Тихий маленький город бесплатное чтение

Анна Дашевская
Тихий маленький город

Часть 1
Лодочник

Положив в корзину последний пучок травы, я разогнулась и потёрла спину.

Да, пора заканчивать: предрассветные сумерки сменились ясным утром. Солнце мне не было видно за высокими деревьями, но оно уже встало, а значит, время сбора травы истекло.

Вот и хорошо. Дома разложу всё, что набрала, пусть сохнет, а сама посплю ещё пару часов, сегодня можно. Первое мая, выходной у всех. Ну, кому Первомай, а кому Белтайн; я вот точно знаю, что травы, собранные сегодня в час перед рассветом, будут особенно сильными. Потому и поднялась в три часа ночи, чтобы в половине четвёртого начать.

Я зевнула, чуть челюсть не вывихнула, и потихоньку пошла вверх по склону оврага.

Вот уже видна крыша моего дома, ещё несколько шагов по дороге – и калитка. Я ещё раз зевнула, потёрла глаза свободной рукой и чуть не упала, споткнувшись… О чью-то ногу? Господи, неужели сюда забрёл какой-то пьяный и улёгся спать в моём боярышнике?

Ох, нет, похоже, всё гораздо хуже…

Мужчина лежал ничком, и на правом боку по его одежде расплывалось кровавое пятно. Похоже, это был удар в печень, а добраться до неё куда легче, чем до сердца, рёбра не защищают. Нужно всего лишь знать, куда бить… Судя по всему, тут бил знаток. Сильное кровотечение, вот след ведёт вниз, к пристани, и наверняка есть внутреннее. У лежащего есть шанс, если прошло немного времени.

Я опустилась на колени рядом с телом и приложила пальцы к его горлу – вроде есть пульс? Или нет? Пальцы замёрзли, ничего не чувствую…

Нет, пульса не было.

Поздравляю тебя, Анастасия Александровна, ты нашла труп.

Секунд тридцать я малодушно обдумывала отличную идею немедленно уйти, закрыться дома и лечь спать. Ну, в самом деле: пять утра, первое мая, выходной – кто меня видит? Вздохнула, вытянула из кармана ветровки телефон и ткнула пальцем в номер участкового.

После десятого гудка трубку сняли. Отодвинув аппарат от уха, я переждала поток отборного мата, потом вежливо сказала:

– Доброе утро, Михаил Матвеевич!

– И тебе не хворать, Анастасия! Что случилось?

Я кратко отчиталась, участковый так же кратко ответил:

– …! Сейчас буду! Скорую вызывай! – и отключился, не прощаясь.

А и в самом деле, чего прощаться, когда вот-вот снова встретимся?

Тарахтение мотоцикла я услышала минут через десять, так что успела занести в дом корзину с травами и поставить в холодную кладовую. Для себя я вынесла из прихожей стул, уселась поудобнее и даже несколько минут подремала.

Мотоцикл подкатил ко мне. Участковый стянул шлем и спросил:

– Что скорая?

– Едут.

Ближайшая подстанция была в Ростиславле, тридцать семь километров дороги. Нам обоим было известно, что это уже бессмысленно.

– Кто это, не опознала?

– Детективы смотрю по телевизору, Михал Матвеич, знаю, что трогать ничего нельзя.

– А он точно… того?

– Пульса я не нащупала.

– Ну да, ну да, кому и знать, как не тебе…

Михаил Матвеевич обошёл вокруг тела, присел на корточки – с трудом, участковый у нас мужчина немолодой и корпулентный, в теле – осторожно приподнял голову лежащего и заглянул в лицо.

– Плохо дело, Настя, – сказал он, отряхивая руки. – Знаешь, кто это?

– Откуда ж?

– Санька. Санька-лодочник.

Я присвистнула: Александр Бухвостов, перевозивший на своей моторке всех, кому нужно было срочно попасть с правого берега Волги на левый, был известен всему городу неуступчивым характером и строгими принципами. Он не курил, не пил и капли спиртного даже в праздники, и ничего не делал даром.

– Получается, не в драке и не по пьяни его зарезали, так, Михаил Матвеевич?

– Вот именно, Настя, вот именно. Ох, грехи наши тяжкие…

– Пуда полтора, – привычно откликнулась я.

Ну а что? И бабушка моя так говорила, несмотря на высшее художественное образование и тщательно скрываемое дворянское происхождение.

Тем временем участковый набрал короткий номер и вызвал бригаду из убойного отдела. Потом повернулся ко мне и спросил:

– А скажи мне, Настя, что ты тут делала в такое время?

– За травой ходила, – честно ответила я. – Горицвет и цветы кошачьей лапки по росе собирать надо, иначе толку от них не будет.

– Горицвет, значит… Ну-ну…

– Михал Матвеич, а можно, я домой пока пойду? Спать хочется – сил нет.

– Сиди! Ты свидетель.

– Да какой я свидетель? Я находитель! Вы ж знаете, никуда я не денусь, вот я, вот мой дом, вон окошко спальни. Как понадоблюсь, так и позовёте.

Не слушая возражений, я ушла к себе. Легла, не раздеваясь, поверх одеяла, прикрылась пледом и выключилась.

Не знаю уж, что говорил сотрудникам скорой и полицейским наш участковый, но, когда он меня разбудил, было почти восемь часов утра. Чувствовала я себя вполне бодро, так что влезла в кроссовки и вышла на улицу. На нашей улице стояли две машины, полицейский «опель» и частный жигуль-девятка. Тело уже увезли, слава богу – не то чтоб я боялась мертвецов, я в медицинском училась, но лучше пусть они не лежат под моим боярышником.

– Шахова Анастасия Александровна? – спросил молодой человек в штатском.

– Да, это я.

– Оперативно-розыскной отдел, старший лейтенант Сосницкий, паспорт ваш можно попросить? – выпалил он единым духом.

– Попросите, – разрешила я.

Старший лейтенант хмыкнул и исправился:

– Принесите, пожалуйста, ваш паспорт.

Сфотографировал первую страницу, раскрыл на прописке и вздёрнул брови:

– Десять лет прожили в Москве, до этого в Питере были прописаны, а теперь у нас?

– Так получилось, – пожала я плечами.

Не собиралась никому рассказывать, почему получилось именно так, а не иначе. Место жительства выбирала не я, вот почему. Иначе бы и в голову мне не пришло поселиться в городе Кириллове…

* * *

Да, Сосницкий не ошибся, родилась я в Санкт-Петербурге, жила вместе с мамой в старом доме на Кирочной, закончила соседнюю школу и поступила в медицинский. Сама поступила, с первого раза, на бесплатное отделение! А когда сдала сессию за четвёртый курс, в моей жизни, до того момента ровной и беспечальной, произошло два события: умерла мама, и я познакомилась с Максимом.

Мама сгорела в три дня от неведомой болезни, и медики, мои почти коллеги, так и не смогли установить, что же это было. Во вторник мама пришла домой с работы, она была научным сотрудником Эрмитажа, мы вместе отметили последний сданный мною экзамен, а утром она уже не смогла подняться с постели.

С Максом я столкнулась неделей раньше, выходя после экзамена по хирургическим болезням. Потом я узнала, что он приезжал к нашему ректору, какие-то дела они вместе крутили, а тогда… Он был красивым, с белоснежной улыбкой, и ухаживал красиво, и я уже почти собралась познакомить его с мамой.

Три страшных дня, пока она лежала в Мариинской больнице, а врачи пытались поставить диагноз, Макс был со мной рядом. И не только держал за руку: он оплатил отдельную палату и все платные обследования, привозил какие-то редкие лекарства, звонил и договаривался с клиникой в Швейцарии.

Ничего не помогло.

Я была в состоянии ступора, и похоронами тоже занимался Максим. А потом запихнул меня в самолёт и увёз в Москву.

В конце лета мы поженились.

Мы с Максимом прожили вместе десять лет. Всякое было, и хорошее, и плохое, хотя хорошего всё-таки больше. В этой самой нашей жизни было только два «не», но каждое весило как чугунная гиря: у нас не было детей, и я так и не закончила институт. Зато научилась отдыхать на экзотических островах и бродить по тосканским городкам, носить дорогую одежду, вспомнила английский и выучила французский, водила машину – вначале джип, для безопасности, потом Мерседес, потом БМВ.

Вот на БМВ я и попала в аварию.

Ничего удивительного: середина января, снег пополам с дождём и нулевая видимость, дорога как каток… Даже не помню уже, куда я ехала. Тогда казалось, что это очень важное дело, а теперь – не помню. Откуда-то из-за павильона остановки выскочила собака, я автоматически повернула руль, и – здравствуй, столб, прощай, БМВ, привет, кома!

Как выяснилось потом, много позже, никаких внешних или внутренних повреждений на мне не обнаружили. Одна-единственная царапина на левой руке жизни и здоровью явно не угрожала. Тем не менее, в себя я не пришла ни на второй день, ни через неделю, ни через месяц.

С середины января по третье марта я лежала на больничной койке, утыканная иголками и окружённая пищащими и мигающими аппаратами; Макс не пожалел денег, и у меня было всё. Вот только вывести меня из комы не получалось. Да, собственно, никто не знает, как это делать, поскольку никому достоверно не известно, что именно происходит внутри мозга. Этакий чёрный ящик, на вход подали информацию, на выходе получили реакцию, а что внутри? Известно только великому физиологу Павлову, и то потому, что он уже на том свете.

Но я совершенно точно знаю, что все эти полтора месяца я жила чужую жизнь. Нет, не так – я и была этой женщиной, Агнией Николаевной Апраксиной, восьмидесяти шести лет отроду. Вставала утром с её высокой никелированной кровати с высокими столбиками, делала гимнастику, пила травяной чай, проверяла травы и настойки в отдельной комнате, каждый день мыла весь дом, а по пятницам устраивала генеральную уборку.

Господи, да за десять лет жизни с Максом я успела напрочь забыть, как моют полы, ходят за покупками и варят суп, всё это делали домработница и повар!

А ещё очень быстро я узнала, что стала ведьмой.

Это было удобно: ни одна из соседок не смела не то, чтобы спорить с Агнией Николаевной – в спину гадость прошипеть. В эту неизменно прямую, не согнутую годами спину.

Конечно, официально она называлась травницей, и ею была. Сама собирала растения в должное время, сама сушила, перетирала, настаивала, смешивала… Но ещё умела и кровь затворить, и зубную боль снять (стоматолог в городе Кириллове был такой, что лучше утопиться, чем к нему в руки попасть), и роды принять, и сорванную поясницу поправить. Могла Агния Николаевна и приворот-отворот сделать, но не хотела, и не делала никогда. К ней с этим и не совались.

Ну вот, а потом она умерла. Третьего марта в половине девятого утра Агния Николаевна Апраксина отложила пестик, которым растирала сушёную мяту, пересыпала траву в банку с притёртой пробкой и всё убрала по местам. Потом, глядя в окно на сугроб, уже переползающий через подоконник, сказала вслух:

– Ты вот что, милая, когда сюда приедешь, говори всем, что ты моя внучка. Или даже лучше – правнучка. Завещание на тебя я напишу и на столе оставлю, так что будешь в своём праве. Я хорошо здесь жила, и ты будешь не хуже. Моя сила – твоя сила, моё право – твоё право, оставляю тебе всё, и ответственность на тебе.

Это мне? Значит, она знает, что я – там, то есть, тут, в её голове?

Как это?

Агния Николаевна переоделась, легла поверх одеяла и начала бормотать молитву. Как обычно, в этот момент я отвлеклась, никак не получалось воспринимать всерьёз её религиозность. За окном повалил снег, мартовский, большими мокрыми хлопьями. На ветку у самого окна села крупная птица с красной грудкой – снегирь? Тут старуха резко вздохнула, опустила веки, пряча от меня сугроб, снегопад и птицу…

И я пришла в себя уже в больничной палате, среди мерно мигающих аппаратов.

Меня посмотрели по очереди пять врачей, сёстры измерили давление, сахар, уровень кислорода и бог знает что ещё, напоили горячим бульоном и оставили в покое. Отдыхай, мол – можно подумать, предыдущие полтора месяца я перерабатывала! Последняя из девушек задержалась в палате, что-то убирая, и, когда её коллеги скрылись за дверью, шепнула:

– Твоего мужа зовут Максим?

– Да.

– Не удивляйся, будь готова – он успел с тобой развестись. Я услышала, когда он по телефону разговаривал.

– Зачем ты мне это говоришь? – горло болело, но за время комы я намолчалась.

– Лучше такое знать, чем получить внезапно на голову ушат помоев. Скажешь, нет?

– Спасибо, – я закрыла глаза, чтобы она ушла поскорее, но потом вспомнила, что не выяснила одну важную вещь. – Постой, какое сегодня число?

– Третье марта.

– И во сколько я очнулась?

– В девять утра.

– Спасибо, – повторила я и зажмурилась уже окончательно.

Чуть слышно хлопнула дверь, девушка ушла.

Надо же, сколько всего произошло, пока меня не было…

Вспомнив стишок откуда-то из детства «Пальмы без меня заглохнут, розы без меня засохнут…», я невольно хихикнула. А и в самом деле: думаешь, что без тебя мир остановится, реки пересохнут, и трава расти не будет, ан нет – всё крутится, как и раньше.

Значит, Максим со мной развёлся…

Быстро он. Прислушалась к себе, пытаясь определить, что я чувствую. И с изумлением поняла: ничего. То есть, мне совершенно не хочется, чтобы этот человек меня обнимал, со мной завтракал и ходил в гости. Боже, как же хорошо, что мы детей не завели!

Конечно, с деньгами будет туговато, я привыкла ни в чём себе не отказывать. Ну, ничего – как привыкла, так и отвыкну. Не пропаду. Я закончила четыре курса медицинского, значит, фельдшером могу работать.

Правда, во весь рост встаёт вопрос: а жить где? В Питер вернуться?

Постойте-ка, а ведь старуха обещала оставить на моё имя завещание… Как там она говорила? «Завещание напишу и на столе оставлю, будешь в своём праве». Отлично, теперь знать бы, где этот самый стол…

Тут перед моим внутренним взором всплыло письмо на имя Агнии Николаевны Апраксиной. Какой-то официальный белый конверт, из мэрии, что ли? На конверте чётко напечатанный адрес: город Кириллов Ростиславской области, улица Волжская Набережная, дом девять.

Отлично.

Уж неделю-то меня здесь точно продержат, за это время нужно выяснить хотя бы, как туда добираться, это план минимум. План максимум – получить с бывшего мужа какое-то количество денег и машину, лучше что-то вроде «Нивы». Тут я вспомнила «Лендровер», на котором ездила какое-то время, и ностальгически вздохнула. Нет уж, Анастасия Александровна, надо быть проще. Ремонтировать «Лендровер» в городе Кириллове вряд ли легко, и уж точно недёшево…

Вот интересно, с чего мой дорогой муженёк начнёт разговор о разводе?

* * *

Макс появился на следующее утро.

Присел на краешек кровати, взял меня за руку, погладил:

– Какая ты стала… прозрачная.

– Однообразное питание, знаешь ли, – хмыкнула я. – Внутривенное. Ничего, отъемся. Зато какое-то время можно будет не думать об излишнем весе.

– Это уж точно, – хохотнул он. – Давай закажу чего-нибудь, что ты любишь, тебе будут привозить. Тебе же всё можно?

– Абсолютно. Спасибо.

«Не буду облегчать тебе задачу, – думала я, разглядывая бывшего мужа сквозь опущенные ресницы. – Поскольку поменять уже ничего невозможно, остаётся расслабиться и получить удовольствие от процесса».

– Что-то ты молчалива, даже не спросишь, как я жил без тебя?

– Как ты жил без меня? – послушно повторила я.

– Плохо! Представь себе, как я испугался, когда ты попала в аварию! Скольких врачей приглашал, когда стало понятно, что ты не приходишь в себя, хотя повреждений никаких нет. И вообще, ужасно тяжело без тебя было… Все спрашивают, что случилось, сочувствуют, а я и сам не знаю, на каком я свете! Кстати, мне тут премию вручали «Предприниматель года», на церемонию полагалось приходить со спутницей, а ты… вот тут, – он обвёл рукой палату.

