Поэма о Шанъян. Том 1–2 бесплатное чтение

Предисловие к юбилейному изданию «Поэмы о Шанъян»

Утром меня разбудили кот и сообщение от редактора: «Вы закончили писать предисловие к юбилейному изданию “Поэмы о Шанъян”?»

Нет, даже не начинала. Я напрочь забыла об этом. Это точно последствия самогипноза. Десять лет прошло, а я удивляюсь этому, как в первый раз.

Я варила кофе, раздумывая, что же написать. Кот запрыгнул на стол и потребовал открыть шторы, чтобы проверить – вдруг голуби снова бессовестно вторглись на его территорию. Улица за окном скрылась в густом тумане, голуби еще не проснулись. По утрам Европа всегда выглядит тихо и мирно, словно застывшая во времени картина маслом. Зима в этом городе была влажная и туманная, она напомнила мне другую зиму, в которую десять лет назад я начала писать эту историю. Я задумалась о древних временах и пятнадцатилетней девочке, которая должна была пройти церемонию цзили[1].

Девочка жила беззаботно, в праздности, у нее не было амбиций или высоких целей. Она спокойно следовала воле судьбы, с любопытством гадая, кого она встретит и что ждет ее впереди… В те годы у меня не было какого-то конкретного описания героини, не было даже структуры романа. Я просто хотела следовать за этой девушкой, чтобы посмотреть, какой будет ее жизнь.

За свою жизнь она познала и мгновения славы, и минуты отчаяния. Наивная, простодушная, она смело и решительно шла сквозь тьму, любовь, ненависть, предательства, чтобы однажды встретить утреннее солнце, разливающее свет под ее ногами. Возможно, многие читатели до сих пор помнят этот момент, когда она, достигнув вершины, стояла озаренная лучами света. Снова и снова я представляю себе эту сцену – героиня стоит ко мне спиной, затем оборачивается и смотрит вдаль. Я не только наблюдала, но участвовала в ее жизни, будто она – живой человек, а не персонаж книги.

Работая над книгой, я создавала всех этих людей и вершила их судьбы. Они надолго поселились в моем сердце, и я разделила с ними свои время и опыт. Но все эти десять лет за их жизнью следила не только я, но и миллионы читателей.

За это время один бросил учебу, другой устроился на работу, третий вступил в брак, а есть те, кто стал родителями. Я же проехала тысячи ли через моря и океаны и пережила не одну увлекательную историю. В тот день, когда я узнала, что выходит юбилейное, десятое издание «Поэмы о Шанъян», мой старый друг сказал мне: «Всего десять лет прошло? Почему такое ощущение, будто пролетело несколько жизней?»

Каждый раз, открывая книгу, мы погружаемся в чью-то жизнь. Разве люди, все эти годы читавшие мои романы, не переживали вместе радости и горести? Не проживали одну жизнь за другой?

Эта чудесная история началась в тот момент, когда одна девочка пятнадцати лет взглянула на нас и улыбнулась. Наша Ван Сюань, наша маленькая А-У, которая выросла у нас на глазах.

Спустя десять лет разлуки старый друг вернулся.

Как твои дела?

Ноябрь, 2016 год

Непревзойденное совершенство

Тринадцатого дня восьмого лунного месяца мне исполнилось пятнадцать лет и настало время церемонии цзили, которую проводила старшая принцесса Цзиньминь в присутствии почетной гостьи – императрицы.

На церемонии также присутствовали приближенные императрицы из числа чиновных жен. Приглашения получили все женщины именитых родов столицы. За стенами храма предков выстроились в ряд роскошные повозки, запряженные великолепными скакунами. Собравшиеся в храме гости утопали в пряных ароматах духов и витиеватой дымке благовоний.

В час цзиши [2] наступила тишина. Из-за стен раздался протяжный голос церемониймейстера, он объявил:

– Шанъян-цзюньчжу [3] проходит церемонию цзили!

Я медленно ступала по длинному парчовому ковру, в последний раз одетая в пестрые детские одежды. Волосы мои были собраны в прическу шуанхуань [4]. Позади, замедлив шаги, шли евнух и придворная дама. Издалека я увидела, как поднялась по ступеням западной лестницы жена наследника престола в парадном облачении.

Бросив на императрицу взгляд, я преклонила колени перед нефритовым помостом и отдала смиренный земной поклон. Затем поднялась, повернулась лицом к югу и низко поклонилась гостям, после чего отошла назад, чинно опустилась на колени и выпрямилась.

Украдкой я взглянула на прекрасную строгую красавицу – жену наследного принца, – и уголки моих губ тронула едва заметная улыбка.

Ее красивый глубокий взгляд был спокойнее самой воды. Она являла собой пример сдержанности и строгости, женщины, которая не упустит из виду ни единой мелочи. Она собственноручно распустила мою прическу шуанхуань, взяла с блюда нефритовый гребень и тщательно расчесала мои волосы. Закончив, жена наследника престола отошла от меня, и по нефритовым ступеням спустились императрица и старшая принцесса.

Я стояла, затаив дыхание и не поднимая взгляда, и увидела перед собой пару туфель с изображением феникса и подол оранжевого одеяния, украшенный вышитым золотой нитью изображением феникса-луань.

Императрица встала передо мной и торжественно произнесла:

– В счастливый месяц и счастливый день да начнется твоя новая жизнь. Оставь юношеское честолюбие, будь покорна и добродетельна.

Опустившись на циновку, она взяла из рук старшей принцессы нефритовый гребень, провела ладонью по моим длинным волосам, зачесала их в высокий пучок и воткнула в него золотую шпильку с ажурным узором из цветов пиона. Я медленно подняла голову и встретилась взглядом с добрейшей женщиной, императрицей, моей родной тетей по отцу, с нежной, как отражение ласкового весеннего солнца, улыбкой в ее взгляде.

Цзиньминь, старшая принцесса и моя матушка, стояла рядом с ней. На ее лбу переливалась подвеска в виде феникса, а в глазах блестели слезы. Когда прическа была завершена, меня переодели в белое платье с длинными рукавами. Благоговейно преклонив колени, я снова отдала земной поклон родителям, еще одним поклоном поблагодарила гостей и, выпрямившись, села лицом к востоку.

Тетя вновь спустилась по нефритовым ступеням и взяла из рук матушки долгожданную заколку для волос в форме лотоса, украшенную нитями из бус, и вручила ее мне, произнеся подобающие церемонии пожелания. Затем на мои плечи опустился халат цюйцзюй-шэньи [5], и я снова поклонилась.

Я принимала торжественные позы, боясь лишний раз пошелохнуться с того момента, как в моих волосах оказалась драгоценная шпилька с фениксом. В праздничном одеянии с длинными широкими рукавами я в очередной раз поклонилась.

К моему многослойному и сложному наряду все добавлялись и добавлялись одежды, над моей головой мерцала шпилька и покачивались нити из драгоценных бусин. Позади меня растянулась по полу длинная широкая юбка. Шелковые одеяния, что я привыкла носить, уже не казались такими легкими и воздушными, как раньше. Каждое движение теперь давалось с трудом, словно на мои плечи опустились тяжелые незримые руки. Но я продолжала сидеть прямо и торжественно, со всей серьезностью глядя перед собой.

Еще три поклона – и церемония цзили завершена.

На тронах сидели старейшины, а из-за их спин на меня с высоты взирали портреты предков из рода Ван. Их взгляды хранили в себе всю славу и величие рода, все благородство их фамилии. Сотни лет горестей и радостей, таившихся в их безмолвных взорах, словно высвободились и окутали меня.

Церемониймейстер декламировал нараспев так громко, чтобы каждая женщина в храме услышала его слова:

– Ухаживайте за родителями, будьте почтительны, добры и милосердны. Нежны, порядочны и скромны. Не будьте самоуверенны и высокомерны, не льстите и не обманывайте. Так говорили наши предки, берегите и соблюдайте их завет.

Отзвук голоса церемониймейстера постепенно затих в стенах храма предков, но эхо его до сих пор звучало в сердце.

– Несмышленая дочь благодарит за милость…

Затаив дыхание и подняв сложенные ладони ко лбу, я смиренно склонила голову и отдала глубокий земной поклон. Я бесконечно благодарила предков за их милость, императрицу за шпильку, благодарила родителей и брата. Когда объявили об окончании церемонии, я медленно встала и обернулась. Я стояла в центре великолепного, освещенного солнечным светом зала. Вокруг меня царила торжественная атмосфера.

Нефритовая плитка под ногами смутно отражала мою новую высокую прическу, тяжелые одежды с длинными широкими рукавами. Будто сквозь сон, на меня из отражения смотрела незнакомка.

Меня по очереди поздравили императрица, старшая принцесса и жена наследника престола. Потом меня поздравили отец и старший брат. Только после – гости. Каждого я благодарила за теплые слова, снова и снова склоняла голову, снова и снова поднимала ее, заглядывая в глаза каждому. Одна-единственная среди всех в потоке искрящегося света.

Когда мои волосы распустили, а меня облачили в новую одежду, я сама стала светом. Впервые в жизни родители и брат стояли позади меня, передо мной не было никого, ничьи руки не оберегали меня от огромного мира. Все теперь были так далеко от меня. А бесконечные нефритовые ступени вели меня в неизвестность, в новую жизнь. С этого момента мое юношество безвозвратно ушло.

На следующий день, еще до рассвета, меня разбудила Сюй-гугу [6]. Я поспешила одеться, напудриться и причесаться. Сегодня я впервые исполняю долг взрослой женщины – я должна отдать родителям поклон и справиться об их здоровье.

Когда я оделась, тетя набросила мне на плечи воздушную молочно-зеленую накидку, улыбнулась, отошла в сторону и попросила развернуться и посмотреть в зеркало.

В зеркале отражалась девушка с собранными в пучок волосами, который был украшен шпильками с жемчужными подвесками. В шелковой полупрозрачной нижней рубахе, белой юбке, подвязанной узким, украшенным яшмой пояском… Я улыбнулась и покрутилась перед зеркалом. Пояс взлетел в воздух, и я уловила слабый аромат.

– Что это за аромат?

Я подняла руку и принюхалась к рукаву. Запах был не такой, как раньше.

– Цзюньчжу, взгляните на ноги, – улыбнулась Сюй-гугу.

Если присмотреться, на носках с вышитыми цветами можно было различить порошок благовоний, а на подошве пудру из лепестков роз – она рассеивалась в воздухе при ходьбе, оставляя на полу едва заметные следы.

– Какая замечательная идея!

Я была вне себя от радости. Приподняв подол юбки, я увидела на полу слабый розовый след – в пыли словно распустился цветок. И эти цветы проворно распускались за мной, пока я шла по коридору. Сюй-гугу и служанки поспешили за мной.

– Цзюньчжу, пожалуйста, помедленнее!

Я сделала вид, что не услышала их, и поспешила дальше.

После дождя, прошедшего минувшей ночью, в первых проблесках зари покачивались на слабом ветру ветви растущего у веранды османтуса, роняя мелкие ароматные лепестки.

Свернув в восточный коридор, я столкнулась лицом к лицу со своим старшим братом – он был в простой одежде с широкими рукавами, в руках сложенная мухогонка c рукоятью из рога носорога.

Он остановился и оглядел меня, вскинув длинные, вразлет брови.

– Это у кого такая красивая дочь? У нас в доме есть одна дикарка, но она не так красива.

Я задрала подбородок и постаралась его передразнить, также высоко вскинув брови.

– Как тут оказался столь легкомысленный молодой человек? Ну и хвастун!

– Ай-ай! – Он прищелкнул языком. – Ты так мило улыбаешься, когда злишься, и глаза у тебя красивые.

Притворно прищурившись, отчего в его иссиня-черных глазах затерялась насмешка, он, растягивая звуки, решил подшутить:

– Любимая дочь Ци-хоу [7], ныне жена нашего Вэй-хоу, брат твой в стенах Восточного дворца [8],[9]…

Я схватила его мухогонку и замахнулась – лишь бы он прекратил нести эти глупости! Брат увернулся, рассмеялся, а затем с прежней насмешкой в голосе продолжил:

– Вэй-хоу, Вэй-хоу, где же Вэй-хоу нашей маленькой А-У [10]?

Я прикусила губу, уши и щеки полыхнули от нахлынувшего жара.

– Нет никакого Вэй-хоу! – Я обошла цветущие деревья и бросила ему мухогонку. – Да и ты не из Восточного дворца! Прекрати глупости говорить!

– Может, и нет, но и я недалеко от правды ушел. Разве ты не мэй [11] из Восточного дворца? А если Цзыдань…

Стоило брату произнести это имя, как я тут же перебила его:

– Услышит тебя отец – точно по губам получишь! Забыл, какая участь ждала мэй?!

Брат застыл: он вспомнил, что красавице Чжуан Цзян, воспетой в стихах, не повезло с судьбой. Поспешно прикрыв рот рукой, он затараторил:

– Виноват, виноват!

Этот негодник очень уж хотел заслужить прощения. Он заулыбался, осторожно приблизился и сказал:

– Вчера твой старший брат составил гороскоп. Согласно полученной триграмме, в судьбе моей А-У взыграло созвездие птицы Хунлуань [12], а это значит, что моя А-У скоро встретит порядочного мужа.

Я потянулась к его ребрам – мой любимый старший брат до смерти боялся щекотки, – а он торопливо отшатнулся в сторону и во весь голос принялся возмущаться моим поведением. Служанки уже привыкли к нашему баловству – стояли в сторонке, прикрывая рты руками и тихонько смеясь.

Сюй-гугу, не зная, смеяться ей или плакать, поспешно заставила меня замолчать:

– Цзюньчжу, прекращайте себя так вести! Канцлер скоро вернется домой.

Брат, воспользовавшись случаем, как ни в чем не бывало удалился, но его смех еще долго звенел среди опавших лепестков.

Махнув рукавом, я обратилась к Сюй-гугу:

– И так каждый раз! Я же сестра своего брата! Ты жестока!

Она рассмеялась, прикрыв рот рукой, и выглядела при этом совершенно прекрасно. Затем тихо проговорила:

– После церемонии цзили дóлжно покинуть дом и выйти замуж. Неудивительно, что в твоей судьбе взыграло созвездие птицы Хунлуань…

Служанки тихо захихикали. Только моя любимая Цзинь-эр [13], с которой я росла, никогда надо мной не смеялась. Я была настолько возмущена, что дар речи потеряла. Топнув ногой, я воскликнула:

– Цзинь-эр, идем! Не слушай их!

Затем резко обернулась, стараясь скрыть тронутые жаром щеки, и под всеобщий беспрерывный хохот быстрым шагом направилась к дому матушки.

– Цзюньчжу, осторожнее.

Цзинь-эр догнала меня и, поддерживая под руку, помогла подняться по ступеням.

До сих пор смущенная, я отмахнулась от нее и огляделась по сторонам. Прохладный ветер из коридора обдувал лицо. В воздухе медленно кружили ароматные желтые лепестки османтуса.

В этом году османтус распустился небывало рано, но сейчас уже отцвел. Всем сердцем я отдалась этой мысли – он отцвел… На дворе поздняя осень, близился конец года. Конец года… конец года… вернется ли Цзыдань?

Конечно, матушка говорила, что его величество думал пригласить Цзыданя ко двору раньше положенного. Тетя же настаивала, что трехлетний траур по его родителям еще не закончился. А значит, будучи сыном императора, он должен служить образцом для всей Поднебесной [14] и нести траур до конца. Сюй-гугу всегда добавляла, что она лишь повторяет слова матушки. Я знала, что во внутренних покоях дворца было принято придерживаться строгих устоев, но почему-то все вокруг уверены, что я глупая и ничего не понимаю.

Я подняла растерянный взгляд к затянутому дымкой небу и вздохнула – императорская усыпальница была далеко за горами, к порогу дома подступала холодная осень. Меня охватила печаль от слов брата, что созвездие птицы Хунлуань вмешивается в мою судьбу и что скоро я встречу любимого… Мой любимый сейчас несет траур по матушке и императорской наложнице в стенах императорской усыпальницы. Как же он возьмет меня в жены до истечения этих трех лет?

Три года… я даже представить не могу, как это долго.

Стоявшая рядом Цзинь-эр вдруг сказала, понизив голос:

– Цзюньчжу, вам стоит дождаться возвращения его высочества.

У меня снова вспыхнули щеки.

– Цзинь-эр, престань говорить такое!

Цзинь-эр опустила голову. Она знала, что я не буду сердиться на нее, поэтому тихонько продолжила:

– Кто еще достоин жениться на дочери из рода Ван, кроме его высочества?

Ветер и поток[15]

Я дочь из рода Ван из Ланъи [16].

Моя матушка – родная старшая сестра нынешнего императора, старшая принцесса Цзиньминь, любимица вдовствующей императрицы [17].

Моя родная тетя, чье поведение – образец для всех матерей, стала хозяйкой во дворце императора, почтенной славной пятой императрицей рода Ван.

Меня зовут Ван Сюань, мне пожаловали титул Шанъян-цзюньчжу. Но все, от вдовствующей императрицы до жены наследника престола, зовут меня моим детским именем А-У.

Когда я была маленькой, я не знала, где мой дом – в императорском дворе или в поместье канцлера. Сколько себя помню, бóльшую часть детства я проводила во дворцах. В одном из дворцов Фэнчи до сих пор сохранились мои покои. В любое время я могу отправиться в центральный дворец или почитать и порезвиться в императорском саду вместе с принцами.

У нынешнего императора дочерей нет, но есть три принца. Моя мать – единственная дочь вдовствующей императрицы. Некогда тетя пошутила: «Старшая принцесса – прекраснейший цветок небесной династии [18], а наша маленькая цзюньчжу – пронизанная светом капелька росы на краю лепестка».

Я родилась, когда вдовствующая императрица уже вошла в императорский дворец. Она занималась моим воспитанием, и я росла в бесконечной любви моей бабушки по материнской линии, матушки и тети.

Император и тетя всегда хотели маленькую, избалованную радостями и почестями принцессу, но, к сожалению, у тети был только один сын Цзылун-гэгэ [19],[20]. Мне кажется, что император любит меня больше, чем наследного принца… У императора черная-черная борода и усы и нежные белые руки. Когда я была маленькой, он сажал меня к себе на колени и кормил мандаринами, а еще он позволял мне вытирать рот его одеянием дракона [21]. Когда он изучал поданные ему доклады, я засыпала у него под боком. Потом приходила тетя и уносила меня во дворец Чжаоян [22], укладывала на фениксовое ложе [23], и я продолжала безмятежно спать.

Я любила фениксовое ложе, оно было широкое и мягкое. Когда я засыпала на нем, никто не мог меня найти. Матушка просила моего брата, чтобы он отводил меня домой, но каждый раз я ему отказывала, ведь дома не было такого фениксового ложа. В ответ мой юный и энергичный старший брат смеялся надо мной:

– А-У, бесстыдница, неужели ты не знаешь, что на фениксовом ложе может отдыхать только императрица? Неужели ты думаешь, что сможешь выйти замуж за наследного принца?

Матушка и тетя поддержали его шутку смехом.

– Она постоянно плачет, не хочу я ее в жены брать! – недобро ухмыльнулся наследник престола Цзылун и уже собрался снова потянуть меня за волосы, но я резко отмахнулась от него.

Тогда мне шел всего седьмой год, я еще не понимала, что значит «в жены брать», а своего брата Цзылуна-гэгэ ненавидела за то, что он всегда над всеми издевался.

– Ну уж нет! Не собираюсь я императрицей становиться! – сердито ответила я.

Тетя погладила меня по щеке, мягко улыбнулась и вздохнула:

– А-У, ты все правильно говоришь. К тому же фениксовое ложе слишком мягкое, на нем не так просто хорошо выспаться. Не нужно тебе становиться императрицей.

Несколько лет спустя тетя мыслила уже иначе – она решила, что Цзылуну-гэгэ стоит дождаться, когда я достигну брачного возраста, чтобы сделать меня женой наследника престола. Вдовствующая императрица, император и матушка не поддержали тетю, и той ничего не оставалось сделать, кроме как сдаться. Император выбрал невесту из рода Се.

Невеста наследного принца Се Ваньжу была талантлива и красива. Она старше меня на пять лет, и когда-то мы вместе учились играть на цине [24] во дворце благородной супруги Се-фэй [25]. Во всей Поднебесной не найдется той, кто сможет сыграть лучше нее. Се-фэй – мать третьего принца Цзыданя, с которым у меня сложились крепкие дружеские отношения.

У всех в роду Се тонкие и мягкие руки, а еще ясные и теплые глаза. Мне нравятся такие люди, а вот моей тете – нет.

После свадьбы наследный принц стал равнодушен к Ваньжу-цзецзе [26] и завел в Восточном дворце целую толпу наложниц. Как бы ни была нежна и добродетельна Ваньжу-цзецзе, она оставалась дочерью из рода Се.

Моя тетя ненавидела Се-фэй, весь род Се и особенно сына наложницы Се – его высочество Цзыданя. Иногда я втайне размышляла о том, что во всем мире нет такого человека, который так сильно ненавидел бы Цзыданя, как моя тетя.

Он прекрасный человек. Он лучше наследника престола, лучше второго принца Цзылюя и даже лучше моего старшего брата.

Мы с братом выросли во дворце, учились вместе с принцами. Во всем дворце нет девушки, которая понимала бы их лучше меня. Под защитой вдовствующей императрицы мы радовались шумным играм, не зная ни забот, ни велений неба. Какие бы беды за нами ни следовали, мы скрывались во дворце вечного долголетия, полагаясь на заботу бабушки, которая избегала любого наказания, – тут даже император ничего не мог поделать. Она была подобна шелковому зонту, укрывавшему нас от непогоды, чтобы мы никогда не знали тревог.

В то время мой брат «утопал» в коварных замыслах, а наследный принц Цзылун доставлял проблем больше других. Второй принц, Цзылюй, был несловоохотлив и нелюдим – наследный принц постоянно помыкал им. Временами я смотреть не могла, как наследный принц издевался над ним, но и в защиту Цзылюя-гэгэ ничего сказать не умела – меня просто не послушали бы. И все же, что бы ни случалось, Цзыдань всегда без лишних слов вступался за меня. Он – мой вечный щит.

Этот добродушный юноша унаследовал благородные манеры императорской фамилии, пусть сам по себе он и был скромен в желаниях да довольствовался малым. Он очень был похож на свою хрупкую сентиментальную мать, которая, казалось, по природе своей не способна утратить самообладание.

Что бы другие ни делали, он будет молча пристально смотреть на тебя ясными светлыми глазами. И ты никогда не сможешь на него разозлиться. В моих глазах Цзыдань всегда будет лучшим.

Как же быстро пролетели беззаботные и счастливые годы.

Налились плоды кардамона [27], пролетели молодые годы, неразумный ребенок скоро повзрослеет.

Каждый раз, появляясь на людях, мой брат и его высочество притягивали взгляды дворцовых дам. Особенное внимание привлекал мой брат – где бы он ни был, всегда находилась девица, что пряталась за шторами и подсматривала. А если мы отправлялись в путешествие, чтобы отдохнуть или насладиться пейзажами, эти гордые и высокомерные женщины накладывали красивый макияж и надевали лучшие украшения, чтобы произвести на него впечатление.

Однако всем известно, что среди столичных красавцев Ван Су занимает второе место. Красивее только его высочество Цзыдань. Принц Цзыдань не только красив, но и обладает превосходными манерами, он одаренный, возвышенный и необычайно талантливый. От моего брата его отличает и то, что взгляд свой он задерживает только на мне. Что бы я ни говорила, он всегда обращается в слух и улыбается. Куда бы я ни шла, он всегда меня сопровождает. За такое император смеется над ним, глупым ребенком называет…

На пиршестве в честь дня рождения императора мы сидели рядом и провозгласили тост в его честь. Император, уже изрядно захмелевший, поднял руку протереть глаза и выронил золотой кубок. Он рассмеялся, склонился к сидящей рядом Се-фэй и сказал:

– Ай-цин [28], ты погляди! Бессмертный служитель спустился с девятого неба [29] в суетный мир, дабы поздравить Нас [30] с днем рождения!

Се-фэй улыбнулась и нежно посмотрела на нас. Взгляд тети, наоборот, пронизывал холодом.

