Лето в пионерском галстуке бесплатное чтение

Глава 1

Возвращение в «Ласточку»

У него в багажнике действительно лежала лопата. А почему бы и нет, ведь держать ее там – абсолютно естественно для русского человека. А если зима, сугробы? И пусть на дворе только сентябрь, мало ли – в грязь заедет или провалится куда? Наличие резиновых сапог и омывайки их тоже удивит?

Глядя в заинтересованные глаза гаишников, Юра не мог понять, разыгрывают они его или нет. Мужики же местные, неужели не понимают?

Выслушав его объяснения, гаишники – двое из ларца одинаковы с лица – синхронно кивнули, но не отпустили. Поняли по водительским правам, что иностранец, и, видно, захотели получить сувенир – иностранные деньги. Мол, зачем Юре лишние неприятности, ведь нарушение правил налицо. Знак есть? Есть. Скорость превышена? Превышена. Следовательно, нарушение было? Было. Еще бы не было! Крутая горка, а внизу знак, скрытый пушистой веткой тополя. Юра его просто не заметил!

Он ухмыльнулся:

– Лучше бы, вместо того чтобы стоять внизу с радаром, ветку отпилили. Раз ограничение стоит, значит, не просто так, значит, участок опасный!

На это гаишники, лица, как видно, не заинтересованные в безопасности дорожного движения, ответили не очень приветливо, мол, не в их компетенции ветки пилить, а не в его – указывать.

– Ладно, штраф так штраф, – повертев в руках водительские права, вздохнул тот братец из ларца, что повыше. – В принципе, этот вопрос можно решить и попроще… Зачем вам лишние неприятности?

Внутри Юры шла борьба европейской принципиальности – все-таки полжизни в Германии прожил – и здравого смысла. Добиваться справедливости, требуя, чтобы ветку спилили, а обвинения сняли, или дать взятку и сэкономить время? Бой был недолгим, здравый смысл победил. Неприятности Юре и впрямь были незачем.

– Сколько?

Мужики переглянулись, хитро сощурились:

– Пятьсот!

Юра полез в бумажник; вскоре доблестные гаишники подобрели и заулыбались. По-дружески поинтересовавшись, куда он направляется, с готовностью предложили показать дорогу, чтобы «герр иностранец» ненароком не заплутал в такой глуши.

– В деревню Горетовка как проехать? На карте деревня есть, а дороги нет. Но я помню, была такая.

– Горетовка? – переспросил высокий. – Это уже не деревня давно, там сейчас коттеджный поселок.

– Ладно, пусть не деревня, но доехать-то туда можно?..

– Доехать-то можно, а вот заехать – это вряд ли. Там охраняемая территория, просто так не попасть.

Юра задумался. До разговора с гаишниками у него был четкий план: попасть в Горетовку и по бывшим колхозным полям спуститься к реке. Но оказалось, в деревню не пробраться… Может, все-таки рискнуть? Договориться там с кем-нибудь из охраны? Юра покачал головой – нет, слишком много времени потеряет, если не удастся. Оставалось одно – через лагерь. И он снова спросил:

– Ладно. Тогда как доехать до «Ласточки»?

– Куда?

– В пионерский лагерь «Ласточка» имени Зины Портновой. При советской власти где-то недалеко был такой.

Брат из ларца, что пониже, просветлел.

– А-а-а, лагерь. Да, был…

Другой брат, что повыше, подозрительно покосился на Юру:

– А вам туда вообще-то зачем?

– Я же в СССР родился, ездил в тот лагерь, там детство мое прошло. Das Heimweh, Nostalgie… – Он исправился: – Ностальгия!

– А, понимаем, понимаем. – Гаишники переглянулись. – Карта есть?

Юра передал одному из них карту и внимательно проследил, куда тот указал пальцем.

– Вам по Р-295 до указателя на село Речное, метров двадцать – и будет поворот направо, свернете и до конца дороги.

– Спасибо.

Получив карту обратно и обменяв сто гривен на «всего доброго», Юра отправился в путь.

«Как знал, что хоть раз, да остановят!» – он выругался и нажал на газ.

Он совершенно не узнавал этих мест, ориентировался только по карте. Двадцать лет назад тут, вдоль дороги, густые темные подлески сменялись подсолнечными полями, а сейчас сюда медленными, но широкими шагами добирался город. Леса вырубили, поля выровняли, несколько участков огородили заборами. За ними виднелись краны, тракторы, экскаваторы, шумела стройка. Горизонт, который Юра помнил чистым и безумно далеким, теперь казался серым, маленьким, а все пространство до него, куда ни глянь, было утыкано дачными и коттеджными поселками.

Возле указателя на село Речное он свернул, как и посоветовали. Асфальтированная дорога закончилась резко, словно оборвалась; машину тряхнуло. Лопата в багажнике звякнула громко, напомнив о себе, будто живая.

Он совершенно не помнил, как проехать в лагерь. В последний раз Юра видел «Ласточку» двадцать лет назад – и то никогда не ездил туда сам, его привозили. Как это было весело – катить в составе колонны одинаковых белых в красную полоску «ЛИАЗов» с табличками «Дети» и флажками. Особенно в авангарде, сразу за машиной ГАИ, чтобы всё – и дорога, и небо – было как на ладони. Слушать вой сирены, распевать детские песни хором или скучать, глядя в окно, потому что уже вырос из глупых куплетов. Юра помнил, как в свою последнюю смену не пел, но слушал: «У машин глаза горят, на кабинах флаги, это едет наш отряд в пионерский лагерь…» – а двадцать лет спустя слышал лишь звон прыгающей в багажнике лопаты. Ругался сквозь зубы на колеи и ямы, молился, чтобы где-нибудь не завязнуть, и смотрел не на голубое небо, а на серые тучи.

«Только бы не полило!»

План действий был додуман и утвержден. Рассчитывая попасть в деревню, он выехал днем, но, чтобы пробраться внутрь лагеря, следовало дождаться ночи. Дальше все решено: сентябрь, последняя смена кончилась, значит, детей уже нет, лагерь – не военный объект, там должен остаться только сторож, мимо него Юра запросто прошмыгнет – ночью в лесу темнота хоть глаз выколи. А если все-таки заметит, на это тоже найдется решение. Конечно, дед-сторож поначалу испугается рыщущего по кустам мужика, но придет же в себя, разглядит же, что мужик хоть и с лопатой наперевес, но адекватный, не алкоголик и не бомж, а дальше они договорятся.

Пионеры… красные галстуки, зарядки, линейки, купания и костры – как это было давно. Должно быть, сейчас все совсем по-другому: другая страна, другие гимны, лозунги и песни; дети теперь без галстуков и значков, но дети-то те же и лагерь тот же. И скоро, совсем скоро Юра вернется туда, вспомнит самое главное в его жизни время, вспомнит самого главного человека. Быть может, даже узнает, что с ним произошло. А это значит, что, возможно, когда-нибудь он снова встретится с ним, со своим настоящим и единственным другом.

Но, затормозив у знакомой вывески – затертой, покосившейся, на которой с трудом можно было различить буквы, – Юра увидел то, чего больше всего опасался. От железной ограды, которая раньше тянулась по всему периметру, остались лишь металлические столбы – не сохранилось ни прутьев, ни сеток. Красивые, почти что величественные красно-желтые ворота оказались сломаны: одна створка кое-как держалась на ржавых полувыбитых петлях, а вторая лежала рядом, явно не первый год зарастая травой. Сторожевая будка, когда-то разрисованная сине-зелеными ромбами, теперь почернела – краска давно облупилась, деревянные стены домика сгнили под дождями, крыша обвалилась.

Юра тяжело вздохнул – значит, и сюда добралась разруха. Где-то в подсознании таилось подозрение, он ведь в Германии не в железной коробке жил и знал, что творилось в Украине после развала СССР, знал, как закрывались заводы. А этот лагерь был прикреплен именно к одному из них. Но Юре совсем не хотелось думать, что та же судьба постигнет «Ласточку». Ведь это было самое яркое место его детства, солнечное пятно в памяти. Ведь именно здесь двадцать лет назад он оставил больше половины себя… И сейчас Юра чувствовал, как выцветает эта память, будто та краска на сторожевой будке, опадая сырыми хлопьями в высокую траву.

Воодушевление, с которым он ехал, сошло на нет. Стало тоскливо и грустно – настроение соответствовало пасмурной погоде, мелкой мороси, накрапывающей с неба.

Вернувшись к машине, Юра переобулся в сапоги, достал из багажника лопату и закинул ее на плечо. Переступив через ржавые листы того, что когда-то было створкой ворот, пошел вглубь пионерского лагеря «Ласточка» имени пионера-героя Зины Портновой. ***

Шаг вперед становился шагом назад – обратно по временнόй шкале, в полузабытое прошлое, в счастливое время, когда он был влюблен. Под ногами темнели покрытые трещинами плиты, вокруг шумел встревоженный дождем лес, а в памяти вспыхивали солнечные зайчики и бежали по старой лагерной аллее все быстрее и быстрее, в последнее лето детства.

Он остановился неподалеку от перекрестка. Налево уходила дорожка в столовую, направо – тропинка в недостроенный корпус, а прямо в центр лагеря вела некогда широкая аллея пионеров-героев. Вокруг грудились сломанные плиты, но возле клумбы, в самом центре перекрестка, уцелел крохотный пятачок.

«Ведь это же было здесь! Да, точно, на этом самом месте!» – улыбнулся Юра, вспомнив, как поздней ночью, пока весь лагерь спал, чертил белым мелом самую красивую на свете букву – «В».

Тогда, следующим утром, идущие на завтрак ребята гадали: что это за контур вокруг буквы? Рылькин из второго отряда смекнул:

– Это ж яблоко, ребят!

– Что за сорт яблок такой на «В»? Вадимовка, может? – предположил Вася Петлицын.

– Сам ты Вадимовка! Васюган это! – оспорил Рылькин и, глядя на Петлицына, захохотал: – Васюган!

А Васька вдруг раскраснелся.

Никому и в голову не пришло, что вместо контура яблока здесь должно было быть сердце. Это Юрка, узнав среди ночных шорохов звук любимых шагов, так застеснялся, что рука его дрогнула, и получилось то, что получилось: яблоко.

Поддев носком сапога обломок плитки, Юра огляделся вокруг. Время не пощадило ни аллею, ни клумбу. Везде валялись ржавые перекрученные балки – остатки каркаса ворот, гнилые доски и щепки, куски кирпича… Куски кирпича! Он схватил тот, что поострее, и присел на корточки. Уверенным движением начертил огромную, красивую, с завитушками «В» и заключил ее в сердце. Снова в кривое и кособокое, но его, Юркино, сердце. Циничный взрослый Юра унял скепсис и мысленно кивнул себе юному – пусть то, что должно здесь остаться, останется.

Воспоминания влекли его дальше по аллее пионеров-героев. Вдалеке виднелась широкая лестница в три ступеньки, ведущая к главной площади лагеря. Запустение, царившее на аллее, напомнило Юре кладбище. Он будто бродил по нему, старому и заброшенному – то тут, то там, точно надгробия, торчали из зарослей замшелые памятники и постаменты. Когда-то грозно смотрящих на запад статуй было семь, когда-то Юра, как тысячи других пионеров, не только знал имена и подвиги этих детей, но и всеми силами стремился быть похожим на них и брал пример. А спустя два с лишним десятка лет забыл даже лица, с трудом узнав одного только Леню Голикова.

Юра шел дальше по разрушенной аллее. Определить, что когда-то здесь стелился ровный светло-серый асфальт, можно было только по его крошеву в густой траве. Юра все брел и брел мимо разрушенных постаментов и с жалостью смотрел на гипсовые руки, ноги и головы, торчащие из зарослей. Его встречали безжизненные потемневшие туловища с вывернутыми наружу арматуринами и потертые таблички с именами. Табличек сохранилось всего три: Марат Казей, Валя Котик, Толя Шумов.

А вот в конце аллеи, рядом с лестницей, уцелела доска почета. Когда-то она была застеклена, сейчас разбитое стекло торчало острыми осколками по углам. Зато благодаря небольшому козырьку над доской некоторые надписи оставались видны довольно хорошо и даже сохранились три черно-белые фотографии.

«Смена № 3, август 1992 года. Заслуги и достижения», – прочитал Юра в самом верху доски. Значит, вот когда была последняя смена. Неужели лагерь проработал всего шесть лет с тех пор, как он приезжал сюда в последний раз?

Поднимаясь по лестнице, ведущей к площади, Юра чувствовал, как его сердце замирает от нахлынувшей тоски. Не страшно, когда старое заменено новым; страшно, когда старое просто забыто и брошено. Но еще хуже от того, что он сам все забыл и бросил, а ведь когда-то искренне клялся помнить и детей-героев, и пионерию, и особенно «В». Ну почему же он нашел эту проклятую Горетовку только сейчас? Почему только сейчас вернулся? Черт с ними, с заветами Ленина, красными знаменами, клятвами, которые его заставляли давать! Как же он допустил, что не сдержал слова, данного единственному другу?

Юра споткнулся об обрывок выцветшего щита с надписью «Наше будущее светло и прекра…».

– Да не очень-то оно светло и совсем не прекрасно, – буркнул он, переступая последнюю ступеньку.

Самое главное место лагеря, как и все остальное, выглядело плачевно. Площадь была завалена мусором и опавшими листьями, сквозь дыры в асфальте к бледному солнцу пробивались пучки бурьяна. В самом центре, среди каменного крошева, валялся обезглавленный памятник Зине Портновой, пионеру-герою, чьим именем назывался лагерь. Юра узнал ее и выругался сквозь зубы – девочку, пусть и гипсовую, было очень жаль. Она ведь совершила настоящий подвиг, за что с ней так обошлись? Он хотел бы поставить ее на ноги, но сделать этого не мог – из отбитых голеней торчали ржавые железные крепежи.

Юра прислонил торс к постаменту, поставил рядом голову и обернулся посмотреть на единственное, что уцелело на площади, – голый флагшток, который так же, как двадцать лет назад, гордо устремлялся в небо.

Впервые Юра приехал в «Ласточку» в одиннадцать, и этот лагерь привел его в такой восторг, что родители стали брать путевки ежегодно. Юрка обожал это место в детстве, но с каждой сменой возвращение приносило меньше и меньше радости. Здесь ничего не менялось: год от года те же пройденные вдоль и поперек тропинки, те же вожатые с теми же поручениями, те же пионеры, живущие по все тому же распорядку. Все как обычно. Кружки: авиамодельный, кройки и шитья, художественный, физкультурный и кибернетический. Речка – температура воды не ниже двадцати двух градусов. Гречневый суп – на пятничный обед от поварихи Светланы Викторовны. Даже шлягеры на дискотеке из года в год повторялись. Вот и последняя смена началась как обычно – с линейки. ***

Отряды подтягивались на площадь и занимали свои места. В солнечных лучах кружили пылинки, в воздухе ощущалось одухотворение. Пионеры стояли счастливые от новых встреч со старыми друзьями. Вожатые командовали подопечными, окидывали площадку строгими взглядами, в которых нет-нет да и проблескивала радость. Директор хорохорился – за весну удалось отремонтировать аж четыре корпуса и даже почти закончить строительство нового. И только Юрка был снова не такой, как все, одному ему за пять лет осточертел этот лагерь, одному ему веселиться не хотелось. Даже как-то обидно стало и отвлечься не на что.

А нет, кажется, нашлось на что. Справа от флагштока в окружении пятого отряда стоял новый вожатый. В синих шортах, белой рубашке, красном галстуке и очках. Студент, может быть, даже первокурсник, самый молодой из вожатых и самый напряженный. Душистый ветер приглаживал выбившиеся из-под алой пилотки волосы, на бледных ногах краснели свежерасчесанные комариные укусы, сосредоточенный взгляд гулял по детским макушкам, губы непроизвольно шептали: «Одиннадцать, двенадцать, три… тринадцать». Кажется, его звали Володя – Юрка слышал что-то такое возле автобуса.

Протрубил горн, взлетели руки в пионерском салюте, на сцену поднялось руководство лагеря. Воздух сотрясли слова приветствия, загремели пафосные речи про пионерию, патриотизм и коммунистические идеалы, тысячу раз повторенные, заученные Юркой слово в слово, хоть пересказывай. Он старался не хмуриться, но ничего не получалось. Он не верил ни улыбке старшей воспитательницы, ни ее горящим глазам, ни пламенным речам. Ему казалось, что ничего настоящего ни в них, ни даже в самой Ольге Леонидовне не было – иначе зачем повторять одно и то же? У искренности всегда найдутся новые слова. Юрке вообще казалось, что все в его стране живут по инерции, по старой привычке произносят лозунги, дают клятвы, но в глубине души ничего не чувствуют. Что все это – напускной пафос. Что один он, Юрка, настоящий, а другие – особенно этот Володя – роботы.

Нет, ну разве такой кадр, как он, мог быть живым человеком? Весь из себя идеальный, умница-комсомолец, его будто в оранжерее вырастили под колпаком! Ну правда ведь как с плаката: высокий, опрятный, собранный, ямочки на щеках, кожа сияет на солнце. «Вот только с шевелюрой неувязочка вышла, – злорадно хмыкнул Юрка, – не блондин». Ну и пусть не блондин, зато причесался – волосок к волоску, не чета всклокоченному Юрке. «Робот и есть робот, – оправдывался он, стыдливо приглаживая вихры, – у нормальных людей волосы на ветру колом стоят, а у этого, ишь ты, только приглаживаются. Пойти, что ли, в кибернетический записаться?»

Юрка так крепко задумался и так засмотрелся на Володю, что едва не пропустил самое главное – подъем флага. Благо соседка стояла рядом, одернула. Он и на флаг посмотрел, и «взвейтесь кострами, синие ночи, мы – пионеры, дети рабочих» [1] пропел как положено. Только после «всегда будь готов» снова уставился на Володю и стоял как болван до тех пор, пока пятый отряд не начал расходиться. Вожатый, поправляя очки, ткнул себя в переносицу и зашептал: «Двенадцать… Ой! Тринадцать… Трина…» – и ушел вслед за детворой. ***

Юра угрюмо покачал головой, еще раз обводя взглядом площадь. Время не щадит ничего и никого – вот и место, такое родное, потому что именно здесь Юра впервые увидел своего «В», зарастало лесом. Пройдет лет десять, и тут будет совсем уже не пройти сквозь ветви густого ясенелистого клена, а случайного путника не на шутку испугают выглядывающие из поросли части гипсовых тел пионеров. Или будет еще хуже: стройка доберется сюда, лагерь снесут, а на столь дорогих Юриному сердцу местах вырастут коттеджи.

Юра побрел в западный угол площади, к дорожке, по которой вожатые уводили младших пионеров после линейки. Дорога вела его дальше, к реке, но он стоял на месте и выискивал теряющуюся в траве тропинку. Ориентируясь больше на память, чем на то, что видели глаза, узнал развилку: слева виднелись очертания спортплощадки и корта, а справа, чуть подальше, можно было рассмотреть остатки корпусов малышни. Но Юра повернул обратно, на площадь, и направился в другую сторону, к эстраде и кинозалу. Он брел, озираясь на высокие деревья, и ему казалось, что все вокруг – какой-то странный сон. Он вроде узнавал эти места: вон там, на возвышении, виднелись щитовые, а если пройти дальше, можно оказаться у кладовых. И, воскрешая в памяти картинки, переживал щемящее чувство – теплое и родное. Но в то же время к нему примешивалась горечь: все здесь стало чужим и незнакомым.

Вскоре он оказался на эстраде – месте, где началась его история, их история. Недолгая, но такая яркая, что согревала своим светом огромную часть его жизни.

Огороженная низеньким повалившимся забором танцплощадка с ракушкой-сценой когда-то была украшена красными флагами и расписными плакатами «Слава КПСС» и «Мы – юные ленинцы», старыми даже для Юриного времени. Под ногами валялся рваный, выцветший, грязно-оранжевый плакат-растяжка со стихами. Стоя на рваной тряпке, Юра посмотрел вниз. Прочел, что смог разглядеть: «Как повяжешь галстук, береги…» – и отвернулся. Справа от сцены традиционно висела одна из копий распорядка дня. Теперь единственная сохранившаяся строчка сообщала, что четыре тридцать – это время для общественно полезных работ. Слева, на самом краю танцплощадки, все еще высился Юркин наблюдательный пункт – величественная трехствольная яблоня. Когда-то увешанная тяжелыми плодами и гирляндами, а теперь высохшая, искореженная и поломанная. На нее уже не удалось бы взобраться – рухнет. Впрочем, Юрка и раньше падал с нее – двадцать лет назад, когда по поручению вожатой вешал на дерево пестрые электрические гирлянды.

Это-то и было его первым заданием, которое настигло в самом начале смены. Юрка и опомниться не успел. ***

После торжественной линейки он заселился в корпус, затем телом, но не головой поприсутствовал на собрании отрядной дружины, а после обеда сразу пошел на спортплощадку знакомиться с новыми ребятами и искать товарищей с прошлых смен. По радио приветствовали всех новоприбывших. Передали, что метеорологи сильных осадков в ближайшую неделю не обещают, пожелали активно и полезно отдыхать и наслаждаться солнцем. Юрка моментально узнал зычный голос Митьки – он играл на гитаре, хорошо пел и в прошлом году так же вещал из радиорубки.

Среди новых лиц мелькнуло несколько знакомых. Возле теннисного корта щебетали Полина, Ульяна и Ксюша. Юрка заметил их еще на линейке – снова они в одном отряде, пятый год подряд. Он помнил их сопливыми десятилетками – между Юркой и девочками сразу почему-то не заладились отношения. Теперь они выросли, расцвели, стали настоящими девушками… Но даже несмотря на это Юрка не проникся к ним симпатией, упрямо продолжая недолюбливать этих трех говорливых подружек-сплетниц.

Ванька и Миха – соотрядники, закадычные Юркины товарищи, синхронно помахали ему. Он кивнул в ответ, но подходить не стал – сейчас засыплют вопросами о том, как у него год прошел, а Юрке совсем не хотелось отвечать, что «как всегда, не очень», а потом еще объяснять почему. Этих ребят он тоже знал с детства. Единственные, с кем он более или менее общался. Ванька и Миха были скромными парнями-ботаниками, прыщавыми и смешными. С девочками не особенно дружили – не складывалось, зато Юрку уважали. Он подкупал это их уважение сигаретами, которые они иногда вместе раскуривали, сбегая с тихого часа и прячась за оградой лагеря.

Маша Сидорова тоже стояла неподалеку, растерянно оглядывалась по сторонам. Юрка был с ней знаком уже четыре года. Она точила зуб на Полину, Ульяну и Ксюшу, была надменной и на Юрку всегда смотрела свысока. Зато прошлым летом хорошо общалась с Анютой.

Вот Анюта была замечательной, она очень нравилась Юрке. Он дружил с ней и даже дважды приглашал танцевать на дискотеке. И она – что главное – ни разу ему не отказала! Юрке нравился ее звонкий заливистый смех. А еще Анюта была одной из немногих в прошлом году, кто не отвернулся от него после того случая… Юрка отогнал от себя эту мысль, не желая даже вспоминать о том, что тогда произошло и как пришлось извиняться позже. Он опять оглядел спортплощадку, надеясь, что Анюта где-то здесь, но ее нигде не было. И на линейке он ее не видел, и, судя по тому, как растерянно оглядывалась Маша вокруг, ища подругу, надежды вовсе не осталось.

Спросив у Маши об Ане и получив ответ «Похоже, не будет», Юрка сунул руки в карманы, насупился и побрел по тропинке вверх. Думал об Анюте: почему не приехала? Жаль, что они тогда подружились только к концу смены. Потом разъехались, и всё: Анюта осталась единственным светлым воспоминанием о «Ласточке» того года. Она рассказывала, что у ее отца какие-то проблемы то ли с партией, то ли с работой… Говорила, что очень хочет приехать снова, но не знала, получится ли. И вот – не получилось, видимо.

Юрка раздраженно пнул нижние ветки пышного куста сирени, что рос у электрощитовых. Он не любил ее приторный, липнущий к носу запах, но забавы ради остановился и стал выискивать пятилистные цветочки: когда-то мама рассказала, что, если найти такой и прожевать, загадав желание, оно обязательно сбудется. Знать бы еще, что загадывать. Раньше, год-полтора назад, были и мечты, и планы, а теперь…

– Конев, – раздался сзади строгий голос вожатой Юркиного отряда, Ирины. Юрка стиснул зубы и обернулся. На него подозрительно смотрела пара ярко-зеленых глаз. – Что ты тут один бродишь?

Ирина вот уже третий год была вожатой в его отряде. Строгая, но добрая невысокая брюнетка, одна из немногих в «Ласточке», кто находил с Юркой общий язык.

Юрка втянул голову в плечи.

– Ну Марь Иванн… – протянул он, не поворачиваясь.

– Что ты сказал?

С тихим треском Юрка отломил ветку сирени с самым большим и пышным соцветием. Развернулся, протянул вожатой:

– Цветочками любуюсь. Вот, Ира Петровна, это вам!

Юрка был единственным, кто принципиально называл ее по имени и отчеству, не догадываясь о том, что Иру это очень обижало.

– Конев! – Ира покраснела и явно смутилась, но строгости в голос прибавила: – Ты нарушаешь общественный порядок! Хорошо, что я тебя увидела тут, а если бы кто-то из старших воспитателей?

Юрка знал, что вожатая никому на него не пожалуется. Во-первых, ласковая даже в строгости, Ира почему-то жалела его, а во-вторых, за непослушание подопечных вожатые сами могли получить выговор, вот и старались все решить, не привлекая начальство.

Она вздохнула и уперла руки в бока.

– Ну ладно, раз уж ты тут бездельничаешь, у меня есть для тебя важное общественное задание. Сейчас найди Алешу Матвеева в третьем отряде – он такой рыжий и в веснушках. Пойдете с ним к завхозу, попросите две лестницы и несите их к эстраде. Там я вам выдам гирлянды, нужно будет развесить для вечерней дискотеки. Все понятно?

Юрка немного огорчился: планировал на речку сходить, а теперь вместо этого на лестнице балансируй. Но кивнул. Неохотно. А Ирина прищурилась:

– Точно все понятно?

– Точно, Марьива… Тьфу ты… Так точно, Ира Петровна! – Юрка щелкнул отсутствующими каблуками.

