Надёжное будущее. Руководство по выживанию в трудные времена бесплатное чтение

Виски и суахильский бобовый соус

Дело было вечером, накануне дня, когда мы должны были начать наши беседы. Я нервничал, потому что на кону стояло многое. Мир, казалось, нуждался в надежде больше, чем когда-либо, и с тех пор, как я связался с Джейн, чтобы предложить ей поделиться своими причинами для надежды в новой книге, тема надежды занимала все мои мысли на протяжении нескольких месяцев. Что такое надежда? Почему она у нас есть? Реальна ли она? Можно ли взрастить в себе надежду? Действительно ли человечеству есть на что надеяться? Я понимал, что мне предстоит задавать вопросы, над которыми мы все ломаем голову, когда сталкиваемся с трудностями, а порою и отчаянием.

Джейн – героиня мирового уровня, которая десятилетиями путешествовала по разным странам как посланница надежды, и мне очень хотелось понять ее уверенность в будущем. Кроме того, я хотел узнать, как она сохраняла надежду на протяжении своей полной вызовов жизни первопроходца.

Когда я с энтузиазмом и волнением готовил вопросы, зазвонил телефон.

– Не хотели бы вы прийти к нам на семейный ужин? – спросила Джейн.

Я только что прилетел в Дар-эс-Салам и сказал ей, что буду рад присоединиться к ужину и познакомиться с ее семьей. Мне представилась возможность не просто встретиться с кумиром, но и увидеть ее в роли мамы и бабушки, преломить хлеб, и, как я подозревал, глотнуть виски.

Найти дом Джейн было непросто, потому что у него нет адреса. Ее дом находится рядом с большим жилым комплексом Джулиуса Ньерере, первого президента Танзании, и к нему ведет несколько проселочных дорог. Такси безуспешно колесило по заросшим деревьями окрестностям, пытаясь найти нужный въезд, и я боялся, что могу опоздать. Красное солнце быстро садилось за горизонт, а уличных фонарей, которые могли бы осветить нам путь, там не было.

Когда мы наконец нашли дом, Джейн встретила меня у дверей теплой улыбкой и проницательным взглядом широко распахнутых глаз. Ее седые волосы были собраны в хвост, а одежда – зеленая рубашка на пуговицах и брюки цвета хаки – немного напоминала униформу смотрителя парка.

На ее рубашке я увидел логотип Института Джейн Гудолл (JGI) с символикой организации: профиль Джейн, шимпанзе, стоящая на четвереньках, лист, символизирующий природу, и рука, символизирующая людей, которые, как сделала вывод Джейн, нуждаются в защите не меньше, чем шимпанзе.

Джейн восемьдесят шесть, но необъяснимым образом она будто бы не так уж и постарела с тех пор, как впервые побывала в Гомбе и украсила обложку National Geographic. Я задался вопросом, а что если именно надежда и предназначение делают человека вечно молодым?

Но больше всего бросается в глаза воля Джейн. Она сияет в ее карих глазах, как природная сила. Это та самая воля, которая впервые побудила ее пересечь пол земного шара для изучения животных в Африке и продолжала подвигать ее на путешествия в течение последних тридцати лет. До пандемии Джейн читала лекции об опасности разрушения окружающей среды и потери среды обитания более трехсот дней в году. Наконец-то мир начинает прислушиваться к ее словам.

Я знал, что Джейн любит выпить виски по вечерам, и принес ей бутылку ее любимого «Джонни Уокер» с зеленой этикеткой. Она любезно приняла его, но позже отметила, что лучше бы я купил более дешевый виски с красной этикеткой, а остаток денег пожертвовал ее экологической организации, Институту Джейн Гудолл.

На кухне Мария, ее невестка, приготовила танзанийские вегетарианские блюда: кокосовый рис с густым суахильским бобовым соусом; чечевицу и горох с добавлением молотого арахиса, карри и кориандра и обжаренный шпинат. Джейн, по ее словам, нет дела до еды, но я не могу сказать того же про себя, и я с удовольствием предвкушал угощение.

