Врагов выбирай сам. Цикл об Артуре Северном бесплатное чтение
© Наталья Игнатова, 2023
ISBN 978-5-0059-5639-2
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
ВРАГОВ ВЫБИРАЙ САМ
- Memento finis1
- Я буду сниться тебе после смерти2
- Под маской желтого шелка
- Я очень тихо сыграю на флейте
- И очень недолго
- А ты пытайся в какой-то ответ
- Интерпретировать звуки
- (Я очень тихо играю на флейте
- На грани слуха)
- А на востоке восходит коллапс
- Пойдем, посмотрим украдкой
- Чтоб не увидел случайно кто нас
- Несу я флейту в сухих птичьих лапках
- Играю музыку с легкой гнильцой
- Сбивая дыхание
- Под желтой маской упрятав лицо
- Под желтой тканью
- Не зная нот, подбираю на слух
- Мелодию вивисекций
- На грязном каменном страшном полу
- Усевшись с флейтой чудесной
- Шелк, шелк, лицо мое скрой
- Оставив глаз угольки
- Коллапс восходит черной звездой
- И бездны его глубоки
- Я прячу в себе такую же тьму
- Под маской желтого шелка
- Лицо собрав себе самому
- Из костяных осколков
- Я мифологию вновь воссоздам
- Маску подставив югу
- Слушай как по антарктическим льдам
- Пробиралась тайком Кали-Юга
ДЕНЬ ГНЕВА
То ли архитекторы насмотрелись фантастических фильмов, то ли подобная планировка отвечала их собственным представлениям о том, как должны выглядеть помещения стендов и полигонов для испытания прыжковых двигателей, в любом случае, сейчас Мастиф готов был придушить, что создателей фильмов, что строителей.
Уже четыре с лишним минуты он шел по совершенно одинаковым, бесприютным и мрачным коридорам, отличая один переход от другого лишь по номерам, написанным на стенах светящейся краской.
В шлемофоне осторожным шелестом проносились голоса с периферии:
– Где он сейчас?
– Коридор 12 D, между переходами 8 и 14…
Надо сказать, по поводу нумерации переходов у Мастифа тоже накопилось много тихих незлобивых слов.
Однако все слова он оставил на потом. Если это самое «потом» когда-нибудь случится. А сейчас молча крался вдоль скучной, выкрашенной в серо-зеленый цвет стены, прогонял в памяти карту здания и одну за другой обезвреживал засевшие здесь группы Провозвестников.
Даже короткий, путь получался довольно извилистым. О безопасности же не шло пока и речи. Кто знает, какая сволочь засела на дороге. Тут ведь за любым поворотом целый взвод бойцов разместить можно. А еще растяжки…
Мастиф замер, на полшага не дойдя до очередной. Осторожно перешагнул и отправился дальше. Разминированием займутся специалисты.
Опять же, потом.
И все с тем же условием: если это «потом» наступит.
А вообще-то, он был в отпуске…
ГЛАВА I
Старик сидел в глубоком кресле и, недовольно хмурясь, в который уже раз перечитывал письмо. Послание доставил сегодня утром донельзя уставший голубь. Птица была накормлена, напоена и сейчас отсыпалась в большой клетке, соседствуя с парой своих собратьев. А старик читал. И ворчал в седые усы:
– Сопряженные точки… Идеальное взаимостояние… А я говорю, аберрация… да, и буду настаивать. Третья?.. Да хоть бы и сотая, ведь надо же учитывать периоды… Это вам не математика, это – наука. А мы, как дети, как… как я не знаю… маги.
К слову сказать, именно магом старик и был. Но именовать себя предпочитал ученым. Дела мира, из которого пришло письмо, не особенно его интересовали, дела же мира, в коем он обитал, не нуждались ни в чьем вмешательстве. Потому что никто, кроме него, здесь не жил.
И вот, пожалуйста, письмо: полоска шелка, исписанная очень мелким, разборчивым почерком: «…рассеянное Солнце сфокусируется в зодиакальной линзе в момент прохождения Псевдоблизнецов в отраженном Сатурне через шлейф Марса…» и длинная цепочка чисел и символов. Профессору Илясу Фортуне вновь удалось рассчитать момент «идеального взаимостояния», возможность какового отрицалась в один голос и практикующими астрологами, и специалистами по постзодиакальной стереометрии.
Они отрицали, а профессор считал себе. Трижды его расчеты подтверждались, и у старого мага, близоруко перечитывающего послание, не было оснований сомневаться в том, что Фортуна и в этот раз окажется прав. Но это-то ничего, это пожалуйста: почтенный профессор вновь утер нос надутым ослам из академии, и старик готов был искренне поздравить учителя при ближайшей личной встрече. Недоволен же он был тем, что теоретические выкладки нуждались в практическом подтверждении. А практика, увы, была делом весьма и весьма хлопотным, особенно с точки зрения отшельника, давным-давно удалившегося от мирской суеты.
Старик бросил письмо на мраморную столешницу. Потянулся, кряхтя, и поднялся на ноги с неожиданной для его преклонных лет живостью.
– И все-таки, говорить о системе рано. Да, господин профессор, я настаиваю. Шесть ложнолунных фаз до и после перигея…
Он прошел в изрядно захламленную комнату, служившую, очевидно сразу и спальней, и столовой, а иногда, судя по пятнам на деревянном полу, еще и кухней. Или лабораторией? Кто их магов поймет? Взял с табурета возле кровати магическую книгу и побрел обратно к креслу и клетке с голубями:
– И кто, скажите, компенсирует расход материалов? Ему легко распоряжаться, а у меня что, драконьи пещеры? Если каждые сто лет пересчитывать взаимостояние, камней не напасешься.
Маг продолжал ворчать, пока открывал книгу, пока возился, устраиваясь поудобнее, пока листал страницы, в поисках нужных формул, а когда нашел, разом замолчал, строго выпрямился в кресле и, пошарив рукой, вытащил из воздуха три крупных, необработанных алмаза:
– Экспериментальный пробой номер пять дробь одиннадцать, – произнес старик совсем другим голосом, звонким и спокойным.
Сухие коричневые пальцы в порошок растерли один из камней.
В неуютной, просторной комнате потемнело: погасли, пронизывавшие пыльный воздух солнечные лучи. В открытые окна, низко пригнувшись, глянуло черное, без единой звезды, ночное небо.
Второй алмаз рассыпался белым порошком, и стена, обшитая темными от времени деревянными панелями, растаяла, обнажив поросший мхом и белесыми травинками серый камень. Широко размахнувшись, старик бросил третий алмаз прямо в шершавый бок скалы, вспыхнула и погасла в темноте яркая радуга, мох сгорел, задымилась трава. Как глыба льда под жарким солнцем, скала начала подтаивать, слезиться прозрачной влагой. Маг вернулся к книге и занялся настоящим волшебством.
Белым по синему – ровные строчки заклинаний, чеканные буквы и пылающие черви магических символов, книга гудела чуть слышно, иногда начинала трещать и похрустывать, а страница принималась мерцать, и медлили проявиться новые слова. Тогда скрюченные пальцы загребали из воздуха целые пригоршни драгоценных камней, сухие ладони перемалывали самоцветы в муку, и магия творилась своим чередом, в мягком гудении, в льющемся из книги неярком голубоватом свете.
Серый камень стал неясной тенью, более темной, чем ночная тьма в комнате. Сквозь тень эту, как сквозь кисейный полог, проступили очертания подземной полости.
– Лайтболл! – каркнул маг, не отрываясь от книги, и снова, – лайтболл, лайтболл!
Три маленьких веселых солнышка взлетели к потолку, покружились и, выстроившись цепочкой, устремились в темноту.
Непроглядный мрак шарахнутся в стороны и вверх. Пещера оказалась огромной, и ни разглядеть было ни стен ее, ни потолка – только размытая темнота вокруг, да два светлых полупрозрачных пятна в самом центре.
Поднявшись из-за стола, маг стряхивал с ладоней каменную пыль и вглядывался в призрачные очертания.
– Поверить не могу, – пробормотал он севшим голосом, откашлялся, склонился над книгой, осторожно дописал еще несколько символов и вновь взглянул в глубину пещеры. Два каменных постамента вырастали там из каменного пола, и два саркофага со стенами из прозрачного хрусталя стояли на возвышениях, испуская неяркий, холодный свет.
– Экспериментальный пробой номер пять дробь одиннадцать прошел успешно, – сообщил старый маг в гулкую пустоту, – из Прохладного мира в Теневую Лакуну установлен портал, проницаемый для нематериальных магических объектов, что можно считать практическим подтверждением расчетов профессора Фортуны. Приступаю ко второй стадии эксперимента.
Пощелкивая на ходу пальцами, он подошел к границе между деревянным полом комнаты и камнем пещеры, оглянулся на стол с тихо гудящей книгой, и шагнул вперед. Клубы пыли взлетели из-под ног, обутых в сандалии. Маг чихнул, почесал в бороде и решительно направился к саркофагам.
Толстый хрусталь изрядно запылился со времен последнего успешного пробоя. Маг, щурясь, всмотрелся в глубину одного из гробов. Избегая прикасаться, очень близко и пристально осмотрел второй. Что там внутри было – не разглядеть. Старик прикинул на глаз расстояние между постаментами, встал посередине и глубоко задумался.
Он помнил, как гробы вносили сюда, устанавливали на каменные пьедесталы, искусственное происхождение которых не вызывало сомнений, хотя и было совершенно невозможным. Помнил, как искрили под хрусталем натуго свернутые стазисные поля. Как улыбался Иляс Фортуна:
– Взаимостояние вот-вот закончится, Ольжех, надо поспешить…
Профессор хотел навсегда избавиться от тех, кого заточил в стазис и прозрачный камень, он только и думал о том, что Теневая Лакуна открылась, возможно, в последний раз. Он даже забывал гордиться тем, что трижды безошибочно предсказывал ее наложение на мир людей. Трижды… а где третий раз, там может быть и четвертый. Он спешил тогда, еще не зная, что очень скоро потребует от своего ученика нового пробоя, но попытки, одна за другой, будут заканчиваться неудачей, и желание избавиться навсегда, окажется опасно близким к воплощению.
– Вы узко мыслите, господин Фортуна, – вполголоса заметил Ольжех, – вам удалось вычислить связь между идеальным взаимостоянием и наложением Теневой Лакуны, но вы отказываетесь признать, что надмировое движение в целом находится под очевидным влиянием сил, недоступных вашему разуму. И вы снова хотите пробудить эти силы. Дело ваше. Но не говорите потом, что я не предупреждал.
Поморщившись, он выдернул из бороды длинную волосину.
– Трах-тибидох-тибидох, – пробурчал себе под нос. Подождал немного.
Ничего не изменилось.
– Но ведь как-то он это делал, – возмутился Ольжех, – как-то он это делал! Мало данных. Совершенно определенно, нет никакой возможности работать, располагая столь жалким количеством информации!
Каменные стены, которым была адресована тирада, холодно ее проигнорировали.
– Новейшие технологии ущербны в отрыве от корней, – наставительно сообщил маг, – но иногда у нас просто нет выбора.
И поднял руку, защищая глаза.
Толстый слой пыли с пола, постаментов и хрусталя сдуло порывом холодного ветра. Столбы синего света ударили в недосягаемый темный потолок. Радужные переливы стазисных полей закружились все быстрее, быстрее, пока не слились в слепящие белые полосы, а те, в свою очередь, бесследно растаяли.
Ольжех поморгал: глаза слезились от света, влез на возвышение справа и склонился над прозрачной крышкой.
По законам легенд и сказок, там должна была бы покоиться невиданной красоты юная девица. Спящая, разумеется. Ожидающая во сне прекрасного принца, который разбудит ее трепетным жаром своего поцелуя.
Ольжех на роль принца ну никак не подходил. Впрочем, и в гробу лежала не девица, а как раз наоборот.
На каменном дне, мирно сложив на груди руки, лежал юноша. Совсем молоденький, почти мальчик. Красивый, что правда, то правда, но ничуть на заколдованную принцессу не похожий.
Густые черные волосы вились крупными кудрями, смоляные пряди эффектно разметались по голубому хрусталю – иные женщины от лучших куаферов не могут добиться такого художественного беспорядка. Длинные загнутые ресницы опускались на скулы пушистыми полукружьями. Чернущие. Цвет волос и ресниц позволял предположить, что и глаза у юноши черные, точнее, темно-темно-карие. С отсветами жаркого, бесовского огня, который пленяет женские сердца, а мужчин заставляет без нужды класть ладони на эфесы мечей и распрямлять плечи, невольно уподобляясь бойцовым петухам перед дракой.
Маг рассматривал спящего и рассеянно дергал себя за бороду.
– Ну, красавец, – буркнул он, – просыпаться будешь?
Вместо ответа мальчик глубоко вздохнул. Грудь его поднялась, явственно обозначились ребра под тонкой рубашкой.
– Живой, – констатировал маг.
Слез с постамента и шустро взобрался на второе возвышение.
Там, в хрустальном гробу лежал еще один человек.
Тоже очень молодой. Но на этом его сходство с соседом и заканчивалось.
Коротко остриженные волосы даже в полутьме отливали золотом. Такой цвет бывает у солнечных лучей, когда день переходит в вечер. Загорелое лицо, худое с острым подбородком было настолько же неприятным, насколько красивым был облик того, черноволосого. Лицо аскета.
– Тощий какой, – Ольжех недовольно поморщился, – говорил я, откормить сначала надо, а потом уж в стазис. Подъем! – он постучал по хрустальной крышке. – Вставать пора.
Золотоволосый проигнорировал. И маг рявкнул, притопнув ногой:
– Тревога! К бою!
Первыми ожили руки. Метнулись, ударившись о стены. Пальцы царапнули холодный камень. И открылись глаза. Темно-синие. Холодные. В глазах была ярость, без намека на страх или непонимание.
– Как был дикарем, так и остался, – маг заставил себя отвести глаза от бешеных синих огней. – Сейчас, сейчас. Открою.
Без напряжения он сдвинул кажущуюся неподъемной прозрачную плиту. Золотоволосый рванулся встать, но смог лишь сесть, уцепившись за край саркофага:
– Что это?
– Смотря где, – без особого дружелюбия ответил старик. – Ежели вокруг, так пещера. А ежели, что с тобой, так это ты с непривычки. Ничего, оклемаешься скоро, будешь как новенький.
– А. Господин Ольжех. – без эмоций констатировал парень. – День добрый. Где мой брат?
– Спит еще, – маг кивнул на соседнюю гробницу. – Он себе на уме. Как захочет, так и проснется. Зато на своих ногах пойдет.
– Где Миротворец?
– Ох ты ж, на мою голову! Вот он, вот лежит, – старик ткнул пальцем в нишу над усыпальницей. – Давай-ка я тебе помогу выбраться.
– Я сам.
– Не смеши мои тапочки, сэр Артур.
Впрочем, он позволил парню попробовать. И тот действительно сам выбрался из гроба. Правда, уже на полу, качнулся и начал оседать. Маг шустро подставил свое сухое плечико. Кажется, он должен был рухнуть под тяжестью золотоволосого, однако ж, ничего, не рухнул, и даже помог Артуру добраться из пещеры до комнаты, где усадил в свое собственное кресло.
– Дальше не надо, – сказал он, пресекая попытки юноши подняться. – Дальше тебе пока нельзя. Реальность, знаешь ли, штука хрупкая. Как бы не потрескалась.
– Где Крылан?
– Подох. В смысле, помер.
– Сволочи.
– Слушай, сэр рыцарь, – нахмурился маг, – ты что ждал, что мы еще и лошадь твою спать уложим?
– Хотелось бы. Выпить есть?
Ольжех возвел очи горе.
– Вода.
– Понятно, – в ровном голосе Артура впервые прорезалось что-то похожее на сарказм. – Все, как всегда.
– Я сейчас уйду, – сказал маг. – Скоро вернусь. И принесу.
– Ладно.
– Веди себя хорошо, – старик наставительно воздел сухой палец. Встать не пробуй. Вот вода. Вот еда.
– Мясо? – тонкий горбатый нос шевельнулся, принюхиваясь. – Стоп. А какой нынче день недели?
– Воскресенье, – с легким сердцем соврал Ольжех. – Ешь.
– Как скажете, – парень пожал плечами и плеснул в кубок воды из кувшина.
Дом старого мага стоял на краю широкой, поросшей мягкой-мягкой травой лужайки. Одной стеной он врастал в монолитную скалу, три других таращились в беззвездную тьму распахнутыми окнами. Справа и слева, выбегая из-за скалы, шелестели широкие ручьи, их дальние берега всегда были скрыты плотной завесой тумана.
Ручьи обрывались с края лужайки шумными водопадами. При свете солнца видно было, как далеко внизу белые искристые струи сливались, рождая переменчивые радуги. Сейчас, в темноте, радуг, конечно же, не было, но вода шумела даже громче, чем днем. А уж куда она падала, этого не знал никто, кроме самого Ольжеха. Казалось, будто скала, дом и лужайка – остров, парящий в облаках. И ничего нет вокруг. Только небо.
Так оно, собственно, и было.
Ольжех не без оснований считал, что его мир – лучшее место для уединения. Точнее, он считал так, пока не пришло письмо от профессора Фортуны.
– Связь между идеальным взаимостоянием и феноменом Братьев очевидна, – сообщил Ольжех не то себе, не то траве под ногами, – и только слепец или дурак может отмахиваться…
– А профессор твердит про недостаточность фактического материала, – произнес молодой, веселый голос.
От скалы отделился клочок тумана, на глазах собрался в человеческий силуэт, мгновением позже оформилось лицо, блеснули яркие глаза:
– Рад видеть тебя в добром здравии, господин Ольжех.
– А чего мне сделается, Варг? – маг небрежно кивнул в ответ на поклон. – Значит так, слушай меня внимательно. Этого вашего… безымянного можете отправлять сюда. Но предупреди его, чтобы был поосторожнее. Один из тех, кто его встретит – рыцарь.
– Какой?
– Храмовник, – мрачно буркнул Ольжех.
– Храмовник? В твоем доме? – тот, кого назвали Варгом, расхохотался, сверкнув острыми белыми зубами. – И вы не перегрызли друг другу глотки?
– Глотки грызть у вас принято, – отрезал старик.
– Подожди, – Варг перестал смеяться и помотал головой, – извини, я не хотел тебя обидеть. Но мне сказали, что здесь будет маг.
– Маг тоже будет. – Ольжех пожевал губами. – Их двое. Рыцарь и колдун. Два брата.
– Феномен Братьев. – Варг вновь улыбнулся, – как в сказках, да? Ладно. Я скажу безымянному.
– Уж потрудись, – пробурчал старый маг. – Да, где там у вас, – он дернул головой, – вино купить можно?
Варг поднял брови в таком искреннем изумлении, что Ольжех разъярился окончательно:
– Да не себе я, – зарычал он неожиданно низким голосом, – не себе! Чего ты пялишься?
– В столице, – его собеседник попятился к ручью. – Есть там погребок, «Алмаз» называется. Лучшие вина. Не ошибешься.
Маг фыркнул вместо прощанья. И исчез.
Варг постоял еще с минуту, размышляя над услышанным, и исчез тоже.
И почти сразу в дверях появилась высоченная, стройная фигура Артура. Парень огляделся. Посмотрел на черное небо:
– Намутили колдуны. День ведь на дворе… – он как-то нерешительно потер подбородок, огляделся вновь и пробормотал тихонько:
– Да будет свет.
И стал свет.
* * *
Два старика тяжело смотрели друг на друга через длинный стол, заваленный книгами и бумагами. Господин Ольжех и профессор Иляс Фортуна, ученик и учитель. Оба седые, оба костистые, с одинаково водянистыми, давно уже выцветшими глазами. Похожие, как братья.
– Сколько можно мусолить одну и ту же тему? – склочным голосом спросил Ольжех, – Вы считаете, что идеальные взаимостояния, а также связанное с ними Наложение укладываются в систему. Я не согласен с этим, но готов признать вашу точку зрения. Так почему бы вам, профессор, не открыть глаза пошире и не взглянуть на проблему с моей стороны?
– Ты разбудил их? – скучно поинтересовался Иляс Фортуна.
– Я убрал стазис.
– Они проснулись?
– Да!
– Кто первый?
– Рыцарь.
– Жаль.
– Профессор, еще не поздно все исправить. Можно просто оставить их там: маленький колдун не умеет делать пробои. А я готов отказаться от Прохладного мира: «карманов», в конце концов, предостаточно, найду себе другой дом.
– Я ценю твою жертву, Ольжех, – Фортуна кисло поморщился, – но ты преувеличиваешь опасность.
– Вы же сами считали, старый вы… В первый раз идеальное взаимостояние наблюдалось за полгода до перигея. В двадцатый день второго месяца весны. Вы помните? И снова – через полгода после перигея. Если даже мы и не знаем точно, когда родился первый из братьев, то уж насчет второго известно все вплоть до часа рождения. Двадцатое апреля года сто семнадцатого от Дня Гнева.
– И снова рыцарь первый, – не услышав собеседника, пробормотал профессор, – ты засек время, Ольжех?
– Что?
– Время между пробуждением первого и второго?
– Когда я уходил, колдун еще не…
– И когда ты поумнеешь? Прекращай болтать и отправляйся домой, может быть, еще успеешь. Мне нужно знать точное время, ясно? Да, и по поводу влияния Братьев на космогонию… чушь, чушь и еще раз чушь! Не они, Ольжех – на них. Через них, если тебе угодно. И я уже объяснял тебе, что не использовать такие силы есть глупость непростительная. Куда большая, чем использовать их неосторожно. Все. Ступай.
* * *
Вымывшись, обсохнув и переодевшись, Артур вернулся в пещеру. Постоял над усыпальницей брата. Тот уже не лежал в чинной позе покойника. Он перевернулся на бок и сладко спал, улыбаясь чему-то.
– Лентяй, – укоризненно вздохнул Артур. Сдвинул прозрачную крышку, чтобы братик мог выбраться из своего гроба. А потом достал из стенной ниши седельные сумки и тяжелый двуручный топор в чехле из тонкой кожи.
Вытащив все это добро на солнечный свет, рыцарь бросил сумки на траву, затем расчехлил топор и придирчиво осмотрел сверкающее лезвие. Удивленно хмыкнул:
– Порядок.
Вновь надел на оружие чехол… и вскочил на ноги, прислушиваясь.
В небе кто-то голосил.
Артур отступил к дверям, перекинул топор из руки в руку, машинально оглаживая пальцами топорище.
А из безоблачной, высокой сини вывалилась с громким, протяжным воплем черная фигурка. Человек падал вниз, раскинув ноги, нелепо выставив вперед зажатый в руках клинок. И вопил, вопил, вопил.
Бросив топор, Артур перехватил крикуна в воздухе, перекатился с ним по траве, смягчая падение.
– Убьешься, придурок, – он выдернул из рук заткнувшегося человечка тонкий кинжал. – Кто ж так летает?
– А… а как? – задохнувшись, спросил летун.
– Низко. Не спеша. И уж не с такой ковырялкой наизготовку. А если б ты на него напоролся?
– Я думал, вдруг враги.
Артур покачал головой, не глядя, бросил кинжал за спину и, потеряв к гостю всякий интерес, вернулся к своим вещам.
Гость же, напротив, с искренним восторгом проследил как его оружие, сверкнув, будто рыбка, описало в воздухе дугу и до середины лезвия вонзилось в стену дома. Высоко. Как зря не достанешь, а и достанешь – не вытащишь. Он все-таки попробовал: поднявшись на цыпочки, добросовестно тянул и дергал рукоять, украшенную чешуйками волчьего пауропода, но кинжал как будто врос в шершавое дерево.
Оставив попытки вернуть оружие, человечек присел поодаль от Артура и, положив руки на коленки, а подбородок на руки, принялся наблюдать за рыцарем.
Артур же расстегнул одну из сумок, вытащил куртку из тонкой, почти прозрачной кожи. Разгладил ее на траве, придирчиво проверяя каждый шовчик, каждый стежок тончайшей металлической нити. За курткой на свет явились такие же тонкие перчатки. Прозрачные, выгнутые пластины поножей. Шлем, точь-в-точь, как у рыцарей Храма. И, наконец, дивной красоты пояс, набранный из тяжелых золотых блях.
Пояс на фоне невзрачных доспехов смотрелся чуждо, прямо-таки вызывающе. Незадачливый летун открыл было рот… и закрыл.
Артур не обращал на него внимания, задумчиво перебирал пальцами чуть потертый у пряжки подбородочный ремень, подергал, резко рванул. Ремешок держался, но…
– В Грачах делали? – подал вдруг голос незнакомец.
Артур отложил шлем и глянул на гостя внимательнее.
Тот был невысок ростом. Сравнительно молод. Темноволос, как большинство людей в Единой Земле. А глаза имел большие, полные какого-то непреходящего изумления. Впрочем, после полета, что пережил этот малый, изумляться не грешно.
– Как звать? – буркнул рыцарь.
Человечек задумался и признался после паузы:
– Не помню.
– Из Долины?
– Из Единой Земли.
– Угу, – рыцарь кивнул, – здесь зачем?
– Помощи просить.
– Ага. – Артур достал из бездонной сумки полевую форму храмовника, развернул, встряхнул на ветерке. Вновь посмотрел на гостя: – Колдун?
– Нет! – очень быстро ответил тот.
– Маг?
– Нет!
– Хорошо.
– Мне нужна помощь в очень важном деле.
– Не к нам, – юноша поморщился и выволок из сумки еще один сверток. – Это к хозяину. Он скоро вернется.
– А вы… вас двое, да? Вы и брат.
– Угу. – Артур продолжал досмотр своих вещей. – Только братишка спит еще. Что скажешь хорошего, музыкант?
– По… почему музыкант?
– Потому что мозоли, – рыцарь достал из кисета маленькую, побитую трубку и стал неспешно ее набивать. – Что новенького в Долине делается?
– В Единой Земле?
– Ну.
– У меня гитары нет. Я с ней лететь побоялся. Хотите, я вам так песню спою? Ну, то есть, расскажу.
– Расскажи. – Артур закурил, окутавшись белесым дымом. – Я хоть знать буду.
– Когда-то был доблестный хайдук Зако, по прозвищу Золотой Витязь, – начал безымянный человек, чуть покачиваясь в такт собственным словам, – он совершил множество подвигов, победил самого Некроманта, много путешествовал и неисчислимое множество земель повидал на своем веку…
Артур хмыкнул. Но слушал внимательно.
– И однажды приехал хайдук Зако к некоей цитадели, что воплощением ужаса и скорби высилась на мрачной равнине, бесприютной, безжизненной и безнадежной.
И был в цитадели некто, ненавидящий все живое, кто начал говорить с Зако. И соблазнил он доблестное сердце льстивыми речами, помрачил чистую душу хитросплетением лжи и недомолвок, не лгал говоривший, но не сказал и правды. Звал он Зако на бой во имя Света, против Тьмы и всех порождений ее, обещал силу и власть, и возможность использовать их на благое дело. И Зако согласился.
Но стоило лишь доблестному хайдуку дать свое согласие на великий бой с великим Злом, как страшно содрогнулась цитадель, и громко расхохотался говоривший с ним:
– Отныне, о доблестный хайдук, твое тело станет принадлежать мне! А ты, безгласный, бездыханный, бессильный, будешь во веки веков охранять цитадель.
И стало так.
С тех пор душа хайдука, заключенная в камень, пребывает в цитадели, бессильная изменить свою жалкую участь.
Но Некто не знал, что когда отбирал он тело у Золотого Витязя, возмущение мира стало столь велико, что умершие восстали из могил… Во всяком случае, один восстал, – добавил рассказчик, запнувшись. – Ваш покорный слуга.
– Так ты еще и мертвый? – без особого удивления уточнил Артур.
– Ну… да. Я умер, а потом вот… вот так.
– Ясненько.
Юноша выбил трубку о камень. Встал. Поднял топор. И аккуратно приложил собеседника обухом по темени.
Тот упал, не издав ни звука.
Артур крепко связал тело добытой все из тех же сумок веревкой, взвалил на плечо и отволок к своему опустевшему гробу. Сбросил гостя туда – благо, тому хрустальный саркофаг оказался совсем не тесен. А потом задвинул на место прозрачную тяжелую крышку.
– Отдохни, покойничек. – Рыцарь поднял было руку: осенить усыпальницу крестом, но, подумав, не стал. Еще подохнет тот, внутри. А он, может статься, Ольжеху нужный.
Потом Артур сидел на краю обрыва, свесив ноги в туманную бездну, курил уже третью по счету трубку и ожидал. Все маги, которых он знал, были весьма и весьма неторопливы. Только Альберт, младший братишка, не успел еще набраться этой высокомерной неспешности. Но и он сладко спал в своем гробу, совершенно не думая о том, что время-то идет.
Впрочем, до возвращения Ольжеха спешить действительно было некуда.
Артур очень надеялся, что разбудили их с Альбертом не для того, чтобы сообщить об очередной пропасти, в которую якобы катится Единая Земля. Попросту говоря, Долина. Надоело уже до судорог! Спаси этих. Чтобы спасти, убей тех. Чтобы убить, вступи в сговор с такими тварями, каких порядочный храмовник должен изничтожать быстрее, чем вспомнит первые слова «Отче наш». Хватит. Наспасались. Больше всего хотелось вернуться домой… Ну, не домой, конечно, дом давно разрушен. Вернуться бы в Шопрон. Пред светлые очи командора. И жить спокойно. Присматривать за братишкой, который, увы, вновь возьмется за гнусное свое колдовство. Может статься, за несколько месяцев мирной жизни Артур сумеет убедить брата в том, что тот избрал гибельный путь?
Ну и Катерина, конечно, заждалась уже. А Галя с Марийкой! Ирина, поди, все глаза выплакала. И кто скрашивает трудную жизнь с нелюбимым мужем Алесе и Лане?
На этом благочестивые размышления были прерваны. Появился Ольжех с бутылкой в руках и сразу начал орать:
– Почему светло? Откуда солнце? Где твой братец?
– Спит, – отрезал Артур.
Ольжех, как курица крыльями, взмахнул рукавами и побежал в дом. Через минуту вернулся и снова вызверился:
– Ты что здесь устроил, мальчишка?! Где ты взял солнце?
– Я? – удивился Артур.
– Взаимостояние, – застонал Ольжех, – пробой в Теневую Лакуну. Тридцать четыре самоцвета, сто лет работы, километры формул, а этот… Ты хоть понимаешь, что натворил? Солнце сдвинулось… Солнце! Ты привязал Теневую Лакуну к Прохладному миру.
– И что? Будет у вас погреб.
Ольжех каркнул и сел, прижимая к себе бутылку.
Артуру стало жаль старика. Он выдавил ободряющую улыбку и добавил:
– Там темно. Холодно. Овощи хранить можно…
– Тебе… – маг задохнулся, откашлялся, – тебе было сказано: сидеть и не двигаться.
– Я что, дурак…
– Да!
– …делать все, что вы говорите? – без заминки продолжил Артур. – Тут к вам прилетел какой-то. Я его в гроб уложил. Самое место.
– Что?.. – Ольжех вскочил, выронил бутылку, подхватил ее на лету, – куда уложил? Кто прилетел? Что еще ты тут наделал?
– Да живой он, – поморщился юноша, – я его легонько. Но он все равно мертвый. Так что лучше пусть там и остается, где есть.
– Что?.. – безнадежно переспросил Ольжех, – зачем только я тебя разбудил?
– Это я у вас спросить хотел, – не дожидаясь ответа, Артур встал и ушел в дом. Вернулся он оттуда с двумя кубками. Один протянул магу:
– Не пейте из горла – дурной тон.
– Рассказывай, – приказал Ольжех, безропотно отдав вино.
– Нет уж, – хмыкнул Артур, – пускай сам рассказывает.
– Так он живой?
– Мертвый.
– Но…
– Вернее, не-мертвый. Я его оглушил только. А покойником он еще раньше был.
– Свалились вы на мою голову, – пробормотал старый маг, и, окончательно смирившись, отхлебнул из своего кубка, – герои… Что ты, что братец твой…
– Альберта не троньте, – набычился Артур.
– Да не трогаю я никого, – Ольжех вздохнул. – Толку-то. Ладно, куда ты его девал?
– К себе в гроб.
– Ох-хо, – маг поднялся и снова побрел в дом.
Артур остался сидеть на обрыве, прихлебывая из кубка и любуясь радугами в тумане. Вино было вполне даже ничего.
Ольжех и безымянный явились рука об руку. Маг был мрачен. Певец моргал на солнышко, а изумление, раньше стывшее только в глазах, сейчас явственно читалось во всем его облике. Приближаться к Артуру он опасался: сел на травку чуть поодаль, так, чтобы в случае чего можно было одним движением нырнуть в открытую дверь.
– Ну, рассказывай, – повторил Ольжех.
– Что рассказывать?
– Все рассказывай. С начала и по порядку.
– А. Понял, – менестрель выпрямился, откинул с лица длинные волосы и начал:
– Когда-то был доблестный хайдук Зако…
Рыцарь обернулся и безымянный закашлялся на полуслове.
– Продолжай, продолжай, – подбодрил его маг.
И певец продолжил. Слово в слово. Длинную глупую историю, которую Артур уже имел счастье выслушать.
Дойдя до оживших мертвецов, музыкант вновь споткнулся. Бросил на Артура настороженный взгляд.
Ольжех покивал каким-то своим мыслям, а потом каркнул:
– Тебя что, дурак, не предупреждали, с кем ты говорить будешь? Нашел, о чем болтать! Ладно, все понятно, – он разом ополовинил свой кубок. Глянул на Артура…
В дверях, одной рукой протирая глаза, а другой придерживаясь за стену, появился Альберт:
– Уже пьете, – заметил он. И зевнул. – А мне?
