Непристойные уроки любви бесплатное чтение

* * *

Жгучая романтика с вкраплениями интриги.
Джулия Куинн, автор бестселлеров из серии "Бриджертоны"

Блестящий взгляд Амиты Мюррей на традиционный роман эпохи Регентства горяч и душераздирающе реалистичен в отношении расового и классового разделения, которое доминировало в английском обществе XVIII века.
Харини Нагендра, автор книги "Бангалорский клуб детективов"

Глава 1

Банкетный зал сверкал. Слуги расстарались, хотя Лайлу Марли вряд ли можно было назвать строгой хозяйкой. Канделябры сияли свечами, отблески мерцали на задернутых шторах, а синие с переливами зеркала, вручную расписанные в Раджастхане, усердно отражали клиентов мисс Марли – усерднее, чем кое-кому из них хотелось бы в этот поздний час.

Салон Лайлы представлял собой модное прибежище для мужчин и женщин, которые желали провести вечер, наслаждаясь азартными играми и музыкой в изысканном особняке в самом сердце лондонского района Мейфер, но не хотели отправляться в омерзительные притоны. В два часа ночи зал был набит битком, и от этого – а также из-за сотен стоящих по всему залу свечей – дышать было тяжело. Лайла обмахивалась изящным веером-кокардой с изображением вьющегося розового побега, в изнеможении мечтая, чтобы гости ушли и она смогла бы добраться до постели, рухнуть на прохладные простыни и проспать по меньшей мере до полудня.

Она подавила вздох. Судя по виду клиентов, те были готовы выдержать еще не один час. Наибольшее оживление царило за столами для пикета и фараона[1], однако люди приходили в этот салон потому, что в нем было нечто особенное: волшебная изюминка, обеспечить которую умела лишь Лайла, так что столы для индийского рамми и шатранджа[2] тоже не пустовали. О нет, никто не торопился домой.

Едва она села за один из столов для пикета, в зал вошел Уолшем. Вид у него был такой суровый – даже суровее, чем обычно, – что сердце Лайлы замерло. Держась прямо, огибая карточные столы и скопления людей, Уолшем направился к ней. А когда добрался до нее, наклонился и приглушенным голосом произнес:

– Там особа у дверей, мисс Марли.

С такой же интонацией он мог сказать: «Там таракан, мисс Марли».

Лайла моргнула, но больше ничто не выдало ее чувств. Мысли неслись вскачь. Кто, скажите на милость, мог явиться к ней на порог в два часа ночи и вогнать этим Уолшема в такой ступор? Обычно он сразу же провожал клиентов в зал, не заставляя ждать у дверей.

Она чуть подалась вперед с безупречной улыбкой на лице и коснулась веером руки вдовствующей графини Эллингем.

– Позвольте мне наполнить ваш бокал, леди Эллингем.

Вдовствующая графиня не позволила бы такой фамильярности никому, но эксцентричной личности прощается почти все, а Лайла Марли обучалась быть таковой почти пять лет. Вдова хмыкнула, не отрывая глаз от своих карт.

– Я раздобуду вам пунша – особого, по моему собственному рецепту, – продолжила Лайла.

Это была одна из ее причуд. Лайла готовила пунш на основе ледяного шампанского (некоторые гости так и называли этот напиток – «Лайла») и любила забавляться с его составляющими. Сегодня туда входил яблочный сидр с ноткой имбиря, чуть-чуть сахара и секретный ингредиент – крохотная щепоть кардамона из Индии.

Вдова утвердительно склонила голову.

Молодая женщина вскочила со стула, словно вовсе не была на грани полного изнеможения, а дворецкий Уолшем ничем ее не встревожил. Ее темные локоны были уложены высоко на макушке и струились вниз по спине. Она убрала непослушные пряди, прилипшие к влажному лбу. Ее роскошная серебристая полупрозрачная накидка сверкала. Лайла расправила складки облегавшего ее фигуру темно-синего шелкового платья и стала пробираться к выходу из битком набитого зала, сопровождаемая твердокаменным Уолшемом.

Но это оказалось непростой задачей. В помещении было не протолкнуться – и каждый жаждал получить хоть каплю внимания Лайлы Марли. Находились и те, кому капли было мало: они хотели бы овладеть всем ее вниманием без остатка.

Дональд Бэрримор, виконт Херрингфорд, задержал ее первым: ухватил за предплечье, и Лайла игриво скинула его ладонь веером. Лицо у виконта было багровое. Пояс его брюк, казалось, вот-вот разойдется, а шейный платок поблек даже сильнее, чем тепличные лилии, которые один из обожателей Лайлы прислал этим утром из своего поместья. Катастрофический вид Херрингфорда свидетельствовал о том, что ему следовало остановиться примерно три бокала назад, – в этой области Лайла была способна производить точные расчеты вплоть до глотка. Она вздохнула про себя.

– Какое жаркое выдалось лето, лорд Херрингфорд, – произнесла Лайла звучным, как обычно, голосом. И прислушалась к себе. Сегодня ее раздражала собственная жизнерадостность.

Полное отсутствие оригинальности в реплике хозяйки салона ускользнуло от собеседника.

– Я слышал, что вы, дорогая моя, ставите на то, что Кеннет Лодсли выиграет Брайтонские бега, – сказал он, наклоняясь к Лайле и облизываясь на ее глубокое треугольное декольте. – Вы ведь знаете, что его рысаки в подметки не годятся тем, что я предоставил своему племяннику?

Он прищурился так, словно примеривался занырнуть в ложбинку меж ее грудей.

Лайла улыбнулась еще шире. Она завела свой веер виконту под подбородок и приподняла его лицо так, чтобы он был вынужден взглянуть ей в глаза.

– Вы совершенно правы, лорд Херрингфорд. В таком случае мне придется выступить на бегах самой.

Она уже собиралась повернуться и уйти: ведь это всего лишь шутка, а женщина, которая появится на Брайтонском ипподроме в беговой коляске, станет главным скандалом лета, – однако, к ее удивлению, вокруг поднялся взволнованный гул.

– Я бы с мартышкой переспал ради такого зрелища, – заявил Генри Олстон.

Лайла обернулась к нему. Олстон тоже раскраснелся, но то был багрянец молодости и чрезмерного воодушевления. Он был стройным юношей девятнадцати лет, и завитки его каштановых волос разлетались во все стороны.

Олстон смутился. В известном смысле он проявлял столь же невыносимую ретивость, что и лорд Херрингфорд, но сердиться на него было невозможно: он был всего лишь мальчишкой.

Лайла бросила взгляд на Уолшема. Тот, казалось, был готов терпеливо ждать до скончания времен. Прикусив губу, Лайла одарила гостей сияющей улыбкой.

В этот поздний час женщины смеялись громче, а мужчины придвигались опасно близко. На то, чтобы выпутаться из толпы, у Лайлы ушло несколько минут. Как хорошо, подумала она, когда Херрингфорд гладил воздух за ее спиной, что она уже давно оставила попытки спасти свою репутацию.

Пробираясь к двери, Лайла заметила мужчину, которого раньше не видела в своем салоне. Он стоял неподалеку, ни с кем не разговаривая и непринужденно держа в руке бокал янтарного виски. Ростом выше среднего; широкие плечи и грудь придавали ему внушительный вид. От опытного глаза Лайлы не укрылись мощные бедра и сдержанный, однако элегантный костюм. Незнакомец был в обтягивающих брюках и высоких сапогах, и Лайле подумалось, что ему, вероятно, удобнее всего было бы в одежде для верховой езды. Волосы темные, лицо широкое, брови изящно изогнуты. Но не это привлекло внимание Лайлы. Она не могла оторваться от устремленных на нее пронзительно-голубых глаз: этот взгляд не выражал ни похоти, как у Херрингфорда, ни отчаянного смущения, как у Генри Олстона, но был полон глубокой неприязни.

Встретив взгляд Лайлы, незнакомец не отвел глаз, но демонстративно глотнул виски. Изумленная, она не могла понять, кто же это и почему смотрит на нее с такой ненавистью. Она не без труда заставила себя отвернуться.

Наконец выбравшись из зала, Лайла закрыла за собой дверь и прислонилась к ней. Внезапно ее пронзило желание, хотя она и не могла сказать наверняка, что его вызвало.

Лайла открыла глаза и велела себе взбодриться. Так нельзя. Чего бы она ни желала, она этого не получит. Расправила плечи и пошла за Уолшемом к парадному входу.

– Я сказал этой особе, что предпочтительнее войти с черного входа. Но она отказывается уходить, пока не увидит вас, мисс Марли.

– С каких это пор ты позволяешь людям в чем-то тебе отказывать, Уолшем? – шепнула Лайла.

Но тут она шагнула во влажный ночной воздух и увидела причину недовольства и немногословности дворецкого. На пороге стояла одетая в лохмотья девушка, глубоко беременная и кипящая от злости, и, судя по ее виду, никто и ничто – ни женщина, ни мужчина, ни горная гряда – не могли оттеснить ее от дверей Лайлы Марли.

Глава 2

– Чего, он не может меня на две минутки впустить? Я так и сказала: две минутки, не больше! Порядочной девушке проити не дает…

Уолшем прочистил горло. Лайла не знала, что его покоробило: обвинительный тон девушки или то, что она охарактеризовала себя как порядочную.

От ярости у девушки изо рта брызгала слюна. Услышав фырканье Уолшема, она уставилась на него.

– Он простыл, что ли? – Глаза ее горели. – Уж девушке с вами и словом перемолвиться нельзя, мисс Лайла? Вот так вы теперь высоко взлетели?

– Ну вот что… – начал Уолшем, но Лайла жестом остановила его. Она всматривалась в лицо оборванки.

По сути даже не девушка, а девочка. Самое большее – семнадцать, младше Лайлы по меньшей мере лет на восемь. Невеличка, ростом ниже ее. Круглое лицо с острым подбородком, копна темных курчавых волос, хищные глаза молодой кошки и яростный рот, готовый укусить любого, кто подойдет слишком близко.

Вдруг время для Лайлы остановилось. Тьма снова грозила поглотить ее – тьма, которую ей обычно удавалось не подпускать.

– Мэйзи? – Она едва могла в это поверить, но стоило произнести это имя, как Лайла поняла, что не ошиблась.

Девушка вздернула подбородок.

– Не думала, что вы меня узнаете.

Лайла сжала ее холодные пальцы.

– Мэйзи, конечно же, я тебя узнала. Думаешь, я не высматривала тебя на улице каждый раз, как выходила из дома последние десять лет?

– Видно, плохо высматривали.

От столь нахального тона Уолшем снова вспыхнул, но Лайла не обратила внимания.

– Какой у тебя срок? – спросила она, опустив взгляд на живот девушки.

Грудь сдавило, словно на сердце навалился камень. Мэйзи! Мэйзи Куинн! Лайла не кривила душой. Она высматривала Мэйзи повсюду, отчаянно надеясь найти. «Хотя, возможно, с годами все реже и реже», – подумала она со стыдом. Приложила ли она достаточно усилий? И вот Мэйзи, до сих пор девчонка, стоит перед ней. И она беременная дальше некуда.

– Чего? – переспросила Мэйзи.

– Сколько месяцев у тебя не шла кровь? – терпеливо осведомилась Лайла.

– Ой, да бога ради, – ответила девушка. – Кто ж такое считает? Семь, что ли? – Она потеребила складки грубой юбки. Вид у нее теперь был неуверенный. – Я бы к вам не пошла, если б мне было еще куда пойти. – На лице ее была растерянность, но в голосе звучало все то же упрямство. – Мне помощь нужна.

– Заходи в дом, – твердо сказала Лайла.

Уолшем кашлянул.

– С черного хода, мисс.

Лайла снова предостерегающе подняла руку, не взглянув на дворецкого.

– У меня сейчас полон дом гостей, – извиняющимся тоном сказала она Мэйзи.

– Завтра я прийти не смогу. У меня крысиная травля, – ответила та, – и вечер будет хлопотный. Мне нельзя пропускать вечер. Сейчас нельзя пропускать, девушке кушать надо.

Лайла не стала утруждать себя расшифровкой этих таинственных слов.

– Тебе нельзя уходить. Только не теперь, когда я наконец-то тебя нашла. Но Уолшем прав, лучше зайти с черного хода.

Ее мучительно беспокоил не только стоящий рядом как столб дворецкий, ее тревожила толпа гостей в зале. В сущности, ее положение в свете было шатким. Лишившись симпатии общества, она рисковала лишиться своего единственного источника доходов. Салон блистал, однако на его содержание уходили все силы Лайлы.

– Я помогу тебе, – уверенно сказала она.

Девушка снова принялась теребить свою юбку. И ее подбородок стал еще упрямее.

– Вы это уже говорили – тогда. И ничегошеньки не сделали. А я вам верила.

И вновь на Лайлу обрушилось чувство вины. Десять лет назад, когда ей было пятнадцать, а Мэйзи не больше семи, мать Мэйзи, няню сестер, обвинили в краже шкатулки с драгоценностями. Лайла была уверена, что Энни Куинн не могла этого сделать: она достаточно знала эту женщину. И она обещала Мэйзи, что поможет. И она действительно пыталась, но ничего не вышло, и Энни – которую Лайла иногда считала своей единственной подругой в огромном холодном доме, – повесили за то преступление. Вскоре после этого Мэйзи сбежала. А теперь она стояла здесь, и Лайла не могла понять, неужели она до сих пор доверяет ей?

– А твой мужчина тебе не поможет? – спросила Лайла, глядя на живот девушки. Впрочем, смысла в вопросе не было. Конечно, не поможет. Иначе Мэйзи не пришла бы сюда.

Но вместо гнева или даже стыда глаза Мэйзи наполнились слезами, которые она поспешно утерла.

– Нет, – коротко ответила она. – Не может он.

– Не может или не хочет? – цинично спросила Лайла.

Ярость Мэйзи вернулась.

– Он… он в беду попал. Он не может. Потому мне ваша помощь и нужна. Его обвиняют в том, чего он не делал.

– В преступлении?

Подбородок Мэйзи дрогнул.

– В том, что набросился на одну молоденькую фифу.

Рука Лайлы крепко стиснула ткань платья. Сказанное звучало скверно.

– Он это сделал? Он напал на девушку?

Мэйзи задрожала от злости.

– Нет! Не делал он этого! Он мухи не обидит! Но мне с моим лицом и ему с его лицом – на что нам рассчитывать?

Энни Куинн прибыла в Британию с Карибских островов вместе с семьей, которая взяла ее присматривать за детьми в путешествии, но потом бросила на милость Лондона. Энни нанялась к Марли и проработала в доме семь долгих лет, а затем от нее избавились самым ужасным способом.

Лайла видела, что, несмотря на раздутый живот, Мэйзи тощая как палка. Если она будет рожать сейчас, ребенок может погибнуть, да и сама она тоже.

– Пойдем в дом, Мэизи.

Девушка колебалась.

– Я же не укушу тебя, – мягко сказала Лайла.

Лицо Мэйзи стало чуть добрее.

– Просто вы теперь такая знатная леди. Я это знала, но не видела вас и не могла поверить, пока своими глазами не увидела.

Лайла протянула руку, чтобы отвести девушку к черному ходу. И тут позади нее открылась дверь. Молодая женщина вскинула подбородок, готовясь дать отпор любому, кто выйдет, но, к счастью, никто не появился. Просто кому-то понадобилась выпивка, и Джонни, лакей, побежал наполнять бокал.

