В Рождество звезды светят ярче бесплатное чтение

Sophie Jomain

LES ÉTOILES BRILLENT PLUS FORT EN HIVER

Published by arrangement with Lester Literary Agency & Associates

Перевод с французского Аркадия Кабалкина

* * *

Клоуну-великану и марсельской креветке, незаменимой паре

От автора

«Галереи Артман» никогда не существовало. И, хотя об этом не говорится прямо, для меня эта история разворачивается в сердце Лилля.

1

Агата Мурано с довольным видом окидывает взглядом четвертый этаж «Галереи Артман». Такое впечатление, что все здесь запорошено снегом. Она использовала невероятное количество искусственных снежных хлопьев, кристаллов-звездочек, еловых веток и бревнышек. Там и сям расставлены четыре десятка эльфов, чудесный открытый домик-шале в целую стену шириной окружают олени и другая лесная живность, и выглядит она даже естественнее, чем в природе.

Все потому, что этот этаж магазина особенный. Он отведен детям. Здесь их ждут прекрасные книги, игрушки, с большой любовью изготовленные вручную. На украшения здесь не поскупились.

Еще несколько штрихов, и все станет безупречно. Универмаг будет готов к волшебным представлениям, «Феериям», которые продлятся три недели, до самого кануна Рождества. Обратный отсчет уже начался, пройдет неделя – и развернутся настоящие боевые действия.

Агата трудится в этой семейной компании уже пять лет, ее роль – добиваться, чтобы все вокруг сияло, слепило глаза. Ей тридцать один год, она работает главным оформителем. На ней освещение, атмосфера, материалы, обстановка, фасад, весь год она сочетает технику и свое собственное мастерство, чтобы большой универсам представал в наилучшем виде. Но рождественские дни всегда были и будут ее любимыми.

В дни праздника «Галерея Артман» становится прекраснейшим местом в городе, а то и на всем севере Франции. Сюда отовсюду стекаются туристы, чтобы, толпясь перед витринами, любоваться выкладкой товара, автоматами, пышным убранством. Внутри восторженных посетителей встречает сияющая рождественская елка. Все невольно задирают головы к витражному куполу, с 1956 года заливающему неземным светом все четыре этажа универмага. Витые чугунные ограждения балконов украшены мерцающими гирляндами и остролистом, оформление каждого квадратика поверхности, каждого уголка продумано так, чтобы немыслимо было уйти отсюда, не увидев всего.

Универмаг «Галерея Артман» производит чарующее впечатление, ничто здесь не отдано на волю случая, каждый миллиметр просчитан, а все потому, что недели «Феерий» приносят наибольший за весь год доход. Как ни обожает Агата свое ремесло, как поэтично, художественно, пылко она к нему ни относится, такова реальность, от нее не уйти.

Основатель компании Жорж Артман никогда не жалел средств, чтобы сделать эти три недели исключительными. Он быстро превратил это событие в изюминку всего своего детища. Все в магазине дышит роскошью, цены зашкаливают, и все же люди приходят, любуются – и делают покупки. Четыре месяца назад владелец скончался на седьмом десятке лет, поэтому в этом году «Феерии», официально начинающиеся через неделю, посвящены его памяти. Они станут незабываемыми, самыми красивыми, самыми яркими, а заодно и самыми прибыльными за все годы…

– Три недели безумия и ни одного выходного! – доносится голос из шале Рождественского Деда. – Кажется, я уже никогда не разогнусь.

Агата поворачивается к своей ассистентке Жозефине и качает головой.

– Ты каждый год это говоришь, а потом упархиваешь кататься на горных лыжах, еще более бодрая, чем раньше.

– Это единственная моя мотивация. Скоро все будет готово. – Жозефина высовывается из домика. – Мне нужна прибавка, чтобы вкалывать по воскресеньям, пока не раздастся гонг.

Агата улыбается. Ее ассистентка – блондинка двадцати трех лет с короткой стрижкой, телосложением щуплого кукушонка и детского росточка – при необходимости вырабатывает невероятное количество энергии. Когда самой Агате не хватает вдохновения, Жозефина дает волю своему воображению и в два счета решает проблему. Небольшой приступ хандры? У Жозефины уже готов литр кофе и стакан воды с шипящей на дне таблеткой гуронсана. Она никогда не бездействует, всегда фонтанирует идеями, без нее Агата была бы как без рук.

– Вот и вы!

Обе молодые женщины поворачиваются на голос Марка, удивленные его появлением в «Галерее» в воскресенье. Марк уже шесть лет работает в этом роскошном магазине коммерческим директором. Низкорослый, сухощавый, нервный, жеманный, роялист до мозга костей, сейчас он приближается к ним широкими шагами.

– В этот раз – в желтом, – шепчет Жозефина.

Да, Марку присущ индивидуальный стиль. На нем всегда шелковый шейный платок и костюм-тройка в тон платку; кажется, такие носит он один. Тщательно подстриженные редковатые волосы, выщипанные брови, аккуратно подровненная бородка – архетип горожанина, тщательно заботящегося о своей внешности. На такого без смеха не взглянешь.

– Пришел убедиться, что все в порядке.

– Держу пари, он сбежал с мессы, чтобы за нами шпионить, – сквозь зубы цедит Жозефина.

Агата встречает коммерческого директора самой фирменной из своего арсенала улыбок.

– Здравствуйте, Марк. Как вы можете убедиться, все готово. Не хватает только подушек для детей в шале Рождественского Деда. Но, как вы знаете, до начала бала еще есть время.

Марк морщит лоб.

– Лучше профилактика, чем лечение.

Агате трудно скрыть удивление: как понимать это замечание?

– Надеюсь, все эти труды не пройдут даром и мы пожнем ожидаемые плоды, – добавляет Марк с натянутым видом.

Агата корчит обиженную гримасу. Давление, оказываемое в эти дни на нее и на ее ассистентку, достигло предела. Каждый заведующий отделом требует, чтобы они разбились в лепешку ради его этажа, не понимая, что их творческие возможности небезграничны. Вот уже не одну неделю обе молодые оформительницы уподобляются двум вездесущим Фигаро, хотя Агата исполнена надежды, что все это небесполезно.

Конечно, она отлично понимает, что кроется за этим внезапным желанием всего коллектива достигнуть зрительной нирваны. Можно подумать, что весь этот очаровательный муравейник копошится только в честь своего почившего хозяина, но это не так. Агата видит, как ее коллеги проявляют невиданную изобретательность с единственной целью – произвести впечатление на Александра Артмана, нового генерального директора, которого никто еще не видел воочию, и заодно удостоиться весомой рождественской премии. Смех сквозь слезы! Вишенка на торте – Мари Вердье, ответственная за развлекательные программы: после смерти Жоржа Артмана она пребывает в затяжной депрессии. Но вместо того чтобы ее заменить, Александр Артман не придумал ничего лучшего, чем перераспределить задачи, не обращая внимания на то, что все и так перегружены. Так, Агата, всегда занимавшаяся только оформлением магазина, оказалась ответственной за детскую анимацию на четвертом этаже – и какую! Полторы тысячи квадратных метров смеха, капризов, плача, воплей!

Взявшись за новую задачу, она сделала ставку на каждодневное присутствие Рождественского Деда на протяжении всех «Феерий». С 3 часов дня до 7:30 вечера к нему в шале будут заглядывать милые русые головки, чтобы, сидя на горах подушек, слушать, как он читает им сказки по книгам, которые будут, разумеется, продаваться в книжной секции. Превысят ли прибыли сделанные вложения, оправдаются ли надежды коммерческого директора? Агата уповает на успех.

– Я твердо убеждена, что финансовые результаты превзойдут ваши ожидания, Марк, – отвечает она ему с уверенной улыбкой. – Дети обожают такие развлечения, а Рождественский Дед всегда вызывает у родителей прилив доверия.

– Гм… Его действительно зовут Николя? – спрашивает он с сомнением, глядя в программу мероприятий.

– Так и есть, – отвечает Агата, беря в охапку подушки. – Николя Клаус, нарочно не придумаешь!

– Это, мягко говоря, удивительно.

– Кто знает? – Она подмигивает, чтобы поднять ему настроение. – Вдруг он и вправду Дед Мороз?

Когда Агата принимала его на работу, у нее возникли такие же мысли. Кандидат был самый подходящий: полненький, с настоящей белой бородой, даже пышной, да еще по-младенчески розовощекий. На первом интервью он предъявил длиннющий послужной список. Кем он только не был: краснодеревщиком, водителем, старшим по логистике, почтальоном, даже игрушки мастерил! На Агату произвел сильное впечатление его славный характер, доброжелательность, искренний смех, честный взгляд и… его кот! Толстяк утверждал, что пушистое создание способно исполнить желания любого, кто его погладит. Понятно, что Агата ни секунды не колебалась. Дети будут в восторге!

– Вы уверены, что им понравится? – тревожится Марк, шагая к домику-шале следом за Агатой и Жозефиной.

– Не встречала еще ребенка, которому не понравилось бы валяться на подушках и слушать сказки! – весело говорит Жозефина, указывая внутрь домика. – Полюбуйтесь сами!

Искусственные глазированные сосульки, теснящиеся на полках банки с печеньем и конфетами, резные деревянные завитушки, бархатистый ковер, кресло для Рождественского Деда… Видно, что Агата все предусмотрела.

Молодая оформительница улыбается коммерческому директору.

– Уверена, дети все это оценят, Марк.

– Меня беспокоят не дети.

– Их родители? – предполагает Жозефина.

– И не они. – Марк смотрит на часы. – Через десять минут сюда нагрянет Александр Артман, вот кого нам придется убеждать.

Агата и Жозефина дружно бледнеют, а Марк уже покидает шале. Женщины бегут за ним.

– Минуточку! – останавливает его Агата. – Александр Артман? Давно вы знаете, что он придет?

– Нет, он позвонил мне всего час назад, пришлось сбежать из собора Сен-Морис сразу после проповеди.

Агата ошеломлена. Так вот почему Марк пожаловал в магазин в воскресенье утром! Черт его побери!

– Это внезапное решение? – бормочет она.

– Захотел все увидеть своими глазами, – отвечает, пожимая плечами, Марк.

– Кроме шуток?! – возмущается Жозефина. – Месяцами капал всем на мозги, не покидая своего кабинета, а теперь, когда все уже обессилели, решил проинспектировать сделанное?

Коммерческий директор напрягается, и Агате не приходится гадать почему.

Жозефина славится своим неумением прятать фигу в кармане. Одни считают это достоинством, другие наоборот. Она без малейших колебаний высказывает всем свое несогласие. Сейчас Агата полностью на ее стороне. Четыре месяца Александр Артман командовал ими на расстоянии, не желая ничего знать об их усилиях и самопожертвовании. Жозефина согласилась работать сверхурочно, чтобы не подвести Агату. Неудивительно, что ассистентка расходится:

– Этот тип воплощает собой все то, чего я не выношу в людях. Приспособленец, карьерист, привыкший приходить на готовенькое, чуждый здравомыслию и гуманности…

– Мадемуазель Роже, предупреждаю вас, сейчас не время сыпать бестактностями, – сухо прерывает ее Марк. – Попридержите язык, не то пожалеете, вот вам мой совет. Не забывайте, что это он будет теперь подписывать в конце месяца вашу зарплатную ведомость.

Жозефина, задетая за живое, разворачивается и скрывается в шале, чтобы завершить раскладку подушек, а Агата берет себя в руки и решает промолчать. Это при том, что ей тоже есть что сказать. После смерти Жоржа Артмана она и ее коллеги трудятся без передышки, не надеясь на какие-либо компенсации, просто чтя память основателя компании, а еще ради красоты магазина, ради его прибылей, они поставили на паузу личную жизнь, забросили свои семьи, забыли про отдых. Конечно, это в их же интересах, но все давно вышли за рамки своих обязанностей и своего долга, в чем бы он ни состоял.

Ей тоже хочется, и еще как, выложить все карты на стол! Но сейчас не лучшее время для скандала. Агата знает, что ничего этим не добилась бы. Рано или поздно она обязательно выскажет своему новому патрону все, что думает о сложившейся в магазине ситуации, хотя бы с целью защитить интересы ассистентки, если не свои собственные.

– Знаю, что у вас на уме, – продолжает разговор Марк. – Но не забывайте, единственная цель Александра Артмана – продлить успешное семейное дело.

– Я того же мнения, Марк. Просто смена руководителя никому не далась легко. Жорж был для нас своим, родным, когда ему что-то требовалось, он обращался к нам напрямую, а не по почте и не через посредника. Он смотрел нам прямо в глаза. Я, конечно, не специалист, но, кажется, существуют способы коммуникации лучше тех, которые выбрал его сын.

– Не торопитесь с осуждением, Агата. Вступление в права владельца магазина для него не самоочевидно. После внезапной смерти отца у него не было времени на подготовку. Учтите, главная забота для него сейчас – сохранить персонал.

Собеседница Марка приподнимает бровь.

