В дебрях Кара-Бумбы бесплатное чтение

Первый взлёт

Когда Вову Морковкина на сборе решили назначить главным голубеводом класса, больше всех протестовал Пашка Туманов.

– Долой Морковкина! – вопил он, размахивая руками. – У него ничего не выйдет!

– А почему не выйдет? – кричали ребята, предложившие Вовкину кандидатуру.

– А потому, что он свистеть не умеет! И мама у него всех голубей перережет…

– Нет, она не перережет, – чуть не плача, говорил Вова. – Она крови боится.

– А они у вас в комнате всю посуду перебьют!

– А я посуду уберу, – не сдавался Вова, – и голубятню сделаю!

Ему очень хотелось оправдать доверие класса. Это было первое общественное поручение.

В общем, так или иначе, а кандидатуру Морковкина класс всё же отстоял. Вова должен был первым начать гонять голубей, приобрести в этом деле опыт, а затем этот опыт распространить среди своих соучеников.

На следующий день на покупку «опытной пары» голубей в классе было собрано с каждого по десять копеек, и Вова, громыхая карманами, набитыми мелочью, пошёл после уроков к себе домой осваивать новый вид спорта.

Для начала Вова решил узнать, а почему обыкновенный голубь называется голубем мира. Он залез в папин шкаф с книгами и в энциклопедии нашёл удивительное объяснение. Когда древний бог войны Марс однажды отправился в поход, он не мог надеть свой шлем, потому что голубка свила в нём гнездо.

Подведя теоретическую базу на случай атак со стороны мамы, Вова перевёл всю денежную мелочь в бумажные знаки, а затем принялся учиться настоящему свисту. Он засовывал четыре пальца в рот и рывками выдувал из себя воздух. Однако изо рта вырывалось гусиное шипение. Тогда Вова перешёл на два пальца и стал то закладывать между зубов язык, то вытягивать губы. Но и тут ничего не получалось. Оставалось одно: свистеть через выбитый зуб. Но, к сожалению, такого во рту не оказалось.

Впрочем, однажды в воскресенье, промучившись целое утро, Вова так оглушительно свистнул в два пальца, что из кухни прибежала мама.

– Вова, что ты делаешь? – закричала она. – Это безобразие!

– Нет, это не безобразие, – радостно ответил Вова, – а общественное задание! – И ещё раз свистнул.

– Общественное задание? – удивилась мама. – А может быть, ты ещё и голубей будешь гонять?

– Вот то-то и оно! – сказал Вова. – Мне надо завести самца и самочку.

– Боже, что он говорит! – воскликнула мама и позвала из другой комнаты папу.

Когда в столовой появился папа, мама буквально засыпала его словами:

– Вот посмотри – плоды твоего воспитания! Вчера он красками стал красить рояль, а сегодня он уже о голубях думает! Ты слышал, как он свистит?

– Слышал, – ответил папа.

– И не обратил внимания?

– А что же тут такого? Все мальчишки умеют свистеть.

– Но ведь он же себе губы разрывает! Посмотри на его рот – весь красный! А теперь он ещё хочет купить голубей…

– Подожди, Верочка, не шуми, – сказал папа. – Ну и пускай покупает. Голубь – благородная птица…

– Когда Марс, бог войны, отправился в поход, – начал объяснять Вова, – то он…

– При чём тут марсиане! – перебила его мама. – Никаких голубей! Вова, ты понял меня? Никаких голубей! Не хватало, чтобы ты ещё шею сломал!

– Мам, я не упаду с крыши, – заныл Вова. – И я себе свистульку куплю – вместо пальцев.

Он посмотрел с мольбой на папу – дескать, спасай. Но тот, видно, чтобы не подрывать мамин авторитет, махнул рукой и вышел.

У Вовы от горя разрывалось сердце. Если мама и папа против голубей, значит, придётся с голубями расстаться. Но как же быть? Ведь Вова не о себе заботится, а обо всём классе. И что же выходит? Значит, Пашка прав, когда кричал: «Долой Морковкина»? Дудки ему – прав!

И тут Вова решил сесть на трамвай и поехать на птичий рынок.

…Рынок начинался ещё задолго до входа на большую асфальтированную площадь с крытыми прилавками. Здесь были сотни людей с голубями, щенками, котятами, кроликами, гусями. Щенки и котята выглядывали из-под воротников рубах, пальто, телогреек. Гуси крякали в мешках. Кролики сидели в корзинках.

Какой-то дядька водил за собой на верёвочке здоровенного серебристого петуха, который время от времени с криком «ку-ка-ре-ку» кидался на прохожих. Те со смехом разбегались по сторонам.

– Ребя-а! – радостно стонал кто-то. – Меня жареный петух клюнул!

Вова разевал рот от удивления. Он не знал, никогда не думал, что в Москве живёт столько любителей птиц, рыб и других животных.

В ряду кормов для рыб продавались сушёная дафния и циклопы. В больших консервных банках копошились красные червячки длиной с граммофонную иголку. На развёрнутых газетках в чёрной земле копошились белые червячки. Продавец брал их щепотками и укладывал в специальную мерку – пустой спичечный коробок.

– Бери за гривенник, – предложил продавец Вове червей. – Самая что ни на есть ихняя еда, вроде ветчины. Вот, положим, тебе хочется чего-нибудь солёненького куснуть али сырка, так и рыбе – надо разнообразное меню…

– Кому элодею и папоротник! Кому элодею и папоротник! – басом говорил высокий гражданин, держа в одной руке банку с зелёными растениями, а в другой – медицинский пинцет.

За стеклянной банкой в воде растения казались большими, широколистыми, а вынимали их оттуда – они становились тощими и жалкими.

Тут же, за прилавками, лежали и речной песок цвета яичного желтка, и надутые футбольные камеры, служащие для вдувания воздуха в аквариум, и электрический воздушный компрессор.

А в птичьем ряду верещали щеглы, синицы, канарейки, ярко-голубые, с зелёными переливами попугайчики.

Вова думал, что они заморские, откуда-нибудь из Чили или с Суматры, но оказалось, что их выводят в Москве.

Под клеткой с канарейкой сидела какая-то бабка и держала в руках бутылку с бумажной этикеткой: «Кислота из хвоста муравьёв».

– Можешь отпить глоточек, – сказала она Вове. – Эта кислота вроде как лимон. Мы в деревне с ней даже чай пьём. А так – она от ревматизму.

То тут, то там раздавались голоса:

– Щегол поёт с гарантией!

– А к кенарю надо сажать синицу, тогда они друг друга поддержат – ну, как хор Пятницкого!

– У кого есть соловей? Куплю соловья!

– Клетка плохая? Да вы очки снимите! Она же ведь из рояля сделана. Одни проволочки чего стоят! Сюда хоть гориллу сажай – не выскочит!

Но самым большим рядом был голубиный. Продавцы держали голубей и в плетёных корзинах, и в металлических клетках, которые могли складываться в чемоданы. Сидели голуби целыми стаями. «Дутыши», «пегарьки», «воротникастые», «немцы», «почтари» всех цветов, раскрасок и оттенков спокойно ворковали и поклёвывали зерно. Покупатели для чего-то расправляли им крылья, дули под хвост, раскрывали клювики.

Вова с интересом прислушивался к «учёным» разговорам. Оказалось, что голубь ценится по головке и «платью», то есть по оперению. Лучший голубь – это «немец», и стоит он до трёх рублей. «Немцы» появились у нас после войны. Их привезли солдаты из Германии. Эти голуби летают со скоростью экспресса и безошибочно находят свой дом. А турманы – это такие голуби, которые могут кувыркаться в воздухе через голову.

Рябоватый парень, у которого голуби торчали из всех карманов, из-за пазухи и голенищ широких сапог, уговорил Вову купить за два рубля «понятых» – самца и самочку.

– Мечта, а не птица! – сказал он. – Купишь – весь век благодарить будешь. Они тебе в месяц по два яичка приносить будут. Ты их что – для продажи будешь разводить?

– Нет, – ответил Вова. – Как птицу дружбы…

– А-а, ясно… для политики, значит!.. Во-во! Они самые подходящие… Ну, бери тогда с корзинкой. Отдаю бесплатно!

Когда Вова подъехал на трамвае к дому, в квартиру к себе он идти побоялся. Там опять будет скандал!

Но куда же их всё-таки девать? Во дворе сараев нет – в их доме паровое отопление. В подвал отнести – не годится: голубям нужен свет. А что, если на чердак?

И Вова с корзинкой, осторожно переставляя её со ступеньки на ступеньку, полез по пожарной лестнице наверх.

– Эй, Морковкин, ты куда? – услышал он голос Пашки Туманова. – Лунатиком заделался?

– Сам ты лунатик! – усмехнулся Вова. – Я голубей купил!

Пашка, как обезьяна, в один миг влез на крышу и раскрыл корзинку. От солнечного света голуби вдруг стали такими ослепительно белыми, что Пашка невольно зажмурился.

– Ой, какая красота! – восхищённо сказал он.

– Это «понятые», – наставительно сказал Вова. – То есть семья. И у них детёныши будут…

Пашка с усердием на лице взял в руки корзинку и внёс её через слуховое окно на чердак.

Здесь под железной крышей Вова вынул голубей и подвинул их – улететь они никуда не могли. Птицы, задевая крыльями толстые пыльные балки, разлетелись по сторонам и вдруг доверчиво уселись к Вове на плечо.

– Ого! Они тебя уже знают! – изумился Пашка. – А давай их на воздухе погоняем!

– Улетят… – нерешительно сказал Вова.

По-честному говоря, ему очень хотелось запустить свою покупку в воздух. А вдруг она какая-нибудь бракованная? Но кто знает, можно ли их уже выпускать или надо ещё недельку подождать. Впрочем, может быть, они уже привыкли к дому? У них в голове после поездки на трамвае, должно быть, всё перемешалось.

– Да смотри, они ведь уже привыкли! – убеждённо сказал Пашка. – Полетают, полетают и, вот увидишь, опять прилетят!

И, схватив голубей, он полез обратно через окно на крышу.

«Ну, была не была!» – подумал Вова.

Белая парочка взмыла над крышей и, видно, обрадовавшись простору, стала ходить кругами. Потом голуби поднялись к перламутровому облаку и… стремительно скрылись из глаз!

Вова долго глядел им вслед, ждал, ждал – и вдруг заплакал.

– М-да… осечка, кажется, вышла… – почесал затылок Пашка. – Но я думаю, что они просто попить захотели и сейчас вернутся.

– Дурак, не вернутся! – с горечью сказал Вова. – Что же я теперь в классе скажу? Ведь на меня надеялись.

– А то и скажешь, что опыт не удался. Ведь это же была «опытная пара»?

– Опытная.

– Ну и горевать тут нечего!..

Наутро Пашка с большими подробностями рассказал всему классу о том, как Вова умело гонял у них во дворе голубей, и как эти голуби садились к Вовке на плечо, и как они поднялись к самому облаку и «сами» улетели. И Пашка очень просил, чтобы класс Вову не ругал.

Откровенно говоря, многие ребята очень смеялись над незадачливым Вовой.

Но когда на большой перемене в класс пришла Вовина мама и сказала пионервожатому, что её сына надо снять с должности главного голубевода, весь класс постановил: не снимать! Во что бы то ни стало уговорить маму! Вова уже знал, как надо обращаться с голубями. У Вовы был уже опыт. А опытных людей, как известно, надо ценить!

Про Вову Тарелкина

Жил-был в одной школе Вова Тарелкин. В общем, это был неплохой мальчишка, однако и не совсем хороший. Дело в том, что Вова страшно любил ругаться. И ругался он через каждое слово. Такие слова, как «псих ненормальный», «дурошлёп», «индюк», летали вокруг Вовы, как осы, и очень больно жалили его друзей. А на днях к Вовиному языку прикрепилось новое словечко: «чёрт».

Бабушка не раз говорила: «И что ты, Вовка, болтаешь! Знай: ведь мягкое слово кость ломает, твёрдое – гнев возбуждает!» Но Вова на эти уговоры не обращал никакого внимания.

И вот однажды вечером бабушка постелила внуку постель и велела сейчас же ложиться. А Вова сказал:

– А ну её к чёрту, эту кровать! Всё спать, спать, а когда же телевизор смотреть?

– Всему своё время, – ответила бабушка. – А вот будешь чёрта поминать, он возьмёт к тебе и явится. Хлопот тогда не оберёшься!

Но, забравшись в кровать, Вова только расхохотался.

– Эх ты, бабка, бабка… темнота! – сказал он. – Вспомнила про чертей, а они сейчас отменены. Это ведь всё пережитки капитализма!

Но только он произнёс слово «чёрт», вдруг слышит за спиной дребезжащий голосок:

– Здрасте! А кто меня звал?

Вова обернулся и ахнул: перед ним стоял самый настоящий чёрт – маленький, чёрный, будто в саже, с крысиным хвостиком и стоячими ушами, как у немецкой овчарки. Глаза у него были юркие и хитрые, а на голове – круглая лысинка.

– З-здравствуйте, – заикаясь, вежливо сказал Вова и протёр глаза.

– А вы зря, молодой человек, глаза трёте, – сказал удивительный гость, – я теперь от вас никуда не денусь. Я знаете чем питаюсь? Мне ни хлеба, ни сарделек не требуется, а надо только, чтобы моё имя поминали…

– А что же я с вами буду делать? – растерянно спросил Вова.

– А что вам угодно!

«Как бы от него отделаться?» – подумал Вова и спросил:

– Ну а во двор вы сейчас можете со мной пойти?

– Пожалуйста! Хоть во двор, хоть в коридор!..

– Вот это хорошо! – обрадовался Вова. – Ну и устрою же я там потеху! Пошли!

– Спасибо за доверие! – сказал чёрт и, вскарабкавшись, как обезьяна, по Вовиной ноге, забрался под пиджак.

Дело было в воскресенье, и ребят во дворе было много. Они играли в футбол.

– Эй, вы! – закричал Вова с крыльца. – Идите все сюда! Я вам сейчас чёрта лысого покажу!

– Чего? – удивился Мишка Чугунов, пробегая мимо Вовы с мячом. – Я те покажу чёрта лысого! – И с ходу шлёпнул Вовку по затылку.

Вова потёр макушку, а чёрт захихикал:

– Хе-хе! Скушал затрещинку? Хорошие у тебя друзья! А хочешь, я тебя со всеми чертями познакомлю?