После пиршества тетя предупредила меня: когда я стану старше, мужчины будут относиться ко мне иначе, а потому мне не следует приближаться к принцам. Ее словам я тогда значения не придала, полагаясь на безграничную любовь вдовствующей императрицы. Затем отправилась вместе с тетей во дворец Се-фэй учиться играть на цине и смотреть, как Цзыдань пишет картину.

В середине осени, на восьмой месяц по лунному календарю, вдовствующая императрица Сяо Му скончалась. Впервые я столкнулась со смертью. Матушка, проливая слезы, старалась утешить меня, но я категорически отказывалась принимать действительность.

После глубокого траура я, как и прежде, когда вдовствующая императрица была жива, бегала во дворец Ваньшоу. Прижимая к себе ее любимую кошку, я садилась и ждала, когда бабушка выйдет из внутренних покоев, засмеется и будет звать меня: «Где моя маленькая А-У?» Конечно, за мной тут же прибегали дворцовые служанки и пытались меня увести, но я сердилась и гнала их прочь – никто не имел права ступать во дворец. Я боялась, что дух бабушки не вернется.

Однажды я сидела возле глицинии, которую бабушка посадила когда-то собственными руками, глядела, как порывы осеннего ветра срывают увядшую листву, и глубоко задумалась: как же быстротечна жизнь, пролетит – и глазом моргнуть не успеешь.

Морозный осенний ветер пробирался сквозь тонкие рукава, и совсем скоро мне стало так холодно, что кончики пальцев заледенели. И не на кого мне было опереться… Вдруг я почувствовала, как пара рук нежно обняла меня, – я даже не заметила, что кто-то подошел. Я замерла, а руки чуть крепче сжали мои плечи. Я хорошо помню исходящий от одежды аромат магнолии, заполнивший все вокруг. Я боялась шелохнуться, не осмеливалась повернуться, я слышала, как бешено бьется мое сердце. Тело окутала приятная нега.

– Бабушка ушла, но я еще здесь, – коснулся уха мягкий грустный голос.

– Цзыдань!

Я развернулась и бросилась в его объятия, не в силах больше сдерживать слезы.

Он опустил ладони на мое лицо и чуть наклонился, чтобы посмотреть мне в глаза. В его взгляде я увидела то, чего раньше никогда не замечала, – он чуть прищурился. Сильный и мужественный, он был так близко, а исходящий от его одежды запах окончательно вскружил мне голову – похоже, я совсем растерялась и даже запаниковала. Но как же я была счастлива!

– Сердце от боли сжимается, когда я вижу твои слезы.

Он взял мою руку и положил на свою грудь, туда, где бьется сердце.

– Я хочу видеть, как моя А-У улыбается.

Я лишилась дара речи, я таяла под его пристальным взглядом, уши и щеки залило обжигающим, как кипяток, жаром.

Сорванный ветром, упавший лист задержался в моих волосах.

Цзыдань протянул руку и смахнул его. И когда тонкие пальцы скользнули между моими бровями, я почувствовала странную дрожь.

– Не хмурься, хорошо? Ты так красива, когда улыбаешься.

Его лицо тронул румянец, и он нежно прижался щекой к моему виску. Это был первый раз, когда Цзыдань сказал, что я красивая. Он видел, как я росла. Называл то сметливой и послушной, то глупой и непослушной… но никогда не называл красивой. Как и мой брат, он бесчисленное количество раз держал меня за руку, трогал мои волосы, но никогда так не обнимал. Это были настолько теплые, уютные объятия, что мне не хотелось с ним расставаться.

В тот день он сказал мне, что страдания человеческой жизни – рождение, старость, болезни и смерть – неизбежны. И неважно, богат ты или беден, благороден или скромен, – жизнь не менее мучительна, чем смерть. Когда он произносил это, в его глазах затуманилась печаль, заискрилась скорбь.

Его слова наполнили мое сердце, словно родниковая вода, оно смягчилось, и страх постепенно отступил. С того дня я больше не боялась смерти.

Скоро отступила и печаль от смерти бабушки.

Тогда я была еще молода, боль отступала быстро, но вместе с тем множилась моя неразумность. У меня начали появляться секреты. Секреты, о которых, как я думала, больше не знал никто.

Вскоре после того случая старший брат достиг совершеннолетия и прибыл ко дворцу. Отец послал его учиться к своему шуфу [31]. Шуфу получил высочайшее повеление, принял должность командующего и отправился к реке, в Хуэйчжоу. Старший брат сопровождал его.

Когда брат уехал, мне вдруг показалось, что во всем дворце не осталось никого, кроме меня и Цзыданя.

Теплым весенним днем третьего лунного месяца стены дворцового города утопали в зелени стройных амомумов. Юная девушка в весеннем платье с полупрозрачными рукавами окликала молодого человека:

– Цзыдань, я хочу посмотреть, как ты пишешь картину.

– Цзыдань, пойдем в императорский сад покатаемся на лошадях.

– Цзыдань, давай еще раз сыграем в вэйци [32].

– Цзыдань, я недавно выучила новую мелодию, позволь исполнить ее для тебя. Цзыдань, Цзыдань, Цзыдань…

Он всегда отвечал на любые мои просьбы. Однажды у него не было выхода и пришлось пойти мне навстречу, он тогда притворился грустным, вздохнул и произнес:

– Ты такая капризная. Когда же ты вырастешь и выйдешь замуж?

Я возмутилась, как кот, которому наступили на хвост, стыдливо отвернулась и ответила:

– Какое тебе дело до моего брака?!

За моей спиной Цзыдань залился нежным смехом. Я до сих пор его помню.

Обычно девушки неохотно покидают дом – они боятся, что после церемонии цзили их сразу просватают. Каждая женщина прекрасно знает, что ее место – семья. Они должны покинуть своих родителей, с трепетом прислуживать родителям мужа, заботиться о муже и растить детей. Жизнь будет скучна и монотонна. Даже подумать страшно о том, что тебе каждый день до самой старости придется встречаться с малознакомым мужчиной.

Но, к счастью, у меня был Цзыдань.

У наследного принца и второго принца были наложницы. Среди знати по положению и возрасту Цзыданю подходит дочь из рода Ван. А это значит, что принцу как раз должна подойти дочь старшей принцессы и канцлера.

Император и Се-фэй были счастливы знать, что Цзыдань проводит время со мной. Матушка также выражала молчаливое согласие на мои тайные, заветные мечты. Только тетя и отец оставались при своем мнении.

Всякий раз, когда матушка тактично упоминала о Цзыдане в присутствии отца, он никак не реагировал. Я же еще несовершеннолетняя, о чем речь? Мы с отцом были не очень близки. Я выросла во дворце и до пяти лет практически не виделась с ним.

Повзрослев, я осознала, что отец очень любит меня. Но он грозный, властный и не такой ласковый, как мне хотелось бы. И еще я поняла, что его гложет что-то, – временами он казался таким беспомощным. Что до моего брака, никто бы не пошел против воли императора.

Когда Цзыданю исполнилось восемнадцать – в таком возрасте он мог завести наложницу, – я еще не достигла брачного возраста, иначе Се-фэй давно обратилась бы к императору и просила бы о нашем браке.

Тогда я была уверена, что время течет ужасно медленно. Я ждала пятнадцатилетия и боялась, что Цзыдань не дождется, пока я вырасту, или что император бестолково женит его на ком-то другом.

Когда мне исполнилось пятнадцать, Цзыдань достиг совершеннолетия – ему исполнилось двадцать лет. Тогда я сказала: «Почему ты такой старый? Когда я вырасту, ты уже в дряхлого старика превратишься!» Цзыдань ответил не сразу – он смотрел на меня и не знал, смеяться ему или плакать.

Но… до того как мне исполнилось пятнадцать, еще до церемонии цзили, Се-фэй скончалась. Как она была прекрасна! Точно портрет, писанный разведенной тушью. Годы не тронули ее красоту, не оставили на ее совершенном лице ни следа. Как бы тетя ни была груба, Се-фэй никогда с ней не ругалась, не пользовалась благосклонностью императора, не зазнавалась, чаще безмолвствовала и вела смиренный, покорный образ жизни.

Мороз и холодные ветра принесли Се-фэй тяжелую болезнь. Самые искусные лекари беспомощно опускали руки. Каждую весну ей в подарок за тысячу ли [33] привозили сочные сливы, но этой весны она не дождалась и скоропостижно скончалась.

Сколько себя помню, Се-фэй всегда была слаба здоровьем и грустна. Она жила в уединении, а ее радостью была игра на цине. Как бы император ни был к ней милостив, улыбка редко трогала ее лицо.

Когда она заболела, мы посетили ее вместе с матушкой. Она была прикована к постели, но макияж по-прежнему оставался аккуратным. Тогда она спросила меня о недавно выученной мелодии… У матушки из глаз бежали слезы, и она смотрела на меня, не в силах проронить ни слова.

Цзыдань как-то сказал мне, что даже на смертном одре его мать не убивалась горем… она устало закрыла глаза и заснула навсегда.

В дождливую ночь протяжно гудели колокола, в покоях императрицы скорбели по умершей. Цзыдань стоял перед гробом на коленях, по его лицу тихо бежали слезы. Я долго стояла за его спиной, а когда он меня заметил, протянула ему шелковый платок. Он поднял на меня взгляд, и его слезы упали на мою руку. Тонкий, почти прозрачный шелк от влаги чуть сжался – то были складки, которые уже невозможно было разгладить. Я утерла его слезы, а он обнял меня, прижал к себе и попросил не плакать. Я и не заметила, что пролила гораздо больше слез, чем он.

Прижавшись к его худому телу, я всю ночь простояла с ним на коленях. С тех пор я прячу этот шелковый платок на дне шкатулки под замком, запечатав каждую складку, хранящую слезы Цзыданя.

Цзыдань лишился матери, и в огромном дворце ему больше не на кого было положиться. Пусть я была еще совсем молода, я понимала всю важность материнской любви.

С тех пор как мой отец стал канцлером, с каждым днем положение наследного принца укреплялось. Хотя жена наследника престола была из рода Се, она попала в его немилость. Император любил Се-фэй, к своему младшему сыну Цзыданю испытывал жалость, а тетю он уважал и в то же время остерегался ее. Ради любимой наложницы он мог отвернуться от покоев императрицы, но не мог поколебать устои Восточного дворца – опорой страны был наследный принц.

Делами жен и наложниц во дворце занимался лично император, а вот что до соперничества между двумя влиятельными семьями при дворе – это уже было делом государственного масштаба. Семья Се многие годы враждовала с моей семьей. Самой главной соперницей моей тети была Се-фэй. Но в конце концов семья Се лишилась власти – все, кто когда-либо пытался перейти дорогу роду Ван из Ланъи, редко заканчивали хорошо.

Род Ван из Ланъи существовал с самого основания страны. Дочери из рода Ван из поколения в поколение выходили замуж за принцев императорской фамилии, а потому обладали безграничной властью. Это самый влиятельный и богатый род в стране, из которого вышли самые уважаемые мужи и ученые.

Начиная с рода Ван и до самого Су-цзуна [34] опорой страны выступали также роды Се, Вэнь, Вэй и Гу.

Давным-давно три вана [35] вступили в сговор с внешним врагом и подняли восстание. Война длилась семь лет, сыны влиятельных домов охотно отправлялись на поле боя. В те времена никто не думал, что война продлится так долго. Дети аристократов в нарядных одеждах на норовистых скакунах во весь опор мчались на битву за подвигами и заслугами, жертвуя вечности и пескам сражений свои таланты, горячую кровь и юные жизни.

После большой войны жизненные силы благородных родов иссякли. Военные походы уничтожили сельскохозяйственные угодья, и люди были вынуждены покинуть свои дома. Затем случилась сильнейшая засуха. От голода и войн погибли десятки тысяч невинных людей. Дети из знатных родов не знали, как сеять хлеб и убирать урожай, они кормились за счет земельных налогов. Огромные семьи остались без финансовой поддержки и в одночасье ослабели.

В лихолетье ханьские [36] воины быстро нарастили военную мощь. Прежде скромные воители, которых презирали и унижали, приблизились к власти и теперь могли соперничать с влиятельными домами.

Славная эра процветания безвозвратно ушла. За несколько десятков лет войн влиятельные семьи терпели неудачу за неудачей, их власть была полностью подавлена. В конце концов осталось несколько семей, таких как Ван, Се и Вэнь. У них хватало сил бороться с внешним врагом, но и между ними постоянно возникали распри. Среди них наибольшее влияние имели род Ван и род Се.

Род Ван обладал огромной властью везде – от родного города Ланъи до столичного императорского двора, от внутренних покоев дворца до шатров подле пограничных застав. Род Ван – сложный и запутанный, подобный переплетенным в глубине земли корням, стал основой династии ныне правящего императора. Род Ван мог похвастаться не только влиятельными потомками, выдающимся канцлером, но и военной властью. Мой отец – высший сановник двух династий – не только был удостоен должности канцлера, но и обладал титулом Цзин-гогун [37]. Что до двух шуфу, то один из них командовал столичной гвардией и подчинялся генералу Вану, второй занимался речными перевозками соли недалеко от Цзяннани [38]. А у их отца было очень много учеников, от чиновников до обычных граждан, что разбрелись по всей стране. Если кто-то и захочет пошатнуть мой род, боюсь, что это не под силу даже императору.

Только после смерти Се-фэй я поняла, как влиятельна и опасна моя семья Ван. По высочайшему указу Цзыданя сразу выслали из дворца. Согласно церемониалу, после смерти матери принц обязан нести траур в течение трех лет. Прежний император соблюдал этот церемониал не так строго – зачастую после смерти родственника траур держали не дольше трех месяцев, а по истечении этого срока император мог послать кого-нибудь на замену. Однако если принц хочет жениться, он обязан нести траур три года.

После смерти Се-фэй императрица велела Цзыданю лично отправиться в императорскую усыпальницу, чтобы нести трехгодичный траур по матери. Я была поражена дерзостью тети: много лет она никак не могла избавиться от Цзыданя, как от занозы в глазу, а теперь, когда Се-фэй скончалась, она уже ничего не боялась.

Сколько бы я ни стояла на коленях перед дверями в Чжаоян, сколько бы ни умоляла ее передумать, тетя меня не слушала.

Я прекрасно знала, что тетя никогда не хотела, чтобы дочь из рода Ван вышла за Цзыданя, она не желала, чтобы родной сын Се-фэй благодаря этому браку получил еще больше покровительства. Но Цзылун-гэгэ уже был наследником престола и неизменным хозяином Восточного дворца, а Цзыдань не собирался нарушать мир, у него не было и мысли о посягательстве на трон. Я не понимаю, чего именно боялась моя тетя. Она даже не позволяла ему исполнять свой сыновний долг перед отцом-императором [39]. Ей нужно было как можно быстрее прогнать его подальше и отнять у меня.

Впервые в жизни я не верила, что женщина, которая носит фениксовую корону [40], – моя родная тетя. Я стояла на коленях перед дверями в Чжаоян до поздней ночи, чем встревожила мать, но тетя все же ко мне вышла.

Из ее взгляда испарились былая любовь и нежность, оставив вместо себя холод и злобу. Приподняв мое лицо за подбородок, она сказала:

– А-У, тетя любит тебя, а императрица – нет.

– Прошу, молю, стань еще раз и моей тетей, и моей императрицей! – Я с трудом сдерживала слезы. – Всего один раз…

– Я надела эту корону, когда мне было шестнадцать, – холодно ответила она. – Как я могу теперь сбросить ее?

Я застыла, слезы ручьями текли по моему лицу, и я надеялась, что хотя бы матушка сжалится. Тетя обернулась к ней и чуть склонила голову – я не могла ясно разглядеть выражение ее лица.

– Старшая принцесса, – прошептала она, – пусть А-У злится на меня сейчас, в будущем она будет мне благодарна.

Мать ничего не ответила.

Я встала, взмахнула рукавом и отступила на несколько шагов вглубь великолепно убранных покоев. В тайниках моего сердца разрастались пустота и отчаяние. Лишившись дара речи, я взглянула на тетю и медленно покачала головой. Я не буду злиться на нее. Но и благодарна никогда не буду.

Покинув дворец, я думала, что у меня была еще одна, последняя, надежда – император. Он любил и меня, и Цзыданя. Он же мой родной гучжан и цзюфу [41]!

Я молила императора дать повеление и оставить Цзыданя при дворе. Он посмотрел на меня, устало улыбнулся и сказал, что в императорской усыпальнице безопасно и что нет ничего плохого в исполнении сыновней почтительности и соблюдении траура по родителям.

Он сидел за императорским столом, его худое тело погрузилось в великолепный, сверкающий золотистым сиянием драконий престол. За одну ночь император как будто постарел сразу на десять лет. После смерти Се-фэй его тоже одолела болезнь, и очень долго на доклад к императору никого не пускали. Кажется, он до сих пор не оправился от недуга.

Я не могла вспомнить, когда он превратился в этого угрюмого старика. Человек, у которого я сидела на коленях, который кормил меня сочными мандаринами, просто исчез. Я больше не видела его ясной, веселой улыбки. Императрицу он не любил, как и наследного принца. Лишь изредка, когда он сталкивался с Цзыданем, он вел себя как любящий отец, а не как растерянный император.

А теперь он позволил императрице прогнать своего любимого сына. Я не понимала, что он тогда за отец… что он за император…

Глядя на мои заплаканные глаза, он вздохнул:

– А-У, ты у меня такая умничка. Как жаль, что твоя фамилия Ван.

В его взгляде я прочитала неподдельное отвращение. Этот взгляд превратил мои мольбы и надежды в лед, разлетевшийся на мелкие кусочки и обратившийся в пыль.

Когда Цзыдань уезжал из столицы, я не пошла его провожать. Я помнила, как ему было больно видеть мои слезы. И надеялась, что он улыбается, как прежде. Он был гордый, уважаемый сын императора. Никто не должен был видеть и его слезы.

Я стояла на холме за городом и наблюдала, как он подъехал к вратам Тайхуа, где его поджидала моя служанка Цзинь-эр. Цзинь-эр подошла к его коню и протянула принцу крохотную деревянную шкатулку, в которой для него кое-что было. Цзыдань наклонился и взял ее. Он долго неподвижно смотрел на мой подарок, но, к сожалению, я не могла разглядеть выражение его лица. Затем Цзинь-эр поклонилась – она, кажется, плакала и что-то говорила. А Цзыдань взмахнул кнутом, пришпорил коня и без оглядки двинулся в путь.

Ветер и дождь

После церемонии цзили все мирно потекло по-старому. Поздней осенью лепестки османтуса окончательно опали. Из императорской усыпальницы по-прежнему не было вестей – предсказание брата о созвездии птицы Хунлуань казалось сущей ерундой.

Матушка собралась в храм отдать поклон Будде и поинтересовалась, не хочу ли я пойти с ней. Вся эта напыщенная столичная жизнь мне изрядно поднадоела, поэтому я согласилась.

В тот день мы обсуждали, как украсить загородный дворец и что стоит взять с собой. И в этот же день отец и старший брат привезли новость, потрясшую всю округу, – в столицу с победой возвращается Юйчжан-ван.

Больше месяца назад с юга пришли первые вести о великой победе.

Юйчжан-ван повел многочисленное войско на южные рубежи страны. Он был подобен мечу, который рассекает бамбук [42], – он разбил двадцать семь племен южных варваров. Вожаки племен покорно капитулировали один за другим. Юйчжан-ван расширил наши территории на тысячи ли к югу до самого моря, заставляя другие страны со всех четырех сторон света трепетать от ужаса. В южных землях, в которых до этого дня многие годы царили беспорядки, наконец настал мир.

Когда пришли первые вести о победе, при дворе и в народе все воодушевились, а мой брат в тот же день принялся живо и образно рассказывать мне о военных походах.

Война всегда тревожила моего отца, однако когда он получил добрые вести, то никак не проявил себя, хотя, кажется, остался доволен. Но было что-то еще – что-то беспокоило его. Я спросила брата: «Что же с отцом такое?» Он ответил, что отец, конечно, рад, что в южных землях наконец наступил мир, но он беспокоился, что победа Юйчжан-вана еще сильнее укрепит авторитет ханьских воинов. Беда не приходит одна – когда император только взошел на престол, на границу напали северные туцзюэ [43], затем и южные варвары посеяли смуту. Вражеским вторжениям не было видно конца. Казна была пуста, по всей стране бушевала эпидемия, а чиновники, пользуясь суматохой, набивали карманы. Бедность порождает зло. К шестому году правления императора в Цзяннани случилась катастрофа, в ходе которой пострадали сотни тысяч людей. Повсюду вспыхивали восстания. Чтобы усмирить бунт, император отправлял на границы генералов, однако те, пользуясь смутой, расширяли свою власть и, игнорируя приказы императора, поддерживали собственных людей. Так силы ханьских воинов росли. И императорский двор был вынужден обратиться за помощью к высшим чинам. Таким образом, ванский титул получил не человек знатного рода, прослуживший от солдата до генерала и от генерала до полководца, а удельный ван с другой фамилией.

Им стал Юйчжан-ван Сяо Ци. Конечно, я слышала об этом человеке. От дворцовых стен до рынка нет никого, кто не знал бы славное имя Юйчжан-вана.

Он родился в простой семье из Хучжоу, в шестнадцать лет вступил в армию, а в восемнадцать возвысился до военного советника и отправился с командующим Цзинъюанем в карательный поход на туцзюэ.

В битве при Шохэ он вел за собой больше ста кавалеристов. Прорвав вражеский тыл, он спалил дотла провиант, фураж и все обозы. Под командованием одного человека пали сотни врагов – все трупы потом свалили в одну кучу. В ходе битвы он получил одиннадцать тяжелых ранений, но выжил. Благодаря этому походу Сяо Ци прославился и заслужил огромное уважение командующего Цзинъюаня. После он перешел из армии в должность помощника полководца.

За три года на границе он отразил больше ста вторжений туцзюэ, обезглавил тридцать два генерала. Его люди даже убили любимого сына хана, что нанесло огромный ущерб моральному духу врага. Воспользовавшись этим, Сяо Ци долгие ночи преследовал разгромленного противника и вернул себе плодородные земли в трехстах ли к северу от реки Шохэ, что многие годы была оккупирована туцзюэ.

Добрая слава о Сяо Ци разносилась по северу страны, ему присвоили титул – генерал Ниншо [44]. Жители северной части Синьцзяна звали его «генерал Тянь [45]».

На четвертый год правления императора Юнъаня [46] гордый цыши [47], отвечающий за юг провинции Юньнань, решил самовольно распределить войска по границе. Более того, он вступил в сговор с племенем Байжун и утвердился как местный царь. Тогда генерал Ниншо Сяо Ци получил высочайший указ, в котором говорилось об очередном карательном походе. Забравшись в горы, он застиг предателей врасплох и обезглавил мятежного полководца. Царь племени Байжун держал в заложниках женщин и детей, что очень разозлило Сяо Ци. Поначалу он пытался склонить царя к капитуляции, но в итоге вырезал все население города, обезглавил мятежных лидеров и выставил их головы на шестах. В этой битве Сяо Ци подарил мир южной границе, и теперь его звали главнокомандующим Динго [48].

На седьмой год правления Юнъаня эпидемия чумы на южных землях привела к очередному мятежу. Главнокомандующий Динго вновь повел свои войска на юг. По пути они пережили наводнение, лишились провианта и фуража, несколько раз они давали отпор врагу, и несколько раз на генерала совершали покушение. Наконец, Сяо Ци смог выбраться из осады и прорвался в тыл мятежных войск. За ночь его войска завоевали три города, заставив противника только при одном известии о появлении врага бросаться врассыпную. Отступить и занять оборонительную позицию им уже никто не дал.

Высочайшим указом Сяо Ци был удостоен похвалы и награды от императора, и ему был положен титул Юйчжан-гун [49].

На следующий год, когда люди Сяо Ци отдохнули и оправились, он повел их на юг, где пресек сговор между варварами и повстанцами в Синьцзяне. Генерал преследовал и полностью уничтожил всех сбежавших к границе провинции Фуцзянь. Благодаря этому подвигу ему даровали титул Юйчжан-ван. Таким образом, он стал единственным ваном не из членов императорской семьи нынешней династии.

Вскоре все двадцать семь племен южных варваров сдались.

Последние десять лет Юйчжан-ван возглавлял войско, силы и влияния которого хватило для удержания границ страны. Имя его завоевало громкую славу по всей стране и за ее пределами. Сяо Ци стал самым могущественным человеком среди ханьцев.

