Невозвратный билет бесплатное чтение

Маша Трауб
Невозвратный билет

Зал ожидания

– С днем рождения! С днем рождения!

В аэропорту компания молодых людей, две девушки и парень, пили шампанское. Парень страдал отчаянно, выразительно. От именинницы, чересчур громкой во всем – в разговоре, радостных вскриках слегка «экзажере», от необходимости кричать поздравления и пить шампанское. Наконец он с явным облегчением сел, открыл ноутбук, вставил наушники и погрузился… в то, что ему явно приносило большее удовольствие, чем эта поездка «на троих».

– Ну не могла же я ей отказать! – шептала некоторое время назад на ухо молодому человеку девушка. – Ну потерпи. Всего три дня!

Про именинницу вскоре узнали все пассажиры, вылетавшие этим рейсом. Зовут Алиса, но она предпочитает имя Элис. Исполняется тридцать лет. Да, именно в этот день. Не замужем, но и не в активном поиске. Работает в какой-то компании специалистом по связям с общественностью. Детей нет, склоняется к идеологии чайлдфри. Сделала сама себе подарок на тридцатилетие – увидеть северное сияние. Подруга – даже не подруга, а коллега – согласилась составить компанию, тем более что на троих выходило существенно дешевле. Алиса взяла на себя всю организацию, от билетов до экскурсий. Подруга-коллега давно собиралась куда-нибудь поехать, чтобы «освежить чувства», угасшие спустя год после свадьбы. В качестве аргумента в пользу поездки пересказывала легенду, согласно которой дети, зачатые под северным сиянием, непременно родятся гениями. И она просчитала – все идеально совпадает для момента зачатия. Про легенду и детей она рассказала свекрови, которая отчаянно жаждала внуков, а та уже убедила сына лететь смотреть сияние. И чтобы вернулись непременно с зачатым гением.

Рядом с молодым человеком сидел дедушка в модном респираторе, чуть ли не противогазе, а не в обычной маске. Он тоже был раздражен и с ненавистью глядел на телефон последней модели, трезвонивший каждую минуту. Чтобы ответить, дедушка надевал очки, долго и сосредоточенно разглядывал экран, аккуратно нажимал кнопку и с некоторым недоверием говорил: «Слушаю». Отодвигал телефон от уха и смотрел на него с удивлением – неужели это устройство разговаривает? «Нет, еще не вылетел. Да, жду посадку. Напишу, когда приземлюсь», – говорил дедушка, обращаясь не к собеседнику на том конце, а к телефону. Но дедушке можно было только позавидовать: столько людей о нем беспокоятся! Наконец он нажал на кнопку, отключая телефон, упаковал его в чехол и убрал в портфель. Закрыл глаза, явно намереваясь вздремнуть.

Здесь же, через кресло, сидел элегантный мужчина в возрасте, том самом, когда в волосах уже совсем немного перца. Узкие очки для чтения, пиджак с кожаными заплатками на локтях, вельветовые брюки – вечная классика. Так и хотелось подойти и узнать, по каким делам он летит так далеко. В качестве ручной клади у него, конечно же, должен был быть портфель, непременно тонкой, слегка потертой временем кожи. Но у мужчины оказался вполне молодежный рюкзак с ортопедической спинкой. Из него он достал книгу – увесистый том.

Женщина за пятьдесят, ухоженная, с маникюром и укладкой, с шелковым платком на шее, дорогой сумкой, присела рядом с элегантным мужчиной, проигнорировав социальную дистанцию.

– Простите, а вы детей не видите? – взволнованно спросила она.

– Нет, простите, – ответил он, оставаясь мыслями в книге.

– Знаете, я всегда нервничаю, когда нет детей. Боюсь летать. И верю: если на борту будут дети, господь нас убережет. Детей пощадит и нас заодно, – призналась женщина. – Как вы считаете? У вас есть дети?

– Есть. Не пощадит, – отчеканил не очень-то вежливо мужчина.

– Зачем вы так зло? – обиделась женщина и отсела.

Самолет вылетал вовремя. Вырулили на полосу, остановились.

– Смотрите, как красиво! – воскликнула Алиса, показывая на иллюминатор. Самолет проходил противоледную обработку. По иллюминатору стекала нежно-розового цвета пена, будто самолет намылили детским шампунем. – Ой, даже рисунки появляются! Вот лошадка, тут снеговик, а тут моя начальница. Прическа один в один, – смеялась Алиса.

Парень закатил глаза и вставил наушники. Девушка-коллега улыбалась лишь из вежливости.

Пена давно сползла, а самолет так и не двигался с места.

«По техническим… причинам… на место стоянки… благодарим за понимание…» – объявил по громкой связи командир.

– Что случилось? Почему мы задерживаемся? Это надолго? – спрашивала все время Алиса.

– Технические причины, – отвечал, пробегая по салону, стюард Павел. Стюардессы спрятались за занавеской и не высовывали носа.

– Скажите, а я успею на северное сияние? Наш рейс задерживают. Можно отложить поездку на час? Да, спасибо! Я позвоню, когда будем вылетать. Почему не надо звонить? Хорошо, что вы нас ждете, но я все же позвоню, – говорила Алиса, видимо тем, кто отвечал за северное сияние.

Самолет медленно начал двигаться и пополз к зданию аэропорта. Прошло десять, пятнадцать минут, полчаса, но ничего не происходило.

– Простите, вы не знаете, что случилось? – спросила та самая взволнованная женщина в платке у элегантного мужчины с книгой. Они оказались соседями по ряду. Судьба так иногда шутит.

– Война, – ответил он, не отрываясь от чтения.

– Какая война? Где? – ахнула женщина.

– Во Франции. – Мужчина продолжал читать.

– Господи, ну разве можно так шутить? – возмутилась женщина.

– Добрый день еще раз, это снова Алиса. Да, мы еще не вылетели. А можно что-то сделать с северным сиянием? Ну как-то задержать? Я не знаю. Что вы делаете в подобных ситуациях? Как ничего? Вы же менеджер!

Все молчали, с интересом ожидая, как менеджер турфирмы решит проблему с сиянием.

– Вы издеваетесь? Конечно, я знаю, что его нельзя включить и выключить! – Алиса была готова к скандалу. – Как это ловить надо? Вы не предупреждали! Когда я покупала тур, в нем ни слова не было про то, что сияние нужно ловить. Вы же его гарантировали! А что делать моим друзьям? Они специально подстраивали графики, мы с вами это тоже обсуждали. Почему друзья китайцы? Русские! Вы что, только для китайцев зачатие под сиянием организовываете? Если нужно доплатить, так и скажите. Вот что, я хочу поговорить с вашим начальством. Кто там у вас за все это отвечает? В смысле – Господь Бог? Да, соедините. Нет, сейчас, а не через пятнадцать минут! Что значит – с кем? С Богом или с менеджером? Вы понимаете, что я напишу про вас в соцсетях? Я очень известный блогер.

Она трубку положила! Ну, вообще! – Алиса онемела на пару минут, но ее бурная энергия и экзальтация требовали немедленного выхода. На свою беду, в тот самый момент по проходу пробегал стюард Павел. Он был молод и пуглив, а Алиса в свои тридцать не утратила способности изображать девичью наивность и надувать губы. Она выскочила в проход и преградила стюарду путь. Шампанское еще не успело выветриться, так что Алиса была готова на любые подвиги, как бывают готовы тридцатилетние девушки, не обремененные семьей и обязательствами. Плюс губы, плюс юный румянец, от шампанского, разлившийся по щекам. Паша резко затормозил. Нет, Алиса не могла считаться красавицей ни по каким канонам. Но у нее удивительным образом получалось изображать капризную, избалованную мужским вниманием нимфетку. Впрочем, Павел тоже не мог сойти за Аполлона. Даже коллеги-девушки смотрели на него как на домашнего питомца, щенка корги, например: вызывает умиление, но заводить у себя дома не станешь.

– Паша! – закричала Алиса так, что стюард забыл, куда бежал. – Почему мы стоим? Что происходит?

Алиса легко пустила вполне искреннюю слезу. Возможно, именинница была очень расстроена тем, что поездка пошла не по плану, а может, дело было в наращенных ресницах, которые позволяли рыдать в свое удовольствие. Благодаря Алисе, смотревшей на Пашу, как любят мужчины – снизу вверх, как на спасителя всего человечества, все пассажиры узнали, что после розового противоледного шампуня в кабине пилотов не сработал какой-то датчик. Поэтому самолет согласно инструкции отправили на стоянку и теперь будут менять борт, что означает задержку минимум на час – требуется выгрузить багаж и загрузить в новый самолет.

– Я же говорила, если нет детей на борту, все будет плохо, – пролепетала интеллигентная женщина в шейном платке и с ненавистью посмотрела на элегантного мужчину, который по-прежнему был погружен в чтение. Женщину понять можно – ей тоже требовалось мужское внимание: поговорить, обсудить ситуацию, услышать слова поддержки.

В это время от зазвеневшего на весь салон телефона очнулся дедушка.

– Что? Где я? Не знаю. Уснул, – отвечал он трубке.

– Мы еще не вылетели. Рейс задерживают, – подсказала ему взволнованная женщина.

– Тут говорят, рейс задерживают, – послушно отчитался трубке дедушка, – не знаю на сколько. Почему не позвонил? Так уснул, говорю же.

Павел выпростался из объятий Алисы, увидев знаки, которые ему подавала коллега. «По техническим причинам… Задержка… в здание аэропорта… О времени вылета будет объявлено…» – раздался его голос по громкой связи.

– Паша! А где курилка? – воскликнула Алиса на весь салон, и все курящие пассажиры были ей в тот момент очень благодарны.

– А что, курилки вернули? – удивился парень, путешествующий с Алисой.

– Конечно! Я специально уточняла, – ответила та.

– Поднимаетесь на этаж выше и идете налево до конца зала, там рядом ресторан итальянский, – объявил Паша, нарушая все инструкции.

В салоне раздались аплодисменты.

– Паша, вы мой герой! – выкрикнула Алиса.

Пассажиры вернулись в зал ожидания. Весь рейс кинулся в ближайшее кафе – уходить далеко было страшно.

– Что случилось? – спрашивали ошарашенные официантки, которым вдруг предстояло поработать.

Через десять минут все запасы спиртного в кафе оказались исчерпаны. Пили все и всё, что имело хотя бы какие-то градусы. Кто-то из смелых и курящих затаривался спиртным на верхнем этаже. Те, кто боялся пропустить рейс и оставался «дежурить» у выхода на посадку, просили купить и для них. Алиса составляла списки и записывала телефоны. Заодно составляла список тех, кто будет требовать компенсацию за задержку рейса, искала среди пассажиров адвоката, чтобы составить претензию в суд, обрывала горячую линию авиакомпании и ее же пресс-службу. То ли благодаря бурной деятельности Алисы, то ли вопреки ей, но вдруг по громкой связи всех пассажиров рейса пригласили взять прохладительные напитки, стоимость которых не превышает восемьдесят рублей.

Напитки выдавались в кафе, где в одной очереди оказались взволнованная женщина в платке и элегантный мужчина с книжкой. Тот жестом пропустил даму вперед. Она интеллигентно взяла чай и неинтеллигентно картошку с вмазанным в нее салатом оливье. Мужчина поморщился, но уже через минуту они сидели за одним столиком и ели эту картошку. Заказали еще, чтобы в картошку был вмазан сыр. Они обсуждали кафе-мороженые, пончиковые, сосисочные прошлых времен. Форму креманок и кофейных чашек. Пивные кружки и стаканы в автоматах с газировкой. Яблочный сок из конуса в магазине и томатный из трехлитровой банки. Мужчина под действием картошки с оливье не первой свежести и чая, который из пакетика приходилось чуть ли не выжимать, чтобы добиться минимальной заварки, вдруг почувствовал себя студентом, молодым и задорным. Он вдруг забыл про гастрит, диету и про то, чем ему может грозить майонез. А когда мимо пронеслась Алиса с бутылкой шампанского и, увидев парочку, затормозила, мужчина уже вошел в раж.

– Не вы заказывали шампанское? – спросила Алиса, сверяясь со списком в телефоне.

– Не мы, но я готов! – ответил мужчина.

– Забирайте! На карту мне переведете. Я завела общий чат, добавлю вас. Номер мне диктовали? Нет? Записываю. Хорошо. Карта привязана к номеру.

Мужчина открыл шампанское и разлил в те же бумажные стаканы, в которых до этого плескался чай.

– Ну за что выпьем? За наше случайное знакомство? – спросил он.

– Давайте, чтобы все были здоровы! – предложила женщина.

– Прекрасный тост! – расхохотался мужчина.

Спустя минут десять он то и дело повторял, что Елена, так звали женщину, не должна помнить пончиковую или то самое кафе, все же они из разных поколений. Насколько она его младше? На тридцать лет минимум! Женщина кокетливо улыбалась и твердила: «Ну, что вы… какие тридцать лет… Ну конечно, я застала то кафе!»

Рейс оказался курящим, и дверь курилки не закрывалась. Итальянское кафе привлекало посетителей не запахом пиццы, а запахом табака. Это заведение в то утро сделало месячную выручку. Многие путешествующие и не знали, что в здания аэропорта вернулись курилки, но курильщик со стажем чувствует запах табака за километр. Так что, выкурив сигарету, на которую даже не рассчитывали, пассажиры шли в кафе быстро закусить, выпить и успеть выкурить еще одну. Наконец по громкой связи объявили посадку. Никто не опоздал, никто не задержался. Все оперативно погрузились в автобус и поехали кататься по территории аэропорта. Ехали долго.

– Ну что, может, на автобусе сразу до места докатим? Тут по трассе до Питера, а там с ветерком! – предложил кто-то из пассажиров. Все дружно похихикали. Но еще через десять минут поездки кто-то воскликнул:

– Куда нас везут? Самолеты уже все закончились!

Взволнованная женщина в платке при торможении вскрикивала и падала на грудь элегантному мужчине. Тот не без удовольствия ее придерживал. Дедушка рассказывал телефону, что едет в автобусе. Куда? Понятия не имеет. Нет, он не путает автобус с самолетом. Да, колесами едет. И хватит ему уже звонить. Алиса, кажется, успела отметить день рождения в кафе и дошла до стадии, когда хочется плакать и звонить бывшему. Она хлюпала носом и причитала как ослик Иа: «В такой день… в такой день…» Бывшему не звонила, поскольку их, этих бывших, было несколько и кто самый бывший, достойный ее звонка, Алиса припомнить не могла, о чем сообщала всему автобусу. «Дорогая, зато вы этот день запомните на всю жизнь», – сказала ласково, думая о своем, взволнованная, но уже счастливая женщина в платке. Автобус ехал ровно, но она все еще прижималась к элегантному мужчине. Тот не возражал.

Но один самолет все же одиноко стоял на взлетном поле. Из какого гаража достали борт, одному богу авиации известно. Пассажиры оперативно погрузили ручную кладь, пристегнулись без всякого напоминания и приготовились наконец взлетать. Стюард Паша быстро показал, как надевать кислородные маски, и скороговоркой произнес остальной положенный текст про запасные выходы. Первый пилот принес извинения за задержку и пожелал приятного полета. Самолет вырулил на полосу, остановился, к нему подъехали машины с шампунем и полили щедро, от всей души.

И тут вдруг в конце салона закричала женщина. Кричала надрывно и громко. Ее кинулись успокаивать. Паша пронесся по салону со скоростью самолета. Женщине предлагали таблетки, дышать носом, думать о хорошем. Паша убежал и примчался с водой. Женщина кричала про «проклятый рейс», «знаки судьбы» и собиралась выйти. Да, прямо сейчас. Немедленно. Возможно, ее бы удалось успокоить, но ее соседка начала истово креститься и читать мощным и хорошо поставленным голосом «Отче наш». Если бы дело происходило в церкви, а не в самолете, можно было бы отметить, что женщина читала молитву очень красиво. Как песню. И тембр голоса удивительно приятный, немного с бархатом. Одно удовольствие слушать. Но на воздушном, так сказать, судне молитва или, скорее, манера чтения произвела ровно противоположный эффект. Вместо успокоения она вызывала отчаянное желание сойти с рейса и побежать в церковь замаливать грехи, благодарить Бога за то, что уберег от катастрофы. Еще одна женщина начала обмахиваться инструкцией по безопасности и рвать на груди ворот кофты, будто задыхаясь. Она стала вспоминать случаи, когда человек опоздал на рейс, а все пассажиры погибли в авиакатастрофе и только этот опоздавший выжил. Или еще случай, как человек в последний момент все же попал на рейс, хотя опаздывал, но рейс как раз задержали, и он успел, но умер прямо на борту от инфаркта. А вот у ее мужа однажды машина не завелась, и в то самое время, когда они должны были находиться в пути, на той самой дороге, по которой они должны были ехать, ровно в том самом месте, в котором они должны были оказаться, случилась жуткая авария. Пять машин, четыре человека погибли.

– Не нагнетайте, пожалуйста, – сдерживаясь из последних сил, твердила еще одна женщина. – Паника очень опасна. Я психолог. Цепная реакция может начаться. Не поддавайтесь…

Психологом она была, возможно, и хорошим, но в той ситуации от ее слов стало только хуже. Воцерковленная пассажирка осеняла крестным знамением не только себя, но и весь самолет и начала читать молитву сначала, но еще громче и еще пронзительнее, будто собиралась докричаться до небес, буравя взглядом лампочку индивидуального освещения и пимпочку, из которой шарашил воздух. Даже Алиса притихла. Паша метался по проходу, отвечая на вопросы сидящих впереди. «Женщине нехорошо. Нет, не сердце, все в порядке. Нет, врач не нужен. Просто переволновалась».

– Пожалуйста, поговорите со мной, – попросила взволнованная женщина элегантного мужчину.

– Простите, не могу. Я должен почитать. Меня успокаивает чтение. – Он достал свою книгу и уткнулся в страницу. – У меня с собой еще один том. Достать для вас?

Взволнованная женщина смотрела на своего спутника с ужасом в глазах. Как она могла прижиматься к этому человеку? Как могла ему симпатизировать? Ведь он ей с первого взгляда не понравился! Украдкой утирая слезу, плечом выражая гнев и разочарование, она разглядывала жизнь за окном иллюминатора. Или думала вовсе о другом.

Молодые супруги, отправлявшиеся за зачатием под северным сиянием, поругались.

– Я с самого начала был против этой поездки, – бурчал молодой человек.

– Ты всегда против. Чтобы я ни предложила, тебе все не нравится, – отвечала громким шепотом девушка. – Тогда сам и говори своей маме, что это ты не хочешь детей, а не я не могу родить, как она думает.

– Ничего я ей говорить не собираюсь. У меня работы полно. Из-за этой поездки мне потом ночами сидеть. И не начинай про мою маму, – не промолчал молодой человек.

– А у меня, можно подумать, нет работы, да? – воскликнула девушка. – Только ты работаешь! Не хочешь детей, не надо. Я тоже как-то не готова пока рожать, если что. Только у меня никто не поинтересовался, чего я вообще хочу. Твоя мама за меня все решила.

– Ты хоть понимаешь, какую чушь ты несешь? – возмутился молодой человек. – Что за тебя решила моя мама? Не готова рожать, так не рожай. Ты хоть слышишь себя со стороны? У тебя во всем виновата свекровь. Прямо анекдот какой-то. Еще твоя полоумная подруга всему самолету успела сообщить, что мы едем зачинать ребенка под северным сиянием. На меня смотрят как на сектанта или больного на всю голову.

– Да это шутка, ты совсем шуток не понимаешь? И Алиса мне не подруга. Просто коллега. Ты же не захотел лететь в Турцию или Египет. То тебе пошло, то все прутся, а ты не такой, видишь ли. Сказал бы просто, что тебе денег жалко, вот ты и согласился на эту поездку, раз Алиса часть расходов на себя взяла. – Девушка говорила уже зло, отчаянно, на срыве.

– Мне нужно просмотреть еще три графика, – ответил молодой человек и нацепил наушники.

– Мы разговариваем! – закричала девушка. – Сними немедленно наушники, или я сейчас их выброшу! Ты всегда так делаешь! Как только я пытаюсь с тобой что-то обсудить, ты надеваешь эти долбаные наушники! Я вообще никуда не хочу лететь! С тобой! Иди ты в жопу!

– Не хочешь, не лети, вон запасной выход. Дерни ручку и выдави стекло, – ответил молодой человек.

– Придурок.

Девушка замолчала. На короткое время все утихли. Слышалась только молитва, которую продолжала читать воцерковленная женщина.

Паша уже не несся по проходу, а шел вполне спокойно, держа в руках сразу три стаканчика с водой на случай, если кому-то понадобится.

Он благополучно дошел почти до начала самолета, как его окликнул молодой человек. Высокий, вполне брутальный на вид. До этого он сидел тихо. Вообще в головной части самолета все вели себя достаточно тихо – паника началась в хвосте.

– Простите, пожалуйста, – окликнул Пашу молодой человек.

– Да? Воды? Пожалуйста. – Паша с готовностью протянул стаканчик, надеясь, что на этом просьбы пассажира будут исчерпаны.

– Нет, скажите, мне интересно, – продолжал молодой человек. – А почему самолет обрабатывают жидкостью именно розового цвета? Это безопасно? Вы знаете, что входит в состав этого средства? Мне кажется, я чувствую запах.

– Нет, этого не может быть, – горячо заверил молодого человека Паша. – Самолет закрыт. Этой жидкостью обрабатываются все самолеты, так что могу вас заверить в ее безопасности.

– А какой именно датчик не сработал в первый раз? – не отставал молодой человек.

– Я не знаю. Я же стюард. – Паша отчаянно пытался сбежать.

– А если в этот раз тоже не сработает датчик?

– Не волнуйтесь, все будет хорошо. Пристегнитесь и затяните ремень безопасности, пожалуйста.

Но молодой человек вдруг начал сдирать с себя ремень безопасности.

– Я хочу выйти. Немедленно. Нет, я хочу поговорить с командиром экипажа. Получить ответы на вопросы.

– Сядьте, пожалуйста. – Паша искал глазами поддержку у остальных пассажиров. Но те пожимали плечами. Мол, что тут можно поделать? Сорвался человек. – Хотите, я принесу вам успокоительное? – спросил стюард без всякой надежды в голосе.

– Нет, я хочу выйти! Сейчас же! Вы же не имеете права меня задерживать?

– Конечно, нет. Никто вас не задерживает, – покорно согласился Паша.

– То есть я в любой момент могу выйти из самолета и не лететь? – уточнил молодой человек.

– Да, если только мы не в воздухе, – кивнул Паша.

