17 мгновений семьи бесплатное чтение

Глава 1. Путешествия

В Сербии заехали с Костей на бензоколонку.

– Вы откуда? – спросил пожилой работник, взявшись за шланг.

– Я из Москвы, а моя жена армянка, из Еревана, но в детстве в Сибири жила, – как на духу выпалил муж и пошел оплачивать бензин.

– Здравствуйте, меня зовут … – протянул руку пожилой мужчина. – Ну как там, в Сибири?

– Не знаю, я давно там не была, – засмеялась я.

– Александр Сергеевич Пушкин, Лев Толстой, Некрасов, Горький, Арина Родионовна. Ехали медведи на велосипеде, – выдал мне весь багаж русского языка заправщик.

– Соси, что случилось? Что ты так смеешься? – удивился вернувшийся Костя.

– Да так. Это самая веселая заправка в моей жизни, – ответила я.

Есть люди, вынужденные много путешествовать в силу обстоятельств, например, по работе. И некоторые из них терпеть не могут процесс сборов, распаковок, прибытия на новое место, а также время, проведенное в машине, поезде, автобусе, самолете. С другой стороны, есть много людей, которые никогда никуда не ездили по тем или иным причинам. Им неизвестна притягательность дороги и незнакома романтика путешествий. Или же ими овладевает любопытство и им очень хочется куда-то поехать, но нет такой возможности. Все мы разные.

У моего дяди Гагика трое детей. Они всю жизнь живут в Ереване. Я помню, как каждое лето всей семьей они ездили на море на машине. Долгое путешествие раз в год. Но они никогда не перемещались на поездах и самолетах. Старший сын Гагика, Айк, когда ему было далеко за двадцать и он уже зарабатывал сам, однажды купил билет на самолет до Тбилиси туда и обратно на одну и ту же дату. Он вылетел в Тбилиси, пробыл в аэропорту меньше часа и на том же самолете вернулся назад. Прямо как в анекдоте про еврея, который признался, что ему нравится сама дорога, а не пункты назначения. Свой абсурдный с точки зрения простого обывателя поступок Айк объяснил очень просто: «Мне так хотелось хоть раз в жизни сесть на самолет, а Тбилиси ближе всех, куда можно полететь». И он ни разу не пожалел об этой поездке, так как получил долгожданные приятные впечатления.

Мы же с самого детства были обречены на частые путешествия и долгие дороги. В течение девяти лет, которые мы прожили в Сибири, каждое лето мы проводили в Ереване у бабушки и дедушки. Летали с пересадками, так как прямых рейсов в Ереван не было. А это значит, минимум четыре полета в год, а еще поезда и машины. И это обстоятельство сыграло огромную роль в жизни каждого из нас, пятерых детей мамы и папы: Гора, меня, Севака, Севады и даже Нанэ, которая родилась в Ереване и никогда не была в Сибири. Мы все выросли очень космополитичными. Мы достаточно легко можем адаптироваться к любым условиям, в любой стране. Мы легко и с радостью переносим любого вида переезды и путешествия. И нас не пугают новые места, незнакомые люди и всякого рода неожиданности. Конечно, это несет на себе и печать своих проблем и трудностей, но в конечном итоге они переносятся и не вводят нас в ступор или в стресс.

Первое путешествие прошло гладко. Самый смешной момент – это два горшка, которые мама везла с собой в ручной клади. Дело в том, что мы с Гором были не разлей вода, жили как близнецы, как будто и не было разницы в один год и 73 дня. Просыпались вместе, ели вместе, гуляли вместе, сказки слушали вместе, играли вместе, так что логично, что и на горшок ходили вместе. Как только кто-то из нас хотел по-маленькому или по-большому, второй кричал: «Я тоже хочу!». Маме никак не удавалось использовать один горшок по-очереди. Когда мы прибыли в Томск, оказалось, что студенческое общежитие, где жил папа, не может предоставить нам отдельную комнату. И пару дней мы ходили по Томску, пытаясь снять квартиру, при этом маму везде сопровождала сумка с двумя горшками. Другое жилье мы не нашли и в итоге в том же самом общежитии сказали, что предоставят нам комнату, если папа будет выполнять обязанности сантехника в мединституте. Папа согласился.

От многочисленных перелетов в детстве осталось стойкое воспоминание о постоянных задержках самолетов. Такое ощущение, что расписание было приблизительным. Время вылета указывалось в билетах, приходили мы на рейс, как и полагалось, за два часа, но никогда не вылетали вовремя. Причем это происходило повсеместно: и в Ереване, и в Челябинске, и в Красноярске, и в Томске, и в Москве. Однажды в Ереване рейс отложили на несколько часов. Так что мы в сопровождении родни вернулись домой: взрослые выпили кофе, а мы наелись фруктов от пуза. Как раз после обеда не успели съесть десерт, так как торопились в аэропорт. На обратном пути Севак заметил отару овец. «Смотрите: шкура, шкура!» – закричал Севак. Видимо, овечки ассоциировались у него со шкурой из сказки Ованнеса Туманяна «Пес и кот».

В другой раз самолет, который совершил в Челябинске техническую посадку для заправки, застрял на несколько часов. Я, Гор и Севак летели с мамой, лето выдалось очень жарким. Мы наконец-то заснули, и в это время объявили, что вылет задерживается, и стали выпускать пассажиров в здание аэропорта. Маме так жалко было нас будить, что она попросила экипаж оставить нас на борту. Так и просидела в душном самолете несколько часов, карауля наш сон.

Еще помню, что у нас всегда было много багажа. Когда летишь с детьми, это неизбежно. В ночь перед вылетом мама паковала вещи. Чемоданы были такие полные, что мама садилась на них, утрамбовывала и с усилием закрывала маленькими ключиками. Когда по приезду чемодан отпирался, то его крышка как пружинка отскакивала, и, как чертик из табакерки, во все сторону летели наши вещи.

И вот однажды в одном российском аэропорту бдительный милиционер, активный борец со спекуляцией, принял нашу семью за цыганский табор: бородатый черноволосо-кудрявый папа, мама с длинными черными волосами, с красной помадой, в черно-красном сарафане и черноглазая детвора. Он потребовал, чтобы мама открыла наш багаж для определения его содержания. Мама взмолилась, объясняя этому милиционеру, что там только детская одежда. Милиционер был неумолим. Пришлось вскрывать чемоданы, которые радостно откинули верхние челюсти и выплюнули на пол аэровокзала наши детские штанишки, трусики и кофточки. Милиционер отошел, даже не извинившись, а моя бедная мама собрала все вокруг, кое-как запихала обратно и села на чемоданы, привычным жестом подпрыгивая на них и пытаясь запереть сначала замок с одной стороны, затем с другой. Она еле сдерживала слезы.

Еще больше слез пролила мама, когда папа решил отправить меня и Гора из Ирбея в Ереван одних. Нам тогда было лет 6-7. Наступало лето, и совершенно отсутствовали варианты отправить нас с кем-то к бабушке и дедушке. Ни папа, ни мама не могли лететь, так как их отпуск приходился на август, когда они прилетали на месяц в Ереван, а затем мы все вместе летели обратно. И папа принял командирское решение: он везет нас в Красноярск, выбирает из пассажиров приличного человека, вручает нас на попечение и просит проследить во время полета до Тбилиси. А там нас встретит дедушка. Сейчас это звучит так дико, что кажется просто нереальным. Современные авиакомпании предоставляют особый сервис для несовершеннолетних детей, летящих без сопровождения, а тогда в СССР такого и в помине не было. Правда, и беспокойства за безопасность не было, как в наши дни. И ни одному работнику аэропорта или члену экипажа не пришло в голову спросить: а с кем летят эти дети?

В очереди на регистрацию папа приметил молодого парня приятной наружности и сдал ему нас. Почему папа не выбрал представительницу женского пола, я не знаю. Может, постеснялся, может, никто его не вдохновил. Но в итоге парень отлично справился со своей ролью. Он проследил, чтобы мы хорошо поели, попили, чтобы нам удобно было спать. Он сопровождал нас в туалет. Я даже помню, как он держал для нас бумажные пакетики, в которые нас рвало во время посадки. А в Тбилиси, выйдя из самолета, мы бросились в объятия дедушки, который первым делом отправил телеграмму в Ирбей: «Ценный груз принят и прибыл без проблем». Но еще до нашего вылета папа посадил маму за стол и попросил написать ее красивым почерком несколько записок следующего содержания: «Добрый человек! Дети едут в Ереван к дедушке и бабушке. В Тбилиси их должны встречать в аэропорту. Если вдруг случится ЧП и никто не встретит, будьте добры, сообщите по адресу: Ереван-6, ул. Кошевого №5, кв. 48, Григорян Вагану. Телефон: 44-46-74 или 35-30-92. Дети живут по адресу: Красноярский край, село Ирбей, центральная районная больница. Отец: Григорян Геворг». Папа тоже засел писать эти записки. Мама, обливаясь слезами, совала их во все наши карманы, багаж и детские сумки.

В другой раз мы с Гором слиняли в Ереван аж 9 мая! За несколько дней до этого, ночью, папу срочно вызвали в больницу. В селе Ирбейское Красноярского края, где мы тогда жили, находилась центральная районная больница (ЦРБ), куда ездили лечиться со всего Ирбейского района, который по размерам равен трети Армении. Однако плотность населения очень низкая, по данным 2017 года – меньше 16000 человек, так как эту территорию покрывает тайга с редкими населенными пунктами, которые находятся на приличном расстоянии друг от друга. ЦРБ располагалась на территории очаровательной березовой рощи и состояла из нескольких деревянных одноэтажных корпусов: станция скорой помощи, инфекционное отделение, хирургия, поликлиника, детское отделение, молочная кухня. Сразу за рощей располагалось несколько двухэтажных зданий, в которых в основном жили медработники.

Наша квартира располагалась в одном из таких домов. Мы занимали два этажа: на первом этаже – коридор, кухня и большая комната, наверху – детская комната и спальня родителей. Телефона дома у нас не было. Мама работала в поликлинике и регулярно дежурила по ночам в детском отделении. Папа работал в хирургии и там же дежурил. Помимо этого, маму и папу могли вызвать в больницу в любое время суток. Иногда бывало так, что мама дежурит, папа нас уложил спать, сам тоже лег, и вдруг среди ночи его будят и зовут на срочную операцию. Мы утром просыпаемся, родителей нет. Мы не пугались: для нас это было привычным делом; самостоятельно вставали, умывались, одевались, завтракали и шли в школу. Еще и мелких обслуживали. Однажды, когда Севаку было года три, мама была на дежурстве, а папу вызвали ночью. Он вернулся под утро и обнаружил, что Севак в пижаме спит прямо на лестнице, а на щеке застыла слеза. Видимо, Севак проснулся, захотел воды, позвал родителей, не дождался, решил сам спуститься на кухню, на темной лестнице ему стало страшно, он заплакал и там же заснул.

Так вот, из-за отсутствия телефона будили моих родителей очень оригинальным способом. Наша входная дверь никогда не закрывалась на замок, даже ночью, по причине вышеописанных ситуаций. Если ночью приходила санитарка, чтобы позвать маму или папу, то сначала она стучала в дверь. Звонка тоже на двери не было. Она была обита мягким материалом для теплоизоляции, так что стука в дверь тоже не было слышно, особенно из спальни на втором этаже. Поэтому санитарка, которая видела, что никто не отвечает, просто открывала дверь, поднималась на второй этаж, заходила в спальню, вставала у родительской кровати и говорила: «Геворг Ваганович, тяжелого больного привезли!»

Той первомайской ночью произошло именно так. Папа быстро оделся и помчался в больницу. Оказалось, пьяная молодежь устроила танцы в местном клубе, и молодому парню нанесли три ножевых ранения в живот. Папа всю ночь оперировал Сашу, который оказался… армянином (его настоящее имя – Грант). Операция прошла успешно, Саша выздоровел и стал частым гостем у нас дома.

В Ирбей из Ноемберяна приехали его брат Гена (Размик) и дядя Рубик. Замечательные люди, они были очень благодарны папе за то, что он спас Сашу, были готовы на все ради него. После выписки Саши из больницы мама предложила ему и его брату пожить у нас дома до полного выздоровления. А дядя Рубик собирался обратно в Армению. Папа попросил взять меня и Гора с собой. Улетал он 9 мая, поэтому папа пошел в школу и попросил наших классных руководителей отпустить нас почти на месяц раньше начала каникул. Он объяснил им ситуацию, учителя прониклись, к тому же и я, и Гор были на хорошем счету, хорошо учились, и учителя нас любили. Так что 9 мая мы вылетели в Тбилиси с нашим новым другом. Затем мы сели на ночной поезд до Ноемберяна. Когда утром проснулись, оказалось, что мы в одночасье перенеслись в лето. В Ирбее только недавно полностью растаял снег, зелени не было вообще, а из окон мчащегося поезда мы видели зеленые поля и огромные зеленые кроны деревьев. Но сказка продолжалась. Мы приехали в деревню дяди Саши Воскепар и провели там пару дней, пока за нами не приехал дедушка. Там мы подружились с племянницами дяди Саши, Маринэ и Наринэ, и целыми днями играли с ними на зеленых холмах среди цветов и фруктовых деревьев.

Однажды мы с Гором прибежали домой сильно взбудораженные.

– Мама-мама, – начали мы с порога, – нам сегодня в школе сказали, что в это воскресенье школьников будут катать на самолете. Билет стоит один рубль на человека. Вы дадите нам два рубля?

– На каком самолете вас будут катать? – задала вопрос мама.

– Ой, такое смешное название: «кукурузник2»! – выпалили мы.

– Гор джан, Соси джан, не думайте, что я вас отговариваю, нам с папой не жалко двух рублей, – начала свою речь мама, – но вы не представляете, что такое «кукурузник». Это очень маленький самолет и очень шумный, к тому же в нем сильно укачивает. Вы же помните Як-40? Еще жаловались, что в нем очень шумно. Так вот, «кукурузник» в несколько раз шумнее.

– Ну и что? Нам интересно. Мы ведь никогда не летали на «кукурузнике»! – заголосили мы.

– А я летала в Караундже3, это просто кошмар, я на полном серьезе вам говорю, – продолжала мама.

– Но мама! Нам так хочется! – настаивали мы.

– Ну раз хочется, идите, только потом не жалуйтесь мне, что плохо себя чувствуете, – сдалась мама. – Здесь дети всю жизнь живут безвылазно. Они никогда не летали на самолетах. Такие полеты устраивают для них. А вы каждый год столько летаете, причем на больших самолетах. И ждете, что вас удивит какой-то «кукурузник»?

В воскресенье в назначенное время мы явились в школу. С нас собрали деньги, посадили в автобус и повезли в аэропорт. «Кукурузник» действительно оказался ужасно маленьким самолетом. Вместо сидений с двух сторон располагались скамейки, где мы и уселись с остальными детьми. Этот полет оказался самым страшным в нашей жизни и длился он час. Целых 60 минут мы с Гором переглядывались и думали одну и ту же мысль: «Почему мы не послушались нашу маму?» «Кукурузник» оказался еще хуже, чем его описала мама. Нас бросало из стороны в сторону, и мы вцеплялись руками и ногами в узкую скамейку, пытаясь удержаться на месте. Нас жутко тошнило, голова кружилась, а уши лопались от нестерпимого гула мотора. Мы вернулись домой, как после многочасового катания на американских горках: мы еле-еле держались на ногах, так нас шатало. В ушах все еще стоял шум самолета, а тошнота проявлялась с новой силой при виде еды. «Мама джан, мы больше никогда не сядем в „кукурузник“», – пролепетали мы. Мама не стала нас упрекать, ей и так было жалко на нас смотреть.

Через несколько месяцев в Ирбее праздновали масленицу на замерзшей реке Кан. Везде раздавали блины и чай, здесь же была ярмарка народных промыслов, люди в национальных одеждах водили праздничные хороводы и пели песни. Неподалеку стоял «кукурузник», который также обеспечивал аттракцион: полет над Ирбеем. Мы схватились за полы маминой шубы: «Мама, мы не хотим летать на „кукурузнике“». Мама рассмеялась: «Ну раз не хотите, никто вас заставлять не будет».

По соседству с нами в Ирбее жила тетя Сондра, тоже врач, с дочерью Викой. Они были тувинками. Вика была ровесницей Гора, мы дружили с ней, а мама – с тетей Сондрой. Однажды летом, когда мы были в Ереване, а родители собирались приехать в августе, тете Сондре предложили отправиться в командировку на месяц. Ей очень хотелось поехать, но она не знала, на кого оставить Вику. Когда рассказала об этом маме, мама очень спокойно сказала, что пускай тетя Сондра едет, а Вику оставит с нами. Более того, мама сказала, что возьмет Вику с собой в Армению, где ей точно не будет скучно. И вот Вика приехала в Ереван. Все для нее было экзотичным на нашей солнечной родине. И неведомые доселе вкуснейшие фрукты, и жара, и обилие солнца. Даже цены в магазинах! Дело в том, что в советскую эпоху в Армении продавцы округляли цены на все, начиная с хлеба. То есть сдачу копейками не давали практически никогда. Да люди и не требовали, как-то привыкли к такому порядку вещей.

Простите за отступление, но сразу на ум пришло несколько историй. Самая занимательная случилась с моим папой, который уже несколько лет жил в Сибири, где всегда возвращали сдачу до копейки. (Помните фильм «Мимино»? «Сдачи не надо!» «Мне тоже не надо!») И вот приехал папа в Ереван в отпуск и зашел в гастроном. Ничего не купил и уже собирался выходить, как увидел на полках баклажанную икру в жестяной банке. Тут он вспомнил, что очень любит баклажанную икру и давно ее не ел. Папа взял одну банку с полки и подошел к кассе. Икра стоила 46 копеек. Он протянул 50 копеек и справедливо стал ждать сдачи. Кассирша вопросительно посмотрела на него. Папа на автомате сказал: «Сдачу дайте». Кассирша нехотя положила на прилавок одну копейку. Папа удивленно повторил: «Сдачу дайте». У кассирши был такой вид, будто ее ведут на расстрел. Она с еще большей неохотой достала и положила еще одну копейку. Удерживая копейку пальцем и смотря на папу исподлобья, она сквозь зубы выдала: «Даже если убьешь, больше не дам». Тут папу осенило: он вспомнил, что находится в Ереване, а не в России, расхохотался, выложил первую копейку перед кассиршей и удалился со своей банкой баклажанной икры.

Когда мы жили у бабушки и дедушки, то за хлебом всегда ходил Гор или я, а часто вместе. Обычно бабушка давала нам рубль, и мы покупали четыре матнакаша4 по 25 копеек, то есть тратили весь рубль без сдачи. И вот однажды, возвращаясь откуда-то с дедушкой, мы подошли к нашему зданию. Дедушка сказал, что он поднимется домой, а нас попросил сбегать за хлебом. Он выдал нам 70 копеек и сказал купить 3 матнакаша. Мы очень удивились, что дедушка неправильно посчитал сумму и дал нам на 5 копеек меньше. На что дедушка ответил, что матнакаш стоит 23 копейки и нам хватит этого. Мы были просто изумлены: покупая из года в год один и тот же хлеб, мы даже не подозревали о его реальной цене.

Такой же шок испытала Вика. В тот день нам родители выдали деньги, и мы купили пломбирные брикеты мороженого в серебристой упаковке по 20 копеек. Все время, пока мы возвращались от будки с мороженым и пока поглощали его, сидя на бордюре во дворе, Вика донимала нас вопросом, почему нигде не написано, что мороженое стоит 20 копеек, и откуда нам это известно. Мы отмахивались от Вики и смотрели на нее немного свысока, типа, это же наш город, мы тут все знаем. Наконец, мороженое было съедено. Вике так понравилась блестящая упаковка, что она промыла ее тут же в пулпулаке5 и расстелила на асфальте сушиться. При этом стала внимательно рассматривать цветные силуэты фигурок на бумажной упаковке. И вдруг как закричит: «Смотрите, смотрите!». Мы кинулись к Вике, снедаемые любопытством. «Вот, здесь написано: «цена 18 копеек», – сказала Вика, победно окинув нас взглядом. Удивительное открытие!

В очередное воскресенье мы отправились в зоопарк. Ходили от одной уже знакомой клетки к другой и все время подзывали Вику посмотреть то на слона, то на льва, то на мартышек. И вот подходим к клетке с яками, а Вика где-то застряла. И мы ей кричим через дорогу: «Вика, иди сюда скорее, смотри, здесь яки!». И тут Вика на весь зоопарк кричит в ответ: «Ой, у моего дедушки таких 40 штук». Весь народ обернулся посмотреть на узкоглазую чужестранку. Умела Вика удивить – это правда.

С самого детства папа установил семейную традицию. Перед тем как объявить какую-то сверхважную новость, он просил нас построиться по росту и, соответственно, по возрасту. Обычно сообщение касалось ожидаемого пополнения в семье. Так было перед рождением Севака, когда мы с Гором очень обрадовались, что у нас дома будет малыш. Так было перед рождением Севады, когда не только я, но и вся семья думала, что по закону логики должна родиться девочка. Так было перед рождением Нанэ, когда Гору было уже 16 лет и он на радостях поднял маму на руки. В мае 1986 года папа построил нас по росту, и Севак спросил: «Еще ребенок будет?». А папа ответил: «Нет, мы возвращаемся в Ереван. Насовсем». Закончилась наша сибирская эпопея. И то лето стало единственным, которое мы провели не в Ереване, а в Сибири.

Так как с собой нужно было везти много вещей, решено было, что поедем на поезде из Томска аж до самого Еревана. За 9 лет жизни в Сибири у нас накопились кое-какие пожитки и, самое главное, много книг. Поэтому папа заказал контейнер, а мама стала заранее собирать вещи. Она отмерила в комнате угол четко по размерам контейнера в длину, ширину и высоту и запаслась коробками. У мамы был удивительный талант паковать вещи. Например, в Ирбее, еще до того, как папа сделал книжные полки на всю стену, книги лежали аккуратными стопками на гардеробе, сверху покрытые целлофановой пленкой. Когда к нам приехал погостить дядя Гарик, он попросил у мамы разрешения посмотреть книги и что-то почитать. Он клятвенно обещал, что сам все потом сложит в том же порядке. Мама только снисходительно улыбнулась. И была права, потому что когда дядя Гарик сложил книги на гардеробе, то достаточно большая часть просто осталась лежать на полу. Он никак не мог понять, как мама умудрилась сложить туда все без остатка. Пришлось маме повторить свой трюк.