– Сочувствую, – пробормотала я.

«Вот интересно, пострадала я, а ты мне рассказываешь, как плохо было тебе, – думала я лениво. – И кто же с тобой пошёл на эту церемонию? Небось, в моих изумрудах дама ходила? Н-да, похоже, в грядущую мою жизнь изумруды не вписываются никак. Ну и чёрт с ними».

– Стася…

Но тут у Макса зазвонил телефон, он выслушал, что ему говорили, произнося только «Да» и «Нет», отключился и сунул аппарат в карман.

– Прости, дорогая, труба зовёт. Я завтра постараюсь приехать!

И он выскочил за дверь почти бегом.

Наутро, после очередного обследования на всех возможных аппаратах, у меня появился новый гость: господин Шарканов Ян Валерьевич, адвокат Макса. И пришёл он не с пустыми руками, а с информацией и с подробным соглашением. Ну, информация новостью для меня не стала, то, что я теперь брошенная жена, мы уже пережили. Но для порядка, разумеется, сыграла драму, изобразив всё, что могла придумать на эту тему: лёгкий обморок, сползающую по щеке одинокую слезу, скомканный платочек…

Аж саму стало подташнивать от этой сахарной ваты.

А вот соглашение – это важно, это моя дальнейшая жизнь. И я сейчас буду торговаться так, что продавцы рыбы на одесском Привозе позавидуют.

На восьми страницах этого документа было старательно прописано, чего хотят от меня: отказаться от всех претензий на имущество, имя, торговую марку, счета, наследство… короче, от всего. Точка. Одна страница была посвящена тому, что я получу: квартира в Питере, оплата обучения на двух последних курсах медицинского института по моему выбору, счет в банке на полмиллиона. Ну, гуманно, что уж. Мог бы и в Балашихе поселить, или там на проспекте Обуховской обороны, где уличные грабежи даже для статистики считать перестали.

Внимательно прочитав текст соглашения, я положила его рядом с собой на кровати и сладко улыбнулась.

– Дорогой Ян Валерьевич, спасибо вам! Вот я читаю это, и сразу понимаю, как вы мне сочувствовали, как переживали за моё будущее!

– Ну, Анастасия, а как же иначе? – сахарную улыбку мне вернули с процентами. – Не чужие люди! Так что, всё в порядке, подписываем?

– Да вы знаете, всё практически идеально, только некоторые пункты хотелось бы слегка поменять. Вот, например, оплата двух последних курсов – это прекрасно, а ординатура как же? Я точно знаю, что сейчас это стоит совершенно неподъёмных для обычного человека денег!

– Это разумно, – кивнул с довольным видом Шарканов. – Хорошо, оплату ординатуры я внесу в документ, на это моих полномочий хватает.

Котик ты мой, ты думаешь, это всё? Нет, танцы только начинаются…

– Далее… Квартира в Питере. А почему не в Москве?

– Это не обсуждается, – прервал меня сразу подобравшийся адвокат. – Любой город, кроме Москвы.

– Тогда я бы хотела выбрать сама. Может, я решу в Сочи переехать? Или куда-нибудь в Сибирь?

– И как вы предлагаете это обставить?

– Положив на мой счёт сумму, равную стоимости квартиры в Питере, – пожала я плечами. – Надо думать, Макс за десять лет успел оценить мою разумность в финансовых вопросах.

В общем, из этого сражения мы оба вышли с уверенностью, что противник был облапошен: я знала, что добилась всего, чего хотела на самом деле, а Шарканов не вышел за пределы оговорённой сметы.

* * *

Выписали меня одиннадцатого марта, через восемь дней после выхода из комы. Макса я больше не видела.

И не жалела об этом.

За эти дни, пока меня обследовали и качали головами с умными лицами, я сделала многое. Почти всё, что планировала.

Подобрала несколько вариантов подходящих мне машин и определила места, где можно их посмотреть, пройти тест-драйв и довести до ума, добавив нужные мне детали и возможности.

Заказала на две ночи номер в гостинице в центре Москвы. Больше я не жена миллионера, мне вполне подошёл недорогой «Будапешт». Полагаю, этого времени должно хватить, чтобы сделать всё необходимое, а если нет, я могу и переехать куда-нибудь ещё на два дня.

Паранойя, скажете?

Да нет, просто я десять лет была замужем, и хорошо знаю, на какие выверты способно воображение моего бывшего.

Запросила в институте недостающие документы: да, я собираюсь работать фельдшером в кирилловской городской больнице, и меня чрезвычайно радует эта возможность. Бумаги пообещали прислать в течение недели, и тут я задумалась – а куда слать-то?

В гостиницу? Так я оттуда рассчитываю съехать через два дня.

В Кириллов? Вот не хочется мне светить сразу этот адрес. Конечно, потом – довольно быстро, при желании – Макс узнает всё, но ведь надо, чтобы это желание появилось. Ну, и незачем раньше времени будить спящую собаку.

В результате я выбрала для доставки почтовое отделение в Ростиславле на Главном вокзале. Тридцать семь километров от Кириллова я на машине как-нибудь осилю.

Нашла нотариуса рядом с гостиницей, в Столешниковом переулке, и записалась на приём. Если сон был не совсем сном, значит, завещание на моё имя должно быть. А если так, оно должно быть зарегистрировано и нотариальной онлайн-системе.

И тут я упёрлась в то, о чем думать совсем не хотелось…

Смешно сказать, я строю свою будущую жизнь на снах. А если это был просто бред, воспалённый разум, сновидение – и только? Нет и не было в городе Кириллове никакой Агнии Николаевны Апраксиной, а в доме номер девять по Волжской набережной живёт большое семейство с бабками, детками и малыми правнуками, или наоборот – горюет горькую старый пьяница. Что, если так?

– Ну, и ладно. И пусть. Значит, куплю дом по соседству, и буду жить так, как решила, – вслух сказала я сама себе. – Две недели стану вживаться в местные реалии, потом устроюсь на работу в больницу, а тем временем решу, где буду учиться дальше. Хотя бы и в Ростиславле, почему нет? Правда, заочное обучение ни по одной врачебной специальности не прокатит, только очно. Это не наездишься каждый день. Но вот фармакология, кажется, допускает самостоятельное изучение теории… Буду узнавать.

Двенадцатого вечером я заперлась в своём номере в «Будапеште», откупорила запасенную бутылку хорошего коньяка, налила полбокала и сказала вслух, глядя в зеркало:

– Вечная вам память, Агния Николаевна. Если правду говорят, и на девятый день после смерти душа отправляется в рай – ну, или на перерождение, кто во что верит, – то я желаю вам самой лёгкой дороги и самой лучшей новой жизни.

Наверное, это мне померещилось, но за моей спиной в зеркале промелькнула туманная тень, и будто лёгкая рука погладила по волосам.

– Живи, девочка, – прозвенело в ушах.

Господи, как же меня трясло, пока я, проехав Ростиславль, искала в навигаторе город Кириллов!

Я тащусь в неимоверную дыру, где никто меня не ждёт.

Я рассчитываю жить в доме, оставленном мне по завещанию. О да, завещание и в самом деле есть, нотариус нашёл его в их профессиональной системе и зафиксировал мои претензии – но что я стану делать, если какие-нибудь соседи уже поселились в этом самом доме? Боже мой, да кто угодно: ближайшие соседи, цыганское семейство, бродяги или бомжи…

Я приеду в Кириллов в три часа дня и начну новую жизнь. С чего? С заселения? С визита к участковому? Со знакомства с соседями?

Заметив автозаправку, я съехала с дороги, приткнула машину в сторонке и отправилась выпить кофе.

Хватит метаться, другой дороги у меня нет. Идея насчёт участкового отличная, я и в самом деле начну с него.

Запланированные две недели на вживание мне не понадобились: дом будто меня вспомнил. Не глядя, я протягивала руку и брала чайник или салфетку, знала, как включать стиральную машину и у кого лучше покупать мясо. Память Агнии Николаевны была со мной.

Левобережной части города понадобился месяц, чтобы меня признать. Первым пришёл за мазью для поясницы сосед Иван Ксенофонтович, буквально через час прибежала его жена Варвара за промыванием для глаз.

Так и пошло.

Ещё одно наследство от Агнии Николаевны – её тетрадь с записями – обнаружилось в рабочем кабинете, стерильно чистой комнате без окон, где рядами стояли флаконы с жидкостями, тихо урчал огромный холодильник, а два рабочих стола, лабораторный и письменный, казалось, ждали, чтобы я взялась за дело.

Я и взялась.

* * *

Ну, хватит воспоминаний, меня ещё ждёт беседа с дежурным следователем. Вон он, как раз закончил что-то писать и с интересом посматривает в мою сторону. С участковым разговаривает, наверное, обо мне расспрашивает. Что ж, совесть моя чиста, да и Михаил Матвеевич дурного слова не скажет, он ко мне за травой тоже наведывался.

Следователь представился Егоровым Петром Григорьевичем, и я мысленно посочувствовала ему: человеку с таким количеством букв «Р» в фамилии, имени и отчестве живётся явно нелегко.

– Господин следователь, а пойдёмте в дом, там и сесть можно, и вам писать удобнее будет, – предложила я.

Мы прошли на кухню: в гостиной у меня только журнальный столик, а в рабочий кабинет я вообще никого не пускаю, да и сама полностью переодеваюсь, прежде чем войти.

– Итак, Анастасия Александровна, давайте быстренько ваши данные заполним? – сказал Егоров.

– Вообще-то, это всё есть у вашего лейтенанта Сосницкого, он мой паспорт фотографировал…

– А вы продиктуйте ещё раз, мне удобнее будет заполнить документ, – и он ласково улыбнулся.

У меня нехорошо заныло где-то под ложечкой. Цыкнув на внутренний голос, я продиктовала всё, что требовалось.

– Так, значит, вы работаете фельдшером в здешней городской больнице? И давно?

– С двадцать восьмого марта сего года.

– Месяц с небольшим, получается… И как вам у нас?

– Пока всё хорошо. Март переползли, апрель проскочил, а уж с мая заживём!

– А дом этот вы, выходит, унаследовали от Агнии Николаевны Астаповой? Кем она вам приходилась, не скажете?

Ну, Пётр Григорьевич, на такие ошибки только второклассника ловить, и то заметит.

– Фамилия её была Апраксина, господин следователь. А кем приходилась… Трудно даже и сформулировать. Моя мама была Агнии Николаевне троюродной внучатой племянницей.

– Дальнее родство.

– Дальнее, – согласилась я, и замолчала.

Егоров полистал свои записи и снова посмотрел на меня.

Вот странно, вроде красивый мужик: дать ему выспаться и накормить хорошенько, будет не хуже любого австралийского пожарного с календаря. А я смотрю в его серые глаза, и хочется от него сбежать, хотя никакой моей вины ни в чём нет.

– Скажите, Анастасия Александровна, а погибшего вы хорошо знали?

– Я его вообще не знала.

– Как так? Вы вот и имя его называли… Город у вас небольшой, вроде все со всеми знакомы.

– Имя мне известно, потому как он был в какой-то степени городской легендой. Непьющий лодочник, ха! Но я с Бухвостовым ни разу даже не разговаривала.

– Почему?

– Да не о чем было, – я пожала плечами. – Он ко мне не приходил, поскольку был, по слухам, человеком здоровым. Я его лодкой не пользовалась, так как в правобережную часть города ездила всего дважды, и оба раза – на пароме. Мне эти лодочки кажутся просто страшными!

– Вы имеете в виду, что он был здоровым человеком и не приходил к вам в городскую больницу?

– Нет, я о другом. Да вам, наверное, участковый наш сказал – я травница. Ко мне многие обращаются, кому настойку для поясницы, кому валериану…

– Да? А лицензия у вас есть?

Ну точно, под меня копает…

– Насколько мне известно, Статья пятьдесят шестая Основ законодательства Российской Федерации об охране здоровья граждан определяет, что право на занятие частной медицинской практикой имеют лица, получившие диплом о высшем или среднем медицинском образовании. Я закончила четыре курса медицинского, то есть, получила среднее медицинское образование, и имею право на работу фельдшером, что, собственно говоря, и исполняю. А сбор и продажа лекарственных трав даже и не является частной практикой. Это индивидуальное предпринимательство, а в таковом качестве я зарегистрирована.

«Съел?» – злобно подумала я, глядя, как на лице следователя проступает отвращение пополам с уважением.

– Хорошо, Анастасия Александровна, я понял, вы ко всему готовы. Может, у вас и кассовый аппарат есть?

– Есть. Хотите посмотреть?

– Нет, бог с ним. Давайте вернёмся к лодке и лодочнику. Значит, вы дважды добирались на тот берег паромом. Так?

– Так. Туда и обратно.

– А на машине не проще было? Я знаю, что у вас она есть.

– Пётр Григорьевич, вы шутите? Паром идёт от берега до берега десять минут. До моста здесь… Ну, или тридцать семь километров до Ростиславля, или почти пятьдесят до Осетровска. Вы что предпочли бы?

– Понятно. А зачем, если не секрет, вам понадобилось на правый берег?

– В церковь сходить, на исповедь.

Да, память Агнии Николаевны подсказала, что мне, травнице, надо проявлять религиозное рвение куда сильнее, чем какой-нибудь бабке Марьяне. И в самом деле, я дважды была на исповеди, и молилась, всё как положено.

– А что, на этой стороне церкви нет? – продолжал допрос следователь.

Я глубоко вздохнула и долго выдыхала. Хотелось взять каменную ступку и тяпнуть этого красавчика по его высокому лбу. Или в лоб.

– Пётр Григорьевич, вы меня всё-таки заставили встать! Идёмте!

– Куда?

– Идём-идём. Вы глазами посмотрите, – я рывком распахнула дверь дома и пошла к калитке. – Вы же из Ростиславля?

– Да, в вашем Кириллове держать убойный отдел не нужно, здесь такие страсти кипят редко.

– Слава богу, – буркнула я, остывая.

– Слава богу, – согласился следователь.

Мы остановились на так называемой набережной, а вообще-то дороге – грунтовке, честно говоря. Это сейчас, к началу мая, она подсохла, а месяц назад представляла собою топь непролазную, без резиновых сапог из дому выходить было нельзя. Счастье, что я себе купила-таки «Ниву», до работы, в магазин или ещё за чем-нибудь только на ней и добиралась…

– Итак, Пётр Григорьевич, посмотрите направо, против течения Волги, – на всякий случай я показала рукой, куда именно смотреть; следователь послушно туда повернулся. – Вот это называется Волжская набережная. За спиной у нас Большой овраг, а если мы пойдём по этой, с позволения сказать, набережной, то упрёмся в овраг Малый. Он такой же длинный, почти два километра, но чуть поуже. Пока всё понятно в смысле топографии местности?

– Пока да, – хмыкнул Егоров.

– Если во-он там, – я снова ткнула пальцем, – перед Малым оврагом, мы повернём налево, к реке, и спустимся вниз, то выйдем к Казанско-Преображенской церкви. Восемнадцатый век, не хвост собачий, памятник федерального значения. Считается действующей, только священник в ней был за два месяца один раз, и то – только в летнем храме. А у меня дежурства, сутки через трое, и мне ловить его недосуг.

– Понятно.

– Теперь давайте поглядим в другую сторону, – и я развернулась на сто восемьдесят градусов, вынуждая следователя повторить этот маневр. – Если мы с вами повернём за угол и пойдём вдоль Большого оврага – эта тропочка, между прочим, называется Первая Овражная улица, такая вот неожиданность – то метров через шестьсот – семьсот дойдём до мостика. Красивый мостик, каменный. Арочный, как в Италии. Пересечём по нему овраг, ещё метров пятьсот пройдём – и будет нам с вами Крестовоздвиженский собор. Замечательный собор – семнадцатый век, первое в городе каменное сооружение. Построен на месте старых городских валов, фрески – умереть какие. Посмотреть на фрески можно хоть сейчас, а службы за всё время, что я здесь, не проводили ни разу.