Джейн поставила мой маленький подарок на стол рядом с гигантской бутылкой виски «Феймос Граус» объемом четыре с половиной литра. Взрослые внуки преподнесли ее Джейн в качестве сюрприза. Они пояснили, что покупать виски оптом намного дешевле, и этой бутылки точно должно хватить на время, пока она у них гостит. Внуки Джейн живут в доме в Дар-эс-Саламе, куда Джейн переехала, когда вышла замуж второй раз, хотя в те дни большую часть времени она все еще проводила в Гомбе. Теперь Джейн останавливается в этом доме только во время своих коротких визитов в Танзанию два раза в году и остается здесь только на несколько дней, а потом отправляется в Гомбу и другие города Танзании.

Для Джейн вечерняя порция виски – это ежедневный ритуал и возможность расслабиться, а иногда и пообщаться за бокалом с друзьями.

– Все началось, – рассказала она, – с того, что мы с мамой каждый вечер, когда я была дома, выпивали вместе по глотку виски. Потом мы продолжили поднимать бокалы друг за друга в семь часов вечера, в какой бы части света я ни была.

Кроме того, Джейн обнаружила, что, когда ее голос сильно устает от слишком большого количества интервью и лекций, небольшой глоток виски поддерживает голосовые связки и позволяет выдержать лекцию до конца. «И, знаете, – сказала Джейн, – четыре оперных певца и один популярный рок-исполнитель поделились со мной, что им тоже помогает этот способ».

Я сидел рядом с Джейн за столом на открытом воздухе на веранде, она и ее родные смеялись и рассказывали истории. Окружившая нас густая бугенвиллея в свете свечей казалась настоящим лесным пологом.

Мерлину, старшему внуку Джейн, двадцать пять лет. Много лет назад, когда ему было восемнадцать, после бурной ночи с друзьями он нырнул в пустой бассейн. Он сломал шею, и эта травма заставила его изменить свою жизнь, забыть про вечеринки и, подобно сестре Эйнджел, вслед за бабушкой заняться сохранением природы. Джейн, скромный матриарх, сидела во главе стола, и было нетрудно заметить ее гордость.

Джейн намазала лодыжки репеллентом от комаров, и мы пошутили, что уж комары – далеко не вегетарианцы.

– Только самка сосет кровь, – заметила Джейн. – Самцы живут, питаясь одним нектаром.

С точки зрения натуралиста, кровососущие комары были просто матерями, которые пытались добыть кровавую пищу, чтобы прокормить свое потомство. Однако это не то чтобы повлияло на мою неприязнь к этим историческим врагам человечества.

Когда семейные истории иссякли, и в разговоре наступила пауза, я хотел задать Джейн вопросы, которые занимали меня с тех пор, как мы впервые решили вместе написать книгу о надежде.

Как несколько скептически настроенный коренной житель Нью-Йорка, я должен был признать, что относился к надежде с подозрением. Она казалась мне слабой реакцией, пассивным принятием: «Давайте надеяться на лучшее». В моих глазах надежда была панацеей и фантазией. Умышленным отрицанием или слепой верой, за которую можно цепляться, закрывая глаза на факты и мрачную реальность жизни. Я боялся ложной надежды, этой опрометчивой обманщицы. Даже цинизм в каком-то смысле казался мне безопаснее, чем риск, с которым сопряжена надежда. И разумеется, более полезными реакциями мне казались страх и гнев, способные обратить внимание на грозящую опасность, особенно во времена кризиса, подобного нынешнему.

Помимо всего прочего, я хотел знать, в чем разница между надеждой и оптимизмом, теряла ли когда-нибудь Джейн надежду, и как нам удается сохранять надежду в трудные времена. Но все эти вопросы пришлось отложить до следующего утра, так как было уже поздно и званый ужин подошел к концу.

Реальна ли надежда?

