Идентификатор бесплатное чтение

Посвящается Виктору Улину

Глава 1. Рубины

Мы лежали на старом диване у нее дома и глядели в потолок. Я подумал, что Рите не помешает хотя бы побелить его. Но тогда мы с ней лишимся любимого занятия: рассматривать желтовато-серые пятна на неровно отсыревшей известке. Нам обоим нравилось скользить взглядом по очертаниям разных фигур над нашими головами. Чуть повернешься – и гибкая пушистая лиса притворяется чьим-то непослушным локоном, острые зубцы скал становятся зубами аллигатора, а стремительный Ferrari превращается в кабину военного летчика.

К слову, о военных летчиках. Их как раз тренируют не видеть в облаках ничего, кроме возможной угрозы или маневров для успешной атаки, а не пасущихся барашков.

Вдруг Рита сказала, что нашла в лесу рубины.

– Рубины?

– Да, рубины. На тропинке валялись.

Я не верил ей: откуда в нашем лесу рубины? И тут, потянувшись вниз, Рита выудила из-под дивана два огромных кристалла и подала их мне.

Неожиданно тяжелые, прозрачно-синие, словно арктический лед, они испускали таинственный свет и оказались такими холодными, что обжигали пальцы.

На мгновенье я растерялся.

Потом с сомнением произнес, глядя на увесистые глыбы в моих руках:

– Это не рубины. Рубины, насколько мне помнится, совсем другого цвета.

– Рубины, рубины, – беспечно промурлыкала Рита, – подойди к окошку!

Скорее повинуясь машинально, нежели собираясь удостовериться в правоте слов бессовестной, но прекрасной выдумщицы, я подошел к окну. Руки были заняты, я с грехом пополам отдернул тюль. Этот общеобязательный и, как правило, пыльный атрибут нынешних квартир позволяет хозяевам вести неприметный, порой скрытный образ жизни, не давая любопытным посторонним взглядам проникнуть вглубь жилища. А таких желающих, насколько мне известно, всегда предостаточно.

В ярких солнечных лучах камни изменили цвет на темно-розовый, а через несколько мгновений засверкали во всю мощь, играя кроваво-красными, закатными, переливами со вспыхивающими в глубине огненными искрами.

Я не помнил точно, как рубины должны выглядеть при смене освещения.

Изученные некогда справочники, взятые у подружки детства Марины – чьи родители были известными минералогами – выветрились из моей головы почти сразу после прочтения, поскольку полученные знания никак не могли пригодиться в жизни.

В ювелирные магазины я даже не заглядывал. Во-первых, я столько не зарабатывал, а во-вторых, знал, что, кроме пухлых золотых перстней и сережек с синтетическими рубинами в нашем «Рубине» практически ничего не бывает. На витринах красовались еще кулончики с александритами, тоже синтетическими, янтарные бусы, серебряные чарки и ложечки, а украшения с бриллиантами и изумрудами я считал чем-то запредельным для рядового гражданина, живущего на зарплату.

Вероятно, точно так же обстояли дела в черниковском «Топазе». В лучшем случае, там продавались еще облагороженные топазы в громоздкой оправе, годившиеся разве что для мощных продавщиц из продуктовых.

И дарить украшения мне особо некому. Моя мама редко наряжалась. Рита тоже не умирала по «цацкам» – по крайней мере, я так полагал. К тому же она была замужем, и с этим, хоть и с большой натяжкой, тоже приходилось считаться.

На душе стало тревожно. Ностальгия по неизведанному, вычитанному когда-то из книг, охватила меня.

Я поспешил вернуть опасную находку Рите. Но рубины – как она их называла – словно лежали еще в моих руках, как будто после долгих скитаний нашли наконец свой дом.

Я сказал:

– Дай их мне.

Рита посмотрела как-то странно.

Секундное замешательство этой обольстительной особы не вязалось с ее только что проявленной неосторожностью.

– На время, – поправился я. И пояснил:

– Надо проверить, у нас на работе есть подходящая аппаратура.

Рита кивнула, и рубины вновь оказались у меня.

Дома, едва скинув плащ, я побежал в свою комнату, больше похожую на вагон метро с расставленной вдоль стен допотопной мебелью, и, забравшись с ногами в кресло, выделявшееся на общем фоне современным щеголеватым видом, стал рассматривать добычу. Кристаллы безупречной формы тускло блестели под «лампочкой Ильича», которую я так и не собрался заменить на люстру.

С Ритой мы встречались около года.