«Куда б его деть? – подумал Вова о новом знакомом и быстро-быстро пошёл со двора. – Вот навязался на мою голову! Кажется, жил себе тихо, а тут нате вам – чёрт! – И вдруг Вова решил: – А пойду-ка я в кино! Там в темноте кому-нибудь подсуну этого чертяку – и до свиданья!»

В кинотеатре «Вулкан» шёл фильм «Встреча с дьяволом», и чёрт, увидев рекламу, закричал: «Уй, вот красота! Своих ребят увижу! Давай бери быстрее билет!»

Вова чинно стал в очередь, но перед самым окошком кассы нетерпеливый чёрт вдруг высунул из-под пиджака свою лохматую руку и попытался вырвать у какого-то мальчика билеты.

– Держите его! – закричал мальчик и схватил Вову за шиворот.

А чёрт почувствовал, что их дело плохо, и укусил мальчика за палец.

– Ой! – закричал мальчик. – Ты ещё кусаешься?!

– Нет, это не я! – сказал Вова.

– Вы будете брать билеты? Мы на сеанс опаздываем! – заволновались стоявшие в очереди. – Гоните его вон!

К Вове подошёл милиционер.

– Ты как себя ведёшь? – строго сказал он. – Ты что, не читал постановление горсовета о поведении подростков на улице?

– Читал, читал! – подсказал из-за пазухи чёрт. – С ним лучше не связывайся.

– Не читал! – назло чёрту сказал Вова.

– А раз не читал, – сказал милиционер, – пойди домой, изучи этот документ, а потом уж приходи, – и выгнал Вову на улицу.

«А что, если его в урну выбросить?» – решил Вова и, подойдя к урне, схватил чёрта за ножку и вытянул его на свет. Чёрт упал на дно урны, и вдруг из урны фонтаном забили пустые спичечные коробки, папиросные окурки, мятая бумага.

Вова бросился бежать по улице, но его остановили прохожие и велели подобрать за собой мусор.

Делать было нечего. Вова опять вернулся к урне, и тут чёрт опять к нему забрался под пиджак!

– Да что ты, Вовочка, на меня сердишься! – заюлил чёрт. – Ей-богу, я не виноват! Просто тут люди несознательные – и в кино, и на улице! Ну, куда мы ещё пойдём веселиться?

«Пойду в Дом пионеров и сдам его в антирелигиозный уголок, – подумал Вова и обрадовался: – Вот это правильно! Лучшего места не найдёшь!»

Но в Доме пионеров шёл концерт, и туда пускали только по пригласительным билетам. А у Вовы его не было.

– Не бойся, со мной не пропадёшь! Я сам хочу концертик посмотреть! – вдруг шепнул чёрт. – Я тебя могу через свой вход провести.

– А как? – удивился Вова.

– Мы можем пробраться через печную трубу. Это мой служебный вход.

– Ну, это очень сложно! – вздохнул Вова. – А потом, мы ведь измажемся, как черти!

– Спасибо за угощение! – облизнулся чёрт. – Как будто мармеладку съел! А если измажемся, так мне не привыкать, а тебя я своим хвостом обмету. Ну, полезем?

«Как бы там Маринку не встретить! – подумал Вова об одной своей голубоглазой однокласснице. – А может быть, она сейчас дома?» – и сказал:

– Полезем!

По пожарной лестнице они взобрались на крышу, залезли в трубу и через пять минут выскочили из старинного камина в фойе.

В это время начался антракт, и пионеры в белых рубашках стали заполнять фойе. Они с недоумением окружили чумазого Вову. У него была сажа и на руках, и на носу, а от пиджака она прямо отлетала хлопьями.

– Ой, Вовка, что с тобой? – вдруг подскочила к Вове Маринка. – Ты что, из печки вылез?

– Ага, – ответил Вова. – Это чёрт меня туда занёс.

– Да ты скажи толком!

– А я и говорю толком! – обиделся Вова. – Чёрт попутал…

– Да ты что, с ума сошёл – в таком виде являться сюда! – сказала Маринка и принялась отряхивать Вову.

А вокруг них поднялась пыль столбом. Маринка закашлялась. А чёрт захихикал:

– Вот потеха! Вот представление! Как в аду!

– Его отсюда надо вывести! – вдруг закричали окружившие Вову ребята.

– Ну вы поймите, честное слово, чёрт попутал… – начал оправдываться Вова. – Он у меня тут, под пиджаком, сидит. Честное слово! Вот он! – И Вова распахнул пиджак.

Но чёрт в одну секунду забрался в боковой карман и закрыл его на пуговицу.

Ребята с удивлением заглянули под пиджак, но никого там не нашли и тут же выставили Вову из Дома пионеров.

«Ну что делать? Что делать? – думал Вова. – Вот несчастный день!»

– Слушай, – предложил чёрт, – я вижу, у тебя плохое настроение. Давай сейчас заберёмся в какую-нибудь котельную и ну начнём шуровать! А? Там жарко! Дым столбом! Красотища!

– Никуда я больше с тобой не пойду! – сказал Вова. – И не приставай!

Вова вышел в скверик, сел на скамейку и горько задумался.

И вдруг Вова услышал за пазухой храп с присвистом.

Чёрт, свернувшись комочком, уже спал.

Вова толкнул его в бок:

– Ты что, спишь?

– А почему бы мне не спать? Я сегодня здорово повеселился! – открыл чёрт глаза. – А потом, ты меня сегодня хорошо накормил. Ну а после обеда что всегда полагается? Мёртвый час. Вот и спокойной ночи! – И чёрт снова захрапел.

«Он спит себе, а я тут мучаюсь!» – подумал Вова и вздохнул…

Когда чёрт проснулся за пазухой, то начал щипать Вову и говорить, что он голоден и ему надо хоть одно ругательное словечко! Но Вова молчал.

Тогда чёрт ударил Вову кулаком в ребро и выскочил из-под пиджака. Но не тут-то было. Вова схватил его за хвост, подбежал к мусорному ящику, бросил в него чёрта и с силой захлопнул крышку и ещё накинул замочный язык на ушко. И тут он кинулся бежать домой.

А чёрт закричал:

– Давай назад! Давай назад!

Тут Вова… проснулся в поту.

И услышал, что за окном урчит мусороуборочная машина и дворник Фёдор Иванович командует шофёру:

– Давай ещё назад! Давай назад! Стоп! Сейчас будем нагружать!

Красные яблоки

Валерка и Севка сидели на подоконнике и закатывались от смеха. Под ними, на противоположной стороне улицы, происходило прямо цирковое представление.

По тротуару шагали люди, и вдруг, дойдя до белого, будто лакированного асфальта, они становились похожими на годовалых детей – начинали балансировать руками и мелко-мелко семенить ногами. И вдруг… хлоп – один! Хлоп – второй! Хлоп – третий!

Было очень смешно смотреть, как прохожие падали на лёд, а потом на четвереньках выбирались на более надёжное место.

А вокруг них валялись и батоны хлеба, и бутылки с молоком, и консервные банки, выпавшие из авосек.

К упавшим прохожим тут же подбегали незнакомые граждане. Они помогали им встать на ноги и отряхнуться. И это тоже было очень смешно, потому что один дяденька помог какой-то тёте встать, а потом сам поскользнулся и снова сбил её с ног.

– А давай так, – вдруг предложил Валерка, – будем загадывать: если кто упадёт, значит, ты проиграл, а не упадёт – выиграл!

– Давай, – согласился Севка и сказал: – Ну а как ты думаешь, во-он та старушка в платочке брякнется?

– Брякнется, – усмехнулся Валерка.

– А я говорю: нет. Ну, посмотрим, чья возьмёт! – ответил Севка.

И ребята буквально впились глазами в маленькую старушку, подходившую к злополучному месту.

Старушка остановилась перед широкой наледью. Она понимала, что ещё шаг – и ей несдобровать. Но обходить наледь было далеко.

Вчера в водопроводном колодце сорвало вентиль, и вода долго била из-под чугунной крышки, лежащей на асфальте. Неисправность вскоре устранили, но на улице, сияя на солнце, застыло хрустальное озерцо.

Старушка с минуту стояла, беспомощно оглядываясь по сторонам, а потом подошла к маленькому заборчику, тянувшемуся вдоль тротуара, и, держась за него руками, перешла опасное место.

– Э-э, хитрая старушенция попалась! – сказал Валерка. – Один – ноль в твою пользу. А теперь во-он видишь, толстый дядька с портфелем бежит. Вот посмотришь – сейчас поцелуется!

– А я говорю, не поцелуется! – засмеялся Севка.

Но «выиграл» Валерка.

Толстый дядька, видимо, торопился на автобусную остановку и с размаху влетел на лёд. Здесь он всплеснул руками, потом высоко вскинул левую ногу и, широко взмахнув портфелем, хлопнулся об лёд. Но он тут же вскочил на ноги, подобрал шапку и, потирая ушибленный бок, побежал дальше.

– Молодец! Вот это физкультурник! Один – один, ничья! – сказал Валерка. – А теперь видишь вон ту, в красной шапочке? Упадёт или не упадёт?

– Хо, а это не твоя ли мамаша?

– Моя мама?! – встрепенулся Валерка.

– Да! – Севка вгляделся в подходившую ко льду женщину, но через секунду уже уверенно сказал: – Нет, не твоя. Твоя повыше!

И вдруг женщина упала. Она взмахнула руками и, разбросав вокруг себя по снегу красные яблоки, завалилась на бок. Упала и больше не встала. Вокруг неё тотчас же собралась толпа.

Валерка и Севка увидели, как какой-то человек выскочил из толпы и подбежал к будке телефона-автомата. Потом эту женщину занесли в парадное.

Валерке почему-то очень захотелось увидеть её лицо, но он так и не смог – загораживали прохожие. Но вот приехала «скорая помощь», и женщину увезли.

Валерка был уверен, что эта женщина не его мама, и всё-таки не совсем. У неё ведь тоже была такая же походка, как и у мамы, и пальто такое же. И, главное, вот сейчас, в обеденный перерыв, мама должна была прийти с фабрики и накормить Валерку, а её нет!

– Ну, давай ещё загадаем… Во-он на ту девчонку. Проедется она носом или нет? – как ни в чём не бывало сказал Севка и уткнулся в окно.

– А у тебя голова, честное слово, трухой набита! – вдруг сердито сказал Валерка.

– А ты чего это разъярился?

– Ничего! Думай, что говоришь!

– Я и думаю! А не хочешь играть – я пошёл! – И Севка, обиженный, ушёл.

«Ну куда же мама задевалась? – думал Валерка и почувствовал, что ему становится страшно. – Она это была или не она? И почему я не выскочил на улицу?»

И вдруг в коридоре раздался звонок. Валерка подбежал к двери и распахнул её.

На пороге стояла мама – румяная с морозца, улыбающаяся!

Валерка бросился к ней и суетливо стал помогать снимать пальто, чего раньше никогда не делал.

Ванькин папа и война

Это было давно. В первые дни Великой Отечественной войны. В одной семье вместе с папой и мамой жили брат и сестра – Ваня и Галя. Они были ещё маленькими, но, чем могли, помогали маме по хозяйству. А в основном они играли друг с другом и пели песни.

Вечером в доме на лестнице иногда не горел свет, и ребятам казалось, что на чёрном ходу сидит медведь. Возвращаясь с улицы домой, они, бывало, проносились мимо этого чёрного хода как угорелые. А вот их папа мимо чёрного хода никогда не бегал.

Он даже не испугался, когда и война началась. Мама заплакала, а он сказал:

– Ничего, разобьём фашистов! – И пошёл в военкомат записываться добровольцем на фронт.

Но никто его на фронт не отправил, а ему дали бронь – оставили работать на своём заводе.

Ваня с Галей очень огорчились, что их папа не поехал на фронт, но всем ребятам во дворе они сказали, что папа будет воевать в тылу и у него под рубашкой самая настоящая броня.

И вот так папа три года на заводе работал – выпускал танки. А потом как-то раз пришёл домой и сказал:

– Ну, ребятки, я всё-таки добился своего! На фронт еду! – И стал собирать вещи.

Ваня ему тоже помогал. А когда мама вышла из комнаты, он попросил:

– Пап, возьми и меня на войну, а?

– Нельзя, – покачал папа головой. – Ты здесь за Галюшкой следить должен.

«И ведь правда, – подумал Ваня, – Галя-то у меня ещё маленькая. А вдруг её кто тронет?»

На прощание папа поцеловал ребят и сказал, чтобы они не баловались. Мама опять заплакала, а ребята нет. Чего плакать? Ведь папа разобьёт фашистов и опять приедет!

И Ваня с Галей висели у папы на ремнях. Повиснешь, а они не рвутся, скрипят и новыми ботинками пахнут.

Потом папа надел пилотку, оглядел комнату и сказал:

– Ну, пора идти…

– Ваньк, а что, наш папа – лётчик? – спросила Галя у брата.

– Нет, – ответил Ваня. – Он танкист.

– Не обманывай, – сказала Галя, – у танкистов пилоток не бывает. У них танкетки!

Ваня засмеялся. Ну чего она в Красной армии понимает? Ничего.

Только тут, правда, и он сам немножко ошибся. Папа сказал:

– Я служу в пехоте.

И уехал.

Скучно стало без него. И на лестнице страшнее. Галя дня через два прибегает к Ване и говорит:

– Ты знаешь, на чёрном ходу не медведь, а сам фашист сидит. Он такой лохматый, с красными руками, а нос у него синий-синий.

Ваня разозлился на Галю. Зачем она такую ерунду говорит? Кто фашиста к ним на чёрный ход пустит?

Мама часто плакала, а Ваня держался. Мало ли почему от папы не было писем. На войне ведь всё бывает. А всё же иногда и ему страшно становилось: а вдруг папу уже убили?

Но он Гале об этом ничего не говорил. Пусть себе играет.

Так много месяцев они жили втроём. Наступила весна 1945 года.

И вот как-то раз в комнате зазвонил телефон. Ваня снял трубку и сказал, что мамы нет, а когда придёт, он не знает.

А в трубке какой-то дяденька засмеялся:

– Ванька, да это же я, папа твой!

– Папа! – закричал Ваня и от радости трубку повесил.

А когда опять снял – только гудок гудел.

Ух и перепугался же он тогда!

Но тут телефон опять зазвонил, и Ваня услыхал папин голос.

– Ванечка, скажи маме, что я в госпитале, приходите ко мне завтра.

– Обязательно! – закричал Ваня. – Как мы тебя все любим!

Галя тоже влезла в разговор.