– А умыться? – без особой надежды спросил Артур.
– Потом, – Альберт махнул рукой, – пожрать есть что-нибудь?
Ольжех опять поднялся и побрел в дом, бурча привычную уже песню о свалившихся на его голову героях, идеальном взаимостоянии, дикарях и еще каких-то невнятных своих горестях.
Потом Альберт ел, пил и вслушивался в себя. Взгляд его, в конце концов, стал настолько рассеянным, что Артур не выдержал:
– Ты о чем думаешь?
– Я чего-то не помню, – неуверенно пробормотал маг, – но не помню, чего.
– Меня помнишь?
– Тебя забудешь, как же.
– Значит, все в порядке. Этого старого… господина, – рыцарь кивнул на Ольжеха, – помнишь?
– Ну, да. Ученик профессора.
– Ага, и профессора, значит, помнишь?
– Помню.
– Слушай, братик, – синие глаза заблестели, – а заклинания ты свои помнишь?
Красивые брови Альберта сошлись на переносице:
– Нет, – он медленно покачал головой, – заклинания не помню.
Артур улыбнулся гадко, но так радостно и искренне, что улыбка показалась приятной:
– Вот и славно. Вот и хорошо.
– Да я вспомню, – отмахнулся юный маг.
– Ты сколько лет их учил?
– Ну, когда ты поймешь? – Альберт закатил глаза, – я не учу заклинания. Заучиваются лишь базовые законы взаимодействия материй и стихий, на основании которых настоящий ученый конструирует…
Улыбка Артура погасла.
– Да один хрен, колдовство это и ересь, – он помотал головой, – не умничай.
– А ты не придуривайся. Все ведь понимаешь.
– Я?! Да я…
– Опять вы за свое, – Ольжех неприкрыто зевнул, – вот что, певец, пока они всерьез не схлестнулись, расскажи-ка этому красавцу свои историю.
– Когда-то был доблестный хайдук Зако, – размеренно начал безымянный. И дальше покатилось по осточертевшей Артуру колее. Рыцарь зевнул вслед за старым магом и вытянулся на траве, созерцая безоблачное небо.
– Ну и что? – спросил Альберт, когда менестрель замолчал, – очень интересно, конечно, но… братец, – он кинул на Артура тревожный взгляд, – нас заставляют ввязаться в это дело?
– Вас никто не заставляет, – Ольжех затряс головой.
– Нас и раньше никто не заставлял, – взъярился Альберт, – а били все, кто не ленивый. Нет уж, теперь сами справляйтесь.
– Как скажете, – старик развел руками. – И все-таки я попрошу вас. Вот тебя, рыцарь особенно попрошу.
Артур под перекрестными взглядами брата и Ольжеха сел. Передернул плечами. Покосился на Альберта:
– Мы же с тобой ничего не потеряем, – неуверенно пробормотал он.
– Да. Если нас раньше не убили, так теперь наверстают.
– Ну… – юный рыцарь задумался, – сколько раз нас могли прикончить за то время, пока мы тут… в безопасности. Кстати, – он обернулся к Ольжеху, – а сколько времени прошло?
– Сто лет, – небрежным тоном ответил старик.
– Сколько?! – хором спросили оба брата.
– Сто лет. Пробой в Теневую Лакуну возможен лишь во время идеального взаимостояния… был возможен… до сегодняшнего дня… А взаимостояние…
– Вот оно что, – нехорошим голосом произнес Альберт, – Артур, ну их к черту. Пойдем отсюда, пусть сами разбираются.
– Сто лет, – ошарашено бормотал безымянный певец, что-то лихорадочно высчитывая на пальцах. – Сто. Колдун и храмовник… Так это что… Это про вас?
– Да пошел ты! – сердито буркнул черноглазый маг.
– Вообще, это я должен говорить, – нейтральным тоном заметил Артур, – тебе подобает выражаться более изыскано.
– Про них, про них, – думая о чем-то своем, кивнул старик, – и песни про них. И сказки про них. Все про них. Вы, мальчики, за сто лет героями стали? Гм… посмертно, конечно. Так что спокойной жизни можете не ждать.
– Разберемся как-нибудь, – проворчал Альберт.
– Подожди, – Артур глубоко задумался, – он прав, нас в покое не оставят. Нас и разбудили-то, чтобы запрячь.
– Черта лысого!
– Не сбивай меня, пожалуйста, – попросил рыцарь, – знаешь ведь, мне думать трудно. Значит, слушай внимательно. Этот Зако, он герой. Настоящий, хоть и хайдук. Не то, что мы с тобой. С Некромантом, говорят, дрался. Кто такой Некромант, кстати? Некрофилов знаю…
– Маг, работающий с некротической и некробиотической энергиями, – Альберт поджал губы, – и что с того?
– Да как что? Мы вернем парню его тело, и пускай дальше он подвиги совершает. А нас с тобой это касаться больше не будет. Ты колдовством своим займешься.
– А ты спасением моей души? Артур, ты в самом деле в это веришь?
– Почему нет? Просят люди, как отказать?
– Маги, между прочим, просят, – прищурился Альберт, – по-твоему, так и вовсе колдуны.
– Отмолю, – махнул рукой Артур. – И себя, и тебя. Не переживай.
После завтрака младшего из братьев последовала пауза, в течение которой рыцарь и Ольжех курили, не-мертвый менестрель нервно постукивал пальцами по колену, а Альберт проверял свои вещи ничуть не менее придирчиво, чем Артур незадолго до него, оружие и латы.
– А жемчужина? – поинтересовался он у Ольжеха. – У меня здесь жемчужина была. Такая, – он показал старику сжатый кулак, посмотрел сам и кивнул на брата, – вот как его кулачина.
– Жемчужина? – неискренне удивился Ольжех.
Альберт выразительно промолчал.
– Мы решили, что тебе она ни к чему, – вздохнул старик, – и изъяли.
– Украли, – уточнил молодой маг.
– Изъяли, – настойчиво повторил Ольжех.
– А попросту говоря, сперли, – хмыкнул Артур, – это, если мы словно бы при детях и стариках выражаемся.
Альберт глянул с надеждой, но старший брат, вопреки обыкновению, младшего не поддержал:
– Правильно сделали, что сперли, – он ухмыльнулся. – Она, кажется, силы твои колдунские увеличивала, да?
– Вот именно!
– Вот именно, – кивнул Артур, – Так зачем тебе такая дрянная вещь?
– Но… но ведь украли! А воровать нечестно! Ты сам всегда говорил…
– Так не я же украл, – рыцарь поднял брови, – колдуны сперли. А они, за редким исключением, все ворье и разбойники. Чего ж ты возмущаешься, если своей волей с этакой сволочью связался?
Менестрель хлопал глазами, переводя взгляд с Артура на Ольжеха, с Ольжеха на Альберта, с Альберта опять на Артура. Юный маг кипел от негодования, а старый с видом глубоко философским попыхивал трубочкой. И на лице у него было написано, что подобные разговоры он слышал сто лет назад, слышит сейчас, полагает, что услышит в будущем, и ровным счетом ничего оные разговоры ни для него, ни для всех прочих магов, или «колдунов» не меняют.
– Ладно, – Альберт завязал свой мешок и встал. – Сочтемся. Ну что, мы идем?
– Сейчас.
Артур расстегнул вторую седельную сумку, вытащил из нее два небольших, но очень тяжелых мешочка:
– Переложу для равновесия, – объяснил, расстегивая вторую сумку, – на себе ведь переть придется.
– А Крылан твой где?
– Уморили Крылана. М-маги. Такой зверь был! Здоровый, как бык.
– У вас там что? – спросил у Альберта безымянный.
– Золото, – пожал плечами юноша. – Двадцать тысяч в монетах Большого мира. На деньги Долины – сорок тысяч «больших львов» получается.
– Сколько?! – задохнулся певец.
– Сорок. Ну, там, плюс-минус. Нам же надо на что-то жить.
– Герои, – насмешливо каркнул Ольжех, когда менестрель, не решаясь поверить, обернулся к нему, – им, знаешь ли, много не бывает. Все собрали? – он критически оглядел братьев. – Тогда слушайте внимательно. Я отправлю вас в «Звездец»… тьфу, чтоб ему! в «Звездень».
– В «Звездец», в «Звездец», – ухмыльнулся Артур. – Он что, сто лет простоял?
– И еще сто лет простоит. Любимое место отдохновения всяких… героев, чего б ему сделалось? Сообразите там, что да как. Поосмотритесь. Кстати, храмовников из Шопрона в Сегед поперли.
– Чего так? – нахмурился рыцарь.
– Да уж было за что. Тебе ли не знать? Ну а дальше сами решайте, что делать. Вот и все, собственно, – старик выбил трубку, – надеюсь, я вас долго теперь не увижу.
– Взаимно, – Артур забросил сумки на плечо.
Ольжех пошевелил пальцами, бормотнул что-то, и вся троица исчезла. Просто растворилась в воздухе.
ДЕНЬ ГНЕВА
…А вообще-то он был в отпуске. Их всех отправили отдохнуть, всю группу. Сразу, после короткой, но вымотавшей до предела работы в аэропорту де Голль. Тогда думалось, что Провозвестники утихнут надолго. После такого удара они не должны были скоро оправиться.
Должны, не должны, психам законы не писаны. Психи в своем ритме живут, еще и нормальных заставляют под себя подстраиваться.
Мир сходит с ума постепенно, но процесс идет, неспешный и неотвратимый.
Дерьмо!
…Группа из четырех человек за очередным поворотом. Этих нужно брать тихо. А вот дальше можно будет не стесняться.
Третья группа из пяти. Загадывать рано, но, кажется, он успевает…
ГЛАВА II
Этого храмовника в «Звездеце»… то есть, в «Звездне», конечно, но непристойное название, прижившись в незапамятные времена, само выворачивалось, что на язык, что в мысли… одним словом, не видал Милрад раньше этого храмовника.
«Не иначе, издалека пожаловали, может из самой Добротицы», – размышлял он, и сам, не доверяя служанкам, бегал из кухни к отдельно стоящему столу, за которым пировали двое путешественников и певец, как бишь его… да не важно. Не он платит.
В том, что двое мальчишек были путешественниками, Милрад не сомневался. Такую парочку, обитай она в городе, приметил бы давно. Один – очень высокий, с волосами цвета светлого золота храмовник в орденских одеждах. Другой – жгучий красавец, чернявый, что твоя головешка, нарядившийся в вызывающие черно-багровые тона, которые, надо отдать парню должное, были ему очень к лицу. Ну и музыкантик, в обычной своей радужной рубахе и сияюще-зеленых штанах.
Милрад предположил поначалу, что чернявый красавец – отпрыск какого-нибудь богатого, а может и знатного рода, заявившийся в стольный город Шопрон поглазеть на людей и показать себя. А храмовник, известное дело, в сопровождающих. Они, храмовники-то, работой не брезгуют. Абы кого охранять, конечно, не возьмутся: не хайдуки все-таки, рыцари благородные, но если какого достойного господина или вот сопляка богатого, которому блажь стукнула без свиты в поход отправиться, так это пожалуйста.
С храмовниками, ясное дело, куда угодно без опаски можно. Они любую нечисть одной только молитвой… а если уж совсем туго, то и промеж ушей приложат. У этого вон топор какой, всем топорам топор.
Хорошо богатому: захотел – поехал. А тут сиди, жди, пока из Средеца караван с вином прибудет. Караваны, они в свой срок ходят, и хоть озолоти купец рыцарей, те до времени с места не двинутся.
Хотя деньги примут с благодарностью.
А может чернявый от пятой жены десятый сын? Тогда ясно, почему без свиты. Дома ему искать нечего, если и перепадет от наследства кусочек, так когда еще, а жизнь-то проходит. Вот и приехал в столицу. Мечтает, конечно же, не о гвардейских рядах Недремлющих – куда ему, недомерку? – но в дозволенные маги или, в крайнем случае, в чиновники метит наверняка. И чтоб выслужиться перед герцогом, удачно жениться… Хотя, в его-то годы… Нет, мечтает он не выслужиться, а подвиг совершить, и лучше не один. А еще о любви, чтобы как в сказках.
Хе-хе, а у герцога дочка подрастает.
Вообще говоря, Милрад Брюхотряс, потомственный хозяин «Звездня», повидал в своем трактире всяких, и давно уже не удивлялся ни богатым постояльцам, ни даже знатным – всякие захаживают, знаете ли, да. Просто парочка – менестрель не в счет – войдя в зал, без раздумий направилась к столу, за который без разрешения Милрада не садились даже храмовники. Над столом этим, с виду ничем не примечательным, дабы не возникало у людей несведущих желания отнестись к нему без должного почтения, висела резная табличка с четкой и разборчивой надписью. И рыцарь, увидав ее, легонько тронул чернявого красавчика за плечо. Молча. Так же молча указал на надпись.
Чернявый прочел. Что-то сказал негромко, и заржали оба так, что на них стали оборачиваться, это при том, что в «Звездне» вечерами шум стоит изрядный.
Вот тут-то Милрад гостями и заинтересовался. Потому как обиделся. Не всякий трактир может похвастаться тем, что Миротворец со своим названным братом-ангелом предпочитали его всем другим в столице. Да и в дальних землях не было ничего подобного. Милрад знал это от отца, а тот – от деда. «Звездень» – единственный.
Очень хотелось поговорить с менестрелем – уж этот-то рассказал бы, что за невежи пожаловали в стольный Шопрон. Но Брюхотряс никак не мог вспомнить имени музыканта, а окликать его простым «эй ты!» не годилось. Не абы какой певун подзаборный. Этот, если слухам верить, для самого герцога петь мог бы, с господского стола кормиться и бед не знать.
Слухам Брюхотряс верил. Не всем, конечно, правдивым только, но уж отличать их от брехни давно умел безошибочно.
И с чего бы этому… как же его звать-то, а? С чего бы ему сейчас при двух пацанах ошиваться? Да еще без гитары. Когда это было, чтоб этот и без инструмента? Народу-то в зал понабилось – сесть некуда, стоят, стены плечами отирают, ждут, чем их музыкант сегодня потешит. А он, знай, сказки сказывает, о песнях и не вспоминает. Спрашивают – смеется только: голос, мол, сорвал, палец вывихнул, живот крутит. Не до песен.
Тут было над чем подумать. Но пока что на размышления времени не находилось.
Трое служанок и забредшая на огонек шлюшка Любава, позабыв про дела, окружили троих гостей. Смеялись заливисто, ели, пили и закусывали, радуясь нежданной щедрости.
– А я слышала, из храмовника даже под пыткой монетки не выдавишь, – мурлыкнула Любава, заглядывая в ярко-синие глаза рыцаря.
– Под пыткой не выдавишь, – кивнул тот, подливая ей в кубок сладкого вина, – хотя, смотря как пытать.
– Я попробую… – чуть охрипшим голосом, проворковала шлюха.
– Позже, – согласился синеглазый.
Уже стемнело за окнами и закоптили подвешенные на цепях масляные светильники, когда храмовник подозвал Милрада к столу.
– Сколько? – спросил коротко.
Боясь спугнуть удачу, трактирщик брякнул:
– Тридцать леев.
– О! – сказал рыцарь, и укоризненно глянул на музыканта. А ты: «в два раза, в два раза». Людям верить надо. На четыре белых, это ж, считай, не обжулил, а так, побаловался.
Милрад похолодел. Проклятый храмовник, коему полагалось бы уже лыка не вязать, считал… да как храмовник считал! Дернул же бес накинуть эти проклятые четыре лея! И что теперь? Заплатит? Или, осерчав, милостиво в зубы сунет?
Рыцарь, между тем, выложил на стол две серебристых монеты по десять леев. И шесть матовых, белых.
– А это за честность, – он выудил из кошеля ма-ахонькую денежку.
«Ну, зато не в зубы», – облегченно вздохнул Милрад.
Компания поднялась и вместе с девицами отправилась наверх, в жилые комнаты.
Брюхотряс ссыпал деньги в кошель. Еще раз помянул тамплиера недобрым словом, вертя в пальцах последнюю монетку. Одна бани. Тьфу! Даже в самые плохие дни, бани сверху нельзя было считать приварком, а уж с заказа стоимостью почти в тридцать серебряных…
Правду говорят, проще выжать воду из камня, чем деньги из тамплиера.
Ладно, завтра он потребует свою долю еще и с девок. Быть не может, чтобы эти им не заплатили! Уж Любава-то дело знает.
«Завтра» дало себя знать громовым стуком в дверь Милрадовой комнаты. Трактирщик ошалело глянул в окно – небо только-только начинало светлеть, поднялся, кряхтя, и побрел открывать.
За дверью стоял давешний храмовник. Одет он был в тонкую нательную рубашку и хлопковые штаны. В руках держал страшенный свой топор.
– А…э-э… – сказал Брюхотряс, и застыл, не отводя глаз от оружия.
– Вставай, дармоед, – дружелюбно произнес рыцарь, – мне нужна вода.
– Кувшин – десять баней, – машинально сообщил Милрад.
– И давно у тебя водопровода нет?
– Почему это нет? – обиделся Милрад, – как раз есть. «Звезде…» кхм… «Звездень», может и не лучший в столице…
– Понял-понял, – парень досадливо поморщился, – водопровод есть, но у постояльцев твоих денег столько не бывает. Иди, распорядись там. Да пошевеливайся.
– Как скажете, благородный сэр, – Брюхотряс окончательно проснулся, – оденусь только, и все будет в…
– Выполняй.
Рыцарь закрыл дверь, а Милрад – рот.
Водопровод в «Звездне» действительно был. И Милрад Брюхотряс, равно как и отец его Йожеф Брюхотряс, и дед Стоян, и прадед Будай, тоже, разумеется, Брюхотрясы – спасибо далекому предку Николае за благозвучное прозвище – словом, все поколения трактирщиков, начиная с Будая, наличием водопровода в своем среднего пошиба заведении гордились необычайно. Даже не потому, что вода не из цистерны, а как в богатых домах – прямо из Ноева озера, да еще и особым образом очищенная, а потому что подводили ее к «Звездню» на деньги самого Альберта Северного, названного брата Миротворца, говорят, что самого настоящего ангела. Ей-ей, с крыльями и прочим всем, что там ангелам полагается.
Вот только пользы, кроме гордости, с водопровода особой не было. Ну, на кухне, ясное дело, а так… Прав храмовник, не часто бывают здесь постояльцы, готовые покупать воду не кувшинами, да чтоб каждый стакан сосчитан, а сразу и много. Заходить заходят, на стол посмотреть, прочитать, что так, мол, и так, сам Миротворец с братом своим за этим столом сиживали. Ну, пьют-едят, это понятно. А чего ж не есть, когда кухня хорошая? О винах и говорить не приходится, местных хоть залейся, да еще издалека привозят. Вот со дня на день из Средеца караван придет. Но чтобы остаться, чтоб хоть ночку да переночевать, на это у богатых другие гостиницы есть. Тоже, понятно, с водопроводами.
Впрочем, бывало всякое. Поэтому трубы в дорогих комнатах прочищались дважды в месяц, чтоб, если вдруг случится надобность, Милраду достаточно было просто подать воду. Но как же он, дурак, вчера-то не сообразил все сделать? Ведь весь вечер на молодого господина таращился, думал, как хорошо богатым быть, а то, что богатые моются чуть не каждый день, напрочь из головы вылетело.
Вчерашняя обида на скупого рыцаря испарилась вместе с остатками сонливости. Милрад постоял немного возле труб, любуясь блестящими вентилями и подсчитывая будущие денежки, и побрел на задний двор: раз уж разбудили до солнышка, надо убедиться, что и прислуга не спит уже.
Вспомнив по дороге, что опять пренебрег утренним правилом, забормотал было: «Господи Иисусе, помилуй меня, грешника…», открыл скрипучую дверь, да так и остановился на крылечке, глядя, что выделывает с топором золотоволосый храмовник.
Брюхотряс понасмотрелся на всяких. «Звездень» давным-давно, еще при отце его отца стал излюбленным местом постоя, гулянок и встреч хайдуков со всех концов княжества. На заднем дворе, как водится, разминались или дрались, когда дружески, а когда и всерьез. Иногда и вправду было на что посмотреть.
Но этот…
Милрад, не отводя глаз, наблюдал за размытым в утренних сумерках силуэтом, слушал свист взрезающего воздух лезвия, почесывал пузо и благодарил Бога за то, что ему, трактирщику, от дедов-прадедов достался «Звездень». А значит, не придется никогда бродить по дорогам, ночевать где попало и встречаться в бою с людьми, вроде этого. Или, того хуже, встречаться с теми, кто заставил этого выучиться так владеть топором.
Пока Брюхотряс глазел, звездная россыпь в небе погасла, лишь две или три самые упрямые искорки еще пытались мигать, словно надеялись победить бледным светом сияние поднимающегося из-за гор солнца.
Рыцарь отложил топор. Скептически глянул на Милрада. Качнул головой:
– Ладно, пока девицы спят, и ты сгодишься.
Трактирщик спал с лица и побледнел, как козий сыр.
– Прости его, Господи, за нечестивые надежды, – вздохнул храмовник. И объяснил:
– Спят девчонки, умаялись. Завтрак мне сам подашь. Вино из Средеца мы не всё вчера выпили?
– Есть ещё.
– Тогда принесешь малый кувшин «Росы» и воды со льда. Вперёд.
– А кушать что изволите?
– Ничего. Ступай.
* * *
Иляс Фортуна внимательнейшим образом прочитал отчет Ольжеха об экспериментальном пробое и еще более вдумчиво изучил короткую, но содержательную записку, сообщавшую о том, что по прихоти Артура Северного Солнце сдвинулось и идеальное взаимостояние было нарушено. По мнению Ольжеха это свидетельствовало в пользу его теории о влиянии феномена Братьев на псевдозодиакальное движение.
Почему Ольжех, несмотря на веру в Творца, отказывался признать существование сил не просто влияющих, а направляющих движение миров, профессор не понимал. Что до него, так он давным-давно уверился: так называемый «феномен Братьев» – есть четкое и недвусмысленное проявление Божьей воли.
Творцу угодно было переместить призраки светил так, чтобы Теневая Лакуна совместилась с миром людей. Творцу угодно было, чтобы Братья вернулись (иначе, зачем бы он открыл доступ к Теневой Лакуне?). А когда дело было сделано, нужда в идеальном взаимостоянии отпала и солнце «сдвинулось». Все очень и очень просто, если только не задумываться над тем, на кой черт сдались Господу двое мальчишек.
И не надо бояться Братьев: они действительно всего лишь мальчишки, которых угораздило родиться во время идеальных взаимостояний, за полгода до и полугодом после перигея. Всего лишь. Господь использует их в каких-то своих великих целях. А профессор Фортуна – в своих. Не великих. Но тоже довольно значительных.
* * *
Рыцарь появился в зале, когда Милрад наладился подремать за стойкой. Посетители скоро пойдут косяком, только успевай поворачиваться, но отчего не покемарить, пока есть несколько свободных минуток. Час ранний… Позевывая, Брюхотряс перекрестил рот: ох ранёшенько пришлось подняться. Спать бы ещё да спать, девки всё сами сделают. Им легко по утрам вставать, девкам-то – молодые, здоровые. Так ведь спят, мерзавки, и будить их не моги: храмовник заезжий, нате-ка, заботу проявить изволил. Кто бы о Милраде позаботился!
– Спишь? – поинтересовался тамплиер, подходя к стойке, – Лучше правило утреннее прочти. Дел у тебя сегодня много будет, гляди и на «Отче наш» времени не найдешь.
Милрад нахмурился: когда это он успел признаться, что еще не молился? А рыцарь, не дожидаясь ответа, выложил на стойку две серебристых монеты.
– Слушай сюда, Брюхотряс. Братец мой и музыкантик спят. Ты их не буди. Как проснутся, чтобы было им чем опохмелиться, ясно? Накормишь, напоишь. Вздумаешь обсчитать – пожалеешь. А если сделаешь все как надо, мы с тобой дружить будем. Лады?
– Ты не больно-то грозись, – буркнул Милрад, глядя на монеты. Двадцать леев? За один только завтрак? – мы, знаешь, пуганые. А брат твой тоже того, ну, моется по утрам?
Рыцарь удивленно приподнял светлые брови:
– Да. А что такое?
– Ну, так, мне резона нет его обсчитывать. Я на одной воде, знаешь ли, прокормлюсь.
– Прокормишься, – храмовник кивнул, – а помолиться все-таки не забудь.
Развернулся и ушел. Дверь негромко хлопнула. А Милрад, прибрав деньги, задумался, когда же он успел проболтаться, что пренебрег сегодня утренними молитвами?
* * *
Брат Яков проснулся до солнца, когда прислуга еще смотрела десятый сон. Эта привычка вставать к первому часу молитвы была едва ли не единственной, оставшейся со времен монастырской жизни. Брат Яков давно уже не слышал, как читаются одна за другой молитвы первого часа, третьего и полуденная – как заведено было в ордене – но, поднимаясь до рассвета, он, кроме утреннего правила, читал часы Богоматери, устремляясь душой к Небесной Владычице, а помыслами к процветанию Храма во имя спасения всех живущих в Единой Земле.
Покончив с молитвами, брат Яков возвращался к делам земным и становился Яковом Бердничеком – чорбаджи3 Его Высочества герцога Элиато меняльной конторы.
Всё на благо ордена и во славу Божию.
Всё.
Даже попавшие в немилость, высланные из столицы в далекий Сегед, лишенные права собирать налоги, храмовники продолжали контролировать обращение денег в Единой Земле.
Золото, серебро и самоцветные камни сами по себе не представляли ценности, и, согласно многочисленным суевериям, даже хранить их дома или просто держать в руках было в высшей степени неосмотрительно. К тому же, будь у тебя хотя бы и пудовый самородок или полный сундук самоцветов, ты и корочки хлеба на них не купишь, если не обменяешь на принятые в обращение монеты.
В идеале, который, к глубокому сожалению Якова Бердничека, был недостижим, все драгоценности, найденные или добытые удачливыми хайдуками, должны были пройти через меняльные конторы ордена Храма… ох, простите, разумеется – Его Высочества. Пройти и уйти, большей частью к дозволенным магам, которые использовали драгоценные металлы для создания всякого рода полезных вещиц, меньшей – т-с-с, ни слова об этом – к магам диким, иначе говоря, интуитам. Те тоже умели многое, но при этом не сковывали себя «Кодексом Разумной Полезности», давным-давно определившим границы дозволенного волшебства.
Практически же, увы, многое уходило безвозвратно к тем же самым интуитам, в преступных целях использующим добытые контрабандой материалы. Каким путем дикие маги добывали драгоценности, чорбаджи и рыцарям Кодекса оставалось только догадываться.
Хм. Яков Бердничек не любил догадываться. Он предпочитал знать.
Вот, например, есть в Шопроне человечек, через руки которого проходит большая часть контрабандных драгоценностей. Некий Ежи Цыбань. Человечишко-то так себе: пьянь и дрянь – единственный, любимый и донельзя избалованный наследничек Косты Цыбаня, старшины купеческой гильдии. Но то ли кровь сказалась, то ли дал Бог ума разгильдяю, а только все дикие маги княжества с ним дела ведут. Ну и хайдуки, ясное дело, тоже не спешат с добычей к чорбаджи Его Высочества герцога Элиато. Они сначала к Цыбаню заглядывают, и только если навар риска не стоит – кому охота из-за ерунды какой на строительство дорог загреметь? – в меняльную контору идут.
Скажете: так куда же ты смотришь, господин чорбаджи? Что ж ты об этом Ежи Цыбане Недремлющим не доложишь? Или в орден Храма, коли уж с рыцарями Кодекса дела иметь не хочешь. А господин чорбаджи мог бы ответить, что Храм давно всё знает. И про Цыбаня, и про то, что он, Цыбань, сейчас один такой на все княжество Обуда. Сидит как паучок, лапами за ниточки дергает, а прочие другие все на этих ниточках пляшут. И слава Богу, что оно так. И пусть оно так и остается. А возьмут Недремлющие Ежи Цыбаня, и что начнется? Беспорядок начнется, разброд и брожение. Свято место не бывает пусто, но пока его кто новый займет, и Храму, и Недремлющим – всем головной боли прибавится.
А так… И ведь, что хорошо: не любит маленький Ежи рыцарей Кодекса, ну просто страсть как не любит. А к ордену Храма, наоборот, со всем уважением относится, как и подобает любому жителю Единой Земли, благонравному подданному Его Высочества. Ездит он много, Ежи Цыбань. Раньше, пока простым контрабандистом был, приходилось ему из конца в конец Единой Земли мотыляться, а сейчас и надобности уже нет, а все равно ездит. Привык. Он ездит и видит, что не все так гладко в герцогстве, как люди в столице думают. Оттого и орден Храма чтит. А за что уж он Недремлющих не терпит, это его, Цыбаня, дело сугубо личное.
Раньше было не так. Давно, правда – сам Яков и не помнил тех времен – но были контрабандисты тихие, а Недремлющие не дремали, и уж точно никому не пришло бы в голову перебегать дорожку ордену Храма.
Но раньше и сам он, Яков Бердничек был бы ордену не нужен. Служил бы, конечно, с его-то головой – храмовники головастых ценят. Но будь ты хоть семи пядей во лбу, все равно без особого таланта рыцарем не станешь. А сейчас такие как чорбаджи Бердничек в ордене на вес золота – рыцари с бойцами на равных. И хранятся на маршальском складе шопронского монастыря серебряные доспехи брата Якова, и есть у него право носить особое оружие, и форма парадная: белая туника, белая гербовая котта, да белая эсклавина дожидаются того торжественного дня, когда Яков Бердничек вновь сможет в них облачиться.
Дождутся ли?
Золото, золото, золото…
И серебро. И самоцветы.
Все это появлялось в Единой Земле извне. Из Большого мира. Клады возникали и исчезали, повинуясь своим таинственным законам.
Бердничек не вникал. Откуда берется золото – не его дело.
Его делом было присматривать за драгоценностями, добытым неведомо как, неведомо от кого; менять их на деньги; принимать деньги в рост; вкладывать в дела, заметая, если такова была воля Храма, все следы; и следить за порядком.
Вот буквально сегодня, раным-рано с утра, Яков узнал, что в церковной казне начали скапливаться… излишки. Да, пожалуй, излишки – самое подходящее слово. Зачем церкви хранить у себя проклятый металл? Уж не хочет ли митрополит Шопронский сделать дозволенным магам какой-нибудь особенный заказ? Или, того хуже, не замыслил ли владыка связаться с дикими магами, желая стребовать с них что-нибудь совсем уж хитрое? Дикие маги, как известно, не слишком любят продавать артефакты, однако, если предложить им ну очень много…
Для прояснения ситуации, следовало узнать, копятся ли в церковной казне только золото и серебро, или там оседают и самоцветы? Если да, значит можно предполагать, что владыка собирается иметь дело с колдунами. Ибо всем известно, что драгоценные камни еще более восприимчивы к магии, чем мягкий металл.
Интересная работа у чорбаджи, особенно, если он подчинен непосредственно сенешалю Единой Земли. Порой думаешь: в отставку бы, ведь и годы не те уже, и в монастырь вернуться хочется, дожить последние годы в мире и покое. Но разве встретишь в монастыре даже за год столько людей интереснейших, сколько через меняльную контору за неделю проходит?
Бердничек как раз думал, стоит ли выяснять подробности о церковной казне в том же источнике, из которого уже получены сведения об излишках, или имеет смысл побыть подозрительным и опросить нескольких независимых наблюдателей, когда заявился к нему один из таких вот «интереснейших».
Храмовник.
Совсем мальчик. Однако, по нашивкам судя, рыцарь, а не оруженосец, да еще и с крылатой стрелой на рукаве: знаком гонца с особыми полномочиями. Длинный, худой, суровый. Блондин. Тут-то Яков и заинтересовался: ну откуда бы, скажите на милость, взяться в Шопроне блондину?
Парень вошел, и в конторе сразу стало тесно и светло. Золотые волосы, да глаза ярко-ярко синие – неудивительно, что вокруг посветлело. Этакое солнышко явилось.
С топором.
Бердничек встал и вежливо поклонился. Во-первых, потому что давно отвык иначе вести себя с высокомерными храмовниками, во-вторых, потому что подобной вежливости требовала роль. А в роль он вжился так, что порой забывал, кто он на самом деле, откуда, и какого обращения заслуживает.
Но, вставая и кланяясь, и бормоча приличествующие слова приветствия, чорбаджи разглядывал гостя и голову ломал: кого же это с кем свели, чтобы такое родилось? Изучение фенотипов было не более, чем увлечением. Так, от скуки, в свободное от работы время. Какие, скажите на милость, могут быть фенотипы в обществе, намертво закрытом от внешнего мира? Один, максимум, два. И все сплошь представители динарской расы… Правда, на юге не повывелись еще светловолосые потомки народов, населявших Единую Землю до Дня Гнева. А с востока, из Добротицы, не так давно приезжал в столицу некий хайдук Зако, по прозвищу Золотой Витязь, так тот, говорят, с виду типичный ариец. Бердничек хайдука повидать не успел и до сих пор жалел об этом: когда еще представится возможность зарисовать такой экземпляр?..
И вот, пожалуйста!
Сам пришел.
Разглядывая визитера, Яков завел с ним вежливую беседу. Одно другому давно уже не мешало: думаешь в одну сторону, действуешь – в другую, говоришь – в третью. Такая жизнь.
– Доброе утро, благородный рыцарь. А вы раненько, однако. Все ли благополучно в Сегеде? Не досаждают ли эльфы? Как здоровье почтенного сэра командора?
