду из колодца и выливала их в поле.

Мачеха ни разу не пришла к ней, потому не видела, как изменилась А-Цинь за это время. Она стала крепче физически, ноги уже не болели, когда она сновала туда-сюда от колодца к полю в своих неизменных сапогах, да и в плечах уже не хрустело, когда она поднимала руки, чтобы размять суставы.

Тяготы закаляют тело и дух. А-Цинь была бесконечно довольна собой и с нетерпением ждала благоприятного дня.

Кто ж знал, что именно в этот день…

20. Каркающий нарушитель

От птиц А-Цинь узнала, что на дне поля нужно прогрести бороздки, а уж потом высевать семена. Делалось это для удобства и с практической целью: когда чжилань взойдёт, её легче будет пропалывать. Сорняки, растущие в воде, не упустят случая затянуть нежные всходы. Птицы научили её, как отличать чжилань от плевел и боронить поле. Инструментом они её тоже снабдили. Это была старенькая мотыжка с тупоносым железным концом, покрытым ржавым лишаем. Длиной она была в полтора фэня[4]. Чтобы пользоваться ею, придётся или согнуться в три погибели, или изгваздаться в грязи, ползая на коленях. Но птицы сказали, что именно такими мотыжками и делают грядки, и всячески её напутствовали.

В благоприятный день А-Цинь встала засветло, наскоро умылась и, захватив с собой сомнительный трофей, отправилась на своё поле.

Солнце ещё только-только просыпалось и вяло шевелило первыми лучами над вершиной горы Певчих Птиц. А-Цинь, сощурившись, оглядела горизонт и подумала, что благоприятный день не такой уж и благоприятный: на небе ни облачка, придётся весь день провести на солнцепёке. Но, говорят, высеивать чжилань нужно именно в солнечные дни, иначе семена не взойдут.

На полпути ей послышалось, что со стороны поля доносится какой-то скрипящий звук, словно кто-то когтил камень. А-Цинь замерла на мгновение, кровь отхлынула от лица, когда ей припомнились россказни о призраках. Нет, глупости, призраки не явятся среди бела дня… Или явятся? А-Цинь покрепче сжала в руке мотыжку и медленно и напряжённо двинулась вперёд.

Чем ближе к полю она подходила, тем явственнее становился шум, в котором теперь помимо скрипа различалось хлопанье крыльев и хриплое карканье. От сердца отлегло, когда она поняла, что это просто какая-то птица попалась в ловушку, позарившись на горох.

Подойдя ближе, А-Цинь увидела, что под деревом с гладкими ветвями прыгает и хлопает крыльями большая чёрная птица с янтарными глазами. Шёлковая петля туго затянулась на её лапе. Ни снять, ни расклевать её птица не могла и потому в ярости кружила на привязи, громко каркая. На призрака эта птица не походила, у неё была тень и вполне чёткие очертания, и А-Цинь сразу перестала бояться. Сердце её наполнилось праведным гневом.

– Попался, воришка! – грозно сказала А-Цинь.

Птица, которую этот окрик явно застал врасплох – она так бесновалась, что ничего вокруг не видела, – вздрогнула и дёрнула головой, разворачивая к А-Цинь блестящий янтарный глаз и застывая в нелепой позе – стоя на одной лапе и подёргивая той, что попалась в петлю, в воздухе. Казалось, птица хотела сохранить достоинство перед неожиданно объявившимся зрителем, потому медленно сложила крылья и встала на обе лапы. Клюв она тоже закрыла и перестала каркать, а голова её надменно вздёрнулась вверх.

А-Цинь на странное поведение птицы внимания не обратила. Она, продолжая гореть праведным гневом, ткнула в сторону птицы пальцем и обличающе сказала:

– Противная ворона, поделом тебе!

То, что праведный гнев тут же вспыхнул на лице чёрной птицы, не заметить было невозможно. Клюв птицы широко раскрылся, но из него вырвалось не прежнее хриплое карканье, а чистая, звонкая речь:

– Ворона?! Да как ты посмела обозвать этого молодого господина вороной?!

И на глазах потрясённой А-Цинь чёрная птица превратилась… в юношу. Он был весь в чёрном: чёрное цзяньсю, чёрные штаны, чёрные высокие сапоги, чёрная лента в волосах. На этом контрасте кожа казалась ослепительно белой.

Потрясение было слишком велико. А-Цинь взвизгнула и запустила в него мотыжкой. Бац! просвистев в воздухе, как метательный снаряд, мотыжка угодила юноше прямо в лоб, и он хлопнулся навзничь с глухим и не менее потрясённым: «Ай!» – и не шевелился.

А-Цинь приложила руку к груди, хватая пересохшими губами воздух. Она так перепугалась этому неожиданному превращению, что у неё сердце зашлось. Оборотень, который явился на поле, чтобы воровать семена… это цзинь-у?! Она круглыми глазами уставилась на поверженного нарушителя. Тот признаков жизни не подавал, и в её голову закралась мысль: «Не зашибла ли я его ненароком?»

– Эй… – робко позвала она, не решаясь приблизиться, – ты там живой?

Юноша резко сел, держась обеими руками за покрасневший лоб, его янтарные глаза заволокло слезами, губы, подрагивая раскрылись… А-Цинь показалось, что он сейчас на неё каркнет, но он, заикаясь, выпалил:

– Ка-ка-как ты посмела в меня ки-ки-кинуть этой… этой…

Он пошарил рукой возле себя, схватил мотыжку и ошеломлённо на неё уставился. Похоже, он не знал, как эта вещь называется, потому и запнулся.

– Ты вор, – обличила его А-Цинь, – и получил заслуженно…

– Да к-к-кто в своём уме станет горох воровать?! – вспылил юноша.

– В ловушку-то ты попался, – напомнила А-Цинь. – Ты в неё за горохом полез. Что, принял горох за чжилань?

Нарушитель сидел на привязи, и девушка несколько осмелела. Ей почему-то казалось, что он не станет кидаться в неё мотыжкой в ответ. Он явно старался сохранить достоинство.

– Это просто любопытство, – отрезал юноша и подкинул инструмент на ладони.

А-Цинь сейчас же насторожилась. А если она ошиблась и он всё-таки запустит в неё мотыжкой? Успеет ли она увернуться?

– Эй, – храбрясь, сказала она, – а ну верни мне сейчас же мотыжку, она не твоя.

– Конечно, не моя, я такой дрянью не пользуюсь, – презрительно сказал юноша и небрежно перекинул мотыжку девушке.

А-Цинь её поймала и выставила перед собой, как оружие. Конечно, вряд ли бы ей удалось застать его врасплох, как в первый раз, но она подумала, что это хотя бы заставит с ней считаться. Юноша сощурил янтарные глаза и презрительно фыркнул. Это его нисколько не впечатлило.

– Эй, ты, – сказал он повелительно, – немедленно освободи этого молодого господина, чернавка[5].

А-Цинь от такой наглости дара речи лишилась. Чернавка?! Да её в жизни никто так не обзывал!

21. Так у кого же из них с глазами не всё в порядке?

– Как ты меня назвал?! – взвилась А-Цинь и разразилась бранью. От птиц, работающих на полях, она много чего успела наслушаться, и словарный запас девушки значительно пополнился.

Юноша широко раскрыл глаза. Кажется, поток брани его впечатлил.

– Ну, знаешь, – почти с восхищением сказал он, – девушке, чернавка она или нет, так выражаться не пристало.

– Я не чернавка!!! Ослеп, что ли! Не можешь отличить девушку из благородной семьи от служанки!

Юноша скептически оглядел её, будто подсчитывая заплаты на одежде, и непередаваемым тоном протянул:

– Девушку из благородной семьи… С глазами у которой тоже явно не всё в порядке, если не может отличить благородного ворона от мерзкой вороны.

– Какая разница? – выпалила А-Цинь.

– К-к-какая разница? – задохнулся юноша. – Да как можно воронов сравнивать с воронами?! Это смертельное оскорбление! За такое на нашей горе забивают палками!

– Какая разница, какая ты птица? Ты вор! – ткнула в него пальцем А-Цинь. – Что, увидел неохраняемое поле чжилань и решил его разорить?

Юноша скользнул взглядом по полю и насмешливо сказал:

– Нужно быть слепым, чтобы принять эту грязную лужу за поле для чжилань. У меня с глазами всё в порядке.

А-Цинь побледнела от гнева:

– Грязная лужа?! Да как ты смеешь называть моё поле грязной лужей?! Я не для того его делала, чтобы всякие тут его хаяли!

– Твоё поле? – недоверчиво спросил юноша. – Что, на горе Певчих Птиц даже чернавки владеют полями чжилань?

А-Цинь, не удержавшись, запулила в него мотыжкой. На этот раз юноша успел увернуться, и мотыжка улетела куда-то за дерево.

