Северный оберег бесплатное чтение
Пролог
Великий Устюг дремлет в саване инея. Здесь зима – не время года, а иное состояние бытия. Воздух звенит от лютого мороза, колкий и хрустальный; каждый вдох обжигает легкие. Это место – вечное противостояние. Не людей и стихии, а двух миров, сплетенных в немой, отчаянной борьбе.
Снег падает бесшумно, густой и тяжелый, погребая под собой булыжные мостовые, деревянные кровли, резные заборы. Стирая границы между явью и навью, между миром людей и миром иного. Иней, словно седая борода древнего бога-шамана, свисает с карнизов вековых купеческих особняков, скрывая под собой диковинную резьбу наличников. Здесь каждый завиток, каждый «конёк» на крыше, каждый «солнечный знак» на ставне – не просто украшение. Это застывшие в дереве молитвы, шепот забытых языческих символов, обереги, призванные отгонять нечисть, что, как верят местные, бродит в метельные ночи, стучась в окна и уводя в стелющиеся по земле сугробы тех, кто вышел за порог без креста и доброго слова.
Для приезжих – это город-сказка, ярмарка зимних чудес, где ждут встречи с Дедом Морозом. Для тех, чьи корни уходят глубоко в эту землю, кто помнит старые сказания, – это город-тайна. Хранитель.
Великая Сухона, скованная свинцовым льдом, неподвижна. Лишь под толстой броней едва слышно ее сонное ворчание – это старый дух-хранитель реки видит вещие сны о будущем половодье. Говорят, если встать на лед в полнолуние, можно услышать, как поют утопленницы, а в треске льда, похожем на скрежет костей, прочесть судьбу.
Здесь, в этой обманчивой тишине, среди пряничных домиков с коваными флюгерами и запаха печного дыма, смешанного с хвойной свежестью, живут древние силы. Они в самом воздухе, в шелесте заснеженных елей, в следах невидимых существ на утреннем снегу. Силы, что старше и крепче любой человеческой веры. Они помнят языческие капища с резными личинами богов, что стояли здесь до храмов, помнят голодный вой волчьих стай и медвежий рев в глухой тайге.
И там, где есть сила, всегда найдутся те, кто захочет ею завладеть. Или выжечь под корень.
Из тени резных крылечек, из-за сугробов, наметенных у стен древних монастырей, за всем этим безмолвно наблюдают. Охотники. Те, для кого сказка – это поле боя, а старая легенда – приказ к действию. Их война невидима и тиха, как падающий снег. Но от исхода этой войны зависит, сохранится ли древняя душа Севера, его дивная, непокорная магия, или будет навсегда стерта в ледяную пыль, упакована в стерильные отчеты и забыта.
И под этим толстым снежным одеялом, в самом сердце заснеженного города, уже зреет история. История охотника и его добычи. История лжи и спасения. История любви, что способна растопить любой лед.
Она начинается сейчас. С тихого шепота инея на стекле. С первого шага по хрустящему снегу. С взгляда, в котором промелькнуло что-то большее, чем долг.
Глава 1
Воздух в Вотчине Деда Мороза звенел, но не только от мороза. Он звенел от восторженных детских голосов, смеха, отзвеневшего эхом от деревянных теремов, и от тысяч мелких снежных кристаллов, кружащихся в холодном мареве. Искрящийся под солнцем снег хрустел под десятками валенок и ярких зимних ботинок, вытаптывая на площади причудливый, вечно меняющийся узор. Всюду витал запах хвои, сладкой ваты и жжёного сахара с ближайшей ярмарки, где торговали не только пряниками, но и теплом, коротким, но таким ярким праздником. Для всех это было место, где сказка оживала – яркая, праздничная, упакованная в красивые обертки сувенирных лавок.
Таисия вела свою последнюю группу того дня – шумное семейство из Питера с тремя неугомонными детьми, похожими на румяных снеговичков в разноцветных комбинезонах. Её голос, мягкий, глубокий и поставленный, лился легко и мелодично, отработанными годами фразами, за которыми никто не видел тихого усилия.
– За этими воротами, – голос Таисии звенел на морозе, а дыхание превращалось в легкий пар, – начинаются владения зимнего волшебства. Говорят, если загадать здесь желание, оно сбудется к следующему году. Только шепотом. Чтобы ветер не унес.
Мальчик лет семи, щеки которого пылали румянцем, словно два спелых зимних яблока, тут же зажмурился и прошептал с той серьезностью, на какую только способны дети:
– Хочу новый ледовый меч, как у Снежного короля! Самый-самый острый!
Таисия улыбнулась – той самой доброжелательной, открытой улыбкой, которая никого ни к чему не обязывает и ничего не стоит ей самой. Улыбкой-маской, за которой годами пряталась пустота. Она перестала верить в это казённое, постановочное волшебство много лет назад, почти сразу после смерти бабки-знахарки Арины. Та учила её слушать не заученные экскурсионные тексты, а тихий шепот ветра в еловых ветвях, читать не буквы в книге, а тайные знаки на свежевыпавшем снегу.