– Я понял, понял, – замахал руками Егоров. – Конечно, вам проще туда…

И он кивнул в сторону противоположного берега Волги.

– Проще, – согласилась я. – Ладно, считайте, я вам экскурсию провела. Вернёмся в дом, что-то ветерок холодный подул.

На кухне следователь сел дописывать свои бумажки, а я поставила на плиту чайник. Потом посмотрела на замученное лицо мужчины, мысленно плюнула на принципы и полезла в холодильник. Холодная отварная говядина, хрен, маринованный огурчик, домашний хлеб, большая чашка чая…

Как, оказывается, немного человеку нужно для счастья!

Пока Пётр Григорьевич ел, я пила потихоньку чай и рассуждала вслух:

– Вообще говоря, покойный Бухвостов, он же Санька-лодочник, самый неподходящий для убийства человек.

– Почему? – сквозь бутерброд спросил следователь.

– Потому что на первый взгляд, убивать его не за что. Я ж говорила, он не пил, не курил, не шлялся, не давал денег в долг и вроде бы ни с кем из остальных лодочников не приятельствовал.

– А откуда вы знаете, если знакомы с ним не были?

– У меня соседи есть, – хмыкнула я. – Вон, через дом от меня по Первой Овражной бабка Марьяна живёт, так она может про остальных рассказывать с рассвета до заката без перерыва на обед. Надо только уметь отделять её выдумки от правды.

– А вы умеете?

– Ну, процентов на семьдесят, – самокритично признала я. – Но на Саньку она мне жаловалась регулярно, поскольку он отказывался ей делать пенсионерскую скидку на проезд, то есть, проплыв на его лодочке. А уж от жадности до других его недостатков было рукой подать. И вы ж понимаете, она такая не одна. У нас тут жизнь деревенская, хотя и числимся городом. Но не об этом речь, просто никого не убивают из-за сорока рублей, или сколько он там брал за перевоз. Значит, или Бухвостов ввязался во что-то незаконное… И это вы легко вычислите, кстати, у нас не «коза ностра», люди всё незамысловатые. Или…

Тут я задумалась.

– Или? – поторопил меня гость.

– Он мог что-то услышать, – сказала я медленно. – Над водой звук разносится о-го-го как, особенно утром и вечером. А Бухвостов нередко работал в такое время, когда уже и паромная переправа закрыта, и другие лодочники разошлись.

– Очень интересная идея, – серьёзно поговорил следователь. – Очень. Как бы ещё узнать, что и от кого он мог услышать?

Егоров доел последний огурчик и поднялся.

– Спасибо вам, Анастасия Александровна. Ещё раз прошу прощения за то, что так вас донимал. Честно говоря, просто стало любопытно, зачем к нам прилетела такая столичная птица.

– Узнали?

– Нет. Птица пела, да как-то всё о другом. Всего вам доброго, госпожа Шахова.

– И вам не хворать.

Я проводила следователя до калитки и закинула в петлю крючок.

– Собаку вам надо завести, – сказал вдруг Егоров.

– Суточные дежурства, – напомнила я.

– Да, я и забыл… Ну, прощайте.

«Не кажи гоп!», подумала я, поворачиваясь, когда снова услышала за спиной тот же голос. Красивый, кстати, голос, такой бархатный и с хрипотцой.

– А перепутать его ни с кем не могли?

– Бухвостова? С чего бы это? – удивилась я.

– Темно ж ещё было!

– Нет, хмарь стояла, предутренние сумерки. Но я траву собирала, и легко отличала одно растение от другого, значит, света было достаточно.

– Понятно…

И Пётр Григорьевич Егоров пошёл к машине.

Часть 2
Подполковник

Дежурить мне предстояло второго мая – то еще удовольствие, говоря честно. Накануне, в праздничный день, народ использовал возможность повеселиться от души. Шло веселье обычно по накатанной программе: национальные напитки и угощение – напитки закончились, и храбрецы отправились на добычу новой порции – напитки добыты, употреблены, выплёскиваются из ушей – душа требует разгула и драки.

Вот результаты разгула нам и привозили поутру.

Синяки и шишки в счёт не шли, но было несколько переломов, три сотрясения, сломанная челюсть и даже два ножевых ранения. Последнее мне сильно не понравилось: просто так за холодное оружие не берутся, а учитывая недавний труп… Никто такой перспективе не обрадовался, но надо о ранениях было сообщать в полицию. Мы позвонили участковому Михаилу Матвеевичу, и машина завертелась.

Форма, размер, место нанесения обоих повреждений не совпадали с фатальным ранением лодочника, так что, слава богу, это была обычная пьяная ссора. Ну, скорее всего. Надо добавить, что наши пострадавшие были в состоянии полной невменяемости, и совершенно не помнили, кто же был на другом конце ножа.

Впрочем, это уже было не моё дело, и я занялась обычной работой.

Утром, когда я вышла в больничный двор, показалось, что мы вернулись куда-то в март. Дул пронизывающий ветер, тучи неслись с такой скоростью, словно за ними гнались небесные волки. Дождь, видимо, вот только что закончился, и я порадовалась, что приехала на машине – распутица на нашей «набережной» возникала моментально.

По дороге я притормозила у городского парка и внимательно рассмотрела давно взятый на заметку куст черёмухи: похоже было, что она собирается вот-вот зацвести. Ну, вот вам и похолодание… Теперь хорошо бы ещё совпал момент цветения с луной хотя бы в последней четверти, и у меня будет замечательный компонент для доброго десятка смесей и настоев.

Конечно, можно собрать эти белые кисти с одуряющим запахом и просто так, хоть бы и днём, и всё равно настойка пойдёт для промывания ран и даже для лечения пролежней, а черёмуховая вода после перегонки – для примочек на глаза. Но вот цветы черёмухи, собранные в лунную ночь – это совсем, совсем другое дело…

В тетради Агнии Николаевны ясно было написано: «каждую сорванную кисть нужно хоть несколько секунд подержать под лунным светом, используя соответствующий наговор. Тогда та же настойка уже может использоваться для лечения серьёзных случаев экземы, псориаза, заживления глубоких ран, в том числе с начинающимся сепсисом»…

* * *

Черёмуха зацвела четвёртого мая.

Ночное светило вошло в последнюю четверть и, к счастью, ничем заслонено не было, тучи разошлись ещё ранним вечером. К полуночи луна поднялась достаточно высоко, и я решила, что можно отправляться на добычу.

Календарь сообщал, что освещённость составит пятьдесят пять процентов.

– Мало, конечно, – пробормотала я, всовывая ноги в резиновые сапоги. – Но всё-таки больше половины. Подержу кисти на свету не пять секунд, а десять, должно хватить.

Так, плотная тёмная куртка, перчатки, шапочка… Мне вовсе не хочется потом из мокрых волос вычёсывать веточки и лепестки! Выскользнув за дверь, я пробормотала заклятие, и замок подёрнулся льдом. Теперь открыть его смогу только я сама… ну, или мой наследник после моей смерти. Тут я поплевала через левое плечо, потому как не обо всём стоит думать лунной майской ночью.

Соловьи пели так, что слёзы наворачивались…

Самые пышные кусты черёмухи росли в Малом овраге, и там как раз цветы только-только раскрылись. Я аккуратно срывала белые кисти, складывала их в широкую корзину слоями и каждый раз выставляла на самое ярко освещённое место. Корзина была уже почти полна, когда сквозь соловьиные трели до меня донёсся неожиданный звук: мужские голоса. Даже не задумавшись, я утянула корзину в кусты, спряталась в густую тень сама и натянула на лицо воротник куртки.

Мимо оврага в сторону реки шли трое. Первого я срисовала по фигуре, это был ещё один лодочник, коллега покойного Бухвостова, громила ростом метра два, и с плечами, словно у профессионального борца. Когда на лицо второму упал свет, с немалым удивлением я узнала в нём здешнего начальника отделения полиции, кажется, Афанасьева. Подполковника. Или майора?

Какая разница!

Будь он хоть генералом: что здесь делать местному менту – ночью, на берегу реки и в такой сомнительной компании?

Третий… Не уверена, но мне показалось, что и он мне знаком, но вот когда и где я его видела, одному богу известно. Впрочем, Кириллов – городок небольшой, где-то да пересечёмся.

Мужчины меж тем прошла мимо меня и начала спускаться к Казанско-Преображенской церкви.

– Всё страньше и страньше, – прошептала я.

Тропинка была отлично освещена всё тем же лунным светом, который больше не казался мне романтическим и милым. Трое гуськом миновали колокольню и спустились ко входу в храм. Входная дверь была приоткрыта, и я успела разглядеть, что внутри летней церкви довольно светло, и это не нормальные лампы и не какие-то церковные светильники. Свет колебался от сквозняка, и я почти уверена, что это были свечи.

Ну не факелы же?

Тут громила-лодочник оглянулся, и я поспешила снова спрятаться в кустах, чтобы не отсвечивать в лунном свете лицом. Не знаю, вошли ли они в церковь, и знать не хочу! С другой стороны, а куда там ещё идти? На берег Волги? Так есть гораздо более удобный спуск по лестнице, и он совсем рядом.

Нет, не нужно мне это всё, пусть делают что хотят, а мне домой пора.

Когда всё стихло, я выждала ещё несколько минут, подхватила корзину и во всю прыть припустила к дому. Только закрыв за собой дверь и прислонившись к ней изнутри, сумела перевести дух и пробормотать:

– Боже ж ты мой, да что тут творится?

Прежде чем лечь спать, я разложила черёмуховые кисти на просушку. Потом взяла в кладовке большой пакет с солью и насыпала дорожки перед дверью и всеми окнами, читая слова, оставленные мне в наследство Агнией Николаевной. Совсем небольшое колдовство, крохотное, но я буду спать спокойно, уверенная, что никого чужого без моей воли оно в дом не впустит.

* * *

Утром меня разбудил стук в дверь.

Секунду я полежала, приходя в себя, потом взглянула на часы: половина восьмого.

Ладно, если бы вчера меня заметил кто-то из участников непонятного собрания, то в двери заколотили бы куда раньше…

– Иду-иду! – крикнула, нашаривая ногой тапочки и набрасывая на плечи стёганый халат.

Посмотрела в глазок и опешила: на пороге стоял следователь Егоров.

– Здрасте! – я открыла дверь и не удержалась от зевка. – Прошу прощения, легла заполночь… Что-то случилось?

– Войти пригласите?

– Ну, надо полагать, вы не вампир и не зомби какой, так что милости просим, – ещё раз зевнув, я более или менее незаметно стёрла ногой часть соляной дорожки, отступила на шаг назад и развернулась в сторону спальни. – Идите на кухню, дорогу вы знаете, да чайник поставьте! Я сейчас.

Мне хватило минут пятнадцати, чтобы сбегать куда надо, почистить зубы, натянуть джинсы и домашнюю тёплую рубашку.

Незваный гость и в самом деле нашёл кухню, налил чайник и даже поставил на плиту турку. Втянув ноздрями аромат кофе, я удовлетворённо кивнула и пошла к холодильнику.

Сливки, сыр, ветчина, масло… Старинная серебряная сахарница… банка с мёдом, горшочек с клубничным джемом…

Окинув взглядом стол, я спросила:

– Вы тростниковый сахар употребляете?

– Когда дают, – усмехнулся Егоров. – Так-то он дороговат для государственного служащего.

– Ну, тогда давайте завтракать, а потом вы мне расскажете, за каким лешим вам понадобилось выезжать из Ростиславля в шесть утра, чтобы постучать в мою дверь?

Допив последние капли кофе, следователь откинулся на спинку стула, смерил меня нечитаемым взглядом и спросил внезапно:

– Вы знакомы с руководством города Кириллова?

– Э-э-э… Ну, главврача больницы я знаю, конечно, – осторожно ответила я.

– Нет, я не о том. Мэр, его заместители, руководство полиции, церковное?..

– Видеть я, наверное, всех видела, а лично – нет, не знакома. А в чём дело, Пётр Григорьевич?

Он помолчал, потом, видимо решился и бухнул, будто шагнул в холодную воду:

– Мне говорили, у вас есть особые способности. Есть?

Я подняла левую бровь:

– А что я волшебной мазью натираюсь и в печную трубу на метле вылетаю, не говорили?

– Намекали.

– Нет.

– Не вылетаете?

– И способностей особых нет. Есть знания и способность их усваивать. Это единственная настоящая ценность.

– Знания… А нет ли среди них умения отыскать пропавшего человека, Анастасия Александровна?

– Вы вот что, Пётр Григорьевич, расскажите мне, что случилось и откуда такая срочность, а я отвечу, смогу ли чем-нибудь помочь.

На самом деле, был в заветной тетради и заговор на поиск. Из любопытства я его попробовала, когда только приехала и изучала записи Агнии Николаевны: налила колодезной воды в особую миску, вроде бы даже серебряную, кое-чего туда насыпала, проговорила слова и имя… и полчаса наблюдала за жизнью бабки Марьяны. Потом плюнула, вылила воду и поставила галочку на этой строчке: да, могу.

– Исчез человек, – начал рассказывать следователь. – Поскольку его жена – дочь полковника юстиции Ковалёва, моего непосредственного начальника…

– А у вас какое звание? – перебила я его.

Ну, а что? мне любопытно. А он, между прочим, не представился, как положено.

– Майор юстиции, – ответил Егоров. – Можно продолжать?

– Продолжайте, господин майор юстиции, – церемонно разрешила я.

– Так вот, Вера Сергеевна ждёт ребенка и очень нервничает. Она позвонила родителям ночью, в истерике, что её муж пропал, не вернулся домой после встречи, на которую ушёл вечером. На телефонные вызовы он не отвечал, а сегодня утром и телефон выключился. И Сергей Кузьмич попросил меня приехать сюда и узнать, что смогу. Неофициально, понимаете? Потому что по закону должно пройти трое суток прежде, чем заявление примут.

– Угу. Понимаю, – я кивнула. – И кто у нас пропал?

– Начальник полиции города, подполковник Афанасьев, – помолчав, ответил мой гость.

Почему-то я совсем не удивилась.

Было чёткое ощущение, что колесо судьбы втягивает меня в какую-то странную, непонятную, неправильную историю. Более того, всё, что случилось за последние четыре месяца, начиная с аварии и заканчивая утренним визитом майора юстиции, всё это части одной истории. Куски одного пазла, если желаете.

Если я соберу картинку, я увижу, что на ней нарисовано. А мне это нужно?

Ладно. Я могу сейчас промолчать о том, что видела ночью и с сожалением развести руками: мол, нет, наврали вам, дорогой господин Егоров, не умею я искать.

А если Афанасьева убили?

Представив себе беременную женщину, вот так потерявшую мужа, я глубоко вздохнула и стала рассказывать гостю о луне, черёмухе и троих мужчинах, который прошли мимо меня в сторону Казанско-Преображенской церкви. И о свечах, которые там горели, кстати, тоже надо рассказать.

Когда я договорила, Егоров долго молчал. Потом с силой потёр лицо руками и проговорил:

– Господь свидетель, я хотел этого избежать! Вот изо всех сил старался!

Он полез во внутренний карман пиджака, и я напряглась. Смотрели мы кино по телевизору, видали, что там носят, под мышкой. Сейчас застрелит меня, и прощай, глупая недоведьма!

Но следователь достал из кармана картонную книжечку удостоверения в красной обложке и развернул передо мной. Я прочитала текст: Егоров Пётр Григорьевич…

– Вроде бы всё это я уже видела, – сказала осторожно.

– Угу, – согласился он. – А вот это?

Закрыл книжечку, положил сверху ладонь и что-то прошептал. Красная обложка поплыла и стала серебристо-серой, вроде бы даже слегка засветилась холодным светом, а внутри, на развороте, уж точно была светящаяся печать! И место работы было обозначено совсем другое: Отдел особых поручений при прокуратуре…

– Пояснения будут? – подняла я брови.