– Сам ты чернавка! – от всего сердца обозвала его А-Цинь. – И родители твои чернавки! И все твои предки!

– Ещё потомков помяни, – с усмешкой предложил юноша. – Нет, ну правда, кто тебя выучил ругаться?.. Ха-ха, скажет тоже – девушка из благородной семьи…

А-Цинь никогда особенно не кичилась своим положением, но сейчас просто не смогла стерпеть подобного пренебрежительного отношения. Какой-то воришка с чужой горы… очень красивый воришка с чужой горы…

– К твоему сведению, – сказала она, чётко разделяя слова, – перед тобой наследница этой горы, и одного моего слова достаточно, чтобы тебя палками забили!

– Что, певчие птицы настолько бедствуют, что даже их наследники ходят в обносках? – насмешливо спросил юноша, одаряя её ещё одним презрительным взглядом. – Хочешь, чтобы этот молодой господин одарил тебя золотом?

Он небрежно швырнул ей под ноги несколько золотых слитков.

– Не твоё воронье дело, что на нашей горе происходит, – грубо сказала А-Цинь, пнув золото обратно ему. – Сдалось мне твоё золото…

– Я не ворона!!! – рявкнул юноша и, окончательно растеряв полный достоинства вид, выругался, не менее залихватски, чем А-Цинь прежде. – У тебя не только с глазами проблема, но и с головой? Сколько раз повторять, что я ворон, а не ворона?!

А-Цинь мысленно повторила его ругательство. Такого она ещё не слышала. У этого воришки с чужой горы… Воришки с чужой горы? Который… называет себя вороном?.. Глаза её широко раскрылись.

– Ты-ты-ты… – заикаясь, сказала она, – на самом деле… цзинь-у?!

– Хм? – выгнул красивую бровь юноша. – Цзинь-у?.. Разумеется, цзинь-у. Кто же ещё?..

А-Цинь сглотнула. Перед глазами выплыла сцена, которую она видела в храме – развешанные на верёвке крылья с чёрными перьями.

– Тебя… тебе крылья оторвут, – выдохнула она.

– Ха-а? – протянул юноша. – Посмотрел бы я на того, кто посмеет до этого молодого господина хоть пальцем дотронуться!

– Нет, ты не понимаешь… За воровство чжилань на горе Певчих Птиц отрывают крылья. Тебе нужно отсюда поскорее улетать.

– Улететь? – Юноша с иронией указал обеими ладонями на перетянутую петлёй ногу. – Если принесёшь ту ржавую штуковину, я могу попытаться отрубить себе ногу.

А-Цинь осторожно обошла его и стала искать мотыжку в траве за деревом.

– Эй-эй, – беспокойно воскликнул юноша, наблюдая за ней, – я же пошутил! У тебя точно с головой не всё в порядке!

– Это у тебя с головой не всё в порядке и у всей твоей родни! – ругнулась А-Цинь и с торжеством извлекла мотыжку на птичий свет.

– Эй, не подходи ко мне!!!

– А как, по-твоему, я разломаю эту ловушку? Голыми руками? – теперь уже пришла очередь А-Цинь иронизировать. – Я очень сомневаюсь в умственных способностях… «этого молодого господина», – ядовито докончила она, пародируя его.

– Ты… освободишь меня? – после напряжённого молчания уточнил юноша.

– А ты предпочтёшь, чтобы стражи полей тебе крылья оторвали?

А-Цинь примерилась и рубанула мотыжкой по шёлковой верёвке. Та оказалась на удивление крепкой, ни ниточки не оборвалось. Юноша зашипел, сжимая лодыжку: от удара петля стянулась ещё сильнее.

– Она что, зачарованная? – сквозь зубы спросил он. – Или эта ржавая штука слишком тупая, чтобы её разрубить?

А-Цинь оценивающе поглядела на мотыжку в своих руках. Туповата, конечно, но ничего другого у неё нет. Если она вернётся домой за ножом, воришку с чужой горы может кто-нибудь обнаружить, пока её нет, и тогда его точно схватят и отрубят ему крылья.

– Ладно, – со вздохом сказала она, – раз не разрубить, попробую её целиком выкопать.

Она принялась за работу и разрыла землю вокруг ловушки, чтобы обнаружить, что шёлковая верёвка намертво привязана к врытому в землю железному столбу. Вытащить его из земли ей было не по силам. Он уходил глубоко в землю, может, до самого основания горы. Она издала разочарованный вздох. Юноша тоже поглядел в яму и, кажется решился на что-то.

– Посторонись-ка, – велел он.

Он развернул руку ладонью вверх, на ней расцвело тёмное пламя.

– Это что? – отпрянула в испуге девушка.

– Духовное пламя. Что, птицы на вашей горе так не умеют?

А-Цинь задумчиво покачала головой. Она никогда не видела ничего подобного. Юноша пренебрежительно фыркнул и зашвырнул тёмным пламенем в железный столб. Шёлковая верёвка вспыхнула – чёрным огнём! – и начала медленно оплавляться от жара.

– Попробуй теперь по ней рубануть, – велел юноша.

– А я не обожгусь? – неуверенно спросила А-Цинь.

– Нет, пока я не захочу тебя обжечь, – со значением сказал он.

Когда верёвка была разрублена, петля на ноге юноша ослабла сама собой. Он вскочил, сбросил её и пинком отправил куда подальше. А-Цинь выставила перед собой мотыжку. Кто знает, что сделает этот воришка с чужой горы!

– И не жди, что я тебя поблагодарю, – сквозь зубы сказал юноша.

– Сдалась мне твоя благодарность! – вспыхнула А-Цинь. – Убирайся с моего поля! И даже не думай вернуться сюда снова!

– И в мыслях не было, – огрызнулся он.

Он с разбегу превратился в чёрную птицу – ворона, а не ворону – и, тяжело взмахивая крыльями, улетел прочь.

А-Цинь осталась разгребать последствия этой встречи, вернее, загребать: нужно было зарыть столб обратно и установить ловушку на прежнее место.

Вдруг явятся и другие цзинь-у?

22. Посторонние мысли

День был испорчен. Пока А-Цинь восстанавливала ловушку, благоприятный час прошёл, а высаживать чжилань в неурочный час – уж лучше сразу выбросить семена, всё равно не взойдут. К тому же она ещё не пробороздила поле.

Брошенное воришкой-вороном золото А-Цинь подобрала, но присваивать не собиралась. К золоту она была совершенно равнодушна: она сама золотая птица, золото не имеет над ней власти. Подумав, она разложила золотые слитки в ловушке. Шёлковая петля была присыпана землёй на славу, со стороны могло показаться, что золото просто кто-то обронил.

«Этот… красивый воришка, конечно, не вернётся, – подумала А-Цинь, – но если явится ещё кто-то, нужно быть начеку».

Припрятав мотыжку возле края поля – под охапкой сорванной травы, – А-Цинь отправилась домой, размышляя о сегодняшней неожиданной встрече.

Странно, почему она никак не могла выкинуть из головы этого воришку в чёрном? Она не разглядела его толком, потому что была слишком рассержена, однако же, в мыслях его образ представлялся ей довольно чётко. Как можно запомнить кого-то, даже не глядя на него? И почему она решила, что этот воришка красивый? Потому что на горе Певчих Птиц не было никого, похожего на него?

А-Цинь было немножко совестно, что она отпустила вора. Если бы старшие птицы об этом узнали, непременно наказали бы её. Но одновременно она чувствовала, что поступила хорошо – спасла его. Её мать – родная мать – наверняка бы одобрила этот поступок.

– Видишь ли, – пробормотала А-Цинь, неизвестно к кому обращаясь, – у него и крылья красивые. И они нужны ему, чтобы летать. А в храме они бы пылились на верёвке вместе с остальными. А куда бы он делся, бескрылый?

Тут ей пришёл в голову вопрос, которым она никогда не задавалась: если в храме развешаны крылья воров, то куда делось всё остальное? Что случается с птицами, которым оборвали крылья? Спросить она, разумеется, ни у кого не могла, а собственные предположения были настолько ужасны, что она решительно выкинула их из головы.

Дома её поджидала нянька. Она приходила изредка проверить девочку, хоть ей это и было запрещено. Обстановка дома подействовала на неё удручающе, и нянька сидела на пороге, тяжело вздыхая и думая: «Вот если бы покойная госпожа была жива, с сяоцзе никто бы не посмел так обращаться. Что себе позволяет эта общипанная курица?»

Вид А-Цинь – в запыленной, заштопанной одежде – расстроил старую няньку ещё больше.

– Бабушка Воробьиха! – обрадовалась А-Цинь.

Нянька засуетилась вокруг, привычно охлопывая её одежду от пыли – как всегда делала, когда маленькая А-Цинь пачкалась.

– Что же она с тобой сделала! – проворчала нянька.