– Конев, ты допаясничаешься, мне твои шуточки еще с прошлой смены надоели!

– Извините, Ира Петровна. Все ясно, Ира Петровна. Будет сделано, Ира Петровна!

– Иди, безобразник. Да побыстрее!

Алеша Матвеев оказался не только рыжим и веснушчатым, но и лопоухим. Он тоже не первый год приезжал в этот лагерь и тараторил без умолку о прошлых сменах. Хаотично перескакивал с темы на тему, упоминал имена и фамилии, то и дело спрашивая: «А этого знаешь? А вот того помнишь?» И торчали у Алеши не только рыжие кудряшки да уши, но еще и зубы, особенно когда он улыбался, а улыбался он всегда. Из Алеши буквально били энергия и жажда жизни, он был смешным и солнечным. И ужасающе деятельным. «Ужасающе» потому, что Матвеев был из разряда тех людей, которые способны утопить рыбу. Поэтому каждый человек в лагере, прежде чем дать ему задание, очень и очень хорошо думал и взвешивал.

С гирляндами они справились довольно быстро. Уже через час несколько окружающих деревьев были обмотаны ими, по сцене протянули и закрепили самые красивые «свечки». Оставалось только на яблоню забросить провода. Юрка окинул дерево профессиональным взглядом и полез на стремянку. Любимую яблоню хотелось сделать не только самой красивой, но и самой удобной – чтобы, тайком лазая по ней, не зацепиться за провод. Держа лампочку в одной руке, второй схватившись за толстый сук, Юрка переступил со ступеньки на ветку, намереваясь закрепить гирлянду повыше.

Раздался сухой треск, затем вскрик Алешки, потом Юрке оцарапало щеку, картинка перед глазами смазалась на пару секунд, затем в спине и пятой точке вспыхнула боль, а в довершение всему в глазах ненадолго потемнело.

– Мамочки! Конев! Юрка, Юр, ты как, ты живой? – Ира склонилась над ним, прикрывая руками рот.

– Живой… – прокряхтел он, садясь и держась за спину. – Ударился больно…

– Что болит, где болит? Рука, нога, где? Здесь?

– Ай! Сломал!

– Что сломал? Юра, что?!

– Да гирлянду эту сломал…

– Да бог с ней, с гирляндой, главное…

Юрка привстал. Все двадцать человек, готовивших площадь к празднику, окружили пострадавшего и выжидательно уставились на него. Потирая ушибленную ладонь, Юрка улыбнулся, стараясь спрятать боль за улыбкой. Он очень боялся потерять репутацию непробиваемого и мужественного парня. Не хватало еще жаловаться на ушиб и прослыть нытиком, слабаком и слюнтяем. И ладно бы только рука со спиной болела – копчик, чтоб его, ныл! Признайся в таком – засмеют: «Коневу хвост подбили».

– Да что вы говорите? «Бог с ней»? – вмешалась старшая воспитательница, суровая Ольга Леонидовна, второй год подряд точащая на Юрку зуб. – Как это понимать, Ирина?! Гирлянда – имущество лагеря, кто за нее платить будет? Я? А может, ты? Или ты, Конев?

– А что я сделаю, если у вас лестницы шаткие?

– Ах, лестницы шаткие? А может, это все-таки ты виноват, разгильдяй? Только посмотри на себя! – Она строго ткнула пальцем Юрке в грудь. – Галстук – ценнейшая для пионера вещь, а у тебя он грязный, рваный и повязан криво! Как не стыдно в таком виде по лагерю… Да что по лагерю – на линейку в таком виде явился!

Юрка взялся за кончик красной ткани, быстро посмотрел – и правда грязный. Испачкался, когда падал с яблони?

Юрка начал оправдываться:

– На линейке галстук был правильно завязан, он сбился, потому что я упал!

– Потому что ты тунеядец и вандал! – Ольга Леонидовна брызнула слюной. Юрка оторопел. Не найдя, что ответить, он молча стоял и слушал, как она его хает. – Пионерию два года как перерос, здоровый шестнадцатилетний лоб, а в комсомол вступать даже не думаешь! Или что, Конев, не берут? Не заслужил? В общественной деятельности не участвуешь, отметки из рук вон плохие – конечно не берут, какой же из хулигана комсомолец!

Юрке бы сейчас радоваться – наконец вывел воспиталку на откровенность, да еще и при всем честном народе, – но ее последние слова всерьез обидели.

– Никакой я не хулиган! Это у вас тут хлипкое все, скрипит, а вы… а… а вы…

Вся правда была готова слететь с языка. Юрка вскочил на ноги, набрал воздуха в легкие, собираясь орать, и… вдруг задохнулся – кто-то увесисто ткнул его в ушибленную спину. Это была Ира. Она выпучила глаза и шикнула: «Тихо!»

– Что же ты остановился, Юра? – сощурилась воспитательница. – Продолжай, мы все тебя очень внимательно выслушаем. А потом я позвоню родителям и такую характеристику для тебя напишу, что ни комсомола, ни тем более партии тебе не видать как своих ушей!

Ольга Леонидовна, очень худая и очень высокая, нависла над ним, зашевелила бровями, сверкнула гневом из глаз, видимо, пытаясь его ослепить, и никак не унималась:

– Всю жизнь будешь полы мести! И как тебе не стыдно такую фамилию позорить?

– Ольга Леонидовна, но вы ведь нам сами говорили, что нельзя на ребенка кричать. – Ира осмелилась ее пристыдить.

Вокруг уже и так собралось много народу. Слыша ругань, подходили и другие, а воспитательница при всех кричала на вожатую, а теперь и на Юрку.

– А с ним другие методы не работают! – парировала старшая воспитательница и продолжила обвинять Юрку: – В первый же день устраиваешь погром в столовой, теперь вот ломаешь гирлянды!

– Это случайно вышло, я не хотел!

Юрка правда не хотел ничего такого устраивать, а тем более в столовой. На обеде, когда относил грязную тарелку, он перебил половину посуды. Случайно уронил свою на стопку других тарелок, тоже грязных, составленных абы как. Тарелка поехала вниз, скатилась на другие, которые тоже поехали, и все это безобразие со страшным грохотом рухнуло на пол и разбилось. Конечно, все заметили, пол-лагеря сбежалось на шум, а он стоял, разинув рот, красный как рак. Не хотел он такого внимания! Юра вообще никогда не хотел внимания, даже в сельпо в соседнюю деревню бегал один, лишь бы было тише. И сейчас тоже: грохнулся с яблони, его отчитывают за какую-то лампочку, и все на это смотрят. Даже те, кто должен своими делами заниматься, стоят и смотрят, а претензии как бездельнику предъявят одному только Юрке!

– Ольга Леонидовна, пожалуйста, простите на первый раз, – снова вмешалась Ира. – Юра – хороший мальчик, он повзрослел, исправился с того года, правда, Юр? Он ни при чем, это лестница шаткая, его бы в медпункт…

– Ирина, это уже чересчур! Как тебе не стыдно мне, коммунистке с тридцатилетним стажем, врать прямо в глаза?!

– Нет, я не…

– Я без твоих подсказок видела, что Конев с лестницы на ветку полез. Выговор тебе, Ирина, строгий! Будешь знать, как покрывать диверсантов!

– Да что же вы, Ольга Леонидовна, какая диверсия!

– Одного выговора мало, еще добавить?

– Нет. Конечно нет. Просто Юра – он ведь еще ребенок, у него энергии много. Ему бы эту энергию направить в правильное русло…

– Хорош ребенок – рост метр восемьдесят!

С ростом она, конечно, преувеличила. Юрка дай бог чтобы Леонидовну перерос, но бога в СССР не было. «Метр семьдесят пять», – объявили на медкомиссии. Ни сантиметром больше.

– Он мальчик творческий, ему бы в кружок поактивнее, – продолжала канючить Ира Петровна. – Вот спортивная секция у нас есть, да, Юр? Или вот… театральный кружок открылся, а у Володи как раз мальчиков мало. Пожалуйста, дайте ему шанс, Ольга Леонидовна! Под мою ответственность.

– Под твою ответственность? – оскалилась старшая воспитательница.

Юрка было подумал, что это провал, но вдруг Ольга Леонидовна обернулась, взглянула на Володю и хмыкнула. Володя, который как раз вытаскивал аппаратуру для дискотеки из кинозала, услышав свое имя, побледнел и нервно моргнул.

– Ладно… Под твою персональную ответственность до первого предупреждения. – Она взглянула на Юрку: – Конев, если хоть что-то пойдет не так, отвечать будете оба. Да-да, ты не ослышался, за твои промахи будет наказана Ирина, может, хоть это тебя остановит. Володя! – Она крикнула ему, а тот отступил на шаг назад, будто со страху.

Вдруг его острый взгляд переметнулся на Юрку, и Володя вмиг изменился – разрумянился, расправил плечи и смело шагнул к воспитательнице.

– Да, Ольга Леонидовна?

– Принимай нового актера. А чтобы не вздумал филонить, если с кружком тебе потребуется помощь, расширим обязанности Конева. О его успехах докладывать ежедневно.

– Хорошо, Ольга Леонидовна. Конев… Юра, кажется, да? Репетиция начнется в кинозале сразу после полдника. Пожалуйста, не опаздывай.

«Па-а-ажалуйста», – мысленно передразнил Юрка, хотя Володин голос оказался красивым. Чуть ниже стандартного баритона, шелковистый, приятный, но совсем не певчий, не поставленный. И из-за того что Володя вычурно тянул «а», его строгий тон показался Юрке смешным и немного раздражающим.

Вблизи вожатый перестал казаться испуганным, наоборот, когда он подошел поближе и посмотрел на Юрку, будто переменился – деловито поправил за дужку очки, вздернул подбородок и чуточку свысока взглянул на него. Юрка, достававший Володе до носа, качнулся на пятках и сообщил:

– Понял, буду вовремя.

Володя кивнул и посмотрел в сторону – на ребят, копошащихся с проводами у динамиков. И, строго прикрикивая на ходу: «Ну что вы делаете! Это провода от цветомузыки!» – бросился к ним.

Юрка отвернулся. Танцплощадка гудела, как растревоженный улей. Деловитые пионеры снова принялись заниматься кто чем: что-то вешали, что-то чинили, красили, мыли и подметали, а позади Юрки, на эстраде, натужно скрипели веревки. Ребята собирались вешать плакат-растяжку, который лежал на сцене. Завхоз Саныч скомандовал громовым голосом: «Тяни!» Веревки вжикнули, и над самой Юркиной головой взлетела широкая ярко-алая тканевая полоса с белоснежной надписью.

Юрка хмыкнул, дернул порядком ободранный краешек своего пионерского галстука и с презрением проскандировал надпись:

– Как повяжешь галстук, береги его! Он ведь с красным знаменем цвета одного! [2]

Глава 2

Натуральный балаган

Легкий ветерок принес со стройки удушливый запах жженой солярки. Он казался настолько чуждым для этого места, что хотелось от него скрыться. К тому же дождь, до сих пор только накрапывавший, усилился. И Юра немедля отправился в кинозал. Не будь ядовитого ветра и холодного дождя, он все равно не смог бы не свернуть туда, ведь это место больше других полнилось воспоминаниями о том лете.

Кинозал стоял рядом с эстрадой – он был одновременно и театром, и танцполом, где в пасмурные вечера проводились дискотеки. Высокое деревянное здание сохранилось на удивление хорошо, только большие окна зияли черными провалами с торчащими осколками в рамах.

Ступеньки кинозала скрипели точно так же, как два десятка лет назад, в первый вечер их знакомства. В глубине души Юра даже порадовался скрипу – так ли часто услышишь ничем не искаженные звуки из детства? Вот бы еще услышать фортепиано: нежную глубокую «Колыбельную» – лейтмотив того лета. Это здание всегда ассоциировалось у Юры с музыкой: и раньше, когда она звучала здесь каждый день, и сейчас, когда в кинозале царила мертвая тишина. Но почему этот зал даже в безмолвии продолжал напоминать о ней, Юра не понимал.

Снаружи строение сохранилось неплохо, а внутри – так себе. На окнах колыхались плотные, изъеденные молью шторы. Утепленную войлоком дверь выбили, из пустого проема внутрь полутемного зала падала полоса дневного света. Она расстилалась по спинкам зеленых зрительских кресел, до сих пор стоявших ровными рядами. Она падала на голую стену, оттеняла фактуру облупившейся краски. Освещала бурый, грязный пол. Взгляд следом за лучом упал на выбитые паркетные досочки, и Юра понял, отчего именно музыка стала для него такой яркой ассоциацией. Россыпь бурых брусков где-то лежала кучкой, а где-то ровным рядом – точь-в-точь как выбитые фортепианные клавиши. «Колыбельная» – красивая мелодия, вот бы снова сыграть.

Сцена. Слева, на месте, где тем памятным вечером сидел Володя, теперь росло деревце – тонкая, совсем молодая березка пробилась через фундамент наружу, выломала истлевшие доски и потянулась к свету, к провалу в потолке, через который в темный зал попадали косые бледные лучи. Необычайно пушистая крона лишь подчеркивала окружающую пустоту. Эта пустота резала Юре глаза, он отчетливо помнил, что раньше там стояло пианино.

Ступая по досочкам-клавишам, Юра направился к березе. Только коснулся чуть пыльных листьев, как понял: он ни за что не хочет уходить отсюда. Вот бы остаться здесь дотемна, смотреть на березу и ждать, когда откроется тяжелый занавес и актеры выйдут на сцену. Он прислонил лопату к стене, сел в ветхое зрительское кресло, оно заскрипело. Юра улыбнулся, вспомнив, как в вечер первой репетиции пол жалобно выл под ногами, когда Юрка мялся перед обитой войлоком дверью, что валялась сейчас на крыльце. Как же он тогда злился на Иру Петровну, как злился! ***

«Ну Ира, ну Петровна, ну на кой ляд мне сдался этот театр?!» Настроение у Юрки было хуже некуда – еще бы, при такой толпе народа его и отругали, и выставили полным болваном. Черт бы побрал и эту Ольгу Леонидовну вместе с ее нравоучениями! Юрка весь день гневался, обижался и пытался найти причину, чтобы не идти на репетицию. Но отвертеться не получилось, пришлось унять свои капризы, ведь Юрка понимал, что не пойди он вечером в театр – подведет Иру Петровну, которая отвечает за него головой.

Но злость-то никуда не делась! Юрка даже намеревался грохнуть дверью, чтобы всем показать, что думает об этой дурацкой самодеятельности. Но только замахнулся, только тихонько скрипнул ступенькой, как замер на пороге.

Володя был один. Сидел слева на самом краю сцены, читал что-то в тетрадке и грыз грушу. Рядом стоял радиоприемник, шипел и скрипел от постоянных радиопомех, пытался играть «Канон» Пахельбеля. Володя, слыша, что помехи опять перебивают звуки фортепиано из динамиков, клал тетрадку на колени и, не глядя, поворачивал антенну.

Юрка обомлел – таким этот Володя показался ему простым и даже трогательным. Без тени бравады, сосредоточенный и ссутуленный, вожатый сидел прямо на полу и болтал ногой. Он хрустнул грушей, задумчиво прожевал, проглотил – чуть не поперхнулся и вдруг тряхнул головой – похоже, в тексте что-то не понравилось. Очки сползли на кончик носа.

«Еще бы не сползали, на таком-то ровном», – заметил про себя Юрка и кашлянул. Случайно. Он бы еще постоял, посмотрел, полюбовался и позавидовал Володе – не носу, разумеется, а груше – уж очень он их любил. Володя поднял голову, бросил тетрадь, рефлекторно устремил указательный палец себе в лицо, но вдруг передумал, разжал руку и аккуратно, со слегка надменным видом, поправил очки за дужки.

– Привет. Уже вернулся с полдника?

Юрка кивнул.

– А где это груши раздают? В столовой нет ничего…

– Меня угостили.

– Кто? – автоматически спросил Юрка – вдруг это его знакомый, тогда можно было бы за так выпросить или на что-нибудь обменять.

– Маша Сидорова. Она у нас на пианино играет, скоро придет. Давай поделюсь? – и протянул ему ненадкусанную половину груши, но Юрка помотал головой. – Не хочешь – как хочешь.

– Так, и что я буду здесь делать? – поинтересовался Юрка, поднявшись на сцену и деловито скрестив руки на груди.

– Сразу к делу, да? Хороший подход, мне нравится. Действительно, что же ты будешь делать?.. – Володя встал на ноги и задумчиво уставился в чистый белый потолок. – Смотрю сценарий, думаю, какую тебе дать роль, но представляешь, нет для тебя – здоровенного лба – роли.

– Как это нет? Совсем?

– Совсем. – Володя уставился ему в лицо.

– Может, дерево… ну или волк… В любом детском спектакле есть либо волк, либо дерево.

– Дерево? – Володя усмехнулся. – У нас будет тайник в полене, но это реквизит, а не роль.

– Ты все-таки подумай над этим. Уж что-что, а полено я сыграю отлично, профессионально даже. Показать?

Не дожидаясь ответа, Юрка лег на пол плашмя и вытянул руки вдоль туловища.

– Как тебе? – спросил, приподнявшись и глядя на Володю снизу вверх.

– Не смешно, – сухо отрезал тот. – Ты кое-чего не понимаешь. У нас не юмористический спектакль, а драма. Даже трагедия. У лагеря в этом году юбилей – тридцать лет со дня основания, Ольга Леонидовна говорила на линейке.

– Ну, говорила, – подтвердил Юрка.

– Так вот. То, что лагерь носит имя пионера-героя Зины Портновой, ты, конечно, сам знаешь. А то, что первым массовым мероприятием здесь был спектакль о жизни Портновой, – это должно быть для тебя новостью. Так вот, именно этот спектакль мы поставим на дне рождения лагеря. Так что полено, Юра, не в этот раз.

Говорил Володя вдохновенно, с видом человека, намеревающегося сделать что-то особенное и значимое. Но Юрку не проняло.

– Фу! – скривился он. – Скучно…

Володя сперва нахмурился, потом посмотрел на него оценивающе и наконец ответил:

– Нет уж, скучно не будет – во всяком случае, тебе. Раз роли не нашлось, будешь мне помогать с актерами. А что? Тут у нас, кроме меня, всего один взрослый…

Юрка закатил глаза и, цокнув языком, перебил:

– Тоже мне взрослый нашелся! Тебе лет-то сколько? Семнадцать от силы! Ты ж первокурсник, всего на год меня старше…

Володя кашлянул и, поправив очки, негромко сказал:

– Девятнадцать вообще-то… почти. В ноябре исполнится. – А следом весь подобрался и строго добавил: – И я бы на твоем месте не забывался, Конев, когда разговариваешь с вожатым!

Володя не выглядел внушительно, скорее разочарованно, и Юрке стало стыдно. Все-таки Володя и правда вожатый, такой же, как и Ира Петровна.

Присмирев, Юрка протянул:

– Ладно, перегнул… Так кто там еще взрослый в труппе, кроме тебя?

– Маша, – ответил Володя. Юрке показалось, что он все-таки обиделся, но тот продолжил как ни в чем не бывало: – Кстати, она ведь из твоего отряда. А остальные все малыши. Если с девочками справляться не надо, они сами по себе послушные, то мальчики прямо-таки бешеные. Тут не просто глаз да глаз, тут и авторитет нужен.

– Пф… Ну и пусть Маша с ними нянчится, я им что, мамочка?

– Говорю же, Маша не справится: мальчикам нужен не кто-нибудь, а авторитет. У меня нет времени, чтобы…

– И с чего это ты взял, что я соглашусь?

Володя тяжело выдохнул:

– Согласишься. Потому что у тебя нет выбора.

– Да ну?

– Ну да. На твоем месте я бы лучше подтянул свою дисциплину…

– А то что?

– А то, что, если опять натворишь бед, тебя просто выгонят из лагеря! – Володя повысил тон, в его голосе прозвучали сердитые нотки. – Я серьезно. Знаешь, как сегодня Ирину отчихвостили за гирлянду? И кстати, Ольга Леонидовна просила тебе напомнить, что это было последнее предупреждение.

Юрка даже не нашел, что на это сказать. Вскочил, заходил кругами. Потом остановился как вкопанный, задумался. Скучно ему в лагере? Ну да. А уезжать хочется? На самом-то деле не очень. Сказать по правде, Юрка не мог определиться с тем, чего хотел, но вылетать из лагеря с позором… Он-то ладно, пусть с позором, а Ира Петровна как? С выговором в личном деле и ужасной характеристикой? Хорош мужик, мало того что за вожатской юбкой прятался, так еще и подвел ее, Иру. Нет, такое точно не входило в Юркины планы.

– Поручились, значит, и теперь шантажируете? – пропыхтел он, начиная злиться то ли на них, то ли на самого себя.

– Никто тебя не шантажирует и уж тем более не хочет выгонять. Просто веди себя хорошо, слушайся вожатых, помогай.

– Слушаться? – прошипел Юрка.

Он почувствовал себя загнанным в угол. Казалось, что все вокруг сговорились и теперь ищут повод и способы, как бы насолить посильнее, как бы забраться поглубже в самые мысли и чувства, как его затравить, задушить… Только приехал, а на него уже набросились, обвиняют, ругают, поучают. Это несправедливо! Совершенно не соображая, что несет, Юрка будто озверел. Хотелось выплеснуть задавленный гнев, хотелось ломать и крушить все на своем пути.

– Да кто вы все такие, чтобы я вас слушался? Ха! Да я вам покажу, я тебе покажу! Спектакль, значит? Да я вам такой спектакль устрою, мало не покажется!

– Грозится еще, – хмыкнул Володя, будто его совершенно не тронула Юркина тирада. – Ну и устраивай. Тебя выгонят, и поминай как звали. А за спектакль кого накажут? Тебя? Нет, меня! Только я тут при чем? При том, что правду сказал? А то ты сам не знал, что застрял у администрации костью в горле. Непонятно, как тебя вообще сюда определили.

– Я ничего плохого не делал! – выпалил Юрка и вдруг скис. – Это все… оно все само: и тарелки эти, и гирлянда… я не хотел! И насчет Иры не хотел…

– Ясное дело, что не хотел. – Володя произнес это так искренне, что у Юрки от удивления вытянулось лицо.

– В смысле?

– Я верю тебе, – кивнул он, – поверили бы и другие, если бы репутация у Юры Конева была не такой плохой. После твоей прошлогодней драки сюда проверки как к себе домой ходят, одна за одной. Леонидовне только повод дай, она тебя выгонит. Так что, Юра… Будь мужчиной. Ирина за тебя поручилась, а теперь и я отвечаю. Не подведи нас.

На сцене справа стояло пианино, а в центре – бюст вождя пролетариата. От досады Юрке захотелось разбить голову Ленина об пол, чтобы разлетелась вдребезги, но он попытался успокоиться и отдышаться. Подошел к Ильичу, облокотился, приник лбом к холодной лысине и грустно так посмотрел на Володю.

– Раз ты такой честный, скажи… Вы роль не даете, чтобы я физиономией на людях не светил и лагерь не позорил?

– Что за глупости? Роли нет, потому что я пока ничего не придумал. Актеры-мальчишки у нас все маленькие, ты среди них будешь смотреться великаном в стране лилипутов, а по сценарию великанов у нас нет. – Он улыбнулся. – Ты лучше скажи, что вообще умеешь? Петь, танцевать? Играть на каком-нибудь инструменте?

Юрка покосился на пианино, в груди неприятно кольнуло. Он насупился и уставился в пол.

– Ничего не умею и ничего не хочу, – соврал он, прекрасно понимая, что обманывает сейчас не столько Володю, сколько самого себя.

– Ясно. Значит, вернемся к тому, с чего начали: будешь мне помогать, а заодно подтянешь свою дисциплину и восстановишь репутацию.

Разговор зашел в тупик. Они молчали. Юрка косился левым глазом на нос Владимира Ильича, сдувал с него пылинки. Другой Владимир, не Ильич, а Львович, и не вождь, а худрук, снова уставился в тетрадку. Тем временем полдник, с которого Юрка ушел раньше всех, закончился и в кинозал начали подходить актеры.

Первой явилась Маша Сидорова. Улыбнувшись Володе и проигнорировав Юрку, она легонько качнула бедром в юбке-солнышке и уселась за пианино. Юрка пристально посмотрел на нее – за прошедший год Маша преобразилась. Вытянулась, похудела и отрастила волосы до пояса, научилась кокетничать, совсем как взрослая. Сидела теперь вся из себя с прямой спиной и длинными загорелыми ногами.

– Людвиг ван Бетховен, – объявила негромко. – Соната для фортепиано номер четырнадцать до-диез минор, опус двадцать семь. – И, взмахнув волосами, коснулась пальцами клавиш.

Юрка скривился – «Лунная соната»! А ничего пооригинальнее Маша не могла придумать? «Соната» всем уже оскомину набила, каждый второй ее играет. Как бы Юрка ни ворчал, ему стало чуточку завидно, ведь не на него, а на Володю Маша бросала робкие, но полные нежности взгляды и не для него, а для Володи играла.

Тем временем Маша закончила и тут же начала по новой – видимо, чтобы Володя еще немного постоял близко-близко и еще поглядел одобрительно да поулыбался ей. Но ничего у Машки не вышло.

Грохнув дверью, как хотел сам разгильдяй Юрка, ватага юных актеров ввалилась в зал. Захватила и Володино внимание, и его самого. Оцепленный кольцом орущих детей – каждому непременно требовалось сообщить худруку что-то крайне важное, – Володя пытался их успокоить. Но вскоре пришлось успокаиваться ему самому – в зал явилась троица. Нет, не так – Троица! Конечно, без отца, сына и духа… Хотя духом повеяло, но не святым, а парфюмерным. Полина, Ульяна и Ксюша, по первым буквам имен Юрка называл их ПУК. Эти подружки были живым воплощением символа трех обезьян «Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не скажу», только наоборот: все вижу, везде подслушаю и всем разболтаю. Вот и сейчас они вошли в зал, шаря вокруг любопытными взглядами, и грациозно вспорхнули на сцену. Приодетые, расфуфыренные, с одинаковой помадой на губах и пахнущие одинаково – польскими духами «Быть может». Юрка знал этот запах, потому что полстраны пользовалось такими же.