– А мы не в воздухе, поэтому выпустите меня немедленно. Я требую! – закричал на весь салон молодой человек.

– Хорошо, конечно. Подождите буквально две минуты. Мне нужно доложить о ситуации.

Еще через пятнадцать минут мучительного ожидания Паша объявил по громкой связи, что самолет вновь возвращается на место парковки к зданию аэропорта.

– Почему? Что опять случилось? – закричали пассажиры чуть ли не хором.

– По техническим причинам, – ответил Паша.

– Паша! Что происходит? – Алиса, долго молчавшая, решила вновь выйти на сцену. – Мы же имеем право знать! Объясните хоть что-то. Мы же живые люди!

На связь вышел командир корабля, объявивший, что новая задержка происходит из-за того, что некоторые пассажиры решили отказаться от полета. И сейчас стюард Павел пройдет по салону и составит список желающих, точнее не желающих лететь. А пока всем следует оставаться на своих местах с пристегнутыми ремнями.

– Как список? То есть много желающих? – ахнула Алиса. – Это значит, опять будут выгружать багаж? Еще на час задержка? А как же я? Как же мой день рождения? А северное сияние? Не понимаю… И что теперь делать?

– Алле! – У дедушки опять яростно зазвонил телефон. – Что значит, где я? В самолете, где же еще? Нет, мы не летим, мы едем. Да, колесами едем по полю. Куда? Откуда я знаю куда? Что? На табло указано, что мы летим? Нет, мы точно не летим. Нет, не только я, весь самолет не летит!

Дедушка нажал на кнопку телефона и посмотрел на него с ненавистью.

– Почему они думают, что я старый дурак? – спросил он сам себя.

– Они просто беспокоятся. Это же счастье, – взволнованно отозвалась женщина в платке. – Мне бы иметь таких заботливых детей и внуков. Как хорошо вы их воспитали! Мой сын если и позвонит раз в месяц, и то счастье.

– А вы ему пообещайте завещание оставить, он тоже начнет звонить каждые пять минут, – ответил дедушка. – Тяжело мне без Кати. Она с ними умела, а я не умею… Не могу. Бросила она меня, никому я не нужен. Мне вон дети билет оплатили, такси, лишь бы приехал и бумаги подписал.

– А почему документы по почте не отправили? – Элегантный мужчина оторвался от книги.

– Они мне не доверяют, будто я полоумный. Хотят убедиться, что я все правильно подпишу, – пожал плечами дедушка.

– Так не подписывайте, и все. Откажитесь. Прямо сейчас можете выйти, – посоветовал элегантный мужчина.

– Зачем мне? Без Кати ничего не нужно. Это ее все – и дача, и сад, и дом. Она для детей и внуков старалась. Мечтала, чтобы они приезжали на лето или в гости. Каждое лето ждала. А они все обещали: «На следующий год – точно». Катя моя не дождалась.

– Она вас бросила? – ахнула взволнованная женщина.

– Да, бросила. Умерла. Дети на похороны не приехали. Дела у них. Деньги да, прислали. Но зачем мне деньги? Я Катю свою рядом, на местном кладбище похоронил. Под березкой, как она хотела. Пусть забирают все. У меня только одно условие – пусть меня рядом с Катей похоронят. Скорей бы к ней. Устал я здесь без нее. Ради нее и на дачу эту ездил, и грядки копал, погреб вырыл, чтобы ей было где закрутки свои хранить. Она у меня такие закрутки делала! И грибочки, и компоты. А варенье какое… Все подпишет, каждую баночку, каждую крышечку тесьмой перевяжет. А огурчики малосольные ее… да с картошечкой… После ее смерти открыл банку, а есть не могу. Огурец поперек горла встал. Думал, задохнусь. Еле откашлялся. И пахнет рассол то ли плесенью, то ли смертью, а не укропчиком да чесночком. Соседям банки раздал. Кому они нужны? Детям предлагал привезти, они сказали, что не надо, еще за багаж платить отдельно. А если без багажа, то билеты дешевле. Такие дела. Ничего, мне уже недолго осталось. Вот долечу, документы все подпишу, и можно уже к Кате собираться. Я бы не полетел, но она бы расстроилась. Так она мечтала все детям и внукам оставить…

Взволнованная женщина тихо плакала. Элегантный мужчина смотрел в спинку впередистоящего кресла, забыв про книгу.

– А вы зачем летите? – спросила взволнованная женщина у спутника. – По делам, наверное?

– Не знаю, наверное, по делам. Пригласили выступить в местной библиотеке. Директор – моя давняя знакомая, мы вместе в Ленинграде в школу ходили. Потом они переехали – отец военный. Там она и осталась. Нашла меня в Одноклассниках, написала, предложила приехать. Я не смог отказать. Первая любовь… Даже не знаю, почему согласился. Если честно, уже сто раз пожалел. Я бы и сам с удовольствием сошел с этого самолета. Ну что мы будем делать? Детство вспоминать? Не знаю… обычно отказываюсь от таких поездок. У меня график расписан. Лекции, семинары… Я обычно за границей выступаю, а уже год никуда не ездил. Пандемия. Сначала радовался – наконец время на чтение нашлось. Потом ненужным себя почувствовал. Никто не звал – границы закрыты, а я уже не так молод, чтобы искать другие пути и стыковочными рейсами летать. Тяжело. Давление высокое. С утра уже две таблетки выпил. А тут вдруг она написала и предложила приехать. Я опять себя нужным почувствовал. А книги эти? Я так память тренирую: учу наизусть прозу. Врач посоветовал. Раньше лекции читал, даже в записи не заглядывал, а сейчас выхожу и слово не могу вспомнить. На языке крутится, а я не помню, хоть убей. Потом мучаюсь до тех пор, пока не вспомню. Места себе не нахожу. Могу ведь в интернет заглянуть, но нет, хочу сам. Таблетки пью, а толку никакого. А после такого перерыва вообще страшно на публику выходить. Вот хотел потренироваться перед, так сказать, неискушенной аудиторией. Нехорошо это. Нельзя так. Я знаю. Все понимаю. Но что мне делать? Я уже не мальчик, не молодой ученый, не блестящий лектор, каким считался. Никому я не нужен. Вот только здесь меня еще ждут.

– Я тоже забывчивой стала, – призналась взволнованная женщина. – Вспоминала, как внучку зовут. У меня внучка есть. Сын за границей давно живет. Я внучку даже не видела, только по ватсапу. Они собирались приехать, да границы закрылись. Ну как можно имя внучки забыть? А я не помню и спросить стесняюсь. Похоже на французское имя Амели. Точно не Эмили. Может, Амаль? Или Амелия? Я внучку Анечкой называю.

– А вы зачем летите? – спросил элегантный мужчина.

– Ой, вы будете смеяться. Или решите, что я сумасшедшая. Я ведь чужда суевериям. Не понимаю, с чего вдруг…

– Ну я же признался. Ваша очередь. Обещаю, смеяться не буду. Тем более над суевериями. Это ведь своего рода спасение для мозга. Когда человеку не во что больше верить, все возвращается к истокам – язычеству, приметам, заговорам.

– Там деревня особая. Туда приезжали шаманы, ставили защиту. Идолы есть древние. К ним со всего света люди приезжают, сокровенные желания загадывают. Говорят, что эти идолы обладают настоящей силой. Да, знаю, что это сказки для туристов. Ну а вдруг?

– И что вы хотите загадать?

– Ничего особенного. Здоровья для сына, его жены и внучки. Для себя немножко. Счастье свое встретить. Я же одна. Мне бы хотелось встретить мужчину, с котором можно было бы поговорить, сходить в театр, заварить чай и посидеть тихо на кухне, молча. Дедушка не может жить без своей покойной жены, а я устала быть одинокой. Пока сын был маленький, я не позволяла себе думать о личном. Никаких серьезных отношений. Так, случайные романы, ни к чему не обязывающие. Не хотела, чтобы у него был отчим. А мне всегда хотелось семьи, настоящей, крепкой. Я ведь по натуре домоседка и квочка. Всегда мечтала быть бабушкой, которой отдают внуков или которую вызывают при первой необходимости. Когда сын вырос и уехал, оказалось, что я уже не так молода. Да и внучке не нужна, получается. Дом есть, а жизни в нем нет. Подруги советуют зарегистрироваться в тиндере, но я не могу через себя переступить. Да, сейчас все ищут пару в соцсетях, на сайтах знакомств, но я хотела так, по старинке. А если не судьба, то и не надо. Вот в этой деревушке стоит идол, который за любовь отвечает. У него и хотела попросить личного счастья. Для себя. Это совсем пошло, на ваш вкус?

– Почему пошло? Очень трогательно. Немного наивно и глупо, но я же согласился на поездку, вспомнив о девочке, в которую был влюблен в младших классах? Тоже глупо и наивно. Боюсь ее увидеть. Она уже бабушка, я лысый и седой. Но для меня она осталась девочкой с косичкой и здоровенным бантом. А у меня такие вихры в детстве были, такие кудри, что мама не могла их расчесать. Вот, три волосины осталось. Так что над кем еще смеяться.

– Паша! А если половина самолета сойдет, оставшиеся полетят? – спросила Алиса. Несмотря на заполошность, девушка умела четко сформулировать вопрос и задать его в лоб.

– Конечно! – заверил Паша. – Мы все равно улетим!

Взволнованная женщина вдруг рассмеялась:

– Мой сын. Он познакомился с будущей женой в самолете. Ему стало плохо. Аллергическая реакция. Она его за руку держала и таблетки дала. Потом они говорили, что «сами небеса соединили их». Тогда я думала, что пошлее выражение сложно придумать. А сейчас я их понимаю. Вдруг небеса решают, кого свести вместе?

– Только мы все еще на земле, – расхохотался элегантный мужчина. – Но сама идея мне нравится.

– Прекратите надо мной издеваться! – рассмеялась женщина. – Вы же тоже считаете, что все это лишь условность. Замкнутое пространство, единство времени и места, идеальная обстановка для трагедии, фарса, комедии. Плюс синдром попутчика, когда можно рассказать постороннему человеку самое сокровенное.

– Я не издеваюсь, – улыбнулся мужчина. – Я впервые за многочисленные полеты хочу отложить книгу.

– О, это лучший комплимент в моей жизни!

Сойти решили многие. Не половина самолета, конечно, но человек пятнадцать точно. Паша объявил, что пассажиров не выпустят, а сотрудники службы безопасности сами поднимутся на борт. Таковы правила: вдруг сошедшие оставили на борту что-то опасное?

Шел пятый час задержки рейса.

Наконец сотрудники службы безопасности удалились, оставшиеся пассажиры добровольно, без напоминания пристегнулись, привели кресла в вертикальное положение и приготовились к взлету. Но вдруг Паша пробежал по салону как-то иначе. Так и хотелось сказать: «Графиня с изменившимся лицом бежит к пруду». Вот один в один Паша. Явно что-то опять происходило.

– Паша, скажи мне, я имею право знать! – Алиса отстегнулась и вышла в проход, преграждая Паше путь. Оставшиеся пассажиры в тот момент ее опять мысленно благодарили. Например, дедушка с трезвонящим телефоном, который тоже встал, подошел к Паше, поднес ему телефон и кивнул – мол, теперь объясняй. Паша помялся, сделал глубокий вдох, выдох и сообщил. У их экипажа закончилась смена, полетит другой. Такие правила. Экипаж не имеет права лететь после окончания смены, даже если никто никуда так и не вылетел. Так что теперь все будут ждать, когда старый состав покинет борт самолета, а новый зайдет.

Алиса рыдала на груди Паши и просила забрать ее с собой. Впрочем, все пассажиры не отказались бы провести этот вечер с Пашей в его доме. Алиса кричала: «Паша, не бросай меня! Можно мне с тобой? Забери меня отсюда! Ты не можешь так со мной поступить!» Даже коллеги Паши с интересом смотрели на него, пытаясь разглядеть в нем то, что увидела Алиса и не заметили они. Стюард обещал звонить Алисе и спрашивать, как они взлетели и долетели.

– Обещаешь? – Алиса наконец перестала хлопать ресницами, надувать губы и стала похожа на обычную девушку, которая собирается отметить свой день рождения в компании даже не друзей, а случайных людей. Потому что семья далеко, в другом городе, до которого лететь дальше, чем до северного сияния. И туда возвращаться не тянут ни душа, ни сердце. Алиса, уже трезвая, растеряв от неожиданного известия всю свою экзальтацию, плакала так искренне, будто прощалась с единственным другом – заботливым, верным, надежным.

Паша, надо признать, таким и оказался. Он потом действительно звонил Алисе, они переписывались. Она кричала ему, что они наконец приземлились, и всем пассажирам передавала от Паши приветы и пожелания хорошо провести отпуск или благополучно вернуться к делам.

Стюарда провожали бурными продолжительными аплодисментами. Он краснел, бледнел, говорил, что не надо, хватит, ему неудобно, он просто делал свою работу. Воцерковленная женщина, узнав, что он некрещеный, обещала вернуться, отвести его в церковь и стать крестной матерью. Достала из сумки крестик, совсем простенький, на шнурке, и попросила Пашу не отказываться, взять.

– Вы наш ангел-хранитель. Я верю, что все будет хорошо, – сказала она, и Паша сам чуть не заплакал. Пока он шел по проходу, она по-матерински суетливо крестила его спину.

Минут на десять наступило затишье. То самое, которое перед бурей. Если хочется понять афоризмы или крылатые выражения, нужно оказаться в стрессовой ситуации. Буря не заставила себя ждать. Вдруг отлетела в сторону занавеска, отделявшая бизнес-класс от эконома, и в салон вошли мужчины с бутылками виски в руках. Наливали всем желающим. Сами были в очень приличном подпитии.

– Уважаемые пассажиры, – произнес громко мужчина, возглавлявший процессию. – Есть ли на борту пилот? Полетели уже, а? Я заплачу! Любые деньги!

Следующие полчаса мужчины из бизнес-класса выбирали стюардесс. Но это был тот случай, когда не совпадает градус. Алиса, которую уже знал в том числе бизнес-класс, тихонько плакала и не собиралась становиться главной стюардессой ни за какие деньги.

– Ну ладно тебе кобениться! – развязно сказал мужчина. – Давай пройдись красиво.

– Нет, я сказала! – рявкнула вдруг Алиса, и он отступил. – На места свои вернулись быстро! Или я сейчас такую истерику закачу, что вообще никуда не улетим!

Мужчина кивнул и пошел в свой бизнес-класс.

Когда на борт поднялся новый состав, ему было чему удивляться: бизнес-класс, пьяный в хлам, Алиса, взявшая на себя функции бортпроводницы, разносившая воду по салону эконома, забрав бутылки из бизнеса, женщина, стоявшая в проходе и тихо певшая церковные псалмы, замершие остальные пассажиры, наслаждавшиеся ее пением.

– Добрый день, мы приветствуем вас на борту… – подошел к микрофону стюард. – Меня зовут Павел…

Юноша был очень молод и напуган. Когда весь самолет дружно разразился хохотом и начал аплодировать, ему стало не по себе. Когда новый Паша принялся демонстрировать процесс надевания маски, все уже рыдали от хохота.

Самолет достаточно резко стартовал, его уже не поливали шампунем, не держали на взлетной полосе. Кажется, от этого борта хотели избавиться как можно скорее. Обычно пассажиры начинают хлопать при приземлении, пассажиры этого рейса дружно принялись это делать при взлете.

Приземлились мягко. Пилот объявил, что за бортом минус тридцать два градуса.

– Ой, а что происходит? – ахнула Алиса.

Почти все мужчины, за исключением разве что элегантного мужчины и дедушки, начали раздеваться до футболок.

– Кажется, я схожу с ума. – Алиса смотрела на мужчин в футболках, и это никак не вязалось в ее голове с объявленными минус тридцатью двумя градусами за бортом.

Взволнованная женщина тоже не без удивления наблюдала за процессом. Но все оказалось, как бывает в жизни, очень прозаично. Мужчины достали из ручной клади термобелье, свитера, носки и надевали на себя. Это были военные, прекрасно знавшие погодные условия своего места службы.

– Почему мне сейчас кажется, что я голая? – спросила Алиса.

Этот вопрос волновал почти всех женщин на борту.

Пассажиров стремительно выгрузили и так же стремительно выдали им багаж.

Алиса звонила организаторам поездки, сообщая, что они наконец прилетели. Сегодня сразу в отель, а северное сияние уже завтра. Молодая супружеская пара, ее компаньоны по поездке, стояли рядом, но уже было понятно, что этот полет стал для их семьи последним.

Элегантный мужчина отвечал на звонки женщины, той самой первой любви, которая пригласила его в эту поездку. Говорил, что завтра прочтет сразу две лекции. А сегодня – в отель. Нет, без ужина. Спать.

Из здания аэропорта они выходили вместе с взволнованной женщиной.

Дедушка игнорировал разрывающийся телефон. Он стоял и смотрел в окно. Ему не хотелось выходить наружу, покидать этот защищенный от всех тревог и забот зал ожидания.

Родные люди

У меня всегда были запоздалые реакции на что бы то ни было. С отсрочкой во времени, если можно так сказать. Стресс или паника накрывали не в тот момент, когда нужно, а спустя день или даже два. Поэтому можно было сказать, что мои истерики случались на пустом месте. Ну во всяком случае так считалось, когда я была маленькой. Когда падала, плакать начинала не сразу, как все дети, а спустя, например, пару часов. Так что воспитательница в детском саду никак не связывала мой плач с падением во время прогулки. Забытую в садике вечером куклу я начинала оплакивать утром и не понимала, почему мама думает, что я не хочу идти в сад. Я хотела, очень. Мне же нужно было забрать куклу! Когда лучшая подружка Настя случайно села на моего ежика, слепленного из пластилина, я тоже не сразу начала переживать. Настя немедленно залилась слезами, обещая помочь мне слепить нового, поделиться пластилином и даже отдать своего – она лепила гораздо лучше. Воспитательница вообще ничего не поняла – вроде бы успокаивать нужно меня, а не Настю, и сказала: «Разбирайтесь сами». Плакать я начала через два дня, когда работы стояли на шкафчиках, включая, кстати, моего ежика, восстановленного Настей. Мы уже лепили корзинки с яблоками. Вот тогда я и разрыдалась, оплакивая ежика. Воспитательница опять ничего не поняла, решив, что у меня не получается корзинка. Я же гадала, почему никто, включая Настю, не понимает, отчего я плачу.

Впрочем, в школе история продолжалась. У меня уже сложилась репутация девочки, которая может вдруг расплакаться. На ровном месте. А так да, вполне спокойная, уравновешенная. Любые неприятности воспринимает с холодной головой. Удивительное качество. Даже перед отчетными концертами не волнуется. Всех трясет, а она стоит и улыбается. Поэтому меня выставляли на все конкурсы, выступления и вызывали к доске во время открытых уроков. Знали, что я выйду и все сделаю как надо. А то, что спустя два дня буду лежать с температурой, мама спишет на то, что случилось резкое похолодание, а я ушла без шапки, или на съеденное мороженое, а вовсе не на стресс от выступления или выхода к доске. Полученная двойка за решающую контрольную по алгебре тоже, как всем казалось, меня вовсе не беспокоила. Когда Настя – мы попали с ней в один класс и сидели за одной партой – рыдала в туалете, твердя, что «мать ее убьет», я монотонно твердила, что «не убьет, все будет хорошо».

– Тебе что, наплевать? – возмущалась Настя.

– Не знаю, – честно признавалась я.

– Ну ты даешь! – как всегда восхищалась подруга.

Безутешно рыдать по поводу двойки я начинала на следующий день, когда выяснялось, что в году тройка не выйдет, потому что учительница Алиса Артуровна разрешит всем переписать контрольную.

– Мне тоже класс двоечников не нужен, – сокрушенно говорила Алиса Артуровна, деликатно удаляясь на заднюю парту проверять тетради. – Получается, я вас ничему не научила. Значит, я тоже двоечница. Только как я могу вас научить, если вы не хотите? Не могу же я вас заставить. Ладно, списывать тоже надо уметь – знать откуда и что именно. Давайте сегодня попрактикуем этот навык. Очень пригодится в институте.

Как же я завидовала Алисе Артуровне, не понимавшей своего счастья. Почему? Да хотя бы потому, что она обладала таким прекрасным именем-отчеством. И не менее прекрасной фамилией – Белл. Ее появление в классе для меня всегда сопровождалось звоном колоколов.

К чему я рассказываю про свои реакции и Алису Артуровну? К тому, что мне достались не просто обычные имя и фамилия, а просто издевательски обычные – Аня Иванова. Прибавьте к этому отчество Ивановна. Да, Иванова Анна Ивановна. Впрочем, из Анечки, Анюты, Аньки, Анны я очень рано превратилась в Аннуванну. Такова судьба врачей и учителей. Я же стала учителем русского и литературы в школе. Не то чтобы мечтала об этом, но мне нравилось преподавать, общаться с детьми. Не призвание, конечно, не веление сердца, но работала я с удовольствием, что уже немало. Забавляло, что многие ученики, когда я обращалась к ним на «вы», оглядывались. «Вы» для них – непременно толпа. Но потом они привыкали, как-то расправляли плечи, хотели соответствовать моему «вы». Это я к чему? К тому, что мои отсроченные реакции прекрасно объясняют, почему я лишь в сорок пять лет решила пройти путь, который обычно проходят подростки. Да, откровенно говоря, я бы и не стала его проходить. Не было нужды и интереса. Но вдруг захотелось. Так бывает. Наверное. Я не знаю. Может, только у меня такое «позднее зажигание», как всегда говорила Настя.

Я точно помню, когда для меня началась эта история. В день после юбилея, чтоб его. В школе, конечно, поздравили, слова говорили приятные – про призвание как раз, про преподавательский дар и так далее. Шутили про «бабу-ягодку», как без этого. Физрук Дмитрий Саныч уверял, что «ни за что бы не дал». Потом, когда выпил, зуб давал. Большим пальцем щелкал по зубу и уже пьяно и оттого восхищенно восклицал: «Ну не дашь!» Я кивала и улыбалась. Дмитрий Саныч без особой надежды приобнял меня ниже талии. Мне было приятно, не скрою. Все-таки физрук у нас был молодым специалистом двадцати восьми лет. Когда Дмитрий Саныч прилег на стульях, устроившись головой на коленях географички, я подумала, что и сама себе не дала бы. Ну какие сорок пять? Я ощущала себя на тридцать. А иногда и меньше. Не знаю, у всех так или только у меня. Когда кажется, что тебя, ребенка, засунули в другое тело и решили, что ты взрослая женщина. И никого нет за спиной, чтобы оглянуться и спросить, что делать, как поступить.