А-Цинь поняла, что речь идёт о мачехе, и возразила:

– Матушка делает это для моей же пользы. Чтобы птицы прониклись ко мне уважением. Когда я выполню все «уроки», птицы будут считать меня достойной наследницей.

– Какой же ты наивный цыплёнок… – покачала головой нянька.

Поняв, что А-Цинь вряд ли поверит в злой умысел, старая Воробьиха оставила эти мысли и принялась расспрашивать, как девочке живётся на новом месте. А-Цинь не жаловалась и даже с воодушевлением рассказывала об «уроках», которые задавала ей госпожа Цзи.

– Скоро посею чжилань, – с гордостью добавила А-Цинь, умолчав о причине, по которой сегодняшний «урок» оказался не выполненным.

Она любила старую няньку, но не была уверена, что стоит рассказывать ей о воришке-вороне. Старая Воробьиха была хоть и не болтлива, но суеверна и непременно сочтёт эту встречу дурным предзнаменованием. А о подобном всегда докладывают кому-то из старейшин или самому главе Цзиню. Нет, лучше никому не говорить о том, что она встретилась с цзинь-у.

Некстати явилась госпожа Цзи. Няньку она окинула кислым взглядом и спросила строго:

– Что ты здесь делаешь? Запрещено помогать наследнице в испытаниях.

Старухе очень многое хотелось бы высказать госпоже Цзи, но она не посмела и, понурившись, пробурчала извинения. Госпожа Цзи велела ей убираться и не приходить в другой раз, если не хочет заработать палок. Старая Воробьиха кинула на неё взгляд исподлобья и ушла, ворча себе под нос проклятия на голову вредной курице и её потомкам до десятого колена.

– Матушка, не брани её, – сказала А-Цинь умоляюще. – Бабушка Воробьиха просто соскучилась по мне, вот и пришла. Она мне не помогала.

Мачеха окинула падчерицу быстрым, но цепким взглядом и осталась довольна. А-Цинь хоть уже и сняла мяньшу, но ещё не успела умыться, и лицо её было запылено.

– А-Цинь, – ласково сказала мачеха, протягивая ей платок, – утрись и дай мне тебя обнять. Я была занята, и мы так долго не виделись, что я по тебе соскучилась.

Девочка непременно должна была оценить заботу о ней. Так и вышло.

– Я прежде умоюсь, – всполошилась А-Цинь. – Я не хочу пачкать одежду матушки.

Госпожа Цзи согласно кивнула и не без удовольствия наблюдала, как А-Цинь сражается с колодезной верёвкой, чтобы вытянуть ведро воды для умывания. А-Цинь умылась, вытерла лицо платком и только после этого осторожно обняла мачеху. Та похлопала её кончиками пальцев по голове, брезгуя прикасаться ко всему остальному.

– Матушка, сегодня я себя плохо вела, – со вздохом сказала А-Цинь. – Я не справилась.

– Не справилась с сегодняшним «уроком»? – удивилась госпожа Цзи.

– Я… потеряла мотыжку и потому не смогла разборонить поле, – с запинкой сказала А-Цинь. – Я искала-искала её, но так и не нашла, только время потеряла, а благоприятный час прошёл. Завтра придётся начинать всё заново. Если не отыщу мотыжку, придётся делать бороздки какой-нибудь палкой или прямо руками.

Госпожа Цзи поиграла с этой мыслью немного, но какой бы привлекательной она ни была, пришлось от неё отказаться: как бы она объяснила главе Цзиню, если бы его дочь поранила руки? Потому она сказала с притворной заботой:

– Ну что ты! Я пришлю кого-нибудь, пусть принесут тебе новую мотыжку. Не вздумай боронить руками, ещё поранишься!

А-Цинь вспыхнула радостью и робко попросила:

– А можно, чтобы мотыжка была не ржавая и хорошо заточенная?

– Конечно, глупый цыплёнок, – засмеялась мачеха, но делать этого не собиралась.

Позже – по её приказу – слуги принесут несколько ржавых мотыг, слишком тяжёлых, чтобы ими могла пользоваться девушка, но госпожа Цзи разохается и скажет, что их принесли по ошибке, а А-Цинь будет слишком добра и жалостлива: если бы она стала жаловаться, слуг бы наказали палками.

– Я лучше поищу старую мотыжку, – сказала А-Цинь, когда мачеха с видимой неохотой согласилась не наказывать слуг слишком строго за их нерадивость.

– Славный цыплёнок, – похвалила её мачеха и отправилась восвояси, не забыв подлить яду в уши А-Цинь: – Не забывай носить мяньшу, иначе лицо обветрится и станет ещё некрасивее.

– Да, матушка, – поклонилась ей вслед А-Цинь.

Но госпожа Цзи просчиталась, думая, что девочка исполнится невесёлых мыслей. Голова её была занята встречей с воришкой, потому А-Цинь не особенно расстроилась. Она уже привыкла думать, что некрасива. Какая разница, обветренное у неё лицо или нет?

Ложась спать, она думала: «Жалко, что я его больше не увижу. Он красивый».

Идя на другой утро к своему полю, она знала, что его там не будет…

23. Любопытный, но хитроумный ворон

Но он был там.

Большая чёрная птица кувыркалась на ветке дерева с таким видом, точно увлекательнее этого занятия на свете не было. Она опрокидывалась клювом вперёд, а потом, взмахивая крыльями, возвращалась в исходное положение. Ветка была гладкая и скользкая, но чёрная птица ловко перебирала лапами, нисколько не боясь, что сорвётся и угодит в ловушку, которая находилась как раз под деревом. А уж не попался ли он именно поэтому в прошлый раз?

Когда А-Цинь подошла к полю, чёрная птица висела на ветке вниз головой, совсем как летучая мышь, и даже виду не подала, что заметила А-Цинь. Поразмыслив, девушка решила поступить так же. Дел у неё было невпроворот, некогда отвлекаться. Краем глаза она заметила, что золото по-прежнему лежит на земле. Видно, воришка усвоил урок, а других до него здесь не было.

А-Цинь вытащила мотыжку из травы, уже подвялившейся на солнце. Чёрная птица, увидев это, явно напряглась и постаралась сделать своё присутствие менее заметным, плотно прижав крылья к бокам. Ей нисколько не хотелось встретиться с мотыжкой снова, это был болезненный и травмирующий во всех смыслах опыт. Когти едва слышно заскрипели, впиваясь в ветку.

А-Цинь ничего этого не заметила. Она поглядела на поле, раздумывая, не добавить ли в него воды, чтобы разжижить грязь, ставшую вязкой на солнце. Пожалуй, пару вёдер принести стоило, а уж потом начать боронить. Чёрной птице, она надеялась, к тому времени наскучит кувыркаться на ветке и она улетит восвояси. Она кивнула собственным мыслям и пошла за водой. Чёрная птица сейчас же перестала притворяться страшно занятой и посмотрела ей вслед. Во взгляде её, казалось, промелькнуло разочарование. Разве эти акробатические трюки не заслуживали хотя бы толику внимания?

Но он и не подумала улетать.

Когда А-Цинь вернулась к полю с первым ведром, чёрная птица по-прежнему лениво кувыркалась на ветке. Перья у неё были взъерошены, и А-Цинь подумала невольно, что птица, пока её не было, успела сорваться и только чудом ухватилась за ветку, оттого у неё такой встрёпанный вид. Но выяснять, так ли это, А-Цинь не стала, она вылила ведро в поле и пошла за следующим.

Когда А-Цинь принесла второе ведро, чёрная птица следила за ней с нескрываемым интересом, даже клюв раскрыла, точно собиралась прокаркать какой-то вопрос, но в последний момент передумала и со щелчком захлопнула клюв.

Когда А-Цинь вернулась с третьим ведром и проделала то же самое, что и с двумя предыдущими, чёрная птица не выдержала. Она кувыркнулась на ветке, превратилась в прежнего юношу, который теперь висел книзу головой, зацепившись за ветку согнутыми в коленях ногами.

– Что ты делаешь? – потрясённо спросил он.

– Ты что, слепой и не видишь, что я делаю? – отозвалась А-Цинь и отправилась за следующим ведром.

– Зачем лить чистую воду в эту грязную лужу? – уточнил вопрос юноша, когда А-Цинь вернулась.

– Это не лужа, а поле для чжилань, и не твоё дело, зачем я это делаю.

В другой раз он бы непременно оскорбился этими словами, но сейчас его терзало любопытство, потому он стерпел и продолжил допытываться:

– Что с тебя, убудет, если скажешь? Я же не секреты вашей горы выспрашиваю.

А-Цинь подумала: «Так умничал накануне, а теперь что, не хватает умишка самому догадаться, зачем? Наверное, если висеть вниз головой, то кровь к мозгу приливает и делает птицу глупее, чем она есть».