Сперва он подумал, что Володя соврал про единственную взрослую в труппе, но только Юрка взглянул на вспотевшего худрука, как понял: тот сам удивился, что спектакль приобрел такую популярность. А тут еще Полина, совсем обнаглев, подхватила его под локоть.

– Володя, а давай современное ставить? Я знаю такой интересный спектакль про любовь и, кстати, могу сыграть…

– Девочки, а вы разве не в курсе, что набор уже окончен? – вмешалась бледная от злости Маша. Видимо, догадалась, что популярность приобрел вовсе не спектакль, а вожатый. – Уходите, вы опоздали!

– Н-ничего страшного. – Володя засмущался, аж щеки заалели. Еще бы, столько красавиц вокруг, и все глядят на него… Юрка тоже засмущался бы. – В «Юных мстителях» было много девушек, оставайтесь. Найдем вам роли. Фрузы Зеньковой, например, у нас нет…

– Ах так! Им, значит, найдем роли, а я – нянчись?! – взбесился Юрка.

Его протест остался неуслышанным. К визгу детей присоединились и вопли взрослых, начался натуральный балаган.

– А можно я буду костюмером? – пискнула Ксюша. – Я вам такие красивые платья сделаю.

– Какие еще красивые платья на войне? – возмутился Юрка.

– Так спектакль про войну? – разочарованно протянула Ксюша. – А-а-а…

– Ага! – рявкнул Юрка. – Ясное дело, что про войну, про Портнову же. Пошла на спектакль, а о чем он, даже не знает… Володя! Почему я нянчиться должен?

– Вовчик, ну давай современное! – не унималась Полина. – Давай «Юнону и Авось»!

Маша, оставив пианино, верещала на соперниц, Юра верещал о несправедливости, дети верещали из-за спектакля – что-то придумали, – а Володя орал на всех, чтобы замолкли. Никто никого не слушал.

– А кто говорил, что спектакль скучный. А, Уля? – Растрепанная от ярости Маша дергала подол своего ситцевого платья. – А ты что ухмыляешься, Поль, будто не поддакивала?

– А тебе-то что, боишься, что уведем? – язвила Ульяна.

– Сам ты мамка! – обижался Юрка.

– Московское метро такое красивое… – хвастался толстенький мальчик из Володиного отряда.

– Володя, Володя, Володя! Можно я, можно я скажу? Володя! – Малыши прыгали и хватали худрука за руки.

– Да подождите вы. Ребята, по одному… – успокаивал их вожатый.

– Я на самом краю платформы стоял, а поезда такие вжюх, вжь-жюх! Прямо на самом краю, вот как сейчас… Вжюх… – вертелся пухлый хвастун.

– Саша, отойди от края сцены, упадешь!

– Вжь-жюх!

– Мымра!

– Можно я?

– Это несправедливо!

– Я буду костюмером.

– Боже, да хватит! – Володин рык катком прокатился по залу, примял собой гомон.

Стало тихо. Так, что можно было услышать, как пыль падает на пол. Как сердце стучит: бах-бах… Как Маша пыхтит. Все замерли, только пухленький хвастун вертелся на самом краю высокой, не ниже метра, сцены.

Бах-бах… бах…

Вдруг он подвернул ногу, нелепо раскинул руки в стороны и медленно, тяжело полетел вниз. У Юрки екнуло сердце, Маша зажмурилась, у Володи запотели очки.

Ба-бах!

– А-а-а! Нога-а-а!

– Са-а-аня…

На хвастуна было больно смотреть, но на Володю еще больнее. Как он забегал вокруг раненого, как у него задрожали руки, как он принялся себя проклинать: «Ну ведь мог бы предотвратить, мог бы…» Юрка, хоть и сердился на Володю, все же первым пришел на помощь. Растолкал актеров-зевак, мгновенно оказавшихся рядом с Сашей, процитировал героя модного иностранного фильма: «Отойдите все, у меня отец – врач!» – и встал на колени. Вообще-то Юрка не шутил. Отец тысячу раз показывал ему, как проводить осмотр, вот Юрка и осмотрел поцарапанную лодыжку и ободранное колено и с видом эксперта заключил, что больного требуется немедленно доставить в медпункт. Авторитетно заверил, что носилки не нужны.

Володя попытался взять пострадавшего под руки, но тот зарыдал и наотрез отказался стоять на здоровой ноге.

– Юр, помоги. Встань слева, я од… я один не… – пыхтел Володя. Вертлявый ревущий Сашка и без того весил не меньше вожатого, так еще и сопротивлялся.

– Мама! Ма-ма-а-а! – стенал он.

– Давай, взяли! И р-р-раз! – деловито скомандовал Юрка, старательно делая вид, что днем, при падении с яблони, у него ничего не было отбито и не болит. Хотя ему даже нагибаться было трудно.

– Маша, ты за главную, – велел Володя.

Маша победно зыркнула на соперниц.

– Можно я буду костюмером? – вклинилась настырная Ксюша.

– Да можно, можно, – раздраженно ответил Володя, но успокоился и напутствовал: – Читайте по бумажкам, я позж… Господи, Саша, я понимаю, что больно, но хватит так орать! ***

Шли в медпункт медленно и долго, под аккомпанемент воплей пострадавшего. Только слепой не понял бы, что Саша верещит не от боли, а от страха и для привлечения внимания. Юрка сосредоточенно молчал, думая только о своем копчике, Володя уговаривал:

– Саня, ну потерпи, совсем чуть-чуть осталось.

На вопли выбежала медсестра, закудахтала курочкой, засуетилась, принялась жалеть несчастного. Юрку грубо отпихнула, а на вожатого глянула строго, даже зло. Юрка, пожав плечами, не стал заходить в медпункт, вдруг Лариса Сергеевна поинтересуется, помогла ли мазь, и Володя узнает о позорной Юркиной травме. Мелочь, а неприятно. Но он все-таки решил дождаться скрывшегося за дверью Володю. Хотел узнать, верным ли окажется его диагноз: безмозглость и немногочисленные ушибы, никаких вывихов и растяжений.

Возле крыльца в зарослях цветущего шиповника стояла уютная лавочка. Юрка лег на нее, уставился в небо и, вдохнув полной грудью свежего, благоухающего цветами воздуха, понял, как ему хорошо сейчас и как было душно в кинозале.

Володя вышел минут десять спустя: подвинул Юркины ноги и устало плюхнулся на лавку. Тяжело вздохнул.

– Ну как он? Жить будет? – лениво поинтересовался Юрка, продолжая наслаждаться воздухом – до чего он хорош: чистый и прохладный, хоть пей.

– Да там расцарапанная коленка и пара синяков, ничего серьезного. И зачем было так орать?

– Как зачем? – Юрка приподнял голову, но садиться не спешил. – У вас ведь сегодня прослушивание, вот он и выделывался. Видимо, хотел показать все свои таланты разом. А ты бы на ус мотал – такой голосище зря пропадает!

Володя улыбнулся, и на его усталом лице эта улыбка показалась такой искренней, что Юрка удивился: разве он стал ее причиной? И обрадовался, это приятно. Но улыбка исчезла так же быстро, как и появилась.

– Как мне все это надоело! – Володя потер виски.

– Что надоело? Командовать? – Потянувшись, Юрка убрал руки под голову, посмотрел в небо и сощурился от его голубизны.

– Только первый день смены, а уже все надоело! За малышней следить, перед воспитателями за каждую мелочь отчитываться, нагоняи получать – и тоже за каждую мелочь! Еще кружок этот театральный навязали… А сейчас так вообще травма у ребенка.

– Так зачем ты поехал? Не знал, что будет сложно?

– Знал… но не думал, что настолько. Когда ездил в лагерь пионером, мне казалось, что это нетрудно – подумаешь, за детьми последить! Да еще и с пользой: тут тебе и зарплату платят, и отдых на природе, и жирный плюс в характеристику – для комсомола, да и, если удастся, в партию пригодится. А на деле-то все не так. – Володя пододвинулся ближе, чуть склонился над Юркой. – Мне сунули самый младший отряд, якобы с маленькими легче. А с ними, наоборот, одни нервы! Я по три раза в час их пересчитываю, они бегают от нас со второй вожатой и совершенно не слушаются. Мне что, орать на них в самом деле?

– Почему бы тебе не орать, если орет даже старшая воспитательница? Педагог, чтоб ее… – Юрка нахмурился.

– Зря она так сделала, конечно, – кивнул Володя. – Сама же учила не повышать на ребенка голос, но если придется ругать, то не его самого, а его проступок. И самое главное – не при других.

– Это она так говорила? – Юрка хохотнул. – Во дела…

– Она, лично. Но это было до того, как вчера проверка нагрянула и выявила кучу замечаний. Они ходят теперь каждую смену. И угадай, из-за кого это все?

– Ой уж прям из-за меня! – не поверил Юрка, но настроение подпортилось.

– А кто додумался устроить драку в пионерлагере? Ты еще спасибо сказать должен, что тебя в милицию не забрали. – Володя грозно сверкнул глазами, но порыв научить Юрку уму-разуму сошел на нет, как только вожатый взглянул на зеленый домик медпункта. Он тут же поник и превратился из воспитателя в обычного парня. Тяжело вздохнул – видимо, одно напоминание о травмированном Сашке тут же затянуло его в омут переживаний и проблем. Когда Володя заговорил снова, его голос прозвучал хрипло и безжизненно: – Мне пятый отряд завтра на речку вести. Не одному, конечно, со второй вожатой, Леной, а она поопытнее будет. Плюс на пляж придет физрук, тоже поможет следить за детьми. И лягушатник им уже отгородили, все как положено. А я все равно боюсь до ужаса. И Лена тоже боится. Она рассказывала, что ее знакомую вожатую судили в прошлом году – у нее девочка в реке утонула. Днем, у вожатых на виду… Сегодня мы на речку не успели – пока приехали, пока устроились, уже и дело к обеду. Но завтра – все, на пляж вести. Моя бы воля, вообще к воде не подпустил бы!

Юрка поежился – да, на самом деле и в «Ласточке» когда-то бывали несчастные случаи, он слышал о таком.

– Ну, не унывай. – Юрке захотелось подбодрить Володю, а то совсем поник. – Только начало смены, впереди еще много времени, втянешься и привыкнешь. Вон Ира Петровна, например, уже не первый год вожатая, значит, есть что-то хорошее во всем этом?

– Я пока из хорошего вижу только зарплату и характеристику, чтобы потом в партию…

– Да сдалась тебе эта партия?! – вспыхнул Юрка. – Уже второй раз про нее говоришь.

Его по-подростковому раздражало в людях стремление жить по инерции, по указанному направлению, и нежелание хоть изредка шагнуть в сторону и сделать что-то не так, как их научили.

Володя на это пожал плечами.

– Сдалась, конечно! Юра, ты будто не знаешь – без партбилета ты ни работы хорошей… действительно хорошей не получишь, ни съездишь никуда. Да, политсистема не идеальна, в чем-то устаревшая, в чем-то избыточная, но рабочая ведь.

– Чего? – Юрка удивленно вздернул бровь. От Володи он совсем не ожидал услышать нечто подобное. Тот как раз всем видом походил на человека, рьяно следующего указке этой самой «работающей» системы, а тут оказывается – избыточная, устаревшая…

– А того. Только между нами, ладно? Не при Сталине, конечно, живем, но мало ли что…

– Естественно! – Он аж сел. Копчик потянуло, Юрка скривился.

– Наверное, каждый прогрессивный человек недоволен, что у нас в стране все живут как пятьдесят лет назад: пионерия, комсомол, партия. Я тоже не слепой, но другого выхода нет.

– Не согласен! – Юрка даже выпрямился и повернулся, чтобы смотреть Володе в глаза. – Выход всегда есть.

Тот улыбнулся – немного надменно и снисходительно, но Юрку снова почему-то обрадовала даже такая улыбка.

– А ты вообще, Конев, часто со всем не согласен. Но так тоже жить нельзя. Конечно, выход есть. В этом случае – делать что должен, идти в комсомол, потом в партию, какой бы бесполезной ты ее ни считал. А упираться рогом и пытаться крушить несокрушимое – вот это действительно бесполезно.

И Юрка, на самом деле привыкший со всеми спорить и быть несогласным, внезапно не нашел, что ответить. Признавать правоту Володи не хотелось, но в глубине души возникло понимание, что доля истины в его словах есть. Особенно в части бесполезности Юркиного сопротивления.

А еще именно в тот момент изменилось Юркино отношение к Володе. Вожатый вдруг перестал казаться роботом и превратился в обычного человека – со своими переживаниями и проблемами, с которыми не всегда знал, как справиться. Юрке нравилось, что их мысли в чем-то сходятся, и ему захотелось его поддержать.

– А хочешь, я буду тебе помогать? – сказал он, поддавшись этому порыву.

– В смысле?

– Ну, хоть с той же малышней. То есть не только за театралами твоими следить, но и за отрядом. Вот завтра, когда на речку их поведешь, хочешь, приду?.. – Юрка запнулся, удивившись собственному пылу. – Ну, раз ты за них так переживаешь… – объяснил сконфуженно.

Володя тоже удивился, но просиял:

– Правда? Это было бы здорово! – Он вдруг всплеснул руками. – Что-то мы все обо мне и моих проблемах. Нехорошо получается. Расскажи что-нибудь о себе.

Но рассказать Юрке о себе не дал громогласный вой из динамика, висящего на столбе.

То выли не иерихонские трубы, а горн, зовущий лагерь на ужин. И земля задрожала не от крушения вечных стен, а от топота пионерских ног. Подобно генералам, вожатые кричали своим армиям: «По двое в колонну стройся! Ша-а-агом марш!» Жизнь в лагере забила ключом.

Только заслышав шипение из репродуктора, Юркин собеседник удрал в театр собирать труппу и вести ее в столовую, а сам Юрка, кряхтя, поднялся и отправился в медпункт – пусть Лариса Сергеевна еще помажет. Ему, как-никак, завтра в плавках щеголять, а сиять подбитым хвостом стыдно.

Юрка знал, что первый отряд завтра тоже отправят купаться, но почему-то, размышляя о хвосте, он думал не о своем отряде, а о пятом. Точнее, о вожатом пятого отряда.

Глава 3

Пугало парнокопытное

Утро в «Ласточке» Юрка любил особенно сильно. Но только до тех пор, пока не приходилось вылезать из-под теплого одеяла и плестись к умывальникам. Все бы ничего: птицы пели, деревья шелестели, лагерь казался сонным и меланхоличным. Но потом по внутренней радиолинии запускали пластинку с сигналом «Подъем» – и это взвывали отнюдь не грешники в аду, как могло показаться, а всего лишь горн…

Несмотря на стоящую днем жару, ночью в лесистой местности резко холодало. Нагретая за день земля остывала, и к утру – как раз ко времени подъема – на лагерь вместе с туманом опускалась промозглость, особенно хорошо ощутимая, когда нужно было выходить из теплого корпуса. Чтобы умыться, даже закаленным ребятам требовалась смелость – вода из кранов умывальников текла совсем не теплая, а родниковая, обжигающе ледяная, аж зубы сводило. Но во всем этом был один неоспоримый плюс: после такого умывания сон как рукой снимало.

Юрка, покрываясь мурашками и мечтая немедленно забраться обратно под одеяло, не сразу понял, что кто-то к нему обращался. Он вытер лицо, фыркнул, закинул полотенце на плечо и тут же наткнулся взглядом на Иру Петровну. Она была явно сердита, вот только почему? Сонное сознание отказывалось так быстро просыпаться, и Юрка тщетно пытался вспомнить, когда он уже успел сесть в калошу – вроде только с постели встал.

– Конев! Ты меня вообще слушаешь?

– Ира Петровна? Что? Доброе утро!..

Она закатила глаза и процедила сквозь зубы:

– В последний раз спрашиваю: зачем ты вчера обломал кусты сирени, а?

Юрка удивленно уставился на нее:

– Какие еще кусты сирени?

– Вот только не надо прикидываться! Те кусты сирени, что растут за щитовыми!

– Не обламывал я ничего, Ира Петровна!

– Да что ты? А кто же тогда это сделал? – Она с подозрением взглянула на него.

– Не зна…

– Ты вчера опоздал на ужин, а потом я видела возле дверей корпуса листья и цветки, а букет – в банке у Поли на тумбочке. Ты ведь уже не в первый раз ломаешь сирень! Она и так уже почти отцвела, а теперь кусты выглядят еще безобразнее!

– Да почему сразу я? Поля и сама могла себе цветов нарвать!

Юрке стало до ужаса обидно – ну вот опять и снова ни за что. Он правда не был виноват, а камни летели именно в его огород – по инерции, видимо. Потому что Юрку, конечно, обвинить было проще всего – все равно вечно бедокурит, значит, и в этот раз он.

Насупившись, Юрка пытался прикинуть, как сильно ему влетит за то, чего он не делал.

– Ирин, это правда был не он, – раздался голос за спиной. Юрка повернулся и увидел Володю. – Юра вчера был в театре, а потом помогал мне донести мальчишку до медпункта – поэтому и опоздал на ужин. Так что твою сирень поломал кто-то другой.

Ира Петровна замялась, удивленно посмотрела на Юрку, перевела взгляд на Володю.

– Он тебе помогал?

– Ты же слышала на летучке, что у меня в кружке вчера случилось ЧП. Сашка шлепнулся со сцены, Юра вызвался помочь, – заверил ее Володя.

Уж кому-кому, а Володе она не поверить не могла и стушевалась, чувствуя себя неудобно. Юрка выдохнул и с безмерной благодарностью взглянул на Володю – как вовремя он появился!

– Я не знала, на пятиминутке мы этого не обсуждали… Ну ладно, Конев, – сказала Ира Петровна, – если ты на самом деле помогал, то молодец. Пойду спрошу девочек, откуда у них сирень.

– Вот, а сразу нельзя было к ним? – недовольно буркнул он.

Вожатая лишь потрепала его по волосам, чем вызвала недовольное фырканье. Юрка даже рассердился и рявкнул Ире Петровне в спину:

– А извиниться?

Та остановилась на секунду, бросила через плечо «Извини» и ушла.

– Спасибо тебе, – повернувшись к Володе, улыбнулся Юрка. Затем вздохнул и нахмурился: – Я уж думал, влетит по первое число.

– Не за что. Ты ведь правда не виноват. Видимо, Ольга Леонидовна уже успела внушить Ирине, что в любой непонятной ситуации грешить нужно на тебя. Вот она и придирается.

– А сам-то ты что здесь делаешь?

– Пришел сказать, что мы часов в десять на речку пойдем. Ты вчера вызывался помочь…

Договорить ему не дала внезапно вернувшаяся Ира Петровна:

– Юра, после завтрака вместо уборки территории возьми Митю из второго отряда – ты ведь его помнишь, да? Проверьте с ним в детском корпусе матрасы. Ребята жаловались, что некоторые из них сырые. Уберите непригодные в кладовые, а к тихому часу я кого-нибудь попрошу принести в отряд новые.

Юрка обреченно застонал:

– Ну спасибо, Ир Петровна, что хотя бы днем в плуг не запрягаете!

– Не паясничай, а то… – Она не договорила, завидев Ксюшу, выходящую из корпуса. – Ксюша, стой! У меня к тебе есть вопрос…

– Вот сейчас кого-то отчихвостят за сирень, – ухмыльнулся Юрка.

Володя вздохнул:

– Видимо, не получится у тебя пойти на пляж?

Юрка пожал плечами:

– Я постараюсь справиться побыстрее.

Умывшись, он отправился в отряд переодеваться. Пожал руки Ваньке и Михе, прохлаждающимся на лавочке возле входа, кивнул подозрительно оскалившейся Маше, собрался войти в отряд, да так и замер на пороге. Возле двери висела большая отрядная стенгазета, посвященная открытию смены и первому лагерному дню. Хорошая стенгазета, красочная, но настроение Юрки подпортилось. А все потому, что до него добралось общественное порицание в виде карикатуры.

Сбоку стенгазеты было нарисовано здоровенное дерево – яблоня, а под ней – Юрка висел вверх тормашками, привязанный за лодыжку гирляндой к ветке, руки-ноги в стороны. Вообще-то рисунок получился красивым и смешным, но уж больно глупым вышло выражение Юркиного лица. Не лицо, а рожа. Широкая, как у свиньи, с разинутой пастью и без переднего зуба. Но зубы у Юрки все! И мало того, все отличные! Неприятно. Вроде бы взрослый, и такие методы уже не работают, а все равно обидно. Видимо, по привычке.

Нет, как бы ни было смешно, это очень неприятно. Особенно потому, что придется целый день на весь лагерь этой свинячей мордой сиять, ведь все отряды с удовольствием читают стенгазеты друг друга.

Даже вкуснейшая творожная запеканка на завтрак не смогла сгладить неприятный осадок, и Юрка, до того как отправиться таскать матрасы, узнал у актива отряда имя художника. Ксюша. Та самая, из ПУК. Мстить Юрка, конечно, не собирался, но на ус намотал. ***

Помогать Юрке вызвали того самого Митьку, чей голос вещал из радиорубки. Точнее, помогал как раз таки Юрка, потому что на подобные задания Митьку отправляли регулярно: что-нибудь перенести, перетащить, поднять и прочее. Потому что Митька не только хорошо пел и грамотно говорил, но еще и был сильным, большим… то есть, скорее, в меру упитанным.

Шесть обнаруженных матрасов парни вынесли и свалили рядом с корпусом, они действительно оказались мокрыми. Сперва Юрка грешил на малышню – мол, испугались чего, не сдержались, с кем не бывает в октябрятском возрасте? Но нет, сырыми оказались матрасы на нескольких стоящих рядом кроватях. Юрка походил вокруг с умным видом, задумчиво почесал подбородок.

– Мить, может, крыша течет? Говорят, несколько дней назад дожди были, может, случилось что?

Митя уставился в потолок, осмотрел придирчиво, но пятен не нашел:

– И никто не заметил, что с потолка вода капает?

– Так как раз же пересменка в те дни, никого в корпусе не было… Слушай, надо слазить посмотреть.

– Ну лезь, меня все равно крыша не выдержит, – Митя гоготнул.

Ловко забравшись наверх – даже лестница не понадобилась, – Юрка в три счета обнаружил проблему. Как раз в том месте, под которым стояли мокрые кровати, рубероид потрескался, а в трещины, видимо, попала вода. Юрка нагнулся, подцепил смоляное покрытие пальцем, сам себе объяснил:

– Наверное, еще зимой от мороза треснул, а сейчас то дожди, то жара, вот он и окончательно износился. Надо завхозу сказать…

– Юла, Юла, пливет! – внезапно позвали снизу. Юрка аж подпрыгнул от неожиданности.

Мимо проходила группа в желтых панамах – пятый отряд во главе с обоими вожатыми держал путь на речку. Один из мальчишек, Олежка, который тоже состоял в труппе, остановился, разбив строй, картаво закричал и энергично замахал руками.

– Володя, смотли, там Юла!

– Эй, а ну слезай с крыши, упадешь! – строго прикрикнул Володя.

– А что ты там делаешь? – пискнул Санька, тот самый травмированный вчера толстяк.

– Кладоискателей высматриваю. Ходят тут, ищут. Вы не знали, что эта территория в войну была оккупирована немцами? – на ходу придумал Юрка.

Вдруг его глаза наполнились ужасом, и вовсе не оттого, что он собрался падать, нет. Юра увидел, как перепуганная, но грозная Ира Петровна несется к нему по земляной тропинке, поднимая облака пыли.

– Приземляйся уже, Гагарин. Ну правда, давай вниз, – попросил Володя.

– Конев! Мамочки мои, Конев! – Визг Иры Петровны, кажется, разнесся по всему лагерю.

– А что так грубо да по фамилии? – делано обиделся Юрка.

Но Ира не обратила никакого внимания на его тон:

– Бегом с крыши! Быстро!

– Прям быстро-быстро? Ну как скажете.

Юрка поднялся и шагнул к торцевому краю крыши, делая вид, что собирается спрыгнуть.

– Ой нет, Юрочка, не надо! Не так, спускайся как залез, не прыгай! Только не прыгай, – запричитала Ира, но, взглянув на Юркину коварную улыбку, взмолилась: – Володя, ну сделай же что-нибудь!

Володя прищурился, прикидывая высоту крыши, и совершенно спокойно спросил:

– Так ты на речку с нами идешь?

Ребятня заголосила: «Давай!», «Да-да-да», «Давай с нами, Юла!»

– Ну не знаю, мне еще матрасы нести надо… А может, вы меня отпустите, Ира Петровна? Митька их сам отнесет… – Юрка опасно покачнулся на носках у самого края.

Ира Петровна тоненько, испуганно пискнула:

– Да иди ты куда хочешь, только слезь уже по-нормальному, Конев!

Юрка пожал плечами – мол, почему бы и нет? Присел и все-таки прыгнул. Ира Петровна вскрикнула, а когда Конев, целый и невредимый, вышел из кустов, ойкнула.

– Там матрасы свалены, – улыбнулся Юрка. – Не доверяете вы мне, Ира Петровна, членовредителем меня считаете, а зря!

Ира облегченно вздохнула, даже пошатнулась.

– Ой, Конев, уйди ты уже с моих глаз! – и ушла сама. ***

На желтом песке двумя ровными рядочками разместилось двадцать пар детской обуви. Неподалеку на разостланных полотенцах в грациозных позах застыли Полина, Ульяна и Ксюша, подставляя тела солнечным лучам. Еще чуть дальше, в тенечке, расселась с томиком Чехова скучающая Маша. Взглянув на Сидорову, Юрка отчего-то вспомнил изречение Антона Павловича о висящем на стене ружье, которое непременно должно выстрелить. Почему – он и сам не понял. В Машином виде не было ничего угрожающего, скорее наоборот, только романтичное – ее светлое платье в воланах колыхалось на ветру, то и дело оголяя золотистые ляжки. «И когда же она успевает загорать?» – удивился Юрка.

Не найдя, да и в общем-то не особенно стараясь найти ответ, отвернулся и заметил на другой стороне пляжа Ваньку и Миху, которые, как видно, тоже завершили все свои общественно полезные подметания площадей и растянулись на полотенцах. Но Юрка прошел мимо них, его интересовали не приятели и не девушки, а Володя.