– Папа, а ты жив? – спросила она и сразу же отдала Ване трубку, захлопала в ладоши и стала прыгать на диване.

Под конец разговора папа поцеловал ребят и сказал:

– Ну, до завтра!

Теперь Ване нужно было маме на работу позвонить. Он позвонил, но не сразу всё сказал, а сначала спросил:

– Мама, а ты знаешь что?

А мама в ответ:

– Я ведь просила тебя не звонить так часто!

– Ну ладно, не буду, – сказал Ваня. – А наш папа знаешь где? В госпитале, вот где!

Вдруг в трубке что-то зазвенело, какие-то голоса послышались:

– Дайте воды! Валерьянку!

Ваня зовёт маму, а она не подходит.

Потом какой-то человек подошёл:

– Ничего, мальчик, всё в порядке. Маму начальник позвал.

Смешной какой-то был человек. Будто Ваня ничего не понял. А Ваня всё понял, и не нужно было его успокаивать.

Назавтра ребята пошли в госпиталь. Встали рано-рано, а на улицу вышли поздно. Это мама была виновата. Это она Галю хотела красивой сделать. Бант ей на голову привязывала, ботинки чистила. А Ване она сказала, чтобы он надел курточку. Такую, с белым платочком.

Да и сама мама тоже долго одевалась во всё новое. А когда она надела красную кофточку с голубыми цветами, Галя прошептала:

– Ой, мама-то у нас какая хорошая! И вся в салютах!

Они вышли на улицу.

Ваня нёс для папы подарок. В коробке лежали плитка шоколада и Галины рисунки. Там были нарисованы только люди и домики в дыму, и Галя говорила, что это война.

Когда к остановке подъехал трамвай, вагоновожатая не хотела впустить ребят через переднюю площадку.

– Народу полно! – сказала она. – Сидели бы дома!

Но Галя уже стояла на подножке.

– А мы к папе едем, в госпиталь. И нам даже без очереди можно! – сказала она и вошла в вагон.

Вышли ребята не скоро. Они приехали на окраину города.

Когда они шли по госпитальной лестнице, мама очень волновалась и всё спрашивала у Вани с Галей:

– Какой он будет, какой он будет?

А откуда им знать, какой папа будет? Такой, наверно, как и раньше: фокусы показывать будет, в кино с ними ходить будет.

И Ваня с Галей перескакивали через две ступеньки.

Но к папе сразу не пропустили.

– Ваш муж в шестой палате, – сказал доктор, – он вас ждёт. Только халат наденьте.

Мама надела халат и тоже стала похожа на доктора. А на ребят халатов не было, и они надели взрослые ночные рубашки. В них ни рук, ни ног не видно.

– А для чего так? – спросила Галя.

– Это потому, что ты заразная, – шутя сказал Ваня.

И они пошли по коридору. Тут ходили перевязанные бойцы. А один был с палочкой, и у него на глазах тряпочка висела. Как в жмурки играл.

Галя открыла рот и стала смотреть на него. А Ваня ей сказал:

– Не смотри! Он не видит.

И ему было очень жалко раненого бойца.

И вдруг Ваню сзади кто-то подхватил и подкинул к потолку. Глядит – и Галя тоже уже под потолком руками машет!

– Папа! – узнал Ваня сразу.

– Папа! Папа! – закричала Галя.

И ребята стали его целовать в лицо, в нос, в уши. А он – их.

Сначала долго целовались, потом пошли в палату.

Папа усадил ребят на постель, а сам полез в тумбочку. Оттуда запахло чем-то вкусным.

Ваня тоже туда заглянул. А там были конфеты, и яблоки, и кисель в стакане.

Но Ваня у папы ни крошки не попросил. Папе поправляться надо. А ребята сами по своим детским карточкам всё получают.

– Ну, братцы-кролики, ешьте, я для вас сберёг, – вдруг сказал папа и высыпал конфеты на постель.

Ваня их сначала сосал понемножку, потом стал есть целыми. А потом даже две штуки в карман положил.

И Галя тоже ела.

А папа всё с мамой говорил. Мама ему рассказывала, как обувала ребят, как кормила, как они его ждали.

Потом папа рану показывал на ноге.

Ваня думал, что это будет какая-нибудь дырка от пули и через неё смотреть можно будет, а это была просто красная кожа. И крови даже не было.

– Поджила, – сказал папа и завязал ногу. – Теперь уж скоро войне конец.

– Ой, папа! – вспомнил Ваня. – Мы тебе подарок принесли!

Он вынул из коробки шоколад и Галины рисунки. Он думал, что папа сразу же шоколад съест, но ему понравились только непонятные рисунки.

– Вот молодец! – удивлялся папа и целовал Галю.

Долго ребята сидели у папы, чуть ли не до самой ночи. Ему и градусник ставили, и пилюли давали, а они всё сидели.

Потом Галя сказала:

– Я хочу спать!

И все стали прощаться.

Папа проводил ребят до ворот госпиталя.

И вдруг они увидели, как все люди стали выскакивать из домов на улицу, потому что на площади заговорило радио:

– Товарищи! Враг капитулировал! Мы победили!

И что тут поднялось! Все люди стали обниматься и целоваться друг с другом. А потом какие-то мужчины подхватили папу на руки и стали его качать. Папа взлетал к небу и махал руками. А мама кричала:

– Осторожно! Осторожно!

И тут же прямо в больничном халате папа решил поехать домой. Мама сказала, что, наверно, врачи будут ругаться, но папа ответил:

– Ничего не будут! В такой день можно!..

И вот ребята пришли к себе в комнату и в один голос закричали, что как хорошо, что нет войны, и как хорошо, что снова можно жить вместе с папой и мамой!

Находка

Витя шёл по бульвару удивительными зигзагами… Не обращая внимания на прохожих, он устраивал… взрывы. Подойдёт к одной куче листьев и по ней ногой – трах! Подойдёт к другой и снова – трах! А листья, как из пушки, – вверх! И долго летают в воздухе.

Витя – белобрысый мальчик с бледненьким лицом и синими большими глазами. На нём кепка козырьком на затылок, через плечо на верёвочке висит портфель, от которого пахнет скипидаром. Для того чтобы портфель выглядел новым, Витя чистит его ваксой.

Мальчику хочется есть. Сегодня мама дала ему на завтрак пятнадцать копеек, но Витя потратил деньги не по назначению. Он купил себе бумажные пистоны и забавлялся ими во время школьных перемен. Пистоны оглушительно стреляли, когда по ним били каблуком, и все ребята завидовали Вите.

Но вот Витя погнал по бульвару какой-то упругий газетный комок, который выскочил из кучи. Витя бил по нему и с разбегу, и с места, и «через ножку». Наконец, подогнав комок к выходу с бульвара – здесь уже проходила трамвайная линия, – Витя положил его на блестящий, будто отникелированный рельс и топнул по нему ногой.

Вдруг перевязанный верёвочкой комок развернулся, и Витя увидел под ногами… деньги. Это были пятирублёвки, лежавшие на рельсах, словно синий веер.

– Клад! – прошептал Витя и, моментально схватив деньги, прижал их к груди и что есть силы понёсся домой.

Ему всё время казалось, что за ним кто-то бежит.

«Фу! Даже не верится! – подумал Витя, взлетев к себе на третий этаж. – Вот бывает же: шёл, шёл и нашёл».

Он быстренько сосчитал пятирублёвки. Их было ровно двенадцать, новеньких, хрустящих.

«Обалдеть можно! Шестьдесят рублей!»

У Вити вдруг отчаянно заколотилось сердце и что-то сжалось в животе. Ему было и радостно, и страшно. Нет, этого никогда не может быть, чтобы на улице просто так деньги лежали. Их, наверно, кто-нибудь специально положил – проверить людскую честность. Но всё-таки, кто же будет бросать специально такие деньги на землю? Видно, они кем-то потеряны! И, значит, их можно тратить!

Дома Витя незаметно от мамы спрятал в тёмный чуланчик деньги. Там лежали старые галоши, газеты, утюги, бутылочки из-под лекарств, и туда редко кто заглядывал.

За столом он сидел молча, уткнувшись в тарелку. Запах картофельного супа приятно щекотал ноздри, но зачем наедаться супом, когда можно пойти в магазин и взять двадцать пирожных, даже тридцать?! А что, если правда купить тридцать пирожных, угостить маму, всех соседей и самому наесться на целый год?

А ещё можно накрыть во дворе стол и поставить на него всяких яблок и печений, а потом позвать всех ребят. «Что за праздник у вас?» – будут спрашивать прохожие. А ребята хором ответят: «Это Витя Горчаков угощает! Он добрый». Но, конечно, всё это глупости. Яблоки и пирожные съешь, а назавтра всё равно опять их захочется. Надо что-нибудь из вещей купить, чтобы надолго хватило. Но что? Ботинки? Шапку? Пальто?

Витя почувствовал, что голова у него пошла кругом. Ему так спокойно жилось, а теперь прямо места себе не найдёшь. Маме деньги показать – начнёт спрашивать, откуда взял, и ещё, чего доброго, отнимет. Надо, скажет, найти хозяина… А где его найдёшь? А ребятам показать – позавидуют или скажут: «Давай тратить на всех»… А жалко их без толку тратить…

После обеда Витя решил пойти на улицу, чтобы прикинуть, на что можно потратить деньги с толком. Шагать по проспекту с деньгами было очень приятно. Первым делом он выпил стакан газированной воды за четыре копейки и разменял первую бумажку. Потом он зашёл в рыбный магазин и съел пирожок с вязигой и бутерброд с красной икрой. Вязига от обыкновенного риса отличалась лишь тем, что пахла рыбой.

И Витя понял, что потратил деньги без толку. А может быть, и с толком, потому что в следующий раз он никогда не купит такого пирожка.

Есть больше не хотелось, и тогда Витя поехал в мебельный магазин. То, что он задумал, было просто невероятно. Он решил купить шкаф, погрузить его на такси и привезти домой. Мама ахнет: «Откуда это?» Но возвратить истраченные Витей деньги она уже не сможет: «Купленный товар обратно не принимается».

Но в мебельном магазине была толкучка: привезли алюминиевые кровати-раскладушки, и Вите расхотелось покупать шкаф. Он решил поехать в зоопарк.

В центре парка на маленьких ослах и пони по кругу катались ребятишки. Витя сначала прокатился на осле, потом на пони, а в другом месте зоопарка залез на верблюда. По бокам верблюда висели две корзиночки, и справа от Вити вдруг очутилась какая-то девочка. У неё были длинный нос и светлые волосы, а на макушке висел голубой бант, который развязался. К Витиному верблюду за хвост был привязан другой верблюд, и, когда караван под предводительством старика с кожаной сумкой и билетиками, как у кондуктора, тронулся, девочка схватила Витю за руку. Витя хотел отдёрнуть руку и сказать: «Чего хватаешься?» – но, увидев, что девочка побледнела, успокоил её:

– Это ещё ничего, а других вот тошнит.

Караван медленно двигался по аллеям. Справа и слева в высоких клетках рычали тигры, выли шакалы и летали попугаи. А в огромном котловане с каменным барьером по серым скалам ходил белый медведь.

Свою спутницу по каравану Витя потерял в толпе в ту же минуту, когда девочка вылезла из корзинки на деревянный помост. Потом он её увидел с мамой около газетного киоска. Но подойти к ней не решился. И стало Вите почему-то грустно. Нет, надо было бы взять с собой кого-нибудь из знакомых мальчишек.

Побродив ещё немного по аллеям и съев три эскимо, Витя отправился домой.

И хотя мама всегда говорит, что деньги летят очень быстро, при подсчёте оказалось, что за целый день был истрачен всего-навсего рубль.

В чуланчике Витя начал заворачивать в чистую газету своё богатство и вдруг обнаружил в старом бумажном комке записку. Как он раньше не обратил на неё внимания?

«Дорогая мамочка! Поздравляю тебя с днём рождения. Целую. Алёша».

Витя вздохнул. Вот не было печали – хозяин нашёлся! Шёл, наверно, к маме и потерял. Но нет ли адреса ещё на бумажке? Нет? И, значит, этих денег всё же Витя хозяин! А почему теперь Витя хозяин?

Витя вдруг представил себе незнакомую «мамочку». Она почему-то походила на Пелагею Павловну, жившую под Витиной квартирой. Маленькая, морщинистая старушка в чёрном платке. У неё был только один зуб, впереди. Витина мама в праздники всегда угощает Пелагею Павловну пирогами. Старушка тоже имела где-то взрослого сына, но в каком городе он жил, Витя не знал.

Вечером, когда Витя лёг спать, в животе у него что-то урчало. Наверно, переел мороженого. Вите захотелось сразу уснуть, и он стал считать слонов… Один слон… два слона. Но вдруг Вите показалось, что вместо слонов он считает свои деньги. Да, да, у него в руках деньги, как синий веер. И даже больше – он стоит в магазине и покупает велосипед и два пирожка. А затем к нему подходит верблюд и по-человечьи говорит: «Ага, попался! Теперь я скажу старушке!» И Пелагея Павловна хочет укусить Витю своим единственным зубом.

Витя проснулся в шесть часов утра. «Что же делать? – думал он. – Ну хорошо, положим, я деньги как-нибудь верну хозяину. Но ведь это благородный поступок! А кто о нём узнает? Может быть, сходить с этими деньгами в «Пионерскую правду»? Главный редактор, конечно, сразу распорядится, чтобы Витю сфотографировали и написали о нём такую заметку: “Вчера ученик 4-го класса «Б» Витя Горчаков нашёл крупную сумму. Не истратив ни копейки, Витя решил вернуть деньги пострадавшему. Пионер просит пострадавшего зайти по адресу: 4-й Колобовский, дом № 27, квартира № 8. С часу дня до шести вечера. На снимке: Витя Горчаков с деньгами”».

Но этот план Витя отклонил сразу. Ну, положим, что редактор напечатает такую заметку. Её все прочтут, и тогда любой человек сможет прибежать в редакцию и сказать: «Отдайте! Это я потерял!» А как его проверишь? Но, конечно, для этой проверки можно будет отвести специальный кабинет, и Витя будет сидеть за большим столом. Теперь пускай кто хочет идёт. А он каждого будет спрашивать: «А как вас зовут?» Вот тут-то он их и поймает! Но нет, наверно, никто не придёт за чужими деньгами.

В общем, после долгих размышлений Витя решил, что, как бы он ни хотел вернуть хозяину деньги, вернуть он их едва ли сможет: не найдёшь человека. И, следовательно, эти шестьдесят рублей он может тратить с лёгкой душой.