– А вот посмотрите на это дерево, – продолжила она, подводя группу к старой, могучей ели у ворот. Ее ствол был толщиной в два обхвата, а ветви, припущенные снегом, казалось, подпирали самое небо. – Ему больше трехсот лет. Оно помнит самого Деда Мороза, когда он был еще молодым духом зимы, только пришедшим в эти края. Говорят, в его тени можно укрыться не только от метели, но и от дурных мыслей.
Она протянула руку, чтобы коснуться шершавой коры, как делала бессчётное количество раз. Жест привычный, механический. Но в этот миг всё изменилось.
Пальцы коснулись коры, и мир перевернулся. Не удар, а тишина – оглушительная, ватная. Смех детей, скрип снега – всё исчезло. Она услышала, как медленно, раз в столетие, бьется сердце дерева. Это был отзвук – едва слышный, но оттого ещё более мощный. Отзвук той самой магии, что пульсировала глубоко в земле, дремала в камнях и пела тихие песни в чащобах.
Она замерла на секунду, с трудом сохраняя равновесие и ту самую беззаботную улыбку. В ушах зазвенела оглушительная тишина, отрезав её от смеха детей, возни и голосов. Перед глазами проплыли тени – не от людей, а от чего-то другого, старого и безмерно мудрого, что наблюдало за ней с высоты своих веков, оценивающе и немного печально.
– Тётя, а вы чего притихли? Вам холодно? – дёрнул ее за рукав тот самый мальчик с мечтой о ледовом мече. Его варежка была мокрой от снега.
Таисия вздрогнула, отрывая пальцы от коры, будто обжегшись. Ощущение тут же исчезло, оставив после себя лишь легкое покалывание в кончиках пальцев и горький, медный привкус тоски на душе. Тоски по чему-то безвозвратно утерянному.
– Немножко, – выдавила она, снова надевая маску веселого гида. Голос прозвучал чуть хрипло. – Но у Деда Мороза все гиды закалённые! Мороз нам только в радость. Ну что, идём дальше? Нас ждут мастер-классы по росписи пряников! И горячий чай с бубликами!
Она повела группу прочь, к ярким огням павильонов и гулу толпы. Но сама она будто осталась там, у старого дерева, прислонившись лбом к шершавой коре, слушая эхо, которого больше не было.
Она была ведуньей. Не сказочной, не с картинки, а самой что ни на есть настоящей. Её сила была не в ярких фейерверках, а в тихом шепоте, что мог угомонить ветер; в умении читать на свежевыпавшем снегу узоры, сплетённые самой судьбой; в умении варить зелья из сухоцвета и сосновой смолы, которые лечили не тело, а душу – прогоняли черную тоску и снимали дурные сны, навеянные северной мглой.
Сила, за которую в былые времена почитали, а сейчас – заставляли прятаться. Сила, которая жила в ней тихим, но настойчивым грузом, напоминая о себе в такие неожиданные мгновения, как безмолвный крик из самого сердца спящей тайги.
Сдав группу другому гиду, Таисия свернула за угол павильона, в безлюдный закоулок, где пахло не сладкой ватой, а дымом из печной трубы и чистым, колким морозом. Она прислонилась спиной к холодной, шершавой бревенчатой стене, закрыла глаза и сделала глубокий вдох, пытаясь унять предательскую дрожь в коленках.
– Всё хорошо, – прошептала она сама себе, и слова застыли в воздухе ледяными кристалликами. – Всё под контролем. Ты просто устала. От людей. От этого шума.
Но это была ложь. И она знала это. Древние силы, дремавшие под снежным одеялом Устюга, начали шевелиться. И её тихая, спрятанная ото всех жизнь уже никогда не будет прежней. Где-то в городе уже ступила на снег чужая, твердая поступь. И несла она с собой не мир, а молчаливую войну.
Глава 2
В то самое утро, когда Таисия водила свою группу по сверкающей Вотчине, на другом конце города, у подножия заледеневшего Троице-Гледенского монастыря, стоял другой человек. Он был полной её противоположностью – молчаливой, тёмной гранью на ослепительно-белом снегу, резкой тенью, отброшенной от иного, чужого мира.
Марк Соболев не смотрел на величественные купола, не искал ракурса для открытки. Его взгляд, холодный и аналитический, сканировал местность как прицел. Он скользил по облупившейся штукатурке, задерживался на глухих, слепых окнах трапезной, на замшелых камнях древней кладки, вмурованных в стены ещё при царе Алексее Михайловиче. В руках он держал не смартфон, а профессиональную камеру с длинным телеобъективом, тяжёлую и сбалансированную, как оружие. Щелчок затвора звучал резко и деловито, как выстрел на полигоне. Он не ловил красоту. Он документировал упадок. И кое-что ещё.
Его легенда была проста и отточена до блеска: Марк Соболев, независимый документалист из Петербурга. Снимает цикл о забытой архитектуре Русского Севера. Легенда была тщательно продумана, подкреплена качественными визитками и аккаунтом в Instaramm с унылыми, нарочито «артистичными» снимками заброшенных заводов и полуразрушенных церквей.
Местные, видевшие его, лишь качали головами.