Юноша скрестил руки на груди и, хмурясь, наблюдал, как А-Цинь несёт и выливает очередное ведро.

– Ты разве не устала таскать такие тяжёлые вёдра? – спросил он.

– Взял бы да помог, если это тебя так заботит, – огрызнулась А-Цинь.

– Зачем этому молодому господину заниматься бессмысленной работой? – с пренебрежением сказал он.

– А разве не ты хотел узнать, для чего я это делаю? – поддела его А-Цинь.

– Пф, – отозвался он, слегка раскачиваясь на ветке.

А-Цинь представила, что будет, если ветка обломится под тяжестью его тела и «этот молодой господин» рухнет вниз, прямо в ловушку. Уж тогда точно растеряет свой напыщенный вид!

Но она не ожидала, что когда вернётся к полю с очередным ведром, юноша спрыгнет с ветки, выхватит у неё ведро и с размаху выплеснет воду в поле.

Брызги воды и грязи полетели во все стороны.

– Кто так делает! – рассердилась А-Цинь, пытаясь забрать у него пустое ведро.

Но юноша держал его высоко, ни дотянуться, ни допрыгнуть. Видимо, он решил над ней поиздеваться, раз она ему не ответила. А-Цинь запыхалась и сдалась. У колодца было ещё одно ведро. А он пусть забирает себе это, раз ему оно так приглянулось.

Но она не ожидала, что юноша пойдёт за ней следом.

– Куда это ты намылился? – опешила она.

– Помогу тебе принести воды, – спокойно ответил он, крутя ведро на пальце. – Тогда скажешь?

А-Цинь решила воспользоваться случаем и уточнила:

– Десять вёдер.

Он кивнул, превратился в ворона и улетел в сторону колодца, крепко держа ведро в лапах. А-Цинь остановилась и хлопнула себя по лбу. Как он думает носить воду в птичьем облике? Ведро тяжёлое, оно вывалится у него из когтей, а если и не вывалится, то вода выплеснется по дороге. Что толку от такой «помощи»?

Но она не ожидала, что… ворон быстро вернётся, без видимых усилий неся в лапах полное ведро воды, и пролетая так плавно, что ни капли не пролилось. У поля он превратился в юношу и прежним способом выплеснул воду в поле.

– Осторожно выливать надо! – возмутилась А-Цинь. – Так на дне ямы появятся!

– И что с того? – беспечно пожал плечами юноша и, превратившись в ворона, улетел с пустым ведром к колодцу.

– А то, – сказала А-Цинь, когда он вернулся, и небрежно похлопала по ладони мотыжкой.

Мотыжка явно заставила его осторожничать, и воду в этот раз он вылил очень аккуратно, буквально по капле. Ему нисколько не хотелось вновь получить по лбу.

– Так-то лучше, – довольно сказала А-Цинь. – И кстати… учитывая мою долю… ты должен принести ещё восемнадцать вёдер.

Судя по взгляду юноши, мысленно он помянул всех её предков до десятого колена и весьма нелестными словами. Но мотыжка всё ещё была в руках А-Цинь, и это удержало его от неосторожных замечаний вслух.

– Как скажешь, – наконец выдавил он и полетел за водой.

«Ну и кто теперь из нас слуга?» – подумала А-Цинь. Злопамятной она не была, но как же приятно было осознавать, что потрудиться в этот раз придётся кому-то другому, а не ей!

24. «Познакомились»

Опустошив последнее ведро, юноша небрежно швырнул его на землю и похрустел шейным суставом, крепко прижимая к нему сбоку ладонь. Судя по его виду, он ждал, что А-Цинь рассыплется в благодарностях. Но девушка только подобрала ведро и поставила его, как полагается. Она не терпела непорядка.

– Этот молодой господин чуть шею не свернул, таская воду, – буркнул юноша. – Для чего?

А-Цинь помнила, что обещала сказать ему, но не была уверена, что стоит раскрывать секреты выращивания чжилань воришке.

– Разумеется, чтобы поле не пересохло, – сказала она, присаживаясь у края поля и проверяя грязь пальцем.

Юноша наблюдал за ней с нескрываемым потрясением:

– Как можно совать палец в грязь? Ты же всё-таки девушка.

Эта оговорка А-Цинь нисколько не понравилась, слишком уничижительно прозвучало. Видимо, он не поверил, что перед ним птичка из благородной семьи, и по-прежнему считал её служанкой. Она встала, небрежно тряхнула пальцами, очень постаравшись, чтобы грязь отлетела в сторону воришки. Тот издал восклицание и поспешно отступил.

– Слушай, ты… – грубовато начала А-Цинь, решив поставить этого заносчивого воришку на место.

Но он гневно прервал её:

– Как ты смеешь тыкать этому молодому господину?

– Ты не представился, откуда мне знать, как тебя называть? – возразила А-Цинь.

– Много чести! – напыжился он. – Не собираюсь я называться кому попало.

– И не надо, – равнодушно отозвалась А-Цинь. – Какое мне дело до какого-то воришки?

Это его явно покоробило. Будто он ждал, что его будут упрашивать.

– Мне работать некогда будет, если я стану у всякой вороны имена выспрашивать, – сказала А-Цинь.

– Ворон! – яростно перебил её юноша. – Ворон, а не ворона! У тебя что, память, как у канарейки? Я ворон! Не ворона!

«Надо же, как пробрало», – невольно удивилась А-Цинь. Он и в прошлый раз вспылил, когда она назвала его вороной.

– Отойди-ка ты, господин Ворон, в сторонку и не мешай работать, – сказала она вслух. – У меня из-за тебя ещё один день пропадёт, если будешь мешаться под ногами.

– Мешаться? – возмутился юноша. – Я ей воды натаскал, а она ещё мне выговаривает?

– Я на твой вопрос ответила, – возразила А-Цинь спокойно, – какой ещё благодарности ты ждёшь?

– Грубиянка!

– От грубияна слышу.

То, что она за словом в карман не лезла, видно, потрясло его ещё больше.

– Ты прямо как сорока, – сказал юноша с усмешкой, – остра на язык.

А-Цинь никогда не видела сорок, только слышала, что они бесперебойно стрекочут. Болтушкой она себя не считала и нахмурилась его словам.

– Я тебе комплимент сделал, – пояснил юноша, заметив её взгляд. – Не думал, что певчие птицы так умеют. Они же глупые.

– А хищные, я смотрю, умнее некуда, – язвительно заметила А-Цинь, намекая на то, что он накануне попался в примитивную ловушку.

Юноша покривился, но ничего на это не сказал. Отчасти, чтобы не уронить себя, отчасти, признавая её правоту. Он напустил на себя снисходительный и, как ему думалось, величественный вид и сказал, точно делая ей одолжение:

– Хорошо, я скажу тебе, как меня зовут. Но ты первая.

– Что я первая? – не поняла А-Цинь.

– Называешь мне своё имя.

– А мне-то с какой стати это делать? – удивилась А-Цинь. – Мне всё равно, как ты меня называешь. Хоть никак не называй.

– Но я всё-таки хотел бы узнать имя девы Никак, – ловко поддел он.

Поняв, что упражняться в словесной перепалке незваный гость может бесконечно, а значит, она впустую потратит время и опять не справится с «уроком», А-Цинь назвалась:

– Цзинь Цинь.

– Как-как? – с ухмылочкой переспросил он. – Цзынь Цзынь?

– О, – протянула А-Цинь, умело скрывая раздражение, – так мало того, что ты слепой, раз не разглядел ловушку, так ты ещё и глухой, что с первого раза не слышишь, что тебе говорят?

Лицо юноши залила краска негодования, он раскрыл рот, чтобы возразить что-нибудь, но так ничего и не сказал, видно, тоже понимая, что жонглировать колкостями она может бесконечно.

– Я и с первого раза расслышал, – сухо сказал он, – но имя у тебя какое-то дурацкое, нехорошо звучит. Я буду называть тебя Сяоцинь.

– Кто тебе позволял фамильярничать? – задохнулась от гнева А-Цинь.

– Этот молодой господин выше тебя по статусу и старше по возрасту, – важно ответил юноша. – Потому я имею полное право называть тебя, как мне угодно. Что плохого в «Сяоцинь»? Всё лучше, чем это «цзынь-цзынь».

– Поглядим ещё, какое у тебя самого имя, – вспыхнула А-Цинь.

– У Минчжу, – веско обронил юноша.

Надо признаться, имя его звучало красиво, но А-Цинь, рассерженная на него за это издевательское «цзынь-цзынь», ни за что бы этого не признала.

– Значит, ты у нас Баобей[6]? – ядовито процедила А-Цинь.

Юноша как-то странно на неё поглядел, но она ожидала очередную отповедь, а дождалась лишь неподдельного удивления в его голосе, когда он спросил:

– Как ты узнала моё домашнее прозвище?