Она обернулась к Мэйзи Куинн и с изумлением увидела ужас на ее лице.

– Что такое, Мэйзи?

Девушка не ответила. Она неотрывно смотрела в дверной проем, ведущий в зал. Лайла в растерянности повернулась, чтобы понять, на что или на кого глядит девушка. Виден был лишь кусочек огромного помещения. Внутри толпились люди в ярких нарядах: реки блесток и ярды бельгийских кружев. Подруга Лайлы, миссис Эннабел Уэйкфилд, смеялась над чьими-то словами, а лорд Херрингфорд – тот уже еле держался на ногах, но сжимал в руках очередной бокал. Лайла заметила незнакомца, прежде глядевшего на нее так, словно она была ему глубоко отвратительна. Он с кем-то разговаривал – с Генри Олстоном. В толпе просматривались еще несколько знакомых лиц.

Лайла обернулась к девушке. Возможно, Мэйзи Куинн просто не ожидала такого зрелища, такого скопления людей и такого блеска.

– Это он! – Девушка была в ужасе. – Не знаю, как мне в голову взбрело, что вы мне станете помогать.

Лайла не успела ее остановить – девушка, презрев набухший живот, бросилась по улице прочь. Лайла едва не выругалась, подобрала свои шелковые юбки и бросилась за Мэйзи. Однако у девушки было преимущество на старте и обувь явно покрепче сатиновых туфелек, – когда Лайла добежала до середины Брук-стрит, Мэйзи уже исчезла из виду.

Молодая женщина остановилась, переводя дух.

– Ну и пожалуйста… Дурочка малолетняя. И что мне теперь делать?

Она развернулась и чуть не умерла от испуга, потому что Уолшем стоял прямо за ней: полный достоинства, как обычно, грудь колесом, точно у лондонского голубя. Лайла не слышала, как он подошел, не говоря уж о том, как он бежал за ней.

– Мисс Марли, – произнес дворецкий страдальческим тоном, – вероятно, теперь мы можем вернуться в дом? С минуты на минуту начнется дождь.

Он произнес это так, как любой другой возвестил бы приход Черной смерти.

– Я не растаю, Уолшем. Мы можем послать кого-нибудь поискать девушку?

– Крайне маловероятно, что кто-то сможет отыскать эту особу сейчас, – ответил Уолшем. – Но, возможно, если вы пройдете в дом, мисс, эта особа вернется завтра.

– Она испугалась кого-то. – Лайла нахмурилась. – Ее жизнь в опасности. Она нищая и голодная – ты видел, какая она худая? – и одета в лохмотья.

Лайла вздрогнула, на нее внезапно навалилась усталость. Где была Мэйзи все эти годы и что с ней происходило?

– Мисс Лайла, – сказал Уолшем уже мягче, – вы не можете разрешить все мировые проблемы.

– Нет, не могу, – ответила она. – И даже пытаться не буду, обещаю, Уолшем.

Уолшем растаял до того, что добродушно улыбнулся.

– Если вы уйдете из-под дождя, я сделаю вам кофе. Вы почувствуете себя гораздо бодрее…

– Не все мировые проблемы, – безжалостно прервала его Лайла. – Я лишь собираюсь завтра вечером пойти на крысиную травлю и отыскать Мэйзи. И всё.

Глава 3

Лайла вернулась в дом, не обращая внимания на ужас на лице дворецкого.

Прямо сейчас ей хотелось бросить все и сбежать, но она сделалась хозяйкой одного из лучших лондонских салонов отнюдь не благодаря трусливому малодушию. Оставив за спиной Уолшема, она вошла в наполненный светом зал. И на мгновение застыла, обозревая его точно впервые.

Семь лет назад, когда Лайла начала выходить в свет, у нее была возможность найти мужа, вступить в брак и зажить благополучной спокойной жизнью. Но она выбрала другой путь. Общество никогда не приняло бы ее окончательно. Состояние ее было невелико, и что еще хуже, она была незаконнорожденной дочерью графа Марли от индийской любовницы. Вместе с двумя сестрами Лайлу привезли в Англию в возрасте семи лет, после того как их отец и мать утонули. Девочек отправили жить к законной вдове графа и ее болезненному сыну, о существовании которого сестры не знали. Сказать, что графиня приняла девочек в свои распростертые объятия, значило бы извратить правду самым гнусным образом. Она прокляла их, едва увидев.

После четырех лет, проведенных под крышей Сары Марли в Лондоне, Лайлу, первую из сестер, отослали в школу-пансион в Йоркшире. Все эти годы девочки, вместо того чтобы держаться вместе, как овечки в стаде, ссорились между собой, подстрекаемые сводным братом, вечно хворым Джонатаном, и мачехой, которая полагала себя самой несчастной женщиной на всей земле и натравливала сестер друг на друга, причем самыми изощренными способами: то добиваясь их расположения, то накидываясь на них в самый неожиданный момент.

Но потом дорожки сестер разошлись. Каждая на свой манер бросила вызов обществу и двинулась своим путем. Анья, средняя, пела и играла на ситаре при королевском дворе, а младшая Мира писала статьи, собирая светские сплетни. Лайла, старшая из сестер, устраивала вечера с картами, изысканной музыкой, роскошными яствами и винами. Азартные игры в ее салоне не шли ни в какое сравнение с тем, что творилось в притонах, однако мужчинам разрешалось приводить сюда любовниц и жен (но в идеале не одновременно), а женщинам разрешалось делать ставки.

Салон Лайлы имел репутацию честного заведения – репутацию, созданную хозяйкой из ничего. Однако приличным заведением салон все же не считался. Мамаши из высшего или около того света так стращали им своих чад, словно на дверях у Лайлы красовалась эмблема с черепом и перекрещенными костями.

А Лайла… Она так уставала от всего этого, что иногда чувствовала себя физически нездоровой. Не из-за ведения дел – с этим она справлялась хорошо. Скорее из-за похотливых мужчин, скучных разговоров, необходимости постоянно быть начеку. От дежурной улыбки у Лайлы болели щеки.

Верные слуги уже убрали остатки полуночной трапезы. Как обычно, по довольным лицам клиентов было заметно, что все удалось. У Лайлы подавали не только ломтики лосося, морские гребешки и яблочные тарталетки – она следила, чтобы гостям жарили самосу[3] и предлагали сладости из сгущенного молока. Раздобыть ингредиенты было не всегда легко, но требовалось поддерживать репутацию: Лайла славилась тем, что во всем у нее присутствовала толика je ne sais quoi[4].

Все гости, казалось, говорили одновременно, гудя, словно пчелиный рой. «Вы должны мне сказать, что вы добавляете в ваш пунш, мисс Марли», – подскочил к ней кто-то. «Мисс Марли, я слышал, вы планируете ставить в вашем салоне спектакли?» – осведомился другой. И, конечно же, все хотели знать, будет ли она выступать на Брайтонских бегах. Эннабел Уэйкфилд – одна из немногочисленных подруг Лайлы, всегда находившая для нее доброе слово, – проходя мимо, спросила, не нужно ли чем-то помочь. Лайла покачала головой, и Эннабел удалилась, беседуя с каким-то мужчиной, который явно пытался за ней приударить. Эннабел уже точно подошло к сорока, однако она была нежна, прелестна и нравилась противоположному полу.

Потом перед Лайлой возник Генри Олстон. Красный, как свекла, он протянул ей бокал шампанского. Милый мальчик. У Лайлы и впрямь пересохло в горле. Она сделала глоток. И невольно коснулась рукой предплечья юноши.

– Что бы я без вас делала, мистер Олстон?

Она тут же пожалела о своем порыве, увидев, как загорелись его глаза.

Олстона позвал друг, и он отошел. Лайла не могла заставить себя дать Генри Олстону от ворот поворот, однако выносить его знаки внимания было трудно, а мужчины постарше над ним смеялись.

В зале было жарко. У Лайлы кружилась голова. И головокружение лишь усилилось, когда рядом с ней внезапно появился незнакомец, тот самый, которого она видела раньше, с пронзительным взглядом. Впрочем, и сейчас в его глазах светилась неприязнь.

– Разрешите представиться, сударыня. Я – Айвор Тристрам. Могу я поговорить с вами?

Он смотрел на нее так, будто прикидывал ее вес, – вряд ли в качестве куска мяса, скорее как противника.

Чтобы укрыться от его взгляда, Лайла развернула свой веер.

– С радостью побеседую с вами. – Она взяла незнакомца под руку, твердую, словно дерево, и позволила вывести себя из зала.

Если зал был отделан синим и закатно-багровым шелком, то в уютном вестибюле чуть дальше по коридору, куда Лайла привела гостя, интерьер был легче и мягче, в утренних тонах. Использовалось это помещение редко, разве что кому-то требовалось обсудить дела. Лайла опустилась в одно из кресел: она была вымотана внезапной встречей с Мэйзи Куинн. Как же она теперь будет ее искать?

Отогнав эту мысль, она постаралась сосредоточиться на собеседнике. Мужчина был мощно сложен, наверняка занимается боксом, одет сдержанно, однако костюм его был хорошего кроя. Глаза… Эти глаза были способны приковать внимание любого. Как, он сказал, его зовут?

Незнакомец стоял перед Лайлой, пытаясь прожечь взглядом дыру в ее лице.

– Вам не хотелось бы побеседовать в менее уединенном месте? – спросил он.

Лайла не сумела сдержать смеха.

– Даже припомнить не могу, когда последний раз кто-то беспокоился о моей репутации.

Он продолжал сверлить ее глазами.

– Вас не волнует ваша репутация?

Мужчина оперся спиной о стол и скрестил руки на груди. Непринужденная поза – и она ему шла. Лайла поймала себя на том, что, наверное, разглядывает его чересчур пристально, но она так устала, что ей было плевать. Глаза незнакомца сверкали, как бусины, и понять, что за ними скрывается, не представлялось возможным.

– Нет, не волнует.

– Я вам не верю.

Лайла подняла брови.

– Подумайте, мистер Тристрам… – Ах да, вот как его зовут! – Женщины заботятся о своей репутации, когда хотят выйти замуж. Я замуж не хочу.

– Даже если вам сделает предложение кто-то богатый и знатный?

Лайла не ответила, недоумевая, куда клонится разговор, но собеседник не спешил просвещать ее на сей счет.

– Вам нравится ваш род занятий?

А вот это уже трудный вопрос.

– Иногда. – Любому другому она бы со смехом ответила, что обожает свой род занятий. Но этому человеку с пристальным взглядом сложно было лгать. – Когда ты умеешь обходиться с людьми, это может стать хорошим способом заработка. Но мне часто кажется, ничто не утомляет так, как люди.

Он изучал ее лицо, словно пытаясь добраться до потаенной сути ее слов – или же не веря ничему из сказанного. Взяв с каминной полки кованый кораблик, он провел пальцем по острым граням фигурки. Казалось, он размышляет над тем, что ответить Лайле.

– Знаете, мисс Марли, я не могу удержаться от мысли, что, когда речь заходит о вас, трудно понять, где правда, а где ложь.

– Ради бога, о чем вы?

– Брайтонские бега, любительский театр – о вас вечно ходят слухи.

– Про Брайтонские бега я пошутила… А театр – что с того?

– Театр привлечет к вам изрядное внимание. Полагаю, этого вы и добиваетесь.

– Я не добиваюсь внимания специально.

– Мужчины слетаются к вам, как мотыльки на свет, – сказал он, снова впиваясь в Лайлу взглядом.

Она ощетинилась:

– Я знаю свое дело.

– Завлекать незадачливых мужчин в свои сети?

Лайла невольно рассмеялась.

– Я не паучиха, мистер Тристрам. Я бы сказала, что мое дело как хозяйки салона – быть любезной.

Ее удивляло то, что говорил Тристрам. Откуда он все это взял?

– У вас неплохо получается. – Лайла нахмурилась, но не успела ничего сказать – он опередил ее: – Я буду краток. Вы ведь знаете моего отца, Бенджамина Тристрама?

– Вашего отца? – изумилась Лайла.

Бенджамин Тристрам был пьяницей, не скрывавшим от жены череду любовниц. Слабохарактерный человек, которому требовалась помощь лакея, чтобы посреди ночи дойти до кареты. Его образ не вязался с человеком, который стоял перед Лайлой. В глаза ей вновь бросились крепкие плечи, строгий сюртук, суровое лицо. Что-то дрогнуло у нее в груди. Теперь она вспомнила. Ходили слухи, что Бенджамин Тристрам промотал свое состояние и потерял землю из-за азартных игр и долгов, но его сын взял бразды правления и спас семью от краха.

– Нелегко быть сыном такого отца, – бросила она, не подумав.

Тристрам взглянул на Лайлу с удивлением.

– Я справляюсь, – коротко ответил он.

Нахмурившись, он смотрел на Лайлу еще пристальнее, чем раньше. Нет, этот человек не всякого впустит себе в душу. Способен ли он впустить туда хоть кого-нибудь?

– Как я уже говорил, – произнес мистер Тристрам с брезгливой гримасой, – вы умеете обходиться с мужчинами.

Лайла бросила на него удивленный взгляд.

– За что же вы так меня ненавидите? – спросила она, забыв о своей роли хозяйки салона.

Теперь она почти кожей ощущала его неприязнь. Это заставило ее вспомнить о мачехе. О том, как Сара Марли усаживала ее перед собой и втолковывала, что она, Лайла, просто жалкое насекомое, что она никогда не сможет в должной степени быть Марли, потому что она дочь «дикарки» и никак не научится это скрывать.

Голос Тристрама вернул ее к реальности:

– Я перейду к главному. Моя мать больна. Ей осталось недолго. Если вы оставите моего отца в покое, я компенсирую вам доход, которого вы лишитесь.

Это была какая-то бессмыслица. Лайла глядела на Тристрама с утомленным недоумением. Но внезапно утомление рассеялось: его слова обрели смысл, болезненный, как удар в живот. С пылающим лицом Лайла вскочила с кресла. В голове кружились слова: «Как вы смеете! Я не любовница вашего отца! Вон из моего дома!»

Однако произнести их она не смогла. Она хотела ударить Тристрама. Но не смогла даже пошевелиться. Ее охватила мучительная слабость. «Опять, – подумала Лайла. – Опять то же самое». Приходя в крайнее бешенство, она всегда замирала.

Пылающий жар отхлынул от лица, лишив Лайлу последних сил. Но она всегда справлялась со своими слабостями, справится и сейчас.

Молодая женщина вздернула подбородок.

– Компенсация будет вам не по силам, мистер Тристрам, – голос ее был усталым, но звучным. Почему-то предположение Тристрама, о том, что она приходится любовницей его отцу, ранили Лайлу сильнее похотливых взглядов лорда Херрингфорда.

Одно лишь небрежное замечание. Вы умеете обходиться с мужчинами…

– Я могу вас удовлетворить, – сказал Тристрам.

– Неужели?

– Вы красивая женщина, мисс Марли. Вы можете заполучить любого. А мой отец – старик.

И снова в груди у Лайлы что-то дрогнуло. Красивая женщина… Он считает, что она спит с его отцом. За деньги. Старается выжать из старого пропойцы что только возможно. Внутри у Лайлы все свело от отвращения. Она не знала точно, что было его источником – Тристрам или сцены, которые он вообразил с ее участием. Она не может – и не будет – доказывать ему обратное. Она не опустится так низко.

Взгляд Лайлы затуманился.

– Значит, я могу заполучить любого?

– Да.

Она смерила его долгим взглядом.