Когда я, уже чуть менее взволнованный, вернулся на следующий день, чтобы начать наш разговор о надежде, мы с Джейн расположились на веранде на деревянных складных стульях, старых и крепких, с сиденьями и спинками из зеленого холста. Мы смотрели на задний двор, настолько заросший деревьями, что едва ли можно было увидеть Индийский океан прямо за ним. Хор тропических птиц пел, верещал, кудахтал и трезвонил. Две собаки свернулись калачиком у ног Джейн, а из-за ширмы мяукала кошка, настойчиво пытаясь поучаствовать в нашем разговоре. Джейн немного походила на современную версию святого Франциска Ассизского, окруженного животными, которых он защищал.

– Что такое надежда? – начал я. – Какое определение даете ей Вы?

– Надежда, – сказала Джейн, – это то, что позволяет нам продолжать идти вперед вопреки всем невзгодам. Это когда мы чего-то хотим, но при этом должны быть готовы много работать, чтобы это произошло.

Джейн усмехнулась.

– Например, мы надеемся, что у нас получится хорошая книга. Но этого не случится, если мы не выложимся по полной.

Я улыбнулся.

– Да, это определенно одна из моих надежд. Вы сказали, что надежда – это когда мы чего-то хотим, но должны быть готовы много работать. Значит, надежда требует действий?

– Я не думаю, что каждый раз, когда кто-то надеется, от него требуются действия, потому что иногда просто нет возможности действовать. Если вы находитесь в тюремной камере, куда вас отправили без всякой на то причины, вы не можете ничего предпринять, но вы все еще можете надеяться выбраться оттуда. Я общалась с группой защитников природы, которых судили и приговорили к длительным срокам за установку фотоловушек, фиксирующих присутствие диких животных. Они живут надеждой на тот день, когда действия других помогут их освобождению, но при этом эти люди не могут действовать сами.

Из слов Джейн я заключил, что, по ее мнению, для зарождения надежды важны поступки и действия, но эта надежда остается неистребимой даже в тюремной камере.

Черный кот с белой грудкой вышел из дома на веранду, запрыгнул Джейн на колени и уютно свернулся калачиком, подогнув под себя лапы.

– Интересно, испытывают ли надежду животные.

Джейн улыбнулась.

– Ну вот, когда Багс, – сказала она, гладя кота, – все это время сидел в доме, я подозреваю, он «надеялся», что в конце концов его выпустят. Когда ему хочется есть, он жалобно мяукает и трется о мои ноги, выгнув спину и помахивая хвостом, ведь обычно это производит нужный эффект. Я уверена, что, когда он так делает, он надеется, что его накормят. Представьте вашу собаку, которая ждет у окна, когда вы вернетесь домой. Это определенно своего рода надежда. Шимпанзе часто закатывают истерику, когда не получают желаемого. Это некая форма несбывшейся надежды.

Похоже, что надежда не является исключительно человеческой чертой, но я знал, что мы еще вернемся к разговору о том, что делало надежду уникальной в человеческом разуме. А пока я хотел понять, чем надежда отличается от другого термина, с которым ее часто путают.

– Во многих мировых религиозных традициях о надежде говорят в том же контексте, что и о вере, – сказал я. – Надежда и вера – одно и то же?

– Надежда и вера – очень разные вещи, не так ли, – сказала Джейн скорее утвердительно, чем вопросительно. – Вера – это когда вы действительно верите, что за вселенной стоит разумная сила, которая воплощается в Боге, Аллахе или чем-то в этом роде. Вы верите в Бога, Творца. Вы верите в жизнь после смерти или в какую-то другую доктрину. Это вера. Мы можем верить, что все это правда, но не можем этого знать. Что мы можем знать, так это в каком направлении мы хотим двигаться, и мы можем надеяться, что это правильное направление. Надежда смиреннее веры, так как никто не может знать будущего.

– Вы говорили, что надежда требует от нас усердной работы, для того, чтобы то, чего мы хотим, действительно произошло.