С этого дня у Вити началась весёлая неделя. Он почти каждый день ходил в кино. Покупал себе шоколадные конфеты, пирожные, приобрёл в спортивном магазине ручной силомер, купил на подставке рыбий скелет. В магазине ДОСААФа, увидев старый, ржавый телеграфный аппарат, тоже его купил. Зачем ему были нужны силомер, рыбий скелет, телеграфный аппарат, он и сам не знал, но всё-таки обладать такими вещами было очень приятно. Витя спрятал их в чуланчике и иногда сжимал в кулаке силомер и рассматривал устройство рыбьей головы. А телеграфный аппарат он разобрал и превратил в кучу интересных деталей.

На последний гривенник Витя купил себе «уйди-уйди» – смешную пищалку с резиновым чёртиком на конце.

Деньги пролетели быстро, незаметно, и теперь без них Вите было как-то легче: не надо ходить по магазинам, не надо бояться, что про деньги узнает мама и будет ругать Витю за утайку.

А в субботу папа принёс с завода получку – пятьдесят рублей за полмесяца. Они взяли с мамой в руки карандаши и стали распределять деньги на питание, на оплату квартиры, телефона, газа, на трамвайные расходы, на папиросы папе, на парикмахерскую.

Папа был серьёзен. Он сокращал то «папиросную» статью, то «киношную».

– М-да! – говорил он. – Тут надо бы выкроить что-нибудь Витюшке или на ботинки, или на зимнюю шапку, а то замёрзнет скоро паренёк.

– Ну, давай выкраивать, – отвечала мама.

И они снова писали на бумажке цифры.

Перед ужином папа торжественно сообщил, что зимняя шапка уже «выкроена» и надо завтра же пойти за ней в магазин. А иначе деньги можно распустить по мелочам, и тогда будущий помощник – Витя – простудится, останется «без головы».

– А пальто, брат, мы тебе ещё через месяц соорудим. Вот я на сверхурочную работу останусь, – улыбнулся папа.

– Ладно, я подожду, – сказал Витя и подумал, что если бы он не истратил те шестьдесят рублей, то пальто можно было бы купить хоть сегодня. Но постойте, на каком основании он мог на эти деньги покупать пальто? Он что, заработал их? Нет! Это были чужие деньги! И, может быть, незнакомый Алёша вот так же, как и папа, сидел и «выкраивал» на обеды, на одежду для своей матери. А Витька взял и махнул их в два счёта! Не понёс в милицию, не настаивал на розыске хозяина, а потихоньку, как жадный человек, проел их, потратил. Ведь, честное слово, можно было в милицию отнести! И, может быть, нашёлся бы этот самый Алёша. Вот бы обрадовался! Полмесяца не зря работал!..

У отца было усталое лицо. В тонких, упругих пальцах с въевшейся в них металлической пылью карандаш еле заметно дрожал. У отца всегда пальцы чуть-чуть дрожали, когда он приходил с работы, – это Витя заметил давно. Но сегодня ему особенно больно было это видеть. Ему почему-то казалось, что и у неизвестного для него Алёши были такие же руки.

Ответственный редактор

Сразу после ужина Боря развил бурную деятельность. Он аккуратно расставил стулья вокруг стола, налил в графин свежей воды, выключил телефон и разложил на скатерти листы чистой бумаги.

Ровно в восемь часов к нему пришли Игорь и Ромка.

– Борь, вытаскивай свой альбомчик! Я тут хорошие марки принёс – поменяемся? – ещё не сняв пальто, воскликнул в коридоре Ромка.

Но, к его удивлению, Боря вдруг сухо ответил:

– Никаких альбомчиков. Сейчас же начинаем работать. Прошу к столу.

Усевшись на стуле, Боря налил в стакан воды, отпил немножко и сказал:

– Заседание редколлегии считаю открытым. Какие у нас задачи? Нам надо написать передовицу – это раз! – Боря согнул один палец. – Надо собрать материал – это два! – Он нажал на второй палец. – И художественно оформить – это три! Я, как ответственный редактор, беру на себя передовицу и оформление, а тебе, Игорь, я поручаю ошибочный отдел.

– Как это – ошибочный?! – вытаращил Игорь глаза.

– Не бойся, не бойся. Будешь только ошибки в газете исправлять, ты же ведь хорошо диктанты пишешь. А Ромка будет завотделом писем…

– А бухгалтер кто? – спросил Ромка. – Если Борька ставит дело с разными заведующими, так нам нужен и бухгалтер.

– Ты не смейся! – сказал Боря. – У нас дело пойдёт по-серьёзному и без бухгалтера.

Игорь и Ромка впервые видели Борю таким деловитым. Ромка смотрел на него, и несколько раз ему хотелось сказать Борьке: «А что ты из себя начальника строишь? Только вчера выбрали, а ты уж и рад командовать!» Но, когда Боря дал ему ещё одно задание – принести из дома пишущую машинку, – Ромка неожиданно для себя тоже налил в стакан воды и сказал:

– Машинка будет!

С этого вечера у Бори началась новая жизнь. Он завёл небольшой коленкоровый портфельчик, на котором печатными буквами было написано «Портфель редакции», и складывал туда ребячьи заметки. По нескольку раз в день он таинственно шептался с Игорем и Ромкой об оформлении, обсуждал с ними карикатуры. Выпуск этого номера газеты был необычным – газета шла на конкурс, объявленный между пятыми классами.

Всё шло хорошо, но вот, когда Боря решил уже приступить к основной работе с клеем и красками, на одной из перемен в своей парте он нашёл заметку за подписью: «Красный глаз». В ней говорилось о том, что Ромка Кузнецов очень увлекается марками и забывает об уроках. Статейка называлась «О низком качестве географических знаний».

Весь день Боря не решался сказать Ромке об этой заметке. Но вечером, когда редколлегия вновь собралась на Бориной квартире – это было последнее заседание, утром стенгазета должна была выйти в свет, – Боря, как бы между прочим, протянул Ромке сложенный вчетверо листок.

– Возьми-ка вот, прочитай! – сказал он.

Чем дальше Ромка читал, тем больше мрачнел.

– Ерунда! – наконец сказал он и усмехнулся. – Тоже мне Красный глаз! Если я один раз про какой-то Иртыш не знал, так об этом сразу в газете печатать?

– А почему же не печатать? – сказал Игорь. – Не увлекайся марками чересчур.

– Наоборот, они мне помогают! Вот скажите, где находится Сальвадор?

– И скажем, – ответил Боря, нахмурившись, – в Центральной Америке. Сальвадор знаешь, а Иртыша-то не нашёл!

Ромка исподлобья взглянул на Борю:

– Значит, ты будешь её печатать?

Секунду Боря колебался. Может быть, действительно не стоит задевать Ромкино имя? Ведь Ромка, в сущности, неплохой мальчишка и к тому же друг. Но потом Боря сказал:

– Если пишут правду, я должен её печатать.

– «Пишут правду»! – усмехнулся Ромка. – Откуда ты знаешь, что это правда? А может быть, я совсем и не из-за своих марок пострадал, а по уважительной причине. Материал надо сначала проверить, а потом уже печатать.

– А из-за чего же ты не выучил урока? – спросил Игорь.

– Как – из-за чего? – Этот вопрос застал Ромку врасплох. – Ну, я… занят был…

– И чего ты, Ромка, тут выкручиваешься? – вдруг сказал Боря. – Ведь я очень хорошо помню тот день, когда ты по географии отвечал. Ты тогда перед уроками в филателистический магазин ходил. Было? Было! Вот материал и проверен.

– Пожалуйста, печатайте! – сказал Ромка. – Только от руки много не напечатаете.

– Ты не дашь машинку?! – спросил Игорь, побледнев.

– А что ж ты думаешь, что я на своей машинке да про себя заметку буду писать? Жди! – Ромка схватил пальто и вышел из комнаты, хлопнув дверью.

– Эх, может быть, не нужно было ссориться! – минут через пять вздохнул Игорь, потому что Боря выложил перед ним штук пятнадцать заметок, которые надо было теперь переписывать от руки.

– Ничего, – сказал Боря. – Нам такие члены редколлегии не нужны.

Он положил на пол белоснежный ватманский лист и быстро набросал контуры заголовка. Стенгазета называлась «Пионерский горн». Акварельная краска ложилась ровно и мягко. Игорь и Боря то и дело вставали на ноги, чтобы издали оглядеть свою работу.

И вдруг в тот момент, когда заголовок был уже написан, Игорь, поднимаясь с колен, задел рукой блюдечко с красно-бурой водой и опрокинул его на ватманский лист. Длинный ручеёк наискось пересёк газету.

– Тьфу! – мрачно плюнул Боря. – Вот не везёт! И машинки нет, и кляксу посадили!

– Какой-то рок преследует! – сказал Игорь. – А может, на завтра отложим? Завтра и Ромку уговорим, и на свежую голову что-нибудь придумаем.

– Да чего там откладывать! Надо закончить сегодня, и всё! – сказал Боря. – Но что только делать? Заклеить, что ли?

Он полез в свой стол и начал рыться в журналах, ища какой-нибудь рисунок. Но ничего такого подходящего к газете не нашёл.

И вдруг Боря вытащил из ящика печатный лагерный плакат. На фоне палаток стоял розовощёкий горнист. А внизу было написано: «Солнце, воздух и вода – наши лучшие друзья!»

– Эврика! – закричал Боря. – Мы спасены!

Он положил этот плакат на ватманский лист и острым концом деревянной кисточки стал обводить пионера с горном. На газете оставался еле заметный след. Потом Боря провёл карандашом по этому следу, и на ватмане улеглась точная копия горниста.

– Игорь, разводи краски! – сказал Боря и смущённо улыбнулся. – Правда, этого пионера мы должны были бы сами нарисовать, но, может быть, примут, а?

Горнисту ребята подрумянили щёки, глаза сделали чёрными, а горн посыпали золотой блёсткой…

Вдруг поздно вечером явился Ромка. Он жил в соседнем доме и прибежал без пальто, держа под мышкой пишущую машинку в футляре.

– Давайте, что печатать! – сказал он скороговоркой. – Я с папой говорил. Его тоже однажды критиковали в стенгазете…

– А заметку про себя отпечатаешь? – спросил Игорь.

– Конечно, – сказал Ромка. – Могу хоть в двух экземплярах! Мне не жалко…

Стенгазета вышла яркой и радостной. Боря повесил её на стену для просушки, и в комнате словно сразу стало светлее…

А на следующий день после уроков жюри конкурса, куда входили пионервожатая Аня и учитель рисования Юрий Осипович, начало рассматривать стенные газеты.

Вскоре ответственные редакторы со своими членами редколлегий были приглашены в пионерскую комнату. Боря вошёл последним. Он увидел свою газету, приколотую кнопками к стене, и уже не мог оторвать взгляда от пионера с золотым горном. Ему казалось, что все смотрят на этого пионера и понимают, что его нарисовал не Боря, а настоящий художник.

Редакторы, как на пионерской линейке, выстроились шеренгой, и вожатая Аня объявила результаты конкурса.

– Первую премию, – сказала она, – большую коробку акварельных красок, мы выдаём газете «Пионерский горн»!

Боря подошёл к Ане и под аплодисменты присутствующих получил награду.

– Спасибо за краски, – тихо сказал он Ане. – Но этого пионера с горном не мы рисовали. Он был на плакате напечатан.

Боря ожидал, что сейчас ребята закричат: «А-а, на чужой счёт живёте!» – но, к его удивлению, ничего этого не произошло.

– Правда? – спросила Аня. – Хорошо, вы его перевели, но мы даём вам премию не только за рисунок… У вас принципиальная газета.

И она, чуть-чуть улыбаясь, посмотрела на Ромку.

«Тошка»

Я заглянул в наш пустой ещё класс и вдруг увидел Димку. Красный, взъерошенный, он сидел за партой в глубокой задумчивости и разглядывал какие-то скомканные бумажки. Заметив меня, он зло стрельнул своими голубыми глазами и хлопнул ладонью по бумажкам.

– Вот, полюбуйся! – сказал он. – И это в нашем коллективе!

На первом клочке я увидел корявые строчки: «Тошка! Тошка! Как много в этом слове для пионера завелось!» А на втором было ещё похлеще: «Я люблю Тошку!»

У меня в душе что-то ёкнуло, но я твёрдым голосом спросил:

– Откуда это?

– Нашёл в классе, когда пол подметал, – почти шёпотом ответил Димка. – Ну, что скажешь, а? В нашем отряде любовь! И в ней замешана твоя Тошка! А почерк узнаёшь чей? Лёньки Соловьёва!

– Нет, этого не может быть, – сказал я. – Они совершенно разные люди.

– Положим, так! – горячо сказал Димка. – Но всё равно, раз такие записки появились, мы должны принимать меры!

– Во, посмотрите на него! – сказал я. – Нашёл себе занятие… Может быть, подумаем о каких-нибудь других делах?

– На что ты намекаешь?

– А на то, что, кроме сбора металлолома, мы ничем не занимаемся. И Тошка тебя правильно на сборе критиковала!

– Ну знаешь ли, ты мне это брось – своих соседей защищать! – вскипел Димка. – А может быть, ты сам эти записки написал?

– Да ты что, свихнулся? – Я замахал на Димку.

– А раз нет, тогда слушай! В общем, я объявляю тайный розыск автора. Для начала, я считаю, нам надо устроить лекцию. Положим: «Есть ли любовь на Марсе?» Она будет с намёком. Мы будем говорить про Марс, а сами начнём наблюдать за Землёй. Чуть кто на лекции взвизгнет, значит, у того нервы не выдержали и, значит, тот влюблён! А? Как ты смотришь?..

Согласитесь, я всё-таки не мог пройти мимо этого случая с Тошкой. Кто же всё-таки мог состряпать эти записки? Но я предложил Димке другой ход – без лекций и без взвизгиваний.

С первого урока мы с Димкой повели наблюдение за классом. О, это было любопытное занятие – подмечать в ребятах всё то, на что ты раньше совсем не обращал внимания. У Лёньки Соловьёва, оказывается, была бородавка на щеке, а школьные брючки такие короткие, что над краем ботинок даже голые ноги виднелись.

Гришка Цырлин – курносый, со свекловичными щеками – на перемене окунал в банку с тушью капиллярную трубочку и писал какие-то странные этикетки: «Компот – 5 коп.», «Рыбные фрикадельки – 30 коп.».