Настя говорила, что я была взрослой еще в детском саду, в отличие от нее. А мне казалось, что все с точностью до наоборот. Настя, отплакав, быстро успокаивалась и начинала действовать. Она умела принимать решения и за себя, и за меня. Всегда находила выход из положения. Как с ежиком, которого она перелепила для меня, сломав свою старую поделку. Как с контрольной по математике – именно она убедила Алису Артуровну не портить показатели успеваемости класса. Наверное, поэтому она сейчас мать троих детей, и ей приходится нести за них ответственность. А иногда и за мужа, и за свекровь, и за своих родителей. У Насти большая семья, и в этом только ее заслуга. Она решала, выходить замуж или нет, рожать детей или нет. Я ею восхищаюсь. Не понимаю, как у нее получается все успевать. У меня детей нет. Не получилось. Да и семья – я и муж Степан. Есть еще моя мама, но мы почти не видимся. Ни братьев, ни сестер, ни других родственников. Но у меня есть ученики, Настя, ее дети, которых я считаю родными… племянниками, близкими… не важно. Спасибо, что она мне позволила считать себя названной сестрой, тетушкой. Наверное, большего я бы и не потянула – эмоционально, прежде всего. У меня из-за Настиных детей сердце обрывается, за учеников я переживаю. Но опять же не сразу, а спустя пару дней накрывает паника, доходящая до болезни. На экзаменах я всегда спокойна, отвожу детей в другую школу, где они сдают ЕГЭ, чтоб его. Ношу с собой воду, шоколадки. Подбадриваю их как могу. Но когда они начинают писать и сообщать баллы, как правило, очень высокие, чувствую, как подступает тошнота. Плакать я себе давно не позволяю, все же уже возраст. Наутро проснусь без глаз и с опухшим лицом, будто меня покусал целый пчелиный рой. Но убегаю в ванную – начинается рвота, подскакивает давление. Пока от звонков и сообщений разрывается телефон: «Аннаванна! У меня девяносто два балла! Аннаванна! У меня девяносто шесть!» – я тихо умираю.

В этой истории именно Настино слово стало решающим. Она меня не подтолкнула, нет. Сказала так, как говорила своей старшей дочери, тогда еще малышке Марусе: «Пока не наденешь шапку, из дома не выйдешь». Маруся терпеть не могла шапки. С раннего детства. Сдирала с себя с остервенением. Настя выводила ее на прогулку, замотанную в шарфы, шали. Повзрослев, Маруся по-прежнему соглашалась на все головные уборы, кроме шапки. В какой-то момент Насте надоело убеждать дочь, что шапка ей жизненно необходима, особенно в мороз минус десять. Вот тогда мать и выдвинула ультиматум. Маруся рыдала, сидя в коридоре. Настя сидела напротив и ждала, когда дочь натянет на себя ненавистную шапку. Маруся же считала себя достаточно взрослой, чтобы ходить вовсе без головного убора. Младший Кирюша отчаянно вопил в коляске, запарившись в комбинезоне, средняя Кирочка возилась со шнурками. Если у Маруси были особые отношения с шапками, у Кирочки обнаружилась страсть к шнуркам и завязкам во всех видах. Она отказывалась выходить из дома, не завязав самостоятельно шнурки на ботинках, тесемки на куртке и не скрутив из шарфа подобие узла. Обувь и одежду Кирочка проверяла на наличие шнурков и наотрез отказывалась носить, если вместо шнурков на ботинках были липучки, а на куртке – вовсе ни одного не имелось, ни на капюшоне, ни на поясе. Настя гадала, какие странности возникнут у Кирюши, но тот пока был слишком мал, чтобы выразить свое отношение к деталям или предметам гардероба.

– Так, встали и вышли! – Настя взяла себя в руки. – Быстро!

Настя умеет говорить так, что ее страшно ослушаться. Маруся тогда напялила шапку, Кирочка добровольно отказалась от шарфа. Кирюша, даром что младенец, предпочел замолчать.

– Пока ты с этим не разберешься, так и будешь страдать. Хорошо, не страдать, но будешь думать. Надо уже это сделать один раз и успокоиться, – строго рявкнула на меня Настя, так же, как тогда на детей.

Я послушалась и закрутила всю эту историю.

А в день моего юбилея, когда еще ничто не предвещало, коллеги подарили букет угрожающего размера. В корзине. Еле дотащила. Оставила внизу в подъезде, заливаясь слезами и соплями.

– Ну чего так убиваться-то? Не конец жизни! – попыталась успокоить меня консьержка. – Точно оставите? Может, все же заберете? Букет-то дорогущий!

– Не могу. Аллергия на цветы, – прохлюпала я.

– Ну да, ну да. Аллергия. Конечно. Мне уже шестьдесят пять, я и то не убиваюсь. У вас-то сейчас, вон, все возможности. Были бы деньги. И подбородок второй убрать, и жир, где не надо, откачать и куда надо влить. Не то что мы: детский крем на все места. – Консьержка в аллергию не поверила, а поверила в то, что я так тяжело переживаю достижение возрастной планки.

Дома я выпила сначала одну таблетку от аллергии, потом еще одну. Ну и от головы хватанула, потому что сил уже не было терпеть боль. Уснула на диване, не раздевшись. Хорошо, что завтра суббота. Это я успела отметить, прежде чем провалиться в бессмысленный, пустой и тяжелый, как всегда под таблетками, сон.

Мой муж Степан зашел, прикрыл пледом. Я это почувствовала, но сделала вид, что сплю. Не стал меня ни о чем спрашивать, спасибо ему за это. Он у меня вообще очень деликатный человек. Никогда первым не спросит, не потревожит. Наверное, поэтому я вышла за него замуж. Знала, что не придется отчитываться, объясняться. Что буду жить так, как сочту нужным, не докладывая, куда поехала и зачем. Я не терпела контроль ни в каком виде. К счастью, в школе это быстро поняли и оставили меня в покое. Я считалась опытным педагогом, который стабильно выдавал высокие показатели успеваемости. Мои ученики побеждали на олимпиадах или занимали призовые места. Когда я выходила замуж за Степана, с абсолютно холодной головой, без всякой страсти или хотя бы влюбленности, мне казалось, что его деликатность и умение уважать чужое личное пространство достаточны для нашей семейной жизни. Да, у нас получился долгий брак, спокойный и размеренный. Брак, в котором не случилось ни одного скандала, ни одной пролитой мною слезы. Такой крепкий союз уважающих друг друга людей, но не более того. Любви в нашем браке не зародилось. Наверное, поэтому и детей не было. Дети ведь рождаются от любви. Не смейтесь, я в это верю. Настины дети родились и росли в любви. Настин муж Леша обожал и жену, и детей. Жизнь за них готов был отдать. В их квартире никогда не было тихо, как у нас со Степаном, когда слышно, как тикают часы в соседней комнате. У Насти с Лешей всегда была какофония – кто-то рыдал, кто-то смеялся. Настя пыталась всех перекричать. Леша тоже вопил, что сейчас оглохнет. Они ругались, мирились, снова ругались. Но в этих криках, страстных разрывах и не менее страстных примирениях слышалась и чувствовалась настоящая любовь. Такие страсти могут полыхать только у людей, которые не равнодушны друг к другу. Так оно и было. Настя безумно ревновала мужа, а Леша переживал, что Настя, после родов расцветшая, ставшая невероятно женственной, мягкой и нежной, найдет ему замену. В том, что ей это удастся сделать хоть с тремя детьми, хоть с целой группой детского сада, он не сомневался.

Кому-то наши со Степаном отношения покажутся странными. Настя так и вовсе таращила глаза, когда я ей рассказывала про него. Мне иногда казалось, что, если я пропаду на три дня, он даже не позвонит. Чтобы, не дай бог, не поставить меня в неловкое положение. Всегда сначала пишет «можно тебе позвонить?» и звонит только после разрешения. Будто не муж родной, а посторонний человек. Очень вежливый. После десяти вечера так вообще ни за что и никогда не станет беспокоить – неприлично. Как-то я задержалась с коллегами – отмечали день рождения завуча. Всем моим коллегам мужья уже телефоны оборвали. Биологичка Надежда Львовна сорвалась и убежала, не попрощавшись – муж уже форменный скандал закатил. Она считала себя счастливой – раз муж так ревнует, значит, любит. «Ну к каждому столбу», – с гордостью сообщала на педсовете Надежда Львовна, поправляя шейный платок. Она всегда ходила в шейных платках, которые заматывала с исключительным мастерством. Ревнивый муж регулярно обещал однажды ее задушить. И Надежда Львовна, прикрывая на шее очередной синюшный след, верила, что так оно рано или поздно и случится, поэтому неслась с работы, когда еще звонок с последнего урока не прозвенел.

– Зачем такое терпеть? – спросила как-то я.

– Со своей жизнью разберитесь, а потом спрашивайте, – резко ответила Надежда Львовна.

Да, она была права. Я не могла разобраться со своей жизнью. Вот, решила. В сорок пять лет.

А тогда, на том праздновании, одна я сидела спокойно, убрав телефон в сумку и выключив звук.

– Анна Ивановна, если нужно позвонить, предупредить, вы не стесняйтесь, – разрешила завуч.

– Все хорошо, спасибо, – ответила я.

Но поскольку завуч смотрела на меня так, будто я сморозила глупость, пришлось позвонить мужу.

– Степан, все хорошо, немного задерживаюсь. С коллегами, – сказала я настолько громко, чтобы это слышала Гнездо. Это ее дети так прозвали за прическу. Ну и я заодно. Про себя, конечно. Ведь правда гнездо на голове.

– Который час? – удивился Степан. – Почему ты звонишь в такое время?

Да, в двадцать минут одиннадцатого мой супруг не готов отвечать на телефонные звонки. Если бы со мной что-то случилось или позвонили ночью из морга, Степан счел бы это неприличным и попросил бы перезвонить после девяти утра.

Почему я рассказываю про Степана? Потому что его деликатность тоже имеет не последнее значение в этой истории. Если бы он полюбопытствовал или хотя бы спросил, возможно, я бы не стала ждать до сорока пяти лет. Спустя годы мне хотелось разбить ему тарелку об голову. За его равнодушие, которое я считала исключительной деликатностью.

Мне хотелось кричать, вопить на весь дом, но кому кричать? Степану? Он бы не понял. Он не знал про мои отсроченные реакции. Поэтому, когда я вдруг заливалась слезами спустя два дня после педсовета или другой неприятности, он молча приносил мне рюмку с валокордином и воду. В последние годы, когда я стала мучиться давлением, приносил тонометр и упаковку с таблетками. Подавал стакан воды.

Как-то рано утром приехали Настя с Марусей.

– Возьми ее с собой в школу. Пусть посидит у тебя. Свекровь с радикулитом свалилась, Киру надо к стоматологу, Кирюшу на прививку в поликлинику. А у этих учительница заболела, замены нет. Сидят и ерундой страдают. Заберу в час, – попросила Настя.

Маруся побежала в комнату и включила мультики. Настя пошла следом.

– Ого, кто-то спит с мужем, а кто-то с тонометром, – заметила моя подруга. Я знала, что она перешлет мне двадцать пять телефонов врачей и будет звонить каждый день, требуя, чтобы я сходила на консультацию. Вот поэтому Настя была взрослой, а я – нет. Она все знала про стоматологов и прививки, говорила, кто куда должен пойти и что делать. А я не знала, правда. У меня был исключительно деликатный муж, который даже не поинтересовался, почему у нас нет детей. Да, это так. И такое случается. За все годы замужества – ни одного вопроса. Если бы он спросил… Возможно, я бы пошла на ЭКО, решилась бы взять ребенка из детского дома. Или мы бы вместе прошли лечение. Пытались, старались, не теряли надежды, как мне говорили врачи. Но я не знала, что думает об этом Степан. Как ни собиралась спросить, все было не вовремя. Сейчас чего уж сетовать. Поздно.

Если бы муж, тогда еще жених, спросил, почему на нашей регистрации брака в загсе нет моих родственников, даже матери, я бы рассказала. Наверное. Не знаю. Но его это нисколько не смутило. Свадьба была тихой – его мама, двоюродная сестра с мужем, которых Степан видел, кажется, второй раз в жизни, Настя с Лешей. За все годы мой деликатный супруг так и не поинтересовался, есть ли у меня родственники, хоть седьмой воды на киселе. Как не спросил, почему я не могу родить ребенка. Я ждала этого разговора каждый день. Придумывала ответы, проговаривала про себя варианты. Подбирала слова… Ведь по всем анализам выходило, что я абсолютно здорова и могу зачать ребенка хоть завтра. Врачи говорили, что нужно обследовать супруга и лишь после этого делать выводы и назначать лечение. Но Степана наша бездетность вовсе не беспокоила. Моя свекровь скончалась спустя год после нашей свадьбы, так что мне не перед кем было оправдываться. Мы хорошо жили. Спокойно. За ужином я рассказывала про сочинения учеников, про проделки, жизнь школы. Степан ел, уставившись в книгу. Он всегда ел, ходил в туалет, принимал ванну, мыл посуду только с книгой. Степан читал мемуары политиков, общественных деятелей. Многотомные, многостраничные.

В один из вечеров я завела разговор про необходимое обследование, про то, что можно сделать ЭКО. Степан кивнул, будто речь шла о курице на ужин. Не слышал или не захотел услышать, не знаю. Я не стала настаивать. Позвонила Насте.

– Это нужно проходить вместе, – решительно заявила она.

– Да, ты права, – согласилась я и не стала ничего проходить, поскольку уже знала, что меня ждет. Степан не стал бы делать мне уколы в живот и ходить в клинику в выходные дни. Он не стал бы нарушать свой давно сложившийся график: по субботам обязательный бассейн, по воскресеньям – долгая прогулка по парку. На эти дни он отключал телефон, и ничто в жизни не заставило бы его ответить на звонок. А в будни? У Степана была своя жизнь, у меня своя.

Но я это приняла и просто жила дальше. Что хотела бы исправить в своей жизни, будь у меня такая возможность? Только это. Я бы родила ребенка. Со Степаном или без его участия. Стала матерью. Только за это себя корю каждый вечер перед сном и каждое утро, просыпаясь. Днем, к счастью, у меня передышка от подобных мыслей. Если бы не ученики, давно бы сошла с ума.

Так вот, история заключается в том, что в сорок пять лет, а точнее на следующий день после этого прекрасного события, я решила найти своего отца. Идиотская идея, согласитесь. Я отдавала себе в этом отчет. И это, поверьте, была не моя инициатива, а Госуслуг. Отцовство их интересовало больше, чем меня все эти годы.

Проснулась с мутной головой – у меня действительно дикая аллергия на срезанные цветы всех видов, от роз до, упаси господи, лилий. Лилии – это вообще сразу анафилактический шок. Впрочем, я вообще равнодушна к цветам, а уж тем более к сложносочиненным букетам, что для учителя настоящее проклятие. Не могу же я показать ученикам, что не рада цветам. К счастью, мои рыдания принимают за слезы благодарности и особую чувствительность к знакам внимания. В День учителя я плачу целый день. Таблетку выпить не могу – усну прямо на уроке. От антигистаминных препаратов у меня наступает не просто сонливость, а кома. Так что заливаюсь слезами и прошу учеников написать сочинение на свободную тему, но так, чтобы развеселить меня, как царевну Несмеяну. Они стараются. Я все равно рыдаю, уже от смеха. Мне удается скрывать свою аллергию много лет. А это ох как непросто.

Поскольку в сорок пять лет требуется менять паспорт, я села за ноутбук, чтобы подать заявление. Ничто не предвещало, как говорится, пока Госуслуги не потребовали заполнить данные про родителей: мать – имя, отчество, дата и год рождения, отец – соответственно. И тут у меня случилась та сама отложенная реакция. Я вдруг поняла, что не знаю ни фамилии, ни отчества отца, ни тем более даты и года его рождения. Только имя – Иван, раз уж я Ивановна. Но и по поводу этого я не готова была побиться об заклад. Мать всегда может указать любое отчество ребенка при отсутствии законного супруга. Госуслуги к тому же требовали, чтобы я подтвердила указанные в электронном виде данные оригиналами документов, когда меня вызовут. И среди оригиналов значилось свидетельство о рождении.

Все документы у меня хранятся в папке-портфеле. И я очень трепетно отношусь к бюрократическим бумажкам. Могу предъявить читательский билет в библиотеку имени Некрасова времен студенчества. Первый курс, как сейчас помню. В Некрасовке писала курсовую. Помимо свидетельства о браке, включая три копии на всякий случай – в отдельной папке, вот, пожалуйста, приглашение на регистрацию, с датой и временем. Все загранпаспорта, начиная с первого, в отдельном конверте. Школьный аттестат, свидетельство о прохождении курсов стенографии и машинописи, свидетельство об успешном окончании курсов по оказанию первой помощи. Вкладыш в диплом об окончании института плюс две копии.

Я вообще по натуре «хранительница» – программки спектаклей, календари прошлых лет, удачные или забавные сочинения учеников. Фотографии всех видов и размеров – на белом фоне, цветные. Но среди вороха документов, нет, не вороха, а аккуратно сложенных и подписанных конвертов и папок, не нашлось свидетельства о рождении. Я пересмотрела несколько раз. Да и не помню, чтобы его видела когда-либо. Не осталось в памяти – «было же такое, зеленого цвета». Не помню. Ни цвета обложки, ни самого вида. Я сидела перед ноутбуком на сайте Госуслуг, которые настоятельно требовали указать данные отца. Там, конечно, имелась строчка «данные неизвестны». Но я не решалась на нее нажать. А вдруг свидетельство существует и Госуслуги о нем знают? Получится, что я предоставила неверную информацию. А если мое свидетельство тоже есть? Можно было, конечно, затребовать данные у тех же Госуслуг – пусть они займутся поисками документа, подтверждающего мое рождение, раз он вдруг стал необходим спустя сорок пять лет. Но паспорт требовался срочно: планировалась поездка на конференцию в Питер, моя собственная в Плес – давно хотела там побывать. Да и не хотелось привлекать внимание госструктур к семейным скелетам в шкафу.

Что мне оставалось? Позвонить собственной матери. Заодно проверить ее данные – я помнила, что у нее реальный день рождения и записанный в паспорте разнятся. И я так и не знала точно, в каком месяце она родилась – в июне, как утверждала она, или в июле, как было записано в паспорте. Или наоборот?

Если мой супруг отличается удивительной деликатностью и маниакальным соблюдением норм приличий, на которые не могут повлиять ни вселенская катастрофа, ни близкое родство, то моя мать не так уж далеко ушла от собственного зятя по части странностей.

Она пребывает в образе, и ей требуется время, чтобы в него войти. К ней нельзя приехать без предупреждения, а лишь в четко оговоренное время. Если я приеду на пятнадцать минут раньше, буду стоять на лестничной площадке или сидеть на лавочке под домом. Мама раньше назначенного часа не откроет. Четыре пакета с продуктами, я насквозь мокрая, с шести утра за рулем. Умираю, хочу есть или хотя бы попить воды. Хотела ведь заехать на заправку купить несколько бутылок про запас. Последние часа три живу на таблетках – от давления, головной боли, успокоительная. Давление опять скачет, как теперь всегда происходит во время стрессов или от усталости. Я уже научилась его чувствовать без всяких тонометров. Всю жизнь – гипотоник, восемьдесят на шестьдесят, а я еще хожу и вполне прытко бегаю по школьным лестницам. И вдруг к этим своим сорока пяти стала гипертоником. Почти привыкла. Подташнивает. Сижу на лестничной клетке на лестнице, рассасываю еще одну таблетку и жду, когда мама соизволит открыть дверь. Хотя бы стакан воды вынесла, я просила через дверь. В округе ни одной кофейни так и не появилось. Просто удивительно, как здесь остановилась жизнь. Будто в прошлое попадаешь. А ты в него и попадаешь. Надо задать детям сочинение – я попал не в будущее, а в прошлое. Пусть повспоминают. Во рту – горечь от таблетки. Металлический привкус. Пить хочется до одурения. Можно, конечно, позвонить соседям, но там наверняка уже другие люди живут. Знаю, что тетя Люда, соседка справа, умерла. Соседи слева вроде бы давно квартиру сдают. Ладно, потерплю. Открыла пошире окно на лестничной клетке. Стою, делаю глубокие вдохи. Десять минут до маминого выхода на сцену.

Мама появляется на пять минут позже. Накрашенная, в кольцах, в красивом фартуке, припорошенном мукой.

– И чего ты здесь на самом сквозняке? – ахает она, явно переигрывая волнение или что она там пыталась изобразить.

Я несусь в туалет – меня рвет таблетками и желчью. Есть хочу, аж голова кружится. Умываюсь, пью воду прямо из-под крана – хуже уже не будет, снова иду на лестничную клетку, где остались пакеты с продуктами. Маме, конечно, не пришло в голову их занести. Как и спросить, как я себя чувствую. Обычно на мои жалобы она вскидывает бровь и объявляет:

– Ну что ты жалуешься? А мне тогда что, ложись и помирай? Какие могут быть жалобы в твоем возрасте?

– Мам, мне уже не так мало лет, – отвечаю я.

– Прекрати напоминать про мой возраст! – возмущается она. – Лучше скажи, как я выгляжу? Правда, хорошо?

– Да, правда, – соглашаюсь я. У мамы давно наступил период отрицания не своего, а моего возраста. Она не желает признавать себя матерью дочери, которой уже далеко за сорок. Иногда она с легкостью отказывается от родства – в аптеке или в магазине. Не дай бог мне обратиться к ней, назвав «мамой».

– Ну что ты мамкаешь! – шипит родительница. – Обязательно всем сообщать про мой возраст?

– Мам, я хотела лишь спросить, туалетную бумагу брать или нет, – отвечаю я.

– Откуда я знаю? Я вообще не собиралась сегодня в магазин! – огрызается она и обиженно уходит, оставляя меня с полной тележкой, куда я докладываю остальное по собственному усмотрению.

– А почему ты не взяла бородинский хлеб? И колбасу краковскую? Я так хотела! – возмущается мама уже дома. Холодильник забит под завязку. Но я действительно не купила ни бородинский хлеб, ни краковскую колбасу, помня, что в прошлый раз мама отказалась от мучного по соображениям талии, а от колбасы у нее сильная изжога.

– Мам, а ты сказать не могла? Словами? Я должна догадываться, чего ты хочешь или не хочешь? Или ловить сигналы Вселенной? – возмутилась я.