– Ну, в определенных контекстах это необходимо. Возьмите этот ужасный экологический кошмар, в котором мы живем сегодня. Мы, конечно, надеемся, что еще не поздно изменить ситуацию, но мы знаем, что это изменение не произойдет, если мы не примем меры.

– Получается, когда человек действует, он начинает больше надеяться?

– Это работает в обоих направлениях. Вы не будете ничего предпринимать, если не надеетесь, что ваши действия принесут пользу. Поэтому вам нужна надежда, чтобы двигаться вперед, но затем, предпринимая действия, вы порождаете все больше надежды. Это замкнутый круг.

– Так что же такое надежда? Эмоция?

– Нет, это не эмоция.

– Тогда что?

– Это аспект нашего выживания.

– Навык выживания?

– Не навык. Нечто более врожденное, более глубокое. Это почти дар. Давайте, придумайте другое слово.

– «Инструмент»? «Ресурс»? «Сила»?

– «Сила» подойдет. «Сила» – «инструмент». Что-то в этом роде. Не электроинструмент!

Я рассмеялся шутке Джейн.

– Не дрель?

– Нет, не электродрель, – сказала Джейн, тоже смеясь.

– Механизм выживания?..

– Лучше, но менее механически. Выживание… – Джейн помолчала, пытаясь подобрать нужное слово.

– «Импульс»? «Инстинкт»? – предложил я.

– На самом деле, это свойство, необходимое для выживания, – наконец заключила она. – Вот что это такое. Присущее человеку свойство, без которого мы обречены на погибель.

Допустим, что надежда – свойство, необходимое для выживания, но у меня возникло сразу несколько новых вопросов: почему у одних людей ее больше, чем у других, можно ли развить ее в себе в особенно тяжелые времена и теряла ли когда-либо надежду Джейн.

Вы когда-нибудь теряли надежду?

Джейн обладает редким сочетанием качеств: непоколебимой готовностью ученого столкнуться с неопровержимыми фактами и стремлением искателя понять самые глубокие вопросы человеческой жизни.

– Как ученый Вы… – начал я.

– Я считаю себя натуралистом, – поправила она.

– А в чем разница?

Я всегда полагал, что натуралист – это просто ученый, работающий в полевых условиях.

– Натуралист, – ответила Джейн, – находится в поисках чуда природы. Он прислушивается к голосу природы и учится у нее, пытаясь ее понять. Тогда как ученый больше сосредоточен на фактах и стремится к количественной оценке. Ученый задает вопросы: «Почему это облегчает адаптацию? Как это способствует выживанию вида?»

Как натуралист вы должны обладать эмпатией и интуицией – и любовью. Будьте готовы смотреть на мурмурацию[1] скворцов и испытывать благоговение перед удивительной ловкостью этих птиц. Как они летают стаей в несколько тысяч, совершенно не соприкасаясь, и при этом имеют такой плотный строй, пикируют и кружатся вместе, как одно целое? И почему они это делают – ради забавы? От радости?

Джейн посмотрела на воображаемых скворцов, и ее руки затанцевали, изображая стаю птиц, порхающих по небу.

Внезапно я ясно увидел Джейн молодой натуралисткой, полной благоговения и любопытства.

Громкий дождь прервал наш разговор. Было нетрудно представить Джейн в те ранние дни, когда ее собственные надежды и мечты казались такими далекими и такими труднодостижимыми.

Когда дождь утих, мы продолжили беседу. Я спросил Джейн, что она помнит о своем первом путешествии в Африку. Она закрыла глаза.

– Это было похоже на сказку, – начала Джейн. – В те дни самолеты не летали туда-сюда, как сейчас – это был 1957 год – поэтому я отправилась туда на корабле Кения Касл. Рейс должен был занять около двух недель, но в итоге занял около месяца, потому что шла война между Англией и Египтом, и Суэцкий канал был закрыт. Нам пришлось обогнуть весь африканский континент, вниз до Кейптауна и вверх по побережью до Момбасы. Волшебное путешествие.