Федька Соколов с вниманием пересчитывал на парте чистые почтовые открытки. Их была целая пачка – штук двести. Откуда они взялись?

«У Тошки Бабкиной появился маникюр! – написал мне на уроке Димка. – Хе-хе, явление многозначительное! Будем бдительны! А у Ленки Крыловой новые туфли!»

«Оболтус! – ответил я ему. – Поменьше смотри на девчонок!»

«Внимание! – вскоре написал он мне снова. – Я сейчас видел, как Тошка что-то передала Соловьёву! Будем хватать его на перемене!»

И действительно, как только кончился урок, Лёнька Соловьёв первым выскочил из класса и куда-то помчался по коридору.

Мы его еле догнали в толпе мальчишек. Я хотел было Лёньку незаметно припереть к стенке, но Димка не понял меня и свалил его на пол.

– И куда ты всё бегаешь, бегаешь? – спросил он ласково, сев на него верхом.

– В буфет! – ничего не понимая, ответил Лёнька.

– А как настроеньице? – склонился я над ним.

– Прекрасное…

– А что это тебе Тошка на уроке передала?

– Деньги… чтоб я ей пирожок купил с мясом.

– Ага, с мясом… – сказал Димка. – А битки в дверях не хочешь?

– Нет.

– Значит, тогда скажи, чьи это стихи: «Тошка, Тошка, как много в этом слове для пионера завелось!»?

– А откуда вы их знаете? – вдруг с удивлением спросил Лёнька.

– А мы всё знаем! Говори, чьи?

Но вдруг Димка полетел в одну сторону, я – в другую, а Лёнька Соловьёв, как пташка, вспорхнул из-под нас двоих и убежал.

Оказалось, что в этот момент мимо нас проходил какой-то десятиклассник-дружинник и, не поняв, что между нами происходит товарищеское собеседование, разбросал нас по сторонам.

Но мы не огорчились: «тошкливая нить» была уже в наших руках.

Вечером того же дня я готовил уроки, и вдруг в квартиру кто-то позвонил. Прежде чем открыть дверь, я спросил:

– Кто там?

– Телеграмма! – ответил женский голос.

Я открыл дверь и остолбенел: передо мной улыбалась Ленка Крылова! Она ужасно смутилась, пробормотала: «Я не знала, что ты здесь живёшь!» А потом, не глядя, протянула телеграмму и быстро-быстро затопала каблучками вниз по лестнице.

Телеграмма была настоящая. От отца с Сахалина. Только как она попала к Ленке?

Но подождите, это ещё не всё.

В воскресенье вечером мама попросила меня сбегать в гастроном и купить кефир. Однако магазин был уже закрыт, и я направился в кафе-молочную. Открываю дверь и чуть в обморок не падаю: среди столиков в белом халате ходит моя соседка Тошка Бабкина и собирает на поднос посуду.

Я мог бы, конечно, подойти к ней, но, решив, что ей, пожалуй, эта встреча будет неприятна, незаметно вышел из кафе.

Я думал: говорить об этом Димке или нет? Ещё будет над ней издеваться. Дескать, все пионеры по домам сидят и уроки учат, а эта деньги себе подрабатывает! И смотрите где – в кафе! А может быть, она маме-официантке хочет помочь? Нет, всё-таки я не выдам свою Тошку!

Не успел я прийти домой, зазвонил телефон. Это был Димка. Он не кричал, а просто вопил в телефонную трубку:

– Вовка, давай быстрей на улицу! Здесь такое представление – прямо ахнешь!

Димка звонил из автомата. Мы с ним встретились около кинотеатра и помчались на проспект. Здесь, на углу возле «Синтетики», стоял в стеклянном газетном киоске Лёнька и быстро-быстро продавал только что поступившую вечернюю газету.

– Вот он каков, наш Соловьёв! – прошептал Димка, глядя со стороны. – Как будто его бабушка сама не может справиться. Не спускай с него глаз, будем следить, куда он пойдёт! Мы не позволим ему эксплуатировать свой детский труд!

Распродав газеты, Лёнька подсчитал вырученные копейки, а потом, погасив в киоске свет, побежал – и куда бы вы думали? – ко мне в дом.

Минутой позже мы с Димкой увидели, как в моё парадное прошмыгнули и Федька Соколов, и Ленка Крылова, и Гришка Цырлин, и ещё другие ребята из нашего класса.

Я сразу догадался, что это не случайно. Они – к Тошке Бабкиной, которая живёт подо мной.

Мы с Димкой поднялись ко мне в квартиру, легли на мой балкон и свесили с него головы.

У Тошки на кухне вовсю гремел магнитофон. Кое-кто из ребят танцевал. Ленка на газовой плите жарила яичницу. Федька открывал консервную банку голубцов с мясом.

Потом все уселись за стол, чокнулись лимонадом и озорно закричали: «Да здравствует Тошка!»

В обрывках их разговоров чаще других слов мы улавливали такие: «Ленинград», «Аврора», «Русский музей».

Посмотрев друг на друга, мы с Димкой вдруг поняли, что это дело с непонятной Тошкой не такое уж простое.

Нам их надо обязательно вывести на чистую воду. Иначе как же тогда Димке жить на свете: его пионеры все вместе внизу, а их председатель отряда один наверху.

Я решил помочь моему другу. Чтобы восстановить свой авторитет, Димке сейчас же надо было совершить какой-нибудь героический поступок.

Я обвязал Димку, как альпиниста, крепкой верёвкой, пропустил её сквозь балконные прутья и стал потихоньку опускать друга со второго на первый этаж. Как он там болтался в воздухе, я видеть не мог. Но вдруг внизу раздался ужасный крик:

– Ой, Димка повесился!

– Я ещё не повесился, – пыхтя, ответил Димка. – Только скажите, что такое «Тошка»?

И тут я чуть не выпустил верёвку из рук. Наши ребята дружным хором ему ответили:

– Трудовое общество шестого класса «А»!

Бумажный голубь

После уроков, когда учительница зоологии Марья Алексеевна вышла из класса, на парту вскочил Юра Иванов:

– Эй, вы! Смотрите! Голубь новой конструкции!

Ребята, которые, весело разговаривая, распихивали по сумкам учебники и тетрадки, на секунду умолкли. Юра подкинул голубя к потолку. Ударившись о потолок, голубь камнем пошёл вниз, но над самыми партами вдруг круто взмыл и, зачерпывая крыльями воздух, поплыл в угол класса.

Все восхищённо следили за ним. Кто-то шепнул: «Вот здорово!» Юра слыл в классе за первого мастера по голубям, и многие ему завидовали.

– А я лучше сделаю! – вдруг воскликнул Миша Вознесенский.

Он выхватил из сумки первый попавшийся под руку учебник, вырвал из середины три листа и разложил их на парте. Приходивший недавно к папе в гости знакомый показал Мише, как надо делать голубя – да какого голубя, классического! Правда, он делал его из толстой ватманской бумаги, но и эти листы были подходящими.

– Что же ты из учебника вырвал? – заметил сосед по парте.

– А, неважно, – отмахнулся Миша.

Первый лист пошёл на крылья, но только не на плоские, как обычно делают, а на дутые, угловатые, похожие на крылья стрижа. Из второго листа Миша сложил фюзеляж. А из третьего получилось красивое хвостовое оперение, как у бомбардировщика.

Миша быстро скрепил все три части, поправил погнувшиеся крылья и закричал:

– А ну, Юрка, давай кто кого!

– Что вы в классе сражаетесь? Пошли лучше на улицу, – предложил Вадик Поляков.

– Пошли! – согласились остальные.

Схватив сумки, они выскочили из класса и с гиканьем понеслись по коридору. Впереди с голубями в руках бежали Юра и Миша. Уборщица тётя Фрося, которую они чуть не сбили с ног, закричала им вслед:

– Вот угорелые! Весна, что ль, на вас влияет?

На улице стояла чудесная майская погода. Голубое бездонное небо было чисто. Свежие, словно омытые недавними дождями, солнечные лучи, отражаясь в лужах школьного двора, били в глаза. В воздухе чувствовался сладковатый запах распускающихся молоденьких лип. На ветвях, важно надув грудки, сидели воробьи и деловито чирикали.

– Кидай первый! – сказал Миша. – У кого больше секунд пролетит, тот и победил. Ладно?

– Ладно! – согласился Юра и с размаху швырнул голубя в воздух. Он взлетел высоко.

– Раз, два, три… – считали ребята, затаив дыхание, – пять… семь…

Голубь, покачиваясь, летел к луже.

– Упал!

– Значит, у тебя семь! – сказал Миша. – А теперь мой.

Он дунул для счастья в крылья, поплевал на острый носик, а затем, словно гранату, как-то из-за головы бросил своего голубя.

– Затяжной полёт в стратосферу! – скороговоркой произнёс он и начал считать.

Голубь, взлетев выше первого этажа, тюкнулся в кирпичное здание школы и поплыл дальше.

– Пять… семь… восемь… – считали ребята.

Голубь шёл к земле. Вдруг его подхватила какая-то невидимая рука, и он опять взмыл. Он летел на воробьёв. Прервав деловитое чириканье, они испуганно взлетели. Зацепившись за ветви, голубь пошёл вниз и, описав дугу, сел на асфальт.

– Пятнадцать! – гордо воскликнул Миша. – Наша взяла! Пятнадцать секунд! – И побежал за голубем.

Он поднял его и, сдув пыль, осторожно засунул в сумку.

А Юра своего голубя, намокшего в луже, презрительно растоптал ногами. Ему, конечно, было обидно, что теперь мастером по голубям будет считаться другой.

Размахивая сумками и оживлённо болтая, ребята вышли со двора.

Дома Миша, заглянув на кухню, бросил:

– Мам, дай поесть! – И пошёл в комнату.

На своём письменном столике он выложил из сумки все учебники, а затем осторожно вынул голубя. Обмакнув перо, он аккуратно написал на нём: «Мой рекордсмен! 15 секунд!» – и положил в средний ящик. Здесь у него в одном углу хранилась «Пионерская правда» с интересными фотографиями и загадками, а в другом углу лежали ненужные номера. Так, на всякий случай.

– Мам, а чья это? – спросил Миша, заметив на столе широкополую соломенную шляпу.

– Папина, в командировку. Купила сегодня случайно, – ответила мама, расставляя на столе тарелки.

Миша надел шляпу и подошёл к зеркалу. Шляпа была велика и упала ему на нос. Откинув её на затылок, Миша подмигнул сам себе: дескать, ну, брат, не подкачай! Ему захотелось, чтобы немедленно, завтра же начались экзамены. Ему казалось, что он не вынесет этих пятнадцати дней, оставшихся до экзаменов.

Но экзамены подошли совсем незаметно. Хотя Миша сдавал их уже в третий раз, но эти для него были особенными. Папа летом должен был ехать на Кавказ и обещал Мишу взять с собой, если он хорошо сдаст экзамены.

На Кавказе Миша ни разу не был. В его воображении рисовались огромные скалы, покрытые ледниками. У подножия скал росли тропические деревья, а на них прыгали мартышки. По ночам, совсем как в джунглях (Миша читал о них в книжке «Маугли»), рычали тигры и плакали шакалы. И ещё Миша слыхал, что на Кавказе всюду растёт бамбук и его можно срезать задаром. А ему как раз нужен бамбук на удочки и на лыжные палки. Но главное был не бамбук. Бананы – вот что интересовало Мишу больше всего! Он уже не раз представлял себе, как залезет на дерево, увешанное жёлтыми, похожими на огурцы бананами, и, усевшись на суку, будет чистить их и отправлять в рот пахучую мякоть. Мише говорили, что на Кавказе бананы не плодоносят, а впрочем, он не возражал и против яблок и винограда. Эх, вот если бы сдать все экзамены!..

Первый экзамен – диктант – он выдержал на четвёрку. Учительница нашла у него две ошибки. Вместо «соловей» он написал «саловей», а вместо «чернила» – «чернилы». Больше ошибок не было. Папа, слегка пожурив его за ошибки, ещё раз повторил своё обещание.

Диктант Миша писал в понедельник, а уже в четверг надо было сдавать зоологию. Миша зоологию не то чтобы уж очень любил, но раз сдавать, так надо сдавать как следует. А вдруг папа скажет: «Э-э, братец, подкачал ты. Уговора у нас насчёт троек не было…» Миша ходил в школьный живой уголок, рассматривал там разных черепах, юрких ящериц и разноцветных бабочек, приколотых под стеклом.

Нужно было знать и о медузах, и о раках, и об обезьянах, которые были нарисованы в книжке висящими на хвостах. Учебник Миша прочёл два раза. Ему всё было ясно: и деление насекомых на низшие и высшие подклассы, и кто такие земноводные, и кто относится к млекопитающим. Но Миша не удовлетворился этим. Он стал читать книгу ещё раз и вот тут-то обнаружил, что в середине учебника вырваны три листа. По оглавлению в конце учебника Миша узнал, что на этих страницах рассказывается про раков. Он просмотрел весь учебник, думая, что вырванные листы лежат где-нибудь не на своём месте. Он трогал корешки пропавших страниц и злился на того, кто вырвал их. Книга была из школьной библиотеки, побывала во многих руках, но вот какому-то болвану (Миша так и говорил – болвану) зачем-то понадобились страницы о раках.

«Авось пронесёт!» – подумал Миша вечером перед экзаменом и юркнул в постель. Заснул он сразу. Ему снились джунгли, по которым ползал огромный таракан, а представитель класса пресмыкающихся, ящерица прыткая, как бешеная гонялась за тигром…

Наутро мама нажарила сладких пирожков. Но Миша ел их, почти не чувствуя вкуса. Он ещё раз просматривал учебник. Конечно, он всё знал, но всё же где-то внутри копошился страх.

– Миша, торопись! – сказала мама. – Я у тебя из стола бумаги немного возьму. Пирожков захватишь с собой.

– Ладно! – буркнул Миша и, не допив чая, вылез из-за стола.

Положив завтрак и учебник в сумку, он спустился вниз.

Ах, как хорошо было на улице! Миша шёл, весело поглядывая по сторонам, и совсем не боялся, что какая-нибудь кошка, выскочив из подворотни, перебежит ему дорогу.

Он смеялся над одной маминой знакомой, которая однажды сказала ему об этой нехорошей примете, и даже, словно назло примете, сам заглядывал в подворотни.

Пришёл он в класс к звонку. Ребята волновались. На столах и на подоконниках стояли стеклянные баночки, в которых играло солнце, освещая заспиртованных лягушек и головастиков.