Рита была тридцатилетней женщиной с белой нежной сияющей кожей и зеленовато-серыми глазами. Я боготворил ее. Каждый раз, исподтишка любуясь, как она наклоняет голову, поправляет свои светлые волосы, расхаживает по комнате, по-мужски размахивая руками, я не мог до конца поверить, что она со мной.

Ее муж-бизнесмен уехал в Америку. Он звал Риту с собой, но она никак не могла решиться. Здесь у нее оставалась своя небольшая квартира, казавшаяся мне заколдованным замком с прекрасной принцессой.

Мы дурачились, подолгу расслабленно валялись в постели, рассказывая друг другу всяческие истории, тут же на ходу нами и придуманные.

Однажды Рита поведала мне о совершенно невероятном событии, произошедшем с ней несколько лет назад.

Я стал возражать и придираться – Рита распалялась все больше и больше, наконец вскочила с дивана, ровесника египетских пирамид, и замахала руками, как мельница крыльями.

– Ну почему ты мне не веришь? – искренне возмущалась она, одновременно подпрыгивая на одной ноге и пытаясь натянуть на себя трусики.

– Верю, почему не верю, с чего бы тебе так нагло врать? – не соглашался я, подманивая ее недвусмысленными жестами, причмокивая и произнося что-то вроде «цыпа-цыпа».

– Ты просто смешон, – шипела пунцовая Рита, надуваясь, как иглобрюх. – Ты только посмотри на себя!

Я молчал, выдерживая театральную паузу, понимая, однако, что зашел достаточно далеко.

– Что ты заладил это свое «цыпа-цыпа», – бушевала Рита, силясь спихнуть меня с дивана. – Как это пошло! Тебе говорю, тебе!

Она выглядела такой забавной, что я не выдержал и поганенько рассмеялся.

Взбешенная Рита лягнула меня в живот, потом сдернула с ложа любви на пол и водрузилась с победным криком на моем несчастном организме.

Видимо, чтобы сейчас все не закончилось подобным образом, она и подкрепила свои слова доказательствами. Но какими доказательствами!

Сегодняшнее событие затуманило мое сознание, кристаллы парализовали волю.

– А ты не отдавай нас, не отдавай… – явственно слышалось мне.

Завороженный, я смотрел и смотрел на них, потеряв ощущение реальности.

До сих пор я был уверен, что равнодушен к драгоценным камням, как и подобает мужчине. Но сейчас я понял, почему из-за них убивают.

Я любовался четкими гранями кристаллов, и во мне росло беспокойство. Я не мог теперь жить без них; и судорожно соображал, что же сказать Рите.

Мои мысли прервали вопли дверного звонка. Как не вовремя пришел Женька! В том, что это был он, я ни капли не сомневался – только Женька мог так измываться над моими ушами – давил на кнопку, пока не откроют. Хотя – когда это его приход был кстати… Проклиная нежданного гостя, я потащился к входной двери.

Женька был чрезвычайно опасным типом. Он умел запудрить мозги так, что любой шел к нему прямо в пасть, как кролик к удаву. Женька умудрялся проделывать такие фокусы со всеми, кто встречался на его пути. Люди попадались в его ловушки, и было чрезвычайно трудно отбиться от этой липучки.

Женька считался моим другом.

Он мог прийти в выходной рано утром и просидеть целый день, неся очередную околесицу. То район наш скоро затопит – дескать, река, выйдя из берегов, смоет дамбу, и нам нужно срочно продавать квартиру. То начнет впаривать какую-нибудь ерундовину, которую надо непременно купить, ибо без нее невозможно жить цивилизованному человеку.

Причем делал он это с таким убежденным видом, что под конец слушатель начинал сомневаться в собственной дееспособности и почти склонялся к принятию решения, назуженного Женькой.

Я ужасно уставал от его назойливых визитов, и все равно пускал в дом, не будучи столь догадлив, как ленинградский приятель моего сослуживца, прятавшийся от такого же докучливого, но по-настоящему ненормального друга.

Женька пришел не один – с Шурой Воробьевым, но это смягчающее обстоятельство было уничтожено тем, что на руках у Женьки сидела мерзкая болонка.

Я вообще не любитель собак. А болонки мне не нравились особенно. Они казались мне какими-то противными, даже самые белые и пушистые. Глаза у них вечно слезились, и на морде были грязные дорожки, словно этих болонок никогда не мыли.

Именно сейчас для счастья мне не хватало только болонки. В памяти еще была свежа долгая уборка после одного из Женькиных приятелей, которого он приволок с собой, и чья овчарка тут же бросилась лизать торт, что повергло меня в шок.