У него не было семьи, не было знатного происхождения – только плоть и кровь. Он ступал по полям сражений, устланным истлевшими костями, и стал обладателем власти и положения выше, чем у моего отца. А ведь Сяо Ци было только тридцать лет.

Какой он был человек? Я знаю о нем только удивительные истории. Одни говорили о нем как о грозном, могущественном боге войны. Другие – как о человеке, рожденном под роковой звездой, несущем с собой беды и несчастья. Даже Цзыдань, которого никогда не интересовали политические дела, однажды упомянул его имя. Тогда он сказал, что человек этот был дарован нам небом, что он благословение для страны и народа. Но он же и тот, кто принесет им страдания.

Я никогда не видела настоящих генералов.

У моего шуфу, как и у многих потомственных служилых при дворе, была выдающаяся внешность, блестящий шлем, и, говорят, он был неплох в охоте. Как по мне, такой воин подобен мечу, усыпанному чистым жемчугом, золотом и драгоценными камнями. Для церемоний при дворе такой меч, может быть, и подойдет, но человека в бою им не убить. Большинство из таких генералов до самой старости не выходили на поле боя. Хотя, конечно, они проводят ежедневные тренировки в лагерях за пределами императорского города и совершенствуют навыки. А в роскошном облачении появляются только во время торжественных церемоний, чтобы продемонстрировать величие царствующего дома.

Я понятия не имела, каким человеком мог быть генерал, который ходил карательными походами на все четыре стороны света и убил бесчисленное множество людей.

Когда сообщили, что Юйчжан-ван скоро прибудет в столицу, император думал лично встретить его, но здоровье Дракона [50] еще не окрепло. он приказал наследному принцу созвать всех официальных чиновников, чтобы они встретили генерала и одарили подарками его людей. Наследного принца сопровождали мой отец и второй канцлер.

Отец отправил моего брата на самую высокую башню на городской стене, откуда лучше будут видны величие и мощь Юйчжан-вана.

– Отец! Я тоже хочу посмотреть! – сорвалось с языка.

Отец и старший брат медленно обернулись ко мне. Их очень удивило, что девочку может интересовать нечто подобное.

Огнем и мечом заправляли мужчины, это не для нежных, ласковых женских рук. Женщинам всю свою жизнь приходится полагаться на отцов, братьев, близких, но никак не идти на войну с мужчинами – это что-то непостижимое, о таком только сказки сочинять.

Я и сама не понимала, кто потянул меня за язык. Быть может, во мне взыграло любопытство.

– На что именно ты хочешь посмотреть? – спросил отец.

Я подумала немного и ответила:

– Нюй-эр [51] хочет увидеть разницу между генералами, которые убивали врагов, и теми, кто никогда не бывал на поле боя.

Отец замер и многозначительно улыбнулся.

– Моя дочь из рода Ван и в самом деле гораздо лучше многих мужчин.

Через пять дней брат повел меня смотреть на награждение воинов. Был полдень, с неба светило палящее солнце.

Я стояла на самой высокой башне городской стены, несущей название «врата Чаоянмэнь», и взирала с высоты на город. Ясно, как на ладони, я могла увидеть ошеломляющее своим величием и торжеством зрелище – Юйчжан-ван и его отряд вступали в город.

С самого утра у казенного тракта собралось так много народу, что воде было не просочиться. Куда ни взглянешь – от городских врат до дворцов, – люди были повсюду.

Я слышала, что войско Юйчжан-вана насчитывало более трех тысяч кавалеристов. Большая часть солдат осталась за пределами города, в город же за ним вошло пятьсот кавалеристов. Я думала, что пятьсот лошадей – это не так уж и много. Когда тетя выезжает в походный дворец, чтобы воскуривать благовония, ее сопровождают даже больше пятисот человек.

Прозвучал низкий торжественный горн, городские врата медленно отворились, и издалека донесся грохот такой силы, что сотряслась земля, что, казалось, пошатнулись стены императорского града. Полуденное ослепительное солнце вмиг потускнело, кожу тронул прохладный ветер. Весь мир замер в торжественном благоговении. Затаив дыхание, я широко распахнула глаза – неужели то, что я вижу сейчас, не сон?

С горизонта вливались в город кавалеристы в черном, как воды чистого холодного металла, сияющие в солнечном свете. На ветру развевался гигантский, высоко поднятый черный флаг главнокомандующего, расшитый по краю золотом, а в центре серебряной нитью был вышит иероглиф «Сяо». Конница в черных шлемах и железных доспехах разделилась на пять колонн и замерла в торжественном строю.

На боевом коне, что был чернее туши, сидел мужчина в тяжелом доспехе и с мечом на поясе, на голове его был шлем с копной белого конского волоса и развевающейся на ветру лентой. Мужчина сидел уверенно, с прямой, как меч, спиной.

Сжимая поводья, он медленно вел своего коня, а следом шаг в шаг ступала кавалерия, словно один человек. Врата Чаоянмэнь вздрагивали от каждого сотрясающего землю удара копыт о каменную кладку. Я смотрела на человека, о котором слагают легенды. Он был подобен злому духу, непостижимому небожителю… И он, и его всепобеждающее войско.

По железным доспехам его людей стекала кровь вражеских захватчиков; угрожающий длинный меч генерала в солнечных лучах указывал в небо, разделяя небесные чертоги на четыре стороны света. Единственный ван неимператорской фамилии, главнокомандующий, тот, кто внушает страх и благоговейный трепет, злой дух и небожитель в лице одного человека.

Юйчжан-ван.

Его титул звучал точно заклятье. Слышу его, и мне хочется истреблять, побеждать и погибать.

Город ревел от церемониальной музыки и взрывов смеха, криков, аплодисментов. Трижды раздался грохот золотых барабанов и гонгов. Облаченный в парадные одежды наследный принц вывел сотни чиновников из врат Чаоянмэнь. Почетный караул императорского дома выглядел величественно – под ярко-желтыми балдахинами, с веерами из перьев и расшитыми знаменами. Императорская гвардия в ярких, не знавших битв доспехах выстроилась конницей в два ряда.

Генерал в черных доспехах и в шлеме с копной белых конских волос натянул поводья и поднял правую руку – тяжелая кавалерия тотчас же остановилась. Вперед генерал поскакал уже один. В десяти чжанах [52] от цели он спешился, снял шлем и, сжав меч на поясе, уверенно двинулся в сторону наследного принца.

Он был так далеко от меня, что я не могла ясно разглядеть его лицо. Пусть я и видела его силуэт издалека, но этого хватило, чтобы сердце мое сжалось от страха – даже воздуха не хватало.

Сяо Ци, облаченный в тяжелый черный доспех, стоял в пяти шагах от наследного принца. Мгновением после он опустился на колено, чуть склонил голову и стиснул меч. Он даже голову склонял высокомерно…

Наследный принц развернул ленту желтого шелка и зачитал императорский указ о награде. В парадных одеждах он выглядел величественно, стройно. Золотая корона [53] ярко сияла в солнечных лучах. Однако весь его блеск терялся на фоне черных, как темная ночь, доспехов генерала и белоснежного украшения на черном шлеме.

Как только наследный принц зачитал высший указ, Сяо Ци принял его двумя руками, встал, развернулся к генералам, окинул их строгим, величественным взглядом и демонстративно приподнял перед собой.

– Да здравствует император!

Голос его – глубокий, торжественный, властный – я слышала даже с такой высокой башни.

Пятьсот кавалеристов в тяжелой броне сотрясли воздух, трижды крикнув «ура» в один голос. По всей столице содрогнулась земля, зашелестела черепица на крышах, застучали камни на земле. В громких, сильных криках утонули все вокруг, даже славные императорские кони перепугались могущества воинов Сяо Ци и растерянно затоптались на месте.

По одну сторону стояла императорская гвардия в золотых шлемах, ярких чистых одеждах да с новыми блестящими мечами, а по другую – кавалеристы в черных доспехах, которые принесли с собой ветер и иней [54] и с которых они даже не соизволили стряхнуть дорожную пыль. Рядом с ними великолепная императорская гвардия походила на кукол на театральных подмостках.

Воины, проделавшие путь в десятки тысяч ли, ступая по лужам крови. Воины, окропившие свою форму горячей кровью врагов. Воины, сразившие сотни врагов своими мечами. Закаленные в боях воины, пролившие реки крови на полях сражения, без страха ступающие по грани между жизнью и смертью. Они так спокойно смотрели в глаза смерти, что от них веяло духом истребления. И человек, о котором говорят, что он – асур, вышедший из пруда крови [55], также стоял здесь, перед лицом всей столицы, грозный и величественный, словно божество.

Я никогда и подумать не могла, что в мире существуют такие люди.

Я росла в величии императорского града, в стенах его дворцов. Это мой родной дом. И здесь я раньше не знала, что такое страх. Но теперь, находясь в нескольких десятках чжанов от этого человека, я не могла решиться поднять на него глаза. Он обладал выдающейся внешностью, был словно палящее солнце знойным днем, на которое было больно смотреть.

Человек, которого сравнивали со злым духом и небожителем, вышедшим из моря крови, ступающим по истлевшим костям, был прямо перед глазами. Я смотрела на него, но не могла до него дотянуться. Конечно, я знала, что он меня не видел, но не сдержалась и от напряжения чуть поджала плечи. Но стоило мне спросить себя, отчего я, Шанъян-цзюньчжу, боюсь какого-то отважного воина, как я снова выпрямилась.

Я не собиралась так просто сдаваться. Поджав губы, я изо всех сил напрягла глаза, чтобы разглядеть его лицо. Интересно, слухи правдивы? Оно такое же страшное, как его разящие руки? Сердце в груди бешено билось, я была немного напугана, однако в душе вдруг заиграло волнительное желание – сбежать с башни и подойти поближе, чтобы рассмотреть его.

Рядом с наследным принцем стоял мой отец – всего в нескольких шагах от Юйчжан-вана. Как только я это заметила, у меня под ложечкой засосало, – похоже, отец тоже его испугался. Мои ладони вспотели. Чуть наклонившись к брату и мягко прижавшись к его плечу, я почувствовала, как напряглись и его мышцы.

Вопреки обыкновению, брат не сводил глаз с черного потока воинов в железных доспехах. Его тонкие губы были плотно сжаты, пальцы рук с побелевшими от напряжения костяшками крепко сжимали перила.

Когда церемония закончилась, я села в повозку и вернулась домой. Меня удивило, что шторку повозки приподняла служанка, а не брат, который обычно помогал мне спуститься. Я выглянула – брат уже спешился, в руках он сжимал пурпурные поводья и задумчиво гладил коня по гриве.

– Молодой господин, мы прибыли. – Я подошла к нему и слегка поклонилась на манер служанки.

Старший брат опомнился, тотчас бросил кнут слуге и обратился ко мне со словами:

– Это было радостное зрелище!

– Было бы чему там радоваться…

Я замерла, как только эти слова слетели с моих губ. Хорошо подумав, я поняла, что именно брат хотел сказать, – и мне стало неловко.

– Значит, в следующий раз я не буду брать тебя с собой.

Похоже, он снова рассердился на меня.

– Конечно, следующего раза и не будет, награждать-то будет некого! Если только ты не отправишься на войну, не одержишь победу и не будешь выглядеть, как он.

Мы привыкли перебраниваться, поэтому слова сами собой срывались с языка.

Старшему брату ответить было нечего. Он опустил взгляд и улыбнулся. Сегодня он в самом деле вел себя очень странно. У меня на глазах он прошел через врата. Я невольно, призадумавшись, покачала головой.

Когда мы с братом вошли во двор, я сразу увидела мать с высокой прической. Она вышла из дома с Сюй-гугу и служанками. Я поприветствовала их.

– Вы идете во дворец? Мы только оттуда.

Мать улыбнулась и пригладила волосы на висках.

– Я не успела сменить одежды.

– Почему вы идете туда так скоро?

Меня всегда удивляло, почему тетя всегда ходит на ужин вместе с моей мамой.

– Сегодня во дворце устраивают прием. Императрица будет очень занята хлопотами, я не смею ее беспокоить. – Мать улыбнулась. – Она попросила прийти на прием вместе с твоим отцом. Ты только не серчай на него.

Что-то в ее словах было не так. Я отвела взгляд и спросила:

– Император дает банкет в честь Юйчжан-вана?

Мать удивилась.

– Ты и это знаешь?

Я гордо задрала подбородок и ответила:

– Не просто знаю! Мы с братом только что вступили в армию!

Лицо матери потемнело.

– Возмутительно! Бесстыдное ты дитя! Не дóлжно золотым ветвям и яшмовым листьям [56] сражаться и проливать кровь!

Я бросила взгляд на своего молчаливого брата, и мне стало не по себе.

Мать всегда упорно защищала честь семьи. Она всю свою жизнь ненавидела ханьцев и считала воинов грубыми и дикими варварами. Она не придала значения тому, что император пожаловал Сяо Ци титул вана. А сейчас император устраивает прием в его честь и приказал прибыть и старшей принцессе. Неудивительно, что матушка недовольна.

– Я просто пошутила…

Чтобы не сердить родную мать, я подмигнула брату.

– Матушка не права, – заговорил вдруг брат. – Юйчжан-ван – выдающийся воин с непобедимой армией.

От его слов я лишилась дара речи. Он перечит матери с совершенно серьезным выражением лица – раньше он никогда так себя не вел. Он продолжил:

– Эр-цзы [57] стыдно. Сегодня я понял, на что должен пойти настоящий мужчина!

Мы с матерью оцепенели.

Матушка нахмурила свои тонкие, изогнутые полумесяцем брови и недоуменно поинтересовалась у меня:

– О чем твой старший брат говорит? Что за вздор?

Я рассмеялась и ответила:

– Он просто своих книг начитался! Матушка, не обращайте на него внимания, пусть делает что хочет!

Я отправилась сопровождать матушку, сейчас мне уже было не до брата. Но незаметно оглянулась и бросила на него взгляд – он стоял на том же месте. Из него будто душу вытянули.

В ту ночь во дворце был большой пир. Мой отец на нем тоже был, и вернулся он очень поздно. Я отдыхала в покоях матушки и занималась вышивкой, когда он проходил мимо. Коротко взглянув на отца, я сразу заметила, что он был слегка пьян. На следующий день, в полдень, я вышла из родительских покоев и снова столкнулась с отцом. Тот на мгновение замер и странно посмотрел на меня. Я не понимала, что со мной не так, – неужели я недостойно повела себя?

Следующие несколько дней шли непрекращающиеся дожди, из дома я не выходила, и сил прихорашиваться у меня не было. Отец возвращался домой поздно, матушка в своих покоях за закрытыми дверями переписывала священные тексты. Все были чем-то заняты, кроме меня, умирающей от скуки. Я решила поприставать к брату, желая услышать от него еще что-нибудь о Юйчжан-ване. Но ничего нового и интересного я не узнала, и любопытство мое осталось не удовлетворено.

Как жаль, что брат не смог встретиться с ним лично. Прием был не совсем обычным семейным ужином, поэтому ни он, ни я присутствовать не смогли. Тогда я спросила его, знает ли он хотя бы, как выглядит этот Юйчжан-ван. Он, не раздумывая, ответил:

– У него квадратное лицо, большие уши, еще у него львиная пасть и тигриная борода, ну и еще медвежье сердце и смелость, как у леопарда.

Разумеется, я понимала, что все это сказки, однако, живо представив образ генерала со слов брата, рассмеялась так сильно, что шелковый веер выпал у меня из рук.

Дождь усиливался, и не было ему конца. В тот день, когда природа особенно бушевала, из дворца пришло сообщение, что тетя желает меня видеть. Я уже хотела ложиться спать, поэтому решила особо не наряжаться. Быстро собравшись, я направилась в императорский дворец.

Я спешно прибыла по первому же зову тети, однако в Чжаоян ее не оказалось. Служанка сообщила, что она пошла навестить императора. Я не знала, как скоро она вернется, и от скуки отправилась в Восточный дворец, чтобы повидаться с Ваньжу-цзецзе.

В Восточный дворец привезли свежие сливы. Откусив от плода сочный бочок, я в ярких красках описывала Ваньжу-цзецзе, что собственными глазами видела на церемонии награждения Юйчжан-вана. Ваньжу и несколько других наложниц изумленно вытаращили глаза.

– Я слышала, что Юйчжан-ван убил десятки тысяч людей, – тихо произнесла Вэй Цзи, и сердце ее сжалось от тревоги, а лицо исказилось от отвращения к генералу.

Другая наложница, понизив голос, сказала:

– Боюсь, он унес столько человеческих жизней, что не счесть! Еще я слышала, что он человеческую кровь пьет!

Я была не согласна с женщинами. Только я собралась поспорить, как в разговор вмешалась Ваньжу-цзецзе – она покачала головой и сказала:

– Как можно доверять слухам с улиц? Да даже если они правдивы, разве они не говорят о том, как страшны люди?

Вэй Цзи усмехнулась:

– Убийство – страшное преступление. Что может быть ужаснее, чем идти против человечества? В жилах убийцы всегда будет течь нечистая кровь.

Мне не нравилась эта Вэй Цзи. Она полагалась на благосклонность наследного принца и была груба с Ваньжу-цзецзе.

Я подняла брови, скользнула по ней взглядом и, улыбнувшись, сказала:

– На границах полыхают пожары войны. Если Вэй-цзецзе станет генералом, ей не обязательно отправляться на границу, чтобы бить врагов. Вэй-цзецзе говорит о гуманном отношении к людям – об этом можно сказать и врагу, быть может, тогда противник отступит за тысячи ли от наших границ. Туцзюэ и мятежники покорно сложат оружие, и войны закончатся.

Вэй Цзи залилась румянцем.

– Значит ли это, что цзюньчжу считает убийство проявлением человеколюбия?

Я перебросила сливу из одной руки в другую и строго ответила:

– Пока нужны карательные походы, будут и убийства. Юйчжан-ван служит императору и народу без личной выгоды. Если он не убьет врагов, тогда те убьют наш народ. Если это не любовь к человечеству, тогда что? Если бы не было генералов, не боящихся запятнать кровью наши границы, как бы мы наслаждались миром?

– Хорошо сказано.

Из коридора раздался приятный, совершенно спокойный голос тети. Все встали и поклонились. Ваньжу-цзецзе тоже склонилась в низком поклоне, и тетя вошла в зал. Сев на главное, почетное, место, она окинула всех взглядом и медленно спросила:

– Чем занимается жена наследного принца?

Ваньжу-цзецзе покорно опустила брови [58] и ответила:

– Отвечаю му-хоу [59], ваша покорная слуга разговаривает с цзюньчжу о домашних делах.

Губы тети тронула улыбка, но взгляд оставался холоднее льда.

– Может, расскажешь и мне какие-нибудь интересные истории?

– Эр-чэнь [60] говорила с цзюньчжу о Юй…

Похоже, Ваньжу-цзецзе решила все рассказать тете! Я быстро перебила ее:

– Я рассказывала интересную историю об одной весенней прогулке! Тетушка, этой весной цветы за городом были особенно красивы, не как в прежние годы!

С этими словами я медленно опустилась перед тетей на колени и протянула ей чайную чашку.

Тетя посмотрела на меня, затем перевела взгляд на Ваньжу-цзецзе.

– Разве правила Восточного дворца позволяют обсуждать придворных?

– Эр-чэнь признает свою вину!

Ваньжу-цзецзе страшно боялась тети. Лицо ее побелело, она склонилась в земном поклоне – следом за ней склонились и наложницы.

– А-У слишком много говорит, это все вина А-У!

Я тут же следом опустилась на колени. Выражая свое недовольство, тетя взмахнула рукавом. Я приподняла голову и встретилась с ней взглядом – у тети было очень странное выражение лица. Она отвернулась, чтобы не смотреть на меня.

– Жена наследника престола должна вести себя достойно, следить за своими словами и делами и впредь не совершать ошибок.

Тетя выглядела грозно и властно.

– Встаньте.

Ваньжу-цзецзе и наложницы отдали поклон и удалились. В пустом зале остались только я и тетя.

– Тетя очень сердится на А-У?

Я прильнула к ней и осторожно посмотрела на ее лицо. Скорее всего, сегодня она снова не сладила с его величеством: император и императрица не живут в мире и добром согласии – это уже ни для кого не секрет. Но в былые дни тетя никогда не была со мной так жестока. Она молчала и смотрела прямо на меня, отчего мне стало не по себе.

– Временами мне кажется, что ты еще так мала, но ты уже выросла, и выросла настоящей красавицей. Как же мне тебя жаль.

Уголки губ тети тронула улыбка – нежная, но натянутая. Она сделала комплимент, но от ее слов мне почему-то стало неспокойно. Не успела я ответить, как тетя задала вопрос:

– Ты не получала писем от Цзыданя?

Она вдруг заговорила о Цзыдане, и у меня сердце сжалось от тревоги. Я покачала головой, не решившись сказать ей правду.

Тетя не сводила с меня пристальный взгляд. Кажется, мой ответ разочаровал ее.

– Тетя понимает переживания дочери. Цзыдань – очень хороший ребенок, но ты – дочь из рода Ван…

Она словно хотела сказать что-то еще, но промолчала. В глазах ее заискрилась печаль.

Я знала, что тетя может выйти из себя от гнева. Знала я и другую ее сторону – холодную, как иней и лед. Сегодня же я впервые увидела ее с еще одной стороны… Она никогда так со мной не говорила, это было необычно. В душу закралось дурное предчувствие, укоренилось там и притаилось.

Тетя протянула руку и коснулась моей щеки прохладными кончиками пальцев.

– Скажи тете, быть может, ты таила какие-нибудь обиды с самого детства и не решалась сказать?

У меня перехватило дыхание, и я застыла от удивления. Конечно, у меня были обиды. Цзыдань уехал, вот что меня угнетало. Но как сказать об этом тете? Я опустила голову и задумалась. Помимо этого, больше меня ничего не тревожило.

– Есть. Цзылун-гэгэ постоянно обижает меня.

Я специально так сказала, надеясь, что тетя больше не будет задавать мне такие странные вопросы. Рука тети остановилась на мгновение, затем медленно провела по волосам на висках. В ее темных глазах искрилось глубокое сожаление.

Последний раз она так смотрела на меня, когда я умоляла на коленях не прогонять Цзыданя. Но сегодня печаль и сожаление в ее глазах были даже еще сильнее, чем тогда.

– Ты уже взрослая, но до сих пор во многом не смыслишь.

Она опустила взгляд и грустно улыбнулась.

– Я тоже была такой, не знающей печалей. С самого рождения со мной обращались как с жемчужиной на ладони [61]. Я была уверена, что всем моим желаниям суждено исполниться, что все будет только так, как я захочу… А потом я поняла, что годы юности – лишь сладкий сон, что каждому человеку суждено проснуться, чтобы принять на свои плечи уготованное небом, что не выйдет вечно прятаться под крылом семьи.

При ее словах мое сердце затрепетало от ужаса, сжалось от боли, медленно подступил леденящий душу холод. Что все это значит? О каких снах речь? Что значит проснуться? Что уготовано небом?

Тетя холодно посмотрела на меня.

– Если однажды случится так, что тетя обойдется с тобой несправедливо, заставит вырвать из сердца самое дорогое, отказаться от самого любимого, принудит сделать то, что делать ты не захочешь, вынудит заплатить огромную цену, А-У, ты будешь готова?

Сердце сжималось от боли, кончики пальцев похолодели, в голове вспыхивали тысячи и тысячи мыслей. Я не хочу отвечать ей, не хочу больше слушать ее, хочу развернуться и бежать прочь!

– Ответь мне, – настаивала тетя.

Самое обидное, что я, конечно, понимала, что речь о Цзыдане, – она не желала, чтобы Цзыдань женился на дочери из рода Ван. Неужели она хотела, чтобы я в бессилии наблюдала, как он женится на другой женщине?

– Нет! Не буду!

Сердце охватила ярость, я мелко задрожала. С трудом подавив дрожь в голосе, я спросила:

– Тетя знает, что самое дорогое в моем сердце, так отчего же я должна отказываться от этого?

– Потому что у тебя есть кое-что более ценное.

Взгляд ее был холоден, словно ледяные воды.

– Что же? – сдерживая слезы, спросила я. – То, что так дорого тебе, тетя, едва ли интересует меня!

В ее глазах самое важное – это положение, власть и статус наследника престола. Какое мне до этого дело? Какое это имеет отношение к Цзыданю?