– А как насчет вас, мистер Тристрам? Если я стану вашей любовницей, мне будет не так больно лишиться вашего отца.

Лицо Тристрама скривилось в гримасе омерзения, и он даже не попытался ее скрыть. Лайлу словно пронзили ножом, хотя она сама только что приложила все усилия, чтобы взбесить своего собеседника.

– Держитесь подальше от моего отца, мисс Марли. Или вам придется отвечать передо мной.

Прежде чем она успела что-либо сказать, Тристрам исчез.

Глава 4

– Как он посмел! Как он посмел! Если я его еще раз увижу, пусть он будет хоть в ста ярдах от меня, я ему нос сломаю!

Лайла в бешенстве металась по комнате.

Серебристо-голубоватое убранство ее спальни было призвано успокаивать. В ранние утренние часы, когда салон закрывался, молодая женщина могла забраться в кровать со столбиками и спрятаться там от всего мира.

Но сегодня волшебство спальни не действовало.

– Ну-ну, мисс, – сказала Ханна Бауэрс, ее горничная. – Это очередной ваш обожатель? – Ханна была высокого роста и свои темно-русые волосы стягивала в опрятный пучок. Фигура у нее была ладная, а манера держаться – умиротворяющая. Глаза карие и кроткие, как у лани. И в отличие от Лайлы, Ханна почти никогда не теряла самообладания. – Готова поклясться, у вас их уже с полсотни наберется.

Необъяснимым образом это взбесило Лайлу еще больше.

– Нет у меня полсотни обожателей!

Ханна складывала темно-синее платье Лайлы, чтобы отпарить его. Отложив платье в сторону, она принялась собирать шпильки, которые Лайла в ярости вырвала из волос и рассыпала по полу.

– Мужчинам вы нравитесь, мисс, что же тут плохого?

– А-а-а! – вскричала Лайла, бросилась на кровать и разрыдалась.

Ханна собирала шпильки, не прекращая своего успокоительного бормотания. Нагибалась и распрямлялась, нагибалась и распрямлялась, воркуя приглушенным голосом. Положив колючий букетик на комоа, подошла к гардеробу и стала подбирать одежду на завтра.

– К такой погоде, наверное, синий полубархат, – шептала она себе поа нос, проговаривая свои действия. – Сатин нам не подойдет, верно, мисс? А может, к вам завтра кавалер пожалует? Так я вам волосы уберу красиво. – Это вызвало новый приступ рыданий, и Ханна заметила: – Но вы же их не нарочно завлекаете, мисс. Это все ваша натура и ваши громадные глаза. Они ведь смеются. Глаза ваши то есть.

– Ненавижу это все, ни минуты больше выносить не могу! – прорыдала Лайла, пряча лицо в ладонях.

– Вот уж не Аумаю. Бывает, что вы свое Аело ненавидите, а бывает, что нет. Как и все мы.

Лайла утерла нос и виновато посмотрела на горничную.

– Ты, наверное, терпеть не можешь, когда я такая.

Ловкими, опытными руками Ханна разглаживала наряд Лайлы для верховой езды, проходилась по складкам, хмурилась, снимая крохотные пушинки и замечая малейшую капельку грязи.

– Нет, мисс. Мне и это нравится. Я знаю, как вас успокоить. Прочие, Аумаю, этого не умеют. А я умею. Вот уборку я ненавижу, а ей конца нет. Только оано закончишь вычищать, а уже куча другого накопилось. – Ханна бросила взгляд на Лайлу. – Не вините вы себя, мисс Лайла. Я что хочу сказать: если что-то в вашей работе вам ненавистно, это не значит, что вся работа – дерьмо лошадиное.

Лайла зажмурилась и вздохнула:

– Сегодня один мужчина пришел в совершеннейшее отвращение, когда я предложила ему себя в любовницы.

– Ох, мисс, – укоризненно сказала Ханна, закончив с одеждой; теперь она принялась наводить порядок на комоде. – Зачем же вы так? Вы можете заполучить любого мужчину, какого захотите. К чему унижаться?

Поблескивающие серебром щетки были разложены на одной стороне, рядом – пустая коробочка от шпилек. Служанка собрала подвядшие цветы, которые ранее вынула из локонов Лайлы, и сунула их в карман, чтобы отнести вниз.

– Я не унижалась! Я и не хотела быть его любовницей!

– Ну, тогда и не нужно было проситься. Наверное, у него неправильное впечатление создалось. Но так или иначе, вас чужое мнение не волнует. Тут я вами восхищаюсь. Плевать, что тому мужчине стало противно. Будь я богатым мужчиной, я бы вас в любовницы взяла. – Ханна собрала в горсть шпильки, чтобы положить их в коробочку.

– Спасибо тебе, – покорно отозвалась Лайла. – Ты совершенно права. Я веду себя как дура. Какая разница, что подумает тот мужчина? Мне и без него есть о чем подумать. Скажи, во что мне одеться, чтобы пойти на крысиную травлю, – сама я понятия не имею, что выбрать.

Ханна ахнула, и шпильки рассыпались по полу. Минуту назад она хладнокровно перенесла признание в том, что Лайла напрашивалась мужчине в любовницы, но теперь по ее лицу разлился ужас.

– Нельзя вам ходить на крысиную травлю, мисс!

– Можно, и я пойду! – заявила Лайла. – Сегодня ко мне приходила одна девушка – я перед ней в долгу. В любом случае я не могу не помочь ей. Она… – Лайла зевнула. – Знаешь, я тебе завтра расскажу. Или это уже сегодня? Постарайся поспать, Ханна. И я тоже постараюсь. Просто придумай что-нибудь, хорошо? Я не знаю, нарядиться мне мужчиной или проституткой. Как лучше, по-твоему?

Глава 5

Всю ночь Лайла ворочалась в постели. Ее одолевали сны, сны, которые удавалось отгонять от себя долгие годы. Лицо Мэйзи… Я помогу тебе, Мэйзи. Обещаю, я помогу… Я тебя никогда не брошу. Ей снилась не семнадцатилетняя Мэйзи, а Мэйзи в детстве. Лицо сердечком, огромные янтарные глаза, в которых светится доверие. Я знаю, что вы не бросите, мисс Лайла… Мэйзи во сне вложила свою ладошку в ее ладонь, как делала это раньше наяву.

Я знаю, что вы не бросите, мисс Лайла. У девчушки не было и тени сомнения в том, что Лайла поможет ей, что сделает все возможное, чтобы помочь. Ни тени сомнения… Тогда Мэйзи еще верила миру.

Лайла проснулась в поту и залпом выпила стакан воды. Она была совершенно без сил, все тело ломило от усталости, но она боялась снова заснуть, боялась снова взглянуть в лицо малышки.

Но Мэйзи в ту ночь она больше не увидела.

Когда она вновь погрузилась в беспокойный сон, ей явилась Энни Куинн, мать Мэйзи: женщина болталась на виселице.

Лайла задыхалась во сне, билась во влажных простынях, но проснуться не могла. Не могла прогнать это видение. Остаток ночи она отчаянно пыталась выкарабкаться из кошмара, и наконец пробудилась, всхлипывая и хватая ртом воздух.

Лайла видела казнь, а ее сестры не видели. Она так и не сказала Анье и Мире, что была на площади в тот день. Да и вообще никому не сказала. Она много раз жалела, что пошла, и ненавидела себя за эти сожаления. Ей хотелось быть свидетельницей последних минут Энни, и она упросила одного из лакеев взять ее с собой. Почему, она не знала. Возможно, хотела увидеть смерть Энни, быть рядом с ней до конца, а может, надеялась, что каким-то образом в последнюю минуту у нее получится что-то предпринять, чтобы спасти приговоренную. Она и правда попыталась вмешаться, когда на шею женщины накинули петлю: выкрикивала имя Энни снова и снова, пыталась пробиться к ней. Но в столпотворении никто не слышал ее воплей. Энни так и не узнала, что Лайла приходила проводить ее – что приходил хоть кто-то из тех, кто ее любил. Лакей Эндрю держал Лайлу, пока та не прекратила отбиваться. Много лет спустя Лайла опять и опять просыпалась, пытаясь высвободиться из той его мертвой хватки.

Ночь была чудовищной, и Лайла встала рано, проведя в постели не более трех часов.

Все утро она не могла избавиться от кошмаров.

Энни. Энни Куинн…

Энни, которую повесили за преступление, которого она не совершала.

Она ведь его не совершала?

Лайла потерла ладонями лицо, пытаясь разогнать туман, окружавший воспоминания. Неужели она все-таки ошиблась? Воровство было не в характере Энни, но отчаяние способно толкать людей на причудливые поступки. Была ли Энни в отчаянии? А может, она просто захотела забрать кое-что из шкатулки с драгоценностями, а потом вернуть на место? Что, если ей просто понадобилось чуть больше денег на себя или на дочь? И кто же обвинил ее?

Чем усерднее Лайла вглядывалась в прошлое, тем сильнее сгущался сумрак. У Мэйзи было такое же лицо сердечком, как и у ее матери. Но глаза у Энни были темно-карие, мягче и меньше. А у ее дочери глаза цвета янтаря, и они опасно сверкали всякий раз, когда малышка была зла на мир. А она часто бывала зла на мир. Лайла помнила по ее детским годам, и та яростная девушка, которая предстала перед ней прошлым вечером, полностью соответствовала воспоминаниям.

Лайле было всего восемь, когда Энни появилась в доме Марли. Энни была беременна и не могла рассчитывать, что ее наймет какая-нибудь приличная семья. Выбирать она могла лишь между публичным и работным домами. Но удивительно, Сара Марли взяла ее няней для девочек. Как подозревала Лайла, мачеха и не собиралась нанимать нормальную прислугу, которой потребуется достойное жалованье. Энни она взяла потому, что той почти не надо было платить. И Энни была благодарна ей за одну лишь крышу над головой. После появления Мэйзи на свет юной матери дали пять дней отпуска, а потом малютка оказалась на попечении других слуг, собак и лошадей. Немало часов девочка провела, ползая по комнате Лайлы и ее сестер. Леди Марли вечно грозилась избавиться от девчонки, но Энни обещала, что Мэйзи не помешает ей выполнять свои обязанности, и обещание она держала.

Лайла отправилась в школу через три года после того, как Энни появилась в доме, но все эти годы Энни была единственным человеком в доме, которому она могла довериться. Конечно же, Энни не могла заменить ей мать, которую Лайла знала лишь несколько коротких лет. Конечно же, няня не могла возместить Лайле все то, что она потеряла, когда ее привезли в Англию: жару, манго, шумную делийскую суету, вечеринки, которые устраивались на открытой веранде просторного дома ее родителей для сотрудников Ост-Индской компании, гекконов, разгуливающих по стенам комнат, шелест опахал, клубящихся в воздухе запахов кардамона, зиры и прибитой дождем земли, ощущения москитной сетки под пальцами, бескрайнего моря звезд и пения сверчков, которых она ни разу не видела и не слышала в Лондоне, – но по крайней мере хотя бы один человек в доме любил Лайлу, расчесывал ей волосы и сидел с ней ночью, когда она болела простудой.

Когда Лайлу отправили в Лондон, посадив вместе с сестрами на корабль, ей не разрешили взять с собой много вещей. Но она припрятала в своем дорожном сундуке кое-какие сокровища, и уже здесь, в Лондоне, Энни помогала о них заботиться. Крошечный портрет отца и матери – отец с серьезным лицом и ласковыми глазами стоит, положив матери руку на плечо, а мать сидит на стуле, одетая в пронзительно-пурпурное сари: это был цвет просыпающегося солнца в сезон дождей. Лица родителей на портрете не отличались богатством выражения, но Лайле почему-то казалось, что она различает прочные узы любви, соединявшие их, узы, противостоять которым оба оказались не в силах, хотя они и были тяжелой ношей. Давным-давно мать рассказала, что, когда писался этот портрет, Лайла уже росла у нее в животе; и стоило Лайле взглянуть на портрет, как вдоль позвоночника пробегала болезненно-приятная дрожь.

Еще у нее были припрятаны пустая бутылочка из-под розового масла, которая до сих пор пахла мамой, и высушенные бархатцы из гирлянды, которую девочки сделали, когда были маленькими. За всеми этими предметами Энни приглядывала так, словно они были не жалкими остатками утерянного детства, а драгоценностями из золота и серебра.

Когда пропавшую шкатулку Сары Марли нашли в комнате Энни, Лайла была уверена, что недоразумение разрешится. Никакой человек, семь лет проживший под одной крышей с Энни, не мог бы вообразить, что она способна на такой поступок. Энни была миниатюрная, ладная, курчавые волосы зачесывала назад и почти никогда не украшала себя ничем, кроме цветочных венков, которые плели для нее девочки или Мэйзи. Мысль о том, что она может украсть драгоценности, просто в голове не укладывалась. Сама Энни решительно заявляла, что не прикасалась к шкатулке. Если на то пошло, будучи няней девочек, она и не заходила в комнату леди Марли. Ей там нечего было делать.

Шкатулка оставалась без присмотра два часа. Но никто не мог поручиться, что целых два часа держал Энни в поле зрения. Она то появлялась в кухне, то выходила из нее, заглядывала в комнату к девочкам за грязной одеждой, еще где-то мелькала.

Какое-то время она была с Лайлой… Энни впала в истерику. Возможно, она уже догадывалась, чем все закончится. Лайла же не догадывалась. Леди Марли обратила холодный взгляд на Лайлу и спросила, была ли няня с ней в те два часа. Лайла могла бы сразу же ответить «да». Но она помедлила. Потому что Энни не была с ней так долго. Слово «да» вертелось на кончике языка, но тут она заметила злую улыбку на губах леди Марли, улыбку, которую знала более чем хорошо. Это и заставило ее помедлить. Лайла была уверена: даже если она скажет, что Энни все время была с ней, мачеха ей не поверит. Наконец она прошептала: «Да, Энни все время была со мной». Губы Сары изогнулись, и еще до того, как она раскрыла рот, Лайла знала, что та скажет. «Сколько бы лет ты ни прожила здесь, дикарку из тебя не вытравить, верно, Лайла? Ты всегда будешь дочерью своей матери, вечно будешь лгать. Полагаю, именно так она и завлекла моего мужа?»

Разумеется, Лайле следовало настоять на своем, но, когда Сара глядела на нее с такой издевательской насмешкой, она неизменно замирала. Ярость и боль застывали у нее внутри, лишая дара речи.

Энни так и не смогла объяснить, как шкатулка оказалась у нее в комнате.

Долгие годы Лайла терзалась чувством вины: не только из-за того, что она сделала – точнее, чего не сделала, – но и из-за своей сути. Она сгорала от стыда за то, что предала Энни, предала бедную Мэйзи, которая однажды ночью исчезла и больше не вернулась. Дело было не только в том, что она дрогнула. Не только в выражении лица мачехи и ее ужасной улыбке. И не в том, что Лайла не могла сказать, где была Энни в те часы, потому что не знала правды. А ее собственная правда заключалась в том, что Лайла тогда была по уши влюблена в Роберта Уэллсли, юношу ее возраста, с которым познакомилась на вечеринке, и потому не приняла нависшую над Энни угрозу всерьез. С утра и до вечера ее голову туманила одна-единственная мысль, и ни для каких иных мыслей места там не оставалось.