Мама паковала вещи в коробки и клала их в контейнерный угол, точно рассчитывая, где и что должно лежать, чтобы использовать место по максимуму и все уместить. И все бы хорошо, но однажды ночью, развешивая белье в прачечной комнате нашего общежития, она упала с шатающегося стула и сломала себе ногу. Утром папа поставил маме гипс и ушел на работу. Мама как ни в чем не бывало закончила все домашние дела и продолжила паковывать вещи. Когда папа вернулся с работы, он увидел, что контейнерный угол заполнился новыми коробками. Папа сделал круглые глаза и спросил маму:

– Ты это сегодня упаковала?

– Конечно, сегодня.

– Но ведь у тебя нога в гипсе, тебе лежать надо.

– Но кто тогда будет вещи собирать? – искренне удивилась мама.

– Если бы ты была моей пациенткой, я бы не разрешил тебе даже кончиком пальца ноги пола касаться.

– К счастью, я не твоя пациентка, а твоя жена.

Контейнер был собран точно в срок, а мамин гипс сняли до отъезда. Мы ехали поездом целую неделю: четыре с половиной дня из Томска до Москвы и два с половиной дня из Москвы в Ереван. До Москвы мы ехали в плацкартном вагоне. Для нас это было настоящим приключением, а для родителей настоящим испытанием. Мама завешивала нижние полки простынями, чтобы создать хотя бы видимость личного пространства. Она терпела все наши капризы на жару, на жажду, на желание поесть или нежелание поесть. Ходила с каждым из нас в жуткий туалет и как-то умудрялась при этом соблюдать нашу гигиену. Помню остановки на маленьких полустанках, где папа покупал горячую вареную картошку, соленые огурцы, яблоки и ягоды у бабушек.

В Москве у нас выдалось несколько часов до отхода поезда в Ереван. И мы отправились в город. Папа считал своим долгом показать нам Красную площадь. В мавзолей Ленина попасть не удалось из-за длинной очереди и лимита времени. Затем мы проголодались. Решили зайти в ближайший магазин и купить чего-нибудь перекусить. В гастрономе продавали копченую колбасу, и за ней стояла очередь. Обыденная вещь, а так сильно врезалась в память. Папа стоял в очереди, мы же, усталые, измотанные, голодные, хотели в туалет. Казалось, что очередь почти не движется. Наконец, папа купил эту колбасу, мы перекусили бутербродами и отправились на вокзал. Поездка в Ереван была приятнее, так как на этот раз у нас было отдельное купе, родина была все ближе и ближе, а настроение все радужнее.

Самыми кошмарными были поездки на поездах в Баку. Моя мама, три ее брата и сестра выросли там, в армянском квартале Арменикенд. Родители мамы, Ашхен бабо и Хачик дедо, родом из Зангезура, но когда они поженились, переехали жить в Баку, где дедо предложили работу. Все их пятеро детей после окончания школы поступили в вузы в Ереване, женились или вышли замуж и обосновались в Ереване. А бабо и дедо продолжали по привычке жить в Баку даже после ухода дедо на пенсию. Не знаю в каком году, но их переселили из частного дома в Арменикенде в отдельную квартиру в новостройке-хрущевке в районе Кишлы, который находился достаточно далеко от столицы. Если в Арменикенде они дружно жили в общем дворе с другими армянскими семьями, то в Кишлы оказались в полной изоляции. Других армян там практически не было. Но был телефон, по которому они и держали связь с детьми и остальным миром.

В город бабо и дедо ездили не часто, так как добираться нужно было исключительно на электричке, которая, конечно же, ходила нерегулярно и с опозданиями. Иногда они приезжали погостить в Ереван, но не каждый год. А мама исправно навещала их каждое лето. Часто с нами ехала и тетя Седа, мамина сестра, со своими тремя детьми: Наринэ, Арменом и Маринэ. Поезд в Баку был самым медленным поездом на свете. Кроме того, большую часть пути он не ехал, а просто стоял часами на маленьких станциях, а то и просто вдалеке от населенных пунктов. В Баку мы ездили исключительно в августе, когда у мамы был отпуск. И всегда попадали в адскую жару в поезде – раздевались до трусов, но даже это не помогало. Мы пили много воды и без конца ходили в туалет. Нас пытались напоить чаем, но только от вида горячего пара над стаканом нам становилось дурно. Поезд в Баку никогда не прибывал по расписанию, а всегда на много часов позже. Логистика хромала на обе ноги.

Воспоминаний о Баку у меня осталось очень мало. Во-первых, бывала я там нечасто, во-вторых, недолго. Помню прогулки по приморскому бульвару и Девичью башню, поездку на катере, на котором нас всех укачало. Помню очень вкусные свадебные конфеты: белые, розовые и голубые шершавые шарики со вкусом аниса и кусочком миндаля внутри. Помню, что каждый раз, когда мы просили воды, бабо наливала чай. Вода в Баку была невкусная и, видимо, небезопасная в смысле наличия опасных бактерий. Поэтому все бакинцы пили чай, а не воду. Бабо и дедо жили на первом этаже, и у них под окнами балкона росли инжиры. Утром после завтрака мы выходили в сад, срывали свежие плоды и ели их прямо с дерева. Они были вкуснющими, ароматными и сладкими, как мед.

Каждый раз, когда мы ехали в Баку, мы представляли себе отдых на морском берегу. Однако в реальности все было не так. На море мы бывали чрезвычайно редко, наверное, один раз за поездку. И это было приключением для детей и испытанием для взрослых. Однажды, после длительных уговоров в течение нескольких дней, нас согласились отвезти на море. С утра собрали целую корзину еды и поехали. Ехали мы в душной электричке бесконечно долго. Дорога шла вдоль моря, и мы никак не могли понять, почему мы едем так далеко, когда вот оно – море. Оказалось, что пляж находится далеко за чертой города. В самом городе никто не плавал, так как вода была загрязнена нефтью: в городе располагался огромный порт. Наконец приехали, переоделись в купальные костюмы и бросились к воде. Не тут-то было: бабо без конца кудахтала и звала маму, чтобы она вытащила нас из воды. Бабо боялась всего на свете: и что вода слишком холодная, и что солнце слишком жаркое, и что волны слишком высокие, и что мы можем утонуть, пропасть или упасть в воде. В итоге она настояла, чтобы мы плескались в луже из морской воды, которая образовалась в нескольких метрах от прибоя. Это даже не был лягушатник, но выбора у нас не было. Помню еще, что когда нам с Гором удалось оказаться в воде, он мне сказал: «Я сейчас нырну и поплыву под водой, а ты смотри внимательно, насколько далеко я вынырну!». Гор погрузился в воду, я стала вглядываться в горизонт, но ничего не видела: ни движения воды от поднимающегося тела, ни макушки Гора. Я уже стала паниковать, как вода рядом со мной всколыхнулась и появилась голова Гора. Он с непониманием уставился на меня. А я сказала удивленно: «Так ведь ты никуда не отплыл!». Оказалось, что он барахтался в воде вхолостую, ни на йоту не продвинувшись вперед.

В конце августа 1986 года мы вернулись в Армению. Бабо и дедо по-прежнему жили в Баку. Но в 1987 году мама с братьями и сестрой наконец уговорили родителей переехать в Армению, так как они были уже в возрасте, и дети беспокоились об их здоровье. Конечно, всем было бы спокойнее, если бы родители жили рядом. Обменять квартиру в Баку на подобную в Ереване не получилось. В итоге, бабо и дедо переехали в Капан, город на юге Армении, в котором мы раньше не бывали. И мы отправились туда на ночном поезде. Поезда в Капан я вспоминаю с теплотой в душе – поездки были веселые, неутомительные и долгожданные. Однажды ехали: мама, нас четверо детей и дочки тети Седы – Маринэ и Наринэ. Когда проводница зашла в наше купе, она удивленно спросила маму: «Это все ваши?». Мама сказала: «Да, и еще половина дома осталась».

В другой раз, за день до отъезда из Капана, Севада получил бытовую травму. Он был очень любопытным ребенком, мог весь день без конца всех вокруг забрасывать вопросами. В тот день Маринэ гладила одежду, а Севада крутился вокруг и донимал ее своими бесконечными расспросами. В какой-то момент, когда Маринэ ставила горячий утюг вертикально на стол, лицо Севады оказалось на траектории движения прибора, и его раскаленная подошва прошлась по красивому носу нашего брата. Севада расплакался, Маринэ закричала от ужаса нечаянно содеянного, прибежали взрослые, мама оказала первую помощь. В итоге у Севады на носу образовалась корочка от ожога, которая сошла в поезде, обнажив красную полоску. Но когда Севада проснулся утром, он приобрел еще более интересный вид. Ночью его укусил комар прямо в ухо, которое увеличилось в размере в несколько раз. Севада не сразу понял, в чем дело, он не видел себя в зеркале и пытался натянуть на выбритую налысо голову кепку, так как поезд приближался к вокзалу. Но головной убор не хотел садиться на голову и упорно соскальзывал. Моя мама только всплеснула руками: «Севада, что скажет нам папа? Спросит, что мы с ребенком сделали. Нос обгорелый, ухо раздутое…»

А потом настал февраль 1988 года, и мама тысячу раз поблагодарила Бога, что ее родители вовремя уехали из Баку, буквально за полгода до страшных событий. Мама даже думать не хотела, что могло произойти с одинокими и пожилыми бабо и дедо в Кишлы в первую же ночь погромов.6

После бакинских поездов самыми неприятными для меня являются испанские. В 2014 году я и мой муж Костя прожили целый месяц в Галисии, северо-западной провинции Испании, которая находится аккурат над Португалией. Из Испании мы ехали в Ереван и спланировали для себя неспешную трехдневную поездку через Мадрид, Будапешт и Тбилиси. Из столицы Галисии Сантьяго-де-Компостело в Мадрид надо было добираться на поезде. Я как просвещенная девушка, продвинутая пользовательница интернета, решила купить билеты на поезд заранее онлайн. Проблем с поиском официального сайта не возникло, но английская версия сайта глючила, перевод был корявый и не обеспечивал полностью техническую сторону покупки билетов. Поэтому, несколько раз переключаясь между английским и испанским вариантом, я все-таки купила два билета на нужное нам число и время. В какой-то момент я заметила опцию: выбор мужского или женского вагона. Удивилась, но не придала этому значения: я ведь ехала с мужем, мы семья, а не отдельные мужчина и женщина. Еще подумала: как классно они придумали. По моему предыдущему опыту, если берешь билет в купе, там может оказаться кто угодно, и нет никакой возможности выбора попутчиков по половому признаку. Но когда я распечатала билеты и рассмотрела их внимательно, я очень сильно расстроилась. Оказалось, что система выдала мне место в женском вагоне №20, а мужу – в мужском вагоне №22. Я была вне себя. Как же так! Мы семейная пара и должны ехать отдельно друг от друга и даже не в соседних вагонах? Кроме того, это первая поездка на поезде в незнакомой стране. Мне было очень неуютно. Одно дело, если бы я была одна. Тогда я сама за себя. А когда нас двое и нас разлучают. И где? В Испании, в европейской цивилизованной стране, это же не Иран или арабский мир. Костя попросил меня не расстраиваться и сказал, что надо обратиться на вокзале с просьбой посадить нас в одно купе.

На вокзале я выстояла очередь и подошла к одному окошку, меня выслушали и отправили к супервайзеру. Я простояла еще одну очередь, но супервайзер сказал, что таковы законы, все женщины отдельно, мужчины отдельно. Я спросила, нет ли у них двухместных купе, он ответил, что есть, но, к сожалению, они все заняты, так как поезд полный. Я вернулась к Косте, который сторожил вещи, ни с чем. Я сидела рядом с ним и обливалась слезами. Странное дело: путешествуя в одиночестве, я сталкивалась с куда более сложными проблемами и неприятностями, но почему-то меня этот испанский поезд ужасно расстроил. С тех пор как я переехала к Косте, мы с ним никогда не расставались ни днем, ни ночью. Я путешествовала с ним, и мы все время были вместе. А теперь мне предстояло провести ночь в незнакомой стране в купе с другими женщинами. Воображение почему-то рисовало исключительно лесбиянок. Костя успокаивал меня как мог, а я всхлипывала и возмущалась: «Почему тогда вагоны разные? Если что, я даже не смогу к тебе прийти?».

Наконец, прибыл поезд, и мы пошли на посадку. Нумерация поездов добила меня окончательно. Никакой последовательности. После десятого шел восьмой, а потом четырнадцатый. Нам пришлось несколько раз пройтись по перрону, чтобы наконец обнаружить, что наши №20 и №22 – это два крыла одного вагона. То есть нечетные числа просто отсутствовали. Вход в центре вагона, направо мальчики, налево девочки, и проводник один и тот же. Но после стольких слез и долгого ожидания я была настолько обессилена, что даже не успела порадоваться такой мелочи. Всунула Косте распечатку билета и отправилась искать свое купе. Купе оказалось достаточно маленьким, чистым, в серых тонах. По две полки с двух сторон. В глубине купе у окна было что-то еще, сами полки до окна не доходили, но я даже не стала разглядывать обстановку. Одеяло было плотно заправлено в матрас. Настолько плотно, что я решила, что одеяла нет совсем, поэтому легла на верхнюю полку прямо в одежде, накрылась своим плащом и постаралась заснуть. В середине ночи проснулась, так как было прохладно. Начала теребить матрас, от него отошло одеяло, я завернулась в него и снова погрузилась в сон. Утром в дверь купе постучали. Затем в проеме двери показалось лицо Кости, он сказал: «Соси, лапа, просыпайся. Там у окна есть умывальник и шкафчик. В шкафу мыло, полотенце и бутылочка питьевой воды. Умывайся и выходи, уже подъезжаем». Уже после Костя мне рассказал, что, оказывается, я по ошибке вручила ему свой билет, а у меня остался, соответственно, его. Сначала проводник пришел проверять билеты к ним и обнаружил ошибку. Костя проникновенно посмотрел в глаза проводнику и сказал: «Да, это наши билеты с женой перепутались. Но я вас очень прошу, не докучайте ей, она и так расстроена, что нас разлучили».

Спустя два дня в Тбилиси мы покупали билеты на поезд в Ереван. Когда спросили про цены, кассирша томно так произнесла: «Эти армяне такие странные. У них нижняя полка стоит дороже, чем верхняя». И тогда мы рассказали ей страшную историю про испанские поезда. Кассирша была под впечатлением. Думаю, теперь она говорит примерно следующее: «Эти армяне такие странные. У них нижняя полка стоит дороже, чем верхняя. Но это ничто по сравнению с испанцами…»

Вернемся в жаркое лето 1992 года. Моя лучшая подруга Ника, изнывая от жары, занималась день и ночь в последние дни перед экзаменами в институт. Особенно трудно ей давался армянский язык. Год назад, когда поступала я, абитуриенты сдавали диктант по армянскому языку, а уже Нике предстояло сдавать тест, и он был достаточно сложным для девочки с русским образованием и мамой русской. Раиса Андреевна ободряла Нику как могла и все время успокаивала ее, что осталось совсем чуть-чуть. А однажды вечером она предложила: «Вот Ника сдаст экзамены, и тогда поезжайте вы на море на недельку отдохнуть и поменять обстановку». Мы с Никой переглянулись: «Как это – поезжайте на море? С кем? Как? Куда?». А Раиса Андреевна говорит: «Ну, у вас же столько друзей, соберитесь вместе да и езжайте в Сочи на поезде». До этого каждый год Раиса Андреевна с Никой ездили на море, обычно в Алушту. Я кроме Каспийского моря никакого моря не видела. Наши каникулы проходили в Ереване, пока мы жили в Сибири. Затем в пионерских лагерях и санаториях Цахкадзора. А потом жизнь так круто изменилась, что о каникулах и отпуске пришлось надолго забыть. И вдруг нам на полном серьезе предлагают одним, без сопровождения взрослых ехать на море. Конечно же, мы загорелись этой идеей. Но моя мама не была в восторге. Она не готова была отпустить меня на море с друзьями. Но так как родители всегда уважали нашу свободу и приветствовали самостоятельность, то просто отказать не могли. Поэтому мама нашла выход: «Пускай Гор едет с вами, иначе не отпущу!». На тот момент никто из нас не догадывался, насколько мудрым было это решение. Сначала в нашей общей с Никой тусовке все приняли предложение с энтузиазмом. Но по мере того как шли дни, все меньшее количество людей соглашалось на поездку. В итоге, когда Ника сдала последний экзамен, оказалось, что из наших друзей не едет никто. Зато согласился поехать с нами друг Гора – Эрик. И мы вчетвером отправились в путь.

Лично для меня это было настоящее приключение, ибо все было в первый раз. Первая поездка с друзьями и первая поездка на настоящее море. Гор навел справки, где нам остановиться. В итоге мы сошли с поезда, не доезжая до Сочи, на станции «Лоо». За плечами у нас было по небольшому рюкзаку, с собой – немного денег на проживание и еду, а также наша молодость и радость от предстоящего отдыха. Мы прошли пешком несколько километров и пришли в деревушку под названием Горный воздух. Сняли одну просторную комнату на чердаке дома, где жили армяне. Всю обстановку комнаты составляли четыре отдельные кровати, шкаф и пара тумбочек. Еще был небольшой, но длинный балкон, общий со смежной комнатой, где жили русские женщины. Туалет располагался на улице, душевая не помню даже где находилась. Во дворе была беседка со столом, где можно было перекусить и даже приготовить что-то не очень сложное. Как я уже сказала, денег у нас было немного, и на еде приходилось экономить. В итоге мы особо ничего не готовили: покупали хлеб, сыр, колбасу, фрукты-овощи и ели бутерброды с салатом. На самом деле, пищевой вопрос нас мало волновал: лишь бы не умереть с голоду, поели чего-нибудь и ладно, главное, что мы на море. Хотя, помню, что однажды вечером наши хозяева устроили шашлыки во дворе прямо под нашим балконом. Мы сидели в комнате и просто сходили с ума от запахов. Но так и не набрались смелости попросить хотя бы кусочек. А еще однажды Гор с Эриком вернулись чуть позже нас. Гор вышел на балкон и обнаружил на перилах женский халат. Он решил, что это халат Ники, натянул его на себя, прошел в комнату и стал ходить в этом халате, выделываясь и корча из себя флиртующую особу. Мы все покатились со смеху, и тут с балкона в комнату влетела разъяренная фурия и стала стягивать с Гора халат. Оказалось, что он принадлежал соседке! Гор стал извиняться, но она ничего и слышать не хотела, орала и махала своим халатом. Кое-как мы ее успокоили и отправили обратно.

А так весь день мы проводили на море: купались, загорали, ели фрукты и кайфовали от всей этой ситуации. На четвертый или пятый день Гор прибежал на пляж, и вид у него был ошарашенный. Оказалось, что в Сухуми началась война7, и тот мост, по которому ехал наш поезд, взорвали. И теперь в Ереван из Сочи не ездят поезда. А это значит, что нам нужно прерывать свои каникулы и искать альтернативный способ вернуться домой. И в тот момент я заценила, как же нам повезло, что именно Гор поехал с нами. Учитывая всю цепочку событий, которые произошли с этого момента и до возвращения домой, если бы не Гор, я даже боюсь предположить, чем бы все это закончилось.

Мы в срочном порядке отправились на почту и позвонили домой. Попросили родителей перевести почтовым переводом деньги, чтобы мы могли купить билеты на самолет. Родные сказали: «Хорошо, пойдем посмотрим, у кого можно занять, и пришлем». Понятное дело, что билеты на самолет стоили намного дороже, чем билеты на поезд. Родителям и так было сложно оплатить нашу поездку на поезде, а для авиаперелета пришлось занять. Но все оказалось не так просто. Когда на следующий день родители пришли на почту, выяснилось, что есть ежедневный лимит на сумму, которую можно отправить почтовым переводом. И чтобы получить деньги на четыре авиабилета, нам пришлось бы сидеть там еще 7 дней. Так как денег у нас уже было в обрез, мы не смогли бы продержаться еще неделю, оплачивая жилье и еду. Гор стал думать дальше и наводить справки. Выяснилось, что на электричках с несколькими пересадками нужно добраться до Пятигорска, откуда идут автобусы до Тбилиси. Если вы посмотрите на карту, то для того, чтобы добраться в Пятигорск, нам нужно было сделать крюк через север, в обратном направлении от Армении.

Мы уже не стали терять времени: собрали свои пожитки и отправились на вокзал. На вокзале Гор оставил меня и Нику с вещами в зале ожидания, а сам с Эриком пошел к кассам выяснять маршрут, расписание электричек и цены на билеты. Ждали мы с Никой долго. До этого я никогда так много времени не проводила на вокзалах, и опыт этот был не из приятнейших. Сами знаете, какая публика там обитает. Жара, забитый зал, ни одного свободного места, бомжи, пьяницы, попрошайки, грязь. Мы с Никой прижались друг к другу, боясь пошевелиться, и только махали руками и говорили «нет» любому подозрительному лицу, которое обращалось к нам с каким-нибудь вопросом или просьбой. Мы даже в туалет не рискнули пойти. Наконец мальчики вернулись. Они купили бутылку пива для какого-то бомжа, который достал нам билеты на электричку до Армавира, отбывающую через час. Уже хорошо! Мы оставили ребят сидеть с вещами, а сами пошли в туалет, который оказался платным. А теперь представьте картину: сразу за входом в туалет – стойка, за которой сидят две женщины. Как в гардеробной в театре. Ника кладет на стойку трехрублевую купюру и говорит: «Две дайте!». Тетя берет трешку, выдает сдачу в один рубль, затем берет рулон туалетной бумаги, отрывает от нее две полоски примерно по 50 сантиметров в длину и кладет на стойку. Ника берет полоски, одну выдает мне, и мы проходим направо, в женскую сторону. Вряд ли я когда-нибудь забуду этот театр-туалет!