Тот стоял по щиколотку в воде и сосредоточенно смотрел на вверенных ему малышей. Речка лениво катила низкие волны, мерцала солнечными бликами, сверкала брызгами, летящими из-под детских ладошек. В лягушатнике, обнесенном сеткой и буйками, барахтался и визжал пятый отряд – вода будто кипела. В дрейфующей за ограждениями лодке сидел физрук Женя, то и дело ворча на смело несущегося к буям Олежку. Лена, вторая вожатая пятого отряда, тоже была на пляже, сидела на вышке, следила и командовала в рупор, но, в отличие от Володи, оставалась вполне расслабленной и довольной.

– Пчелкин, прекрати брызгаться! – приказал Володя.

Пчелкин прекратил, но стоило вожатому отвести взгляд, как он захихикал и снова ударил ладошками по воде.

Несколько шагов – и Юрка оказался возле Володи, но не успел и рта раскрыть, как тот отмахнулся:

– Некогда. Потом. Извини. – Не поворачивая головы, Володя боковым зрением заметил новое нарушение и крикнул Юрке в самое ухо: – Пчелкин! Еще раз – и пойдешь на берег!

Оглохший Юрка беспомощно захлопал глазами. Зато, кажется, Володино внушение сработало, ибо Пчелкин, как и остальные малыши, больше не брызгался и не толкался. Вернее, ребята продолжали делать и то и другое, но теперь осторожно, без угрозы для жизни и здоровья товарищей.

Юрка потер правое ухо, в котором все еще звенело, и от греха подальше отправился обратно на пляж. Он не решался отвлекать Володю, по крайней мере пока Пчелкина не высадят на берег, ведь бледный от волнения вожатый с каждой минутой становился все более нервным. Юрка бы только помешал ему.

Ванька, завидев товарища, замахал руками, приглашая присоединиться. Юрка с готовностью уселся на полотенце. Слушая приятелей в половину оглохшего уха, он постоянно отвлекался то на Володю, то на девчонок ПУК, то на Машу. Последняя, кстати, только притворялась, что читает, на самом же деле поглядывала сперва строго на кокетливых девушек, затем нежно – на Володю. Ждала: не посмотрит ли деловитый вожатый в ее сторону? Не смотрел. Володя вообще игнорировал всех: и Машу, и «душистую» троицу, и Юрку. Вожатый был крайне напряжен, сосредоточенно следил за плещущейся в воде малышней, не сводил с них глаз и, кажется, даже моргать пытался как можно реже.

– Юрец, будешь в двадцать одно? – Миха вынул из кармана карты.

– Раздавай, – рассеянно буркнул Юрка и, сняв сандалии, уселся по-турецки. – На что играем, на щелбаны?

Постоянно увлеченный чем угодно, кроме карт, Юрка проигрывал. Причем сокрушительно. Лоб саднило от щелбанов, казалось, он даже чувствительность потерял, а ребята все поднимали и поднимали ставки.

– Взлет-посадка? – предложил, хитро прищурившись, Миха. Ванька потер руки, Юрка кивнул.

Играя в подкидного дурака, он наконец смог увлечься – еще бы, такое наказание на кону. Но Юрке не везло. Козырей выпадало мало, и все мелочь – двойка и шестерка; у Ваньки была необычная колода, на пятьдесят четыре карты. «Они у него крапленые, что ли?» – удивлялся Юрка.

Миха вышел из игры и, злорадно улыбаясь, смотрел на товарищей и в нетерпении разминал руки. Во взгляде читалось: «Сейчас я вам такую взлет-посадку устрою, в глазах потемнеет». И самое жуткое: Миха действительно отлично умел ее отбивать.

Выложив последний козырь, Юрка поежился: у него осталась всего одна карта – десятка пик. Он влип. Ванька подпрыгнул на месте и выкинул козырную даму с победным криком: «Н-на! Бей!» Юрка с досадой плюнул. Он продул. Вздохнул и подставил Михе голову.

Бах! Его шлепнули жесткой ладонью по лбу – взлет. Юрка по инерции запрокинул голову. Опомниться не успел, как… Бабах! Его со всей дури бахнули по затылку. Юрка клюнул носом, еще чуть-чуть – и уткнулся бы им в грудь. В глазах сначала вспыхнуло, потом и правда потемнело.

– Ну я вам отыграюсь! – прошипел он, пытаясь проморгаться. – Последний раз, на желание?

– На какое?

– А как проиграешь – расскажу.

– Только не неприличное! И чтобы без вожатых! Я больше не буду за Ириной с ножницами бегать, предлагать ее подстричь.

– Идет.

Юрка собрал волю в кулак. Думая, запоминая карты противников и просчитывая ходы, он умел выигрывать вообще без козырей. Но Юрке на этот раз повезло – тройка, семерка и туз. Ну он им покажет!

И показал! Мало того что вышел первым – теперь загадывать желание можно не просто по договоренности, но и по праву, – так еще и просчитал: проигравшим будет «взлетно-посадочный» Миха. И не ошибся. Бросив на полотенце свои карты, настороженный Миха пододвинулся ближе:

– Ну?

– Иди в центр пляжа, становись на колени, четыре раза бей лбом в землю и кричи… – Чтобы его не услышал Ванька, Юрка склонился к самому уху Михи и прошептал задание.

– Эй, ну четыре-то почему? – насупился Миха.

Ванька довольно хрюкнул и ответил за Юрку:

– Потому что у тебя на руках осталось четыре карты. Если не нравится, мы можем баллы как в «двадцать одном» посчитать…

– Ладно, ладно, – ответил Миха и понуро побрел выполнять задание.

Но ушел он не в центр пляжа, как было велено, а, сделав всего пару шагов, остановился прямо напротив девчонок ПУК. Вопросительно посмотрел на Юрку, а тот в растерянности замер и только спустя несколько секунд замахал руками: «Не здесь, подальше», – но, видимо, Миха не понял и сделал все наоборот. Глядя, как он медленно падает на колени, Ванька ахнул: «Что сейчас будет!» – а Юрка прыснул в кулак.

Со всей дури Миха ударил лбом в песок и заорал на весь пляж:

– Пустите меня в шахту!

– Эй, Пронин, ты что, сдурел? – заверещала Ульяна.

– Ай, ну уйди! – замахала руками Полина.

– Пустите меня в шахту!

– Миша, ну хватит уже! Все платье песком засыпал! – негодовала Ксюша.

– Пустите меня в шахту! Пустите меня в ша-а-ахту!

Юрка лежал на боку и задыхался от смеха. Ванька колотил кулаком по полотенцу, другой рукой обхватив живот. ПУКи в шесть рук лупили Миху какими-то платьями, юбками, блузками и подняли такой визг, что даже пятый отряд присмирел всем составом. Глядя на потасовку из тени, улыбалась Маша. Хихикала даже Лена, а Володя раздраженно обернулся и, сдвинув брови, зло гаркнул:

– Девочки, утихомирьтесь!

«Девочки» утихомирились только тогда, когда Миха с красным лицом и побитой спиной удрал с пляжа в одних плавках.

– А почему именно в шахту? – спросил Ванька, пихнув Юрку локтем в бок.

Тот скривился, пожал плечами:

– Ну а что еще есть под землей? Первое, что в голову взбрело.

Вскоре воцарился относительный для лагерного пляжа покой. Юрка, изнывающий от жары, решил пойти искупаться. Поднявшись с полотенца, случайно расслышал:

– Володечка что-то совсем плохой… – Он обернулся на девчонок – говорила насупленная Ксюша. – Тут такие девушки в купальниках, а он, даже когда этот дурак Пронин скакал, ноль внимания на нас. – Она разочарованно цокнула языком. – Стараешься тут, а у него на уме одни дети.

– Просто он их очень любит. Редкое качество, кстати. – Полина перевернулась на спину. – Это мило, хорошим папой будет.

Снимая шорты и рубашку, Юрка прыснул от такого заявления: «Тоже мне, будущая мать». К его счастью, девчонки ничего не услышали. Беседа продолжалась.

– Может, случилось что, теперь переживает? – попробовала оправдать Володю Ульяна.

– Да о чем переживать? Тут и физрук, и другая вожатая, – лениво протянула Ксюша. – Нет, какой-то он слишком злой, не ровен час, стукнет этого Пчелкина…

– Да нет же, я не об этом! – перебила Ульяна. – Может, у него девушка есть? Вон вторая вожатая – Лена, например. А что? Спят в соседних комнатах, так, может, они того… Ну, вы понимаете. И поссорились?

Полина аж села:

– А ведь правда!

– Не может быть! – уверенно произнесла Ксюша.

– И почему? – успокоившись, Полина улеглась обратно.

– А потому, что Володи вчера на дискотеке не было, а Лена была и с Женей танцевала!

– Действительно! – Поля подскочила снова. – На дискотеку ходят все, даже вожатые младших отрядов. Это ведь самое интересное!

– Да успокойся уже, Поль! Ты лучше не суетись, а позови Володю сегодня, – предложила Ксюша. – Володя придет, и мы узнаем, с кем он станет танцевать.

– А чего это сразу я?! Что это та…

Поля даже не успела возмутиться – ее перебила Ксюша, рявкнув:

– Эй, Конев! Ты чего это тут стоишь, уши греешь?

Юрка аж растерялся: больно ему надо подслушивать их глупую болтовню, сами кричали на весь пляж. Он мог бы проигнорировать выпад, но для приличия буркнул:

– Хочу и стою. Пляж общий.

– Мало ли, что общий, – продолжала змея Ксюша. – Шуруй.

– Эй, ты чего на меня взъелась? – оторопел Юрка, он никогда не слышал, чтобы девушки так разговаривали.

– Ты нас дурами выставляешь перед Володей, вот и взъелась! Мы прекрасно слышали, это ты Пронина подговорил!

– А кто меня дураком в стенгазете нарисовал? – Юрка сердито скрестил руки на груди.

– Сам виноват, нечего было гирлянды рвать. Так что давай цокай отсюда, пугало парнокопытное, ультрафиолет загораживаешь!

– Вот-вот, – кивнули ее гадюки-подружки.

– Пугало, значит? Парнокопытное, значит?.. – захлебнулся от возмущения Юрка, даром что лошади, если Ксюша о фамилии, непарнокопытные. – А тебя, пресмыкающееся, никакой ультрафиолет не спасет. Такую дуру вообще ничего не спасет. И вас тоже!

Он подхватил брошенные на песок шорты и отошел. Конечно, он рассердился и обиделся, но больше всего удивился: чего эти трое хотят от Володи? А когда добьются, что, делить начнут? Вот уже сейчас делят, правда, не самого Володю, а обязанности по его… соблазнению? Выпытыванию подробностей его личной жизни?

Юрке это казалось невозможно смешным, ведь он-то понимал истинную причину волнения Володи. Сначала того утопленниками застращали, теперь устраивают драки в воде – попробуй тут не разволноваться.

И именно в этот момент физрук засвистел в свисток, а из воды донеслось паническое «Спа-а-асите!».

Володя заметно вздрогнул, дернулся вперед, собираясь прямо в одежде прыгнуть в воду. Но тоненький девчоночий голос прозвучал снова, уже не испуганный, а слезливый:

– А-а-опять он дерется!

«Да чтоб вас!» – прочел Юрка по Володиным губам.

Тревога оказалась ложной: никто не тонул, дети просто повздорили. Взрослые расслабились. Все, кроме Володи – он нервно сглотнул и сжал кулаки. В этот момент ребятня совсем распоясалась, началась натуральная драка с яростными пиханиями, толканиями и воплями.

Спокойно смотреть на Володю и обсуждать ситуацию, как это делала благоухающая троица, Юрка не собирался. Посуровел лицом, перевернул свою классную импортную кепку козырьком назад и, чтобы казаться более внушительным, сердито зыркнул на малышню. Потопал к Володе в воду разнимать драку и призывать хулиганов к порядку.

После недолгой, но тяжелой борьбы – Пчелкин пытался уплыть, – они вдвоем таки вытащили мальчишку из воды, схватив за плавки. Юрка поставил его на песок и наклонился:

– Пчелкин, ты пионером стать хочешь?

– Хочу!

– А ты знал, что мальчиков, которые бьют девочек, в пионеры не берут?

– Нет, то есть… это она сама!

– Все равно, что сама. Девочек нельзя обижать!

Пока Юрка поучал хулигана, Володя, выдохнув с явным облегчением, отправился обратно в воду следить за остальными. Оставив трогательно виноватого Пчелкина нести наказание на берегу, Юрка издалека приглядывал за пятым отрядом, тоже командовал и успешно пресекал новые ссоры среди малышни. Потом помог Володе посчитать тапочки, одежду и головы отряда.

Его старания не прошли зря. Юрке было очень приятно слышать, как вся троица и даже вечно занятая Володей Маша восклицали: «Какой Юрка молодец! Натуральный подвожатник!» Это гордое «молодец» так льстило, что на некоторое время Юрка забыл об обиде – все-таки девушки похвалили! Как радостно отдалось в груди произнесенное Ирой Петровной: «Я в тебе никогда не сомневалась, Юра. Но теперь даже гордость берет! Я им расскажу на собрании. Пусть знают, каков он, наш Конев!»

Но отчего-то самым-самым сладким, самым-самым приятным и радостным оказалось тихое, сказанное на выдохе «спасибо» с добрым блеском в серо-зеленых – а они у него именно такого цвета – Володиных глазах. Это «спасибо» весь день и вечер грело Юркины легкие. Все потому, что это было заслужено, и потому, что это было произнесено им, Володей. Который за недолгих полчаса вместе на пляже, как казалось Юрке, стал ему понятнее и ближе. Может быть, даже почти что другом. ***

Неугомонная детвора на речке оказалась не самой серьезной Володиной проблемой. В тот же день, во время репетиции, худрука тиранил Олежка, который очень хотел главную роль в спектакле. И все бы ничего: у Олежки и голос громкий, и реплики он запоминал быстро, и в роль вживался отлично… да только картавил так, что половину слов не разобрать. Володя не хотел обижать Олежку, но в то же время не мог назначать его на роль с большим объемом текста. В итоге пообещал, что послушает и других, а там выберет, кто будет лучше. Заверил, что Олежка все равно не останется без роли.

Юрка наблюдал за этим балаганом и скучал. За Машей следить было не столько скучно, сколько почти физически больно: она фоном бренчала на пианино всю ту же надоевшую «Лунную сонату», и ладно бы только надоевшую – исполняла она ее плохо. Юрка пытался не слушать, но слышал и мечтал, чтобы Маши и этого проклятого инструмента здесь вообще не было. Не звучала бы тогда музыка, не тревожила бы с таким трудом зарубцевавшиеся раны.

Музыка… Он не мыслил себя без музыки, она проросла в него корнями. Как долго он выкорчевывал ее из себя – год или целую жизнь? С каким трудом он научился жить в тишине, но вдруг оно – фортепиано, и вдруг она – Маша – отличный пример того, как не надо играть. И вдруг – соблазн и понимание, что Юрка мог бы сыграть лучше, но не сейчас, а раньше, целую жизнь назад, когда еще что-то мог и умел. А сейчас – забыл, и ему оставалось лишь слушать других, задыхаясь внутренней тишиной, пустотой и жгучей самоненавистью.

Он смотрел на Машу, стиснув зубы. Пытался иронизировать над тем, как она бросала томные взгляды на Володю, но иронизировать не получалось, Юрка только все больше и все безотчетнее злился. Хотел переключиться на кого-нибудь другого, например на троицу, но девчонки и вовсе на репетицию не явились.

Еле дождавшись окончания, Юрка убежал переодеваться для дискотеки. Выходил из комнаты, полностью погруженный в мысли о пачке «Явы», припрятанной в его тайнике за забором у строящегося корпуса, когда его окликнули:

– Юрчик!

Полина схватила Юрку за локоть и заговорщицки посмотрела в глаза:

– Можно тебя на минутку?

Юрка думал, что после «парнокопытного» он ни за какие коврижки не станет разговаривать с кем-нибудь из этой троицы. Но прошло полдня, и обида немного поутихла. А тут на тебе, сами подходят! Он посомневался пару секунд, позлился, но в итоге любопытство взяло свое.

– Что тебе надо? – Он обернулся, посмотрел на нее вопросительно и одновременно сердито.

– Обиделся, что ли? Ну не обижайся, Юр. Лучше иди сюда. – Полина потянула его в комнату девочек. Там его ждали Ульяна и Ксюша, и Юрке очень не понравилось ехидное выражение их лиц.

– Слушай, Юрчик… – Полина мило улыбнулась и накрутила на палец локон пшеничных волос. – Ты вроде как хорошо с Володей общаешься?

Юрка вздохнул: так вот что им надо. Все поголовно втюрились в вожатого и теперь хотят, чтобы Юрка их свел? Еще чего! К тому же он не забыл, как змея Ксюша обозвала его на пляже, а Поля с Улей поддакнули. А теперь, выходит, просят что-то для них сделать? После такого-то? Держите карман шире! Хотя… Внезапно в голове созрел коварный план.

– Да, – ответил Юрка, обведя троицу загадочным взглядом, – общаюсь немного, а что?

– А ты не знаешь, он что, совсем на дискотеки не ходит?

Юрка пожал плечами:

– Не знаю, с малышней, наверное, возится.

Полина оживилась, аж закусила губу:

– Слушай, ну а может, тебе удастся его как-нибудь на дискотеку затащить?

Юрка сделал вид, что обдумывает предложение, хотя уже все решил.

– Могу попробовать, не обещаю. Но…

– Что «но»? – Поля заулыбалась пуще прежнего – да так наигранно сладко, что у Юрки чуть зубы не слиплись, как от ириски.

– Что мне за это будет? – Он нагло ухмыльнулся.

– А что ты хочешь?

Он снова сделал задумчивый вид, для убедительности даже подбородок почесал.

– Чтобы Ксюша меня поцеловала! В щеку – два раза и при всех!

– Что-о-о? – До тех пор спокойно сидевшая на кровати Ксюша вскочила и залилась краской. Предложение Юрки ей явно не понравилось.

Он развел руками:

– Или так, или сами зовите его на дискотеку!

Троица переглянулась. Ульяна вздохнула: «Пробовали уже…» – а Ксюша протестующе замотала головой.

– Юрчик, а подожди минутку за дверью? – попросила Полина, лукаво взглянув на Ксюшу. – Мы сейчас.

Он кивнул. Выйти не успел, как девчонки зашушукались за спиной. Через пару минут из комнаты выглянула мрачная Ксюша.

– Ладно, уговор.

Юрка с серьезным видом кивнул. Сразу после ужина, выйдя из столовой, он направился к детским корпусам приглашать Володю. Уговор так уговор.

Глава 4

Спокойной ночи, малыши!

Юра очнулся от воспоминаний и согнал с лица грустную улыбку. Болезненная тоска и ностальгия пронимали его до глубины души, особенно здесь, в этих стенах. Как же хотелось вернуться сюда же, только двадцать лет назад, чтобы снова услышать музыку, детский смех и строгий голос Володи. Но нужно было идти дальше: за тем, за чем Юра приехал в «Ласточку» сегодня.

Он встал со скрипнувшего кресла, отряхнул пыльные брюки и, еще раз окинув взглядом сцену, пошел к выходу из театра.

Чудом уцелевшая асфальтированная дорожка вывела его к детским отрядам. Когда-то красивые, выкрашенные в яркие цвета и расписанные узорами корпуса были похожи на домики из русских сказок. Но теперь они выглядели плачевно: большинство лежало грудами гнилых мокрых досок, на которых еще виднелись остатки старой краски. Более или менее уцелевшими оказались всего два домика – Юра уже не мог вспомнить их номеров, – у одного обвалились левая стена и крыша, а другой остался почти невредимым, только немного просел и покосился. Но заглядывать внутрь определенно не стоило: на крыльце просел пол, входная дверь выпала, и проход зиял темным устрашающим провалом. В этих корпусах всегда селили младшие отряды – подальше от дискотеки и кинозала. Юра тоже жил здесь в одну из своих первых смен.

Шагая мимо детской площадки, Юра поежился от заунывного металлического скрежета – ветер толкал ржавые карусели, и, медленно кружась, они будто все еще ждали малышню, чтобы принести ей радость. Вот только детей тут уже давно не было, и площадка заросла высоченной травой.

Юра обожал это место раньше. Полянка вокруг каруселей покрывалась сплошным ковром из одуванчиков, сначала желто-зеленым, потом белым, и, усыпанная опавшими пушинками, становилась похожей на облако. Можно было нарвать охапку цветов и, бегая по лагерю, сдувать пух на волосы девчонок, которые так смешно злились и кричали, а потом еще и бросались его догонять, чтобы расквитаться.

Но в настоящем одуванчики давно отцвели и лишь кое-где из травы торчали белые облысевшие шапки. Юра наклонился, сорвал цветок, покрутил в пальцах и, горько усмехнувшись, подул на него. Оторвалось лишь несколько пушинок-зонтиков. Они нехотя, тяжело пролетели с полметра и, пропитанные влагой, осели на темный асфальт.

Бросив цветок под ноги, Юра отправился к карусели через заросли влажной травы. За прошедшие годы карусель эта, конечно, поржавела и ушла в землю, но стояла крепко. Не понимая, зачем он это делает, и даже не задавая себе такого вопроса, Юра уселся на сиденье и слегка оттолкнулся ногами. Карусель, закружившись, скрипнула в точности так, как тогда, и его вновь затянуло в омут воспоминаний. ***

Отцветшие одуванчики на детской площадке белели сплошным пушистым полем. Пушинки срывались, летали в воздухе и щекотали нос. Юрка вдохнул полной грудью свежий вечерний воздух и свернул на дорожку, ведущую к корпусам младших отрядов.

Вокруг было тихо, детвора уже спала, и в окнах вожатских комнат не горел свет. Юрка задумался: «Спать Володя не должен, но тогда где его носит, если уже объявили отбой? Неужели сам удрал на дискотеку?» Он растерянно оглянулся по сторонам, слушая вечернюю тишину, нарушаемую лишь шелестом ветра и стрекотом сверчков. «А если Володя придет туда без меня, будет считаться, что уговор с ПУК выполнен и я могу рассчитывать на поцелуй?»

Вдруг в ночных шорохах послышались чьи-то тихие шаги и скрип половиц крыльца. Юрка повернулся на звук и заметил крадущегося на цыпочках мальца в пижаме с ракетами. Пухлый мальчишка, спускаясь по ступенькам пятого отряда, запнулся, неловко покачнулся, ойкнул, и Юрка узнал в нарушителе Сашу – того вертлявого пострадавшего, которого они с Володей вчера волокли на себе в медпункт. Под недетским весом ребенка было неудивительно, что половицы и деревянные ступени скрипели так надрывно.

Юрка прижался к стене соседнего домика. Спрятавшись в тени, обошел мальчишку вокруг, оказался у него за спиной и, в два шага приблизившись, осторожно положил одну руку ему на плечо, а второй сразу зажал рот, обрывая испуганный визг.

– Чего это ты бродишь после отбоя, а? – грозно прошипел Юрка в ухо мальчишке.

Саша втянул голову в плечи и что-то запищал, обслюнявив Юрке ладонь. Тот поморщился и сказал:

– Обещай, что не будешь орать, если я тебя отпущу. Иначе уволоку в лес и брошу в логово черных гадюк!

Саша закивал, и Юрка убрал руку от его слюнявого рта.

– Я просто… просто хотел смородины, – залепетал малец. – Я видел возле медпункта два куста, и вот…

– Эх, Саня! – Юрка еле сдержался, чтобы не расхохотаться. Сделал грозный голос: – Какая еще смородина в июне? Там возле медпункта только волчьи ягоды растут, они ядовитые!

Саня насупился – видно было, что не поверил. Юрка задумчиво хмыкнул и протянул:

– А почему ты за смородиной ночью-то поперся?

Уверенно и твердо Саша заявил:

– А потому! Мне что, всем показывать, где я смородину видел? Ага, обойдутся!

– Между прочим, Саня, дедушка Ленин завещал делиться!

Саша надул губы и ничего не ответил, только зыркнул угрюмо.

– Как ты вышел из корпуса? – спросил Юрка. – Разве двери не запирают?

– Так там Володя не может уложить нас спать, вот я и сбежал, пока он Кольку уговаривал.

– Ах ты!.. – Юрка представил, какая паника с минуты на минуту охватит Володю, когда он увидит пустую кровать. – Ну-ка, пойдем обратно.

Он схватил запищавшего Саню за ухо и, невзирая на сопротивление, потащил к домику.

В тот момент, когда Юрка тихонько открыл дверь спальни, Володя стоял в свете тусклого ночника над пустой кроватью и смотрел перед собой круглыми от ужаса глазами. Вокруг бойко шушукалась детвора, спать она явно не собиралась.

– Эту пропажу ищешь? – негромко спросил Юрка, затаскивая Саню в комнату.

Володя растерянно оглянулся, и, как только увидел беглеца, его лицо вмиг посветлело.

– А я уже думал, что мне конец. – Он облегченно выдохнул и шикнул на Сашу: – Ну-ка, быстро в кровать! Ты чего это, сбежать вздумал?

Саша молча залез под одеяло и повернулся на бок, ничего не ответив.

– Он смородины хотел, – выдал его Юрка. – Слушай, ты чего тут так поздно? Уже отбой давно был.

– Не могу этих оболтусов спать уложить! Девчонки мигом уснули и наверняка уже десятый сон видят, а этим будто кофеина в ужин подсыпали.

Юрка покрутил головой, всматриваясь в ровные ряды кроватей. Малышня больше не шепталась. Все напряженно и внимательно слушали не взрослых, а взъерошенного картавого Олежку, который вещал загробным голосом:

– В челном-челном голоде, в челном-челном доме жила челная-челная…

– Кошка! – выкрикнул Юрка. Малышня вздрогнула и засмеялась. – Пф! Это же совсем неинтересно и не страшно.

– Еще пло глобик на колесиках знаю. Стлашилка – всем стлашилкам стлашилка!

– Ну это же тоже не страшно. Вам что, Володя хороших страшилок не может рассказать?

– Не-а. Наоболот, он лугается, что мы стлашилки слушаем, а не спим. Только если по секлету, мы все лавно их лассказываем…

– И вы думаете, что я не в курсе? – усмехнулся вожатый. Хотел сказать что-то еще, но обернулся, заметив, что балагур Пчелкин как-то слишком подозрительно копошится под одеялом.