Всё было ясно и так, но мне интересно было, что именно господин следователь мне расскажет. Что ж, плюсик ему в зачёт, врать не стал. Или соврал так, что я не раскусила, а это ведь примерно то же самое?

– Вы ведь знаете, Анастасия Александровна, что публике известно далеко не всё? – сказал Егоров. – Вот это просто ещё одна тайна, которая неизвестна широкой публике. И узкой тоже.

– Вы хотите сказать, что существует специальное ведомство, занимающееся…

– Нестандартными ситуациями. Паранормальными явлениями. Ведьмами и колдунами, переступившими черту закона. Теми, кто приносит человеческие жертвы, пытаясь призвать и поставить себе на службу сущности из тёмной половины мира.

– Понятно… То есть, вы считаете, что нынче ночью в церкви вызывали что-то такое нечеловеческое?

– Пока что я вижу нестандартную ситуацию, а уж куда она нас приведёт – посмотрим.

Нас? Нас?!

– Позволю себе сказать, уважаемый Петр Григорьевич, что я в данном случае являюсь всего лишь свидетелем. Как и в прошлый раз, когда, на своё несчастье, нашла тело лодочника и по глупости об этом сообщила, – отчего-то я ужасно разозлилась и не нашла ничего лучше, чем вылить эту злость на Егорова. – Прошу заметить, вполне добросовестным свидетелем! Могла ведь промолчать, и искали бы вы своего Афанасьева до морковкина заговенья! Вот ведь дура… – добавила, сникая.

Тут следователь сделал вещь вовсе уж неожиданную: встал из-за стола, подошёл ко мне сзади и положил ладони на плечи. Я напряглась, ожидая… не знаю, чего, каких-то неприятностей. Но ладони оказались тёплыми, и из них будто перетекали в меня спокойствие и сила.

– Вас что, не научили делиться энергией? – равнодушно спросил он, садясь на место.

– Некому было учить, – я пожала плечами. – Агния Николаевна оставила мне дом, хозяйство и тетрадь с записями, вот по этой тетради и учусь.

Вдруг я поняла, что мне ужасно не хватало возможности поговорить с кем-нибудь о новых моих способностях. Так почему не с этим человеком?

– Кстати, – немедленно спросила я. – То есть, некстати, но всё равно. А вы человек?

– А кто ж ещё? – опешил Егоров.

– Ну-у… Вон в романах фэнтэзи кого только не придумают. Орки, гоблины, оборотни, наги, даже трёхголовые церберы есть, и все разумные, и говорящие.

– Иногда я хотел бы стать трёхголовым цербером, – ухмыльнулся он. – Но увы, не дано. Поверьте мне, Анастасия Александровна, в нашем мире их нет. Может, когда-то и были, но на сегодня есть люди, и всё. Обладающие или не обладающие некоей особой силой, но люди. Кстати, чтоб два раза не вставать, – тут он ухмыльнулся, и я вдруг поняла, что он ненамного меня старше, может, лет тридцать пять. – Почти доказано существование домовых и леших, но на ином плане реальности. То есть, для нас с вами они невидимы, неслышимы и неощутимы, а мы не существуем для них.

– А как же тогда можно доказать, что они есть?

– А вы какие-нибудь элементарные частицы видели хоть раз? – вопросом на вопрос ответил он. – Но они же есть! И бога никто никогда не видел…

Тут Егоров вовремя замолчал. Потому что как раз теологической дискуссии нам и не хватало в девять утра.

– Боже мой, уже девять! – я схватилась за голову.

– А что, вам на работу?

– Хуже! Сегодня вторник, а по вторникам ко мне приходит бабка Марьяна за промыванием для глаз. И если она вас тут увидит, репутация моя будет разрушена начисто…

– Сейчас уйду, – подхватился Егоров.

– Сидите… – я махнула рукой. – Вы ж на машине приехали? И оставили её на улице перед домом? – Он кивал на каждый вопрос. – Все уже всё видели, обсудили, сделали выводы и вынесли приговор. Лучше поговорим по делу, а потом вы обойдёте соседей и зададите вопросы. Ну, там, в связи с открытием новых обстоятельств, а не видели ли вы покойного Бухвостова там-то и тогда-то.

– Да уж найду, что спросить, – проворчал следователь. – Вы так и не сказали мне, есть ли у вас работающий алгоритм поиска?

– Алгори-итм, – передразнила я. – У меня есть серебряная миска, чистая вода, травы и набор слов. Бабка Марьяна придёт от половины десятого до десяти, так что мы с вами должны успеть.

* * *

До рези в глазах оба мы всматривались в воду, но понять ничего не могли. Вернее, не так: ясно было, что наш пропавший подполковник жив, и что он без сознания. Но в каком состоянии, а главное – где, это ни я, и Егоров разглядеть не смогли. Наконец я сдалась и погасила картинку. Вовремя, кстати: едва успела вылить воду и отнести миску на её место в лаборатории, как в дверь постучали.

– Марьяна Павловна, – поприветствовала я старуху. – Входите, прошу вас. Я уж забеспокоилась, всё ли с вами в порядке, обычно-то вы раньше приходите. Проспали?

– Да что ты, милая, разве ж я сплю? Так, подремлю полчасика, и ладно. А нынче ночью и вовсе спать не дали эти исчадья геенны, псы соседские. Уже под утро так лаяли, будто у Петровича не только всё из дома вынесли, а его самого прихватили… – тут она сама себя перебила. – А что это, я гляжу, гость у тебя? Может, я не вовремя?

– Да что вы, Марьяна Павловна, какой же это гость? Следователь вон пришёл, опять про Сашку-лодочника расспрашивает и протоколы пишет. Сейчас, небось, по всем пойдёт с теми же вопросами…

– Да ты что? Опять? Так, Настя, давай мне поскорее капли мои, да я побегу: надо Варюшу предупредить, да и дома прибраться не мешало бы. Здра-авствуйте, – елейным тоном пропела бабка, вплывая в кухню.

Егоров, молодец, антураж подготовил и сидел за столом, набирая что-то в планшете.

– Здравствуйте. Госпожа Полякова, правильно? Я к вам через часок наведаюсь, если позволите, вы дома будете?

– Буду, конечно, господин следователь, куда ж мне старые-то кости таскать по такой грязи? Пойду я, Настенька, пока дождь снова не принялся.

– Вот ваше промывание, Марьяна Павловна, – отдала я приготовленный заранее пузырёк. – Утром и вечером, вы помните?

– Ну, разумеется, помню, – и старуха резво выкатилась.

Когда за ней захлопнулась дверь, Егоров сказал неожиданно:

– Странно она говорит, эта ваша бабка Марьяна.

– Она не моя, – поправила я занудно. – А что странного?

– Говор такой, какого и ждёшь от полудеревенской старухи, а иной раз вдруг – и «разумеется», «исчадья геенны».

– Пётр Григорьевич, да какая ж она «полудеревенская»? Марианна Полякова, актриса ростиславского театра драмы. Старейший в России театр, в середине восемнадцатого века основан, не слыхали? Правда, уже лет двадцать, как она сюда переехала и постепенно превратилась в бабку Марьяну, но иногда эту роль забывает, и прорывается… то, что было. Актриса, красавица, образованная женщина…

– Чёрт… – Егоров огорчённо качнул головой. – Это я пропустил.

– Неважно. Она всё равно не имеет отношения ни к первому делу, ни ко второму. У Марьяны начинающаяся болезнь Паркинсона, она воду в стакан наливает двумя руками. Куда ей с ножом управляться или ночами по церквям шастать? А вот насчёт собак…

– Породистые псы?

– Скорее, хорошо выученные. Виктор Петрович, её сосед, на ростиславском городском рынке владеет мясными рядами, торгуют там его сыновья, а он вроде как отдыхает. Но хозяйство, сами понимаете, какое, и собаки зря гавкать не будут, не приучены. Значит, шли посторонние мимо, а уж кто и куда – этого, увы, собаки нам не скажут.

– А где этот Виктор Петрович живёт?

– На первой Овражной. Дом девять, рядом с бабкой Марьяной. Ладно, – я хлопнула ладонью по столу. – Пора вам уходить, Пётр Григорьевич. Уже все соседки, небось, губы накрасили и оделись в парадные джинсы, только вас и ждут. Да и мне есть, чем заняться. Завтра на дежурство, надо еду приготовить…

И неожиданно для себя я сладко зевнула.

Весь день я вспоминала то, что увидела в воде и серебре, пытаясь проявить мутную картинку.

Ну, а что ещё делать, пока сорок пять минут помешиваешь варево в кастрюле? Слушать музыку и думать. Включив что-то милое, кажется, Вивальди, я стала вспоминать.

Это был подвал… Нет, всё-таки правильнее будет сказать – полуподвал: свет проникал через окошки под самым потолком. И это явно место хранения… чего-то. Несколько огромных, неподъёмных несгораемых ящиков, какие скапливаются в каждой достаточно старой организации. Картотеки, деревянные конторские шкафы, откуда-то взявшаяся вдруг пара сундуков, древних, как мир. Мешки с узлом завязанной горловиной. Крашеные вечной грязно-зелёной краской стены.

Словом, чёрт знает что.

При этом было нечто знакомое в этом месте – то ли те самые полукруглые окна, то ли сводчатый потолок, – но что именно, я так и не смогла понять.

* * *

Дежурство на следующий день началось со скандала.

Кирилловская городская больница, куда я устроилась работать, находилась в пятнадцати минутах неспешного хода от моего дома по приятной летней погоде – ну, или в пяти минутах на машине по распутице. Она помещалась в старом доме купца Бухвостова, двухэтажном, небольшом и уж точно не приспособленном для нормальной работы медицинского учреждения. Была в городе ещё больница «центральная районная», у которой и здание имелось лет на сто поновее (то есть, выстроенное ещё в семидесятые годы двадцатого века, тоже не вчера), и кое-какое оборудование, и относительно полный штат врачей. Но располагалась она на правом берегу, да ещё в паре километров от реки, так что я бы туда добиралась, как в Москве, час, а то и с лишним.

Зато нашему заведению повезло, причём повезло дважды. Во-первых, у нас было два главных врача. Ну, то есть формально, конечно, один, Алексей Петрович Воропаев. Вторым был его заместитель, Семён Маркович Кауфман. Эти двое удивительным образом сумели не разругаться, а поделили обязанности, и в этом было второе везение. Воропаев представительствовал во всяких инстанциях, занимался бумагами, виртуозно добывал для вверенного ему учреждения дотации, премии, мебель, оборудование, продукты, лекарства… А уж с тех пор, как он стал депутатом ростиславской областной думы, больница стала процветать, даже обрела длинную одноэтажную пристройку, где разместили процедурные кабинеты и несколько дополнительных палат.

Семён Маркович лечил.

Вообще по специализации он был травматологом, и в этом видел истинное своё призвание, но кто бы позволил одному из восьми врачей больницы оставаться в столь узких рамках? А Кауфман был ещё и гениальным диагностом. По каким-то неуловимым для других признакам он находил правильную причину заболевания, вытаскивал её на свет божий, препарировал и побеждал. Во всяком случае, только работая с ним, я начала понимать, как мало я пока знаю и умею.

А, было и третье везение: когда началась пандемия, под ковидных больных отвели ту самую районную больницу, что на правом берегу, а мы продолжали лечить как всегда, объявив себя «зоной, свободной от вируса».

Так вот, шестого мая Кауфман делал обход, а я и медсестра Лена двигались в арьергарде.

Семён Маркович быстро осматривал больного, пальпировал или резко тыкал пальцем куда-нибудь, порой задавал вопросы. Потом смотрел на меня, я согласно кивала или пожимала плечами, мол, нет, не понимаю. Тогда он начинал объяснять, и мне казалось, даже птицы за окном замолкали, чтобы ни слова не пропустить.

Леночка записывала назначения, и мы трогались дальше.

Начинался обход со второго этажа, где в старых жилых комнатах бухвостовского дома устроены были палаты. Потом наша маленькая процессия спускалась по необыкновенной красоты лестнице (иногда я позволяла себе погладить пальцами разноцветный витраж, жар-птицу в высоком лестничном окне) и шла в «новый корпус», иначе говоря, пристройку.

Вот в одной из палат пристройки скандал и начался.

Вчера поздним вечером привезли старуху, Тамару Васильевну Емельянову, с сильнейшим гипертоническим кризом. Чудом до инсульта дело не дошло. Привёз её сын, тоже не сильно молодой человек, выслушал, что нужно привезти наутро, и удалился.

А утром не пришёл.

Уже потом выяснилось, что ночью в собственном дворе он попросту споткнулся и вывихнул ногу. Потом – это когда он дозвонился соседям, и они, уже в обед, принесли бабке Емельяновой сумку с тапками, ночной рубашкой, чашкой и прочими необходимыми предметами.

А сейчас, утром, когда мы вошли в палату, Емельянова лежала на голой клеёнке в драной рубашке и плакала. Над ней стояла сестра-хозяйка, расплывшаяся бабища лет сорока пяти, и, уперев руки в боки, орала что-то насчёт голытьбы и того, что надо свои простыни иметь, на всех тут она выдавать не обязана.

Гнусная тётка промахнулась: она работала у нас недавно, и ещё не поняла, что палатами в пристройке Кауфман обход заканчивает. Она-то рассчитывала, что никто из врачей не появится…

Я почувствовала, как у меня глаза заливает жаром, и готова уже была шарахнуть по ней настоящим ведьминским проклятием, но меня опередил Семён Маркович.

– Что здесь происходит, Ираида Степановна? – спросил он ледяным тоном.

Мы с Леночкой переглянулись и придвинулись к его невысокой фигуре.

– Так это… – сестра-хозяйка ткнула пальцем в старуху. – Вот, притащили бабку, ни белья, ни чашки-ложки с собой нет. А и у меня нету лишнего! Не напасёшься на них! Она под себя ходить будет, а я бельё меняй?

– Вон, немедленно! – тихо приказал Кауфман.

Тётку вынесло в коридор, Семён Маркович кивнул мне, и я вышла следом, ещё услышав краем уха, что он заговорил с Емельяновой каким-то особенным воркующим голосом.

– Ираида Степановна! – окликнула я сестру-хозяйку, спешащую к лестнице. – Не спешите, пожалуйста.

– А что такое? – она быстро обрела равновесие. – У меня дел полно, некогда тут…

– Мы сейчас с вами пойдём на склад и проверим, чего именно в больнице не хватает. А потом напишем докладные на имя главного врача, я – с информацией, а вы с объяснениями, что и куда делось.

– Да ты кто такая? – взвилась тётка.

Я даже оторопела: может, она и правда не знает, кто я? Или не верит?

– А вы не знаете? Могу представиться, Анастасия Александровна Шахова.

– И что? Поду-умаешь, фершелица какая-то!

Вот ей-богу, так и сказала, намеренно коверкая слово! В моих ушах зазвучали слова Агнии Николаевны: «Тебя должны уважать и бояться. Уважать те, кто понимает, бояться – все остальные. Никогда, ни перед кем не отступай ни на шаг».

Ласково улыбнувшись, я спросила:

– Ты, Ираида, сама-то в таком состоянии, как больная Емельянова, не бывала, нет? Гипертония тебя не накрывала? Ну, попробуй тогда, две минуты тебе для начала…

И прошептала заклятие. Лицо сестры хозяйки налилось кровью, рот пополз вбок, она захрипела и стала сползать по стене. Я даже испугалась, что переборщила, и буду теперь до конца дней каяться в убийстве…

* * *

В подвал, где находился склад, мы спускались всё-таки втроем: впереди шла сестра-хозяйка, теперь бледная до зелени, следом я, замыкал шествие Семён Маркович. Подумав, я сочла разумным попросить его о помощи, при осмотре сокровищ Ираиды Степановны нужен свидетель, и такой, к словам которого прислушаются. Леночка бы явно не котировалась…

Она долго возилась с дверным замком, вздыхала, вынимала и снова вставляла ключ, дёргая им в скважине. Наконец мне это надоело, да и доктор Кауфман начал посматривать на часы.

– Помочь? – поинтересовалась я.