До отправления нашей электрички мы успели зайти в магазин. Купили буханку черного хлеба и кусок сала. Все самое дешевое. И вот мы уже едем по направлению в Армавир. Дорога была длинной, ночевали в электричке. Народу под вечер стало немного, поэтому каждый из нас растянулся в полный рост на соседних скамейках и забылся сном, так как замотались мы изрядно. Проснулась я оттого, что кто-то бил меня по пяткам. Я, ошалевшая, открыла глаза, не сразу сообразив, где нахожусь и что случилось, и увидела, как Гор идет по направлению ко мне и кричит на кого-то. Оказалось, что некий мужчина сел на очередной станции, зашел в наш абсолютно пустой вагон, где кроме нас никого не было, но имелась куча свободных скамеек, и не нашел ничего лучше, чем ударить меня по пяткам, чтобы я проснулась, села, и чтобы он сел именно на мою скамейку. Гор вышел из себя: «Урод, тебе что недостаточно места? Видишь, человек спит!». «А что она тут разлеглась?». Тут уже и Эрик, и Ника проснулись, кое-как мы погасили эту ссору, отправили этого человека вглубь вагона и стали ждать прибытия в Армавир.

Помню, что мы гуляли в Армавире, но не помню, почему. То ли у нас было много времени до следующей электрички, то ли мы с одного вокзала шли на другой. Но в итоге краем глаза мы увидели этот маленький, но симпатичный город. Остальных деталей поездки не помню. Кажется, была еще пересадка в Невинномыске, и кажется, часть пути мы проехали зайцами и, к счастью, не были пойманы. Где-то в дороге познакомились с тремя грузинскими парнями нашего возраста. Они тоже ехали в Тбилиси и присоединились к нам. Наконец мы прибыли в Пятигорск. Сошли на вокзале и пошли пешком до автовокзала, спрашивая дорогу у прохожих. Шли мы через весь город под пялящим солнцем и, наконец, дошли до долгожданной цели. Сразу направились к стройному ряду автобусов, стоящих на площадке. И тут, к своей безудержной радости, мы увидели на нескольких автобусах надпись: «Ереван». Один из них мог отвезти нас домой. Но денег на билеты у нас не было. И тогда четыре загорелых, отощавших, голодных и уставших подростка нашли водителя автобуса и буквально взмолились: «Дяденька, возьмите нас с собой в Ереван, довезите до нашего дома, мы не смогли вернуться домой на поезде, так как сухумский мост взорвали. У нас нет с собой денег, но родители дома ждут, и заплатят вам, как только мы доедем». Сначала дяденька смотрел на нас с подозрением, но так как мы выдавали все больше и больше подробностей, он убедился, что мы не попрошайки, а действительно попали в сложную ситуацию. И он посадил нас в свой автобус. У нас уже вообще не осталось еды, но мы были счастливы, так как ехали прямо домой и, видимо, наши похождения подходили к концу.

На погранпункт Садахло автобус прибыл глубокой ночью. Мы вчетвером и наши трое грузин-друзей крепко спали на самых задних сиденьях автобуса и проснулись оттого, что водитель спрашивал наши паспорта. Пограничники поговорили с водителем, проверили документы, заглянули в автобус и готовы были отпустить нас. В этот момент один из служащих вошел в салон автобуса с задней двери, окинул нас подозрительным взглядом и приказал всем семерым выйти из автобуса. Мы не знали в чем дело, больше никого из пассажиров не досматривали. Меня с Никой отвели в одну комнату, а мальчиков в другую. Пограничница велела выложить все содержимое наших рюкзаков на стол, и стала дотошно все проверять. Излишне говорить, что кроме одежды и предметов гигиены там ничего другого не было. Как оказалось позднее, мальчикам тоже устроили шмон. А одного из грузинских парней обвинили в том, что он наркоман. Парня так искусали комары, что следы на руках бдители порядка приняли за уколы. Грузину пришлось долго доказывать, что он не колется и наркотиков у него нет, он даже показал все части своего тела, которые искромсали жадные до крови насекомые. В итоге, нас благополучно отпустили, и автобус продолжил путь. Уже потом мы поняли, почему вызвали подозрение пограничников. Мы были такие исхудавшие, с осунувшимися лицами от недосыпа и недоедания, к тому же настолько загорелые, что смахивали на цыган.

На следующий день ближе к вечеру автобус остановился рядом с домом номер 5 на улице Кошевого. Гор побежал домой за деньгами, а мы с Никой сидели в автобусе «заложницами». Водитель был доволен, что его не обманули, а мы по сей день благодарны этому человеку, что поверил нам и не оставил в беде. Мама чуть не расплакалась, когда увидела, во что мы превратились. Она накрыла на стол и наблюдала, как мы жадно поедали все подряд. И все время вздыхала: «Как же хорошо, что Гор поехал с вами!». Недавно папа вспоминал, что тогда в спешке взял деньги взаймы у своего коллеги и напрочь забыл об этом. Прошло несколько месяцев, и коллега ему спокойно напомнил о долге. Папа говорит: «Меня как будто оса ужалила, как я мог забыть! Стало так стыдно». Он извинился, сказал, что все произошло так быстро, что он просто забыл, что занимал деньги, и сразу вернул долг с первой же зарплаты.

Летом 1998 года я с подругой-коллегой Натэллой поехала отдохнуть в город Алеппо в Сирии на неделю. Мы работали в «Армянских авиалиниях» и получили скидку на авиабилеты 50%. Перед вылетом папа сообщил мне, что в Алеппо живет его друг-однокурсник, Аветис Малакян. Они вместе учились в мединституте, по окончании которого Аветис уехал к себе на родину, и с тех пор, вот уже почти 20 лет, у них не было никаких контактов. У папы не было ни адреса, ни телефона. Единственное, что он знал – это то, что Аветис выучился на детского хирурга. Папа попросил: «Попробуй, поспрашивай, вдруг найдешь его», и дал мне фотографию Гора в возрасте 2-3 лет, когда его видел Аветис. И вот, прибыв в Алеппо, я всех встречных и поперечных спрашивала, не знают ли они, где мне найти доктора Аветиса Малакяна. Все было безрезультатно, пока случайные армянские парни не подсказали название улицы, где находятся частные клиники и кабинеты врачей, в основном, армян.

Вообще, в Алеппо исторически очень много армян, и, в основном, это врачи, юристы и ювелиры. Еще одна особенность Алеппо (и, возможно, других восточных городов) в том, что все первые этажи являются не жилыми, а коммерческими помещениями, а также товары на улицах здесь расположены по группам. Например, все магазины на этой улице торгуют мужской одеждой, на другой улице – детскими товарами и так далее. Так что я не удивилась, что есть улица армянских врачей. На следующий день с утра я и Натэлла отправились пешком по указанному адресу и стали изучать все таблички подряд. За два часа мы так и не обнаружили следов Аветиса. Становилось очень жарко, и мы порядком подустали. Я готова была сдаться и вернуться в гостиницу. Но тут Натэлла сказала: «Подожди, я еще туда за угол загляну». Через пару минут она вернулась сияющая и крикнула: «Я нашла его!». Мы подошли к двери, действительно: «Аветис Малакян». Нам открыла какая-то женщина, видимо медсестра, и провела в кабинет к доктору. Мы вежливо поздоровались на армянском языке. Я вытащила из сумки фотографию Гора, положила ее на стол перед Аветисом и спросила:

– Узнаете?

– Конечно же, это Гор, сын Геворга.

– А я дочка Геворга, Соси.

– Вай, Соси джан, как я рад тебя видеть!

Потом мы поехали домой к Аветису, познакомились с его семьей, а вечером они повели нас в армянскую общину Алеппо. Самое главное, что я привезла папе не только подарки от Аветиса, но и его адрес электронной почты и номер телефона. Они снова стали общаться друг с другом. Как устроена жизнь! После начала войны в Сирии8 семья Аветиса со своими родственниками, как и многие другие сирийские армяне, бежали из страны. Аветис обосновался в Степанаване, где папа помог ему устроиться на работу.

Другая поездка на Ближний Восток была не просто удивительной, а волшебной. В январе 2016 года мы с Костей отправились в Израиль. Это действительно мистическая страна. Хотя при планировании поездки ни на какие чудеса мы не рассчитывали. Началось все с получения израильской визы.

В Израиле живет семья тети Сусанны и дяди Баграта. Их семья дружит с членами нашей семьи на протяжении трех поколений. Мама тети Сусанны, тетя Мэри, жила по соседству с моими бабушкой и дедушкой рядом со стадионом «Наири» на Третьем участке, и они были дружными соседями. После переселения на улицу Олега Кошевого семья тети Сусанны поселилась в доме №3, а наши – в доме №5. Тетя Мери была крестной9 на свадьбе наших родителей, которые очень дружили с тетей Сусанной и дядей Багратом. А когда родились мы и дети тети Сусанны, мы продолжили добрую традицию. Гаянэ была немного старше нас, Артур являлся нашим сверстником, а Давид родился на пару лет раньше Нанэ. Дядя Баграт очень талантливый художник и всю жизнь зарабатывал своим творческим трудом. Когда настали трудные времена, он открыл цех по производству чашек и другой керамической посуды, а также бумажных салфеток с надписями. Но так как в Армении электричество давали на два часа, невозможно было вести бизнес. Работы не было, семья голодала.

Помню, однажды ночью я проснулась оттого, что кто-то плакал. Оказывается, тетя Сусанна пришла к моей маме уже далеко за полночь поделиться своими проблемами и возможным решением.

– Я так больше не могу, – всхлипывала тетя Сусанна. – Чем мне детей кормить? Как выживать в этой стране?

Мама как могла утешала ее. И тогда тетя Сусанна с новым приступом рыданий поведала маме свою тайну.

– Рога, мы решили уехать в Израиль. Я же еврейка по маме. Я уже интересовалась, нас там примут. Остается все необходимые документы собрать и сходить в Синагогу в Ереване, начать иврит учить. Пускай меня все осудят, но я больше не могу так, правда, – и она снова расплакалась.

– Сусан джан, ну, раз вас примут в Израиле, то поезжайте. Кто же будет вас осуждать, если у вас нет работы и жить не на что?

– Я знаю, что когда Гевик узнает, не одобрит нашего решения.

– Да, Гевик не любит, когда люди уезжают со своей родины, но что поделать, раз жизнь так складывается.

И уже примерно через полгода семья тети Сусанны продала квартиру, упаковала вещи и была готова отбыть на историческую родину своих предков в полном составе. Гаянэ к тому времени вышла замуж и была практически на сносях. Все надеялись, что она родит в Израиле. Но судьба распорядилась иначе. За два дня до отъезда Гаянэ увезли в роддом, где на свет появилась малышка Алина. Пришлось ей с ребенком и мужем задержаться на некоторое время в Ереване, тогда как остальные улетели в Израиль на самолете из Тбилиси. Потом тетя Сусанна присылала нам восторженные письма. Она писала о том, как их хорошо приняли, что они учат язык и привыкают к новой обстановке. Она как чудо описывала прилавки магазинов, полные разнообразной еды без каких-либо талонов, а самое большое восхищение вызывали газ, вода и электричество в квартире. И вообще все улицы утопали в иллюминации в позднее время суток, и ее глаза не могли нарадоваться, что везде есть свет. Это был 1993 год. С тех пор дядя Баграт иногда приезжал в Ереван, так как у него много братьев и сестер. Гаянэ и Артур с детьми тоже наведывались в гости. Но тетя Сусанна и Давид не были в Армении после своего отъезда.

В начале июля 2020 года дядя Баграт скончался от рака. Совершенно неожиданно за несколько месяцев он буквально растаял на глазах и ушел в мир иной, оставив горевать тету Сусанну, детей и внуков. Дядю Баграта любили все, кто его знал, за его добрый нрав, скромность, сдержанность, а также художественный талант и тонкий вкус. Он оставил следы своего творчества повсеместно: даже на улицах Еревана можно встретить творения его рук, не говоря о многочисленных квартирах, домах, офисах и других местах, где обитают его работы. После смерти дядя Баграта его дети вспомнили случайный разговор, где он говорил о том, что «Вот бы знать, когда конец близок, чтобы умереть у себя на родине». Семья сделала вывод, что глава семьи хотел бы быть захороненным в Ереване. Эпидемия ковида-19 бушевала вовсю, границы были закрыты. Поэтому тело дяди Баграта кремировали, а прах хранили для перевозки в Ереван.

Только спустя год, на годовщину смерти, тетя Сусанна, Гаянэ, Артур и Давид с другом смогли приехать на историческую родину дяди Баграта и предать прах земле. Удивительный разговор у нас произошел с Давидом. Мы общались на армянском языке, что меня очень порадовало, так как Давид уехал из Армении в девятилетнем возрасте. Более того, он рассказывал мне и Ани о том, что когда узнал о смерти папы, свою боль он смог выразить только на армянском языке. Он сам, да и его мама, удивлялись, каким образом к нему приходили нужные армянские слова, о наличии которых в его лексиконе они и не подозревали. Действительно, когда очень больно, крик «Мама!» всегда вырывается на родном языке. Потом Давид поведал нам, что собирается приехать в Армению в следующем году и исследовать ее красоты. Он надеялся, что такие поездки станут регулярными, так как его стало тянуть к родине. Тетя Сусанна провела в Ереване целый месяц. И нередко во время наших бесед она затевала разговор о том, что, возможно, продаст свою квартиру в Маалоте и купит в Ереване, чтобы все члены ее семьи могли приезжать к себе на родину почаще. Вот так дядя Баграт связал прошлое и будущее, а также вернул своих родных к истокам.

Тетя Сусанна всегда звала нас в гости. И когда я сказала Косте, что у меня в Израиле есть очень близкая семья, практически родственники, он предложил съездить к ним, так как я могла повидаться с родными мне людьми, а у Кости был в Израиле бизнес-интерес, и ему нужно было разведать обстановку.

Костя гражданин РФ, ему виза в Израиль не нужна. А мне тетя Сусанна и дядя Баграт прислали приглашение. Мы решили попробовать получить визу на Кипре, и я стала наводить в посольстве справки. За девять месяцев до предполагаемой поездки я написала им письмо, указав, что нахожусь на Кипре со своим мужем, гражданином РФ, по туристической мультивизе, а не на ПМЖ, и спросила, могу ли получить визу для поездки у них, хотя планируем лететь в Израиль в январе из Болгарии. Мне ответили, что да, они могут выдать мне визу, нужно лишь собрать необходимые документы и представить их максимум за три месяца до поездки. Это была хорошая новость, потому что на Кипре нам не удалось получить шенгенскую визу из-за того, что мы жили там по туристической визе. В таких случаях нужно обращаться в посольства по месту постоянного жительства.

И вот за три месяца до поездки я собрала все документы, и мы поехали с Костей в Никосию. Меня приняли благожелательно, служба безопасности сработала отлично: тщательная проверка при входе, отключение телефона, снятие ремня и обуви. Затем охранник провел меня в отдельную комнату, где я осталась ждать одна. Через пять минут в окошке появилась девушка, я сдала ей все документы, заплатила таксу, и она удалилась. Через какое-то время сотрудница вернулась, протянула мне деньги и бумаги и сказала: «Извините, мы не можем выдать вам визу. Вы находитесь здесь по туристической визе, хотите получить израильскую визу на Кипре, а лететь из Болгарии». Я возмутилась, но собралась и выдала ей на одном дыхании, что я все это предполагала, а потому писала им несколько раз и получила положительный ответ. Да, я лечу из Софии, но в Болгарию я попаду в середине декабря, там начнутся праздники, и я не успею получить визу на нужные мне даты. К тому же я не переписывалась с ними и не знаю, какой будет их ответ. А ваше посольство дало согласие. И теперь вы отказываетесь? Девушка сказала: «Минутку, подождите, пожалуйста!» и снова удалилась. Вернулась через десять минут с обворожительной улыбкой, сказала, что да, я права, мне выдадут визу, но нужна еще одна дополнительная справка из банка. Посольство есть посольство: последнее слово должно остаться за ним. «Нет проблем, я вернусь через пару дней», – ответила я.

Справку мы взяли в нашем отделении банка, и через два дня снова поехали в Никосию. На этот раз мне пришлось долго ждать у входа в здание. Я рассматривала цветы на газонах и спросила подошедшего охранника, что это за куст. Оказалось, декоративный гранат растет прямо на газоне, а у нас в Армении только в горшках на подоконнике. Это еще что! В посольстве Болгарии в Никосии растет огромное дерево с толстыми корнями, выходящими на поверхность земли, с обширным гладким стволом и густой кроной. Это не что иное, как фикус. А вы знали, что фикус – это дерево?

Мы разговорились с охранником, он спросил, где я живу.

– В Перистероне, это рядом с Полис Хризоху.

– Не может быть, я оттуда родом!

У меня глаза на лоб полезли. Такое совпадение?

– Как, оттуда родом? Вы знаете жителей Перистероны?

– Конечно, а вы кого там знаете?

– Андреас, мухтар деревни, наш хороший друг, мы арендуем у него дом.

– А, Андреас, отличный мужик. У меня в Перистероне жили бабушка и дедушка, а моя семья жила в Никосии. И иногда, когда я гостил на выходные в Перистероне, в понедельник утром Андреас возил меня на грузовике в Никосию, так как мне нужно было в школу.

Это было удивительно. Он назвал имена своих бабушки и дедушки, но я, к сожалению, не запомнила.

– Иногда я приезжаю в Полис и в Перистерону.

– Ну, так будете в следующий раз в Перистероне, приходите на чашку кофе.

– Хорошо, обязательно заеду.

Мое время подошло, меня впустили внутрь, и я получила визу.

Когда вернулись в Перистерону, я спросила у мухтара про маленького мальчика, которого он возил на грузовике в Никосию. Он пожал плечами и сказал, что не помнит такого. Я не обратила внимания. А в ближайшую субботу к нам в гости пожаловал тот самый охранник. В шортах, майке и сандалиях, он зашел в таверну и спросил, где живут Коста и Соси. Хозяин таверны привел его к нам домой. Мы угостили его армянским черным кофе, поболтали полчаса. Костя рассказывал ему о своих бизнес-планах и о том, чем нам интересен израильский рынок. Только через год Костя признался мне, что этот охранник, конечно же, никогда не был в Перистероне и приходил к нам на разведку.

– Сама посуди: твой муж гражданин РФ, ты гражданка Армении и хочешь получить визу в Израиль на Кипре, а лететь туда из Болгарии. Посольство заклинило от такой информации, они не могли понять, что к чему и где подвох. Вот и отправили к нам своего человека, чтобы убедиться, что наши намерения чисты и мы ничего не скрываем. Израильская бдительность!

Сама поездка заняла почти весь день и потребовала смены нескольких видов транспорта. Сначала мы пешком спустились на автовокзал в Банско, затем на автобусе три часа ехали до центрального автовокзала в Софии. Затем – 45 минут на метро до терминала 2. После – 10 минут на трансферной маршрутке до терминала 1. Вслед вылетели на самолете и через пару часов приземлились в аэропорту Тель-Авива. Оттуда на электричке доехали до города Наария, где нас встретили дядя Баграт и тетя Сусанна, и на машине мы доехали до их дома в городе Маалот. «Мы сегодня только водным транспортом не пользовались», – сказала я Косте вечером.

Встретили нас отлично. Еще в Наарии нас повели в уличное кафе, где мы ели настоящую средиземноморскую шаурму с салатом. Оказалось, айраном (таном) ее запивать нельзя, пища должна быть кошерной. Так что пили кока-колу. Всю неделю нашего пребывания тетя Сусанна кормила нас на убой, каждый день готовя что-то новое и очень вкусное. Единственный минус, что в Израиле, также как и на Кипре, зимой в домах очень холодно, так как отопления всего дома нет, а полы каменные. Артур всей семьей болел гриппом и смог увидеться с нами только через пару дней. А потом и мы с Костей умудрились простудиться и один день провели в постели. Костя меня сразу предупредил, чтобы я не надеялась на посещение туристических маршрутов, что мы едем по делам и просто пообщаться. Я согласилась и, действительно, ничего не планировала, тем более что Маалот находится на севере страны, не рядом с Иерусалимом или Тель-Авивом.

Через знакомую тети Сусанны мы вышли на бизнес-контакт в Наарии. Это был среднего возраста еврей, очень умный и очень деловой. Переговоры длились почти два часа. И когда мы с Костей вышли на улицу, он мне сообщил с удивленным видом: «Все, Соси, нам больше никакие другие контакты не нужны. Что мне нужно было, я узнал, и этот парень меня устраивает как будущий партнер. Все, мы свободны, и, если хочешь, можем поехать на какую-нибудь экскурсию». Это было первое израильское чудо. Как признался Костя, за его долгую деловую жизнь никогда ничего подобного не было, и тем более не было такого, чтобы первой встречи оказалось достаточно.

Вторым чудом была наша экскурсия. Тетя Сусанна позвонила своей знакомой, и оказалось, что их компания предлагает однодневную экскурсию «Христианский Иерусалим» по очень низкой демпинговой цене, так как они совсем недавно стали набирать туристов прямо из Маалота и пока раскручивают это направление. Более того, автобус забирал народ буквально под окнами дома тети Сусанны – там был дорожный круг с установленным на нем корабликом. Так что нас даже возить никуда не нужно было, в четыре утра мы просто вышли из дома и сели в автобус. Тетя Сусанна дала нам в дорогу бутерброды и воду. До рассвета автобус заезжал в разные населенные пункты и собирал туристов, так что у нас с Костей была возможность подремать. Сначала мы приехали к Стене плача. Кстати, на английском и, кажется, на иврите, она называется «Западная стена» (храма), а вот на русском ее называют так трагически. Я постояла у нее, положила две записки со своими сокровенными желаниями. Мы походили по площади. Гид сказала, что в Купол Скалы могут пройти только мусульмане, и проверяется это очень просто. Охранник начинает проговаривать какую-нибудь суру из Корана, а посетитель ее должен продолжить. Только тогда он может войти в святилище. Хитро придумали, ничего не скажешь.