Джейн стремилась к исполнению своей мечты: изучать животных в дикой природе, мечты, которая зародилась в детстве, когда она читала рассказы о докторе Дулиттле и Тарзане.

– Тарзан явно женился не на той Джейн, – пошутила она.

Невероятная жизнь Джейн вдохновила многих людей по всему миру. В те времена женщины не пересекали полмира, отправляясь в джунгли, чтобы жить с дикими животными и писать о них книги. Как сказала Джейн: «Даже мужчины этого не делали!»

Я попросил Джейн рассказать мне больше о тех первых днях.

– Я очень хорошо училась в школе, но когда я закончила школу в восемнадцать, у меня не было денег на университет. Мне нужно было устроиться на работу, поэтому я прошла курсы секретарей. Скукотища. Но мама говорила, что мне необходимо много работать и использовать открывающиеся возможности, а не сдаваться.

Мама всегда повторяла: «Если собираешься что-то делать, делай это как следует». Думаю, это стало краеугольным камнем моей жизни. Ты не хочешь что-то делать, ты хочешь побыстрее с этим покончить, но раз уж ты вообще собираешься это сделать, то вложи в это дело всю душу.

У Джейн появилась возможность осуществить свою мечту, когда школьный друг пригласил ее посетить семейную ферму в Кении. Именно во время этого визита она впервые услышала о докторе Луисе Лики, знаменитом палеоантропологе, который посвятил свою жизнь поискам окаменелых останков самых ранних предков человека в Африке. В то время он был куратором музея Кориндона (сейчас он называется Национальным музеем Найроби).

– Кто-то сказал мне, что, если меня интересуют животные, мне следует познакомиться с Лики, – продолжала Джейн. – Поэтому я договорилась о встрече с ним. Думаю, на него произвело впечатление то, как много я знаю об африканских животных: я прочитала о них все, что могла. И только представьте, за два дня до нашей встречи внезапно ушла его секретарша, и ему был нужен кто-нибудь на ее место. Так что, как видите, прежнее скучное обучение на секретаря в конце концов окупилось!

Джейн пригласили отправиться вместе с Лики, его женой Мэри и еще одной молодой англичанкой по имени Джиллиан на ежегодные раскопки в Олдувайском ущелье в Танзании, где искали древние человеческие останки.

– К концу третьего месяца Луис завел разговор о группе шимпанзе, живущей в лесах вдоль восточного берега озера Танганьика в Танзании, которые в то время называлась Танганьика и все еще находилась под британским колониальным правлением. Он рассказал мне, что место обитания шимпанзе находится далеко, и до него трудно добраться, что там могут встретиться опасные животные, да и сами шимпанзе в четыре раза сильнее людей. Как же мне хотелось отправиться в приключение, подобное тому, которое описывал Лики! Он сказал, что ищет кого-то с открытым умом, со страстью к обучению, любовью к животным и бесконечным терпением.

Лики считал, что понимание поведения наших ближайших родственников в дикой природе может пролить свет на эволюцию человека. Он хотел, чтобы кто-то провел исследование, потому что, хотя многое и можно сказать о том, как существо выглядело по скелету или о его рационе по износу зубов, есть кое-что, что не окаменело, и это – поведение.

Лики был уверен, что около шести миллионов лет назад существовал наш общий предок, обезьяноподобное и человекообразное существо. Он пришел к выводу, что если современные шимпанзе (с которыми у нас совпадает почти 99 % состава ДНК) продемонстрировали бы поведение, сходное (или идентичное) с поведением современных людей, то оно могло присутствовать у этого общего предка и все это время быть частью репертуара нашего поведения на протяжении отдельных эволюционных путей. И это, как думал Лики, позволит ему лучше строить предположения о поведении наших предков каменного века.

– Я понятия не имела, какие мысли у него были на мой счет, и не могла поверить своим ушам, когда он спросил, готова ли я взять на себя эту задачу! – Джейн улыбнулась, вспомнив своего наставника. – Луис был настоящим гигантом: гений с особым видением и безграничным авторитетом. И у него было отличное чувство юмора.