– Очередной городской, чудит на морозе, – бурчал дед у ларька с горячим чаем, наблюдая, как Марк полчаса снимал одну и ту же трещину в стене, похожую на молнию, застывшую в камне. – Ишь, камни на память увозит.
Они не видели главного. Не видели, как его замкнутый, отрешенный взгляд на самом деле ничего не пропускал. Он сканировал местность с методичностью хищника. Отмечал пути подхода и отхода, оценивал уровни шума, фиксировал «слепые» зоны. Он оценивал тишину вокруг монастыря – она была не мирной, а гнетущей, будто само место, помнящее и языческие капища, и монашеские молитвы, затаило дыхание, замерло в многовековом ожидании. Ветер выл в пустых глазницах окон, и этот звук Марк записывал на диктофон – не для фильма, а для базы данных. Анализ акустических аномалий мог многое рассказать о «здоровье» места.
Его настоящая цель была иной. Совсем иной.
Вечером того же дня Марк сидел в номере гостиницы «Сухона», которая пахла дезинфекцией, старыми коврами и тоской командировочного. На столе, рядом с мощным ноутбуком, лежал скромный, ничем не примечательный паспорт. Но в потайном отделении рюкзака, под ложным дном, хранился другой, с матовой обложкой и гербовой печатью. И досье.
Он щёлкнул мышкой, и на экране появилась фотография Таисия Игнатьева. Снимок был сделан скрытой камерой с большого расстояния: она смеялась, запрокинув голову, на улице Дымковской слободы, покупала у старушки пакет сушёной брусники. Выглядела обычной милой девушкой. Слишком обычной для своего истинного профиля.
Марк потянулся к кружке с остывшим кофе, его пальцы нервно барабанили по столу. Он открыл файл. Шрифт был строгим, без засечек.
ДОСЬЕ: Игнатьева Т.С.
Статус: Подозреваемая в нелицензированной практике обрядовой магии (кат. 3-Б), ритуального знахарства и возможном контакте с нерегистрируемыми аномальными сущностями (НРАС, тип «Лесной»).
Наблюдение: Предполагаемое место проживания – район старой Заречной стороны. Регулярно посещает дома престарелых и одиноких стариков под предлогом волонтерства. Зафиксированы случаи продажи «травяных сборов» и «обережных кукол» с необъяснимым терапевтическим и стабилизирующим эффектом. Подозревается в оказании влияния на погодные паттерны в локализованных зонах.
История контакта: Объект связан с нерегистрируемым местом силы (обозначение: LS-734 «Урочище Лопатино»). Рекомендованы меры по десакрализации локации (Протокол «Наследие-7», аналогично делу объекта № 014 «Полянский», 2012 г.).
Оценка угрозы: Объект представляет собой типичный образец "носителя неконтролируемого парапсихологического комплекса" (ННПК). Практики объекта, хоть и носят примитивный, знахарский характер, демонстрируют высокую эффективность в локальной среде, что подтверждает гипотезу о гео-зависимости феномена. Деятельность объекта ведет к укреплению архаичного, антинаучного мировоззрения среди местного населения, создает почву для социальной дестабилизации.
Вердикт: Рекомендованы меры по контролю и нейтрализации объекта. В случае оказания сопротивления – ликвидация. Все артефакты, связанные с практиками объекта, подлежат изъятию и изучению. Конечная цель – получение чистого биоэнергетического образца для программы «Ярило» по созданию стабильных и управляемых источников аномальной энергии.
Холодные, казённые формулировки. Слово «ликвидация» стояло в конце строчки, как точка. Оно не вызывало в нём ни отвращения, ни энтузиазма. Это была работа. Единственная работа, которую он знал. Дымка, за которой он привык прятать всё остальное.
Его телефон завибрировал – беззвучно, как и полагается. На экране высветился позывной: «Ворон». Марк вздохнул, словно готовясь к погружению на глубину, и надел наушники.
– Докладывай, – раздался в ушах знакомый, отточенный, как лезвие бритвы, голос. В нём не было ни приветствия, ни намёка на человеческие эмоции. Это был голос его отца. Генерала Соболева.
– На месте. Провожу рекогносцировку. Объект ещё не в поле зрения, – отчеканил Марк, глядя в окно на потемневшие, засыпающие улицы города. Огоньки фонарей отражались в льду Сухоны, как забытые звёзды.
– Не затягивай с выходом на контакт. Спутниковый мониторинг показывает всплеск нестабильности в энергетическом фоне сектора. Возможно, она готовит что-то. Или уже натворила. Местные источники шепчут о «шептунье».
– Понял. Легенда отработана безупречно. Завтра выйду на объект.
– Смотри чтоб было безупречно, – в голосе отца послышалась лёгкая, ядовитая усмешка, скрип замшелой ветви. – Не поддавайся деревенскому очарованию. Помни, ради чего мы служим. Ради порядка и безопасности.
– Я помню, – тихо, но твёрдо сказал Марк. Слова были выучены наизусть, вбиты в подкорку.