25. Что скрывается под мяньшой и за что получают по рукам

А-Цинь не удержалась от смеха, услышав это.

– Что смешного? – нахмурился У Минчжу.

«Так важничает, а на самом деле – ребёнок, которого дома кличут Золотцем», – подумала А-Цинь.

– Как будто у тебя нет прозвища, – буркнул он, поддев носком сапога землю у поля и швырнув её в воду.

– У каждой птицы, думается мне, есть, – согласилась А-Цинь. Губы её всё ещё подрагивали смехом. А «Золотце»-то оказалось обидчивое…

– И у тебя оно всё из себя такое выдающееся, да? – ядовито предположил он.

– Обыкновенное, – чуть пожала плечами А-Цинь, размышляя, как бы поскорее от него отделаться, чтобы заняться, наконец, «уроком». Если она ему скажет, он улетит?

Он рассеянным взглядом поглядел на поле и обронил:

– И я так и не понял, для чего было лить туда воду. Оно всё равно пересохнет, если не будет дождя. А дождя в ближайшие дни не будет.

– А что, вороны умеют погоду предсказывать? – невольно заинтересовалась А-Цинь.

– Достаточно на небо поглядеть, чтобы это понять, – с ноткой высокомерия отозвался юноша.

А-Цинь не удержалась и поглядела на небо. Обычно певчим птицам погоду предсказывала шаманка Ласточка, но она уже ушла на покой, а преемницу покуда не выбрали, потому погоду на горе Певчих Птиц понимали смутно. На небе гуляли облака, они могли предвещать дождь. Почему этот ворон был так уверен, что дождя не будет?

– А ты что, ещё и шаман? – с подозрением спросила А-Цинь.

– А? – изумился он. – Разве нужно быть шаманом, чтобы понимать такие простые вещи?..

– Но для чего водяному полю вода ты не понимаешь, – уела она его.

– Я не понимаю, для чего так усложнять себе жизнь, – отрезал он. – К полю же можно подвести воду от того же колодца или ближайшего ручья.

У Минчжу подобрал веточку и небрежно начертил на земле схему ирригационной системы, какие были на горе Хищных Птиц. Вороны подглядели их у людей, потому он не считал, что это следует держать втайне от глупой певчей птички… которая всё равно не поймёт, как это сделать, куда ей!

А-Цинь и не собиралась этим утруждаться. Мачеха задала ей «урок», и она должна была его выполнить. Но она из любопытства спросила:

– Значит, вам не нужно носить воду, чтобы поливать ваши поля для чжилань?

У Минчжу посмотрел на неё сквозным взглядом и сказал:

– На нашей горе чжилань не растёт.

«Поэтому они постоянно пытаются украсть чжилань у нас», – сообразила А-Цинь, но не посочувствовала ему: воровство есть воровство, это нехорошо.

– Ну, – внезапно сменил он тему, – и как твоё прозвище?

– Пеструшка, – машинально ответила она, всё ещё погружённая в собственные мысли, и тут же мысленно дала себе подзатыльник. Незачем было ему говорить, теперь начнёт насмехаться над нею.

– Пеструшка? – наморщил лоб У Минчжу. – Почему? Из-за цвета твоего оперения?

А-Цинь не собиралась объяснять.

Он задумчиво поглядел на неё, наклонив голову набок, как птица, которая вот-вот задремлет, только сна в нём было ни в одном глазу. Потом он согнул колени и поглядел на неё снизу вверх с тем же выражением лица.

– Что? – А-Цинь даже на шаг отступила, ей как-то не слишком понравился этот взгляд.

– Почему ты закрываешь лицо? – спросил У Минчжу.

– А твоё какое дело?

– Женщины на нашей горе мяньшу не носят, – задумчиво рассуждал он. – У тебя что, уродливое лицо?

– Да, уродливое, – подтвердила она, чтобы от него отвязаться.

И тут же хлопнула его по руке, потому что У Минчжу потянулся к её лицу с явным намерением сорвать с него мяньшу.

– Что это ты делаешь?! – возмутилась А-Цинь.

У Минчжу с оскорблённым видом – «да как ты посмела покуситься на этого молодого господина» – потёр руку и сказал:

– Хочу посмотреть, насколько оно уродливое.

– А что, у этого молодого господина настолько специфические вкусы? – Она не удержалась, чтобы не съязвить.

– Я пострадал, – сказал он, держа на весу руку, по которой она ударила, с таким видом, точно заработал не всего лишь увесистый шлепок, а как минимум трещину в кости, – ты мне должна.

– Я тебя заслуженно ударила, – возразила А-Цинь. – Не драматизируй, у тебя даже синяка не останется. Ты же мужчина.

– А по-твоему, мужчинам не должно быть больно, когда их бьют? – возмутился У Минчжу.

– Так Баобей неженка? – фыркнула А-Цинь.

Он пропустил насмешку мимо ушей, покачал головой и сказал со вздохом:

– Это ты слишком грубая.

Видя, что её не пробрало, У Минчжу принялся вздыхать ещё выразительнее. Ещё бы он глаза при этом не закатывал с ясно читаемым на лице: «Да покажи ты уже лицо, и покончим с этим, сколько мне ещё притворяться уязвлённым?»

А-Цинь нахмурилась и уточнила:

– Если покажу лицо, отстанешь?

– Будем в расчёте, – важно подтвердил он.

А-Цинь пожала плечами и приподняла мяньшу. У Минчжу уставился на неё со странным выражением лица. А-Цинь подождала немного и опустила мяньшу обратно. Юноша по-прежнему как-то странно на неё глядел, но ничего не говорил.

– Что? – наконец не выдержала она.

– Веснушки? – потрясённо уточнил У Минчжу. – Ты считаешь своё лицо уродливым только из-за веснушек?

А-Цинь приподняла и опустила плечи:

– Так они уродливые и есть.

– Они милые, – категорично объявил У Минчжу.

«Они милые. Милые…» – эхом отдалось у неё в ушах.

А-Цинь почувствовала, что краснеет. Никто никогда ей этого не говорил.

26. Две бесстыжие птицы

Скрывая смущение за грубостью, А-Цинь отвернулась:

– Раз выспросил всё, что хотел, так улетай.

– Отделаться от меня хочешь? – фыркнул У Минчжу и не только не улетел, но и демонстративно уселся на землю по ту сторону поля с видом надсмотрщика.

А-Цинь решила не терять на него времени: упустит благоприятный час, опять всё заново начинать придётся. Она стащила с себя сапоги, закатала штаны и подвернула подол одежды. Со стороны воришки плеснуло смешком:

– Ты настолько бесстыжая, что показываешь мне лодыжки?

А-Цинь глянула на него вскользь, но никак не ответила на провокацию. У Минчжу был явно разочарован:

– Или ты даже не понимаешь, что делаешь?

– А что я делаю?

– Ты же девушка. Нельзя голые ноги мужчинам показывать.

– Тебя никто и не просил смотреть, – возразила А-Цинь и шагнула в поле. Грязь под ногами чавкнула.

Потрясение во взгляде юноша не смог бы скрыть, даже если бы захотел. Он широко раскрытыми глазами смотрел, как А-Цинь пробирается к краю поля и мотыжкой проделывает в грязи на дне бороздки. Те спешили затянуться, но она не сдавалась. У Минчжу издал какой-то невнятный звук, потом протянул:

– Кажется, я понял…

– Что ты там понял? – пропыхтела А-Цинь.

– За что тебя наказали? – не без сочувствия в голосе спросил У Минчжу.

– Что-о?!

– Тебя ведь за что-то наказали, – продолжал настаивать он, – вот и заставили выполнять бессмысленную работу.

– Это не наказание, а мой «урок», – сердито возразила А-Цинь, сражаясь с грязью. Мотыжка намертво завязла в очередной бороздке.

– Это издевательство, а не «урок».

– Не помогаешь, так не мешай! – совсем уж сердито огрызнулась А-Цинь. Она наконец выдернула мотыжку, её обдало грязью, и девушка порадовалась, что лицо закрыто мяньшой. Но на одежду всё равно попало, и А-Цинь с неудовольствием подумала, что придётся стирать её.

У Минчжу встал и принялся медленно стягивать сапог, упираясь носком в пятку. А-Цинь невольно уставилась на него.

– Что, – усмехнулся он, – ты ведь не думала, что у меня птичьи лапы или что-нибудь в этом роде?

Так и было, но А-Цинь бы нипочём в этом не призналась. Она была несколько разочарована, что у него обычные ноги.

– Нет, – небрежно сказала она, – я думала, у цзинь-у три ноги.

У Минчжу вздрогнул и выронил сапог. Лицо его стремительно покраснело, и он воскликнул:

– Т-ты совсем бесстыжая, такое говорить?

– А что я такого сказала? – не поняла А-Цинь.