Следующим пунктом был Храм Рождества в Вифлееме. Мы ознакомились со всеми святынями, я пообщалась с армянскими священниками. Затем вышли на площадь Рождества. В центре красовалась огромная рождественская елка, украшенная шарами трех цветов палестинского флага: белый, зеленый, черный. Гид сказала, что елку устанавливают перед 24 декабря к католическому рождеству, а убирают ее 18 января после армянского рождества. Я была очень удивлена, так как мы празднуем Рождество 6 января, а не 18. Но армянские священники подтвердили, что в Израиле армянское рождество приходится на 18 января, а почему так и не объяснили. По старому стилю? Не знаю.

Последним пунктом был Храм Гроба Господня. По дороге гид сказала, что если нам повезет, и очередь в Кувуклию не будет слишком длинной, то мы в нее зайдем. Наша группа оказалась удачливой – людей было немного. Мы небольшими группами заходили в Кувуклию на несколько минут, чтобы прикоснуться к камню от гроба Христа. Там же мы зажгли наши свечи от благодатного огня. В это время началась служба. Сначала шли мусульмане-охранники, за ними шествовали греческие священники. Они вошли в зал, где стоял Пуп земли, и начали службу. Наш гид была поражена: она сказала, что за 20 лет ее работы она всего 2-3 раза попадала на службу в храме. Когда мы поднимались в зал по лестнице, меня догнала какая-то тетка и на английском спросила меня: «Ты христианка?». Видимо, она записала себя в какую-то полицию религии. Конечно же, мы зашли и в армянский предел, где был каменный ковер с армянскими надписями и алтарь с армянским крестом.

Честно говоря, я знаю, что в нашем мире очень многое не так, как нам представляют. И я понимаю, что не может такого быть, что и могила Христа, и Голгофа, и пуп Земли, и оливковое дерево, под которым нашли Христа, находятся в одном месте. Это то, что нам показывают в Храме Гроба Господня. Ну да, так удобно для религии, для коммерции, для недумающих людей. Но в целом, могу сказать, что сам Иерусалим обладает мистической силой, в нем чувствуешь себя иначе, как-то возвышаннее и действительно ближе к Богу. Как говорит Костя, намоленное место. Мы оба были настроены очень скептически: ну да, храмы, ну да, святые места, любопытно посмотреть, но мы на самом деле почувствовали на себе эту благодать, и это было очень волнующее чувство.

За день до отъезда Артур отвез нас к себе домой. Он сам приготовил шашлык. Артур несколько лет работал поваром и очень хорошо готовит. К мясу жену Маргариту вообще не допускает, даже бастурму готовит самостоятельно. Вкусную, настоящую армянскую. Так что посидели мы в теплой компании, познакомились с детьми Артура, поговорили обо всем на свете. До сих пор смеемся, когда вспоминаем фразу Артура: «До десятого класса я думал, что я армянин, и вдруг выяснилось, что я еврей. Оказывается, все знали, а я не знал!» Очень типичная фраза для тех, кто приехал жить в Израиль из разных стран. Как мы выяснили, израильтянин и еврей – это разные люди. Артур считает себя и членов своей семьи израильтянами и также как тетя Сусанна искренне любит свою страну.

Последний израильский шок я испытала в аэропорту. Уже более десяти лет во всех аэропортах мира не разрешается провозить жидкости более 100 мг в ручной клади. Те, кто много путешествует, знают назубок эти правила и возят маленькие бутылочки в прозрачных пакетах с молнией. Мы с Костей до последнего идем со своей бутылкой воды, выпиваем ее и выкидываем уже на контроле безопасности. В этот раз я выбросила свою бутылку в урну, и мы проследовали на проверку вещей. Честно говоря, не помню, просили ли нас выложить компьютеры отдельно или нет. Но когда я спросила, показать ли им жидкости, работник отрицательно покачал головой. Тогда Костя помахал перед ним своей бутылкой и спросил: «Я могу ее взять с собой?» «Конечно», – последовал ответ. Такого я не ожидала. Общеизвестный факт, что аэропорт «Бен Гурион» и израильские авиалинии самые надежные на свете и все, что касается безопасности, здесь проверяется на все 100 процентов. А вот жидкости, оказывается, можно провозить. Рассуждая логически, получается, что жидкость в тарах больше 100 мг не представляет никакой угрозы безопасности пассажиров и полетов. Получается, что в течение стольких лет во всем мире просто дурят людей и, выходит, что это просто бизнес и ничего личного. Сами посмотрите, сколько стоит вода в супермаркете, где вы обычно закупаетесь продуктами, а сколько ˗ в любом аэропорту. Иногда в 10 раз дороже. Те же самые напитки на борту самолета, да и в кафе в зале ожидания. Кому не лень, прочитайте хотя бы в интернете о событиях, которые предшествовали появлению этого закона о провозе жидкостей. НИЧЕГО НЕ БЫЛО ДОКАЗАНО. Кроме того, подозрительная жидкость, из которой якобы могли сделать жидкую бомбу, светло-желтого цвета, а никак не прозрачного. Таким образом, вода здесь вообще не при чем.

Я тогда работала в «Британских авиалиниях». Это случилось в мою ночную смену, когда в Хитроу обнаружили якобы преступников и, не разбираясь, у людей всю ручную кладь забрали и отправили в багажные отсеки. Я встречала самолет и видела, как пассажиры выходили только с паспортами на руках, им даже пакетик с собой не разрешили взять. А там ведь и дети были, и больные, которым лекарство нужно. А сколько из этого ручного багажа не прибыло на место, так как не успели загрузить, или потеряли по дороге в самолет? А у людей там документы и даже ключи от квартиры. Вот так грамотно нами манипулируют. И спасибо аэропорту Тель-Авива, где раскрыли мне глаза.

А еще в этом аэропорту пассажиры проходят психологическую проверку безопасности. До того как пройти на досмотр вещей, каждого пассажира допрашивает человек в форме. У нас это выглядело так. У Кости практически ничего не спросили, зато мне задали кучу вопросов. Сначала все по стандарту: как меня зовут, где и когда родилась. При этом сверяли сказанное мною с тем, что записано в моем паспорте. Затем спросили, есть ли у меня братья и сестры, потом попросили назвать их имена. Да, Гор, Севак, Севада и Нанэ, работники израильской службы безопасности теперь знают, что мы братья и сестры. Я так поняла, задавая такие вопросы, они определяют: человек врет или нет. В итоге нам приклеили стикеры на паспорт и пропустили внутрь. Кстати, никаких штампов и отметок о посещении Израиля у нас в паспортах нету. Штамп ставился по приезде на отдельную карточку, которую у нас забрали при отлете. А пассажиры с биометрическими паспортами проходят погранконтроль через специальную машину, которая просто считывает данные паспорта и пропускает.

Как ни странно, но в тайниках моей памяти живут даже истории, связанные с такой серьезной службой, как погранконтроль. Как только мы с Костей стали часто перемещаться между странами, я заметила странную закономерность. В любой стране, на любой границе, будь она наземная или воздушная, повторялась одна и та же картина. Я всегда шла первая на проверку, а Костя стоял в очереди за мной. Бесконечно пролистывая страницы моего паспорта, пограничник задавал мне кучу анкетных вопросов: какова цель моей поездки, на какой срок я приехала, где я буду жить, намерена ли я работать. Кажется, пару раз меня спросили, где я получила визу. А в Баграташене армянский пограничник, увидев мой штамп на выезд, поставленный в Софии, долго допытывался обо всех деталях данной операции. Самый «юморной» пограничник сидел в аэропорту «Внуково». Держа в руках мой паспорт гражданки Республики Армении и билет в Гюмри, он на полном серьезе спросил, какова цель моей поездки. Оказывается, возвращение на родину недостаточная цель. Но, имея за плечами опыт работы в авиации, я знаю, что со службами безопасности и погранконтроля шутить нельзя. Поэтому я всегда четко и подробно отвечала на все вопросы, даже когда ответы были более чем очевидны. В итоге разговор плавно приходил к вопросу: «Вы одна путешествуете?» «Нет, – отвечала я, чеканя каждое слово, – я с мужем, вот он стоит в очереди, он русский». Услышав подобную фразу, любой пограничник счастливо улыбался, подзывал Костю к себе, без единого слова ставил штампы в паспорта нам обоим и говорил долгожданное «Добро пожаловать». Я недоумевала несколько лет. Затем, наконец, я решила использовать другую тактику. Как только пограничник начинал свой опрос, я первым делом сообщала ему, что приехала с мужем, и он русский. И этот трюк сработал, больше вопросов не поступало, и задержек на погранконтроле тоже. А все оказалось просто. Как объяснил мне Костя: «Армяне едут заграницу, чтобы зарабатывать деньги, вот их и неохотно пускают. А русские едут тратить деньги, поэтому их всегда встречают с распростертыми руками». Хотя, нет, однажды, пограничник вышел за рамки должностных инструкций. Долго донимая меня вопросами, и получив кивок головой в сторону Кости, он меня отпустил. Когда же Костя приблизился к стойке, пограничник-киприот переспросил его, являюсь ли я его женой. Костя подтвердил сей факт, а киприот поднял вверх большой палец руки, отмечая, что я классная.

Обычно из Сибири мы летали транзитом через Челябинск. Однажды в августе, когда папа и мама собирались в отпуск в Ереван, оказалось, что существует маршрут через Ташкент. Тогда мама полусерьезно-полушутя предложила папе остановиться в столице Узбекистана на один день и погулять: «У нас ведь даже медового месяца не было, Гевик джан!» Папа согласился, и они купили билеты. Отправили телеграмму в Ереван, чтобы наши встречали их из Ташкента. Мы с Гором знали дату прилета родителей, и с нетерпением ждали их возвращения. Однако на два дня раньше пришел дядя Гагик, велел нам одеваться на выход и сказал, что нас ждет сюрприз. Он привез нас в аэропорт. Не помню, как он обосновал это, но помню, как мы стояли напротив эскалатора, по которому стали спускаться пассажиры. И вдруг в толпе мы увидели наших папу и маму. Это было так неожиданно, что мы с Гором не могли в это поверить. Оказалось, что папа и мама умудрились опоздать на самолет в свой «медовый месяц». Тогда они пожали плечами, сказали друг другу – «Не судьба! Так что поехали к детям, на день раньше их увидим». Поменяли билеты и прилетели в Ереван, сообщив об этом только дяде Гагику.

Вообще у нас в семье любят делать сюрпризы с возвращением. Дядя Гарик вернулся из армии ночью. В тот день у нас гостили родственники из деревни – все полы были застелены матрасами, на которых и спали наши гости. Дедушка раскрыл полностью наш большой овальный стол, бабушка постелила на него матрас и постельное белье, и дядя Гарик спал на столе после двух лет казарменной постели.

В марте 1997 года Гор позвонил мне на работу. Я тогда работала в «Армянских авиалиниях», а Гор уже много месяцев жил и работал в Подольске. Он сообщил мне, что прилетает 24 марта, но чтобы я дома не говорила, так как он хочет устроить сюрприз. Попросил позвонить своему другу Вардану Назиняну и с ним приехать его встречать. Сказано – сделано. Но мне надо было дома придумать легенду, чтобы подготовиться: испечь торт, приготовить вкусный обед, убраться хорошенько. Была у меня тогда подруга из института Анаит. Она жила в Зейтуне в студенческом общежитии. Хорошая девушка, но очень необязательная, даже с друзьями. Телефона у нее не было, и часто случалось так, что договаривались встретиться в городе, а она не приходила. Я воспользовалась этой чертой характера моей подруги. Дома объявила, что к нам обещала в гости прийти Анаит, но так как я в ней не уверена, то поеду в город, встречусь с ней там, а потом мы приедем домой. У мамы с утра прихватило спину, так что она даже ходить нормально не могла. Севада занялся тщательной уборкой. Я испекла торт, пиццу, настрогала салаты. Нанэ очень любила Анаит и попросилась пойти со мной. Я согласилась, спросив Севака, не хочет ли он тоже к нам присоединиться.

Итак, в назначенное время я, Нанэ и Севак вышли из дома. Как только дошли до угла дома, я сообщила, что мы едем в аэропорт встречать Гора. Пересеклись с Варданом, встретили самолет, по дороге домой Гор купил бананы и еще какие-то вкусности. Мы остались стоять в лифте, а Гор позвонил в дверь. Дверь открыла мама, у которой от радости тут же отпустило боль в спине. Гор позвонил еще нескольким своим близким друзьям, и очень скоро в комнате Гора мы все сбились в кучку и вели бесконечные разговоры. Ждали папу, чтобы сесть за стол. И тут приходят папа и дядя Гарик и сообщают, что Ани (жену дяди Гарика) отвезли в роддом. Папа стоял в проеме двери, заметил друзей Гора, поздоровался с ними, и только через минуту-две заметил, что и Гор сидит со всеми вместе. Сели за стол, хорошо отметили и возвращение Гора, и рождение Нранэ. А вечером, когда уже убирали со стола, Нанэ вдруг грустно так сказала: «А Анаит так и не пришла…»

Следующий сюрприз устроил Севак на свое 30-летие. Он тогда уже много лет жил в Италии. Последние два-три года он никак не мог приехать в Армению из-за проблем с армией. И вот, наконец, все вопросы были улажены. Я тогда работала уже в «Британских авиалиниях» и предложила Севаку лететь через Лондон по сервисным билетам. Но для этого ему нужно было получить транзитную визу Великобритании. Я помогла ему оформить и собрать документы, он их послал и буквально до последнего дня ждал визы. Так получилось, что прилетел он рано утром из Лондона в день своего рождения, 27 июля. Мы приехали ко мне домой, так как еще даже не рассвело. Но уже ближе к семи Севак сказал: «Пошли, мне не терпится маму и папу увидеть». Я позвонила маме и попросила ее открыть дверь, якобы я осталась на улице после работы. Сонная мама открыла дверь, а там Севак стоит! Вечером опять собрались друзья и родственники за длинным-длинным столом.

Я устраивала сюрпризы другого рода. Не люблю, когда родители беспокоятся и переживают. Например, во время сессии в институте в день экзамена говорила, что иду на консультацию, а экзамен завтра. Шла на экзамен, спокойно его сдавала. На следующий день с утра – гуляла, а вечером сообщала, что сдала экзамен. Когда после 3-х лет работы в «Армянских авиалиниях» я поступила на работу в «Кока-Кола Армения», то сообщила родителям об этом уже как о свершившемся факте. Папа даже обижался, что я с ним не посоветовалась о смене работы и спрашивал, почему я ушла из «Армянских авиалиний». А я молчала, боялась, что меня не возьмут на новую работу. А когда взяли, тогда и сообщила радостное известие. Также было, когда я поступила в «Британские авиалинии». Папа считал, что от добра добра не ищут и нет смысла менять работу, если в целом она и коллектив устраивают. Но я думала несколько иначе, и потом, в авиации мне всегда нравилось.

Тема путешествий кажется бесконечной, но на этом, пожалуй, все. Как я сказала в начале, наша семья была обречена на частые путешествия, что в дальнейшем и повлияло на наши жизни. В результате сегодня, в 2021 году, Гор с семьей живет в Ереване. Я вернулась в Армению после семи лет замужества с Костей. Севак больше 12 лет прожил в Италии, а два года назад перебрался во Францию, теперь живет и работает в Париже. Севада обосновался в Москве. А Нанэ с мужем и Марией живет в Лос-Анджелесе, в США, куда ее мужа направили по работе.

Наш папа всегда тяжело переносил наши отъезды, он никогда не был против, чтобы мы уезжали учиться за рубеж, но всегда мечтал, чтобы мы жили в Ереване большой дружной семьей. Но судьба распорядилась иначе. А началось все, как ни странно, с нашего папы.

Глава 2. Геворг

В 1984 году в Томске папа пришел домой очень расстроенный.

– Гевик, что случилось? На работе неприятности?

– Нет, на работе все нормально. Мне отказали.

– В чем отказали? Кто отказал?

– Я заполнил анкету, чтобы ехать в Афганистан на войну, там врачи нужны, но когда они прочитали в анкете, что у меня четверо детей, категорически отказали.

Моя мама чуть не упала, услышав новость:

– Да мне нужно благодарить нашу страну, что она оказалась умнее тебя. Ты всерьез хотел ехать в Афганистан?

– Конечно, там же война, раненые, больные, им помощь нужна.

В четвертом классе Геворг, наш будущий папа, попал в больницу с приступом аппендицита. Операция прошла успешно. И тут папа влюбился… нет, не в девочку! Он влюбился в профессию. Ему так понравился врач, который его оперировал, что он сказал сам себе: «Вырасту и обязательно стану хирургом». Дорога в профессию была долгой и нелегкой, но я знаю, что ни разу в жизни папа не свернул со своего пути и не пожалел о своем решении. Еще в детстве он стал тренироваться на лягушках и насекомых на даче в Степанаване. Он делал им вивисекцию. Папа не был отличником, какие-то предметы он любил и давались они ему легко, другие – не очень. Однажды учитель математики в сердцах сказал ему: «Человека из тебя не выйдет!» Спустя много лет папа ехал в автобусе и случайно увидел там своего уже пожилого учителя математики. Он сказал ему: «Вы меня не помните? Я ваш ученик, Геворг Григорян. Вы как-то сказали, что человека из меня не выйдет. У меня есть сын и дочка. Уже два человека из меня вышли». Но папа очень любил читать. Он ходил в армянскую школу, но читал и по-русски. Его родители буквально умоляли его пойти поиграть во двор, так как все свое свободное время папа проводил дома с книжкой в руках.

Когда папе было десять лет, мама обещала сводить его и младших братьев в зоопарк. Но как всегда что-то не складывалось: то уборка, то стирка, то гости. И вот в один из выходных его мама настроилась, но, боясь сама себя сглазить, ничего никому не сказала. Утром искупала всех сыновей и решила включить стиральную машину, а потом собираться в зоопарк. Маленький Геворг увидел, что мама затеяла стирку, и решил, что в это воскресенье им зоопарка снова не видать. Поэтому он сказал, что пойдет немного поиграть во двор. Никто не почувствовал подвоха, даже обрадовались, что ребенок вдруг решил выйти из дома. У него в кармане было 10 копеек. И он решил, раз его не ведут в зоопарк, то он сам туда сходит.

Зоопарк в 13-ти километрах от нашего дома, то есть не за углом. Папа потратил на дорогу все десять копеек, но до места добрался. В гордом одиночестве он гулял по зоопарку несколько часов, внимательно разглядывая животных. Пришло время возвращаться домой, а денег на обратную дорогу нет, и папа пошёл пешком. Попал под дождь. Я думаю, он наверняка останавливал прохожих, спрашивал у них дорогу, и ведь никто не поинтересовался, почему этот ребенок один с проспекта Мясникяна идет аж на Третий участок. Вот такие безопасные времена были тогда. А бабушка закончила возиться со стиркой и сказала Гагику позвать Гевика. Гагик вернулся ни с чем: Гевика нигде не было. Наши сбились с ног, звонили в милицию – без толку, папа как сквозь землю провалился. Он позвонил в дверь поздно вечером, когда уже стемнело. Бабушка открыла дверь и расплакалась от счастья, что папа живой и здоровый, хотя мокрый и голодный. И никто его даже ругать не стал за этот исторический поход.

И вот закончен 10-ый класс, пришло время реализовывать свою мечту. Папа занимался самостоятельно: физика, химия, биология, армянский язык. Медицинский институт считался тогда самым престижным вузом, и поступить в него было очень сложно. В первый год папа срезался. Поэтому в сентябре он пошел на подготовительный курс. Там встретил Рогнеду, нашу будущую маму.

Папа поступил в медицинский институт на шестой год после окончания школы. В эти шесть лет входят также два года службы в Советской армии. Никто уже не верил, что он добьется своего. Отец папы его корил и требовал, чтобы он выбрал другую профессию или ремесло. Родственники хихикали и шутили, что врачом ему не быть. Но на шестой год папа поступил. Дело в том, что каждый год его срезали на последнем экзамене. И когда на шестой год его снова хотели срезать, поставив заведомо непроходимую оценку, он возмутился вслух. Он сказал, что уже шесть лет учит биологию, химию и физику и выучил всю программу назубок. И после этого у них хватает наглости утверждать, что он не обладает минимумом знаний для поступления? Пристыженная комиссия не занизила оценку, и папа стал студентом.

Учился папа вдохновенно и увлеченно, несмотря на то, что у него уже была семья и двое детей: я и Гор. Он никогда не вытирал и не мыл нам попки, потому что был брезглив по природе. От одного запаха он убегал в другую комнату. Однажды дома остались только папа и мы с Гором. Я сделала под себя, и папе пришлось меня мыть. Он кое-как стянул с меня рейтузы и трусики, поднял меня над ванной на своей вытянутой руке, чтобы моя попка оказалась максимально далеко от его носа, а другой рукой держал душ так, чтобы струя воды сама все смыла. Пришедшая домой мама обнаружила этот новый метод подмывания детей и зашлась веселым смехом.

Преподавателю мединститута было не до смеха, когда он заметил брезгливость папы. В кабинете анатомии находился большой бассейн с формалином, в котором плавали различные человеческие внутренние органы. На каждом уроке преподаватель просил одного из своих студентов принести тот или иной орган для подробного изучения. Когда пришла очередь папы, он попытался надеть резиновую перчатку. Однако преподаватель заметил, что брать нужно голой рукой. Тогда папа взял орган кончиками двух пальцев и принес преподавателю. После этого преподаватель если не каждый день, то очень часто именно папе поручал ловлю органов. Врач не может быть брезгливым по определению, тем более хирург.

Мама слегла окончательно в конце января 2017 года. Она уже не могла вставать даже в туалет, мышцы ослабли, внутренние органы и кости разрушались. В течение последних полутора лет лечение папа проводил сам по рекомендациям врачей-онкологов, так как мама наотрез отказалась ложиться в больницу. Севада регулярно высылал из Москвы лекарства для химии, а папа проводил терапию. Папа кормил ее, поил, менял памперсы, обмывал. А мама с радостью в глазах делилась с тетей Кнарик: «Ты представляешь, Гевик мне памперсы меняет, подмывает меня. Он даже детей никогда не подмывал. Значит, он меня так сильно любит!» Как иногда неожиданно можно получить истинное доказательство любви и заботы.