– Почему я вообще должна о таком говорить? Я же не прошу кольцо с бриллиантом или поездку на море! Хлеб и колбаса! Все! Мне больше ничего не надо! – Мама начинает плакать. Ей вообще легко заплакать. Удивительная способность. У меня такая ученица была, Наташа Смирнова. Чуть что – сразу в слезы.

– Что ты плачешь? – спрашивала я.

– Не знаю, – отвечала честно Наташа. – Просто поплакать захотелось.

К слезам Наташи я привыкла и выдавала таблетку валерьянки. А вот к слезам собственной матери так и не смогла. Как не научилась различать, когда она плачет искренне, а когда на публику. То есть для меня. Я для нее тоже публика.

Раскладываю продукты в холодильнике. Захожу на кухню и понимаю, что все – не сделаю больше ни шагу. Кухня засыпана мукой до потолка. Раковина завалена грязной посудой. На столе – что-то невообразимое.

– Я тебе беляши решила испечь. – Мама красиво стоит в дверях. – Только убрать не успела. Помоешь? Тут всего две тарелки.

– Можно мне кофе? – прошу я.

– Конечно! Ты же дома! Знаешь, где что стоит. – Мама делает красивый жест, мол, все в твоем распоряжении, и удаляется.

Следующие два часа я отмываю кухню, забыв про кофе, который не знаю где стоит. Мама давно все переставила по своему вкусу. Я не в силах открывать ящики и искать банку с кофе, поскольку перемываю посуду, отмываю холодильник, плиту и долепливаю беляши. Точнее, просто леплю – мама оставила заготовки, фарш и кружочки теста. Уговариваю себя, что лучше промолчать.

Нахожу в холодильнике полпакета кефира и выпиваю с наслаждением. Заедаю куском хлеба, найденным в недрах хлебницы. Мою полы. Мама выходит на кухню, садится на стул и поднимает ноги, чтобы я могла помыть под ее стулом. Смотрит, как я мою.

Меняю постельное белье, протираю пыль.

– Мам, откуда здесь шерсть? – спрашиваю.

– Я хожу в шали, – отвечает она.

– Надо ее выбросить.

– Тебе лишь бы выбросить. Тебе ничего не нужно. И я не нужна. Моя дача не нужна, моя квартира не нужна.

Мама плачет. Как всегда. Я присаживаюсь на край табуретки – ноги не держат, руки дрожат. Устала не как собака и даже не как сто чертей. Подумала, что дам задание своим одиннадцатиклассникам – пусть вспомнят смешные фразеологические обороты и свои придумают. Заставляю себя встать и домыть полы. Ванную еще надо оттереть, отдраить. Не сейчас. Совсем нет сил. Домой бы доехать по пробкам. Начинаю собираться.

– Ты неблагодарная, – говорит мама, поджав губы.

– Почему?

– Мои беляши так и не попробовала. Я все утро с ними провозилась!

Мама звонко захлопывает дверь за моей спиной. Ладно. Не в первый раз. Интересно, для кого она затевала беляши и для кого наряжалась? Слишком быстро захлопнула дверь. Если спрошу – все равно не ответит. Или будет отрицать. Почему? Не знаю, если честно.

Заезжаю на заправку. Нет ни бензина, ни аппетита. Ем какой-то бутерброд, запиваю каким-то кофе. Потом несусь в туалет – опять рвота. Нервы. Отсроченная реакция. Видимо, на Госуслуги. Умываясь над грязной раковиной, вспоминаю, что так и не попросила у мамы найти мое свидетельство о рождении. А это означает, что придется звонить. Нет, не сегодня, пожалуйста. Сегодня не выдержу. Звоню Насте, зная, что это единственный человек, который меня накормит и напоит в любое время суток. Мне отчаянно нужно прийти в себя. Домой ехать не хочу.

– Можно я к тебе заеду? Через полчаса, – прошусь я.

– Так, дети, помолчите минуту! Я себя не слышу! – орет Настя. – И быстро убрали комнату! Сейчас тетя Аня приедет.

На заправке покупаю маффины, шоколадки, конфеты.

В доме у Насти всегда бедлам, ор, крики и при этом удивительно тепло и спокойно. Я еще не успела помыть руки, а она уже ставит на стол тарелку с супом.

– Сметанки дать? Или хлеба? – суетится подруга. – Дети, умоляю, подарите нам пять минут тишины!

Я киваю, соглашаясь и на сметану, и на хлеб.

– Спасибо! – говорю с набитым ртом.

– Ну что случилось? – Настя уже сварила мне кофе и собралась подогревать три котлеты с горой жареной картошки.

– Сорок пять случилось. Тебе это тоже предстоит.

Настя младше меня на восемь месяцев.

– И что? – не поняла она. У нее удивительно наплевательское отношение к возрасту – никаких комплексов, никаких кризисов, принятий и осознаний. Да и некогда рефлексировать, когда трое детей.

– Паспорт надо менять. А Госуслуги требуют свидетельство о рождении. Я к маме ездила и забыла попросить найти.

– И как мама? Чудит? – хмыкнула Настя. Она прекрасно знала мою мать.

– Как всегда, – кивнула я.

– Ладно, свидетельство, а в чем проблема? – все еще не понимала подруга.

– Я не знаю отчество и дату рождения своего отца. Вообще ничего не знаю. Может, я не Ивановна вовсе. И не Иванова. Я не знаю, меняла мама фамилию или нет.

– Тогда все меняли. Но, правда, твоя мать могла и с девичьей остаться.

– Вот и я о том же. То есть, если мама записала меня на свою фамилию, получается, что я даже фамилии отца не знаю.

– Подожди, но ты же помнишь, что записано в твоем свидетельстве о рождении?

– Нет, вообще не помню. Мне кажется, я его видела в последний раз в шестнадцать лет, когда первый паспорт получала. Но, веришь, честно не помню, что там значилось, – призналась я. – Да и у мамы месяц рождения в паспорте другой записан. Кошмар какой-то. Все не как у людей.

– Так, хорошо. И в чем проблема-то? – Настя села и приготовилась составлять план действий.

– На Госуслугах требуют данные родителей, которые я не знаю и поэтому не могу заполнить заявление, – устало ответила я.

– Ладно. Не думаю, что ты первая такая в истории Госуслуг. Сделай запрос. Ты же в Москве родилась. Свидетельство можно восстановить через загс. – Настя все еще не понимала, из-за чего я страдаю.

– Мне паспорт срочно нужен. Конференция. Билеты надо покупать. Пока я отправлю запрос, пока мне ответят… – промямлила я в свое оправдание.

– Хорошо, ну возьми у них временную справку, – пожала плечами Настя.

– Сейчас не дают вроде бы…

– То есть ты не знаешь наверняка. И ни у кого не спрашивала. Не ходила в МФЦ и не пыталась решить вопрос вручную? – Настя смотрела на меня как на полоумную. Ей, матери троих детей, было не привыкать общаться и с Госуслугами, и с прочими госорганизациями, оформляя свидетельство многодетной матери, получая материнский капитал и прописывая детей в квартиру. Настя брала младшего Кирюшу с собой. Кирюша терпеть не мог сидеть на руках у матери, а любил ездить в машине, поэтому немедленно начинал рыдать. Да так громко, что Настю везде пропускали без очереди. Кирюша с младенчества обладал звонким, хорошо поставленным баритоном. Если его не хватало для быстрого решения проблемы, Настя шла сражаться с бюрократией, вооружившись еще и Кирочкой. А та умела одним взглядом растопить любое чиновничье сердце. Если взгляда не хватало, Кирочка начинала рисовать на стенах, полу, столах и стульях. При этом Настя заранее выдавала ей черный маркер. Если кто-то, включая мать, пытался отобрать в тот момент у Кирочки маркер, она начинала тихонько плакать. А плакала она очень горько и выразительно. Тут сдавались самые черствые и бессердечные чинуши.

– Так, и что ты хочешь сделать, раз не собираешься подавать запрос? – строго спросила Настя.

– Надо звонить маме и просить ее найти мое свидетельство. А она опять обидится, решив, что я намекаю на ее возраст. И она точно скажет, что свидетельство в глаза не видела, а свой месяц рождения не помнит. Я сегодня опять на лестничной клетке сидела с пакетами. Потом ее квартиру отмывала. Полпакета кефира выпила. Она мне даже воды не вынесла, хотя я ее просила. Рвало уже два раза, – ответила я.

– Так, доедай суп, котлету обязательно съешь, потом выпьешь таблетку. – Настя умела быстро принимать решения. – Вот успокоительное и желудочное.

– Хорошо, – покорно согласилась я.

– А теперь ответь мне на вопрос. Дело только в паспорте или еще в чем-то?

Настя меня слишком хорошо знала. Командировка, пусть и срочная, не могла настолько выбить меня из колеи. В силу профессии я все-таки отличалась крепкими нервами и достаточной стрессоустойчивостью.

– Не знаю. Мне вдруг захотелось найти своего отца. Ты считаешь, я сошла с ума, раз такое пришло в голову? – спросила я.

– Почему? Нормальное желание. Слегка запоздалое, но имеешь полное право. Только ты же готова к тому, что твой отец уже сильно в возрасте или умер? Ему сколько было лет, когда ты родилась? – Настя, как всегда, рассуждала здраво и исключительно по делу.

– Понятия не имею! Я не знаю год его рождения! Может, он был моложе моей матери? Госуслуги требуют еще и дату, день и месяц! Может, не стоит начинать? Нажать кнопку «данные неизвестны» и надеяться, что так оно и есть.

Вот тогда Настя и произнесла фразу, которая стала решающей:

– Пока ты с этим не разберешься, так и будешь ходить с этой мыслью в голове. Надо сделать и успокоиться.

– Может, я его и не найду.

– Может, и не найдешь, – пожала плечами Настя. – Так, звони матери. Сейчас. Пусть начнет искать твое свидетельство и заглянет в свой паспорт, – велела она таким тоном, каким засаживала Марусю за домашку.

– Не могу, Насть, правда. Завтра позвоню. Я сейчас ничего не соображаю, – взмолилась я.

– Нет, не завтра. Ты будешь тянуть до последнего, я тебя знаю. А твою мать нужно вывести из образа, то есть создать ей невыносимые условия. А где ты их найдешь, как не у меня? Сейчас я выключу мультики, и ты получишь идеальный фон для разговора – дети будут вопить полчаса точно. Хочешь, они еще в трубку станут что-нибудь орать? Они это любят. В последний раз моей свекрови орали, что она какашка. Мне потом пришлось долго объяснять, что это не я их научила обзывать бабушку, а просто Кирочка научилась выговаривать шипящие и логопед велела дома закрепить успех. А звук «ш» в «какашке» ей особенно удавался.

– Могу представить себе лицо Людмилы Андреевны, – рассмеялась я.

– Ой, не надо! Она в воскресенье приедет, – закатила глаза Настя.

– Насть, скажи мне, почему у меня в семье так? Вот ты знаешь, как зовут твоих родителей, бабушек и дедушек, даже прабабушек и прадедушек. Почему я не знаю? И никогда не хотела узнать? Разве это нормально? Ты ведь знаешь, как для девочки важен отец. Почему мне это было не нужно?

– Ох, ну ты всегда была не такая, как все. Не знаю. Мне казалось, что тебе вообще никто не нужен – самодостаточная, сильная. Помнишь, как ты за свою маму ходила на родительские собрания в школу?

– Да, помню, – улыбнулась я.

К счастью, тогда классной руководительницей была Алиса Артуровна, которую мало чем можно было удивить. Так что, когда я сообщила, что моя мать категорически отказалась посещать родительские собрания, а других родственников у меня нет, поэтому я вроде как и за них, и за себя, та даже бровью не повела. Про то, что я с седьмого класса жила одна, знала только Настя. Возможно, Алиса Артуровна догадывалась, но ни разу меня ни о чем не спросила. Оставляла после урока, чтобы быстро объяснить, когда нужно сдать деньги на питание, когда на экскурсии.

– Ты сможешь? – уточняла она.

– Да, конечно, – отвечала я.

Деньги у меня всегда были, даже больше, чем я могла потратить. Да и тратить я не умела и не хотела. Мама тогда переехала к своему новому мужу и приезжала ко мне раз в месяц. Иногда мы и не виделись. Я понимала, что она появлялась, по конверту, оставленному на столе. На нем всегда было написано: «На Аню». Не «для Ани», а именно с предлогом «на». Когда я увидела это «на» на конверте впервые, меня не просто покоробило – я онемела и покрылась холодным потом. Утром в школе мне было нехорошо. Алиса Артуровна отвела меня в медкабинет. Медсестра с ней шепталась. Я услышала про давление: «Семьдесят на сорок. Как она вообще ходит? Ее в больницу надо, немедленно. Гипотонический криз! Кто будет отвечать? Родителям позвонили?»

Потом я долго пила горячий крепкий и сладкий чай, который приготовила медсестра. Ела шоколадку, принесенную Алисой Артуровной. Настя отвела меня домой, заверив классную, что обязательно за мной присмотрит.

Еще дня три я валялась дома, не в силах встать. Думаю, это была реакция на мамин отъезд, опять же запоздалая. Голова сильно кружилась. Прибегала Настя, приносила домашний суп и котлеты. Когда я появилась в школе, Алиса Артуровна сделала вид, что ничего не произошло. Даже справки от меня не потребовала.

Я жила одна почти год. Как потом говорила мама – год ее самого ужасного брака. Целый год ее, а не моей жизни. Ее самого сильного разочарования и моего одиночества.

– Ох, сирота при живой матери, – тихонько причитала Настина мама Светлана Петровна. Если бы не они с Настей, не знаю, что бы со мной было.

– Я не сирота, – отвечала я. – У сирот никого нет, а у меня есть вы. – Светлана Петровна уходила плакать.

Впрочем, с возвращением матери ничего не изменилось. Я как ходила на родительские собрания, так и продолжала ходить. Как готовила сама себе еду, так и готовила.

– Насть, а вдруг я кому-нибудь наврежу? Вдруг своими поисками принесу кому-нибудь горе? Наверняка у отца помимо меня были дети. Жена или жены. А если они не будут рады появлению новой родственницы? Ты же знаешь, сколько сейчас таких историй. У меня ведь нет никаких доказательств. Не анализ же ДНК делать. Я-то взрослый человек, а вдруг там внуки… Ну зачем я буду вторгаться в чужую жизнь? Ну представь, к тебе на порог заявится дамочка и объявит, что она твоя родственница. А что будет со Светланой Петровной, то есть женщиной, которая знать не знала, что у мужа есть еще какие-то дети. Нет, я не могу… это как-то неправильно, неэтично.

– Ты еще ничего не начала делать, а уже ищешь пути к отступлению. Реши для себя, нужно тебе это или нет. И отвечай только за себя. Хотя за себя сложнее всего отвечать и что-то решать, – ответила Настя.

– Ты же можешь. Каждый день несешь ответственность не только за себя, но и за детей.

– Нет, я просто делаю вид, – рассмеялась Настя. – На самом деле я в постоянной панике. И когда кто-то кричит «мама», мне хочется обернуться и поискать маму за своей спиной. А мама, оказывается, это я.

– Теть Ань, поможете мне написать сочинение? – На кухню зашла старшая Настина дочь Маруся.

– Какая тема? – спросила я.

– Что-то про Россию и культуру, – промямлила обреченно Маруся.

– Боже, ну как можно давать пятиклашкам такие темы? – ахнула я.

– Даже не начинай. – Настя закатила глаза. – Заодно объясни ей про приставки. Никак не может понять. И про суффиксы заодно.

– Марусь, давай я тебе сама быстро напишу сочинение, а ты потом перепишешь, – предложила я.

– А что, так можно? – ахнула от восторга Маруся.

– Нет, так нельзя! – рявкнула Настя. – Но тетя Аня сегодня не в себе, поэтому в виде исключения можно.

– Спасибо! – дружно крикнули мы с Марусей.

– Но сначала тетя Аня позвонит своей маме! – объявила угрожающе Настя.

– Нет, Насть, можно я пойду сочинение писать? – попросила я жалостливо и сбежала с Марусей в детскую.

Да, Настя рассуждала правильно. Если бы я озаботилась поисками родного отца лет в шестнадцать, было бы больше шансов найти его в добром здравии. Сейчас же… Ему должно быть за семьдесят. Может, больше. А может, и меньше. У мамы в разные годы были мужчины и младше ее намного и столь же намного старше. Впрочем, ровесники тоже попадались. Мама в отличие от меня могла похвастаться насыщенной событиями личной жизнью. Она находилась в постоянном поиске и именно этим моментом, как мне казалось, наслаждалась больше всего. Стабильные отношения ее не устраивали. Семейная жизнь с одним мужчиной тут же оборачивалась скукой и тоской. У мамы было коронное выражение: «Я не грущу, я тоскую. От грусти невозможно умереть, а от тоски сердце остановится в любой момент». Мама начинала тосковать, едва добившись своего – мужчины, новой жизни, совместных планов и новой кровати. Кто-то меняет постельное белье, занавески, полотенца, посуду и сковородки, а моя мама с началом нового жизненного этапа меняла диваны, кровати, кушетки. В нашей квартире и в чужих. Ей непременно нужно было начать новую жизнь не с чистого листа, а с новой кровати. Вернувшись домой, она могла поставить вместо удобного дивана на кухне корявый уголок, а вместо своей кровати раскладной диван. Свою кровать я отвоевывала как могла – мама и на нее покушалась, решив, что мне нужна большая, а не узкая односпальная.

На следующий день я все же ей позвонила. Для начала решив узнать месяц рождения, записанный в ее паспорте.

– Мам, можешь посмотреть свой паспорт? Какой там месяц рождения указан? – спросила я, перед разговором приняв две таблетки пустырника.

– Зачем тебе? – удивилась мама.

– Понимаешь, Госуслуги требуют официальные данные…

– Кому они вообще нужны? Кто будет проверять? Ну июль, – ответила мама.

– Или июнь? – уточнила я.

– Может, и июнь, – мама начала раздражаться.

– Пожалуйста, посмотри. Мне нужно знать точно, – попросила я.

– Мне нужно вставать и идти в коридор, а я не хочу.

– Хорошо. Когда ты захочешь встать, поищи заодно, пожалуйста, мое свидетельство о рождении.

– Даже не собираюсь. Оно у тебя.

– У меня нет, это точно.

– Значит, и у меня нет. А что такое СНИЛС? Пошла в поликлинику, а они это требуют! Откуда я знаю, что это такое?

– Такая зеленая карточка. Мы с тобой вместе ее оформляли. Поищи, наверняка где-то лежит. Может, и мое свидетельство заодно найдешь. – Я, как могла, старалась сдерживаться.

– Как я не люблю все эти бумажки… – Мама перешла на тон, который гарантировал скандал, причем в ближайшие минуты.

– Я тоже их не люблю, но иногда они жизненно необходимы. Без СНИЛСа и медицинского полиса я тебя даже в больницу не смогу положить. – Я говорила настолько вежливо и ласково, насколько могла.

– А с чего ты меня в больницу собралась отправлять? – Мама все же закипела.

– Не собралась. Исключительно для примера. СНИЛС нужно найти. А ты, случайно, не помнишь данные моего отца? Его отчество, фамилию, дату и год рождения? – Я все еще надеялась, что будет хоть какой-то толк от моего звонка.

– Кого? – Мама по-прежнему пребывала в настроении «скандал».

– Отца. Моего. У меня же был отец. – Я держала телефон плечом и капала себе дополнительную порцию пустырника.

– Откуда? Не было у тебя отца! – объявила мама.

Я подумала и смешала пустырник с валерьянкой.

– Ты же меня не от святого духа родила! – Я пыталась пошутить, но мама юмор не оценила.

– Почему ты мне звонишь и говоришь гадости? – родительница все же завелась. – Почему нельзя просто позвонить и спросить, как мои дела, как я себя чувствую? Тебе обязательно что-то от меня нужно!

– Мам, это не так. Я звоню тебе каждый день, если ты забыла. И спрашиваю, как дела и как ты себя чувствуешь. Но сейчас мне действительно нужны официальные данные и документы. Мне нужен паспорт. И, поверь, это не прихоть – вдруг потребовать свидетельство о рождении.

– В свидетельстве не указан ни год, ни месяц, ни дата рождения родителей, – рявкнула мама.

– Откуда ты знаешь? Ты нашла свидетельство? – уточнила я с надеждой. Мама говорила слишком уверенно, будто в тот самый момент смотрела в документ.

– Нет! Я сказала, что у меня нет твоего свидетельства и никогда не было! – Она начала кричать. Еще полминуты – и заплачет. Я могла засекать время.

– Можешь мне хотя бы отчество и фамилию отца сказать? – попросила я, пока она не бросила трубку.

– Иванов, Иванович, – ответила мама и все же нажала на отбой.

«Ну да, могла бы и сама догадаться», – сказала я сама себе.

Получалось, что мой отец был Ивановым Иваном Ивановичем. Ну, практически мистер Джон Смит. То есть шансы его найти стремились к нулю. Проще было поверить в непорочное зачатие.

Одним из вечеров – тихих и молчаливых, как сложилось в нашей семье, я все же решила оторвать Степана от прочтения мемуаров Генри Киссинджера. Впрочем, мой супруг находился в начале первого тома, а их, томов, было столько, что я искренне позавидовала Киссинджеру, его богатой событиями жизни. Мои мемуары не потянули бы даже на тонкую брошюрку.

– Ты знаешь, я решила найти своего отца. Думаешь, это хорошая идея? – спросила я.

– Кого? – Степан от книги не оторвался. Я точно проигрывала Киссинджеру.

– Отца. Своего. Родного. Биологического, как сейчас принято говорить.

– Зачем? – спросил Степан. Киссинджер явно был увлекательней моей семейной истории.

– Затем, – буркнула я. – Захотела найти свои корни, узнать предков. Многих посещает такое странное желание.

– Ладно, – ответил Степан.

– Прохладно, – не задержалась с ответной репликой я. Мои ученики так говорят, ну и я от них набралась. Мои любимые одиннадцатиклассники, с которыми я могу шутить, смеяться, дурачиться. Которым могу преподать тот русский язык, который люблю сама. Без тестов ЕГЭ, без нескончаемых галочек и табличек. Я честно у них спросила, что они хотят от меня получить на уроках. И они ответили – чего угодно, только не егэшные тесты. Для этого у них есть репетиторы. Я обожала своих выпускников. Ради этих уроков, наверное, и работала в школе. Эти дети, уже совсем взрослые – умные, серьезные, талантливые, – разрешали мне творить, размышлять, получать настоящее удовольствие от профессии. Ученики щедро делились со мной современным сленгом и аббревиатурами, которые были в ходу у молодежи. Мне с профессиональной точки зрения было невероятно интересно, и они чувствовали мою искренность. Впрочем, многое я не принимала, о чем сразу же предупреждала – звуковые сообщения, игнорирование знаков препинания в переписке в мессенджерах. Особенно в обращениях. Но, например, прилагательное «ламповый» мне нравилось. «Ламповая встреча». Да, уютная, тихая, интимная, под лампой.