Он с недоверием поглядел на неё, увидел искреннее недоумение и со вздохом сказал:

– Никогда не говори такое вслух. Э-это… очень неприличная шутка. Её не полагается произносить…

– Девушкам? – фыркнула А-Цинь.

– Вообще никому. Благовоспитанная птица о таком даже думать не станет, не то что вслух произносить.

«Но сам-то ты об этом знаешь», – мысленно поддела его А-Цинь.

У Минчжу понял её взгляд, лицо его стало ещё краснее.

– Я всё-таки мужчина, – с укором сказал он.

– А мужчинам можно показывать женщинам голые ноги? – не удержалась А-Цинь.

– А где ты здесь видишь женщин? – не остался он в долгу.

У Минчжу к этому времени уже снял сапоги и закатал штаны до колен.

– И для чего ты заголился?

– Помогу тебе… если объяснишь, что ты делаешь, – ответил он, решительно, но с непередаваемым выражением лица шагая в грязь.

– Я не стану жульничать. «Урок» задали мне, – торжественно сказала А-Цинь, – мне его и выполнять.

– Ты никогда его не выполнишь без моей помощи, – предрёк У Минчжу. – Смотри, бороздки уже затянуло грязью.

– Это потому что ты меня отвлёк!

– Ну да, вали всё на меня, – равнодушно согласился У Минчжу. – Для чего нужны эти бороздки, Сяоцинь?

Он так внезапно назвал её по имени, что А-Цинь опешила на долю секунды. Вот так просто взять и назвать её по имени… Но слух приятно потешило это сказанное низким голосом «Сяоцинь». По плечам побежали мурашки.

У Минчжу истолковал её заминку по-своему:

– Или ты даже сама не знаешь, для чего?

А-Цинь опомнилась и буркнула:

– Конечно, знаю. Это бороздки для семян. Разбороню поле и посею чжилань.

У Минчжу так на неё глянул, что она вдруг ощутила себя ущербной.

– Ты… – протянул он, не договорил, мотнул головой и спросил: – А сразу бросать семена в бороздки, пока те грязью не затянуло, ума не хватило понять?

А-Цинь застыла на мгновение. Она хоть и была благодарна ему за подсказку, но не хотела, чтобы последнее слово оставалось за ним. Она глянула на него вприщур и хмыкнула:

– Ишь, какой умный… Дерзай.

– Что? – не понял он.

А-Цинь сунула ему в руки грязную мотыжку:

– Ты боронишь, я сею.

– А разве это не жульничество? – поддел он её.

– Компромисс, – важно возразила А-Цинь. Она ведь должна посеять семена чжилань, она их и посеет. Если считать этого цзниь-у ещё одним инструментом, как мотыжку, то нельзя называть его использование жульничеством.

– И почему мне кажется, что ты сейчас подумала что-то оскорбительное? – пробормотал У Минчжу.

«Потому что тебе не кажется», – сказал ему внутренний голос.

27. «А не заморить ли нам червячка?»

Мотыжкой У Минчжу работать отказался.

– Руки этого молодого господина, – спесиво сказал он, – не ведают ни заноз, ни мозолей.

Он лукавил, как подумалось А-Цинь. Руки у него были красивые, с длинными пальцами, но потёртости на коже явно указывали на то, что он часто пользовался оружием. А-Цинь видела такие у старших птиц-стражей. У Минчжу, хоть у него при себе и не было никакого оружия, вероятно, умел управляться и с мечом, и с луком, да и к физическом труду был приучен. Вспомнить, как он без видимых усилий носил воду от колодца к полю… Скорее всего, старая ржавая мотыжка оскорбляла его вкус, потому он не хотел брать её в руки. Но и представить, как он голыми руками в грязи возится, А-Цинь тоже не могла.

Заметив её многозначительный взгляд, У Минчжу снисходительно использовал духовную силу, чтобы провести в грязи бороздку. Это, надо признать, А-Цинь впечатлило, и она какое-то время бессмысленно пялилась на дно поля, ожидая, что углубление затянется, но этого не произошло.

– Эй, – нетерпеливо окликнул её У Минчжу, – долго мне ещё так держать? Когда начнёшь сеять?

А-Цинь вытащила из-за пазухи мешочек с семенами чжилань, взяла несколько горошин и разбросала их вдоль бороздки.

– Вот, значит, как семена чжилань выглядят, – обронил невзначай У Минчжу, и бороздка в грязи затянулась.

А-Цинь прижала к себе мешочек:

– Они все пересчитаны! Не вздумай украсть!

– За кого ты меня принимаешь? – закатил глаза юноша.

А-Цинь поглядела на него пристальнее, чем следовало. Он выдохнул и сложил пальцы для клятвы:

– Это просто любопытство. Не собирался я воровать чжилань.

– Тебя громом поразит, если солжёшь, – торжественно предупредила А-Цинь.

– Громом? – переспросил он и отчего-то рассмеялся.

А-Цинь молча указала на поле. У Минчжу прищёлкнул языком и проделал в грязи ещё одну бороздку…

Семян в мешочке не хватило, чтобы засадить всё поле, но А-Цинь всё равно осталась довольна: «урок» выполнен, чжилань посажена, теперь остаётся дождаться всходов и ухаживать за полем.

– Хорошо потрудились, – заметил У Минчжу.

Он выбрался из воды и с сожалением поглядел на испачканные ноги. Грязь налипла коркой.

– Грязь для кожи полезна, – утешила его А-Цинь.

– Правда? – скептически выгнул он бровь и прищёлкнул пальцами. Грязь отшелушилась с его ног и рассыпалась пылью.

Девушка невольно вздрогнула.

У Минчжу покосился на неё и прищёлкнул пальцами снова.

– Не благодари, – небрежно сказал он и неспешно натянул сапоги.

– И не собиралась, – фыркнула А-Цинь, но её немало впечатлили способности этого воришки. Она вообще ничего не почувствовала, грязь просто исчезла.

Но на самом деле он заслуживал благодарности: он принёс воды и помог засеять поле. Как говорили старые птицы: «Язык не отвалится, если спасибо скажешь».

– Я разделю с тобой еду, – с тихим торжеством сказала А-Цинь.

У Минчжу высоко вскинул бровь, но он действительно проголодался, потому насмешничать не стал и сказал почти так же торжественно, как и она:

– Этот молодой господин, так и быть, согласен.

Они сели в тенёчке под деревом, по другую сторону от ловушки, и А-Цинь развязала припрятанный до того узелок. Глаза У Минчжу широко раскрылись, когда он увидел содержимое. Там были распаренные зёрна и корешки болотных трав.

– Что это? – непередаваемым тоном спросил он.

– Мой обед, – сказала А-Цинь.

– Это гарнир? – неуверенно предположил он. – А где всё остальное?

По её взгляду он понял, что ничего другого у неё нет, и потрясённо воскликнул:

– Ты ешь зёрна?!

– Мы же птицы, – пожала плечами А-Цинь, – а птицы едят зёрна.

– Зачем же так буквально…

– Это вкусно. Попробуй.

У Минчжу двумя пальцами взял один из корешков и с выражением нескрываемого отвращения на лице зажевал.

– А что едят хищные птицы? – полюбопытствовала А-Цинь.

У Минчжу с трудом проглотил разжёванное и, видимо, желая отыграться, выудил из земли длинного червяка и сделал вид, что собирается его проглотить. А-Цинь с нескрываемым отвращением ждала, когда он это сделает, но юноша засмеялся и бросил червяка обратно:

– Да ладно, ты ведь не подумала, что я его съем?

– Откуда мне знать, что ты ешь… – сердито проворчала А-Цинь, поняв, что он её разыграл.

– В следующий раз принесу тебе что-нибудь, – небрежно пообещал он, вскакивая на ноги и превращаясь в ворона, чтобы улететь.

«А будет и следующий раз?» – подумала А-Цинь, и её несколько озадачили собственные мысли.

Это совершенно точно была радость.

28. «Этот молодой господин слов на ветер не бросает»

«Я, должно быть, на солнце перегрелась», – подумала А-Цинь.

Весь оставшийся день щёки у неё были пунцовые, лицо то и дело вспыхивало румянцем. По счастью, в этот день мачеха не приходила, и А-Цинь не пришлось объясняться.

Поскольку «урок» был выполнен, а день ещё не закончился, она воспользовалась свободным временем, чтобы пойти поглядеть на другие поля чжилань и расспросить птиц, что делать теперь, когда семена высеяны. Она беспокоилась немного, что поле пересохнет на солнце и семена пропадут.

– Не пересохнет, – успокоили её. – Чжилань – волшебная трава.

«То-то У Минчжу удивится, когда об этом узнает», – подумала А-Цинь и растерялась. Почему первая же мысль была о нём?

Точно на солнце перегрелась.