Это у нас семейное – наш дедушка Ваник был таким же. Незнакомым людям он мог показаться черствым человеком, но это было не так. И мой папа такой же. Возможно, маме не хватало слов любви: папа, как и дедушка, немногословен и сдержан, но, поверьте мне, столько любви, сколько в папином сердце, нет ни у кого. Я тоже немного в дедушку и папу. Я не очень эмоциональна и не люблю выражать свои чувства словами. Но мне важно заботиться о близких, помогать им, когда и чем могу, и знать, что у них все хорошо.

После третьего курса пришло время подумать о специализации. Папа выяснил, что в Ереване число мест для будущих хирургов ограничено, и все они заранее зарезервированы. Простому смертному путь в хирурги закрыт. Но папа не собирался отказываться от мечты. Он написал письма в разные мединституты СССР. Рассказывал о себе, интересовался, есть ли возможность продолжить обучение и получить специальность хирурга. Положительный ответ пришел из Томского медицинского института. И мой папа с армянским образованием, женатый, с двумя детьми, объявил, что он едет в Томск, чтобы выучиться на хирурга.

Сказать, что семья была в шоке, значит ничего не сказать. Дедушка был категорически против. Бабушка пыталась отговорить его. Моя мама понимала его и согласилась. Она никогда не перечила папе. Так как мама училась уже на последнем курсе, было решено, что она останется на год в Ереване, чтобы закончить институт. Папа поедет один и через год заберет нас к себе. Так и случилось. Папу ничто не остановило, даже суровый климат и отсутствие русского образования.

Еще до отъезда папы произошел смешной случай. Я в детстве была очень упитанным ребенком, так как любила поесть. Когда я начала ходить, то немного косолапила. Папа и мама, будущие врачи, очень озаботились этой ситуацией, боясь, что у меня будут кривые ноги и неправильная походка. Нашли какого-то русскоговорящего профессора, отвели меня к нему. Он положил меня на животик, внимательно обследовал и вынес свой вердикт: «Нет здесь ничего, только попа». Радостная мама одела меня, и мы вышли из больницы. Тут мама заметила, что у папы очень озабоченный вид.

– Гевик, что случилось? – спросила мама.

– Что за диагноз поставил этот врач, я не понял?

– Какой диагноз? Он сказал, что ничего нет.

– Как ничего нет? Он сказал диагноз: попа.

Тут моя мама покатилась со смеху, так как папа не знал, что означает русское слово «попа».

На свою первую лекцию в Томском мединституте папа немного опоздал: заблудился в бесконечных коридорах. Он постучал в дверь и вошел. Лектор прервался и спросил у папы имя.

– Григорянгеворгваганович, – на одном дыхании выпалил папа.

– Садитесь.

Хочу добавить, что у папы была черная борода, черные кудрявые волосы и черные глаза. Его курс в первый день был в шоке – они приняли его за какого-то дикаря. Сторонились, не общались, на вопросы давали заведомо неверные ответы. Но длилось это всего несколько дней. Как только они узнали папу получше, то все с ним подружились. На вечеринках старались сесть поближе к папе. Они любили его веселость, доброту, шутки и гостеприимство. До сих пор папа общается со своими сокурсниками и ездит иногда в Томск на совместные встречи. Однажды они признались ему, что думали, что его имя Григорянгеворгваганович. И в ужасе думали, если это имя, то какие у него фамилия и отчество.

После Томска мы жили в селе Ирбейское Красноярского края. Я училась во втором классе, когда папу госпитализировали в инфекционное отделение с диагнозом Гепатит А, желтуха. Согласно процедуре, всех членов семьи больного следовало также обследовать. У мамы и братьев все было хорошо, а вот белки моих глаз врачам показались подозрительно желтыми, и меня положили в то же отделение. Предварительные анализы не подтвердили желтуху. Вернее, они оказались неоднозначными, так как полностью болезнь также не отрицали. На всякий случай меня решили изолировать ото всех. Заведующая отделением, которая была также женой главного врача ЦРБ, освободила свой кабинет, и для меня там поставили койку. Мама приходила меня проведать каждый день. Лежала я в больнице довольно долго, и все это время врачи безуспешно пытались подтвердить или опровергнуть диагноз Гепатит А. До сих пор неизвестно, переболела я им или нет.

Вены у меня с детства очень тонкие и плохо просматриваются, а для анализов брали кровь из вены. Поэтому чуть ли не через день в шесть часов утра, когда я еще спала, в мою палату являлись две или три медсестры и начинали меня мучить. Меня спросонья сажали на стул лицом к спинке, прислонившись к которой, я продолжала спать. А медсестры тем временем обследовали мои руки и искали вены. Если удачная вена не находилась, то часто брали кровь из кисти или ступни. Это было очень больно, мои руки и ноги были в синяках, но я уже так устала от всех этих процедур, что мне хотелось только одного: чтобы меня оставили в покое и дали поспать. С горем пополам взяв кровь, меня осторожно укладывали в постель, где я забывалась сном до того момента, когда санитарка приносила завтрак.

Ну какой может быть завтрак в больнице? Конечно же, манная каша, которую я терпеть не могла, как и все, что заварено на молоке, и само молоко в чистом виде. Но я была послушной девочкой, или пыталась схитрить, чтобы казаться таковой. Поэтому, как только закрывалась дверь за санитаркой, я активными движениями мешала кашу в тарелке, пока она из гладкого блина не превращалась в кучу взъерошенных комков. Так создавался вид, что я хоть немножко поела. Потом выпивала чашку сладкого чая и ждала маму, которая приносила мне домашний творог, смешанный со сметаной и вареньем, и другие вкусности. Чтобы не скучать в больнице, папа захватил с собой оба тома романа «Война и Мир» Толстого и перечитывал их. Иногда он читал для меня целые главы из книги, в основном романтического характера. А еще он с удовольствием зачитывал мне фразы на французском языке (папа в школе проходил французский) и просил меня попробовать перевести. У меня, конечно же, не получалось, но потом, когда папа разжевывал мне фразу по словам и объяснял смысл, я улавливала какую-то связь с другими языками или находила внутреннюю логику. Возможно, этот первый опыт знакомства с иностранным языком сделал меня лингвистом в будущем.

В детстве я очень любила играть в «больничку». Еще бы, когда оба родители яркие примеры. Я обладала коллекцией разных мензурок, пробирок, шприцов, приспособлений, а еще кучи врачебного бумаготворчества: бланков анкет, справок с печатями, и прочее, и прочее. Лежа в больнице, я самозабвенно вела истории болезней для всей нашей семьи и вымышленных персонажей. Аккуратно заполняла анкеты, а потом ежедневно вписывала данные по температуре, анализам и другое. Папа выписался раньше и приходил проведать меня под окно, и мы разговаривали жестами. Окно невозможно было открыть из-за поздней осени. Чтобы не отстать в школе, я также ежедневно выполняла домашние задания и читала учебники. Как раз тогда начали проходить таблицу умножения. Сначала я ее с энтузиазмом учила, но, дойдя до шестерки и семерки, мой пыл поугас. Помню, как папа, стоя за окном, спрашивал меня, выучила ли я таблицу. Я утвердительно кивала головой, и он начинал спрашивать меня. «Шестью семь?» Я артистично закатывала глаза, якобы пытаясь вспомнить. «Сорок шесть», – подсказывал папа. «Да-да», – радостно кивала я в ответ. Лицо папы становилось серьезным: «Соси, учи таблицу умножения». И он уходил. Вернувшись домой из больницы, я обнаружила в нашем сарае большого теленка. Так как я и папа полгода должны были соблюдать диету, которая исключала свиное мясо, то приобрели теленка, которого в скором времени пустили под нож.

В Ирбее папа записался в автошколу, чтобы получить водительские права. Интерес его возник, когда друг предложил прокатиться на своем мотоцикле. Друг посадил папу на мотоцикл, объяснил, как заводить и ехать. Папа завел машину и стал накручивать круги по двору. Через минут пять он решил затормозить, но вспомнил, что не спросил, как это делается. Папа стал кричать: «Как мне остановится?», – но друг не слышал его через звук мотора и пожимал плечами. Пришлось папе ездить по кругу, пока бензин не кончился. Наконец автошкола закончена, права получены. Папа приобрел бэушный мотоцикл, который чаще ремонтировал, чем эксплуатировал. Мне было шесть лет, и молочные зубы стали выпадать. Обнаружив очередной шатающийся зуб, я подошла к маме: «У меня зуб шатается». «Иди, папе скажи», – ответила мама. Она знала, что папа сегодня дежурный, и у него находятся ключи от стоматологического кабинета. «Папа, у меня зуб шатается», – подошла я к папе, измазанному мазутом. «Который? Покажи!», – ответил папа, оторвавшись от работы. «Вот этот», – сказала я, широко разинув рот. Что-то дернулось у меня в ротовой полости. Я от удивления захлопнула рот. Папа держал мой зуб плоскогубцами, которыми за секунду до этого скручивал гайки на мотоцикле. Я радостно схватила зуб и побежала к маме. «Папа вырвал мне зуб», – весело поведала я маме. «Как это вырвал? Чем?», – сказала мама, выглядывая во двор. Увидев улыбающееся лицо папы, она открыла окно и закричала: «Гевик, ты что, с ума сошел? У тебя же плоскогубцы не стерильные». «Не волнуйся, Рога джан, ничего не будет. Я аккуратно», – прокричал в ответ папа. Мама только всплеснула руками и погладила меня по голове.

В Ирбее новогодние елки устраивали в детском саду, в школе, в музыкальной школе, в поликлинике для детей медработников. И везде неизменно наш папа был Дедом Морозом. У него были костюм, шапка и посох, а мама тщательно пудрила его усы и бороду, пока они не становились белыми. Однажды, за два дня до Нового года, папа находился в командировке. Пришел он на железнодорожный вокзал, а на кассе ему сказали, что билетов нет. Реалии советской жизни. Папа без настроения сел на скамеечку и стал думать, как ему быть. Перспектива оказаться на Новый год вне дома его абсолютно не устраивала. Посидев немного, он вдруг вспомнил. Побежал снова к кассе, просунул голову в окошко и произнес: «Девушка, мне обязательно нужно сегодня уехать. Ведь я Дед Мороз. Я не могу детей оставить без подарков». Кассирша взглянула на папу: точно Дед Мороз. Она выдала ему билет, и папа приехал домой, как и планировал.

Через пару лет ему надоела положительная роль Деда Мороза, и он сменил имидж. Папа стал разбойником, который вместе с Бабой-Ягой крал у Деда Мороза Снегурочку. И вот пришли мы на новогоднюю елку в музыкальной школе. Слышу, как несколько девочек шушукаются у меня за спиной. Одна из них говорит: «А я знаю, кто будет Дедом Морозом». Мне самой стало любопытно, я повернулась и спрашиваю: «Кто будет Дедом Морозом?» А эта девочка делает удивленные глаза: «Как, разве не твой папа?» На этой елке был еще один смешной момент. Севада тогда был маленьким, и мама кормила его грудью. Она тоже с нами пришла и сидела весь вечер на скамейке с Севадой на коленях. И каждый раз, как только выключали свет, Севада принимал горизонтальную позу и хватался за мамину грудь. Он думал, что раз свет выключили, то пришло время поесть и уснуть.

Нам очень нравились новогодние елки и длинные праздники. И в Ирбее, и в Томске мы получали уйму подарков и конфет. В Томске кроме детсадов и школ, новогодние елки шли в спортивно-концертном комплексе, а билеты приносили и мама, и папа с работы. Там каждому ребенку выдавали картонную коробку с изображением на новогодние темы, полную всяких разных сладостей. Мама все конфеты, полученные на новогодних праздниках, высыпала в большую белую эмалированную кастрюлю, и они заполняли ее полностью. Конечно же, в первую очередь съедались шоколадки, а уже потом остальные конфеты. Но их было так много, что практически до конца марта у мамы всегда были карамельки к чаю в заветной белой кастрюле.

Но самым волшебным на Новый Год была елка: настоящая пушистая и душистая елка из тайги. Обычно она была такой высокой, что приходилось срезать снизу, и все равно она доходила до потолка. Елка приятно пахла хвоей, мама доставала коробки с елочными игрушками. Сначала папа проверял и вешал гирлянду из разноцветных лампочек, а потом мы все помогали маме украсить нашу красавицу-елку. Для новогодних представлений мама каждый год шила нам новые костюмы, используя свою фантазию и умения на полную катушку.

Помню, когда мы вернулись в Ереван, и на Новый год взрослые стали ставить дома искусственную елку, я испытала шок. Я думала, что елки бывают только настоящими, как у нас в Сибири. Хотя, эту же искусственную елку ставили до нашего отъезда в Сибирь, но я об этом не помнила. Наши рассказывали, что когда нам с Гором было 2-3 года, дядя Гагик играл в новогоднем представлении в кинотеатре «Россия». Он договорился с мамой и папой, что после представления они отведут нас за кулисы, где мы можем увидеться с Дедом Морозом. Дома мама и бабушка тайно собрали для нас новогодние подарки от Деда Мороза, вложив туда мандарины, конфеты и гату. И вот посмотрели мы спектакль, приходим за кулисы к Деду Морозу, рассказываем стишки, он вытаскивает из своего мешка наши подарки и вручает нам. Мы с Гором радостные такие, рассматриваем подарки и говорим: «Ой, а здесь гата точно такая, как наша бабушка печет».

Еще помню, что на Третьем участке на нашем балконе по внешней стороне рос виноград. Дедушка попросил соседа под нами поднять лозу от его виноградника и протянул ее вдоль всего балкона. Часть поспевших кистей дедушка не срезал, а паковал их в бумажные пакеты и завязывал сверху. И на Новый год у нас на столе был свежий виноград.

Вспоминая папину неизменную бороду, перед глазами сразу же возникает картинка: 1986 год, я возвращаюсь из школы. Захожу в наш подъезд. Поднимаюсь по лестничному проему и между первым и вторым этажом вижу мужчину, который спускается мне навстречу. На нем папина одежда: темно-коричневые брюки и желтая рубашка с такой же темно-коричневой кокеткой. Я знаю точно, что это папина одежда, так как ее сшила моя мама, и второго такого экземпляра нет. Кроме того, на ремне у мужчины висит металлический брелок-тигр и цепочка от карманных часов, которые тоже принадлежат моему папе. Но самое удивительное, что мужчина не мой папа. Я просто остолбенело смотрю на него, а мужчина смотрит прямо мне в глаза и прячет в уголках губ хитрую улыбку. Я с сомнением в голосе выдавливаю: «Папа?!» Теперь он уже не скрывает улыбку. Папа сбрил бороду и усы и стал совершенно другим человеком. Ничего странного, что я его не узнала, ведь с самого рождения я видела его исключительно с растительностью на лице. Теперь папа выглядел намного моложе, а я до сих пор уверена, что борода очень сильно старит мужчин.

Наш папа пьет только в хорошей компании: на свадьбах, днях рождениях, при встрече с друзьями. Но когда мы приехали в Сибирь, он сразу понял, что с русскими пить мало не удастся. Если выпить рюмку, то потом отказ выпить еще не будет приниматься ни при каких условиях. Поэтому всегда всем и везде папа говорил, что он водку не пьет. Коллеги папы на вечеринках шутили: «Ну вот опять мы все напьемся, а Григоряны будут сидеть и смотреть на нас трезвыми глазами». Но папа никогда и не страдал из-за того, что не пил – он не любитель. Но как и с любым мужчиной, с нашим папой тоже случались «пьяные» истории. Правда, не в Сибири, а в Ереване.

В городе Мегри, откуда родом дедушка Ваник, жил его родственник по имени Армо. В молодости он учился в Ереване и жил у нас дома, возился со мной и Гором, когда мы были совсем мелкими. Даже попки нам мыл, в отличие от папы. Младший брат Армо Ашотик часто перед Новым годом приезжал в Ереван, чтобы продать на рынке мегринские сухофрукты, и останавливался у нас дома. И вот конец декабря, Ашотик приехал утром, повез свой товар на рынок и вернулся вечером домой. У папы в тот день была встреча с коллегами, и вернулся он домой навеселе. Нанэ спала на диване, но папа не заметил, что ребенок спит, и стал настойчиво предлагать Нанэ конфету. Когда после третьей попытки Нанэ никак не среагировала, папа поднял удивленные глаза и произнес: «Не хочет». И тут его взгляд уткнулся в Ашотика. «Аштоштик?!», – произнес папа заплетающимся языком. Ашотик промолчал. «Аштош… Аштош-тик», – сделал новую попытку папа. Мы еле сдерживались, чтобы не засмеяться. Тут в комнату вошла мама и увела папу спать. «И часто ваш папа напивается?», – с ужасом в голосе спросил Ашотик. Ему показалось, что это стандартная ситуация в нашем доме.

В другой раз мы уже жили в 17-ом квартале, и Ашхен бабо жила с нами. Папа снова возвращался поздно ночью домой навеселе после удавшейся вечеринки. Он шел с автобусной остановки до нашего дома, а это минут 10-15 ходьбы. В кармане он нес конфеты для нас, детей. И вдруг, почти дойдя до дома, он резко остановился, как будто молния ударила: «Я же своей теще конфеты не купил». Папа повернул обратно, дошел до перекрестка и приобрел в круглосуточно работающем магазине любимые карамельки Ашхен бабо. Вернувшись домой, он вручил конфеты бабо со словами: «Вот, мама джан, специально для тебя купил», – и пошел спать. Утром мама возилась на кухне с завтраком. К ней подошла бабо и стала ей выговаривать: «Рога джан, почему ты не позволяешь своему мужу почаще пить?» Обалдевшая мама обернулась к своей маме: «В смысле?», – удивление замерло на ее лице. «Гевик вчера выпил и купил мне конфеты. Если бы он почаще пил, то мне бы чаще гостинцы приносил», – пояснила бабо.

Однажды моя коллега по заводу «Кока-Колы» во время разговора сделала безапелляционное заявление:

– Все хирурги – алкоголики.

Я с удивлением уставилась на нее:

– Что за ерунду ты несешь? Мой папа хирург, и он не то что не алкоголик, а вообще пить не любит. И я знаю многих непьющих врачей и хирургов.

– Нет, Соси, ты не понимаешь. Хирург – это такая специфическая профессия. Они видят столько тяжелых случаев, смертей, невозможно это все пережить, если не расслабляться алкоголем.

– Нет, мой папа не такой.

– Значит, твой папа смерти не видел, – выдала второе свое убеждение упрямая девушка.

Я промолчала. Самое бессмысленное занятие – пытаться убедить в чем-то человека, не желающего тебя слышать. Как бы я хотела, чтобы мой папа не видел ни одной смерти…

В 1986 году мы всей семьей вернулись в Армению. Папа и мама закончили ординатуру, набрались опыта в больницах Ирбея и Томска. Думали: вот и все, вернемся на Родину, поступим на работу, будем лечить больных, растить детей и радоваться жизни. И не будет больше этой вечной тоски по родной Армении. Но впереди было всего два года спокойной жизни. Да, тоски уже не было, но родина позвала своих сыновей защитить ее, и мой папа не мог остаться в стороне.

В феврале 1988 года началась резня в Сумгаите, а затем в Баку. Армяне убегали из Азербайджана, оставив свои дома и все нажитое, в одних тапочках и домашней одежде. Забивались в самолеты, как в переполненный автобус, летели стоя. Они спасали свои жизни и жизни своих детей, оплакивая тех, кого спасти уже не удалось. В Ереване начались митинги. Народ требовал самостоятельности Арцаха и отделения его из состава Азербайджанской ССР. Азербайджанцы, живущие в Армении, тоже покинули Армению, хотя их никто не резал и не угрожал. На родине дедушки, в Мегри, у него был старинный друг – азербайджанец Джумшут. Они дружили чуть ли не с детства. Джумшут был хорошим человеком и настоящим другом, родился и вырос среди армян и никогда не испытывал враждебных чувств. А в 1988 году уехал в Азербайджан и, по слухам, стал одним из лидеров антиармянского движения…

7 декабря 1988 года Армении нанесли еще одну смертельную рану – землетрясение унесло жизни 25000 человек и разрушило полностью Спитак и частично Гюмри, Ванадзор и Степанаван. Время удара совпало с большой переменой в школе, я шла по переходу из одного корпуса в другой. Вдруг пол под ногами заходил ходуном, и я подумала, чего это дети бегают так, что аж все здание трясется? Когда пришли из школы домой, оказалось, что папа, мама, дяди Гагик и Гарик уже уехали в Спитак. Их не было дома несколько дней. Потом приезжали ненадолго и снова уезжали. Ничего не рассказывали, только в глазах стоял нескончаемый ужас от увиденного. Гарик также участвовал в съемках документального фильма о страшном землетрясении. Моя Армения, сколько горя ты способна вынести?

Но дальше нашу страну ждали еще более страшные испытания. Началась Арцахская война10, и мой папа как истинный патриот отправился на войну. Первый раз он поехал в Арцах осенью 1989 года. На митинге услышал, что в Арцахе не хватает врачей. На следующий день он связался с какой-то благотворительной компанией, взял отпуск и полетел на самолете в Степанакерт, решив поработать там во время отпуска. В Степанакерте он обратился в Министерство здравоохранения, и его направили в Гадрут, где требовался врач. Однажды вечером папа ехал на грузовике с другими парнями. По дороге их машину остановили, чуть было не возник конфликт, из-за которого они могли оказаться в руках у азербайджанцев. Но каким-то чудом им удалось все уладить и вернуться целыми и невредимыми. Когда он вернулся домой из арцахского отпуска и рассказал все маме, мама решила исполнить папино желание, так как он остался живым. Папиной заветной мечтой был еще один ребенок, а лучше – дочка. Так родилась наша сестра Нанэ.

После своего первого арцахского отпуска в течение двух лет папа периодически уезжал в Арцах. Иногда брал официальный отпуск, иногда за свой счет, иногда оформлял командировку в Министерстве здравоохранения. Так с конца 1990 года он уехал в Геташен, где заменял главврача Саргиса Акопкохвяна четыре месяца. В конце марта приехал врач из Еревана, Валерий Хачатрян, и папа вернулся домой. В конце апреля 1991 года папа в составе спасательного отряда «Спитак» отправился на несколько дней в Грузию – оказывать помощь пострадавшим от землетрясения. По его возвращении дядя Гагик сообщил ему, что сегодня на Площади Свободы будет митинг, посвященный Геташену. На митинге папа узнал, что в Геташене очень серьезная и напряженная ситуация.