Юрка тем временем слушал Олежку вполуха, а сам думал, что Володю надо вызволять и во что бы то ни стало нужно явиться на сегодняшнюю дискотеку с ним. Во-первых, Ксюшин долг, а долг платежом красен; во-вторых, сам Юрка сегодня был «красен»: надел лучшие – они же единственные – джинсы и любимую коричневую футболку-поло – гэдээровскую, дядя весной привез. Может, и зря он так нарядился? Как Ксюша его обозвала – «пугалом парнокопытным»? Вот надо было так и прийти, пусть эта змеюка пугало и целует!

Олежка зашушукал про ногти в пироге, Володя стянул с Пчелкина одеяло, победно прокричав:

– Ага! Рогатка! Так вот кто плафон кокнул!

Юрка вернулся мыслями к насущному: «Что сделать, чтобы вытащить Володю? Уложить малышню. Как уложить малышню?»

Минуты не прошло, а решение уже появилось.

– А знаете, почему Володя не рассказывает страшилок? Чтобы вы лучше спали. И правильно, ведь Володя-то точно знает, что происходит с теми, кто не спит после отбоя…

– Что? – вылупил глаза Саня.

– Что-то плохое? – замер вполоборота какой-то кудрявый мальчишка.

– Что-то стлашное? – испугался Олежка.

– Я больше не буду, – канючил Пчелкин, – пожалуйста, не забирай рогатку.

– Мамочки! – послышался тонкий девчачий голосок из-за двери.

Володя тут же бросился к выходу ловить нарушительницу и вести ее в спальню девочек. По стону Пчелкина Юрка догадался, что строгий вожатый прихватил рогатку с собой.

Юрка уселся на свободную кровать и состроил серьезную мину:

– Сейчас я вам раскрою большой секрет. Только никому ни слова, об этом категорически запрещается рассказывать октябрятам – вы якобы маленькие еще. Так что мне ух как уши надерут, если узнают… – Его перебил нестройный хор, пылко дающий клятву не выдавать рассказчика. Юрка прокашлялся, придал голосу устрашающий тон и начал: – Ночью по лагерю ходит настоящее привидение! Давным-давно, еще до Великой Октябрьской революции, неподалеку стояло барское поместье, а в нем жили молодые граф с графиней. Как говорится, жили – не тужили, хоть и женились по расчету…

– Юла, а по ласчету – это как?

– Олежа, не перебивай. А по расчету – это когда родители договорились поженить детей, а дети мало того что совсем маленькие, так даже не знакомы. Это делали, чтобы денег было больше, – объяснил Юрка как умел.

В комнату вернулся Володя. Довольный, аж горели глаза, он сел рядом с Юрой, а тот продолжил:

– Так вот, граф с графиней любили друг друга по-настоящему. Был у них большой двор, человек сто крестьян, а еще много друзей: графов и графинь, князей и княжон, и даже великий князь – царев родственничек – был графу кем-то вроде товарища. Но вот началась Русско-японская война, и великий князь призвал графа пойти вместе с ним во флот. И граф не смог отказаться. Он подарил своей графине на память красивую алмазную брошь и ушел воевать. Но так и не вернулся…

Малыши притихли, они все как один лежали под одеялами и таращили горящие любопытством глаза. Володя протирал краем рубашки очки и, щурясь, строго поглядывал на ребят. Юрка, удовлетворенный эффектом – дети заинтересовались, – продолжил свистящим шепотом:

– Говорят, крейсер, на котором он служил, потопили японцы. Графине сказали, что ее муж погиб, но она так его любила, что не смогла поверить и смириться. Графиня была бездетна и ждала его много-много лет совсем одна. Она больше не носила красивых платьев и украшений, ходила вся в черном, но алмазную брошь – последний подарок мужа – постоянно держала рядом, прикалывала то к груди, то к волосам. Время шло, графиня тосковала и вскоре заболела. Она не хотела видеть никого, даже врача, и спустя год умерла. Говорят, что хоронили ее все в том же черном вдовьем платье, а вот брошь в могилу не положили. Брошь пропала! И с тех пор стала в усадьбе твориться какая-то чертовщина. То мебель двигалась сама собой, то двери открывались. А потом, когда к власти пришли большевики и захотели устроить там санаторий, в усадьбе начали умирать люди!

В полумраке кто-то сдавленно ойкнул, а на соседней кровати завозились – это Саша с головой залез под одеяло. Володя ткнул Юрку локтем в бок и еле слышно прошептал прямо в ухо:

– Юра, полегче, они же совсем не уснут!

Но Юрка уже вошел в раж:

– Ночью там было спокойно – ну разве что дверцы шкафов сами собой открывались, но ничего не грохотало и не шумело. А утром р-раз – кого-то мертвым найдут! И так что ни утро – в постели мертвец. Страшный: глаза навыкате, рот застыл в крике, язык высунут и шея… синяя! Искали виновного, искали, так и не нашли. Бросили этот санаторий. Деревенские, что жили неподалеку, в Горетовке, разграбили усадьбу: ни кирпичика там не оставили – все растащили себе дома строить. Сейчас в том месте уже ничего не напоминает о графском доме, который когда-то там стоял, кроме одного: в зарослях черемухи до сих пор можно найти барельеф, на котором высечен профиль графини, у нее на платье прицеплена алмазная брошка. Об этой легенде все давно забыли, но вот построили наш лагерь и вспомнили! – Юрка совсем понизил голос: – Сейчас я вам открою большой секрет, только вообще никому ни слова, ладно?

– Ладно, ладно, ладно, – зашептали со всех сторон.

– Точно? Честное октябрятское даете?

– Да-да! Ну говоли уже, говоли, Юла!

– Мертвеца нашли и здесь! Вот прямо здесь, в соседнем отряде! Покойник тут был только один, потому что после его смерти пионеры нашли его дневник, прочитали и все узнали. Он писал обо всех странностях, которые происходят здесь ночью. Мертвец этот – вожатый, совсем молодой, первый год в лагере…

– Кхм… – Володя кашлянул, скептически приподнял бровь.

Юрка хитро глянул на него и кивнул, мол, да-да, про тебя, и продолжил:

– Он страшно боялся за свой отряд, а дети, как назло, очень плохо спали по ночам. С ними не спал и вожатый, все ходил, следил, переживал. И вот однажды ночью, когда все уснули, вожатый уже не смог – режим сна сбился. Он сидел, записывал в тетрадку, которая была у него чем-то вроде дневника, все произошедшее за день: куда и как ходили с ребятами, как те себя вели и так далее. И вот слышит он в тишине шорох, будто ткань волочится по полу. Вожатый насторожился – уж больно странный звук, – выключил свет, лег в темноте, замер. Сначала ему ничего не было видно, но только глаза привыкли, только он смог узнать очертания шкафа и тумбы, как смотрит – дверца распахнулась. Сама собой, беззвучно и резко, будто не открывалась совсем, а так и была открытой. Раз моргнул вожатый – шкаф закрыт, дверца, как должна быть, закрыта! Удивился, не показалось ли ему, включил свет, все записал. На следующую ночь повторилось то же самое. Он снова услышал шорох ткани об пол, и снова наступила тишина, и снова сами собой стали открываться дверцы. А в комнате пусто, ни теней, ни звуков! Но только он моргнет, раз – одна дверца открыта, моргнет второй – та закрыта, открыта другая! И все происходит в мертвой тишине!

Такая же тишина, как и в Юркиной истории, повисла в комнате. Дети слушали и даже дышать старались реже и тише. Где-то в стороне постукивали зубы. Юрка хмыкнул про себя: «Лишь бы не зажурчало».

– Так вот… Вожатый пошел в Горетовку, узнал у старожилов легенду про графиню и пропавшую брошь. И догадался, что звук – это шелест ее черного платья. Он хотел понять, отчего закрываются и открываются дверцы шкафов, но так и не узнал: на следующее утро его нашли мертвым. Задушенным, с глазами навыкате…

– И с синей шеей? – сдавленно прохрипел Саня.

– С синей, – кивнул Юрка. – Милиция расспрашивала всех жителей деревни. Когда очередь дошла до того самого старика, он рассказал им все то же, что и вожатому. Милиционеры подумали, что он от старости уже чокнутый, и не поверили болтовне про графиню. Что она бродила сначала по своему дому, а когда дом разрушился – по лагерю. Что и сейчас бродит, ищет брошь, которую ей подарил граф. А когда не находит, злится и душит первого, кого заметит неспящим. Потому что думает: тот, кто не спит, – вор, который украл ее брошь. Ведь он – единственный, кого совесть мучает так сильно, что не дает уснуть.

Юрка перевел дыхание, и в его рассказ вклинился Володя:

– Поэтому, ребята, после отбоя нужно спать.

– Да-да, – закивал Юрка, – лежать и молчать, чтобы и вы были целы, и ваши вожатые тоже. Иначе услышите шорохи графского платья и увидите, как графиня открывает дверцы и ищет брошь. Тут она вас и поймает! А ваши вожатые, между прочим, тоже ночами не спят – за вас переживают, прямо как тот вожатый-мертвец.

История произвела на детей сильнейшее впечатление: мальчики зажмурились, не издавая ни звука и не шевелясь, лежали под натянутыми до подбородка одеялами.

Володя с Юркой переглянулись. Не стоило сейчас уходить от детей – это было ясно обоим, и они расселись по углам. Сидели молча: Володя – возле окна, а Юрка – возле двери, скучали.

От нечего делать Юрка разглядывал в полутьме Володин профиль: длинный ровный нос, высокий лоб, перышки челки, острый подбородок. «А Володя красивый, – подумалось Юрке, – если приглядеться, если подумать, ну, наверное…»

Он не закончил мысли, решив, что повторяется. Но он не повторялся. Когда увидел Володю впервые на линейке, Юрка оценивал его красоту объективно. Если бы не очки, Володю можно было бы назвать классически красивым – это, безусловно, так, Юрка это осознал и даже ощутил прилив зависти – а как иначе, если девчонки млели, глядя на него? Но теперь, взглянув на Володю в полумраке, Юрка понял новое: это лицо нравилось ему субъективно, и никакой злобы или зависти он уже не мог испытать. Наоборот, Юрка неожиданно ощутил не вполне понятное ему чувство благодарности. Только к кому, судьбе или Володиным родителям, не понял. А благодарен он был за то, что этот кто-то дал ему возможность, любуясь, радоваться. Ведь смотреть на красивое всегда радостно. Эх, если бы только не очки…

В тишине прозвучал сдавленный шепот:

– Юла?

– А?

– У тебя там двель не отклывается?

– Нет.

– Володя, а у тебя?

– Нет. Все нормально, спи.

Еще с пять минут было тихо, потом тот же голос, а вернее шепот, повторился:

– Юла, Володя?

– Что?

– Идите спать. А то плидет еще, а вы тут сидите.

– Вы точно не будете болтать? – спросил Володя уж очень строгим тоном, как показалось Юрке.

В ответ из разных углов комнаты прозвучало убедительнейшее: «Точно», «Мы уже спим», «Да», «Честное октяблятское».

Володя поднялся и кивнул Юрке, позвав за собой. Когда уходили, Саня высунул руку из-под одеяла и дернул Володю за шорты:

– Я только спросить. Володя, а можно Юра еще придет нам страшилок рассказать?

– Я не против, но об этом лучше спросить у него.

– Юр?

– Только при одном условии. Если сейчас же заснете и ночью никто никуда не встанет, тогда завтра приду и расскажу новую. А если кто-нибудь только пискнет – шиш вам, а не страшилка, довольствуйтесь своими синими шторами.

Мальчики забормотали обещания и уверения, каждый на свой лад, а Саша радостно закивал и укутался в одеяло по самые брови.

– Думаешь, уснут? – спросил Юрка, когда они вдвоем спустились с крыльца.

Но Володя не ответил. Он молча, целенаправленно топал к каруселям, которые стояли на той самой одуванчиковой полянке прямо напротив окон спальни. Аккуратно, чтобы карусель не заскрипела, он сел и принялся водить мыском кеда по земле, поднимая волны белых пушинок. Юра пристроился рядом:

– Ты чего молчишь?

– Я же просил не перебарщивать, – укорил его Володя.

– И в чем же я переборщил?

– Ничего себе вопрос! – Он сердито ткнул себя пальцем в переносицу. – Во всем, Юра. Они сейчас мало того что не уснут, так с перепугу еще и в кровати надуют!

– Ой, да ладно тебе! Они что, маленькие, чтобы до туалета не дойти?

– Конечно, они маленькие! Как они пойдут, если ты им буквально запретил глаза открывать?

– Не преувеличивай. По-моему, они притворяются. Санька, самый впечатлительный из всех, и тот лежит себе спокойно. А если и правда напугал, то что? Тишина и покой – одни плюсы.

– Посмотрим, чем твои «плюсы» обернутся утром.

– Чем-чем? Да ничем! Им понравилось, раз завтра еще рассказать попросили.

Вдалеке на эстраде играла музыка, но ветер дул в другую сторону, звуки доносились неразборчивые, и Юрка не смог узнать песню. Вместе с музыкой звучали и завлекающе веселые голоса.

Повинуясь старой – еще со времен музыкальной школы – привычке, Юрка разминал руки: тянул пальцы и хрустел суставами. Его охватило нетерпение – скорее бы на дискотеку. Вот уже вытащил Володю из отряда, пять минут – и они будут на танцплощадке, а там Ксюша. Но Володя, похоже, никуда не собирался, и Юрка, не выдержав, поторопил:

– Ну, что сидим? Пошли на дискотеку!

– Нет. – Тон был категорический. Володя кивнул на темные окна. – Я Лену танцевать отпустил, пока не вернется, никуда не пойду. Не могу оставить детей одних.

– Вот засада! Как жаль… – раздосадованно протянул Юрка.

– Почему жаль? Почему засада? – оживился Володя. – Ты что, на меня рассчитывал? Но мы же не договаривались, да и вообще я не люблю дискотеки. Постой-ка… – Он нахмурился и вдруг встрепенулся, что-то вспомнив. – Меня сегодня уже приглашали. Ульяна. Да, точно, Ульяна, а теперь ты. Говори, что вы задумали?

– Ничего. Просто девчонки слезно просили привести тебя туда. Танцевать с тобой хотят, все дела.

– Что еще за «все дела»? – хохотнул Володя. – Какие у меня могут быть с ними дела?

– Сам знаешь какие, – подмигнул Юрка и осыпал его роем вопросов: – Они что, тебе не нравятся? Ни одна? Совсем? Или ты уже с кем-то гуляешь? С Машей?

– C чего это ты взял? Нет, даже не в этом дело! Я – вожатый, а они – пионерки. Такие тебе и «все дела». А ты что тут сидишь? Тебя ведь ничего не держит, шел бы, веселился.

«Действительно, – мысленно кивнул Юрка сам себе. – И без Володи музыка играет». Это мероприятие являлось самым интересным, желанным и долгожданным для пионеров, и даже Юрка обычно не был здесь исключением. Но сейчас его неожиданно обуяли сомнения. Что он будет там делать? Смотреть, как девчонки танцуют друг с дружкой, сидеть в сторонке и при всей Юркиной показной смелости жутко стесняться кого-нибудь пригласить? Да и кого? В прошлой смене была Анечка; в этой смене нет ни ее, ни кого-то хоть сколько-нибудь симпатичного. Он планировал заполучить обещанный Ксюшей поцелуй, но без долга, то есть Володи, нет платежа. Что делать на дискотеке, если не танцевать? Сидеть в сторонке с Ванькой и Михой, вести скучные беседы о скучном? Или патрулировать вдоль, поперек и по диагонали танцплощадку – в одиночестве или с веселыми, но уже надоевшими товарищами? Незачем и не для кого оказалось Юрке идти на дискотеку.

Можно было бы еще поуговаривать Володю, но, сказать по правде, Юрке уже не хотелось на танцы даже с ним – как-нибудь в следующий раз выполнит свою часть уговора. А сегодня ему и тут хорошо, под ясным небом, где ни единого облачка не закрывало яркого света звезд да тонкой полоски луны.

– А тебе не будет тут уныло одному? – придумал он спросить, чтобы не сидеть в тишине.

– Хотел сценарий почитать, но света мало. – Володя похлопал себя по карману шорт и кивнул на единственный источник освещения – тусклую лампочку над крыльцом. – Да, наверное, будет невесело.

– Тогда я с тобой посижу.

– Ну посиди, – равнодушно ответил Володя.

– Не рад, что ли? А говорил, что скучно…

– Рад. Рад, конечно, – подтвердил Володя, но, как показалось Юрке, скованно.

Ветер переменился и принес с собой музыку. Пугачева дуэтом с Кузьминым пела о том, что «в небе весеннем падали две звезды». Звезды – правда, в небе летнем – действительно падали. Юрка заметил несколько, но желание не загадал – во-первых, не суеверный, а во-вторых, знал, что это никакие не звезды, а метеоры. А настоящих звезд сверкала целая россыпь, целый Млечный Путь. Разглядывая небо, Юрка думал о том, что этот вожатый Володя – парадоксальный человек. Сказал, что рад, а радуется молча, без единой эмоции на лице. При этом молчать с ним не скучно и говорить тоже. Вроде бы совсем как Ванька и Миха, серьезный и умный очкарик, но вовсе не ботаник.

Сидящий рядом «вовсе не ботаник» вздохнул и негромко промычал, прекрасно попадая в ноты: «Две звезды, две светлых повести», – но, не закончив, спросил:

– Кстати, Юр, эта усадьба далеко?

– Какая уса… А… эта. Вообще-то нет никакой усадьбы. – С трудом разглядев в полумраке вытянувшееся лицо, Юрка удивился. – Ты что, поверил?

– Так ты все это придумал? И про великого князя, и про Русско-японскую войну? Столько деталей… Ловко! А ты, оказывается, ничего… В смысле, не такой и оболтус.

– Кто? Оболтус? Я похож на оболтуса?

– Нет, говорю же, что нет.

– К чему тогда это «ака-а-азывается»? – Юрка жеманно протянул «а», передразнивая Володю. Получилось очень похоже. – Но барельеф с дамой на самом деле есть. Там, в диких яблонях, внизу по реке.

– Далеко?

– Минут тридцать на лодке. Так что насчет оболтуса?

– Ну перестань.

– Ты поэтому хорохорился?

– Ничего я не… Ладно! – сдался Володя. – От разгильдяев обычно много не ждут, разве не так?

– Я еще и разгильдяй?! – Юрка делано возмутился. Отчего-то на душе было легко и весело, и ему захотелось подстегнуть Володю. Он твердо решил, что не отстанет, пока тот не извинится. Но Володя извиняться и не собирался.

– Сам виноват, что у тебя такая репутация.

– Я тут ни при чем. Просто этих дурацких вожатых так и тянет застукивать в самый неподходящий момент, а потом, меня не слушая, делать какие-то свои выводы. Ты про крышу, например, слышал?

Володя скупо протянул:

– Ну… Кто-то говорил, что ты в прошлом году…

Юрка, перебив его, принялся пародировать писклявый голос Ольги Леонидовны:

– «Конев совсем распоясался – прыгает на хрупком шифере, ломает казенное имущество, подвергает опасности свое здоровье и нашу с вами, товарищи, репутацию как воспитателей. Негодяй этот Конев, вандал и шпана!» Тоже так думаешь, да ведь?

– Еще чего! Я никогда не делаю поспешных выводов.

– Ну-ну, так тебе «не оболтус» и поверил. – Юрка усмехнулся. – А на самом деле все было не так. На самом деле я помогал, доставал летающую тарелку. Иду, смотрю, Анечка… – Юрка запнулся, поймав себя на мысли, что произнес это имя с излишней нежностью. – В общем, девочка из моего отряда сидит, плачет. Ну я спросил почему. Оказалось, ее тарелка залетела на крышу, она уже два дня просит завхоза достать, а тот хоть бы хны. Ей эту тарелку отец подарил, а до конца смены – день! Получалось – хрен ей, а не тарелка.

– Не ругайся, – приказал Володя скорее по привычке, чем всерьез.

Юрка проигнорировал.

– Ну я и полез. Там высота плевая – раз подтянуться и готово, делов-то достать. Тут меня и застукали.

– А разве эта девочка не рассказала, как все было?

– Рассказала, но кто ее послушает? «Надо было Александра Александровича попросить». Просила она этого Саныча…

– Ну а что в итоге?

– Достал я ей эту тарелку, вернул. Анечка вся сияет, благодарит, но Конев-то все равно дебошир и шпана.

– Ладно, тут ты оправдан. А через дыру в заборе ты зачем лазишь?

– За куревом. – Юрка даже подумать не успел, выпалил как на духу.

– Ты еще и куришь?! – обалдел Володя.

– Я? Да нет. Я так, попробовать. Больше не буду! – слукавил он и от греха подальше переменил тему: – А кто тебе сказал про дыру? Я думал, о лазе не знает никто!

– Все знают. И не просто знают, а уже заделали.

– Пф… ну и пусть заделали, будто я других ходов не знаю.

Володя оживился:

– Еще есть? Какие, где?

– Не скажу.

– Пожалуйста, скажи! Юр, а если об этом мои бедокуры узнают? Сбегут ведь!

– Не узнают. И тем более не сбегут, это далеко, и из-за роста им не перебраться, – заверил Юрка, но, услышав нервное Володино сопение, для его спокойствия добавил: – Зуб даю, не сбегут!

– Юра, если что случится… мне так всыплют, мало не покажется!

Юрка задумчиво поковырял комариный укус на локте.

– Ты никому не рассказывай, ладно? Про лаз. И про курево тоже.

– Не скажу, если лаз покажешь. Я должен сам убедиться, что через него нельзя пробраться. И что там безопасно.

– Это брод, – сдался Юрка. – Хватит паниковать. Они же у тебя не ненормальные, чтобы реку переходить, где им воды по шею. – Володя неопределенно хмыкнул, а Юрка вспомнил. – Скажи лучше, что им рассказывать завтра? Детям твоим. Я же обещал.

– Придумай. Ты так ловко эту историю забабахал, сочинишь и другую.

– Легко сказать! С брошью у меня вдохновение было, а теперь все, тю-тю. Что бы такое сообразить? Может, про маньяка?

– Маньяка? Откуда у нас маньяки? – прыснул Володя.

– Это же просто история, вымысел, – пожал плечами Юрка.

– Нет, надо что-нибудь более реалистичное и обязательно с моралью. Давай лучше разовьем тему поместья? Расскажем, например… про клад. Точно, давай клад?

– Хм… а это идея. – Юрка почесал подбородок. – Есть куда записать?

Володя порылся в карманах. Вытащил из левого рогатку, убрал обратно. Полез в правый, вынул ручку и свернутую трубочкой тетрадку.

– Не слишком темно, чтобы писать? – спросил, протягивая их Юрке.

– Сойдет! У меня почерк крупный.

– Тогда давай, маэстро, начинай.

– Так вот. Граф с графиней были очень богаты. Перед тем как уйти на войну, граф взял большую часть своего состояния, спрятал в сундук и где-то зарыл…

– А графиня на что жила?

– Я же сказал «часть», вторую часть он оставил ей! Так вот. Под покровом тьмы безлунной ночью вынес сундук и где-то закопал, отметив место клада на карте. Но даже с помощью этой карты сокровище нельзя было найти, не разгадав графские загадки… Или нет. Пусть клад не графский, а партизанский. Точно! Оружие!..

В тот вечер на дискотеку Юрка так и не явился – почти до самой ночи они просидели с Володей на карусели, придумывая страшилки для детворы и совсем не замечая бегущего времени.

Глава 5

Тоже мне вожатая

Сблизившись с Володей, Юрка начал и к театру относиться лучше. Место, которое сперва показалось ему неинтересным, уже после пары репетиций стало особенным: здесь было весело и уютно, Юрка ощущал себя полноценной частью команды. Пусть роли в спектакле для него пока не нашлось, Володя сумел сделать так, чтобы Юрка почувствовал себя нужным: он помогал следить за детворой, давал советы насчет сценария и раздачи ролей, и Володя прислушивался к ним. Юрке льстило, что ему так доверяют.

Володя начал по-настоящему нравиться ему. Правда, задумываясь над тем, что значит само слово «нравится», Юрка недоумевал. Оно звучало странно, ведь означало скорее симпатию и влюбленность, а не то, что он испытывал к Володе. И, не зная, как объяснить самому себе это чувство, он назвал его «желанием дружить» и даже «очень сильным желанием дружить». Такого с Юркой никогда не случалось. Он впервые смотрел на другого парня так – с особенным интересом и чувством соперничества, причем, что было и вовсе удивительно, соперничества не с самим Володей, а с девчонками за его внимание.

Постановка спектакля продвигалась медленно, но уверенно. На третьей репетиции утвердили четыре главные роли, но оставалось еще много вопросов со второстепенными – не хватало актеров, в театральный кружок почему-то мало кто хотел записываться.

Главную роль Зины Портновой отдали Насте Мильковой – пионерке из второго отряда, которая прекрасно читала текст и даже внешне походила на Зину: те же темные волосы, большие круглые глаза и невысокий рост. Вот только смелостью Настя не отличалась – очень нервничала, когда говорила свои слова, от волнения у нее даже краснели руки. Младшую сестру Зины – Галю – предстояло сыграть маленькой рыжей Алене из Володиного отряда. Роль Ильи Езавитова все же отдали Олежке. Хотя Володя до сих пор сомневался, выбирать не приходилось: пусть Олежка картавил, но справлялся с текстом на уровень выше остальных и очень старался. Брата Ильи – Женю Езавитова – назначили играть Ваське Петлицыну. Тот был тем еще бедокуром и шкодником, но в роль вжился быстро и отлично отыгрывал.

Ульяна отвоевала себе роль Фрузы Зиньковой, секретаря и главы «Юных мстителей», но по взгляду Володи становилось ясно, что он очень недоволен ее игрой. Зато Полину сразу утвердили на роль чтеца – закадровый голос у нее получался замечательно. Просьбу последней из троицы, Ксюши, услышали и удовлетворили на первой репетиции, и она очень гордилась званием костюмера, хотя не сшила и даже не скроила еще ни одного костюма. Машу, которая, по мнению Юрки, умела играть только «Лунную сонату», за неимением лучшего утвердили пианисткой. В лагере было множество разнообразной техники, и осветительной, и звуковой, всякой, но Володя настаивал на «живом» аккомпанементе, аргументируя тем, что тридцать лет назад спектакль сопровождала живая музыка, а именно – фортепианная.