– Возможно, каждый человек ценит свое, возможно и то, что интересы людей разнятся. Но есть то, что всегда было важно для меня в прошлом и что остается важным и навеки. И это неизменно из поколения в поколение. Что же это? Самое важное. Самое ценное.

Она спрашивала у меня, но как будто обращалась к себе. Казалось, взгляд ее холодных глаз пронизывал меня насквозь и устремлялся куда-то далеко, в другие времена. Голос ее слегка охрип.

– Некогда в моей жизни тоже был человек, которого я очень любила. Он был радостью всей моей жизни и моим горем… Радости и печали принадлежат только мне. Но есть то, что я могу приобрести, и то, что могу потерять, что-то, что тяжелее моих личных радостей и горестей. И это будет со мной до конца моих дней. Честь семьи.

Честь семьи.

Я прекрасно знала, что это значит, но в тот момент мне показалось, что я впервые в жизни об этом услышала. Как только эти слова сорвались с ее губ, мое сердце стало гонгом, по которому ударил гигантский молот. Из уголков глаз тети побежали слезы, но взгляд ее оставался твердым и решительным. Она медленно продолжила:

– В тот год только закончилась война, при дворе царствовали четыре фамилии, но никто не желал уступать другому. Тогда мой старший брат женился на старшей принцессе Цзиньминь, но этого союза было недостаточно для поддержания власти семьи Ван над другими домами. Затем моя вторая тетя вышла замуж за Цинъян-вана – он был гораздо старше нее, но обладал огромной военной мощью. Я же должна была стать самой добродетельной и красивой женщиной – женой наследника престола, хозяйкой центрального дворца, чтобы подлинно поддерживать власть и авторитет семьи Ван, превзойти заклятых врагов, подавить их и спасти наш род от краха. Будь иначе, как бы ты сегодня наслаждалась роскошной жизнью?

Перед глазами потемнело, и мир, некогда похожий на сияющее царство бессмертных, потускнел, обнажив угнетающую серость. Я никогда не думала о том, что за брачным перстом судьбы моих родителей и за материнской заботой тети скрывалась самая настоящая беспомощность. Всю жизнь я жила за стеной иллюзий и грез.

Когда однажды в стене появится первая трещина, она, покоряясь обстоятельствам, поползет дальше, пока стена не разлетится на мелкие кусочки.

У меня не было сил слушать дальше, не было сил думать обо всем, что тетя мне наговорила, но я была вынуждена погружаться в холод ее глаз и внимать ее уверенному, проникновенному голосу.

– А-У, мы родились в славное время и росли в лучшие годы. Не считая дочерей императора, дочери нашего рода самые благородные и уважаемые во всем мире [62]. Ты тоже среди них, просто еще не до конца это понимаешь. Я столько лет живу во дворце. Я жила в Восточном дворце, теперь мой дом – дворец Чжаоян. Сколько я видела печалей, сколько радостей, сколько взлетов и падений! Знаешь ли ты, сколько в этих стенах женщин скромного происхождения, лишившихся в свое время власти? Они тщетно скитаются в бесконечных внутренних покоях дворца. У муравьев жизнь лучше, чем у них! Стоит тебе лишиться власти, из какого бы влиятельного рода ты ни была, оставшись без средств к существованию, ты упадешь ниже простолюдинов!

Глядя мне в глаза, тетя продолжала, чеканя каждое слово:

– Все, чем ты гордишься, твое положение, твой облик, твои таланты – все это дала тебе семья. Не было бы ее – не было бы ничего ни у тебя, ни у меня, ни у наших потомков. Пользуясь этими благами, мы должны взять на себя ответственность и отстаивать честь семьи.

Слава и ответственность. Оказывается, у счастья была цена.

Я опустилась на колени и была не в силах пошевелиться, не в силах сделать хотя бы вдох. Тело бросало то в жар, то в холод. В сердце бушевал огонь, но руки и ноги словно погрузили в ледяную воду. Мужчина, что провел со мной все беззаботные годы во дворце, не сможет жениться на мне. На ком же тогда он женится? Меня охватила кромешная безысходность. Я не хотела знать, кто отнимет его у меня, и все-таки спросила:

– Если не Цзыдань, то кто?

Тетя смотрела на меня печально и холодно.

– Юйчжан-ван Сяо Ци. Он желает взять в жены дочь старшей принцессы и сделать ее своей наложницей.

Благородный муж

Чуть покачиваясь, императорская повозка с колокольчиками покинула двор. Многослойные шторы не пропускали внутрь свет, в темноте ничего не было видно. Как не было видно и холодной земли, по которой мы ехали.

Выйдя из дворца, я утерла слезы, выпрямила спину и проводила тетю взглядом. Затем я неторопливо, с гордо поднятой головой покинула Восточный дворец, прошла через врата и спокойно села в императорскую повозку. В тот момент я решила для себя: никаких слез, никакой постыдной слабости… пока не опустились шторы, пока тени не окружили меня… пока я, наконец, не осталась одна. Силы, которые помогали мне дойти до врат дворца, оставили меня, и тело сковал невероятный холод. Я безвольно опустилась на скамью, усыпанную мягкими парчовыми подушками. Разум мой опустел, мысли словно окутало густым безбрежным туманом. Я ничего не понимала, ничего не видела… Мы уже далеко отъехали от Восточного дворца, но голос тети до сих пор ясно звучал в моей голове. Каждая ее фраза, каждое ее слово будто врезались в мое сердце острием ножа. Так глубоко и так больно.

Я сложила руки и впилась ногтями в ладони, но физическая боль не смогла избавить от спирающего грудь удушья. Я попробовала глубоко вздохнуть, но каждый вздох давался с огромным трудом. Казалось, что я тону в необъятной тьме.

Я схватилась за тяжелые шторы и из последних сил раздвинула их – в глаза резко ударил свет. С улицы доносились крики и возгласы. Толпа бушевала, подобно приливу, она рвалась к повозке, желая разглядеть Шанъян-цзюньчжу, которая смело открыла окно и показала себя. Императорские телохранители охотно отгоняли людей ударами кнута. Помимо телохранителей спереди, по обе стороны от повозки ступал императорский эскорт. Даже если бы я была на той стороне, даже если бы смогла подобраться поближе, я бы все равно не смогла разглядеть сидящего внутри человека.

Но люди наперебой продолжали бороться за лучшие места на обочине. Из толпы протиснулся мужчина и с силой толкнул стоящего перед ним человека, освобождая себе место. Затем он встал на цыпочки и вытянул шею. Он походил на сумасшедшего.

Этот мужчина не видел и кончик моего пальца, что за безумное помешательство? Только из-за моего титула? Потому что я Шанъян-цзюньчжу? Как смешно, право. Ну и пусть смотрят! Смотрите! Перед вами дочь старшей принцессы и канцлера, в жилах которой течет кровь императорской фамилии и рода Ван, слава которого содрогает Поднебесную! Вот она я – беспомощная, в отчаянии, с драгоценной шпилькой в волосах и дворцовых одеждах, создающих видимость совершенно нелепого благородства! А ждет меня дорога в никуда…

Но они не видели меня. Они видели только ослепительной красоты императорскую повозку с колокольчиками да мою тень. Никого не волновало – красивая я или нет, смеюсь я или плачу.

Если бы моя фамилия была не Ван, если бы я родилась в другой семье, я бы сейчас не пряталась в императорской повозке, не собирала бы столько пристальных взоров… Возможно, я стала бы молоденькой цветочницей, ходила бы на цыпочках в толпе да высматривала своего покупателя. А может, была бы чьей-нибудь служанкой, покорно ступающей позади императорской знати, позволяя пыли пачкать мои одежды.

Я не выбирала, кем родиться – цветочницей или дочерью семьи Ван. Но теперь я должна нести это бремя. Стиснув пальцами штору, я полностью распахнула ее и позволила яркому свету беспрепятственно ворваться в повозку. Я высунулась в окно, вздохнула и будто очнулась от долгого сна – наконец я увидела все радости и печали мира, залитого палящим солнцем. Толпа вновь взорвалась восторженными криками, и вездесущий шум поглотил меня.

Сопровождающие повозку вновь принялись отгонять любопытных зевак, а служанки, перепугавшись, задернули шторы, снова спрятав меня в кромешной тьме. Я откинулась на мягкую парчовую подушку, закрыла глаза и улыбнулась. Больше из моих глаз не вытекло ни одной слезинки.

Я не помню, как добралась до дома, как перешагнула порог. Все это время я думала о матери. Я хотела увидеть ее как можно скорее.

Я прошла передний дворик и ступила во внутренний. Этот короткий путь впервые показался таким долгим и трудным. Когда я наконец добралась до покоев матери, я услышала, как она плачет. Моя прекрасная матушка, добрейшая и нежная, плакала так горько, что мое сердце разрывалось от боли. Я сжала руку Цзинь-эр и почувствовала, как ушла земля из-под ног. Небо и земля содрогнулись, тело мое, казалось, плыло в незримом потоке. Я видела перед собой знакомый двор, знакомые двери, но у меня не хватало смелости сделать и полшага вперед.

Раздался грохот, и я испуганно вздрогнула. Под скорбный плач за дверь вылетела любимейшая чашка с изображением карпов и разбилась вдребезги.

– Какой из тебя отец?! Какой канцлер?!

– Цзиньжо, как старшая принцесса ты должна понимать, что это дело государственное, не семейное.

Голос отца звучал равнодушно и бессильно.

Я замерла у самого входа и боялась шелохнуться. Цзинь-эр сжимала мой рукав, и я почувствовала, что она немного дрожит. Взглянув на нее, я распознала страх на ее юном красивом лице. Я хотела было ответить ей спокойной улыбкой, но в отражении ее темных тревожных глаз разглядела свое лицо – куда бледнее и мрачнее, чем у нее.

От горьких слез голос матери охрип, он был уже не такой мягкий и нежный, как раньше.

– Принцесса я или нет, государственные это дела или нет, в первую очередь – я мать! Что у родителей может быть важнее любви к детям?! Неужели личная выгода теперь выше собственных детей?! Ты же отец А-У! Неужто тебя это не волнует?!

– Это не ради личных интересов! – повысил голос отец.

Повисла долгая минута тишины, затем хриплым, уставшим голосом отец продолжил:

– Это не ради личных интересов… Я получил должность канцлера, разве могу я думать о большем?.. Цзиньжо, ты – мать и старшая принцесса, а я – отец А-У и глава благородной семьи Ван. – Голос его дрогнул. – У нас с тобой не только дочь, семья, но и страна! Брак А-У – это не обычный брачный союз, как было у нас с тобой, это союз с женщиной из рода Ван, союз, который должен быть заключен с влиятельным генералом!

– Положим, ради того, чтобы переманить военных на нашу сторону, я выдам свою дочь замуж за генерала, но что сделают чиновники?

Вопрос моей матери иглой пронзил мое сердце. Да, матушка, больше всего на свете я хотела бы получить ответ на этот вопрос. Почему императрица и канцлер хотят, чтобы я, пятнадцатилетняя девочка, сделала то, чего не могут сделать ни императрица, ни канцлер?

Отец не спешил с ответом. Тишина давила так сильно, что на мгновение я забыла, как дышать. Я уже успела подумать, что отец и вовсе не ответит, как вдруг раздался его уставший голос:

– Ты думаешь, что знать, как прежде, живет в роскоши? Что вокруг царит прежний мир?

Казалось, что с моей матерью говорил какой-то старик. Это правда голос моего отца? Когда мой выдающийся отец так состарился и обессилел?

– Ты родилась в стенах дворца, вышла замуж за канцлера, ты живешь в роскоши. Но, Цзиньжо, знаешь ли ты, что наш некогда богатейший и могущественный род уже давно лишился былой славы? На твоих глазах род Се и род Гу постепенно лишались власти. У кого сейчас в роду нет родственников императорской фамилии? Думаешь, А-У – единственный ребенок, пострадавший ради рода Ван? Все эти годы я много работал, но без Цинъян-вана и его влиятельного имени в войсках едва ли император так скоро назначил бы наследного принца и вряд ли наш род смог бы и дальше подавлять влияние рода Се.

Слова отца будто окатывали меня с головы до ног ледяной водой. Цинъян-ван скончался пять лет назад, но я до сих пор вздрагивала от ужаса при упоминании его имени. Некогда его авторитетное имя было символом императорской военной власти.

У меня было две тети: одна – императрица, а вторая – Цинъян-ванфэй [63]. Моя вторая тетушка скончалась от болезни в очень раннем возрасте. Я тогда была совсем маленькой и едва ее помнила. Мой гучжан Цинъян-ван вырос в армии. Я запомнила его как грозного и властного старика. Когда он ушел из жизни, мне было десять. Я хорошо помнила, как гвардейцы и его подчиненные во время траура по нему носили белые [64] ленты на шлемах.

– После смерти Цинъян-вана влияние императорской фамилии в армии практически полностью утратилось, и никто не может его восстановить, – беспомощно произнес отец.

После долгой семилетней войны никто из знатных детей, увлекавшихся литературой и отличавшихся добродушием, в армии служить не хотел. Их интересовали разгул, веселье, музыка, они любили писать стихи и пить вино. Получив в наследство титул и жалованье, эти дети могли позволить себе до конца жизни ничего не делать. Единственными, кто еще желал сражаться, были простые люди из числа ханьских воинов. Свои награды и славу они заслужили потом и кровью. Они уже не были простой толпой, они стали сильнейшими и храбрейшими воинами.

Юйчжан-ван Сяо Ци методично расширял свое влияние. И сейчас его военная мощь превышала былую мощь Цинъян-вана.

– Раньше ханьские дети даже подумать не могли о славе. У них была непростая жизнь, полная лишений, в то время как в знатных семьях дети рождались сразу знаменитыми. Но теперь и знать стареет, и дети их слабы. Где наши воины и полководцы? Среди богатых и знатных семей? Кто из них готов защищать границы? Если бы не ханьские воины, отдававшие жизнь за императорскую фамилию, если бы не Сяо Ци, разгромивший внешнего врага, мир давно погрузился бы в хаос! Император засы´пал его наградами, а теперь пожаловал ему ванский титул. Могли бы ханьские дети помыслить о том, что благодаря Сяо Ци они смогут служить нашему императору? Не говоря уже о том, чтобы просить у императора руки дочери из рода Ван!

Голос отца садился. Пусть я не видела его лица – я нутром чувствовала его боль. Мать, лишившись дара речи, громко рыдала.

От ее криков мое сердце болело так, словно незримая рука раздирала его на части.

– Цзиньжо, – строго сказал отец, – ты все понимаешь, просто ты не хочешь в это поверить.

– Нет! – кричала мать. – Не верю!

Я не выдержала и, стиснув зубы, наконец толкнула дверь.

И вдруг я услышала из-за спины голос брата:

– Отец, благородный муж не станет использовать право женщины на брак для укрепления власти семьи!

Я испуганно оглянулась – все это время брат стоял за моей спиной!

Его красивое лицо было белее бумаги. Он взглянул на меня и вошел в покои родителей. Длинные рукава его одежд медленно колыхались на ветру. Я попыталась остановить его, но кончики пальцев едва задели края его рукавов. Я хотела окликнуть его, но из пересохшего горла не вырвалось ни звука. Не раздумывая я бросилась за ним, но из-за пелены слез не смогла ясно разглядеть лиц родителей. Приподняв полы одежд, старший брат опустился на колени.

– Отец, я хочу в армию!

Отец не сдвинулся с места. Его аккуратная борода покоилась на груди, но его сильное высокое тело, казалось, чуть пошатнулось. Мать мягко упала в кресло. Я тут же подбежала к ней и крепко обняла. Распахнув свои прекрасные глаза, она посмотрела на меня, затем на брата. Губы ее непрестанно дрожали. Отец поднял палец, указал на брата, желая что-то сказать, но ни слова не вырвалось из его рта.

Некогда трепетавший перед величием отца старший брат смотрел теперь в его сердитое лицо с высоко поднятой головой.

– Слава семьи и империи – дело мужчин! Не нужно ради этого жертвовать судьбой женщины! Прошу, пустите сына в армию! Пусть ваш эр-цзы бездарен, но я буду следовать за добрым именем Цинъян-вана и охранять границы нашей империи столько, сколько потребуется!

– Вздор! – Отец сердито замахнулся рукой на брата.

Моя мать тут же вскочила с кресла, схватила отца за рукав, задрала голову и, заскрежетав зубами, отчеканила:

– Будь то твоя воля или воля самого императора, если хоть кто-то отнимет у меня детей, я покончу с собой прямо на твоих глазах!

Отец замер, глаза его покраснели, а занесенная над братом ладонь мелко задрожала.

– Нюй-эр желает выйти замуж за Юйчжан-вана!

С каким усилием я выговорила эти слова! И опустилась перед родителями на колени.

– А-У! – крикнул старший брат.

Отец смотрел на меня так, будто перед ним сидела чужая женщина, вовсе не его дочь. Лицо матери вмиг побелело. Она пристально посмотрела на меня и едва слышно спросила:

– Что ты только что сказала?

Я выпрямилась и ответила:

– Нюй-эр долгое время восхищалась Юйчжан-ваном и хочет выйти замуж за героя. Прошу родителей исполнить желание дочери.

Матушка приблизилась на полшага и очень медленно и тихо переспросила:

– За кого, ты сказала, хочешь выйти?

Я глубоко вздохнула.

– Я хочу выйти замуж за Сяо Ци, Юйчжан-вана.

В ушах звенело, щеки горели, внутри меня все сжималось от боли и напряжения, в глазах начало темнеть. Мать замахнулась и ударила меня по лицу с такой силой, что я рухнула на пол.

Я лежала на ледяном и твердом полу. Мир вокруг меня дрожал и кружился, все цвета перемешались. Брат помог мне подняться и прижал к своей груди.

Отец держал мать – она вырывалась и кричала:

– А-У! Ты сошла с ума! Вы все сошли с ума!

Нет, я не сошла с ума. Когда я прижалась к брату, сердце мое успокоилось. Теперь я точно знала, что делаю. Я подняла голову и слабо улыбнулась.

– Гэгэ, А-У не сделала ничего плохого, да?

Слезы покатились по щекам моего брата и упали мне на лицо. Он не ответил. Державшие меня руки похолодели, но объятия стали крепче. Уткнувшись лицом ему в грудь, я закрыла глаза.

Силы оставили и мою мать, она едва держалась на ногах. Поспешившая на помощь служанка поддержала ее и помогла сесть в кресло. Закрыв лицо руками, матушка снова заплакала.

Отец подошел к нам с братом, наклонился и печально посмотрел на меня. Затем он протянул руку и нежно погладил мою раскрасневшуюся щеку.

– Больно?

Я отстранилась. Не желала, чтобы он или кто-либо еще прикасался ко мне.

Гадатель определил счастливый день для бракосочетания, соответствующий случаю официальный указ был составлен и всенародно объявлен. Указ все приняли, с благодарностью преклонив колени.

В столице новость о свадьбе Юйчжан-вана и Шанъян-цзюньчжу вызвала фурор. Люди наперебой начали приносить поздравления и сплетничать. Одни утверждали, что Юйчжан-ван – настоящий герой, непревзойденный во всем. Другие – что цзюньчжу не имела равных в добродетели и красоте. Все любили истории о героях и красавицах, и не было среди народа тех, кто не завидовал бы счастливым супругам. Все восторженно повторяли снова и снова, какой это был идеальный брак – сказочный союз, благословленный небом.

В одночасье все забыли о Цзыдане и о том, что его высочество третий принц и Шанъян-цзюньчжу идеально подходят друг другу. Мне тоже стоило забыть об этом.

Как оказалось, меня ждала другая судьба. Кто-то на небесах уже принял решение, что Цзыданя в моей судьбе быть не должно. Вот только я до сих пор не была готова в это поверить. Но теперь я наконец поняла, что брачный союз – это не моего ума дело. И даже не его. Это дело моей семьи и императорского двора. Пока брак приносит выгоду, можно не думать о том, кто на самом деле интересен лично тебе. И тем более можно забыть о взаимной любви.

Никого не волновало, с кем ты проведешь всю свою жизнь. В этом не было ничего радостного, но и грустного в этом тоже ничего не было. Стану ли я Юйчжан-ванфэй или какой-нибудь другой ванфэй – меня теперь все устраивало. Мне было абсолютно безразлично, что обо мне будут говорить и думать.

Мне много чего говорили отец, мать, брат. Что-то я помню, а что-то уже забылось. Император и императрица тоже вызвали меня к себе. Что они мне сказали, я тоже не помню.

Согласно моему высокому статусу сговорные дары [65] Юйчжан-вана были невероятно щедры. Глаза разбегались и от количества подарков со стороны императорского дворца. Приданое, дарованное императрицей, заносили в дом в течение трех дней: свадебная одежда, фениксовая корона, редчайшие драгоценности ослепительной красоты. В покоях канцлера высились горы сокровищ. В столице давно не случалось столь грандиозного и радостного события. Прошлогодняя свадьба второго принца и та была не так роскошна.

Меня навестила Ваньжу-цзецзе и поздравила как жена наследника престола. Отослав служанок, мы остались одни, и она заплакала.

– Цзыдань до сих пор не знает о твоей свадьбе, – всхлипнула она.

– Рано или поздно узнает, – спокойно ответила я, опустив взгляд. – Было бы лучше, если бы сначала он женился на ком-то, а я уже потом вышла замуж.

Ваньжу-цзецзе открыла нефритовую шкатулку – внутри лежал ее подарок: заколка в виде феникса, инкрустированная тысячелетним жемчугом из акульих слез [66], выполненная руками непревзойденного мастера. От ее красоты захватывало дух.

– Я хотела воткнуть эту заколку в твои волосы на свадьбе с Цзыданем, – сказала она дрожащим от слез голосом.

Я разглядывала заколку и неясными, обрывочными образами мне привиделся великолепный несбыточный день – моя свадьба с Цзыданем. Закрыв нефритовую шкатулку, я спокойно сказала:

– Спасибо, дорогая а-цзы [67]. Я сохраню ее для будущей ванфэй.

Она покачала головой, положила заколку на ладонь, посмотрела на нее и печально ответила:

– Ты стала другой.

Судорожно выдохнув, я заставила себя улыбнуться.

– Может быть, я стала лучше прежней.

Она снова горько заплакала. И я заметила, как сильно она похудела. Перед глазами живо предстали образы из детства, особенно ее яркая, солнечная улыбка. С тех пор как она ступила в Восточный дворец, взгляд ее становился все печальнее и печальнее.

– А-цзы, – обратилась я, – почему в детстве ты мечтаешь об одном, а повзрослев, получаешь все совершенно другое? Почему даже лучшие друзья вынуждены идти каждый своей дорогой?

Ваньжу-цзецзе не знала, что ответить. Она взглянула на меня заплаканными глазами и спросила:

– Ты правда хочешь выйти замуж за Юйчжан-вана?

– Хочу я или нет – это неважно.

Я поджала губы, опустила взгляд. Сердце болезненно сжалось.

– У нас с Цзыданем нет будущего… Юйчжан-ван – герой и благородный муж. С ним у меня будет хороший брак.

Пусть Ваньжу-цзецзе думает, что это действительно желанный для меня брак. Пусть об этом узнает вся Поднебесная. Тогда об этом узнает и Цзыдань. Пусть все узнают, что я не дождалась его.

Цзыдань рассердится на меня. А потом и вовсе позабудет обо мне.

Цзыдань женится на красивой и добродетельной ванфэй.

Цзыдань будет любить ее трепетно, а она – его. Красные рукава принесут счастье – Цзыдань и ванфэй будут любить и почитать друг друга долгие годы до самой старости.

Цзыдань, Цзыдань, Цзыдань… Мир закружился перед глазами, имя его звучало в голове, а лицо проступало в облаках.

Странная тупая боль кольнула сердце, и холод разлился по жилам.

– Тогда поздравляю цзюньчжу с великой радостью.

Ваньжу-цзецзе в последний раз посмотрела на меня залитыми слезами глазами. Затем, холодно улыбнувшись, подняла руку и воткнула заколку в волосы моей служанки. До самой церемонии бракосочетания цзецзе меня больше не навещала.

Близился день свадьбы.