– Да. Нет. Не знаю, – коротко бросил юноша. И объяснил:
– Я давно не был в Сегеде.
– Вы пришли забрать деньги? Вложить деньги? Обменять серебро, золото, камни?
– Обменять и оставить. Это не деньги Храма.
– Понимаю.
Такое тоже случалось – рыцари отдавали в рост суммы, смешные по сравнению с вложениями ордена, зато добытые законным путем. Патрули Храма во время регулярных рейдов наталкивались на бродячие клады чаще, чем хайдуки, целенаправленно эти клады разыскивавшие. Правду говорят: нечистый ищет, где светлее. Что ему хайдуки? Лучше он святым людям проклятый металл подсунет.
Святые люди драгоценности забирали, но к искушению оставались равнодушны. Им самим денег иметь не полагалось по Уставу, а родственники и любовницы святых людей святыми не были, так что усилия Рогатого пропадали втуне.
– Сколько желае…
Яков заткнулся, когда синеглазый поставил на его стол два тяжеленных, туго набитых мешочка. Услышал спокойное:
– Десять. И десять. В старых монетах. По-нынешнему, значит, двадцать и двадцать. Всего сорок тысяч «больших львов».
Бердничек молчал.
Рыцарь развязал один из мешков, на стол вытекла тускло-блестящая золотая волна, и чорбаджи опустился на свой стул, хватаясь за сердце.
– Чистые, – храмовник понял его по-своему, – без проклятия. Три тысячи леев разменяйте на что-нибудь более ходовое, остальное я оставлю.
– Ка-а… ах. Боже мой… Какой процент вы хотите?
– Вклад не срочный. Пять годовых, как обычно.
Пять. Поди ж ты, все-то он знает! Но откуда все-таки взялся этот красавец? Золото без проклятия… да в Единой Земле уже сто лет, как забыли о проклятых кладах… Даже сказок не осталось.
Бердничек перебирал темные золотые кругляши, и понимал, что соглашаться на пять процентов никак нельзя. По крайней мере, нельзя делать это с ходу. Вздохнув, он оторвался от пересыпания монет:
– Видите ли, сэр…?
– Артур.
– Хм-м… это знаменитое имя. Видите ли, сэр Артур, появление на рынке такой суммы приведет к неизбежному…
– Слушайте, господин Бердничек, – мальчишка насмешливо прищурился, – вы кому вкручиваете? Если б вы разом бросали в дело те суммы, которые получаете от ордена, Храм давно уже нашел бы себе другого чорбаджи.
– Три, – безнадежно сказал Яков и наконец-то вошел в роль весь, без остатка.
– Пять.
– Но поймите же и меня! Пять процентов. Две тысячи…
– Тысяча восемьсот пятьдесят.
– Боже мой, ну пусть так, но речь ведь идет не о леях – о «больших львах», а это в сто раз больше, вы подумайте только – в сто раз!.. Три с половиной.
– Что вы торгуетесь, как на базаре? Можно подумать, ваш годовой доход бывает меньше ста тысяч.
– Леев! Леев, а не «львов». Между прочим, бывает. А еще налоги…
– Чего?
«Вот, зараза!» – где-то в глубине души Яков парнем восхищался. Орден есть орден. Там все такие. Дерутся за каждую бани, на одном лее наваривают по десять, или по «льву», выражаясь народным языком, а уж на льве… Хм, ну, предположим, на «льве» можно заработать «большого льва», то есть, в десять раз больше, однако добыть клад в сорок тысяч этих «львов»…
Да о такой находке должны звенеть на каждом углу!
А рыцарь неожиданно сдался:
– Шут с вами. Сойдемся на четырех.
Бердничек едва не спросил о причинах столь нежданной щедрости. Однако вовремя удержался.
Взвешивать золото он приказал двум пожилым, напрочь лишенным любопытства приказчикам. Сэр Артур терпеливо ждал, развалившись в кресле и вытянув длинные ноги. Яков подумывал, что на будущее стоит озаботиться весами вроде больших рыночных.
Время ползло. Монеты звенели.
И, что самое обидное: сумма сошлась ну просто до пылинки. Ни единой бани выгадать не удалось.
Яков отдал храмовнику два не тяжелых, но объемистых кошелька с тремя тысячами леев. Поклонился:
– Рад буду и дальше иметь с вами дело. Передавайте мой нижайший поклон командору.
– Всенепременно, – буркнул сэр Артур.
И ушел.
В конторе сразу стало просторно и темновато.
– Что в мире делается? – ошарашено вопросил чорбаджи, адресуясь в пустоту, – Артур… Интересно, м-да-а…
Сообщить о неожиданно крупном вкладе он мог и вечером, вместе с ежедневным отчетом. Но сэр Яков не зря занимал свое место вот уже три десятка лет: сэр Артур, оставивший почти сорок тысяч «больших львов» на имя Альберта Северного – это событие, определенно, требовало внеурочного доклада. И лучше выглядеть дураком, проявив излишнюю осмотрительность, чем стать таковым из-за своей нерасторопности.
* * *
«Знаменитое имя», – Артур выбирал лошадей. Придирчиво выбирал, доводя барышника до остервенения, – «знаменитое… чтоб им всем… Имя, как имя. Насочиняли сказок!» – он следил, как купец гоняет на корде серого жеребца. Мерин был бы предпочтительнее, но, в общем, и этот сойдет, – «нашли, тоже, героев…» – Артур щелкнул пальцами:
– Достаточно.
И вновь принялся тщательно осматривать скакуна. Не то, чтобы в этом была нужда: он убедился уже, что серый, во-первых, неплох, во-вторых, ничего лучше все равно не сыщется, однако барышник злился. Артур тоже злился, и ему приятно было сознавать, что в своей злости он не одинок.
Барышник злился молча. Все слова, какие были у него по поводу лошадей, он высказал в самом начале торга – как разогнался, так и не смог остановиться. Слова же, которые были у него по поводу покупателя, купец, сжав губы, пережевывал и глотал. Давился ядом, но молчал, лишь зыркал недобро.
Рыцарь, кстати, смотрел нисколько не веселее. Под льдисто-синим взглядом ежились даже лошади, что уж о людях говорить. Он, наконец, оставил серого в покое и мрачно уставился на лошадника. Оглядел с головы до ног, так внимательно оглядел, словно и его купить собрался:
– Сколько ты хочешь за этого жеребца, того гнедого мерина, и ту кобылу с чулком на правой передней?
– Ну, жеребец – полсотни львов…
– Сколько? – переспросил рыцарь таким тоном, что всякое желание торговаться пропало. Запросишь больше, храмовник ведь может и так увести. На нужды ордена. И поди с ним поспорь.
– Сорок, – сказал мальчишка, как отрезал, – сорок за жеребца. Двадцать за мерина, больше он не стоит. И тридцать львов за кобылу. Пошли кого-нибудь к шорнику за сбруей. Да, и распорядись отвести лошадей в «Звезд…» в «Звездень». Для Альберта Северного. Ясно?
– Для кого?! – купец от изумления забыл о злости.
Синева в глазах рыцаря плеснула бешенством:
– Мне повторить?
– Не надо, – барышник поднял руки, примирительно растопырив пальцы, – не надо, благородный сэр. Все сделаю.
– Ну и молодец, – буркнул тамплиер.
Барышник гладил серого жеребца по гладкой шее и смотрел вслед переборчивому покупателю. Ничего не скажешь, хорошее начало дня. Вроде, трех лошадей сразу сбыл, но ведь не за те деньги, на какие рассчитывал. Вроде, ордену Храма продал, но уж больно храмовник злой попался: даже если понравятся лошадки, все равно не доложит у кого купил.
Альберт Северный… Не переводятся дураки!
Что за люди? Думают, чтоб героями стать, одного имени хватит. Наслушаются сказок и туда же, подвиги совершать. То пьянку с дебошем, то беспорядки на кладбище, а то девок портят за раз по дюжине…
Представив себе сразу дюжину порченных девок, купец нехотя допустил, что это-то, пожалуй, за подвиг сойдет. Но тут же решил, что новоявленный Альберт Северный на такое вряд ли способен. Этаких геройств, если песням верить, даже за братцем его не водилось. А тот по бабской части силен был – не чета нынешним.
Артур же позабыл о купце сразу, как только расплатился за лошадей. Первым пунктом в списке дел на сегодня у него значилось посещение церкви, и кто же виноват, что попалась по дороге меняльная контора? И конные ряды какой-то умник из муниципалитета перенес с Навозной площади на Стеклянный пустырь, то есть, опять-таки, чтоб по пути из «Звездня» до церкви святого Михаила мимо не пройти.
Ну, строго говоря, сам виноват, сэр рыцарь: когда в храм идешь, на мирскую суету отвлекаться не следует. И скажи на милость, сэр Артур Северный, давно ли тамплиеры ходят в дом Божий с тремя пудами золота в рюкзаке?
Ладно, следовало признать, что в контору Бердничека – о ней вчера хорошо отзывались два заглянувших в «Звездень» пожилых хайдука – зайти собирался. Ну, а где одно, там и два. Семь бед – один ответ. Не согрешишь – не покаешься…
Артур с любопытством разглядывал стены домов, как знакомым улыбаясь горгульям, зевавшим на водостоках, провожал глазами редкие в этот ранний час экипажи…
Изменился Шопрон.
Вчера еще… сто лет назад… дома здесь стояли пустые, похожие на черепа с угрюмыми окнами-глазницами: стекла, едва лишь хозяева за порог, тут же вынимали предприимчивые соседи. Слишком смелые, чтобы уезжать. Или слишком глупые. А по мостовой бродили мертвяки. Безопасные днем, но до крайности неприятные. Они пахли… И они были голодны. И по ночам они убивали.
На Стеклянном же пустыре, как раз на месте конных рядов, было тогда кладбище. Хорошее кладбище, дорогое, с зелеными деревьями, которые заботливо поливались за счет будущих покойников, с мраморными усыпальницами в тени этих деревьев, с фамильными склепами. С великим множеством покойников настоящих, тоже дорогих. И тоже голодных.
Кладбище стало пустырем за одну ночь. Даже меньше, чем за ночь – за несколько часов. Не так уж много времени ушло у Артура на то, чтоб согнать в ограду всех городских мертвяков. Еще меньше потребовалось Альберту, чтобы превратить и мертвяков, и деревья, и мрамор, и даже землю в черное стекло. Прочное такое. Толстое и звонкое. Поначалу, пока было горячим, стекло шло пузырями и невыносимо воняло, воняло гаже, чем бродячие покойники. А потом застыло. Успокоилось. И стал пустырь.
Сейчас вот лошади бьют копытами в шершавую черную корку, а она звенит. И не пугаются ведь, что интересно. Или лошади стали такие, непуганые?
А ведь мог бы пойти в собор святого Георгия. То есть, мог бы пойти в любой храм, благо хватает их в Шопроне – столица все-таки – но, если так уж надо, чтобы благостно и величаво, чтоб колонны в бесконечность, и свет, словно с небес, а от дверей до алтаря не меньше двухсот шагов, то собор святого Георгия – самое то. Во-первых, от «Звездня» не на запад, мимо меняльной конторы и Стеклянного пустыря, а – на юг, мимо складов, кордегардии Недремлющих и лучшего в Шопроне дома терпимости… гхм… м-да. Во-вторых, при святом Георгии как раз и расположены казармы ордена Храма. Еще вчера следовало пойти туда и по всей форме доложить о прибытии.
Высокий тонкий крест над собором святого Михаила был уже четко различим на фоне светло-синего неба. Артур посмотрел на него, ожидая привычной радости и лучиков света, что покалывают душу как тонкие щекотные иголочки… И отвлекся. Увидел эту женщину. Она шла навстречу по другой стороне улицы, и что-то в ней было… Что-то… не так.
Одета в черное, нет, в темно-темно синее. На лице маска-домино. Это не траур, это сейчас так принято одеваться. И волосы черные, смоляные. Змеями вьются… упругими такими, блестящими. Как идет – как по ниточке ступает. Голова поднята. Плечи прямые.
Герцогиня!
Артур забыл о храме, о кресте в синем небе, о неизбежных сложностях, связанных с посещением церкви святого Георгия, и целый квартал шел следом за незнакомкой, пока не понял, что же неправильно. А когда понял, вздохнул с облегчением и огляделся: где-то неподалеку он видел цветочницу.
– Простите, госпожа…
Ирма обернулась, увидела форму храмовников и почувствовала свое сердце где-то в ямочке между ключиц. Сердце колотилось. Выпрыгнуть хотело. И убежать.
Поздно.
– …возьмите это.
Цветок. Господи-Боже-милосердный-да-будет-воля-Твоя… цветок. Майская астра – ярко-желтый шар с лепестками-лучиками.
А храмовник-то – нашла кого бояться! – совсем молоденький. И глаза у него, ох, и глаза! Не бывает у людей таких, такие – у ангелов. Синие-синие-синие… Яркие!
– Откуда ты, мальчик? – Ирма взяла цветок и постаралась не улыбнуться. Ей даже удалось подпустить строгости в голос, – разве ты не знаешь, что это невежливо – останавливать на улице незнакомую даму?
– Вежливость – для мирян.
И правда.
Ирма вернулась с небес на землю. Ангелы с синими глазами остались на небесах, а на земле был этот мальчик в форме ордена Храма. Звереныш. Пещерные львята похожи на пушистые игрушки, но зубы у них острые как кинжалы, и шкура усыпана ядовитыми шипами. С ними нельзя играть.
С этим – тоже.
Храмовник отступил на шаг, оглядел ее с головы до ног, как художник, оценивающий картину. Кивнул. Развернулся и пошел прочь. Ни тебе «до свидания», ни, впрочем, «вы арестованы», что, безусловно, приятно.
Ирма стояла с цветком в руках. Наверное, она красиво смотрелась со стороны – вся в темном, почти черном, с ярко-желтой майской астрой. Но не мог ведь этот мальчик остановить ее только для того, чтобы внести последний штрих…
В картину?
Бывает же! Ирма передернула плечами, хотела выбросить подарок в ближайшую канаву, однако не выбросила. В конце концов, выходя сегодня из дома, она и сама подумывала дополнить свой мрачноватый туалет какой-нибудь броской деталью. Если б не собиралась в церковь, так бы и поступила.
Она понюхала астру. И снова посмотрела вслед уходящему рыцарю.
* * *
Женщина была дикой ведьмой, интуиткой, но это Артура не беспокоило.
Он слегка жалел, что не увидел ее лица. Зато с удовольствием вспоминал ровную и легкую походку, и то, как взволнованно подымалась ее грудь, как переливался тонкий шелк платья. Красивая женщина. Высокая. И гордая какая! Испугалась, но виду не подала.
Идти в таком настроении в храм было немыслимо. Артур и не пошел. Вернулся в «Звездень». Хозяин, завидев его, оживился, оторвал зад от табурета и поспешил навстречу с «Утренними ведомостями» в одной руке и конвертом – в другой:
– Вам письмо, благородный сэр. Сейчас только принесли – мало в дверях вы с посыльным не встретились. Вот, извольте.
Конверт.
Печать с храмом, увенчанным куполом.
Артур молча взял письмо. Не глядя, сунул трактирщику пять баней и пошел к себе.
Добрые или злые, но события начали развиваться независимо от него.
Дверь в комнату Альберта была не заперта, сам Альберт мирно спал, уткнувшись носом в подушку и до ушей натянув одеяло. От солнышка прятался. Артур всегда выбирал для младшего спальни окнами на юг, надеясь, что солнечные лучи заставят лентяя проснуться пораньше.
И ни разу его надежды не оправдались. Ну да ладно, это дело обычное.
Пройдя в свою комнату, он запер дверь. Распечатал письмо. Ругнулся сквозь зубы, хмуро разглядывая ровные черные строки:
«Сэр Артур, – гласило послание, – до меня дошли слухи о вашем появлении в трактире „Звездень“. Может быть, закончив отдыхать после трудных и, несомненно, великих подвигов, вы соблаговолите наведаться в Сегед, дабы я лично мог встретиться с вами?»
Подписи не было. Да ее и не требовалось. Кто может вызывать рыцаря в Сегед, кроме командора Единой Земли?
– Уже донесли, – мрачно пробормотал Артур, складывая послание и доставая трубку, – Ну что за люди?!
Он закурил от подожженного письма. И сидел задумчиво, глядя, как сгорает в бесшумном рыжем пламени листок бумаги.
Итак, свершилось. Командор вызывает его в Сегед. Новый командор. Что известно ему о сэре Артуре Северном, рыцаре, без вести пропавшем сто лет назад? Многое, надо полагать, известно. Многое. Но не всё. Письмо вот прислал… Не подозревает сэр командор о том, что Артур Северный отродясь читать не умел.
Плохо.
Как, бишь, Ольжех сказал? Герои? Вот то-то и оно. О героях чего не знают, то придумают, так всегда бывает, и лучше уж правда, чем такие выдумки.
Вчера вечером Безымянный не поленился, понарассказал историй, одна другой интереснее. И все про братьев. Про Братьев, вернее. Один, понимаешь, Миротворец, посланный Заступницей, дабы защитить от зла дольний мир. А второй, того не лучше – ангел, воплотившийся в человеческом теле и творящий направо и налево чудеса, только успевай дивиться!
Слушать смешно. Вспоминать – противно.
Сто лет назад о героях речи не шло, зато много разговоров было о костре или плахе, или об арбалетном болте в голову. Последнее, впрочем, всерьез не обсуждалось. Один раз только сэр Герман, тогдашний командор Единой Земли, заикнулся, что может быть болт лучше, чем костер. Быстрее и… и вообще.
Не поняли тогда командора.
Быстрее? А куда спешить-то?
И хорошо, что совсем не улыбалось сэру Герману отдать своего рыцаря под трибунал. Отдавать пришлось бы обоих: Артура и Альберта, и неизвестно еще, кому досталось бы больше: им двоим – за колдовство, или ордену Храма – за связи с колдунами. С другой стороны, сожгли бы их с Альбертом тогда, сейчас не было бы дурацких сказок.
Опасных сказок.
Артур курил.
Он в самом деле не знал, что хуже: быть колдуном или героем.
Вчера вечером еще получалось отмахнуться от размышлений. И ночью получилось тоже. Не до того ночью было. А с утра червячок сомнений, бодрый и выспавшийся, взялся вгрызаться в грешную рыцарскую душу. И вот, пожалуйста: «соблаговолите наведаться в Сегед, дабы я лично мог встретиться с вами».
Слог изысканный до насмешливости. Видать, не терпится новому командору проявить христианское рвение.
«Может статься, не такой уж он и новый, – напомнил себе Артур, попыхивая трубкой, – сто лет прошло. Кто знает, когда орден в его руки перешел?»
Значит, старому командору не терпится. Еще того не лучше.
В какой-то степени Артур понимал главу ордена. Живешь так вот, живешь, все тихо и спокойно, и вдруг – здрасьте пожалуйста, появляется живая легенда. Вроде бы как, твой подчиненный, но кто их, легендарных, знает? Они, легенды, мертвые куда лучше, чем живые. И у большинства, кстати, хватает совести помереть вовремя. То есть, не то, чтобы они сами это делали, но, если верить сказкам, доброхотов, желающих помочь герою с переходом в лучший мир, хватало всегда.
И ведь помогали. А потом плакали и сочиняли песни.
Дурацкие.
В общем, думай, не думай, а в Сегед ехать надо.
– Второй день живу, – буркнул Артур, в последний раз затягиваясь сладковатым дымом, – а уже весело.
Лошадей «для Альберта Северного» привели, когда часы на городской башне пробили восемь.
Артур еще разок заглянул к брату – тот спал как убитый. Ну, лентяй! Ста лет ему мало.
Будить Артур не стал. Оставил на столе кошелек с деньгами, поцеловал младшего в черные вихры на затылке, да прикрыл ставни, чтоб не лезло в комнату жаркое нахальное солнце.
Ну, вот и все.
Пора в Сегед.
ДЕНЬ ГНЕВА
…Кажется он успевает. Времени предостаточно. Провозвестники по обыкновению сообщили о своих намерениях за двадцать четыре часа до акции. Они всегда давали людям время покаяться перед смертью, проститься и уладить все неотложные дела. Они также давали время и на эвакуацию. «Бегите. Рано или поздно вам некуда будет скрыться». И они всегда использовали принцип «мертвой руки».
Командир региональной группы по борьбе с терроризмом очень быстро сообразил, что не справится своими силами, и запросил помощи. Что ж, был отпуск и нет отпуска. Бывает.
Мастиф не стал поворачивать за угол. Он срезал его, пройдя сквозь стену и появившись за спинами четверых Провозвестников.
– Не двигаться! Молчать!
Сектанты, вооруженные короткоствольными пороховыми автоматами – и где только добывают такое старье? – послушно замерли, ожидая дальнейших распоряжений. Мастиф терпеть не мог работать с Провозвестниками. Почему-то, беря их под контроль, чувствовал себя так, как будто с головой погружается в липкую слизь.
А эти к тому же еще и не искомая третья группа. Просто пост, выставленный в коридоре. И, конечно же, они понятия не имеют, где их командир с активатором запуска «прыжкового» двигателя.
– Вы ничего не видели, – сказал Мастиф, – на вашем участке ничего не произошло. Меня здесь нет и не было. Повторить!
– Я ничего не видел, – заговорили все четверо в один голос, – на участке ничего не произошло.
Мастиф кивнул и пошел дальше. Уже через несколько шагов он учуял за стенами еще одну группу. Сверился с планом: раздевалка, совмещенная с комнатой отдыха. Ага. Там-то наверняка и есть искомый командир с активатором.
Когда все закончится, то есть, опять же – потом, Мастиф душу вытрясет из умника, догадавшегося пропустить в СМИ информацию о том, как спаслись остатки команды без вести пропавшего в космосе транспортника «Покровитель»…
ГЛАВА III
Альберт проснулся поздно. Вставать много позже брата было для него в порядке вещей. Артур-то поднимался еще до солнца и свежий, размявшийся, успевший и умыться, и помолиться, и позавтракать встречал зевающего Альберта беззлобным:
– Господин колдун проснуться изволили? Значит, дело к вечеру.
Альберт повернулся на постели. Глянул в окно сквозь полузакрытые ставни. И задумался: что скажет Артур сегодня? Дело действительно шло к вечеру. А потом увидел лежащую на столе записку, и понял, что сегодня старшего вообще не увидит.
Выведенные каллиграфическим почерком несколько слов:
«Я в Сегеде. Деньги у Бердничека. Понадобятся – получишь по перстеньку. Не спи долго. Не забывай умываться. Делай зарядку и не злоупотребляй пирожными. Артур».
– В Сегеде он, – хмыкнул Альберт. И снова посмотрел в окно. – А ведь, пожалуй, что треть пути уже сделал.
Старший брат его так и не научился признавать значительные по меркам Единой Земли расстояния за что-то серьезное. Для него поездка в далекий Сегед была и оставалась всего лишь небольшой прогулкой: три дня туда, три – обратно. Пустяки! Впрочем, по поводу своего возвращения Артур не написал ни слова. И деньги оставил в Шопроне. Значит, может вернуться не скоро.
О том, что брат может просто не вернуться, Альберт даже не задумался. Чтобы с Артуром да случилось что-нибудь?!
Рядом с деревянной кружкой, полной пряно пахнущего рассола, он нашел туго набитый кошелек. Деньги на мелкие расходы. Этой мелочи хватило бы на год безбедной жизни. Тем лучше. Не нужно будет связываться с неведомым Бердничеком. Кто он такой, Альберт понятия не имел. Надо полагать, меняла. Не та порода людей, с которой хочется иметь дело.
Альберт зевнул. Потер глаза. Умыться что ли? Можно и умыться. Не убудет, в конце-то концов.
В зале «Звездня» было по обыкновению многолюдно. Брюхотряс присматривал за многочисленными посетителями, подсчитывал дневную выручку, краем глаза поглядывал на чернявого красавца, который вел себя не менее странно, чем его светловолосый спутник. Братья! Как же! Если так, то он, Брюхотряс – архиепископ. Впрочем, в истории Единой Земли были когда-то двое, столь же несхожие, но считавшие друг друга братьями. И мало ли на свете дураков, что тщатся подражать героям древних сказок?
Альберт взгляды трактирщика чувствовал, но внимания не обращал.
Привык.
К удивлению привык. К непониманию. Даже к страху чужому. Уже не представлял себе, как это на него или на Артура вообще не посмотрят.
Он спокойно завтракал, остальные посетители обедали. Безымянный певец, как выяснилось, проснулся незадолго до полудня, поел и убрел куда-то в город. Ну и пусть его, бродит. В конце концов, даже у мертвого могут быть в Шопроне свои дела. Сто лет назад, скажем, мертвых здесь было немногим меньше, чем живых. И все покойники вели себя очень деловито.
Краем уха Альберт слышал разговоры. Обсуждались виды на второй урожай, недавнее чудо вызывания воды, сотворенное отцом Денисом, новый архиепископ… последний штурм эльфами замка Сегед.
«Еще и эльфы, – без особого удивления констатировал Альберт, заканчивая завтрак и допивая сок, – мало нам было нечисти».
Он подозвал худенькую проворную служанку. Ветка, так ее звали. Расплатился за еду. Тайком от Брюхотряса вложил в узкую ладошку девицы блестящую желтую монетку.
– Спасибо, господин Альберт, – Ветка глянула из-под ресниц. Развернулась, обдав легким запахом пота, и помчалась к другому столу. Хорошая девушка. Все они хорошие. И те, что ушли ночью с Артуром, и эта, с которой так славно провел время Альберт. Вообще, хорошо, что они есть. Девушки, женщины…
Маг понял, что невольно настроился на волну размышлений старшего братца. У него, ясное дело, без женщины и сегодня не обойдется. Нет, Артур, не тамплиер, он вообще не рыцарь, он жеребец стоялый. Ладно бы, можно было списать на сто лет воздержания. Так братец и раньше… как бы это сказать? относился к прекрасному полу весьма трепетно. Словно обет на нем лежит за весь орден Храма стараться. Ни сил не жалея, ни времени.
И ведь не жалеет.
У ворот его перехватил трактирный конюх:
– Ты, что ль, Альберт Северный будешь?
– Ну, я.
– Для тебя там кобылку привели. И мерина. Еще жеребец был, но его рыцарь увел. На нужды Храма. А кобылку с мерином я вычистил, покормил, все чин чином. Седлать?
– Нет. Я пешком пройдусь. Спасибо за труды.
– Такие спасибы и кошке приятны, – монетка в пять баней потерялась в широкой грязной ладони. – Да ты бы хоть глянул на лошадок-то!
– Чего там глядеть? – Альберт махнул рукой. – И так ясно, что маленькие и смирные.
– Что смирные – это да, – согласился конюх. – А насчет маленьких, это ты зря. Ничего такие лошадёшки.
– Плохо.
– Почему плохо? – озадачился конюх.
– Падать высоко, – снисходительно объяснил Альберт. И вышел на улицу.
Он опасался, что за прошедшую сотню лет от их с Артуром столичного дома осталась груда мусора. Но пока добирался от трактира до центра Шопрона, сообразил, что опасения напрасны. При здешней жаре и сухости ничего страшного с домом сделаться не могло.
И действительно, большой трехэтажный особняк стоял себе, окруженный высокой кованой оградой. Целенький. Даже стекла не побиты. И высохший сад выглядел нетронутым. Мертвые стволы коряво тянули к небу колючие ветви. Те, что стояли сто лет назад, продолжали стоять и сейчас. Те, что упали задолго до того, как дом перешел в собственность братьев, лежали себе.
– Ничего не меняется, – удовлетворенно пробормотал Альберт.
Открыл калитку и остановился, узрев скрюченный труп.
Труп был несвежий. Изрядно поеденный мышами. Высохший. Если он и пытался когда-то сгнить, попытки успехом не увенчались.
– И что ты здесь делаешь, красавчик? – озадаченно вопросил юный маг.
Труп молча скалился в небо.
Альберт перешагнул через неведомого покойника. Прошел по узкой дорожке к крыльцу. И снова остановился. На сей раз его внимание привлекла надпись на входной двери:
«Дом является собственностью ордена Храма», – гласило уведомление.
Для тех, кто читать не умеет, на дверях красной и белой красками был намалеван тамплиерский крест.
– А вот это хуже. – Альберт покарябал краску ногтем. Сел на крылечке и сосредоточился.
К своему глубочайшему удивлению, он понял, что мысли Артура заняты отнюдь не дамами и не лошадьми. Такое бывало, если случалось побеспокоить брата во время молитвы. Но тогда до него было не дозваться. Альберт попробовал однажды проявить настойчивость и с тех пор зарекся. В тот единственный раз он здорово обжегся о звонкий и одуряюще-светлый кокон, что окутал старшего. Сейчас Артур вроде не молился. Альберт потянулся к нему, тихонько окликнул.
– Что у тебя? – тут же вскинулся Артур.
– Вот, – маг перевел взгляд на дверь, чтобы старший мог прочитать надпись, – «собственность ордена Храма». И что делать?
– Едрить твою..! Я думал, случилось чего. Заходи, не стесняйся. Будут приставать, покажешь перстень. Ты у нас тоже собственность ордена Храма.
– Сам ты собственность, – обиделся Альберт.
– Естественно, – кажется, Артур пожал плечами, – еще вопросы есть?
– Пока нет.
– Хорошо. Если что, кричи.
Альберт прервал контакт и скептически оглядел дверь. В общем-то, старший прав, если дом – собственность ордена, значит, он собственность также и Артура. Следовательно, Альберт имеет полное право этим домом распоряжаться.
На дверях висело запирающее заклятье. Висело. Сто лет назад. Сейчас этой магией только попахивало. Кто-то сумел войти в дом. Альберт потянул дверную ручку, заглянул в темноту холла и поморщился. Конечно, и здесь не обошлось без сюрпризов. У самого входа лежал относительно свежий труп, а дальше различалось два основательно истлевших.
– Вор на воре, – недовольно пробурчал маг. – Что за город!
Воняло ужасно.
Развеяв запах простеньким заклинанием, Альберт принялся наводить поверхностный порядок. В пепел сжег оба тела: у калитки и в доме. Собрал в кучку и вышвырнул во двор бренные останки более ранних посетителей. Прошелся по комнатам. Обнаружил в одной из гостиных сразу четыре скелета, лежащих в совершенно неестественных позах, и решил на будущее оставлять в доме менее сильные охранные заклятья. Чтобы у пострадавших хватало сил выбраться на волю.
У этого решения наличествовал всего один минус: поскольку, скорее всего, погибшие были ворами, позволить им выбираться из дома и умирать на улице означало потерять то, что они пытались украсть. Взять было особо нечего, но ведь важен принцип.
– Чем-то нужно жертвовать, – задумчиво бормотал Альберт, выметая из своей спальни мелкие косточки, – выбор между чистым воздухом и безопасностью. Ничего себе дилемма.
Он развел в саду большой костер, куда полетело все: части тел, обломки мебели, истлевшие в труху книги и шпалеры, мусор и крысиный помет, трупики насекомых. Огонь был почти прозрачным, горело бездымно, но жарко. Альберт сидел на скамеечке, смотрел на костер и думал, что прибрался он хорошо, а главное – быстро. Хотя, Артур, пожалуй, будет недоволен тем, что воры лишились христианского погребения. Но Артуру можно ничего не рассказывать…
– Привет, – послышалось из-за калитки, – войти можно?
– Смотря зачем, – настороженно ответил Альберт. – Вы кто будете?
– Может, на ты? – без лишних экивоков предложил человек, открывая калитку, – меня зовут Варг.
– Зовут?
– Да.
– А имя у тебя есть?
– Только для меня.
– Варг, – Альберт выгнул бровь, разглядывая незваного гостя, – оборотень. Да еще и колдун. Хорошо устроился. Не боишься в столице появляться?
– Ты же не боишься. И я не колдун. Я маг.
– Ну?
– Баранки гну. У нас с тобой один учитель.
– Ясненько, – кивнул Альберт, – садись, не стой.
– Вообще-то, с этого следовало начать, – укорил его Варг, усаживаясь на скамейку.
– Вообще-то, не следовало начинать с предложения перейти на «ты», – парировал Альберт, – будешь врать, что зашел в гости просто так?
– Не буду. Зашел посмотреть на живую легенду. Я только час назад узнал, что ты – это ты.
– Посмотрел?
– Посмотрел.
– Это все?
– Не совсем. Профессор Фортуна приглашает тебя в гости. Он живет там же, где и сто лет назад. Не заблудишься?
– Да уж как-нибудь. – Альберт погасил огонь. Все, что могло сгореть, уже сгорело, а жечь костер на голой магии было глупо, – приедем, как только сможем.
– Приедете? Ты и братца-рыцаря хочешь с собой притащить?
– Тебе что-то не нравится?
– Злой ты какой, – удивленно констатировал Варг. – Я ж тебе ничего плохого не сделал.
– Так что, ждать пока сделаешь? – резонно спросил Альберт. – Всё. Спасибо, что не поленился передать приглашение. В дом не зову, у меня там не прибрано.
– Безымянного я к тебе отправлю, – предупредил оборотень, ничуть, похоже, не обижаясь на то, что его откровенно выпроваживают. – Не надо ему без присмотра по городу шляться. Ну, до встречи. Глядишь, еще свидимся.
– Угу, – без энтузиазма кивнул Альберт.
Варг легко поклонился, развернулся и отправился к калитке.
– Что за молодежь пошла? – риторически спросил себя Альберт. – Никакого понятия об элементарной вежливости.
* * *
Странно, но за сто прошедших лет Долина почти не изменилась. Во всяком случае, та ее часть, которую наблюдал Артур по дороге на Сегед. Разве что, поубавилось людей в окрестных деревнях.