Ключ скрежетнул в замке, и дверь отворилась. Мы вошли в склад.

Полукруглые окна под самым потолком!

Боже ж ты мой, это же тот самый подвал, который я видела вчера во время поиска! Значит, потерянный подполковник должен быть где-то здесь? И хорошо ещё, если он жив, после суток с лишним в промозглой темноте…

Ираида что-то бубнила насчёт прав человека и жалобы в облздрав, и я рявкнула:

– А ну, тихо все!

В воздухе повисла тишина, и я различила чуть слышное хриплое дыхание за одним из мешков – справа, прямо у входа, на границе света и тьмы.

Не знаю уж, откуда взялись у меня силы, но ту кучу, которой был завален человек, я расшвыряла почти мгновенно. Дышал он тихо, но при каждом вдохе внутри что-то хрипело, а при выдохе – булькало. Лицо было бело, как бумага, и, если бы я не знала, что это должен быть Афанасьев, в жизни бы его не узнала.

Кауфман отодвинул меня в сторону, потрогал пульс на горле, покачал головой и поднял взгляд на Ираиду:

– Что стоишь? Санитаров, срочно!

Сестра-хозяйка вымелась и почти сразу вернулась с единственным имевшимся на сегодня санитаром, мощным и неразговорчивым Васей. В руках Вася тащил носилки, но посмотрел на лежащего, отставил их в сторону и сказал:

– Я лучше так.

Не успели мы ничего сказать, как он подхватил Афанасьева на руки и почти побежал к лестнице. Семён Маркович ему в спину крикнул:

– На второй этаж его, в пятую палату!

Примерно через час стало ясно, что в этот раз подполковнику Афанасьеву повезло. Целых три раза.

Для начала его ударили ножом точно так же, как до этого лодочника, в правый бок, рассчитывая попасть в печень. Но… оказывается, есть польза и в лишнем весе. Подполковник его нагулял килограммов тридцать (как только Вася дотащил тело до палаты?), и нож до нужного органа попросту не достал.

Далее, сутки Афанасьев провалялся в холодном подвале, но до пневмонии дело не дошло. Мешки с тряпками, которыми он был завален, спасли его от переохлаждения.

Ну, и, наконец, он попал в руки Семёна Марковича, а из них на тот свет уходят редко и то, только после долгой борьбы.

Когда Кауфман отдал распоряжения медсёстрам и отошёл от кровати, я поймала его за рукав и потянула в сторону.

– Семён Маркович, вы его узнали?

– Я что, должен был? – выпятил нижнюю губу заместитель главного врача.

Судя по всему, устал он до полусмерти.

– Пойдёмте, я вам чаю заварю, с травками, и всё расскажу.

Поддерживающий сбор я держала у себя в шкафчике. Добавила ложку смеси к чёрному чаю, настояла десять минут и разлила по чашкам. Конечно, ту же гинкго надо бы настаивать три часа, но нет у меня этого времени, и сбегать домой за правильно приготовленным настоем я не могу.

Доктор Кауфман слегка порозовел и посмотрел в свою чашку с интересом.

– И чем это ты меня напоила?

Я перечислила ингредиенты:

– Китайская камелия, родиола розовая, зверобой, шалфей и листья гинкго билоба.

– Интересно… Поговорим как-нибудь на эту тему.

– Поговорим.

– Так кто этот раненый, и как он оказался заперт в нашем подвале?

– Вы будете смеяться, – вздохнула я. – Но это начальник полиции города Кириллова подполковник Афанасьев. И я понятия не имею, кто и зачем притащил его в наш подвал. А сейчас я позвоню человеку, который его вчера искал и опрашивал всех моих соседей…

* * *

Для разнообразия, господин майор юстиции появился у меня в доме не к завтраку, а к ужину.

Афанасьева – ура-ура! – забрали в ведомственный госпиталь уже к вечеру, так что ночь прошла в штатном режиме. Мне даже удалось подремать часа четыре.

После дежурства я поспала ещё немного, а дальше пошла нормальная жизнь: прибраться, сварить борщ и навертеть голубцов, приготовить смесь из дозревших настоек… Наконец, заварила чай и села, собираясь поесть. Вот тут-то в дверь и постучали.

В общем-то, Егорова я ожидала. Понятно было, что он появится, да и о чём пойдёт разговор, тоже догадаться было не трудно. Поэтому я лишь кивнула в ответ на пожелание доброго вечера и спросила:

– Борщ будете?

– Буду.

Вот ей-богу, серые глаза его сверкнули так, что я невольно отступила на полшага. Хоть и утверждал Пётр Григорьевич, что оборотней не существует, но похож сейчас был именно на оголодавшего матёрого волка.

Борщ и голубцы улетели со свистом, к чаю я подала позавчерашние слегка зачерствевшие плюшки, но и они ушли на ура. В общем-то, всё было понятно: господин майор, похоже, не женат. Следовательно, кормится, в лучшем случае, в столовых, а в худшем – потребляет, извините за выражение, «Доширак». Прямо на рабочем месте.

Так что домашняя нормальная еда его сюда притягивает, а уж никак не моя несравненная красота…

– Теперь рассказывайте, – приказал Егоров, залпом допив чай.

С немым укором я приподняла брови.

– Ну да, спасибо! Моя благодарность будет безграничной в пределах разумного, – отмахнулся он. – Как вы ухитрились найти Афанасьева?

– Чисто случайно. Да-да, не ухмыляйтесь так скептически! Я в этот подвал пришла второй раз за полтора месяца работы в больнице. Причём первый был, когда старшая сестра показывала мне больничное хозяйство. Тогда я только в дверь заглянула, иначе запомнила бы эти полуокна.

– А вчера зачем пошли?

– От злости, – ответила я чистую правду, а потом коротко обрисовала наше столкновение с сестрой-хозяйкой.

– И?..

– И поняла, когда вошла туда, что именно это помещение я видела, пытаясь вашего подполковника найти.

– Он не мой, а, скорее, ваш. Кирилловский.

– Хорошо, нашего. Всё равно. Велела всем заткнуться и услышала его дыхание, вот и всё. Дальше вам надо благодарить гениального врача, доктора Кауфмана, который подполковника спас.

– Даже не сомневайтесь, его мы поблагодарим, – ответил Егоров и, помолчав, добавил раздосадовано. – Но вы-то каким образом оказались снова на месте происшествия?

– У нас маленький город, – пожала я плечами. – Тихий маленький город.

Чтобы занять чем-то руки, я заново поставила греться воду, сполоснула заварочный чайник, отмерила пару ложек чая, пол-ложки зверобоя, несколько вишнёвых и смородиновых листьев… Майор смотрел на меня и опять молчал.

– Вы сегодня неразговорчивы, – сказала я, чтобы разрушить, наконец, эту тишину. – Что там происходило, в церкви, не выяснили?

– Дьявола вызывали, – зло буркнул он в ответ.

Зазвенела ложка, которую я уронила на тарелку.

– Да ладно?

– Специалисты осмотрели место. Знаки на полу, кострище, в нём – обгорелый скелет кошки… Типичное место проведения ритуала.

Я села и взялась за виски.

– Слушай, но это же чушь! – забывшись, перешла на «ты», однако майор не стал меня поправлять. – Какой ритуал сатанистов может быть проведён в древней, намоленной, действующей церкви? Какая тёмная сущность сунется в такое место?

– Совсем забыл, что ты пока ничего про это не знаешь, – невесело усмехнулся Егоров. – Конечно, большинство людей и не узнает никогда ничего такого, но тебе надо. Видишь ли, есть сущности, которым наплевать на святую воду и намоленные места. Они просто жрать хотят, вот и всё.

– Ты хочешь сказать, что от них не поможет ни крест, ни обережный круг? – спросила я севшим голосом.

– Прости, а от тебя поможет? Ты же ведьма, тоже магическое существо!

– Ну-у… Обережный круг – смотря какой, они разные бывают, а крест… – я вытянула простенькую серебряную цепочку, на которой висел мамин кипарисовый крестик. – Вот. Я его ношу постоянно.

– Ага. И я о том. Поэтому тебе нужно учиться защищаться, согласна?

– Конечно.

– Хорошо. То есть, плохо, вообще-то, уже к полуночи идёт, я устал, как собака… – он потёр ладонями лицо. – Давай так: я дам тебе пару… предметов, которые ты будешь носить, не снимая. Как можно ближе к коже. Поняла?

– Да.

– Сейчас… – Егоров покопался в карманах пиджака и извлёк монетку.

Обычную монетку. Ладно, не очень обычную: она была серебряной, на аверсе красовался какой-то полустёртый профиль, а над ним была просверлена дырочка.

– Надеваешь на цепочку или шнурок… Да вон, хоть к крестику повесь! Давай, помогу.

Он зашёл мне за спину и аккуратно расстегнул цепочку. Холодные пальца коснулись моей шеи, и я почувствовала, как по спине побежали мурашки. Егоров же нацепил монету и отдал мне всю связку.

– Держи, надевай, – я послушно завела руки за голову и застегнула замочек. – Вот второй предмет, с этим чуть сложнее. Тебе руки приходится мыть постоянно, где-нибудь снимешь и забудешь на раковине, а такие вещи оставлять нельзя.

На его ладони лежало кольцо – довольно широкое, плоское, словно сплетённое из серебряного кружева. Я попыталась присмотреться, мне показалось, что извивы проволоки складываются в слова. Но в глазах сверкнуло, и моментально заболел левый висок.

– Потому что нечего, это не газета «Известия», чтобы читать, – назидательно погрозил мне пальцем Егоров. – Так что делать будем, попробуешь на руке носить, или туда же на цепочку повесим? Лучше бы на руке, чтобы максимально расширить защитное поле.

– Всё равно при манипуляциях перчатки приходится надевать, так что давай, пристрою на палец и снимать не стану. Да, погоди! – я наморщила лоб, соображая. – Мне иной раз надо кое-что делать… в натуральном виде. Только в рубашке, и чтобы никакого металла не было. Я для этих случаев и крестик снимаю. И как быть с твоими предметами?

– Ты имеешь в виду, когда зелья варишь?

– Ну да.

– Делаешь ты это в доме?

– А где ж ещё?

– И перед этим обережный круг строишь и всё прочее проделываешь, что положено?

– Да.

– Тогда на это время обереги можно снимать. Дом на тебя завязан, он тебя защищает.

– Ладно.

Я надела кольцо на безымянный палец правой руки, и оно село неощутимо, словно носилось именно здесь всю мою жизнь. Вспомнив, что совсем недавно именно на этом месте было другое кольцо, обручальное с огромным бриллиантом, я потёрла палец и усмехнулась.

– Мешает? – в голосе майора прозвучала озабоченность.

– Нет, всё в порядке.

– Ладно. Тогда давай поговорим о месте происшествия, а также о магических тварях и ритуалах.

– О башмаках и сургуче, о королях и капусте… – вздохнула я. – Может, завтра?

– Завтра пятница, рабочий день. Мало того, дальше у нас выходные плюс праздники. Восьмое и девятое мая. Надо пояснять?

– Не надо, – вздохнула я. – Мне дежурить девятого. Я точно знаю, что к вечеру у нас побитые личности и в коридорах, и в процедурных будут лежать.

– Поэтому мне сейчас надо было бы ехать домой и поспать хотя бы что осталось, – снова взглянул на часы и поморщился.

– Могу положить в гостиной, там есть диванчик.

– И ехать утром по забитой дороге? Нет уж, спасибо. Ночью я домчу легко и быстро, а к вам приеду в субботу, восьмого. Постарайтесь до тех пор себя поберечь, Анастасия Александровна.

– Буду стараться, Пётр Григорьевич, – вздохнула я.

За майором захлопнулась дверь.

Через несколько минут я услышала, как где-то вдалеке завёлся мотор.

«Ага, на сей раз, машину он оставил у детского сада, – усмехнулась. – Бережёт мою репутацию! Ну что же, расходуем остатки соли на защитный круг и ложимся спать. Завтра новый день, вот интересно, какие приключения он мне готовит?»

Часть 3
Муж и его жена

Если б накануне я знала, какие именно приключения ожидают меня в пятницу, седьмого мая, я бы с самого утра из дому не выходила. С другой стороны, если б мы при рождении могли предвидеть все неприятности, которые встретим в жизни, никто бы на этот рискованный эксперимент и не согласился…

Но пойдём по порядку.

Утром я безбожно проспала всё на свете: птичий концерт, рассвет, лёгкий дождик, перебранку соседей за забором… Проснулась аж в половине одиннадцатого, чрезвычайно довольная собой, своей жизнью и начинающимся днём. Позавтракала, вымыла посуду и натянула «хозяйственные» джинсы: в планах был огород. Пора было сажать на открытые грядки всяческую зелень, особенно ту, что идёт в аптечные сборы, да и редиской с морковкой пренебрегать не стоило. Своя собственная редиска из грядки – это вам не жгучие твёрдые шарики, привезённые зимой из Израиля или какой-нибудь Аргентины. А ещё меня ждали два парника: огурцы, помидоры, фасоль.

Всё прочее, в том числе цветы, отложила до тех пор, когда земля прогреется.

Когда последнее семечко легло в ямку, я положила на землю ладони, закрыла глаза и забормотала слова, такие древние, что и смысл их уже угадывался с трудом. Потом распрямилась, посмотрела на небо – ага, лёгкая тучка закрыла солнце, но вроде дождя не должно быть.

– Вечером вас всех полью, – пообещала грядкам. – А сейчас пойду и разогрею остатки борща!

В дверь заколотили в тот момент, когда я подбиралась к креслу-качалке с мыслью расположиться в нём, и до позднего вечера читать какую-нибудь ерунду поувлекательнее.

– Ну вот даже интересно, кому я понадобилась так срочно? Приличные люди сейчас, не разгибаясь, картошку сажают, – бубнила я, набрасывая на плечи меховую жилетку.

На пороге стояла Наталья Петровна, медсестра из нашей больницы. Мы с ней встречались пару раз в месяц, поскольку она работала в нормальном графике, с восьми до четырёх каждый рабочий день, а я устроилась дежурантом.

– Настя! – выдохнула она. – Беда!

– Что случилось?

– Кауфман заболел!

– Что с ним?

Наталья пугливо оглянулась и бочком вдвинулась в мою прихожую. Потом захлопнула за собой дверь, вцепилась в полы моей жилетки и зашептала:

– Ковид у него! Температура зашкаливает, еле дышит…

– Тест сделали?

– Боятся все… – она опустила глаза. – А вдруг помрёт, кто работать будет? Да и… страшно.

– Почему ко мне-то пришла? Я не врач и не начальство…

– Так все знают, что ты можешь! Меня Ираида прямо в двери и выпихнула, иди к Насте, говорит, если кто и поможет, так это она…

Я слушала через раскрытую дверь, складывая в специальную сумку пузырьки с настойками. Брала их с полок и из холодильника, даже не задумываясь, словно Агния Николаевна вела мою руку. Потом достала из потайного ящика тетрадь и просмотрела последние записи в ней, чтобы, не дай бог, не забыть слова заговора и не перепутать что-нибудь. Убрала тетрадь, вышла в прихожую, где всё так же мялась Наталья Петровна, и сказала:

– Пойдём.

Обычно дорога от дома до больницы занимает у меня минут пятнадцать. Обратно – больше. На обратном пути ближние и дальние соседи не только здороваются, но и останавливают, чтобы посоветоваться или спросить о какой-то травке, сборе или настойке из тех, что делала ещё Агния Николаевна.

Сегодня я добежала за семь минут. Уже на крыльце сказала пыхтящей за мной Наталье:

– Тест принесите мне, срочно. Кауфман в какой палате?

– Да в его же кабинете и положили…

Я бежала по лестнице через ступеньку, и в голове у меня крутилась страшная мысль: если это ковид, то началось всё гораздо раньше. Афанасьева позавчера вечером увезли в Ростиславль, и наверняка вирус уехал с ним вместе. Нас закроют на карантин к чертовой матери…

Натянула респиратор, перчатки, и вошла в кабинет заместителя главврача.