Юйчжан-ван не мог долго оставаться в столице, вскоре он будет вынужден вернуться в Ниншо, чтобы охранять северную границу: туцзюэ в очередной раз готовились к нападению. После свадьбы я останусь жить в столице в резиденции Юйчжан-вана, а он отправится в северный лагерь. Возможно, для меня это лишь смена места жительства – я просто перееду из дома в его резиденцию. Видеть его я буду редко. Мне нужно будет выдержать только свадьбу и первую ночь…

– Потерпи немного, все вскоре пройдет, – так сказала мне Сюй-гугу.

Она и дворцовые кормилицы начали учить меня всему, что следовало знать замужней женщине. Этому должна была учить меня моя мать, но она так сильно разозлилась, что отказалась со мной разговаривать и даже видеть не желала. Ее требования никак не могли повлиять на мой брак. Она продолжала пытаться хоть как-то помешать ему, но все шло строго по плану.

Теперь я была невеста, бесконечно изучающая правила этикета. Как же я устала…

Время пролетало в постоянной суете. Дня своей свадьбы я ждала, как заключенный ожидает казни.

Однажды мне привиделся человек в скромных, повседневных одеждах. Я понимала, что еще нескоро увижу Цзыданя, и обрадовалась, что он вернулся, что он заберет меня и мы уедем далеко-далеко… Конечно, это оказалось всего лишь сном, но после него я проснулась с улыбкой.

Цзыдань снился мне лишь раз, но был еще кое-кто – он снился мне трижды.

В первом сне этот человек предстал передо мной едва различимой, размытой фигурой. Я знала только его необычное имя – Сяо Ци… Я следила за его неразборчивым силуэтом, а вот лицо разглядеть никак не могла. Я снова наблюдала за церемонией награждения его войск за заслуги.

В двух других снах он предстал передо мной великаном, способным достать до небес, и был с ног до головы в крови. Подстегивая коня, он мчался мне навстречу. Оба раза я просыпалась в холодном поту и уснуть после уже не могла.

Сяо Ци – это имя будет преследовать меня до конца жизни.

Я больше не буду носить титул Шанъян-цзюньчжу, стану Юйчжан-ванфэй и буду жить с мужчиной, которого никогда раньше не знала.

В день свадьбы меня желала увидеть вся столица.

Бракосочетание проходило согласно всем правилам: ровно в полночь мне нанесли церемониальный макияж, волосы зачесали в широкий узел и закрепили яшмовыми подвесками.

На рассвете я совершила прощальный визит и преклонила колени перед отцом и матерью, после чего отправилась в императорский дворец, чтобы отблагодарить государя за милость. Дворцовый евнух объявил высочайшую волю, и в сопровождении роскошной свиты я покинула дворец.

Гремели колокола и барабаны [68]. Сотни солдат из почетного караула императора вышагивали под пологами из красного шифона, украшенными перьями зимородка. За ними шли шестьсот человек из числа императорской стражи, сопровождая императорскую повозку с невестой. Следом шли красавицы-танцовщицы, они кружились, разбрасывая вокруг себя золотую стружку и лепестки, взлетающие к алеющему небесному зареву.

Великолепное свадебное платье было таким тяжелым, словно неподъемные доспехи. Фениксовая корона была украшена цветами, жадеитовыми подвесками и сотнями жемчужин с далеких южных морей, нанизанных на нить золотого шелка. Украшенные перламутром золотые крылья феникса касались волос на висках. На лбу покачивалась нить из драгоценных бусин, а на макушке убора мерцала высокая золотая шпилька. Я прикрыла глаза, опустила голову, стараясь принять торжественный вид, и спрятала лицо за веером из шелковых акаций.

Церемония проводов невесты в дом жениха, казалось, длилась целую вечность. В конце концов меня доставили в резиденцию Юйчжан-вана.

После этого все происходило слишком быстро. Я как могла, с горем пополам, соблюдала утомительный и хлопотный этикет: благоговейно преклонила колени и отдала земной поклон, затем встала, сохраняя невозмутимое выражение лица, и прошла несколько шагов. В каждом движении я была осторожна и строга и в какой-то момент поняла, что это измученное, уставшее бренное тело больше мне не принадлежало.

Благодаря вееру никто не мог рассмотреть мое раскрасневшееся от усталости лицо, еще меня скрывали румяна и пудра. Вот бы и в первую брачную ночь также спрятаться за веером [69]…

На моем пути промелькнул шелковый веер-опахало. Совсем скоро супружеская пара встретится лицом к лицу.

Наконец мой жених появился прямо передо мной, но я по-прежнему не могла разглядеть его лицо. Сквозь веер я видела нижнюю оторочку его праздничных одежд, разглядела орнамент с изображением дракона, а еще его обувь с облачным узором. Он был высок, строен и силен. Мужчина, которого я видела лишь издали и который так сильно напугал меня, теперь стоял совсем близко и вот-вот должен был стать моим мужем.

Сановники пристально смотрели на нас. Мы поклонились друг другу и произнесли торжественную клятву жить вместе до старости.

Этот человек, что был подобен и злому духу, и непостижимому небожителю, вдруг ворвался в мою жизнь… И оказалось, он был таким же обычным человеком, как и я, из плоти и крови.

Я больше не боялась. Лучше сохранять спокойствие, чем теряться в страхе.

В покоях новобрачных ярко горели свечи. Приняв почтительный вид, я сидела не шелохнувшись и ожидала, когда войдет муж и мы завершим обряд бракосочетания. Со внутреннего двора доносилась праздничная музыка, свадебный банкет продолжался до глубокой ночи.

Пожилые служанки новобрачной продолжали суетиться, долгом каждой было отдать надлежащий поклон и пожелать счастья. Казалось, церемонии не было конца, а я очень устала. От тяжести свадебного наряда и фениксовой короны мне становилось все хуже и хуже. Как же я ждала той минуты, когда все закончится.

Совсем скоро мы столкнемся с самым тяжелым моментом нашей жизни. Только вот что необычно: когда я думала об этом человеке, сердце в груди замирало, а усталость отступала.

Нужно было как-то набраться сил – не дóлжно проводить первую брачную ночь в таком состоянии, и перед этим мужчиной нельзя было показывать свои слабости. Я огляделась – служанки тихонько болтали о чем-то радостном. Как будто они впервые были на таком событии.

И тут я замерла – голоса гостей снаружи заметно оживились. Что-то произошло, но я не понимала, что именно. Я с беспокойством взглянула на Цзинь-эр, но та тоже ничего не понимала. Она склонилась ко мне и прошептала:

– Цзюньчжу, не беспокойтесь, рабыня сейчас же все узнает.

Я кивнула, подождала, затем встала и попробовала сама снять с себя фениксовую корону.

Пожилые служанки остановили меня и попросили оставаться на месте. Затем за дверью раздался торопливый топот – ко мне бежала служанка и кричала: «Цзюньчжу, цзюньчжу!» Ворвавшись в покои, она наспех поклонилась, нарушив все возможные правила приличия.

Я нахмурилась – эту женщину я узнала сразу, она служила моей матери уже много лет и остального мира не видела. Какое же дело так ее напугало, что лицо сделалось смертельно бледным.

– Цзюньчжу, беда! Старшая принцесса настолько разгневалась, что лишилась чувств!

Я была поражена.

– Что случилось с моей матушкой?

– Потому… потому что… Юйчжан-ван… – Голос служанки шелестел как листва, готовая сорваться с ветви. – Юйчжан-ван только что получил военное сообщение, в котором говорится о вторжении туцзюэ… он… тотчас снял свадебный наряд и покинул столицу!

Мне показалось, что я ослышалась.

– Ты говоришь, что Юйчжан-ван уехал?

Дрожащая от страха служанка кивнула в поклоне, боясь сказать хоть слово. Я же оцепенела и не могла шевельнуться. В голове не осталось мыслей.

От услышанного и гости, и слуги побледнели и молча обменивались растерянными взглядами. В покоях новобрачных повисла мертвая тишина – весенней ночи [70] не суждено было состояться. Никто не мог и представить, что жених сбежит с собственной свадьбы, что он просто возьмет и покинет невесту.

Я не знала, как выглядит мой муж, не знала, как звучит его голос. Он бросил меня одну в покоях для новобрачных. Неужели и первую брачную ночь я должна провести одна? Он выступил в военный поход, спешно покинул столицу. Допустим, ситуация не терпит отлагательств. Допустим, туцзюэ действительно нарушили границу. Но неужели для того, чтобы просто попрощаться, нужно так много времени? Даже если бы всю страну охватили пожары войны, для прощальных слов всегда могло бы найтись немного времени.

Юйчжан-ван, величайший из величайших, самолично потребовавший руки дочери из рода Ван. Его не волновало чужое мнение, ему были безразличны чужие чувства. Взять меня в жены было исключительно его выбором.

Я же пошла на компромисс, поступилась своими интересами ради общего блага. И в ответ получила такой позор. Едва узнав о вторжении, он сразу бежал из столицы, не удосужившись даже проститься со мной. Мне не было дела до того, что он не дошел до покоев новобрачных, неважно было и то, что он думал обо мне как о женщине, – но я не потерплю такого отношения к моим родителям, никому не позволю смотреть на мою семью свысока!

Я встала, отбросила веер и двинулась к выходу.

Служанки пытались остановить меня. Кто-то кричал «цзюньчжу», кто-то «ванфэй». Одна за другой они падали передо мной на колени, кричали, что церемония бракосочетания еще не закончена, что ни в коем случае нельзя покидать покои новобрачных, иначе меня будет ждать череда несчастий.

Я сердито взмахнула рукавом и крикнула:

– Прочь! Уходите!

Служанки задрожали от страха и замолкли.

Я толкнула тяжелую, украшенную красными флажками дверь – ночной ветер охладил мое лицо и нежно всколыхнул красный шифон свадебного платья. Я перешагнула порог и быстро направилась в главный дом – подвески на поясе из самоцветов и нефрита звонко ударялись друг о друга при каждом шаге.

Когда остальные слуги увидели меня в свадебном платье, они были так потрясены, что отступали с дороги, не решаясь ничего предпринять. Зал, где проходила церемония бракосочетания, был заполнен гостями, и, увидев меня, они в смятении сжались по углам.

У входа в зал стояло несколько воинов в тяжелых доспехах и с мечами на поясах. Один из них хотел было войти за мной внутрь, но другой попытался его остановить.

– Генерал вооружен, меч может причинить непоправимый вред, не нужно приближаться к брачному чертогу. Прошу генерала оставаться на месте.

– По приказу ван-е, генерал обязан передать ванфэй сообщение, – донесся из-под шлема грубый голос.

Я остановилась прямо перед ними и холодно спросила:

– Кто твой ван-е?

В зале воцарилась тишина. Видя мое состояние, гости опасливо озирались, им стало не по себе.

Человек в доспехе не опустился на колено, как было положено, а только сжал меч и слегка поклонился. Он произнес:

– Мое имя – Сун Хуайэнь, прошу у ванфэй аудиенции. Дело срочное. Ван-е приказал мне передать вам сообщение. Прошу у ванфэй прощения за мой неподобающий вид.

Я смерила его ледяным взглядом.

– И что Юйчжан-ван попросил передать?

Мужчина выдержал паузу, затем твердо ответил:

– Отвечаю ванфэй. Ван-е получил сообщение с границы от цыши Цзичжоу: туцзюэ вторглись на наши земли, потеряно три города, тысячи людей пострадали. Ван-е немедленно повернул армию и отправился в поход, чтобы подавить врага. У него не было времени, чтобы попрощаться с ванфэй. Он специально послал подчиненного, чтобы доложить об этом. Одержав победу, ван-е немедленно вернется в столицу и будет просить ванфэй о снисхождении. Ситуация не терпит отлагательств, прошу ванфэй понять ван-е.

Вот что выходило: Юйчжан-ван уехал не попрощавшись и послал ко мне своего мелкого подчиненного с грубым и неприятным голосом. А Юйчжан-ван хорош! Его высокомерию можно позавидовать! Отец был прав: эти военные те еще гордецы, грубые и дикие варвары, не было им дела до императорской фамилии, не проявили они никакого уважения. Высокомерные невежи!

Меня словно окружили тигры и волки – вот за какого человека я вышла замуж!

Ночной ветер колыхал мои одежды. Я с силой сжала кулаки, сердце мое наполнилось гневом и вспыхнуло неугасимым пламенем. В свете праздничных фонарей я медленно направилась к выходу. Фениксовая корона стала невыносимо тяжелой, от нее ужасно болела шея. Я больше не могла это терпеть. Юйчжан-ван прояснил ситуацию и просит прощения. Вот, значит, как…

– Хорошо. Это же ради общего блага. Нет нужды в этой показной вежливости!

Я остановилась, медленно развернулась, сняла корону и со всей силы швырнула ее перед собой. По полу звонко покатились чистейший жемчуг и драгоценные камни, замирая подле кожаных сапог воинов, а нефритовые подвески разлетелись на мелкие кусочки, ударяясь о тяжелые ножны.

Потрясенный генерал молча смотрел, как я бросаю корону на пол, как стою перед всеми со спутанными волосами. Он еще ниже склонил голову, но глаз с моего лица не отводил.

Наконец наши взгляды встретились, и в тот же миг он потупил взор.

– Генерал молит о пощаде!

С этими словами он опустился на колено. Следом опустились на колени стоящие позади него воины – раздался лязгающий звук их тяжелых доспехов. Перепуганные дворцовые слуги тоже попадали на колени и слезно молили:

– Ванфэй, умерьте гнев!

Я окинула ледяным взором стоящих на коленях людей и, наконец, задержала взгляд на генерале в холодных сияющих доспехах, который застыл, как резная скульптура из камня. Он сказал, что имя его – Сун Хуайэнь. Приближенный Юйчжан-вана.

Его господин, мой благородный муж Юйчжан-ван Сяо Ци, таким образом показал, какой он на самом деле человек – своевольный и гордый, жестокий и надменный.

Сдержав крик, дрожащей рукой я сорвала связывающую волосы ленту. Когда женщина выходит замуж, ее волосы завязывают длинной лентой. А в первую брачную ночь мужчина должен снять цветную ленту, а затем своими руками собрать жене волосы.

– В любви нашей не может быть сомнений, мои волосы сплетены лентой.

Умерив гнев, я улыбнулась и бросила ленту к ногам Сун Хуайэня.

– Чтобы заключить брак, нужно соблюдать все правила, это дань уважения предкам и императору. Благородный муж обязан относиться к церемонии со всей серьезностью и довести дело до конца! Затрудню вас просьбой – передайте эту вещь своему ван-е и скажите, что я любезно потрудилась за него!

Пожилые служанки принялись отговаривать меня, твердили, что нельзя так говорить, что это навлечет на нас несчастья.

– Юйчжан-ван – человек чести, он герой, а хорошему человеку помогает небо. Я же вышла замуж за благородного мужа, за полководца, о каких несчастьях может идти речь?

Я мрачно усмехнулась. Муж мой уехал на войну, фениксовая корона лежала на полу, ленту с волос я сорвала своими руками. Так какая тогда разница – собраны мои волосы в узел или нет?

– Генерал не смеет, прошу ванфэй забрать эту вещь. В будущем ванфэй сможет отдать ее ван-е лично. Прошу ванфэй о благосклонности.

Голос Сун Хуайэня теперь звучал не так грубо, как раньше. Он чуть склонился и подал мне ленту двумя руками.

Я улыбнулась и ответила:

– Генерал не побоялся ворваться в зал, где проходила наша свадьба, а теперь боится такого пустяка?

Лицо Сун Хуайэня покраснело. Он крепче сжал меч и опустил голову еще ниже.

– Генерал признает свою вину!

Вот только он ни в чем не виноват.

Глядя на этого молодого и смелого воина, стоящего перед всеми на коленях, подавленного и побежденного, я не почувствовала удовлетворения. Даже если бы я собственными руками уничтожила этого Сяо Ци, сожаления о браке с ним не оставили бы меня. Моя жизнь уже полностью переменилась.

Этот брак между знатным родом и воином зародил в моем сердце проблеск надежды, разбившейся на мелкие осколки о холодный пол. Сердце сжималось от скорби, все мечты мои обратились в пепел, все надежды рассыпались в прах.

Я подняла взгляд к бескрайнему ночному небу. Длинные распущенные волосы рассыпались по плечам, ласкаемые прохладным ветерком.

– Генерал, ступайте.

Я развернулась и медленно пошла обратно через весь восхитительный зал, вдоль стен которого еще горели праздничные свечи. Позади меня тянулся длинный шлейф свадебного платья, и каждый шаг давался с трудом.

Той ночью я заперлась в покоях новобрачных и никого не пускала, как бы и кто бы ни просил. Подоспела и Сюй-гугу, и убитая горем матушка. Несмотря на правила, прибыли старший брат и отец. Я не пускала их за порог, не хотела никого видеть.

Бездарные пожилые служанки перепугались настолько, что убрали из комнаты все твердые и острые предметы, опасаясь, что я покончу жизнь самоубийством. А я и в самом деле слишком сильно распереживалась. Но вскоре отчаяние отступило, а вместе с ним и гнев. Меня мучила только невыносимая усталость.

Закутанная в свадебные одежды, я упала на свадебное ложе, покрытое красным шелком с изображениями дракона и феникса, с мягкими кисточками по краям. Со следами карминно-красного румянца на щеках я разглядывала полог над кроватью, украшенный сросшимися ветвями акации, за которыми утки-мандаринки переплелись шеями, а гуси летели куда-то вдаль крыло к крылу. Я все никак не могла определить, насколько мне одиноко. Я обняла себя руками, не в силах унять пульсирующую тупую боль, в тайниках моего сердца воцарились тишина и пустота, как в стенах покоев для новобрачных, где спутником мне была лишь собственная тень. Сквозь сон я еще могла расслышать, как стоявшая за дверью Цзинь-эр, лишившись от слез голоса, шептала кому-то:

– Цзюньчжу нужен отдых, ей нужно поспать, прошу, не беспокойте ее…

Цзинь-эр была хорошей девочкой.

Я повернулась на бок и спряталась под тенью тюлевого полога. На сердце медленно разливалось тепло. Во сне я не видела никого – ни отца, ни мать, ни брата, ни Цзыданя. В одиночестве я шла босыми ногами по влажной тропе в темный и холодный туман, и пути моему не было видно ни конца ни края.

Неожиданные перемены

Время беспощадно к людям. Не успела я и глазом моргнуть, как пролетело три года.

Шел четвертый лунный месяц. Я отдыхала во дворе под крышей галереи, кожу ласкал приятный теплый ветер, а внутри меня разливалось приятное опьянение. Время от времени на лицо падали и нежно щекотали кожу крошечные лепестки цветов.

Тело мое обессилело, хмель не спешил отступать. Я пошевелила рукой и случайно опрокинула нефритовый чайник для вина – он лениво покатился по ступеням, разлив остатки драгоценного сливового вина, аромат которого тут же подхватил порыв ветра.

Вино это мне привез брат из столицы где-то полмесяца назад – я выпила почти все без остатка. Интересно, когда он в следующий раз приедет навестить меня в Хуэйчжоу?

Я неспешно поднялась с лежанки и дважды позвала Цзинь-эр, но никто не отозвался. С тех пор как мы покинули столицу, она стала совсем небрежной и обленилась. Отбросив шелковые туфли, я босиком пошла по галерее, как вдруг мое внимание привлекла цветущая магнолия – за ночь ее побил мороз и листья покрылись инеем. Разум мой затуманился, мысленно я перенеслась домой.

– Цзюньчжу наконец протрезвела. Вы выпили слишком много и заснули. Еще и вышли без накидки, простудитесь же… – сетовала Цзинь-эр, набросив на плечи хозяйки теплую накидку.

Облокотившись на перила, я спросила:

– Как скоро расцветет магнолия у нас дома?

– В столице теплее, чем здесь. Там она распустилась даже раньше, чем у нас, – не сдержав восхищения, вздохнула Цзинь-эр. Затем нежно улыбнулась и продолжила: – Пусть здесь и холоднее, зато солнечных дней больше, чем в столице, а еще дождь идет не так часто! Мне здесь больше нравится!

Эта милая маленькая служанка умеет делать людей счастливыми. Когда она увидела, как я поджала губы, то улыбнулась, присела рядом и сказала тихо-тихо:

– Если вам надоело в Хуэйчжоу, почему бы не вернуться в столицу? Цзюньчжу, за три года вы наверняка соскучились по дому, ведь так?

Вернув контроль над собственными мыслями, я улыбнулась, посмеялась над собой, затем выпрямилась и сказала:

– Я скучаю только по домашнему сливовому вину. Я не готова пока вернуться домой, тут же так прекрасно.

Договорив, я стряхнула с рукава лепестки.

– Какая сегодня прекрасная погода, давай-ка пройдемся.

Цзинь-эр поспешила за мной.

– Вчера ван-е послал гонца, и он… до сих пор ждет, когда цзюньчжу… когда ванфэй даст свой ответ!

Я резко остановилась. Сердце сжалось от недовольства.

– Можешь дать ответ за меня, – равнодушно ответила я, не оглядываясь. – Посмотри, что он на этот раз передал. Что-то интересное оставь мне, драгоценности передай Сюй-игуаню [71], а со всем остальным делай что хочешь.

Сюй-игуань приедет через два дня, нужно будет подкупить его щедрыми дарами.

Вместе с подарками от мужа пришло письмо от матери. Она интересовалась, отчего я до сих пор не поправилась и не вернулась в столицу. Сюй-игуань опасался, что я не смогу долго скрывать правду. Конечно, на моей стороне еще был старший брат, он поддерживал меня в глазах родителей. А вот Сюй-игуань был страшно труслив, но жаден и прекрасно знал, как обращаться с деньгами. Чем больше у него будет денег, тем дольше он будет держать рот на замке. Разумеется, матушка постарается принять ответные меры. Боюсь только, что тетя однажды заставит меня вернуться домой.

Но пока я здесь, у меня все хорошо. Я не стремилась возвращаться в столицу, не хотела вспоминать те кошмарные дни. Три года я жила в уединении в Хуэйчжоу и восстанавливала силы. У меня была счастливая, беззаботная жизнь. И все благодаря моему благородному мужу.

В нашу первую брачную ночь мой муж в спешке покинул столицу, не сделав и шага в покои новобрачных. На южной границе царил мир, но на северной разгорелась война – туцзюэ вторглись на наши земли и пошли на Центральную равнину [72].

Сяо Ци, Юйчжан-ван, той же ночью повел войска на север, неся на плечах долгожданный мир. Слухи об этом быстро разлетелись при дворе и в народе, не было никого, кто не восхищался бы его героизмом. Разумеется, все также восхваляли и Юйчжан-ванфэй, поскольку она приняла выбор своего мужа и строго следовала принципам. Отец же, вместо того чтобы обвинить своего любимого зятя, что тот уехал, даже не попрощавшись с женой, бросился в императорский дворец и продолжил осыпать его щедрыми наградами. Тетя поддержала его.

О том, что отъезд Юйчжан-вана опозорил меня и мою мать, разумеется, никто не упоминал. Но чем чаще его хвалили, тем грязнее становились сплетни за моей спиной. Не нужно обладать острым слухом, чтобы узнать, насколько красочно пересказывали друг другу историю, как муж бросил Шанъян-цзюньчжу в первую же брачную ночь. Многих, безусловно, порадовало, что дочь из благородного рода так низко пала, но нашлись и те, кто решил побросать камни на упавшего в колодец.

На следующий после свадьбы день я сама переоделась и отправилась во дворец, чтобы выразить свою благодарность. По пути я ловила на себе столько взглядов – как же много людей желали увидеть на моем лице грусть и печаль. Вот только они не получили, чего хотели.

А после, как порядочная жена, я стала одеваться в яркую, красивую одежду, гулять по садам и пировать как ни в чем не бывало.

Через полмесяца я простудилась и заболела. Болезнь застала меня врасплох, все силы разом покинули мое тело, казалось, что вместо него осталась лишь хрупкая, пустая оболочка. Из-за какого-то ветра я провела в постели целых два месяца и страшно исхудала. Сутками напролет меня одолевал ужасный кашель.

В одну из ночей придворный лекарь сообщил, что жизнь моя в смертельной опасности. Той ночью мать долго молилась в буддийском зале и умывалась слезами. Она сказала отцу, что, если А-У погибнет, она никогда в жизни не простит его.

Отец тогда промолчал, словно воды в рот набрал. Всю ночь он простоял у дверей моей спальни. Вечерняя роса насквозь промочила его одежду.