Рано утром он собрал медикаменты и вещи в рюкзак, надел телогрейку, поцеловал нас с мамой и поехал в аэропорт «Эребуни». Самолеты в Арцах уже давно не летали. Вылетал вертолет в Степанакерт, рядом с которым стояли несколько врачей в белых халатах. Папу в телогрейке даже близко не подпустили, он не мог лететь с ними. В конце концов с другими фидаинами11 он спрятался в вертолете за мешками с мукой и гробами. Вертолет прилетел в Шаумян. Оттуда надо было добираться в Геташен, где уже началась операция «Кольцо»12. Деревня находилась в блокаде, все дороги закрыты. Папа добрался туда с группой Арабо, которая отправлялась на разведку на лошадях через лес. Фидаины не хотели его брать, так как он городской парень и раньше не ездил на лошадях, и вообще они его не знали. Но каким-то образом папа убедил их, и они отправились в путь.

В центре Геташена стоял танк, за несколько дней до этого погибли Татул, Артур и другие парни-герои Арцахской войны. Эвакуация населения на вертолетах в Ереван началась шестого мая. Оставшиеся фидаины собирались уходить пешком через лес. Вылететь на вертолетах они не могли, так как полеты курировали солдаты Советской Армии. Папе и Валерию Хачатряну тоже предложили идти через лес, но Валерий до этого перенес инфаркт – его отекшие ноги не вынесли бы этого перехода. Папа не мог оставить своего друга и остался вместе с ним, как и главврач Геташена Саргис Акобкохвян, у которого в деревне жила престарелая мать. Седьмого мая эвакуировали последних в деревне людей. Когда папа, Валерий и Саргис подошли к вертолету, их документы проверил русский солдат, позвал азербайджанского солдата и сказал ему: «Врачи из Еревана». Всех троих посадили в черный «ворон» в отдельные клетки и держали так около четырех часов, пока не прекратились вылеты вертолетов. Папа думал, что так как они врачи, то по законам войны неприкосновенны. Однако когда их привезли на место, перед ними распахнулись, а затем закрылись ворота. Папа понял, что это двор тюрьмы. Открыв дверцы, их буквально выпихнули из машины, так что папа чуть не скатился на землю по ступенькам. И здесь, как говорит папа, они попали в ад Данте.

Их привели в камеру, где уже были семнадцать геташенцев, пойманных в тот же день. Всех раздели догола и нещадно били. Потом спросили: «Кто здесь врач?» и вывели Валерия. По крикам, доносящимся из коридора, они поняли, что Валерия бьют. Затем крики прекратились, Валерий потерял сознание. Затем пришли за вторым врачом; папа сказал, что он врач. Его также вывели в коридор и били до потери сознания, а потом бросили в карцер, где он находился четыре дня без еды. После побоев Саргис Акобкохвян два дня бредил как сумасшедший: ему казалось, что его сын Котик умер. Из местных газет азербайджанцы знали, что папа несколько месяцев назад вылечил пленного азербайджанца. И поэтому они били его еще сильнее, приговаривая: «Своих ты хорошо лечил, а нашего нехорошо». Но это не помешало им приводить своих больных в камеру к папе, где он их консультировал и говорил, как лечиться.

К тому времени мой дядя Гагик поднял шум о незаконном аресте врачей на войне. Он отправил дедушку в Москву для обращения в Красный крест, а сам бегал по Министерствам и даже в КГБ. Я не помню сейчас имен, возможно, это и не нужно. Подробности впервые дядя Гагик рассказал мне и моим братьям после ухода мамы. Плутая бесконечно долго по коридорам власти, он добрался до заместителя начальника КГБ. От официальных приветствий дядя Гагик сразу перешел к рассказу обо всем, что знал про папу и других арестованных врачей. А потом сказал: «Я взрослый человек и понимаю, что происходит в тюрьмах. Вы знаете, Геворг с самого детства хотел стать хирургом. Вы не представляете, как долго и через какие испытания он пришел к своей мечте. И ведь он действительно отличный хирург, к тому же патриот, и глубоко честный и порядочный человек. Я все время за него боюсь, я боюсь, что в тюрьме его могут покалечить, а особенно могут повредить его пальцы. Тогда он не сможет больше оперировать. Вы представляете, какая для него это будет трагедия? Это смерти подобно». Товарищ замначальника КГБ внимательно выслушал нашего дядю и сказал: «Минутку». Он поднял телефон и позвонил замначальнику КГБ Азербайджанской ССР. Когда на том конце провода подняли трубку, он произнес:

– Здравствуй, друг! Как дела? У меня тоже все хорошо. (Позже выяснилось, что эти два товарища вместе учились в России). Слушай, у вас там в Кировабадской тюрьме сидят трое врачей. Один из них, Геворг Григорян, мой друг. Проследи, пожалуйста, чтобы с ним ничего не случилось. На том конце провода его заверили, что все будет нормально. Затем замначальника КГБ положил трубку, подошел к дяде Гагику и сказал ему: «Простите меня, что я соврал. Конечно же, я не знаю Геворга Григоряна, и он не мой друг. Но по-другому нельзя было…» Когда дядя Гагик закончил свой рассказ, у него на глазах выступили слезы, ком застрял в горле, и он не мог больше говорить.

Прошло пятнадцать дней заключения. На следующий день папу снова повели к следователю. Этот следователь уже который раз грозил папе расстрелом и хотел вытащить из него признание в убийстве какого-то азербайджанца. На семнадцатый день папу привели в другую камеру, где находились бородатые мужчины. Папа подумал, что это азербайджанцы, и теперь его ожидает суд Линча. Но вдруг кто-то сказал: «Это же наш Геворг». Оказалось, в камере сидели геташенцы. Один из них сказал, что сегодня их освободят. Папа не поверил, сказав, что вчера ему грозили расстрелом, а сегодня освободят? Но через полчаса в тюрьму прибыли японцы (почему-то папа сразу определил их как японцев) с фото- и видеокамерами и с совершенно невозмутимыми лицами. Пленных одели и вывели во двор, предварительно проинструктировав, что нужно говорить журналистам. А говорить нужно было, что в тюрьме для них были созданы очень хорошие условия, что их обеспечивали постелью, едой и сигаретами. Но у всех пленных на лицах (тела были скрыты под одеждой) была написана вся правда о гостеприимстве Кировобадской тюрьмы. Затем их всех посадили снова в черный «ворон» и повезли. Наконец прибыли куда-то, и машина остановилась. Из своих клеток им не видно было, где они. На них попыталась напасть толпа азербайджанцев, которая знала, что везут армян. Но тут послышались русские голоса. Это русские солдаты автоматами разогнали толпу. Оказалось, их привезли на границу с Тавушем. Там азербайджанцы произнесли речь о братской дружбе народов и наконец-то отпустили пленников. Папа рассказывал, что сначала они шли по мосту, а потом не удержались и побежали, как будто боялись, что их мучители передумают.

Нам уже сообщили, что папу везут домой. Дядя Гагик поехал их встречать, но разминулся – их повезли другой дорогой. Когда бабушка открыла дверь, она чуть не упала в обморок. На папе живого места не было: все тело в синяках, ссадинах, кровоподтеках, разорванная одежда. Он не мог даже крепко нас обнять, так как при каждом движении как будто иголки впивались в тело. Все ужасы этих семнадцати дней папа описал потом в своей книге «Мы вернулись из ада». На следующий день папу и его друзей положили в больницу на лечение и реабилитацию. Тело поправилось, но душевные травмы никогда не заживают, а нервная система у папы сильно сдала после пережитого. Валерий Хачатрян скончался через шесть месяцев после возвращения из плена, 5 декабря 1991 года, в день рождения Гора. Папа до сих пор дружит с его семьей и чтит память этого мужественного человека. А для всех геташенев, которые проживают теперь в Армении, мой папа – «наш Геворг».

Арцахская война закончилась в мае 1994 года. И папа еще не раз ездил туда, лечил раненых и больных и нередко сам ходил в бой с оружием в руках. Поэтому у нас в семье 9-е мая не только праздник дедушки, ветерана Великой Отечественной войны, но и папин праздник, как день освобождения Шуши. А 23 мая мы отмечаем день освобождения папы, фактически его второй день рождения.

У мамы была близкая подруга Марина, они вместе учились в школе в Баку и дружили всю жизнь. Марина с детьми тоже жила в Ереване уже много лет. О том, что папа попал в плен, она узнала из телевизора. В тот день она затеяла уборку, а телевизор вещал новости в фоновом режиме. И вдруг сообщили, что Геворга Григоряна забрали азербайджанцы в Геташене. Тетя Марина как была с тряпкой в руках, так и опустилась на пол и стала страстно молиться, чтобы Геворг вернулся домой живым и невредимым. Тетя Марина очень любила мою маму и очень уважала моего папу. Она молилась все 17 дней. Когда папу положили в больницу, она пришла его проведать. И вдруг папа сказал: «Слушай, Марина, я ведь атеист и не верю в мистику, но ты знаешь, когда я терял сознание или бредил, я видел ангелов, и у них у всех было твое лицо». Марина сказала: «Ну, конечно, я все это время за тебя молилась».

А медсестре из папиного отделения больницы «Эребуни» в это время приснился сон. На следующий день она позвонила к нам домой и рассказала о нем. Бабушке нужно было пойти утром рано в церковь святого Геворга, зажечь свечку и помолиться за возвращение сына. Моя бабушка, как и дедушка, была еще более рьяной атеисткой, но в такой ситуации надеешься на чудо и делаешь все, что от тебя зависит. Утром рано дядя Гагик вместе с другими родственниками отвез бабушку в церковь святого Геворга. Она оказалась запертой, и дядя Гагик пошел позвать священника, который жил по соседству. По дороге он рассказал ему, в чем дело. Тогда священник вручил ключ от двери церкви моей бабушке и сказал: «Если ты хочешь, чтобы твой сын вернулся, сама отопри замок». Бабушка так и сделала, и Бог ее услышал.

Куда еще забрасывала судьба моего папу? Он ездил в Иран в составе спасательного отряда «Спитак», оказывал помощь после землетрясения. Побывал в Германии на курсах «Красного креста» и жил там у немцев, с которыми познакомился еще в Спитаке после землетрясения. Когда мы жили в Сибири, ездил на баркасе по Енисею в составе плавучей поликлиники. Они оказывали медицинскую помощь жителям прибрежных деревень, которые находились далеко от районных центров. Через год после окончания института, летом во время отпуска папа поступил на временную работу. Нужно было ехать из Томска в Сахалин на поезде в качестве сопровождения для… породистых свиней. Папу это не смутило. Человек, который постоянно там работал, заболел и искал себе срочную замену. Каким-то образом папа узнал об этом и согласился. Это путешествие сулило интересный опыт и возможность побывать на острове Сахалин. Папа выгодно отличался от других сопровождающих. К каждому прикрепили вагон. Другие работники были ушлыми, они продавали часть комбикорма, а потом приходили к папе клянчить из его доли. Папа первые пару раз дал немного корма, но потом, поняв, что это носит регулярный характер, отказался. Кроме того, он не пил, не курил, в их посиделках не участвовал. Он ухаживал за своими подопечными как следует, а все свободное время читал книги. Приехав в Сахалин и сдав товар, он направился в местную больницу. Предоставив свое резюме, он выразил желание поработать там и готовность переехать всей семьей. Он понимал, что на острове должно быть много работы: как раз то, что ему нужно. Но главврач поднял удивленно бровь на пламенную речь папы. Оказалось, что остров Сахалин являлся лакомым местом не только для врачей, но и для многих других профессий из-за разнообразных льгот и надбавок к зарплате. И начинающих врачей они не брали. Нужно было иметь стаж работы от трех до пяти лет.

После возвращения в Ереван в 1986 году у папы появилась новая идея фикс: он хотел поехать работать в какую-нибудь африканскую страну. Тогда интернета не было, и узнавать, каким образом можно найти подобную работу было очень сложно. Поэтому письмо и резюме папы на английском языке мы отправляли по адресам посольств Буркина- Фасо, Ганы, Нигерии. Но в Африку папа так и не попал.

В 2004 году судьба подкинула моему папе, неутомимому романтику, невероятные приключения. На этот раз их устроила мама. Одним ясным днем мама и тетя Асмик Нонян шли по площади Республики и вдруг увидели, что в центре площади стоит настоящий огромный корабль. Они подошли поближе и выяснили, что это корабль «Киликия» (армянское парусное судно, точная копия торгового судна времён Киликийского царства XIII века). Команда энтузиастов под руководством президента Клуба морских исследований «Айас» Карена Балаяна строила его 11 лет. И теперь судно было готово повторить морские маршруты киликийских купцов, чтобы доказать возможность таких длительных поездок в те далекие времена, а также объединить всех армян в странах, в порты которых войдет «Киликия». Асмик Нонян знала кого-то из экипажа, они разговорились, и выяснилось, что у них нет судового врача. Тогда мама сказала: «Возьмите моего Гевика, он отличный врач, и ему очень понравится эта идея».

Так мой папа стал судовым врачом на два сезона плавания в 2004 и в 2005 годах. Но он был не только врачом, а равноценным членом экипажа: наравне со всеми стоял на вахте, выполнял всю нужную работу, выживал и помогал другим выживать во время бурь, и точно также, как почти все, страдал от морской болезни в особо сильный шторм. На борту «Киликии» он посетил множество портов стран Средиземного моря и Атлантического океана. После он написал увесистую книгу под названием «Киликия» расправляет парус». Из обоих путешествий папа возвращался с кучей эмоций, воспоминаний, сувениров, подарков, фотографий и семян растений. И мама, и папа очень любят цветы и растения. У нас дома на балконе и на кухне настоящий сад. Есть даже банановое дерево, которое, правда, не плодоносит. Когда дочка Гора Ануш была маленькая, папа привязывал бананы к этому дереву, а потом Ануш с восторгом собирала урожай. Вторая дочка Гора, Манэ, родилась 3 сентября 2004 года, когда папа был в путешествии. По возвращении он поехал домой к Гору для встречи с внучкой. Манэ сладко спала и сосала свой большой палец. Но папа все равно взял ее на руки и одобрительно посмотрел на крохотное милое личико Манэ.

Воскресное утро 27 сентября 2020 года казалось совершенно обычным. Я позволила себе поспать до десяти часов. И то проснулась, так как услышала за стенкой сначала звонок мобильника папы, а потом его голос. Столкнулись мы с папой в ванной. Помню, накануне вечером я прибежала в ванную на какой-то шум. Оказалось, пара старых плиток отвалилась и лежала теперь грудой осколков в цементной пыли. «Какая разруха», – подумала я, подметая мусор. «Из больницы звонили, драка началась», – тихо проговорил папа. «Какая драка?» Я поняла, что папа собирается ехать в больницу, и надо успеть накормить его завтраком.

– В Арцахе… Позвонили из больницы, сказали, что в 12 часов будет собрание, удивились, что я телевизор не смотрю.

– О, Боже, – выдавила я. На армянском языке слово «կռիվ» означает и драку, и войну.

Папа набрал своего друга Тарона:

– Как мы можем ТУДА добраться? – им обоим был понятен смысл слова туда.

– Вызови мне такси, Соси.

Я как в тумане открыла приложение на телефоне, наблюдая, как папа сунул в брезентовый рюкзак сменное белье, зубную щетку и пасту, кепку и пару яблок. О завтраке не было и речи, как и о посещении собрания в больнице. Мы поцеловались, папу проглотил лифт, я опустилась на стул и как в тумане написала в семейном чате: «Папа уехал».

А потом было 44 дня кошмара для нашей страны. 44 дня боли, надежды и разочарований, невосполнимых потерь, бесконечных слез и бессонных ночей. 44 дня героизма и предательства, волнений и беспокойства за своих близких в частности и за весь народ в целом. Гор тоже отправился на фронт. Вернулся, снова пошел. Папа же оставался на посту все дни без передышки, на все уговоры хотя бы на день вернуться в Ереван отдохнуть отвечал резким отказом.

В шесть утра сорок первого дня меня разбудил звонок папиного друга:

– Соси джан, ты только не волнуйся. Папа ранен, его везут в Ереван: там бомба разорвалась, но с ним все в порядке.

– Какая бомба? Как он может быть в порядке? В какую больницу его везут?

– Пока ничего не знаю, – Сурен отключился.

Размазывая слезы по лицу, с трясущимися руками я набирала подряд дяде Гагику и папиным друзьям. Уже через пару часов мы стояли у изголовья папы, который лежал в реанимации «Измирляна». Он был в сознании, уверял, что с ним все в порядке, только пара ребер переломана.

В течение всего срока пребывания на фронте папа все время перемещался вместе с медперсоналом из одного места в другое. Он старался каждый день набрать кому-нибудь из нас буквально на пару секунд, чтобы мы услышали его голос. Говорить о своем местоположении по сотовой связи строго воспрещалось, поэтому эту информацию нам предоставлял его друг Геворг. Мы уже давно заметили ужасную закономерность: стоило им покунуть очередной населенный пункт, как на следующий день начинался его обстрел. Казалось, враг шел по пятам.

В этот раз госпиталь расположился в здании школы. Спали работники прямо на расстеленных на полу матрасах. По словам папы, ночью он спал головой в одном направлении, но днем, если выдавалось свободное время, он клал голову в противоположную сторону, чтобы быть ближе к окну во время чтения. В тот день в одиннадцать утра он прилег почитать и заснул. Проснулся от шума и неприятных ощущений. Открыв глаза, папа обнаружил, что его туловище ниже груди находится под обломками. Папа не чувствовал своих ног и решил, что лишился их. Он стал разгребать камни, когда к нему на помощь подоспели боевые товарищи. Оказалось, бомбили церковь, расположенную поблизости, ну и школу-госпиталь впридачу. В результате потолок здания обрушился на папу. Если бы это случилось ночью, папу закопало бы с головой… Вот так любовь к чтению и ангел-хранитель в лице мамы очередной раз спасли нашего папу.

Наш папа не только талантливый врач, но еще и творческий человек. В Сибири он всегда участвовал во всяких концертах, КВН и других конкурсах. Выступал в нашем Доме культуры в Ирбее: сидя на стуле, подогнув одну ногу под себя, в сером костюме и папахе он пел «Очаровательные глазки». Когда в ЦРБ он заменял гинеколога, то тоже пел для своих пациенток, чем немного компенсировал недостаток опыта. Папа является автором нескольких книг, стихов, рассказов, песен и периодически публикуется в армянских и русских изданиях.

Я верю в то, что наша душа еще до рождения выбирает свою судьбу, как бы пишет сценарий своей жизни. Она выбирает не только страну и время, где родиться, но также своих родителей, бабушек-дедушек, братьев-сестер, друзей. Она выбирает, чем будет заниматься, чему учиться, где работать. Она выбирает все радости и горести, а также испытания. А комиссия, которая принимает у еще нерожденной души проект ее сценария, дает свое одобрение, если считает, что душа готова прожить такую жизнь и справиться со всеми трудностями. Потому и говорят, что у каждого свой крест, тяжелый ровно настолько, насколько этот человек может вынести. И я часто думаю, какие у моих мамы и папы сильные души. Это сколько смелости, терпения, любви нужно иметь, чтобы, как папа, выбрать такую судьбу: освоить профессию своей детской мечты, несмотря на все трудности, пережить и тюрьму, и плен, и суды, и болезни, и смерти родных и близких людей, и при этом не очерстветь, а быть воплощением добра и света для всех вокруг, а в качестве компенсации выбрать любовь любимой женщины, много желанных детей и замечательных внуков, преданных друзей и хороших родственников. Работать на износ, думая всегда только о других, творить, мечтать и оставаться кристально чистым, несмотря ни на что. Разве мы можем мечтать о более достойном примере для подражания, чем наш отец?

Глава 3. Рогнеда

На первом занятии подготовительного курса сидит мама и слушает лекцию на армянском языке. Лектор чуть ли не каждое предложение начинает со слова «բջիջ13». А мама не знает, что такое «բջիջ». Кое-как высидела пару, примчалась домой и с порога крикнула сестре:

– Седа, что такое «բջիջ»?

– «Клетка», а что?

– Ой, конечно же, «клетка», это же первый урок по биологии. Я чуть с ума не сошла, в течение всей лекции только и слышно было «բջիջ» и «բջիջ».

Мамина душа также выбрала нелегкий путь: жизнь в окружении любимых и любящих родителей, братьев и сестры, детей, внуков, родственников, друзей, коллег и знакомых. И вместе с тем переломы руки и ноги, тяжелые и длительные болезни, постоянные переживания за здоровье и жизнь мужа, детей, а также самопожертвование и отдача себя без остатка.

Мама – младшая дочь в семье, до нее идут старший брат Ашот, сестра Седа, средний брат Роман и младший брат Роберт. В такой же последовательности, как и в нашей семье. 20-летний Ашот назвал ее Рогнедой после прочтения «Повести временных лет». Когда папа познакомился с мамой, он долгое время не мог запомнить ее полное имя. Поэтому написал на бумажке «Рогнеда», и первое время, перед тем как обратиться к ней, тайком заглядывал в свою «шпаргалку». После свадьбы мама стала для него просто «Рогой», а он для мамы – «Гевиком».

Росла мама в дружной большой семье, где, будучи самой маленькой, была всеобщей любимицей. Дядя Ашот водил ее с собой на занятия в институт как куклу, остальные же баловали как могли. Но мама росла некапризным ребенком и превратилась в душевного человека, очень любившего детей. В старших классах летом ездила пионервожатой в лагерь на берегу Каспийского моря. Ей нравилось возиться с детьми, учить их чему-то новому, гулять и проводить с ними время. При поступлении в мединститут она точно знала, каким врачом не хочет быть: стоматологом и гинекологом, чтобы не копаться где-то глубоко в организмах других людей. Потом ей пришла в голову мысль, что хорошо бы лечить детей: во-первых, потому что она очень любит детей, во-вторых, потому что они такие чистые, свежие и приятно пахнущие. Так мама решила стать педиатром.