Но это объяснялось просто: герцог наконец-то издал долгожданный указ о заселении Кестхея и Шиофока – двух древних городов на берегу озера Балатон. В Долине более чем достаточно было незаселенных земель, даже с городами, а кое-где и с водой в потребном количестве, но все-таки озеро, да не Ноева лужа, а настоящее: огромное и глубокое – это нечто особенное. А что чуть дальше от Шопрона, так за близость к столице пусть вельможи держатся.
К тому же герцогский указ обещал надежную защиту, должным образом освященную под посевы землю и послабление в налогах. Достаточно веские доводы, чтобы сняться с насиженного места и отправиться на освоение новых территорий.
– Неплохо, – констатировал Артур, – пересекая сухое русло Рабы и через перила моста, оценивая уровень воды на дне. Ручеек – воробью не утопиться, – если так дальше пойдет, лет через десять и столицу куда-нибудь в Веспрем перенесут, как думаешь?
Серый жеребец – Артур окрестил его Серко и порадовался своей изощренной фантазии, – услышав голос всадника, дернул ухом. Высказал, значит, свое полное пренебрежение к тому, куда будет и будет ли вообще перенесена столица.
Других собеседников не было. Но сам с собой, или вот с лошадью, Артур разговаривал куда охотнее, чем с людьми, пусть даже и самыми внимательными и вежливыми. Внимательных подозревал в том, что они ищейки Кодекса. Вежливых же – просто в злокозненности.
Дорога плавно изогнулась, огибая лес с романтическим именем Златая Роща. Красивое место. Может, когда-то лес и вправду был невелик, но уже на памяти Артура Златая Роща тянулась вдоль дороги на добрых три часа. И не пешего ходу, куда там! На три часа бодрой рыси Крылана. Поперек же, то есть, с северо-востока на юго-запад, в сторону от прихотливых изгибов наезженного тракта, лес никто не мерил. Артур помнил, что еще сто лет назад Златая Роща подбиралась к развалинам Веспрема. А сейчас, наверное, странные деревья с белыми стволами и светло-желтыми листьями смотрятся в Балатон. Там, где не добрались до них с топорами и пилами настойчивые переселенцы.
Год назад… сто лет… впервые увидав этот лес, Артур был тронут его яркой нездешней красотой. Златая Роща показалась ему похожей на кружевное – золотой и серебряной проволоки – плетение, такое тонкое, что металлические нити видятся подсвеченной солнцем паутиной. Мастера-ювелиры в Большом мире плели из золота и серебра плащи и платья, и чепраки для лошадей, и занавеси на окна. Они украшали паутинную основу цветами и листьями из жемчуга и пыли драгоценных камней. И Златая Роща, насквозь пронизанная солнечным светом, была такой же тонкой и красивой, гибкой, звенящей… паутиной.
Тогда Артуру было худо, очень худо. И он приезжал сюда, когда становилось совсем невмоготу, забирался глубоко в лес, подальше от опушки, давным-давно облюбованной горожанами для увеселительных прогулок. Трава в роще была обычная – зеленая, очень нежная, и это было красиво: травинки, стрелами пробившие золотые, тонкой ковки листья на земле; серебристые стволы с червлёными по коре протоками; солнечные пятна на вороной шкуре Крылана. А однажды лучик голубого света от лезвия висящего на седле топора и тень самого Артура сложили рисунок на одном из стволов в измученные, безмолвно умоляющие о пощаде глаза. И не нужно было долго присматриваться, чтоб разглядеть на другом дереве кричащее от боли лицо. А ветви третьего заламывались как человеческие руки.
Артур даже не удивился, когда серебристая кора под ножом окрасилась кровью.
Люди… Конечно, люди. Златая Роща пожирала их так же, как любая другая нечисть. Такая красивая… такая страшная. Куда более лютая, чем оборотень или какой-нибудь пещерный тролль.
Это было давно… год назад… давно. Очень. Тогда орден Храма уничтожил все деревья-людоеды, что росли поблизости от Шопрона и окрестных деревень, но, надо думать, никому с тех пор не хотелось погулять по зеленой траве под золотыми кронами. Вдруг из упавших когда-то семян проросли новые чудовища? И тонкие стволики с длинными ветвями-щупальцами ждут, нежась в солнечных лучах, пока кто-нибудь слишком глупый, или слишком смелый, или просто неосторожный залюбуется их нездешней красотой. И будет приходить, снова и снова, каждый месяц, каждую неделю, каждый день… и однажды не сможет уйти.
Артур вовремя прогнал из головы завораживающую картинку и какое-то время ехал, старательно не думая вообще ни о чем. Разглядывал красивые, с белыми стволами и светло-желтыми листьями деревья. Удивлялся: ведь, казалось бы, сколько раз видел – давно пора привыкнуть, и все равно каждый раз лес вызывает странную тревожную грусть. Кстати, если командор будет настроен хоть сколько-нибудь мирно, надо доложить ему о том, что из семян и вправду взошли новые чудовища. Артур узнал их, они – его.
Поздоровались, значит. Что ж, наше вам со всей взаимностью.
Борьба с лесами в Долине шла с переменным успехом. Здесь, в княжестве Обуда, давно уже было спокойно, и именно поэтому Златая Роща с ее чудовищами так напугала шопронцев. Относительно тихо вели себя леса на западе и севере Добротицы: если и осталась там нечисть, так у нее хватало ума людям на глаза не попадаться. Зато на восток Добротицы, на самый восток, туда, где заканчивается земля, и начинаются болота, даже колдуны предпочитают не соваться. Ну и, конечно, есть еще медье Средец, равно любимое людьми и чудовищами – непрерывная головная боль ордена Храма. Земля там щедра, и произрастают на ней необыкновенные сорта винограда, и средецкое вино по праву считается лучшим в Единой Земле, что бы ни воображали себе по этому поводу в Шопроне, хвалясь своими виноградниками и виноделами, однако дороговато оно обходится, и немалой кровью удобрена Средецкая земля.
А еще есть Лихогорье. И княжество Аграм, маленькое, но густо населенное разнообразнейшими чудищами. Аграм – узкая полоска гор и лесов вдоль южной границы княжества Обуда – земли хорошие, богатые водой, и люди держатся за них, несмотря на чудовищ. Несмотря даже на то, что на самой границе Аграма и Лихогорья раскорячилась черная гора Триглав.
Если же миновать эту гору, уйти живым от того, кто живет на ней, и по самой границе болот ехать на юго-восток, через неделю такой езды в вонючей трясине, посреди зарослей мертвых черных деревьев увидишь город.
Белый. С ажурными дугами уходящих в никуда мостов. Остров белого камня, черепичных крыш, крестов над храмами и солнца в витражах. Остров, вокруг которого черное, булькающее пузырями болото, и нечисть, и чудовища, и над всей этой грязью – мосты. Золото, серебро и хрусталь.
Альберт, впервые услышав от Артура про Белый Город, не поверил. Потребовал показать. И, Артур, скрепя сердце, взял младшего с собой в долгое, слишком тяжелое для мага путешествие через Лихогорье, мимо Триглава, вдоль Аграмских гор.
Взял, и не слишком жалел потом, хотя, конечно, за время поездки не раз приходилось ругать себя последними словами. А младший, увидев город и мосты, первым делом брякнул: «Мираж». И, потаращившись на стены и шпили, предложил: «Давай брод туда поищем».
Артур тогда смеялся, припоминая младшему всех его «дураков» и «рыцарей» и прочие добрые слова, каких у Альберта для старшего братца всегда водилось в изобилии. В понимании братишки «рыцарь» и «дурак» были… синонимами.
Артур хмыкнул. Стоило учиться здешней грамоте, чтобы в голове совершенно не ко времени, хотя и к месту, всплывали слова на языках неведомых в Долине. Чтоб им, чудикам, которые книжки пишут, икнулось на том свете!
«Это что-то феноменальное, – бурчал, помнится, профессор Фортуна, Альбертов наставник, краем уха слушая, как его воспитанник учит читать громилу-рыцаря, – мозгов нет, зато память эйдетическая».
Альберт обижался, и яростно уверял профессора, что мозги у Артура есть, просто, он ими не пользуется.
Артуру было все равно. На память он действительно не жаловался, но ничего особенного в этом не находил. В горах, в условиях непрерывной войны, выручали зачастую лишь память и наблюдательность. Читать на языке Долины отец Лучан, настоятель Северного монастыря, не научил – сам не умел, зато способность видеть и запоминать вколотил намертво. В буквальном смысле слова вколотил – скор был на расправу. Чуть что не так – хрясь палкой по хребту. Не захочешь – выучишься.
К вопросу о феноменальности… Слово всплыло в памяти и потянуло за собой новую цепочку мыслей. С точки зрения того же профессора, Долина – нечто совершенно необъяснимое. Взять хотя бы воду. Большая река, если судить по остаткам русла – очень большая, просто огромная – пересохла после Дня Гнева. Остались озера, да горные речки, которых с трудом хватает на то, чтобы питать водой поля и сады. А леса, тем не менее, чувствуют себя замечательно. И в их глубине, это знают все, бьет множество родников. В лесах влажно. В лесах бывают туманы, совсем не такие как дома, в горах, но туман, он и есть туман – водяная взвесь. Она тает под солнцем. Поднимается вверх. И по уму-то должна проливаться дождями.
А дождей нет.
Или, правильнее будет сказать, что дожди идут не там, где должны бы, а там, где нужно людям.
И что непонятно профессору? Полям без воды никак. Садам тоже. Огороды крестьянские, хоть и махонькие, а тоже дождика хотят. Вот и проливаются дожди над полями, садами и огородами. Монахи молятся, а Господь милостиво подправляет небесную механику.
Фортуна говорил о климате. Об отсутствии такового. О том, что в Долине не меняются сезоны, и лето можно отличить от зимы только по календарю. Артур не видел в этом ничего особенного – в местности, накрытой стеклянным колпаком глупо надеяться на перемену погоды. Вот в горах, где он жил, пока не приехал в Долину, все было, как положено: жаркое лето, дождливая осень, снежная зима, а весна, если повезет, то ранняя, солнечная, вся в зелени и грозах. Во время одной из своих лекций в пустоту профессор обмолвился, что в Долине смены времен года не было все время, сколько он здесь живет. Лет уж триста, если верить Альберту.
– И, кстати, когда еще была возможность, я выезжал в горы, посмотреть, что у нас делается по ту сторону, – журчащий голос колдуна просочился в память без приглашения, – то, что я увидел, разумному объяснению не поддается. Местность там, за горами, меняется! Я имею в виду, меняются ландшафты и климатические пояса! Да и время течет вразнобой, как будто разделившись на несколько потоков.
На Альберта это произвело впечатление. Во всяком случае, тогда братишка задумался. Он всегда так: натолкнется на что-нибудь непонятное, и давай думать.
А Артур, сколько себя помнил, знал, что в Большом мире все меняется и течет. Довольно быстро. За те пятнадцать лет, что были прожиты в монастыре, довелось и степи повидать, бесконечные, разноцветные, жаркие; и густые еловые леса на пологих холмах, между которыми хлюпала болотная вода; и такие же горы, как свои собственные, где даже небо было не отличить от родного; и совсем уж странные странности – папоротники до небес, тараканов и стрекоз в два человеческих роста, муравьев, на которых можно ездить верхом…
Напахнуло магией. Дорога впереди была перегорожена ярким красно-желтым щитом. Артур свернул на обочину, придержал коня, проезжая мимо развороченного дорожного полотна, мимо рабочих, разбрасывающих щебенку.
Поодаль, пустив лошадей пастись на свежей траве у опушки, расположились пятеро наемных хайдуков-охранников. Они резались в карты, и, увлеченные вспышками заклинаний и мельтешением фигурок на расстеленном плаще, не сразу заметили рыцаря. А когда заметили, поднялись до того неспешно и неохотно, что Артуру захотелось подъехать ближе и вытянуть плетью самого мордатого.
Он сдержался. И мысленно попросил у Господа прощения за то, что поддался гневу.
Чуть дальше, там, где каменную подушку уже залили черным дымящимся асфальтом, двое магов-первогодков, старательно хмурясь, катили по дороге тяжеленный пресс. Когда Артур проезжал мимо, что-то у них засбоило, и пресс пошел юзом. Прервав сосредоточение, тот из магов, что был пониже, дал тычка тому, что был повыше, и выразился весьма некрасиво.
Артур хмыкнул: опять виноват. Он сам и его топор зачастую становились помехой магическим действиям даже тогда, когда в этом не было необходимости. Оглянувшись напоследок на обнаглевших хайдуков, он поспешил дальше.
Пусть люди работают.
* * *
У Альберта визиты не ограничились Варгом. Почти сразу вслед за оборотнем явился рыцарь в форме храмовников. Спешиться не пожелал, представился сэром Емилианом и вежливо, но весьма сурово осведомился, по какому праву дом, принадлежащий ордену Храма, оказался вдруг занят. Маг вытянул из-за воротника висящий на тонкой цепочке перстень с алым крестом по белой эмали:
– Это дом моего брата. Сэра Артура. Он сейчас в Сегеде.
– Еще один Артур, – сэр Емилиан поджал губы, – и не надоело? А ваше имя, конечно, Альберт?
Альберт удивился несвойственной рыцарям проницательности, и кивнул:
– Да.
Храмовник стянул перчатку, посмотрел на собственный перстень. Тот тускло светился. Сэр Емилиан хмыкнул, смерил Альберта удивленным, но, впрочем, вполне доброжелательным взглядом:
– Что ж, знак подлинный, передан вам добровольно. Ладно, живите пока. Когда… сэр Артур появится в столице, передайте ему, пусть зайдет в казармы.
– Хорошо, – покладисто согласился Альберт.
– Всего доброго, – сэр Емилиан подтолкнул коня каблуком, и направился дальше.
Что рыцарь, что его массивный скакун казались воплощением брезгливого уныния. Артур объяснял когда-то, что храмовники не любят задерживаться в городах, и службу в столице воспринимают как синекуру лишь первые день-два. Потом душа начинает проситься «в поле». «В поле» – это значит, хоть в леса, хоть в Пустоши, хоть даже и на болота, лишь бы делом заняться. Судя по сэру Емилиану, он торчал в Шопроне уже лет десять.
Альберт потаращился вслед рыцарю сквозь чугунное плетение ворот, и вернулся в дом. Составлять список.
Список всего.
Обстановку нужно было восстанавливать с нуля. Из шести спален, что были в доме, кровать уцелела только в одной. Из хорошего дерева делали. Не рассыпалась в труху за сотню лет. Альберт решил считать эту спальню своей. Ночевать в собственном, пусть и пустом доме, было все-таки веселее, чем в гостеприимном, но чужом трактире.
Он сидел в задумчивости на той самой кровати и пытался сообразить, все ли учел, когда в дверь громко постучали. Альберт выглянул в окно, увидел возле дверей двух солдат-гвардейцев и с ними рыцаря в бело-голубых одеждах и поморщился.
Недремлющие пожаловали. Рыцарь Кодекса.
Неспешно спустившись вниз, Альберт открыл двери и вопросительно уставился на солдат. Молча.
Те молча смотрели на него. Подразумевалось, что хозяин спросит, чего желают незваные гости, но хозяин спрашивать не спешил.
Нарушил тишину рыцарь. Молодой, ненамного старше Артура. Румяный. С юношески гладкой кожей. Лишь над верхней губой только-только пробивалось нечто, обещавшее впоследствии стать усами.
– Этот дом – собственность ордена Храма, – сообщил рыцарь, стараясь говорить басом. В отличие от сэра Емилиана, представиться парень не пожелал. Да и наплевать было Альберту, как его там зовут. Не любил Альберт Недремлющих. За что, спрашивается, магу любить тех, кто ставит своей целью изничтожение магии?
Он выпятил подбородок и вновь извлек из-под воротника заветный Артуров перстень.
– Вы – тамплиер? – искренне изумился рыцарь.
«Такой тощий, и вдруг храмовник», – додумал Альберт то, что не было сказано вслух. Он не то, чтобы обиделся, просто смерил Недремлющего взглядом, точно так же, как давеча его самого мерил взглядом сэр Емилиан, но без следа доброжелательности. Отступил в холл и закрыл двери.
Тут же вновь послышался требовательный стук.
– Ну, что еще? – сердито спросил Альберт.
После паузы – видно, не было у рыцаря Кодекса привычки разговаривать с закрытой дверью – последовал ответ:
– В этом доме недавно творилась волшба. Извольте предъявить разрешение на использование магических артефактов.
– Вот кретины, – пробормотал юноша вполголоса. Поморщился, почесал нос, пытаясь сообразить, куда же сто лет назад они с Артуром засунули это самое разрешение. Не вспомнил. Открыл дверь и как можно более грозно рявкнул:
– Если у вас, сэр, не-знаю-как-вас-там, есть претензии к ордену Храма, обращайтесь в казармы тамплиеров. Если вы желаете предъявить ордену Храма обвинение в колдовстве, милости прошу туда же. Меня оставьте в покое и извольте убираться к чертовой матери.
Секундой позже он сообразил, что Артур, мастер непристойностей, никогда не поминал черта, и уж тем более мать или, там, бабушку нечистого. Но что сказано, то сказано. Альберт захлопнул дверь перед носом у ошарашенного рыцаря и поспешил к себе в спальню, готовый каждую секунду связаться со старшим братом и запросить помощи. Уже сверху, осторожно выглянув в окно, он увидел, как Недремлющий в сопровождении гвардейцев бредет к калитке, за которой, привязанный к кованому крюку, скучал высокий худой конь.
Или кобыла.
Это не имело значения.
Надо полагать, парень и вправду решил заглянуть в казармы храмовников. Альберт мысленно посочувствовал ему и выбросил из головы.
* * *
Остановился Артур, чтобы дать отдых коню, только вечером, когда солнце уже скрылось за пологими горами. Порадовался за скакуна и за себя – не ошибся выбирая. Серко сравнительно легко сделал немалый переход почти до самых берегов Балатона. Уже на закате миновали полуразваленный древний город Веспрем. Златая Роща действительно добралась до него, и тоненькие серебристые побеги с желтой листвой росли прямо из стен. Была мысль остановиться на ночь в каком-нибудь из домов: в городе хватало колодцев с водой, а тамошнюю траву, густо прораставшую сквозь мостовые, с удовольствием щипали лошади, но соседство Рощи отбило всякую охоту к ночевке в городе. Поехали дальше. Тем более что и Серко не выказывал признаков особой усталости.
Сэр Герман – прежний командор Единой Земли – как-то спросил, полусерьезно, имея в виду вороного Крылана: «Ты, Арчи, где тулпара купил? Такие только в сказках водятся». Сказки были не при чем, что Артур командору и объяснил: чтобы лошадь подольше не уставала, чтобы все было в порядке и со сбруей, и с припасами, и с всякими важными дорожными мелочами, достаточно, отправляясь в путь, испросить покровительства Пречистой Девы.
Сэр Герман тогда не очень поверил. Он сказал, что молятся перед путешествием все без исключения, а по два перехода за один день делает только Артур. На это возразить было нечего, и каждый остался при своем убеждении.
И все равно, сказки были не при чем. В сказки сэр Артур Северный не верил, с тех самых пор, как убедился, что большинство говорящих зверей смертельно опасны для человека.
Веспрем остался южнее. Дорога раздвоилась, а широкая, мощеная камнем тропинка – немногим уже, чем, собственно, тракт – позвала к приземистой, трехэтажной гостинице.
Узкие окна в сумерках загадочно светились. Внутри, уже кто-то пел, громко, немузыкально и разноголосо. Серко недвусмысленно дал понять, что ему заранее нравится здешняя конюшня. В общем, выбирать не приходилось.
А сто лет назад здесь не было ни гостиницы, ни, кстати, перекрестка. Сто лет назад дорога, далеко огибая озеро Балатон, вела на юго-восток, к Сегеду. На севере же, там, куда уходила новая асфальтовая полоса, искать было нечего. Пустоши там, на севере. И Развалины. Плохие места. Или Его Высочество герцог согласился, наконец, с необходимостью проложить к Развалинам торный путь? Хорошо бы так.
* * *
Уже темнело, когда Альберт добрался до «Звездеца». Он прошел в обеденный зал, скользнул взглядом по вечернему многолюдству, жестом остановил поспешившего навстречу Милрада:
– Ветка где?
– Сейчас позову, – с готовностью отозвался трактирщик, – вас музыкантик искал.
– Да, – Альберт поморщился, – он здесь сейчас?
– А куда б ему деться? Вон их компания, на дальнем краю стола. Позвать?
– Вот его звать не надо, – маг разглядел, наконец, в чадной полутьме Безымянного, оживленно беседующего с какими-то своими приятелями, – с тебя ужин и Ветка.
– Комнату я за вами оставил.
– Это напрасно.
Альберт прошел к их с Артуром столу, тому самому, над которым висела дурацкая табличка, что мол, сто лет назад за этим столом имел обыкновение сиживать Миротворец, отчего место это стало каким-то особенным. Брехня безбожная. Во-первых, потому что Миротворцем старший зовет свой топор, а тот, естественно, сидеть не может. Во-вторых, стол был другой. На том столе Альберт, пробуя подаренный Артуром нож, вырезал красивую надпись: «Арчи – дурак». Глубоко вырезал. Чтоб не соскоблили. А здесь надписи никакой нет. Вот люди! Стараешься для них, а они…
Ветка подлетела почти сразу. Поставила на стол кружку с пивом, тарелку с толсто нарезанным окороком. Улыбнулась.
Альберт улыбнулся в ответ. Нарочитая суровость таяла, не удержать.
– Садись, – он кивнул на скамейку, – есть хочешь?
– Хочу, – Ветка уселась рядышком. Взяла кусок мяса, – а ты что, больше здесь жить не будешь?
Она была так откровенно расстроена, что Альберт даже растерялся слегка. Артур в таких ситуациях никогда не терялся. Он и сейчас, наверное, сообщил бы девице, что-нибудь вроде:
– Здесь не буду. И ты сегодня не здесь будешь, – после чего со спокойной душой увел Ветку туда, куда сочтет нужным.
У молчуна-рыцаря всегда было, что сказать женщине. И всегда то, что он говорил, оказывалось к месту. Альберт так не умел. Поэтому он сделал вид, что занят окороком. И лишь после паузы, набравшись нахальства, произнес:
– Здесь не буду. У меня дом в городе. Я собирался тебя пригласить. В гости.
– Когда? – улыбнулись серые глаза.
– Сейчас.
Странно с ней. Еще вчера все было понятно и ясно. Ветка сама пошла за ним в комнату. И осталась. А сегодня приходится набираться смелости, чтобы снова… В присутствии старшего Альберт подобных сложностей не испытывал. И, надо сказать, с некоторых пор это начало раздражать. С некоторых пор – это сто лет назад, но кажется, что все было совсем недавно. Сколько можно вести себя так, будто в первый раз заговорил с женщиной? Достаточно того, что до знакомства с Артуром, Альберт Северный – тогда еще просто Альберт – вообще не особо задумывался о том, для чего Творец, кем бы он ни был, разделил людей на два пола. Других мыслей хватало. И дел других. И, как это ни прискорбно, но столь важный аспект бытия, как плотская любовь оставался где-то за скобками. Вроде, и есть он. А, вроде, и ни к чему.
– О чем задумался? – спросила Ветка, заглядывая в лицо, – ты ешь. А я горячее принесу, – она вскочила на ноги, – уже, наверное, готово.
И сейчас Артур поймал бы ее за руку. Усадил рядом. А трактирщик, понимая все без слов, сам забегал бы с подносами и кувшинами.
Ветка уже отошла от стола, когда Альберт остановил ее.
– Пусть хозяин побегает. Может, жир растрясет. А тебе поесть надо.
– Как скажешь, – послушно согласилась Ветка, опуская свои невероятные ресницы.
Не так уж это и сложно, оказывается. И, в общем, не так уж страшно. И сегодня вечером эта девочка с удивительными медными кудрями пойдет с ним. Не за деньги пойдет. Не потому, что ее принуждают. А потому, что ей самой хочется уйти, хочется провести с ним еще одну ночь.
Женщина! Удивительное дело, как получается у них подчиняться, и выворачивать все так, будто это они решают? И черт с ними, с женщинами вообще, но что касается Ветки, интересно, а если бы речь шла не о ней, а, скажем, вон о той, высокой… как ее зовут? Артур, наверняка, знает. Да, так вот, о Ветке и, кстати, об Артуре… если бы речь шла о другой женщине, толкнуло бы раздражение по поводу собственной застенчивости на новые подвиги? Набирался бы ты смелости, господин маг, если б хотел пригласить в гости не рыженькую кроху с серыми глазами, а любую другую девицу? Вон их сколько в зале!
Альберт поразмыслил над этим, глядя, как Милрад самолично расставляет на столе тарелки с ужином, и пришел к определенным выводам.
Выводы, надо заметить, слегка озадачили. Выходило, что невзрачная – глаза да кудри – худышка Ветка зацепила чем-то. Именно из-за нее, а не для ради побыть самостоятельным, явился он в «Звездень». Может, девчонка не просто так себе? Может, она ведьма? Просто, скрывается хорошо? Может…
– Не хочу вам мешать, – громко заявил Безымянный, плюхаясь на скамейку рядом с Веткой и улыбаясь во все зубы, – но Варг сказал, что ты теперь главный. Сказал, ты знаешь, что дальше делать.
– Гуляй пока, – процедил Альберт, поднимая на музыканта глаза. Что увидел тот в его взгляде, осталось для самого Альберта загадкой, но улыбка разом угасла. Менестрель молча кивнул и исчез. Секундой позже его голос послышался уже из другого конца зала.
– Эк его сдуло! – рассмеялась Ветка, – слушай, вы с ним дела какие-то затеяли, да?
– А что?
– Да ничего, – она расправила передник, – просто, не обижай его зря, ладно? Блаженный он, это все знают. Давно бы мог при воеводе каком или даже при князе зажить как сыр в масле. Его, говорят, и герцог приглашал в придворные музыканты, а он все бродит. Песни поет. Странные. Говорят, он и в Пустошах был, в Сером лесу эльфийском королю пел, на Триглав поднимался…
– На Триглав?
– Это говорят так, – Ветка подняла брови, хлопнула ресницами, – ты спроси у него, он расскажет.
– Как его хоть зовут-то? – спросил Альберт.
Между тонких бровей залегла чуть заметная морщинка. Прозрачные глаза сосредоточенно потемнели…
– Слушай, а я не помню, – Ветка моргнула, на сей раз без всякого кокетства, просто от растерянности, – вот вертится где-то тут… – она покрутила рукой возле уха, – а поймать – никак. Да ты у него и спроси. И про Триглав, и про имя.
– Спрошу, – кивнул Альберт, – обязательно спрошу.
А уборку Ветка не оценила.
Когда Альберт распахнул дверь дома, она вошла в полутемный холл и остановилась, оглядываясь:
– Фу, какой свинарник…
– Почему это свинарник? – обиделся маг, – я прибрался, подмел, даже полы вымыл.
– И стены заодно, – фыркнула Ветка, – одной и той же тряпкой, да?
Альберт пожал плечами, не желая уточнять, что тряпкой он не пользовался вообще.
– Тут простой уборкой не обойдешься, – Ветка прошлась по мозаичному полу, – посмотри только: пол побит, шпалеры выцвели, а здесь вон и вовсе клочьями висят. И светильник, – она подняла голову, разглядывая древнюю лампу под потолком, – непонятный какой-то.
– Волшебный, – объяснил Альберт, и уточнил торопливо: – разрешение есть.
– А зажигается как? – спросила Ветка.
Маг нашарил на стене тонкий, резной рычажок. Повернул. Просторный холл залило мягким и ярким светом.
– Ну и свинарник! – Ветка рассмеялась. Волосы ее светились, как начищенная медь, – менять тут все надо, господин Альберт. А дом хороший, – она открыла дверь в зеркальную залу, заглянула, прошла к другой двери, – когда-то здесь красиво было. Если б не храмовники, давно уже занял бы кто-нибудь. Повезло вам с братом.
– Здесь туалетных комнат аж четыре, – похвастался Альберт.
– Каких? – Ветка удивленно обернулась.
– Туалетных. Ну, там душевые, ванны и… всякое разное. Даже вода горячая. И все работает. Разрешение есть, – добавил он, предваряя вопросы.
– Ванны? – повторила Ветка, – вода горячая… Это мыться чтобы?
– Да.
– А деньги?
Альберт лишь улыбнулся.
– Твой брат – храмовник, – вспомнила Ветка, огляделась вокруг: – надо же, как бывает. Слушай, они все такие богатые?
– Не знаю, – Альберт порадовался, тому, что еще днем не поленился и снова подключил дом к городскому водопроводу, а заодно почистил и, где надо было, поменял трубы. Тут же подумал, что Артур по поводу этих самых «подключил», «почистил» и «поменял» прошелся бы нелестным словом. Мол, «мы пахали, сказала муха, слетая с быка». Но ведь сделал же! В смысле, распорядился, чтобы воду провели и насчет труб, и… – Пойдем, – он взял Ветку за руку, – покажу тебе спальню.
– А ванну? – странно, днем ее глаза казались серыми, а сейчас, как и прошлой ночью, Альберт мог поклясться, что они зеленые, как горошины в стручке, как небо на закате…
– Ванну – это обязательно, – кивнул он, обнимая девушку за талию. Удивительно приятным было ощущение. Не от талии, хотя, конечно, не без того – от сознания себя настоящим волшебником. Без всякой там магии, без ничего… Маленькое чудо. Показать этой зеленоглазой совсем другую жизнь, чем та, к которой она привыкла.
Рассохшиеся двери неприятно скрипели от сквозняков, но, право же, эти досадные звуки были полностью искуплены роскошью, что предстала перед Веткой, когда Альберт, с поклоном, открыл перед ней дверь ванной комнаты.
Мраморная облицовка нисколько не пострадала за сто лет, и сейчас гладкий, полированный камень матово засветился. Бело-голубые стены, серо-белые пол и потолок, неглубокий полукруглый бассейн, выложенный все той же мраморной плиткой.
– Ух ты, – Ветка остановилась на пороге, оглядываясь вокруг, – как красиво!
– И удобно, – добавил Альберт, – вот здесь, видишь, рычажки? Ими можно регулировать температуру воздуха, и влажность. А…
– Что делать?
– Теплее или холоднее. А вот тут, смотри, регулируется темпера… в общем, вода, горячая или холодная, или теплая. Любая.
– А за той дверью что?
– Душ.
– Как это?
– Да просто вода льется сверху, а внизу утекает.
– А там? – девушка показала на другую дверь.
– А там… э-э… Да вот, сама посмотри, – Альберт открыл дверцу.
– Это… А! Я поняла, – Ветка покачала головой, – ну совсем как у нас в комнатах для богатых. А остальным просто дырка в полу. И не в доме, а на заднем дворе. Как интересно богатым быть! А это что?
– Биде, – коротко объяснил Альберт, не зная, то ли смеяться ему, то ли начинать краснеть. Определенно, прежде чем приглашать в дом женщину, следовало проконсультироваться у старшего, что ей можно показывать, а что нельзя. И, главное, как объяснять назначение того, что показывать можно.
Кстати, Артур со своими женщинами обходился вообще без экскурсий. В дальнейшем, это тоже надо будет взять на вооружение. Наверняка ведь, есть какая-то отработанная технология, какая-то схема, алгоритм, безотказный и надежный. Не может не быть. Артур ведь им пользуется.
Альберт увлек Ветку обратно в ванную комнату.
– Там все понятно, а здесь, смотри, вот это раковина, чтобы умываться.
– Как цветок, – Ветка пальцем потрогала гладкую поверхность, – ой, – ее глаза, сейчас, почему-то, и вовсе голубые, распахнулись: – а это мыло, да? Настоящее?
– Н-ну, – Альберт слегка озадачился, потому что понятия не имел, что такое «не настоящее» мыло, – да. А какое еще бывает?
– Бывает мыльный камень, – наставительно сообщила Ветка, – странный ты какой. Сразу видно, что всю жизнь богатый. В лавках, где мыльный камень продается, никогда, наверное, не был. Туда только прислуга ходит, всякое нужное для хозяйства покупать, что господам не интересно. Но он щиплется. Я настоящее мыло покупаю иногда. У меня и сейчас кусочек лежит. Он так пахнет!.. – она мечтательно улыбнулась, потом, снизу-вверх, заглянула Альберту в лицо: – тебе смешно?
– Нет, – он помотал головой, – просто… я не знаю, я мыльного камня не видел ни разу.
– А, ничего особенного, – Ветка махнула рукой, – и не пахнет, и щиплется, и вообще, им стирают, а не моются. Мне только непонятно, почему у тебя мыла так много, да еще и разноцветного? Зачем?
– Э-э… – не объяснять же ей, что вся эта роскошь предназначена исключительно для женщин. Женщин, которых приводит Артур. А старшему везет на таких, каким и особняк в три этажа особой роскошью не кажется, – ну… ну, скажем, вот это, – Альберт показал на голубой, слабо пахнущий не то листьями, не то дождем овал, – умываться. Оно тонизирует… ну, для кожи полезнее. Вот это, светло-желтое, антибактерицидное. Я тебе потом объясню, что такое бактерии, ладно? А вот здесь, – жестом фокусника он раздвинул дверцы утопленного в стене шкафчика, и Ветка ахнула снова.
Альберт мысленно поблагодарил Артуровых дам, которым помимо цветов и украшений, обязательно требовалась разного рода дорогая мелочь, вроде ароматических солей, душистого жидкого мыла, наполнителей для ванн и прочей ерунды. Они без этого не жили. Чахли и дохли. А поскольку старший обычно понятия не имел, когда и с кем именно заявится домой, требовалось, чтобы все было в лучшем виде в любой момент времени.