– «Галерея» в опасности?

– Нет, нет! – спешит успокоить Агату Марк. – Просто я пытаюсь вам объяснить, что требовательность главы компании напрямую связана с качеством жизни ее сотрудников. Чем больше усилий вкладывает работник, тем лучше для компании. А благополучие компании – гарантия будущего для ее работника.

Так-так… Агата удручена, эти типичные капиталистические аргументы вызывают у нее протест. Она уже готова к спору, но тут появляется сам новый босс, да еще со свитой: при нем Франк Дюмон, главный бухгалтер и «касса» «Галереи», и Жаклин Риар, заведующая отделом кадров, славящаяся своей неумолимостью.

Жозефина подходит к Агате и шепчет ей на ухо:

– Что за парад в воскресенье перед обедом? Этот примат в галстуке воображает, видать, что совершает подвиг! Эту публику никогда не увидишь здесь по выходным, разве что она почуяла денежки…

– Умолкните! – цедит сквозь зубы Марк.

Он поворачивается к Александру Артману и подобострастно провозглашает:

– Месье Артман! Вы осчастливили нас своим визитом!

– Говорил бы за себя! – шепчет Жозефина. – Видала эту прическу, этот загар? Не иначе, он собрался фотографироваться для обложки «Библон»[1]!

Агата давится, чтобы не расхохотаться. Да, гендиректор переборщил с гелем для волос, а что до его загара, то она склоняется к тому, что это результат долгого отдыха на солнце. При этом Александру Артману, рослому блондину, нельзя не отдать должное: в свои тридцать с небольшим он подтянут и накачан, как будто подражает Крису Хэмсворту, тщательно ухаживает за бородкой и одевается, как принц. Он упруго и решительно преодолевает разделяющее их расстояние в несколько шагов.

– Мы обошли три нижних этажа, – сообщает он Марку так, будто рядом нет Агаты и Жозефины. – Там тоже все украшено так обильно и кричаще, словно у нас здесь Пекин.

Что? Агата напрягается. Она перегнула палку с украшениями? Она так старалась создать рождественскую атмосферу, верная заветам Жоржа Артмана, что теперь для нее невыносима любая критика. Если бы не безупречный костюм нового гендиректора, она бы посчитала его невежественной деревенщиной. В эти праздники людям хочется попасть в сказку, а не в бездушное пространство, где нет никакого Рождества!

– Месье Артман, – берется разрядить обстановку Марк, – мы выбрали это оформление, зная ожидания наших гостей, в истинно рождественском духе.

– Рождество было и остается рогом изобилия для продаж, вам ли не знать об этом, месье Реймон.

– В таком случае, месье Артман, у вас есть все основания радоваться! Вы продадите сотни тысяч единиц товара бедным недоумкам, помешанным на фольклоре.

О!

Агата запоздало накрывает себе рот ладонью. Слово не воробей. Марк и Жозефина таращат на нее глаза, не скрывая удивления. Обычно Агата не позволяет себе таких выпадов.

– С кем имею честь? – Александр Артман соизволяет уделить ей внимание.

– Разрешите представить вам Агату Мурано, – берет слово смущенная заведующая отделом кадров. – Она уже пять лет занимается у нас оформлением интерьеров. Ваш отец всегда был поклонником ее таланта.

Агате трудно скрыть свое удивление. Обычно Жаклин Риар не колеблется со шпильками в адрес сотрудников и чаще обдает их воистину сибирским холодом. Не иначе, Александр Артман и ей успел помотать нервы, раз она не спешит встать на его сторону.

Генеральный директор окидывает Агату взглядом с головы до ног, потом приглядывается к оформлению детской секции.

– Согласен, этот этаж выглядит лучше, это явный успех. Полагаю, вы прибегали к помощи Мари Вердье?

Она готова его задушить.

Спору нет, Мари Вердье – одаренный специалист по части организации мероприятий, но никак не в области оформления и эстетики. То и другое – епархия Агаты и Жозефины, больше ничья.

– Нет, – отвечает Агата недовольным тоном. – Напомню, сейчас Мари Вердье на больничном, у нее есть чем заняться, кроме советов по телефону; оформление – не ее задача, а моя.

– Хорошо, тогда не будем ее беспокоить. Мы с вами назначим встречу, чтобы вернуться к теме трех других этажей. Там мы все переделаем.

– Прошу прощения?.. – выдавливает Агата. – «Феерии» начинаются через неделю. Уже поздно что-то менять.

Жозефина, вцепившись ей в руку, из последних сил сдерживается, чтобы не заорать.

– Мадемуазель Мурано, один я решаю, что можно и что нельзя делать в этом магазине. И я говорю, мы пересмотрим его оформление для «Феерий» от А до Я. Первый этаж более-менее в порядке, нас интересуют второй и третий.

От А до Я?

Щеки у Агаты пылают от едва сдерживаемого гнева. Уже не одну неделю она пренебрегает семейными обязанностями и своими собственными нуждами, ставя на первое место «Галерею Артман»: работает допоздна, даже по субботам, а то и по воскресеньям, как сегодня, отдыхая в единственный выходной день считанные часы; все знают, что она не требует для себя никаких компенсаций, не считая гибкого рабочего графика, когда это нужно. А уж как старается Жозефина! Никто не может требовать от них такого поворота на 180 градусов после всего сделанного, даже этот глупый надутый петух, вообразивший себя королем-солнце.

– Об этом не может быть речи! – безапелляционно отрезает она. – Оформление соответствует пожеланиям вашего отца. Мы все это подолгу с ним обсуждали и строго соблюли все технические условия, с которыми он нас ознакомил. Он утвердил каждую рождественскую игрушку, каждую елочную иголочку, все до мельчайших деталей. Что бы вы ни говорили, месье Артман, мы ничего не станем менять в оформлении этого магазина.

Она видит краем глаза, что коммерческий директор перестал дышать, как бы его не хватил сейчас удар. А чего еще он от нее ждал? Артман принял дела пять минут назад и уже сумел вывести ее из себя. Она сама не верит в происходящее, с ней никогда еще такого не бывало! Что ж, бомба взорвалась, теперь надо стоять на своем. Со своим ростом 175 сантиметров плюс десять сантиметров каблуков Агата почти одного роста с ним, так что может смотреть ему в глаза, не моргая и не задирая голову.

Молодой гендиректор улыбается уголками губ.

– Завтра в девять утра ко мне в кабинет, мадемуазель Мурано. У нас будет небольшой разговор.

– У вас есть кабинет? Мы еще ни разу вас здесь не видели.

Александр Артман продолжает улыбаться.

– До завтра, мадемуазель Мурано. Советую не опаздывать.

– Уверена, я приду раньше вас, – отвечает она, нисколько не растерявшись. – До свидания, месье Артман.

Гендиректор и оформительница дружно отворачиваются друг от друга на глазах у четырех остолбеневших сотрудников.

Впервые в жизни Агате Мурано в высшей степени наплевать на последствия своих поступков. В оформлении этого магазина не пострадает ни одна снежинка.

Ни единая!

2

«Завтра в девять утра ко мне в кабинет, мадемуазель Мурано. У нас будет небольшой разговор».

У Агаты никогда в жизни не бывало аллергии, но теперь ей кажется, что вся она покрылась прыщами. Что он о себе вообразил, этот удачливый балбес? Неужели надеется ее уломать? Пусть даже не мечтает! Завтра утром она будет неустрашима, и вообще, она придет первой, в этом нет ни малейшего сомнения. Будь этот тип птицей такого же высокого полета, как его отец, она бы не была так уверена, что опередит его, но сейчас она не сомневается, что так и будет. Его бесцеремонность и отсутствие в последние месяцы говорят сами за себя.

Новый патрон не любит Рождество и хочет навязать всем им свою нелюбовь, переделать все оформление, заковать «Галерею» в лед, чтобы магазин стал похож на Аляску в разгар зимы… На здоровье, но только без нее. Она потратила слишком много своего времени, жертвовала драгоценными часами, которые могла бы провести с семьей, чтобы теперь уступить капризу этого честолюбца.

Надо помнить, что при всем своем безусловном доверии к Агате Жорж Артман был слишком дотошным, чтобы позволить ей делать из его магазина все, что ей заблагорассудится. «Феерии» всегда были его особенной гордостью. Агата никогда не дала бы волю своей творческой фантазии, не посоветовавшись с ним. Если Александр Артман воображает, что сможет поймать ее в ловушку, уличив в каком-нибудь формальном огрехе, в отступлении от контракта или в эксцентричности, то его ждет разочарование.

Агата выбегает на стоянку магазина, не чувствуя холода, но мороз быстро обжигает ей щеки, леденит грудь. Она забыла запахнуть ворот пальто. Ну и пусть, если повезет, она схватит пневмонию, надолго сляжет и не станет свидетельницей разгрома, который устроит в «Галерее Артман» новый владелец.

Боже, как же ей недостает основателя компании с его неисчерпаемой человечностью! Но, видит Бог, если она позволит себе смириться, то предстоящие недели, месяцы, а то и годы превратятся в ад. Неизвестно, как долго собирается издеваться над «Галереей» Александр Артман, но интуиция подсказывает ей, что он и она не созданы для сотрудничества. Агата – творец, она переполнена идеями, ее конек – оригинальность; что же до Александра Артмана, то, даже не зная его, она готова утверждать, что он принадлежит к числу ультрасовременных минималистов, маньяков унылой белизны, металлической серости. Если это так, то нет ничего удивительного в том, что сделанное ею привело его в ужас. В этом году Жорж Артман решил вернуться к изначальным цветам Рождества: красному, зеленому, золотому. Исключением оказался один четвертый этаж…

Агата борется с раздражением при помощи глубоких вдохов. Сильнее всего ее возмущает то, что в глубине души она сознает, что как бы она ни защищала оформление магазина, свое детище, как бы ни приводила в свою защиту подписанный Жоржем Артманом бюджет, это не переведет ее на фриланс, все равно она останется в подчинении у патрона, и если тот прикажет перевернуть все вверх дном, то у нее не останется выбора. Не хочешь увольняться – изволь делать так, как он укажет; судя по тому, что все вокруг нее уже едят с его ладони, ему ничего не будет стоить добиться от них согласия.

Она болезненно морщится, представляя, как милые ее сердцу композиции из еловых веток заменяют тусклыми и безликими металлическими гирляндами. Во всем этом на первом месте стоит его эго, магия Рождества для него – простой коммерческий прием. Но людям необходимо мечтать, отвлекаться от повседневности, давать волю своему воображению и уноситься вдаль, вдыхать аромат корицы и горящих поленьев, им подавай тепла, ярких красок, поцелуев под омелой, зачем им визуальная пустыня в стиле «баухаус»?

Александр Артман отсутствовал много лет и не представляет, как привлекает любопытных «обильное, как будто это Пекин» оформление, создаваемое Агатой, как это напрямую связано с наплывом покупателей и с потоком денег в мошну семейства Артманов. Если бы не ее верная служба компании и делу всей жизни ее создателя, она бы сейчас злорадствовала, предвидя неминуемый колоссальный провал. Артман-сын может с размаху врезаться в стену. И пусть не говорит потом, что она не предупреждала его о грозящей опасности.

Она ныряет за руль своей машины. Через полчаса, к самому обеду, она будет у родителей. Она не против, если они начнут выпытывать у нее секреты, и не скроет от них, каким новым гендиректором наградила ее магазин злодейка-судьба.

Хуже не придумаешь!

«Завтра в девять утра ко мне в кабинет, мадемуазель Мурано. У нас будет небольшой разговор».

Алекс, все так же улыбаясь, поднимается на самый верхний, административный этаж и толкает дверь кабинета, где раньше работал его отец. Тот лично знал каждого сотрудника «Галереи» и часто рассказывал сыну об импульсивной Жозефине Роже, но о невыдержанной Агате Мурано – никогда. У той от гнева, казалось, вспыхнули огнем ее длинные рыжие волосы и большие карие глаза. Непохоже, чтобы ей привычно было так гневаться. Она ни разу не запнулась, но Алекс быстро понял, что на работе она никогда не перегибает палку в спорах. Наблюдать за ней было забавно, это еще мягко сказано. Но, даже оценив ее бунт как развлечение, он не намерен менять свое решение: сегодняшнее убранство магазина – мука для глаз. У них дома отец категорически отказывался развешивать рождественские гирлянды, считая их излишеством, поэтому Алексу смешны утверждения мадемуазель Мурано о том, что она свято чтит память его отца. Он не сомневается, что она творит от души, но все равно ей придется все переделать.

Почти все место в тесном кабинете занимает массивный письменный стол из черного дерева. При жизни отца стол был завален бумагами. Основатель компании не жалел времени на контакты с сотрудниками, поэтому его кабинет больше всего походил на склад. Другое дело сегодня: хорошо, пусто!