Непродолжительная схватка с неуемным придурком Женькой, не желающим понимать, что я не собираюсь всю оставшуюся жизнь выгребать собачью шерсть из своей квартиры, окончилась, как всегда, его полной и безоговорочной победой – по части езды по ушам ему не было равных.

Пока Шура, ошеломленный нашей привычной перебранкой, стеснительно мялся в дверях, болонка вырвалась из Женькиных рук на волю, пулей пролетела по квартире и кинулась в мое кресло.

– Хорошо, хоть камни успел спрятать, – злился я, доставая бокалы для коньяка, подаренные сто лет назад все тем же Женькой.

Даже такую сакральную вещь он умудрился опошлить – один из бокалов оказался бракованным и протекал в местах насечек. Я тогда съездил в магазин и поменял подарок на другой комплект, благо чек валялся на дне коробки.

Меня всегда поражала Женькина самоуверенность. Он не сомневался, что я дома, он не сомневался, что у меня есть коньяк. Он не сомневался, что я буду рад гостям в любом количестве и качестве, и что я должен поить их коньяком, припрятанным для себя. Мое мнение он спросить забывал, вернее, это не приходило ему в голову.

Суждение насчет того, что домашние питомцы становятся похожими на своих хозяев, Женькина собачонка подтверждала полностью. Эта паршивая скотина была абсолютна уверена, что я весь вечер сидел и грел своей задницей кресло, дожидаясь ее появления. Чтобы я не забывал, «ху из ху», она время от времени косилась на меня из-под нависших косм и кривилась, будто хотела оскалить зубы. Того и гляди цапнет.

Я благоразумно устроился за своим письменным столом, в то время как гостям осталось притулиться по бокам. Женька замахивался на мой диван – но я сказал, что всем вместе будет душевней. Нефиг делать на моем диване, я на нем сплю.

– … взять третий класс… складывать в трюм… икра… родители… арбузы… помидоры…– доносился Женькин бубнеж сквозь приятную коньячную пелену.

– … рубины… Рита… рубины… – вертелось в моей голове.

Всю ночь меня лихорадило.

За окном сверкали молнии, косой ливень бил в стекла. Старые рамы дребезжали, с подоконника капала вода. Влажный воздух наполнил комнату запахом земли и пыльных листьев. Совсем как в детстве, в ветхом облупившемся садовом домике с застекленной террасой, увитой девичьим виноградом.

Мне даже показалось, что я лежу там, в темноте, на черном кожаном диване. Под головой у меня не подушка, а валик спинки, обитый гвоздиками по довоенной моде – прежние хозяева были, скорее всего, интеллигенцией той поры – и обстановка, и книги на резной этажерке говорили об этом.

Я любил этот запах – запах старых изданий и кожаной обивки, особенно сильный во время дождя, я любил этот домик с его трогательной старомодной, подчеркнуто городской обстановкой.

Я ужасно любил дождь, а во время грозы пребывал в состоянии, близком к эйфории. К ней примешивалось необъяснимое чувство обреченности. Грохот небес напоминал о моей необыкновенной малости и незащищенности перед враждебным миром, а продуваемые ветром дощатые стены дачного домика усиливали впечатление.

Но сейчас все мои мысли занимали камни.

Время то тащилось, словно разбитая телега, то сжималось в одно мгновенье.

Еле дождавшись утра, я полетел на работу стрелой, а не поплелся нехотя, как делал обычно.

Перепрыгивая через лужи, добежал до остановки. Меня немного знобило, не то от сырости после ночной грозы, не то от волнения.

Из-за поворота показался трамвай. Похоже, набит до отказа – ничего не поделаешь, ждать следующего я не могу. Надо оказаться в лаборатории до прихода остальных.

Я выдохнул и попытался втиснуться внутрь вместе с другими свисавшими с подножки, но безуспешно. Вдруг чьи-то сильные руки вцепились в мой зад и стали толкать вверх.

Не ожидая такого участия, я обернулся, готовый дать отпор. Девушка, судя по виду, деревенская, ничуть не смутившись, подбодрила меня:

– Ну давай, давай! – и снова стала беспардонно мять мою пятую точку.

Вероятно, в их деревне не принято особо церемониться. Должно быть, ей часто приходилось массировать мужские ягодицы, поднаторела она в этом деле.

– Давай, давай!

Двери с трудом закрылись, нещадно сминая не только одежду, но и самих пассажиров.