Да-а, Кауфман был сильно нехорош. Поверхностное дыхание, хрипы, температура явно под сорок… Что ж эти девки, ничего не делали, что ли? Первый пузырёк, второй… Смешать в мерном стакане по двадцать капель, долить водой до ста миллилитров. Теперь надо взять чайную ложечку и поить.

В двери бочком вдвинулась Ираида. Так и не входя полностью, протянула мне коробочку.

– Анастасия Александровна, вот тест, самый новый, только неделю назад привезли.

Двадцать минут я по капле вливала в Семёна Марковича своё снадобье, и с радостью отмечала, что ему становится лучше. Чуть-чуть, но лучше. Теперь он и дышит легче, и красные пятна на скулах почти исчезли. Наконец айфон просигналил, что время подошло, и я с замиранием сердца глянула на пластиковое окошечко.

Выдохнула.

Подошла к двери, распахнула её и громко сказала:

– Тест отрицательный.

Рентген показал здоровенное затемнение в правом лёгком и все положенные к этому гадости. Как уж Кауфман, врач от бога, упустил у себя развитие пневмонии?

Не знаю. Про соринку в чужом глазу и прочие глупости всем известно, так что не моё дело осуждать.

Моё дело – придти вовремя, как бы пафосно это ни звучало.

Ну да ладно, день пошёл криво, будем надеяться, вечер не подведёт. У меня на него планы.

Май на дворе, самое время для сбора трав. Всё, что упустишь в мае, летом не наверстаешь. И сегодня я планировала наведаться в тот же Большой овраг, но на сей раз собрать травы, требующие вечерней росы. Выпадает она как раз перед закатом, так что часов в восемь нужно идти.

В овраге я провозилась до половины десятого, так что поднималась уже в полной темноте. Сознаюсь, сердце моё замерло к концу тропинки, в том месте, где неделю назад я обнаружила мёртвого лодочника. К счастью, сегодня никто таких сюрпризов не приготовил, и я спокойно вышла к своему дому. Перед тем, как войти в калитку, посмотрела в сторону оврага и удивилась: на противоположной его стороне в окнах большого белого дома горел свет.

– Вот-те на! – пробормотала я. – Это что же, в господском имении хозяева появились? Или купил кто?

Ещё в первые дни моей жизни в Кириллове, когда я только знакомилась с городом и его обитателями, соседка Варвара меня просветила: дом на той стороне оврага принадлежал когда-то здешнему предводителю дворянства, Михаилу Александровичу Замятину. После революции старый дом успел побыть клубом, школой, общежитием для работниц, потом долго ветшал, и, наконец, пару лет назад его начали ремонтировать.

– То есть, хозяин у дома есть? – спросила я тогда у Варвары.

– Есть-то он есть, – ответила она таинственным голосом, – да только никто его не знает. Говорят всякое – и ростиславский мэр, мол, купил, и какой-то миллионер, а только сюда этот самый хозяин – ни ногой. Рабочие вот ремонтируют, но внутрь не пускают никого.

Ну, не пускают – и не надо, не больно то и хотелось. В памяти, доставшейся мне от Агнии Николаевны, смутно отложились высокие колонны на фасаде, потолки с лепниной и чудесный вид на Волгу из окон. Кто-то болел в том доме лет тридцать назад, вот её и приглашали посмотреть-полечить…

Ремонт закончили к середине апреля. Рабочие уехали, и дом стоял пустой, смотрел на реку тёмными холодными окнами.

А теперь, значит, хозяин появился…

«Интересно, не связаны ли наши убийства с этим загадочным владельцем старой усадьбы? – подумала я, закрывая за собой дверь и запирая её на оба замка. – Хотя нет, Саньку-лодочника убили неделю назад, тогда ещё никого там не было…»

Утром в субботу я обнаружила, что в доме закончилась соль. То есть, закончилось-то многое, но без капусты, например, можно было бы ещё сколько-то обходиться, а вот соль была остро необходима, я ею каждый вечер границу насыпала по периметру. Так что, позавтракав, я сунула в карман лёгкой ветровки кошелёк и матерчатую сумку, завела машину и отправилась в местный культурный и деловой центр. Иначе говоря, в универмаг «Заречный».

Конечно, только лишь солью дело не обошлось.

В хозяйственном отделе появились отличные бутылочки на сто и двести миллилитров с хорошо притёртыми пробками. Не представляю себе, для кого их привезли, кому из кирилловцев, кроме меня, они могли бы понадобиться… Отличные бутылочки, в самый раз для настоек! И я купила сразу сотню, на что продавщица только кивнула и спросила:

– Вам, Анастасия Александровна, может, прямо с коробкой их взять, чтобы не побились? Тогда берите лучше сто двадцать штук. Они упакованы по шестьдесят в коробке. Я подумала, почесала нос и купила даже не две, а три упаковки.

Но на бутылочках, ясное дело, не остановилась.

Раз уж я приехала сюда на машине, надо было по максимуму приобрести всё тяжёлое: овощи, фрукты, крупу, муку…

Загрузив багажник «Нивы» очередной порцией покупок, я решила посмотреть, что имеется в винном отделе: водка у меня в хозяйстве ещё оставалась, но на некоторые настойки хорошо идёт именно она, а не спирт. Пригодится, надо пополнить запас. Выбрав ту разновидность главного отечественного напитка, которая содержала только спирт и воду, я оплатила пять бутылок и стала аккуратно составлять их в сумку.

– Стася, неужели ты попивать стала? Да ещё и водку? – раздался вдруг за спиной хорошо знакомый голос.

Я аккуратно опустила на место последнюю бутылку и повернулась.

– Макс? Не ожидала тебя тут увидеть.

Ну да, и в самом деле, передо мной стоял мой бывший муж, а за его локоть цеплялась хорошенькая блондинка, едва пересекшая ту грань, после которой секс с нею переставал быть подсудным делом.

– Вот, значит, где ты обосновалась… – сказал он с хорошо выверенной долей пренебрежения. – Вроде бы ты никак с этим городом не была связана. Или я о тебе чего-то не знаю?

– Ну, ты, насколько я помню, тоже не местный уроженец.

– Зато моя Светлана – как раз отсюда. Кстати, я же вас не познакомил! Света, это Анастасия, моя бывшая жена. Стася, это Света, моя актуальная жена, – и он хмыкнул.

Тут меня окликнула продавщица, до этого момента с интересом наблюдавшая сцену.

– Анастасия Александровна, эти люди вам мешают? Может, охрану кликнуть?

– Нет, Валентина Петровна, спасибо! – я удачно вспомнила, как её зовут; ну да, она брала у меня сбор для хорошего сна, себе и мужу. – Это мои знакомые. Да и в любом случае, мы уже уходим.

Я пошла к выходу из винного отдела. Макс и его спутница последовали за мной, и слышала, как она шепчет ему:

– Что за тётка? Почему я должна с ней знакомиться?

Сумка с бутылками отправилась в багажник «Нивы», я открыла водительскую дверцу и собралась садиться.

– Погоди-погоди, – придержал меня бывший. – Мы ж ещё не поговорили!

– Да не о чем вроде говорить, – пожала я плечами. – Мы ведь всё выяснили ещё тогда, в марте.

– Но ты так и не сказала, что ты здесь делаешь?

– Живу, Макс. Я здесь живу, как видишь, знакома с самыми главными людьми в городе – с продавщицами. А ты, по всей вероятности, открываешь новую аптеку? Тогда почему на этой стороне? На правой стороне Волги туристов больше…

– И не угадала! – он рассмеялся открыто, как когда-то, когда ещё глядел на меня с любовью; у меня кольнуло сердце. – Я здесь дом купил. Знаешь, там, на берегу, с колоннами.

– Да, видела. Красивый дом, поздравляю. Макс, ты меня прости, у меня сегодня дел ещё – до чёрта. Как-нибудь увидимся.

И я удрала.

Дома я держалась, пока выгружала покупки и раскладывала их по местам, пока разговаривала с ещё одной соседкой, Натальей Васильевной, обжегшей руку и попросившей мазь. Когда удалось её выпроводить и запереть дверь, я села на пол прямо в коридоре и завыла, затыкая себе рот кулаком.

Вот в таком виде – зарёванную, с красными глазами и распухшим носом – и застал меня постучавший в дверь Егоров. Даже на сердце потеплело, как он всполошился!

– Анастасия, что случилось? На тебя напали?

– Нет, ничего подобного, – я вытерла глаза чистым белым платком, протянутым мне майором, и совершенно неромантично высморкалась. – Просто неприятная встреча в городе.

Слово за слово Егоров вытянул из меня всё: и кого я встретила, и где, и почему это неприятно… Следователь, а как же! Умеет вести допрос.

– Дом здесь купил, говоришь? – задумчиво переспросил майор. – А зачем московскому крупному бизнесмену дом в этакой дыре?

– Как ты догадываешься, я его об этом не спрашивала! – огрызнулась я. – Ты лучше скажи, есть будешь?

– Буду. У меня в холодильнике даже пельмени кончились…

За обедом Егоров молчал, поглощал всё предложенное и напряжённо думал. Когда исчез последний глоток чая и варенье из блюдца, он откинулся на спинку стула и спросил:

– Скажи мне, твой бывший муж не строитель, случаем?

– Нет, насколько мне известно. У него сеть аптек и фармзавод. Или несколько заводов, я не вдавалась в подробности.

– Что так?

– Ну, пока мы были женаты, было не надо, когда развелись – тоже стало не надо, – несколько косноязычно пояснила я. – С другой стороны, мог и что-то строительное подцепить. Кажется, это называется «непрофильные активы».

– Угу. Я ещё знаю красивое слово «диверсификация», – усмехнулся Егоров.

– А почему ты спрашиваешь?

– Давай я тебе выскажу свои соображения. Ты послушаешь и… согласишься.

– Или нет.

– Или нет, – легко кивнул он. – Вот смотри…

По словам майора, в Ростиславской областной думе было почти принято решение строить в Кириллове мост, связывающий две части города, правобережную и нашу. Но решений-то может быть сколько угодно, а вот выполнение его зависит от двух важных вопросов: кто будет подрядчиком и где, собственно, этот самый мост располагать?

Подковёрная борьба за подряд на строительство как раз сейчас вышла на новый виток, к ней подключился некий крупный московский бизнесмен, по слухам, при активной поддержке мэра. Имена не назывались, так что вполне возможным выглядело высказанное Егоровым предположение, что этим бизнесменом может быть Максим Лиховцев, мой бывший муж.

Вопрос о том, где именно строить мост, показался мне куда менее важным, о чём я и сказала сразу же.

– Не-а, – помотал головой мой гость, запихивая в рот одну из купленных утром конфет. – Ошибаешься, Стасечка. Смотри, вроде бы логичным вариантом кажется строить его вот как раз тут, рядом с тобой, на месте паромной переправы, так? Прямая дорога к собору, к районной больнице, ко всяким городским структурам.

– Так, – согласилась я.

– И господин Иванцов, так сказать, кирилловский городской голова, поддерживает этот вариант. А есть ещё идея построить его в полутора километрах вниз по реке, там, где дорога ведёт к моторному заводу. Этот вариант нравится господам из Ростиславля. Там нежилой район, домов нет. Значит, не придётся никого выселять, давать новое жильё, тратить на это деньги.

– Понятно…

– И ещё – второй вариант очень нравится вашим местным лодочникам.

– Кому? – признаться, я совершенно неприлично вытаращила глаза. – А они-то кого интересуют?

– Они интересуют сами себя. Паром принадлежит городу, дохода не приносит никакого, так что Иванцов и его компания будут только рады от этой обузы избавиться. А вот эти ребята потеряют работу, которая их кормит и поит.

– Слушай, да сколько там тех лодочников?

– Двадцать пять, Стася. Их двадцать пять человек, – Егоров полюбовался на мой ошарашенный вид и добил. – И доход у них такой, что за него на многое можно пойти.

– Я никогда не присматривалась к этой публике, просто незачем было. Но точно знаю, что двадцати пяти лодок на реке не видела ни разу.

– Во-первых, чуть ли не половина лодок в паевом владении. То есть, хозяев двое или даже трое. И возят они по очереди. Во-вторых, как ты думаешь, приехавшие сюда туристы, желающие порыбачить, к кому обращаются?

– Ну да, – кивнула я. – Резонно. То есть, ты думаешь, что причиной убийств мог стать этот передел?

– Я предполагаю, – он поднял палец. – Бухвостов, первый убитый…

Тут я его перебила:

– Погоди минутку! У меня с утра крутилась мысль, но я её только что поймала. Бухвостов – не самая частая фамилия, но и не такая уж редкая, так? Санька-лодочник её носил. И такая же была у прежнего владельца здания, где сейчас располагается городская больница. Купец Бухвостов, Паисий Варфоломеевич. Не может его убийство быть связано с каким-нибудь старым правом собственности?

– Вряд ли, – с сомнением покачал головой Егоров. – Но я проверю.

– И вот ещё чего я никак не могу понять, – отчего-то разволновавшись, я встала и стала накручивать круги по кухне. – Зачем было затаскивать вашего Афанасьева…

– Это ваш Афанасьев.

– Неважно! – я отмахнулась с раздражением. – Зачем было тащить этого треклятого подполковника в больничный подвал? Скинуть в реку проще и ближе! Кстати, а где его ударили ножом? Там, в больнице, крови не было почти совсем, а должно было быть много, кровеносных сосудов в этой части организма полно.

– Кровь была как раз рядом с тем домом, где, как ты говорила, ночью лаяли собаки.

– То есть, из церкви он вместе кем-то… со своим убийцей, да? пошёл по Овражной улице. Тут можно было идти или в один из домов, а их всего четыре, если мой не считать, или к мостику через овраг. А где живёт Афанасьев? Ведь на правом берегу, не здесь, я права?

– А вот тут ты ошиблась, – майор усмехнулся. – Живёт он преимущественно в Ростиславле, а здесь у него скромный домик на левой стороне. За Крестовоздвиженским собором, всего-то метрах в двухстах от мостика.

– Значит, по дороге к этому самому скромному домику его и ударили ножом, так? А потом волокли почти километр до здания больницы, пробирались в подвал, отпирали и запирали дверь… Ерунда какая-то. Очень непроизводительно!

– Ну, насчёт километра – это ты лишку дала, тут куда ближе. Метров пятьсот-шестьсот.

– Ладно, пусть даже пятьсот, всё равно – неудобно! Да тело можно было даже к реке не нести, просто скинуть в овраг, и всё.

Егоров пожал плечами.

– Если мы узнаем ответ на этот вопрос, то и обо всём остальном будем знать. Но похоже, что кто-то у вас в больнице им помогал.

– Надо посмотреть, кто дежурил той ночью… – сказала я, снова усаживаясь за стол.

– Уже. Всего трое: врач и две медсестры, – майор назвал фамилии.

Я покачала головой:

– Я их практически не знаю, ни разу не совпадали. Они работают по графику, а я – дежурант. Ну, то есть, врача знаю, конечно, видела по утрам на пятиминутках, но, кажется, мы даже не разговаривали ни разу. Как-то меня сразу прибило к Кауфману, с ним и работаю.

– Вот и работай, а следствием займусь всё-таки я, – он хлопнул ладонями по столу. – Так что, у нас в планах разговор о ритуалах? Или ты не в состоянии?

– В состоянии, – со вздохом ответила я. – Всё равно же когда-то это нужно… Записывать можно?

– В той самой тайной тетради – можно. Чтобы никто…

– Понятно.

И я достала тетрадь.

Не стану пересказывать здесь всю лекцию, которую закатил мне разошедшийся не на шутку Егоров: выдохся он часа через два. Причём сообщил напоследок, что рассказал далеко не всё. Но в общих чертах можно сказать, что ритуалы пронизывают всю нашу жизнь, без них бы мы пропали, как… как булька на воде, вот!

Празднование дня рождения или свадьбы, рукопожатие, утренний кофе или чай, даже то, что я ставлю чашки на сушилке всегда ручками вправо – это ритуалы.