Она была не в силах представить, что Энни не поверят, – не говоря уже о том, что ее повесят. Какой же эгоистичной она была, эгоистичной до невозможности. А Роберт Уэллсли! Хлюпающий носом, прыщавый, вздорный сынок барона волочился за Лайлой два года, а потом заявил, что никак не может жениться на такой, как она: без состояния и без родословной. Красивое лицо и желания тела для барона значат немного, любезно объяснил он. «Ты ведь понимаешь, Лайла… уверен, ты бы сама не захотела, чтобы я женился на той, что ниже меня».

Из-за него! Из-за него она не смогла убедительно соврать, спасая свою единственную подругу.

Однако даже сейчас она не могла сказать, как шкатулка оказалась в комнате Энни.

Сара Марли могла совершить такую подлость, но у нее не было на то причин. Если бы она хотела избавиться от Энни, то просто выгнала бы ее. Могли ли это сделать другие слуги? Но зачем? Царящую в доме атмосферу трудно было назвать счастливой и спокойной. Все подозревали друг друга в чем-то. Сара это поощряла, и кто-то из слуг мог подставить Энни.

Если бы только Лайла могла поговорить об этом с Аньей и Мирой… Но она не могла. Потому что они не общались. И не только потому, что зрелище, от которого Лайла чуть не задохнулась: лицо Энни, ревущая толпа, жаждущая увидеть, как вздернут воровку, изменило ее, сделало замкнутой, по крайней мере в то время. От сестер она все больше отдалялась по другой причине. Невозможно было навести мосты через ядовитые омуты вражды, которые пролегли между ними. Им не достало отваги держаться вместе в доме мачехи, и теперь это было для нее кровоточащей раной.

Было и еще одно обстоятельство. Когда их привезли в Лондон, они невольно стали играть в игру Сары Марли. В игру, суть которой ускользала от Лайлы. Зачем, в конце концов, женщине, лишенной материнских инстинктов, было привозить девочек из Индии? Она едва заботилась о Джонатане, собственном сыне. Интерес к нему она демонстрировала лишь тогда, когда ей что-то было от него нужно, например помучить девочек. В остальном она не проявляла к нему почти никаких чувств. Так зачем же они были ей нужны? Просто чтобы издеваться? Но, разумеется, не было никакого смысла мучить незаконных дочерей покойного мужа, если она мучилась при этом сама, если это доставляло ей неудобство. Леди Марли отослала девочек в школу при первой возможности, однако за обучение требовалось платить. Почему она это делала?

Лайла подозревала, что ответа на эти вопросы она не получит никогда: время упущено. Сары не было в живых уже два года, и мотивы, которыми руководствовалась эта женщина, скрылись во тьме.

И еще при ее жизни между сестрами пролегла тьма. Эта тьма угрожала поглотить Лайлу, если она станет слишком пристально в нее вглядываться.

Глава 6

Ханна пожурила Лайлу, когда зашла в спальню и обнаружила, что та рассеянно перебирает свою одежду, – менее чем через четыре часа после того, как легла спать. Служанка уточнила, не отказалась ли госпожа от своего намерения посетить крысиную травлю, убедилась, что та тверда в своем намерении, как алмаз, и, вздохнув, смирилась. Когда Лайла спросила, может ли она сойти за мужчину, Ханна с некоторой долей иронии покосилась на ее пышный зад. «Тогда проституткой?» – услышав этот вопрос, служанка нахмурилась и покачала головой.

– Я что-нибудь придумаю, мисс. Не беспокойтесь. И лучше бы вам еще поспать. Я помню, вы говорили, что не собираетесь замуж и вам все равно, как вы выглядите, но от мешков под глазами ни мужчине, ни женщине проку нет. Что вас тревожит, мисс? Вы совсем извелись, сами на себя не похожи.

– Ничего. Меня ничего не тревожит, Ханна, – пробормотала Лайла.

Служанка раз-другой искоса взглянула на нее, но ничего не сказала. Пообещала найти, что надеть, и настоятельно посоветовала поспать еще.

Лайла написала короткую записку, вызвала лакея и попросила доставить ее по адресу, потом просмотрела свою корреспонденцию. Поклонники прислали записки и цветы. Генри Олстон написал: «Спасибо за очередной незабываемый вечер». Она вздохнула. Как же вытащить мальчишку из этой влюбленности? Огромный букет от Херрингфорда. «Я сожалею лишь о том, что нам с вами никак не удается уединиться». Боже милосердный… От одной мысли об уединении с Херрингфордом на нее накатывала тошнота. Благодарственная записка от Эннабел Уэйкфилд: «Ты знаешь, в каком состоянии находится мой брак. Твой салон для меня – приют отдохновения». Бедная Эннабел… И все же, прочитав ее записку, Лайла не могла удержаться от гордости. Что бы люди ни говорили о ней и ее «игровом притоне», салон и вправду был приютом отдохновения для мужчин и женщин, которые не могли расслабиться у себя дома. Эннабел была лишь одной из многих. На столике лежали и другие записки – она получала такие после каждого проведенного вечера. Оставив намерение прочесть их все, Лайла сдалась и стала мерить шагами комнату.

Правда была в том, что ее мучила не только мысль о визите Мэйзи Куинн. Стоило ей вспомнить о горящих глазах того мужчины, как дыхание перехватывало в груди. Думая о нем, Лайла останавливалась, сжимала кулаки и устремляла в пространство убийственный взгляд.

Как он посмел! Как он мог! Он ведь совсем не знает ее и сделал такое гнусное предположение. На чем, собственно, оно основывалось? На нескольких часах, проведенных в салоне? Лайла помнила, как он на нее смотрел, как скрупулезно изучал каждый миллиметр ее лица. От мысли о том, что могло броситься ему в глаза, Лайла залилась краской. Например, наверняка он видел, как игриво она разговаривала с лордом Херрингфордом, а тот чуть ли не облизывал ее декольте. И как весело (но доброжелательно!) она улыбалась Генри Олстону. И как же глупо она пошутила про бега! Лайла вспыхнула, сама не зная отчего. Уж точно не от стыда, потому что чего ей, простите, стыдиться? Не-че-го! Она готова была убить Айвора Тристрама.

Она попробовала увидела себя глазами того мужчины. Мнимая любовница его отца! А какое отвращение разлилось по его лицу, когда она предложила себя в любовницы! Ну, ничего, она с ним поквитается. Так или иначе, она найдет способ поквитаться с ним. Видеть этого человека она больше не желала. Абсолютная самонадеянность и невыносимая самоуверенность! Лайла не сомневалась, Айвор Тристрам – один из тех кошмарных людей, которые никогда не подвергнут сомнению ни одну свою мысль, ни один свой поступок. Такие люди всегда правы, а любой, кто осмелится перечить им, заблуждается. Его глаза проникали ей в самую душу, однако ничего не смогли в ней прочесть. Он был обманут легковесным образом хозяйки салона, которым обманывались и остальные. Но разве можно ожидать, что женщина будет выставлять напоказ свою подлинную суть, когда она занята тем, чтобы принимать и развлекать гостей салона? Разве мужчина в парламенте станет рыгать и пускать газы, произнося речь? Разве он отправится на деловую встречу в исподнем? Нет!

– Не особо-то вы проницательны, мистер Тристрам, – проворчала Лайла.

Опять! Опять она думает о каком-то несносном идиоте, когда надо думать только об одном. О Мэйзи. О Мэйзи и о том, как ей помочь. Или хотя бы найти ее.

Ее невеселые мысли прервал звук дверного звонка.

– Наконец-то! – Лайла бросилась вниз по лестнице.

Один из лакеев уже открывал входную дверь.

Как она и ожидала, приехал ее друг Кеннет Лодсли. Он вошел – или, точнее сказать, торжественно вплыл – в переднюю. Вид у него был ослепительный: жилет из золотистого шелка с цветочным узором и темно-малиновыи бархатный сюртук. Панталоны сидели на нем так удачно, что казались нарисованными на мускулистых ногах, прогулочная трость, которой он поигрывал, представляла собой произведение искусства. У Кеннета были надменные глаза и красивые руки, способные железной хваткой держать вожжи спортивного экипажа. Будучи человеком праздным, он и стремился к тому, чтобы производить впечатление человека исключительно праздного. Люди, прикладывающие слишком много усилии, по его словам, относились к наихудшему сорту людей.

Он смерил Лайлу внимательным взглядом.

– Милая, да ты вся пылаешь. Что стряслось? Ты прислала мне срочную депешу, но могла бы взглянуть на часы. Ты знаешь, во сколько я ложусь?

– Не все ли равно! – заявила она, увлекая его в гостиную.

– Ох, мой сюртук! – вскрикнул Кеннет Лодсли, сделавшись похожим на того Кеннета, с которым Лайла познакомилась в Воксхолле[5], когда обоим было по двадцать.

Она тогда плакала из-за Роберта Уэллсли, а он – из-за какой-то девушки, чье имя она уже позабыла. Если вспомнить, идея открыть салон родилась в тот самый вечер. Лайла категорически отвергала идею брака как средства сбежать из дома Сары Марли, и, разумеется, после признаний Уэллсли она зареклась иметь дело с мужчинами. Вот почему она более чем серьезно отнеслась к мелькнувшему в беспечной беседе предложению придумать какой-нибудь источник дохода. Очень скоро после их знакомства Кеннет отметил, что Лайла хорошо со всеми ладит, что она полна энергии и несгибаемого упрямства. И к тому же неизменно обыгрывает его в карты. «Игорное заведение, дорогая, – вот что поможет тебе устроиться в жизни». Сам Кеннет заниматься этим не пожелал, поскольку затея показалась ему слишком трудоемкой, однако он помог Лайле выяснить, на что она может рассчитывать и как добиться желаемого. Не говоря уже о том, что он знал свет, знал всех нужных людей – и уж точно знал, к кому следует обратиться.

– Плевать на твой сюртук, – нетерпеливо бросила Лайла. – Мне нужно, чтобы сегодня вечером ты сводил меня на крысиную травлю. Я пошла бы и одна, но что-то мне подсказывает, что так будет не комильфо. И я даже не знаю, где это, хотя почти уверена, что в Ковент-Гардене. То есть, я полагаю, что могла бы и сама найти, вряд ли это составит сложность, – на всякий случай добавила она. – В общем, там тесно или нет? Там ведь будет полно народу. Но если я пойду одна, то, вероятно, буду привлекать излишнее внимание?

Кеннет недоверчиво смотрел на нее. Голову его украшали ангельские кудри, словно сотканные из солнечного света. Но, по правде говоря, Лайле они больше напоминали пшеничные колосья на полях в окрестностях Дели. Разве что мягче на ощупь. На подбородке у Кеннета была милая ямочка.

– Милая, ты меня пугаешь. – В глазах его застыла озабоченность.

– Знаю-знаю, женщины не ходят на крысиную травлю. По крайней мере, женщины с репутацией. Но у меня ее нет!

– Верно, туда ходят проститутки. Но меня главным образом волнует не это. Меня волнует твой боевой настрой. Кажется, ты намерена во что-то ввязаться. Ах, для меня это утомительно. Я ослабеваю, уже только глядя на тебя.

Лайла знала эту песню. В свете было модно лежать полдня на кушетке и ничем не заниматься. Сама она была другой и понимала прекрасно, что ее вечная одержимость чем-то – причем чаще всего не одной, а пятью срочными задачами – выглядит непривлекательно. Неудивительно, что того мужчину привела в отвращение мысль о том, чтобы взять ее в любовницы.

Но она и не собиралась быть его любовницей.

– Да, – смиренно сказала Лайла, – понимаю, о чем ты. Мои школьные учителя находили любопытство ужасно неженственным. Они не сомневались, что я из-за своего пристрастия к чтению и, как им казалось, нездорового энтузиазма примкну к «синим чулкам» и – о ужас! – умру старой девой. Но разве есть смысл переживать из-за того, что ты не можешь изменить? Учителям я говорила то же самое. Что поделать, если у меня такая натура. Но ты ведь мог разузнать для меня, где это? Я про крысиную травлю.

Кеннет свернулся на кушетке на манер пуделя. Казалось, он уже наполовину уснул.

– Полагаю, дорогая, ты пойдешь туда вне зависимости от того, буду я тебя сопровождать или нет?

– Верно.

– Ну что же, тогда бери бразды правления в свои руки. Для меня это будет самым предпочтительным, ибо принимать решения – тяжкий труд. Надень на меня поводок и командуй.

– Так ты отведешь меня?

Кеннет зевнул.

– Полагаю, да. Хотя только зануды планируют наперед. А можно полюбопытствовать, зачем тебе туда понадобилось?

Расхаживая по гостиной, Лайла принялась объяснять Кеннету ситуацию, но на середине ее рассказа он потерял интерес, отвлекшись на кофе, который принесла экономка миссис Уильямс. От нежных хрустящих «бисквитных пальчиков» молодой человек с содроганием отказался, заявив, что, если располнеет, камердинер тут же уйдет от него.

Сделав глоток, он бросил на Лайлу сонный взгляд.

– Знаешь, до меня дошли преинтересные слухи, что ты собираешься участвовать в Брайтонских бегах на моих рысаках. Ты же понимаешь, что все мужчины будут пялиться на тебя, оценивать твои достоинства и в конце концов объявят мошенницей? И ты, дорогая, окончательно лишишься репутации. Если, конечно, от твоей репутации еще что-то осталось.

Кеннет с любопытством поднял на Лайлу свой лорнет, потому что она внезапно застыла посреди комнаты. Глаза ее сверкнули.

– Будут – и что же? Как будто сейчас кто-то думает обо мне иначе. Я, знаешь ли, твердо вознамерилась сделать это. Преподам им всем урок. Кстати, – спохватилась она, – не знаешь ли ты человека по имени Айвор Тристрам?

Нога Кеннета свесилась с кушетки. Нахальный солнечный луч из окна бил ему прямо в лицо, и Кеннет заслонился так, словно в него целились из ружья.

– Не понимаю, как людям приходит в голову раздвигать занавески. Ты не можешь отучить от этого слуг, как я полагаю? Они, вероятно, думают, что это входит в их прямые обязанности. Айвор Тристрам… Он боксирует у Джексона.

– И что же, он хорош? – спросила Лайла, хотя понятия не имела, почему ее должны волновать успехи Тристрама в боксе. – Если честно, – добавила она, хотя Кеннет ничего не ответил, – у меня создалось впечатление, что он так себе. Его руки показались мне… слабыми.

– Ничего подобного, дорогая. У него убийственный удар левой. Дерется он честно. Весьма благородный спортсмен, да. С ним сложно справиться: он шустрый. И хорошо смотрится без рубашки, а такое не про каждого можно сказать.

В мыслях Лайла внезапно увидела Тристрама без рубашки.

– Хороший наездник, – продолжал Кеннет. – Руки у него ловкие. Но он из тех скучных типов, кто трудится без устали, заботясь о своем имении или что там у них имеется. Я слышал, он вкладывает средства в кофе или что-то вроде этого и получает дополнительный доход. Не пойми меня превратно, он мне не интересен, и я его толком не знаю. Но ято и дело вижу, как вечерами он ездит верхом в парке.

Лайла, которая, слушая Кеннета, рассеянно смотрела в окно, наморщила лоб и вновь повернулась к приятелю.

– Ах да, еще кое-что… Сегодня я думала прогуляться верхом. Ты присоединишься или встретимся позже и сразу отправимся на крысиную травлю?

Кеннет отлепился от кушетки.