Алекс не переступал порог семейного универмага целых десять лет. После учебы сына в Высшей школе бизнеса отец, желая, чтобы он набрался опыта, определил его в службу закупок. Он надеялся, что Алекс тоже заразится болезнью под названием «большой магазин». Там у молодого руководителя было два десятка подчиненных, он начал разрабатывать эффективные коммерческие стратегии, как только получил диплом. Он был небесталанен, отец убеждал его, что он создан для того, чтобы встать во главе семейного дела, но Алекс уже через два года сбежал с корабля и стал работать в международном агентстве путешествий. Он ни о чем не жалеет, хотя с горечью вспоминает причину, заставившую его отказаться от заранее прочерченного будущего.

«Галерея» всегда была величайшим парадоксом его жизни. Универмаг дал ему все, о чем только мог мечтать юноша: роскошь, деньги, путешествия, любые забавы. Но не дал главного – свободы.

Алекс никогда не катался с приятелями на велосипеде, не играл в футбол, не ходил в полные приключений походы. Не валялся в грязи, не возвращался домой таким перепачканным, чтобы мать хваталась за голову. У Артманов все это не было принято, все было так чинно… Сначала у Алекса был домашний учитель, потом его зачислили в заграничный пансион; он должен был бегло заговорить по-английски и по-немецки. Его свободное время и каникулы были жестко расписаны, мать и отец были слишком заняты, чтобы интересоваться состоянием его одежды и тем, нет ли у него желания ее изорвать.

Богатый наследник, объект зависти для всех, кто был обделен его возможностями, он одновременно страдал от массы ограничений и мечтал о побеге из золотой клетки, где родился. Сегодня он сильнее, чем когда-либо, ощущает недостатки своего положения.

Генеральный директор «Галереи Артман»…

Какая же насмешка со стороны отца! Алекс не хотел взваливать на себя всю эту ответственность. Но при этом ни за что на свете не махнул бы рукой на то, что строил всю свою жизнь его отец. Об этом хорошо знал как сам старый ворчун, так и его совет директоров. И вот 37-летний Алекс оказывается во главе компании с оборотом 60 миллионов евро и почти такой же стоимости. Никогда он так не жалел о том, что его сестра-художница ни за что не согласится занять это место, никогда так не ненавидел собственную лояльность и чувство ответственности. Сегодня он с радостью оказался бы где угодно, лишь бы не…

– Александр, вы здесь!

Он поворачивается на голос Жанин, верной 60-летней помощницы своего почившего отца, всю жизнь проработавшей с ним бок о бок. Она нежно смотрит на него из двери. Сколько раз она смотрела на него так, когда отец, забрав его из интерната, приезжал вместе с ним в «Галерею», где ему было смертельно скучно.

Хотя Алексу уже скоро сорок, ему по-прежнему хочется осыпать маленькую, пухлую, розовощекую Жанин поцелуями. Та всегда была с ним ласкова и ангельски терпелива. Она приносила ему из книжной лавки на углу комиксы, когда он бездельничал в отцовском кабинете, таскала ему пирожные из чайной на третьем этаже, утешала его, когда он грустил. Каждый год она чем-нибудь одаривала его на Рождество. При этом она обращалась к нему только на «вы». Этого требовала от нее его мать, с которой он сам всегда был на «вы».

– Здравствуйте, Жанин. Как вам это нравится? Я здесь с утра пораньше.

– Я так счастлива снова видеть вас с нами, Александр! Вы почти не изменились…

– Вы тоже, Жанин. Все та же улыбка…

У нее сияют глаза, они так давно не виделись. Точнее, они пересеклись на похоронах его отца четыре месяца назад, но поговорить не успели.

Она держится немного отстраненно, прячет свои чувства. Теперь Жанин – его помощница, и он понимает, что она больше не может его обнять, как когда-то, в его детстве, а ему бы так этого хотелось!

Она откашливается и указывает на письменный стол.

– Предупреждаю, устроите такой же беспорядок, какой был у вашего отца, – я сильно рассержусь!

– Не беспокойтесь, Жанин, я не пойду на такой страшный риск.

– Тем лучше! – смеется она. – Вы уже обошли магазин? Как вам это новое рождественское убранство?

– Как вам сказать… Магазин грандиозен, как всегда, но убранство, как по мне, излишне пышное.

Помощница с улыбкой качает головой.

– С праздниками у вас всегда не ладилось. Помнится, подростком вы не хотели приходить на елку в магазине. Говорили, что у вас аллергия на гирлянды и что вы болеете от рождественских песенок.

– Весь в отца!

Жанин вздыхает, ее улыбка меняется на печальную.

– Нам так его недостает!

– Мне тоже его не хватает, Жанин. В последние годы мы виделись реже, чем хотелось, теперь я об этом жалею.

– Так всегда бывает: мы спохватываемся, только когда они от нас уходят…

Несколько секунд продолжается тяжелое молчание, потом Жанин находит тему повеселее.

– Значит, вам не по сердцу оформление этого года?

– Нет. Согласитесь, главная оформительница хватила через край.

– Вы уже с ней познакомились? Очаровательная молодая женщина!

– Я бы так далеко не заходил. Скорее, она… импульсивна.

Жанин странно это слышать.

– Развейте мое недоумение. Вы говорите о Жозефине или об Агате?

– Я говорю об Агате Мурано.

– Я бы не назвала ее импульсивной. Наоборот, Агата всегда проявляла выдержку.

– Не знаю, мне она закатила настоящую сцену.

Жанин слегка морщит доб.

– Вы совсем меня заинтриговали, Александр. Наша Агата – нежный ангел.

Александр выразительно покашливает. Уж не родня ли эта особа доктору Джекиллу и мистеру Хайду?

– Что вы ей наговорили? – осведомляется Жанин.

– Сказал, что ей придется все переделать.

– Что вы! – укоризненно восклицает она. – Агата не может все начать сначала за неделю до «Феерий»! Поверьте мне на слово, она – профессионал с большой буквы. Покупатели никогда не ценили рождественские дни в «Галерее Артман» так высоко, как при ней. Будь жив ваш отец, он сказал бы то же самое. Бухгалтерия тоже не даст соврать.

Алекс вспоминает, как реагировали на поведение мадемуазель Мурано коммерческий директор и заведующая кадрами. Эта особа, похоже, всех завоевала.

– Можно будет кое-что убрать, чтобы все остались довольны, – примирительно продолжает Жанин. – Но все поменять не получится, не будет времени. И потом, не можете же вы начинать работать с такого негатива!

Опять ласковая улыбка. Жанин всегда была воплощением мудрости и отстаивания гиблых дел. Алекс помнит, как она, не колеблясь, восставала против Всемогущего Жоржа, если считала, что он поступает неразумно или недостаточно внимателен к своим сотрудникам. Случалось ей вступаться и за самого Алекса.

– Там видно будет. – Он подмигивает. – Между прочим, Жанин, что вы здесь делаете в воскресенье?

– Пришла забрать подарок на день рождения Квентина, очаровательного сына моей соседки. Купила и оставила здесь, хорошо, что живу в двух шагах от работы!

Она исчезает и через секунду возвращается с пакетом родного универмага.

– Ну да, – смеется она, – это очень практично! Вынуждена вас покинуть, Александр, меня ждут к обеду. Увидимся завтра?

Александр наклоняется к ней и не может отказать себе в удовольствии чмокнуть ее в щеку.

– До завтра, Жанин.

Она хихикает и радостно убегает.

На часах половина первого. Раз он собирается провести здесь несколько месяцев, то есть смысл вернуться к прежним привычкам и для начала съесть в заведении Фреда валлийский бифштекс.

Главное – начать.

3

Роза Мурано печет лучшие в мире сахарные пироги, это признанный факт.

Доказательство налицо: от первого же куска все тревоги Агаты мигом улетучиваются. Конечно, этак немудрено располнеть, но, как говорит ее отец, лучше вызывать зависть, чем жалость, так что…

Агата откидывается на спинку стула и с довольным видом хлопает себя ладонями по животу.

– Ни на кого тебя не поменяю, mamma!

– Надеюсь! – радуется ее отец. – Не хватало, чтобы в моей постели оказалась какая-то старуха!

– Джузеппе! – Роза закатывает глаза и встает, чтобы убрать со стола десертные тарелки. Агата хочет помочь матери, но та заставляет ее снова сесть.

– Сиди и не дергайся. Хватит на сегодня, наработалась. Лучше налей себе еще кофе, составь компанию своему отцу.

Агата улыбается. Всегда одно и то же: мать терпеть не может, чтобы кто-то, даже дочь, совал нос в ее кухонные дела. Посуда? Для этого есть посудомоечная машина, ей нетрудно ее заполнить и нажать кнопку. Подмести пол? А на что пылесос, привыкший к ней одной? И вообще, Роза – великая жрица электробытовых приборов. Тот, кто посмеет до них дотронуться без ее разрешения, рискует быть пронзенным ее негодующим взглядом, разящим наповал. С итальянками не спорят. Никогда.

После ухода жены отец наклоняется к уху дочери.

– Вообще-то, если у тебя будет охота найти мне молоденькую, умеющую готовить лазанью, я не буду против.

– Молоденькой ты ни к чему, зачем ей старый хрыч? А по части лазаньи mamma все равно любой даст фору.

– Кто знает…

Агата улыбается. Она не верит его болтовне. Ее родители женаты уже сорок два года и не проживут друг без друга ни минуты. Их частые споры и даже ссоры из-за пустяков с хлопаньем дверью – не повод сомневаться в их взаимной любви и привязанности.

– Ты справишься? – спрашивает ее отец с неизменным итальянским акцентом, от которого так и не избавился за все тридцать семь лет жизни во Франции.

– Ты говоришь о моей работе? Придется, деваться-то некуда! И знаешь, papa, как бы меня ни огорчала порой моя работа, она не настолько утомительна, как твоя. У тебя было больше причин жаловаться.

Ему и матери Агаты было по тридцать лет, когда они поселились во Франции, в этом домике на окраине города, где живут до сих пор. Тогда они плохо говорили по-французски и не имели ровным счетом ничего. Их старшему, Антонелло, было тогда пять лет, Роза была беременна Валерией, их вторым ребенком, поэтому Джузеппе не стал дожидаться идеальной работы, ему нужно было содержать семью. Он нанялся кочегаром в котельную и проработал там до самой пенсии. Пятидневная рабочая неделя, ночные смены, работа в выходные, чтобы прокормить троих детей и оплатить их учебу… Он не хотел, чтоб Роза губила себе здоровье, горбатясь горничной или уборщицей, предпочитая, чтобы она продолжила учебу, вернулась в школу и вскарабкалась по социальной лестнице, добилась статуса, которого заслуживает. Но мать Агаты решила, что будет заниматься детьми, чтобы они не чувствовали себя заброшенными или хоть чем-то обделенными. Она осталась дома, но активности в ней всегда было на двоих. Теперь ее родителям по 67 лет. Сил у них поубавилось, разбогатеть они не разбогатели, зато горды и счастливы проделанной за жизнь работой.

– Ты нужна Хлое, побереги себя, gattina mia[2], – серьезно говорит дочери Джузеппе Мурано.

– Знаю, papa, тебе не о чем беспокоиться.

При этом она знает, что слишком много на них взваливает. В последнее время ее родители больше занимаются Хлоей, потому что Агата света белого не видит из-за работы. Они берут внучку к себе по выходным, забирают ее днем из школы, кормят обедом и держат у себя до вечера, пока Агата не вернется с работы. Никогда не жалуются, не осуждают ее, вся их забота – чтобы обе, старшая и младшая, были счастливы, и Агата безмерно признательна им за это. Ей очень повезло с родителями и с Хлоей, как и той – с бабушкой и дедушкой.

– Santo cielo! [3] – кричит на кухне Роза. – Что ты наделала, Хлоя?

Агата и Джузеппе смотрят на девочку, появившуюся в двери гостиной.

Хлое скоро десять, язык у нее подвешен на славу, как у всех Мурано, сейчас она стоит перед Агатой с гордым видом королевы, угодившей в свинарник. Она с ног до головы забрызгана грязью, но ни капельки не сконфужена.

Агата вскакивает, ей до боли жаль новенькое шерстяное пальтишко девочки, которому теперь будет очень трудно вернуть приличный вид.

– Как это вышло?..

– Я упала из-за кошки.

– Как это «из-за кошки»? – вмешивается Роза. – Ты лазила в мусорный бак? При чем тут кошка?

Агата выжидательно смотрит на Хлою. Та по своей привычке прибегает к тягучей «ковбойской» манере речи, применяя почерпнутые неведомо откуда индейские выражения.

– Не бойся, бледнолицая, кошка, то есть кот Джепетто, никуда не делась. Я выпачкалась не нарочно. Просто хотела покормить кур и упала из-за кота.

И она изображает свиной пятачок, поддев себе пальчиком кончик носа.

Агате трудно удержаться от улыбки. Между ней и Хлоей много сходства: обе рыжие, обе носят французские имена, обеим твердят, что они отворачиваются от семьи. Может, и так, но их вспыльчивость – фамильная черта Мурано.