Связь прервалась. Он снял гарнитуру и отшвырнул её на кровать, словно она была раскалённой. Рука сама потянулась к внутреннему карману куртки, где лежал старый, потрёпанный снимок. На нём был изображён он сам, лет десяти, и его отец – ещё не генерал, а строгий, но иногда улыбающийся мужчина. Они стояли на фоне этой же самой реки, на том самом камне-следовике. Тогда река казалась ему полной чудес, а отец – рыцарем, охраняющим все тайны мира.
Горячая волна стыда ударила в виски. Он швырнул фото в ящик. Слабость. Предательство. – голос отца в голове звучал яснее, чем только что в трубке…
Он снова посмотрел на экран. На улыбающееся, ничего не подозревающее лицо Таисии. Его миссия была проста: войти в доверие, подтвердить угрозу и нейтрализовать её. Очистить это место от скверны, которую оно породило.
Он закрыл ноутбук. В гостиничной тишине его собственное дыхание казалось ему чужим и слишком громким. За окном, над спящим, заснеженным городом, повисла тишина – не мирная, а зловещая, полная невысказанных тайн и древней, неподконтрольной силы. Он был охотником, пришедшим в эту сказку с одной-единственной целью – вырезать её сердце.
Глава 3
Великий Устюг на следующий день встретил их хрустальным утром, вырезанным из единого куска льда и освещённым косыми лучами низкого солнца. Светило висело над горизонтом, слепящее и бессильное, окрашивая снежные крыши, купола соборов и пушистые шапки елей в нежные персиковые и розовые тона. Воздух был чист и прозрачен, как отполированное стеклышко, и каждый звук – скрип полозьев саней, заливистый смех детей на ледяной горке, глухой, бархатный звон колоколов с соборной колокольни – отдавался в нём с невероятной, почти болезненной чёткостью.
Таисия стояла на Соборном дворище, кутаясь в большой шерстяной платок с вышитым обережным узором, доставшимся от бабки, и пыталась согреть замёрзшие пальцы дыханием. Утренняя экскурсия задержалась – группа из москвичей никак не могла на фотографироваться у древних стен, выложенных из мощных, поросших лишайником валунов, – и теперь она продрогла до костей и мечтала только о горячем чае с мёдом из термоса, который ждал её в сумке.
Именно в этот момент она его увидела.
Того самого нового человека с фотоаппаратом. Он стоял спиной к ней, снимая не парадный, сияющий золотом крестов фасад Успенского собора, а его глухую, северную сторону, где камень был темнее, грубее, порос мхом, а снег лежал нетронутыми, девственными сугробами, под которыми скрывались древние, ушедшие в землю плиты надгробий. Он был одет в практичную тёмную куртку без лишней мишуры, и его сосредоточенность была почти осязаемой, физической силой. Он не замечал ничего вокруг, целиком погрузившись в свой объектив, будто выслеживая добычу.
Таисия машинально поправила прядь волос, выбившуюся из-под узорной шерстяной шапки. Что-то в нём было… иное. Непохожее на беспечных, громких туристов. В его позе читалась собранность, целеустремлённость. Хищная грация.
Она сделала шаг, чтобы обойти его по узкой, протоптанной тропинке, но в тот же миг он резко развернулся, ища новый ракурс. Глаза их встретились на секунду. Взгляд у него был пронзительный, аналитический, мгновенно всё сканирующий и оценивающий, словно он не просто смотрел, а снимал параметры. Таисия инстинктивно отвела глаза, почувствовав внезапный, ничем не обоснованный укол тревоги.
– Осторожно! – его голос прозвучал негромко, но властно, без суеты.
Раздался короткий, сухой щелчок затвора. Она замерла, понимая, что попала в кадр.
– Простите, – он опустил камеру, и его лицо на мгновение смягчилось. – Я не заметил. Увлёкся.
– Ничего страшного, – улыбнулась она, стараясь выглядеть непринуждённо, натягивая привычную маску гостеприимного гида. – Я здесь как раз часть пейзажа. Прилагаюсь к достопримечательностям.
Он внимательно посмотрел на нее, и в его взгляде мелькнуло нечто похожее на узнавание, быструю оценку по заранее изученным параметрам.
– Вы же… экскурсовод? Вчера у резиденции Деда Мороза. Я вас видел. Водили группу из Питера.
Таисия удивилась. В потоке лиц одно лицо обычно не запоминалось.
– Да, это я. Вы меня запомнили? – в её голосе прозвучала лёгкая, естественная улыбка.
– У вас… запоминающееся лицо, – немного смущенно произнес он, и это внезапное, неуклюжее проявление человечности показалось ей неожиданным и немного сбивающим с толку. Оно не вязалось с его общей собранностью.
– Меня зовут Марк. Я документалист, снимаю старую архитектуру. Вымирающую северную готику.
– Таисия, – кивнула она. – Рада познакомиться. Нашли интересные ракурсы? Устюг богат на них.
– Город удивительный, – он окинул взглядом площадь, и его лицо снова стало серьезным, закрытым. – Но то, что показывают туристам, – лишь половина правды. Лощёная, приглаженная. Меня интересует другая половина. Настоящая. Та, что остается за кадром. Та, что поёт тише.
В его словах прозвучала такая неподдельная, почти физическая тоска по чему-то подлинному, не приукрашенному, что Таисия невольно прониклась симпатией и любопытством.