– У тебя-то, может, дел нет, а у меня куча. Я заеду за тобой в семь. А до этого, дорогуша, постарайся не влипнуть ни в какие неприятности. И вздремни хотя бы, это полезно для организма. Вот почему я и мечтаю жить на континенте: ради сна и бездумного совокупления. – Это были бы великолепные прощальные слова, но, помолчав, Кеннет добавил: – Чуть не забыл. Ты невероятно успешно сбиваешь людей с мысли, Лайла. Воксхолл-Гарденз, через три дня. Ты придешь? Компания роскошной женщины – это, вне всякого сомнения, именно то, что мне там потребуется.

Поцеловав кончики пальцев Лайлы, он удалился.

Глава 7

Для поездки в парк Лайла всегда одевалась с необычайным тщанием.

В Индии ей, еще маленькой девочке, давали уроки верховой езды. Но ездить ее учили не в дамском седле, боком, а в обычном, и она одевалась как мальчик. Потом, когда их с сестрами привезли в Лондон, по настоянию мачехи она стала ездить «должным, более благопристойным» способом. Однако несколько лет назад Лайла решилась: посоветовавшись с Кеннетом Лодсли, отбросила бессмысленные правила, связанные с общественными приличиями. Если высший свет тебя презирает, а по сути и игнорирует, можно пуститься во все тяжкие. Разве нет?

Лайла вовсе не считала, что таким образом хочет привлечь к себе внимание: ей просто доставляло удовольствие заниматься тем, чем хочется, и так, как хочется. В конечном счете ее эксцентричные выходки шли на пользу ее делу, привлекая в салон еще больше народу. Так что, когда она собиралась прокатиться верхом, она, как и в детстве, надевала грубые ботинки джодпуры – правда, прикрывая их юбкой из гранатового полубархата, – и ездила в седле по-мужски.

Ее грум Роджер Мэнсон держался позади, и это было еще одной уступкой правилам добропорядочности, а так она пребывала во всем блеске своей эксцентричности. Сидела в седле, расставив ноги, не заботясь о том, что видны коленки, перья со шляпы изящно падали на ее темные локоны. Свет за эти годы привык к амазонке, время от времени появлявшейся в Воксхолле и других местах, но престарелые дамы до сих пор устремляли на нее лорнеты. Зато юноши смотрели на нее с восхищением, а те, кто постарше и поопытней, без сомнения, мысленно ее раздевали. Конечно, не все мужчины вели себя подобным образом, но Лайле часто казалось, что пара похотливых взглядов делают неприятными всех, и потом уже не получалось вспомнить тех, кто не осуждал тебя. И не домогался.

Разумеется, публика пялилась и на шелковую полумаску Роджера. Всем казалось, что это была еще одна ее причуда – грум в полумаске средь бела дня.

Лайла высоко подняла подбородок, еще больше выпрямила спину, хотя ее осанка и без того была безупречна, и огляделась вокруг. Как и следовало ожидать, она привлекла к себе массу внимания, и та часть ее души, которая тяготела к уединению и скрытности, сжалась.

Она была весьма рада, когда увидела Генри Олстона: уж он-то избавит ее от внутренних терзаний. Глаза юноши сияли, как и всегда.

– Как чудесно встретить вас здесь, мисс Марли, – сказал он, подъехав к Лайле.

Лайла заметила пару барышень – у одной были поэтичные рыжие кудри и ярко-зеленые глаза. Барышни уставились, стараясь не глазеть, сначала на Генри, а потом, уже менее доброжелательно, на нее. Она бросила на своего воздыхателя изучающий взгляд. Трудно было воспринимать Генри как взрослого человека, однако, будь ей меньше двадцати, она бы, наверное, могла счесть его робкое лицо и нежно-каштановые глаза привлекательными. Ему бы следовало набрать побольше веса и, что гораздо важнее, уверенности в себе, но потенциал у него, несомненно, имеется. Когда он излечится от влюбленности в нее, наверняка сможет составить счастье какой-нибудь девушки своих лет – приличной, из достойной семьи, с достойной репутацией.

Они ехали рядом, болтая. Когда Генри преодолевал свою застенчивость, он принимался говорить о книгах и политике – предметах, которые мужчины обычно не затрагивают в беседе с хорошенькой женщиной. Лайла расслабилась. Но тут, воодушевленный непринужденным разговором, он внезапно заявил:

– Мисс Марли, я уже несколько недель хочу поговорить с вами кое о чем. – Он покраснел. – Но это не тот разговор, какой я мог бы себе позволить завести – и, конечно же, не завел бы в то время, когда вы заняты салоном. Не знаю…

О господи… Лайла беспардонно перебила его:

– Я так счастлива видеть вас в своем салоне! Не поймите меня превратно, заниматься салоном доставляет мне удовольствие. И я всегда рада, когда утомительным вечером можно обратиться за поддержкой к немногим избранным друзьям.

Это на секунду отвлекло Генри, но Лайла тут же пожалела о своих словах, когда он послал ей ослепительную улыбку.

– Рад это слышать, мисс Марли. Вы даже не представляете насколько. Как вы думаете, мы могли бы найти?..

– Ой, это дрозд там? Такие редкие птички, правда? Всегда мечтала увидеть дрозда. А вы? – залепетала Лайла, показывая на голубя.

– Мисс Марли!

Лайла обернулась посмотреть, кто ее зовет. А, лорд Херрингфорд… В любой другой момент она меньше всего хотела бы его видеть, однако именно сейчас он был необходим ей, чтобы предотвратить нежные излияния Генри Олстона.

– Лорд Херрингфорд, – учтиво кивнула Лайла.

Генри, похоже, разозлился, однако он был слишком хорошо воспитан, поэтому любезно поздоровался с Херрингфордом.

Оглядев Лайлу с головы до ног, Херрингфорд провозгласил, что еще никогда не видел столь очаровательного костюма для верховой езды.

– Надеюсь, вам там не натирает? – осведомился он, уставившись на ее бедра.

Лайла вздохнула про себя и уже собиралась сказать, что заметила знакомого и ей пора, но тут в поле ее зрения оказался темно-синий сюртук для верховой езды с бронзовыми пуговицами. Скользнув взглядом ниже, она увидела великолепно сидящие кожаные брюки и изящные сапоги. Айвор Тристрам, собственной персоной. Ну разумеется, теперь она будет встречать его повсюду! Где бы она ни появилась, он тоже окажется там – и обратит на нее свой презрительный взгляд. Нет и не будет спасения от этого человека!

Впрочем, сейчас он на нее не смотрел, а сама Лайла предпочла не вспоминать, с какой целью затеяла конную прогулку.

Айвор Тристрам ехал в компании двух джентльменов. Лайла громко рассмеялась, нагнулась в седле и хлопнула лорда Херрингфорда ладонью по руке, хотя в этот момент он ничего не говорил. Свою лошадь она пустила помедленнее, и ее спутникам – Генри Олстону и Херрингфорду – пришлось сделать то же самое. Но как бы она ни сбавляла скорость, их троица слишком быстро проехала бы мимо Тристрама – если бы Генри Олстон не помахал ему. Из-под опущенных ресниц Лайла наблюдала за реакцией мужчины, и он, вместо того чтобы ответить на приветствие Генри издалека, подъехал к ним.

– Мисс Марли, лорд Херрингфорд, – поздоровался он и бросил на Лайлу пристальный взгляд.

Глаза его были непроницаемы, в них едва теплилось узнавание, и это при том, сколь неприятный разговор состоялся между ними прошлой ночью. Возможно, ему так часто приходилось выяснять отношения с любовницами отца, что он не отличает одну от другой? Лайлу снова посетило странное чувство: она задумалась, каково это быть сыном развратника Бенджамина Тристрама. Ощущает ли Айвор отвращение или стыд? Или, может быть, досаду? Но она тут же прогнала эту мысль. Ни мистер Тристрам-старший, ни мистер Тристрам-младший не стоят того, чтобы думать о них.

– Мистер Тристрам! – сказала она звучным «салонным» голосом, сверкая глазами. – Как же мне повезло встретить столько друзей на прогулке! Ради такого можно стерпеть даже не слишком хорошую погоду. Я уже собиралась отправиться домой, но тут появились мистер Олстон и лорд Херрингфорд. – Лайлу одолевало нехорошее предчувствие, что теперь она будет говорить жизнерадостным тоном, как заведенная. – Сегодня такая влажность, даже для Лондона слишком. – Вытащив из рукава платочек, она промокнула лоб. – Наверное, я ужасно выгляжу.

– О, напротив! – воскликнул лорд Херрингфорд. – Я всегда говорил, что испарина в небольших количествах делает женщину более желанной.

Идиот! Лайла с трудом удержалась, чтобы не скривиться. Вместо этого она улыбнулась еще шире.

– Вы всегда умеете подобрать нужные слова, лорд Херрингфорд. Но честное слово, моя одежда прилипла ко мне в самых неподходящих местах! – Она была противна самой себе, и даже Генри выглядел слегка ошарашенным, услышав это признание, но все равно смотрел на нее обожающим взглядом.

Херрингфорд начал крениться в сторону ее груди, и Лайле захотелось влепить ему пощечину. Она крепче сжала поводья.

– Ваша одежда, она еще больше подчеркивает ваше совершенство, дорогая моя…

– Я планирую сегодня сходить на крысиную травлю, лорд Херрингфорд, – оборвала она похотника. – Горничная хочет нарядить меня молочницей. Полагаю, в таком костюме вы на меня даже не взглянете. – Она покосилась на Тристрама.

Генри удивился еще больше.

– Не знал, что вы посещаете крысиную травлю.

– Вами овладело кровожадное настроение, мисс Марли? – вежливо спросил Тристрам.

– Да, представьте себе, овладело.

– А вы не находите это гнусной забавой?

Да, она находила это гнусной забавой. И подозревала, что упадет в обморок, увидев обезглавленную крысу. Это было ужасно – бедные, бедные зверьки. Пусть и крысы.

Она покачала головой.

– Наш город заполонен крысами, и это проблема, не так ли? Крысиная травля – один из способов ее разрешения. К тому же крысоловам нужно зарабатывать, иначе их гильдии погибнут.

– И это, как я подозреваю, отличный способ привлечь к себе внимание, – добродушно произнес Тристрам. – Вы ведь этого добиваетесь?

– О да, – ответила Лайла, – я обожаю привлекать к себе внимание. Я просто купаюсь в нем.

Она расплылась в ослепительной улыбке. Но на всякий случаи смотрела прямо перед собой, чтобы никто из мужчин не заметил опасного огонька в ее глазах.

– И вы обязательно приходите, мистер Тристрам, если у вас есть такая возможность, – сказала она, бросив на него взгляд из-под ресниц. – Должна признаться, что, едва познакомившись с вами, я уже не в силах обходиться без вашего общества.

Он промолчал – лишь вежливо улыбнулся.

Теперь Лайла думала о том, как бы ей сбежать от этой компании. Мистер Тристрам Совершенный окончательно вывел ее из себя.

– Слышал, у вас в доме случилась заварушка, Тристрам, – напомнил о себе Херрингфорд. – Так и не поймали того молодца?

Заварушка? Лайла взглянула на Тристрама, но на лице его не дрогнул ни один мускул.

– Пока нет, – коротко ответил Тристрам. – Но я поймаю его. Это лишь вопрос времени. У меня есть все улики против него.

В Лайле проснулось любопытство.

– О, а что случилось? Какая-то тайна? Любовная история?

Губы Тристрама скривились так, словно он не верил в само существование подобных историй.

– Вряд ли. Один человек – ласкар – жестоко напал на мою кузину Тиффани. Он сбежал, и мы не смогли передать его в руки сыщиков уголовного суда[6]. Но Тиффани удалось вырвать у него кинжал. И этот кинжал у меня.

Лайла нахмурилась. Сердце мучительно заколотилось в груди. Ласкар… Матрос-индиец. Напал на кузину Тристрама, молодую девушку… Нет, этого не может быть. Конечно же, не может быть, чтобы это оказался мужчина Мэйзи. Однако что сказала Мэйзи? Что ее парень набросился на какую-то молоденькую фифу. Мэйзи кого-то увидела в ее салоне ночью, и это заставило девушку убежать…

– Чертовы дикари! Даже когда их привозят в цивилизованную страну, они все равно ведут себя как обезьяны, – сказал Херрингфорд.

Лайла промолчала, еще крепче сжав поводья. Никто из мужчин, похоже, даже не подозревает, что лорд Херрингфорд только что сказал нечто оскорбительное для нее. Ласкар – матрос из колоний; они нанимаются на британские суда за ужасающе низкое жалованье, а когда сходят на берег, вынуждены сами заботиться о себе во враждебной среде. «Мне с моим лицом и ему с его лицом – на что нам рассчитывать?» Так сказала Мэйзи. Она подняла глаза и обнаружила, что Тристрам смотрит на нее. Кровь прилила к ее лицу. Значит, он понял, как хлестнули ее слова Херрингфорда. Черт бы его побрал! Лайла не нуждалась в понимающем взгляде этого сноба. Кто знает, что за этим взглядом скрывается: жалость или отвращение? Ей не нужно ни то ни другое. Айвор Тристрам ничем не отличался от Херрингфорда. Если матрос из колоний каким-то образом оказался в доме его кузины, он немедленно произвел его в злодеи.

Лайла с тревогой подумала о кинжале. У ласкара скорее всего приметный кинжал – индийский, опознать такой легко. Что все это значит? Что парень Мэйзи – если это и вправду парень Мэйзи – действительно напал на девушку?

Они еще немного проехали вместе, болтая ни о чем. Лайла мило улыбалась, хотя мысли ее неслись вскачь. Вскоре Генри заметил коляску своих родителей и распрощался со всеми, выразив надежду на то, что в другой раз сможет провести с Лайлой больше времени. Может быть, здесь же, в Воксхолле? Через несколько дней в парке будут запускать шар, наполненный горячим воздухом. Лайла пробормотала, что, вероятно, придет, но будет с Кеннетом Лодсли. Генри ее слова обрадовали, а упоминание Кеннета ничуть не смутило. Он коснулся шляпы прощаясь и легким галопом ускакал прочь.

Херринфорд, весь красный и запыхавшийся, наконец заявил, что если не промочит горло немедленно, то умрет прямо у них на глазах. Он тоже уехал, и Лайла осталась наедине с Айвором Тристрамом.

Она ожидала, что он тоже придумает что-нибудь и распрощается – у него не было ни малейших причин оставаться в ее компании, к тому же вряд ли он хочет, чтобы его увидели вместе с предположительной любовницей отца. Однако нет, он продолжал молча ехать рядом с Лайлой.

Не сговариваясь, они остановили лошадей в тени под каштанами. Лайла успокоила Полли, свою кобылу, чуть крупноватую для нее, большую любительницу поскакать галопом. Тристрам похлопал по холке своего великолепного серого жеребца. Парк вокруг них был полон наездников, но было нечто такое в солнечном свете, пробивавшемся сквозь кроны, отчего Лайле показалось, будто они здесь одни – и может быть, не только в парке, но и в целом мире.

Почему-то Лайлу до крайности волновало то, как Тристрам смотрит на нее. Казалось, он мог прочитать все на ее лице, даже то, что она желала бы скрыть. Ее волновали его руки, непринужденно сдерживающие жеребца, его бедра и то, как безупречно облегал мускулистое тело сюртук. Меньше всего она хотела, чтобы он заметил волнение, охватившее ее. Будь она сейчас у себя в салоне, она бы нашла, что ему сказать. Придумала бы штук двадцать бессмысленных реплик. Но сейчас в голову ничего не шло.

– Он ее изнасиловал? – выпалила она и прикусила губу. И как она только ухитрилась спросить такое? – Ласкар, я имею в виду, – добавила она упавшим голосом.