Есть и другое, более узкое значение слова. Магическое (этот термин Егоров выговорил с некоторым сомнением).

И это – некий бессмысленный без магического контекста набор действий, да хоть танец с бубном вокруг алтаря. Следы такого «набора действий» и были найдены в церкви, а вот сопутствовал ли им хоть какой-то контекст, пока было неизвестно.

– Но как-то же можно определить? – спросила я с сомнением. – Ну, там магический фон…

– Я же тебе уже говорил – меньше верь романам фэнтэзи, – усмехнулся майор. – Они понапишут… Какой фон, если мы туда пришли через полсуток после? Вот скажи, если ты откроешь бутылку с нашатырным спиртом, что будет?

– Вонять будет.

– А когда закроешь, долго запах продержится? Так и здесь, даже если и оставался какой-то эфирный след этих действий, он быстро выветрился. Кстати, его могло и не быть.

– Почему?

– Ты ж сама сказала: старая, намоленная церковь. Действующая. Присутствие божества, понимаешь? Чужого могло – должно было! – просто не пустить.

Черт его знает, почему мы продолжали сидеть на кухне. Как-то не догадались перебраться в гостиную, что я и предложила сделать хотя бы сейчас.

– Спасибо, Стася, но я поеду, – ответил Егоров не без сожаления. – Тебе завтра дежурить, мне тоже…

– Тогда погоди. Я тебе с собой хоть бутербродов заверну!

Пока я резала буженину, хлеб, солёные огурчики, в голове моей крутилась неоформившаяся мысль. Она выскочила, наконец, на белый свет, когда я протянула гостю пакет.

– Слушай, а зачем они в таком случае попёрлись со своим ритуалом в Казанско-Преображенскую церковь? Погода тёплая, могли и в чистом поле расположиться.

– Не могли. Есть ряд условий, например, закрытое со всех сторон помещение. И частный дом для этого тоже не годится, – он поднял ладонь, предупреждая следующий мой вопрос. – Ну, или это должен быть такой дом, в котором ничего светлого не творилось лет сто. Заброшенная церковь, старая больница, тюрьма, лагерь…

Вздохнув, я пожала плечами:

– Тогда я вообще не понимаю, чего их сюда-то понесло, в действующий храм? Вот этого вот, что ты перечислил, полным-полно и здесь, поблизости, и вообще. Вон, в Фатьянове, в Усово, в Сидоркове брошенные церкви!

– Ты, я смотрю, становишься знатоком этого края.

– Я тут живу теперь, – буркнула я, распахивая дверь в ночь. – И собираюсь жить дальше. Прощайте, господин майор юстиции, всего вам наилучшего и спокойной ночи.

Дежурство в больнице девятого мая – это неувлекательный квест, к которому заранее готовится и руководство, и медперсонал. Работали сегодня почти полным составом, даже и сам господин главный врач присутствовал, Алексей Петрович Воропаев. Толк от него, кстати, был, и немалый: в критических ситуациях он отлично умел всё организовать, поставить на правильные места именно тех, кого нужно, а потом тихо отойти в сторону.

К сожалению, Кауфман пока не оклемался. Он попытался героически выползти из кровати и отправиться в приёмный покой. Медсестра Леночка, явно питавшая к нему самые пылкие чувства, собралась броситься на помощь – не то поддерживать под локоток, не то укладывать обратно. Я её притормозила, строго прошептав:

– Цыть! Сам справится!

Он и справился. Прошёл три шага по собственному кабинету, всё ещё служившему ему больничной палатой, побледнел, задышал с присвистом и ухватился за край стола.

– Вот именно, – сказала я и кивнула Лене, мол, теперь можно.

Девушка захлопотала, укладывая его снова под одеяло.

– Анастасия Александровна, а может, у тебя какая магическая настойка есть? – хрипло спросил Кауфман.

– Нету, Семён Маркович. И магии никакой нету, а есть правильно собранные травы. Их вы примете перед сном, а сейчас вам Лена капельницу поставит.

– Да как же вы без меня обойдётесь?

– Да уж как-нибудь! Но если будет какой-то особо тяжёлый случай, я лично прибегу к вам консультироваться.

На наше счастье, ничего экстраординарного не произошло. То ли энергия наших кирилловцев выплеснулась в первые праздники, то ли потепление подействовало благотворно, бог его знает, но за ночь даже и госпитализировать никого не пришлось. Обошлись примочками.

Краткую пятиминутку провёл лично Воропаев, и уже в девять утра я шла домой, помахивая сумкой и даже, кажется, что-то напевая. Погода была волшебная, тёплое майское утро, умытая росой свежая зелень, аромат черёмухи, сбивавший с ног… Так что я даже не удивилась, когда меня деликатно придержали за локоть. Ну, должно же было что-то испортить хорошо начинавшийся день.

– Здравствуй, Стася.

– Здравствуй, Макс.

– Можно, я тебя провожу?

– Нет.

– Почему?

– Соседи, – равнодушно пояснила я. – Берегу, знаешь ли, свою репутацию.

– Тогда давай посидим где-нибудь, позавтракаем. Кофе выпьем.

На этом месте я весело рассмеялась.

– Макс, родненький, где ты собираешься сидеть? Это не Москва, это город Кириллов! Кафе откроется вечером. Может, на правом берегу что-то утром и работает, но на ту сторону реки я не поеду, неохота. Да и паром только что ушёл, ждать час я не намерена, а мост ещё не построили. У меня дежурство, знаешь ли, было, я спать хочу.

На самом деле мне удалось проспать почти четыре часа, и пока я была свежа, как маргаритка.

– Мост? Какой мост? – удивился бывший.

Если бы я не прожила с ним десять лет, так и фальши в голосе бы не заметила. Не поверила бы, что она есть – ну какое отношение может иметь фармацевтический магнат из Москвы к строительству моста в маленьком городе Кириллове? Ах, да, диверсификация и непрофильные активы…

Значит, вот почему ты сюда приехал? Ну и прекрасно, а меня зачем достаёшь?

– Ходил слух среди населения, что собираются строить мост через Волгу, – пояснила я охотно. – Правда, соседки мои говорят, что такой слух возникает примерно каждые десять лет, так что особо верить не рекомендовали.

– И что ты об этом думаешь?

– Ничего, – я пожала плечами и зажмурилась, подставляя лицо солнечным лучам. – Какая мне разница? Мне на той стороне и делать-то нечего…

– Странно, будто совсем другая женщина стала, – Макс обошёл вокруг меня, я видела его тень сквозь чуть приоткрытые веки. – А внешне не изменилась. Но моя бывшая жена готова была лететь в Венецию, если ей не хватало лампы на рабочий стол, или во Владивосток, если она вдруг решала, что никогда не ела свежевыловленного гребешка.

– Капризная была дама, должно быть. Ладно, Макс, повеселились – и будет. Мне спать пора, тебя дела ждут. Рада была повидать.

Развернувшись, я быстро пошла по улице в сторону реки. Встречным только кивала, не останавливаясь поговорить – а было их немало, встречных. Будто из всех окрестных домов вылезли старухи и смотрели, с кем это ведьма говорит посреди улицы.

Вот интересно, как долго Макс пробудет в городе? Успеет ли кто-то бросить в него этими словами – «наша ведьма»?

Поздно вечером мне позвонил Егоров. Скупо поздоровался и сразу перешёл к делу:

– Я получил сведения: Светлана Лиховцева, в девичестве Иванцова…

– Дочка кирилловского мэра?

– Племянница. Но любимая, и воспитывалась в его семье после гибели брата. Ей тогда было всего три года.

– А сейчас?

– Девятнадцать.

– Немного. Школу-то хоть закончила?

– Обижаете, сударыня! Даже и с золотой медалью! – хмыкнул майор.

– И где Макс её подцепил?

– Девочка поступала в Москве в первый медицинский, на платное. Поступила, конечно, это понятно. А господин Лиховцев приходил по делам к ректору, ну, и увидел её. Всё, мне нужно идти, труба зовёт!

Егоров отключился, и я рассмеялась. Смеялась так долго, что испугалась начинающейся истерики и со всей силы ущипнула себя за руку.

– Ну вот, добилась своего? – сказала себе укоризненно. – Теперь будешь носить синяк на видном месте… Нет, но каков Макс! Интересно, это был сознательный поступок, или судьба подложила ему новые грабли на том же месте? Впрочем, честно-то говоря, наш брак был вполне удачным, и для него, и для меня. Если бы не тот гололёд, если бы не та собака…

Тут я призадумалась: я огорчена произошедшим? Конечно, формально я многое потеряла: жизнь в Москве, квартира, удобства, тусовка, развлечения, магазины, путешествия за границу… Даже ковид нисколько не помешал нам с Максом, мы оба одни из первых привились Файзером и летали, куда хотели.

Что же получено взамен?

Вот этот дом, из окна которого сквозь деревья видно Волгу. Маленький тихий городок, в котором оказалось неожиданно приятно жить, ненапряжно, без вытягивания шеи и вставания на кончики носков. Работа. Соседи, и то, что они начали меня всерьёз уважать. Записки Агнии Николаевны, её методы, этот новый и безумно увлекательный опыт…

Получается, что я даже выиграла, да?

Бог с тобою, незнакомая мне девушка Светлана! Забирай Макса и всё, что к нему прилагается, и постарайся быть счастливой.

Часть 4
Твари

Ещё неделю после девятого мая Кауфман продолжал болеть. Он, конечно, рвался в бой, но не сумел победить утроенные силы – мои, главного врача и медсестры Леночки, взявшей на себя персональную опеку над Михаилом Марковичем. У каждого их этого триумвирата была своя причина: я считала Кауфмана лучшим из учителей, какие встречались мне в жизни, Леночка имела личный интерес, а Алексей Петрович Воропаев справедливо опасался, то без заместителя его собственная жизнь станет значительно более скучной и менее солидной.

Беда была в другом: свалились с сильнейшей простудой ещё три врача, оголив, таким образом, фронт до полного бесстыдства.

Делать было нечего, жители Кириллова продолжали болеть, и Воропаев, посопев, подписал приказ о возложении на меня обязанностей дежурного врача в режиме аварийной ситуации, то есть, сутки через сутки. С выплатой двойной ставки, разумеется.

Я приходила в больницу к двум часам дня и оставалась до следующего утра. Шла домой, отсыпалась, занималась какими-то своими домашними делами и возвращалась на работу назавтра к двум. Продлился такой режим девять дней, или пять дежурств, и всё это время я мало, что замечала вокруг, кроме пациентов.

В один из дней, когда я была дома, пришёл сосед Иван Ксенофонтович. Долго мялся в прихожей, многословно извинялся, что побеспокоил, мол, все знают, сколько на тебя сейчас нагрузили… Из этого я сделала вывод, что информация на нашем левом берегу распространяется с обычной скоростью, махнула рукой и сказала:

– Всё нормально, работа есть работа. Что случилось-то, Иван Ксенофонтович?

– Да хотел у тебя что-то успокоительное попросить. Варвара очень уж хандрит…

Я удивилась и встревожилась: эта пара даже среди моих соседей отличалась особой выдержкой и железобетонным спокойствием. И чтобы она захандрила?

– Весеннее ухудшение самочувствия, или повод есть?

– Собачка наша пропала. Ну, ты знаешь, Гулька, мелкая которая.

О да, собачку я знала! При первом знакомстве эта самая Гулька попыталась цапнуть меня за щиколотку, выше она не доставала. Только моя быстрая реакция уберегла новенькие джинсы от дырок. Впрочем, Варвара эту маленькую дурочку любила без памяти.

– Так может, сбежала? Течки у неё не было? – спросила я, доставая успокоительный сбор и записывая на прицепленной к горлышку сигнатурке: «принимать по столовой ложке за два часа до сна».

– Нет, не было. Да и старенькая она уже, куда ей сбегать? От дивана до миски только и ходила…

– Значит, найдётся. Вот настойка, я написала, как принимать. Больше не стоит, а то и в уборную ночью не проснётся.

Сосед ушёл, а я пожала плечами и занялась своими делами.

Во вторник, как обычно, за промыванием для глаз пришла бабка Марьяна. Бывшая актриса самозабвенно собирала сплетни и разносила их по всему нашему берегу, притаскивала и мне. А что ж я, чужая, что ли?

И, положа руку на сердце, какие у неё ещё развлечения?

– Представляешь себе, Настя, у Петровича суку щенную украли! – выпалила бабка, едва войдя в дверь. – Ну, или сбежала, но это вряд ли, ей со дня на день щениться.

– Давно?

– Да нынче ночью! Сам Петрович только что в голос не воет, у него на щенков этих очередь длиннющая, за полгода записываются.

– А что ж остальные собаки не подняли тревогу?

– Ну, во-первых, эту суку, Норту, он отдельно держал последние дни, – обстоятельно начала Марьяна, усаживаясь поудобнее. – А во-вторых… Настя, у тебя время-то есть, россказни мои слушать? Тебе ж дежурить ещё?

Боже мой, вот это да! Чтобы Марьяна Павловна готова была просто так отказаться от возможности рассказать последние новости? Такая забота тронула меня почти до слёз. Нет, правда, я оценила и ответила почти любезно:

– Мне к двум в больницу, так что всё нормально. Чаю хотите?

Пока я заваривала укрепляющий сбор, бабка рассказывала:

– Так вот, Петрович говорит, что остальные собаки ночью подняли было лай, но тут же и заткнулись. Он и не стал беспокоиться, уже знает: если они коротко взлаивают и всё, значит, кто-то идёт мимо чужой. Если рычат – значит, чужой остановился возле забора.

– А если залез?

– Ну, тогда они просто бросаются и опрокидывают незваного гостя, и держат, пока хозяин придёт, – усмехнулась старуха, становясь вдруг на мгновение удивительно похожей на свои молодые фотографии.

Увы, этот миг скользнул и исчез, и она снова зажевала губами, пробуя чай.

– Хороший сбор у тебя, Настя, вроде и сил побольше стало. Продашь на пару заварок?

– Так отдам, – отмахнулась я. – В конце месяца разберёмся, как положено. Так что собаки-то?

– Так я и говорю, Петрович вышел утром во двор, загнать их в вольер, а они уже там. В вольере.

– Да ладно! Что, сами и калитку закрыли?

– Закрыть не закрыли, а ушли в дальний угол, и друг к другу жмутся, словно настоящего зверя увидали. Напугал их кто-то, а вот кто?

Бабка Марьяна ушла, а я собралась и отправилась на работу, засунув эту информацию в дальний ящик памяти, тот, на котором написано: «Никогда не пригодится».

Слава богу, это дежурство было последним по «аварийному» графику: с завтрашнего дня Кауфман выходил на работу, и главный врач предложил мне взять несколько дней отгулов.

– Отлично, – кивнула я. – Как раз съезжу в Ростиславль и узнаю насчёт учёбы в медицинском университете.

– Ты что, поступать собираешься? – Воропаев аж весь подобрался.

– Ну, четыре курса у меня есть, должны зачесть, так что остались последние два, – ответила я.

– И на что планируешь идти?

– На фармацевтику. Как-то я заинтересовалась этим направлением.

– Ну да, ну да, я так и понял, – главный врач задумчиво поджал губы, рассматривая меня. – На фармацевтику. Ты в курсе, что у них есть исключительно дневная форма?

– В курсе. Но надеюсь, может, удастся договориться, чтобы посещать только практику и всякое такое, а лекции заочно изучать и потом сдавать.

Воропаев скорчил физиономию, долженствующую означать: «ой, сомневаюсь я!». Потом почесал в затылке, переложил без всякой надобности бумаги на столе и, наконец, выдавил:

– Ты, вот что… Ты документы подай и помалкивай пока. А я буду послезавтра на заседании областной думы и поговорю… кое с кем, да.

– Хорошо, Алексей Петрович, как скажете! – я выскочила из кабинета главврача.

Жизнь, в общем, складывалась неплохо.

По дороге домой мне встретилась бабка Марьяна. Мелькнувшую было трусливую мысль «спрятаться!» я подавила в зародыше, прежде всего, потому что прятаться было некуда. Не приспособлены улицы города Кириллова для того, чтобы скрываться от нежелательных встреч.