Актеры пока плохо ориентировались в сценарии: кто-то выучил половину реплик, кто-то читал по бумажке. Целостной картины не выходило, но для третьей репетиции и так было неплохо. Вот только Володя никак не успокаивался – оставалось несколько незанятых ролей: бабушки сестер Портновых, двух девочек и одного парня из «Юных мстителей», нескольких немцев, а еще массовки – солдат и деревенских жителей!

– Так, – Володя высунул нос из-за тетрадки, – «Юные мстители» все здесь? Ну те, которые пока есть…

По его приказу на сцене выстроились в ряд Настя, Алена, Олежа и Васька. Ульяна уселась за стол.

– Отлично, – кивнул худрук. – Слушаем все, а «Мстители» в первую очередь. Ребята, помните, что этот спектакль не только о Зине, но и о вас. Вы – центральное звено и будете в фокусе на протяжении всей истории. Даю общие вводные, будьте внимательны, не подведите. Итак. Вы – подпольщики, вы – герои, причем герои юные, ведь, как всем известно, «Мстители» были немногим старше Юры, Маши, Ксюши и остальных… Этим их подвиг тем более велик. – Две «остальные» насупились и что-то обиженно забурчали; Володя, не слыша их, продолжал: – Да, дети того времени были не такими, как мы. Их родители воевали и побеждали в Гражданскую войну, ребята сами хотели и даже стремились воевать. Мы – легкомысленные, они – нет. Так что халатности не потерплю. Петлицын, ты меня слушал?

Володя глянул так сурово, что Васька выпучил глаза.

– Да-а-а… – ответил он осторожно.

– Внимательно?

– Очень.

– Повтори, что я сказал, – мучил его Володя, и поделом: на прошлой репетиции Васька так разбаловался, что едва ее не сорвал.

Петлицын печально вздохнул и забубнил, кривляясь:

– Мы – партизаны, мы стремимся на войну! А ты не потерпишь халатности и все такое…

– Будь серьезнее, Петлицын! Мы тут не комедию ставим.

– Ладно-ладно…

Володя сокрушенно покачал головой – видимо, этот ответ его не удовлетворил, но тратить общее время на одного Петлицына было слишком расточительно, и худрук перешел к делу:

– Все готовы? Юр, а где карта? Давай, клади скорее на стол.

Круглый столик располагался чуть левее центра сцены. По периметру ребята расставили скамейки, какие-то чемоданы, одежду, посуду и даже самовар – словом, предметы обстановки жилой избы – штаб-квартиры «Юных мстителей».

– Товарищ главнокомандующий, есть «карту на стол», – отрапортовал Юрка и сел в зрительское кресло рядом с Володей.

– Эх… – Тот разочарованно цокнул языком. – Не нравится мне изба. Надо больше флагов и плакатов.

– Больше? – Юрка фыркнул и принялся перечислять: – «Смерть фашистской гадине», «Родина-мать зовет», «Завоеваний Октября не отдадим»… Мало, что ли? К тому же рано еще думать о декорациях…

– Нет уж. Сейчас самое время подумать об этом! Если нужное не найдем, придется рисовать.

– Володь, ну это же нелогично! Они же подпольщики! Нормальные подпольщики не станут хранить и тем более развешивать по штаб-квартире всякую агитацию. Они же на оккупированной территории, тут фашисты каждый угол обос… спали.

Володя стремительно поднялся на ноги. Зашипел, не дав Юрке закончить фразу, надулся – хотел то ли ввязаться в спор, то ли молча дать затрещину, но между парнями втиснулся толстячок Сашка.

– А ты откуда взялся? – опешил Володя.

– Пришел, – бесхитростно пропищал тот. – Володя, а почему Петлицын играет Женю Езавитова? Его ведь я должен был…

– Потому что, Саня, ты своими полетами и прогулами не оставил мне выбора, – строго ответил худрук.

– Ну можно я тогда буду Николая Алексеева играть?

– Нет, для этой роли нужен мальчик лет двенадцати.

– А что мне тогда делать?

– Саня, ты очень красиво лежишь и стонешь… – задумчиво протянул Володя.

Все вспомнили, как Сашка валялся кулем, раскинув ноги и руки в стороны, и захихикали. Один худрук был серьезен:

– Когда «Юные мстители» подорвут водокачку, ты будешь играть умирающего фашиста.

– Но…

– Зато главного, Сань! Хм… – Володя почесал переносицу и тычком поправил очки. – Так, ладно, поехали. «Мстители» стоят вокруг стола, смотрят на карту, готовят диверсию. Настя, начинай! Первая реплика про вражеский эшелон на железной дороге… ***

Когда репетиция закончилась и дети разошлись по отрядам, Юрка наконец остался с Володей наедине и выдал то, о чем думал с самого первого дня:

– Я понимаю, что Маша только «Лунную сонату» и умеет играть, но она тут ни к селу ни к городу.

– Не скажи! – парировал тот. – Соната отлично идет фоном.

– Нет! – Юрка вскочил с кресла и выпалил на одном дыхании: – Володь, ну какая любовная лирика в патриотическом спектакле? Ты понимаешь, что такое «Лунная соната»? Это ноктюрн, это концентрация грусти, в нем до того много любви и одновременно несчастья, что совать его на фон в спектакль про партизан – просто… просто… вообще не то!

Выдохнув тираду сплошным потоком, Юрка будто сдулся и упал обратно в кресло. Володя уставился на него, удивленно изогнул бровь, но ничем не прокомментировал такое эмоциональное заявление, только спросил:

– И что ты предлагаешь?

– «Аппассионату»… Погоди спорить, сейчас я все объясню. Во-первых, это любимое произведение Ленина, во-вторых…

– Она же сложная. Кто ее сыграет?

– Маша… – брякнул Юрка и только потом сообразил, что Володя прав: «Аппассионату» никто не сыграет, даже Юрка не смог бы. – Ладно, хорошо, тогда можно «Интернационал».

– Это как напоминание о подвиге Муси Пинкензона? [3]

– Ага, – подтвердил Юрка, обрадованный тем, что даже ассоциации у них сходятся.

– Хорошая идея, предложу Маше. Но «Интернационал» – это же гимн, он бодрый, победный, на фон не подойдет. Давай для фона все-таки пока на «Лунной сонате» остановимся?

– Да говорю же, она сюда не подходит! Вот зачем тебе ноктюрн в начале? Зачем сразу и за упокой?

Юрка набрал полную грудь воздуха, собираясь снова выдать пулеметной очередью все, что думает о «Сонате», но его прервали.

Крыльцо скрипнуло, дверь кинозала грохнула, на пороге появилась злющая Ира Петровна. Юрка никогда не видел ее такой – глаза сверкали, рот кривился в грозном зигзаге, щеки алели.

– Конев! Не знаю, чего ты всем этим добивался, но добился. Поздравляю!

Ира пылала гневом и, спускаясь по ступеням вниз, кричала так, что Юркино сердце забилось в горле. Следующей после испуга эмоцией была злость – она снова пытается обвинить его в чем-то!

– Что я опять сделал? – Юрка шагнул Ире навстречу.

Она стояла в проходе между креслами. Остановившись напротив, глядя Ире в глаза, Юрка хотел было со всей дури пнуть зрительское кресло, чтобы хоть немного обуздать закипающую внутри злость. Но Володя внезапно оказался рядом и молча положил руку ему на плечо.

Ира бушевала:

– Конев, где ты шатался всю ночь? Почему Маша вернулась в отряд под утро? Что ты с ней делал?

– Я же вечером вернулся…

Тут Володя обернулся к Ире и подал голос:

– Ира, давай спокойно и по существу. Что он натворил?

– А ты не лезь не в свое дело, Володя. Ты за него на собраниях заступаешься, а он девочек растлевает!

Услышав такое от Иры Петровны, Юрка обомлел, его брови поползли на лоб. Володя сиплым шепотом прохрипел: «Что-о-о?»

Ира молчала.

Когда слова нашлись, Юрка выкрикнул:

– Далась мне эта Маша, ничего я с ней не делал! Совсем обнаглела такое говорить?! – Он хотел добавить пару ругательств, но оторопело замолк, поздно осознав услышанное: «Володя за меня заступается?!» Уже не обращая внимания на ответные крики вожатой, он уставился на него и глупо захлопал глазами. Желание расколошматить что-нибудь сошло на нет.

А Ира продолжала:

– Лучшая девочка из отряда! Без пяти минут комсомолка! Только связалась с тобой, и началось: работает плохо, зарядку просыпает, сбегает с…

Вдруг Володя снова вклинился и прервал поток обвинений. Не сделай он этого сейчас, они скатились бы в оскорбления:

– Так, стоп. Ирин, ты хочешь сказать, что этой ночью Маши не было в отряде?

– Да!

– И так как Юры тоже там не было, ты считаешь, что он был с ней?

– Да, именно!

– И их кто-то видел вместе?

– Нет, но очевидно же!

«Очевидно же» взбесило Юрку окончательно. Проглотить эту пилюлю он уже не смог и шарахнул ногой по стулу. Сидение-крышка подлетело на полметра и брякнуло об пол. Никто, кроме самого дебошира, не обратил на это внимания.

– Да что тебе может быть очевидно? Юра был со мной! – Володя начал злиться.

– Ты вот опять его покрываешь, а он лучшую пионерку отряда… – И Ира выразилась так грязно, что Юрка аж обомлел.

– Повторяю, Конев был со мной! – рявкнул Володя.

– Не ври мне! Не был, я знаю. Я проходила мимо твоего отряда, свет не горел! – победно оскалилась Ира. – Ну, Володя, такого я от тебя не ожидала! Конев, а ты… Конев, я все терпела, но это уже чересчур! Завтра я поставлю вопрос о твоем отчисл…

– Ира, постой. – Володя, пытаясь ее урезонить, понизил голос. – Юра правда был со мной и мальчишками из моего отряда. Если тебе нужны свидетели, они есть. И вообще, почему ты начинаешь разбирательство сейчас, почему не на собрании?

– Я только что узнала!

– А какого черта Маша не явилась к отбою? – вклинился Юрка. – И почему ты устраиваешь нагоняй не ей, а мне? Почему ей это прощается?

– Потому что ты… потому что…

– Потому что ты привыкла, что Юра всегда крайний! – не выдержав, взорвался Володя. – А почему тебя волнует он, а не Маша? Что ты пристала к нему, влюбилась, что ли?..

Все замерли. Володя зло сощурился, Юрка осел на сломанный им же самим стул, едва не упал. Ира Петровна сжала губы в ровную линию, побледнела и затряслась. Только слепой не заметил бы, что ярость внутри нее клокочет и вот-вот вырвется потоком если не слез, то брани. Но вожатая сдержалась. Сжала губы еще плотнее, так что те посинели, крутанулась на месте и, не сказав ни слова, вышла.

Володя стиснул кулаки, уселся на стул рядом. Юрка тихо спросил:

– Как думаешь, мне конец?

Володя помотал головой:

– Пусть только попробует что-то сказать на планерке, я ее на место поставлю… Это уже ни в какие ворота не лезет! Какая из Ирины вожатая, если она не знает, что творится у нее в отряде?

Юркино сердце наполнилось какой-то непередаваемой легкостью.

– Спасибо, Володь, – сказал он, вложив в это слово столько благодарности, сколько только мог передать.

– Вопрос только – где эту Машу леший носил? – вместо ответа протянул Володя. ***

Направляясь из театра к столовой, Юрка думал только об урчащем от голода желудке, Ира и Маша совершенно забылись. В отличие от него, Володя ворчал:

– Юра, ты должен обязательно отпрашиваться у Ирины… Ничего себе лучшая пионерка. «Лучшие пионерки» спать по ночам должны, а не по лагерю шататься…

Услышав это, Юрка вспомнил вдруг:

– Володь! Пока ты репетицией командовал, я слышал, как Саня с Петлицыным шушукались. Петлицын сначала меня, а потом его подговаривал пойти ночью мазать девочек зубной пастой. Я-то отказался, а Сашка кивнул. Они, похоже, диверсию готовят!

Володя насторожился:

– Петлицын? Так он же из второго отряда, какое ему дело до младших ребят?

– Как какое? Это же весело – малышню подговорить…

– Ничего веселого тут нет, это опасно!

– Ой, да ладно тебе! Себя вспомни в этом возрасте, будто ты ни разу младших на всякую ерунду не науськивал!

– Вообще-то нет, Юра. Надо мной никто не смел шутить, и я ни над кем не издевался. А ты? Неужели ты был хулиганом?

– Хулиганом? Конечно нет! – даже не краснея, соврал Юрка. На самом деле как только он не пакостил и чем только не занимался после того, как у него вдруг появилось слишком много свободного времени.

Мама часто говорила ему: «Природа не терпит пустоты», – и Юрка убедился в этом на собственном опыте. Пустота возникла после того, как из его жизни исчезла музыка, она поглощала все эмоции, оставляя одну лишь нервозность и злость. Будто осиротевший без музыки, Юрка старался занимать себя хоть чем-нибудь, лишь бы не думать о том, что у него было и чего теперь нет, лишь бы не допустить, чтобы пустота снова напомнила о себе. Он собирал марки, клеил модели самолетов, паял, вырезал по дереву, разводил аквариумных рыб, но все это было для него пресно и скучно. В поисках увлечений, которые могли бы заменить утраченную без музыки радость, в поисках смысла собственного существования Юрка сблизился с теми, кого никак нельзя было назвать скучными, – с дворовыми ребятами. Отпетыми хулиганами они не были, но все равно их занятия пользы Юрке не приносили. Много ли толку было в том, что Юрка научился карточным фокусам и шулерству, множеству матерных песенок и стишков, а маясь от безделья в подъездах, скрутил с десяток лампочек и написал талмуд неприличных слов? А в том, что в школе взорвал несколько карбидных бомб и сжег пару дымовух?

Конечно, дворовые ребята научили его и более безобидным проказам, в том числе и лагерным. И за одну только прошлую смену Юрка пристрастил почти всю малышню к разнообразным пакостям, и в каждом отряде каждым утром происходило что-нибудь из ряда вон выходящее. То жертву обливали холодной водой, и она вскакивала с кровати, будучи привязанной к матрасу. То резко будили и бросали на лицо простыню с криком «Потолок падает!», и жертва верещала не своим голосом, потому что ей действительно казалось, будто на нее падает потолок. То, пока кто-нибудь умывался, дебоширы прятались под умывальником и связывали между собой кончики шнурков, чтобы, умывшись, жертва и пары шагов не могла сделать – падала. Что уже говорить о «ночной» классике: мазать спящих пастой, или класть холодные макароны под подушку, или незаметно дергать шторы, когда кто-то рассказывает страшилку? Ребятам было безумно страшно и весело, но самому Юрке быстро наскучили даже изощренные розыгрыши.

Надоевшее в прошлую смену тем более не радовало в эту. И не одного Юрку. Володе пакости тоже были ни к чему.

– Вот блин… Ну и проказники мне достались… – На его лице отразилась смесь растерянности, переживания и раздраженности. ***

После ужина Володя выловил Юрку в толпе выходящих из столовой пионеров.

– Слушай, Юр, ты же придешь сегодня вечером к нам? Я попросить хотел…

– Что?

– Я все из-за этой зубной пасты переживаю. Они же маленькие еще, не знают, что это может быть травмоопасно.

Юрка кивнул:

– Ну, в принципе да… мне года два назад какой-то умник в глаз вмазал пастой. Жгло так, что думал – ослепну. Потом неделю с опухшим веком ходил.

Володя, послушав его, переменился в лице, а Юрка вмиг пожалел, что рассказал эту историю.

– Но ты не переживай! – поспешил успокоить он. – Мы знаем об их коварных планах, значит, сможем препятствовать…

– Препятствовать бесполезно. Сегодня пресечем – напакостят завтра. Важнее другое: чтобы они знали, что нельзя мазать в глаза, уши и нос. И я вот что придумал: надо рассказать им страшилку про зубную пасту.

– Ага, вчера ты был против, чтобы я пугал твою ребятню…

– Нет, Юр, пусть лучше в моем отряде в кровати надуют, чем кто-нибудь задохнется или получит ожог. Тем более ожог глаз!

Юрка почесал затылок.

– И что такого страшного про зубную пасту можно придумать?

– До отбоя вагон времени, сообразим. ***

– Пчелкин! – громким шепотом позвал Володя, склонившись над кроватью мальчишки. – Ну-ка, сядь!

– Что опять? Зачем? – буркнул тот, но, скинув с себя одеяло, послушно сел.

– А вот зачем. – Володя пошарил рукой под подушкой, выудил оттуда тюбик зубной пасты и выпрямился. Затем внимательно оглядел ряды кроватей. – У кого еще что-то под подушкой припрятано? Сань?

– А что сразу я? – пискнули из левого ряда у стены.

– А потому что ты всегда молодец.

Юрка наблюдал за всем этим, удобно устроившись на пустой кровати возле окна.

– Ребята, – нравоучительно продолжал Володя. – Не вздумайте никого мазать зубной пастой! Это может быть опасно, вы понимаете?

В ответ донеслось пара ленивых «угу» и «ну да». Володя тяжело выдохнул, набрал в грудь воздуха и хотел было еще что-то сказать, но из коридора послышался громкий вскрик, после – топот, хлопок двери и несколько всхлипов.

– Я сейчас вернусь. – Володя рванул к выходу из комнаты, крикнув на ходу: – Юр, присмотри за ними!

– Юу-у-ул-ла! – лукаво протянул Олежка, как только двери комнаты захлопнулись.

– Ась?

– Ты обещал нам стлашилку!

– Да, Юра, обещал!

– Давай новую страшилку!

Юрка громко фыркнул и сложил руки на груди.

– Ну не знаю даже, – протянул он. – Володя мне вчера запретил вам страшилки рассказывать, говорит, вы маленькие еще. А ведь и правда маленькие! Даже проделку с зубной пастой подготовить не смогли…

– Так откуда же я знал, что он под подушку полезет! – попытался оправдаться Пчелкин.

– А нечего было некоторым на весь театр об этом орать! – в тон ему ответил Юрка.

– Это не я, это Саня! – насупился Пчелкин.

– Зато у меня пасту не отобрали! – Толстяк победно взмахнул тюбиком над головой.

– Ну-ка, спрячь! – шикнул на него Юрка и добавил угрожающе: – Ты даже представить не можешь, какие ужасы происходят в «Ласточке» с шутниками, которые пастой мажутся! И это не выдумка, я сам видел…

Все притихли. Слышно было только, как Саша шуршит, пряча тюбик обратно под подушку.

– А что такого с ними плоисходит, Юл? – Олежка вылез из-под одеяла и заинтересованно уставился на него.

– Что ты видел? – скрестил руки на груди храбрящийся Пчелкин.

Юрка прищурился, зная, что ребята видят его силуэт на фоне окна, оглядел комнату.

– Вы точно хотите это знать?

На долгие полминуты в отряде повисла тишина, и только потом послышалось одно неуверенное «да», которое подхватили несколько голосов.

– Ладно, – сказал Юрка. – Тогда открою вам еще одну по-настоящему страшную тайну… В «Ласточке» по ночам бродит не только призрак графини, о которой я вам вчера рассказывал. На самом деле – я где-то читал – в этих местах повышен уровень… как его там… а, точно, аномальной активности! И сюда притягиваются всякие потусторонние силы и нечисть… И именно по ночам!

На рядом стоящей кровати клацнули чьи-то зубы.

– Что, страшно?

– Ну-у-у… – неуверенно протянули откуда-то с соседней кровати.

– Нет! – смело заявил Саня.

– Рассказывай! – поддержал его Пчелкин.

Юрка взял драматическую паузу, прислушался к полной тишине в комнате и начал медленно, шепотом:

– Четыре года назад в «Ласточку» приехала девочка Нина. Обычная девочка, ничего примечательного в ней не было, только глаза – они у нее были уж очень красивые. Большие и такие ясные, голубые, как небо.

– Юла, а ты ее знал? – перебил Олежка.

– Конечно, – сразу же подтвердил Юрка. – Правда, мы не общались, потому что мне тогда было чуть больше лет, чем вам, а ей – пятнадцать, взрослая, в общем… Нина была очень одинокой и нелюдимой девочкой, она так и не завела себе друзей. Бывают такие люди – замкнутые и стеснительные. Из-за того что она ни с кем не могла подружиться и бродила по лагерю совсем одна, ее стали считать одиночкой. Подтрунивали над ней, шутили, обзывали и даже придумали обидное прозвище – Бобыль.

Дети захихикали – смешное слово, Юрка шикнул.

– Как-то ночью девчонки из Нининого отряда решили намазать парней зубной пастой. Это ведь своеобразный ритуал у старших отрядов: если вас ни разу за смену пастой не намазали, значит, смена прошла зря.

Детвора оживилась. Со всех сторон посыпались вопросы «А тебя пастой мазали?», «А Володю мазали?», «А ты мазал?», очень неуместные сейчас. Юрка ответил на некоторые и, призвав мальчиков к тишине, продолжил:

– Так вот, Нину, конечно, никто не позвал. Ей было очень обидно слушать, как соотрядницы, хихикая, обсуждают, кто какие узоры вывел на лицах у ребят. И то ли обида управляла Ниной, то ли ей захотелось отомстить, но в следующую ночь она извела почти всю свою пасту, чтобы напакостить девчонкам. Но из-за того, что Нину никогда не звали участвовать в таких шутках, она не знала основных правил. Например, что нельзя попадать пастой на волосы, ведь она, застывая, твердеет как бетон, и ее бывает до того трудно смыть, что приходится выдирать с корнями. И вот утром две девочки не смогли смыть пасту с волос! А месть – штука заразная… Сначала подозрения пали на парней из отряда, и мстить собирались им. Но кто-то заметил, что тюбик зубной пасты Нины почти пуст, да и сама Бобыль ночью осталась не тронута… Весь день она слышала, как соотрядницы шушукались и обговаривали план мести мальчишкам, но ночью эта месть пала на ничего не подозревающую Нину! Она проснулась из-за того, что у нее очень сильно горело лицо, а особенно веки. Ничего не понимая спросонья, она открыла глаза и потерла их… Жжение стало таким сильным, что Нина заплакала, продолжая тереть глаза. Но от этого стало еще хуже! Ей никто не помог, вокруг слышались только хихиканья. Тогда она вскочила и, ничего не видя, на ощупь выбежала из корпуса. – Юрка взял театральную паузу, перевел дыхание. – А утром… Утром третий отряд, который первым явился на зарядку, увидел в бассейне Нину. Она плавала спиной кверху. Мертвая! В белой пижаме, руки раскинуты в стороны, а волосы колышутся на воде… Нину вытащили, развернули лицом и увидели, что вместо ее красивых голубых глаз – два красных выжженных провала!

– Ой, какой кошмар, – пискнули в углу комнаты. – А почему ее в бассейне нашли?

– Потому что она бежала с закрытыми глазами и упала туда. А плавала Нина плохо, к тому же глаза жгло, вот она и утонула.

– Юла, ты это видел, плавда?

– На этом история не закончилась! – перебил Юрка зашумевших ребят. – Этот случай попытались поскорее замять, чтобы не поднимать шумиху, смену сократили, всех разослали по домам, но слухи-то все равно разошлись! Пионеры и вожатые, которым приходится по ночам бывать у бассейна, в определенное время – в три часа и семнадцать минут – видят над ним голубоватое свечение. Оно висит в воздухе ровно четыре минуты, а потом улетучивается, будто от порыва ветра, в сторону корпусов со старшими отрядами. И именно в эти ночи там происходят странные вещи – наутро кто-нибудь просыпается, вымазанный зубной пастой: то на щеках, то на лбу. И всегда это только один человек – самый большой шутник в отряде, и мазки такие непонятные, будто кто-то целится в глаза, но никак не попадает. А потом эти шутники рассказывают, что им всегда снится один и тот же сон. Они слышат плеск воды и чувствуют, как их лица гладят чьи-то пальцы. А потом мягкий девичий голос зовет: «Пойдем побалуемся, у меня есть зубная паста…» И ни у кого не возникает сомнения, что это дух девочки Нины Бобыль бродит в такие ночи по лагерю и ищет, с кем поиграть. Говорят, Нина специально выбирает самых проказливых – с ними весело, но одновременно она хочет отомстить за себя. Поэтому сначала зовет играть, а потом намазывает пастой и топит. Хочет попасть в глаза, но не может, потому что слепая.

– Юр, но ведь Нина ищет виновников только в старших отрядах, – заметил Саша.

– С чего ты это взял? – возмутился Юрка. – Думаю, что теперь может и к вам наведаться, раз вы тут веселье планируете. Так что будьте осторожны с зубной пастой!

– Она правда может выжечь глаза?

– А ты, Сань, Нину позови, она придет и проверит…

– О-ой!

– То-то же! И зарубите себе на носу, что никогда и ни за что нельзя мазать глаза, нос, уши и волосы. – Юрка поднялся с кровати и потянулся, хрустнув позвонками.

– А почему нос и уши? – спросил Олежа.

– Олеж, ну сам догадайся – паста засохнет, дышать нечем, а из уха не выковырять. Ладно. Пойду-ка я Володю поищу, куда-то он запропастился. Обещаете лежать смирно и не пакостить?

– Обещаем!

Юрка направился к двери, но остановился у кровати Саши, сунул руку ему под подушку.

– Вот это я все равно лучше заберу, – сказал он, вытащив тюбик пасты. – От греха подальше.

– Да забирай, все равно я передумал. Не пойду никого мазать… пока… – пробурчал толстяк. ***

В узком коридоре царила темнота хоть глаз выколи. Юрка на ощупь пробрался до двери в спальню девочек, аккуратно приоткрыл и заглянул. Внутри было тихо, девчонки мирно спали, но ни Лены, ни Володи с ними не оказалось. Юрка развернулся и на цыпочках пошел к вожатской спальне, где жили Володя и физрук Женя.

Комната располагалась в дальнем конце коридора. Ничего не видя перед собой, ощупывая пальцами стены, Юрка крался на свет, который тонкой полоской струился из-под двери. Ему всегда было любопытно посмотреть, как живут вожатые, а в особенности Володя. И вот наконец появился повод наведаться к нему в гости.