– Самая интересная история всегда пишется на обочине, на полях главной книги, – тихо согласилась она. – Главное – суметь её прочесть.
Они постояли в неловком, но не тягостном молчании несколько секунд, пока резкий северный ветер трепал концы её платка и кружил над головами стайку снежных искр.
– Слушайте, – неожиданно начал Марк, и в его голосе появилась деловая, чёткая нотка. – Мне нужен человек, который видит не парадный фасад. – Он повернулся, и его взгляд стал прицельным. – Проведете меня по изнанке? Я оплачу по дорогой ставке.
Сердце Таисии дрогнуло. Деньги – вечная её проблема. Бабушка Агафья, её слепая соседка, которой она тайно помогала, снова жаловалась на дикие боли в спине, а новые импортные лекарства, которые прописал врач, стоили бешеных денег. Деньги от продаж её скромных зелий и сборов уходили на еду, коммуналку и дрова. Предложенная им сумма могла бы решить многое, дать передышку.
Но внутренний голос, тот самый, что всегда шептал ей о скрытой опасности, тревожно зашептал: «Осторожно. Незнакомец. Слишком внезапно. Слишком странные интересы. Слишком точное попадание в больную точку».
Она посмотрела на него. Он не выглядел опасным в привычном смысле. Выглядел… уставшим. Одиноким. И очень-очень сконцентрированным на своей цели. Как учёный на пороге открытия.
– Заброшенные здания… это не самое безопасное место для прогулок, – осторожно заметила она, испытывая почву. – Перекрытия ветхие. И не только они.
– Я не боюсь, – он пожал плечами, и в его глазах мелькнула тень чего-то твёрдого, стального. – И я заплачу за риск.
Он назвал сумму. Таисия чуть не поперхнулась. Это было больше, чем она зарабатывала за три дня интенсивной, выматывающей работы.
Сомнения зашевелились с новой, удвоенной силой. Почему так много? Что ему на самом деле нужно? Что такого он надеется найти в этих руинах?
Но мысль о тёплой квартире для бабушки Агафьи, о новых, действенных лекарствах, о том, что она сможет на неделю забыть о постоянной, грызущей тревоге за завтрашний день, перевесила голос осторожности.
– Хорошо, – выдохнула она, сама не веря своему согласию. Голос прозвучал чуть хрипло. – Я согласна. Но только на несколько часов в день. У меня есть другие обязанности. И.… только днём.
На его лице впервые промелькнуло нечто похожее на улыбку. Быструю, едва заметную, скорее расслабление напряжённых мышц вокруг рта, но оно изменило всё его лицо, сделало его моложе.
– Отлично. Это меня вполне устраивает. Начнём завтра? Можете выбрать сами то место, которое считаете самым… аутентичным. Таким, каким этот край был сто, двести лет назад.
– Договорились, – кивнула Таисия, чувствуя, как по спине пробегают мурашки – странная смесь предвкушения, страха и непонятного волнения.
Он кивнул на прощание и снова поднял камеру к глазам, словно опустив между ним и остальным миром невидимый, но ощутимый барьер.
Таисия поспешила уйти, к своему термосу с чаем. Она чувствовала себя так, будто только что заключила сделку с самой судьбой. И не была уверена, что выиграла. Где-то в глубине души шевелилось тревожное, холодное чувство, что этот молчаливый, собранный человек с фотокамерой пришел в её город не за старыми камнями и не для красивых кадров. Что он ищет что-то гораздо более ценное, хрупкое и спрятанное.
И что она, сама того не ведая, только что согласилась стать его проводником в самое сердце своей собственной, тщательно оберегаемой тайны.
Глава 4
Их странное, почти немое партнёрство началось на следующий день. Марк был точен, как швейцарские часы. Они встретились утром у старой, почерневшей от времени и непогод часовни на набережной, и его первая фраза была лишена всяких предисловий, как будто они уже обсудили всё заранее:
– Куда ведёте?
Таисия, ещё не до конца проснувшаяся, продрогшая на пронизывающем ветру и всё ещё сомневающаяся в здравомыслии своего вчерашнего решения, махнула рукой в сторону заречной части города, где за синей дымкой виднелись маковки церквей.
– Вы хотели аутентичности? Пойдемте в Троице-Гледенский монастырь. Вернее, то, что от него осталось. Туристы там бывают редко. Место… сильное. И молчаливое.
Дорога в бывший монастырь была ухабистой и молчаливой. Марк сосредоточенно вёл взятую напрокат уазик-«буханку» по заснеженной, разбитой колее, а Таисия смотрела в заледеневшее окно на проплывающие мимо заснеженные поля, тёмные островки леса и одинокие, покосившиеся избы с дымками из труб. Воздух в салоне был напряжённым, насыщенным невысказанными вопросами, которые висели между ними тяжёлым грузом.