– Может, не стоит? – спросила я у Степана.

– Может, не стоит, – пробубнил он.

Прекрасный муж. Очень тактичный и вежливый.

Пока я думала, почему все еще живу со Степаном, позвонила Маруся. Если бы она мне не звонила в момент тяжких раздумий… Настя и ее дети возвращали меня к реальности. Ради них хотелось жить дальше.

– Тетя Аня! – завопила в трубку Маруся, перекрикивая среднюю сестру и младшего брата. – Опять сочинение на завтра задали! Срочно!

– И что? Тебе тема не понятна? – уточнила я.

– Тема понятна! Как писать непонятно! – орала Маруся.

– Почему ты еще не спишь? Уже половина одиннадцатого, – спросила строго я.

– Заснешь тут с ними! Можно потише? Мне еще географию делать! – Маруся горько расплакалась.

– Так, географию сделаешь на перемене. Спиши у одноклассников, в конце концов. Сочинение я тебе напишу. Утром встанешь и перепишешь. Сейчас спать. Немедленно. Я тебе дарила маску для сна и затычки в уши. Самое время ими воспользоваться. Поняла?

– Спасибо, теть Ань.

Маруся меня любила, я это знала и чувствовала. Я была ей нужна. Только она могла позвонить просто так и спросить, ловила ли я сегодня снежинки ртом. Или валялась ли в опавших листьях, которые собрал дворник. Маруся была романтичной мечтательницей. Она чувствовала язык, красоту выражений. Ей нравилось фантазировать. Она не боялась спрашивать.

– Теть Ань, а почему рассвет румяный? И почему тогда на пироге румяная корочка? Или пирог подрумянился, то есть почти сгорел? Рассвет ведь как румяна розовый, а не как сгоревший пирог, – спрашивала Маруся. – А почему утро прозрачное? А почему…

Я выходила на улицу и ловила снежинки ртом, чтобы потом описать Марусе ощущения. Ложилась на опавшие листья или в сугроб. Делала то, что и Маруся. Мне было важно передать ей краски, эмоции, полутона прилагательных…

– Ну что, звонила? – Настя забрала телефон у дочери.

– Звонила.

– И что? Узнала?

– Ага. Моего отца звали Иванов Иван Иванович.

Настя выругалась.

– Пожалуйста, не выражайся при детях, – попросила я в стомиллионный раз.

– Ну подбери мне синонимы, – хохотнула Настя.

– Блин, ужас, кошмар, жесть, зашибись, – ответила Маруся на заднем фоне.

– Нет, Марусь, иногда ненормативная лексика может быть как никогда уместной, и тетя Аня тебе это подтвердит, – заявила Настя.

– Да, подтверждаю, – ответила я, – но не стоит это повторять в стенах школы.

– Ты сказала Степану? – спросила Настя.

– Сказала. Но эта информация не заставила его отвлечься от мемуаров Киссинджера, – призналась я.

Настя снова выругалась.

Это может показаться странным, но меня действительно никогда не заботило собственное происхождение. Я не искала предков, не пыталась выстроить генеалогическое древо. В детстве я вполне попадала под норму – у многих детей не было отцов. Или они напоминали о себе только алиментами. Скорее, полные семьи, а уж тем более многодетные, считались чем-то удивительным. Даже рождение второго ребенка имело веские причины. Или появление у мамы нового мужа, которого требовалось «удержать общим ребенком». Или если муж рассчитывал на появление наследника, а рождалась девочка. Тогда да, женщины предпринимали вторую попытку. Была, конечно, еще одна распространенная причина – если муж решил уйти из семьи и его опять нужно было «удержать всеми способами». Самый простой – забеременеть. По закону мужчина не мог развестись с женой до того времени, пока ребенку не исполнится год. А за это время многое могло измениться. Не каждая любовница согласится ждать. Настя, например, как раз была вторым ребенком, который выполнил свою миссию – отец не ушел из семьи. Светлана Петровна, Настина мать, нежная, хлопотливая, заботливая с внуками, идеальная бабушка, так и не смогла простить мужу измену – спустя годы и десятилетия пилила его каждый божий день, припоминая, упрекая, проклиная. Настин отец стоически терпел. Однажды признался, что не зря – ради счастья видеть внуков. Он стал замечательным дедушкой – часами гулял с коляской, играл, читал, пел песни, носил на руках, укачивая.

Словом, ничего необычного в том, что я в детстве не искала своего отца, не было. У меня часто менялись отчимы, и я росла с четким осознанием, что только мама может быть постоянной величиной, а мужчины в семьях обычно не задерживаются, и на них рассчитывать точно не стоит. Они уйдут, исчезнут так же неожиданно, как и появились, а мать останется. И мне с ней жить дальше. Один эпизод лишь подтвердил этот факт.

Дядя Миша мне очень нравился. Можно сказать, я его любила. Он меня смешил, покупал мороженое, иногда варил кашу утром. Был очень добрым и никогда ни в чем не отказывал. Помогал делать математику и рисовать контурные карты. Если я плакала, старался насмешить и успокоить. У него всегда находилось на меня время. Если что-то требовалось – деньги на карманные расходы, разрешение поехать с классом на экскурсию или ходить после уроков на хор, – я шла не к маме, а к дяде Мише. И уже он объяснял маме ситуацию, и я получала разрешение от родительницы. Не знаю, почему мама решила расстаться с дядей Мишей. Я уже надеялась, что он останется с нами если не навсегда, то надолго. Для меня наступило счастливое время – я перестала ходить на продленку и вечером к нам не приходила мамина лучшая подруга тетя Наташа со своим сыном Димкой. Он был младше на четыре года, и мне его хотелось придушить. Димка старательно доводил меня до того, чтобы я схватила его за руку и сделала «крапивку» – когда держишь руку обидчика и крутишь ладонями в разные стороны. Димка немедленно начинал вопить на весь дом. На крики прибегала тетя Наташа и долго рассказывала, какой отвратительной девочкой я расту. Димка за спиной матери хихикал и корчил рожи. Тетя Наташа жарила на ужин отвратительную картошку с мясом и заставляла меня ее есть. Димку она кормила отдельно – макаронами с котлетой, которые приносила из дома. Мне казалось, что тетя Наташа специально, от ненависти ко мне, пересаливает картошку, а мясо зажаривает до черных корочек. Как-то она пожарила на ужин грибы с картошкой и заставила их съесть. Очнулась я в больнице – острое отравление. Я говорила маме, что тетя Наташа хотела меня отравить, но мама отмахнулась.

– Можно я сама буду готовить себе ужин? – спросила я маму, выписавшись из больницы. На мне не то что лица не было – я была похожа на ходячий скелет. Так сказала Светлана Петровна, когда меня увидела. – Пусть тетя Наташа не приходит.

Настина, а не моя мама через день возила мне в больницу бульон и паровые котлетки. Настя писала письма – про жизнь в школе, про учителей. Передавала тетради с домашним заданием, чтобы я не отстала по программе. Моя мама приехала только на выписку.

– Нужно сказать спасибо тете Наташе, что она согласилась за тобой присматривать и кормить. Она меня очень выручает. А ты опять безобразно себя вела, как она мне сказала. Когда ты перестанешь трепать мне нервы? – ответила мама.

– Я не буду есть то, что она готовит, – отрезала я. – Сама ешь, если тебе так нравится.

Как я теперь понимаю, именно дядя Миша убедил мою маму, что тетя Наташа нам не нужна. Он жарил для меня сырники на ужин. Я впервые в жизни видела мужчину, который готовит. А еще дядя Миша умел шить! Я ужинала, а он пришивал воротничок к школьному платью или зашивал дырку на колготках. Мама же считала, что я должна ходить с дырой на попе, пока не научусь зашивать сама. Я училась, старалась. Но проблема была в том, что я, как и многие из моего поколения, переученная левша. Писала правой рукой, но шить могла только левой. И не знала, можно ли так делать, а спросить было не у кого. В школе, на уроках труда я не могла сшить даже простейшую игольницу, потому что мне было неудобно шить правой, а левой учительница не разрешала. Я бы с легкостью зашила дыру левой рукой, но не знала, как к этому отнесется мама.

Дядя Миша стал для меня и нянькой, и поваром. И он действительно ко мне очень хорошо относился.

Так уж случилось, что в тот момент, когда мама сообщала дяде Мише, что их совместная жизнь закончена и он может убираться хоть сейчас, я была дома. И слышала каждое слово. Мама кричала, дядя Миша молчал. Я решила его защитить.

– Мам, не надо, – ворвалась я на кухню. – Не прогоняй дядю Мишу, пожалуйста. Он очень хороший.

Да, у меня никто никогда не спрашивал, кого я больше люблю – маму или папу. Извечный вопрос, который вводит детей в ступор. Не знаю, что было в голове моей родительницы, когда она поставила меня перед выбором.

– Тебе нравится дядя Миша? – рявкнула мать. – Ты любишь его больше, чем родную мать?

Опять же, не знаю, что на меня нашло, но я вдруг ответила:

– Да.

– Тогда и живи с ним, раз у тебя такая плохая мать.

Конечно, я ни за что бы не призналась маме, что часто об этом думала. Как было бы хорошо, если бы мы с дядей Мишей жили отдельно, а мама отдельно. Как было бы спокойно. Мама была столь же непредсказуемой, неспособной жить без скандалов, сколь спокойным и уравновешенным был дядя Миша.

Сейчас я думаю, что маме просто стало скучно жить с таким мужчиной. Он ее любил, но тихой любовью. Заботился о ребенке, но делал это, не считая, что совершает подвиг. А маме требовались подвиги, яркие эмоции, адреналин. Она умела с наслаждением ругаться и с наслаждением мириться. Дядя Миша мог бы стать идеальным отчимом для меня, но маме не хватало брутальности, зашкаливающих эмоций, слез и признаний, чего она ждала от потенциального супруга.

– Ну что? Ты готов ее забрать? – спросила с вызовом мама у дяди Миши. – Пожалуйста, я не возражаю!

Дядя Миша молчал.

– Кишка тонка? Ты же вроде мне рассказывал, как будет страдать Анечка, как ты к ней привязался всем сердцем. – Мама уже откровенно издевалась. Я смотрела на дядю Мишу, ожидая, что он сейчас ответит: «Да, я ее заберу».

– Анют, прости, я не могу, – выдавил из себя дядя Миша. – Ты же мне не родная дочь, понимаешь?

Я не понимала. Честно. Внутри все рухнуло.

– Что и требовалось доказать, – расхохоталась мама. – Запомни, заруби себе на носу, ты никому не нужна, – сказала она мне. – А если хоть на минуту в это поверишь, значит, ты полная дура.

Я ушла в свою комнату. Села делать уроки. Плакать не могла. Думать тоже. Просто сидела, уставившись в учебник.

Дядя Миша исчез и больше никогда не появлялся, хотя я ждала. Звонка, записки, письма, открытки с поздравлением на день рождения. Ждала больше года, это я точно помню, все еще не веря, что так просто можно было от меня отказаться.

И да, мама оказалась права. Я получила очень важный жизненный урок и уже не верила следующим отчимам. Даже когда они пытались завоевать мою симпатию, я знала, что все закончится как в прошлый раз – отчим исчезнет, а я останусь с матерью.

Мама после случая с дядей Мишей тоже от меня отдалилась. Не то чтобы мы были особенно близки. Но иногда она бывала и нежной, и взволнованной. Но после того вечера – никогда. Будто так и не смогла простить предательство, когда я выбрала не ее, а чужого мужчину. Когда, по сути, отказалась от нее. Я много раз плакала, просила прощения, но мама так и осталась с этой обидой. Она не простила. И часто припоминала, что я могу с легкостью отказаться от собственной матери. Так я стала не нужна никому. Не думаю, что это нанесло какую-то непоправимую травму. Наоборот, я вела себя смелее и наглее. Раз уж никому не нужна, могу делать так, как нужно мне. И просто однажды не открыла дверь тете Наташе. Мама потом ругалась, требовала, чтобы я извинилась, но мне было все равно. Тетя Наташа, к счастью, отказалась со мной сидеть, и все получилось так, как я и хотела – я осталась одна. Маме не было дела ни до моего хора, ни до продленки. Удивительно, но я почти не болела в то время. Видимо, очень хотела жить. Понимала, что мама не станет меня лечить.

Степану, как оказалось, я тоже была не особо нужна. У меня теплилась надежда, что муж станет по-настоящему близким человеком, родным. Что я смогу с ним делиться и горем, и радостью. Смогу однажды рассказать о маме, о своем детстве – выговориться наконец. Но Степан как не вторгался в мою жизнь с самого начала, так и осталось спустя много лет брака. Он бы скорее заметил отсутствие нужной книги, чем мое. Устраивало ли это меня? Не знаю. И да, и нет. Так сложилось. Менять что-то мне не хотелось. Точнее, я боялась. Не расставания с мужем, а того, что предшествовало бы этому – разговоры, слезы, объяснения. Любые скандалы, даже рабочие, выбивали меня из колеи. И я как могла избегала их, пусть в ущерб себе.

Реалии быстро менялись. Уже никого не удивлял бездетный брак. Или женщины, которые рожали «для себя» в достаточно зрелом возрасте. Или не для себя, а потому что так случилось. Ну и что, что в сорок два. Вон, Моника Беллуччи в сорок шесть родила! А когда молоденькая учительница английского Олеся Михайловна, двадцати трех лет от роду, объявила, что скоро уйдет в декретный отпуск, все несколько обалдели. Так рано рожать? Когда только начинается карьера, когда замуж вышла буквально год назад и живет у свекрови, что не предвещает счастливой семейной жизни…

Мне же коллеги советовали найти другого мужчину или воспользоваться банком доноров. Не сочувствовали, не жалели. Предлагали разумные решения. Если раньше в бездетности обвиняли женщину, то в последнее время виновными все чаще назначали мужчин. Наверное, это был и мой случай. По настоянию Насти я прошла полное обследование, которое показало, что я способна родить хоть пятерых. Врач предложил обследовать супруга. Я сказала Степану, что было бы желательно ему сдать необходимые анализы.

– Зачем? – спросил он.

– Чтобы назначить лечение и понимать, что делать дальше.

– Я хорошо себя чувствую.

Кажется, он так и не понял, о каком обследовании идет речь. Жизнь показала, что я была права – Степана все устраивало. Отцом он стать не стремился. Мы это не обсуждали, но я видела – мой супруг самодостаточен и совершенно не страдает от отсутствия детей.

Как-то он заметил, что даже счастлив, что у нас такой брак. Бездетный. Настя попросила посидеть вечером с детьми. Степан ушел в кабинет, едва они появились на пороге, и вышел лишь после того, как все ушли.

– Хорошо, что у нас нет детей, – сказал он. – Это невозможно выдержать. Почему они не умеют говорить тихо? Обязательно было с ними бегать по коридору?

– Мы играли. Дети. С ними нужно играть.

– Чем так отвратительно пахнет?

– Памперсом Кирюши. Ребенок покакал. Сейчас вынесу мусор.

– Почему полотенце в ванной валяется на полу?

– Потому что дети мыли руки и случайно уронили. Я повешу новое.

– Из-за этого… – Степан разумно решил не конкретизировать. – Из-за Настиных детей я не смог сегодня работать. Потерянный вечер.

Я не стала говорить, что мне жаль. Мне не было жаль. Я прекрасно провела время – насмеялась, набегалась и наелась блинчиков, которые мы дружно пекли. И ели сгущенку из банки, причем столовой ложкой. А когда я держала Кирюшу на руках, меняла ему памперс, кормила, то была счастлива тем самым абсолютным счастьем, которое может дать только материнство. Когда ничего больше и не нужно – лишь бы держать этого ребенка на руках, лишь бы он был сыт и весел.

– Теть Ань, мы совсем не нравимся дяде Степану? – спросила Маруся, которая понимала больше, чем должна была в своем возрасте. А то, что не понимала, чувствовала интуитивно. Она меня восхищала своей способностью доверять интуиции, чувствам, ощущениям. И не сомневаться в них. Ее было невозможно обмануть – Маруся чувствовала ложь сразу же.

– Мне кажется, ему вообще дети не нравятся, – честно призналась я Марусе, зная, что другого ответа, кроме правдивого, она не примет.

– Поэтому у вас нет детей?

– Не знаю, может, и поэтому.

Маруся задумчиво кивнула, сделав какие-то выводы.

Госуслуги опять прислали напоминание, что я должна поменять паспорт. Банк тоже требовал обновления данных. Все как сговорились. Школьный бухгалтер прислала ссылку на штраф, который мне грозит в случае несвоевременной смены документа. А организаторы конференции прислали угрожающе-вежливое письмо, в котором сообщалось, что меня могут зарегистрировать до такого-то числа и строго по паспорту. Коллега спрашивала, каким поездом поедем на конференцию – хорошо бы взять билеты коллективно, в один вагон. В подъезде все еще невыносимо пахло лилиями и стухшими розами – мой букет консьержка заботливо подрезала и убирала лишь совсем увядшие цветы.

– Давайте его уже выбросим, – каждое утро умоляла я. – Запах как на кладбище!

– Ой, ну что вы такое говорите! – возмущалась консьержка. – Рука не поднимается такую красоту выбросить!

Каждый день звонила Настя и сообщала, что я должна закрыть гештальт.

– Насть, у меня нет гештальтов, и я ничего не должна закрывать, – устало отвечала я.

Но не это все стало решающим. Вдруг отличился Степан.

– У меня для тебя подарок, – объявил он.

– По какому случаю? – уточнила я. Надо было проверить тетради и подобрать для восьмиклассников контрольный диктант, от которого они не впадут в глубокую кому на третьем предложении.

– Поздравляю с днем рождения! – объявил Степан.

– Спасибо, конечно. Но вроде бы уже прошел, – ответила я.

Степан помнил, когда родился Киссинджер, в каком году тот стал госсекретарем США. Мой супруг мог назвать день и месяц события, обозначенного в мемуарах политического деятеля, но ни разу за все годы не поздравил меня вовремя. Я к этому привыкла и не обижалась.

– Да? Разве? – удивился Степан. – Прости, пожалуйста. Но посмотри почту. Я туда отправил подарок.

Я открыла ноутбук и почту. Еще пять сочинений от одиннадцатиклассников. Спасибо, что прислали, называется. Вовремя, конечно, сдать нельзя. Ну хоть не голосовым сообщением зачитали, как уже случалось. Мои ученики уяснили, что я терпеть не могу голосовые сообщения и не слушаю их. Исключение делаю только для Пети. Он поступает в театральный, и это тот случай, когда человек может телефонный справочник прочесть как увлекательный детектив. Петя часто присылал мне записанные стихи и прозу, чтобы я сделала нужные смысловые акценты.

– Прости, это? – спросила я у Степана, показывая ссылку.

– Да, туда придут результаты, – ответил муж, вручая мне небольшой пакет.

– Не понимаю, что это?

– Тест на анализ ДНК. Ты можешь узнать свое происхождение. Откуда твои предки, где они жили. В процентном соотношении. Ты же этого хотела? – Степан стоял очень гордый своим подарком. – Возможно, найдешь и других родственников.

– Спасибо, это прекрасный подарок, – ответила я, не понимая, что делать с пакетом и ссылкой. Если уж я и хотела узнать историю своей семьи, то точно не в процентах. Из родственников меня интересовал только один – мой отец. Не то чтобы я мечтала найти четвероюродную сестру. Ну узнаю я, допустим, что во мне есть два процента татарской крови или пять процентов еврейской. И еще десять процентов будут указывать на выходцев из Украины или стран Балтии. И что мне делать с этим знанием? Ничего. Вряд ли это изменит мою жизнь.

Да, я считала себя счастливым человеком в глобальном смысле слова. У меня было любимое дело и дети, с которыми мне общаться интереснее, чем со взрослыми. Я бы с радостью завела собаку или кошку, поняв наконец, кто я – кошатница или собачница, но Степан утверждал, что у него аллергия на шерсть. Мне не хотелось выяснять, на какую именно. Зато Нюся Степанова завела в кабинете биологии крыс для исследовательского проекта. Она кормила их разными кормами, решив изучить, как питание влияет на рост и развитие домашних питомцев. Крыс было трое – Ваня, Веня и Вова. Почему все мальчики? Так решила Нюся. Ей были важны график и качество питания, а не половая принадлежность. Крысы переехали в мой кабинет, поскольку пятиклашки, особенно девочки, заходящие в кабинет биологии, начинали визжать при виде крыс. Те отвлекались от питания, забиваясь в угол клетки, и срывали Нюсе проект. Я вела русский язык и литературу только у старшеклассников, которые на крыс реагировали спокойно. Даже забегали на переменах их покормить. Когда занемог Веня, мои одиннадцатиклассники бегали с ним в ветеринарную клинику. Потом в классе поселился мадагаскарский таракан Гоша, которого Нюся завела дома, уже для души, а не для проекта. Но Нюсина мама не захотела жить с тараканом, и моя ученица со слезами принесла его в школу.

– Анна Ивановна, пожалуйста, можно Гоша побудет у вас? – просила Нюся.

– Можно, но только пообещай, что не принесешь в класс змею. Я не готова ее кормить Ваней, Веней и Вовой. Они мне уже как родные!

– Анна Ивановна, вы самая лучшая! – расплакалась Нюся.

Так что недостатка в домашних питомцах у меня тоже не было.

Настя же, еще одна моя любимая ученица, попросила разрешения принести в класс цветы в горшках.

– Дома уже ставить некуда, – объяснила она.

– Настюш, пожалуйста, у меня и дома-то цветов нет. Они сразу засыхают. – Я попыталась найти отговорку. – И запахи… Сама знаешь, у многих аллергия на цветение…

– Анна Ивановна, мои не такие! – воскликнула Настя.

На следующий день в классе появились горшок с ростком алое и кадка с лимоном. Лимон, правда, представлял собой чахлую веточку. А спустя полгода в мой кабинет можно было водить экскурсии почти как в оранжерею. Настиными усилиями лимон стал колоситься, денежное дерево выросло до таких размеров, что я могла рассчитывать на приличное состояние. Рождественский цветок цвел не по графику, а по велению сердца. В углу стояли кадка с пальмой и еще несколько горшков с цветами, названия которых я так и не запомнила.