В трамвае меня, как всегда, толкали и спрашивали, «вылазию ли я на следующей». Отвечал, что «не вылазию». Вот и моя остановка наконец.

Посторонний человек, пройдя по длинным коридорам нашей Академии Наук и заглянув поочередно во все помещения, все лаборатории, не обнаружил бы особой разницы. Везде люди с сосредоточенными лицами изо всех сил создавали видимость научной ценности их пребывания на работе.

Но небольшие отличия все-таки имели место.

В нашем институте спирт отхлебывали из мензурок, в институте биологии в отделе растений его запивали крепким чаем, заваренным в лабораторной посуде симпатичными практикантками, а в отделе физики и математики глушили литрами, просто черпая из фляг.

Чем занимались люди, считающие дрозофил, никто не знает – потому как вонь в лаборатории, где работала Марина, не располагала к дружеским беседам. Химики хотя бы включали вытяжной шкаф. К тому же Марина начала встречаться с Виталиком, и для меня была практически потеряна.

Марину я заприметил еще в детском саду. Она выделялась среди остальных детей старшей группы – красавица опередила меня в появлении на белый свет на целых три года.

На мой взгляд, ей чрезвычайно повезло с внешностью. Именно такой я представлял себе Снежную Королеву, которая обещала Каю, то есть мне, коньки, вернее, конфетки, если я не выдам воспитательницам ее самоволки через дыру в заборе за дальней верандой. Куда отлучалась Маринка на прогулках, до сих пор остается тайной.

С тех пор Марина не сильно изменилась. Она, разумеется, стала еще выше и красивее, но характер остался прежним.

То, что гордячка предпочла Виталика, естественно, задело мое самолюбие. Но в глубине души я чувствовал, что ничего хорошего с ней у меня бы не вышло.

Ледяной холод и отвратительный запах метилмеркаптана в главном корпусе, где располагалась наша лаборатория, резко контрастировали с чудесным летним воздухом улицы, усиливая впечатление бесконечной протяженности моего пути по коридору с убитым паркетом.

Я решил не привлекать внимания и посидеть на работе, выдвигая и задвигая ящики письменного стола, а после обеда смыться.

Еще не дойдя до нашей комнаты, я увидел, что дверь приоткрыта. Кто это тут в такую рань? Наши до десяти на работе не появлялись.

Войдя, увидел своего приятеля Витю из отдела физики и математики. Как он смог проникнуть в кабинет, кто дал ему ключ?

– Ты что делаешь!!! – завопил я, увидев кучу железок на столешнице масс-спектрометра.

– А что? – повернулся ко мне Витя, бросая на стол очередную горсть деталей.

Он почти доломал излучатель, который я собирал и настраивал неделю.

– Ты зачем его … ?!!

– Как зачем? Вижу: завинчено. Значит, надо развинтить, – бодро проговорил он, в то время, как его пальцы ловко орудовали, нащупывая, что бы еще такого можно сломать.

– Поэтому тебя Витей назвали, что ли? Завинтить-развинтить… Итить! Мударис твое имя, а не Витя! Вместо того, чтобы девчонок охмурять, ты масс-спектрометр ломаешь! Это ж надо! Приперся ни свет ни заря и кончал его! Кто тебя звал, вообще?!!

Все. Плакали мои рубины.

То, что рубины вовсе не мои, а очень даже чужие, в мою несчастную голову в тот момент не пришло.

И тем более нельзя было понять, что же пришло в умную голову Вити. Темные стекла очков скрывали его глаза, никто не знал его настоящих мыслей, ибо за долгие годы знакомства я ни разу не слышал от него ни слова правды. Врал он, как дышал. Врал всегда, даже там, где можно и полезнее было сказать все, как есть. Такова была его жизненная позиция – следствие материнского авторитарного воспитания.

Он раздолбал не масс-спектрометр. Он разбил мои мечты, мои грезы, навеянные рубинами. Убить его я не успел: оглядевшись, нет ли здесь еще чего-нибудь интересного и не найдя ничего больше, Витя испарился – отправился на свою работу на другой конец города.

Каким ветром его занесло к нам?! Зачем он появился сейчас именно здесь, а не там, где он должен быть – у них в отделе есть точно такой же агрегат?!

Я повертел в руках обломки. На одной детали была трещина. Положил обратно на столешницу. Даже дешевого рефрактометра нет! Хотя для определения камней он подходил больше. Как же теперь быть?