«А он, может, просто так сказал и не прилетит больше», – оборвала она себя. Зачем ему прилетать? Он увидел, как сеют чжилань, любопытство удовлетворено, разве нет?

– О! – воскликнула А-Цинь поражённо. – Он прилетит ночью, чтобы украсть чжилань?!

Думая, что разгадала его «коварные планы», А-Цинь решила пойти ночевать на поле и сторожить всю ночь, не смыкая глаз, а если воришка явится, то проучить его. Она не слишком верила, что им двигал лишь интерес: даже у любопытства есть предел.

Она затаилась возле поля, но изначальный план её провалился: она заснула! Должно быть, утомилась за день.

Разбудил её лёгкий пинок по лодыжке. А-Цинь встрепенулась, пробормотав:

– Я не сплю…

– Тебе так не терпелось со мной встретиться, что ты меня всю ночь прождала? – насмешливо спросил У Минчжу.

Уже было утро. Она всё проспала! Досада накатила, и её лицо скривилось.

– Я поле сторожила, – резко сказала она, вскакивая.

Ноги после сна в неудобной позе затекли, А-Цинь покачнулась и непременно свалилась бы прямо в поле, если бы У Минчжу не удержал её за плечи. А-Цинь стало неловко от этой позы, и она оттолкнула его от себя. Он усмехнулся, демонстративно отступил на шаг и поинтересовался:

– И зачем сторожить пустое поле?

– Чтобы ты чжилань не украл…

Лицо юноши вспыхнуло, он воскликнул:

– Я же поклялся! Так-то ты обо мне думаешь?

– Я вообще о тебе не думаю, – буркнула А-Цинь.

Другой бы на его месте обиделся и улетел, но У Минчжу, кажется, ничем было не пронять. Он пару раз вздохнул, придавая значимости своим словам, и повторил:

– Так-то ты обо мне думаешь…

А-Цинь нахмурилась:

– Зачем ты вообще опять прилетел?

– Я же обещал, – с ещё большей обидой напомнил он. – Если я что-то обещаю, то из перьев вон вылезу, но сделаю. Этот молодой господин слов на ветер не бросает.

– Гм, – только и сказала А-Цинь. Она всю ночь просидела на поле, потому предстала перед ним в неприглядном виде. Нужно было вернуться домой, умыться и поесть, но разве можно оставить его на поле чжилань одного? Слова словами, но вдруг он всё-таки вор?

Размышляя, она машинально обошла вокруг поля и тут заметила, что У Минчжу следует за ней.

– Что это ты за мной идёшь? – забеспокоилась она.

– Ты голодная? – просто спросил он. – Я принёс еды. Но я не привык есть на ходу. Может, сядем под деревом?

– Принёс еды? – переспросила А-Цинь и тут вспомнила, что накануне он действительно пообещал угостить её, но она позабыла об этом за мыслями о возможном воровстве.

У Минчжу запросто сел на землю, вытащил из-за пазухи свёрток и развернул его. Там было две паровых булочки, ещё дымящихся. А-Цинь потянула носом и сочла запах странным.

– Это еда ворон… ов? – докончила она поспешно, заметив его гневный взгляд.

– В людском посёлке купил, – небрежно отозвался У Минчжу, разламывая булочку и протягивая А-Цинь одну половину.

А-Цинь уставилась на булочку потрясённым взглядом. Начинка была мясная.

– Певчие птицы не едят мясо! – отшатнулась она, и ей даже думать не хотелось, чьё мясо было использовано для начинки.

– Разве все птицы не клюют червяков? – насмешливо осведомился он, но отложил мясную булочку и протянул ей другую, не разламывая. – Эта с зеленью.

А-Цинь осторожно взяла угощение, приподняла мяньшу и откусила самый краешек. А вдруг он обманывает и подсунул ей мясную, просто чтобы над ней посмеяться? У Минчжу, словно не замечая её взгляда, преспокойно поедал мясную булочку, умудряясь так ловко откусывать от неё, что даже не испачкал лицо. И так же ловко сдёрнул с лица А-Цинь мяньшу, когда она в очередной раз приподняла её, чтобы откусить от своей булочки.

– Что ты делаешь! – возмутилась А-Цинь.

У Минчжу скомкал мяньшу и спрятал её за пазуху:

– Не закрывай лицо, когда ешь. Это неприглядно выглядит.

– Так и не смотри.

– А может, я хочу на тебя смотреть? – коварно возразил он.

Лицо А-Цинь начало стремительно краснеть, и не было мяньши, чтобы скрыть смущение.

– Вкусно? – как ни в чём не бывало поинтересовался У Минчжу. – Уж всяко лучше распаренного зерна.

А-Цинь задумчиво кусала булочку. Начинка была сочная и ароматная. Непривычный вкус. На горе Певчих Птиц такое не готовили. Она откусила ещё, но тут припомнила, что он сказал, и едва не выронила булочку:

– Что?! Ты сказал, что купил её в людском посёлке?!

У Минчжу поперхнулся, закашлялся:

– И что с того? У вас существует какой-то запрет и на это?

– Люди существуют на самом деле?! – перебила его А-Цинь. – Ты видел настоящих людей?! Какие они?!

– Хм… – озадачился У Минчжу. – Как мы. Только в птиц превращаться не умеют. Что ты так разволновалась?

А-Цинь едва могла сдерживать волнение. Она всегда считала людей выдумкой старших птиц, которой пугали цыплят: «Не будешь слушаться, придут люди, поймают, посадят в клетку…» – но страх всегда незримо присутствовал в каждом цыплёнке: а вдруг правда?

– И ты их не боишься? – спросила она, широко раскрытыми глазами глядя на У Минчжу.

– Кого? Людей? – выгнул бровь У Минчжу и засмеялся. – Конечно же, этот молодой господин не боится людей. Это им нужно меня бояться.

Он и не представлял, как вырос в её глазах после этого ответа.

29. Любопытный ворон

Когда А-Цинь доела булочку, У Минчжу, бросив на неё быстрый взгляд, вынул из рукава платок и потянулся к её рту. А-Цинь отпрянула:

– Ты что делаешь?!

– Запачкалась, – сказал он, пытаясь поймать её подбородок пальцами. За что получил хорошую плюху по руке.

А-Цинь выхватила у него платок, сердито вытерла себе рот и буркнула:

– Мог просто сказать.

– Так интереснее, – возразил У Минчжу, потирая руку. – Зачем сразу бить-то…

– Мужчины не должны касаться женщин, – отрезала А-Цинь, разглядывая платок. – Я его постираю и верну тебе.

– Можешь оставить себе, – лениво сказал У Минчжу.

Платок был очень хорош. В нижнем углу был вышит цветок, немного напоминающий цветущую чжилань.

– Что это за цветок? – спросила А-Цинь.

– А? Ты никогда лотоса не видела? – удивился У Минчжу.

– Лотос, значит… – пробормотала А-Цинь.

А в верхнем углу платка была вышита чёрная птица. Но прежде чем А-Цинь успела раскрыть рот и что-нибудь спросить, У Минчжу сам сказал, несколько сердито:

– Ворон. Это ворон. Не вздумай сказать, что это ворона!

– Почему ты так остро на это реагируешь? – не удержалась от вопроса А-Цинь, аккуратно сворачивая платок и пряча его. Раз уж он разрешил не возвращать…

Настроение у У Минчжу отчего-то улучшилось, когда он это увидел. Но в голосе ещё чувствовался отзвук недовольства, когда он сказал:

– Тебе бы понравилось, если бы тебя курицей назвали, будь ты канарейкой?

– Я не канарейка, – возразила А-Цинь. – И что плохого в курицах?

– Предположим, – закатил глаза У Минчжу. – В любом случае, нельзя ворона вороной называть, ясно?

– Ясно, – кивнула А-Цинь, – но воро́ны тоже разные бывают. Чёрные воро́ны очень красивые.

– Скажешь, что во́роны не красивые? – весь подобрался он.

– Нет-нет, – поспешно сказала А-Цинь, – я совсем не это имела в виду. Во́роны тоже очень-очень красивые.

У Минчжу сразу успокоился, на его лице мелькнула быстрая, несколько самодовольная улыбка, будто он принял эти слова на свой счёт. А-Цинь ничего такого не имела в виду, но действительно считала, что чёрное оперение красивое. У её родной матери ведь тоже были чёрные крылья.

У Минчжу упёрся локтями в землю, принимая расслабленную позу, и велел:

– Рассказывай.

– О чём? – не поняла А-Цинь.

– О твоём наказании.

А-Цинь закатила глаза:

– Это не наказание, а «урок».

– Тогда о твоём «уроке», – не спорил он.

А-Цинь некоторое время размышляла, стоит ли рассказывать неизвестно кому о столь важном испытании, но потом всё же решила рассказать. Если он узнает, какие замечательные певчие птицы и как крепки их традиции, то не станет больше воровать у них чжилань. Он, конечно, и так не воровал, но ведь мог бы, не попадись в ловушку.