Порядок есть порядок. И сегодня, еще не зная, что здесь будет женщина, Альберт, позаботился о том, чтобы шкафчики во всех ванных комнатах наполнились этими бесполезными, но почему-то привлекательными для дам игрушками.
И вот, пожалуйста! Главное, объясняя Ветке, что и зачем, не запутаться самому.
Ванна тем временем начала наполняться водой, и Ветка, позабыв на время о других диковинах, присела на краю бассейна, глядя, как прозрачные, чуть парящие струйки льются из отверстий в стенках:
– Слушай, вода и вправду теплая!
– Конечно, – удивился Альберт, – она потому и потекла не сразу. Время нужно было, чтобы нагреться.
– Здорово как!
– Можно что-нибудь добавить в воду, соль или ароматизатор, или пену. Чего ты хочешь?
– Я не знаю, – девушка обернулась к нему, – ты в этом лучше разбираешься.
Все верно. Все так, как должно быть.
Альберт разыскал в шкафчике стеклянный флакончик совершенно неприличной формы и высыпал в воду несколько черных, блестящих гранул. Совсем немного.
Как наяву всплыл в памяти голос старшего:
– Скользкие они в воде. Но что-то в этом все равно есть…
Ноздри Ветки вздрогнули, вдыхая странный, смутно-знакомый аромат.
– Это что?
– Увидишь, – пообещал Альберт.
Нежный пар курился над водой, поднимался вверх, к выгнутому потолку, предметы теряли четкость, гладкий мрамор подернулся матовой поволокой.
– Жарко, – тихо-тихо сказала Ветка, и медленно поднялась на ноги, – ты поможешь мне раздеться?
ДЕНЬ ГНЕВА
…Без вести пропавшего в космосе транспортника «Покровитель».
Очень зрелищно смотрелась на экранах телевизоров выжженная на сотни километров земля, черные оплавившиеся бока скал, о которые разбилось бушевавшее пламя, серый пепел в небе – он висел там несколько недель. Те, кто, смакуя, описывал эти разрушения, ни на миг не задумались о том, что подобное можно устроить и на Земле, а не только на далекой, никому не интересной планете.
Дитриха официально объявили пропавшим без вести, а он взял и вернулся. Дитрих фон Нарбэ, по прозвищу Гот. Славный мальчик. Пилот. Мастиф относился к нему, как к брату. Младшему братишке. За неимением других… Был еще один, настоящий, сын матери и отчима, ровесник Гота, но… это грустная история. Грустная и не до конца понятная.
А мир сходит с ума. Дитрих вернулся, и однажды ночью, пьяный до такой степени, когда все равно, кто вокруг тебя, и что вокруг, важно лишь то, что творится в собственной душе, он рассказал… Рассказал о другом человеке, о пилоте милостью божьей, о палаче и убийце, о нелюди, какой на земле нет места.
Нет места.
Дитрих убил его.
– Убить себя мне было бы легче, – сказал он очень серьезно. И ни следа опьянения не было ни в голосе, ни во взгляде.
А Мастиф молчал. Не знал, что сказать. Знал лишь, чего говорить нельзя, ну никак нельзя. Он никогда не видел своего настоящего брата. Он лишь слышал о нем. О палаче и убийце, о нелюди, какой на земле нет места, о пилоте… но не божьей милостью, нет. О Боге тут и речи не шло.
Дитрих убил его. Что ж, кто-то, когда-то должен был это сделать.
Думать об этом сейчас не время.
Опять сквозь стену. И раньше, чем успели увидеть, раньше, чем успели понять, что происходит – команда:
– Не двигаться! Молчать!
Обыденная работа…
ГЛАВА IV
Каменная стена отгородила дорогу от Серого леса, и Артур придержал коня. Огляделся растерянно.
– А это еще зачем?
Стена уходила вдаль, насколько хватало взгляда. Дорога стелилась у ее подножия.
Тяжелые камни громоздились один на другом, раствор их удерживал серьезный: Артур чуял в нем магию и не был уверен, что магия эта – дозволенная.
Мрачноватая стеночка. Складывали ее от души, высота-то – двух всадников с головой скроет.
Солнце светило почти строго в спину, но теплые лучи, отражаясь от камней, не делали стену более веселой. Скорее, наоборот. Артур представил себе, каково ехать под этим непонятным укреплением, когда солнце глядит с востока, и на всю ширину дороги ложится черная, горячая тень.
Горячая. В Долине иначе не бывает.
Выходит, поспешил он с выводами о том, что ничего за сто лет не изменилось.
– Чудные дела творятся, – Артур похлопал коня по шее, – ладно, вперед. Там разберемся.
Довольно скоро за плавным поворотом обнаружилась притулившаяся под стеной деревянная будочка. Скромненькая такая будочка об одном окошке. И бревно поперек дороги, подвешенное на манер колодезного журавля. И скучная охрана в лице двух сержантов-храмовников.
– Стоять! – заорали они, щурясь на солнце, что нимбом сияло у Артура над головой.
Повинуясь всаднику, Серко, не сбавляя рыси, летел прямо на стражников. Артур услышал скрип арбалетных воротов. Оскалился зло. И тут его, наконец, разглядели.
Сержанты вытянулись в струночку. Закачалось спешно поднимаемое бревно. Придержав коня, пока ему освобождали дорогу, Артур увидел, как из будочки вышел на свет божий монах в черной рясе с веревочным поясом. Монах, в общем-то, как монах. Только вот непонятно, что делать ему на заставе. Пришел чернорясый донести до братьев слово Божие? Вряд ли. Просто сержанты пустили бродяжку передохнуть чуток. Не по уставу, конечно, зато по-человечески.
Расспрашивать братьев в присутствии рясофора4 было ниже рыцарского достоинства. Тронув Серко пятками, Артур поехал дальше. Стена, охрана, да еще и приблудный монах. Все это пока что не укладывалось в голове.
Стена защищает от Серого леса. Ну, то есть, скорее всего, так. Однако кого бояться в лесу, если последних друидов там повыбили еще сто лет назад? Волков что ли?
«Оборотней» – всплыла неприятная мысль.
Артур повел плечом. Тонкая кожа надетого поверх формы доспеха матово блестела под солнцем.
Оборотни. Вот они оборотни – хорошая шкура, не уступит самой лучшей броне, но не так они страшны, чтоб стенами отгораживаться.
Серко летел дальше, выбивая копытами глухую ритмичную дробь. Славный конек. Не чета, конечно, почившему от старости Крылану, однако за неимением лучшего…
Крылан был из Большого мира. Из-за гор. А этот – дитя здешних скудных земель.
И новая застава. Солнце уже сместилось, светило чуть сбоку, так что разглядели издали. Не пришлось даже сбавлять ход. Здесь, помимо братьев-сержантов, дежурил конный рыцарь. Артур машинально кивнул, завидев нашивки. Получил ответный поклон. И промчался.
Монахи и здесь наличествовали. Числом трое.
Зачем?
Что толку от них на заставе? Драться они не могут – им убивать нельзя. Никого. Даже нечисть. Демонов гонять будут?..
Артур подскочил в седле. Натянул повод. Не ожидавший такой выходки Серко недовольно замотал головой, чуть поддал задом.
– Уймись, – рыцарь заставил скакуна идти ровным шагом, в зародыше подавляя попытки бунта.
Демоны? Но демонов не бывает. То есть, тьфу, бывают, конечно, сам не раз встречал, и с Альбертом вдвоем. И гонять демонов случалось в хвост и гриву, и самим убегать. Но то демоны привычные, опасные более для тела, нежели для души. Даже суккубы…
Епископская церковь имеет дело совсем с другими.
Другие, они тоже где-то есть, где-то, наверное, даже близко, потому что людям враждебны и пользуются любой возможностью устроить какую-нибудь пакость, но… это тонкие материи, заумь, которую только чернорясые книжники и могут понять.
А если эти самые книжники ошиваются на боевых постах храмовников?
– Я ведь туп, как дерево, – напомнил Артур то ли себе, то ли недовольному жеребцу, – даже не как дерево. Я туп, как тамплиер, верно? Делать выводы – не моя работа. У меня ума не хватит, сделать выводы правильно. Значит, что? Значит, я ошибаюсь. Это, правда, тоже вывод… Парадокс, мать его через коленку.
Он позволил Серко пойти ровной, размашистой рысью. Хотелось закурить, но не хотелось возиться с трубкой.
Демоны? Так близко к людям?
Похоже, разбудили их с Альбертом не просто потому, что какой-то там Золотой Витязь заговорил с кем не следует. Что за жизнь такая поганая? Лучше б вообще не будили.
* * *
О том, что брат уехал в Сегед, Альберт вспомнил лишь на следующий день, когда проснулся. А проснулся он, по обыкновению, поздно. То есть, о Сегеде Альберт не забывал, а вот то, что дом профессора расположен там же, поблизости, как-то вылетело из головы. Ленясь вставать, юный маг беззлобно обругал себя за недомыслие, полюбовался на лучики света, что пронизывали пыльные окна, прикрыл глаза и потянулся к Артуру:
– Братец…
Удивительно, но и на сей раз обошлось без женщин. Зато Альберту представилась возможность критически оценить некоего Серко, нового Артурова коня, и сравнить его стати со скакунами заставы…
Заставы?
– Что у тебя? – поинтересовался рыцарь.
– Ты где?
– На дороге, – кажется, Артур улыбнулся, – а вы, господин маг, проснуться изволили? Дело к вечеру.
– Врешь ты все, – обиделся Альберт, – еще и полдень не наступил. Слушай, я тут подумал, нам ведь к профессору надо.
– Правда?
– Ну. Может, ты меня в Сегеде дождешься, а оттуда вместе поедем. Зачем тебе лишний раз туда-сюда мотыляться?
– В Сегеде? – странным тоном переспросил старший, – в Сегеде, это вряд ли.
– Почему? – Альберт понял вдруг и сел на постели, – ты… у тебя неприятности, да?
– С чего ты взял? – удивился Артур, – просто, я еще не знаю, как там обернется, а дикий маг в компании с рыцарем может показаться подозрительным, не находишь?
– Ну вот, – расстроился Альберт, – а я хотел, как лучше.
– Лучше, если ты без меня приключений искать не будешь, – отрезал Артур, – придумал тоже, в одиночку по дорогам шляться. Все. Отбой. Я скоро вернусь.
Альберт оборвал связь, задумчиво выглянул в окно, вздохнул, разглядывая мертвые деревья в саду, и побрел делать зарядку. Артур ведь спросит, делал или нет. Можно, конечно, соврать. Но можно и позаниматься. Чего там! А обедать пойти не в харчевню, а в кондитерскую. И Ветку с собой позвать.
Ветку он нашел в одной из гостиных. Подоткнув юбки и закатав рукава, она рыжей молнией носилась по просторной зале. В распахнутые окна дышало радостное солнце, пахло раскаленной землей и пылью. На узорном паркете грудой валялись обрывки истлевших обоев. Светильник покинул свое законное место под потолком и уныло стоял в углу. Ветка, вооружившись скребком на длинной ручке, сдирала со стен остатки клея, сбивала узкие резные планки. В воздухе реяла, оседая на пол, взвесь штукатурки с выскобленного потолка.
– Ф-фух, – выдохнула Ветка, заметив, наконец, хозяина, – не смогла я! Такой дом, такой замечательный, и такое свинство. Ты возьми меня в служанки, – она прислонила скребок к стене и подошла к Альберту поближе, – я тебе из дома картиночку сделаю. Честно. Тут дел-то… то есть, дел много, но я справлюсь. Одну гостиную я уже почистила. Эта вторая. За одно утро, видишь? Ты только реши, как ты дом обставить хочешь, а я…
– Подожди, – Альберт поймал ее руки, перепачканные ладошки, которые только что с энтузиазмом указывали на стены и потолок, – не торопись так. Ты что, сама все хочешь делать?
– Конечно, – Ветка улыбнулась и фыркнула, сдувая упавшую на лоб прядку волос, – и сделаю. Ты меня только возьми…
– В служанки, – кивнул Альберт, – мало тебе «Звездец…» то есть, «Звездня», я хочу сказать? Слушай, давай сделаем так: ты будешь… – он задумался, вспоминая, как это называется в приличных домах, – да, будешь экономкой. Домоправительницей. А что, по-моему, хорошая мысль. Найдем мастеров, они все сделают, а ты будешь смотреть и руководить. Вот хоть прямо сейчас. Мы с тобой позавтракаем, и приступишь.
– Ты это взаправду? – Ветка взглянула на ладони, потом на юбку, – можно я руки помою?
– Конечно, – удивился Альберт, – зачем ты спрашиваешь?
– Так ведь, вода.
– Воды много, тебе-то уж точно хватит. Кстати, ты же говорила, это платье выходное.
– Не это, – девушка оглядела порядком запылившуюся юбку, – я же в другом уходила. Там клинья шелковые и вышивка, и лиф из настоящего бархата. А ты и не заметил, да?
– Заметил, – машинально соврал Альберт, – просто… ну…
– Не заметил, – Ветка укоризненно покачала головой, – мужчины вообще платьев не видят. Как будто не для них наряжаешься. Я с утра в «Звездень» сбегала, переоделась, чтобы за уборку взяться. Ладно, ты подожди, я сейчас умоюсь, а потом и завтрак подам.
– Какой завтрак?
– Вкусный, – она прищурилась, – говорю же, я в «Звездень» сбегала. Заодно и еды прихватила. Здесь-то у тебя кухни пока нет, готовить негде. Ну все, я скоро.
Она крутнулась на пятке, только зашелестела, разлетаясь, юбка, и умчалась вверх по лестнице.
– А теплой водой можно умыться? – донесся сверху звонкий голос.
– Даже с мылом можно, – крикнул в ответ Альберт, – возьми голубое, оно с утра для кожи полезнее.
– С утра? – Ветка перегнулась через перила, – какое же сейчас утро? Полдень миновал! А я-то слышала, что маги вовсе не спят.
Не дожидаясь ответа, она умчалась в ванную.
Альберт смотрел ей вслед, и не замечал, что улыбается. Задумчиво. Хитро. Самоуверенно.
«Что-то скажет Артур?» – подумалось мельком.
Хотелось думать, что старший брат одобрит выбор. Почему нет, собственно говоря? Почему бы Альберту не обзавестись собственной постоянной женщиной? Артур вот только мечтает пока, все у него времени нет, все на бегу… Старшего обставить, это да, это идея получше, чем поручить Ветке заботы о доме.
И вообще…
Прошедшая ночь стоила того, чтобы Ветке остаться здесь, хоть домоправительницей, хоть кем угодно. Или это зелье так подействовало? Да нет, ночь в «Звездне» была нисколько не хуже. Просто другая. Просто.
Лишенный деликатности ветерок влетел в открытое окно, поднял с половиц тучу штукатурки и швырнул ею в задумчивого мага.
Альберт возмущенно чихнул, встряхнулся и отправился в спальню, ждать обещанного завтрака. Интересно, что у старшего за сложности в Сегеде? Что там может не так «обернуться»?
* * *
К ночи Артур и Серко добрались до излюбленного гонцами и просто спешащими путниками места стоянки. Здесь, что характерно, тоже обнаружились перемены. Вместо просторного сарая, натужно выдававшего себя за гостиницу, стоял у дороги приземистый каменный дом…
«Каменный, а не деревянный», – сообразил Артур. – Это, когда леса кругом – хоть город строй.
Он прибегнул к науке отца Лучана и отправил удивление в один уголок разума, к демонам, а удивившую картинку – в другой, к монахам. Чувства – к чувствам. Факты – к фактам. Кусочек за кусочком и когда-нибудь мозаика сложится. А пока – забыть. Да, и еще забыть, что заставы у стены были первыми постами ордена Храма за два дня пути. От самого Шопрона не встретилось больше никого из братьев. Чудищ, правда, тоже не встретилось. Может быть, просто отпала надобность в постоянном патрулировании тракта и его окрестностей?
Ну да. А стена от кого? От солнышка?
Возле дома была коновязь, сейчас пустовавшая. Над дверями красовалась вывеска с ярко-желтой кружкой, из которой лезла ярко-белая пена, и с неестественных размеров курицей на соответствующем блюде. Внутри же, как и следовало ожидать, был прохладный зал с узкими окнами и колодцем, обнесенным каменным бортиком.
– Сэр рыцарь желает переночевать? Ну конечно, что же я спрашиваю, ведь не уедет же благородный сэр, на ночь глядя. Вот-вот стемнеет, а впереди, я могу заверить сэра рыцаря, нет ни единого трактира, кроме вонючей дыры Ядвиги Кобылищи. Дыра, она во всех смыслах дыра. То есть, даже в самом наипохабнейшем, потому что, да будет известно сэру рыцарю, прозвище свое Ядвига недаром получила, и…
– Распорядись насчет коня, – велел Артур, даже и не разглядев толком в полутьме, кто это подлетел к нему. Да кто бы ни был, пусть он разливается перед Серко, тому все равно. Надоест болтовня – укусит.
Позже, вымывшись и отдохнув, Артур ужинал в зале с колодцем под непрерывную болтовню сдуревшего от безлюдья трактирщика. Тот наконец-то сообразил представиться, выяснилось, что зовут его Захаром Качией, а также, что в «Пенном пиве» бывает порой яблоку упасть негде. Это, когда идут караваны из Добротицы, Средеца или Аграма. Но караваны, как без сомнения должно было быть известно сэру рыцарю, ходят в свой срок, и все остальное время, увы, постояльцы в трактире большая редкость.
Раньше Захар на время затишья просто закрывался и уезжал в Сегед, но с той поры как начали заселять земли вокруг Балатона, нет-нет, да и заглядывают к нему гости без всяких караванов. Сами по себе. Переселенцы, которые из Обуды, или с Дакийского княжества, те и без охраны путешествовать не боятся. Собираются толпой побольше, да идут на свой страх и риск. А чего, спрашивается, им не идти, если последних чудищ уже лет десять как на Болота отогнали. Правда, вместо чудищ разбойнички появились, ну так, мужики, которые на Балатон идти рискнули, любого разбойника в пять узлов закрутят, руки ноги оборвут, спицы вставят и плясать заставят.
Узнал Артур, что Захар вдов, что уже две его младших жены удачно вышли замуж, а третью, опять-таки младшую, он взял недавно. Эта самая жена какой-то пришибленной тенью сновала по залу, без нужды протирая столы. Что обе дочери учатся в Араде ткацкому мастерству, хотят работать на волшебных станках, какие делают маги, а сыновья – все трое, служат в Карцаге в войсках Недремлющих, и старший вот-вот станет рыцарем Кодекса.
Сам Захар был родом с юга. Из деревеньки у самых Бургасовых болот. Об этом он мог бы и не упоминать отдельно: говорить так много, так долго и так самозабвенно умели только южане. Впрочем, было у тамошних уроженцев одно несомненное достоинство: их совершенно не беспокоило, слушает ли собеседник, или давно утерял нить разговора и дремлет себе, под непрерывную болтовню.
Артур слушал.
И многого не понимал.
Ему очень хотелось расспросить Захара подробно, если нужно – с пристрастием. Да нельзя было. Подразумевалось, что он, храмовник, и так знает, что к чему. Стене, например, как понял Артур, было уже лет семьдесят. А застав на тракте орден Храма не держит уже шестой год. И тракт на север проложили давным-давно, сразу после того, как ушел Миротворец. Тогда почти до самой границы с Пустошами стало безопасно, а в медье Фейер, близь озера Вира, даже заселили какой-то город с длинным названием. Но сейчас народ оттуда бежит, то ли потому, что Балатон, все же, лучше, чем Вира, то ли правду рассказывают, что чудища совсем озверели, и никакого спасу от них не стало. Народ бежит, а «старый осел Миртил безбожно наживается, и даже перестроил свой клоповник», потому как гостиница его оказалась аккурат на перекрестке.
Пришлось аккуратно направлять трактирщика в нужную сторону, и просеивать его трепотню, складывая шелуху в одну кучку, зернышки в другую, жемчужины, буде попадутся такие – в третью.
Да еще и за лицом следить. Потому что когда Захар мимоходом, как обо всем известном и не стоящем обсуждения факте упоминает об эльфах, регулярно штурмовавших Сегед, очень хочется взять его за грудки и рявкнуть прямо в лучащуюся радушием морду: «Что еще за эльфы, твою мать?! Доложи по порядку!»
Впрочем, все и так потихоньку проясняется. Эльфы самые обычные. Живут в Сером лесу, делят его с тамплиерами. Раньше, говорят, и людей резали, но когда стену поставили, поутихли малость.
– А что-то я вас раньше здесь не видел, сэр рыцарь, – Захар разглядел наконец-то крылатую стрелу на рукаве Артура, – новый гонец будете? В столице служите, небось?
– Да, – кивнул Артур.
Старый орденский обычай позволял отпрыскам уважаемых родов проходить службу в Шопроне, под началом самого командора Единой Земли. А теперь, в виду опалы… хотя, какая опала? За девяносто лет все, поди, и забыли, что храмовники когда-то служили в Шопроне, бок о бок с Недремлющими. В общем, как бы там ни было, рыцари благородного происхождения могли всю жить провести в столице, на этакой синекуре, пользуясь всеми орденскими привилегиями, и ничего не делая. И на пенсию они выходили раньше, чем полевые бойцы. И седели годам к сорока. Потому что столица – ядовитое болото, где светские власти и епископская церковь следят за тобой во все глаза, где каждый неверный шаг чреват неприятностями и для тебя, и для всего ордена Храма.
– Ну, Сегед, это, конечно, не Шопрон, – глубокомысленно заметил Захар.
«Пошел бы ты!» – Мысленно пожелал ему Артур. Рассуждать на тему «столица-провинция» ему не хотелось совершенно. Нужно было переварить свалившиеся аж за сотню лет сведения.
Странно, почему же в Шопроне об этом ни слуху, ни духу? Или для них теперь и вправду три дня верхами – другой край вселенной? Нет, но ведь ходят же караваны… Стоп-стоп. Караваны. Торговля… Бердничек, этот ростовщик милостью Храма, он же вспоминал об эльфах! А я-то, дурень, решил, что он о тех, мелких, которые молоко скисляют. Что ж за злосчастье, – подосадовал про себя Артур, – ну откуда бы здесь еще и эльфам взяться? И так от нечисти не продохнуть!
Захар рассказывал еще что-то. О видах на урожай в оазисах. О говорящем мосте в Междуречье. О драконах… Эту трепотню Артур привычно почитал за словесную шелуху и больше не вслушивался. Говорящие мосты, драконы и прочие сказочные гадости он оставлял на обсуждение таким вот скучающим южанам, да веснушчатым девкам, которым нечем заняться долгими зимними вечерами.
Он напомнил себе, что зимы здесь не знают.
Впрочем, это не мешало упомянутым девкам слушать и верить всяким разным глупостям. И вообще, хоть и веснушчатые, а встречались иной раз такие…
Захар продолжал разливаться соловьем, добравшись уже до каких-то оживших покойников.
– Достаточно, – оборвал его Артур.
– А и то, – согласился трактирщик, – и спать ведь пора, сколько ж можно лясы точить. Заболтались мы с вами, сэр рыцарь, заговорились, вон за окнами темень какая…
В своей комнате Артур, как и ожидал, обнаружил пришибленную младшую женушку. Молча сунул ей денег и выставил за порог.
Терпеть не мог – вот так, через «не хочу». Терпеть не мог мужей, подкладывающих младших жен под каждого мало-мальски знатного гостя. Терпеть не мог жен, которые плакали, но боялись ослушаться. По-хорошему-то следовало бы найти для нее хотя бы несколько добрых слов: нельзя оставлять без внимания тех, кто страждет и не умеет сам побеждать уныние, но доброта вся куда-то ушла, устала, наверное, от долгой дороги. А на одних лишь благих намерениях далеко не уедешь.
* * *
Сегед оказался обнесен новой полосой укреплений, замкнувшей в себе ту его часть, что была когда-то посадом. Артур издалека увидел яркие флаги на круглых островерхих башнях: гербы пяти княжеств и значки всех земель, объединенных под властью Его Высочества герцога; под защитой ордена Храма; под опекой епископской церкви.
Красиво.
А встретил Сегед усиленной привратной стражей: двое рыцарей, четверо сержантов и
да что же такое стряслось в Долине?
шестеро загадочных чернецов, препоясанных вервием простым.
При взгляде на безобидных монахов, Артура передернуло.
Здесь уже недостаточно было форменной одежды и нашивок. Остановили. Приказали спешиться.
Артур спрыгнул на землю. Ответил на поклоны рыцарей. Старший из них попросил предъявить грамоты, удостоверяющие личность.
От такой просьбы Артур слегка опешил. Никаких грамот у него при себе отродясь не водилось, а буллу, удостоверяющую его особые полномочия, он сдал тогдашнему командору еще сто лет назад, перед тем, как уехать к профессору. Артур представился. Сказал, что прибыл по распоряжению командора. После ссылки на начальство – пропустили. И его, и Серко.
Город сильно разросся. За стенами стало тесновато, и даже вечно загаженные, заваленные мусором рыночные площади превратились в улицы. Чистые. Узкие. С высокими многоэтажными домами. Орден Храма привечал людей, что правда, то правда, но пока Артур ехал к внутренним стенам, отделяющим крепость от города, ему казалось, что вместе с храмовниками в опалу подались все, кто когда-либо принимал таинства из рук орденских священников.
Двуглавая церковь – извольте радоваться. Вера одна, каноны – общие, а паству делят, как волки ягненка.
Артур не спешил. Серко, которому полагалось бы уже притомиться, напротив, рвался вперед, тянул повод, картинно выгибая длинную шею. Подковы его процокали сначала по асфальту, потом – ближе к центру – по брусчатке.
Артур слушал эхо подков. Многоголосое, звонкое, даже уличный шум не заглушал его. Радостное такое эхо.
Здесь, в Сегеде, было все, чего раздражающе не хватало в Шопроне: были почтительные взгляды прохожих; настоящие, от души, а не вынужденные, сквозьзубовные улыбки; простолюдины снимали шапки, и не плевались через плечо, когда рыцарь скрывался из виду. Здесь было, как раньше. Даже сердобольные дамы с корзинками в воротах госпиталя казались знакомыми. И то, что сам госпиталь разместился прямо в городе, не прячась за стенами крепости, было правильно: орденские лекари-маги принимали всех страждущих, потому что «смирение и милосердие» – не просто слова.
Рай. Рай на истерзанной солнцем земле Долины.
И запах воды от реки.
Между прочим, царящие вокруг благолепие и порядок – прежний порядок – вселяли надежду на то, что и встреча с новым командором пройдет мирно. Кем бы он ни был, новый глава ордена, он чтит традиции, и, может быть, допускает, что нет ничего сверхъестественного в возвращении одного из братьев после столетней отлучки. Может быть. Может быть он, также, допускает, что обвинения в колдовстве, выдвинутые против этого брата были необоснованными? И что упомянутый брат действительно находится в кровном родстве с неким колдуном. А также, что колдун этот – вовсе не колдун, а обыкновенный маг. Ну, пусть не самый обыкновенный…
Нет. Верится с трудом. Собственно, вообще не верится. Но деваться все равно некуда: был приказ явиться в Сегед, значит надо явиться. А там, как пойдет.
На площади перед крепостными вратами его остановили снова. Вновь спросили удостоверяющие личность грамоты. Услышав, что таковых не имеется, приказали оставить оружие. Поскольку Миротворец и так висел у седла, а считать оружием нож было, с точки зрения Артура, совершеннейшей глупостью, он честно сказал, что не вооружен. И едва не нарвался на неприятности. Ему указали на нож. Пожелали обыскать. Артур послал желающих совершенно неприлично. Извинился в душе перед Богородицей: братьев ведь посылал, и добил охрану таким словесным изыском, что неприятности закончилась, не начавшись.
– Ну… умеете, – покачал головой пожилой рыцарь, – оставьте оружие, сэр Артур. Все. Нож тоже. И проходите, вас проводят.
На том и сошлись.
Внутренний двор цитадели охраняли арбалетчики. То есть, даже не охраняли. Они там просто были. В количествах недоступных разумению. Человек десять, не меньше, дежурило на стенах. Это пронзительно и очень болезненно напомнило вдруг о доме, и Артур остановился, глядя на солдат.
Стража на стенах. И… да, машины. А в угловой башне дежурит маг. Его просто не видно отсюда. Не верится: город в самом центре Долины выглядит готовым отражать нападение армии. Организованной армии. Что же такое эти эльфы? Откуда они взялись?
Артур разглядывал стрелков и прикидывал, что если количество братьев за прошедшее столетие не возросло хотя бы троекратно, значит дежурит четверть всего сегедского гарнизона. Эти десять арбалетчиков, да шестеро бойцов на воротах, да четверо, с которыми только что едва не схлестнулся…
Четверть. Если дежурят по шесть часов, получается, что занят весь гарнизон. Но, скорее всего, график скользящий. Все равно много. То есть, мало. То есть…
Людей мало, работы много. Всегда так было.
Так, да не так. Не приходилось раньше защищаться от вражеских армий. Здесь, в Долине, не приходилось.
Провожатые сопели за спиной, намекая, что задерживаться, дабы обозреть все фортификационные новшества, не время. Понятно, что не время. А ну как он и вправду шпион. Вот только чей? Интуитов? Ну, это смешно. Любой колдун, явившийся со злом, на земле Храма отдал бы Богу душу… или не Богу, не в этом суть. Эльфийский? Может быть, однако, если верить разговорчивому хозяину «Пенного пива», эльфы людей ближе, чем на выстрел не подпускают. А стреляют, заразы хорошо. Лучше, чем хотелось бы.
Кому еще, в здравом уме и твердой памяти, придет в голову строить козни против ордена Храма? Не рыцарям Кодекса ведь, в самом деле. Они, конечно, далеки от любви к храмовникам, но все же союзники, а не враги.
Коридоры. Арки. Залы. Двустворчатая резная дверь.
Один из сопровождающих сержантов скрылся за ней. Через секунду появился и взглянул на Артура с настороженным любопытством:
– Вас просят, сэр Артур.
Очень хотелось вздохнуть поглубже, как перед прыжком в ледяной ручей. Но перед смертью не надышишься.
Артур решительно нахмурился и толкнул тяжелую створку.
…Он не преклонял колен ни перед кем, кроме Всевышнего и Пречистой Девы. Лишь они заслуживали такого почитания. Так учил отец Лучан. С этим соглашался и тот командор. Однако перешагнув порог аскетически убранного кабинета, Артур, сделал шаг вперед и упал на колено перед человеком, что поднялся из-за стола ему навстречу.
Огромный, старый, седой, словно выцветший под лучами здешнего безжалостного солнца, его встретил сэр Герман. Командор. Тот самый, что управлял орденом сто лет назад. И голос был тот же самый. Ехидный. С явственными металлическими нотками:
– Ну-ну. Наш гордый рыцарь принял меня за Богородицу?
Он благословил Артура легко, не задумываясь. Так, словно исчезал тот всего на несколько дней, а теперь вернулся из очередной своей сумасшедшей вылазки. Словно не прошло сотни лет, которая, если честно, совершенно не укладывалась в голове.
Артур склонил голову, принимая благословение, глянул на командора исподлобья. Он боялся, что стоит отвести взгляд, и все исчезнет. Окажется просто видением – бессмысленной попыткой выдать желаемое за действительное…
А струны в душе уже пели звонко и радостно, отзываясь на легкое движение суховатых пальцев, на короткую цепочку слов:
– Да пребудет с вами Господь, сэр Артур.
«Настоящий», – Артур вздохнул, понял, что все это время задерживал дыхание, увидел насмешливую улыбочку сэра Германа и окончательно уверился в реальности происходящего.
– Вольно, рыцарь, – хмыкнул командор, – возьми кресло и садись. Есть хочешь?
– Нет, – Артур переставил тяжелое кресло от стены к столу.
– Ах, ну да, я запамятовал, – с легкой досадой сказал сэр Герман, – у тебя ведь по нечетным «дни алкоголика»?
– Между прочим, – сообщил Артур, – я теперь знаю, что значит алкоголик.
– Книжки читал, – командор кивнул, – дело полезное. Хотя и вредное. Так приказать, чтоб воду подали или не надо?
– Прикажите.
«Дни алкоголика» – понедельник, среда и пятница. Пост. Артур в эти дни не ел вообще ничего, пробавляясь сильно разбавленным вином. Эта его привычка поначалу вызывала удивление окружающих, потом непонятно на чем основанное уважение. И только сэр Герман так и не перестал ехидничать по поводу «трехразового питания – вторник, четверг, воскресенье». Субботу командор опускал, во-первых, потому что она не вписывалась, во-вторых, потому, что по субботам, Артур, позволял себе кроме вина лишь несколько кусков хлеба.
Сам он никогда не утруждал себя объяснениями столь странных представлений о том, как нужно поститься. Жил, как привык. Ел то, что считал нужным. Насмешки сэра Германа пропускал мимо ушей.
Вот и сейчас.
– Ну, и где ты шлялся? – поинтересовался глава ордена, разливая по кубкам вино.
– Нигде не шлялся, – Артур взглянул на начальство честными синими глазами. – Спал. В Теневой лакуне.
– Боже мой, – уныло протянул сэр Герман, – я опять слышу какие-то дикие разговоры о совершенно бесовских материях. Спал, значит? Все сто лет?
– Я не знал, что столько времени прошло.
– Он не знал! А знал, так что бы сделал? Проснулся?
– Может быть. Во всяком случае, я бы попробовал.
– Ладно, – без особого доверия подытожил командор, – забыли. Ты как, насовсем вернулся? Или потому что я приказал.