Девочка гордо выдерживает озабоченные взгляды троих взрослых, сердясь, что те не хотят ей поверить.

Агата вопросительно приподнимает одну бровь. Вышеупомянутый жирный рыжий кот вот уже два часа, а то и больше полеживает перед камином. Маленькой хитрюге пора найти другую отговорку.

– Понятно… Наш Джепетто, как я погляжу, вездесущий.

– Везде что?

– Ве-зде-су-щий. Это когда умеешь раздваиваться-растраиваться, находиться сразу в двух и более местах. Вот же он, проказник этакий! – Агата тычет пальцем в кота. – Что скажешь теперь?

Хлоя, нахохлившись, рассматривает свои туфельки.

– Ну, так что же произошло?

– Я хотела погладить соседскую собачку.

– И?..

– Я залезла на забор и упала вниз…

– О, mamma mia! – Роза всплескивает руками и вертит Хлою, стягивая с нее пальтишко. – Сказано тебе, эта собака блохастая, не смей к ней приближаться! Она может укусить.

Агата поневоле расплывается в улыбке. Псина так себе, это верно, но такой беззубый пудель и мухи не обидит.

– Марш в ванную! – командует Роза. – Переоденешься во все чистое.

Хлоя не ждет продолжения и бежит на второй этаж.

– Как быть с ее пальто? – горюет Роза. – Совсем ведь новое! Его уже не спасти?

Надежда еще есть, Агата спешит успокоить мать:

– Ничего страшного, mamma, я отнесу его в химчистку.

– Это разорение! Лучше я сама попробую его почистить.

– Оно шерстяное, будет только хуже.

Роза ненадолго задумывается и вздыхает, побежденная.

– В чем же она пойдет завтра в школу?

– В старом! Хватит убиваться из-за ерунды, mamma, могло быть гораздо хуже.

– Да, псина могла откусить ей руку!

– Хорошо, что я не глухой и могу все это услышать! – веселится Джузеппе. – На твоем месте, cara mia[4], я бы поспешил наверх, проверить, как там дела, вдруг страшный зверь запрыгнул туда, чтобы загрызть нашу малышку?

– Bifolco! [5] – огрызается Роза и идет наверх.

Агата с улыбкой поднимает с пола пальто, засовывает его в целлофановый пакет и тоже поднимается в ванную. Хлоя рыдает там горючими слезами.

– Виданое ли дело! – Роза со вздохом приподнимает ее густую шевелюру. – Понадобятся часы, чтобы привести твои волосы в божеский вид. Сплошной колтун! Живо под душ!

Хлоя так жалобно смотрит на Агату, что у той сжимается сердце. Она знает, что девочке придется теперь долго расчесывать свои кудри и что хотя бы поэтому она впредь не подойдет к соседской собаке даже на пушечный выстрел. Непомерное наказание за невинную шалость! Агата видит, что ей сейчас хочется одного – забиться в какую-нибудь щель.

Она гладит Хлою по щеке и поворачивается к матери.

– Мы поедем домой, mamma, Хлоя примет ванну там, а потом сделает уроки, так будет проще.

– Но она такая грязная! Что будет с сиденьями твоей машины?

– Дай мне банное полотенце.

Роза со вздохом поворачивается к внучке.

– E domani, non farmi la stessa stupidità, chiarro?[6]

– Хорошо… – пищит провинившаяся.

Роза наклоняется и звонко чмокает внучку в щеку.

– Dai, smamma![7]

Войдя, Агата запирает дверь квартиры на ключ и снимает пальто.

– Скорее раздевайся, Хлоя, а я пока наберу тебе теплую ванну.

– Только потом я сама, ладно?

– Да-да, потом – сама! Но я помогу тебе с волосами.

– Ладно.

С недавних пор Хлоя стала очень стыдливой и предпочитает уединяться, чтобы раздеться. Теперь ей не придет в голову снять одежду в чьем-либо присутствии, даже при Агате.

Та помнит, что она была в ее возрасте совсем другой. Она не стеснялась предстать голой перед своей матерью, единственным человеком, чьей оценки она не опасалась. Но зачем сравнивать себя с Хлоей? Они в разном положении. Хлоя никогда не будет относиться к Агате как к матери, и причина этого проста: Агата ей не мать.

Она всегда думает о том, почему опекает Хлою вот уже пять лет, с комком в горле. Эта мадемуазель, которой вот-вот исполнится десять, – дочь Валерии, старшей сестры Агаты. У них с Валерией три с половиной года разницы, в детстве они были не разлей вода. Но Валерия страдала от душевного недуга, который в конце концов их поссорил. Она становилась все более агрессивной, непостоянной, в два счета переходила от хохота к слезам, от раздражения к неуемной радости. В школе с ней никто не хотел знаться. Она плохо успевала, была нелюдимой, все считали ее чудаковатой. Агата тоже. Родная сестра все больше ее пугала, и кто мог ее за это осуждать? У Валерии случались приступы неистовства, когда она кричала, всем раздавала тумаки, ломала и била все, что попадалось ей под руку, чтобы уже через секунду превратиться в невинную овечку.

Шизофрения. Диагноз прозвучал, как падение ножа гильотины, страшный и одновременно принесший облегчение. Сестры уже стали друг дружке чужими, и ни ту ни другую нельзя было в этом винить. Перед своим девятнадцатым днем рождения Валерия покинула отчий дом. Агате было тогда шестнадцать. С тех пор ее сестру не видели ни в лицее, ни на районе. Иногда та давала о себе знать: утверждала, что колесит по Франции в грузовичке, переделанном в домик на колесах, и вполне счастлива. Зато своих родителей Агата никогда не видела такими несчастными и потерявшими покой, как в тот период. Прошло семь лет, и Валерия объявилась опять. Семь лет… Она успела родить, но растить ребенка не могла и не хотела. Она осела под Парижем, в Ланс-ан-Веркор, с друзьями, приверженцами альтернативного образа жизни, без обязательств, привязанностей, детей… Хлое было тогда всего полтора года.

Это была очаровательная веснушчатая малышка, не понимавшая, что с ней происходит. Она еще не ходила и беспрерывно улыбалась. Всего за десять минут все Мурано без памяти ее полюбили.

С тех пор минуло почти восемь лет. Валерия уехала без тени сожаления, оставив Розе и Джузеппе бесценный сверток. Те окружили появившуюся откуда ни возьмись внучку любовью и заботой. Им пришлось полностью изменить свою жизнь, привычки, дом, бюджет… К тому времени Антонелло, их сын, уже вернулся жить в Италию, в Пьемонт, но делал все возможное, чтобы им помочь. Что до Агаты, то она тогда еще только закончила учебу. Хлоя прожила три года у бабушки с дедушкой, а потом судья лишил родительских прав ее мать и вверил опеку Агате, получившей на это благословение от своих родителей, которые были изнурены и уже стары для воспитания маленького ребенка. Не то что Агата – 25-летняя, полная энергии, у которой вся жизнь была впереди и которая только что пришла работать в «Галерею Артман». Сегодня она ни о чем не жалеет и готова ради счастья племянницы на все.

Валерия иногда звонит дочери, та выслушивает слова, не имеющие для нее никакого смысла, несбыточные обещания вернуться. Мать живет в ее снах, у которых нет шанса сбыться, и она это знает. Жизнь несправедлива.

Агата идет в ванную, наливает полную ванну теплой воды, взбивает пену. Игрушки на бортиках ванны вызывают у нее улыбку. Как быстро летит время! Кажется, только вчера они принимали ванну вместе с Хлоей…

– Я готова! – кричит та из своей комнаты. – Пены много?

– Хватит на целый полк, милая! Ее столько, что уже ничего не разглядеть!

Появляется довольная Хлоя, обмотавшаяся широким полотенцем.

– Отвернись! – требует она от Агаты, готовой выйти.

– Просто отвернуться? Я думала, ты хочешь остаться одна.

– Мыться хочу одна, а играть – с тобой. И потом, кто, если не ты, займется моими волосами? – Она корчит гримасу.

Играть? Выходит, малышка все еще здесь. Агата с трудом удерживается от смеха, ей нравится, что племянница не торопится взрослеть.

– Все, я в воде!

Повернувшись, Агата видит только ее торчащий из пены нос.

– Играем в «ни да, ни нет»? – предлагает Агата Хлое.

– Да ну!

– В «угадай, кто я?»

Девочка мотает головой.

– Во что тогда?

Хлоя пожимает плечами. Агата садится на край ванны. Она знает ее как облупленную.

– Тебя что-то беспокоит?

Помолчав несколько секунд, Хлоя решает признаться.

– Ты опять поздно вернешься завтра вечером?

Вот что ее гложет… Агата вздыхает.

– Да, зайка, так продолжится еще несколько дней, мне очень жаль…

– Ты обещала, что это кончится сегодня.

– Знаю, прости меня, очень тебя прошу.

Она не станет морочить ей голову разговорами, вроде «знаешь, у взрослых нет выбора, им приходится изменять своим обещаниям», девочке и так плохо, чтобы ее добивать. Последние недели Хлоя очень старалась, она забыла о совместных с Агатой выходных, о кино по средам, в одиночестве делала домашние задания, сама себя занимала, совсем как взрослая… У нее есть все основания сердиться на Агату. Та обещала ей, что как только украсит магазин к Рождеству, станет возвращаться домой раньше. Агата злится за это на саму себя.

Она натягивает на голову раздосадованной племяннице шапочку для душа, выпрямляется, поднимает правую руку и провозглашает:

– Торжественно клянусь, что это продлится не дольше недели начиная с сегодняшнего дня. Если я изменю – опять – своему обещанию, то буду приговорена носить эту шапочку для душа столько дней, сколько буду нарушать свое обещание.

Хлоя прыскает.

– И наклеишь себе усы!

– И наклею себе усы! – подхватывает Агата.

Да поможет ей небо! Хлоя будет неумолима.

Агата опускается на колени, протягивает руку и убирает с ее лица пену.

– Поверь, мне действительно жаль, что приходится изменять своему обещанию. Я постараюсь в два счета удовлетворить все требования этого негодника патрона.

– Он противный?

– Вообще-то нет, совсем не противный.

– Значит, он красавчик?

Агата улыбается и вскидывает обе руки.

– Да, признаюсь, но ведь ему необязательно это знать?

Хлоя весело мотает головой.

– Ты помнишь, что у меня тоже будут рождественские каникулы, одновременно с твоими? – спрашивает ее Агата.

– Правда?

– Да, мое сердечко. Не успеешь оглянуться, как они начнутся.

– Еще целый месяц!

Она гладит Хлою по щеке.

– Верно, через месяц. Все, а теперь мойся, когда закончишь, я приду и вымою тебе голову.

Агата выходит и затворяет за собой дверь. Каких бы изменений ни потребовал Александр Артман, ей не придется щеголять в шапочке для душа и с усами, потому что в этот раз она сдержит слово.

Она падает на диван, запрокидывает голову на подушки, закрывает глаза.

Одна неделя.

Ни дня больше.

4

– Ну, вот, мадемуазель Мурано, мы можем приступать.

Агата пришла на двадцать минут раньше. Неплохо, но Алекс пришел раньше на целый час. Что бы о нем ни думала его оформительница, он никогда никуда не опаздывает. Он болезненно пунктуален, но у него нет намерения лечиться. В такие дни, как этот, собственная пунктуальность доставляет ему особенное удовольствие. Рыжеволосая скандалистка вошла в его кабинет с поджатыми губами – еще один повод ликовать. Каблуки у нее еще выше, чем накануне, теперь она достает почти до уровня его глаз.

Алекс внимательно разглядывает ее из своего кресла. Сидя перед ним, она разыгрывает самообладание, выгибает спину, руки сложены на коленях.

Не девушка, а ходячий парадокс!

Жанин утверждает, что она – сама скромность, но сейчас на ней такие узкие джинсы, что их, наверное, не снять без помощи монтировки, под майкой, сползающей с одного плеча, угадывается крупная грудь; ну, и где здесь скромность? Она не соответствует клише о романтичных рыжих девах с веснушчатыми щеками и носом, предпочитающих деревенские сарафаны, балетные туфельки и соломенные шляпки. Формы Агаты Мурано нельзя проигнорировать, даже если очень захотеть.

Неважно, он вызвал ее не для обсуждения ее гардероба, а для выработки основ их сотрудничества. Он дал себе слово выслушать ее требования, не корча из себя непреклонного работодателя. Он никогда им не был. У него есть, конечно, собственные требования, но им придется найти общий язык.

– Я вас слушаю.

Она поправляет волосы, явно сбитая с толку.

– Это вы меня вызвали, месье Артман.

– Да, чтобы поговорить о наших разногласиях по вопросу оформления магазина. Я весь внимание. Почему, по-вашему, ничего не надо менять?

– Вопрос стоит иначе: почему вы считаете, что надо ВСЕ изменить?