Лики потребовался год, чтобы получить деньги. Британская администрация сначала отказалась дать разрешение, придя в ужас от мысли, что молодая белая женщина уйдет в джунгли, но Лики настаивал, и в конце концов они согласились, при условии, что я поеду не одна, и у меня будет «европейский» компаньон. Луи хотел, чтобы кто-то поддерживал меня, находясь на втором плане, а не соперничая со мной, и решил, что моя мама – идеальная кандидатура. Не думаю, что ему пришлось долго ее уговаривать. Мама любила принимать вызовы. Экспедиция оказалась возможной благодаря ей.

Бернар Вердкур, ученый-ботаник из музея Кориндона, отвез нас по суше в Кигому – ближайший к Гомбе город – на перегруженном «лендровере» с короткой колесной базой, добираясь в основном по грунтовым дорогам, изрытым колеями и усыпанным выбоинами. Позже он признался, что когда подвозил нас, то уже и не ожидал снова увидеть кого-либо из нас живым.

Однако Джейн больше беспокоило то, как она сможет выполнить свою миссию, чем потенциальные опасности. Джейн сделала паузу, и я помог ей продолжить.

– Когда вы были в Гомбе, вы написали своей семье письмо, в котором говорилось: «Мое будущее такое нелепое, я просто сижу здесь, как шимпанзе, на своих камнях, выдергивая колючки и шипы, и смеюсь при мысли об этой неизвестной мисс Гудолл, которая, как говорят, где-то занимается научными исследованиями».

Я попросил Джейн поделиться со мной воспоминаниями о тех моментах надежды и безнадежности, стремясь представить всю неопределенность и неуверенность в себе, с которыми она столкнулась, особенно когда пыталась совершить то, чего до нее никогда не делали.

– У меня было так много моментов разочарования и отчаяния, – сказала Джейн. – Каждый день, просыпаясь перед рассветом, я взбиралась на крутые холмы Гомбе в поисках шимпанзе, которые изредка мелькали в моем бинокле. Я пробиралась по лесу, измученная, с руками, ногами и лицом, исцарапанными зарослями, и, наконец, натыкалась на группу шимпанзе. Мое сердце готово было выпрыгнуть из груди, но прежде чем я успевала хоть немного за ними понаблюдать, они бросали на меня один взгляд и убегали.

Финансирование на мои исследования было выделено всего на шесть месяцев, а шимпанзе просто убегали от меня. Недели превращались в месяцы. Я знала, что со временем смогу завоевать доверие шимпанзе. Но было ли у меня на это время? Я понимала, что, если этого не произойдет, я подведу Лики, а ведь он так доверял мне; и тогда моей мечте наступит конец.

– Но самое главное, – продолжала Джейн, – я никогда не смогла бы понять этих удивительных существ и узнать то, что они могут рассказать нам об эволюции человека, а именно в этом Лики надеялся разобраться получше.

Джейн не была признанным ученым. У нее не было даже высшего образования. Лики был нужен кто-то, чье мышление еще не было скомпрометировано слишком большим количеством академических предрассудков или предвзятых представлений. Прорывные открытия Джейн, особенно об эмоциях и личности животных, возможно, никогда бы так и не случились, если бы ее научили отрицать, что животные могут их иметь, как это было принято в университетах того времени.

К счастью для Джейн, Лики считал, что женщины могут стать более успешными полевыми исследователями, что они могут быть более терпеливыми и проявлять больше эмпатии к животным, которых изучают. После того, как Лики отправил в лес Джейн, он помог еще двум молодым женщинам Дайан Фосси и Бируте Галдикас осуществить свои мечты, найдя финансирование для изучения горных горилл и орангутангов. Три эти женщины позже стали известны как «триматы[2]».

– Когда я увидела пересеченную, гористую местность в парке, – сказала Джейн, – мне стало интересно, как я вообще смогу найти здесь неуловимых шимпанзе, и это действительно оказалось нелегко. Мама играла очень важную роль.