– Потому что вы, – грустно ответил Артур. – У меня еще…
– Дела. Нужно убить с десяток СТРАШНЫХ врагов, и полсотни врагов помельче, так?
– Всего одного. И не убить, а… я еще не знаю.
– Чтобы узнать, ты и твой драгоценный братец, конечно, направитесь к этому старому растлителю душ.
– Вы про Фортуну? – осторожно уточнил Артур.
– А про кого больше?
– Он жив?
– Живехонек. Характер только еще гаже стал.
– Ну, у вас, сэр, тоже не сахар. А вы, значит, все так же вместе работаете?
– С колдуном?! – возмутился командор, – С чего это ты взял?
– Так. Предположил, – Артур подавил желание отодвинуться вместе с креслом. Тем более что кресло было тяжелым. – Нет, значит, нет. Я не говорил. Вы не слышали.
– Ты не говорил, – командор махнул рукой, – Ладно. О событиях после вашего с Альбертом загадочного исчезновения ты знаешь?
– Орден выставили из Шопрона.
– Да. Был собран святейший трибунал, где постановили, что… хм, сейчас вспомню дословно: «все содеянное Миротворцем и его богомерзким братом при поддержке рыцарей ордена Храма, прямо противоречит канонам веры, каковые оставлены нам Господом, и истолкованы, по Его указаниям, святым Невиллом Наставником».
– Кем содеяно? – обалдело переспросил Артур, оставив без внимания общий смысл приговора.
– Миротворцем, – с удовольствием повторил сэр Герман.
– Миротворец – это топор.
– «Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими». Думать надо было, прежде чем имя топору давать. Тебе, я вижу, не смешно? Мне тогда тоже было не до смеха. Когда вы ушли, нечисть притихла, демон с Триглава то ли сбежал, то ли развоплотили вы его, не поймешь, а мы оказались не у дел. Не нужны. Обложили нас тогда со всех сторон, и герцог, сам знаешь за что; и Недремлющие; и, конечно же, епископская церковь. Отобрали земли, храмы, кладбища, лишили права отправлять службы, наложили епитимью такую изысканную, что… ладно; навязали своих священников, и, кстати, обязали платить десятину. Спрашивается, из каких таких доходов? Честно скажу тебе, Артур, у меня была мысль содеять что-нибудь некрасивое… решить проблему силовыми методами. Но мы сдержались. Мы преисполнились смирения. Мы семнадцать лет исправно платили налоги, мы отбывали эту проклятую епитимью, ты не поверишь, милостыню собирали. А потом появились эльфы. И нечисть зашевелилась. И очень скоро пришли сообщения о первых убийствах. Вот тогда про нас вспомнили, кто мы, и зачем нужны, но, увы, к тому времени орден Храма обнищал настолько, что уже не мог называться боевым. Сам знаешь, сколько стоит содержание наших маршальских складов…
Командор замолчал, мрачно глядя прямо перед собой.
– Простите, сэр Герман, – как можно мягче заметил Артур, – но это ведь называется шантаж?
– Надо было видеть, как они перед нами выплясывали, – старый рыцарь со вкусом приложился к вину, – знаю-знаю, безгрешный брат мой, ты выше мирских соблазнов, но, каюсь, я до сих пор вспоминаю об этом с удовольствием. Сто пятидесятый год. Приговор святейшего трибунала пересмотрен. Ордену по очереди приносят извинение митрополит, генерал Недремлющих, отдельно – командир гвардии, и, конечно же, Его Высочество герцог. Тот вообще изволил высказаться в том смысле, что очень сожалеет о том, что его третья младшая жена не понесла тогда от благороднейшего из рыцарей. Вот так-то, сэр Артур. Мы могли бы вернуться в Шопрон, но монастырь святого Франциска в Сегеде был в те неприятные семнадцать лет одним из немногих, где мы нашли искреннее гостеприимство и милосердие. А Храм, ты ведь знаешь, прощает людям обиды, но на добро отвечает добром. И мы остались. Денег у нас, разумеется, хватало: мы могли бы платить эту несчастную десятину еще лет двести. Так что… ну, стену ты видел сам. Монстры в последнее время убрались на окраины, поближе к болотам. Вот, собственно и все. Ну, а что у тебя? Сколько времени тебе нужно, чтоб покончить с мирскими делами?
– Две недели, – ответил Артур, поразмыслив.
– Как обычно. Никаких перемен за сотню лет. Отправил бы я тебя, конечно, убить эльфийского короля. Возьмешься?
– Почему нет?
– Потому что ты мне живым нужен. Хотя… с вас станется. Убьете. Ладно, это потом, – опершись руками о стол, сэр Герман наклонился вперед: – ну, спрашивай, рыцарь. Что тебя в первую очередь интересует? Эльфы? Драконы? Мосты говорящие?
– Чернецы, – брякнул Артур, не задумываясь. Спросить хотелось обо всем сразу, и монахи были в списке далеко не первыми, но идти на поводу у начальства почему-то не захотелось, – зачем они при заставах?
– Чернецы, значит, – командор вздохнул, – я подозревал, что ты умнее, чем выглядишь. Был бы дурак, давно бы убили. Ну, как пожелаешь благородный сэр, пусть будут чернецы, – отхлебнув вина, он откинулся на спинку кресла, – кстати, что ты сам о них скажешь? Хорошие люди?
– Я же ничего не знаю, – дипломатично ответил Артур, – да и вообще, не мне судить.
– А ты не суди. Мне твои ощущения интересны. Мм?
– Ну… монахи. Не знаю… лишние они на заставах.
– Угу, – сэр Герман задумался, потом сообщил: – много я рассказать не могу, набросаю лишь картинку. Понимаешь, почему?
– Чтобы я сам подумал.
– Именно. Взгляд у тебя не замылен, и выводы делать ты умеешь. Разберешься сам, поможешь разобраться и мне тоже. Согласен?
– Согласен, – Артур вздохнул, – ладно, рассказывайте.
– Ну, что ж. В году двести четырнадцатом от Дня Гнева, или в две тысячи двести пятнадцатом от Рождества Христова, короче, двадцать лет назад тогдашний митрополит возжелал, чтобы у церкви появились свои бойцы. Орден Пастырей – воители с Диаволом за души человеческие. Сказал – сделал. Причем, на удивление быстро. На данный момент боевиков во славу Божию шесть тысяч человек, разбросанных, так же как мы, по всей Единой Земле. Определить их цели и задачи затруднительно. Я бы сказал, что Пастыри суют свой нос во все. Просят их об этом или не просят – они вмешиваются. В стычки с эльфами, в охоту на колдунов, в ловлю преступников… в управление герцогством. Его Высочество с некоторых пор прислушивается к их советам. Странные это люди, Арчи, – командор грел кубок в ладонях, – их считают святыми. И, знаешь, иногда я задумываюсь, а вдруг и вправду.
– Они творят чудеса? – спросил Артур, пропустив «Арчи» мимо ушей. Сэр Герман называл его так раньше, называет сейчас. Сэру Герману можно, – если да, то…
– Может быть, это и чудеса, – командор покачал головой, – как ты верно заметил: судить не нам. Но плоть они усмиряют, аж страшно делается. Не моются. Совсем. Вода, мол, есть драгоценность, важнейшая из всех, и грешно расходовать ее на ублажение плоти. Пить – это пожалуйста: поддержание жизни в бренном теле угодно Господу. А мыться – уж лучше ближнего убить. Целибат вот блюдут, и других призывают.
– У нас тоже целибат.
– У нас жениться нельзя, – уточнил сэр Герман, – да и то, лишь в том случае, если до пострига не успел. Пообещав свою верность Богу, ты уже не можешь ничего обещать женщине, и один мой знакомый юноша вовсю этим пользуется. А у них, Арчи, целибат. Настоящий. Они вообще не знаются с женщинами, – командор улыбнулся, – и за тридцать лет не было ни одного нарушения.
– А дети как же? – с недоумением спросил Артур.
– А никак, – сэр Герман пожал плечами.
– Так какие же они святые? Они грешники! – Артур понял, что запутался окончательно и помотал головой, – это же смертный грех. Тот, кто избегает женщин, перечит Божьей воле.
– Ты вряд ли поймешь. Точно так же, как они в жизни не поймут тебя. Ты говоришь, что Господь дал нам тело для радости. А они считают, что плоть – это тюрьма души. Усмирение плоти, ограничение себя во всем, кроме самого необходимого – это их путь к святости.
– Я не понимаю. Они хотят прожить и умереть, не оставив детей?
– Нет, – терпеливо вздохнул сэр Герман, – они хотят прожить без греха. Не понимаешь? Артур, да ты закоснел в предрассудках.
– Может быть. Вы попробуйте объяснить.
– Попробую, – командор помолчал, собираясь с мыслями. Потом поднял палец: – плотская любовь, не освященная венчанием – это грех, согласен?
– Для мирян – да. А для тех, кто не может жениться – нет.
– Вот и объясняй тебе, – досадливо поморщился старый рыцарь, – ты у нас по определению безгрешен, поди втемяшь, что другие могут думать иначе.
– Да я знаю, что могут, – поспешно заверил его Артур, – могут, и думают, просто не пойму, зачем они живут, если ничего после себя не оставят.
– Славу добрую оставят! – рявкнул командор.
– И все?!
– М-да, – только и сказал сэр Герман. Очень внимательно посмотрел на Артура, вздохнул и повторил печально: – м-да. В этом ты, определенно, кому угодно фору дашь. И касательно детей тоже. Да, кстати, имей в виду, что в Единой Земле чуть не каждый пятый мнит себя твоим потомком. Реально же, детей было восемь. Пятеро – мальчики.
Артур пожал плечами, скорчил легкую гримасу:
– Теперь-то не все равно?
– Я присматривал за ними, – командор сделал глоток и уставился в свой кубок, – за девочками мы дали хорошее приданое, и, кстати, они, все трое, вышли замуж за воевод. Кровь не водица, что тут скажешь. Мальчишек, как и следовало ожидать, родители попытались отдать в орден.
– И? – лицо Артура осталось спокойным, но в голосе зазвенело такое нетерпеливое ожидание, что сэр Герман не удержал улыбки.
– И все были приняты, – ответил он, – поверь мне, поблажек для них не делалось. Мы к тому времени уже утратили и славу, и ореол таинственности, но кандидатов все равно отбирали придирчиво. Несколько твоих правнуков служат сейчас в Недремлющих. Несколько, разумеется, здесь. Не в Сегеде – в Эрде. В Развалинах неладно, приходится держать поблизости монастырь. Ты хочешь знать, кто они и где?
Артур помолчал. Потом качнул головой:
– Н-нет, – вздохнул и сказал уже уверенно, – нет, не хочу.
– Ну и правильно, – негромко произнес сэр Герман, – кстати, Фортуна мне на тебя жаловался, дикарь, говорит, высокогорный. Чем ты его допек? Гадость сказал?
– Делать мне больше нечего, только с ним разговаривать, – презрительно фыркнул Артур, – он сам все время… Сколько книжек прочитал, а ведет себя, дурак дураком. Зачем, непонятно.
– И что же он «все время»? – сэр Герман покачивал кубок и разглядывал Артура, то ли улыбаясь, то ли ехидно про себя посмеиваясь.
– Да про Бога глупости болтает, – Артур спокойно встретил пристальный взгляд командора, – он мне Ветхий Завет подсунул, все пальцем тыкал: око за око, там. Про Потоп Великий. Про Содом и Гоморру, опять же. По мне, так мужеложцы еще легко отделались. А профессор кудахчет, жестоко, мол. Нельзя так с людьми. Где, говорит, любовь? Добро где? Это ж, говорит, зло все, одно к одному.
Артур пожал плечами и замолчал.
– А ты? – подбодрил сэр Герман, – ты ему что сказал?
– Да ничего, – юноша потягивал кисловатое вино, – не разговаривал я с ним. По делу разве только.
– Понятно, – кивнул командор, – не думал я, что ты читать научишься.
– Я тоже, – кивнул Артур, – профессор сказал, вы его предупреждали, чтобы он при мне о Ветхом Завете ни словом, ни пол-словом. Ну и зря. Я не знаю, почему ему так важно, чтобы Господь был понятным, но это дурь. Он живет так, как будто одним глазом на мир смотрит. Оттого и злится, наверное.
– А Бог, – совсем уж непонятным тоном спросил сэр Герман, – Бог с ним?
– Конечно, – синие глаза взглянули на старого рыцаря с искренним изумлением, – вы что же, думаете, Он его оставит? Да ни за что!
– О, да, – сэр Герман расплылся в широкой, совершенно искренней улыбке, – сэр Артур, не обижайся, но я только сейчас поверил, что это и вправду ты. Имя, душа и Бог, так это было?
– Со мной мое имя, моя душа и Господь, – серьезно подтвердил Артур, – я все тот же придурок с топором, господин командор. И в суждениях моих все так же нет ни проблеска мысли, ни тени греха.
– Не обижаешься?
– Ничуть.
– Ну и славно. Кстати, о грехах, наши с тобой монахи, хоть и не моются, но пахнут отнюдь не потом.
– Угу, – хмыкнул Артур, – ладаном.
– Уже заметил? – удивился сэр Герман.
Артур поперхнулся вином и вытаращился на командора поверх узорного кубка:
– Что, правда, ладаном?
Сэр Герман лишь развел руками.
Вино допили молча.
– Ладно, – сказал глава храмовников после долгой, вдумчивой паузы, – отдохнуть тебе надо. Переночуй здесь, в замке, познакомься с рыцарями. Если будут спрашивать, а они будут, скажи, что воспитывался в… скажем, в Зволане, и как отец умер, отправился сюда. Засвидетельствовать, так сказать, и вообще, при деле быть. Знаю-знаю, врать ты не любишь, но тут уж, извини, выбирать не приходится. Грех этот я тебе отпускаю. К имени ты относишься трепетно, и менять его не захочешь, так?
– Не захочу, – Артур поставил кубок и поднялся на ноги.
– Смеяться будут, – честно предупредил сэр Герман, тоже вставая, – хотя… – он вновь оглядел рыцаря от светлого золота волос, до запыленных сапог, – начнут смеяться, можешь сунуть в зубы. Перестанут. Но в то, что ты настоящий все равно никто не поверит. Лучше и не доказывай.
– И не буду, – Артур шевельнул плечами, – если поверят – сожгут и вся недолга.
– Ну, сжечь тебя я, пожалуй, не позволю… да, чуть не забыл, это же твое, – из ящика в столе, сэр Герман достал небольшую золотую печать на кожаном шнурке, – без дела ее не используй… ну, ты сам все знаешь. Теперь ступай. Иди, я сказал, – рыкнул он, увидев, что Артур собирается поблагодарить, – трепло ты высокогорное.
И когда Артур поклонился, добавил, по-прежнему сурово:
– Не вздумай где-нибудь сдохнуть. Не прощу. Ты мне живым нужен. Чтоб через две недели был здесь целый и невредимый.
ДЕНЬ ГНЕВА
…Обыденная работа. Изъять и демонтировать активатор. Вот так. Велик соблазн перестрелять всех до единого в этом уютном зальчике с мониторами вместо окон – ни одного настоящего окна нет, и не может быть в испытательном корпусе Международного института исследований космоса. Убить всех троих: и белого от ярости командира группы, и двух его охранников, все еще сжимающих в окостеневших руках так и не пригодившиеся им лучевые кольты.
Мастиф знал за собой эту тягу к убийству, и никогда не давал себе воли. Стоит начать, и уже не остановишься – это он знал тоже. И все же в таких ситуациях, как сейчас, когда держишь в своих руках жизни сумасшедших, считающих себя вправе решать за сотни людей и за самого Господа, в таких ситуациях бороться с демоном в себе было невыносимо трудно.
Он так и не позволил пленникам шевелиться. Вышел, как и пришел, сквозь стену, оставив в комнате отдыха три безмолвные, почти бездыханные статуи.
Захватив испытательный корпус института исследований космоса, Провозвестники взялись решать уже не за сотни, даже не за тысячи – за миллионы людей. Осталась последняя группа. Последний активатор. Последний шанс Провозвестников запустить тестируемый сейчас на стенде экспериментальный прыжковый двигатель.
Благодаря Дитриху и вездесущим журналистам весь мир знал теперь о том, что бывает, когда такой двигатель запускается в атмосфере планеты. Дитрих ни при чем, а сейчас уже, наверное, и не найти виноватых, но это означаешь лишь, что полетят головы невиновных. В том, что головы полетят, Мастиф не сомневался. А здесь, скорее всего, все обойдется. Остался еще один бросок, возможно, придется снять еще один пост, но все пройдет как надо. Люди не погибнут, и уцелеет трехмиллионный город, лежащий в непосредственной близости от институтских лабораторий, и тем, чей бизнес пострадал в результате срочной эвакуации, выплатят компенсацию…
Так. Четверо за стеной. Еще один пост?
Работай, Мастиф, командир особого подразделения…
ГЛАВА V
С юга и запада Сегед окружал Серый лес, отделенный от города все той же бесконечной стеной. С севера бежала река. Отсюда, с крепостной стены, Артур видел блеск воды, растянутые для просушки рыбачьи сети, черные лодки на берегу и серые языки каменных причалов. Сейчас, в сезон орошения, вода ушла далеко от набережной, открыв илистое, уже подсохшее и растрескавшееся дно.
И ни единой горки вокруг – равнина, не отличить от Пустошей, если бы не зеленые пятна полей вдоль берегов. Серая потрескавшаяся земля, серая взвесь серой пыли, серые камни и серые скалки, в щелях которых живут серые ящерицы. А вот в Пустошах водились черные змеи. И разнообразная разноцветная нечисть. Все веселее. Сэр Герман сказал, что в Развалинах неладно. Но когда в них было ладно, в этих Развалинах? До Дня Гнева? Что же такое там случилось, если сам командор считает нужным отдельно об этом упомянуть?
Далеко справа над лесом, там, куда село солнце, расплывалась алая полоса. Размазанные по светлому небу облака просвечивали розовым. Облака были над равниной, облака были над Пустошами, облака были над горами на севере. Облакам не мешал накрывший Долину стеклянный купол. Что они видели оттуда, сверху? Каким стал Большой мир снаружи? И что там с развалинами крепости на Ледяном перевале? Жива ли еще деревня, жители которой обязались следить за маленьким кладбищем, где похоронены все рыцари монастыря Приснодевы?
– А вот когда по Пустошам едешь, – просвещал Артура сэр Теодорих, средних лет рыцарь, приставленный не то в качестве проводника, не то как наставник, – там от Развалин дышать тяжело. Громада – три дня нужно, чтобы объехать. Давит так, что душа к земле жмется. Стыдно, конечно, но не любят наши в Пустоши ходить. Приходится – куда ж денешься? Вот и монастырь там стоит. Если нечисть не стращать, она ведь к самым стенам придет, как эльфы приходили. Но не любят. Страшно там. И ладно бы просто твари всякие, от каких не крестом, так мечом оборонишься, а не пойми, что. Зло в Развалинах завелось. Да что я вам рассказываю, сами еще все увидите, на своей шкуре испытаете. Хотя, – он ободряюще улыбнулся, продемонстрировав сколотый правый клык, – новобранцев у нас в Пустоши не посылают.
Артур молча кивнул, разглядывая унылые пейзажи. Он не знал, был ли сэр Теодорих очередной шуточкой в духе командора, или сэр Герман просто забыл отменить для блудного рыцаря обязательное правило: первые несколько недель новичка почти не оставляли одного. Объясняли, что да как, вдумчиво, с подробностями. Чтобы потом, когда придется действовать самостоятельно, не погиб человек по дурости или по незнанию.
– Лес же, что город окружает, Серым называется. Сейчас он уже и через реку перевалил, дальше на запад разросся. А когда-то вдоль берега по обе стороны люди жили. Места там хорошие: воды много и земля щедрая. Успели бы мы в свое время эльфов на корню придавить, так и по сей день Серый лес в прежних границах оставался. Но, увы, ввиду досаднейшей ошибки священного трибунала сто тридцать третьего года, орден долго пребывал в опале, не мог действовать так, как должно, да и потом, когда ошибка прояснилась, не скоро оправился от печального своего положения, – сэр Теодорих жестом пригласил Артура следовать за собой. Тот оторвался от созерцания равнины и побрел за рыцарем по гребню стены к западной ее части. Серый лес смотреть, надо полагать. Ну, а как же на него не полюбоваться? Там эльфы живут…
– Тебе хвостик отгрызут, – пробормотал Артур.
– Что? – переспросил сэр Теодорих.
– Ничего, – Артур выжал улыбку и покачал головой, – так, мысли вслух.
Его провожатый понимающе кивнул, а Артур молча попенял себе за непочтительность и глупость. В конце концов, сэр Теодорих делает то, что должно. И делает, надо сказать, правильно. Сказок лишних не рассказывает, зря не запугивает, но и легкомыслия пагубного не допускает. Невеселое, конечно, занятие: выслушивать то, что давно знаешь наизусть, да не с чужих слов, а испытав на собственной шкуре, однако лучше уж это, чем расспросы любопытствующих рыцарей о том, кто да откуда новичок, присвоивший себе слишком громкое имя.
Когда Артур, выйдя от командора, вернулся к посту на воротах, чтобы забрать Миротворец и свой нож, охрана отнеслась к нему уже совсем не так, как при встрече. Рыцарь, тот самый, что прекратил едва не начавшуюся драку, представился сэром Августом. А возвращая оружие, спросил вежливо, но со странными огоньками в глазах:
– Артур Северный, тот, настоящий, не ваш ли предок, сэр Артур?
– Мой, – отрезал Артур.
Следовало бы вести себя более почтительно, но врать рыцарям было тяжело.
– А… – сэр Август прокашлялся, – а топор, простите за, может быть, неуместное любопытство, но не Миротворец ли это, сэр Артур?
– Миротворец.
Сержанты присвистнули. Все одновременно. Сэр Август строго глянул на них, и парни притихли, начали молча таращиться то на Артура, то на Миротворец, который юный рыцарь повесил обратно на седло.
– Я думаю, многим будет интересно узнать историю вашего рода, – задумчиво произнес сэр Август, – и, полагаю, раз уж вы владеете этим топором, вам найдется, что рассказать. Ибо всем известно, что Миротворец не стал бы служить человеку, неправедно на него посягнувшему.
Артур молча кивнул, не зная, что сказать и благодаря Небеса за то, что уже завтра сможет уехать из Сегеда. По возвращении, конечно, придется что-то придумывать, но об этом пусть болит голова у сэра Германа. Командор мастер сочинять сказки, неотличимые от правды. Сто лет назад он этим занимался, и, надо полагать, по сей день не разучился.
А на конюшне, едва успел Артур расседлать Серко, появился служка. Сунулся, было, к коню, увял под выжидательными взглядами что скакуна, что рыцаря, но уж в казармах разошелся – не удержать. Чувствовал себя хозяином. А Артура, соответственно, гостем или новобранцем, неизвестно еще, что хуже.
Вот ваша келья; вот это душевая комната; что такое душ знаете? Да? Ну, ладно; а включается так, а выключается вот эдак; а трапезная по коридору и через галерею; а в оружейную залу вдоль левой стены; а в молельню можно попасть прямо из казарм, если пройти через Залы Легенд и дальше…
Условия были самые походящие для закалки смирения и терпимости, без которых, как известно, христианину не жизнь. Но закалиться не получилось. Сам того не желая, Артур рявкнул:
– Молчать!
И служку вынесло из кельи.
Правда, почти сразу принесло сэра Теодориха. Но сэр Теодорих – это, все-таки, совсем другое дело.
Голос достойного рыцаря прервал унылые размышления:
– Итак, в основных чертах я вам все объяснил. Думаю, что на сегодня достаточно. Вы, сэр Артур, проделали длинный путь, надо и отдохнуть с дороги. Служки уже показали вам, где трапезная?
– Да. Спасибо, сэр Теодорих.
– Не за что. Мне приятно было побеседовать с вами, сэр Артур. Если появятся вопросы, вы всегда найдете меня либо в оружейной зале, либо на плацу. Обращайтесь. Буду рад помочь.
– Спасибо, – повторил Артур. Нырнул в низенькую дверь башни и буквально слетел по стертым каменным ступеням.
Достаточно! Видит Бог, на сегодня достаточно!
Во дворе было уже темно. Горели светильники на стенах. Когда Артур проходил мимо, они помаргивали: дозволенная магия или недозволенная, все едино Артур Северный ей помеха. Сменившаяся стража провожала настороженными взглядами. Артур поежился. Знал, что не выстрелят – не так натасканы, чтобы сдуру лупить в кого ни попадя, но чувствовал себя все равно неуютно. Пока еще запомнят его все здешние стрелки…
По ярко освещенному коридору он добрался до своей кельи. Тихо было вокруг: цитадель спала, бодрствовала лишь охрана, да сэр Теодорих, который, наверное, все еще стоит на стене, любуясь на мрачный Серый лес. Эльфов высматривает. Не любит он эльфов. Свои счеты есть, надо думать.
А у кого в Сегеде их нету?
Артур постоял в дверях, задумчиво глядя на аккуратно застеленную, узкую койку. Развернулся и вышел из кельи.
Через казармы, через Залы Легенд. Кажется, сюда перевезли все портреты из прежней цитадели в Шопроне. Строгие глаза рыцарей прежних времен провожали полуночника, не то осуждающе, не то с любопытством глядя в спину. За сто лет портретов прибавилось. Артур увидел знакомые лица и остановился.
Поздороваться.
Эти рыцари давно умерли. Все умерли, только командор остался с тех, давних-давних времен. Эти рыцари стали легендами. Здесь были портреты тех, кто оставил по себе особую память.
Артур смотрел в лица людей, которых знал когда-то живыми. Совсем не легендарными. Обычными. Настолько, насколько может храмовник быть обычным человеком. С кем-то довелось вместе драться, с кем-то – пить. Этот бесподобно играл в карты, а тот, страстный лошадник, утверждал, что даже за горами не сыщется скакуна лучше, чем его Пегас. Вот этот был, помнится, тяжело ранен в стычке у Ирзичени, и чтобы спасти его, пришлось прибегнуть к помощи недозволенной магии. А этот?..
Лицо знакомое. Очень знакомое, но никак не получается вспомнить, где же видел его. Суровый парень. Хотя, нет, не суровый. Просто кажется таким. А в бешеных синих глазах прячется тень улыбки…
Артур моргнул.
Отступил на шаг. Всмотрелся в портрет.
Фыркнул смущенно и пошел дальше. Встретить в Залах Легенд себя самого никому еще не доводилось. И то сказать, здесь вешали портреты умерших. Живой же, будь ты хоть трижды легендарен, изволь жить как все другие.
Дверь в молельню оказалась не заперта, открылась без скрипа, и Артур, затаив дыхание, вошел под темные своды храма.
Дома. Он, наконец-то, был дома. Пусть ненадолго. Пусть уже завтра снова придется уезжать, сейчас об этом можно забыть. Здесь цитадель ордена. Надежные стены, надежные люди. Дом. Мимолетно вспомнилось, что в Шопроне он так и не собрался зайти в храм. Хотя сделать это нужно было обязательно. Раньше не допустил бы такой оплошности.
Никакой вины за собой, Артур, однако, не почувствовал. А удивиться этому не успел. Улыбнулся в ответ на мягкую улыбку Пречистой Девы, услышал ее спокойную радость от того, что блудный рыцарь вернулся домой.
– Ты прости меня, пожалуйста, – пробормотал Артур, опускаясь на колени перед статуей Мадонны, – я, ведь, правда не знал, что столько времени пройдет.
А она не сердилась вовсе. Она вообще не умела сердиться.
Эта ночь покрывалом из сна5
Укрывает усталые вежды,
Но размеренна поступь, и взор
Прожигает удушливый мрак.
Я в желанье осилить до дна
Эту чашу, возможно, и грешен —
Но молитвы священный узор
Не отпустит Тебя до утра.
Мягкость глаз, и сиянье венца,
Ломкой ветвью изгиб орхидеи —
Ты моих непорочащих глаз
Не отвергнешь, тиха и мудра.
Я в желанье пройти до конца
Этот путь, может, самонадеян —
Но молитвы святого тепла
Не отпустят Тебя до утра.
Воскурив фимиам жарких свеч,
Устремляю возвышенно сердце,
И уверенно чертит рука
Россыпь слов, словно горсть серебра…
Я в желанье обнять хрупкость плеч,
Без сомненья, безумен и дерзок —
Но молитвы священной аркан
Не отпустит Тебя.
До утра.
Было так. Далеко-далеко в горах на севере, за пределами Единой Земли стоял в Ледяном перевале монастырь Приснодевы. Северная цитадель ордена Храма. Ледяной перевал был единственной дорогой, связывающей Единую Землю с Большим миром, переменчивым, таинственным и коварным. Эту-то дорогу и стерег монастырь: старик приор, два десятка рыцарей, столько же сержантов, и десять, редко – пятнадцать, послушников, страстно мечтающих стать рыцарями, но, в общем, и в сержанты согласных. Все лучше: полезнее и, безусловно, почетнее, чем пахать землю на полях-террасах или заниматься какими-нибудь ремеслами. Ведь любому известно, что единственные стоящие ремесла – это механика, а еще кузнечное и шорное дело. Прочее же годится лишь для тех, внизу, для мирян Зволанского медье, самого северного края Долины.
Горы были настоящие. Их покрытые снегом вершины скрывались в облаках, а когда светило солнце, белые шапки под очень синим небом слепили взгляд. Зимой бушевали там настоящие снежные метели, и даже козы иной раз срывались с обледенелых троп. Летом падали со склонов неисчислимые звонкие водопады, а земля на высокогорных лугах была мягкой и доброй.
Людям в Долине, гордо именующим эту долину Единой Землей, монастырь Приснодевы казался форпостом на краю света. А там, в горах, считали светом отнюдь не крохотные княжества внизу. Светом был мир вокруг. Только мир этот, огромный, жадный, раз за разом протягивал руки к объединенным княжествам. И хотелось порой спросить у тамошних владык: зачем? Зачем вам эта сухая земля, полумертвые реки, зараженные нечистью леса, колдуны, интуиты, демоны, неупокоенные мертвецы, проклятые русла, Пустоши, Развалины, Триглав, болота – все смерть, грязь, кровь и очень, очень много страха, такого, какой нельзя испытывать людям.
А они видели магию, могущество, все – из ничего, видели, как наложением рук излечиваются больные, как молниями с небес повергаются в прах армии, как по одному слову воздвигаются и рушатся горы. А еще они видели золото. Золото повсюду: золотое оружие, золотые петли дверей и оконные рамы, золото доспехов, конской сбруи, золотые следящие башни на недоступных им скальных отрогах. Они не понимали! Все это золото, серебро, самоцветы, всю свою магию – все, что так ценилось людьми Большого мира, Единая Земля отдала бы без малейшего сожаления за возможность жить без страха. Но там, в Большом мире, соглашались на страх и на смерть. Ради чего? Чтобы сложить нужные и полезные вещи в свои сокровищницы. Просто сложить – мертвым грузом, набором диковинных драгоценностей. А магия нужна была им, чтобы убивать друг друга. Они не видели и не хотели знать разницы между дозволенным магом, интуитом или колдуном. Они не понимали, почему одно можно, а другое нельзя. Они хотели владеть. Не забрать силой, так украсть. Не украсть, так, хотя бы, научиться…
Они шли, шли и шли. И даже когда шли с миром, за спиной у них была война.
Такие разные, но очень друг на друга похожие.
Ни купцы, ни тем более армии не могли пройти через Ледяной перевал без проводника. Бесполезно было составлять карты или запоминать дорогу: магия, она и есть магия. Конечно, хватало и предателей, предавали свои же, те, кого защищал монастырь. И случалось, войска приходили под самые стены, но… магия, она и есть магия. Однако последнее нашествие проломило все заслоны, и приор отец Лучан, после казни продажного проводника, а вместе с ним и Зволанского воеводы, вступившего в сговор с врагами, сказал, созвав братьев в зале капитулов:
– Одни мы их не сдержим. Нам нужны люди, и нужно оружие. Сэр Артур, вы отправитесь в Долину за подкреплением.
Если бы не строжайший устав, запрещающий разговаривать без разрешения, зал, наверное, загудел бы на сорок разных голосов. Во всяком случае, высказаться пожелали все. И хотя после первых выступлений ясно стало, что сводятся они к одной-единственной мысли: «такое путешествие слишком опасно для одиночки», тем не менее, каждый из рыцарей или сержантов почитал себя способным привести настоятелю наиболее убедительные возражения.
Отец Лучан выслушал всех. Потом заметил спокойно:
– Я могу отправить в Долину десяток бойцов, но тогда здесь станет на десять человек меньше. А можно послать одного лишь сэра Артура. Вы все знаете, кто будет хранить его в пути. Кто из вас усомнится в том, что эта опека надежнее любого сопровождения? Кроме того, дети мои, – он улыбнулся и развел руками, – на стенах важно количество, в опасном же пути – качество. А Ее рыцарю нет равных в бою.
Следовало бы возгордиться. Но Артур, хоть и не нажил ума к своим пятнадцати, гордиться боевыми навыками давно перестал. Во-первых, надоело. Во-вторых, велика ли гордость – убивать лучше всех?
Он запомнил текст донесения и через час после собрания, уже седлал Крылана.
– Будь осторожнее, мальчик мой, – повторял отец Лучан, как будто все другие слова забыл.
– Да ничего со мной не случится, – отмахнулся Артур, – съезжу и вернусь.
Именно это он и собирался сделать. Съездить в Долину и вернуться. Чем скорее, тем лучше. По возможности, без приключений. Хороший рыцарь не тот, кто, очертя голову, лезет в драку. Хороший рыцарь в любой драке должен остаться живым. Уж отцу-то Лучану следовало бы понимать, что рисковать собой понапрасну Артур не станет.