Проснулась я на рассвете. Перед кроватью стояла моя постаревшая, изможденная мать. Слышался шепот Цзинь-эр – она говорила, что отец до сих пор стоит за дверью… В тот момент накопившаяся в моем сердце обида испарилась. Я взяла матушку за руку, и впервые со дня свадьбы из глаз моих полились слезы.

В конце концов мне надоела излишняя забота со стороны родителей. Лучше бы они, как раньше, ругали меня. Глядя на проливающую слезы мать, я чувствовала, как усталость снова начала давить мне на плечи. У меня не было сил жаловаться, не было сил злиться. Мне нужен был уголок, в котором я могла бы спрятаться ото всех.

В столице наступил сезон дождей. После болезни у меня все еще оставался сильный кашель. Придворный лекарь беспокоился, что дождливая погода и повышенная влажность будут губительны, поэтому предложил родителям отправить меня в более теплые края, на юг, чтобы я могла поправить здоровье. Когда мой шуфу служил в Хуэйчжоу, он жил в загородном поместье в горах. С момента его перевода на другую должность он уехал, и теперь поместье простаивало. В Хуэйчжоу был прекрасный климат и потрясающей красоты пейзажи – лучшего места для отдыха и восстановления здоровья было просто не найти. Конечно, родители не хотели расставаться со мной, но ради моего здоровья они были готовы на все.

Когда я только приехала в Хуэйчжоу, меня встретили сотни слуг, стражей и лекарей – всех их послали родители. Меня пришли навестить цыши Хуэйчжоу с супругой. Небольшое поместье было переполнено – как же меня это раздражало. В конце концов все нарушители спокойствия вернулись в столицу, и в поместье остались лишь несколько слуг и лекарей – наконец можно было позволить себе немного отдохнуть от шума и суеты.

Стоило мне поселиться здесь, как я сразу поняла, что поместье моего шуфу – совершенно иной мир. Тут рос бамбук, были и горячие источники. По утрам я наслаждалась туманом на вершинах гор, а по вечерам – закатами. Двор усажен вечнозелеными деревьями, вокруг разбиты пышные клумбы, есть тихий пруд и уютные беседки, птицы заливаются – невероятная красота! Разумеется, по сравнению со столичными садами.

Но больше всего меня радовало то, что у шуфу в поместье был глубокий погреб, в котором хранилось вино.

Хуэйчжоу был так далеко от столицы, а мир вокруг был так величествен. Я словно родилась вновь или оказалась в новом теле, теперь-то я это точно чувствовала.

Поначалу родители думали, что я отдыхаю и восстанавливаю силы, чтобы совсем скоро вернуться в столицу. Но неожиданно для себя я влюбилась в Хуэйчжоу, в это беззаботное и прекрасное место. Жила я тут уже долго и возвращаться не собиралась. Старший брат помог подкупить придворного лекаря деньгами и шелком, чтобы родители даже не думали о моем возвращении в столицу.

За последние три года я возвращалась домой только в первые дни Нового года и на дни рождения родителей. Достаточно было задержаться в столице чуть дольше, как мне сразу нездоровилось и я немедля направлялась в Хуэйчжоу.

В резиденцию Юйчжан-вана я не заходила со дня свадьбы.

Сам Юйчжан-ван в столицу тоже не возвращался, он все время находился с лагерем в Ниншо. Я уже три года была замужем и за все три года ни разу не видела мужа в лицо.

Он был на границе, а я в Хуэйчжоу, в тысячах ли от него.

Той ночью в порыве злости я сорвала с головы фениксовую корону и отдала его подчиненному ленту. Меня снедала обида, я ненавидела этого человека всем сердцем. Когда я болела, он написал мне письмо, в котором искренне раскаивался и молил о прощении. С тех пор каждые несколько месяцев он присылал письма, дорогие подарки и шелка.

Поначалу я испытывала к такому вниманию отвращение, но постепенно привыкла. В какой-то момент поведение этого грубого воина даже показалось мне любопытным – быть может, ему действительно было очень стыдно и он такими подарками старался искупить свою вину, считая, что это его долг как мужа? Он, конечно, был человеком простым и грубоватым, но хотя бы делал все это от чистого сердца. Письма у него были лаконичные, он всегда спрашивал о здоровье. Очевидно, что их писал один и тот же помощник, но печать принадлежала Юйчжан-вану. Он же был воин, а воины не умеют писать так аккуратно и красиво. В общем и целом он старался соблюдать правила приличия, вел себя, как полагается мужу в отношении жены, и, возможно, самую малость мучился от угрызений совести.

Но я не отвечала на его письма и даже не справлялась о его здоровье. Ответным подарком для него было уже то, что я ношу титул Юйчжан-ванфэй.

Юйчжан-ван – великий воин, превосходящий всех по положению, обладающий огромной военной мощью, был щедр к супруге и не показывался ей на глаза, чтобы не раздражать. Мне и этого было достаточно. Сколько женщин выходит замуж за незнакомцев, и им приходится постоянно всем улыбаться, прислуживать свекру и свекрови, воспитывать детей и притворяться, что они уважают своих новых родственников, а все ради того, чтобы сохранить честь семьи. Ваньжу-цзецзе, например, жене наследника престола, постоянно приходится искать благосклонности среди других жен и наложниц.

Так что я жила в идеальном мире, в тишине и покое. Провести жизнь в таком месте была отличная идея. Мне стоило поблагодарить мужа за такую жизнь.

Наступила осень, я наблюдала, как ветер срывал и уносил пожелтевшие листья. За осенью пришла зима, и выпал первый снег. А когда снег растаял, наступила весна, за которой последовало лето… Время стремительно, оно утекает, как вода. День за днем. Месяц за месяцем. Год за годом… Но что-то менялось, я чувствовала это.

Все началось с моего маленького слабого сердца – оно стало холодным, жестким.

Прежней малышки А-У, любимицы матушки и отца, больше не было. Теперь я, Ван Сюань, замужняя женщина. Некоторые вещи, изменившись однажды, никогда не станут прежними.

Не изменился только мой брат. Для него я была не Юйчжан-ванфэй, для него я по-прежнему оставалась Шанъян-цзюньчжу. Для него я навсегда останусь маленькой игривой девочкой. К сожалению, он не мог часто навещать меня. Он получил должность при дворе, стал чиновником, поэтому виделся со мной и писал мне письма всего несколько раз в год.

Даже Цзыдань давно не навещал меня во снах.

Траур его давно миновал, но император немедля издал новый указ, в котором он направил Цзыданя контролировать производство – теперь он должен был руководить ремонтом императорской гробницы и храма предков. На такие работы всегда требуется много времени, не знаю, когда Цзыдань сможет вернуться в столицу.

Раньше я не понимала, почему император позволил тете отправить своего самого любимого сына так далеко от дома.

Теперь понимала. Держать Цзыданя подальше от дворца был единственный способ защитить его в безумном водовороте власти и силы. Совершишь малейшую ошибку – и тут же погибнешь. Старший брат рассказывал, что император хотел сменить наследного принца, поэтому и поссорился с тетей. Когда внезапно скончалась Се-фэй, в Восточном дворце началась полная неразбериха. Ее смерть стала тяжелым ударом для императора, осознавшего, что влияние рода Ван и наследного принца стремительно расширялось. Заключив договор с Сяо Ци, император заручился поддержкой военных.

Сменить наследного принца император уже не мог. Все, что мог сделать император, – это отправить Цзыданя подальше от дворца, подальше от императрицы. Только теперь я поняла, на что пошел император. Цзыдань тоже все понимал. Именно поэтому он покорно оставил свой дом.

Я же исполнила волю судьбы – вышла замуж, как и полагается женщине. Моей радостью остались лишь сны, в которых я блуждаю по императорской усыпальнице, издали наблюдаю за Цзыданем и желаю ему счастья.

Хуэйчжоу находился на пересечении трактов с севера на юг – именно по этим дорогам и шли все поставки как по земле, так и по воде. Поэтому тут всегда собирались богатейшие купцы. Погода в Хуэйчжоу сильно отличалась от столичной: здесь было не так дождливо, летом жарко, а зимой холодно. Зато круглый год в Хуэйчжоу было солнечно.

С давних времен сюда переселялись люди как с севера, так и с юга. Жили они вместе, а потому народные нравы и обычаи также перемешались – были тут простота и открытость северян и теплота и ум южан. Стихийных бедствий тут практически не бывало, а если год выдавался неурожайным, выручала ловля рыбы.

У Цянь – цыши Хуэйчжоу, талантливейший человек и ученик моего отца. За четыре года пребывания в должности благодаря благосклонности отца он добился значительных высот в политических делах. Пока я жила в Хуэйчжоу, господин У был очень ко мне внимателен и заботлив, а его супруга, госпожа У, часто приходила ко мне в гости. Боясь показаться неучтивой, она пыталась проявить уважение ко мне самыми разными способами. Я никогда не любила все эти льстивые официальные правила вежливости, особенно со стороны женщин, но отказать госпоже У не смела.

Благодаря своим заслугам и поддержке моего отца У Цянь сделал успешную карьеру и, как ожидалось, получил повышение по службе. Его единственная дочь уже взрослая, она много лет живет в Хуэйчжоу с родителями, и у нее не было возможности познакомиться с высокопоставленными столичными господами. Совсем скоро она достигнет брачного возраста, конечно, родители ее тревожатся. Они хотят найти для любимой дочери хорошего мужа, чтобы она смогла выйти замуж в столице и зацепиться за какой-нибудь знатный род. Временами родители настолько озабочены своими детьми, что могут зайти слишком далеко.

Я хотела помочь дочери семьи У, но не имела ни малейшего представления, кто из знатных родов мог ей подойти.

Последние два дня в городе выдались людными и оживленными, ведь не было ничего лучше, чем праздник «тысячи бумажных змеев». Весной все соревнуются в этой забаве. В столице тоже так развлекались, но в основном это была забава девушек из знатных домов.

Каждой весной, на третий или четвертый лунный месяц, придворные дамы столицы приглашают лучших мастеров, чтобы те изготовили им самых красивых бумажных змеев. Затем они собирают подруг, отправляются за город, на природу, устраивают пиры, поют, декламируют стихи и соревнуются в красоте бумажных змеев… Изначально в Хуэйчжоу не было такого праздника, но с тех пор, как я приехала сюда, госпожа У сделала все возможное, чтобы проводить этот праздник на девятый день четвертого лунного месяца в саду Цюнхуа. Обычно на праздник собирался весь город.

Цзинь-эр тайком смеялась над ними, что они только строят из себя знать. Я же была очень благодарна госпоже У за все, что она делает. Она всегда заботилась обо мне и облегчала мою тоску по дому. Не было большего счастья, чем простая жизнь вдали от столицы, особенно когда запускаешь в небо собранного собственными руками бумажного змея.

Раньше мы с братом находили лучших мастеров для изготовления змея. Затем рисовали на нем портреты придворных женщин и писали стихи собственного сочинения. Змей взмывал в воздух и безмятежно покачивался на ветру. Однажды змей улетел так далеко, что мы не могли найти его. Когда какие-то люди нашли его, они посчитали его сокровищем и попытались продать. Его тогда назвали «бумажный змей красавицы».

Интересно, а в этом году кому мой брат будет так же красиво расписывать змея? Цзинь-эр была права – я очень скучала по дому.

Какими бы прекрасными ни были бумажные змеи в Хуэйчжоу, они никогда не сравнятся с теми, что расписывал мой брат. Я решила, что трех лет такой жизни достаточно, не стоит дольше мучить родителей и дальше проявлять непочтительность. Этой весной я должна вернуться домой.

Девятого числа четвертого лунного месяца в Хуэйчжоу прошло грандиозное пиршество.

Стояла середина весны, и сад пестрел красотой разнообразных цветов. Здесь собрались девушки из самых известных семей Хуэйчжоу. У большинства из них взгляды на мир были такие же, как и у госпожи У. На этом празднике каждая красавица желала продемонстрировать все лучшее, что есть у нее, чтобы завоевать расположение Юйчжан-ванфэй и подняться в высшие эшелоны знатных домов.

Для них я была недосягаемая благородная госпожа, которая одной мыслью способна изменить судьбу любой из них. Они жаждали, чтобы благородные особы как-то повлияли на их судьбы, но не знали, что и моя судьба находится во власти других людей.

В сопровождении госпожи У и нескольких влиятельных местных дам я прогуливалась по саду. Все, кто видел меня, склонялись в знак приветствия. Залитое весенним солнцем поле было усыпано яркими, непревзойденной красоты цветами [73] – один краше другого.

Три года назад я придумала, что каждый день в течение всего месяца буду носить разные прически и грим. Как же я радовалась, когда кто-то во дворце начинал подражать мне, стараясь выглядеть краше. Когда я приехала в Хуэйчжоу, я обленилась. Наносить румяна и пудру, втыкать в волосы шпильку и вдевать серьги в уши стало так обременительно. На праздник я прибыла в платье из голубой узорчатой струящейся парчи с облачным орнаментом, подпоясанном простым шелковым поясом. Волосы были убраны в низкий пучок. Единственным украшением была заколка в виде феникса, которую мне подарила моя любимая цзецзе, – я никогда не снимала это украшение, а больше на мне ничего и не было. Никакого жемчуга, самоцветов или нефрита.

Когда я оказалась в кругу местных красавиц, я невольно почувствовала себя старой. Заиграла музыка – праздник начался. В центр вышли разодетые в разноцветные одежды танцовщицы и пустились в пляс.

Под музыку и танцы в небо поднялся первый – вишнево-золотой бумажный змей-бабочка. Выглядел он великолепно, было видно, что в него вложили много труда. Похоже, это была работа дочери из семьи У.

Я мягко улыбнулась и произнесла:

– Крылья у бабочек обычно тонкие и почти прозрачные, чего не скажешь об этих. Но как же замечательно они украшены цветами.

– Неуклюжий змей моей дочери рассмешил ванфэй, – склонилась в смиренном поклоне сияющая от радости госпожа У.

Девочка в желтой рубашке встала со своего места, подошла ко мне и низко поклонилась.

Госпожа У улыбнулась и сказала:

– Моя дочь Хуэйсинь всегда восхищалась ванфэй.

Я кивнула с улыбкой, задумавшись, как дóлжно ее отблагодарить.

Передо мной стояла стройная изящная девочка в нежно-желтой рубашке. Лицо ее было прикрыто тонкой вуалью, плавно колыхавшейся на ветру. Я слыхала, что на юге еще сохранился старый обычай, согласно которому незамужние девушки должны носить такую вуаль. Но я не знала, что этот обычай до сих пор соблюдали в Хуэйчжоу. Дочь из семьи У, вероятно, воспитывали в особой строгости.

Внимательно рассматривая девочку, я вдруг услышала свист и увидела, как в небо взмыл изумрудно-зеленый змей-ласточка. Он был такой легкий, что напоминал живую юркую ласточку, летящую между деревьев. Не успела я рассмотреть этого змея, как рядом всплыл еще один – в форме карпа, расписанного золотой и красной красками. Следом взмывали персики, цветы лотоса, нефритовые цикады, стрекозы… Небо заполнилось яркими цветными бумажными змеями – даже голова пошла кругом.

Пока все восторженно смотрели в небо, дочь семьи У грациозной походкой подошла ко мне ближе и склонилась в изящном поклоне, точно стройная ива.

– Какая красавица.

Я обернулась и улыбнулась госпоже У, но лицо ее вдруг изменилось. Она испуганно смотрела на дочь, начала что-то говорить, но слова ее заглушил резкий и пугающий свист.

Я испуганно замерла – с юго-востока шквальный ветер нес гигантскую тень. В небо взмыл синий змей, похожий на ястреба-тетеревятника, размах крыльев которого достигал целого чжана [74]. Он стремительно пролетел над садом.

Перед глазами мелькнуло желтое пятно, дочь семьи У вдруг оказалась прямо передо мной и схватила меня за плечо. Боль была невыносимой. Пальцы ее с силой впились в плоть, казалось, она вот-вот переломит мне кости. Я не чувствовала собственных рук и ног, силы стремительно покидали меня.

– Ты не Хуэйсинь… кто ты? Назовись!

Под пронзительный вопль госпожи У девушка свободной рукой вздернула узкий рукав, под которым прятался смертоносный меч. Холодное лезвие коснулось моей шеи.

– Никому не приближаться, или я убью ванфэй!

Над головами черной гигантской тенью пронесся бумажный змей. Тьма заслонила небо, покрыла землю.

Я попыталась вырваться, но краем глаза успела заметить, как девушка в желтом подняла руку. Лезвие резануло плоть – я ощутила острую боль, и перед глазами потемнело… Раздался крик Цзинь-эр:

– Цзюньчжу!

Я почувствовала, как меня оторвали от земли и понесли. Последнее, что я услышала перед тем, как потерять сознание, было завывание ветра…

Хэлань

Было темно и невыносимо душно. Я проснулась от стука конских копыт и первым делом подумала, что мне приснился кошмар, но, когда поняла, что не могу пошевелиться, оцепенела от ужаса. Я не могла проронить ни звука – в рот затолкали кусок ткани. Вокруг царила кромешная темнота, хоть глаз выколи… Это был сон, это точно был сон, простой кошмар! Я хотела проснуться, и проснуться немедленно!

Я шире распахнула глаза, попыталась сфокусировать взгляд, но ничего не могла разглядеть. Я попыталась дергаться, чтобы вырваться из пут, но силы покинули меня, и я даже пальцем пошевелить не смогла. Сердце билось так быстро, грозило вот-вот выскочить из груди в этой удушливой темноте. Нечем было дышать… одежда пропиталась холодным потом и неприятно липла к коже.

Где я? Где?

Я слышала быстрый стук лошадиных копыт, хруст попадающих под их ноги веток, а еще ужасно трясло и что-то постоянно стучало в стенку… Скорее всего, я ехала в повозке, вот только меня окружало что-то деревянное… как будто я в длинном узком ящике. Неужели это был… гроб?

В гроб кладут только мертвецов… По телу пробежал холодок. Меня начали одолевать страшные сомнения – а действительно ли я жива? Если не считать боли в руках и ногах и того, что я не могу пошевелиться, других повреждений я не чувствовала. Похоже, я все-таки была жива. И кто осмелился бы убить меня? Политические противники отца? Его давнишние враги? А может, мятежники и разбойники… ну ограбят они меня, дальше что? Зачем им заходить так далеко?

Сотни, тысячи мыслей проносились у меня в голове, тело безудержно трясло, страх и ужас нахлынули на меня и погрузили во тьму. В удушающей темноте я отчаянно боролась, старалась вырваться на свободу, как вдруг… я ударилась о что-то мягкое и теплое… нет… только не это… человек… рядом со мной в этом тесном, узком и темном гробу и в самом деле лежал человек!

Я так перепугалась, что хотела закричать, но из горла не вырвалось ни звука.

Вдруг рядом со мной раздался холодный голос:

– Тише.

Я замерла.

– Не буди меня. Если ты еще раз ко мне прикоснешься и разбудишь…

Человек говорил медленно, очень тихо и растягивая слова, а еще он постоянно вздыхал. Вдруг моей щеки коснулась холодная, как у смерти, рука. Я задрожала. Пальцы медленно скользнули по моим губам к подбородку, затем ниже, остановились на шее и начали медленно сжиматься.

– Я сломаю твою шейку…

Кто же это? Человек или злой дух? Я задрожала сильнее, сжимая губами тряпичный кляп во рту.

Лежащий рядом мужчина закашлялся – кашель был такой силы, что, казалось, человек вот-вот задохнется и умрет.

Повозка замедлилась, снаружи раздался голос:

– С молодым господином все в порядке?

В ответ послышался сердитый голос:

– Кто тебе велел останавливаться? Пошел! Вперед!

Повозка снова набрала скорость – я сильно ударилась о деревянную стенку и вся сжалась от боли. Лежащий рядом злой дух тоже застонал от боли, его холодные руки беспорядочно блуждали по моему телу, он цеплялся за одежду так, будто падал, точно терпел невыносимые муки.

Меня словно обвивала ядовитая змея. Как же мне было холодно, голодно… и страшно…

Повозка держала прежний путь. Я старалась не заснуть, цепляясь за все раздающиеся снаружи звуки… Я слышала шум воды, голоса людей с рынка, могла различить шум ветра и дождя… Лежащий рядом человек засыпал, но каждый раз, когда повозка дергалась, снова просыпался.

Не знаю, сколько времени прошло, но становилось все холоднее и холоднее. Я очень хотела есть, и было ужасно больно. Казалось, я вот-вот умру.

Я пришла в себя от громкого хлопка. Ослепительно-яркий свет ударил мне в лицо, я с трудом разлепила веки.

– Молодой господин! Молодой господин!

– Осторожнее! Быстро выведи молодого господина!

Среди беспорядочных голосов и силуэтов я разглядела, как вытащили лежащего рядом со мной человека.

В моей гудящей голове не было ни одной мысли. Я чувствовала, как меня подняли, вытащили из гроба и бесцеремонно бросили на холодную твердую землю. Силы окончательно покинули меня. В горле пересохло, я не чувствовала конечностей и не могла пошевелиться.

– Эта девка плохо выглядит. Подохнет скоро, как я погляжу. Может, позовем старину Тяня?

– Старина Тянь сейчас будет заниматься молодым господином. Бросьте ее в сарай и дайте миску каши – проживет еще немного, – ответил кто-то холодным тоном.

У первого человека был очень грубый голос и сильный акцент – на Центральной равнине так не говорят. А второй голос принадлежал женщине.

Когда глаза чуть-чуть привыкли к свету, я смогла разглядеть, где нахожусь. Похоже на ветхий дом… Поперечная балка почти развалилась, на ней образовался слой пыли и грязи.

Передо мной стояло несколько человек разной комплекции и роста. Наряды их напоминали одежду пастухов с северных земель. Лиц я разглядеть не смогла – они прятали головы под войлочными шапками. Кто-то развязал мне руки, вытащил тряпку изо рта и окатил холодной водой. Затем двое здоровенных мужчин подняли меня, потащили вглубь, бросили на покрытую сеном мокрую землю.

Через какое-то время появился еще один человек. Он вошел, положил что-то на землю рядом со мной, развернулся и ушел, закрыв за собой дверь.

Я лежала на сене, мне было холодно и больно – кровь стремительно приливала к онемевшим конечностям. Мне казалось, что я сейчас лишусь чувств. Вдруг я почувствовала странный запах, из-за которого сильно захотелось есть. Впервые в жизни я почувствовала, что значит быть голодным – словно когти тысяч обезьян раздирают внутренности. В трех шагах от меня стояла потрескавшаяся миска, наполовину наполненная чем-то серым и вязким.

Этот запах… он исходил из этой миски, там было что-то из зерна.

«Обезьяньи когти» заскребли сильнее. Из последних сил я приподнялась и протянула руку – но никак не могла достать до миски хотя бы кончиками пальцев. В глазах у меня потемнело. Я легла на землю и поползла. Достав миску, я проглотила липкую кашу одним большим глотком. Грубая кожура от отрубей оцарапала пересохшее горло – мне захотелось ее выплюнуть.

И тут я почувствовала во рту что-то соленое и горькое – это слезы потекли по моим щекам, и я глотала их вместе с плевелами. Миска опустела, горло болело, сладкий вкус зерен таял на кончике языка. Мне стало заметно лучше. Казалось, что это была вкуснейшая еда за всю мою жизнь.

Утерев губы тыльной стороной ладони, я тяжело опустилась на сено. Силы начали постепенно возвращаться. Наконец я поняла, что в мире не было ничего важнее жизни. Я выживу, выйду отсюда живой и живой же вернусь домой.

Голос в голове повторял эту мысль снова и снова. Еще я сказала себе: дочь рода Ван из Ланъи не должна умереть зазря здесь, в сарае! Отец и брат обязательно придут, чтобы спасти меня. Придет Цзыдань, чтобы спасти меня. Тетя придет, чтобы спасти меня… Может быть, даже Юйчжан-ван придет, чтобы спасти меня.

Юйчжан-ван…

Вдруг, будто сквозь пелену холодного тумана, у меня перед глазами всплыли образы того дня, когда награждали войска Юйчжан-вана. Черные доспехи, его черный шлем с копной белого конского волоса. Как он сидел на коне с прямой спиной, как держал меч… вот только ступал он теперь не по столичным улочкам – под конскими копытами хрустели высохшие кости северных варваров – ху [75]. Развевались на ветру бунчуки и знамена, вершил их флаг с иероглифом «Сяо»… Бог войны, герой, мой муж, способный покорить весь мир!