– У вас хорошая энергетика, цветы это чувствуют, – говорила Настя, обходя оранжерею.

– Конечно, я им стихи каждый день читаю, – рассмеялась я. – У меня крысы скоро диктанты начнут писать и выделять запятыми деепричастные обороты. В Вову я очень верю. Как начинаю рассказывать, он застывает и слушает.

Урок русского для одиннадцатиклассников, измученных репетиторами и тестами, стал для меня одним из лучших за всю педагогическую практику. Дети помогали мне сдать анализ ДНК – повозить палочкой во рту, заполнить данные. Все хохотали, делясь предположениями, что покажет тест, какие родственники у меня могут объявиться и что я с ними буду делать. А если окажутся родственники-иностранцы? Как я буду учить их русскому? В общем, прохохотали весь урок.

– А я паспорт не могу получить, – призналась я детям. – Госуслуги меня замучили. Даже анкету не могу заполнить.

Дети кинулись помогать. Дошли до данных родителей.

Пришлось признаться, что я ничего не знаю про отца, а про мать знаю, но не точно.

– Давайте телефон вашей мамы, – велел Петя.

Он позвонил, блестяще войдя в роль сотрудника МФЦ. Именно ему моя мама призналась, что в паспорте записан июль, а не июнь, как я думала. Кристина, собиравшаяся поступать на факультет информационных технологий, вбивала полученную информацию.

– Требуются данные вашего супруга, – продолжал играть роль Петя.

Кажется, моя мама тогда была не в себе, раз решила поддержать разговор и признаться в том, в чем мне никогда не признавалась. У Пети был не просто талант, а прирожденный дар. Все в классе замерли, слушая, как он получает данные. Слышался только стук клавиш – Кристина вбивала данные.

– Год рождения вашего супруга пятидесятый? Точно? – строго спрашивал Петя. – Что значит родился осенью? Сентябрь? Нет? Октябрь? Тогда остается ноябрь. А число? Как вы можете не помнить? Что значит придумать самому? Все данные подлежат проверке. Да, это новые требования. Про перепись населения слышали? Да, мы обязаны проверять каждую дату. Нет, штрафы не для нас, а для вас. Наши разговоры записываются, так что я не могу перепутать и услышать другое. А вот вы понесете наказание. Конечно, административное, в виде штрафа. Так тридцатое ноября или припомните точную дату? Двадцать седьмое? Хорошо. Да, мы занесли данные. Спасибо. Хорошего дня.

Тут я чуть не расхохоталась. Мои дети, то есть ученики, прекрасно знают, что мне ни в коем случае нельзя желать «хорошего дня», а если они присылают сочинение и в письме желают «доброго времени суток», я могу сразу влепить двойку, не читая работу. Но тут Петино пожелание оказалось как никогда уместно.

– Петя, ты гений, – сказала я, и весь класс разразился бурными аплодисментами. Мальчик раскланялся.

– Анна Ивановна, все готово, – тихо сказала Кристина. – Вас должны вызвать для проверки данных с оригиналами документов. Приглашение придет на почту. Ее я почистила. Удалила спам и совсем старые сообщения. Надо бы еще диск почистить. Да, и в следующем году вам нужно будет поменять загранпаспорт. Жилищный налог я оплатила. И на всякий случай поменяла вам пароль для входа – у вас слишком простой. Не волнуйтесь, новый я сохранила в системе.

– Кристина, как? – ахнула я. – Спасибо тебе огромное. А как ты налог оплатила? Я про него вообще забыла!

– Вот, вы банковскую карточку на столе оставили. Больше так не делайте, – пожала плечами Кристина.

Теперь уже я первая начала хлопать в ладоши, а класс меня поддержал. Петя театральным жестом подал руку Кристине, вывел ее к доске, и они уже вдвоем кланялись, будто стояли на сцене.

В тот момент я была счастлива. И почти забыла про желание искать биологического отца. Но вдруг позвонила мама. А это означало одно – не к добру. Моя спокойная жизнь закончилась.

– Нюсечка, как ты? Как Степа? У вас все хорошо? – пропела мама.

Ну все. Обращение «Нюсечка» не предвещало ничего хорошего. Я точно помню моменты, когда мама называла меня именно так.

Мне едва исполнилось шестнадцать, я получила паспорт – тогда его получали именно в шестнадцать, а не как сейчас, в четырнадцать. Мама приготовила праздничный ужин. Да, в те годы выдачу первого паспорта отмечали почти так же, как и получение свидетельства о браке. С меньшим размахом, но праздновали обязательно. Мама накромсала оливье и запекла в духовке отбивные под майонезом. Она всегда все продукты заливала щедрым слоем майонеза. Я его и в детстве терпеть не могла, а сейчас от одного вида начинает тошнить. Благо Степану все равно, под каким соусом и что есть. За столом, во время еды, он читает и не смотрит в тарелку. Это обидно, если честно. Я люблю, когда и тарелка красивая, и то, что на ней лежит, выглядит аппетитно, а не как пережеванная и выплюнутая субстанция. Поэтому предпочитаю свежие салаты из овощей. Никаких соусов, только оливковое масло.

Но мама явно старалась в тот день. Я заставила себя проглотить ложку салата и отрезать кусок мяса, для чего требовалось приложить усилия. Мама сообщила новость в тот момент, когда я пыталась прожевать кусок отбивной. Естественно, попался с жиром, от которого меня немедленно начинало тошнить.

– Я решила сделать тебе подарок, – торжественно объявила родительница.

– Может, не надо? – Я пыталась говорить внятно, но кусок мяса исключал такую возможность.

– Ты будешь жить отдельно! Самостоятельно! Представляешь? – Мама говорила восторженным тоном.

– Нет, не представляю, – ответила я честно. Мне казалось, что мы с мамой и так живем отдельно. Да и самостоятельной я давно научилась быть.

Потом мы куда-то долго ехали. Помню только, что приходилось переезжать бесконечные трамвайные пути. Стемнело. Трамваи мигали и сигналили. Но мы ехали дальше. Туда, куда не доходили трамвайные пути, да и признаков городской жизни не обнаруживалось: ни автобусов, ни фонарей, ни многоэтажных домов. Раздолбанная дорога – водитель такси ругался и говорил, что, знал бы, ни за что не поехал в такую жопу. Про жопу я запомнила и более емкого и точного определения не могла бы подобрать.

– Какой здесь воздух! – театрально воскликнула мама, когда мы выгрузили вещи из такси.

– Свалкой, что ли, воняет? – заметил таксист. – Точно, свалкой.

Мы зашли в подъезд пятиэтажки. Мама подхватила мой чемодан и потащила по лестнице – лифта не было. Я вообще не понимала, что происходит.

Дверь открыла бабуля. Но не милая, а совсем не милая.

– Парней пусть не водит. Квитанции здесь, оплачивайте вовремя. А она не больная у вас? Почему молчит? Странная какая-то. Я бы не сдала, но у меня пенсия маленькая. И дед мой болеет. А лекарства, сами знаете, сколько стоят. Убирается пусть тут. Приеду через две недели. Если увижу срач, выгоню сразу же. Мебель не двигать, в тот шкаф ничего не вешать. Там мои вещи. Белье свое привезите. В ванной пусть не плескает на плитку, кто ее потом отмывать будет? Плесень пойдет еще. И чтобы никаких кошек-собак – не выветришь потом запах.

– Да, конечно, как скажете, не беспокойтесь, – отвечала моя мама.

– Я теперь здесь буду жить? – спросила я. Бабуля посмотрела на меня так, будто я подтвердила ее опасения – девочка слабоумная.

– Да, разве ты не рада? – воскликнула мама. – Если бы мне на шестнадцать лет подарили такую возможность!

– Я не рада. А если я не хочу тут жить?

– Она у вас точно нормальная? – уточнила хозяйка квартиры.

– Давай мы потом поговорим, хорошо? – Мама начала нервничать. – А сейчас поблагодарим Майю Александровну за то, что сдала нам эту прекрасную квартиру.

– Майя – красивое имя, – сказала я.

– Ладно, располагайтесь. Задаток прямо сейчас. И залог. За первый и последний месяцы, – буркнула хозяйка.

– Да, конечно. Вот. Пересчитайте. – Мама выложила на стол деньги, которые Майя Александровна сграбастала и, послюнявив палец, начала пересчитывать.

– Чем тут пахнет? – спросила я.

– А чем ты хотела? Розами? Вот, понюхай настоящую жизнь, – зло хмыкнула хозяйка.

– Ну спасибо вам еще раз, – залепетала ласково мама. – Нюсечка, располагайся.

– Если ключи потеряет, за свой счет замок будете ставить, – пригрозила на прощание Майя Александровна. – И потише. Дверью пусть не грохает. Выселю, если соседи пожалуются, и задаток не верну. Понятно?

– В ванной можно песни петь? – спросила я. У меня начиналась истерика. Я не могла понять, что происходит, почему мама привезла меня в эту квартиру. Пахло не свалкой, а старостью, затхлостью, смертью. И почему моя родительница так пытается умаслить хозяйку? Неужели другой квартиры для меня не нашлось? Только эта? На отшибе, на свалке, пропахшая нафталином и злобой.

– Нельзя, – рявкнула на меня мама.

– Вот это правильно, с ними только так и надо, – обрадовалась хозяйка. – А то нежничаешь с ними, а они потом проститутками становятся.

– Я не собираюсь становиться проституткой, я в пединститут поступать буду.

– Та же проститутка, только с виду приличная. – Майя Александровна задержалась на пороге. – Все вы одинаковые.

Мама вышла с Майей Александровной. Я лежала на кровати с продавленной сеткой и гадала, почему моя родительница со мной так поступила. За что? На кухне грохотал старый холодильник. Иногда он умолкал, но стоило мне задремать, начинал гудеть на всю квартиру. Дверца тумбочки еле держалась и с громким стуком падала на пол. Каждую ночь. Я пыталась прикрутить шурупы, но дешевое дээспэ давно прогнило. Пришлось заклеить тумбочку пластырем. От запахов начинала нестерпимо болеть голова.

Запах нафталина и запах старости – два разных запаха. Нафталин пахнет так, будто кто-то умер в шкафу много лет назад и успел разложиться. А старость пахнет надеждой, что кто-то придет, присмотрит, что ты не одинок и кому-то еще нужен. Запах нафталина не выветривается годами, хоть проветривай, хоть освежителями прыскай. Не поддается хлорке. Пока шкаф, в котором лежала таблетка, не разломаешь и не выкинешь, запах так и будет стоять в квартире. А запах старости тут же улетучивается, когда в доме появляются маленькие дети. Откуда я это знаю, если у меня нет своих детей?

Когда Светлана Петровна, Настина мама, упала на улице и сломала ногу, Настя привезла ее из больницы в свою квартиру. Бедная Светлана Петровна научилась так ловко и быстро скакать на костылях, как на двух ногах не бегала. С тремя внуками и не на такое будешь способен. Когда Светлана Петровна сбежала домой, Настя приезжала, привозила продукты и лекарства. Дети же в это время мучили бабушку и разносили ее квартиру – Настя перевезла туда часть игрушек, чтобы детям было чем заняться, пока она наводит порядок и варит суп… Я приехала забрать Марусю и отвезти ее на танцы. И в тот момент, когда стояла в коридоре, поняла, что квартира Светланы Петровны изменилась. Не потому, что повсюду были разбросаны игрушки, а диван разворочен – дети выстроили из подушек тоннель. А потому, что в квартире по-другому пахло: детьми, куриным супом, рыбными котлетами, а не старостью – хлоркой, лекарствами, тоской, вдруг накатывающей ни с того, ни с сего. Отчаянно пахло любимыми духами Светланы Петровны, которые решила «попробовать» Кира. Пахло использованными памперсами – Кирюша плохо среагировал на прикорм в виде брокколи и кабачков. И в этом всем был запах будущего, продолжающейся жизни.

В той съемной квартире мне начали сниться кошмары. Спать я стала на кухне. Соседи, как оказалось, докладывали хозяйке, что я делаю и в какое время. Доложили и про то, что свет горит на кухне, а в спальне нет. Но подтвердили – живу тихо, песни не пою, никого в квартиру не вожу.

– Почему на кухне свет по ночам жжешь? – спросила Майя Александровна, придя с проверкой. Я выкладывала ей оплаченные квитанции за свет, воду и телевизионную антенну.

– Не могу спать на той кровати, – призналась я.

– Чего так? – удивилась Майя Александровна. – Мой дед покойный на ней спал и не жаловался.

– Ваш дедушка? – не поняла я.

– Да муж мой!

– А отчего он умер?

– Так от жизни и помер. Я утром к нему зашла, а он уже того. Окочурился. – Майя Александровна рассказывала это так же буднично, будто про капусту, которую собиралась купить и потушить на ужин.

– На той кровати умер? – уточнила я, хотя уже знала ответ.

– А на какой еще? – удивилась Майя Александровна вопросу.

– И вы ее не выбросили? – Мне стало нехорошо.

– Вот еще! Зачем выбрасывать-то? Нормальная кровать. Сетка прочная. Сейчас такие не делают. Все на соплях. Еле держится. Вон я тумбочку купила, разорилась, так дверца через год и отвалилась. А ты чего? Нежная, что ли? Или брезгливая? Так деда-то быстро забрали. Не успел провонять. А матрац я перевернула на другую сторону, не переживай.

– А моя мама знает? – У меня стучали зубы.

– Про что? Про кровать? Конечно. Сразу предупредила. Мол, кровать менять не буду.

– Но вы же говорили, что вам деньги на лекарства нужны. Для него. Поэтому и квартиру сдаете.

– И что? Ты деньги в чужих карманах не считай. Свои сначала заработай. Я на тебя посмотрю, как ты врать будешь, когда копейка лишняя понадобится, – хмыкнула Майя Александровна.

Едва дождавшись ухода хозяйки, я позвонила маме. Та долго не подходила к телефону. Я звонила снова и снова. Наконец она взяла трубку.

– И чего ты трезвонишь? Случилось что? – спросила мама слегка раздраженно. Было не похоже, что она волновалась за меня.

– Ты знала, что здесь был покойник, и все равно меня заселила? Сама живи и спи на той кровати. Я возвращаюсь, – прокричала я в истерике.

– И что такого? Да ты хоть представляешь, с каким трудом я нашла квартиру? Никто не хочет пускать к себе такую, как ты!

– Какую? – опешила я.

– Такую. Тебе еще восемнадцати нет. Неизвестно, что ты завтра выкинешь. Может, компании будешь собирать или парней водить. Или вообще на наркоту подсядешь.

– У меня нет ни компаний, ни парней, и на наркоту я не подсяду. – Я не понимала, почему мама так плохо обо мне думает. Неужели она совсем меня не знает?

– Ой, да что такого особенного случилось? Мало ли кто где умер? Не нравится на кровати, спи на полу.

– Нет, я возвращаюсь.

– Ты не можешь вернуться. Я не одна.

Я положила трубку. Все опять повторялось. Мама завела очередного любовника, а я ей мешала. На следующий день позвонила снова и потребовала привезти матрас. Срочно. И новое постельное белье.

– Какая ты все-таки капризная. И эгоистка. Только о себе и думаешь, – ответила мама, но привезла и матрас, и белье.

Сколько бы еще я прожила в той квартире, неизвестно. Да, я привыкла к пьяным компаниям в загаженном подъезде, скандалам соседей сверху и кошатнице снизу. От ее квартиры шла такая вонь, что даже бомжи иногда не выдерживали и сбегали в соседний подъезд. Я знала, что Майя Александровна приходит в мое отсутствие и просматривает мои вещи, мусорное ведро. Что она хотела найти? Пустую бутылку, сигареты? Мне было все равно. Нет, она пыталась что-то сказать про матрас, но быстро замолчала.

– Не волнуйтесь, я вам его оставлю, когда съеду. И постельное белье тоже.

Дармовым вещам Майя Александровна очень радовалась. Могла притащить кастрюлю и долго рассказывать, как нашла ее на помойке. Вот люди пошли! Зажрались. Кастрюли почти новые выбрасывают. Однажды торжественно открыла ключом старый шкаф, к которому мне даже приближаться было запрещено, и достала меховой полушубок.

– Вот, дарю! – Майя Александровна ждала, что я ахну от восторга.

– Спасибо, не надо.

– Сволочная молодежь пошла, – обиделась хозяйка, – носы воротят. Все вам не так и не эдак. Зажрались на всем готовом.

Она забрала полушубок и вернула его в шкаф.

– Его выбросить надо. От меха ничего не осталось уже. Моль проела, – заметила я.

– Неблагодарная ты дрянь, – сообщила мне Майя Александровна, – правильно тебя мать подальше отправила. Только жизнь тебя ничему не учит. Как была эгоисткой и хамкой, так и осталась. Наплачешься еще.

Вот в этом я нисколько не сомневалась. Наплачусь, это да, вне всяких сомнений. Ничего хорошего я от жизни не ждала. Ни на какие подарки судьбы не рассчитывала. Хотя что считать подарком судьбы? Пожар можно?

Он случился ночью у соседей сверху. Муж с женой то дрались, то орали, то бурно отмечали примирение. Понять, из-за чего случился пожар, так и не удалось, да никто особо и не пытался выяснить. И зажженная сигарета была, да и короткое замыкание в старом доме могло случиться. Дом давно был определен под снос, но, как часто случается, или руки не дошли, или новое начальство признало его пригодным для жилья.

Меня спасло то, что я спала на полу на матрасе. Форточка была открыта. Дверь, в которую были врезаны три замка, и Майя Александровна требовала, чтобы я запирала все, когда уходила, на ночь я закрывала только на один. Все вещи и документы так и держала неразобранными в сумке. Каждый день надеясь, что у мамы включится разум и она позовет меня домой. Так что мне оставалось быстро одеться, взять сумку, пнуть дверь, которая держалась на соплях, и выбежать на улицу. Спала я всегда чутко. Даже дымом надышаться не успела. Соседи сверху погибли при пожаре. Как и соседка-кошатница. Кошки спаслись. Кажется, они, как и я, были только рады вырваться из плена. Во всяком случае мы с кошками оказались во дворе первыми. Я хотела вызвать пожарных, но не смогла заставить себя добежать до телефонной будки. Стояла и смотрела, как поднимается дым и полыхает пламя. Мне вдруг стало хорошо. Я знала, что наконец вернусь домой.

Ночь я провела в здании местной школы, куда определили всех пострадавших при пожаре. Кто-то позвонил моей маме и велел ей меня забрать – я продиктовала номер домашнего телефона, фамилию, имя, отчество матери, предъявила паспорт. Какая-то женщина из милиции спрашивала, почему я живу здесь, если прописана в Москве, но в другом районе? И почему вообще живу в той квартире, если хозяйка не приходится мне родственницей? Я не отвечала, что списали на пережитый стресс. Я же предвкушала, как будет объясняться мама. Мне хотелось, чтобы хоть кто-то объяснил ей, что так быть не должно. Что я имею право жить в своей квартире, в своей комнате, а не в этом ужасном доме.

Всем было, конечно, наплевать. Но мама, видимо, испугавшись тех же вопросов, быстро забрала меня домой. Больше Майю Александровну я не видела. Мне нравилось вспоминать, как горит ее квартира, тот шкаф с проеденным молью полушубком, все квитанции, которые она требовала аккуратно собирать, скалывать скрепкой. Все ее кастрюли и сковородки, подобранные по помойкам. И, конечно, та кровать, на которой больше никто не сможет спать. Наверное, я не должна была так думать, но вопросы морали отпали, когда я вдруг осознала, что я и сама могла сгореть. Или умереть другой смертью, каждый день пробегая мимо свалки, компаний бомжей и местных бандитов. Меня могли зарезать, чтобы снять пальто или сапоги, изнасиловать ради забавы. Я носила в кармане перочинный нож, всегда открытый. Сжимала его рукой. Я могла сама кого-нибудь зарезать, давая отпор, и сесть в тюрьму. Так что тот пожар стал для меня спасением. Не знаю, кто уберег – судьба, ангел-хранитель, провидение. Но точно не мать, которая должна была меня защищать, как любой родитель своего ребенка.

Не знаю, куда делся мужчина, из-за которого мама меня переселила. Будто и не было его. Я зашла в свою комнату, легла на свою кровать и впервые за все время мгновенно уснула. Спокойно, без кошмарных снов.

Позже, когда я жила в общаге, где меня приютила подруга, у знакомых, которые в обмен на крышу над головой просили поливать цветы или выгуливать собаку или кормить кошку, все всегда спрашивали, откуда я приехала. «Ниоткуда. Я – москвичка. Вот прописка», – я показывала паспорт. Все удивлялись, но не требовали объяснений. Всякое бывает в жизни.

– Я нашла твое свидетельство о рождении!

Мама позвонила рано утром. Я надеялась поспать еще полчаса – до часу ночи проверяла сочинения девятиклассников.

– Хорошо, спасибо, – ответила я.

– Когда приедешь? Тебе же оно срочно нужно? – уточнила мама.

– Постараюсь завтра во второй половине дня. Если не будет педсовета, то к четырем. Если будет, то к шести.

– А поточнее?

– Поточнее может сказать только директор школы. А что ты хотела?

– Я хотела? Я давно ничего от тебя не хочу. Это тебе все время от меня что-то нужно! Мне тут звонили из этих Госуслуг и требовали данные. Почему они мне звонят?

– Потому что ты гражданка этой страны и пенсионерка.

– Они спрашивали про тебя! Точнее, про меня и твоего отца! Это обязательно? При чем тут я? Неужели нельзя без этого обойтись?

– Нельзя. Такие правила и требования, когда меняешь паспорт, – ответила я, невольно отметив реплику «при чем тут я?». Мне уже сорок пять, а я все еще обижаюсь на мамины реплики.

– Никогда такого не было.

– Так что тебя беспокоит? – уточнила я.

– Я дала им неверную информацию. Но я же не могу все помнить! Мне, в конце концов, уже восемьдесят лет!

– Семьдесят, мам.

– Я столько раз меняла паспорт, и никогда таких проблем не возникало! Почему с тобой всегда так сложно?

– Не знаю. – Я пыталась говорить спокойно.

– Твой отец родился в 1950 году, в октябре. Ты тоже октябрьская. Такая же ненормальная, как и он, – заявила мать.

– Может, ты вспомнила, какого числа? – уточнила я, чувствуя, как кровь приливает к голове. Опять давление поднимается.

– Двадцать первого. Ты же родилась двадцать второго. Я еще удивлялась, как можно было родиться почти в один день с отцом.

– Мам, если что, я родилась второго октября, – заметила я, выковыривая таблетку из облатки.