Вопрос Лайлы наверняка поверг Тристрама в шок, но он лишь смерил ее холодным взглядом.

– Нет. Но не сомневаюсь, он сделал бы это, если б его не остановили.

– Почему вы так уверены, что именно он напал на вашу кузину?

– В комнате было темно. Когда мои люди услышали, как Тиффани кричит, когда прибежали с лампой, – там были только они: моя кузина и этот ласкар.

Действительно, это звучало неопровержимым обвинением. Однако Мэйзи была уверена, что ее парень ни на кого не мог напасть. Да это попросту было рискованно. Зачем? Если у него уже была подруга – Мэйзи, – к чему подвергать себя такому риску, к чему набрасываться на девушку явно не из простых? Разумеется, он знал, чем это грозит: виселицей. Цветной мужчина напал на белую женщину – удивительно, что это еще не превратилось в громкий скандал.

Лайла с усилием наморщила лоб; ее размышления нарушил голос Тристрама:

– Кто же это будет, мисс Марли? Невинный Генри Олстон или не столь невинный лорд Херрингфорд?

Скрипнув зубами, она заставила себя обернулась к нему:

– А вы не забыли о вашем отце, мистер Тристрам? И как же вы сами? У меня такая репутация… Я ведь не могу выбирать лишь между этими двумя.

– Вы ведь не собираетесь и вправду отправиться на крысиную травлю? – неожиданно спросил Тристрам.

Лайла взглянула на него с удивлением.

– А почему вас это волнует? – вопрос сам сорвался с ее губ. И прозвучал грубо.

Взглдд Тристрама посуровел, и Лайла снова заставила себя улыбнуться. Этот человек чересчур обидчив на слова.

Помолчав, он сказал:

– Даже любовницам следует заботиться о поддержании репутации. Так как же мне не волноваться?

Лайла опешила. Щеки ее залила краска.

– Да как вы смеете?! Если вы считаете, что я стану вашей… – Она запнулась.

Губы Тристрама тронула легкая улыбка.

– Занятно, – пробормотал он, – а я думал, вы и в самом деле хотели, чтобы я взял вас в любовницы.

Не удержавшись, Лайла издала тихий рык.

– Возможно, вопрос не столько в том, возьмете или не возьмете вы меня в любовницы, мистер Тристрам. А в том, возьму ли я вас в любовники.

Мимо пробежала стайка смеющихся детей. Лошадь Тристрама заволновалась, но, даже сдерживая животное твердой рукой, мужчина продолжал смотреть Лайле прямо в глаза. Ее слова повисли в воздухе, и она ощутила злость, осознав, в какое сильное волнение привел ее этот наглец. По ее спине пробежала капля пота, а между ногами стало влажно. Черт!

Тристрам бросил взгляд на ее губы.

– Той ночью я говорил необдуманно – и невежливо. – Лайла была удивлена, услышав это. – Вам наверняка нелегко будет лишиться гарантированного дохода, но я охотно компенсирую вам убытки.

Она вздрогнула, как от пощечины. Мгновение назад ей показалось, что, возможно, он разгадал ее. Что под его самоуверенностью скрывается понимание и, может быть, даже крупица доброты. Но нет, он решил изобразить из себя благодетеля, предлагая возместить то, что она потеряет, если перестанет быть любовницей его отца. Мгновение назад в его глазах горело желание. Возможно, всего одна искра, но Лайла видела ее. А теперь в его взгляде было уже знакомое ей презрение.

Лайла сверкнула глазами.

– Может быть, я не отпущу вашего отца так легко, мистер Тристрам.

– Ну, с вашей стороны это будет изрядной глупостью. Я человек состоятельный.

Он пришпорил своего жеребца, и ей оставалось одно: смотреть на его прямую спину, на то, как крепко он обхватывает ногами конские бока.

Лайла снова рыкнула – и повернула к дому.

Глава 8

Айвор был противен самому себе. Он превращается в подобие собственного отца! Вот этого он точно предвидеть не мог. Конечно, он знал о своих недостатках: заносчив, склонен к упрямству и скоропалительным суждениям, не стремится близко сходиться с людьми. Он предпринимал все усилия, чтобы события развивались так, как ему хочется, не имел привычки просить и редко выслушивал чужое мнение. При этом он хорошо выполнял свою работу – и тут уж, если требовалось, мог посоветоваться с другими, но окончательное решение всегда принимал самостоятельно, без колебаний. Таков был его характер, и он не собирался меняться. Но сейчас… Сейчас в лице этой особы возникло нечто иное, нечто новое и не совсем понятное для него.

Он видел ее дважды: сначала в салоне, а теперь еще и на прогулке верхом. Дразнящие улыбки, пронзительные взгляды, игривые слова, которые произносятся исключительно для того, чтобы привлекать внимание, – именно такой он и представлял хозяйку игорного заведения.

Но… Вне всякого сомнения, она была прекрасна. Тонкий привкус инаковости выделял ее из толпы. Ее локоны выглядели так, будто их вовсе не укладывали. На лице ни румян, ни мушек. Кожа бледная, однако не такая, как у истинных англичанок, скорее оттенка сливок, тронутых солнцем. Платье, что было на ней в салоне, идеально облегало фигуру, не строгое, но и не кричащее. Украшений немного и явно восточной работы: серьги с колокольчиками очень шли ей. Разговаривая с кем-то, она поводила руками на манер танцовщицы, и это было не продуманное движение, а спонтанное, естественное. А уж когда он увидел ее в парке в смелом наряде… Да еще эта несравненная посадка на лошади…

Лайла Марли возбудила в нем нешуточное желание.

Айвор положил кнут и перчатки на столик в своем доме в Блумсберри и отправился в кабинет. Лайла не отпускала его. Вне всякого сомнения, восхитительная женщина, и есть в ней что-то такое. Он никак не мог подобрать подходящего слова. Что-то такое ускользающее, что невозможно увидеть, но только почувствовать. Как будто она скрывает от окружающего мира важную часть себя. Хозяйка салона – лишь ширма, а что за ней? Он бы многое отдал, чтобы подобрать ключик к тайной части ее души. Айвор был взволнован, чего с ним прежде никогда не бывало.

Он держал в руках стопку писем, но даже не смотрел на них. Боже милосердный… Эта чертовка околдовала его. Что он такое выдумывает? Она всего лишь хозяйка салона, довольно опытная, надо сказать, знающая, как привлечь и удержать клиентов. Разве он не видел, как она играла с Генри Олстоном, Херрингфордом и бог знает с кем еще? Для нее мужчины как марионетки. Не имеет значения, насколько развращен лорд Херрингфорд и насколько юн Генри Олстон. Она дергала за ниточки обоих.

И все же, все же… Понимая все это, он не мог, находясь рядом с ней, не следить с болезненным наслаждением за стремительной сменой выражении на ее лице, за тем, как нетерпеливо она смахивает волосы со лба, как смеется, как искусно избегает в разговоре тем, которые ей не по нраву.

И она – она – была любовницей его отца.

Его внутренности свело от отвращения.

Айвор задумался, устремив взгляд в окно на розовый сад. Перед тем как встретиться с ней, он навел справки. Лайла Марли получила образование, причем хорошее образование: училась в первоклассной частной школе. Она знает толк в музыке, еде и этикете. Умеет вести беседу, а значит, прочитала достаточно книг. Чтобы зарабатывать на жизнь, она могла бы стать гувернанткой или школьной учительницей. Но она предпочла устраивать карточные вечера, и это многое о ней говорит. Любовник, а особенно богатый любовник, при таком образе жизни неизбежен, и у нее богатый выбор, в чем нетрудно было убедиться.

Он пришел в салон, ожидая увидеть расчетливую женщину. Но Лайла оказалась умна и чувствительна – чего он никак не ожидал. Откровенно говоря, мисс Марли совершенно не походила на прочих любовниц отца. Ни выставленных напоказ драгоценностей, ни осветленных локонов, ни мушек, ни надушенных перьев, ни нюхательной соли в мешочке на случай внезапного обморока, – другие отцовские пассии без этого не обходились. Может быть, поэтому она так легко очаровала его, что в ней не было ни капли наносного?

Айвор вздохнул. Он рос, наблюдая за вереницей отцовских любовниц. Отец не скрывал их. То есть он, конечно, не приводил любовниц в дом и следил за тем, чтобы жена и любовница не оказались на одном балу. Но он и не прятал этих женщин от общества: брал их с собой в театр, прогуливался с ними в парке, водил по дорогим ресторанам и магазинам. Все жалели «бедную Хизер», мать Айвора. Именно по сочувственным взглядам и шепоткам он еще ребенком начал догадываться, что-то в их семье далеко не все идеально. Родители почти не разговаривали друг с другом, спали в разных комнатах, и часто один из них жил в городе, а другой – в их поместье в Эссексе. Став постарше, Айвор задумывался, что их вообще могло связывать. Отец был энергичным и деятельным. Мать по полдня проводила в постели. Она не любила никуда выезжать: один-два светских визита в месяц были для нее пределом. И если отец всегда был прямолинеен и нетерпелив, то она почти ко всему безразлична.

Айвору было досадно, что мать, закрываясь в своей спальне, отстраняется и от него, словно она ненавидела всех мужчин, даже в лице собственного сына. Достигнув половой зрелости, он стал испытывать вину за то, что он сын своего отца. За то, что в его жилах течет кровь Бенджамина Тристрама. Конечно, у него были скоропалительные романы, но любовниц – нет.

Слова Лайлы Марли не шли у него из головы. Взяла бы она его себе в любовники? Она!

Айвор встряхнул головой. Ничего, это пройдет. Он просто увлекся, такое и раньше бывало. Впрочем, это даже не увлечение. Это… Не более чем любопытство. Лайла Марли – красивая женщина и знает, как заманить в свои сети мужчин. Он с этим справится. Он обязательно справится.

Взгляд Айвора снова упал на письма. Он не мог заставить себя сесть за стол, поэтому взял стопку в сад и устроился за кованым столиком в тени дерева. Слугам будет о чем посудачить, когда они увидят его сидящим в саду в одной рубашке, ведь они воспринимают его строгим, «застегнутым на все пуговицы» господином. Вокруг гудели пчелы, лучи солнца нежно гладили шею, розовые кусты с цветами всех мыслимых оттенков, от белого и нежно-розового до темно-багрового, благоухали, и меньше всего Айвору сейчас хотелось думать о письме матери, уехавшей в Эссекс.

Он сам написал ей несколько дней назад. Сообщил, что собирается поговорить с Лайлой Марли и твердо намерен отвадить эту женщину от отца.

«Ты ведь уверена, что она путается с отцом?»

Теперь он проклинал себя за эти слова. Мать знала наверняка, еще бы ей не знать, если ничего другого она и не ожидала от своего мужа, к тому же у нее есть свои источники. Зачем ему понадобилось задавать этот вопрос? Когда он встретился с Лайлой Марли, та не стала отрицать связь, однако было во всем этом что-то недоговоренное.

Айвор вскрыл конверт.

«Я обвинила твоего отца в связи с этой женщиной.

В ответ он заявил, что это не мое дело и что он будет мне благодарен, если я оставлю его любовниц в покое.

Айвор, мне не к кому обратиться, кроме тебя. Эта женщина годится ему в дочери. Неужели у него совсем нет ко мне сострадания? Я больна, и доктор подтвердил, что, возможно, мне осталось несколько месяцев. Немного уважения перед концом – это все, чего я прошу…»

Он хотел договориться с Лайлой – предложить ей отступные, но у него ничего не вышло. Тем не менее с этим делом надо покончить. Айвор снова вспомнил колкую фразу: взяла бы она его себе в любовники. Ну нет, он больше не хочет ее видеть и решит этот вопрос другим путем.

Взяв из стопки чистый листок, он торопливо начал писал своему поверенному Тревору Симондсу, но тут в сад вбежала его кузина Тиффани. Она была в платье из лимонно-желтого муслина, блестящие волосы цвета свежей соломы рассыпались по плечам, светло-голубые глаза сияли. Айвор был рад видеть, что она оправилась от испуга, пережитого недавно.

Тиффани была завидной невестой. Ее отец, дядя Айвора, нажил немалое состояние на торговле колониальными товарами. Тиффани была единственной наследницей, и к тому же она была прехорошенькой.

Девушка упала в садовое кресло, ойкнула, вскочила и посмотрела себе за спину.

– Я испортила платье, да, Айвор?

– Подозреваю, у тебя есть еще штук двадцать ничуть не хуже, – небрежно бросил он, дописывая очередную фразу.

– Ты даже не посмотрел на меня, – обиделась она. – А мужчины по большей части считают меня восхитительной.

– Разумеется, ты таковой и являешься, – ответил Айвор, пробегая глазами письмо.

– Скажи, какого цвета у меня глаза, – потребовала Тиффани.

– Голубого.

– Ах да, в нашем роду у всех голубые глаза, – капризно сказала она.

Тиффани убежала в дом и вернулась с пледом, которым укутала кресло, затем пристроилась на самом краешке.

– Знаешь, Айвор, а другие мужчины мною восхищаются, да.

– Нисколько не сомневаюсь.

– Полагаю, ты крутишь роман с какой-нибудь богатой вдовой или оперной певицей? – спросила девушка, прищурившись. Она никак не могла понять такого пренебрежения к своей особе со стороны кузена.

– Не выдумывай, – отрезал Айвор.

– Миссис Мэнфилд, вы бы назвали меня красивой? – обратилась Тиффани к экономке, вынесшей в сад поднос с чаем.

В серых глазах миссис Мэнфилд блеснул огонек. Айвор знал ее с детства. Если и был пример безупречной домоправительницы, то миссис Мэнфилд как нельзя лучше подходила под это определение. Серебристые кудри аккуратно собраны в пучок, на черном платье ни единой лишней складки. Туфли с пряжками сверкали, точно два зеркала.

– Я бы сказала, более чем, мисс Тиффани, – ответила она.

– Ну вот, а Айвор так не считает. Впрочем, ему нелегко угодить, верно? Я о том, что ему уже двадцать восемь, а он до сих пор не женат. И любовницы у него нет.

Миссис Мэнфилд, по всей видимости, не тревожил тот факт, что юная мисс затронула столь деликатный вопрос. Она улыбнулась и заметила, что в мире не найдется ни двух одинаковых мужчин, ни двух одинаковых женщин.

– К некоторым любовь приходит поздно, – невозмутимо добавила она, – но поглощает без остатка.

– О да! – воскликнула Тиффани. – Подозреваю, в любви Айвор будет проявлять такое же ослиное упрямство, как и во всем остальном.

Когда экономка ушла, девушка задумчиво произнесла:

– Двадцать восемь – это не такая уж и старость… Даже тридцать пять – еще не старость. Ну, не совсем старость, – нахмурив лоб, она затеребила тонкую ткань своего платья.

Айвор отложил перо и крайне внимательно посмотрел на кузину.

– Ты про кого это, Тифф?

– Он немного старше, вот и все, – она вздернула подбородок. – Ик тому же он граф.

– Так-так. На пятнадцать лет старше тебя. Но граф, да. Это должно сгладить разницу в возрасте. – Айвор не удержался от иронии.

Тиффани мотнула головой.

– Можно подумать, мне есть дело до твоего мнения!

– Разумеется, нет. Мне бы и в голову не пришло подозревать обратное. Но теперь я не усну, раздумывая, зачем ты пришла, – добродушно произнес Айвор.