– Я не о дороге беспокоюсь, – сказал приор, рассеянно проверяя, как навьючены седельные сумки, – не о дороге.
Повернулся к Артуру, положил свою сухую, костлявую руку ему на плечо:
– Ты доберешься живым, мальчик мой, это я знаю. Господь хранит тебя, и Богородица не оставит своей милостью. Но там, внизу, все иначе, чем у нас. Ради Бога, мальчик, ради Бога и Пречистой Девы, что благоволит к тебе, ни с кем не говори о них. Молчи. Молчи обо всем, кроме дела, с которым явился, и постарайся вернуться как можно скорее.
Артур кивнул.
Молчать – это легко. Это у него всегда получалось. Но отец Лучан почел за лучшее дать объяснения:
– Если в Долине решат, что ты впал в ересь, тебя сожгут. Как мы здесь сжигаем не-мертвых. Это постыдная смерть для рыцаря. И глупая. Потому что ты, хоть и еретик, все-таки ближе к Господу, чем многие из братьев. Мне было бы жаль потерять тебя.
Все сказано. А за словами, между словами, куда больше, чем произнесено вслух. Тем и хорошо молчание – оно позволяет услышать.
Артур уехал.
Чтобы вернуться.
Увез просьбу о помощи, а вернулся с пятью сотнями бойцов. Он сделал все, что нужно. Он сделал все вовремя. Он успел…
Если бы не пятьсот рыцарей, которых, не задумываясь, отправил в помощь монастырю Приснодевы командор Единой Земли, крепость не удержала бы перевал.
Из этих пятисот выжило двести три человека.
Из защитников монастыря – только Артур.
И некуда стало возвращаться.
Спас его тогда сэр Герман. Действительно спас. И тело, и душу, и разум. Принял, как своего. Удержал от смертного греха… казалось, что незачем больше жить.
Единственный выживший из сорока братьев.
Тогда это казалось несправедливым.
Неправильным.
Ведь он дрался, дрался вместе со всеми, дрался наравне… и выжил. А они погибли.
Все.
Страшно вспомнить, но решил тогда, что Бог отвернулся от отца Лучана, разгневался за ересь.
Об этом не задумывался. Вообще ни о чем не задумывался. Смерти искал. А она, мразь, убегала. Лишь манила издали…
– Ты съезди туда, – посоветовал, в конце концов, сэр Герман, – съезди домой. Один. Вернешься, посмотрим, что с тобой делать.
Это было незадолго до того, как дороги свернулись в кольцо. И в равной степени болью и покоем осталась в сердце эта поездка.
Мертвый дом, он все равно остался домом. Артур обошел тогда крепость, восстанавливая в памяти разрушенные стены, наполняя жизнью опустевшие кельи… А церковь уцелела, хотя с тех пор, как погибли люди, никто в ней больше не служил, и Пречистая Дева ласково улыбнулась рыцарю, потерянно застывшему в дверях храма.
«Все, кого ты любишь, живы, Артур, – молчала она, – они помнят о тебе, они беспокоятся о тебе, они молят о тебе Бога, и молитвы их, поверь, не пропадают втуне. Не скорби об ушедших, мой рыцарь. Радуйся за них, спасенных».
Он поверил, потому что Ей нельзя было не верить. Он поверил, и сказал Ей спасибо, и Она приняла благодарность.
А на могиле отца Лучана Артур остался на всю ночь. Молился. То ли наставнику, то ли за него…
Отец Лучан погиб. А он остался жить. Значит, так нужно. Время еще не пришло.
И когда сквозь остатки стрельчатых окон алыми пальцами потянулось через двор рассветное солнце, Артур улыбнулся ему.
Время еще не пришло. Бог даст, время не придет еще долго.
Кто мог подумать, тогда, что сто лет пролетит незаметно и бесцельно?
* * *
А в цитадели ордена Храма этой ночью случился переполох. Тихий, правда. Этакий переполох на двоих. С сэром Германом с одной стороны и капелланом – с другой. Командора подняли с постели незадолго до заутрени, по чуть зябким с утра коридорам провели к молельне, шепотом предложили приоткрыть дверь…
Сэр Герман заглядывать внутрь не стал. Он и так понял, что хотел показать ему встревоженный капеллан: свет, озаряющий храм, но не имеющий источника; запах благовоний в неведомо откуда взявшемся ветре; и, конечно же, статую Богородицы… которая улыбалась. Удивительной, мягкой, чуть грустной улыбкой.
Улыбнувшаяся Мадонна – на сэра Германа в свое время именно это произвело самое сильное впечатление. Обычно визиты Артура в храм обходились без специальных эффектов, но командор имел однажды удовольствие наблюдать, как его «рыцарь для особых поручений», явился в молельню, будучи в некотором смятении чувств. Вот тогда все было именно так. И свет. И ветер. И Пречистая Дева.
– Лучше забудьте о том, что видели, преподобный, – вполголоса посоветовал сэр Герман озадаченному капеллану. – Просто. Забудьте.
– Это он? – спросил тот, почему-то зябко кутаясь в рясу, – вы только скажите мне, сэр командор, да или нет?
– Кто «он»? – уточнил глава ордена.
– Артур Северный, – выдохнул священник, – если это он, значит, Зло вернулось. Или пришло что-то иное, такое, с чем нам не справиться своими силами. Мадонна прислала своего Миротворца…
– Миротворец – это топор! – шепотом рявкнул командор.
– А вы на меня не орите! – так же шепотом огрызнулся капеллан, – я архивариус, мне лучше знать. Считаете нужным сохранить его возвращение в тайне – ваше дело. Я болтать не буду. Но шило в мешке все равно не спрятать. Особенно, такое шило.
– Я подумаю, – уже более мирно пообещал сэр Герман, – я подумаю, а вы пока забудьте.
– Как скажете, сэр командор, – капеллан поклонился и, неслышно ступая, убрел по коридору в Залы Легенд.
А ведь он прав, Артур вернулся неспроста.
Конечно, можно объяснить все просто: Фортуне что-то стукнуло в седую башку, вот он и вытащил из запасников свое самое серьезное оружие. Но объяснение это не объясняет странных неровностей в движении призраков, принимаемых здешними учеными за небесные светила. Светил, разумеется, никаких нет: и солнце, и планеты и даже звезды исчезли после Дня Гнева, тени их, однако же, остались. И они, порой, набегают друг на друга очень удачно и вовремя. Сто лет назад, когда Братьев нужно было спрятать от рыцарей Кодекса, а путь в Большой мир оказался отрезан, как по заказу открылась Теневая лакуна, потайной кармашек Единой Земли.
И закрылась.
Как по заказу.
То-то было весело, то-то хорошо…
Сэр Герман вернулся в келью, вытянулся на койке, поверх тонкого одеяла. Сон не шел. Какой уж тут сон?
«Феномен Братьев», век бы о нем не слышать. Иляс Фортуна, не задумываясь о причинах, ухватился за следствие и использовал Братьев там, где было не обойтись без чуда. Откуда они взялись, зачем, что делают среди людей на самом деле – это не имело значения.
– Это не беспокоит меня, – заявлял профессор, – это не должно беспокоить вас. Из каких источников текут наши реки? По каким законам происходит движение в здешней атмосфере? Откуда, в конце концов, появляются все эти клады? Разве вы знаете это? Нет. И, тем не менее, используете и воду, и ветер, и уж, конечно же, золото. Чудеса – есть область для науки непонятная, не поддающаяся объяснению, но кто сказал, что мы не должны получать от чудес хоть сколько-нибудь пользы?
Они много спорили об этом, о том, что профессор называл этикой утилизации чуда. Они спорили, а Братья творили свои чудеса, оплаченные кровью. Это потом, в песнях, окружили их сияющим ореолом героизма: все-то им было легко; со всем они справлялись, шутя; совершали невозможное, а потом отправлялись в любимый кабачок. Пили, любили женщин, убивали врагов.
Кто вспомнит сейчас, как, вкрапляя в матерщину редкие междометия, поминал Артур и магов, и орден, и всю Единую Землю, когда выяснялось, что за одной напастью уже пришла другая? И сил нет. И не поднять оружия. И все, что хочется, это спрятаться в какой-нибудь тихий уголок, свернуться там клубочком и умереть. Но глыбами ледяными валятся слова: «если не вы, то кто?»
И срывается черная брань с губ изящного красавчика Альберта. Альберта, который всю жизнь, сколько помнил себя, провел за книгами, и знать-то не должен подобных слов.
Со всем справлялись шутя.
Убивали и умирали, и в живых оставались чудом, хранили друг друга колдун и рыцарь, разум и сила, побратимы или все-таки братья, неведомо из каких далей явившиеся в Единую Землю.
Очень вовремя явившихся. Как раз тогда, когда творилось здесь нечто страшное, недоступное пониманию, неистребимое. Когда надеяться оставалось лишь на чудо.
– Нельзя романтизировать их, – говорил Фортуна, – нельзя относиться к ним, как к людям.
Сэр Герман был согласен: нельзя. Орудия Господа или Падшего, даже принявшие человеческий облик, оставались орудиями. Но когда он окружал Братьев романтическим ореолом, они становились менее живыми. Как бы, не настоящими.
Стоило увидеть их – совсем обычных мальчишек – и слова Фортуны теряли всякий смысл.
* * *
Северные горы появились из ничего, точно так же, как болота на востоке, юге и западе. Как будто Господь в День Гнева накренил земную плиту, и один ее край окунулся в море, превратившись в трясинное тесто, а второй поднялся к небесам, став могучим горным хребтом.
Когда-то в горах действительно стояла цитадель: там приходилось держать заставу, чтобы знать об изменениях снаружи, чтоб хотя бы примерно представлять к каким еще неожиданностям должны быть готовы люди, не пришедшие в себя после Дня Гнева. А потом связь с монастырем прервалась. Донесения, время от времени поступавшие с караванами, уверяли, что все там, на севере, идет своим чередом, неполадки со связью объяснялись причинами самыми естественными… Вообще же, северные земли с самого начала оказались отрезанным ломтем. Отделенные от княжества Обуда сотнями километров Пустошей, они существовали, как бы, сами по себе. Там и жили те, кто когда-то не пожелал перебраться на более безопасные территории, сам, добровольно отказался от защиты. Вольному воля. Орден Храма никогда не располагал достаточным количеством бойцов, чтоб еще и навязывать свою поддержку там, где, она не требовалась.
Если северяне считают, что им достаточно одного монастыря и четырех десятков братьев, если сами братья полагают, что способны выполнять свои обязанности без поддержки с юга, тем лучше. Тем легче.
Так и осталась в горах полузабытая застава. С магом во главе, с рыцарями, каждый из которых стоил двоих братьев из Единой Земли, с мистико-еретическим уставом. Не то крепость, не то обитель праведников, в окружении восторженно почтительных мирян, в ореоле таинственного могущества.
Сообщение с Единой Землей было неровным, то оживлялось, то затухало на годы, и северяне приспособились торговать с Большим миром. Когда находилось с кем.
И воевали. Удерживали перевал, охраняли свою землю и землю за спиной, защищали Долину, которая полагала, что стряхнула с шеи ненужную обузу. Помощи не просили, знать о себе не давали, молились Богу, лишь на него и надеялись. Мир вокруг менялся, мир внизу оставался неизменным. И с теми, кто жил по ту сторону гор, смешивали храмовники свою кровь, у них перенимали приемы боя, правила вежливости, языки и ремесла.
Другие люди. Совсем другие, чем здесь.
Опасные. Потому что привыкли далеко смотреть и многое видеть. Никогда не знали стен, не давило их кольцо болот вокруг, не чувствовали они, как медленная гниль точит всех, кто живет внизу. Лучше всего было бы, если б эти люди, считавшие себя рыцарями ордена Храма, так никогда и не встретились со своими братьями.
Жаль, в жизни редко бывает, как лучше. Обычно – как получается.
Артур, чтобы добраться до Шопрона и попросить помощи, в одиночку проделал путь, на который не отважился бы никто из братьев Единой Земли. Отчасти, конечно, потому, что братья знали, сколько нечисти бродит по Развалинам, какие твари населяют Пустоши, а уж о том, что живет в Цитадели Павших и говорить не приходится.
Отчасти.
Сэр Герман никогда и ни за что не отправил бы по бездорожью даже сотню бойцов. Когда у тебя под рукой всего десять тысяч, не станешь целую сотню отправлять на верную смерть.
Артур добрался до Шопрона живой и невредимый. Позже выяснилось, что по дороге он разнес капище друидов. Всех убитых похоронил по христианскому обычаю… Добрый мальчик, ничего не скажешь. Нечисть от этого места до сих пор шарахается, а ведь сто лет прошло.
Приехал. Пересказал донесение.
Сэр Герман помнил.
Когда он понял, чего хочет от него, командора Единой Земли, неведомый приор полузабытого монастыря, не поверил сначала. Через Ледяной перевал шла армия, армия, состоящая из людей, и настоятель – священник – просил другого священника оказать ему помощь в убийстве.
Туда можно было отправить Недремлющих, вот кому убивать себе подобных не возбранялось: и убийство, и защита людей входили в их обязанности. Но, слушая подробности о количестве наступавших, об их вооружении, технической оснащенности, ресурсах и мобильности – толковый такой отчет одного военачальника другому – сэр Герман понял, что тут Недремлющими не обойтись. Отправь на север хоть все двадцать тысяч гвардейцев и пятитысячную армию рыцарей Кодекса, в этой войне они ничего не смогут сделать.
А храмовники не убивали.
Людей – никогда.
Были в ордене специальные бойцы, чьи грехи брали на себя избранные капелланы, но бойцов тех насчитывалось десяток на весь орден.
– Ты понимаешь ли, мальчик, чего хочет от меня твой командор? – спросил сэр Герман.
– Артур, – строго поправил его гонец, и добавил, тщательно выбирая слова: – я не хорошо знаю вашу речь. Мы просим. Вы помогаете?
Он почти не знал языка.
Он свободно говорил и читал на латыни, греческом, иврите и каких-то сложнейших восточных диалектах, он разбирался в «языке магов» и как родные знал древние, до Дня Гнева существовавшие наречия, он был полиглотом, но об этом сэр Герман узнал гораздо позже. А тогда понял только, что прибывший с севера гонец пересказал ему послание своего настоятеля, не понимая, о чем говорит. Что он с трудом способен связать два слова на языке объединенных княжеств.
«Высокогорный дикарь…»
Отец Лучан запрещал Артуру разговаривать без особого на то дозволения. «Фанатик, – сэр Герман не знал смеяться ему или ужасаться этаким строгостям, – средневековье какое-то…» Ему никто не объяснил тогда, что есть слово и есть Слово, что невозможно предсказать заранее, чем обернется сказанное Артуром, что в облике синеглазого мальчишки с лицом аскета воплотилась непонятная, капризная сила, и сила эта, порой, дает о себе знать самым неожиданным образом.
А отец Лучан слишком любил своего ученика и слишком боялся суровых законов Единой Земли, чтобы рассказать об Артуре хоть сколько-нибудь подробно. Он, без сомнения, надеялся, что, когда нашествие будет отбито, рыцари из «Долины» – там, в горах, они называли объединенные княжества просто Долиной, словно речь шла о территории размером с чайное блюдце – уберутся обратно в свои монастыри, и жизнь войдет в обычную колею.
Долгожитель, как и любой маг, отец Лучан, кажется, полагал себя бессмертным…
Да, он был магом. Интуитивным. И чудеса, которые творил, списывал на волю Божью с необыкновеннейшей легкостью.
Познакомившись с приором, командор Единой Земли долго не мог решить, как же к нему относиться. То ли отдать на суд рыцарей Кодекса, то ли закрыть глаза и помнить лишь о том, что все, сделанное отцом Лучаном, делалось во славу Божию, и на благо ордена Храма.
Сэр Герман помнил тот бой, помнил поименно каждого из своих бойцов, сложивших голову на Ледяном перевале, на подступах к Пригорскому тракту. Он потерял тогда почти триста человек. Отец Лучан – всех. И то, что Артур остался жив, командор счел знаком свыше. Поиск и толкование таких знаков – заразная болезнь. И если бы он знал, что синеглазый рыцарь был живым талисманом монастыря Приснодевы, если бы знал, что в любом его слове, в любом поступке видели братья-северяне особый смысл, если бы понял, что для здешних мирян Артур – живой святой, безгрешный посланец Небес, он, пожалуй, позаботился о том, чтоб мальчик присоединился к своим погибшим братьям. Но – откуда бы? Командор Единой Земли подхватил заразу, даже не подозревая об этом.
Синеглазый чужак, ученик еретика и сам еретик, молчаливый и замкнутый, все свободное время проводящий в молитве, Артур должен был остаться в ордене. Да, на него будут коситься. Да, он многим покажется странным. Да, ему придется нелегко. Но он выжил. Единственный из сорока братьев. Значит, кому-то это было нужно.
Нелегко, впрочем, пришлось не Артуру. Вот уж кому было наплевать, кто и как к нему относится. Нелегко пришлось самому сэру Герману.
Он сразу отправил новичка «в поле». Обычная работа: охрана караванов, зачистка лесных опушек, присмотр за друидами, которые так и норовили обосноваться где-нибудь и всерьез заняться чем-нибудь гнусным.
Обычная.
Мальчик поначалу казался одержимым. Он сам себе не мог простить, что уцелел в том бою. Смерти искал. Но куда там! В Единой Земле бойцов, равных ему, никогда не водилось. Ни среди людей, ни среди нечисти.
Чужак.
Артур-с-Севера.
Артур Северный. Вот это, последнее, прозвище, прижилось. Стало именем.
Потом, он, вроде, отошел слегка. Кое-кто из братьев даже разговаривать с ним научился. В смысле, вытягивать слова, кроме коротких «да» или «нет», в ответ на прямые вопросы.
Сэр Герман решил, что самое трудное позади. В первый и в последний раз он так решил. И тогда же понял, что, имея дело с Артуром, уверенным нельзя быть ни в чем. Но кто же мог предположить, что парень свяжется с интуитами. Нет, не в драку полезет, с риском погибнуть, а как раз наоборот.
В ордене снимали голову за меньшее. Несанкционированные контакты с дикими магами были строго запрещены Уставом. Если же, все-таки, подобное случалось, и рыцарь, ради спасения своей жизни или получения важных сведений вступал в сделку с интуитом, он обязан был доложить об этом при первой возможности. Дикого мага убивали, а на провинившегося рыцаря накладывали епитимью. Достаточно суровую, чтобы остальные братья поняли: колдунов лучше избегать.
Уничтожение их – задача Недремлющих, и незачем храмовникам подставлять свои головы, сражаясь на чужом поле.
– Как ты посмел? – рычал сэр Герман на Артура, с горечью понимая, что ругать этого кретина уже бесполезно, слишком далеко разошлись слухи, и ничего не придумать, чтобы спасти парня от святейшего трибунала. От костра. Такой боец пропадет! Такой боец… – как ты посмел связаться с колдуном, и не доложить об этом немедленно?!
– Он маг, а не колдун. А вы бы его убили, – Артур нахмурился, – мне это зачем? Он же дите совсем, и зла никому не делает.
– Любой, кто занимается недозволенной магией – колдун. Колдунов надо убивать. Ты знаешь Устав наизусть, Артур Северный, там черным по белому написано, как нужно поступать с дикими магами.
– Колдуны – это совсем другое, – в синих глазах не было ни страха, ни вины, одно лишь удивление, – а магов спасать надо. Они Бога не знают.
– Спасать? – сэр Герман, обычно спокойный, едва не хрястнул кулаком по столу, но удержался. Побоялся за столешницу. – Ты идиот! Недоумок! Любой младенец знает, что колдуны не могут быть удостоены таинства. Они – нечисть. Они бегут от святых знаков, как оборотни и мертвяки. Они…
– Да не от знаков они бегут, а от вас, – невежливо прервал его Артур, – вы ж с оружием на них кидаетесь, что им еще остается? А Господу они угодны. Так же как мы. Как все люди.
– От нас, значит, бегут? – злость перекипала, превращаясь в яд, похуже, чем у гадюки, – оружия, боятся? А Господу угодны? Откуда бы тебе, благородный сэр, знать, что угодно и что не угодно Господу. Ты у нас кто? Его святейшество патриарх?
– Патриарх до Дня Гнева был, – невозмутимо возразил синеглазый еретик, – а Господь… Ну, я знаю, что ему угодно. Он же со мной. Всегда. Как имя и душа.
Сэр Герман остолбенел. Прекратил ходить по кабинету и уставился на Артура, так, словно у того появился третий глаз на лбу:
– Как ты сказал? – переспросил он.
– Про патриарха? – уточнил юноша.
– Про Бога, – рявкнул командор.
– Я сказал, что он со мной, – все так же спокойно повторил Артур, – всегда со мной, как мое имя и моя душа.
– Ага, – сэр Герман кивнул, – угу, – пробормотал ошалело, покачивая головой. Снова посмотрел на рыцаря: – а не слишком самонадеянно с твоей стороны, дитя мое, утверждать, что Господь всегда с тобой?
– А с вами разве нет? – изумился Артур.
Сэр Герман щелкнул зубами, и не нашелся, что ответить.
Он спас своего рыцаря от костра. Это стоило трудов, это стоило денег, но ни разу потом не пожалел командор о том, что не позволил событиями идти своим чередом.
Богородица действительно улыбалась. Гулял по храму ветер, светились стены. И кем бы ни был Артур Северный, очень скоро ставший рыцарем для особых поручений с очень особыми полномочиями, он, право же, был слишком ценен, чтобы умереть на костре.
«Нельзя относиться к ним как к людям…» Да. Нельзя. И нельзя не любить Артура, аскетичного фанатика, бешеного еретика, улыбчивого грешника, невинного и чистого, как будто его предки не вкусили запретного плода.
И если Бог действительно с ним, если это Божья воля – появление Артура в Единой Земле в черные для княжеств времена, значит, капеллан прав: Зло явилось вновь. И Братья вернулись в мир, чтобы совершить очередное чудо.
Или погибнуть. В конце концов, рано или поздно погибают все.
День Гнева
…командир особого подразделения. Всей особости – умение командира ходить сквозь стены, приказывать так, что нельзя не подчиниться, да своеобразная биохимия. А в подразделении пять человек: сам командир, техник, связист, медик и… священник. Священник нужен, потому что на командира иногда «находит»!
Вот, как сейчас, например.
В шлемофоне зашептал голос медика:
– Мастиф, тебе нужна передышка. Обойдемся мантрами или пусть подключается Кристо?
– Обойдемся, – решил Мастиф, присаживаясь у стены, – читай свои мантры, Илясик.
Он прикрыл глаза, продолжая, впрочем, внимательнейшим образом сканировать пространство вокруг, а Иляс монотонно забормотал на привычно непонятной тарабарщине.
«Понимать тебе и не обязательно, – сказал он однажды, когда Мастиф попросил растолковать, о чем же говорится в нескольких вразнобой повторяющихся строчках, – я врач, мне виднее. Главное, чтобы работало».
Работало.
И Мастиф однозначно предпочитал заклинания медика молитвам отца Кристиана. От молитв неудержимо клонило в сон. Желание убивать проходило, но вместе с ним пропадала всякая охота делать еще хоть что-нибудь.
– Ты бы подумал о чем-нибудь, – попросил Иляс, – не сосредоточивайся на мантрах.
Да. Сосредоточиваясь, Мастиф начинал сопротивляться, и штатный колдун, проходивший в документах под обозначением «медик», не мог преодолеть это сопротивление. Да и кто бы смог?
В Семье у каждого была какая-нибудь особая способность. Дед, вот, начал сосать кровь еще при жизни, и умел насылать чуму и мор на города и армии. Сейчас времена изменились, и от нынешних болезней старик шипит и плюется, но, тем не менее, приспичит, разберется и с ними. Отчим, убежденный вегетарианец, не имеет дела с людьми, зато повелевает стихиями, и для него не составляет труда учинить что угодно, от грибного дождичка до двенадцатибалльного землетрясения. Младший брат, убитый Готом, творил чудеса с животными и разного рода механизмами. А Мастиф, или, официально, полковник Невилл Гюнхельд, хоть и не принадлежал к Семье по крови, тоже кое-что умел. Сквозь стены вот ходил. Жаль, с собой никого взять не мог. Никого живого. Все-таки, вдвоем было бы легче. Рассыпаться на молекулы с тем, чтобы собраться снова по ту сторону препятствия совсем не сложно, куда сложнее подчинить себе целую группу людей, особенно религиозных фанатиков. После каждой подобной вылазки нужен долгий отдых. Настоящий отдых, а не заклинания и молитвы.
Чтобы не вспоминать о заклинаниях и не мешать Илясу работать, он вспомнил о молитвах. О первом вечере в замке отчима. В настоящем волшебном замке. Пятилетний Невилл тогда впервые столкнулся с магией и, переполненный впечатлениями, уставший от любопытства и восторга, отправился спать на закате. Он преклонил колени возле своей кровати, намереваясь поблагодарить Бога за все чудеса, уже случившиеся и еще предстоящие, и помолиться за отца, чтобы он не скучал по нему и по маме там, на Небе, а мама, вошла в спальню и сказала:
– Не надо, сыночек. Не вспоминай Господа на закате и на рассвете. Здесь… здесь это не принято.
– Ну как? – поинтересовался Иляс, – лучше?
– Да. Спасибо.
Стало и в самом деле полегче. Чтоб сбросить остатки агрессии, Мастиф саданул кулаком по стене. Потом шагнул в ту же стену и вышел за спинами очередной четверки Провозвестников.
– Не двигаться…
ГЛАВА VI
В «Звездне» Артур брата не нашел, хоть и договорились о встрече загодя. Проспал младший? Это сколько ж спать надо: уже и повечерие отслужили. Артур оглядел переполненный зал, поймал взгляд Брюхотряса и подозвал его:
– Вина и воды.
Милрад исчез, появился обратно меньше, чем через минуту, торжественно водрузил на стол поднос с двумя кувшинами:
– Отужинать изволите?
– Не изволю.
– Ежели брата своего ищешь, – с легкостью переходя на «ты» сказал Милрад, – так он не здесь ночует, а, вроде, дома у себя. А музыкант колобродит где-то. Вчера всю ночь куролесили. Даже вот и не пойму, прибыль мне с вас троих или так, баловство.
– Тебе поговорить не с кем? – уточнил Артур, усаживаясь за пустующий стол с дурацкой табличкой, – или дело есть?
– Да какое у меня может быть дело к господину рыцарю?
– Тогда вали.
– Ну, разве что, так, дельце небольшое. Совсем-совсем махонькое.
Артур молча уставился в переносицу Брюхотряса.
Тот плюхнулся напротив и, перегнувшись через стол, зашептал:
– Брат-то твой девочку у меня увел.
– У тебя? – худое лицо рыцаря чуть осветилось ехидной улыбкой. – Девочку?
– Ну, служанку мою. Ту, рыженькую, может, помнишь?
– Тощая такая, – кивнул Артур, – глазастая. Куда он ее увел?
– Да домой к себе, – досадливо объяснил Милрад.
– Что, правда?
Ехидная улыбка сменилась озадаченной. Артур на секунду задумался, хмыкнул в ответ на собственные мысли. Вспомнив о Брюхотрясе, поднял глаза:
– Ну, увел. А я при чем?
– Так ведь, – трактирщик поправил фартук, на удивление чистый фартук, надо заметить, – деньги же. Она ведь, Ветка-то, весь вечер в понедельник, считай, не работала, а это от дня половина, и всю неделю потом я ее не видел. Пятница на исходе – нет девки. Брат твой ей, конечно, даст чего-нибудь, но разве ж я хоть одну бани увижу? Сплошной получается убыток.
– Ты ей сколько платишь? – поинтересовался Артур, наливая себе вина и разбавляя его свежей водой из кувшина, – или она за кормежку работает?
– Да кто нынче за кормежку работает? – грустно вздохнул Милрад, – плачу, как не платить? Двадцать баней в день плачу. А по праздникам – тридцать. Да еще половина того, что ей сверху дают, ей же и остается. Да если приглянется кому, я ж не мешаю, опять же, половину ей оставляю. Ну, и кормлю, понятно. Когда одежонки… Все за мой счет.
– Живет, как герцогиня, – понимающе кивнул синеглазый храмовник, – значит, платишь ты ей пять баней в день. А по праздникам – семь. То, что девчонка помимо тебя заработает, отбираешь. Кормишь… может, конечно, и кормишь, но худая она какая-то, – он неодобрительно поморщился, – лучше надо кормить. А про одежку я и вовсе молчу. В тряпье у тебя девчонка ходит. И что у нас получается, если все сосчитать? Праздников на неделе не было… – он задумался, производя в уме какие-то сложные вычисления.
Милрад молча сопел, уже жалея, что затеял этот неудобный разговор. Забыл, что ли, как оно, с храмовниками связываться. В прошлый раз этот красавец от души поиздевался, всего одну бани сверх положенного накинув. И сейчас с него станется столько же предложить.
– Девятнадцать баней, – кивнул, наконец, тамплиер.
– Премного благодарствую, – Милрад приподнялся для поклона.
– С тебя, – невозмутимо продолжил храмовник.
Трактирщик сел. Встал. Сел обратно.
– Вы, сэр рыцарь, шутить изволите?
– Я? – удивился Артур.
Брюхотряс вынужден был признать, что на шутника этот молодой тамплиер никак не походил. Но за что?!
– Следовало бы, конечно, больше взять, – рыцарь отпил вина, – хм… неплохо. Дождался из Средеца каравана?
– Дождался, – процедил Милрад, не склонный сейчас обсуждать достоинства или недостатки своего погреба.
– Дороговато, поди, обходится. Публика у тебя здесь, – Артур снова обвел взглядом обеденный зал, – так себе публика.
– Для дорогих гостей вино, – пробурчал Брюхотряс, – вроде тебя вот.
– Угу, – рыцарь поощрительно улыбнулся, – молодец. Ко мне ты со всем почтением, брата тоже не обижал, поэтому и я к тебе с душой. Девятнадцать баней: в половину от того, сколько ты своей Ветке платишь, это разве деньги? Так, воспитательный момент.
– Да за что?! – взвился Милрад, теряя остатки терпения и осторожности, – с меня-то за что деньги брать?
– За вранье, – Артур допил вино, вновь наполнил кружку, – ты сколько накинул сверх того, что на самом деле платишь? Пятнадцать баней за будни и аж двадцать три – за праздники. Считай, тридцать восемь, так?
Брюхотряс попытался счесть вопрос риторическим, но под выжидательным взглядом рыцаря долго молчать не смог. Проворчал:
– Ну, так.
– Именно на эту сумму ты хотел меня обжулить. Так? Можешь не отвечать, у тебя по лицу все видно.
Милрад отвечать и не собирался. Хватит уже. Наотвечался. Как бы сразу на десяток леев не влететь.
– Ты, я думаю, знаешь, что в ордене не любят жуликов, – терпеливо продолжал объяснения золотоволосый тамплиер, – и обычно ту сумму, на которую нас пытаются обмануть, мы у обманщика же и отнимаем. В наказание.
Голос у него был спокойный, дружелюбный, слегка наставительный.
Милрад слышал о правиле, упомянутом Артуром, но до сих пор почему-то не относил его к себе. Может быть потому, что не считал себя жуликом?
– А значит, – продолжал рыцарь, – мне следовало бы затребовать с тебя тридцать восемь баней, ровно столько, сколько ты пытался накинуть сверх реальной суммы. Однако принимая во внимание уже упомянутые мной некоторые твои достоинства, я скостил долг. Вполовину. Это серьезная скидка, не так ли?
И вновь яркие глаза вперились в Милрада с терпеливым ожиданием.
Нужно было либо соглашаться, либо спорить. Девятнадцать баней… Не те деньги, из-за которых стоит рисковать.
– Серьезная, – угрюмо пробормотал Брюхотряс.
– Я рад, что ты все понимаешь, – Артур кивнул, – плати.
Милрад, про себя на чем свет стоит костеря орден Храма, всех храмовников вместе и этого, синеглазого, на особицу, отсчитал девятнадцать баней самыми маленькими, матово-желтыми монетками, швырнул мелочь на стол и встал.
– Много добрых слов вспомнил? – поинтересовался Артур, набивая трубку.
– Мне работать пора.
– А ты не спеши, – рыцарь откинулся спиной на стену и закурил, с любопытством разглядывая Брюхотряса, – я думал, ты с первого раза усвоишь, что обманывать нехорошо. Сейчас вижу, что и со второго не все тебе понятно.
– Да пошел ты, – досадливо буркнул Милрад, – учить он меня будет.
– Если не я, то кто? – Артур был сама безмятежность, – мне сюда еще не раз заходить придется. Гость я и вправду дорогой, это ты верно подметил. Так хрена ли ты, Брюхотряс, сам себя в убыток вгоняешь?
Милрад так растерялся от этого «хрена», услышать о котором от благочестивого рыцаря, было делом ну никак не возможным, что даже возмутиться толком не смог. Неубедительно переспросил:
– Я?
– Ты, – храмовник вновь огляделся, – «Звездень» – хороший трактир. Грязновато тут, конечно, но я привык. И мне хотелось бы, дорогой хозяин, чувствовать себя здесь… удобно. Да, пожалуй, что так. А пока ты меня обманываешь, о каком удобстве можно говорить?
Милрад передумал уходить и повернулся к рыцарю:
– Ты это о чем? И когда ты к «Звездню» привыкнуть успел? Я тебя здесь второй раз вижу.