Он улыбается. Напрасно он ее недооценивал. Она самоуверенна, знает свое дело, ее нелегко переубедить. Наверняка то же самое она думает о нем.

– Прекрасно. Для начала скажу, что не оспариваю того факта, что вы полностью выполнили требования моего отца. Тем не менее мое представление о «Галерее Артман» несколько современнее всей этой архаичной традиции, согласной которой каждый квадратный сантиметр должен быть заставлен и завешан украшениями. Буду откровенен: ваше оформление, пускай устаревшее и эклектичное, весьма гармонично, просто оно неудобоваримо, как блюдо из кислой капусты.

– Чего вы от меня хотите? – спрашивает она неожиданно спокойно.

Теперь застигнут врасплох сам Алекс. Накануне она так сражалась, что сейчас он не готов к ее смирению.

– Нам придется вместе пересмотреть оформление.

– Даже на четвертом этаже? – спрашивает она скучающим голосом.

– Конечно нет, там все в порядке, мадемуазель, я вам уже это говорил.

Он ждет от нее какой-нибудь реакции – признака удовлетворения, хотя бы жеманства, но не происходит ровным счетом ничего. По всей видимости, она не из тех, кого можно купить комплиментом. Один – ноль в ее пользу.

– «Феерии» начинаются в следующий понедельник, к тому времени все должно быть готово, – продолжает он.

– Для того чтобы все заново продумать и переделать, одной недели мало, месье.

– Неделя, и ни дня больше, – упорствует он, хотя бы ради удовольствия увидеть, как она мрачнеет.

Он знает, что при всем напускном спокойствии ей ужасно хочется наговорить ему гадостей, но этого не произойдет.

– Полагаю, компромисс исключен? – осведомляется она.

Алекс озадачен.

– Компромисс какого рода?

– Можно было бы ограничиться удалением некоторых элементов, чтобы сделать блюдо съедобнее.

При иных обстоятельствах он бы поразмыслил и, возможно, согласился бы, но ему хочется попробовать эту молодую особу на зуб, потому что он убежден, что она способна на кое-что большее, чем все эти побрякушки, как из американского телесериала. Оформление четвертого этажа демонстрирует высоту ее полета, к тому же по ряду причин, не только сугубо финансовых, «Галерея» достойна оформления, отвечающего его амбициям, не зря же он теперь ее владелец.

– Нет, мадемуазель Мурано, мы переделаем все.

– Месье Артман, я предпочитаю сразу расставить все точки над i. Даже работая допоздна каждый рабочий день и весь выходной, мы с Жозефиной не уложимся в этот срок. И это еще не считая трудностей с поставщиками, которые не предоставят всего необходимого в предрождественской запарке. Все это вы знаете и без меня.

– Мы подберем других поставщиков, которые с радостью придут нам на выручку. Поверьте, ради чести сотрудничать с «Галереей Артман» они будут готовы совершать чудеса.

– Сомневаюсь…

Алекс удивленно приподнимает бровь.

– Положитесь в этом на меня.

– Как скажете, – фаталистически отзывается она.

– Составьте список всего, что вам необходимо, и я займусь закупками.

– Необходимого МНЕ?

– Совершенно верно.

Ее глаза вспыхивают непонятным зеленым светом.

– Месье Артман, все изменить – ваше, а не мое желание. Надеюсь, вы четко представляете, чего хотите, потому что у меня не будет возможности обдумать новый дизайн.

– Вам и не придется.

– Не придется? – Она, наконец, позволяет себе насмешливую улыбку. – Не знаю, как вы готовите такие проекты, но оформление интерьеров требует как минимум раздумий и организации.

– Нисколько в этом не сомневаюсь, мадемуазель Мурано. Я хочу, чтобы вы воспроизвели на двух других этажах атмосферу четвертого.

Он думал ей польстить, но она неожиданно бледнеет.

– Рада, что вам так нравится наш четвертый этаж, но, думаю, вы не отдаете себе отчета, сколько времени нам потребовалось для достижения такого результата. Мы месяцами бились над мельчайшими деталями, потом три полных дня все монтировали. Даже при всем желании три дня, помноженные на четыре этажа, – это двенадцать дней. Это неосуществимо.

– Вы тоже одержимы временем, да? Вот у нас и нашлось кое-что общее.

Она щурится, но воздерживается от ответа.

– Мадемуазель, я не прошу вас натыкать всюду эльфов, оленей и санок, просто воспроизведите обстановку по принципу крещендо.

– Крещендо?

– Да. Чем выше поднимаешься, тем ярче впечатление. Превратите «Галерею» в путешествие в волшебный чертог Рождественского Деда. Весь этот иней, белые мерцающие звезды, тонущая в тумане елка, встречающая покупателей и…

– Минуточку! – перебивает его она. – Вы хотите переделать рождественскую елку?

– Именно ее.

– Ту, что в главном холле?

– Да.

Несколько секунд молодая женщина сидит с широко разинутым от удивления ртом, а потом разражается таким оглушительным хохотом, что Алексу не верится, что эти звуки, больше присущие разъяренной гиене, издает такое очаровательное создание, как Агата Мурано. Отсмеявшись, она наставительно говорит:

– Высота двадцать восемь метров, больше пятнадцати тысяч елочных украшений, десять тысяч галстуков-бабочек и столько же всевозможных ангелочков, пять километров светящихся гирлянд… Вы ничего не перепутали?

– Ну, знаете ли…

– Подождите, я еще не закончила.

Ее опять разбирает смех, как от веселой шутки.

– Для оформления магазина понадобилось два вилочных погрузчика, центральный холл запирали на три дня из соображений безопасности, мы приглашали пятьдесят три временных работника… Вы еще не передумали?

– Я…

Он ищет и не находит, что сказать, чтобы сохранить лицо. Она права, он не представлял всей грандиозности задачи.

– Между нами говоря, – продолжает она, – первым должен был вас отговорить Максимилиан.

– Наш электротехник?

– Он самый. Он отвечает за освещение и вообще за все техническое обслуживание магазина. Вы не можете не знать, что он работает в «Галерее Артман» уже сорок лет. Хотите, чтобы он умер от инфаркта, – скажите ему, что решили переделать елку.

Алекс вскидывает руки в знак капитуляции.

– Хорошо, мы сохраним елку и сердце Максимилиана. – И он с улыбкой добавляет: – Но только избавьте меня от красного и зеленого!

Он не видел электротехника универмага уже много лет и удивлен, что тот еще работает здесь. Сколько ему уже лет, шестьдесят пять? Не пора ли на пенсию?

Когда Алексу было 5–6 лет, он, посещая «Галерею» с родителями, обожал заставлять этого славного малого бегать за ним по магазину. Он сводил его с ума, забираясь в самые невообразимые места. Однажды он спрятался на круглом островке с уцененными пальто. Максимилиан искал его битый час, поставив на уши весь персонал.

Долгий вздох Агаты Мурано отрывает Алекса от воспоминаний.

– Месье Артман, будем благоразумны. Я готова усовершенствовать оформление, чтобы оно больше соответствовало вашему вкусу, но переделать все за неделю до самого важного события года категорически невозможно.

– «Галерея Артман» и благоразумие не очень-то рифмуются, мадемуазель Мурано.

Агата смотрит ему прямо в глаза.

– Хотите что-то добавить? – спрашивает он ее, едва ли не наслаждаясь тем, что нервирует ее. Но нет, она сохраняет олимпийское спокойствие.

– Одна неделя сверхурочных часов, и это все, договорились? Если не успеем, тем хуже, магазин останется в незавершенном состоянии.

– Согласен, – обещает он с улыбкой. – Но я на вас рассчитываю и надеюсь, что все будет готово вовремя.

Она слегка выпрямляется на стуле, не сводя с него взгляд.

– Ваш отец всегда был верен своему слову. Надеюсь, мы обойдемся без подписания договора?

Он морщится. Что за намеки? Она сомневается в его честности? У Алекса хватает недостатков, но спит он со спокойной совестью, как спал его отец, а все благодаря воспитанию, сделавшему его таким. Что бы ни думала о нем мадемуазель Мурано, он требует от нее дополнительных усилий с чистой совестью и уверен в уместности своих просьб. Его не обвинишь в нелепых прихотях или в капризах, он хочет лишь опереться на сотрудников, похожих на него самого эффективностью и оперативностью. Он остается при своем мнении: теперешнее оформление – катастрофа. В момент, когда их конкуренты делают ставку на современность и оригинальность, «Галерея Артман» не может не заботиться о повышении своего уровня, такому универмагу категорически противопоказано тонуть в архаичных традициях, ориентируясь на клиентов-ретроградов. Да, он оказался во главе большого магазина не по собственной воле, но он сознает свой долг перед родителями, всем пожертвовавшими ради «Галереи» и сделавшими ее такой, как сейчас.

Финансовые итоги года еще не подведены, но он их уже знает. Не катастрофа, но хуже, чем в предшествующие годы, в отличие от магазинов-конкурентов, наращивающих продажи. Да, «Галерея Артман» стала местом, где все хотят побывать хотя бы раз в году, потому что здесь красиво, здесь грандиозно, но деньгами и рабочими местами магазин обязан не зевакам, приходящим сюда поглазеть на всякие диковины. Алекс должен поднять планку, пока не поздно, и лучший период для этого – Рождество, время наивысших кассовых сборов. Им необходимо привлечь новых клиентов, тех, кто будет покупать, точка.

– Да, это лишнее, – отвечает он на вопрос Агаты, не вдаваясь в подробности.

Возможно, зря он отказывается от договора, но проверка оперативности сотрудников – часть его плана наступления. План оправдается, но позже.

Он смотрит на часы, на них 9:10.

– Я должен сделать важный звонок, сегодня днем у меня встреча. Магазин открывается в десять, предлагаю встретиться через двадцать минут в холле. Мы пройдемся по этажам и прикинем, что ляжет в основу нашего нового рождественского духа, не возражаете?

– Вы – патрон.

На самом деле ей это все поперек горла. Что ж, ничего не поделаешь.

– В таком случае до встречи под двадцативосьмиметровой елкой.

– Я не опоздаю.

– Нисколько в этом не сомневаюсь, мадемуазель Мурано. Но не обессудьте, если я все-таки приду раньше вас, – заключает он и задорно подмигивает.

Даже выставив себя в беседе с ней занудой, он старается сохранить то, к чему приучал себя не один год, – непринужденность.

Агата возвращается в свой кабинет на первом этаже широким гневным шагом.

«Если я приду раньше вас!» Та-та-та… Как же он действует ей на нервы! Агата не выносит тех, кому обязательно нужно оставить последнее слово за собой. Александр Артман как раз из таких.

И это только начало недели…

Что ж, встреча прошла лучше, чем она опасалась, хотя она все время сдерживала досаду, стараясь не проявлять своих чувств, разве что самую малость, потому что сохранить полное спокойствие в обществе Артмана было бы сродни подвигу. Новый патрон полон решимости вдохнуть в магазин новую энергию, улучшить его имидж. Казалось бы, вполне нормальное стремление. Но нет, в нем нет ничего нормального, один педантизм, одно тщеславие. Полная противоположность его отцу, с которым возможен был разумный, конструктивный спор. Агата знает, что сотрудничество с Александром Артманом будет для нее сродни ползанью по минному полю.

Отдает ли он себе отчет, чего требует? Возможна ли даже на минуту мысль, что они с Жозефиной уложатся в отведенный срок? Вздорно даже предположить такое, но ведь в этом вся суть проблемы!

Она толкает дверь своего кабинета. Жозефина уже здесь, наливает себе кофе.

– Привет! Хочешь кофе? – Она протягивает Агате ее чашку.

– С удовольствием, литр, если можно, назревает большая запарка.

– Ты о чем?

– Я только что от босса.

– Вы нашли общий язык, или он настоял на своем?

Агата пробует кофе и корчит гримасу: Жозефина забыла про сахар.

– Я держу оборону, но он готов перевернуть все вверх дном.

– Вот кретин! Пусть сам работает, если его не устраивает то, что есть. Мы и так уже выложились и строго соблюли все требования. Если он воображает, что…

– Спокойно, Жоз, – пытается унять ее Агата. – Моя уступка – шесть дней, ни дня больше. Если не закончим к воскресенью, то «Феерии» все равно начнутся.

Жозефина сердито хватает из корзинки фигурное печенье и плюхается за свой стол.

– Чего ему, собственно, надо, этому новому калифу?

– Чтобы три нижние этажа походили на четвертый.

Жозефина едва не давится печеньем.

– Что?! Он свихнулся? Чтобы все разобрать, нужна целая неделя! Он вообразил, что у нас есть волшебная палочка? У нас ушли месяцы только на проект…

– Знаю, Жоз… «Весь этот иней, белые мерцающие звезды…» – цитирует Агата босса. – Мы сделаем так, как он хочет. Пускай сам выкручивается, если на это уйдет треть бюджета «Галереи», выделенного на оформление.

Жозефина отъезжает в кресле от стола и разглядывает себя в зеркале.