Монастырь предстал перед ними величественным и печальным призраком, всплывающим из белой пелены. Огромные каменные стены, потемневшие от времени и непогод, глухие глазницы окон, пустая, уходящая в небо колокольня с проломом в боковине. Снег лежал здесь нетронутым белым саваном, скрывая под собой тропинки и могильные плиты. Тишина была абсолютной, давящей, нарушаемой лишь скрипом их шагов по насту и завыванием ветра в пустых сводах трапезной, похожем на протяжный, забытый богом псалом.
– Здесь ветер всегда по-особенному воет, – тихо, почти шёпотом, сказала Таисия, поднимаясь по заснеженным, скользким ступеням к главному храму. – Местные говорят, это не ветер, а монахи, что не нашли покоя, поют свои вечные молитвы. Или те, кто был здесь до них.
Марк не ответил. Он снял толстую перчатку и провёл рукой по шершавой, обмороженной кладке, словно пытаясь прочесть её историю кончиками пальцев, считать информацию, недоступную объективу. Его лицо было невозмутимым, но глаза, острые и внимательные, сканировали каждую деталь, каждую трещину, каждый намёк на что-то, что не вписывалось в стандартную картину.
– Здесь что-то произошло, – констатировал он, поднимая камеру и делая несколько кадров крупным планом. – Не просто заброшенность. Чувствуется… разлом. Разрыв.
Таисия вздрогнула от его точности. Она и сама всегда это чувствовала – болезненную, незаживающую рану на этом месте, глухую боль, исходящую из-под земли.
– Да, – согласилась она неохотно, оглядываясь по сторонам. – Говорят, здесь когда-то было древнее капище. Сильное место силы. Церковь строила монастырь именно здесь, чтобы… перебить эту силу, освятить, подчинить. Но полностью ей это так и не удалось. Что-то осталось. Спряталось глубоко.
Она говорила осторожно, подбирая слова, как крадучись, постоянно оглядываясь на его реакцию. Но он лишь молча снимал, переходя от одной руины к другой, выискивая самые мрачные, самые разрушенные и «непарадные» углы, снимая не красоту, а боль этого места.
Следующей точкой стал Чертов мостик на самой окраине города – древний, покосившийся, скрипучий, перекинутый через глубокий, заснеженный овраг, на дне которого чернела незамерзающая полынья. Место было окружено дурной славой. Местные подростки рассказывали легенды о том, что здесь по ночам является призрак девушки в белом, а старики неохотно крестились, проходя мимо, и старались не смотреть в сторону оврага.
Марк, не колеблясь, встал на середину моста, не обращая внимания на тревожный скрип старых, подгнивших досок под ногами.
– Почему «Чертов»? – спросил он, глядя в объектив на заснеженное, таящее опасность дно оврага.
Таисия, не решаясь ступить на зыбкие доски, осталась на берегу, обняв себя за плечи от внезапного холода.
– Старая история. Говорят, сто лет назад здесь повесилась невеста, которую бросил жених накануне свадьбы. А потом и он сам сорвался с этого моста при странных обстоятельствах – то ли пьяный, то ли… Говорят, её плач до сих пор иногда слышно в ночи. Особенно когда ветер с севера.
– Вы верите в это? – его вопрос прозвучал резко, почти по-детективному, вырывая её из атмосферы легенды.
Таисия почувствовала, как по спине пробежали знакомые мурашки.
– Я верю в то, что каждое место имеет свою память. И свою боль. И иногда эта боль становится… голосом. Шёпотом. Следом, который остаётся навсегда.
Он медленно опустил камеру и посмотрел на девушку. Не на объект съемки, а на неё саму. Его взгляд был тяжёлым, испытующим, проникающим внутрь. Она почувствовала себя бабочкой, приколотой булавкой к картону под стеклом. В этот момент с ближайшей ели с шумом взлетела ворона, сорвав ком снега. Таисия инстинктивно повернула голову, и их взгляды встретились – её и птицы. Ворона каркнула один раз, коротко и отрывисто, как предупреждение, и улетела, растворившись в сером небе.
Марк наблюдал за этой немой сценой, и в его глазах что-то промелькнуло – не понимание, а скорее азарт охотника, видящего первые, долгожданные следы зверя.
– Интересно, – произнёс он нейтрально, почти без интонации, и снова поднял камеру, но уже не на мост, а на неё, поймав её растерянное, задумчивое лицо на фоне тёмного леса.
Последним местом в тот день стало урочище Лопатино – глухая, давно заброшенная деревня, которую тайга постепенно, неспешно отвоёвывала обратно. Избушки стояли покосившиеся, с провалившимися крышами и пустыми глазницами окон, и лишь в одной, как шептались по слободкам, до сих пор жила какая-то полусумасшедшая старуха-отшельница, но её никто не видел уже много лет.
Они шли по занесённой деревенской улице, и Таисия невольно вела его, обходя невидимые для постороннего глаза ямы, скрытые под снегом коряги и бурелом. Она рассказывала легенды, которых не было в путеводителях: о лешем, что сбивал здесь с пути даже трезвых мужиков, о полуденнице, что могла наслать солнечный удар на того, кто уснул в поле, о кладе, который был заговорён на смерть неверного искателя.