Кроме Марьи Алексеевны в класс вошёл ещё и директор школы. «Начинается!» – кто-то взволнованно вздохнул на последней парте, и в классе сразу стало тихо. Было слышно, как под матовым колпаком на потолке, будто испугавшись наступившей тишины, звонко забилась муха.

Лица у ребят вытянулись, стали серьёзными. Со школьного двора через распахнутые окна доносились весёлые голоса каких-то мальчишек, игравших в лапту.

– Ну, кто первый? – улыбаясь, спросила Марья Алексеевна. – Кто посмелее?

«Подожду пока, – думал Миша. – Может, что полегче достанется».

Смелых оказалось много. Ребята выходили к столу, брали билеты и один за другим – одни бойко, другие медленно – отвечали.

«Жалко, медуза не моя – уж я бы про неё ответил! Черви? Пустяк!» – уже сожалея, что не пошёл отвечать первым, думал Миша, когда кто-нибудь из ребят отвечал на вопросы.

– Миша Вознесенский! – вдруг услыхал он. – Пожалуйте билет!

Заложив палец за палец на счастье, как это делали все ребята, и держа руку за спиной, он подошёл к столу.

«Какой взять? Какой? – быстро соображал он, рассматривая билеты. – Около меня лежит – это, наверно, про муравьёв, – не возьму. А на конце, наверно, про акул – тоже не возьму».

Он взял из середины. Вдруг у него зарябило в глазах. Первый вопрос был нетрудный – об эвглене зелёной, а второй…

«Вляпался!..» – подумал Миша. Второй вопрос был такой: «Речной рак – представитель ракообразных».

Чтобы оттянуть время, Миша долго рисовал на доске рака. Он выводил по памяти каждый его суставчик, и так, словно должен был сдавать свою картину в Третьяковскую галерею.

– Что-то ты, Миша, уж больно долго рисуешь! – сказала Марья Алексеевна. – Отвечай!

Когда Миша говорил об эвглене зелёной, Марья Алексеевна одобрительно кивала головой. Миша готов был рассказывать об эвглене зелёной чуть ли не весь день, только бы не спрашивали у него второго вопроса.

– Ну, а что ты скажешь нам о раках? – перебила его Марья Алексеевна, почувствовав, что Миша что-то уж чересчур расписывает эвглену.

– О раках? – тоскливо переспросил Миша.

Он посмотрел на свою картину. Но там рак был как рак, и все его внутренности прикрывал добротный панцирь, тщательно выписанный.

– Ну… – медленно начал он. – Раки водятся в реках, их под камнями можно ловить. Я вот тоже на даче с мальчишками ловил. Только они больно здорово кусаются передними ногами.

Миша указал на клешни рака.

– А как они называются? – спросила Марья Алексеевна.

– Ноги… – ответил Миша. – А как же ещё?

– Надо знать. Это ногочелюсти. Ими рак поддерживает возле рта пищу. Так, дальше!

– Ну, раки очень вкусные, их варят и едят…

– Это ты говоришь о промышленном значении?

– Ну да. Их на рынке продают.

Ребята засмеялись. И вдруг Миша ободрился. Его словно подхватило и понесло, понесло. Он выкладывал всё, что знал о раках:

– Ну, раки ползают задом наперёд. А ещё они умеют свистеть, только свистят раз в сто лет, и поэтому такая пословица образовалась: «Жди, когда рак свистнет». И Пушкин в стихотворении про утопленника говорит:

Учительница нахмурилась.

– Ерунда! А больше ты ничего не можешь рассказать?

– Больше… ничего… – прошептал Миша, поняв, что всё бесполезно.

– Ну так вот, – сказала Марья Алексеевна. – Ставлю тебе двойку. Во-первых, за то, что ты не всё выучил, во-вторых, за то, что пустословие пытался выдать за ответ. И хороший рассказ об эвглене тебе не поможет. Правильно я говорю, Виктор Андреевич?

Директор школы кивнул головой.

Миша вышел из класса. На душе было как-то нехорошо, и хотелось плакать. Теперь упрашивай не упрашивай, а папа всё равно не возьмёт на Кавказ. Он твёрдый. Да и вообще влетит.

В коридоре, безнадёжно бросив на подоконник сумку, он облокотился на неё и подпёр кулаками подбородок. Под локтем был какой-то мягкий бугор. Миша вытащил из сумки завтрак. «Съесть его, что ли, с горя?» – подумал он и принялся развёртывать пирожки. Вдруг Миша остолбенел. В середине промаслившейся, ровно обрезанной бумаги был нарисован разрез рака. Над каждым внутренним органом стояла цифра. Под рисунком давалось объяснение. Во втором листе говорилось о жизни ракообразных. А внизу Миша вдруг прочёл:

«Мой рекордсмен! 15 секунд!»

Кутька

В один из осенних дней, когда на улице шёл дождь и мама не пускала гулять, Алёшу вызвал в коридор соседский мальчик Гога. Бархатная курточка у него была вздута на животе, и под ней что-то вздрагивало и шевелилось.

– Щенка хочешь? – шёпотом спросил Гога.

– Хочу! – обрадовался Алёша, а потом спросил: – Живого?

– Что ж я тебе, дохлого притащу? – обиделся Гога. – Конечно, живой. И лает как настоящий. Я его за десять копеек продаю.

– Дорого, – вздохнул Алёша. – У меня только пять копеек.

– Ну, как хочешь, – равнодушно сказал Гога и заглянул к себе за пазуху.

Алёше тоже очень хотелось заглянуть, но Гога не позволил:

– Чего зря смотреть! Покупай!

– Ну ладно, подожди тут, – согласился Алёша и побежал в комнату. – Варька, – сказал он сестре, которая, завернув куклу в одеяльце, укладывала её спать, – что ты с тряпками возишься? У тебя пять копеек есть?

– Есть. А зачем тебе? – спросила Варя, продолжая укладывать куклу.

– Гога щенка продаёт, он лает как настоящий.

Алёша думал, что Варя тоже обрадуется и сразу даст пять копеек, но она сказала:

– Да ну его! Он кусаться будет.

– Вот чудна́я! – рассердился Алёша. – Да он же маленький. В кукольную кроватку поместится.

Варя насторожилась.

– А спать его можно укладывать?

– Ой, сколько хочешь! – сказал Алёша, заметив, что Варя соглашается. – Давай пять копеек.

Варя вынула из кармана ключик и открыла свою копилку…

За дверью Гога деловито пересчитал деньги, а потом, сунув Алёше в руки тёпленький комочек, убежал к себе.

В комнате щенок повёл себя как давнишний житель. Он облазил все углы и чихнул два раза под Вариной кроватью.

– Ой, чихает! – рассмеялись ребята и стали за ним бегать.

Потом Варя сказала:

– Хватит бегать. Ему уже надо спать.

– Ну вот ещё – спать, – возразил Алёша. – Пускай бегает. И ты за него не беспокойся. Ведь он мой.

– И мой, – сказала Варя, – я тебе пять копеек давала.

– Ну и что ж? – ответил Алёша. – А тот главный, кто покупал. И твои деньги я верну.

– Не надо мне денег. Я щенка хочу, – плаксиво сказала Варя.

В комнату вошла мама.

– Варюшка, ты чего надулась? – спросила она. – Алёша обидел?

– Я её не трогал. Это она сама! – крикнул Алёша, запихивая щенка под диван.

Но Варя уже не выдержала и заплакала, уткнувшись в мамин передник.

– Мама, Алёшка щенка принёс и сказал, что будет общим, а сам один играет.

– Какого щенка? – удивилась мама. – Алёша, где щенок?

Сказав про себя, что Варе несдобровать, Алёша вытащил щенка.

Он был светло-коричневый, и только носик и глазки были чёрными.

Попав из-под дивана снова на свет, щенок радостно помахивал хвостиком.

– Ты откуда взял? – спросила мама, нахмурившись.

– Гога дал.

– А кто тебе позволил принести его в комнату?

Алёша уставился в пол. Эх, и до чего же обидно! Сейчас мама велит отнести щенка обратно. Она всегда так говорит, когда чего-нибудь без спросу приносишь в комнату. Конечно, насчёт щенка можно было спросить и до покупки, но кто знает, позволила ли бы она покупать!

– Не хочешь отвечать? – помолчав, сказала мама. – Ну, так вот: немедленно отнеси его обратно.

Алёша взял щенка и, погрозив Варе кулаком, пошёл к Гоге.

– Гога, – сказал он, когда тот выглянул из своей комнаты, – отдавай десять копеек. Щенок мне не нравится. Тут у него какое-то белое пятно на спинке.

– Не возьму, – сказал Гога. – Мне тоже это пятно не нравится.

– А куда ж я его дену? Ведь на улице дождь.

– К другим соседям подкинь, – посоветовал Гога и, захлопывая дверь, добавил: – А денег твоих у меня уже нет.

Тут Алёша заплакал, потому что ему и десять копеек было жалко, и щенка.

«Куда б его деть?» – думал он, стоя в коридоре. И вдруг решил, что лучше всего выпустить щенка в кухню, а там кто-нибудь его подберёт.

На кухне стояла Гогина мама и, что-то напевая, чистила ножи и ложки.

Алёша незаметно подошёл к баку с грязным бельём и сунул туда щенка. Закрывая крышку, он оставил маленькую щёлку и твёрдо решил после ужина принести ему покушать.

На ужин мама сделала блинчики с вареньем.

– Варька, – шепнул Алёшка за столом, – не ешь блинчики.

– Тебе дать, да? – громко спросила Варя.

– Ну, как хочешь, – шепнул он снова, – а я не буду есть. Щенку отнесу.

– Щенку? – спросила Варя, задерживая во рту последний блин.

– Что за разговоры за столом? – строго сказал папа. – Варя, доедай блин.

– Не хочу, я наелась.

– Я тоже наелся, – сказал Алёша и вылез из-за стола.

Папа очень удивился и пошёл спать, потому что устал после работы.

Вскоре мама уложила ребят спать и сама тоже пошла.

Алёша так и знал, что Варя уснёт! Когда папа и мама умолкли у себя в комнате, он разбудил Варю. Она боялась идти в тёмный коридор, но Алёша, сунув ей тарелку с блинчиками, повёл её за руку.

На кухне горел свет и никого не было. Щенок, свернувшись клубком, крепко спал.

– Давай его не будить, – шёпотом сказала Варя, – а просто положим и уйдём. А?

– Давай, – согласился Алёша.

Варя опрокинула тарелку, и на бельё упали три блинчика и натекло немножко вишнёвого варенья.

Наутро был выходной день, и папа на работу не пошёл. Он лежал в постели и читал книжку.

– Папа, – сказал Алёша, подойдя к нему, – когда я вырасту большой, ты мне фотоаппарат купишь?

– Куплю, – сказал папа.

– А давай так, – предложил Алёша, – ты мне тогда не покупай, а лучше сейчас разреши со щенком играть. И Варька хочет.

– Да, да, – подтвердила Варя. – Он такой хорошенький. И пахнет, как твоя шуба.

Отложив книгу на столик, папа засмеялся и сказал, что Варя ещё ничего не понимает и поэтому очень смешная. Алёше он этого не сказал.

Тогда Алёша схватил книгу и, отойдя от кровати, сказал:

– Папа, если ты разрешишь нам играть со щенком, то мы тебе отдадим книгу, а не разрешишь – не отдадим.

Вдруг в комнату вошла мама. В одной руке она держала за шиворот щенка, а в другой папину шёлковую рубашку, на которой было большое вишнёвое пятно.

Алёша с Варей сразу поняли, что произошло, и, быстро вспрыгнув к папе на постель, залезли под одеяло.

– Ах вы разбойники! – слышали ребята мамин голос. – Я вас всё равно найду и отшлёпаю.

– Я их тоже отшлёпаю, когда найду! – воскликнул папа, а сам щёлкнул Алёшу, чтобы тот не шевелился под одеялом.

Потом ребята одобрительно похлопали папу по ноге, потому что услыхали, как он шепнул маме всего лишь два слова:

– Оставь щенка!

Щенка поместили в передней. В тёмном углу между шкафом и сундуком положили старое Алёшино пальто и покрыли его ковриком. Постелька вышла мягкая и тёплая. По Вариной просьбе мама сделала маленькую ватную подушку. Но щенок, видимо, не очень-то уважал её. Обычно на подушке он укладывал свои задние лапы.

Возле постели стояла эмалированная мисочка, и, хотя после каждого собачьего обеда она была дочиста вылизана, ребята по очереди споласкивали её под краном.

Щенка прозвали Кутькой. Кормили его ребята почти всем тем, что ели сами. И мандаринами, и селёдкой, и конфетами.

Щенок жирел, толстел, а однажды, услыхав за окном собачий лай, так громко впервые залаял и заметался по комнате, что ребята испуганно подумали, не взбесился ли он.

Но Кутька не стал на них бросаться. Кончив лаять, он зевнул и покатился к своей мисочке доедать суп.

– Это он уже умеет по-собачкиному говорить? – спросила Варя.

– Ага. Он большой стал, – сказал Алёша и покрошил Кутьке в суп ещё кусок хлеба.

Как-то, рано придя с работы, папа надел на Кутьку ошейник и ушёл с ним. Ребята так и заснули без Кутьки.

Под утро Алёшу разбудила Варя. Она дёргала его за нос, пока он не открыл глаза.

– Алёшка, – сказала она, – ты знаешь, кто у нас Кутька?

– Кто?

– Немецкая овечка. Вот кто. Я сама слыхала, как папа маме говорил. Гога нам овечку продал.

– Какая же Кутька овечка? – засмеялся Алёша. – Совсем ты глухая стала. Папа, наверно, про немецкую овчарку говорил. Это такая собачья порода.

За завтраком папа уже сам рассказал, что Кутьку он водил в собачий питомник. Собаку там осматривали ветеринары. Её взвешивали на весах, измеряли рост и заглядывали в пасть, ощупывая зубы. В питомнике породистых собак дрессируют для военных целей. А летом Кутьку, может быть, возьмут на манёвры в часть.

– И он в сапогах будет ходить? – удивилась Варя.

– Зачем же в сапогах? – усмехнулся папа. – Ему и так не холодно. Смотри, какая шерсть! – И он погладил Кутьку.

Вообще папа часто гладил Кутьку, потому что блох у собаки не было. Но кто мыл собаку, папа не знал.

Купаясь в ванне, ребята всегда играли в «море». Пустят на воду резиновых слонов и уток и «поднимают бурю».