У Минчжу поначалу слушал её с небрежным видом, но постепенно лицо его начало темнеть, будто он выслушал не содержание «урока», а нечто оскорбительное.

– Что опять не так? – изумилась А-Цинь, заметив выражение его лица.

– Эта твоя мачеха – настоящая мегера! – резко сказал он и сплюнул.

– Неправда, матушка делает это ради моего же блага, – возразила А-Цинь.

– Ради твоего же блага? Глупая, да она же открыто над тобой издевается! У тебя что, куриные мозги, если ты даже этого понять не можешь?

А-Цинь собиралась на это обидеться, но он не дал ей времени, угрюмо буркнув:

– Дальше рассказывай.

А-Цинь пришлось рассказывать дальше. Лицо его всё ещё было тёмным и немного уродливым от этого. А-Цинь не понимала, отчего он так рассердился. Наконец одно слово заставило его встрепенуться.

– Жених? – переспросил он, покривив рот. – У тебя есть жених? Кто он?

– Он из клана бойцовых петухов.

У Минчжу расхохотался:

– Что? Петух? Да они же все дураки!

А-Цинь, конечно, тоже думала, что её жених не шибко умный, но ей не понравилось, что У Минчжу над ним насмехается.

– Не всем же быть такими умными, как ты, – ядовито возразила она.

У Минчжу сразу поджал губы:

– И долго ты мне ещё эту проклятую ловушку припоминать будешь?

А-Цинь сделала вид, что ничего подобного в виду не имела и просто похвалила его. У Минчжу бросил на неё такой взгляд, что она безошибочно поняла: он ей это непременно припомнит как-нибудь. Но сейчас юноша только поглядел на неё вприщур и спросил:

– Лицо закрывать тебе тоже мачеха велела?

– Мяньша! – спохватилась А-Цинь. – Ты мне её так и не отдал!

– И не собираюсь, – спокойно сказал У Минчжу.

– Зачем она тебе? – удивилась А-Цинь.

– Не зачем. Просто не отдам и всё, – лениво ответил У Минчжу, разваливаясь обратно в небрежную позу.

У А-Цинь дома была другая, потому она не слишком переживала об утрате. Но какой же он всё-таки странный… Он прикрыл глаза, будто подрёмывая, но губы его продолжали кривиться. Он явно всё ещё прокручивал в мыслях рассказ А-Цинь об «уроке», а может, накручивал себя.

А-Цинь воспользовалась случаем, чтобы разглядеть его лицо. Смотреть на кого-то в упор считалось неприличным, но раз он закрыл глаза и не видит, что на него смотрят, то, наверное, нет ничего страшного в том, что она на него посмотрит немножко?

У него были длинные ресницы и необыкновенно чистая кожа – ни пятнышка! А-Цинь, лицо которой было покрыто зёрнышками веснушек, даже немного позавидовала ему: вот бы ей такое красивое лицо!..

– Тебе не кажется, – вдруг сказал он, не открывая глаз, – что смотреть на мужчину в упор не слишком прилично для женщины?

А-Цинь густо покраснела. Подглядывал он, что ли, из-под ресниц или просто почувствовал её взгляд?

– Да кому надо на тебя смотреть? – преувеличенно возмущённо сказала она.

Он усмехнулся и пробормотал:

– Ну, смотри, смотри… Смотри не влюбись.

Если бы он видел выражение её лица – и если бы его видела сама А-Цинь, – то понял бы, что предупреждение несколько запоздало.

30. Платок с вышивкой

Он не сказал, что прилетит снова, но А-Цинь отчего-то хотелось верить, что так и будет. Ей нравилось с ним говорить, хоть он и нелестно отзывался о мачехе.

– Ну, его винить нельзя, – сказала А-Цинь сама себе, – он ведь цзинь-у. Мы из разных миров.

Она нахмурилась. Ей отчего-то не понравилось, как это прозвучало – «мы из разных миров», – и она, помолчав, добавила:

– Мы с ним птицы.

Повторив это несколько раз, она приободрилась и достала платок, чтобы отстирать его. По-хорошему, следовало бы его после этого вернуть, но раз У Минчжу сказал оставить платок себе, то А-Цинь с чистой совестью уже считала его своим. Все её вещи были заперты мачехой в сундуках, платок был единственным, что радовало взгляд в этот момент жизни.

А-Цинь разбиралась в вышивке и могла сказать, что вышивальщица – настоящая рукодельница. Интересно, кто вышил этот платок для У Минчжу? Или все мужчины цзинь-у носят при себе расшитые платки?

Выстирав и высушив платок, А-Цинь озадачилась, куда его спрятать. Нехорошо будет, если кто-нибудь его найдёт. С первого же взгляда ясно, что это чужой платок. Если начнут доискиваться, то разузнают, что цзинь-у пробрался на гору Певчих Птиц, и непременно его изловят. А-Цинь тоже накажут, но её наказание будет уж точно легче, чем его: если его поймают, ему грозит неминуемая смерть. Нет-нет-нет, замотала она головой в ужасе, нельзя, чтобы кто-нибудь нашёл этот платок! И она решила всегда носить его при себе.

У Минчжу прилетел и на другой день. Увидев, что А-Цинь опять пришла в мяньше, он рассердился:

– Я ведь сказал тебе не закрывать лицо!

– Ты мне не указ, – важно сказала А-Цинь.

Бровь его дёрнулась, но вместо того, чтобы спорить, У Минчжу сказал веско:

– Если не снимешь, не покажу, что принёс тебе.

А-Цинь испытующе уставилась на него. Он стоял, держа руки за спиной, и явно что-то прятал. Любопытство и чувство приличия схлестнулись в яростной схватке, и надо ли говорить, кто потерпел сокрушительное поражение? А-Цинь вздохнула и сняла мяньшу, но тут же припрятала её, чтобы надеть обратно, когда У Минчжу улетит. Если бы не сделала этого, он бы опять её отобрал. У Минчжу неодобрительно качнул головой, конечно же, всё поняв, но решил, что для начала и это неплохо.

– Вот, – сказал он, протягивая ей на вытянутой руке глиняную миску с плавающим в ней цветком. – Это лотос.

А-Цинь удивилась не столько лотосу, сколько тому, как он умудрился принести миску, не расплескав при этом воду. Глиняная миска скользкая. Неужели у цзинь-у настолько ловкие и цепкие когти?

– Воистину устрашает… – пробормотала А-Цинь невольно и поёжилась.

У Минчжу был потрясён её реакцией.

– У-устрашает?! – воскликнул он. – Цветок лотоса устрашает?!

– А… нет… это я так… – страшно смутилась А-Цинь. – Лотос… Он красивый. Ты его с твоей горы принёс?

У Минчжу впихнул миску с лотосом ей в руки:

– Нет. Внизу есть лотосовый пруд. Много. Люди их любят. Любоваться. Есть. Бывают разные. Этот белый. Есть ещё розовые, и красные, и… Хм. Разве ты не должна поблагодарить меня за подарок?

– Спасибо, – послушно сказала А-Цинь, разглядывая цветок.

– Спасибо и всё? – недовольно уточнил он.

– Спасибо и что? – рассеянно отозвалась она.

– Разве ты не должна подарить мне что-нибудь взамен? – терпеливо намекнул У Минчжу.

А-Цинь призадумалась. По логике вещей, следовало бы, но…

– Но у меня ничего нет, – с искренним огорчением покачала она головой.

– Вышей для меня платок, – потребовал он тут же.

– Платок? Но… – смутилась А-Цинь. – Это неподобающий подарок.

– Почему? – удивился он.

– Платки женщины вышивают для мужчин…

– Ты не женщина, или я не мужчина? – высоко выгнул бровь У Минчжу.

– Женщины для своих мужчин, – сказала А-Цинь со значением.

Он издал пренебрежительный звук и обронил:

– Ерунда. Ты мой платок забрала. Было бы справедливо получить от тебя другой платок.

Прозвучало так, словно А-Цинь отобрала у него платок, а не он сам велел оставить его себе. А-Цинь это страшно возмутило. Но она не могла не согласиться, что дать другой платок взамен было бы справедливо.

1 Цзинь-у – «золотой ворон», общее название для птиц с горы Яшань (горы Хищных Птиц)

2 Чжилань – общее название волшебных трав.

3 час Петуха, или Ю-цзи, 17–19 вечера

4 фэнь – 33 см.

5 Чернавка – служанка низшего ранга, та, которой достаётся мыть, чистить, убирать, особенно самое грязное, то есть – делать «чёрную работу».

6 Минчжу и Баобей – оба означают «сокровище», но второй вариант можно перевести ещё и как «золотце»

Продолжение книги