Верно. Мой муж был непревзойденным героем, способным принести мир во всем мире. Он запросто мог перебить нескольких разбойников.

Пока я лежала на сырой холодной земле и дрожала, эти мысли придали мне сил и подарили надежду. Приятное тепло разлилось по конечностям. Вот только если сейчас кто-то зайдет сюда, он увидит лежащую на земле и дрожащую, как умирающее животное, жену Юйчжан-вана… Нет, я должна быть сильной! Никому не позволено видеть меня униженной!

Держась за стену, я медленно поднялась и шевельнула онемевшими ногами.

Глаза привыкли к темноте, и я смогла увидеть слабые очертания сарая. Пусть тут сыро и холодно, но это лучше тесного гроба. По крайней мере, тут есть сухая копна сена, не трясет, и рядом нет ужасного змееподобного человека с ледяными руками.

Задумавшись о человеке, к которому обратились «молодой господин», о его холодной руке на моей шее, я упала на сено и свернулась калачиком.

Как же я скучала по дому. По родителям. По брату. Скучала по Цзыданю… Когда я думала о близких, каждый раз, представляя их лица, я обретала немного смелости. В итоге я снова начала думать о Сяо Ци. Именно тот человек, за которым в прошлом я наблюдала издали с высокой башни, оказал мне самую твердую поддержку.

Усталость навалилась на меня горой.

Во сне я распахнула глаза и увидела Цзыданя – он сидел под ветвями цветущей глицинии в простых зелено-голубых одеждах. Он протянул мне руку. Я хотела коснуться ее, но не смогла даже пошевелиться.

– Цзыдань! – кричала я. – Скорее! Сюда!

Он медленно приближался ко мне, но его лицо постепенно растворялось в тумане, а одежды превращались в пронизанные холодным светом доспехи. Я испуганно попятилась. Он ехал верхом на черном, похожем на дракона крепком коне, выдыхающем из раздувающихся ноздрей пламя. Всадник склонился ко мне и протянул руку. Но лица его я так и не разглядела.

Я проснулась от хлопка двери – кто-то вошел и толкнул меня.

Меня вывели из сарая, и я оказалась в ветхом деревянном доме. Наконец, я увидела изящную красавицу в желтой рубашке – «У Хуэйсинь». Она переоделась в мужскую одежду, накинула на плечи ватный хлопковый халат, голову ее венчала войлочная шапка. Глядя на ее красивое, но суровое лицо, я сразу поняла, что статус у девушки был выше, чем у здоровяков за ее спиной.

Люди эти были рослые, крепко сложенные, носили высокие сапоги, на поясах по мечу, вьющиеся бороды были заплетены в косы. Очевидно, что передо мной были не люди Центральной равнины.

«У Хуэйсинь», увидев, что я смотрела прямо на нее, смерила меня пристальным злым взглядом:

– Невежественная ты мерзавка!

Я пропустила ее слова мимо ушей и пробежалась взглядом по помещению: двери и окна заколочены, вокруг пусто, а у столов и стульев переломаны ножки. Была дверь во внутреннюю комнату, но она занавешена плотной тканью. Оттуда доносились густые лекарственные запахи.

Я не могла понять – день сейчас или ночь. За стенами слышалось завывание ветра. На Центральной равнине не такой ветер. Скорее всего, я была на севере. Меня толкнули в спину, и я, пошатываясь, сделала несколько шагов к двери.

– Молодой господин, мы привели ее.

– Пусть войдет, – раздался знакомый ледяной голос.

У входа сидел сгорбленный старик. Окинув меня взглядом с ног до головы, он медленно приподнял занавеску. Изнутри полился тусклый свет. На кане [76] полулежал человек. Комната была наполнена сильным запахом трав, смешанным с запахом мертвечины. Воняло как в том гробу…

Старик отступил, и занавеска за мной опустилась.

Лежащий на кане мужчина, похоже, был тяжело ранен. Он завернулся в толстый ватный халат, прислонился к одной из теплых стенок печи и холодно посмотрел на меня.

– Подойди.

Говорил он с трудом.

Я поправила волосы и медленно двинулась к его кровати, собрав все силы в кулак и стараясь не выказать страх. Сквозь оконную щель падал тусклый свет. Отведя от окна взгляд, я встретилась с парой темных холодных глаз.

Передо мной полулежал красивый молодой мужчина. Лицо бледное, скулы острые, брови вразлет, бескровные, тонкие губы плотно сжаты, но глаза его… яркие, притягательные. Взгляд острый, как кончик иглы. Он буквально пронизывал меня взглядом.

Это он меня похитил. Лидер разбойников, свирепый злодей, что ехал со мной в одном гробу. Его взгляд бесцеремонно скользил по мне.

– Когда я прикоснулся к тебе в той повозке, у тебя было такое мягкое и ароматное тело. Как же мне хотелось увидеть твое лицо… Ты и в самом деле настоящая красавица. Сяо Ци редкий счастливчик.

Взгляд его был злым, а говорил он словно с проституткой. Неужели он и правда считал, что у него получится унизить меня такими словами?

Я с презрением смотрела на этого отвратительного человека.

Встретив мой взгляд, он торжественно улыбнулся:

– Здесь так холодно… иди сюда и согрей меня.

Преодолев отвращение, я как можно спокойнее ответила:

– Ты болен и скоро умрешь. В таком положении только женщин унижать и можешь?

Он замер, а белые щеки начали медленно наливаться болезненно-красной кровью. Как вдруг он вскочил и попытался схватить меня.

Я отшатнулась – кончики его холодных пальцев застыли всего в миллиметре от горла.

От усталости он рухнул обратно на кан и засмеялся – сквозь боль, кашель, задыхаясь. Потрепанные белые одежды заалели от крови. Он походил на призрака, искупавшегося в крови.

– А ты храбрая.

Его пронзительный взгляд снова встретился с моим – он смотрел на меня с презрением, точно хищник, не способный достать до добычи.

– Благодарю! – Я спокойно смотрела в ответ.

Губы его растянулись в презрительной улыбке.

– Человек создал нож не просто так – рыбку нужно чем-то разделывать. Какими бы острыми ни были у человека зубы, рыбе не уйти от ножа. Почему бы тебе, рыбка моя, не подумать, как тебе было бы интереснее умереть? Может, сорвать с тебя одежду, подвесить на деревянный столб и наблюдать, как черная буря сдерет с тебя кожу? А может, вышвырнуть тебя глубокой ночью на съедение диким голодным волкам? И наблюдать, как хищники будут разрывать твою кожу, стараясь добраться до мяса… Кстати, когда волк поедает женщин, он предпочитает начинать с лица, пока не останется только скальп с волосами. Как же мне это нравится!

У меня перехватило дыхание, по спине пробежал холодок. Стиснув зубы, я снова взяла себя в руки, стараясь сохранить голос ровным и спокойным.

– Если хочешь убить меня, тогда сделай это на глазах моего мужа Юйчжан-вана. Пусть поглядит, как ты расправишься со мной.

Ухмылка тронула его губы, торжественный взгляд задержался на моих глазах.

– Думаешь, я боюсь его?

– Это же твой план – похитить меня и отвезти к северной границе. Разве нет?

Я не сводила глаз с его сердитого лица, с растекающихся по одежде пятен крови. Похоже, моя догадка оказалась верна – передо мной сидит заклятый враг Сяо Ци. Стоило ему услышать титул моего мужа, как его зубы заскрежетали от гнева.

Если бы он хотел, то давно убил бы меня, еще во время праздника в Хуэйчжоу у всех на глазах. Но нет – он похитил меня, связал, засунул в гроб и отвез куда-то на север. Я, наверное, точно где-то недалеко от пограничной заставы. Его целью была не я. Похоже, я стала его заложницей или приманкой, чтобы выманить Сяо Ци.

– А это значит, что я тебе нужна живой и что умирать мне пока нельзя.

Я неторопливо отошла к старому стулу, стряхнула с него пыль и изящно села. Он прищурился – и смотрел на меня глазами волка, оценивающего свою добычу, – от этого взгляда у меня руки похолодели.

– Верно, ты очень полезна. Но все зависит от того, как я захочу тобой воспользоваться.

Он злобно улыбнулся, снова оглядывая меня с ног до головы.

Я сжала кулаки – сердце пылало от злости.

– Твой муж вообразил себя героем. Что же он будет делать, когда узнает, что его ванфэй лишили целомудрия хэланьцы, которых он беспощадно истребил?.. – От его улыбки веяло холодом, а в глазах блуждали огоньки. – Как думаешь, что почувствует главнокомандующий Сяо?

Меня будто молнией ударило. Хэлань! Он из племени Хэлань [77]… Стертого с лица земли и преданного забвению руками Сяо Ци…

Более века назад племя Хэлань выросло из небольшого кочевого народа. Они смогли основать собственную страну, установили ее границы, выплачивали ежегодную дань правящей династии, а также успешно занимались торговлей. Многие из хэланьцев создавали семьи с жителями Центральной равнины и постепенно перенимали их традиции – их язык и правила этикета ничем не отличались от языка и этикета жителей Центральной равнины.

Потом началась война, и туцзюе, воспользовавшись этим, вторглись на их земли. Чтобы защитить себя, хэланьцы сдались туцзюе, обезглавили воинов Центральной равнины, разграбили торговцев и разорвали отношения с правящей династией. Они стали врагами.

Впоследствии туцзюе захватили Северный Синьцзян и сдерживали его много лет, пока не потерпели поражение от рук Сяо Ци в битве при Шохэ. Три года спустя они бежали в пустыню.

Сяо Ци предложил правителю Хэлани сдаться, но тот отклонил его предложение и обезглавил посыльного Сяо Ци. Обратившись к туцзюе за помощью, он устроил засаду на торговых путях и сжег провиант и фураж для войск Сяо Ци. Последний, в то время еще генерал Ниншо, разгневался и собрал десять тысяч лучших воинов, чтобы взять в блокаду столицу Хэлани и перерезать все пути к воде и продовольствию. Правитель Хэлани снова обратился к туцзюе и просил у них людей, но у тех не было времени даже о себе позаботиться – они вынуждены были противостоять многочисленному войску Сяо Ци.

Когда положение Хэлани изменилось в худшую сторону, наследник трона поднял восстание, вынудил отца покончить с собой и сдал город Сяо Ци. Тот принял капитуляцию, назначил наследника новым правителем Хэлани, заставив присягнуть на верность правящей династии. Оставив в городе гарнизон, Сяо Ци отправился со своими войсками на север, на туцзюе.

Но, воспользовавшись отъездом Сяо Ци, правящий род Хэлани снова поднял восстание. Перебив всех в гарнизоне, они напали на туцзюе, затем нагнали Сяо Ци, возглавлявшего десятитысячную конницу, и попытались совершить покушение. Вот только они недооценили лучших воинов Сяо Ци, особенно его приближенную стражу. Больше пятидесяти тысяч хэланьских солдат проливали на пески кровь два дня и две ночи. Кавалеристы Сяо Ци сохранили жизнь пяти тысячам солдат, что позорно бежали в столичный град.

Новый правитель Хэлани молил Сяо Ци о капитуляции, но тот даже не взглянул на прошение, переданное ему посыльным. Он ворвался в город и казнил больше трехсот человек правящего рода и собственными руками в знак нарушения договора о союзе обезглавил правителя и повесил его голову на крепостную стену на десять дней.

Я до сих пор ярко помню каждую деталь этой кровавой резни. Когда я вышла замуж, отец приказал прислать мне копии всех документов, в которых рассказывалось о многолетних великих подвигах Сяо Ци.

Понимая, сколько сил ушло на составление копий, да и ради отца я прочитала со вниманием каждое слово. Может, у меня с детства была и не очень хорошая память, но сложно забыть такие яркие истории о его походах. Я все еще не видела лица Сяо Ци, не слышала его голос, но знала обо всех битвах, которые он прошел за всю свою жизнь. Как будто я была там и видела все собственными глазами.

– Ванфэй, а знаешь ли ты, как твой дорогой муж добился таких высот? Знаешь ли ты, что слава Юйчжан-вана строится на костях безвинно погибших душ? – хэланьский сирота чуть склонился, глядя на меня в упор. Взгляд его был словно блестящее острое лезвие, приставленное к горлу. А лицо белое, как у ужасного призрака. – В тот день погибло больше трехсот человек из правящего рода, включая новорожденных младенцев! Мирные жители были растоптаны железными копытами его кавалерии, как муравьи!

Я закусила губу и боялась шелохнуться. Конечности немели от холода, горячая кровь прилила к ушам и щекам. Перед глазами возникали кровавые сцены тех дней. Я наблюдала за тем, как воины вырезают все население города. Глядя на безумные, широко раскрытые глаза хэланьца, слушая его ужасные речи, мне казалось, что меня окунули в ледяную бездну.

Разгорающееся пламя ненависти в его глазах было направлено на меня.

– Ванфэй, ты плод с золотых ветвей и яшмовых листьев, видела ли ты когда-нибудь сирот и вдов? Как женщины и дети замерзали насмерть или умирали от голода? Как они падали замертво посреди дороги? Видела ли ты, как дикие животные глодали их кости? Как старики своими же руками хоронили собственных детей и внуков… Как в одночасье город охватило пламя… Знаешь ли ты, каково это – просто стоять и в бессилии смотреть, как разрушается страна, как гибнут люди?

– Я знаю, что нет ничего страшнее и ужаснее. – Подавив легкую дрожь в голосе, я закрыла глаза и попыталась скрыть в темноте возникшие перед глазами кровавые образы. – Также я знаю и то, что, если бы правитель Хэлани не предал свое обещание и союз, это бы не привело страну к катастрофе.

Вдруг у меня потемнело в глазах. Единственное, что я заметила, – это движение воздуха, едва покачнувшее полы моих одежд. Мгновение назад лежащий на кане мужчина с обезумевшим лицом бросился на меня и с силой прижал к стулу.

Его пальцы яростно сжали мое горло, всем телом он прижимал меня к спинке стула, до хруста и боли. Казалось, что он вот-вот сломает мне спину.

Мне нечем было дышать, я не могла пошевелиться. Не могла даже закричать от боли. Я видела перед собой его кроваво-красные глаза. Чувствовала его дыхание.

– Хочешь сказать, что благороднейший род Хэлани должен был просто сидеть и ждать смерти?! Считаешь, что злодею мало смертной казни?! – кричал он, сжимая напряженные пальцы только сильнее, грозясь сломать мне шею.

Старый деревянный стул треснул от тяжести и разломился под нами, отчего мы вместе повалились на пол. Воспользовавшись моментом, я схватила сломанную ножку и со всей силы ударила его.

– Тварь!

Он выдернул меня с пола и вжал в стену. Я замерла на мгновение, а после – не знаю, откуда у меня появились силы, – ударила его в грудь. Он застонал от боли, и хватка его ослабла.

Я упала на пол, он отшатнулся назад, прикрывая грудь, – его белые одежды снова пропитались кровью. Он дрожал и смотрел на меня с ненавистью. Лицо его было белее бумаги. Он сплюнул кровь, губы его окрасились в алый – несколько капель крови попало и на меня.

Прикрыв рот рукой, стараясь заглушить крик, я в ужасе отшатнулась к окну, сердце билось в груди как бешеное.

Он прислонился к кану, мягко упал на подушки, открыл рот, но не издал ни звука.

За занавеской ничего видно не было. Даже если кто-то что-то и слышал, то это были его оскорбления, звук разрываемой на мне одежды, хруст ломающегося стула, как я сопротивлялась… Никто не станет врываться, чтобы нарушать «добрые дела» своего молодого господина.

Окно было плотно заколочено, а вот на кане лежал кинжал. Я решительно бросилась вперед и схватила кинжал. Освободив его из ножен, я встретилась с ослепительным металлом. Он почти такой же, как кинжал моего брата, рукоять которого была сделана из чистого железа с морского дна.

Стиснув зубы, я ударила им по окну – пары ударов хватило, чтобы сбить доски. Молодой господин распахнул глаза, открыл рот и собрался закричать.

Сердце на мгновение пропустило удар. Я подскочила к нему и направила острие прямо ему в грудь – он был тяжело ранен, а потому не оказал сопротивления. Он прекрасно понимал, что достаточно одного удара, чтобы убить его.

Я крепко сжала губы, руки мои дрожали, когда я смотрела в его ненавидящие, бесстрашные глаза.

Кровь продолжала разливаться по его груди, из горла вырвался тихий стон. Его худое тело содрогалось от боли, лицо стало белее снега, кожа была почти прозрачной. В его темных глазах отражался блеск моего кинжала… В одно мгновение ненависть в его глазах стала горячее огня, он словно лишился страха. Пусть он был и ужасный человек, но стоило восхищаться его храбростью.

Но действительно ли он был ужасный человек? Я занесла кинжал и уже собралась нанести удар, как меня начали одолевать сомнения.

Я вспомнила его слова о том, что благороднейший род Хэлани должен был просто сидеть и ждать смерти, что злодею мало было смертной казни. В моих глазах он – отблеск воспоминаний иного народа. В его глазах я – смертельно опасный враг иного народа. Королевский род или простолюдины – каждый заслуживает право на жизнь. Я опустила руки и посмотрела в его ледяные глаза. В какой-то момент мне стало его жаль.

Да, он варвар [78] и инородец, но его красивое, выражавшее одиночество лицо было подобно морозу и снегу. Глядя на него, я вдруг вспомнила человека, которого прятала глубоко-глубоко в сердце… Цзыдань… Когда он болел, то выглядел таким же слабым и беспомощным. Цзыдань…

Суровый взгляд этого человека наложился на ледяной взгляд Цзыданя, пронзив самую мягкую часть моего сердца. Вот и все… Перехватив кинжал, я приставила его к шее мужчины и сказала:

– Юйчжан-ван убивал твой народ, его долг – уничтожать врагов своей страны. Решив отомстить за свой народ, ты не делаешь ничего плохого, я не стану убивать тебя.

Он не сводил с меня налитых кровью глаз. И вдруг в его взгляде мелькнула неподдельная скорбь.

В лицо ударил порыв ветра, когда я освободила окно от досок. За ним растянулось желтоватое пастбище. Стиснув зубы, я пролезла в окно и спрыгнула вниз. Упала я на мягкий стог сена. Спотыкаясь, поднялась, а после побежала так быстро, как только могла.

Не успела я пробежать и несколько чжанов, как запуталась в подоле и упала на землю, больно ударившись коленями. Перед глазами замерцала холодная сталь. Сердце упало на самое дно. Заскрежетав зубами, я медленно подняла голову.

– Думаешь, что с десяток мужчин слепы и просто так дадут тебе сбежать? – раздался грубый мужской голос. Мужчина рассмеялся, затем протянул руку, чтобы поднять меня с земли.

Я отмахнулась и холодно сказала:

– Не трогай меня! Я сама пойду.

– Ого-го, какая суровая женщина! – На этот раз он все-таки схватил меня.

Я резко подняла голову и строго посмотрела на него.

– Да как ты смеешь!

Он пораженно замолк.

Я встала, спокойно оправила одежду, развернулась и пошла к дому, из которого только что сбежала. Только я перешагнула порог, как земля из-под ног снова куда-то поехала, в ушах зазвенело, а на щеке вспыхнула жгучая боль. Передо мной оказалась одетая в мужскую одежду женщина – это она только что ударила меня по лицу.

– Мерзавка! Если еще хоть раз тронешь молодого господина, тебе конец!

В глазах потемнело, а во рту показался вкус крови. Я посмотрела на женщину – она снова замахнулась, как вдруг кто-то крикнул:

– Стой! Сяое.

Голос подал сгорбленный длинноусый старик у двери. Чуть приподняв занавеску, он сказал тяжелым голосом:

– Молодой господин приказал не причинять ей вреда.

– Что с ним?!

Девица вмиг забыла обо мне.

Старик равнодушно посмотрел на меня. Меня вернули в сарай.

На этот раз, дабы наверняка предотвратить мой побег, руки и ноги мне связали толстыми грубыми веревками. Когда дверь сарая захлопнулась и я осталась в кромешной тьме, я горько улыбнулась. Если бы знала, что не смогу сбежать, лучше бы убила этого их «молодого господина».

Среди ночи девица в мужской одежде, которую звали Сяое, вытащила меня из сарая и затолкала под войлочный шатер на заднем дворе. Там меня ждало ведро с горячей водой и одежда. Пусть и грубая, но чистая.

Я облегченно вздохнула – что нужно было для счастья? Ведро с горячей водой, чтобы искупаться. И уже было все равно, какие они преследовали цели. Я переоделась, высушила волосы, завязала их и вышла с новыми силами.

Сяое без лишних слов подошла ко мне и снова связала мне руки пеньковой веревкой – специально потуже.

Я неохотно улыбнулась.

– Мужская одежда тебе не очень идет. Та желтая рубашка смотрится на тебе лучше.

С холодным выражением лица она больно ущипнула меня под ребрами. Тетя как-то говорила мне, что женщины пытают женщин гораздо ожесточеннее мужчин.

Меня снова отвели в комнату молодого господина. Он лежал на спине – такой же бледный. Он мрачно посмотрел сначала на мое лицо, а затем на руки.

– Кто тебя связал? – нахмурился он. – Иди сюда.

Он протянул руку и чуть потянулся, чтобы развязать веревку. Пальцы у него были тонкие и очень холодные, ни намека на тепло.

– Синяки остались! – Он взял меня за запястье.

Я убрала руку, отступила на шаг и холодно посмотрела на него.

Он долго спокойно разглядывал меня. Затем чуть нахмурился и спросил:

– Жалеешь, что не убила меня?

– Неважно, возможно, у меня появится еще шанс.

Я улыбнулась, ожидая, что еще он придумает, чтобы попытаться унизить меня.

Он рассмеялся и сказал:

– Сяо Ци косит людей, как коноплю, но в жены он взял добрую и очень интересную женщину!

– Генерал убивает врагов ради страны. – Я улыбнулась. – Я не хочу запятнать руки кровью, но если я буду вынуждена кого-то убить, то решительно пойду на этот шаг.

– Ты так заботишься о своем муже. – Он усмехнулся. – Как же жаль, что Юйчжан-ван не может ответить тем же такой красавице, ведь ложе новобрачных пустует вот уже три года.

Я сжала губы, унимая наливающиеся в сердце стыд и гнев, боялась, что он заметит хоть тень моего смущения.

– Какое посторонним дело до моих семейных дел? – холодно спросила я.

– О твоих обидах, ванфэй, знают во всем мире. К чему тогда держать лицо? – Его губы тронул злорадный смешок.

– Ты не был на моем месте, откуда тогда тебе знать, что со мной поступили несправедливо? – Я подняла брови и улыбнулась. – Мой муж – человек чести. Он сражается за нашу страну. Он не подлый злодей, который только и может, что чинить козни женщинам и детям. О каких обидах речь?

Он снова взглянул на меня своим пронзительным взглядом, лицо исказилось от гнева, а улыбка стала коварной и злой.

– Похоже, тебе нравится быть брошенной женой.

Я сердито рассмеялась.

– Не нужно завидовать своему врагу, у которого хотя бы жена есть!

Грудь его вздымалась от гнева.

– Пошла прочь! Выметайся!

Опасная дорога

Прошло несколько дней. На ночь меня по-прежнему запирали в сарае, а днем приводили к раненому главарю банды. Я стала его новой служанкой – подавала ему воду и лекарства, а затем сидела в сторонке и слушала его болтовню и очередные язвительные комментарии в свой адрес. Я была покорна и молчалива, смысла сопротивляться я не находила, но терпеливо выжидала удобный случай для побега.

Раны разбойника иногда мучили его, а иногда он как будто забывал о них. Нрав у него тоже был изменчив: временами он спокойно разговаривал со мной о самых обыденных вещах, напрочь забыв, что я – жена его врага. Но затем он без видимой причины раздражался – срывался и на мне, и на своих подчиненных, сурово их наказывал. Когда же он ненадолго засыпал, то выглядел таким беспомощным, разговаривал во сне.

Больше всего он терпеть не мог, когда его жалели. Если кто-то от чистого сердца пытался прийти ему на помощь, он выходил из себя и кому-то приходилось очень несладко.

Несмотря на его самонадеянность и крайнюю чувствительность, подчиненные были преданы ему – как бы он ни срывался на них, они всегда отвечали ему с должным уважением и никогда не жаловались.