Однажды, когда они сидели в ванне, а мама в комнате натирала щёткой паркетный пол, Алёша сказал:

– Надо бы Кутьку искупать.

– Что ты! Нельзя собак в ванну! – испугалась Варя. – И мама сердиться будет.

– Один раз за всю жизнь можно, – сказал Алёша, – а мама не увидит, – и втащил в ванну Кутьку.

Вымыли его с мочалкой и туалетным мылом. Он сделался тоненьким и некрасивым.

– Ну какой! Испортил собаку! – сказала Варя. – Ты всегда любишь игрушки ломать.

– Ты ничего не понимаешь, – сказал Алёша, вытирая Кутьку мохнатым полотенцем. – Он высохнет и станет лучше.

Кутька встряхнулся и убежал. И вскоре они его не узнали. Повалявшись на паркетном полу, из светло-коричневой собаки он превратился в огненно-рыжую. Особенно красными были уши, будто Кутьку отодрали за какую-то провинность.

– Бедный ты мой, бедный! – вздыхала Варя, вертя в руках собачье ухо. – Что же теперь с тобой делать?

– Давай снова купать! – шёпотом сказал Алёша. – Теперь уже мама позволит.

Но купать Кутьку в ванне и мама и папа запретили в один голос.

– Глупая выдумка! – строго сказал папа. – Вы бы его ещё с собой спать положили. Раз и навсегда запрещаю это делать. А потом, не всё ли равно, какого цвета собака. Кутьку я и рыжим буду любить. Был бы только умным.

Папа говорил правду. Он очень любил Кутьку.

Когда он приходил с работы, Кутька прыгал вокруг него, визжал, а потом ложился на спину.

– Ах ты негодяй такой, ах ты собака! – говорил папа и, приседая на корточки, почёсывал ему рукой живот.

Во время обеда Кутька глядел папе в рот и тихонько повизгивал. Папа незаметно с вилки кидал ему под стол кусочки мяса. А потом он попался. Варя кинула Кутьке целую котлету.

– Безобразие! – сказала мама, услыхав сочный шлепок под столом. – Кутька во время обеда больше не будет сидеть в комнате. Я натираю пол, чтобы на нём не было никаких пятен, а ты мне его снова пачкаешь.

– Да, – сказала Варя, – папе можно, а нам нельзя?

– Нет, я не кидаю, – замахал папа руками. – У меня только один раз кусочек мяса сорвался…

– Я тоже видел, как он не кидает, – заступился Алёша за папу.

Но мама ему не поверила.

С этого дня во время обеда Кутька сидел в коридоре. Он жалобно скулил, а переставая скулить, шумно принюхивался к дверным щёлкам, сквозь которые до него доходили сытные запахи жирного борща…

Началась война.

Папа днями и ночами был на работе. Мама тоже надолго уходила в магазин. Алёша с Варей оставаться одни не боялись: с ними был Кутька – рослая собака с басистым лаем.

Ребята запирали дверь на ключ и начинали играть в «войну».

Кутька был за фашиста. Привязанный к ножке письменного стола и прикрытый для маскировки цветным ковриком, он сидел в папиной комнате.

В другой комнате храбрые разведчики – Алёша и Варя – отправлялись в поход за «языком». Им нужно было преодолеть много препятствий: проползти бесшумно по дивану, чтобы ни одна пружина не зазвенела, пролезть под обеденным столом и между ножками стульев и, наконец, перед решительной схваткой притаиться за шкафом.

Кутька рычал, когда они набрасывались на него и кричали:

– Сдавайся, руки вверх!

В первую игру Варя пыталась раскрыть Кутькину пасть и схватить его за язык.

– Что ты делаешь?! – закричал Алёша. – «Язык» на войне – это не настоящий язык, а просто фашистский солдат. Фашиста ловят и допрашивают, где его часть. Вот как!..

Вскоре играть стали по-другому.

В носок домашней тапочки Алёша запихнул кусок хлеба и поднёс её Кутьке. У того потекли слюни, но достать он хлеб не мог. Тогда он зубами схватил тапочку и стал сильно крутить головой. Кусочек хлеба выпал, и он съел его.

Ребятам стало смешно, и они решили играть в тапочку каждый день.

Однажды мама пришла из магазина усталая и в дверях сказала:

– Варя, принеси мне тапочки.

Варя побежала в другую комнату. Вдруг, сорвавшись с места, Кутька обогнал её и, вытащив из-под дивана тапочку, понёс её к маме.

– Понимает! – удивился Алёша. – Вот умный!

А ещё они делали так: поплюют на палочку, дадут понюхать Кутьке и спрячут её под шкаф.

– Ищи, Кутька, ищи!

Кутька ходит, ходит по комнатам, принюхивается, а подойдя к шкафу, как залает, как заскребёт лапами.

– Нашёл! Молодец! – радовались ребята, а Кутька так подмигивал им глазами, словно говорил: «Я и сам знаю, что я хороший».

Но так продолжалось недолго. Почтальон принёс повестку. Папа прочёл её и дрогнувшим голосом сказал:

– Прощайтесь, детки, с Кутькой. Его забирают в армию.

– Кутька, милый, дорогой! – заплакала Варя. – Как же без тебя мы жить будем?

– Не плачь, Варька, – сказал Алёша, – он ведь фашистов кусать поедет.

На прощание Кутьку так накормили, что он еле-еле ходил и не мог лаять.

Папа надел на него ошейник и повёл. Забравшись на подоконник, ребята смотрели на Кутьку, как он в последний раз проходил по двору.

– До свиданья, Кутенька! – крикнул Алёша через форточку. – До свиданья!

А он повилял хвостом и вышел со двора.

Долго Кутька снился Алёше. Собака лизала ему руки и лицо, словно просила почесать ей за ухом. И Варе он тоже снился. Она рассказывала:

– Знаешь, Алёшка, я сегодня ему во сне всю свою манную кашу отдала. Весь свой хлеб.

И Алёша ей верил.

А мисочку, из которой ел Кутька, они вымыли и спрятали в Варины игрушки.

Ребятам очень хотелось узнать о Кутьке, где он и что с ним, и они упрашивали маму сходить в собачий питомник.

И вот как-то под вечер – на улице шёл дождь – мама пришла уставшая и вся мокрая. Дома её не было почти с самого утра. С прядки волос на лбу скатывались мутные капельки, руки у неё посинели от холода, но глаза её, ставшие печальными за последнее время, теперь почему-то весело блестели.

– Мамочка, ты вся продрогла! – закричали ребята. – Раздевайся быстрее!

Но она, не снимая пальто, достала из своей сумочки какую-то бумажку.

– Ну, угадайте, где я была!

– В очереди, наверно, – предположил Алёша.

– Не угадал, – улыбнулась мама. – Я на поезде в собачий питомник съездила. Кутька уже на фронте. Вот его адрес – полевая почта.

– Кутька нашёлся?! – обрадовалась Варя. – Мама, давай ему письмо напишем, а?

– Ну вот ещё, письмо, – сказал Алёша. – Собакам не пишут. У них фамилии нет.

– Ничего, – сказала мама, – мы напишем командиру части, а он сообщит нам про Кутьку. Хорошо?

Попив чаю, они сели за стол.

Через полмесяца пришёл ответ. И в нём вот что было написано:

«Дорогие Алёша и Варя!

Это пишу вам я – Кутька. Получил ваше письмо и так обрадовался, что прыгал всем бойцам на грудь и лизал их щёки. Сейчас вечер. Я лежу в землянке перед печкой и греюсь.

Хорошо отдохнуть после работы! Сегодня я нашёл в снегу десять раненых, и мы спасли их. А ещё на поле боя пять бойцов из санитарной сумочки, которая висит у меня на животе, брали бинты и вату.

Меня все любят и за хвост не таскают. Особенно я подружился с командиром части, дядей Васей. По утрам я бужу его лаем и приношу ему сапоги. Он очень удивляется, откуда у меня такие способности.

Ну, кончаю, а то уже зевается. Пишите чаще. Письма ваши мне читает дядя Вася. А чтоб вы поверили, что это пишу я, ставлю вместо подписи свою лапу».

Ребята долго рассматривали чернильный отпечаток Кутькиной лапы.

– Похожа, – сказала Варя. – На снегу такая же была.

– Ага, – согласился Алёша. – Теперь надо ответ писать. Мама, напиши нам.

Письмо вышло недлинное, но хорошее.

Ребята просили Кутьку побольше спасать раненых и не простужаться.

Варя расписываться не умела и поставила крестик. Алёша всё же вывел внизу большими буквами: «Алёша».

А Кутькино письмо папа зачем-то положил в свой портфель, в то отделение, где у него лежала фотография Алёши и Вари…

И вот однажды в квартире зазвенел звонок. Мама куда-то ушла, и ребята боялись открывать дверь.

Потом Алёша спросил:

– Кто там?

– Откройте, пожалуйста! – сказал мужской голос.

Ребята испуганно переглянулись. Голос был чужой и грубоватый.

– А кто вы? – робко переспросил Алёша.

– Ну, я… – медленно, как бы раздумывая, откуда он, отвечал мужчина, – ну, я от Кутьки.

– От Кутьки! От Кутьки! – радостно запрыгала Варя. – Открывай, Алёшка, быстрей!

На пороге, с мешком на плече и с пистолетом на ремне, стоял высокий военный.

«Ого, капитан к нам пришёл!» – гордо подумал Алёша. Он уже давно понимал военные знаки различия.

– Здравствуйте! – сказал капитан, заходя в коридор. – Это вы, наверно, Алёша и Варя?

– Правильно! Угадали! – сказал Алёша и похлопал рукой по кобуре капитана. – А вы, наверно, дядя Вася и письмо от Кутьки привезли?

– Вот и познакомились! – улыбнулся дядя Вася. – Только вот, ребятки…

– Чего? – насторожился Алёша.

– Ну… от Кутьки я привёз только один ошейник. Кутьку убили.

– И он не шевелится? – спросила Варя.

– Не шевелится, – обнял ребят дядя Вася. – И как-то всё нескладно получилось. В одной деревеньке фашисты от нас побежали, а Кутька видит, что кто-то бежит, да и раз – вдогонку. Я кричу: «Назад!» – не послушался. Схватил одного за штаны и давай рвать. А тот вытащил нож, ну и… Вот, значит, как…

Дядя Вася достал из кармана ошейник и отдал его Алёше.

Вечером пришёл папа, и все уселись ужинать.

Папа, видно, был усталый и ел молча. Мама ни о чём его не спрашивала. Она тихо разговаривала с дядей Васей, подливала ему в чашку чаю. Дядя Вася утирал платком пот со лба и изредка говорил:

– Ух, как хорошо! Давненько дома не бывал!

– Папа, а для чего идёт дождь? – вдруг громко спросила Варя.

Алёша толкнул её локтем.

Варя оглядела всех и вдруг заплакала. Алёше тоже очень хотелось заплакать, но он сдержался.

– Не плачь, – сказал он Варе, – мы достанем новую собаку и подарим ей Кутькин ошейник. Хочешь?

– Хо-чу!.. – всхлипнула Варя.

И опять все утихли.

А папа подцепил вилкой картошку, оглядел её со всех сторон, потом посмотрел под стол и, грустно улыбнувшись, снова положил её на тарелку.

Острое лезвие

Петя чуть не плакал. У Пети тряслись коленки. Петя чувствовал, что сейчас произойдёт с ним что-то непоправимое, но помочь себе он уже ничем не мог…

На дворе стоял точильщик, и ножик – блестящий Петин ножик! – находился у него в руках.

И кто просил этого точильщика зайти во двор? Прошёл бы себе мимо, да нет, завернул.

– Та-ачить ножи-ножницы, бритвы править! Та-ачить ножи-ножницы, бритвы править!

И снял с плеча свой станок.

И сразу из всех дверей выскочили хозяйки. Кто нёс лёгкие и красивые столовые ножи, кто поварские – неуклюжие и почерневшие. Какой-то дедушка в валенках притащил и бритву и топор.

Точильщик втыкал ножи за ремешок на станке, запихивал себе за широкий пояс на живот, на бока и за спину.

Нажимая ногою на перекладину внизу станка, он работал, словно пританцовывая.

На оси вертелось штук восемь камней, начиная от тонкого и большого и кончая пузатым и маленьким. Пузатый камень, казалось, вертелся быстрее остальных.

С воткнутыми за пояс ножами точильщик был похож одновременно и на разбойника и на фокусника. На нём были серый загрязнённый фартук и сдвинутый набекрень помятый картуз.

Наточив один из ножей, он, вскидывая бородку, подслеповато глядел на него из-под очков. Потом выдёргивал из головы волос и, положив эту еле заметную паутинку на лезвие, дул на неё губами, сложенными свистком. Паутинка разлеталась на две части.

И вдруг Петя вспомнил, что у него тоже есть нож! Вернее, он не вспомнил, а очень хорошо знал, что в кармане лежит перочинный ножичек. Петя сжимал его в кулаке – гладенький, почти что скользкий – и всё не решался отдавать в точку.

Ножик был и без точки хорош, резал всё что ни попало.

Приятель Сёмка совсем было замучил Петю. Гуляя во дворе, он то и дело подносил или стебель лопуха, или какую-нибудь веточку.

– А вот не разрезать тебе одним махом!

– Тоже мне нашёл! – раскрывал Петя ножик. – Он и потолще возьмёт!

И вдруг по веточке – раз!

– Видал? – насмешливо говорил Петя, аккуратно обтирая лезвие специальной тряпочкой.

– Видал… – Сёмка следил за сверкающим лезвием как заворожённый.

Когда Петя случайно на стадионе «Динамо» нашёл этот ножичек, он, придя домой, сразу привязал его накрепко верёвочкой к своему пояску.

Ножичек был с перламутровыми боками, которые на солнце переливались то розовыми, то зелёными, то синими огоньками. Он вмещал в себе шесть приборов. Кроме двух ножей – маленького и большого – в нём были ножницы, ногтечистка, штопор и, наконец, резец для консервов.

Нужно это было или не нужно, Петя всюду появлялся со своим ножичком. Он помогал бабушке чистить картошку, колол лучинки, хотя печку не топили. Он ходил по соседям вспарывать консервные банки, а продавщице в ларьке на улице открывал бутылки с лимонадом. За работу причитался стакан шипучки, но Петя вежливо отказывался от него.

Петя стал чистоплотным. Ногти у него были срезаны и тщательно подпилены. Сёмке тоже очень хотелось подпилить ногти, но попросить у товарища ножичек он не решался. Видно, боялся, что не хватит духу держать такую штучку в руках.