– А я, дура, мечтала распрощаться хотя бы на время со спецовкой и кроссовками…

– Сожалею… Не стану заставлять тебя перерабатывать, ты и так хорошо потрудилась.

– Дело не в этом, ты же знаешь. У тебя гораздо больше обязанностей, чем у меня.

Агата залпом выпивает свой кофе, корчится от отвращения, такой он крепкий, ставит чашку на блюдце.

– Пойду поговорю с Максимилианом, доведу до него новость, надо начать демонтаж.

– Он будет в восторге! – шипит Жозефина, сбрасывая туфли-лодочки. – Мне сделать инвентаризацию для нового серебристо-белого дизайна?

– Да, спасибо, сейчас самое время, это то, что нужно. На складе еще должны оставаться неразобранные коробки. Если не хватит, срочно закажем еще. Артман-сын ждет от нас списка.

– Не захочешь, поверишь в Дедушку Мороза! – цедит Жозефина, включая свой компьютер.

– Ты уж постарайся!

– Как всегда! – отзывается она, но Агата уже закрыла за собой дверь.

Она застает Максимилиана Пеннека за заменой лампочек в примерочной кабинке на третьем этаже. Его уши, как всегда, заткнуты наушниками – он слушает музыку. Агата не хочет, чтобы он от неожиданности свалился с лестницы, поэтому ждет, пока он закончит и спустится.

– Доброе утро, Агата! – приветствует он ее, вынимая из ушей наушники. – Чем обязан?

– Доброе утро, Максимилиан. У меня только что был разговор с Александром Артманом, и…

– Познакомились наконец? Славный малый, вы не находите?

Агата криво усмехается, ей хочется поспорить с Максимилианом, еще больше ей хочется увидеть его выражение лица, когда она сообщит ему новость. Наверняка он изменит свое мнение о новом патроне!

– Да, познакомились. У него новые требования к рождественскому оформлению.

– Вот как!

Максимилиан закрывает свою коробку с инструментами, вытирает руки фирменной синей тряпкой электриков.

Она все выкладывает электротехнику и повергает его в ступор.

– Он хочет все изменить?

– Совершенно верно. Мы с господином Артманом обойдем три этажа и все уточним. Так и подмывает назвать все это его блажью!

– Все изменить?.. – раздается голос у нее за спиной.

Кажется, в магазине родилось новое крылатое выражение.

Агата оборачивается и видит заведующую секцией мужской одежды.

– Доброе утро, Матильда. Да, таково его требование.

– Он полный безумец!

Сказав это, Матильда прикусывает губу, понимая, что возмущаться надо тише, ведь здесь даже у стен есть уши.

– Что происходит? – интересуется подошедшая к ним продавщица.

– Александр Артман хочет поменять все оформление.

– На это нет времени! Как же наши «Феерии»? Они начнутся с опозданием?

– Нет, в назначенное время, – уверяет ее Агата.

За пять минут собирается маленькая толпа: продавцы, стажеры, заведующие секциями, другие сотрудники. Все высказывают свои мнения, удивление и недоумение.

Даже Максимилиан, воплощение вежливости, никогда не повышающий голос, услужливый и не способный спорить, огорошен новостью.

– Он действительно собрался все поснимать? – спрашивает он Агату.

– Боюсь, что да.

– Не посмеет! – гневается Югетт, старший кассир третьего этажа. – Это безумие! Переделать все прилавки, размонтировать галереи, опять глохнуть от грохота перфораторов и шарахаться от снующих туда-сюда рабочих!

Агата разводит руками.

– Я понимаю и разделяю ваше раздражение. Обещаю, мы постараемся как можно меньше вас беспокоить. Скоро у меня в распоряжении будет больше деталей, но и сейчас могу вас заверить, что сложных работ не предвидится. Никакой подсветки, никаких замысловатых подключений, никаких перестановок, обещаю.

Все смотрят на нее с настороженностью и сомнением. Некоторые работают здесь уже много лет и знают, что любая перемена в оформлении влечет неразбериху и хаос.

– Это оформление тоже очень красивое, – говорит Максимилиан, озираясь.

Агата пожимает плечами.

– Он назвал его «устаревшим и эклектичным».

– Зато оно уже смонтировано! – не унимается Матильда. – Что за дикие мысли всего за неделю до «Феерий»?

– Одному Богу известно! – отвечает Агата, готовая уйти, предоставив толпе возмущаться дальше. – Увы, вынуждена вас покинуть. Буду держать вас в курсе происходящего. Максимилиан, вам лучше пойти со мной. Захватите с собой инструменты, мало ли что!

Электротехник чешет в затылке, ход событий полностью превосходит его разумение.

При всей напряженности обстановки Агата уходит с настроением почти детского удовольствия, которого не скрыть. С ней все согласны, и против этого даже Артман-младший будет бессилен. Она надеется, что ей будет сопутствовать удача и что она сможет его вразумить.

Удача еще никогда ее не подводила.

5

Вооружившись записной книжкой и ручкой, Агата торопливо делает записи. Александр Артман критикует ее работу, настаивает, что расцветка взята из ушедшей эпохи, что гирлянды слишком пышные, освещение такое, балконы сякие. Он повторяет то, что она уже слышала: придется ВСЕ переделывать. Ей хочется возразить, что они зря теряют драгоценное время, что она и так понимает, чего он хочет, и спешит взяться за дело, но ему как будто доставляет изощренное удовольствие изображать скрупулезного, ответственного руководителя.

На каждом этаже Агату, Максимилиана и Александра Артмана сопровождают заведующие отделами, продавщицы и кассирши, ловящие каждое их слово. Агата вынуждена признать, что еще не встречала таких самоуверенных людей, как Александр. От его рассуждений у нее, конечно, волосы встают дыбом, но она не может отказать ему в убедительности и харизме. Ни один человек не осмеливается ему противоречить.

Агата старается демонстрировать свой непоколебимый профессионализм: останавливает его, когда он пускается в неосуществимую эксцентричность, сообщает о существующем выборе материалов, о вариантах размещения, о технической доступности того или иного решения. При этом она то и дело до боли стискивает зубы и ждет возможности при всех сбить с Александра Артмана спесь. Это станет моментом ее торжества.

На третьем этаже новый патрон задерживается на балконе, чтобы окинуть взором холл. Кончиками пальцев, с гримасой отвращения он приподнимает с ограждения переливающуюся гирлянду с ветками остролиста и красными бархатными бантами.

– Это – явный перебор!

Максимилиан смущенно откашливается.

– Месье Артман, все, что вы до сих пор предложили, требует большой работы, но в целом осуществимо при условии привлечения дополнительной рабочей силы, а вот убрать почти четыре километра гирлянд и по-новому украсить балконы нельзя будет в такие сжатые сроки, если вы хотите, чтобы все было готово уже к понедельнику.

Александр Артман снисходительно вздыхает.

– Вовсе нет, вы все закончите еще до завтрашнего вечера. – Он похлопывает электротехника по руке. – Я на вас рассчитываю!

Максимилиан готов его придушить, остальные растерянно шепчутся.

– До завтрашнего вечера? – переспрашивает Агата. – Вы говорите о вторнике? Раньше речь шла о воскресенье.

– Именно так, – подтверждает патрон с прежней улыбочкой, – почти все должно быть сделано уже завтра, тогда у нас будет время до открытия в понедельник, чтобы все отшлифовать. Не надо делать большие глаза, это вполне осуществимо.

Агата видит, как ошарашены все вокруг, но с усилием размыкает челюсти и выдавливает улыбку.

– «У нас»? Вы собираетесь нам помогать, месье Артман?

– Почему бы нет? – воодушевляется патрон.

Агата выразительно смотрит на его костюм-«тройку», надраенные башмаки, длинные пальцы с ногтями после маникюра. Грех упускать такую удобную возможность…

– Раз так, не будем терять время, прямо сегодня и начнем, – предлагает она. Ее посетила идея, такая же блестящая, как и ее путеводная звезда, решившая, наконец, просиять.

– Месье, – гнет свое придушенным голосом Максимилиан, – нам никак не успеть, времени не хватит.

Агата поворачивается к испуганному электротехнику и подмигивает ему в знак благодарности, хотя тому смысл ее подмигивания остается неясен.

– Месье Артман утверждает, что все получится. Всего-то дел – убрать украшения и оформить все заново! Раз месье Артман соблаговолит нам помогать, то дайте ему инструмент для удаления этих жутких красных бантов и кошмарных листьев остролиста.

Максимилиан смотрит на нее как на ненормальную.

– Но позвольте, мадемуазель Мурано, – возражает он, – это техническая работа, ее не сделает…

Он прерывается, не смея закончить фразу из страха показаться неучтивым. Александр Артман не думает на него обижаться и реагирует со своей невыносимой улыбкой:

– Эта работа не для интеллектуала и не для бюрократа, это вы хотели сказать? Неужели забыли, сколько раз находили меня, малыша, у себя под верстаком, за игрой с вашими инструментами? Дайте-ка сюда!

Он подходит к угрюмому электротехнику и отнимает у него кожаную сумку, старую и потертую. Порывшись в ней с явным наслаждением, он достает плоскогубцы.

– Это то, что надо?

– Если не возражаете, – смелеет Максимилиан, – я бы посоветовал взять кусачки или клещи, с ними было бы сподручнее…

– Да бросьте вы, – добродушно перебивает его Александр Артман, – вы же не станете советовать мне инструмент, одобренный НАСА, для выдирания гвоздей? Вполне сгодится и это.

Обиженный Максимилиан хмурится и складывает руки на груди.

– Как скажете, месье Артман, вы – наш патрон.

– В добрый час! Не будем больше медлить. Уберем эти ужасные украшения!

Александр Артман подходит к ограждению, воздев плоскогубцы, словно это жертвенный нож, а он – древний жрец.

Вот потеха! Агата помимо воли закатывает глаза, потом заговорщически улыбается Максимилиану. Сейчас патрон опозорится, остаются считанные секунды.

Александр Артман уверенно сует ладонь под ветку, и результат не заставляет себя ждать.

– Ой!

Он отдергивает руку, весь правый указательный палец у него в крови.

– Это не инструмент, а дерь… – Он прикусывает язык, почувствовав устремленные на него взгляды.

Агата сдерживается из последних сил, чтобы не возликовать. Разумеется, когда неумеха хватается за неподходящий инструмент, несчастный случай на работе обеспечен.

Она наблюдает, как патрон слизывает с пальца кровь. Ничего страшного, ерундовая царапина, но она использует подвернувшийся шанс.

– Месье Артман, вы поранились?! Как вы себя чувствуете? Может быть, вы приляжете, пока мы вызовем скорую?

Он вопросительно вскидывает бровь, глядя на откровенно издевающуюся над ним молодую сотрудницу, и пронзает ее негодующим взглядом.

– Обойдемся без ампутации, мадемуазель Мурано, хватит простого бинта. Отнесем это на счет моего избыточного энтузиазма.

Агата качает головой и часто моргает. Только бы не прыснуть!

Югетт, старший кассир этажа, приносит аптечку первой помощи, и уже через несколько минут на указательном пальце их патрона белеет повязка. Он подходит к Максимилиану.

– Как называется инструмент, который вы советовали мне применить?

– Кусачки, месье.

Новый патрон «Галереи Артман» молча протягивает руку, и старый сотрудник с нескрываемым удовлетворением вручает ему упомянутый предмет.

– Что ж, – говорит Александр Артман, – не позволим этому маленькому инциденту помешать нашей работе. Вперед!

Он опять подступает к ограждению. Во взгляде Агаты все еще сквозит озабоченность. Если она считала, что пустяковая царапина заставит патрона отступиться от задуманного, то это потому, что она недооценила его упорство. Она хмурит лоб. Ничего, появятся другие возможности. Нельзя, чтобы они не появились.

Увы, проходит минут двадцать, и на полу вырастает гора из листьев остролиста и бархатных бантов. При этом становится ясно, что ничего, кроме примитивного ручного труда, ждать от Александра Артмана не приходится. Его дорогая рубашка теперь вся в поту и в пятнах крови, он пыхтит и бранится, когда особенно упрямый зажим больно ударяет его по локтю.

Максимилиан несколько раз пытается вмешаться, помочь патрону, но Агата оттаскивает его за рукав: только этого не хватало! Александр Артман не сомневался, что поставленная им задача выполнима в назначенные им же сроки, вот пусть сам и проверит, так ли это.

Ценой самоотверженных усилий Александр Артман добирается до первой опоры балкона. Можно подумать, что он пробил несущую стену или преодолел горный этап велогонки «Тур де Франс», так он утомлен, но на самом деле он продвинулся всего на… два метра. Агате трудно решить, смешно ей или жаль его. Дойдет ли до него в конце концов, что он позорит себя своим упрямством?

Похоже, что нет, не дойдет… Увидев прислоненную к стене стремянку, он приставляет ее к опоре, вокруг которой обвиты гирлянды с остролистом.