Я возвращалась в лагерь расстроенной, потому что шимпанзе снова от меня убежали. Но мама подчеркивала, что я постепенно узнаю больше, чем осознаю. Я обнаружила пик, сидя на котором, я могла наблюдать за двумя долинами. Я наблюдала в бинокль, как шимпанзе устраивали гнезда для ночлега на деревьях и путешествовали группами разного размера. Я узнала, какую пищу они ели, и научилась различать их крики.

Но Джейн понимала, что этой информации недостаточно, чтобы Лики мог получить еще денег, когда закончится шестимесячный грант.

– Я написала Лики много писем, – вспоминала Джейн, – когда шимпанзе убегали, я писала ему: «Вы полностью мне доверились, но у меня ничего не получается». А он писал в ответ: «Я знаю, что у тебя получится».

– Поддержка Лики, наверное, много для тебя значила.

– На самом деле, от его слов мне становилось только хуже, – ответила Джейн. – Каждый раз, когда он говорил: «Я знаю, что у тебя получится», я думала: «Но, если не получится, я его подведу».

Вот что меня действительно беспокоило. Он поставил себя под удар, чтобы получить деньги для молодой неизвестной девушки. И как бы он себя чувствовал, и как бы чувствовала себя я, если бы подвела его?

Падая духом, Джейн писала ему снова и снова.

– Я писала: «Ничего не выходит, Луис». И он отвечал: «Я знаю, что ты можешь это сделать». В его следующем письме слово «ЗНАЮ» было написано крупнее и подчеркнуто. Поэтому я все больше впадала в отчаяние.

– Должно быть, в его вере в то, что у тебя все получится, было что-то, что не давало тебе остановиться на полпути, – предположил я.

– Наверное, его слова побуждали меня работать еще усерднее, хотя я не знаю, куда усерднее, ведь я покидала палатку каждое утро в половине пятого и весь день почти до самой темноты копошилась в лесу или вела наблюдения со своего пика.

Судя по рассказам Джейн, те первые дни были полны опасностей, вызовов и сложностей. Но она была непоколебимой. Джейн рассказала мне, как однажды сидела на земле и смотрела, как по ее ногам проползает ядовитая змея. И как она почувствовала, что никакие животные не причинят ей вреда, поскольку она «должна быть там». Она верила, что животные каким-то образом чувствуют, что она не причинит им вреда. Лики поощрял это убеждение, и до сих пор ни одно дикое животное ни разу ей не навредило.

Не менее важным, чем ее вера, было то, что Джейн знала, как вести себя с дикими животными. В частности, она знала, что самое опасное – встать между матерью и детенышем или столкнуться с раненым животным или таким, которое научилось ненавидеть людей.

– Лики одобрил мою реакцию в Олдувае, когда однажды вечером, после тяжелого рабочего дня под палящим солнцем, мы с Джиллиан возвращались в лагерь, и я почувствовала что-то позади себя. Там оказался молодой лев, смотревший на нас с любопытством, – рассказала Джейн.

Он был размером со взрослого льва, но его грива только начинала расти. Джейн сказала Джиллиан, что им нужно просто медленно отдаляться от него и взобраться по склону ущелья на открытую равнину наверху.

Луис сказал, что нам повезло, раз мы не побежали, иначе лев мог бы броситься за нами. Он также одобрил мое поведение, когда мы наткнулись на самца черного носорога. Я сказала, что мы должны стоять совершенно неподвижно, так как носороги плохо видят; и, к счастью, я чувствовала ветер, дующий в нашу сторону, поэтому понимала, что наш запах унесет прочь от него. Носорог чувствовал что-то странное, и бегал туда-сюда, подняв хвост, но в конце концов убежал. Я думаю, что эти реакции – и моя готовность копать окаменелости по восемь часов в день – вероятно, стали причиной того, что Лики предложил мне изучать шимпанзе.