К тому времени ее братья и сестра закончили вузы в Ереване, обзавелись семьями, и мама тоже поехала в Ереван жить с сестрой Седой и поступать в институт. С первого раза, как и папа, она не поступила. Поэтому пошла работать сначала на макаронную фабрику, потом в типографию. В типографии мама имела успех. Начала она работать в качестве помощницы, была на подхвате у специалистов. Однажды в вечернюю смену перед каким-то праздником пришел заказ набрать срочно текст поздравительной телеграммы от правительства. Человека, ответственного за набор, не оказалось на месте, и мама вызвалась помочь. Она справилась с задачей. А наутро ее фото красовалось на доске почета, потому что текст оказался без единой ошибки. Мама была прилежной ученицей в школе, а почерк у нее был каллиграфический. Ровные, круглые, как жемчужины, буквы, непохожие на стереотипный врачебный почерк. Зато у папы почерк не ужасный, но нестандартный и не очень разборчивый. И когда мы в школе плохо писали, папа в шутку говорил: «Вы что, в маму пошли? Берите с меня пример!»

Во время учебы в школе и я, и Гор никогда не обращались за помощью к родителям. Мы оставались в группе продленного дня и выполняли домашние задания. Да и дома, так как учились хорошо, легко справлялись самостоятельно. Но если иногда помощь все-таки требовалась, задав вопрос маме, мы получали исчерпывающий и правильный ответ. Например, у нас в Ирбейской школе был «Клуб почемучек». В классе висел почтовый ящик, и любой мог в него закинуть интересующий вопрос, а другие ребята на него отвечали. И когда я пребывала в тупике, мама меня выручала. Однажды, помню, задали написать сочинение на тему «Ревизора» Н.В. Гоголя. Пока мама месила тесто и пекла лаваш, она сделала подробный анализ произведения. Мое сочинение ошеломило учительницу, и я его подробно помню до сих пор.

Гору исполнилось пять лет, а мне еще не было четырех, когда мама начала изучать с нами русскую азбуку. Буквы дались достаточно легко, а когда дело дошло до слогов, ни я, ни Гор никак не могли соединить две буквы вместе. Но мама проявила настойчивость. Помню, что даже во время прогулок она веткой на снегу писала слоги, а мы пытались их прочесть. И в какой-то момент мы хором произнесли «ма-ма» – урок был усвоен. А дальше было много практики. Так мама с самого детства привила нам любовь к чтению и к русскому языку. Гор читал и до сих пор читает книги ежедневно залпом и очень быстро. При этом у него отличная память, и он помнит все, что прочитал. В школе, получив все учебники 29 или 30 августа, он садился и за два дня изучал все материалы по устным предметам: история, география, биология и т.д. Больше в течение года эти учебники Гор не открывал. Кроме того, так как он любил много читать, то на всех уроках всегда выдавал материала больше, чем в учебнике. А если чего-то и не знал, то импровизировал или фантазировал. Это тоже у него с детства. Я же уже в пять лет свободно читала, поэтому в детском саду воспитательница часто сажала меня перед группой, и я читала сказки вслух.

Причиной знакомства мамы и папы тоже стала книга. Они тогда учились на подготовительном курсе. Как рассказывала мама, она давно заприметила папу в компании своих друзей, которые частично пересекались с ее друзьями. Папа тоже положил на маму глаз, но не решался подойти. И вот однажды они сидели друг за другом. Вдруг мама заметила, что на парте кто-то написал слово «йог». Она громко спросила:

– Интересно, кто здесь написал слово «йог?

– А вы знаете, кто такие йоги? – спросил папа.

– Конечно, знаю, я как раз недавно прочитала роман Ефремова «Лезвие бритвы».

Это стало отправной точкой. Папа-книголюб очень обрадовался, что у него есть общие темы для разговоров с девушкой, которая ему нравилась. Но пока они просто так скромненько общались на занятиях.

Через пару месяцев подруга Рузанна сообщила, что Геворгу сделали пластическую операцию на нос, и что ей интересно посмотреть, как он сейчас выглядит. Маме было неловко, но любопытство перевесило. Поэтому под неким предлогом они разыскали папу и завели с ним разговор. Мой скромный папа обрадовался, что мама проявила к нему интерес, и стал решительнее. С тех пор они стали дружить.

Мама выросла в Баку и ходила в русскую школу, а армянский язык использовала на бытовом уровне. Кроме того, она часто использовала слова из зангезурского (родина дедо и бабо) и бакинского диалекта. Папа и дядя Гагик угорали каждый раз, когда мама вдруг выдавала какое-нибудь диалектное словечко. Они падали на пол, взявшись за животы, и просили маму снова повторить, чтобы посмеяться еще больше. Но мама не обижалась на них.

В тот год в бакинском мединституте сменили ректора. Старого убрали из-за коррупции, и прошел слух, что в этом году будет легко поступить тем, у кого есть реальные знания, а не деньги. Мама решила воспользоваться этим шансом и перевелась на подготовительный курс в Баку, но она продолжала общаться с папой, в основном посредством писем. Папу призвали на службу в Советскую Армию. В последний день он узнает, что везут их в Казахстан, в город Семипалатинск морским путем через Баку. Он посылает маме телеграмму, что будет проездом в Баку в составе новобранцев.

Так начинается романтическая история моих мамы и папы. Мама, получив телеграмму, пропускает занятия в институте и с утра отправляется в порт. Там пытается выяснить, откуда повезут новобранцев. Но так как информация военная и секретная, то ничего толком узнать не удается. И она наобум идет вдоль моря, всматриваясь в корабли, нет ли там людей в военной форме. Папа же по прибытии в Баку узнает, во сколько нужно вернуться в порт, и, посчитав, что у него есть несколько часов свободного времени, едет к ней домой по адресу, так как раньше в Баку не был. Придя домой, узнает у брата, что Рогнеды дома нет. Тогда он отправляется в мединститут, купив по дороге букет цветов. Там от сокурсников мамы выясняет, что мама не пришла на занятия. Так как время поджимает, он возвращается в порт, свесив голову. В порту их собирают на перекличку и выстраивают в ряд. В это время мама наконец находит тот самый корабль и обращается к человеку в военной форме. Она говорит, что ее друг Геворг Григорян отправляется на этом корабле в Казахстан, и она пришла с ним попрощаться. Военный говорит: «Вот новобранцы стоят в ряд. Посмотрите, здесь ли ваш друг?» Мама рассказывала: «Я смотрю, стоят парни в одинаковых формах, с бритыми головами, пыльные. Все как на одно лицо. Еще и уставились на меня, и я смущаюсь». И тут, слава Богу, папа заметил ее. Им дали несколько минут, чтобы попрощаться. Папа поцеловал маму и признался в любви. На что мама ответила, что тоже его очень любит и будет ждать его возвращения. Цветы они бросили в море, скрепив этим жестом свою клятву.

Затем было два года активной переписки. Мама всегда говорила: если бы не папины письма, она никогда бы не узнала его так хорошо и не влюбилась еще сильнее. Скупой на слова, папа всегда отлично выражал свои мысли письменно. Мамины и папины письма армейского периода потом хранились в достаточно ёмком чемодане. Целый чемодан писем, и в каждом из них объяснения в любви. Они писали друг-другу чуть ли не каждый день. Однажды в старших классах я перечитала все эти письма. Сколько в них нежности, любви, заботы, тепла и надежд!

В Казахстане папа служил в стройбате. В тот день он находился на крыше строящегося здания. И вот принесли телеграмму от мамы. Папа прямо на рабочей площадке прочитал телеграмму и от радости прыгнул вниз с уровня второго этажа. Мама сообщила ему, что она поступила в институт. Папа был счастлив и очень рад за маму. Близкие друзья его искренне поздравили. Но тут нашелся какой-то «доброжелатель», который ехидно сказал: «Ну, и что ты радуешься? Она поступила в институт, а ты нет. И зачем ты ей теперь? Она себе найдет кого-нибудь получше». Папу как будто ножом полоснули. И он не нашел ничего лучше, как сесть и написать маме длинное письмо о том, что раз она теперь поступила, то у нее радужное будущее впереди, и что он ей, наверное, не нужен. Мама в ответ отчитала папу за его бредовое письмо и сказала: «Разве я тебя люблю, потому что ты учишься или не учишься в мединституте? Я полюбила тебя как мужчину, как человека и хочу всю жизнь прожить с тобой, и не имеет значения, чем ты будешь заниматься и кем работать. Кроме того, у тебя есть мечта стать хирургом, и она обязательно сбудется. Но ради тебя, а не ради того, чтобы я была с тобой». У папы отлегло на сердце.

Спустя год службы в Казахстане папу перевели в подмосковный город Серпухов. Однажды мама сообщила в очередном письме, что собирается на несколько дней в Ереван погостить у своей сестры. И папа пустился на авантюру. Дело в том, что, работая на объекте, они иногда ночевали в казарме, а иногда на стройке. И вот он так устроил через своих друзей, что в казарме сказали, что Геворг на стройке, а на стройке сказали, что Геворг в казарме, а сам он улетел в Ереван на три дня, чтобы повидаться с мамой. Папа говорит, что это было невероятное стечение благоприятных обстоятельств, так как ему удалось найти гражданскую одежду среди зимы, купить билеты на самолет без паспорта туда и обратно, не спалиться на службе и еще много чего. Судьба вела моих родителей уверенной рукой. Для мамы приезд папы стал приятным сюрпризом. Если не ошибаюсь, папа подарил ей кольцо и повел знакомиться со своими родителями. Причем так и представил ее: «Это Рогнеда, моя будущая жена».

Когда папа служил в Подмосковье, его брат Гагик ездил к нему повидаться. Он заснял на кинопленку маму, и потом они с папой бегали по Москве, чтобы найти проектор. Папу тоже засняли, чтобы потом показать маме. Вообще, перед отъездом папа поручил маму заботам Гагика. И дядя Гагик исправно выполнял просьбу старшего брата, он очень любил и уважал мою маму и был для нее как брат. Помогал ей по всем вопросам, в выходные водил ее в кино, в парк. Однажды в Ереван приехала тетя Аня, мамина подруга со школьной скамьи. И дядя Гагик вызвался составить им компанию. С утра они хорошо погуляли в Эчмиадзине, а потом на электричке поехали на озеро Севан. Весь день на ногах, куча эмоций и впечатлений, Гагик выполнял функции сопровождающего, гида и фотографа.

Под конец дня все вдруг вспомнили, что ужасно проголодались, так как последний прием пищи был утром во время завтрака. Но тут Гагик обнаружил, что у него осталось очень мало денег, а надо еще купить обратные билеты до Еревана. Он пошел в кассу, купил билеты на электричку, до приезда которой оставалось примерно полчаса, посадил девушек отдыхать на вокзале, а сам пошел за едой. Но не в буфет, а в соседнюю булочную. Там на последние копейки купил большой «քարի հաց14». Огромный прямоугольный пышный хлеб он руками разделил на три части и выдал девушкам их порции со словами: «Здесь, в Севане, пекут замечательный хлеб. Он такой вкусный, что преступление есть его с чем-то еще. Поэтому я не стал брать ни сыр, ни овощи. Попробуйте!» И две проголодавшиеся девушки с удовольствием стали уплетать за обе щеки, не почувствовав никакого подвоха. Спустя лет 20, сидя в семейном кругу, мама обратилась к дяде Гагику: «Гагик, каким же действительно вкусным был тот севанский хлеб. До сих пор помню его вкус!» А дядя Гагик рассмеялся: «Ай, Рога джан, у меня тогда все деньги кончились, я просто ничего больше не мог купить». Но севанский «кари ац» действительно очень вкусный.

В 1972 году папа вернулся из армии, поэтому было решено, что мама переведется из бакинского мединститута. Но для этого нужна была ереванская прописка. Свадьба мамы и папы была назначена на конец января 1973 года. Так как дело было решеное, то папа предложил маме зарегистрироваться в ЗАГСе, чтобы получить прописку. Так и сделали: расписались, но не поженились. И вот мама сдает документы в институт. Секретарь проверяет документы, листает ее паспорт и, увидев штамп, спрашивает маму: «Вы замужем?» Мама говорит: «Нет». А она удивленно: «А здесь написано, что замужем». Тут мама спохватилась и выпалила: «Да, я замужем, я забыла». Девушка была поражена: как можно забыть о факте своего замужества? Но перевод состоялся. Кроме того, через какое-то время мама переехала жить на Третий участок, где жил папа, дедушка и бабушка, дяди Гагик и Гарик.

Мой дедушка был очень консервативным и, когда вошла мода на женские брюки, он своим родственницам запрещал их носить, во всяком случае, при нем. Троюродные сестры папы Тереза и Анаит очень страдали из-за этого и все время спорили с дедушкой по этому поводу, но безрезультатно. И вот пришли Тереза и Анаит познакомиться с моей мамой. Мама в это время одевалась в комнате, а они беседовали с дедушкой. Мама вышла из спальни в ярких брюках из полотенчатого материала. Тереза и Анаит прямо застыли на месте и тут же стали шептать дедушке, толкая его в локоть:

– Ваник дядя, твоя невестка брюки носит?

– Тихо вы, молчите!

– Дядя Ваник, но как же так? Ты ей разрешаешь?

– Да, я Рогнеде все разрешаю!

– Ну, тогда и мы будем носить, чем мы хуже?

– Да ладно, носите, только молчите, не говорите ей ничего.

Так благодаря моей маме произошла революция моды в нашем роду. Дедушка и бабушка очень любили мою маму, и она отвечала им тем же. На следующий день после свадьбы дедушка сам настоял, чтобы мама носила брюки, чтобы, не дай Бог, не простудилась.

1973 год стал самым счастливым для моих родителей: 26 января они поженились, летом папа поступил в мединститут, осенью футбольная команда Армянской ССР «Арарат» стала чемпионом и победителем кубка СССР, а в начале зимы родился Гор.

Когда мама объявила своему папе, что собирается замуж, Хачик дедо воспротивился:

– Выйдешь замуж, родишь детей, забросишь учебу, институт не закончишь. Ты же столько сил потратила, чтобы поступить.

– Папа, мое замужество не помешает учебе.

– Ну как же не помешает, как ты будешь все совмещать?

– Папочка, я обещаю, что закончу институт и принесу тебе диплом врача. Позволь мне выйти замуж.

И дедо сдался, тем более и ему, и Ашхен бабо папа очень понравился.

Мама вышла замуж в 22 года, но она была очень худенькой, кроме помады другой косметикой не пользовалась и выглядела намного моложе своих лет. Будучи беременной Гором, мама пришла в женскую консультацию. В коридоре гинеколога ожидала огромная очередь, сидячих мест не было, и мама оказалась стоящей перед дверями кабинета. Каждый раз, когда выходила или входила медсестра, она натыкалась на маму. В конце концов, она не выдержала и сказала в сердцах:

– Балик15 джан, что ты все время под ногами путаешься?

– Я не ребенок, я беременная, – промолвила мама.

– Как это беременная?! – воскликнула медсестра и сразу же забрала маму с собой в кабинет. Они решили, что мама несовершеннолетняя и что дело пахнет криминалом.

Однажды мама готовилась к очередной сессии по предмету «Медицинская психология». Выучила все билеты, кроме одного: «Сексуальные извращения». Во времена СССР тема была табуированной, и даже в специальной литературе информация подавалась в завуалированной форме. Поэтому мама долго ломала голову и никак не могла понять, чем отличаются одни отклонения от других. Она позвала на помощь папу. Папа пришел, посмотрел на билет, посмотрел в учебник, захлопнул его и сказал: «Я тебе позволяю получить двойку по экзамену. Ты еще слишком мала, чтобы знать такие вещи». Мама, конечно же, получила пятерку, но только потому, что ей не попался тот злополучный билет.

В 1977 году мама окончила институт и торжественно преподнесла диплом своим родителям: «Видишь, папа, я сдержала обещание!» Хотя маме пришлось очень туго, но каким-то образом она всегда со всем справлялась и не жаловалась. Помню, например, мама рассказывала, что была беременна мной. Гору еще не исполнился год, и он попал в больницу. Бабушка Седа легла с ним, а мама после занятий бежала в больницу и проводила ночи с Гором. Тогда они проходили в институте гинекологию, и преподавательница была ужасно требовательная и жестокая женщина. И имя у нее было соответствующее: Медея. Похоже то ли на Мегеру, то ли на Горгону. Она никогда не была замужем и не имела детей, и, возможно, это было причиной того, что она особо сильно терроризировала замужних и беременных студенток. Могла их оскорбить при всех, что какую они глупость совершили, как можно учиться и растить детей одновременно, и тому подобное. Кроме занятий студенты ходили на ночное дежурство в отделение гинекологии. И как раз когда Гор лежал в больнице, эта преподавательница назначила маме ночное дежурство. У мамы уже не было сил с ней спорить, и тогда за нее заступилась вся группа. Они сказали, что у Рогнеды ребенок в больнице, и она сама беременная, попросили освободить ее от дежурства. На что преподавательница зло ответила: «Никто ее не просил рожать…» А в январе была зимняя сессия, мама сдавала гинекологию на девятом месяце беременности. Она вошла на экзамен, вытянула билет, подготовилась и ответила на отлично. Председатель комиссии сказал: «Когда вы вошли, я решил, что поставлю вам на балл выше из-за вашего положения, но вы и так ответили на отлично». А «Мегера Горгоновна» с сальной улыбкой произнесла: «Мои студенты не нуждаются в поблажках». Мамино усердие передалось мне еще в утробе, я всю жизнь чему-то учусь, и мне очень нравится процесс познавания нового.

Мама у нас бесстрашная, ее не останавливали никакие трудности. Первые два года в Сибири мы жили в Томске, в одной комнате. На секцию с четырьмя комнатами приходились общие туалет, душ и две раковины для умывания и мытья посуды. Одна общая кухня на весь этаж. Но у нас в комнате был свой холодильник и электроплита. Какое-то время мы жили на девятом этаже. В этом общежитии никогда не работал лифт, все поднимались пешком. Очень показательно, что именно на девятом этаже располагался «Клуб любителей скалолазания», членом которого был и наш папа. Он ездил с ними на Красноярские столбы и в другие экспедиции. Очень часто мама поднимала меня на руках на девятый этаж. Гор был постарше и лишен такой привилегии, а я часто этим злоупотребляла, а иногда просто засыпала по дороге из детского сада, и маме жалко было меня будить. Мама сама весила чуть больше 50 килограмм, а я была упитанная девочка, еще плюс зимнее пальто, сапожки, шапка, шарф…

В сентябре 1984 года мы только что заселились в общежитие в Томске, замок на двери оказался сломан. У нас гостил дядя Гарик, и папа с ним отправился в магазин за замком. В комнате осталась мама и мы: четверо детей, мал мала меньше. И вдруг в нашу комнату ввалился сильно пьяный бугай с красной рожей и ничего не соображающий. Мама попыталась его выдворить, вежливо попросив уйти. Но он стоял как столб и рассматривал нас и комнату. Мама попыталась вытолкать его за дверь, но это был очень крупный и высокий мужчина. Наконец он нащупал взглядом то, что искал: чайник с водой. Вероятно, ему хотелось пить. Но беда была в том, что мама этот чайник только что сняла с огня. Бугай потянулся за чайником. Мама перепугалась не на шутку, понимая, что будет, если он выпьет из носика кипяток. Мама быстро схватила чайник и унесла его вглубь комнаты. Пьяный мужик нечленораздельно стал возмущаться, думая, что маме жалко для него воды. Тут мама собрала все свои силы и буквально вытолкала мужчину за дверь. Но так как замок изнутри не запирался, то мама приперла дверь всем своим телом, а мы тоже поднажали, чтобы хоть как-то помочь маме. Бугай продолжал ругаться и ломиться в дверь, а мама держала ее до тех пор, пока тот не удалился. Потом сама удивлялась, откуда у нее столько сил нашлось. А причиной была ее материнская любовь и страх, что этот пьянчуга мог навредить ее детям. Когда папа вернулся домой, мама расплакалась и рассказала, как вытолкала этого бугая в коридор и держала изо всех сил дверь.

Всю жизнь мама очень поздно ложилась спать. Только уложив нас, она принималась за стирку, глажку, уборку, шитье и другие домашние дела. Пока все не переделает, не ложилась в постель. При этом успевала нам и сказки на ночь почитать, и нашим образованием заняться, и погулять, а в выходные обязательно была детская программа: походы в кино, театр, в парк, поедание мороженого или торта в кафе. Когда же мы подросли, уже в Ереване, мама не отправлялась в постель, пока все не вернутся домой. Переделав все дела, ложилась на диван, включала телевизор и ждала мужа или сыновей. Иногда подремывала, но диван не покидала. Вскакивала на звук открывающейся двери, со вздохом облегчения целовала вернувшегося и только потом шла в спальню.

Все детство, как только начиналась программа «Время», для нас, детей, объявлялся отбой. В Сибири это было 9 часов вечера, а в Ереване 10. Было большое исключение, когда в Ереване после программы «Время» показывали фильм «Повесть о настоящем человеке». Нас специально разбудили и сказали, что мы должны посмотреть это кино. Больше исключений не было.

Восьмилетний Гор в Ирбее как-то вечером спустился выпить воды, а мама сидела на диване, шила и смотрела фильм «Табор уходит в небо». Мы все обожали моменты, когда ночью можно было составить компанию маме, а наутро хвастаться перед остальными, как мы с ней пили чай или смотрели телевизор. Поэтому Гор подсел к маме и стал внимательно смотреть в экран телевизора. Минут через пять началась сцена, где молодая цыганка обнажает свою грудь и по очереди снимает многочисленные юбки. Мама не знала, чем эта сцена закончится, но была уверена, что она не для детских глаз, поэтому постаралась сесть так, чтобы Гору не было видно. Но Гор поменял позицию. Количество юбок на цыганке стремительно уменьшалось. Тогда мама положила Гора на диван головой в противоположную сторону от телевизора и села на него.