– Затем, что папа не одобрит эту партию, и я хочу, чтобы ты его убедил… Что я хочу именно этого, потому что с этим человеком я обрету счастье.

– Если он граф, я не предвижу никаких затруднений, – Айвор сплел пальцы.

Тиффани не сиделось спокойно. Она подхватила с подноса печенье и принялась размалывать его в крошку.

– Я просто на всякий случай. У вас, у мужчин, всегда предрассудки. Будь мама жива, она бы вразумила папу. – Девушка вскочила. – В общем, я хотела тебя предупредить, вот и все. Я хочу сказать: что с того, если человек потерял деньги… – Тут она запнулась.

Айвор нахмурился.

– Он играет?

– Немного…

– Погряз в долгах?

– Может быть. Но что с того? Если у него долги, это же не значит, что я ему нужна лишь ради денег. Мне пора. – Она развернулась, собираясь уйти.

– Тифф, – остановил он ее. – Долги изрядные?

– Я не знаю. И мне все равно! Если у женщины ни гроша, но ее любит богатый мужчина, свет смотрит на это сквозь пальцы. Почему же нельзя наоборот? Он меня любит. Он хочет быть со мной. Никакие встречи, никакие письма, никакие поездки не способны отвлечь его от меня. А я… Я предпочитаю быть с тем, кто всегда со мной, а не с тем, кого постоянно тянет куда-то! Отец строг, и много ли он уделяет мне внимания? – Теперь она говорила так, словно защищалась, даже зарделась вся.

Аивор взглянул на кузину мягче.

– Тифф, не все такие, как твой отец.

– Я молода, Айвор, но это не означает, что я не понимаю, чего хочу. Мне нравится, что он внимателен ко мне. Он меня слушает. И смотрит на меня, когда слушает.

– Не вижу в этом никакого подвига.

– Ты сам не смотришь на меня, когда я с тобой разговариваю. И папа не смотрит. Ты хоть когда-нибудь на женщину смотришь, когда она что-то тебе говорит?

Айвор замер, вспомнив лицо, обрамленное темными локонами, прямой, дерзкий взгляд.

– Иногда, – наконец ответил он, сделав над собой усилие, и поднял глаза на кузину. – За что еще ты любишь этого человека, кроме того, что он уделяет тебе внимание?

Тиффани, чье имя происходило от греческого имени Теофания – «чувствительная», снова упала в кресло – от этого порывистого движения ее волосы и платье взметнулись волной.

– Я знаю, что папа этого не одобрит.

Айвор смерил кузину изучающим взглядом. Тиффани не впервые решалась сделать что-то, что не одобрил бы ее отец. Сколько раз она заводила дружбу с сомнительными личностями. К примеру, несколько месяцев назад она познакомилась со стареющей актрисой, чья репутация была безнадежно подмочена еще в молодости, и та выманила у нее изрядно денег и драгоценностей. Айвор не верил, что Тиффани была столь наивна – скорее она просто хотела позлить отца. А может, привлечь к себе его внимание. Было бы лучше, если бы Артур проводил с дочерью больше времени и не диктовал ей так жестко, что можно делать, а чего нельзя. Тиффани вела бы себя куда приличнее, проявляй к ней отец хоть немного нежности и терпения. Но этих качеств у его дяди Артура не было.

– Разве ты обделена вниманием мужчин, Тифф? – мягко спросил Айвор.

Ничего не ответив, она снова принялась теребить платье. Всего пару лет назад Тиффани была в два раза толще, чем сейчас, лицо ее покрывали неприглядные прыщи, а платья ей кроили так, чтобы скрыть отсутствие талии. Полнота ушла, как и прыщи, однако Айвору казалось, что она до сих пор видит себя неуклюжей коровой, после школы попавшей в круговорот светской жизни и вынужденной состязаться с чудесными барышнями, обладательницами безупречного телосложения и столь же безупречной уверенности в своей неотразимости.

– Тиффани, ты же знаешь, ты очень красивая… – начал он.

Ее это рассердило.

– Вот не надо этой снисходительности, Айвор!

Правда была в том, что даже после того, как Тиффани избавилась от полноты и прыщей, нельзя было сказать, что она действительно была в центре внимания, что от кавалеров у нее отбоя не было, а если кто-то и начинал ухаживать за ней, то все это быстро заканчивалось. Несмотря на ее привлекательность и богатство, никто пока не намеревался сделать ей предложения, а Тиффани выходила в свет уже три года.

– Почему у тебя ничего не вышло с Гербертом Лонгом? – вдруг спросил Айвор, подумав о том, что Тиффани права и он, ее старший кузен, и правда не уделяет ей внимания.

– Он был малолетний дурак, вот почему. – Девушка мрачно нахмурила лоб. – Представляешь, сказал, что я за него цепляюсь. Что проходу ему не даю. Что мужчине нужно иметь возможность вздохнуть свободно!

У Айвора кольнуло сердце.

– А другие? Ведь кто-то был до Герберта?

– Ты, наверное, будешь винить в моих неудачах меня саму, как папа? Ну вот что, хватит! Джонатану я и вправду нужна. Он не считает, что я слишком к нему липну и не даю дышать. Его не злит, когда я хочу быть с ним рядом. Это не преступление – хотеть, чтобы тебя… замечали и любили! – выпалив это, она зашагала к дому.

Так вот какие чувства владеют ею! Тиффани уверена, что ее любовь и потребность в заботе отвергают. Какие же болваны окружают ее… Айвор внезапно ощутил острую радость от того, что Тиффани не была ему дочерью. И мгновенно устыдился этого.

– Тифф, насчет той ночи… – окликнул он ее и замолчал, ощущая неловкость.

Черт подери, он не обязан решать ее проблемы. Но Артур, ее отец почти не вспоминал о ней, лишь выдавал деньги. Родных братьев и сестер у нее нет, а мать Тиффани умерла, когда ей было три.

Девушка удивленно вздернула брови.

– О, не волнуйся. Серьезного ущерба я не понесла.

– Тот человек тебя поранил?

– Поранил? Да так, ерунда. У меня несколько синяков на руках и пара царапин.

– Я понимаю, что было темно, но что-то ты ведь видела? Что-то запомнила?

Кузина насупилась.

– А мне нужно что-то помнить, Айвор?

В этом была вся Тиффани. Ей всегда хотелось завести домашних питомцев, но мысль о том, что они могут умереть, охлаждала ее пыл. Она с удовольствием каталась на пони, но лишь до того момента, когда упала с него. Она была не приспособлена к неприятным сторонам жизни. Подлинная представительница рода Тристрамов.

Айвор видел, что ей не терпится уйти.

– Это важно, Тифф. Удели мне две минуты.

– Мне и правда нечего сказать. Я помню все смутно. Наверное, потому что не хочу помнить. Я даже не помню толком, зачем я зашла в кабинет.

Однако она вернулась от двери и снова осторожно села в прикрытое пледом кресло.

Тиффани молчала так долго, что Айвор уже ждал, когда она встанет и объявит, что ничего не помнит. Но тут на лице кузины внезапно вспыхнуло удивление.

– Представь, я только что вспомнила, зачем зашла в кабинет. В коридоре я увидела горничную. Но ты ведь не нанимал новых горничных?

– Насколько я помню, нет.

– Она была низенькая. Выглядела очень уверенно. Она из колоний, ну, или, знаешь, не сама из колоний, а кто-то из ее родителей мог быть оттуда. Из Африки или с Карибов.

– Тифф, я не нанимал новых горничных.

– Я так и поняла. Она была одета в черное, как другие слуги. Но держалась – ох, как бы сказать… Знаешь, когда ты оказываешься в новом для тебя месте, когда ты не знаком со всеми комнатами, при всей своей уверенности ты ведь слегка растеряешься, да? Вот и она так выглядела. Мне стало любопытно. Я пошла за ней, но потом потеряла ее из виду. Решила, что она свернула в кабинет, – и тоже зашла туда. Но там было темно. Тогда-то на меня и напали.

– Что он сделал?

Тиффани побледнела и стиснула ладони.

– Он схватил меня за горло и прижал спиной к стене. Я даже вздохнуть не могла. – Девушка со всхлипом втянула воздух. – Кажется, он что-то сказал. Что-то вроде «Ты меня хотела, да?» – я не помню точно. Я вырывалась. По правде говоря, я не успела подумать, что ему нужно и что он собирается сделать, – у меня кровь в жилах застыла. Но потом мне удалось ударить его коленом так, что он ослабил хватку. Я его оттолкнула. Потом я услышала шаги и подумала, что это он, наверное, выбежал из комнаты. Но нет, он был там и снова подступил ко мне. Я схватилась за какой-то предмет и сумела его вырвать, а потом оказалось, что это был кинжал. В тот момент я уже вопила во весь голос, хотя сама этого не замечала. Вдруг зажегся свет, и в кабинет вбежали люди. – Тиффани пожала плечами. – Остальное тебе известно, дорогой. – Она чуть выпрямилась в кресле. – После этого случая я чувствую себя уже лучше, – беспечно добавила девушка и попыталась улыбнуться. – Ну, Айвор, разве ты не гордишься мной? Не такой уж и размазней я оказалась.

– Я никогда не называл тебя размазней, – мягко сказал Айвор.

Он был потрясен рассказом кузины и чувствовал, как в душе его поднимается гнев на мерзавца. Ласкар сумел сбежать еще до того, как Айвор вбежал в комнату: выпрыгнул в окно. Но кое-что он успел заметить: вытянутое бородатое лицо, длинную рубаху поверх штанов из хлопчатобумажной ткани. Ему казалось, что он сумеет узнать этого человека, если увидит снова.

– Я никогда такого не говорил, Тифф, – повторил он.

– Ах, но ты так наверняка думаешь. По твоему мнению, одно лишь то, что я люблю красивые вещи и хочу… хочу быть любимой, делает меня размазней. Но суть в том, что женщине просто нужно быть любимой, Айвор. Всем женщинам это нужно. – Она бросила на него упрямый взгляд. – И что в этом дурного?

Айвору снова вспомнилось лицо Лайлы Марли, ее темные, почти черные глаза. Эта женщина знает, что нужно предпринять для того, чтобы с удобством устроиться в жизни.

– Всем женщинам, Тифф? Нет, не думаю. Некоторым женщинам нужно другое. – Он поднялся и протянул кузине руку.

Тиффани взяла ее и встала. Вид у нее был слегка удивленный.

– Ты не слишком предвзятым стал к старости?

Айвор рассмеялся.

– Представь себе, я и сам задаюсь этим тревожным вопросом. Но так или иначе, я разыщу ласкара, Тифф. Обещаю тебе.

Она театрально содрогнулась.

– Ты выглядишь таким серьезным, братец, что я вся трепещу. Не знай я тебя как следует, решила бы, что ты обо мне чуть ли не волнуешься.

Запечатлев на щеке Айвора легкий поцелуй, Тиффани снова направилась к двери, ведущей в кабинет.

Айвор горестно покачал головой.

– Разумеется, я о тебе волнуюсь.

Тиффани обернулась, по-голубиному склонила голову набок.

– Да, может быть, и так. Но волноваться о ком-то и открывать кому-то свою душу – это совсем не одно и то же, мой милый кузен.

Глава 9

Лайла в глубоких раздумьях собиралась на крысиную травлю. Ханна посоветовала нарядиться как можно неприметнее и подготовила для нее простое льняное платье, светло-голубое в мелкую розочку. Она принесла изношенные ботинки и нарочито небрежно причесала Лайлу, чтобы пряди торчали отовсюду, но, когда она предложила поджелтить зубы и зачернить парочку, чтобы было похоже на дырки, Лайла взбунтовалась. Ханна пожала плечами и сказала, что с полным набором белоснежных зубов притворяться беднячкой глупо. Но Лайла стояла на своем, придумав сходу, что она-де служила горничной у доктора и приучилась следить за зубами.

– Только не разговаривайте там, – мудро заметила Ханна. – Стоит вам открыть рот и сказать по своему обыкновению что-нибудь эдакое – все, конец вашему представлению.

– А может, доктор занимался моим образованием. Может, его жена была славная женщина и научила меня читать и писать. Она была мне как родная мать, и сердце у нее было золотое. Она меня кормила… кексами с тмином и пирожными с заварным кремом! – Лайла притворно вздохнула: – Как же я по ним скучаю. По доктору и его жене, в смысле. Они погибли в результате ужасного столкновения с чем-то таким…. С неуправляемой почтовой каретой, вот!

Ханна, давно привыкшая к выдумкам своей хозяйки, покачала головой. Она стояла на коленях, пытаясь сделать подол платья пообтрепаннее.

– Вам бы писательницей быть, уж такие вы истории сочиняете. Получше, чем мисс Мира…

Лайла пожала плечами.

– Ну нет, у меня, в отличие от сестер, нет талантов.

Мира была литератором. Она вела светскую хронику в газете и делала это бесподобно. Ядом не брызгала, но ее тонкие шуточки читатели обожали. Другая ее сестра, Анья, играла на ситаре при дворе стареющей королевы Шарлотты и тоже пользовалась успехом, без нее не обходилось ни одно светское мероприятие. Две подлинно одаренные женщины.

– Я ничего не умею…

– Напрасно вы так. Вы прекрасно управляетесь в своем салоне. У вас получается угадывать, что требуется вашим гостям, чего они хотят. И вы даете им это. Разве это не талант – разбираться в людях?

Лайла нахмурилась, а Ханна продолжила:

– Беда ваша в том, мисс, что вы не нашли времени присесть и подумать, чего же хочется вам самой. – Обеими руками служанка усердно работала над юбкой Лайлы, и хотя во рту она зажала булавки, слова ее прозвучали вполне отчетливо.

– Что за бредни! – вспылила Лайла. – Я знаю, чего хочу. Мне хочется уюта и комфорта. Я не хочу вечно дрожать из-за счетов. И уж точно не хочу, зевая от скуки, присматривать за чьими-то мерзкими спиногрызами. Быть гувер-нанткои не для меня. Я не хочу вступить в брак с человеком, которого не люблю, из соображений, что он может обеспечить мне защиту. Для всего этого я слишком люблю себя.

Ханна поднялась на ноги и машинально пригладила волосы Лайлы, но потом опомнилась и снова растрепала ее локоны.

– Не сомневаюсь, что желания у вас правильные, мисс. – Она придирчиво осмотрела хозяйку. – Ну что же, пожалуй, сойдет. Если чернить зубы вы не желаете, то, думаю, вид у вас в самый раз.

– Спасибо, но зубы я трогать не дам. И кстати, я вижу, ты не веришь тому, что я тебе только что сказала о своих «хочу» и «не хочу».

Ханна, которая уже собиралась уйти, остановилась в дверях.

– О нет, тут вы ошибаетесь, мисс Марли. Вы не из тех женщин, что радуются холодной постели. Муж или не муж, но одна вы не останетесь. – Это была непозволительная колкость с ее стороны, но Лайла стерпела.

Спустя четверть часа Лайла спустилась в гостиную. Кеннет не опоздал: при всех его недостатках он был человеком пунктуальным. Увидев приятельницу, Кеннет застыл на месте и в ужасе воззрился на нее.

– Боже правый…. Ты поменялась жизнями с неведомой мне сестрой-близняшкой? Она выросла в бедности и зарабатывает на пропитание уборкой чужих домов? Я почти чувствую, как от тебя пахнет капустной похлебкой!

– Не будь таким снобом, – строго ответила Лайла, однако сердце у нее упало.