– Ну какая разница?

– В принципе да, никакой. – Я рассасывала таблетку и пыталась измерить давление.

– Мне нужны лекарства! Я бы и сама купила, но в наших аптеках их нет.

– Хорошо, я привезу лекарства. Продукты нужны? – Мне было совсем нехорошо, что неудивительно – тонометр показывал сто шестьдесят на сто десять. И пульс девяносто семь ударов в минуту.

– Ничего мне от тебя не нужно! Я еще в состоянии купить себе пакет молока. Привези мне лекарства и забирай свое свидетельство!

Да, вполне в духе моей мамы. Отдать не просто так, а в обмен. Но я хотя бы получила информацию.

– Ну и что тебе это дает? – спросила Настя, которой я позвонила сообщить новые вводные данные.

– Как что? Я могу сузить круг. Но буду искать только тех, кто живет в Москве. Уехать все равно не смогу. Ну и у меня теперь есть свидетельство о рождении, – ответила я.

– А может, все-таки отправить официальный запрос или нанять специальных людей, которые восстанавливают генеалогическое древо? – предложила Настя.

– Нет, древо я точно не хочу, – рассмеялась я.

– Как мама?

– Как всегда. Я притащила лекарства, три сумки с продуктами, а она возмутилась, что я не привезла чистящее средство для плиты и стиральный порошок. Но в целом все хорошо. В свидетельстве действительно значится, что мой отец – Иванов Иван Иванович. Я хотя бы паспорт смогу получить. Забрать сегодня Марусю из школы?

– Да, если можешь. На пару часов. Сделай с ней домашку. А то я с ума сойду от этих деепричастных оборотов!

– Хорошо.

Все-таки нынешнее поколение детей меня восхищает. Марусе я быстро объяснила про причастные и деепричастные обороты, она делала домашку. Я же пыталась понять, с чего начать поиски. Забила в Яндекс «Иванов Иван Иванович» и смотрела на полученный результат. Может, правда, не стоит и начинать?

– Тетя Ань, вы что делаете? У вас такой вид, будто у вас ноут лагает, – заметила Маруся.

– Подбери синоним к глаголу «лагает», – попросила я.

– Виснет, глючит. Так чего там у вас?

– Пытаюсь найти одного человека и не знаю, как это сделать, – призналась я. Только с Марусей я могла говорить откровенно. Она никогда не выдавала мои тайны, волнения, переживания. Никому не рассказывала, даже матери.

– Он старый или молодой? – уточнила Маруся.

– Лучше говорить «пожилой». Ему больше семидесяти лет сейчас.

– Тогда надо искать в Одноклассниках, – ответила Маруся. – Фотка у вас есть?

– Маруся, фотография, изображение, как угодно, только не фотка. Хотя бы при мне, – попросила я.

– Хорошо. Фотография этого человека у вас есть? – уточнила Маруся.

– Нет, – призналась я, – но я знаю дату рождения. И что он точно родился в Москве. Но, возможно, уже умер.

– У вас есть аккаунт в Одноклассниках?

– Нет.

– Ладно, зайдем через бабушкин. Я знаю ее пароль. – Маруся забрала у меня ноутбук и принялась бойко щелкать по клавишам. – Не, этот урод какой-то, и этот тоже. – Маруся комментировала полученные результаты поиска. – А вот этот ничего. Смотрите, как вам?

– Какой-то страшный. На Кощея Бессмертного похож.

– Это он на ЗОЖе. Еще и голодание практикует. Ой, нет, теть Ань, он еще верит в заморозку. Хочет себя после смерти заморозить в криокамере. Жесть какая.

Маруся отвергала почти всех потенциальных мужчин, годящихся мне в отцы.

– Марусь, ну мы же не мужа для меня ищем, – взмолилась я.

– А кого, кстати? – уточнила она.

– Ну вроде бы моего отца, – призналась я.

– О, круто. Биологического? – обрадовалась Маруся.

Да, современные дети все знают и про биологических отцов, и про небиологических. Про суррогатное материнство и про ЭКО наслышаны. Они не страдают от этого знания. Воспринимают как должное. Наверное, это хорошо. У этого поколения точно не будет такой травмы, как у меня. Сообщи им, что они получились благодаря современным медицинским технологиям, из размороженной яйцеклетки, например, они ответят: «Круто» – и будут спокойно жить дальше. Даже не спросят, чья яйцеклетка – родная или донорская.

– А этот как вам? Вроде нормальный с виду, не маньяк, – показывала мне Маруся очередное фото.

Про маньяков эти дети тоже имеют представление.

– Ну да. Но я вообще на него не похожа. – Я придирчиво рассматривала фото претендента на звание моего отца.

– Ну и что? – пожала плечами Маруся. – Может, отфотошопился.

– Зачем ему? – удивилась я.

– Затем! Чтобы казаться моложе и привлекательнее. Хотите, мы вас тоже отфотошопим?

Маруся накладывала на мои изображения блестки, вытягивала мне нос и ноги, увеличивала глаза. Мы обе хохотали.

– Я похожа на престарелую диснеевскую принцессу. – У меня уже живот от смеха болел.

– Можно еще грудь увеличить, конечно. – Маруся смотрела на результат своих усилий.

Мы бы хохотали и дальше, если бы не зазвонил мобильный.

– Твоя мама звонит, – прошептала я Марусе.

– Ну вы где? – Настя казалась нервной и раздраженной.

– Как где? У меня. Уроки сделали, все хорошо, – не поняла я.

– Я вас ждала час назад, – заявила Настя.

– Подожди. Ты же сама собиралась забрать Марусю. Или я что-то перепутала? – не поняла я. Но Настя нажала отбой.

– Ничего не понимаю. Кажется, я забыла тебя отвезти домой, – сообщила я Марусе, набирая Насте. Но она отключила телефон. – Ладно, собирайся, поехали.

– А можно у вас остаться? – попросилась Маруся. Она иногда действительно оставалась у меня. Ей нравилось. Так она могла передохнуть от сестры и брата. Ей доставалось все мое внимание. Я читала ей книжку на ночь. Мы болтали. Она рассказывала про учителей и одноклассников. Мы засыпали вместе, благо кровать была большая, а Степан давно перебрался на диван в кабинет.

– А вы не спите с дядей Степаном? – спросила как-то Маруся.

– Нет, ему удобнее в кабинете. Мне рано вставать, а он работает допоздна, – ответила я.

– Вы сами-то в это верите? Теть Ань, я знаю, почему взрослые не спят в одной кровати. Когда они поругались или когда им дела друг до друга нет.

– Да, ты права. Нам с дядей Степаном давно нет друг до друга дела, – призналась я.

Маруся любила оставаться у меня на ночь, но специально никогда не просилась.

– Почему ты хочешь остаться? Что-то случилось?

Маруся сидела, насупившись, резко превратившись из подростка в маленькую девочку.

– Ничего. Все равно придется ехать. – Она начала кое-как запихивать учебники в рюкзак. – Мама уже обиделась, а потом еще больше обидится.

– Марусь, объясни, что происходит. Я правда не помню! Что я забыла важного? – взмолилась я, заводя машину.

– Сегодня день рождения Андрюши. Четыре года. Мама торт заказала и ездила его забирать, – ответила Маруся.

– О господи, я совсем забыла… – промямлила я.

– Да, я бы тоже забыла, и папа тоже. Но мама не дает, не разрешает… – Маруся тихонько заплакала. – Теть Ань, когда это пройдет, вы не знаете? У вас же нет детей, а у мамы нас трое. Почему мы должны отмечать?

Я не знала, что ответить.

– Наверное, надо заехать в магазин и купить пирожных, как думаешь? – спросила я у Маруси.

– Наверное, – ответила та.

– Пожалуйста, перестань плакать. Я тоже еле сдерживаюсь. Не знаю, что тебе сказать, правда.

– Я вырасту и буду как вы. У меня не будет детей. Не хочу, – Маруся утирала слезы.

– Марусь, все не так просто. Я бы очень хотела иметь детей, но не получилось. Но у меня есть вы и ученики. Без вас я бы давно умерла.

– У мамы трое детей, а она все равно что умерла вместе с Андрюшей. Будто мы ей не нужны совсем. Она мне такой торт на день рождения не заказывала, какой для Андрюши заказала. Еще со мной советовалась про начинку, – призналась Маруся.

– Наверное, она хотела, чтобы вам было вкусно. – Я не знала, как ее успокоить.

– Теть Ань, поговорите с мамой. Она вас послушает. Папа уже пробовал, но они только поругались сильно. Папа собрал сумку и уехал к бабушке. Потом вернулся, конечно. На меня мама тоже обиделась. Вроде бы простила, но я чувствую, что нет. Мы были в поликлинике, и врач спросила, сколько у меня братьев и сестер. Я ответила – младший брат и младшая сестра. Мама со мной два дня после этого не разговаривала. Она всегда говорит, что у нее четверо детей. Две дочери и два сына. Разве вы не замечали? – Маруся опять расплакалась.

– Нет, никогда, – призналась я.

– А я постоянно. Она даже детскую одежду и игрушки покупает до сих пор. Для Андрюши. Может, ее к врачу надо? Я-то уже привыкла, что мама на Андрюше двинута, а Кира ничего не понимает, маленькая еще. Сразу плакать начинает. Она думает, что это для нее мама подарки купила. Кире же не объяснишь, кто такой Андрюша. Кирюша – брат, настоящий, а Андрюша кто? Почему его нельзя увидеть и поиграть? Папа тоже срывается. Мама на него обижается, и они спят в разных комнатах. Потом мирятся. Но не потому, что помирились по-настоящему, а ради нас. Ради Киры и Кирюши. Если бы их не было, мама с папой давно бы разошлись. Я-то взрослая, все понимаю. А им как объяснишь? Кира без папы вообще не засыпает. Пока его не дождется вечером, не угомонится.

– Господи, Марусечка, я постараюсь сделать все, что в моих силах…

– Вот вы отца своего хотите найти. А вдруг он не хочет вас видеть? Вдруг вы ему никогда не были нужны? Как Андрюша папе? Папа его не хотел. Я не подслушивала, просто папа с мамой громко ругались. А вдруг ваша мама тоже, как моя мама, сказала, что это не папе решать, а ей? А потом… когда все это случилось, сказала, что папа во всем виноват. Раз он не хотел ребенка. Но разве папа виноват? Разве вообще кто-то виноват?

– Да, ты права. Виноватых нет. Так случается. Возможно, мой отец тоже не был готов к семейной жизни. Я не знаю, что у них случилось. Но как подумаю… Есть человек, уже пожилой, одинокий. И вдруг я окажусь ему нужна? Вдруг он думал обо мне все эти годы?

– Теть Ань, так только в книжках бывает. В жизни по-другому. – Маруся надела наушники и уставилась в окно. Остаток пути мы обе молчали.

Да, я не имела права забыть. Но и предположить не могла, что все так серьезно. Ни Настя, ни Маруся мне ничего не рассказывали. С виду все было хорошо, как прежде.

Настя была беременна, ждала мальчика. Имя придумала сразу – Андрюша. Только так его называла, когда еще пол будущего ребенка не был понятен. Но Настя твердила – будет мальчик, Андрюша. Она ждала его больше, чем Марусю и Киру. Не знаю почему. Никогда не спрашивала. Но знала, что Леша, Настин муж, был не то чтобы против, но просил подождать. Он выплачивал ипотеку, мечтал о новой просторной квартире. Был счастлив, что у него есть две девочки-дочки. Настя не работала. На двоих детей Лешиной зарплаты хватало. Но третьего ребенка он боялся не потянуть, только и всего. Леша как-то признался мне, что хотя бы через год, через два было бы легче. Но Настя мечтала о сыне, как некоторые мужчины – о наследнике рода. И собиралась рожать, несмотря на проблемы со здоровьем, два кесаревых сечения, с помощью которых появились на свет Маруся и Кира. Насте все врачи твердили, что опасно, много рисков, не стоит, но она никого не слушала. Беременность была тяжелой. Настя лежала на сохранении неделями. Надо отдать должное Светлане Петровне – она слова не сказала. Приезжала по первому зову к внучкам. Готовила, убирала, отвозила еду Насте в роддом. Скрининги показывали, что ребенок родится больным, если вообще родится. Генетическая поломка, в которую Настя верить отказалась наотрез.

Она родила на два месяца раньше срока. Когда Леша вез ее в роддом с открывшимся кровотечением, Настя твердила, что многие великие люди родились семимесячными. И что семимесячные дети чаще выживают, чем восьмимесячные. И что их сын точно родится гением. Экстренное кесарево. Андрюша прожил ровно сутки. Настя его видела всего несколько секунд. Леша получил на руки сразу два документа – свидетельство о рождении и свидетельство о смерти. Держался из последних сил, лишь бы не испугать дочек. Чего ему это стоило – остается только догадываться. Настя все это время находилась в больнице. Физически она восстанавливалась, но жить не хотела. Врачи кололи успокоительные и советовали сразу после выписки обратиться к врачу.

Настя так и сделала. Нашла психолога. Именно он ей посоветовал вступить в группу в социальной сети, где общаются женщины, пережившие такую же трагедию, потерявшие ребенка на ранних сроках, с замершей беременностью и такие, как Настя, – матери детей, которые родились раньше срока и которых не смогли спасти. Настя с головой ушла в онлайн-общение.

Все терпели. Леша работал чуть ли не круглыми сутками. Светлана Петровна полностью взяла на себя быт и готовку. Я занималась с Марусей и Кирочкой. Когда могла, забирала их в кино, в музеи или на прогулку.

Когда Настя решила отметить месяц со дня рождения Андрюши, как делала это и с Марусей, и с Кирочкой, все промолчали. Настя заказала торт и шарики. Девочки бегали и играли, ели торт. Кирочка ничего не понимала, а Маруся не спрашивала. Светлана Петровна плакала.

– Прекрати, ты не на поминках! – закричала на нее вдруг Настя.

– Но это тоже… уже перебор, – сказал тихо Леша.

Настя расплакалась и ушла в спальню. Светлана Петровна пошла мыть посуду. Леша выбросил остатки торта в мусорное ведро.

– Как долго это будет продолжаться? – спросил он. Я зашла попросить Светлану Петровну сварить мне кофе.

– Не знаю, правда, – ответила я.

– Ты не заходила в эту группу? Нет? А я заходил. Они там все сумасшедшие. Пишут, как разговаривают со своими детьми, поздравляют друг друга с днями рождения, будто эти дети живые.

– Но вдруг это поможет Настеньке? – подала голос Светлана Петровна.

– А мне это поможет? Марусе? Хорошо еще, Кирочка ничего не понимает, – чуть ли не закричал Леша. – Мы для нее перестали существовать.

– Нужно время, нужно потерпеть, – тихо твердила будто сама себе Светлана Петровна.

– Ты можешь с ней поговорить? – попросил меня Леша.

Да, я сделала одну попытку и больше не пробовала.

– Ты ничего в этом не понимаешь, – отрезала грубо Настя. – Ты никого не теряла. У тебя нет детей. Не знаешь, каково это – потерять ребенка, которого чувствовала в животе. Живого. Который бился ножкой или ручкой. Которому придумала имя и представляла, каким он родится. Ты не знаешь, что такое роды, и просто не в состоянии представить, каково это – когда ребенка не кладут тебе на грудь, а сразу же уносят. Для начала стань матерью, потом поговорим.

– Зачем ты так? – Я задохнулась. От нее я такого не ожидала. Настя ведь знала, насколько для меня это болезненная тема. И била по самому больному.

Мы тогда не общались месяца три или четыре. Я обиделась. Знала, что не должна, не имею права.

– Анечка, ну прости ты ее, – звонила Светлана Петровна, – это не она говорит, это ее боль. Я терплю из последних сил. Настя сейчас совсем за свои слова не отвечает. И меня обижает, и Лешу. На девочек срывается.

– Да, Светлана Петровна, я все понимаю, я постараюсь, – отвечала я.

Но ничего не могла поделать с собственными чувствами. Была не в силах простить сразу, быстро. За это время я, конечно, зашла в группу, к которой присоединилась Настя. Наверное, она была права – я не имела права ни судить, ни давать советов, ни даже высказываться. Я действительно не понимала, не пережила то, что эти девушки, женщины. Они, не скрывая имен, рассказывали о личных трагедиях. Просто и честно. Откровенно, с подробностями. С грамматическими ошибками, на которые я невольно обращала внимание и мысленно исправляла. И от этого становилось еще страшнее и больнее. Страшнее читать эти истории, которые не заканчивались. И больно, потому что я представляла себе женщин, исходя из написанного текста и количества ошибок. Ничего не могла с собой поделать. Будто пыталась защититься, поставить невидимый барьер, считая количество пропущенных запятых. В этом и была разница, Настя права. Я не в состоянии понять, раз даже не могу отключить профессиональный навык. Татьяна, например, писала, что сегодня ее девочке исполняется шестнадцать лет, и все ее поздравляли. Я привожу их не в оригинальной орфографии и пунктуации, а так, как написала бы сама.

Я была молодой. Первый курс института. Поступила в шестнадцать лет. Мама мною очень гордилась. А дальше – первая любовь. Мне казалось – на всю жизнь. Беременность заметила моя мама. Я думала, что меня тошнит от волнения. И на аборт отвела меня тоже мама, за руку. Она не ругалась, не кричала, просто монотонно твердила, что я загублю свою жизнь, что надо учиться. И я была с ней согласна. Кивала. Только все время плакала. И на лекциях в институте, и по ночам. Гриша даже не подошел ко мне ни разу после той ночи. Делал вид, что вообще со мной не знаком. Я хотела сказать ему про беременность, но никак не могла – Гриша все время был в компании друзей. А подойти и сказать: «Нам надо поговорить», – я не решалась.

Я была рада, что мама не стала меня ругать. И рада, что есть человек, который говорит, как мне нужно поступить. Сама бы я доходила беременность и родила лишь потому, что не смогла решить, идти на аборт или нет. Маме я верила. Раз она говорила, что так надо, значит, надо. Если бы Гриша со мной поговорил, если бы хоть кто-то, врач например, сказал бы, что не стоит… Но рядом была только мама, которая решила, что так для меня будет лучше. Если бы да кабы… Тогда бы сейчас я была мамой прекрасной девочки. Мама все время находилась рядом, сидела под дверью, ждала, забрала меня домой, клала мне ледяную грелку на живот, давала таблетки, поила чаем. Говорила, что скоро все пройдет и не стоит по этому поводу так убиваться.

Я помню, что плакала, лежа на кушетке перед абортом. И плакала после. Но в момент операции даже слезинки не проронила, хотя мне было так больно, как никогда в жизни. До сих пор помню ту боль – тянущую, не прекращающуюся, нескончаемую. Я не понимала, как могу выдержать еще хотя бы минуту. Хотела умереть. Но не умерла. Врач шептала маме, что моей девочке было почти двенадцать недель. Еще несколько дней – и ничего нельзя было бы поделать. Она говорила об этом так, будто речь шла о чем-то страшном. О том, что нельзя было бы сделать аборт, а не о том, что я могла бы родить ребенка. Мама считала, что спасла мое будущее. Врач ее в этом поддерживала. Через месяц та же врач поставила мне внутриматочную спираль. Я даже не знала, что есть такие и зачем они нужны. Спросила у врача: зачем? Она ответила: «Трахайся сколько влезет. Не залетишь. И скажи спасибо матери, что она тебя не прибила, а сюда привела». После этого я вообще не могла ни на кого смотреть. Замуж вышла почти в тридцать лет. Сейчас у меня двое детей – сыну годик и дочери шестнадцать. Столько, сколько было мне, когда я ее могла родить.

У меня были сыновья-близнецы. Сашка и Пашка. Мы смеялись с мужем: Сашка – в честь моего отца, Пашка – в честь его. Он со мной везде ходил – и в консультацию, и на УЗИ, и на анализы. Хотел при родах присутствовать, пуповину перерезать. Сам, я не просила и не заставляла. Обещал, что не упадет в обморок. Мы много смеялись тогда. По любому поводу. Не беременность, а сплошное веселье. Я хохотала так, что боялась родить раньше времени. Умоляла мужа перестать меня смешить. Это было счастье, те месяцы. Будто судьба мне отпустила всю радость за многие годы вперед. Я не предполагала, что больше никогда не смогу смеяться так, как тогда. Муж искал, где пятка Сашки, а где попа Пашки. С животом разговаривал. Удочки купил детские – он рыбалкой увлекался и мечтал, как с сыновьями будет рыбачить. Мы хохотали, представляя, как он за тремя удочками будет следить. Сколько смеялись, столько потом и плакали. Даже больше. Замершая беременность. Меня вычистили. Больше я родить не могу. Муж ушел. Не смогли мы это пережить. Пытались. Не получилось. У мужа все хорошо. Он женился. Теперь у него есть дочь. У меня никого. Только мои мальчики. Каждый день их вижу во сне, наблюдаю, как они растут. Они красивые и умные.

Я не была молоденькой дурочкой. Двадцать три года. Дима был старше на десять лет и казался мне очень умным и очень взрослым. Ко мне он относился как к маленькой девочке – опекал, оберегал, помог найти работу. Делал подарки, покупал одежду, джинсы и туфли. Я даже носить их боялась, настолько они были дорогими и красивыми. Я знала, что Дима женат, он не скрывал, сразу предупредил, но уверял, что с женой они давно не вместе, живут как соседи. Говорил, что надо потерпеть и он обязательно разведется. Но то жена заболела, то у сына какие-то проблемы. Сейчас не время. Как будет подходящий момент, так сразу все расскажет жене. Но любит он только меня. Я верила его словам. Дима был нежным, заботливым и щедрым. Мог неожиданно приехать, вытащить меня с работы и повести пить кофе. Чаще всего мы встречались по утрам, он заезжал до работы. Иногда получалось вечером, но Дима всегда спешил. Я готовила ужин, к которому он не притрагивался. А спустя час убегал, объясняя, что нужно еще в аптеку – у сына температура поднялась. Я думала, что мне достался самый лучший мужчина на свете. Надо только потерпеть. Я никогда ему не звонила, никогда не тревожила. Мне бы и в голову не пришло ему навредить или как-то подтолкнуть к решению. Дима очень во мне ценил это качество. А я ему верила и просто ждала. Два года. Наверное, ждала бы и дольше, но и противозачаточные таблетки не дают стопроцентной гарантии. Я забеременела и была счастлива. Даже не сомневалась, что Дима тоже обрадуется. Мне хотелось родить девочку. Ведь сын у Димы уже был, а я мечтала подарить ему дочь. Приготовила ужин и сообщила Диме новость. Он вышел в коридор, вернулся с бумажником и положил на стол деньги. Много. Я улыбалась, как дурочка. Думала, что это на коляску, кроватку, распашонки. Так ему и сказала. Что он самый замечательный и я знала, что он обрадуется. Дима посмотрел на меня как на полную идиотку и сказал, что это деньги на аборт. И дети ему не нужны – ни девочка, ни мальчик. Что он не собирается уходить из семьи и никогда не планировал. Считал, что меня все устраивает, и лишь поэтому со мной встречался так долго – я была беспроблемной. Нет, я не устроила скандал, не зарыдала, не бросила ему деньги в лицо. Сделала аборт. В хорошей клинике. Ничего не чувствовала. До сих пор ничего не чувствую. Как тогда уснула под наркозом, так до сих пор под ним и нахожусь. У меня нет ни детей, ни мужа. Есть кот. Больше я никого не смогла полюбить так, как Диму. До сих пор его люблю. Всех мужчин с ним сравниваю. Идиотка, загубившая себе жизнь? Да, так и есть. Сегодня я могла бы сидеть с дочерью и отмечать ее десятилетие. Испекла пирог и вставила в него свечи. Каждый год так делаю. Только не задуваю. Смотрю, пока они не догорят, и представляю, какой была бы моя девочка.