– Осторожно, месье Артман, – не выдерживает Максимилиан, – стремянка шаткая, сперва ее надо закрепить и…

– Сойдет! – перебивает его молодой босс; ему явно надоело, что в его способностях сомневаются. – Я еще не разучился лазить по стремянкам!

Но только не в мокасинах с кисточками, смеется про себя Агата, видящая, как и все, что одна из ножек стремянки не касается пола.

Александр Артман не замечает этой мелочи и торопливо лезет вверх по ступенькам. Стоит ему ступить на верхнюю, как происходит неизбежное: стремянка клонится вбок, Александру Артману грозит падение навзничь.

Раздается треск, брюки владельца «Галереи Артман» рвутся у всех на глазах, как шкурка перезрелого банана, демонстрируя ягодицу и серые трусы.

Присутствующие ахают, звучат смешки. Но Агате Мурано не до смеха. Желая скрыть от подчиненных свой позор, Александр резко поворачивается. Он едва удерживает равновесие на верхней ступеньке раскачивающейся стремянки, и всем очевидно, что падение неизбежно.

Гендиректор, увлекаемый инерцией, описывает опасную траекторию. Он пытается уцепиться за гирлянду на опоре, но безуспешно. Под металлический скрежет, под испуганные возгласы служащих он самым жалким образом оказывается на полу.

– Месье Артман!.. – восклицает Агата и вместе с остальными бросается к патрону.

Только бы этот болван не поранился! Замысел состоял в том, чтобы преподнести ему урок, а не превратить в калеку.

Добросердечных сотрудников магазина останавливает исторгаемый им поток брани и оскорблений. Александр Артман, лежа на плиточном полу, отчаянно дрыгает ногами, обмотанный гирляндой, которую он сорвал с опоры при падении. Наконец, он освобождается от пут и встает, тут же принимая гордую павлинью позу. Правда, павлин этот ощипанный и вызывает жалость.

Лицо у него пылает, волосы взъерошены, а главное, он вынужден загораживать ладонью дыру в штанах. Видела бы это Жозефина!

– Месье Артман, – осторожно обращается к пострадавшему Агата, – вы ничего не сломали?

– Все хорошо, мадемуазель Мурано, благодарю за заботу. Многолетние занятия дзюдо и горными лыжами научили меня падать без вреда для себя.

Поняв, что все молча смотрят на него вытаращенными глазами, он шмыгает носом и продолжает:

– В чем дело, почему вы все так на меня глазеете? Сказано вам, я в полном порядке. – Он расшвыривает ногами ветки. – Нет худа без добра. Я оторвал сразу всю паршивую гирлянду.

Кто-то хихикает, но все по-прежнему испытывают смущение.

Агата Мурано отходит к ближайшему прилавку и возвращается с комплектом постельного белья Laura Ashley в цветочек, который отдает патрону.

– По-моему, вам это пригодится, – шепчет она, из последних сил пряча улыбку.

Александр Артман смотрит на нее с не поддающимся расшифровке выражением на лице, разрывает пакет и обертывается пододеяльником.

– Благодарю вас.

«Сейчас или никогда!» – решает она.

– Слава Богу, обошлось без переломов, порез пальца не в счет, как и… ваши брюки. Но позволю себе заметить, месье Артман, что это происшествие – доказательство того, что нельзя путать скорость и спешку, вы согласны? Уверена, теперь вы готовы пересмотреть ваши прежние требования. Не станете же вы создавать риск несчастных случаев за несколько дней до открытия «Феерий»?

Алекс готов испепелить ее взглядом. Агата Мурано не может отказать себе в удовольствии намекнуть, что он – сдувшийся шарик, всклокоченный ярмарочный скоморох в вылезшей из штанов рубашке, в пододеяльнике вместо набедренной повязки. Алекс не припомнит, было ли ему хоть раз в жизни так стыдно.

Пересмотреть свои требования? Еще чего! Он и так уже потерял лицо, пора устранить ущерб. Он окидывает оформительницу ледяным взглядом, желая сбить с нее спесь.

– На когда я назначил дедлайн по удалению теперешних украшений, мадемуазель Мурано?

– На это воскресенье, – настороженно отвечает она.

Он делает вид, что размышляет, а потом…

– Нет-нет, помнится, речь шла о вечере вторника. О завтрашнем вечере.

– Но, месье Артман…

Он поднимает руку, чтобы заткнуть ей рот, молча смотрит на нее секунду-другую и бьет наотмашь:

– Итак, завтра, мадемуазель, в 17 часов. Призываю всех к пунктуальности и привлечению всего необходимого персонала, чтобы уложиться в срок. – Эти слова обращены ко всем служащим, чувствующим себя оскорбленными. – К вечеру воскресенья все должно быть закончено, даже если для этого всем вам придется забыть о сне. Надеюсь, меня все хорошо поняли.

Он переводит взгляд с одного на другого, и ни один не смеет даже пикнуть. Так-то лучше!

Он отворачивается, стараясь и в пододеяльнике сохранить достоинство, и широкими шагами направляется к лифту, оставив Агату Мурано вибрировать от гнева.

6

Двери лифта раздвигаются, являя взору Жанин, его помощницу. Она прыскает в ладонь, ее глаза превращаются от зрелища его облачения в два круглых блюдца. Волосы дыбом, мятая рубашка в пятнах, лопнувшие брюки – воистину свергнутый самодержец!

– Александр! – вскрикивает она. – Что с вами стряслось?

Силясь сохранить последние остатки достоинства, Алекс властно поднимает указательный палец.

– Ни слова больше, Жанин! Даже не вздумайте! Пока я буду приводить себя в порядок, сходите в секцию мужской одежды и принесите мне оттуда, во что переодеться. Мой размер брюк 44, а…

– Размер рубашки XL, я в курсе, Александр.

Алекс удивленно вскидывает бровь.

– Вы выросли у меня на глазах, – весело продолжает она. – Были мальчишкой, потом повзрослели…

Алекс взволнован, даже растроган. Да, ребенком он проводил в этом магазине много времени, носился между его прилавками. Но он понятия не имел, что за ним следила почти что материнским взглядом Жанин. Он откашливается.

– Верно, XL. Я могу на вас рассчитывать, Жанин?

– Безусловно!

Помощница рысью устремляется дальше по этажу.

Пока она ищет, во что ему переодеться, Алекс запирается у себя в кабинете. Его отец устроил при кабинете спартанский туалет с умывальником и зеркалом. Молодой гендиректор изучает себя в зеркале, делает суровое лицо, но собственный растерзанный вид вызывает у него приступ смеха.

Любой на его месте умер бы от стыда или по крайней мере распсиховался бы, но у Алекса на все своя реакция. Он сознает, конечно, что оскандалился перед несколькими подчиненными, но даже из их смеха можно извлечь для себя пользу. В международных коммерческих училищах, где он учился, им без устали внушали, что современные капитаны индустрии должны оставаться невозмутимыми, простыми, близкими к подчиненным, что следует устанавливать с ними отношения умеренного товарищества и внимательного доброжелательства. Что ж, явив им свой монументальный зад и трусы и продемонстрировав свою безрукость, он стремительно сблизился с теми, кому платит зарплату.

Он едва не вывихивает шею, стараясь увидеть, как выглядит сзади.

Ему почудилось, или Агата Мурано действительно заинтересовалась его задницей? Вот бы узнать ее впечатление!

Жанин возвращается со стопкой одежды и краснеет, видя своего гендиректора с голым торсом, в одних ставших полчаса назад легендарными трусах.

– Прошу меня извинить, месье Артман, я вошла, не спросив разрешения.

Официальное обращение – это от смущения. Алекс подходит к ней и забирает одежду.

– Перестаньте, Жанин. – Он подмигивает. – Не вы ли напомнили, что я вырос у вас на глазах?

Она разглядывает одежду: синие джинсы «стретч», узкая белая футболка, тонкая водолазка. Он ласково улыбается: несмотря на свой возраст, Жанин знает, какой одежде отдают предпочтение мужчины его склада.

Она собирается выйти, но Алекс удерживает ее:

– Минуточку, Жанин. – Натягивая джинсы, он продолжает: – Полагаю, вы уже знаете, что произошло?

Не моргнув глазом, Жанин твердо отвечает:

– Новости разлетаются быстро. Надеюсь, вы не поранились.

– Ничего страшного, всего лишь поцарапал палец. Ну и гордость, конечно, пострадала.

– Это поправимо.

Следующая за этими словами тишина так насыщена недосказанностью, что Алекс бормочет:

– Смотрите, Жанин, как бы мне не пришлось послать вас в хозяйственный отдел за клещами, чтобы тянуть из вас слова…

Он уже оделся. Мягко взяв помощницу за локоть, он принуждает ее сесть.

– Мы с вами должны быть честными друг с другом. С тех пор как не стало моего отца, вы – душа «Галереи». И не только душа, но и глаза и уши. Вы ничего не упускаете. Не будем ходить вокруг да около, выкладывайте все, что у вас на сердце.

Он позволяет себе так с ней разговаривать в силу их давнего знакомства. Она не только наблюдала, как он рос, но и была свидетельницей его подростковых переживаний и огорчений, радовалась его успехам. От нее он готов услышать буквально все.

Жанин вздыхает.

– Раз вы настаиваете, то я скажу, при всем уважении, что вы неловко обращаетесь с персоналом.

Алекс обходит стол, садится напротив Жанин и упирается подбородком в сплетенные пальцы.

– Я вас слушаю.

– Рискуя злоупотребить своим положением, я позволю себе предупредить вас, что вы взяли в корне неверное направление. Излишне напоминать, как относился к работе и к своим подчиненным ваш отец. Понимаю лучше кого-либо еще, как тяжело вам должно быть занимать его место, тем более при таких непростых обстоятельствах…

Она волнуется и берет паузу, чтобы совладать с чувствами. Алекс сидит неподвижно и ждет, пока она все выскажет.

– Я знаю вас достаточно давно, чтобы понимать, что вы представляли себе свое будущее вне этих стен. Но судьбе угодно, чтобы вы стали новым патроном, а это значит, что вы не должны небрежно отвергать то, что досталось вам в наследство.

Алекс еще крепче сцепляет пальцы, в задумчивости поворачивается в кресле сначала влево, потом вправо, целую минуту молчит, после этого тянется к столу, открывает одну из папок и пододвигает ее своей помощнице.

– Полагаю, Жанин, вы не хуже меня знаете, что это за документы?

Та отвечает, даже на взглянув на папку:

– Конечно, это годовой бухгалтерский баланс. Я отлично знаю, что за пять недель до закрытия отчетного периода результаты, хотя и далеко не катастрофические, все же недотягивают до показателей трех прошлых лет.

– Совершенно верно, и именно поэтому я обязан исправить ситуацию, даже если для этого придется нарушить отцовские традиции и пойти против консерватизма некоторых хранителей этого храма.

В словах Алекса нет никакой агрессии, только холодная и непреклонная констатация владельца бизнеса. Жанин реагирует на это совсем не так, как он ожидал.

– Я полностью согласна с вами, Александр, – говорит она.

Алекс замирает в кресле от растерянности.

– Вы со мной согласны?

– Да, пришло время многое устроить по-другому, иначе мы отстанем от времени. «Галерея» уже давно зарабатывает главным образом в рождественские праздники. Видит Бог, этот магазин очень нуждается во встряске.

Она прерывается, чтобы отдышаться, и продолжает:

– Оформление, как всегда представлял его себе Жорж, все меньше отвечает вкусам молодежи. Вне сомнения, через четверть века оно снова будет выглядеть модным, но вы не хуже меня знаете, что предшествует возврату к моде: чистилище. Поэтому я тоже считаю, что оформление нужно переделать, причем, без сомнения, как можно скорее.

Алекс Артман не верит своим ушам. Если на его стороне даже Жанин, непреклонная верная Жанин, свято чтящая память Жоржа Артмана, то как понять ее слова, что он идет в неверном направлении?

– Очень рад это слышать, Жанин, я боялся, что окажусь единственным здравомыслящим во всем магазине. Но раз так, почему вы говорите, что я сбился с пути?

Помощница встает и разглаживает морщинистыми руками складки на своем подоле.

– Неверен не сам диагноз, Александр, а то, как вы действуете согласно ему. Решения надо было принимать гораздо раньше. Если бы ваш отец прожил дольше, то, уверена, мы смогли бы его вразумить. Увы, судьба рассудила иначе. Вы предъявляете к нашим сотрудникам справедливые требования по сути, но они неразумны фактически. У вас ничего не получится, если вы будете чередовать улыбки и завуалированные угрозы и требовать от сотрудников, чтобы они выполняли самые безумные ваши просьбы. Ваш отец хорошо это понимал. Возможно, ему было по вкусу слишком перегруженное оформление, но он лучше кого-либо еще знал, как добиться уважения к себе и к своим указаниям.