Оказавшись возле вожатской, Юрка услышал шепот: «Лена сама меня пригласила» – и узнал голос Жени. «Значит, дискотека уже закончилась», – заключил Юрка, ведь физруки неотлучно дежурили на танцах, и осторожно коснулся двери, собираясь постучать. От легкого толчка дверь медленно и бесшумно поползла вбок. Постепенно Юрке стала открываться вожатская спальня.

Сперва он увидел идеально ровно застеленную коричневым покрывалом кровать, над ней – плакат группы «Машина времени». Вскоре показалась стоящая возле кровати тумбочка, на которой лежали порядком измятая Володина тетрадка и футляр от очков, стоял стакан воды и пузырек валерьянки. Но самого Володи не было и здесь. Юрка сделал шаг назад, собираясь уйти, как шепот повторился: «Это всего лишь танец», – и из-за распахнутой двери появилась широкая, в синей олимпийке спина и коротко стриженный затылок физрука.

Женя стоял на коленях перед другой кроватью, а на ней полулежа вытирала глаза заплаканная Ира Петровна. Зеленая юбка солнышком закрывала ее ноги до лодыжек, красный галстук на белой водолазке сполз вбок. Волосы, обычно туго затянутые в высокий хвост, растрепались. Ира хмурилась, будто на что-то решаясь.

Женя поднялся, прошептал ей на ухо несколько слов, и Ира наконец сдалась. Она потянулась к физруку, обняла его за шею и поцеловала в губы.

– Вот это номер! – оторопело прошептал Юрка.

Он схватился за ручку, собираясь закрыть парочку от чужих глаз – не дай бог дети увидят, – потянул на себя, но громко ударился локтем о косяк. Ира вздрогнула, дверь хлопнула, за ней послышалась возня.

«Тоже мне вожатая!» – возмущался Юрка, шагая к выходу из домика. Он застал их случайно, но все же чувствовал себя неловко и хотел как можно скорее исчезнуть отсюда. «Еще бы Ира знала, что творится у нее в отряде, когда она занята своей личной жизнью и сама черт-те где шатается по ночам! Как Володя допустил такое безобразие у себя в комнате?»

Оказавшись на ночной улице, Юрка наконец встретил Володю – тот возвращался к корпусу, волоча за руку девочку из своего отряда. Девочка всхлипывала. Володя сжимал губы. Хмурый, вновь поглощенный мрачными мыслями, вожатый даже не взглянул на Юрку и крикнул в темноту за корпусом: «Лена, нашел!» Вдалеке послышался дрожащий от волнения голос второй вожатой: «Слава богу!»

Юрка не стал вмешиваться в педагогическую драму и только махнул Володе рукой на прощание. Тот молча кивнул в ответ и скрылся в домике, а Юрка отправился к себе.

Ира Петровна все-таки перехватила его возле корпуса первого отряда. Она стояла на площадке перед крыльцом и краснела, совсем как петунии, растущие на клумбах по обе стороны от входа.

– Юра, подойди на пару слов, – позвала Ира негромко.

– Что? – сухо спросил тот.

Обычно смелая Ира Петровна была сама не своя – топталась на месте, беззвучно открывала и закрывала рот, жутко стеснялась. Но Юрка и без слов понял, что она хочет ему сказать.

– Я ничего не видел, – твердо заявил он, поддевая носком кроссовка треугольники кирпича, обрамлявшие клумбу.

Ира с облегчением выдохнула.

– Как хорошо, что ты понимаешь! Конечно, ты все видел. И да, это не совсем правильно, ведь здесь лагерь, дети. Но ты же взрослый человек! Видишь ли… – Она попыталась объясниться еще, но Юрка прервал этот неловкий монолог:

– Ни к чему все это, Ира Петровна. Взрослый человек – вы, а я… а я вообще хочу спать. Меня дети умаяли.

Сказав это, он на самом деле отправился спать.

Разумеется, то, чем занимается с физруком Ира, Юрки не касалось, но это знание было ему на руку – пусть только посмеет теперь обвинить без вины!

Но, засыпая, Юрка снова думал не об Ире, а о Володе. Жаль, что не получилось с ним попрощаться. Но это ничего, завтра они опять встретятся и напишут новую страшилку, еще лучше предыдущей. «Как будет здорово сидеть с Володей на карусели, болтать и придумывать. Скорее бы завтра». Думая о предстоящем дне, представляя карусель и Володю, задумчиво грызущего ручку, Юрка уснул.

Казалось, прошла всего секунда, как вдруг Ванька схватил его за плечо и принялся трясти:

– Выйди на крыльцо. Тебя зовут.

– Опять Ира? – проворчал Юрка.

Собрав волю в кулак, он все-таки встал с постели и медленно, лениво, не открывая глаз, принялся одеваться.

– Нет, Володя.

– Володя? – Глаза сами собой распахнулись.

Он вышел на улицу, увидел Володю, сидящего на лавочке у клумбы. Услышал, как в плафоне над крыльцом бьется мотылек, хлопая крыльями и отбрасывая беспорядочные тени. Юрка втянул носом свежий воздух – ночь пахла влажной хвоей и душистыми цветами – и спустился по ступенькам.

– Я всего на пять минут. – Володя поднялся ему навстречу и, разглядев в мерцающем свете мятого Юрку, забеспокоился. – Разбудил?

– Нет, нормально, – сонно прогнусавил тот, приглаживая растрепанные волосы. – Что-то случилось?

– Да нет, я просто так, попрощаться. А то не дали…

– Куда ты пропал так надолго? – спросил Юрка, опускаясь на скамью.

– Беглянку искал.

– Беглянку? Девочку?

– Представь себе, да! Есть у нас такая, Юля. Эта смена у всех в нашем отряде первая, а Юля ни в какую не может и не хочет привыкать к лагерю. Ни с кем не дружит, все к родителям просится, а теперь вот вообще решила устроить побег. Когда нашел ее, призналась, что пыталась сбежать, но потерялась.

– А чего ты мне не сказал? Я бы помог искать. Вдвоем с тобой в два счета бы справились.

– За мальчиками следить некому. Да ты не бери в голову. Во-первых, завтра родителям позвоним, чтобы она их хотя бы по телефону услышала. А во-вторых, скоро родительский день, Юлина мать приедет, успокоит. Или заберет домой. Лучше бы забрала.

– Ясно…

Разговор не клеился. Неловкости не было, просто не хотелось говорить. Здесь было слишком спокойно и хорошо: в ночной прохладе весело стрекотали сверчки, издалека доносился надрывный печальный вой то ли собаки, то ли настоящего волка. Юрка не знал, правда ли все это или лишь игра воображения. Он готов был поклясться, что слышал даже уханье совы!

Этой ночи не хватало только одного – треска костра. Они с Володей снова сидели рядом, лишь изредка переговариваясь обо всякой ерунде вроде озверевших комаров.

– Как думаешь, страшилка сработает? – спросил Володя, нарушив долгую, но приятную тишину.

– Мне кажется, нет, – честно признался Юрка. – Я боюсь, что они захотят провести эксперимент, на деле проверить, правда ли паста застывает на волосах, как цемент.

– Волосы – это ладно, – отмахнулся Володя. – Лишь бы не нос и глаза.

Казалось, небо лежало на крышах одноэтажных домиков. Млечный Путь блестел россыпью цветных звезд. Подобно солнечным бликам на воде, спутники и самолеты сверкали вспышками белых, зеленых и красных сигнальных огней. Юрке бы подзорную трубу – и он разглядел бы галактики, кажущиеся отсюда крохотными туманными облачками. А может быть, даже исполнил свою детскую мечту – увидеть астероид Б-612 и помахать рукой Маленькому принцу, ведь именно в такие тихие летние ночи легко верилось в сказку.

Но наслаждаться близостью неба пришлось недолго. Спустя несколько минут Володя вздохнул и поднялся:

– Ну, мне пора. Завтра рано вставать на планерку, а опаздывать нельзя.

Он положил поднявшемуся вслед за ним Юрке левую руку на плечо. Юрка ждал, что похлопает, но Володя то ли сжал, то ли погладил его и протянул правую, чтобы попрощаться.

– Спасибо за все, – прошептал он чуть сконфуженно.

– Завтра я с отбоя сбегу, – выпалил Юрка. – Будешь ждать на каруселях?

Володя усмехнулся, укоризненно покачал головой, но журить не стал:

– Буду.

Казалось, что их рукопожатие длится целую вечность. Но только Володя его разорвал, Юрка расстроился – мало. Он никогда не задумывался о том, что, пожимая кому-то руку, он ее держит. А сейчас задумался. И понял вдруг, что ему хочется подержать Володину руку подольше.

Но сонный и изнеженный тихой ночью Юрка не стал погружаться в размышления и гадать, что это такое и к чему. Ему слишком сильно хотелось спать и слишком сильно хотелось, чтобы скорее наступило завтра.

Кутаясь в тонкое одеяло, Юрка буквально провалился в сладкий сон и упал в нем не на жесткую кровать, а на мягкий одуванчиковый пух.

Глава 6

Беседы о личном и неприличном

Карусели у детских корпусов стали негласным местом встречи. Юрка приходил сюда после обеда, или сбегая с тихого часа, или по вечерам перед дискотекой, а спустя некоторое время здесь появлялся и Володя. Юрке нравилось сидеть на карусели, раскачиваясь, смотреть в пустоту перед собой и думать о всяком. Нравилось, когда Володя усаживался возле него и так же молча смотрел вдаль. В том, чтобы сидеть вот так, рядом, наблюдать за ребятами и слушать их крики, было что-то одновременно и особенное, и необычное, и простое, и родное. Юрка чувствовал себя уютно, как в детстве у бабушки во дворе.

Но больше всего ему нравились последние несколько вечеров, когда после репетиций, сдав пятый отряд на поруки Лене, чтобы та возилась с ними до отбоя, Володя с Юркой придумывали страшилки для детворы. Однажды даже пропустили время отбоя, когда пришла пора идти рассказывать эти самые страшилки.

Закончилась первая неделя в лагере, о чем возвестила голосом Митьки утренняя радиопередача, будто пионеры сами об этом не знали. Юрка хорошо запомнил тот день. Они сидели на карусели, и Володя спросил, указав на его лицо:

– Откуда у тебя этот шрам?

На площадке царил покой: у всего лагеря был тихий час. Юрка с него, как обычно, сбежал, на что ответственный вожатый лишь напомнил, чтобы Юрка, только завидев кого-нибудь на тропинке, ведущей к корпусам, сигал в кусты. Дело было в том, что иногда вожатых проверяли, чтобы не оставляли детей одних. Но Володю уличать было не в чем, они с Леной подменялись, в отряде на тихих часах дежурила она, а во время дискотеки – он. Так было и сейчас.

Юрка инстинктивно дотронулся до подбородка и нащупал подушечками пальцев старый рубец под нижней губой.

– Да это как-то раз хулиганы ко мне пристали. Их было трое, между прочим, а я один! Вот и… – Он запнулся. Юрка всем рассказывал этот вариант истории появления своего шрама. В ней он был храбрым малым, который ценой собственной разбитой в кровь губы отбился от задир на улице. Но почему-то Володе хотелось рассказать правду. – Знаешь, на самом деле я грохнулся с качелей, когда мне было одиннадцать. Раскачался очень высоко, хотел повыделываться перед соседскими девчонками, они гуляли тогда неподалеку, отпустил руки и… В общем, красиво кувыркнулся через себя, вылетел с качелей, прочесал носом пару метров земли и врезался лицом в песочницу. Расшиб губу так сильно, что минут пятнадцать не могли остановить кровь. Бате даже швы пришлось наложить! Вот так.

Юрка было решил, что Володя посчитает его дураком и хвастуном, да посмеется над ним, но тот лишь по-доброму улыбнулся:

– Зато у тебя есть память о коротком свободном полете. Карлсон.

Юрка не смог сдержать улыбки: «Странный этот Володя все-таки, слишком уж добрый и понимающий». Даже Юрка сам над собой из-за такого позлорадствовал бы, а Володя не стал.

– Карлсон у нас Саня. А я…

– Гагарин?

– Максимум Чкалов. Я ведь не так далеко улетел, – ответил Юрка и испытующе посмотрел на вожатого: – Ну? Раз я поделился с тобой своим секретом, то давай и ты делись!

Володя удивленно изогнул бровь и кивнул:

– Ладно, спрашивай.

– Почему ты на самом деле пошел в вожатые? Видно ведь, что не очень любишь заниматься детьми.

– Хм… – Размышляя над ответом, Володя рассеянно ткнул пальцем в переносицу, поправляя очки. Вздохнул и выпалил будто заученную фразу: – Это хороший способ приобрести полезный опыт и – Юра, не спорь – получить характеристику для партии.

Юрка фыркнул. Неделю назад, на первой линейке, он бы поверил, что идеальному Володе – всему из себя правильному комсомольцу – ничего, кроме хорошего имени, и не нужно, но теперь…

– Опять двадцать пять – характеристика! А если по правде, неужели это все? Только хорошая репутация?

Володя замялся, снова поправил очки, хотя те были вполне на своем месте.

– Ну… не совсем. Если честно, то я всегда был очень застенчивым, мне довольно сложно сходиться с людьми, общаться, дружить. А дети… У меня мама работает воспитателем в детском садике, она и посоветовала пойти вожатым. Сказала, что, если я хочу научиться находить общий язык с людьми, лучше начинать с детей – они раскрепощают. – Он снова замолчал, и Юрка подумал, что, если Володя сейчас опять поправит очки, придется стукнуть его по руке. – На самом деле толку больше от тебя. В смысле, ты лучше находишь с ними общий язык.

Юрка гордо расправил плечи, но тут же их опустил.

– Это наша общая заслуга, – сказал он. – Я ведь тоже не люблю возиться с мелкими, то есть не умею. Но чтобы помочь тебе, вот… Кстати, вспомнил! Вчера после ужина топал в отряд и увидел Олежку. Сидит у площади один, плачет, я подхожу, спрашиваю, что случилось. Его, оказывается, все это время ребята дразнили из-за картавости, а теперь, когда у него почти что главная роль, подтрунивать стали, мол, он не справится. Бедняга и так стесняется, а тут еще от ребят слышит всякое, вроде «Как же ты собираешься выступать, если так ужасно картавишь!».

– Прямо так и сказали? Кто?

– Не знаю кто. Я и так-то Олежку понимаю через слово, а тут он хныкал, я половины не разобрал. В общем, Володь, я подумал, а правда, он же очень плохо выговаривает все эти слова, типа «партизаны», «борьба» и прочее…

– «Картавый на главную роль»… – угрюмо повторил Володя. – Роль, конечно, не главная, просто текста много… Но он сам просился, и я думал, это, наоборот, придаст ему уверенности в себе. Надо что-то сообразить, но роль забирать нельзя, Олежка очень расстроится, так старается ведь… Есть идеи?

– Есть, об этом и хотел сказать! Давай, пока он не успел выучить все слова, перепишем его реплики, чтобы слов с буквой «р» было как можно меньше?

И они принялись переписывать, заменять слова с «р» на синонимы. Работы было не так и много, но она оказалась такой сложной для них, что за один день они продвинулись совсем недалеко и поняли: нужно больше времени. И тогда Володя спросил Юрку, не будет ли тот против, если он попробует отпросить его с тихих часов, но при одном условии – Юрка в это время ни на шаг от Володи не отойдет.

Юрка так обрадовался, что подпрыгнул на карусели:

– Конечно! Конечно хочу!

Мало того что он перестанет по два часа валяться в палате, не зная, чем себя развлечь, – это время будет только их с Володей, личное! Зачем он вообще спросил – ответ же очевиден. Но радость быстро угасла, стоило Юрке вспомнить строгий голос Ольги Леонидовны и ее нарекания: «Ребенок всегда должен быть занят делом, вожатый всегда должен знать, где он находится». Но вожатая у него Ира, а не Володя. Юрка поник. Отпустить оболтуса Конева с тихого часа? Как же! Это совершенно невозможно, зачем только Володя его дразнит?

– Текста у нас немного, – тем временем вслух размышлял Володя, – но это очень сложно и ответственно, важная роль все-таки. Времени на вдумчивую переделку совсем нет, а сдать его нужно как можно скорее! Сам подумай, сколько часов нужно? Шесть-восемь навскидку, но где их взять? Не во время же репетиций или тем более не во время работы с пятым отрядом.

– Да, но текст – это текст. Даже если дадут добро на переписывание, меня отпустить – совсем другая история. – Юрка совсем скис.

– Я тебе, наверное, секрет открою, но в нашем лагере есть дети, освобожденные на тихий час. Удивительное дело. В моем лагере никогда никого не освобождали, но, видимо, времена меняются. Потом, мне тебя давали не как актера, а как помощника. И вот теперь помощь по-настоящему нужна. Лишить тебя соревнований, общественной работы или дискотеки они не могут, заставить писать во время репетиции – тоже, ты нужен мне.

– Мне кажется, что все равно не сработает.

– Я со старшим вожатым поговорю, а еще Лену попрошу поддержать, она же со мной работает, все видит и знает. – Володя, конечно, заметил перемену в его настроении и весело потрепал за плечо. – Попытка не пытка. Посмотрим, какой из меня дипломат.

И уже следующим утром на планерке Володе пришлось просить у Ольги Леонидовны разрешение забирать Юрку с тихого часа. А получить его оказалось ой как непросто.

Днем, шагая после отбоя к детской площадке, Володя, привыкший под окнами пятого отряда говорить тихо, почти кричал:

– Ты представляешь, Юр, полчаса этот вопрос обсуждали всем вожатским составом, еле уговорил. Ольга Леонидовна согласилась не сразу, но вообще-то было видно, что она не особенно против – когда она против, гром гремит в ясном небе, – но спросила мнение старшего вожатого и для проформы остальных. Они покивали, мол, тоже согласны, и неудивительно – им не все ли равно, мне же текст переписывать? Тут вмешалась Ирина и как давай нести какую-то околесицу, мол, наоборот, публичное выступление пойдет Олеже на пользу, якобы оно простимулирует его к тому, чтобы усерднее заниматься с логопедом! Я чуть со стула не свалился – это же бред и бред для Олежки опасный! И ладно бы она действительно так считала, ладно бы о нем заботилась, но ведь это не так. Она мне палки в колеса ставит!

Володя до сих пор не мог с ней помириться. Он несколько раз пытался извиниться, но Ира, не давая ему досказать, заканчивала разговор. Володя расстраивался и не раз грустно признавался Юрке, что разлад с Ирой его очень волнует. А на планерке, что бы там ни говорила Ирина, Ольга Леонидовна оказалась более чуткой к проблеме Олежи и все-таки дала разрешение Володе.

– Правда?! Можно официально не спать?! – Юрка не мог поверить.

Они, как обычно, сидели на детской площадке. Юрка от радости ударил ногой по земле и закружил карусель. Пушинки одуванчиков до того момента парили над землей, лишь изредка поднимались выше колена и лезли в нос. Теперь, растревоженные ветром, они заметались по воздуху бешеным роем.

Разом, будто по команде, парни ударили ногами в землю и остановились. Пушинка попала Юрке в горло, он закашлялся и, ослепленный выступившими слезами, глупо хлопая глазами, заозирался вокруг и поразился красоте этого места. Он будто впервые его увидел. На земле белыми поломанными зонтиками кружили и лениво оседали на траву одуванчики. Зонтики на земле, и в небе тоже парили зонтики – неподалеку от лагеря был аэродром. Над «Ласточкой» каждый день пролетали белые самолеты, из них прыгали белые десантники, раскрывали белые парашюты и опускались вниз, учились приземляться. Смотрелось это нереально красиво. И как Юрка не замечал этого раньше?

Приглядевшись, он понял, что в этом месте красиво все – и Володя очень красив. Особенно сегодня, сейчас, когда сообщил эту прекрасную новость и вдруг, радостный, растрепанный и румяный, засмеялся так заразительно, что и Юрка захохотал. Он никогда не видел Володю таким счастливым. Юрка, наверное, и сам никогда не был так безотчетно счастлив – ему разрешили уходить с тихого часа, а это значит, что теперь они могут быть вместе сколько угодно времени. И с тех пор каждую свободную минуту они тратили на переписывание сценария – нужно было поскорее его закончить и отдать учить Олежке.

Но им все время что-то мешало. Почти целый день выпал из-за той самой Юли из пятого отряда, которая страшно хотела к родителям. У нее случилась такая истерика, что ее пришлось успокаивать обоим вожатым, педагогу Ольге Леонидовне и медсестре. А к вечеру Володя вымотался так сильно, что Юрка отпустил его вместо посиделки спать.

Второй выпавший день был родительским. Вдвойне обидно то, что прошел он сумбурно и быстро. А ведь Юрка, сказать по правде, ждал его не меньше, чем все остальные ребята. Вот вроде бы мама только обняла, как уже начался отрядный концерт. Только погуляли по лагерю, как уже обед. Только поиграли в «ручеек», как опять покормили. Только мама в команде с другими мамами затеяла соревнование по прыжкам в резиночки – взрослые против девчат, как уже пришла пора прощаться.

Всем, и взрослым, и детям, казалось, что они и парой слов не успели перекинуться с родными, Юрка не исключение, только про театр рассказал. Хотелось поделиться радостью, что он познакомился с замечательным парнем Володей и подружился так крепко, что теперь не знал, как без него и дня прожить. Мама бы, наверное, обрадовалась такой новости – наконец сын одумался, общается не с какой-нибудь шпаной, а с настоящим комсомольцем. Но Юрка раскрыл рот и смутился, не зная, как правильно передать свои чувства и как вообще охарактеризовать их.

А что еще говорить маме? Кормят сытно, но не очень вкусно? Будто она сама не знает, как и что бывает в лагере.

Перед тем как сесть в автобус, мама чмокнула Юрку и осторожно спросила:

– Ты уже с кем-нибудь подружился из девчат? Ни с кем меня не познакомил…

– Вот Ксюша, ее приглашу потанцевать, – ответил Юрка, сконфуженно тыкая пальцем в Змеевскую. Ему стало очень неловко. Мама ни разу до этого не говорила с ним о девушках.

К вечеру вымотался теперь он. Юрка, конечно, спать не пошел, но корпеть над сценарием ни желания, ни сил не было. И они с Володей просто сидели на каруселях и болтали о всякой всячине.

Зато за проведенное вместе время они успели подружиться по-настоящему и иногда даже делились друг с другом личным. Но чаще они не болтали, а раскладывали тетради и бумажки на колени, склонялись над ними и начинали мозговой штурм. По крайней мере, пытались его начать.

– Так… «борьба», «борьба»… – Володя задумчиво грыз ручку, проговаривая каждый звук и как бы смакуя «р». – «Бор-р-рьба»…

– Бой, битва. – Юра выдал пару синонимов и подавил чудовищный зевок.

Сегодня они засиделись. Солнце палило особенно сильно, Володя прятался в тени растущей рядом с каруселью черемухи и не высовывал оттуда своего – в чем Юрка убеждался раз от раза – красивого носа. Сам же Юрка весь день не снимал любимой импортной красной кепки. Его лоб вспотел, застежка больно давила на затылок, но Юрка стойко терпел неудобства, боясь даже в тени получить солнечный удар.

Несмотря на жару, работа спорилась: за этот тихий час они сделали больше, чем за два предыдущих дня вместе взятых. Но оставалось еще много. Юрка устал, шея и руки затекли – полчаса просидел почти не шевелясь. Но он не жаловался: это дело казалось ему куда более важным, чем какие-то страшилки. Хрустнув шеей, он встал с каруселей и зашагал вокруг них, разминая затекшую спину.

– Да, «бой» – хорошо, – бормотал Володя, не отрывая взгляда от тетради. – «С врагом»…

– Бой с врагом, битва с недругом, неприятелем… Как-то по-дурацки звучит.

– И все с «р», – согласился Володя.

– Захватчик! – осенило Юрку, он остановился, значительно подняв палец вверх.

– Точно! – Володя выглянул из-за бумаг, сверкнул очками и улыбнулся. – А… нет, подожди. В соседнем предложении «захватчик», и оттуда его нельзя убирать.

– Как это нельзя? А ну, дай посмотрю. – Юрка плюхнулся на сиденье рядом с ним и выхватил тетрадку.

Володя пододвинулся к нему и попытался заглянуть в листы. Достал ручку, хотел ткнуть ею в текст. Но Юрка, не подумав, оттолкнулся ногой, и карусель закружилась. Володю качнуло, он повалился на Юрку так резко, что жесткий козырек красной кепки больно ткнул Володю в лоб.

Листы медленно посыпались на землю и разлетелись на легком ветру. Провожая их взглядом, вожатый посмотрел на свои ноги и покраснел.

– Ой, – прошептал он. Лишь бросив взгляд вниз, Володя понял, что уже почти минуту держится за Юркину коленку, и резко убрал руку.

– И-извини. – Юрке почему-то тоже стало неловко. Он смущенно кашлянул и как бы между делом перевернул кепку козырьком назад.

– Как странно ты ее носишь. – Это замечание, как и делано бодрый тон Володи, показалось глупым.

– Я и не ношу. Ну, то есть ношу, но сегодня жарко, а сейчас пришлось, чтобы ты… ну чтобы не стукнуться… ну… – Он совсем замялся, а потом резко сменил тему: – А что, не нравится?

– Да нет, тебе хорошо. Челка так смешно торчит. Вообще, клевая кепка! И джинса у тебя тоже клевая, и поло. Я помню, ты так потрясно оделся на дискотеку… На которую так и не пошел.

– Ну да, это все импортное. – Юрка аж загордился собой – он никогда и не сомневался, что шмотки у него отличные.

– Где это богатство достал?

– У меня родственники живут в ГДР, оттуда привозят. А вот кепка, кстати, не немецкая, а вообще американская.

– Клево! – воскликнул Володя.

Польщенный, довольный собой Юрка принялся в подробностях рассказывать о происхождении своих любимых импортных вещей. Правда, о том, что джинсы у него так себе – не американские, а индийские, уточнять не стал.

– Там, в Германии, ты знаешь, не только одежда обалденная.

– Да, знаю, и техника тоже, и машины. Как-то в журнале я видел такой мотоцикл!.. – Володя округлил глаза.

– В журнале… Да, журналы там такие, каких в СССР никогда не будет.

– Во даешь! Я ему про мотоцикл, а он про журналы. Не очень-то на тебя похоже.