Севак, которому не исполнилось и пяти лет, поступал хитрее. Он спускался вниз, когда я и Гор засыпали. Пил воду и заходил в большую комнату, где мама и папа смотрели кино. Севак останавливался в дверях, две минуты наблюдал за экраном, а потом с чувством большой потери выдавал: «А я это кино не видел». При этом медленно подходил к дивану, устраивался поудобнее и немигающим взглядом смотрел в телевизор. Наивные мама и папа думали, что Севак слишком маленький – сейчас устанет и уснет. Но Севак сидел до самого конца и только с последними титрами говорил: «Хорошее было кино», – и уходил спать. Вообще, у нас в семье мама и Севак киноманы. Мама с детства не пропускала ни одного фильма в кинотеатрах города, а на любимые ходила по несколько раз. Помню, часто, увидев в программе телепередач название какого-то фильма с указанием «премьера», мама садилась перед телевизором. Уже через пять минут она говорила: «Какая же это премьера? Я этот фильм еще 20 лет назад видела». Еще она обладала развитой творческой интуицией. Начав просмотр любого неизвестного ей фильма, очень скоро мама объявляла, чем все закончится и как сложатся судьбы героев. Наверное, этот ее талант передался Севаде, который стал сценаристом.

Севада же был особым кинолюбителем. В Томске каждое воскресенье мы отправлялись в кино. Севаде было 2 года от силы. Поэтому, придя в кинотеатр, он с нетерпением ждал, пока выключат свет в зале. Затем он устраивался на коленях мамы и сладко засыпал. С последними титрами Севада просыпался, тер глаза и говорил: «Мне очень понравилось это кино». На что мы каждый раз падали со смеху. Однажды по дороге в кинотеатр мы обнаружили очередь в гастрономе за колбасой. Встала дилемма времен дефицита: либо встать в очередь и купить много колбасы, так как отпускали по полкило на человека, либо идти в кино. Мы, как более взрослые и практичные, проголосовали за колбасу. Но Севада был отчаянно против. Он хотел в кино и не хотел слышать никаких объяснений. В итоге маме пришлось сказать Севаде, что продавец билетов простудился и не пришел на работу, а потому «кина сегодня не будет».

Когда Гору было два года, как и Севаде в Томске, папа повел его в кинотеатр «Севан» в Ереване, недалеко от нашего дома. Очень скоро Гору стало скучно, и он стал просить папу пойти домой. Папа же старался утихомирить Гора и привлечь его внимание действием, разворачивающимся на экране. Гор сначала притих. А потом как заорал на весь зал: «Կակո եմ ուզո՛ւմ:16» Папа покраснел от стыда, схватил орущего Гора в охапку и бежал до дома, не останавливаясь, как угорелый. Дома Гор улыбнулся и хитро сказал: «Խաբեցի։17» «Гевик, зачем же ты с ним домой бежал? В кинотеатре разве нет туалета?», – удивилась мама. «Ай, Рога джан, он так меня опозорил, что я даже не сообразил», – ответил папа.

Мама с папой следили за нашей психикой и старались по мере возможности оградить от жестокостей этого мира. В середине 80-х на экраны вышел фильм «Чучело» с Кристиной Орбакайте. Показ шел не в детском кинотеатре «Пионер» в дневное время, а во взрослом – вечерним сеансом в кинотеатре «Максим Горький». Родители купили билеты и пошли вдвоем. «Если нам понравится, тогда и вас сводим», – пообещала мама. Но мы «Чучело» так и не посмотрели. Наши родители посчитали, что фильм слишком жестокий, и нам не стоит его смотреть. Примечательно, что у нас дома была книга Железникова «Чучело», и я ее прочитала. Но фильм посмотрела только в 2001 году.

Однажды воскресным вечером мама заканчивала стирку. Вода в душе шла уже не горячая, а еле теплая и очень тоненькой струйкой, наверное, из-за большого количества пользователей в этот час. До этого мама нас с Гором искупала, одела во все чистое, и мы пошли играть в коридор. И вдруг заходит папа, вернувшийся поздно с работы, и говорит маме: «Рога, сейчас дети придут, ты только не ругай их, пожалуйста!» Мама беспокойно смотрит на папу: «Что случилось, Гевик?» И тут заходим я и Гор: с ног до головы в золотистой краске, только глаза блестят. Оказывается, на общую кухню привезли мешки с бронзой для покраски батарей отопления. Мы с Гором устроили прыжки на батуте, то есть на мешке с краской. Мешок не выдержал и порвался. А эта краска как порошок, только очень липкий. Он столбом поднялся вверх и окутал нас полностью, намертво прилипнув к волосам, одежде и коже. Мама чуть в обморок не упала, но, помня свое обещание, только промолвила: «Как же я вас отмою?». Отмывала нас мама до поздней ночи, под тонкой прохладной струйкой намыливала нас снова и снова, пока мы не приняли обычный человеческий облик. Насчет одежды даже не знаю, сомневаюсь, что ее удалось отстирать. Когда наконец мы легли спать, и мама тоже хотела нырнуть в постель, пришел папа после ревизии кухни и сказал: «Рога джан, там вся кухня в краске, нужно бы почистить, неудобно». «Гевик джан, я с ног валюсь, завтра уберусь», – ответила мама и заснула без задних ног. Проснувшись утром, она подумала, что ее Гевик сошел с ума, так как папа лежал рядом с косынкой на голове. Мама разбудила папу и спросила, зачем он повязал голову. «Ты вчера уснула, а я пошел подметать кухню; у меня эта краска на волосах осела, вот я и использовал косынку, чтобы постель не запачкать». Короче, маме скучать с нами не приходилось.

Спустя лет шесть, во второй наш срок жизни в Томске, Севаку уже исполнилось пять лет. Его закадычного друга Эрика, сына коменданта общежития, мы любовно называли «Электроником». Два друга играли на общей кухне и увидели рассыпанные под батареей зерна пшеницы розового цвета. Им стало любопытно – они набрали зернышки в свои ладошки и стали по одному отправлять в рот. Зерна оказались обработанными мышьяком против крыс и мышей. Ночью Севаку стало плохо, его беспрерывно рвало. Мама долго не могла понять, что это такое розовое выходит из желудка Севака. Пока он не рассказал о пшенице, которую они ели с Эриком. Мама и папа сделали Севаку промывание и привели его в чувство. И тут прибежала мама Эрика, потому что ее сын съел больше зерна, и организм его оказался слабее. Пришлось вызывать скорую помощь, которая отвезла Эрика в больницу, и, слава Богу, там его откачали.

В 1979 году, после рождения Севака, папу по распределению направили в город Заозерный. Мы опять поселились в одной комнате общежития. Только на этот раз это было не многоэтажное здание без лифта, а всего лишь длинный деревянный дом с туалетом на улице, с общей кухней и десятком комнат, где жили медработники. Дом был ветхий, и когда выпадал снег, он через щель в полу набивался в угол комнаты. Так и лежал там до весны. Мы с Гором уже подросли и, так как родился Севак, стали активно помогать маме. Мы уже самостоятельно подметали и мыли пол, посуду, вытирали пыль и выполняли другие мелкие поручения. Делали мы все это с удовольствием, у нас даже был свой график дежурств. При этом, как и раньше, мама находила время почитать нам сказки, обучить счету и другим премудростям. Еще помню нашу коллекцию пластинок с детскими сказками: мама включала проигрыватель, мы с Гором садились рядышком и слушали в сотый раз приключения Буратино и других сказочных героев.

Однажды вечером мама была занята, а нам с Гором захотелось послушать сказку в мамином исполнении. Она просила нас подождать, но мы настаивали. Тогда мама предложила обратиться с этой просьбой к папе. На что мы с Гором сделали удивленные лица и сказали: «Мама, ты что? Папа же не умеет читать по-русски». Мама расхохоталась в ответ: «Гевик, почитай детям, а то они думают, что ты русских букв не знаешь». Папа сразу просек, что как только мы узнаем его великий секрет, то будем регулярно просить нам почитать. Но деваться было некуда. Взял он в руки книгу и, не меняя позы, то есть лежа на кровати, стал читать про курочку Рябу. К концу сказки папа вдруг сам закудахтал и стал дергаться всем телом. А потом просунул руку себе под попу и вытащил оттуда… куриное яйцо. «Вот, зачитался я тут с вами, аж яйцо снес». Не передать ужас и удивление в наших глазах. После этого случая, если мама заикалась, чтобы мы попросили папу нам почитать, то мы с Гором наотрез отказывались: «А вдруг папа снова яйцо снесет?»

Помню, прямо перед Новым годом мы все втроем заболели, и нас с мамой положили в детскую больницу. Нам выделили отдельную палату, которая была больше нашей комнаты в общежитии. Отдельный санузел был просто громадных размеров с самой настоящей ванной. Такое ощущение, что мы жили во дворце. В коридор отделения выходило глухое прямоугольное окно, расположенное чуть ниже уровня потолка. В честь Нового года художник разрисовал эти окна в палатах сюжетами из детских сказок. С нашего окна нам улыбались Чебурашка и крокодил Гена. Папа приходил к нам с передачами дважды в день, а мама все время отслеживала наше состояние: температуру, прием лекарств, кашель, походы в туалет. Но все свободное время она читала нам сказки.

А потом произошло настоящее чудо. Нашей семье выдали четырехкомнатную квартиру в новом районе Заозерного. Помню момент, когда мы впервые зашли в абсолютно пустую квартиру. Она нам с Гором казалась размером с футбольное поле, поэтому мы бегали по всей квартире как сумасшедшие и никак не могли поверить, что там так много свободного пространства. Мебели у нас практически не было. Обеденный стол и стулья подарили папины однокурсники, пришедшие на новоселье. Дядя Гагик собственноручно сделал для нас с Гором двухэтажную сборную деревянную кровать. Мы стали обладателями отдельной детской комнаты, родители – отдельной спальни, где также стояла кроватка Севака. Смежная со спальней комната стала кабинетом папы, а в большой комнате мы собирались всей семьей. Кухня тоже оказалась просторной, а санузел оборудован ванной. Но самое интересное для нас с Гором было вне стен нашей новой квартиры. Район новый, по соседству строились дома, социальные объекты. Кроме того, первый этаж нашего здания составляли незавершенные нежилые помещения, в которых можно было прятаться, играть и ходить без конца из одной комнаты в другую. В общем, как все нормальные советские дети, все свободное время мы проводили, играя на стройках.

В соседнем доме поселилась семья нашего друга Саши. До этого они являлись нашими соседями в общежитии, и с Сашей мы были не разлей вода. Однажды в слякотный и пасмурный осенний день я пошла в гости к Саше. Гор тогда уже ходил в школу. Мы вдоволь наигрались, и я пошла домой. Между двумя домами вся дорога была в жуткой грязи, и я привычным шагом топала по ней. Вдруг что-то произошло, и я стала погружаться в жижу всем телом. Через буквально несколько секунд я оказалась в трясине по пояс, и меня продолжало затягивать в яму. Я даже не успела испугаться и крикнуть, так как не поняла, что происходит. На улице людей не наблюдалось. Но совершенно случайно вдруг поблизости оказался какой-то мужчина, который заметил ребенка, стремительно уходящего под землю. Он одним прыжком оказался рядом со мной и резко выдернул меня одним рывком. Только в этот момент я испугалась, и ему понадобилось несколько минут, чтобы через мой плач выяснить, наконец, где я живу. Привел меня домой. Папа открыл дверь: на пороге стоял незнакомый мужчина и я, по горло вымазанная в грязи. Подошла мама; услышав рассказ спасителя, она схватилась за сердце. А папа взял меня за шкирку, на весу отвел в ванную и прямо в сапогах и пальто поставил в ванну. Потом уже мама со слезами на глазах включила душ, раздела и умыла меня. И попросила никуда больше одной не ходить.

На лето наш детский сад вывезли в лагерь. Мы с Гором оказались в одной группе. Лагерь располагался рядом с лесом и недалеко от речки. Благодатная природа, свежий воздух и столько нового вокруг. Мое любопытство толкало меня на приключения, не позволяя мозгу задуматься о последствиях. Вся территория лагеря была как на ладони, и мы с Гором исследовали ее уголки в первые же дни пребывания. Тем не менее при каждом посещении столовой я задавалась вопросом, а что находится за этим длинным зданием, так как заметила, что забор проходит в некой отдаленности от задней стены столовой. Видимо, я задала этот вопрос Гору и получила ответ, что ничего интересного. Но меня ведь не остановить. И как-то раз, когда все дети проводили время на игровой площадке, а Гор весело болтал с мальчишками, я улучила момент и, стараясь слиться с окружающей средой, медленными шажками дошла до столовой. Если что, всегда можно сказать, что я проголодалась. Мне повезло, никто из воспитателей и работников лагеря не попался мне на глаза. Я спокойно прошла по заросшему крапивой узкому перешейку вдоль торца здания и оказалась в тылу. Увиденное меня разочаровало. Я увидела пару дверей на задний вход, уставленных ящиками, коробками, бочками. Я наблюдала контейнеры с мусором, какую-то забитую дворняжку, копошавшуюся в них, а также кучку говна, оставленного кем-то, кто также хотел остаться инкогнито. Зажмурившись от неприглядного пейзажа, я поспешила вернуться тем же путем. К счастью, мое отсутствие никто не заметил, и мне не пришлось делиться своими наблюдениями.

В другой раз я просто пропала. Меня искали всем лагерем в каждой комнате, под каждой кроватью в помещениях и под каждым кустиком во дворе. Затем делегация ринулась в примыкающий лес. Больше всех переживал Гор и подначивал не отступать. Я спокойно поедала вкуснющую чернику с дикого куста, когда мне показалось, что лесное эхо обращается ко мне по имени. Я удивилась и отправила в рот еще пару сочных ягод. Эхо становилось все более настойчивым, а потом прямо передо мной выросли люди, подозрительно знакомые лица. Вперед выскочил мой брат, который подбежал ко мне, схватил меня в охапку и стал на армянском языке допрашивать меня. Да мне просто захотелось свежих ягод поесть! В прошлый раз, когда мы всем лагерем гуляли по лесу, было слишком много конкурентов.

Но я не всегда была такой решительной. Во время праздника Нептуна я обнаружила, что жутко боюсь воды. Взрослые и дети, разодетые русалками и водяными, весело плескались в воде и радостно вопили, когда их толкали или скидывали в холодные потоки реки. Я старалась держаться подальше и умоляла Гора, чтобы он даже не вздумал. Ко мне подошла наша воспитательница. Она взяла меня за руку, и мы вошли в воду. Мы шли по броду, ступая медленно по илистому дну. Она говорила мне, что водной стихии не нужно бояться. Посмотри, Соси, какая приятная водичка и, если знать, как с ней обращаться, она не сделает тебе ничего дурного. Вода была мне по пояс, рука воспитательницы передавала мне спокойствие, и с праздника я вернулась с новыми ощущениями и опытом.

Лето кончилось, и Гор пошел в школу. Помню субботний день. Папа в командировке. У нас гостил дядя Костя, папин друг из Томска. Я села смотреть передачу «АБВГДейка». Гор собирался в школу. Ему тоже очень хотелось посмотреть телевизор, на что он намекнул маме, но мама была непреклонна. Тогда Гор возразил, что папы дома нет, чтобы отвести его в школу. «Дядя Костя тебя отведет», – ответила мама. Гор и дядя Костя отправились на автобусную остановку. Гор специально сел в неправильный автобус, и они проехали несколько остановок в противоположном направлении. Сойдя с автобуса, Гор долго водил дядю Костю по закоулкам и в итоге объявил, что не может найти школу и не знает, где она находится. Так ни с чем они и вернулись домой. Гору повезло, что тогда не было Google maps и GPS. Хотя к моменту их возвращения «АБВГДейка» уже закончилась, но Гор был счастлив, что добился своего и не попал в школу, несмотря на то, что мама просто не нашла слов от возмущения.

В нашей четырехкомнатной квартире мы прожили всего несколько месяцев. Папа был очень недоволен своей работой. В больнице было достаточно врачей, плюс еще пара выпускников с прошлого года, так что папе и еще одному интерну приходилось почти весь день сидеть без дела, а к операциям их чаще всего не допускали. Не об этом мечтал папа. Поэтому он обратился в нужные инстанции и попросил направить его туда, где действительно нужны хирурги. И его направили.

В ноябре 1980 года мы приехали в село Ирбейское Красноярского края. Поселились снова в одной комнате двухэтажного общежития. Когда мы заставили нашу комнату кроватями, шкафами и остальной мебелью, места не осталось даже для обеденного стола. Так что стол в собранном виде остался стоять у стенки, а маленький журнальный столик мы поставили в коридоре, чтобы можно было передвигаться по комнате. Во время еды этот столик заносили в комнату, садились вокруг него, ели, потом снова выносили в коридор. Готовила мама на общей кухне, где стояла газовая плита с баллоном. Там же за перегородкой висела раковина, а над ней – рукомойник. Кран с холодной водой находился на улице и безнадежно замерзал зимой. Воду привозил водовоз, и тогда дома водой заливались все возможные емкости. Туалет, естественно, был на улице. А мылись мы исключительно раз в неделю в общественной бане, куда ходили круглый год. Баня находилась в центре деревни. Машины у нас не было, так что загруженные тазиками и сумками с одеждой, требующей стирки, мы отправлялись в баню пешком. При этом мама, как всегда, не роптала и на отлично справлялась со всеми домашними делами, одновременно работая в поликлинике днем и дежуря в детском отделении по ночному графику.

Папа был счастлив, так как работы было полно. Во всей ЦРБ (центральной районной больнице) хирургами были папа и еще товарищ Файтов. Гинеколог Калинин многому научил папу по части гинекологических операций. Однако он любил выпить и как только увидел, что папа прекрасно справляется самостоятельно, днями мог не появляться на работе. Кроме своих прямых обязанностей папе приходилось быть и стоматологом, и гинекологом, и кем угодно, так как во время дежурства ключи от всех кабинетов были у дежурного врача, и в случае ночных обращений нужно было оказать первую медицинскую помощь. И папа с удовольствием брался за любую работу.

Через несколько дней после нашего приезда папа задержался на работе. Выпал снег, и настали ноябрьские холода. Батареи в комнате грели еле-еле. По какой-то причине выключился свет во всем доме. Когда мама со свечкой в руках отправилась на кухню, чтобы приготовить ужин, оказалось, что газ в баллоне закончился. И как назло не было ничего съестного, что не требовало бы тепловой обработки. Мы сидели в темной холодной комнате, прижавшись к маме, которая тайком утирала слезы, и ждали возвращения папы. Когда папа пришел и увидел наше состояние, он отправился в магазин. Папа решил нас побаловать и купил бисквитный торт, украшенный розочками. Мы разрезали торт и стали его есть без ничего, так как даже воду для чая невозможно было вскипятить. Но как только кусочки торта оказались у нас во рту, мы стали плеваться. Дело в том, что крем был сделан не из сливочного масла, а из маргарина, и вкус у торта был отвратительный. Мы, привыкшие и любящие домашнюю выпечку мамы и бабушек, были просто в ужасе. С тех пор мы никогда не покупали тортов с масляным кремом. А в тот день так и легли спать голодными.

Папа занялся обустройством нашего жилья. Он организовал запасной баллон газа на кухне, чтобы не было сюрпризов, так как этим газом пользовались еще одна семья в соседней с нами комнате и четыре девушки-медсестры из большой комнаты на первом этаже. Кроме того, папа провел воду домой. И теперь у нас дома над раковиной стоял кран, и из него всегда текла вода, хоть и холодная. Тепла от батарей не хватало, и мы включали дополнительно электрообогреватель, так как холодный воздух проникал в нашу комнату, как и во всё здание, из щелей на окнах, на стенах и на полу. Вечерами дети отправлялись в постель, папа читал, лежа на диване, а мама сидела за столом со своими бумагами. Как только движения в комнате прекращались, из щелей на полу выползали мыши и начинали бегать в поисках пищи. В первые разы мама кричала и вскакивала, но потом даже она привыкла.

Однажды ночью я проснулась оттого, что мне захотелось пить. Вылезла из-под одеяла, подошла к дивану, где папа спал у стены, а мама с краю. Я легонечко коснулась плеча мамы, чтобы разбудить ее. Но мама отреагировала неожиданно. Она крикнула: «Вай, Гевик, мышка!» Она подумала, что на нее взобралась мышь. Папа спросонья обнял маму и успокоил ее: «Ну, мышка и мышка, спи!» Я беззвучно легла в постель и заснула. Наутро, сидя с Гором на полу, я рассказывала ему, как ночью будила маму, а она крикнула: «Мышка!» Мама подслушала наш разговор: «Так это была ты, Соси? Почему ты мне не сказала?» «Не знаю, я испугалась».

Через год, благодаря настойчивым обращениям мамы к руководству больницы, а также в райком, ко дню Великой революции нам выдали вторую комнату – соседнюю с нашей. Теперь весь второй этаж принадлежал нашей семье. Вторую комнату мама с папой обустроили под детскую, и теперь я, Гор и Севак обладали своей собственной территорией. Через какое-то время к нам присоединили и первый этаж, и теперь в распоряжении семьи находилась полноценная квартира: две спальни, большой зал, кухня, коридор и еще веранда, где зимой держалась минусовая температура и которую мы использовали как большой холодильник. Кроме того, под кухней находился погреб, где хранились картошка, свекла, морковь, капуста, соленья и другие консервы и закрутки. Однажды Гор сделал неудачный шаг и скатился в погреб вниз головой. Ему поставили диагноз: сотрясение мозга, зафиксировали шею корсетом и прописали постельный режим. Но разве Гор мог две секунды устоять на месте, а тем более лежать? Все дни скакал и прыгал, пока повязку не сняли.

Папа продолжил обустройство. На кухне нам построили русскую печку, ее правый бок составлял стену в большую комнату, а труба выходила через детскую на втором этаже, что давало дополнительное тепло. На зиму мы конопатили все щели, заклеивали окна, между рамами мама выкладывала толстый слой ваты, который еще и украшала новогодней мишурой. Во дворе стояли старые сараи. Один из них папа отремонтировал и сделал из него русскую баню с огромным металлическим баком для воды и камнями для пара, с березовыми вениками, с предбанником и вешалками, где поименно указывались не только мы, но и наши соседи и близкие друзья. Устроили торжественную церемонию открытия бани: папа перерезал красную ленточку, товарищи произнесли соответствующие речи, потом мужской коллектив затопил баньку и стал париться и хлестать друг друга вениками.