Сёмка всюду ходил за Петей как тень. Он придерживал консервные банки и после вскрытия банок незаметно пальцем снимал какую-нибудь томатную приправу, выступившую по краям. Он деловито советовал, как лучше ввинчивать штопор в пробку, и, закрывая глаза, маленькими глотками выпивал за Петю стакан шипучки.

Один раз, как-то днём, угостив Петю сырой морковкой, вынесенной из дому, Сёмка осмелел.

– Петя, – сказал он, – дай-ка мне на секундочку твой ножик.

– А зачем?

– Я срежу вон там тоненький-тоненький прутик. – И Сёмка указал на куст акации.

– Я бы тебе дал, – хрустя морковкой, сказал Петя, – да, вот видишь, он к поясу привязан.

– А ты ведь его отвязывал позавчера.

– Ну тогда отвязывал, а сейчас нельзя.

– Пожалел… – вздохнул Сёмка. – Ну ладно. Я вот тоже скоро куплю. Уж тридцать копеек насобирал. Куплю – даже посмотреть не дам.

– Купишь, когда Северный полюс растает, – засмеялся Петя. – Такого ножичка нигде не достать. Он, смотри, из нержавеющей стали сделан.

Петя дохнул на лезвие. Оно помутнело, как зеркало, и вдруг опять стало блестящим.

– Здо́рово! – загорелся Сёмка. – Воды, значит, не боится? А ну-ка дыхни ещё.

– Сто раз одно и то же не показывают!

Сложив ножичек, Петя поставил его ребром на ладонь – он был похож на крохотную подводную лодку; довольный, Петя щёлкнул языком и засунул ножик в карман.

На следующий день друзья уже забыли об этой маленькой ссоре. Они по-прежнему бегали по двору, запуская хвостатого змея; а из дров, которые штабелями лежали на дворе, складывали себе пещеру.

Всё шло по-прежнему – и вот:

– Та-ачить ножи-ножницы, бритвы править!

Петя вылез из дровяной пещеры, где они с Сёмкой из какого-то разломанного ящика сколачивали стол.

– Я не пойду, – сказал Сёмка, – мне точить нечего!

И остался.

Тысячи искр вылетали из-под ножей! Они летели раскалённые, стремительные, и все они попадали к Пете в ладонь!

Искры ладонь не обжигали. Да и сами их удары были словно укусы каких-то комариков.

Петя вертелся около точильщика, пока тот не выточил все ножи и не стал заворачивать цигарку.

– Дядя, – сказал Петя, – а за сколько возьмёте поточить этот ножичек?

Точильщик приподнял картуз и поскрёб пальцем лысину.

«Все волосы на пробу ножей повыдергал», – подумал Петя.

– За этот махонький? – взглянул точильщик из-под очков на Петину гордость. – Двадцать копеек. Только я у тебя не возьму. Наточу, а ты ещё пальцы себе порежешь.

– Возьмите, дяденька! – застонал Петя. – Ни одного порезика не будет, хоть проверяйте каждый день.

– Нет, не возьму. Да у тебя, наверно, и денег нет.

– Что вы, дяденька, я их сейчас у бабушки достану.

– Вот загорелось! – улыбнулся точильщик. – Ну ладно, беги к бабушке. Гляди не обмани.

– Никогда не обманывал, – обиженно сказал Петя. – Сами увидите. А обману – ножичек себе возьмёте.

Отвязав от пояска ножичек и протянув его точильщику, Петя побежал домой. За спиной запел камень: ж-ж-ж…

«Теперь не нож, а совсем красота будет!» – подумал Петя, взбегая к себе на этаж.

Он застучал в дверь.

Сейчас должны были послышаться шлёпанье бабушкиных туфель и старческое кряхтение. Но за дверью никто не кряхтел.

«Заснула она, что ли?» Петя затарабанил что есть силы. Бабушка не открывала.

«Ушла, наверно, на базар!»

Петя кинулся к соседней квартире. Но и она была заперта. Петя заметался на лестнице. К кому идти? На первом этаже живут новые люди. Они только недавно переехали.

К маме на работу бежать? Далеко. И всего двадцать копеек! Двадцать копеек нужно!

И вдруг Петя, радостно подпрыгнув, быстро спустился во двор.

Точильщик увидел Петю и помахал ножичком. Лезвие заманчиво сверкнуло.

– Я сейчас! – крикнул Петя и побежал в дровяную пещеру.

– Сёмка, – задыхаясь, сказал он, – одолжи двадцать копеек.

– А зачем тебе?

«Сказать, что ножичек точу, – не даст», – подумал Петя.

– Для одного дела. Мне очень нужно. Бабушка придёт, я тебе верну.

– А-а… вот и попался! – засмеялся Сёмка. – Ты мне тогда ножичек не давал, и я тебе сейчас не дам. Деньги у меня тоже к карману привязаны.

– Как – не дашь? – побледнел Петя.

– Очень просто. Возьму да и не дам.

– Дай, Сёмочка! – взмолился Петя. – Я тебе всё, что захочешь…

– Не дам! – отрезал Сёмка. – Как ты мне, так и я тебе.

Всё было кончено. Ножик пропал. Точильщик сейчас уйдёт. Не ждать же ему бабушкиного прихода!

Выйдя из пещеры, Петя помахал точильщику – дескать, ещё секундочку! – и снова взбежал на крыльцо дома. Здесь он спрятался за дверь и с тоской стал смотреть через щёлку на точильщика.

У Пети тряслись коленки. Он чувствовал, что сейчас произойдёт что-то непоправимое…

Ножичек был готов. Точильщик раскрывал его на обе стороны и ухмылялся.

Ножичек, видно, ему понравился.

Вот он сложил его и сунул в карман фартука. Глядит по сторонам. Солнце поблёскивает в его очках. Утирает ладонью пот с лица.

Опять смотрит по сторонам. Что делать? Ведь уйдёт сейчас.

А вот и Сёмка идёт, заложив руки в карманы. Ух, жадина, погоди!.. Не такое увидишь!

– Мальчик, поди сюда! – кричит Сёмке точильщик.

Сёмка стоит спиной к крыльцу. О чём-то говорит и пожимает плечами. Вытаскивает руку из кармана, шевелит ею. Видимо, он крутнул камни на станке. Рука дёргается.

– Та-ачить ножи-ножницы, бритвы править! – кричит точильщик и поднимает на плечо станок.

Ножичек! Ножичек уходит! Штопор, ножницы – эх!..

Пете хочется броситься за точильщиком, догнать его и закричать:

«Отдайте, дяденька, милый, отдайте!»

Но – всё! Сёмка идёт к крыльцу, заложив руки в карманы. Посвистывает…

Петя еле сдерживал рыдания. Он взбежал к себе на этаж и почувствовал, что больше не может не плакать…

Если бы не пришла бабушка, Петя просидел бы на лестнице весь день и всю ночь. Ему нечего было делать ни в комнате, ни во дворе. Правда, он должен был готовить уроки: подходила к концу последняя четверть, за ней – каникулы, но разве можно спокойно сидеть за книгой, когда нет больше в кармане любимого ножичка?..

За что бы ни брался Петя, всё у него выпадало из рук. Даже бабушка заметила:

– Что ты, Петенька, кислый какой-то, как молоко?

«Кислый какой-то! А ведь всё из-за тебя да из-за Сёмки, – горестно думал Петя. – Тут не только скиснуть – свернуться можно».

Как Петя дожил до вечера, он и сам не помнит.

Он лежал на диване, закрыв ладонями глаза. Он ясно видел, как из-под вертящихся камней летели искры, как точильщик любовался ножичком. Потом всё это исчезло, и откуда-то из темноты вдруг снова выплыл ножичек, похожий на подводную лодку.

«Зачем я отдал?! Зачем я отдал?!» – думал Петя. Иногда ему казалось, что в кармане лежит что-то тяжёленькое, и он тщательно ощупывал карман…

Было уже часов восемь вечера, когда в двери застучали. «Мама пришла», – подумал Петя и, вздохнув, слез с дивана.

В дверь колотил Сёмка.

– Уйди! – сказал Петя и хотел захлопнуть дверь.

Но Сёмка, подставив ногу, задержал её.

– Бабушка пришла? Давай двадцать копеек!

Он вынул из кармана уже раскрытый Петин ножичек, выдернул из головы два волоска, положил их на лезвие и дунул. Волоски разлетелись на две части.

День птиц

Витя и Женя, один белобрысый, худощавый, со вздёрнутым носом, другой низенький, с круглым лицом и торчащими из-под ушанки чёрными вихрами, деловито засунув руки в карманы, быстро шли по улице.

– Какую возьмём? – спрашивал Женя, перескакивая через лужи. – Ту, что в углу висит, или пониже, на полке?

– Любую можно. Всё равно выпускать будем, – отвечал Витя. – Купим и при всех выпустим. Вот позавидуют!

– Ага! А то, подумаешь, Мишка скворешней расхвастался! – соглашался Женя. – Только знаешь что? Давай возьмём, которая поёт. Может, она и в классе под партой чирикнет. Вот смеху будет!

– Хорошо бы такую! – улыбнулся Витя. – Но она, наверно, дороже. А у нас и так денег мало.

Воздух был ещё холодным, но мартовские солнечные лучи, скользя по ослепительно-белым сугробам, уже выжимали из них мутные ручейки, которые, журча, текли по обочинам тротуаров. С массивных сосулек ветер сдувал кристальные капли, на лету разбивал их в водяную пыльцу и кидал в лицо. Стучали сучьями голые деревья, но серебристый безудержный щебет уже слетал с каждой ветки.

– Эх, воробьи-и!.. – мечтательно вздохнул Женя, ласково сощурив глаза.

Витя тоже хотел сказать о чём-то хорошем, но вдруг кто-то тронул его за плечо:

– Друзья, а ну-ка подождите минутку!

У дверей высокого серого дома, опираясь на палку, стоял мужчина в синем пиджаке, и носки его чёрных ботинок как-то странно торчали вверх. На правом борту пиджака у него была нашита одна жёлтая полоска. Голубые глаза его, сощуренные от солнца, хитро улыбались.

– Куда путь держите? – спросил он.

Витя насторожённо шмыгнул носом.

– По делам…

Женя поспешно отскочил в сторону.

– Да что вы испугались? – Мужчина вынул из кармана три рубля. – По делам идёте? Вот и хорошо! Заодно и мне поможете.

Зелёная бумажка хрустнула в пальцах.

– Здесь за углом магазин – два шага пройти. Если не трудно, возьмите папирос. Там продавщица – тётя Даша, она вам для меня отпустит. Скажете, дядя Серёжа прислал. А я вас здесь подожду…

Ребята вопросительно переглянулись, а потом Витя взял деньги и осведомился:

– А каких вам купить?

– «Беломору» бы лучше, конечно, но берите, какие будут, – сказал мужчина и, почему-то взглянув на свои ботинки, словно они были ему помехой, с сожалением добавил: – Я бы сам сходил, да больно скользко…

Переулок ребята пробежали быстро, а когда завернули за угол и вышли на оживлённую улицу, Витя перешёл на шаг и, оглянувшись – не идёт ли кто за ними? – сказал:

– Он, наверно, того… – Витя постучал пальцем по лбу. – Перепугался я.

– А я не испугался, – соврал Женя, – только смешно! Он ненормальный какой-то: дал трояк и не побоялся, что убежим.

Магазин действительно был в двух шагах. Ребята тщательно осмотрели прилавок. Женя даже зачем-то заглянул в зазор между стёклами.

– Нету папирос…

– Пусто! – подтвердил Витя.

У прилавка стояла какая-то женщина с кошёлкой в руках.

– А вы что тут?! – накинулась она.

– Да мы не себе. Дядька попросил.

– А сам, что ль, прийти не смог?

– Значит, не смог.

– Продавщица на склад пошла, – уже миролюбивее сказала она. – Я вот тоже её жду.

– Пойдём на улице постоим, – предложил Витя, – там лучше: солнце.

Они вышли и облокотились на толстую никелированную трубу, ограждающую высокое зеркальное окно магазина. Стояли минут пять. Потом Женя снова заглянул в магазин и вышел оттуда:

– Не пришла ещё. Вот скука ждать! А что, если нам на птиц пока посмотреть? Может, выберем…

– Совсем продрогнет тот дядька.

– Не продрогнет. Чего ему, такому здоровому, сделается за полчасика!

В зоомагазине толпились покупатели, стояла разноголосица и пахло помётом. На полках осатанело кукарекали петухи, охлопывая себя крыльями. В куполообразной клетке, просунув меж прутьев радужный хвост и зажмурив один глаз, важно сидел попугай. Тряся пушистым хохолком, он иногда раскатисто кричал: «Все, как один, на палубу!» – и медленно закрывал один глаз.

А в клетках, подвешенных к потолку, маленьких и больших, круглых и плоских, то закатываясь в трелях, то еле-еле цвенькая, порхали всевозможные птицы.

Ребята долго ходили по магазину, смотрели на кроликов, дотрагивались пальцами до колючек ежа и незаметно от продавцов дёргали за хвост попугая, который уже надменно молчал.

Наконец они остановились перед клеткой, в которой залихватски посвистывала сверху серенькая, а снизу жёлто-белая птица. Потом в горле у птицы что-то зашипело, заклокотало, и ребята услыхали мелодичный бой часов.

«Динь! Динь!» – вызванивала птица, набирая всё новые и новые звуки.

– Куранты играют! – восторженно зашептал Витя. – За такую и миллион рублей не жалко!.. Тётя, а сколько такая стоит? – робко спросил он у продавщицы.

– Три семьдесят. Покупать будете?

– Да нет, мы… – замялся Витя и, сам не зная для чего, прикинул в уме, сколько у них денег вместе с тем трояком. С чужими деньгами на покупку хватало.

Вдруг Женя, приблизив своё лицо к Витиному, тихо произнёс:

– Давай, а?

– Чего? – не понял Витя.

– Куранты эти… И выпускать не будем…

Витя почесал пальцем щёку. И вдруг, внезапно просветлев, махнул рукой:

– А и влетит же, как узнают!.. Ну, была не была – давай!

– Никто не узнает! – убеждённо прошептал Женя. – А у него, наверно, ещё деньги есть. Так бы не дал.

Но всё же, прежде чем пойти в кассу, Витя ещё долго посматривал то на зажатую в потной ладони хрустящую трёхрублёвку, то на птицу.