– Еще я не люблю лишних вопросов, – Артур качнул трубкой, словно пометку сделал в Милрадовой памяти, – и мой брат, кстати, тоже. Итак, я хочу, чтобы нам здесь было удобно. Я хочу, чтобы ты прекратил свои попытки меня обжулить. И я хочу, чтобы моя комната и вот этот стол всегда были свободны.
– За этим самым столом… – взвился было Брюхотряс.
– Не-а, – рыцарь мотнул головой, – не за этим. Но место то же самое, тут ты прав. А Миротворец, кстати, это топор. Так вот, если ты готов перестать обманывать, мы договоримся о том, сколько стоят мои пожелания. Если нет, я найду другой трактир. Хотя, надо сказать, «Звездень» удобно расположен. Ну, так как?
– Чтобы стол свободен был? – Милрад призадумался, начал было считать, встретил чуть насмешливый взгляд Артура и сбился с мысли. И хорошо, что сбился. Потому как, начав пересчитывать, поймал себя на попытке накинуть пару-тройку леев.
– Сорок два за день.
– Вполне обучаем, – с удовлетворением отметил тамплиер, – в качестве пряника, пусть будет пятьдесят. Вот, держи, – он достал из кармана и поставил перед Милрадом маленький кошелек из тисненой кожи, – здесь пятнадцать «больших львов». И, будь любезен, не забывай, что если попытаешься обжулить меня или, тем паче, моего братишку, эти львы тебе долго помниться будут.
– А ты не грозись, – проворчал Брюхотряс. Кошелек исчез где-то в складках его фартука, – мы, знаешь, пуганые.
– Ты уже рассказывал, – хмыкнул Артур, – да, и эту дрянь можешь забрать, – он кивнул на рассыпанные по столу десять медяков.
И тут же забыл о Милраде, уставившись за спину трактирщика. Тот шустро сгреб мелочь, потом обернулся к дверям. Так и есть, в «Звездень» явились чернявый братец храмовника и Ветка, сияющая, как новая сковорода. Вот паршивка! Хотя, сейчас-то, вроде, и не за что на нее сердиться.
Брюхотряс почесал пузо под фартуком и убрел на кухню. На Ветку не рявкнешь, пока рыцарь здесь, так надо хоть поварят обругать.
* * *
Альберт проводил взглядом удаляющегося трактирщика, потом заглянул в стоящий перед братом кувшин:
– О! Вино.
Заглянул во второй:
– Ага. Вода.
Подозвал поближе заробевшую отчего-то девушку, и сообщил Артуру:
– Это Ветка.
– Я знаю, – старший курил, откинувшись на стену. По рыжекудрой девице лишь скользнул рассеянным взглядом, – и что?
– Ты запас слов на сегодня весь извел уже? – поинтересовался Альберт, усаживаясь за стол и кивнув Ветке: садись, мол, не бойся.
– Весь.
– И на кого же?
Артур молча глянул в сторону кухни.
– Милрад? – удивился Альберт, – с ним-то ты о чем говорил?
– Жить учил.
– Не искалечил хоть?
– Нет.
– Ну, тогда ладно. А я тут, знаешь, подумал, пока тебя не было…
В ярких глазах Артура отразились недоверие и легкий скепсис.
– Да, подумал, – с нажимом повторил Альберт, – я это умею. Так вот, дом наш совсем запущен, и надо бы кому-то навести там порядок. Отремонтировать все, обставить и вообще. Мы-то заняты будем, может, стоило бы кому-нибудь это дело передоверить?
– Кому? – Артур перевел взгляд с Альберта на Ветку. Потом обратно. Пожал плечами: – зачем спрашиваешь, если – уже.
– Ну, для порядка…
– Ужинал?
– Да.
– Скажи Милраду про девицу. И найди музыканта. Пойдем, дом покажешь.
– Безымянному сказать, чтобы туда подходил?
– Да. С лошадьми.
– Мы что, прямо сегодня поедем?
– Да.
– Ты же пять дней…
– Пойдем, – устало повторил Артур. Положил перед Веткой несколько монет: – это хозяину отдай. За вино.
Подхватив лежащий рядом топор, рыцарь прошел мимо брата к выходу. Альберт поймал растерянный взгляд девушки, скорчил гримасу:
– Не в духе нынче. Сам пока не пойму. Но ты не бойся, он, вообще-то добрый.
– Ага, – глаза ее снова стали серыми, – он с тобой даже не поздоровался.
– Поздоровался, – маг поцеловал ее в нос, – ты просто не слышала.
* * *
– Что на тебя нашло? – Альберт шагал рядом с братом, время от времени делая попытки заглянуть ему в лицо, – я тебя таким никогда не видел.
– Видел, – Артур проводил взглядом проехавшую мимо всадницу в амазонке, – она ведьма.
– Кто? Она? – Альберт оглянулся на даму.
– Ветка.
– Ведьма?
– Дикая.
– Да с чего ты взял?
– Пятница.
– И что? А, ну да, понятно.
Альберт замолчал и нахохлился, уставившись в мостовую под ногами. О том, что Артур во время своего варварского поста становится особенно чувствителен к магии, он знал. Сегодня действительно пятница. Старший постится. И значит, скорее всего, насчет Ветки он не ошибся. Она ведьма.
– Ну и что?
– Да ничего.
– Ты из-за этого бесишься?
– Нет.
– А в чем дело?
– Да не знаю я, братик, – Артур склонил голову в ответ на приветствие орденского патруля, – не знаю. Я всю ночь молился, поздороваться надо было, поговорить. А сюда приехал… и вот так. Я в Шопроне ни в один храм не зашел.
– Почему?
– Мне это тоже интересно. А еще интереснее то, что мне как-то и не хочется.
– Умнеешь, может быть? – предположил Альберт. Понял, что пошутил неудачно и добавил: – извини.
– Да ладно, – Артур махнул рукой, – что с тебя взять? Ветка, кстати, крещеная.
– И что?
– Так.
– Ты в самом деле хочешь ехать прямо сегодня?
– Хочу, – рыцарь вздохнул, – но не могу.
– Устал, – понимающе сказал Альберт.
– И устал, и правую заднюю перековать надо.
– Э-э… ты о ком?
– О Серко.
– В смысле, о лошади?
– В смысле, да, – в голосе старшего наконец-то прорезалась язвительность, – а кто еще может расковаться?
– Я, вообще-то, о тебе говорил?
– Ну? – неприятно удивился Артур.
– Баранки гну, – блеснул Альберт остроумием Варга.
Старший не оценил. Вообще не отреагировал. Шел себе, по сторонам смотрел. На что там особо смотреть, спрашивается? Улица как улица. По вечернему времени немноголюдная. Чистая, конечно, не то, что окраинные, ну, дома, опять же, получше. Так ведь и выбирали с умом, когда искали, где поселиться.
Некоторые покойнички, из знатных, тоже решили в свое время, что негоже им по окраинам с кладбища уходить, и начали шляться по самому центру, по лучшим городским кварталам. А роскошный трехэтажный особняк, принадлежавший сводному брату герцога, оказался аккурат у них на дороге. Сбежать тогдашние хозяева не пожелали, может, поленились, а может, не успели просто.
Они – не успели, а дом остался.
У Артура как раз тогда случилось затишье, перерыв в подвигах. Он ошивался при командоре да натаскивал послушников, вот Альберт и решил поселиться в Шопроне. Хотелось быть поближе к старшему, ну, и приглядывать за ним, по возможности.
Смешно вспомнить – тогда они поверили в то, что спокойная жизнь наступила надолго.
– Все хуже становится, – заметил Артур, останавливаясь и пропуская мрачную кавалькаду. Парни и девушки, в темных шелках, на покрытых коричневыми попонами скакунах, рысили по улице, не особо заботясь о прохожих и о том, что грохот копыт мешает тем, кто уже лег спать. Увидев храмовника, двое кавалеров придержали лошадей, но остальные пронеслись мимо без всякого почтения к рыцарской форме.
– Что хуже? – Альберт смотрел вслед молодежи, – распоясались они тут, без вас.
– До хрена прав и никаких обязанностей, – Артур провел пальцами по древку топора, – раньше Недремлющие чистки устраивали, кого к делу приставляли, кого… по-всякому, в общем. А сейчас вон их сколько. Не делают ничего, а жрут в три горла. Способствуют, мать их, производству удобрений, поскольку переводят добро на дерьмо. И все.
– Ну и что? – не понял Альберт, – всегда так было.
– Больше их, чем раньше, братик. Пойдем, чего стоять?
– Ты объясни!
– Заняться им нечем, что тут объяснять? Чудища на окраинах, говорят, совсем взбесились. Народ оттуда бежит, а эти – первыми.
– Да ладно, – Альберт легкомысленно отмахнулся, – это же столица, они сюда всю жизнь бегут, сколько себя помню. Старшие землю наследуют, а младшие – в Шопрон. Здесь-то есть куда податься.
– Сколько себя помнишь? – Артур хмыкнул, – ну-ну. И куда же они подавались?
– Да куда попало.
– Ничего подобного. Многих с самого детства к нам отдавали, чтоб не рыцарями, так хоть сержантами выросли, потому что Храм – это слава и почет. Остальные расходились: кто по управленческой части, кто в монахи, кто-то, у кого способности были, разрешенным магом становился, ну, и к Недремлющим, конечно.
– И что?
– Сейчас к нам не идут. Почти не идут. Все больше из крестьян, да из горожан победнее. Нам без разницы, но если мы людей, что работать могут, будем к себе принимать, кто на земле останется? А эти вот, из которых раньше орден пополнялся, теперь предпочитают магами становиться. Если могут.
– У вас и раньше с дозволенными грызня была, – напомнил Альберт, – требования-то к кандидатам почти одинаковые.
– Раньше к ним уходили, если мы не принимали. Сейчас – наоборот. Дозволенные разлакомились, и таких как Ветка твоя теперь знать не хотят. Способности у нее есть, но способности есть и у других, из хороших семей, понятно, что маги их выбирают. И не приведи Господь, твоя рыжая хоть сколько-нибудь честолюбива. Она ведь в интуиты пойдет. Их последнее время много стало. Но дело даже не в этом. Дело в том, что сейчас, насколько я понял, молодняк предпочитает уходить в Недремлющие. Или под руку митрополита, в орден Пастырей. Рыцари Кодекса – это еще ладно, это пускай, но куда нам столько монахов?
– Кто бы говорил!
– Не люблю я дармоедов.
– Можно подумать, Недремлющие не такие?
– Они работают, – серьезно сказал Артур.
– Ага. Интуитов убивают.
– Не только. Просто работа у них не на виду. Мы вот, в кровище по колено, зверушек на куски рвем, дабы они добрых христиан не обижали, а гвардейцы тихие, незаметные. Но без них, как и без нас, давно бы от Долины ничего не осталось.
– Без вас понятно почему – зверушки бы заели. А они при чем?
– А без них люди бы сами друг друга поубивали. Устав, опять же, строгий очень. Велит им никакой работой не брезговать. Все при деле, все работают, пользу приносят. Хороший был порядок, – Артур с недоумением покачал головой, – зачем его поменяли? Не понимаю.
– А я не понимаю, каким боком это нас касается?
– Не знаю пока, – задумчиво проговорил Артур, – пятница сегодня.
– А, ну да, ты говорил уже. Мы, кстати, пришли. Узнаешь домик?
«Домиком» старший не слишком заинтересовался. Открыв калитку, он какое-то время постоял, словно прислушиваясь к чему-то, а потом решительно отправился в глубину сада. Эта решительность слегка встревожила Альберта. Он поколебался, стоя у забора: следовать за братом или наладиться, пока не поздно, по каким-нибудь важным и неотложным делам. Выбрать, однако, не успел. Артур окликнул его. И голос старшего был… В общем, какой братец весь вечер, такой и голос.
– Колдовал, – не спросил, констатировал Артур, когда маг, фальшиво насвистывая бодренький мотивчик, добрел до скамейки возле горелого круга, – братик мой, у тебя голова зачем, чтобы есть?
– Чтобы думать. Чего ты переживаешь, от дома и так волшбой за версту несет, кто тут разберет, я колдую или артефакты работают?
– Я разбираю, – Артур брезгливо поковырял горелую землю носком сапога, – любой дурак разберет.
– Не любой, а вроде тебя какой-нибудь, – Альберт разглядывал следы вчерашнего огня, – таких, знаешь ли, немного.
– Откуда тебе знать?
– Артур, – наставительно заметил маг, – жег я это вчера, если бы кто и заметил, так они вчера бы и явились. Логично?
– Нет. Они могли дом под наблюдение взять. Вдруг к тебе сообщники заявятся.
– Да ничего они не взяли, – отмахнулся Альберт, – приходил какой-то, не представился даже, волшба у вас тут, говорит, разрешение есть? Я ему говорю: есть. А с вопросами, говорю, в казармы идите. Ну, он и пошел. И все. Да, тебя один храмовник просил в казармы зайти, сразу, как приедешь. Его сэр Емилиан зовут.
– Зайду. Что ты тут жег?
– Мусор. Знаешь, сколько там за сто лет мусора накопилось?!
– Мусор? – Артур поморщился, шевельнул ноздрями, словно унюхать хотел то, чего чутьем разобрать не мог, – не врешь?
– А смысл?
– Тоже верно. Как там, в доме, совсем все плохо?
– Ну… трубы я почистил, воду подключил, артефакты работают, в моей спальне вообще порядок.
– Твоя – это которая?
– А вон, на третьем этаже, над круглой гостиной.
– Вроде, она гостевая была, – Артур поглядел вверх, – ну ладно, дом твой, тебе и решать. Значит так, братик, давай к делу. Из «Звездеца» я тебя увел, чтобы ты от Ветки своей подальше оказался. Хочешь, чтобы она домом занималась – твое дело, но не забывай, что девчонка – дикая ведьма, и через нее ты можешь влететь в серьезные неприятности.
– Да ладно! Она не то, что колдовать, она и ворожить-то не умеет. Ведьма – это ведь еще не маг, это просто латентные способности. К тому же, если что, ты меня вытащишь.
– Не уверен. Там разберемся. Уезжаем мы после утрени, так что сейчас тебе лучше отдохнуть, без баб и приключений.
– А, может, днем поедем?
– Днем и поедем. Повезет, так завтра к утру уже у профессора будем.
– Чего?!
– Просто поедем побыстрее. Лошадка у тебя хорошая, Безымянному я тоже недурного мерина подобрал. Выдержат они дорогу, ничего им не сделается.
– А мне?
– А тебе тем более. Как тут с конюшней? Можно лошадей поставить?
– Я конюшню не смотрел.
– Что ж ты делал?
– Да было, знаешь ли, чем заняться, – язвительно сообщил Альберт, – я в доме порядок наводил. Подметал, полы мыл… стены даже! – вовремя вспомнил он Ветку.
– Не пойму я вас, колдунов, – Артур безнадежно вздохнул, – зачем ты там полы и стены мыл, если весь дом ремонтировать нужно?
Ответить Альберт не успел. По камням мостовой загремели вразнобой подкованные копыта, и к дому крупной рысью подлетела тройка лошадей. Злой на весь мир Серко, узкомордая кобылка, купленная для Альберта, и высокий, длинногривый мерин. Кони были снаряжены, как для долгой дороги, а на мерине, вдобавок к сбруе и седельным сумкам, наличествовал еще и Безымянный. Он радостно улыбался, и махал братьям обеими руками:
– Здравствуй, Альберт. Здравствуй, Артур. А я к вам. Меня к вам Варг прислал, и Брюхотряс тоже к вам прислал. А тебе, Альберт, Ветка просила сказать, чтобы ты осторожнее был. А…
– Заткнись, пожалуйста, – попросил маг, подходя к калитке, – ты можешь помолчать, или, хотя бы, не орать так громко?
– Могу, – музыкант спешился, провел лошадей в сад, запрокинул голову, разглядывая дом: – Ух ты! Ну и громада! Ветка правду сказала, ты очень богатый. Или брат твой. Храмовники все богатые. Артур, ты чего суровый такой? Коня твоего перековали. Хороший коник, резвый. В нем загорской крови есть немножко. Может, от Крылана твоего? Если этот – прямой потомок, то почему нет? А еще, знаете, что про вас говорят? Говорят, что вы тоже прямые потомки. В храмах, знамение было. В Карцаге было. В Араде было, и в Сегеде, и в Албули. А в Шопроне не было ничего. Артур… да, я вспомнил, надо было заткнуться. Я, ведь чего так спешу-то, меня Варг нашел, сказал, что профессор вас видеть хочет. Тебя, Артур, персонально приглашают. Варг мне штуки такие дал, волшебные, говорит, вы знаете, что с ними делать. Вот.
– Распоясался, – с легким удивлением заметил Артур, отводя Серко подальше от размахивающего руками музыканта, – а давно ли тихий был, слово сказать боялся.
– Я не тихий, я мертвый, – как ни в чем не бывало, заявил Безымянный, – а ты меня топором ни за что, ни про что. Слушай, это и правда Миротворец?
Артур проигнорировал вопрос. Не обращая на музыканта внимания, он проверил конскую сбрую, придирчиво осмотрел подковы:
– Ладно, братик, вы тут пока беседуйте, а я в казармы.
– Подожди, – Альберт разглядывал «штуки», которые вручил ему менестрель, – это знаешь, что?
– Колдуновская дребедень.
– Это телепортационные активаторы. Хочешь, прямо сейчас у профессора окажемся?
– А в казармы кто пойдет? – поинтересовался Артур. – Не хочу.
– Ну ладно, не сейчас. А когда вернешься, может…
– Чтоб я мажью дрянь использовал?
– Тебе привыкать что ли?
– Серко устал, – подал голос Безымянный, – Артур, ты же добрый на самом деле, ты ведь не будешь коня мытарить.
– Посмотрим, – бросил рыцарь, нисколько не тронутый призывом к своей доброте, – все, пора мне.
– Поосторожней там, – неожиданно для себя брякнул Альберт. Получил в ответ взгляд, в котором было все, что думал старший по поводу непрошеной заботливости, и буркнул уже себе под нос: – да подумаешь…
Профессор Иляс Фортуна был доволен собой и окружающим миром. Со времени идеального взаимостояния подобное довольство стало привычным. А перед этим неудачи шли чередой, как будто попал профессор на темную полоску жизни и пошел по ней вдоль, сослепу спотыкаясь и падая. Сначала эльфы эти, как будто звал их кто-то, пришли, разогнали людей, кто не убежал, того убили. Были вдоль реки земли, как земли стали – вроде Пустошей. Дома брошенные стоят, кошки одичалые бродят, домовые, кого увезти не успели, свихнулись от тоски и кровь у заезжих хайдуков сосут.
Потом, того хуже – Пастыри. Взяли в оборот, пришлось с нового места сниматься и на старое бежать. Здесь, конечно, эльфы, но с эльфами хоть договориться можно.
Дальше – больше. Оборотни. Все, как один, заклинатели, с элементалями дружбу водят. И ведь дикари же! Интуиты и те умнее, ни малейшего представления о законах взаимодействия энергий, а духи их слушаются такие, каких Илясу Фортуне не удавалось подчинить даже с помощью давно освоенного энергопотока.
Когда понял окончательно, что ничего с элементалями не выйдет, что оборотня в ученики взял напрасно, даже хуже, чем напрасно – как бы боком это обучение не вышло, Золотой Витязь, вот тоже дурак, каких поискать, умудрился пропасть вместе с бесценной книгой, добытой у Некроманта.
Все одно к одному.
Но теперь, кажется, дела пошли на лад. И удовольствие доставлял даже вид из окна, а ведь обычно опушка Серого леса заставляла вспоминать о затаившейся там угрозе.
Нельзя сказать, чтобы эльфы досаждали, иначе профессор не рискнул бы возвращаться сюда из благополучной и обжитой Баба-Виды. Пастыри Пастырями, но на Сером Лесу свет клином не сошелся, а в Доростол или Дуга-Ресу или еще куда-нибудь поближе к Болотам монахи доберутся не скоро. Однако Серый лес поддерживал с магом вежливый нейтралитет, а всех чужаков, забредающих в Залесье, эльфы убивали еще на подступах к своим территориям. Это было удобно. Примерно так же удобно, как жить на островке посреди непролазной трясины. К тебе никакой враг не доберется, но и для тебя один неверный шаг может закончиться смертью.
Однако сегодня профессор был доволен. Гости вот-вот появятся. Варг отправился за своей компанией, Безымянный должен привести Братьев. Досадно, что рыцарь уже успел доложить о прибытии, но, с другой стороны, господин командор всегда рад предоставить своему святому возможность умереть. Господин командор оценивает ситуацию не менее трезво, чем господин профессор. И Артур для него такая же кость в горле, как Альберт для Иляса Фортуны.
А варговы приятели за плату готовы на все, и хорошо было бы ограничиться только ими, но, увы, этой жадной молодежи предстоящее дело не по силам. И хорошо было бы ограничиться только Братьями, но нет им веры, нет! И не может быть.
А ведь их еще нужно будет уговаривать. Ольжех сообщил, что надавил на старшего, и тот, в принципе, согласен. Но, к сожалению, в этой парочке верховодит не рыцарь, а маг. Поступков же Альберта, собственного ученика, профессор Фортуна предсказать не мог. Давно уже разучился. С тех самых пор, как Альберт начал входить в силу.
Для мага имеют значение два фактора: сила и талант. Многие ошибочно называют талант способностями, не понимая тонкой разницы между этими двумя понятиями. Можно быть способным ремесленником, ремесленнику и не нужно большего, но быть способным ученым нельзя. Это противоречит самому естеству ученого, смысл жизни которого в совершении новых и новых открытий, в бесконечном поиске и бесконечном познании, во взлетах фантазии, позволяющих воспринимать общую картину бесконечно сложного мира вокруг. Дозволенные маги, так сказать, в массе, загнали себя в рамки, внутри которых, способностей более чем достаточно. Интуиты – название это диким магам дал когда-то сам профессор Фортуна – может быть и наделены талантом, но не умеют им воспользоваться и не находят, куда его приложить. И только маги, настоящие ученые, к каковым относил Иляс Фортуна себя и своих учеников, талантливо и безошибочно умеют направлять свою силу. Жаль лишь, что сам профессор, будучи почти гением, силой, увы, обладал ничтожно малой. Даже сейчас, на двести семьдесят пятом году жизни, он едва ли мог потягаться со студентами Академии дозволенного волшебства.
Зато он знал больше, чем все мэтры Академии вместе взятые. Эти титаны науки, киты, зубры и динозавры, зачерпывали с самого краешка глубокого блюда, тогда как он, Иляс Фортуна, увидел уже и рисунок на дне, и разглядел даже, что дно это фальшивое, и множество тайн предстоит еще открыть, множество неведомых пока сил поставить себе на службу. Не умея сам воспользоваться своими знаниями, профессор учил других. Выбирал учеников тщательно, придирчиво и осторожно: не приведи Бог обзавестись таким, который поймет, что стал сильнее учителя. И не ошибся ни разу, даже с Варгом, которого взял, не выбирая – там выбирать не приходилось. Варг простодушен и честен, и полагает, что все остальные тоже не лгут и не способны злоумышлять. Он свято верит в своего учителя, чтит, как должно чтить старших, и любит.
Это трудно понять, потому что тот же самый Варг умеет быть дьявольски хитрым, по-звериному осторожным и по-звериному же безжалостным.
Это понять легко: для Варга есть свои и есть все остальные. Он волк и живет по волчьим законам, но он человек, и закон джунглей облагорожен этой человечностью до такой высоты духа, какой никогда не достичь настоящим людям.
Иляс Фортуна любил своего последнего ученика. И презирал. Так любят и презирают верных рабов и верных собак.
Альберта профессор боялся.
Если бы тогда, сто лет назад, хватило сил удержаться от искушения, в дальнейшем удалось бы избегнуть многих неприятностей. Впрочем, надо признать, что Альберт принес и немалую пользу, таская из огня такие каштаны, каких не ухватил бы не только сам Фортуна, но даже и самые сильные из магов Единой Земли. А, кроме того, ну в силах ли человеческих пройти мимо плачущего младенца, которого жестокая мать оставила лежать на голой земле, не потрудившись даже спеленать? Иляс Фортуна не отличался добросердечием, и, наткнувшись на ребенка во время одной из своих дальних прогулок, в первую очередь подумал о том, сколько все-таки неприятностей подстерегает человека практически за каждым углом.
Найденыша, грязного и мокрого, следовало подобрать. Заявить о нем властям. Наверное, передать в ближайший монастырь, или что положено делать с подкидышами? Брошенных детей в Единой Земле не было и быть не могло: деторождение поощрялось, и молодые семьи спешили обзавестись отпрысками, потому что даже за рождение каждого ребенка полагались всякого рода блага, а уж если чадо доживало благополучно до пяти лет, семье выплачивалась сумма, равная стоимости коровы. Ну и дальше – в десять лет, потом – в пятнадцать. То есть, до совершеннолетия. У самого профессора Фортуны детей не было, но о существующей системе он прекрасно знал…
Следовало, ох следовало насторожиться, обнаружив подкидыша. Фортуна же, вместо этого, брезгливо взял орущий комочек на руки. И прикосновение к мягкому, горячему тельцу отозвалось шоком, таким, что волосы встали дыбом, и онемели кончики пальцев: младенец оказался сгустком силы, чистой магической силы, почему-то принявшей человеческий облик.
Иляс Фортуна в одно мгновение забыл о собственном недовольстве, он ощутил священный трепет Аладдина, нашедшего волшебную лампу, и сразу увидел все открывающиеся перспективы. Кладезь потрясающих возможностей в грязном и мокром младенце. История знала подобные примеры: Мерлин, воспитал короля Артура, а Игорь Смольников, вырастил мистической силы гипнотизера. И тот, и другой, в смысле и кельтский маг, и российский чиновник плохо закончили, но они и воспитывать свои находки начали довольно поздно. А тут – младенец, чистый лист, мягкая глина, – лепи, что заблагорассудится, и пользуйся тем, что вырастет.
Уж выросло, так выросло…
Вполне возможно, что ошибки были допущены еще в процессе воспитания. Наверное, не следовало творить из найденыша только и исключительно мага, ведь есть же еще какие-то общечеловеческие ценности, этика, мораль… Иногда профессор задумывался об этом, но, обыкновенно, в том, что Альберт вырос непочтительным, дерзким, лишенным даже зачатков любви по отношению к приемному отцу, склонен был винить «феномен Братьев».
Если бы они не встретились, Альберт Фортуна и Артур Северный, маг и рыцарь, два воплощения двух очень разных сил, быть может, все и вышло бы так, как задумывалось. Но они встретились, и, объединившись, стали действительно опасны.
Не стоило их будить, ох не стоило… А с другой стороны, куда деваться? Идеальное взаимостояние произошло не просто так. И в этот раз все должно пройти гладко. А потом… а потом об Альберте можно будет забыть. Пусть себе живет, как хочет и сколько хочет.
И сколько сможет…
Профессор сидел за рабочим столом, откинувшись на спинку удобного кресла, смотрел на лес за окном и ждал гостей.
Первым прибыл Варг с компанией. Все трое появились на заднем дворе дома, несколько секунд со смехом и веселой перебранкой успокаивали перепуганных лошадей.
– Потише, вы, молодежь, – Иляс Фортуна выглянул из дверей, зажег светильник над крыльцом, – отведите лошадей под навес и располагайтесь. Варг, покажи, где тут и что. Если проголодались, накорми.
– Понял, – оборотень с сожалением взглянул на обломки активатора, – профессор, почему нельзя такие штуки многоразовыми делать?
– Потому что нельзя. Придет время, объясню.
Темноволосая красавица в светло-зеленом замшевом костюме, уже занялась лошадьми.
– Это Ирма, – Варг перехватил взгляд учителя, – интуитивный маг.
– Вижу.
– А это Карнай. Он из наших, хотя по крови человек.
Карнай, невысокий, очень широкоплечий, неспешно, но вежливо поклонился профессору:
– Вечер добрый.
– Добрый, – согласился профессор, – Варг, помоги девушке. А ты, – он цепко оглядел Карная, – не маг, как я вижу. В Лихогорье живешь?
– Да.
– И как там у вас?
– Живем помаленьку.
– Местные племена не досаждают?
– Красноволков, похоже, повыбьем скоро, – Карнай машинально коснулся пальцами чуть заметного шрама на шее, – с беловолками пока не ссоримся. Они поумнее, торговать приспособились.
– Значит, воевать приходилось?
– Приходится, – спокойно поправил Карнай, – тварей все больше, да и Храм не разбирает, беловолк у него на пути, красноволк или из наших кто.
– И часто ты с храмовниками пересекался?
– Я – нет, – короткая улыбка, – мы с ними не связываемся, если не прижмет.
– Чего ж так?
– А зачем? Старый думает, что с Храмом можно договориться, надо только рыцаря найти такого, чтобы выслушал, а не убивал сразу. Варг сказал, здесь как раз такой будет.
– Ну-ну. В паре с магом ты работать умеешь?
– Конечно, – Карнай чуть удивленно пожал плечами, – всю жизнь так и воюем.
– У вас там не маги, – недовольно поправил профессор, – у вас там заклинатели, да еще Старый, он вообще не пойми что.
– Вам виднее, конечно, – если боец и обиделся за своих, то внешне это никак не проявилось, – но я не только с нашими работал, мы с Ирмой в Пустоши забирались, и к Велебитским болотам.
– К Велебитским? – недоверчиво переспросил профессор.
– На самый краешек, – объяснил Карнай, – от Дуга-Ресы на день пути, может, чуть больше. Дальше не рискнули. Туда, говорят, только Миротворец ходил. Да и то, я думаю, сказки это.
– Не сказки, – буркнул Фортуна, – бывал он там. Еле ноги унес. Значит, с Ирмой вы сработались?
– Верно.
– Это хорошо. Ну что там, Варг?! – крикнул он в сторону навеса, – долго копаться будешь?
– Уже идем! – оборотень положил в ясли перед своим конем здоровенный кусок каменной соли, взял Ирму за руку и поспешил к учителю: – готов служить, господин профессор!
– Прекрати паясничать. Я тебе объяснял, как работать «треугольником», ты практиковался?
– А-то! В Пустошах, с Ирмой да Карнаем. Я потому их и привел.
– Ладно, – кивнул профессор, – можете отдыхать. Варг, к тебе это не относится. Когда гостей устроишь, займись ужином. Да чтобы домового больше не обижал, он еще с прошлого раза не отошел!
– Понял, – Варг сверкнул зубами, – все сделаю.
Уходя в свой кабинет, Фортуна слышал, как Ирма шепнула, адресуясь, видимо, к оборотню:
– Суровый он у тебя!
И представил, какую гримасу скорчил Варг в ответ. Развеселый ученик отнюдь не считал наставника суровым. Эти оборотни полагают душевнейшими людьми всех, кто не бьет их сапогами. А кто их бить возьмется? Вот и живут в святой уверенности, что мир вокруг светлый и дружелюбный. Интересно, надолго ли этой уверенности хватит?
С храмовниками они договориться хотят. Придумали же. А Варг, паршивец, об этих планах ни словечком не обмолвился. Знал ведь, что учителю это интересно было бы, знал и молчал. Надо будет устроить ему выволочку, чтобы запомнил на будущее, не все и не от всех скрывать надо.
Было бы неплохо, если б оборотни и вправду смогли договориться с людьми. Неплохо, но маловероятно. Люди, они потому и люди до сих пор, что всех чужаков сторонятся. Хотя, что мешало тем же храмовникам пропустить в Единую Землю кого-нибудь из многочисленных завоевателей? Понятно, что орден боялся утратить полномочия, но, если вдуматься, захват пошел бы княжествам на пользу. Это, если не знать, что таким образом остановится их непрерывное скольжение по Внешней Сфере. Но откуда бы Храму разбираться в столь тонких материях?
Кстати, об ордене. Оборотней, кроме них, резать все равно некому, так что, может статься, вовсе и не смешон Карнай, в своих чаяниях. Если тамплиеры решат, что этих убивать не надо, они и не будут. А люди никуда не денутся, смирятся со зверушками под боком. Глядишь, и сами торговать начнут. У людей много чего есть, а оборотни, если Карнаю верить, земли от нечисти расчищают, не хуже храмовников. Если понадобится, они и христианство могут принять…
Где же Альберта носит? Пора бы уж и ему появиться. Или опять решил в самостоятельность поиграть? Того и гляди, надумает верхами до Залесья добираться. Тут его эльфы и пристрелят. Маг-то он, конечно, сильный, а уж перспективный какой, но перспективы не доспех, от стрелы не спасут.
Собственный афоризм профессору понравился. Поглядывая время от времени в темноту за окном, он разыскал на полках, заваленных растрепанными тетрадями, папками и просто отдельными бумажками, записную книжку и увековечил новорожденную мысль.
Нет, на память Иляс Фортуна не жаловался. Просто осталась еще со старых времен привычка записывать все, хоть сколько-нибудь ценное или интересное. За двести лет архивов накопился полный чердак, и профессор никак не мог собраться, и навести порядок в собственных записях. Так было раньше, до Дня Гнева, когда жена ворчала, собирая по всему дому обрывки листочков, бумажки-самоклейки и блокноты разной степени исписанности… так оставалось и сейчас. Жены только не было. Поэтому за сохранность своих записей Фортуна не переживал. В его доме, без его ведома, в мусор ничего не отправится.
ДЕНЬ ГНЕВА
… – Не двигаться!
И все-таки, надо было, чтоб Кристо помолился. Мастиф почувствовал исходящую от самого себя угрозу, когда она волной ужаса отразилась от этих четверых, одетых в белое. Один из Провозвестников умер сразу. Второй захохотал: он стоял, как и приказали, не шевелясь, и смеялся, заходился хохотом. И приказывать им сейчас было уже бесполезно.