Она забыла предупредить Кеннета, как следует одеться, и он пришел в щегольском наряде: изящный коралловый сюртук, жилет цвета индиго и идеально сидящие брюки. Никто и ни при каких обстоятельствах не принял бы Лайлу за его спутницу.

– Переоденься, милая, и немедленно! – Кеннет скривился. – Мне дурно от одного взгляда на тебя. В страшном сне такое не приснится!

– Я не буду переодеваться. Ханна права, так я вызову меньше подозрении.

– И ты, получается, ставишь мнение своей служанки выше моего? Она, надо полагать, имеет успех в высшем свете? Ох, Лайла, сколько раз я тебе говорил, что такой красивой женщине, как ты, при любых обстоятельствах надо сиять. Ты прячешь свою красоту под тонкой вуалью приличия, но твои старания никто никогда не оценит, как бы благопристойно ты себя ни вела. Бастардов не нанимают на работу, не вступают с ними в брак и не приглашают на приемы, – безжалостно заявил он. – По крайней мере, люди из приличного общества.

Лайла и бровью не повела. Она привыкла к колкостям Кеннета, к тому же он был прав. В школе у нее были подруги, но они не воспринимали ее как ровню. Девочки не звали ее к себе погостить на лето, не приглашали на Рождество, не спешили знакомить со своими родителями. Даже те из них, с кем она обменивалась секретами, пришли бы в ужас, вздумай их братья обручиться с «полукровкой». С ней было приятно проводить время, не более того. Взрослые женщины и вовсе смотрели на нее с усмешкой, а кто-то – и с брезгливостью, а мужчины, по крайней мере сейчас, – с похотью во взгляде.

Это были тяжелые мысли, и Лайла упала духом, хотя они с Кеннетом еще не вышли из дома.

– Кеннет, тебя занесло. Я не на прием собираюсь и пойду так, – упрямо заявила она. – Тебе не нужно показывать, что ты знаешь меня. Если ты просто будешь там, я буду чувствовать себя в безопасности.

– Переоденься, говорю.

– Кеннет, я не стану переодеваться, – топнула ногой Лайла.

– Милая, послушай меня. Мужчины вроде меня, конечно же, ходят на крысиную травлю. Для нас это развлечение. И некоторые берут с собой женщин. Но женщины идут туда не смотреть, как терьер гоняется за крысами. Если это приличные женщины, они думают о том, как бы себя показать, а если это женщины определенного толка, то они думают о деньгах. Если ты заявишься туда в таком наряде, то будешь выглядеть, как женщина определенного толка. Такого толка, – добавил он для пущей ясности, – который предполагает почасовую оплату. Понимаешь, о чем я?

Они препирались еще долго, и в конце концов Лайла победила. Но Кеннет заявил, что и близко не подойдет к ней: будет делать вид, что они не знакомы.

Глава 10

Многие районы города с приближением ночи затихали, но Ковент-Гарден, напротив, оживал. Было уже почти девять часов, солнце село, но света только прибавилось. Зажглись яркие огни, из открытых дверей заведений доносилась музыка, в воздухе висел гул голосов – для праздной публики вечер только начинался.

Изредка Лайле случалось бывать здесь, и всякий раз она ощущала волшебное чувство освобождения. В Ковент-Гардене можно было вести себя легкомысленно и беспечно, отбросив дневные проблемы. Люди выходили из колясок, девушки хихикали, мужчины и женщины обменивались быстрыми многозначительными взглядами. То был флер предвкушения. В Ковент-Гардене не надо было думать о счетах, о том, что пора заплатить прислуге, и прочих скучных вещах. Соблюдать мало-мальское реноме тут тоже не требовалось. Но что самое удивительное, в расслабленной атмосфере этого места, где полно проституток и жиголо, Лайла забывала на время, что она и сама в известной степени отброс общества.

Когда Кеннет открыл неприметную дверь, гул превратился в гвалт. Лайла охнула. Она пыталась представить, что скрывается внутри, но такого не ожидала. Густым облаком в помещении висел табачный дым. Густо нарумяненные и напудренные женщины сидели на коленях у мужчин. От оборок и шелковых накидок рябило в глазах. И женщины, и мужчины пили из высоких кружек, смеялись во весь голос, а кто-то целовался взасос, несмотря на публику вокруг. Но были здесь и другие – те, кто пришел развлечься. Своими глазами посмотреть на травлю и все, что ей сопутствует. Не исключено, что потом в салоне Лайлы какая-нибудь леди будет рассказывать о пережитом пикантном приключении.

– Я и представить не могла, что в Лондоне столько кровожадных людей! – крикнула Лайла Кеннету, забыв, что он предупредил ее: я тебя знать не знаю, дорогая.

Кеннет, хотя и старался ее не замечать, держался поблизости.

– И в жизни не видела столько проституток! – продолжила она делиться впечатлениями.

Кеннет нахмурился.

– Постарайся не манерничать, – прошипел он, подходя на полшага. – Если ты будешь изображать девицу строгих правил, тебя быстро раскусят. Не забывай, как ты одета.

– Тут и без травли беззащитных крыс хватает впечатлений, – вздохнула Лайла. – А девиц и без меня на любой вкус.

– Да, по-моему, немного чересчур, – согласился Кеннет.

Лайла задумалась, как же она увидит Мэйзи в толпе. Это казалось невыполнимой задачей. Но если она не найдет Мэйзи или по каким-то причинам девушка не придет, ни разыскать ее, ни тем более помочь ей уже не будет возможности.

Отбросив условности, Кеннет протянул Лайле кружку эля, но едва она поднесла ее к губам, как было объявлено, что представление вот-вот начнется и всех просят пройти вниз. Сообщил об этом толстобрюхий краснолицый мужчина средних лет. У него были такие длинные усы, что он завел их на затылок и подвязал ленточкой. Звали его Дуболом Дики.

Все вскочили. В углу помещения был люк, ведущий в подвал, и к нему выстроилась очередь. Лайла подумала, что дамам в корсетах и турнюрах будет неудобно спускаться по железной лестнице. Когда они с Кеннетом добрались до люка, Лайла с некоторым удивлением обнаружила, что ее кружка пуста. Неужели она все выпила?

– Лайла, полезай в люк, – прошипел Кеннет. – И прекрати цепляться за мой рукав! Мы с тобой не знакомы. То есть познакомились только что. Считай, что я тебя подцепил.

Она стала спускаться по узким ступенькам, хихикая оттого, что ноги так и норовили запутаться в подоле. Узкая юбка уж точно не была приспособлена для чрезмерных физических усилий, и в конце концов ее пришлось задрать. Лайлу шатало. Насколько же крепким был эль в той кружке?

В подвале была круглая арена с низким бортиком, места для зрителей в метре от арены отгораживала крепкая веревка. Лайла поддалась настроению толпы. Она немного удивилась, заметив, что снова хихикает, ей захотелось еще эля, но об этом пока придется забыть. Люди все еще спускались в подвал, за веревкой стало тесно. Спиной Лайла ощущала давление горячих тел; здесь были молодые и старые, крепкие и хилые, от бедных плохо пахло, да и от состоятельных не лучше. Лайлу толкали и дергали, но, странное дело, ее это не беспокоило. Стать частью этой безумной толчеи – в этом было что-то завораживающее. На несколько мгновений Лайла даже забыла, что пришла сюда искать Мэйзи.

– Ну, значится так, люди добрые! – прокричал Дуболом Дики. – Джеки сегодня расщедрился, и у нас тут имеется три сотни отборных серых крыс, самых лучших из тех, что можно сыскать в Лондоне. Ну так вот, скажу один раз и повторять не буду. Если вы не будете держаться за веревкой, пеняйте на себя. Не будьте остолопами, ребята. Не пытайтесь подойти ближе к арене. А вы, дамы, не толкайте никого своими дыньками, особенно ты, Сисястая Бетти!

Женщина с огромным декольте хохотнула, сложила пальцы в неприличную фигуру и сообщила Дуболому Дики, что готова проделать с фитюлькой у него в штанах. Лайла не смогла удержаться от смеха. Даже стоявший неподалеку от нее Кеннет усмехнулся. Надо же, оказывается, не все на свете навевает на него скуку.

– Ну-ну, Бетти, поосторожней! – сказал Дуболом Дики. – Мы оба знаем, в ком сегодня будет мой прибор. И если тебе повезет, ты узнаешь, за что, собственно, меня прозвали Дуболомом!

Толпа одобрительно заревела. Дождавшись относительной тишины, Дики принялся объяснять правила. Сегодня за первенство боролись семеро владельцев собак, и победителем станет тот, чей пес убьет наибольшее количество крыс.

Правила были оглашены, зрители сделали ставки, и состязание началось. Первым на арену выпустили злобного бультерьера – Лайла в жизни не видела таких горящих глаз. Обнажил зубы и брызжа во все стороны слюной, бультерьер бросился на крысу. Не прошло и трех секунд, как он впился в жирное тельце. Дальше Лайла смотреть не осмелилась. Спотыкаясь, она стала выбираться из толпы. Зрители подбадривали пса так громко, что в голове у нее зазвенело.

Кое-как Лайле удалось добраться до стены. Она с трудом удерживала равновесие и почти не сомневалась, что все-таки осушила еще одну кружку эля, которую Кеннет – или, возможно, кто-то еще – сунул ей в руки. Хихикнув, она огляделась. В стенах подвала были проделаны ниши – видимо, раньше в них хранили бочки со спиртным. Она залезла в одну из них и вытянула шею, стараясь отыскать Мэйзи. А что, если беременной девчонки тут нет? Да разве возможно кого-то найти в такой толпе? Тут и черные, и белые, и женщины в темных грубых юбках и льняных блузах, и женщины в приличных платьях. Все орут, свистят и визжат. И если на то пошло, как ей теперь отыскать Кеннета?

Все еще надеясь разглядеть Мэйзи в толчее, Лайла забралась на лестницу. Она стояла там довольно долго, и от какофонии звуков у нее закружилась голова.

И когда она начала задаваться вопросом, не была ли вся эта затея ошибкой, мимо нее пробежала Мэйзи.

Глава 11

Лайла ахнула и бросилась за девушкой. Но перед ней выскочил мужчина и перехватил Мэйзи; они оба исчезли в толпе. Лайла вскрикнула от разочарования. Куда, черт возьми, они подевались? Когда она вновь заметила парочку, то едва не потеряла дар речи. Они устроились в сумраке одной из ниш, штаны мужчины растеклись вокруг его лодыжек, а Мэйзи стояла перед ним на коленях, взяв в рот набухший пенис. Мужчина вцепился ей в волосы и понуждал двигаться быстрее.

– А ну, прекрати, ублюдок! – не сдержалась Лайла.

Но ее никто не услышал, и, наверное, к лучшему, потому что Мэйзи обслуживала его вполне добровольно, в силу своей профессии. Иногда даже игриво посматривала на него.

Вскоре все было кончено. Мужчина извергся в рот Мэйзи, натянул штаны и дал ей несколько монет, которые девушка, не пересчитывая, шустро засунула под корсаж. Потрепав Мэйзи по волосам, мужчина с довольным видом удалился. Девушка сплюнула в угол, взяла кружку с элем, кем-то оставленную рядом с нишей, и торопливо прополоскала рот. Выйдя из ниши, она наткнулась на Лайлу, сверлящую ее мрачным взглядом.

– Вы! Вы следите за мной или как? Я же сказала, мисс Лайла, мне ваша помощь не нужна! – Сердито сверкнув глазами, Мэйзи хотела уйти.

Черт! Да эта девчонка может хоть минутку постоять на месте? Лайла схватила Мэйзи за локоть и развернула к себе.

– Не смей снова от меня убегать! И хватит шипеть на меня. Насколько я помню, это ты явилась ко мне домой.

Злость ушла с лица Мэйзи, она усмехнулась.

– Будь я важной белой леди, мисс Лайла, я была бы рыжая. У меня характер как у баньши. И Сунил то же говорит. Только у вас характер не сильно лучше, чем у меня.

К своему ужасу, Лайла икнула. И без какой-либо связи с предыдущей репликой заявила девчонке:

– Ты пьяна.

Мэйзи снова усмехнулась.

– Да вы и сами надрались, я дико извиняюсь, в крысиную задницу. Качаетесь, как деревце на ветру. Но мне-то глоток-другой в работе помогает. А у вас какие оправдания, мисс Лайла?

Лайла хихикнула. Она ничего не могла с собой поделать – казалось, ей снова пятнадцать, а Мэйзи, совсем еще малявка, подбивает ее залезть на дерево поискать запретных плодов. Лайла, помнится, поддалась. Она всегда охотно содействовала Мэйзи в ее шалостях. Сердце кольнуло: Лайла поняла, что скучала по Мэйзи. Скучала все эти годы. Мэйзи и ее мать Энни были зияющей дырой в ее душе – одной из многих зияющих дыр.

Каким-то образом в руках у Лайлы оказалась еще одна кружка. Кто ее дал? Лайла ополовинила содержимое одним жадным глотком. Затем строго взглянула на девушку.

– А твои Сунил знает, что ты сосешь другим мужчинам?

На лице Мэйзи вновь проступила ярость.

– Я для него – невинная белая лилия, какой бы ни была у меня кожа. Так что я буду премного благодарна, мисс, если вы не станете об этом распространяться. Мне жить на что-то надо. И ему жить на что-то надо. А как он найдет работу, если по всему городу ищут ласкара, который бросается с ножом на приличных барышень? – Она рыгнула. – Ваша правда. Я ужралась.

Это хотя бы означало, что догадка Лайлы оказалась верна. Сунил и ласкар, побывавший в доме Айвора Тристрама, – один и тот же человек, хоть она и надеялась, что это не так. И этот ласкар, вне всякого сомнения, был теперь в беде.

Лайла крепко сжала плечо Мэйзи:

– Расскажи мне, что случилось.

Мэйзи вырвалась.

– Мне работать надо, пустите. Видите, там мужики новые ставки на собак делают? После этого им неймется куда-нибудь семя излить. И я могу подсказать, куда именно, если вы понимаете намек, мисс Лайла.

– Да ладно, хватит. Шокировать меня не выйдет, можешь и не пытаться. И где прячется твой Сунил?

Мэйзи снова рыгнула.

– Ах, Ваше Величество, пожалуйста, будьте любезны. – Она сделала реверанс, а потом протянула Лайле руку как бы для поцелуя.

– Я знаю, где твоя рука была совсем недавно, – сказала Лайла с отвращением. – Поэтому, если не возражаешь, я тебе просто помашу, нахалка.

Боже ж ты мой, эту малолетку можно хоть как-то привести в чувство?

– Пока мы с вами тут болтаем, малафья того мужика мне в желудок стекает. Так или иначе, мисс Лайла, вы мне не поможете. И вы мне мешаете работать.

– Хватит, Мэйзи. Я заплачу тебе жалкие гроши, которые ты получаешь от этих свиней, и тебе даже не придется вылизать за это мой член!

1 Популярные в XIX веке карточные игры. – Здесь и далее примеч. пер.

2 Индийский рамми – разновидность карточной игры рамми; шатрандж – восточная логическая игра для двух игроков, существовавшая до шахмат.

3 Блюдо восточной кухни, жареное или печеное тесто с разнообразной начинкой.

4 Нечто особенное (фр.).

5 Воксхолл-Гарденз – лондонский увеселительный сад, в XIX веке одно из главных мест общественного отдыха.

6 Первое полицейское формирование при главном уголовном суде Лондона, существовало до появления лондонской Столичной полиции.

Продолжение книги