– Ты просто не видел их и не знаешь, о чем говоришь. Там тако-о-ое! – Юрка заговорщицки поднял и опустил брови.

– Ну что, что?

– Не скажу.

– Юра! Что за детский сад вторая группа? Говори.

– Ну хорошо, скажу, но по секрету, ладно?

– Честное комсомольское.

Юрка с прищуром посмотрел на него:

– Могила?

– Могила.

– Весной к нам дядя приезжал, всякого навез: шмотки, естественно, маме косметику, папе там кое-что и журналы. Ну, обычные журналы, только на немецком, с одеждой и всяким в дом. Ну и вот. Вечером меня отправили спать, а сами закрылись на кухне. Мама быстро ушла, и дядя остался с отцом вдвоем. Моя комната как раз ближняя к кухне, там хорошо разговоры слышно… А тут они уже того, датые, заговорили совсем громко, так что я каждое слово разобрал. В общем, лежал я, слушал. Оказалось, что дядя и отцу журналов привез, только, кхм… других. А потом, когда остался дома один, я эти журналы нашел.

– И о чем там пишут? Антисоветское что-то? Тогда такие журналы держать дома опасно.

– Да нет же! Я немецкий пока не так хорошо знаю, чтобы читать бегло. Да и текста там совсем не было, одни картинки. Фотографии. – Юрка наклонился к Володе так близко, почти касаясь губами уха, его голос опустился до шепота. – Женщин!

– А-а-а… Эм… Ну да, знаю, что есть такие журналы… – Володя отсел от Юры на расстояние вытянутой руки, но не тут-то было – Юрка почти прижался к нему и захрипел в самое ухо:

– Они там с мужчинами… Ты понимаешь, с мужиками! Они там…

– Юр, не надо, я понял. – Володя снова отсел.

– Представляешь! – произнес Юрка восторженным шепотом.

– Представляю. Давай закроем тему? Это не для пионерлагеря все-таки.

– Неужели тебе неинтересно? – расстроился Юрка.

– Если скажу, что совсем не интересно, то совру, но… это не зря запрещено, это очень, очень неприлично! – Володя поднялся и отошел на пару шагов.

– Слушай, там непонятное есть, Володь. – Юрка снова оживился. – Я кое-что необычное видел… Вот ты старше и должен знать. Я одно хочу понять, взаправду ли там было сфотографировано или это, может, рисунок такой…

– Юра, – Володя метнулся к нему и прошептал на ухо, – это называется порнография! Ты находишься в лагере, я вожатый, и вожатый сказал тебе – смотреть такое нельзя, это разврат!

– Так ты и не смотришь, и я не смотрю. Я просто рассказываю, что там. Объясни, это просто неправильно, или невозможно, или, может быть, это ненастоящее?

– Черт возьми, Юра!

– Ну Володь… ты мне друг или как?

– Друг, конечно. – Володя покраснел и отвернулся.

– Тогда скажи… Есть вот как обычно – тут все ясно. – Юрка взволнованно затараторил: – Но там на нескольких фотографиях показывали, как он ее не туда… понимаешь, а в то место… ну, на котором сидят!

– В стул? – Володя вроде бы пошутил, но лицо его было не просто серьезным, а злым.

– Ну перестань! Я только узнать хочу, так делать вообще возможно или нет?

– «Перестань»? – ядовито передразнил его Володя. – Юра, ты перегибаешь палку. Все, закрываем тему! Еще слово, и я уйду, и будет Олежка «плизывать к больбе с влагом», и я скажу ему, что все из-за тебя!

Разговор прервался горном, оповещающим, что тихий час кончился.

– Тебе ведь и так надо уходить… – обиженно пробубнил Юрка. ***

На полднике, вполуха слушая возбужденную болтовню о предстоящей «Зарнице», Юрка маялся всего одним делом – жалел о том, что стал спрашивать Володю о таком. Володя даже не смотрел в его сторону, а если его взгляд случайно падал на Юркин угол столовой, выражение лица вожатого сменялось с серьезного на брезгливое. Или Юрке казалось? Все ему что-то да кажется – например, что они с Володей стали настоящими, действительно близкими друзьями. Но теперь его реакция, лед в обычно теплом голосе доказали, что между ними могло быть все что угодно, только не дружба. Странная тоска охватила Юрку. Они вроде бы не ссорились даже. Так, повздорили, какая ерунда. Ерунда, а Юрке больно и стыдно теперь.

Задумчивый и печальный, он отправился на репетицию, по дороге посыпая голову пеплом: «Сам виноват. Вот дурак! С такими вопросами – к комсомольцу. И не просто к комсомольцу, а к такому оранжерейному, как он. Ну и зачем? Лучше бы спросил у ребят со двора. Они, может, и обсмеяли бы, но им хоть было бы интересно!» Пусть Юрка говорил о таком, но эта тема в первую очередь очень личная, а значит, он делился с Володей своим личным, вернее, пытался поделиться. Но куда уж ему, Коневу, обычному оболтусу, что общается со всякими хулиганами, до такой элиты, как Володя? Вот он его и оттолкнул, и пристыдил, а потом, как контрольным, добил этим взглядом. Не целился, а попал, Юрку аж качнуло.

Он вспомнил все это и остановился на полпути: «Почему я спрашивал об этом именно его? Для чего? Чтобы зыркал или чтобы понял? А еще говорит, что друг! Ага, как же! Врун он, а не друг! Друзья так уж точно не поступают!»

На площадке у эстрады, как всегда, было людно. Девчонки из второго отряда чертили мелками на асфальте какую-то карту, рыжий ушастый Алешка Матвеев крутился возле них, что-то им советовал и подсовывал мелки.

– Что это вы делаете? – окликнул его Юрка.

– Как что? К «Зарнице» готовимся. Вот, рисуем карту для главного штаба. Олька так здорово придумала: в главном штабе будет своя разведка, и мы на карте будем разведданные отмечать, где какой отряд.

– Так дискотека же сегодня вечером, карту затопчут.

– Это ничего, завтра просто обведем. Так ведь быстрее, чем с нуля рисовать, – затараторил Алешка. – А ты не хочешь к нам в разведчики?

– Не хочу.

Только Юрка отвернулся и сделал пару шагов к кинозалу, как Алешка вдруг оказался за спиной и схватил его за плечо.

– Конев, ну ты все-таки подумай.

– Алеш, никто меня в главный штаб не возьмет, я со своими буду. Ты давай это… иди занимайся своими делами…

– Почему не возьмут? Возьмут, если попросишься. Попросись, Юр! У тебя вон какие ноги длинные, ты бегаешь быстро…

Алешка упрямо семенил за ним следом, норовя то ли подножку подставить, то ли под локоть схватить. Запыхался, сопел и топал, в общем, всячески старался обратить на себя внимание.

– Алеша, ну как же тебя много! – простонал Юрка. – Ладно, я подумал.

– Да? И что же?

– Дай мелок.

– На. – Алешка протянул коробку, Юрка взял один.

– Спасибо. Не пойду. Со своими буду.

– А мелок-то тебе зачем?

– У меня кальция в организме мало, буду есть. О, тебя там зовут, слышишь?

– Да? Кто? Ой, Оля. Ну, я пошел, а ты все-таки еще подумай.

Может, зря отказался от разведки? Бегал бы завтра по полю, нашел бы повод остаться с Володькой. Он ведь опять будет нервничать, что какие-нибудь пухляки-Сашки скатятся в траншею, поломают и ноги, и руки, и саму траншею. Конечно, вторая вожатая не оставит Володю в одиночестве, но совершенно точно, что Юрка тоже будет ему нужен, это совершенно точно, совершенно!

«Да больно надо! – запротестовала Юркина гордость. – Бегаешь вокруг него, суетишься, как Алешка, а ему все равно. Я ведь не ради себя с этими дурацкими страшилками и театром старался, а он только фыркает и поучает. Вот и обойдется! Никуда больше не пойду. Ни-ку-да! Тем более на репетицию. Нечего было так зыркать, пусть теперь сам возится со своим дурацким спектаклем, а я никуда не пойду!» – и не пошел. Развернулся на крыльце и дал деру обратно через танцплощадку к теннисным кортам, где по расписанию собирался играть первый отряд.

Кортов было целых два, плюс столы для настольного тенниса. Первый отряд во главе с Ирой Петровной присутствовал почти в полном составе – кроме Маши и девочек ПУК. Кто-то играл в бадминтон, кто-то болел, а кто-то просто околачивался в обтянутой сеткой-рабицей коробке корта. Юрка любил, навалившись спиной на сетку, качаться на проволочных ромбах и смотреть, как играют другие. Но сегодня он не планировал болеть, он планировал всех победить и выместить злобу на воланчиках.

Завидев его издалека, Ванька и Миха синхронно замахали руками, приглашая к себе в команду. Юрка-то был игроком хоть куда, а вот эти двое ни разыгрывать, ни отбивать толком не могли, в их команду шел только тот, кто любил проигрывать. Юрка не любил, но и к другим ребятам проситься не стал, молча схватил ракетку и сделал подачу. Воланчик порхнул к соперникам и стукнул Иру Петровну по лбу.

– Извините! – выкрикнул Юрка.

Ожидая, что Ира Петровна тут же устроит ему нагоняй, он поостерегся делать новую, «чистую» подачу, но вожатая весело подмигнула и отвернулась.

После той сцены в Володиной комнате Ира сторонилась Юрки, а когда им приходилось бывать и делать что-нибудь вместе, она становилась тише воды и ниже травы. Юрка, разумеется, не собирался никому рассказывать об увиденном, но, судя по ее ангельскому поведению, Ира считала, что он способен на кляузничество и шантаж.

Юрка дулся про себя: «За кого она меня принимает?» – но вслух даже не заикался. В конце концов, такое положение дел его устраивало: вожатая прекратила беспричинно делать из него виноватого и крайнего, и в итоге между Юркой и Ирой Петровной воцарился хрупкий и неловкий, но мир. Чего нельзя было сказать о ее отношениях с Володей.

Едва Юрка припоминал об этом, как в воображении тут же всплывала и расцветала всеми красками та отвратительная сцена в театре – Ирино белое лицо, дрожащие руки, слезы ярости в глазах и зло сощуренный Володя напротив. «Ох, не простит ему Ира Петровна, такое точно не простит…» – посочувствовал Юрка и тут же сплюнул досадливо – опять он вспомнил о Володе!

Володя везде, даже там, где его быть не может. Сейчас он точно занимался с актерами в кинозале, а Юрке казалось, будто вон за теми кустами мелькнула его фигура.

Игра продолжилась. Юрка махал ракеткой так, будто собирался не воланы отбивать, а порубить на щепки солнечные лучи. Лучи остались в целости и сохранности, но мошкары всклокоченный и потный Юрка поубивал прилично.

Их команда вела счет. Ванька и Миха почти всю игру простояли на месте, Юрка же скакал как угорелый и, прежде чем отправить волан в победный полет – можно снова Ире Петровне в лоб, – он обернулся и снова среди кустов увидел Володю.

Теперь это точно был он. Задумчивый, с робкой улыбкой на губах, Володя приблизился к коробке корта, но, остановившись в метре от входа, не решился зайти внутрь. Вместо того, шагнув Юрке за спину, замер за сеткой, просунув пальцы между металлическими ромбиками.

– Юр, ты почему не пришел? – спросил негромко, но Юрка расслышал.

Не глядя, он отбил воланчик и вплотную приблизился к сетке, с вызовом посмотрел Володе в глаза.

– У меня все равно нет роли, что мне там делать?

– Как это – что делать? – Володя грустно посмотрел на него, но, качнув головой, собрался и объяснил привычным «вожатским» тоном: – Ольга Леонидовна велела – есть у тебя роль или нет, ты должен приходить на каждую репетицию. Ты мне помогаешь, а я за тебя отчитываюсь.

– Ну и отчитывайся, я-то тут при чем?

– Уже домой захотелось? Тебя ведь и глазом не моргнут – выгонят.

– За что меня выгонять? Я играю со своим отрядом и, кстати, со своей вожатой. Ира Петровна тут как тут, она подтвердит.

В ожидании ответа, которого так и не последовало, Юрка постучал ракеткой о мысок кроссовки, оглянулся по сторонам и потопал к лавке взять стаканчик кипяченой воды. Володя отправился следом за ним.

– Ты обиделся на меня, – догадался он и потупился виновато.

– Вот еще! – фыркнул Юрка. – Не обиделся. Просто понял, что с тобой можно говорить далеко не обо всем.

– Это неправда! Говори о чем хочешь!

– Ага, конечно. – Юрка отвернулся, стал пить воду.

– Ну чего ты? Я… знаешь что, Юр? – Володя задумчиво провел ладонью по сетке – та тихонько звякнула. – Я ведь тоже видел такие журналы.

– Да ну? И откуда они у тебя? – Юрка обернулся и недоверчиво уставился на него.

– Я в МГИМО учусь, там есть ребята, у которых родители – дипломаты, они иногда умудряются достать…

– Где-где ты учишься?! – Юрка аж крикнул. – В МГИМО?!

– Да. Только очень прошу: про журнал никому ни слова! Юра, это очень серьезно. Если о подобном появится хоть один даже самый глупый слух, меня турнут.

– Да ну, быть не может!

– Очень даже может. Однокурсник, который носил тот журнал с собой, попался на этом. Месяца не прошло, как его отчислили.

– Ну если вылететь так легко, как ты поступил? Ты что, блатняк?

– Вот еще! Думаешь, сам не смог?

– Не в уме дело, туда же пробиться почти невозможно: и конкурс большой, и уж больно «идейным» надо быть. Разрешения собирать: комсомольского совета школы, райкома комсомола, райкома партии, на все заседания ходить…

Слушая его, Володя кивал, а Юрка продолжал перечислять, загибая пальцы, сколько всего нужно сделать, где состоять, в чем, как и сколько раз участвовать, куда ходить. И вдруг осекся: кто, кроме Володи, вообще может туда поступить?

– Ну… Честно сказать, приняли меня еле-еле, – скромно улыбнулся тот, когда Юрка соизволил закончить. – На медкомиссии завернули, представь, из-за зрения. Я давай спорить – в военкомате же пропустили, для армии я годен, а тут учиться не берут. В общем, история долгая и неинтересная.

– И как оно – там учиться, сложно?

– Не сказать, что легко, главное – интересно. Я почти каждый день в общежитие к ребятам забегаю, они такие веселые посиделки устраивают.

– Чай пьете? – Юрка припомнил Володе его возмущение и насупился.

– На посиделках есть все, – ответил Володя шепотом.

– И разврат? – Юрка прищурился.

– Что ты, мы же комсомольцы! – Володя взглянул строго, но тут же улыбнулся: – Да ладно, я шучу. Все есть: преферанс, девушки, портвейн, самиздат.

– Погоди, какой еще портвейн? У вас и алкоголь есть? – Юрка теперь тоже шептал. – Где вы его берете? Когда наша соседка замуж выходила, на свадьбу даже бутылки водки добыть не смогли, спирт пили – батя с работы утащил.

– Это я его так называю – «портвейн», – принялся объяснять Володя. – Мой одногруппник возит. Он живет в деревне в области, там у него варят отличный самогон. По вкусу кому-то коньяк напоминает, мне – портвейн. Быстрей бы этот сухой закон кончился. Страшно за Мишку, рискует все-таки.

В этом диалоге потерялась Юркина обида. Он забыл о ней так быстро, будто ни ее, ни разлада, ни даже повода ссориться никогда не было. Словно они, откровенные как всегда, сейчас говорили о том же, о чем всегда, и вели себя и выглядели при этом обычно: Юрка – растрепанный и заинтересованный, Володя – аккуратный и чуть надменный. Было только одно отличие: высокая, будто до самого неба сетка, натянутая между ними.

– Пойдем на репетицию, Юр? После нее расскажу все что захочешь, – предложил Володя. Его лицо посветлело, морщинки на лбу разгладились. – Только Ирине сообщи, что уходишь со мной.

Юрка кивнул. Сбегал к Ире, отпросился, косясь на крутящегося рядом физрука, положил ракетку на скамью и вышел с корта.

– То есть ты так вот всех там бросил и пошел искать меня? – поинтересовался он, когда свернули с главной площади к танцплощадке.

– Я Машу оставил за главную. Она, конечно, молодец, но не сможет провести репетицию, а поработать сегодня надо усердно. Завтра занятий не будет.

– Точно. Завтра же «Зарница», – расстроился Юрка.

Ведь это значило, что сегодня из-за приготовлений к игре им не удастся побыть вдвоем: после репетиции Юрка будет занят пришиванием погон, вечером у первого отряда запланирован смотр строя и песни. А завтра все работники и отдыхающие лагеря с раннего утра до самой ночи будут всецело поглощены масштабной игрой. Все-таки зря Юрка не отправился разведчиком в штаб.

Глава 7

Утренний конфуз

Пустая, без единого стеклышка оконная рама скрипнула так протяжно и громко, что Юра вздрогнул. Дождь давно кончился, но редкие капли все еще падали с крыши и гремели, ударяясь о крошево тротуара, шелестели травой, звенели, разбиваясь о лежащие на земле осколки. Порывы ветра разносили эти звуки по одуванчиковой площадке. Казалось, сама природа имитировала жизнь, заполняла пустоту и обманывала. И Юра хотел бы обмануться, но не мог. Здесь было не просто пусто, а мертво. Особенно для того человека, который видел и слышал, какой яркой, веселой и гомонящей была жизнь пятого отряда. Теперь же все, что осталось от нее, – это окна мальчишеской спальни, зиявшие провалами справа от крыльца, и узкая бойница крохотной вожатской спальни, что чернела слева. Когда-то это была Володина комната, когда-то Володя там засыпал и просыпался, но – Юра улыбнулся – никак не мог выспаться.

Он живо вспомнил, как мечтал оказаться в Володиной комнате. Однажды он даже заглянул туда украдкой, но настоящим гостем никогда не был.

Но почему же совсем никогда? Ведь если не стал в прошлом, он мог стать им сейчас, пусть Володя уже не хозяин этой комнаты.

Не в состоянии заставить себя отвести взгляда от этого окна, Юра поднялся с карусели. Он станет гостем этой комнаты без хозяина.

Прикидывая, можно ли перепрыгнуть через дыру в полу на крыльце, Юра оказался возле прохода. Размышляя, выдержат ли его прогнившие доски, когда он приземлится, он удрученно вздохнул: нет, не выдержат. Даже если он спустится в подпол, не сможет забраться обратно – слишком высоко, и под рукой нет ничего, кроме лопаты, а ею попросту не за что зацепиться. Но Юра решил, что если спустя столько лет смог заставить себя приехать в «Ласточку», то попасть внутрь вожатской комнаты он просто обязан. Вдруг Володя оставил там что-нибудь на память о себе: смешной рисунок на обоях, пару нацарапанных слов на столе, приклеенную к изголовью кровати жвачку, может, конфетный фантик в тумбочке, может, ниточку в шкафу, должен же он был оставить хоть что-нибудь? Но Володя не рисовал на стенах, не царапал мебель и не жевал жвачек. А Юре очень хотелось верить: вдруг Володя догадывался, что он вернется.

Повернув налево, Юра прошел по затоптанным клумбам к окнам.

Корпус пятого отряда высился на широком фундаменте, как на подиуме. Зеленый деревянный цоколь выступал наружу, образовывая узкую ступеньку. Скользя по мокрым доскам резиновыми подошвами, еле устроившись, Юра заглянул в разбитое окно. Темная узкая комната показалась еще меньше, чем раньше, но расстановка и даже мебель не изменились: стол, притиснутый к дальней стене спальни, справа от стола дверь, слева – платяной шкаф, две простые тумбочки, две узкие кровати друг напротив друга у окна. Володина правая. Юре страшно захотелось сесть на нее. Узнать, мягкая она или твердая, скрипучая или тихая, удобная или нет.

Боясь пораниться о рассыпанное по подоконнику стекло и отчаянно ругаясь, что не догадался взять перчатки, Юра смахнул осколки и, ухватившись за хрупкую деревяшку, подтянулся и перелез.

Не обращая внимания на лужи на полу, на пыль и грязь вокруг, он опустился на колени и открыл Володину тумбочку. На единственной полке лежал мятый от сырости журнал «Крестьянка» за май 1992 года, очевидно, оставленный какой-то вожатой. Под ним спряталась книжка. Прочитав название, Юра улыбнулся: вот это было похоже на Володю – «Теория и методика пионерской работы». Больше в тумбочке не нашлось ничего.

Юра перевел взгляд на кровать. Металлическая, узкая, не кровать, а койка, прикрученная ножками к полу. По слою грязи на винтах он догадался, что ее вряд ли когда-то меняли. Видимо, она и правда была Володи. Панцирная сетка оказалась скрипучей, упругой и ржавой. «Когда он спал на ней, хотя бы ржавчины не было – и то ладно, – улыбнулся Юра, – подумать только – здесь он спал!»

Юра коснулся рукой сетки – в ответ она жалобно звякнула и своим звоном подчеркнула царившую тут тишину. Впрочем, не только тишину, но и пустоту. Кроме крупной мебели, здесь не было ничего: ни штор, ни какой бы то ни было тряпки, ни книжки, ни листа бумаги, ни оторванного куска обоев, ни плаката на стене – а Юра помнил, что на ней висел плакат группы «Машина времени», помнил, что Володя ее любил. Здесь не было даже мусора, только пыль, вода и грязная жижа на полу, а под окном – осколки стекла. Шагая в дальний угол комнаты, к единственному необследованному предмету мебели – платяному шкафу, Юра думал, что обрадовался бы даже мусору: его наличие хотя бы создало иллюзию, что Юра не зря явился сюда, что не зря залез в окно развалины, как сентиментальный ребенок, как полный дурак.

Зачем он залез сюда, зачем он вообще сюда вернулся? А раз уж он здесь, зачем шатается по лагерю, тратя время, а не идет целенаправленно туда, куда собирался, для того, ради чего приехал? Но он не мог не заглянуть в его комнату, а будучи в ней, не мог просто так уйти.

Распахнув дверцы шкафа, Юра обомлел – в шкафу валялась куча скомканной одежды. Сердце стиснулось от боли, когда за множеством старых кофт и пиджаков в дальнем углу нашлось несколько коричневых кителей с черными погонами, на которых красовалась вышитая белой нитью надпись «СА». Руки дрогнули, когда в куче тряпья он отыскал единственный китель с блестящими пуговицами.

Военную форму они надевали на «Зарницу». Вожатым выдавали кители, детям – простые гимнастерки. И этот с блестящими пуговицами китель тоже был солдатским, но маленьким. Пионерам он оказался велик, коммунистам – мал, лишь одному комсомольцу он был впору.

Циничность, скепсис, самоирония – все это мигом исчезло, отбросилось куда-то далеко, за обвалившуюся ограду лагеря. Стало неважно, сколько Юре лет, неважно, чего достиг, в чем талантлив, насколько умен, имеет ли право быть смешным – все эти вещи имели значение в другой жизни, далеко отсюда, в настоящем. А здесь, в лагере своего детства, Юре можно быть таким же, как прежде: уже не пионером, так и не комсомольцем, ведь, как ни смешно, все это до сих пор про него. С одной лишь разницей: раньше он думал, что это очень важно. Теперь же важным осталась лишь старая коричневая тряпка в его постаревших руках. И память о том человеке, на чьих плечах красовались черные погоны с надписью «СА» и на чьей груди блестели золотистые пуговицы. ***

– Здравствуйте, пионеры, слушайте «Пионерскую зорьку», – разносилось из динамика, пока Юрка чистил зубы. – После завтрака по сигналу горна к «Зарнице» будь готов! Сбор отрядов на главной площади лагеря…

Начиналось это утро как обычно – как очередное физкультурное, которое Юрка не очень-то и любил: ему проснуться толком не давали, как тут же заставляли бежать на зарядку. В этот раз он даже явился вовремя и оттого сердился вдвойне – пришлось с другими ребятами из отряда ждать Иру Петровну, когда большинство вожатых были тут как тут. Например, Володя уже разминался со своей малышней. Юрка хотел подойти поздороваться, но передумал: вожатый был занят. Стоя к нему спиной, показывал упражнения малышне – усердно, на совесть. Разминка шеи и плеч, затем – локтей и суставов, махи руками вверх-вниз, в стороны. Краем уха слушая, как стоящие рядом девчонки щебечут о вчерашней дискотеке, Юрка наблюдал за Володей, как тот командует:

– Ноги на ширину плеч! Выполняем разминку туловища. Наклоны вперед, тянемся ладонями к полу. – Володя выполнял свои же указания. – Саня! Не нужно так резко, ты же сломаешься!

Юрка хмыкнул про себя: «Что же такое делает Саня?» – но даже не попытался найти его. Перед Юркиными глазами развернулось куда более любопытное действо: Володя медленно и грациозно наклонился вперед и коснулся пола, притом не пальцами, а ладонями. Его футболка сползла, оголив поясницу, а спортивные красные шорты обтянули стройные бедра, затем – ноги, а затем и мягкое, округлое место, что повыше.

Юркины мысли рассыпались на междометия, затем собрались в слова и предложения и заскакали от «ничего себе он гибкий» до «кто им вообще разрешает в шортах ходить, тут же дети и… девки!».

Володя снова выпрямился и снова наклонился. Хаос в Юркиной голове сменился звенящей тишиной, тело оцепенело. Он не мог отвести взгляда. Лишь спустя несколько долгих мгновений опомнился и поймал себя на том, что уже с минуту, скрючившись в полунаклоне, бесстыдно пялится на обтянутые красной тканью ягодицы.

Тело как кипятком окатило, кровь прилила к лицу, даже на лбу выступили капельки пота – и вовсе не от жары, на улице еще было по-утреннему свежо.

«Да куда же ты смотришь?!» – внутренне взвыл Юрка. Стало неловко от всего: от глупой позы, от того, что раскраснелся, от того, что пялился, а тут еще эта непонятная реакция – легкий приятный спазм. Нет, реакция была вполне себе понятной, Юрка не раз испытывал ее. Но непонятно было: почему к Володе? Почему не к девушкам? Ведь их, красивых, стройных, гораздо более интересных, чем Володя, тренировалось здесь немало. Но если девушки были «интереснее» Володи, то почему же Юрка смотрел так именно на него? Может, во всем виновато утро, Юрка попросту не успел проснуться?