Джейн продолжала упорно работать в Гомбе и постепенно завоевала доверие шимпанзе. Когда она узнавала их поближе, она давала им имена – так же, как она давала имена каждому из животных, которые когда-либо были у нее или за которыми она наблюдала. Позже ей сказали, что более «научно» идентифицировать их по номеру. Но Джейн, которая никогда не училась в колледже, этого не знала, и, по ее словам, даже если бы знала, все равно дала бы шимпанзе имена.

– Дэвид Седобородый, очень красивый самец шимпанзе с изысканными белыми волосами на подбородке, был первым, кто стал мне доверять, – вспоминала Джейн. – Он был очень спокоен, и я думаю, что именно его благожелательное отношение ко мне постепенно убедило остальных в том, что я не так уж и опасна.

Именно Дэвид Седобородый впервые увидел, как Джейн использует стебли травы в качестве инструментов для выуживания термитов из термитника – их земляного гнезда. А потом она увидела, как он сдирает листья с ветки, чтобы сделать ее пригодной для этой цели. В то время западная наука считала, что только люди способны изготавливать орудия, и это было основной причиной, по которой нас отделяли от всех других животных. Нас определяли как «человек – создатель орудий».

Когда Джейн сообщила о своих наблюдениях, этот вызов человеческой уникальности вызвал всемирную сенсацию. В знаменитой телеграмме Лики, адресованной Джейн, говорилось: «Ах! Теперь мы должны пересмотреть определение «человек», пересмотреть определение «орудие», или признать шимпанзе людьми!» Впоследствии Дэвид Седобородый был назван журналом Time одним из пятнадцати животных, сыгравших важнейшую роль в истории человечества.

– Дэвид Седобородый, воспользовавшийся инструментом, стал событием, которое все изменило, – сказала Джейн. – National Geographic согласились взять на себя финансирование моего исследования, когда закончился первый грант, и они отправили Гуго запечатлеть все это на пленке. Гуго ван Лавик, голландский кинооператор, заснявший открытия Джейн, в конечном итоге стал ее первым мужем.

– Все так сложилось благодаря тому, что Луи посчитал Гуго идеальной кандидатурой, и Geographic согласились отправить его в Гомбе, – сказала Джейн, имея в виду завязавшийся роман.

– Получается, Луис нашел вам мужа?

– Получается, что так. На самом деле я не искала «друга», но Гуго приехал в эту глушь, и вот к чему это привело. Мы оба были достаточно привлекательными. Мы оба любили животных. Мы оба любили природу. Так что было совершенно очевидно, что мы должны подойти друг другу.

После их окончательного развода в 1974 году прошло уже почти пять десятилетий, и Джейн делилась воспоминаниями о своем первом браке спокойно и рассудительно. Она снова вышла замуж за Дерека Брайссона, директора национальных парков Танзании, но не прошло и пяти лет, как он умер от рака. Джейн тогда было всего сорок шесть.

Когда Джейн со своими надеждами и мечтами отправлялась в лес, она и не подозревала, что сама надежда в конечном итоге станет центральной темой ее творчества.

– Какую роль сыграла надежда в те первые дни?

– Если бы я не надеялась, что со временем смогу завоевать доверие шимпанзе, я бы сдалась.

Джейн сделала паузу и посмотрела вниз.

– Конечно, меня мучило беспокойство – хватит ли мне времени? Мне кажется, это в чем-то похоже на ситуацию с изменением климата. Мы знаем, что можем замедлить его темпы: мы просто обеспокоены тем, достаточно ли у нас времени, чтобы действительно повернуть этот процесс вспять.

Мы оба сидели молча, чувствуя важность вопроса Джейн. Ее забота о шимпанзе и окружающей среде заставила ее покинуть Гомбе еще до того, как стало широко известно о климатическом кризисе.

– В первые дни жизни в Гомбе я находилась в своем собственном волшебном мире, постоянно узнавая что-то новое о шимпанзе и лесе. Но в 1986 году все изменилось. К тому времени в Африке было разбито еще несколько полевых исследовательских лагерей, и я помогла организовать конференцию, чтобы собрать всех этих ученых вместе.