Она говорила, и её лицо, обычно спокойное и немного усталое, вдруг озарялось странным внутренним светом. Глаза темнели и начинали гореть, голос становился глубже, бархатистей, она не просто пересказывала байки – она проживала их, будто пересказывала семейные истории. Словно была живым проводником в тот самый мир, существование которого Марк должен был отрицать и фиксировать как угрозу.
А он слушал. И ждал. Ждал, когда она оступится, когда в её речи проскользнёт что-то личное, что-то, что выдаст в ней не просто знатока фольклора, а практика, носителя. Но вместо этого он видел, как она безошибочно, почти не глядя под ноги, находила тропу в зарослях бурелома, как её рука иногда сама тянулась, чтобы коснуться корявого ствола берёзы, словно здороваясь со старым другом. Как вороны, обычно пугливые и нелюдимые, не улетали при их приближении, а лишь перепархивали на соседние ветки, провожая их внимательными, умными, почти что понимающими взглядами.
Однажды, когда они углубились в лес за деревней, Марк намеренно замедлил шаг, делая вид, что снимает старое, разломанное молнией дерево. Таисия, не заметив этого, ушла вперёд, увлечённая рассказом о русалках в местных озёрах. Через минуту он услышал её тревожный голос:
– Марк? Вы где?
Он не отозвался сразу, наблюдая из-за ствола ели. Она остановилась, закрыла глаза на секунду, как бы прислушиваясь к чему-то, а затем обернулась и посмотрела прямо в его сторону, точно зная, где он стоит, хотя его скрывали густые ветви.
– Здесь, – вышел он из укрытия, делая вид, что поправлял объектив. – Что-то не так? Заблудились?
– Нет, – она покачала головой, но в глазах читалась лёгкая, остаточная тревога. – Просто… не стоит здесь отставать. Места такие. Древние. Можно легко потеряться не только в лесу, но и во времени.
«Случайность, – тут же отрезал внутренний голос. – Ветер качнул ветку, и она увидела движение. Ничего больше.»
Он кивнул, и молча последовал за ней, а внутри у него всё кричало. Как будто он видел её связь с этим местом, с природой, с этими проклятыми птицами. Это была не просто девушка, знающая легенды. Она была чем-то большим.
Но странное дело – чем больше он видел эти «доказательства», тем меньше он думал о досье и приказе. И тем больше он смотрел на неё саму. На то, как мороз румянил её щёки, как она увлечённо рассказывала истории, размахивая руками, как её руки, одетые в простые вязаные варежки, иногда касались деревьев с такой нежностью, словно это были живые, дорогие ей существа.
Он ловил себя на том, что ждёт не её промаха, не улики, а этой её улыбки, обращённой к нему. И эта мысль пугала его гораздо больше, чем любая древняя, языческая сила.
Глава 5
Они зашли слишком далеко, и это была целиком его вина. Сначала это была просто прогулка по старой, едва угадывающейся лесной дороге к заброшенному смолокуренному заводу – месту, которое Таисия упомянула вскользь, а Марк ухватился за это как питбуль, почуяв слабину, намёк на что-то настоящее, не приукрашенное. Дорога постепенно сужалась, превращаясь в звериную тропу, а затем и вовсе исчезла, поглощенная молодым, колючим ельником и глубоким, нетронутым, предательским снегом.
Небо, до этого ясное и холодное, цвета промытого льда, начало затягиваться плотной, молочно-белой, зловещей пеленой. Свет стал плоским, размытым, стирая тени и перспективу.
– Похоже, погода портится, – тревожно заметила Таисия, останавливаясь и вглядываясь в сереющий, сливающийся с землёй горизонт. Ветер трепал её капюшон. – Сердится. Надо возвращаться. Сейчас не время быть здесь.
– Еще немного, – упрямо сказал Марк, настраивая камеру на причудливо изогнутые стволы столетних кедров, похожих на замерзших великанов. – Здесь невероятный свет. Играет. Хочу поймать.
Свет и вправду был невероятным – зловещим и красивым одновременно. Воздух стал густым и тяжёлым, пахло снегом и грозой, хотя зимние грозы были неслыханным делом. Первая снежинка, крупная и резная, упала Марку на объектив, затем вторая, третья. И через мгновение небо разверзлось.
Это была не просто метель. Это была пурга, буран – внезапная и яростная, как атака дикого зверя, загнанного в угол. Ветер завыл, срывая с кедров шапки снега и слепя глаза колючей, твердой крупой. Видимость упала до пары метров, превращая мир в хаотичное, белое, обезумевшее месиво. Исчезли деревья, небо, земля. Остался только всесокрушающий белый ад.
– Марк! – закричала Таисия, но ветер унёс её голос, разорвал в клочья и смешал с воем стихии. Она едва различала его тёмную, расплывчатую фигуру в нескольких шагах от себя, будто через мутное стекло.
Он подбежал к ней, натянув капюшон. Его лицо, обычно такое собранное, было искажено не страхом, а яростью и досадой на собственную оплошность, на вышедшую из-под контроля ситуацию.
– Назад! Быстро! Где тропа?!
– Я не вижу! – почти плача от бессилия и накатывающей паники, крикнула она в ответ. Всё вокруг стало одинаково белым, чужим и враждебным. Ориентиры исчезли.