Немного поколебавшись, она с волнением заканчивает:

– Я из тех в «Галерее», кто знает вас лучше всех, и понимаю, что вы хороший человек, получивший в наследство нежеланный подарок. Но не надо заблуждаться, у всех нас общая цель – спасти «Галерею» от крушения, вернуть ей былой блеск, утрату которого надо было предотвратить. Капитан не может позволить себе остаться без матросов в открытом море, тем более при угрозе шторма. И последнее: Агата знает свое дело. Взгляните, во что она превратила последний этаж, когда ей никто не мешал. Обопритесь на нее, не прогадаете. А теперь прошу меня извинить, у меня много дел.

Прежде чем бесшумно покинуть кабинет, она добавляет со вздохом:

– Я верю в вас, Александр.

Алекс потрясен. В нем происходит борьба: он раздражен тем, что с ним поговорили, как с ребенком, но при этом осознает, что многие доводы Жанин справедливы. В его голове продолжают звучать ее слова: «капитан», «моряки», «шторм».

Звуковое напоминание смартфона отвлекает его от нелегких мыслей: через час у него обед с матерью, Эмильеной Артман.

Главное, чтобы у нее не приготовили рыбу.

Алекс входит в семейный особняк, как всегда, со странным гнетущим чувством. В этой внушительной загородной цитадели он рос, познавал детские радости, испытывал юношеские метания. Все здесь – любая комната, угол, крыша, подвал, пристройка – связано с его воспоминаниями, с дорогими ему чувствами. Здесь он вырос и возмужал, пока учеба в самых дорогих образовательных заведениях не вырвала его из семейного гнезда.

Сначала ему было знакомо одно это место, и все же чем-то оно всегда оставалось ему чужим. Он давно отказался признавать, что так никогда и не ощутил здесь подлинной радости, при всей здешней роскоши и показном радушии. Стенные панели из ценных пород дерева, мерцающая позолота, украшения головокружительной стоимости – ничто не могло смягчить присущего этой резиденции холода. Блеска несчетных светильников не хватало для того, чтобы согреть ледяную атмосферу.

Он поднимается по лестнице крыльца, толкает тяжелую резную дверь и входит в особняк. Из большой гостиной доносится греющий душу детский смех, и он поспешно минует мраморный холл. Проходя мимо библиотеки, он не может сдержать дрожь. В этой комнате, стены которой скрыты за томами в роскошных переплетах, было выставлено на три дня по настоянию Эмильены Артман и в согласии с традициями их круга тело ее мужа. Она категорически отвергла саму возможность прощания с покойным супругом в обыкновенно траурном зале. Сюда, в семейную обитель, приходили отдать последний долг усопшему родственники, друзья и соседи. Теперь библиотека, долго бывшая любимой комнатой Алекса в доме, твердо ассоциируется для него с мертвым телом отца и с импровизированным катафалком.

– Дядя Алекс!

Два белобрысых урагана устремляются к молодому человеку, прыгают к нему в объятия и отвлекают его от траурных мыслей.

– Полегче, малышня! – требует со смехом Алекс.

Объятия и ласки Луи и Клементины, племянника и племянницы, действуют на него как настоящий бальзам для души. Он шутя отбивается от них, хмурит брови и изображает свирепое чудище: вращает глазами, рычит, даже пускает для большего эффекта ниточку слюны из уголка рта.

– Ррррр! Я предупреждал! Ррррр! У меня аллергия на поцелуйчики… От них я превращаюсь в медведя – пожирателя детишек… Спасайтесь, пока не поздно, или я вас… Ррррр, вы опоздали, бедные гномики, сейчас я вас разорву!

Дети убегают, издавая крики ужаса пополам с восторгом, но Алекс ловит их и подвергает нестерпимым мучениям: щекочет, ерошит им волосы. Малыши, икая от хохота, брыкаются изо всех сил, но Алекс вносит их в гостиную, крепко зажав у себя под мышками.

Их встречает могучее пламя в камине, где поместился бы целый бык. При виде их Стефани, сестра Алекса, встает с дивана и приветственно хлопает в ладоши.

– Какая прелесть! Мы полакомимся жареными ребятишками, как давно я мечтала нанизать их на шампуры! Спасибо тебе, братец!

Старшая, Клементина, знай себе хохочет у Алекса под мышкой, но он догадывается, что Луи подозревает их в серьезном намерении принести его и сестру в жертву. Спеша завершить потеху, прежде чем прольются слезы, Алекс ставит своих пленников на пол и бурчит:

– В этот раз вам повезло. С утра я слопал в гостях у тролля два сочных гамбургера и еще не успел проголодаться. Но в следующий раз поберегите ваши попы!

Дети прыгают на диван и прячутся под подушками, Алекс наклоняется к Стефани и целует ее в обе щеки.

Родные брат и сестра, они получили разное образование. У них десятилетняя разница в возрасте и разные воспоминания о годах взросления. Стефани обошлась без домашних учителей и заграничных школ, потому что отец не хотел выпускать ее из-под своего крыла. «Дочь есть дочь», – так говорила об этом их мать. Алекс так ничего и не понял в этом подходе, что не мешало ему обожать младшую сестру.

– Сестричка, какое же это удовольствие – видеть вас в родных стенах! Каким ветром вас сюда занесло?

– Тем же, что и тебя, мой безголовый братец! Мама приглашает нас к столу, к тому же мне порой случается здесь жить.

Это правда, то же самое относится и к нему после того, как он получил в наследство универмаг.

Из дверей гостиной раздается голос, заставляющий их обоих обернуться:

– Стоит вам сойтись, вы разыгрываете одну и ту же комедию!

– Здравствуйте, мама, – произносит Алекс, подходя к матери.

Но его опережают Луи и Клементина, бросающиеся к бабушке.

– Бабуля!

Та принимает свидетельства любви внука и внучки с натянутой улыбкой и с легким нетерпением, что не ускользает от внимания ее сына.

– Да-да, здравствуйте, мои милые! Только не обнимайте меня слишком сильно. Вы мыли руки?

Дети кивают, Алекс касается губами холодной щеке матери. Ему с детства знаком запах ее духов, приторная смесь жимолости и жасмина.

К ним подходит Стефани, чтобы тоже аккуратно поцеловать мать.

– Предлагаю сразу сесть за стол, – обращается к своим детям Эмильена Артман. – Андре, прошу вас, можете подавать.

Алекс закатывает глаза. Зачем эти ораторские упражнения, раз всегда соблюдается один и тот же ритуал: их мать в рот не берет спиртного и никогда не предлагает своим гостям аперитивов. Алекс же после утренних неприятностей в «Галерее» не отказался бы сейчас от холодного пива и соленых кренделей с сыром. Пока был жив отец, они, пренебрегая неодобрением матери и ее недовольными вздохами, обычно начинали с обмена новостями и с бокала-другого.

Появление метрдотеля Андре с дымящийся супницей в руках подводит черту под его несбыточными ожиданиями.

Громким званием метрдотеля Андре Дюфосе наградила Эмильена. На самом деле он служит у Артманов уже почти тридцать лет. Родители Алекса наняли его и его жену Лоранс для работы внутри особняка и вне его стен. Кончина Лоранс Дюфосе пять лет назад стала испытанием для клана Артманов, давно не представлявшего жизни без этой пары. Жорж и Эмильена решили никем не заменять почившую, и с тех пор Андре трудится за двоих.

– Прошу к столу! – провозглашает этот толстяк, водружая супницу в центре стола.

Алекс, оказавшийся за спиной у матери, умоляюще смотрит на Андре. Тот, убедившись, что хозяйка смотрит в другую сторону, чуть заметно пожимает плечами в знак сожаления, Алекс в ответ молитвенно складывает ладони и кривится: опять надоевший суп-пюре из цикория, которым мать повадилась потчевать детей при каждой встрече!

– Надо же, все тот же супчик! – изображает он восторг, усаживаясь рядом со своим племянником Луи. – Вот это сюрприз!

Мать пропускает сыновий сарказм мимо ушей, накрывает себе колени салфеткой и погружает в свою тарелку ложку.

– Дядя, передай мне хлеб, пожалуйста.

Алекс тянется за корзиной, но Эмильена спешит вмешаться:

– Я уже говорила тебе, Луи, что не надо набрасываться на хлеб, так ты перебиваешь себе аппетит.

Мальчик убирает руку и ищет взглядом мать. Алекс приходит ему на помощь: сам берет ломоть хлеба и крошит его племяннику в тарелку.

– Перестаньте, бабушка, растущий организм Луи нуждается в еде. Уверен, он уплетет все до последней крошки, я прав?

Луи кивает и принимается за пропитавшийся супом хлеб.

– Что ж, – бросает Эмильена, – если вы будете игнорировать мои советы, то потом не удивляйтесь…

Привычный к чопорности и холодности своей матери, как и к ее плохо завуалированным упрекам, Алекс чувствует тем не менее приступ раздражения. Как ни обещал он себе сохранять хорошую мину, последние два дня были слишком уж богаты противоречивыми эмоциями. Он кладет ложку и спрашивает более сухим тоном, чем собирался:

– Чему нам не придется удивляться, мама?

Сидящая напротив его Стефани пытается вмешаться:

– Не стоит, Алекс.

Но молодой человек недооценил собственное раздражение и теперь делает вид, что не замечает умоляющие взгляды сестры.

– Нет, мне правда интересно! Что вы хотели сказать об этой ребятне, мама? Чему нам не следует удивляться?

Алекс спохватывается, что задал вопрос повышенным тоном, только когда видит расширенные глаза Луи и Клементины. Тогда он встает и подзывает Андре. Запыхавшийся слуга прибегает спустя минуту.

– Месье Александр?

Алекс достает бумажник и дает слуге две купюры и ключи от машины.

– Будьте так добры, Андре, возьмите мою машину и отвезите Луи и Клементину в «Макдональдс». Купите им то, что они захотят, и себе заодно. Потому что ваш суп из цикория, уж извините, лезет у меня из ноздрей!

Он поворачивается к сестре.

– Прости, Стефани, я не спросил твоего согласия.

Сестра ошеломлена, но в ее глазах читается восхищение.

– Конечно, конечно… – бормочет она. – Хорошенько застегните пальтишки, дети.

Блондинчик и блондиночка с радостными криками вскакивают из-за стола и прыгают вокруг Андре, уже предвкушающего жирный двойной гамбургер.

После их ухода Алекс снова садится, отодвигает тарелку, к которой почти не прикоснулся, и пристально смотрит на мать.

– На чем мы остановились?

Эмильена, известная гордячка, сохраняет достоинство несмотря на сыновий вызов.

– Ты отлично понял, что я имела в виду, Александр…

Она кладет морщинистую ладонь на руку дочери.

– Стефани, ты знаешь, что я тебя люблю и что всегда буду защищать тебя и твоих детей, но ты знаешь и то, что я считаю эту ситуацию неподходящей для них.

Стефани теребит свою салфетку побелевшими пальцами, чтобы сохранить спокойствие. Вечно одно и то же.

Вместо нее высказывает свое возмущение Алекс:

– Как ты смеешь, мама? Стефани – самая любящая и внимательная мать, какую я только знаю!

Эмильена Артман принимает обвинение, не моргнув глазом.

– Я не ставлю под вопрос твою любовь к Луи и Клементине, Стефани. Но согласись, что…

– Хватит, мама, я поняла!

По щекам молодой женщины уже текут слезы, оставляя борозды в слое пудры.

Алекс огорчен происходящим. С самого детства его младшая сестра отличалась непокорным, богемным, артистическим нравом, чем приводила в восторг отца и в уныние – мать. После учебы в Школе изобразительных искусств она решила зарабатывать на жизнь скульптурой, отказалась от семейной опеки, меняла низкооплачиваемые места работы, нигде не задерживаясь. Она выставляет свои произведения там и сям, живет сегодняшним днем и не задумывается о будущем.

Несколько лет она жила с голландским художником, который то появлялся, то исчезал и оставил ей Клементину и Луи, два прекраснейших своих шедевра.

Как-то вечером, проходя мимо галереи, где выставлялись ее скульптуры, она увидела со спины знакомый силуэт. Войдя туда с комком в горле, она оказалась лицом к лицу со своим отцом.

Тот произнес со слезами на глазах простые слова:

«Это великолепно, доченька, я так тобой горжусь!»

Гораздо позже она узнала, что в тот вечер Жорж Артман приобрел все до одной ее работы, все на разные имена. Он сделал это не для того, чтобы помочь дочери финансово, а от восторга перед ее талантом.

Их мать не разделяла, увы, энтузиазма своего мужа. Не то что она ни во что не ставит творчество дочери, просто она не принимает ее статус матери-одиночки, непризнанной художницы, окруженной оборванцами.

1 Biblond – французский журнал о прическах (здесь и далее примечания переводчика).

2 Мой котенок (итал.).

3 Святые небеса! (итал.)

4 Дорогая (итал.).

5 Деревенщина! (итал.)

6 До завтра, больше не делай таких глупостей, хорошо? (итал.)

7 Пошевеливайся! (итал.)

Продолжение книги