Семь дней прошло, а я до сих пор не знала, где находилась. Четвертый лунный месяц выдался ветреным, а последние два дня еще и очень дождливыми. С очередным порывом ледяного ветра бумага отклеилась от окна, я потянулась, чтобы приклеить ее обратно, но зацепилась рукой за деревянную планку и задела торчащую из стены щепку – на тыльной стороне руки осталась кровавая царапина.

– Все еще хочешь сбежать?

Главарь проснулся и приподнялся на кане, хмуро и холодно глядя на меня. Ответа он не получил – я плотно заклеила окно и разглядывала рану, из которой текла кровь.

– Подойди! – приказал он.

Я медленно подошла и остановилась в шаге от него. Он схватил меня за руку, осмотрел сочащуюся рану и впился в нее ртом, чтобы высосать кровь. Когда его горячие губы коснулись кожи, я испуганно отдернула руку. Он смерил меня ледяным взглядом и процедил сквозь зубы:

– Неблагодарная!

Лицо мое пылало – какой стыд! Я взглянула на то место на руке, которого только что коснулись его горячие губы. Как же мне хотелось стереть это ощущение!

Молодой господин глядел на меня и вдруг от души расхохотался.

– Господин? – Занавеска приподнялась, и из-за нее выглянула Сяое, ее очень удивил смех хозяина.

Как только девушка попалась ему на глаза, он крикнул:

– Вон! Только попробуй войти! Выйти у тебя уже не получится!

Сяое ошеломленно глядела на своего господина, но не проронила ни звука.

Тогда он схватил миску с лекарством и яростно швырнул в ее сторону.

– Прочь!

На глаза Сяое навернулись слезы. Побледнев от испуга, она скрылась за занавеской.

Я вжалась в угол комнаты и не сводила глаз с лежащего мужчины – он походил на загнанного дикого зверя. За последние несколько дней раны его практически затянулись. Конечно, он еще не полностью поправился, но сил у него стало значительно больше. Обычно, когда ему становилось лучше, он сразу хмурился, вел себя непредсказуемо да злился без причины.

Сейчас он сорвался на Сяое, но легче ему от этого, похоже, не стало.

– Где лекарство?! – сердито и резко спросил он. – Я должен его принять!

Я вышла из своего угла и направилась к двери.

– Бесстыдница! Разве я не приказал и тебе убираться прочь?! – снова закричал он.

– Ты только что разбил миску. Для лекарства нужна миска. – Я замерла у двери не оглядываясь. Воцарилась тишина.

Вдруг он спросил:

– Я тебе противен?

Я вздрогнула и поняла, к чему был этот вопрос, – он видел, с каким отвращением я смотрела на руку, которую он трогал. Мне пришлось ответить:

– Когда мужчины и женщины что-либо передают друг другу, руки их не должны соприкасаться [79]…

Он ничего не ответил. Раздался шорох, и в тот момент, когда я собралась обернуться, пара рук обхватила меня за талию, и я оказалась в его объятиях.

– Ты об этом? Когда мужчина и женщина соприкасаются… – Он злобно улыбнулся и выдохнул мне на ухо: – Ванфэй же никогда не обслуживала Сяо Ци, верно?

Меня затрясло от страха – меня поймали в ловушку, из которой я не могла вырваться. Слова застряли в горле, все накопившиеся печали, гнев и обида до боли стиснули сердце.

Нежеланная свадьба, потом ночь в покоях новобрачных, откуда мой супруг сбежал, не попрощавшись, затем меня похитили и моей жизни угрожала опасность… И все это случилось по вине человека, которого я так и не увидела! Я терпела все эти унижения только из-за него! Но где он был сейчас? Меня похитили больше десяти дней назад. Родители мои были далеко, в столице, и мне никак с ними не связаться. А мой муж – что это за главнокомандующий северной границей, который даже свою жену защитить не может! Я терпела унижения и оскорбления этого отвратительного похитителя в ожидании спасения, но теперь во мне не осталось ни капли надежды. Ярости моей не было предела.

– Ты ванфэй лишь номинально и все еще хранишь свою девственность для мужа, верно? – Он развернул меня к себе, заставил запрокинуть голову и посмотреть ему в глаза.

И тут я замахнулась и со всей силы влепила ему звонкую пощечину. Голова его дернулась, а на бледной щеке заалела отметина.

В ответ он одарил меня ледяным взглядом. От его улыбки мороз шел по коже.

– Я хочу знать, действительно ли Юйчжан-ванфэй целомудренна!

Послышался треск шелка – он разорвал подол моей одежды! Я не могла сдержать дрожь и закричала:

– Если ты – настоящий воин, то честно сразишься с Сяо Ци на поле брани! Оскорбив невинную женщину, ты не сможешь отомстить за свой народ! Предки хэланьцев узнают об этом, они будут стыдиться тебя!

Его рука замерла на моей груди, а красивое лицо исказилось от злости, глаза налились кровью.

– Предки узнают?! – Он громко рассмеялся. – Они стыдились меня еще двадцать лет назад! Думаешь, теперь что-то изменится?

Он сорвал с меня нижнее платье и пальцами впился в обнаженные плечи.

– Бесстыдник! – Я сопротивлялась из последних сил. Волосы рассыпались по плечам. Левой рукой я выхватила заколку в виде феникса, стиснула зубы и отчаянно, вложив в удар все силы, вонзила ее в шею противника. Я почувствовала, как глубоко она вошла.

Глаза его вспыхнули от ярости. Он сильнее стиснул мое запястье, от боли я выпустила заколку из рук. Запястье захрустело под его пальцами, казалось, он вот-вот сломает мне руку. Холодный пот заливал мою спину и впитывался в порванные одежды. Сдерживаться больше не было сил, и я вскрикнула от боли.

– Значит, ты правда хочешь убить меня, – прохрипел он.

– Я сожалею, что не убила тебя раньше, – прошептала я.

Зрачки его медленно уменьшились, от ледяного взгляда и безумной улыбки кровь стыла под кожей. Я закрыла глаза и стала ждать смерти.

Плечо пронзила острая боль – он впился зубами в обнаженную плоть.

– Ты причинила мне боль – я отплатил тебе тем же. – Тыльной стороной ладони он утер кровь с губ. Затем он выдернул из себя шпильку, воткнутую в изгиб между плечом и шеей – по груди его потекла кровь. Пальцы его сжались на моем горле, и он сказал: – Шрам этот будет тебе напоминанием о том, что отныне твоим хозяином будет Хэлань Чжэнь!

Меня заперли еще на два дня и две ночи в сарае. Кроме разносчика еды, я больше никого не видела. Стоило мне только подумать о Хэлань Чжэне, как меня в дрожь бросало. В тот день мне удалось избежать унижения, но я не знала, что еще он мог учудить. Он ненавидел Сяо Ци и вымещал на мне всю свою злобу на него. Этот Хэлань Чжэнь был безумен!

Если он хотел использовать меня как приманку, чтобы шантажировать Сяо Ци, то будет разочарован. Может, даже больше, чем я. Чем дольше я находилась в обществе этого безумца, терпеливо ожидая спасения, тем больше осознавала, что Юйчжан-вана, похоже, вообще не заботила моя жизнь. Я стала его пешкой ради союза с влиятельной и богатой семьей. Он даже не вспомнит обо мне, когда я умру, возьмет и женится на другой.

Забившись в угол, я твердила себе: вот выберусь отсюда, немедля поеду к Юйчжан-вану и потребую развода. Уж лучше всю жизнь прожить в одиночестве, чем оставаться Юйчжан-ванфэй.

Ночью я проснулась от шума. Дверь сарая распахнулась, вошла Сяое и кинула мне какую-то одежду.

– Переоденься! – Она злобно уставилась на меня, ее взгляд почти прожег во мне пару дырок. От моего платья остались лишь лохмотья, я могла прикрыться только накидкой. Я подобрала с пола пестрый комплект – такую одежду обычно носят варвары. Когда я переоделась, Сяое заплела мои длинные волосы в две косы, набросила мне на голову яркий и красивый платок, закрывающий половину лица, и вытолкнула меня из сарая.

Когда я впервые пыталась сбежать, то не успела рассмотреть местность. Теперь, оглядевшись, я поняла, что нахожусь в оживленном лагере. Несмотря на то что сейчас была ночь, повсюду мерцали огни. У дороги стояло несколько повозок. Вдали, возле земляных домиков, горели костры. Несколько женщин неуверенно жались друг к дружке – одеты они были, как и я, в платья и головные уборы северных варваров.

Небо медленно светлело, холод пробирал до костей. Вероятно, миновала пятая ночная стража [80]. Двое здоровяков и Сяое волокли меня в одну из повозок, окна которой были плотно занавешены.

Вдруг я услышала женский крик – несчастная рыдала и стенала, стоны ее прерывались свистом кнута.

– Сжальтесь, прошу! Мой малыш еще не отнят от груди, он не сможет жить без матери! Умоляю, отпустите!

– Заткнись! Твой муж тебя продал! А каким чистейшим серебром он расплатился со мной! Веди себя хорошо, и, кто знает, быть может, лет через восемь или десять я тебя отпущу! Будешь вести себя плохо – забью до смерти!

Женщина вцепилась в оглоблю повозки, отказываясь садиться в нее. Стоящий позади нее рослый верзила хлестал ее кнутом, не обращая внимания на надрывные завывания женщины.

Сердце мое замирало от страха, я вся неосознанно сжалась, как вдруг кто-то схватил меня за руку. Это был Хэлань Чжэнь – он тоже был одет как северный варвар.

– Это проститутки. Их продали в Ниншо, чтобы они обслуживали солдат.

Я ужаснулась его словам.

– Садись в повозку и не дай им тебя отхлестать. – Он слабо улыбнулся и повел меня к повозке.

Когда повозка с зашторенными окнами тронулась, я прижалась к стене, вслушиваясь в стук конских копыт, в голове вспышками молний проносились тысячи мыслей.

Оказывается, они притворились торговцами и переодели меня в проститутку, чтобы проникнуть в Ниншо. Обычно проституток отправляли вместе с запасами провианта и фуража. Такой груз мог беспрепятственно проходить через заставы – для этого не нужно было предоставлять верительную бирку, которую можно получить только в военном министерстве. Поставка необходимых ресурсов, да еще и с проститутками – как еще безопаснее можно было проникнуть в Ниншо?

Совсем скоро мне предстояла встреча с Сяо Ци.

Сяо Ци – мой муж, главнокомандующий сильнейшего войска Поднебесной – сможет ли он меня спасти? Я закрыла лицо и горько засмеялась.

– Что смешного?

Хэлань Чжэнь приподнял мое лицо за подбородок, голос его на удивление оказался тихим и даже нежным. Я отвернулась, не желая смотреть на него.

– Разве ты не радуешься возможности наконец воссоединиться со своим мужем?

Он погладил мое лицо холодными пальцами – я мелко задрожала, но так ничего ему и не ответила. Больше он ничего не сказал, только спокойно смотрел на меня.

Вдруг повозку резко тряхнуло, отчего меня подбросило вперед и я ударилась о стенку. Хэлань Чжэнь потянулся, чтобы помочь мне. Я отшатнулась, избегая его прикосновений.

– Неужели я настолько тебе противен? – Он смотрел на меня и горько улыбался. – Не ты ли мне сказала, что в этом нет ничего плохого? В тот день я был так счастлив услышать от тебя эти слова… Я не ожидал, что первой, кто скажет эти слова после моей матери, будешь ты.

Для меня в этих словах не было ничего особенного, но почему они были так важны для него?

Он снова слабо улыбнулся и пробормотал:

– Раньше, чтобы я ни говорил, чтобы я ни делал, все смеялись надо мной или кричали на меня. Если кто-то бил меня, а я отвечал – виноват был только я. А потом мама обнимала меня и говорила: «Чжэнь-эр, ты не сделал ничего плохого…»

Не понимаю, почему он вдруг решил заговорить о прошлом, но я слушала его, и от его слов мне стало немного грустно.

Он смотрел словно в никуда и продолжил:

– В тот день, когда ты сказала это… я подумал о своей матери… подумал, что это она мне говорит…

Я тихо спросила:

– Твоя матушка знает, чем ты сейчас занимаешься?

Он напрягся и холодно ответил:

– Она давно мертва.

Я не знала, что ответить, и просто молча опустила взгляд.

– Она всегда называла меня Чжэнь-эр, – произнес он, а затем спросил: – А тебя как мать называла?

– А-У, – честно ответила я, пусть и не желая, чтобы он знал об этом.

Он улыбнулся, чуть приподняв густые брови, и дымка в его глазах сменилась чистотой родниковых вод.

– А-У, А-У. – Он дважды просмаковал мое имя так тепло и нежно. – Очень приятно звучит.

Я не понимала, как отличить сидящего передо мной человека от злого и раздражительного молодого господина, коим и был настоящий Хэлань Чжэнь.

В повозке были только я и Хэлань Чжэнь. Вел ее крупный мужчина с бородой. Позади ехало еще несколько повозок.

Когда мы останавливались возле почтовых станций [81] немного отдохнуть, я помогала кормить лошадей. Сяое тоже переоделась в проститутку и не отходила от меня ни на шаг. Вела я себя предельно осторожно, но никак не могла найти удобный момент, чтобы позвать на помощь, не говоря уже о том, чтобы сбежать.

Чем дальше мы продвигались на север, тем ближе был город Ниншо. Я очень часто смотрела на это место на императорских картах. Но никогда не думала, что впервые ступлю на эти земли в таком положении.

Этот стратегически важный город раньше носил не такое название.

Генерал Ниншо Сяо Ци именно на этих землях нанес сокрушительное поражение туцзюэ, положив конец многолетней войне на северной границе, благодаря чему прославился на весь север. В качестве награды за столь исключительную заслугу и беспримерный подвиг этот город переименовали в честь генерала.

Жители этого города пролили слишком много кровавых слез. Теперь Сяо Ци, главнокомандующий сорокатысячным войском, держал под своим началом гарнизон в Ниншо, благодаря чему северная граница долгие годы оставалась неприступной. Ниншо – город, который не смогли отвоевать лучшие кавалеристы туцзюэ, стал логовом тигра, в которое собрался бесстрашно наведаться Хэлань Чжэнь с жалкой кучкой людей.

Что же он задумал в качестве отмщения? Какой зловещий заговор вынашивал? Чем ближе мы подбирались к Ниншо, тем тревожнее мне становилось. Меня пугала неизвестность – с чем я столкнусь, когда ступлю на эти земли? При каких обстоятельствах я встречусь с Сяо Ци? Как он отреагирует на мое появление? А как на заговор хэланьцев?

До Ниншо оставалось полдня пути. С наступлением ночи путь через горы наводнил густой туман, лошади с тяжелыми повозками за собой двигались неохотно. Пришлось сделать привал на почтовой станции Чанфэн.

Как только мы покинули повозку, Сяое отвела меня в комнату на постоялом дворе, она следила за каждым моим шагом. Эти дни я была послушна и молчалива, не сопротивлялась и даже иногда была нежна с Хэлань Чжэнем. Возможно, именно благодаря моему послушанию Хэлань Чжэнь теперь не так раздражался на меня и даже был ко мне внимателен. Чего не скажешь о Сяое – при любой удобной возможности она обязательно бросала в мою сторону несколько резких слов. Я подозревала, что она была влюблена в Хэлань Чжэня.

В комнату принесли ужин – сегодня подали кашу с фаршем и душистым луком. Когда я потянулась за деревянной ложкой, Сяое быстро выбила ее у меня из рук и бросила мне пару холодных, приготовленных на пару пампушек.

– Ты заслужила только это!

Пампушки покатились по столу и упали на пол. Я взглянула на Сяое.

– Шлюха, смерти ищешь?! На что уставилась?! Еще раз посмотришь на меня, я тебе глаза вырежу!

– Хорошо! Вырезай! – Я улыбнулась. – А потом не забудь передать мои глаза твоему молодому господину. Интересно, как он тебя вознаградит за это?

Она вскочила со своего места, ее лицо и уши загорелись от ярости.

– Не надоело повторять «молодой господин»? Думаешь, я не замечаю, как ты пытаешься его соблазнить? Перед смертью никак не надышишься?

– Как жаль, что ты не видишь этого собственными глазами, питаясь безудержными фантазиями о твоем молодом господине. – Я скосила на нее глаза.

Сяое не находила себе места от злости, казалось, она готова изрешетить меня взглядом.

– Бессовестная, наглая сучка! – Сяое трясло от злости. – Через три дня я увижу, как ты подохнешь! Три дня!

Мое сердце замерло. Неужели они собрались воплотить свой план так скоро?

– А если Хэлань Чжэнь передумает? – Я вскинула брови, продолжая раздражать ее. – Вдруг я так ему понравилась, что он не сможет меня убить?

Она рассмеялась как обезумевшая, у нее даже лицо перекосило.

– Думаешь, что сможешь нарушить наши планы? Сяо Ци сравнял с землей наш дом, убил наших родных! Молодой господин всем сердцем ненавидит его! Вы двое заплатите жизнью за наших родных, за Хэлань!

Ее пронзительный смех сочился от яда и желания скорее отомстить.

Я ничего не ответила, но сердце напряглось от мучительного ожидания. Три дня…

На столе передо мной мерцал огонек масляной лампы. В углу стояла покрытая грудой одеял кровать. Это был мой последний шанс, у меня не было больше времени ждать. Я должна была рискнуть. Я молча наклонилась и подняла с пола хлебцы.

Сяое холодно фыркнула:

– Сучка, хватит смелости съесть их?

Я продолжала ее игнорировать, смахнула пыль с хлебцев и аккуратно положила их на стол рядом с лампой.

– Не хотелось бы растрачивать такие хорошие пампушки. – Я улыбнулась, взглянула на Сяое, схватила лампу и швырнула ее прямо на стоявшую рядом кровать. Масло вылилось, одеяло вспыхнуло. Сяое побледнела от ужаса и бросилась к кровати, принявшись бить руками по горящему одеялу.

На севере сухой климат, поэтому ватное одеяло разгорелось моментально. Пламя стремительно вырвалось по стене на крышу – теперь его точно так просто не потушишь. Сяое била по огню, языки которого принялись ласкать подол ее платья – он чуть не загорелся. Она поспешно отскочила, и бушующее пламя мгновенно захватило столы и стулья.

Я выбежала из комнаты.

Хэлань Чжэнь и остальные жили в комнате слева – я в отчаянии побежала по коридору направо. Позади кто-то кричал:

– Пожар! Воды!

Все засуетились, на постоялом дворе началась суматоха. Кто-то пробежал мимо меня, несколько человек уже тащили ведра с водой. Я опустила голову, спрятав лицо, и, пользуясь суматохой, пробивалась к выходу.

Навстречу смерти

За окнами царила темная ночь, затянутая густым туманом. Нужно было быть решительнее! Стиснув зубы, я пробивалась к выходу. Среди людей я не могла отличить друзей от врагов, поэтому не могла просить о помощи. Вдруг из-за угла выскочил человек, и перед глазами потемнело, незнакомец зажал мне рот рукой и потащил в укромное место под карнизом.

– Ванфэй, не рискуйте. Подчиненный прибыл по приказу Юйчжан-вана, чтобы спасти ванфэй.

Вытаращив глаза, я недоверчиво уставилась на незнакомца. В темноте я не могла разглядеть лица здоровяка, но его голос с сильным акцентом показался мне знакомым. Не успела я опомниться, как этот мужчина схватил меня за талию, перекинул через плечо и широким шагом вышел из тени. Держал он меня крепко, я не могла пошевелиться, сердце бешено билось в груди, в голове вихрились тысячи мыслей.

Когда мы оказались во дворе, он закричал:

– Чья-то шлюха сбежала! Раз папочка поймал ее, значит, теперь она принадлежит папочке!

– Мать твою! Ах ты тварь неблагодарная!

Тут послышался голос бородатого здоровяка:

– Дружище, спасибо что поймал ее, жаль было бы столько денег потерять!

Все завертелось перед глазами – меня швырнули прямо в руки бородача. Он болезненно скрутил мне руки, выворачивая плечи. Я притворилась, что отчаянно сопротивляюсь, при этом тайком разглядывала незнакомца, поймавшего меня в коридоре.

Мужчина в серой одежде и ботфортах расхохотался и холодно усмехнулся:

– Благодарю за любезность, благодарю. Вот только она тот еще живчик. Надеюсь, ловил я ее не за просто так.

Здоровяк с бородой заискивающе улыбнулся и нащупал в кармане, в рукаве, кусочек серебра.

– Подарок пустяковый, позволь угостить дагэ [82] кувшином отменного вина. Я лишь прошу понимания – так уж вышло, что впервые занимаюсь подобным бизнесом.

Незнакомец принял серебро, сплюнул на землю и хмыкнул:

– Девчонка-то эта – красавица. Ты точно сможешь продать ее за хорошую цену. Вот продашь, тогда и угостишь дагэ хорошим вином!

Незнакомец расхохотался, подошел ко мне и посмотрел прямо в глаза. Казалось, у него сейчас слюни потекут. Он протянул руку и сжал мой подбородок.

– Какое личико хорошенькое. Бешеная она или нет, это несущественно… Ты уж глаз с нее не спускай! За эти два дня точно продашь. Смотри, чтобы серебро твое не пропало зря!

Бородатый здоровяк заискивающе улыбнулся и потащил меня прочь.

Боль пронизывала мышцы скрученных за спиной рук. Я шла и думала об услышанном – меня одолевали смешанные чувства.

Когда он сказал, что меня «точно продадут за два дня», то сжал мой подбородок и внимательно на меня посмотрел. Хотелось думать, что это означало, что меня спасут в ближайшие два дня. Если только он в самом деле был человеком Сяо Ци. Быть может, его люди уже давно наблюдали за Хэлань Чжэнем. А если это так, значит, Сяо Ци знал о планах Хэлань Чжэня и о том, что он задумал воплотить их через три дня. Сяо Ци, Юйчжан-ван, человек, за которого я вышла замуж, в конечном счете не разочаровал меня. Ладони вспотели, я ужасно нервничала, сердце бешено билось в груди. Неужели он пришел спасти меня.

Я была уверена, что осталась совсем одна, лишенная всякой поддержки, что никто больше не поможет мне. Но в тот самый момент, когда я потеряла всякую надежду, луч света разогнал тьму. Человек, которого я меньше всего ожидала увидеть, появился в самый нужный момент. Я закусила губу, терпя боль, наслаждаясь радостью. В моем сердце больше не было места страху.

Лицо и голос того незнакомца снова и снова вспыхивали в моем сознании. Я была уверена, что где-то видела его раньше. Когда мы выезжали, рослый верзила хлестал кнутом женщину под ее надрывные завывания и просьбы. Это точно был он! Каждый мускул напрягся, колени ослабели.

Получается, что уже тогда на пастбище были люди Сяо Ци. И это значило, что Сяо Ци знал о моем местонахождении с момента похищения. Пока Хэлань Чжэнь всеми правдами и неправдами пытался затесаться среди повозок с провиантом и проститутками, Сяо Ци невозмутимо ждал момента, когда тот окажется в ловушке.

О чем Сяо Ци вообще думал? Почему он не спас меня сразу? Что ему помешало? Неужели он не понимал, что моя жизнь была в смертельной опасности, что меня в любой момент могли подвергнуть пыткам? Ему как будто была безразлична безопасность собственной жены, оказавшейся в лапах его врагов. Меня бил озноб. Сознание будто подбрасывало меня в толщу облаков, а затем роняло вниз, на землю.

Пожар потушили. Ветер разносил остатки дыма и смога. Бородач затолкал меня в покои Хэлань Чжэня. Внутри оказалось несколько человек – они молча стояли и смотрели куда-то в сторону. Хэлань Чжэнь в простой потертой одежде с каменным лицом сидел на стуле. Посреди комнаты позорно склонилась Сяое – волосы ее были растрепаны, лицо грязное, с остатками сажи и копоти. На меня Хэлань Чжэнь внимания не обратил, он не сводил глаз с Сяое.

– Сяое, как она сбежала?

Девушка подняла голову и уставилась на меня. Казалось, от накопившегося гнева из ее глаз вот-вот хлынет кровь.

– Рабыня недосмотрела за ней. Она подожгла комнату и, воспользовавшись суматохой, бежала.

Хэлань Чжэнь покосился на меня и улыбнулся – нежно, незлобно.