Марк вытащил из кармана навигатор, тыкал в кнопки – экран мерцал, полосатился и гас. Магнитный компас в его руках бешено крутился, словно обезумев, не находя севера.
– Чёрт! Не работает! Ничего не работает! – он застучал по прибору ладонью, и в этом жесте было столько отчаянной, слепой веры в технологии, что Таисии стало почти жаль его. Сильный, собранный, вооружённый гаджетами охотник – и он был абсолютно беспомощен, как слепой щенок, перед лицом разгневанной, живой стихии. Он метнулся в одну сторону, затем в другую, но это были хаотичные, бесполезные движения загнанного в угол городского жителя.
Таисия же стояла, закрыв глаза, стараясь заглушить панику, которая подкатывала к горлу холодным комом. Она дышала глубоко и медленно, через нос, пытаясь услышать сквозь вой ветра, сквозь этот техногенный хаос в своей голове что-то другое. Что-то древнее и постоянное. Нить. Зов.
– Что ты делаешь?! – закричал Марк, хватая её за руку. Его пальцы вцепились в её рукав с такой силой, что больно. – Мы замерзнем насмерть! Двигайся! Надо идти!
– Подожди, – её голос прозвучал тихо, но с такой неожиданной, непререкаемой властью, что он инстинктивно разжал пальцы. – Просто подожди. Молчи.
Она отшатнулась от него, сделала несколько неуверенных шагов в сторону, словно ведомая невидимым импульсом, и остановилась перед древним, могучим кедром, ствол которого был покрыт шрамами, наплывами и узорами, словно тело старого воина или карта забытой вселенной. Она сняла варежку, и мороз больно ужалил кожу. Она приложила голую ладонь к шершавой, обледеневшей коре. Боль была острой, живой. Она закрыла глаза и склонила голову, словно прислушиваясь к биению сердца внутри дерева.
Марк замер, наблюдая. Он видел, как её губы зашевелились, произнося слова, которые тонули в рёве бури. Это не была молитва из церкви. Это был тихий, доверительный, почти интимный шёпот. Разговор. Просьба.
И тогда случилось нечто, что заставило кровь застыть в его жилах. Ветер вокруг Таисии стих. Не полностью, нет, буря продолжала беситься в двадцати шагах. Но образовался небольшой, неподвижный купол тишины, пузырь спокойствия, где снежинки начинали кружиться в медленном, почти ритуальном танце, ни разу не касаясь её лица и рук. Воздух внутри него словно сгустился, стал теплее.
Она прошептала что-то ещё, погладила кору, словно успокаивая испуганное животное, и открыла глаза. Они сияли в зимних сумерках странным, почти зелёным, глубоким светом, отражая не внешний свет, а исходящий изнутри.
– Идём, – сказала она просто и уверенно, её голос звучал чётко в внезапно наступившей тишине. – Это не с той стороны. Надо туда.
И девушка пошла. Не оглядываясь, не сомневаясь, прямо в стену снега, которая, казалось, расступалась перед ней, образуя короткий туннель. Марк, ошеломлённый, поплёлся следом, чувствуя себя тем самым слепым щенком, всецело доверившимся хозяину.
Он не понимал, как она ориентируется. Никаких следов, никаких признаков тропы. Только белое безумие вокруг. Но через пятнадцать минут, показавшихся вечностью, сквозь пелену метели проступили тёмные, расплывчатые контуры. Лесная избушка. Крошечная, покосившаяся, почти полностью занесённая снегом, но настоящая. Спасение.
Таисия молча принялась откапывать дверь, с силой толкнула её – старые петли проскрежетали, протестуя, но поддались. Внутри пахло мышами, пылью, сухими травами и холодным пеплом. Было темно и очень холодно, но это было спасение. Стены.
Марк, молча, прислонился к дверному косяку, переводя дух. Его руки дрожали – не от холода, а от пережитого шока, от крушения картины мира. Он смотрел на Таисию, которая, привычным, автоматическим движением нашла в углу охапку хвороста и затопила маленькую, ржавую печурку-буржуйку.
Когда огонь разгорелся, отбрасывая на стены гигантские, пляшущие тени и осветив её сосредоточенное, осунувшееся лицо, он наконец нашёл в себе силы говорить. Голос его звучал хрипло, неестественно, чуждо:
– Как… как ты это сделала?
Она не подняла на него глаз, подбрасывая в огонь щепки.
– Интуиция. Повезло. Я просто хорошо знаю лес. Чувствую его.
– Не ври мне! – его голос сорвался, в нём прорвалась вся накопленная ярость, страх, непонимание и ужас перед необъяснимым. – Компас с ума сошёл! Навигатор не работал! Ты говорила с деревом, и ветер… ветер стих вокруг тебя! Я видел!
Таисия медленно повернулась к нему. В свете пламени её глаза были огромными, бездонными и очень усталыми.
– А что ты хотел услышать, Марк? – спросила она тихо, и в её голосе не было вызова, лишь горькая усталость. – Что я колдую? Что я ведьма? Ты ведь этого ждёшь? Ищешь доказательства? Ну так вот они. Бери. Только потом не жалей.