Можно было бы обратиться к Марине, вернее, к ее родителям-геологам, но они, как всегда, пропадали в очередной экспедиции, и домой, по всей видимости, в обозримом будущем возвращаться не собирались.

Когда-то я был завсегдатаем в их доме, набитом коллекциями друз и кернов, но после появления Виталика мне там делать было нечего.

Высокий, кудрявый, с небольшой щербинкой межу зубами, обаятельный Виталик, невзирая на родительские запреты, имел самые серьезные намерения.

Надменно-уксусная местная красавица Марина в его присутствии милостиво улыбалась и на всех вечерах танцевала только с ним.

– Славик, ты идешь к «большой Венере»? – в дверях, будто иллюстрируя рождение этой самой Венеры из пены, возникла Марина, но, в отличие от богини плотской любви, одетая. Словно мысли мои подслушала.

Я даже обрадовался ей, позабыв на миг обиду, вспыхнувшую после того, как она предпочла мне остроумного Виталика.

У нас целых две Венеры. Девушки почти одного роста, одна чуть старше и казавшаяся намного взрослее. Мы все называли ее «большая Венера», а вторую – «маленькая Венера».

Собирались мы у кого-нибудь из наших регулярно, но вымученные шутки и пионерские игры не могли заглушить ужасную скуку, почти такую же, как на работе.

С Ритой в этой компании я не появлялся, про нее там никто не знал. Нам и так было хорошо.

Тут за спиной Марины появился еще один мой приятель, серый и рыхлый, как весенний снег. Его борода, которой позавидовал бы Александр III, печально свисала, ясно говоря окружающим, что хозяин не в себе и ему нужно срочно поправить здоровье.

– Славик. Я. Болею. – с расстановкой произнес он кодовую фразу.

Это означало, что я тотчас должен налить ему спирта, которым, как «непьющий», распоряжался в нашей лаборатории. Заодно и себе немного.

Я вздохнул, сознавая, что отболтаться не удастся. Где этот чертов Женька? Да и Шуры что-то не видно. Сговорились они сегодня все, что ли?

Ладно, плесну, не так тоскливо будет идти к «большой Венере».

Глава 2. Танцы-шманцы-обжиманцы

У «большой Венеры» было на удивленье оживленно. Народ успел разбрестись по трехкомнатной квартире, сама же хозяйка доставала из печки, вернее, духовки, песочный пирог – ее коронный, а мой – самый любимый.

Полюбовавшись, как она намазывает крем, украшает именинный пирог ягодками из малинового варенья, и предприняв безуспешную попытку отщипнуть кусочек, я отправился к остальным.

Почему человек у нас – ничто, его мнение не имеет значения, учитываются только интересы коллектива? Даже если весь коллектив не стоит одного ногтя этого самого индивидуума! Мне пирога не дали, даже крошечку, а поставят его на стол – «коллектив» сожрет и спасибо сказать забудет!

Виталик уже сосватал им Чейза. По баснословной цене, в тощих книжонках на газетной бумаге, но в твердом переплете, и демонстрировал неизбалованной публике роскошные издания романов Теофиля Готье.

Маринкин поклонник – почти жених, бросив работу по специальности, с некоторого времени торговал книгами. Рядом стояла его избранница, не сменив обычного скепсиса на лице даже по случаю дня рождения. Своим высокомерием по отношению к окружающим они очень подходили друг другу.

Наконец включили музыку, и начались танцы.

Марина танцевала только с Виталиком, он тоже не отходил от нее ни на шаг. Поговорить сейчас не представлялось никакой возможности, и я переместился в другую комнату, где Анвар, со свойственным ему армейским юмором, развлекал публику. Честно говоря, когда он в первый раз появился в нашей компании, я был уверен, что он долго не продержится – разве может человек в здравом уме и твердой памяти произносить совершеннейшую галиматью, считая ее безумно забавной и смешной, а народ слушать, не пытаясь ничего предпринять, чтобы прекратить это безобразие. Дааа… видать, сильно сказывается нехватка лиц мужского пола в нашей стране, если наши девчонки рады даже такому солдафону!

В комнату впорхнула Юлька и увлекла Анвара выделывать невероятные па, называемые нынче в народе «ламбадой». Оставшиеся лица женского пола тоже встрепенулись, и вот уже паровозик из вихляющихся тел и неловко вскидываемых ног, пытаясь попасть в такт зажигательной музыке, переливается из комнаты в комнату. Присоединился и я, и вскоре в гостиной на ковре образовалась хохочущая куча мала – кто-то упал и увлек за собой всех следом.