У меня две дочери. Старшей двадцать один, младшей – восемь. Они – мое счастье, моя радость. Лизонька-старшая и Лизонька-младшая. Старшую я потеряла. Меня никто не заставлял идти на аборт, я сама пошла. Никому не сказала. У меня был жених, мы планировали свадьбу. На встрече выпускников я увидела Стаса – свою первую любовь. Мы познакомились, когда он сидел дома в гипсе, а я принесла ему учебники. Он играл для меня на синтезаторе и пел. Я влюбилась в него сразу же. Мы считались парой с десятого класса, все об этом знали и ждали, что поженимся, как только нам исполнится восемнадцать. Но детская влюбленность прошла. Я работала, Стас искал себя – играл в группах, писал музыку. Мы расстались спокойно и незаметно. Потом я встретила Вадима. Он был надежным и верным. У него все было расписано на годы вперед. Я знала, какая меня ждет жизнь, и мне это нравилось. Никаких сюрпризов, как со Стасом, от которого не знаешь чего ждать. И вдруг эта встреча выпускников. Не собиралась идти. Но на нее пригласили нашу директрису Дину Львовну, классную Светлану Анатольевну, вся параллель собиралась. Ребята из разных городов специально на встречу приехали. Мне вдруг захотелось вырваться, повидаться с одноклассниками, посмеяться со школьными подругами. Да и директрису с классной хотела увидеть – они много для нас сделали. Стеной стояли, переживали за каждого ученика. Стас совсем не изменился. Он играл на гитаре, пел, шутил, был душой и заводилой вечера. Я опять хохотала до истерики. Мы сбежали к нему – он так и жил в том же доме. Даже в его комнате ничего не изменилось. Мне было хорошо от легкости. Я помню, что хохотала всю ночь. Стас меня смешил. И все было так, как после выпускного – мы молодые, пьяные, влюбленные. Да, я была счастлива в ту ночь и не жалею о ней ни секунды. Когда я поняла, что беременна, у меня возник единственный, банальный и пошлый вопрос – от кого? От Стаса или от Вадима? Решила не рисковать и сделала аборт. Вышла замуж за Вадима, родила дочь, которую назвала Лизой. Это имя мы придумали со Стасом, когда мечтали, что поженимся. Он как-то сказал, что ему всегда хотелось иметь дочь Лизу. С Вадимом мы прожили пять лет и развелись – я задыхалась от его планов, контроля. Почему решилась на развод? Потому что перестала смеяться вообще. Была серьезной, строгой, уверенной. Но не способной на радость, дурацкий хохот без причины. Раньше всегда хохотала, только палец покажи. И вдруг как отрезало. Лиза, наша с Вадимом дочь, росла неулыбчивой. Даже грустной. Вадим считал, что дочь растет серьезной, сознательной, сосредоточенной. Ему нравилось, что Лиза похожа на него – не припомню ни одного случая, чтобы Вадим рассмеялся в голос. Или хохотал, пока слезы на глазах не выступят. Я вдруг поняла, что должна научить дочь смеяться. Просто так, на пустом месте, от ерунды, от любой шутки, до истерики, до колик в животе. А это было возможно только без Вадима. Так и объяснила ему. Он не понял. Сейчас я не замужем. Стаса больше не видела. Одноклассники говорили, что он переехал куда-то за город. Вроде пишет музыку. Мне он не звонил. Я ему тоже. Почти каждую ночь думаю – а если бы родила тогда? И наплевать, от кого. Как бы сложилась моя жизнь? И знаю ответ – я была бы мамой двух дочек.

Я читала эти посты, отложив тетради для проверки. Слезы лились сами по себе. Да, Настя была права – я ничего в этом не понимаю. Просто потому, что у меня не случилось даже такого счастья – знать, что беременна и ношу ребенка. У меня не было ни одной беременности, поэтому я не понимала, что такое – пойти на прерывание. В моей медицинской карте давно был записан диагноз – бесплодие. Если честно, я даже завидовала женщинам, которые чувствовали, что это такое – знать, что ты станешь матерью. Они жили дальше, рожали детей, теряли мужей, разговаривали со своими нерожденными детьми. У меня был муж, но мне не с кем было поговорить. Решилась бы я родить от первого встречного? Случайного любовника? Да, не задумываясь. Но у меня и такого не случилось. Вся моя жизнь была посвящена маме, Степану, ученикам, Насте и ее детям. Другим людям в ней места не нашлось. Может, поэтому я хотела найти отца? Узнать, что у меня есть братья, сестры, племянники, пусть и сводные. Отдавая себе отчет в том, что мама и муж для меня давно чужие люди, у учеников свои семьи, а Настя – лучшая подруга, но не сестра по крови. Для ее детей я все же не тетя, а мамина подруга.

– Прости меня, – позвонила мне Настя. В ней было это качество, которого я была лишена: умение первой пойти навстречу, попросить прощения, признать вину, способность забыть обиду и жить дальше.

– И ты меня прости, – ответила я.

– Как ты? Еще ищешь отца? – спросила Настя.

– Да и нет, не знаю, – призналась я.

– Приезжай, а? Маруся про тебя все время спрашивает. Правда, я была не в себе. Совсем беда с нервами, – сказала Настя.

– Конечно, приеду. Хоть сегодня, – согласилась я.

– Что тебе приготовить на ужин? – радостно спросила подруга. – Хочешь сырничков или овощное рагу? Салат сделать, как ты любишь? Еще есть детская запеканка и куриный суп.

Вот за это Настю я и любила. За ее желание, причем искреннее, сделать так, чтобы мне было хорошо. Я знала, что она тут же побежит к плите и приготовит специально для меня то, что мне захочется. Маруся подойдет сзади и обнимет за шею так, что я дышать не смогу. Кирочка усядется на колени и будет ждать, когда я ее накормлю – эта девочка есть хотела все время. А маленький Кирюша будет возить по столу паровозик или машинку. Мне будет хорошо и спокойно. Я наконец окажусь в семье, где меня ждут и любят. Пусть и не родной по крови.

Я приехала и рассказала, к чему привели поиски отца. Его я нашла на сайте одноклассников, благо Маруся сохранила для меня пароль Светланы Петровны. Совпадали имя, отчество, фамилия, дата и место рождения. Адрес узнать тоже не представляло труда. Я хотела сначала позвонить, но не знала, что скажу. Поэтому просто поехала. На что рассчитывала? Ни на что. Хотела убедить себя в том, что мои поиски – авантюра, причем бессмысленная. И я никого не найду. Или мне попросту не откроют дверь.

* * *

– Лиана, кто там? Если не Гия, не открывай! Если Гела, сделай вид, что никого нет дома!

Зал ожидания

– С днем рождения! С днем рождения!

– Простите, а вы детей не видите? – взволнованно спросила она.

– Нет, простите, – ответил он, оставаясь мыслями в книге.

– Есть. Не пощадит, – отчеканил не очень-то вежливо мужчина.

– Зачем вы так зло? – обиделась женщина и отсела.

Самолет вылетал вовремя. Вырулили на полосу, остановились.

Парень закатил глаза и вставил наушники. Девушка-коллега улыбалась лишь из вежливости.

Пена давно сползла, а самолет так и не двигался с места.

– Что случилось? Почему мы задерживаемся? Это надолго? – спрашивала все время Алиса.

– Война, – ответил он, не отрываясь от чтения.

– Какая война? Где? – ахнула женщина.

– Во Франции. – Мужчина продолжал читать.

– Господи, ну разве можно так шутить? – возмутилась женщина.

Все молчали, с интересом ожидая, как менеджер турфирмы решит проблему с сиянием.

– Паша! – закричала Алиса так, что стюард забыл, куда бежал. – Почему мы стоим? Что происходит?

В это время от зазвеневшего на весь салон телефона очнулся дедушка.

– Что? Где я? Не знаю. Уснул, – отвечал он трубке.

– Мы еще не вылетели. Рейс задерживают, – подсказала ему взволнованная женщина.

– А что, курилки вернули? – удивился парень, путешествующий с Алисой.

– Конечно! Я специально уточняла, – ответила та.

В салоне раздались аплодисменты.

– Паша, вы мой герой! – выкрикнула Алиса.

Пассажиры вернулись в зал ожидания. Весь рейс кинулся в ближайшее кафе – уходить далеко было страшно.

– Что случилось? – спрашивали ошарашенные официантки, которым вдруг предстояло поработать.

– Не вы заказывали шампанское? – спросила Алиса, сверяясь со списком в телефоне.

– Не мы, но я готов! – ответил мужчина.

Мужчина открыл шампанское и разлил в те же бумажные стаканы, в которых до этого плескался чай.

– Ну за что выпьем? За наше случайное знакомство? – спросил он.

– Давайте, чтобы все были здоровы! – предложила женщина.

– Прекрасный тост! – расхохотался мужчина.

– Куда нас везут? Самолеты уже все закончились!

– Пожалуйста, поговорите со мной, – попросила взволнованная женщина элегантного мужчину.

Молодые супруги, отправлявшиеся за зачатием под северным сиянием, поругались.

– Я с самого начала был против этой поездки, – бурчал молодой человек.

– Мне нужно просмотреть еще три графика, – ответил молодой человек и нацепил наушники.

– Не хочешь, не лети, вон запасной выход. Дерни ручку и выдави стекло, – ответил молодой человек.

– Придурок.

– Простите, пожалуйста, – окликнул Пашу молодой человек.

– А какой именно датчик не сработал в первый раз? – не отставал молодой человек.

– Я не знаю. Я же стюард. – Паша отчаянно пытался сбежать.

– А если в этот раз тоже не сработает датчик?

– Не волнуйтесь, все будет хорошо. Пристегнитесь и затяните ремень безопасности, пожалуйста.

Но молодой человек вдруг начал сдирать с себя ремень безопасности.

– Я хочу выйти. Немедленно. Нет, я хочу поговорить с командиром экипажа. Получить ответы на вопросы.

– Нет, я хочу выйти! Сейчас же! Вы же не имеете права меня задерживать?

– Конечно, нет. Никто вас не задерживает, – покорно согласился Паша.

– То есть я в любой момент могу выйти из самолета и не лететь? – уточнил молодой человек.

– Да, если только мы не в воздухе, – кивнул Паша.

– А мы не в воздухе, поэтому выпустите меня немедленно. Я требую! – закричал на весь салон молодой человек.

– Хорошо, конечно. Подождите буквально две минуты. Мне нужно доложить о ситуации.

– Почему? Что опять случилось? – закричали пассажиры чуть ли не хором.

– По техническим причинам, – ответил Паша.

Дедушка нажал на кнопку телефона и посмотрел на него с ненавистью.

– Почему они думают, что я старый дурак? – спросил он сам себя.

– А почему документы по почте не отправили? – Элегантный мужчина оторвался от книги.

– Так не подписывайте, и все. Откажитесь. Прямо сейчас можете выйти, – посоветовал элегантный мужчина.

– Она вас бросила? – ахнула взволнованная женщина.

– А вы зачем летите? – спросила взволнованная женщина у спутника. – По делам, наверное?

– А вы зачем летите? – спросил элегантный мужчина.

– Ой, вы будете смеяться. Или решите, что я сумасшедшая. Я ведь чужда суевериям. Не понимаю, с чего вдруг…

– И что вы хотите загадать?

– Конечно! – заверил Паша. – Мы все равно улетим!

Взволнованная женщина вдруг рассмеялась:

– Только мы все еще на земле, – расхохотался элегантный мужчина. – Но сама идея мне нравится.

– Я не издеваюсь, – улыбнулся мужчина. – Я впервые за многочисленные полеты хочу отложить книгу.

– О, это лучший комплимент в моей жизни!

Шел пятый час задержки рейса.

– Ну ладно тебе кобениться! – развязно сказал мужчина. – Давай пройдись красиво.

Мужчина кивнул и пошел в свой бизнес-класс.

– Добрый день, мы приветствуем вас на борту… – подошел к микрофону стюард. – Меня зовут Павел…

Приземлились мягко. Пилот объявил, что за бортом минус тридцать два градуса.

– Ой, а что происходит? – ахнула Алиса.

Почти все мужчины, за исключением разве что элегантного мужчины и дедушки, начали раздеваться до футболок.

– Почему мне сейчас кажется, что я голая? – спросила Алиса.

Этот вопрос волновал почти всех женщин на борту.

Пассажиров стремительно выгрузили и так же стремительно выдали им багаж.

Из здания аэропорта они выходили вместе с взволнованной женщиной.

Родные люди

– Тебе что, наплевать? – возмущалась Настя.

– Не знаю, – честно признавалась я.

– Ну ты даешь! – как всегда восхищалась подруга.

– Так, встали и вышли! – Настя взяла себя в руки. – Быстро!

Я послушалась и закрутила всю эту историю.

– Не могу. Аллергия на цветы, – прохлюпала я.

– Зачем такое терпеть? – спросила как-то я.

– Со своей жизнью разберитесь, а потом спрашивайте, – резко ответила Надежда Львовна.

Да, она была права. Я не могла разобраться со своей жизнью. Вот, решила. В сорок пять лет.

А тогда, на том праздновании, одна я сидела спокойно, убрав телефон в сумку и выключив звук.

– Анна Ивановна, если нужно позвонить, предупредить, вы не стесняйтесь, – разрешила завуч.

– Все хорошо, спасибо, – ответила я.

Но поскольку завуч смотрела на меня так, будто я сморозила глупость, пришлось позвонить мужу.

– Который час? – удивился Степан. – Почему ты звонишь в такое время?

Как-то рано утром приехали Настя с Марусей.

Маруся побежала в комнату и включила мультики. Настя пошла следом.

– Это нужно проходить вместе, – решительно заявила она.

Мама появляется на пять минут позже. Накрашенная, в кольцах, в красивом фартуке, припорошенном мукой.

– Ну что ты жалуешься? А мне тогда что, ложись и помирай? Какие могут быть жалобы в твоем возрасте?

– Мам, мне уже не так мало лет, – отвечаю я.

– Прекрати напоминать про мой возраст! – возмущается она. – Лучше скажи, как я выгляжу? Правда, хорошо?

– Ну что ты мамкаешь! – шипит родительница. – Обязательно всем сообщать про мой возраст?

– Мам, я хотела лишь спросить, туалетную бумагу брать или нет, – отвечаю я.

– Что ты плачешь? – спрашивала я.

– Не знаю, – отвечала честно Наташа. – Просто поплакать захотелось.

– Можно мне кофе? – прошу я.

Меняю постельное белье, протираю пыль.

– Мам, откуда здесь шерсть? – спрашиваю.

– Я хожу в шали, – отвечает она.

– Надо ее выбросить.

– Тебе лишь бы выбросить. Тебе ничего не нужно. И я не нужна. Моя дача не нужна, моя квартира не нужна.

– Ты неблагодарная, – говорит мама, поджав губы.

– Почему?

– Мои беляши так и не попробовала. Я все утро с ними провозилась!

– Можно я к тебе заеду? Через полчаса, – прошусь я.

На заправке покупаю маффины, шоколадки, конфеты.

– Сметанки дать? Или хлеба? – суетится подруга. – Дети, умоляю, подарите нам пять минут тишины!

Я киваю, соглашаясь и на сметану, и на хлеб.

– Спасибо! – говорю с набитым ртом.

– Сорок пять случилось. Тебе это тоже предстоит.

Настя младше меня на восемь месяцев.

– И как мама? Чудит? – хмыкнула Настя. Она прекрасно знала мою мать.

– Как всегда, – кивнула я.

– Ладно, свидетельство, а в чем проблема? – все еще не понимала подруга.

– Тогда все меняли. Но, правда, твоя мать могла и с девичьей остаться.

– Подожди, но ты же помнишь, что записано в твоем свидетельстве о рождении?

– Так, хорошо. И в чем проблема-то? – Настя села и приготовилась составлять план действий.

– Хорошо, ну возьми у них временную справку, – пожала плечами Настя.

– Сейчас не дают вроде бы…

– Так, и что ты хочешь сделать, раз не собираешься подавать запрос? – строго спросила Настя.

– Хорошо, – покорно согласилась я.

– А теперь ответь мне на вопрос. Дело только в паспорте или еще в чем-то?

Вот тогда Настя и произнесла фразу, которая стала решающей:

– Пока ты с этим не разберешься, так и будешь ходить с этой мыслью в голове. Надо сделать и успокоиться.

– Может, я его и не найду.

– Не могу, Насть, правда. Завтра позвоню. Я сейчас ничего не соображаю, – взмолилась я.

– Могу представить себе лицо Людмилы Андреевны, – рассмеялась я.

– Ой, не надо! Она в воскресенье приедет, – закатила глаза Настя.

– Да, помню, – улыбнулась я.

– Ты сможешь? – уточняла она.

– Да, конечно, – отвечала я.

– Я не сирота, – отвечала я. – У сирот никого нет, а у меня есть вы. – Светлана Петровна уходила плакать.

– Ты же можешь. Каждый день несешь ответственность не только за себя, но и за детей.

– Теть Ань, поможете мне написать сочинение? – На кухню зашла старшая Настина дочь Маруся.

– Какая тема? – спросила я.

– Что-то про Россию и культуру, – промямлила обреченно Маруся.

– Боже, ну как можно давать пятиклашкам такие темы? – ахнула я.

– Марусь, давай я тебе сама быстро напишу сочинение, а ты потом перепишешь, – предложила я.

– А что, так можно? – ахнула от восторга Маруся.

– Нет, так нельзя! – рявкнула Настя. – Но тетя Аня сегодня не в себе, поэтому в виде исключения можно.

– Спасибо! – дружно крикнули мы с Марусей.

– Но сначала тетя Аня позвонит своей маме! – объявила угрожающе Настя.

– Нет, Насть, можно я пойду сочинение писать? – попросила я жалостливо и сбежала с Марусей в детскую.

На следующий день я все же ей позвонила. Для начала решив узнать месяц рождения, записанный в ее паспорте.

– Зачем тебе? – удивилась мама.

– Понимаешь, Госуслуги требуют официальные данные…

– Кому они вообще нужны? Кто будет проверять? Ну июль, – ответила мама.

– Или июнь? – уточнила я.

– Может, и июнь, – мама начала раздражаться.

– Пожалуйста, посмотри. Мне нужно знать точно, – попросила я.

– Мне нужно вставать и идти в коридор, а я не хочу.

– Хорошо. Когда ты захочешь встать, поищи заодно, пожалуйста, мое свидетельство о рождении.

– Даже не собираюсь. Оно у тебя.

– У меня нет, это точно.

– Значит, и у меня нет. А что такое СНИЛС? Пошла в поликлинику, а они это требуют! Откуда я знаю, что это такое?

– А с чего ты меня в больницу собралась отправлять? – Мама все же закипела.

– Кого? – Мама по-прежнему пребывала в настроении «скандал».

– Отца. Моего. У меня же был отец. – Я держала телефон плечом и капала себе дополнительную порцию пустырника.

– Откуда? Не было у тебя отца! – объявила мама.

Я подумала и смешала пустырник с валерьянкой.

– Ты же меня не от святого духа родила! – Я пыталась пошутить, но мама юмор не оценила.

– В свидетельстве не указан ни год, ни месяц, ни дата рождения родителей, – рявкнула мама.

– Можешь мне хотя бы отчество и фамилию отца сказать? – попросила я, пока она не бросила трубку.

– Иванов, Иванович, – ответила мама и все же нажала на отбой.

«Ну да, могла бы и сама догадаться», – сказала я сама себе.

– Ты знаешь, я решила найти своего отца. Думаешь, это хорошая идея? – спросила я.

– Кого? – Степан от книги не оторвался. Я точно проигрывала Киссинджеру.

– Отца. Своего. Родного. Биологического, как сейчас принято говорить.

– Зачем? – спросил Степан. Киссинджер явно был увлекательней моей семейной истории.

– Затем, – буркнула я. – Захотела найти свои корни, узнать предков. Многих посещает такое странное желание.

– Ладно, – ответил Степан.

– Может, не стоит? – спросила я у Степана.

– Может, не стоит, – пробубнил он.

Прекрасный муж. Очень тактичный и вежливый.

– И что? Тебе тема не понятна? – уточнила я.

– Тема понятна! Как писать непонятно! – орала Маруся.

– Почему ты еще не спишь? Уже половина одиннадцатого, – спросила строго я.

– Заснешь тут с ними! Можно потише? Мне еще географию делать! – Маруся горько расплакалась.

– Спасибо, теть Ань.

– Ну что, звонила? – Настя забрала телефон у дочери.

– Звонила.

– И что? Узнала?

– Ага. Моего отца звали Иванов Иван Иванович.

Настя выругалась.

– Пожалуйста, не выражайся при детях, – попросила я в стомиллионный раз.

– Ну подбери мне синонимы, – хохотнула Настя.

– Блин, ужас, кошмар, жесть, зашибись, – ответила Маруся на заднем фоне.

– Да, подтверждаю, – ответила я, – но не стоит это повторять в стенах школы.

– Ты сказала Степану? – спросила Настя.

– Сказала. Но эта информация не заставила его отвлечься от мемуаров Киссинджера, – призналась я.

Настя снова выругалась.

Продолжение книги

Невозвратный билет бесплатное чтение

Маша Трауб Невозвратный билет

Зал ожидания

Родные люди

* * *

Зал ожидания

Родные люди

Маша Трауб
Невозвратный билет