– На-астя, как хорошо, что я тебя увидела! – закричала старуха издалека. – Ты помнишь, мы вчера про собак-то говорили?

Подойдя к ней вплотную, я ответила:

– Конечно, помню! Пойдёмте, Марьяна Павловна, вы мне по дороге всё и расскажете.

– Да тут рассказов-то на пять минут! – тем не менее, она развернулась и заковыляла со мной рядом, так что пришлось замедлить шаги до ниже всякого минимума. – Представь себе, теперь у пожарника нашего его пёс пропал!

Тут я даже остановилась – получалось, что история эта касается меня почти напрямую! На здание пожарного депо я смотрела по нескольку раз каждый день, когда работала. Оно находилось практически напротив входа в больницу, и было у него две особые приметы: пожарная каланча и собака начальника депо. Каланча, очень красивая, построенная в самом конце девятнадцатого века, и по сей день оставалась самым высоким зданием на левом берегу. Собака, громадный тибетский мастиф по имени Сиринг, выезжал вместе с бригадой на все вызовы и трижды на самом деле спас людей из горящего здания, а один раз вытащил девочку, тонувшую в Волге. Неудивительно, что пса в городе любили.

Лично я с Сирингом раскланивалась каждый раз, когда шла к зданию больницы. Он сидел на крыльце пожарного депо или, когда поднимался нелюбимый им ветер, за распахнутыми воротами гаража возле переднего колеса машины. На моё вежливое «Доброе утро!» мастиф коротко и гулко гавкал.

– Да как же так, Марьяна Павловна, – сказала я огорчённо. – А что Сотников говорит?

Старуха оглянулась по сторонам и, придвинувшись ко мне вплотную, сказала:

– Плачет и пьёт.

Да-а, это уже не лезло ни в какие ворота. Я знала точно, что два года назад Агния Николаевна закодировала начальника депо Бориса Сотникова, и с тех пор он не пил даже пива.

– Пойти к нему, что ли? – сказала я вслух задумчиво.

– А сходи, – оживилась бабка Марьяна. – Одна голова горюет, а две – о деле толкуют. Дома он, в депо не пошёл сегодня.

– И где Сотников живёт?

– На Ушакова, дом шесть. Давай, удачи тебе, а я пойду, надо суп варить.

И старуха скорым ходом устремилась к своему дому.

– Суп? – спросила я сама у себя. – Да она последний раз варила суп лет сорок назад!

Домой я вернулась часа через полтора, вымотанная окончательно. К моему приходу Сотников ещё не был пьян вусмерть, но настойчиво шёл к этому состоянию, полируя водку тёмным пивом. И всё равно, навести на него крепкий и долгий сон было очень непросто…

Быстро перекусив, я села к письменному столу, достала из потайного ящика тетрадь Агнии Николаевны и стала искать нужную мне страницу.

Собственно, тетрадей было три, и каждая имела своё название.

«Травы» рассказывали о свойствах, времени сбора, способах применения, составах – словом, обо всём, что являлось главным оружием в руках деревенской знахарки.

«Люди» содержали в себе записи о пациентах, их жалобах, о применённых методах, удачах и неудачах.

А вот третью тетрадь, «Твари», я почти не открывала. Ну, какие такие твари в тихом полусонном Кириллове, смех один! Пролистала, конечно, чтобы понять, о чём речь. Полюбовалась на несколько картинок, мимоходом позавидовав Агнии Николаевне и её умению рисовать, прочла заголовки и закрыла.

Кажется, теперь настало время прочитать эти записи внимательно…

– Увы, – констатировала я через полтора часа, пролистав записи от корки до корки. – Нашу ситуацию она не предвидела. Как же так, Агния Николаевна? Мне бы сейчас так нужна была ваша помощь!

Вздохнула, спрятала тетради и достала новую, свою собственную, пока пустую и чистенькую. Вывела на первой странице то же самое слово «Твари» и задумалась.

Итак, что мы имеем? В ночь с четвёртого на пятое мая проходил некий ритуал в здании церкви. Неизвестный ритуал, и цель его не ясна, но понятно, что пролитая кровь и жертвенный огонь вряд ли призовут Фею Драже.

Двенадцатого мая пропала маленькая собачка Гулька. Между моментом ритуала и её исчезновением минула неделя. Шестнадцатого исчезла щенная породистая сука у Виктора Петровича, и размером она была раз в пять побольше маленькой шавки. Между этими двумя случаями – четыре дня. Сегодня девятнадцатое, прошло трое суток, и пожарное депо недосчиталось мастифа Сиринга, который весил семьдесят два килограмма.

– Нашему монстру нужно больше еды? – спросила я вслух.

Отчего-то по спине у меня прошёл мороз, будто кто-то недобрый поглядел в упор. Без нужды я поправила амулет, висящий на цепочке вместе с крестиком, и посмотрела на ходики. Кукушка как раз выскочила, чтобы сообщить мне: два часа дня. Собирайся, ты всё успеешь сделать сегодня!

Усилием воли я заставила себя не бежать бегом, а хотя бы проверить, всё ли я собрала для поездки в Ростиславль. Документы для медицинского университета – есть.

Мои документы, паспорт и всё такое – есть.

Вещи для ночёвки, то есть, зубная щётка, пижама, чистое бельё, расчёска, крем для лица, гигиеническая помада и подводка для глаз – есть.

Сумка с настойками, без которой я из дома не выхожу – взяла. Значит, можно ехать.

Захлопнула багажник, заперла двери дома, подумала минуту и подошла к забору.

– Иван Ксенофонтович!

Сосед, копавшийся в огороде, распрямился и посмотрел на меня, ладонью прикрывая глаза от солнца.

– Что тебе, Настя?

– Мне уехать надо на денёк, если кто искать будет – скажете?

– Надолго ты?

– Я ж говорю – на день, максимум два. Больше нельзя, огурцы поливать надо!

– И то верно, – пробурчал он. – Ладно, езжай, если что – предупрежу всех, а будет что срочное, так и позвоню тебе.

– Спасибо! – я пошла к калитке.

Потом, повинуясь неясному чувству повернулась и снова его окликнула:

– Вот что, Иван Ксенофонтович, вы, как стемнеет, дверь заприте и из дому не выходите, пожалуйста.

– Что это вдруг?

– Ну, вот такая просьба. Пожалуйста, – повторила я настойчиво.

Черты лица его смягчились, и старик кивнул:

– Не выйду.

Всю дорогу я уговаривала себя перестать нервничать, и к моменту въезда в Ростиславль дошла уже до того, что подпрыгнула от гудка едущего рядом грузовика. Водитель высунулся из кабины, неслышно меня обругал и уехал.

Я нашла место, припарковалась, откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза.

– Итак, мне нужен план, – сказала вслух. – И план будет такой: сейчас я еду в гостиницу, оплачиваю две ночи и звоню Егорову. Ужинаю в ресторане и смотрю только на левую сторону меню, а цены игнорирую. Завтра с утра отправляюсь в университет. Остальное – по обстоятельствам.

Стало легче.

Первый отель, попавшийся мне на глаза, располагался в здании, чем-то похожем на нашу больницу: старый двухэтажный особняк на набережной, слегка погрузившийся в землю за прошедшие годы. Места в нём были.

Мне достался номер на втором этаже, с окнами во дворик, о котором девушка у стойки портье сказала с тихой гордостью:

– Завтра открываем летнюю веранду нашего ресторана, вы приглашены!

– А что, у вас хорошо кормят? – спросила я рассеянно, вписывая в карточку адрес.

– Да у нас лучшие завтраки во всём городе! Сами увидите. А вечером запланирована программа, и шашлыки. И вообще!

– Очень хорошо, спасибо за приглашение, – я отдала карточку и спросила: – А обслуживание в номерах у вас есть?

– Пока нет, извините.

– Ну, ничего страшного, я прогуляюсь!

Поднявшись в номер, я первым делом вытащила телефон и набрала номер Егорова. Слушала и считала длинные гудки: семь… десять… двенадцать…

На четырнадцатом сдалась, улеглась на кровать и стала думать. Зря, кстати: я не столько разбиралась в ситуации, сколько себя накручивала.

Майор юстиции перезвонил мне минут через пятнадцать, и голос у него был бесконечно усталым, словно он только что вспахал поле и засеял его зубами дракона. Которого ещё предварительно надо было убить.

– Стася, ты как?

– Отлично, – соврала я. – Как ты посмотришь на предложение вместе поужинать? Я в Ростиславле, в отеле «Прибрежный».

– Давай, – не стал он спорить. – Зайду за тобой часов в восемь.

Ну, восемь – не восемь, никто минуты не отсчитывал, но в половине девятого мы уже сидели за столиком в уютном полуподвальном ресторанчике где-то на задворках театра. Кроме нас, здесь ужинала в отдельном зале компания человек из десяти молодых людей, да в дальнем угла шепталась пара. Мы никому не были интересны, и слава богу.

Егоров явно был сильно голоден, да и я, почувствовав запах свежего хлеба, осознала вдруг, что сегодня даже толком не позавтракала. Мы ели молча, не перекидываясь даже обычными фразами типа «Передай соль». Наконец, нам принесли кофе и мороженое, майор ковырнул его и отложил ложечку.

– Рассказывай, что случилось, – велел он.

В ответ я выложила на стол свою тетрадку и открыла на первой странице, где записала схему пропаж и свои соображения по этому поводу. Прочитав, Егоров вернулся к верхней строке и просмотрел записи ещё раз, потом взглянул на меня.

– Что ты думаешь?

– Что завтра-послезавтра оно будет искать новую жертву. Или более крупную, или более разумную. И я боюсь.

– Правильно делаешь, – кивнул он. – Слишком храбрые лежат на городском кладбище.

Официантка бесшумно появилась возле нашего столика, так что я даже вздрогнула. Она спросила:

– Ещё что-нибудь желаете?

– Знаете, а принесите мне коньяку, – попросила я. – Какой у вас есть приличный?

– Армянский не советую, он к Еревану даже не приближался, – она вдруг улыбнулась. – Возьмите вот этот, грузинский. Этот точно настоящий.

– Давайте, – я подумала ещё чуть-чуть и кивнула. – Да, точно – грузинский коньяк, граммов сто пятьдесят. И какой-нибудь сыр, типа сулугуни.

– Триста граммов коньяка, девушка, – вмешался мой кавалер.

– Будем кутить? – спросила я, когда официантка ушла.

– Тебе надо расслабиться, а я устал. И вообще, как кто-то сказал, кефир тоже не решает проблем, но коньяк хотя бы пытается.

Мы молчали минут десять, и молчание было уютным. Правильным.

Коньяк оказался хорошим, мягким и чуть сладковатым, и я почувствовала, как ослабевает тугая пружина, скрутившая мои внутренности сегодня с утра.

– Что мне делать? – спросила я наконец.

– Пока – ничего. Ты сколько собираешься здесь оставаться?

– До послезавтра максимум.

– Очень хорошо. Завтра я доложу руководству о возникшей ситуации, соберу группу, и мы поедем в ваш городок все вместе. Там ты пойдёшь к себе домой, поливать помидоры…

– Огурцы.

– Ладно, хоть тыкву. А мы отправимся ловить жруна.

– Кого?

– Если бы я был трезв, – ответил Егоров, помолчав. – Если бы я был совершенно трезв, я бы сказал что-нибудь вроде «не забивай этим свою хорошенькую головку» и отправил тебя в гостиницу.

– Но?..

– Но, поскольку трезвость моя относительна, у меня есть предложение. Мы сейчас дойдём до моего дома, сядем спокойно, и я расскажу тебе, кого вызвали ваши кирилловские умники, и почему до послезавтра можно не волноваться.

Как оказалось, жил майор совсем рядом, ресторанчик этот был у него «придворным». Придверным. Небольшой двухэтажный дом украшала пара кариатид, поддерживавших арку, ведущую во двор.

– А где же вход? – спросила я. – Пахнет как, что тут у вас цветёт?

– Шиповник у нас во дворе, – отвечал Егоров, под локоток ведя меня между кариатидами. – Мама моя посадила белый шиповник, вот он и пахнет.

– Мама? – я остановилась. – И что она подумает, если ты вот так ночью приведёшь женщину?

– Ну, я предполагаю, что она бы кинулась застилать для тебя диван в гостиной, – усмехнулся он. – Но в данный момент мама проводит время у сестры в Ереване, и домой пока не рвётся.

Со двора в дом вели две двери. Майор ключом отпер левую, и мы поднялись по крутой лестнице.

– Правый вход – на первый этаж, – пояснил он. – Но там уже лет пять никто не живёт. Музей-квартира художника Стратонова. Примерно пять посетителей за год.

– Никогда о таком не слышала, – честно ответила я.

– И не надо. Ну вот, милости прошу, будьте моей гостьей, сударыня…

Я повернулась к Егорову и хотела что-то сказать, но споткнулась о коврик и покачнулась. Он меня подхватил…

По сей день не знаю, кто из нас первым потянулся к губам другого, или это сделали мы оба, коньяк ли сказался, необходимость сбросить напряжение или что-то ещё…

Через какое-то время мы собрали разбросанную по прихожей одежду, перебрались в спальню и повторили всё на широкой удобной кровати. Не без блеска повторили, надо признать; невольно сравнивая, я подумала, что Максу есть чему поучиться. С другой стороны, что мне за дело теперь до его постели?

– Слушай, майор юстиции, а тебе к скольки на работу? – спросила я, получив возможность отдышаться.

– К восьми, – ответил он, откупоривая бутылку просекко. – Наплевать, позвоню и навру что-нибудь. Я уже две недели мечтаю выпить игристого с тобой, обнажённой и в моей кровати. И ещё нам надо обсудить твоего зверя.

– Он не мой, – ответила я, мрачнея и отодвигая бокал. – И очень хотелось бы знать, чей именно, чтобы открутить ему голову.

– Тьфу ты, опять я всё испортил!

– Нет, не ты. Но я хочу знать, кто именно взял и принёс… – я поискала слово, но на язык просилась только обсценная лексика. – Кто принёс эту гадость в мой город! И что это за гадость – тоже хотелось бы знать.

– Ладно, давай поговорим об этом. Только не здесь, не хочу портить сладостные воспоминания обсуждением жруна. Сейчас, погоди минутку.

Он вышел и тут же вернулся с тёмно-вишнёвым халатом в руках; пахло от халата знакомым одеколоном, и был он мне неимоверно длинен, так что на фалды я наступала пятками, а рукава подвернула три раза. Оставшийся без халата хозяин накинул рубашку. Мы перебрались в гостиную, причём майор не забыл прихватить бутылку просекко, сели в кресла возле холодного камина, и Егоров начал рассказывать.

Через три минуты я забыла и об игристом, и о только что покинутой постели…

– Ты сама понимаешь, что мир наш куда сложнее, чем мы можем даже вообразить, – я согласно кивнула. – Итак, иные существа, не люди, условно делятся на три типа, – говорил он размеренно, словно читал лекцию перед аудиторией. – Первый тип – это те, кто существует на ином плане реальности, я упоминал о них.

– Домовые и лешие, – кивнула я.

– Именно. Обычные люди не видят и не ощущают их, существа типа А не видят и не чувствуют обычных людей.

– А необычных?

– Ну, например, ты можешь увидеть домового, но в особых условиях. Он предупредит тебя при утечке газа или если дом загорится. То, что домовые станут готовить еду или заботиться об удобстве хозяина – сказки. Даже не мифы. Понятно?

– Вполне.

– Далее, тип Б – это, условно говоря, боги и ангелы. И их мы оставляем за рамками нашей беседы, потому что незачем тревожить столь могущественные сущности. Могу лишь добавить, что сатанисты льстят себе попытками вызвать того, кому поклоняются. Это примерно, как если бы блохи вызывали… даже не собаку, а льва. И желали, чтобы он им служил.

Я хрюкнула, представив себе этот процесс, и просекко немедленно попало мне в нос.

– Поняла? – строго спросил майор.

– Поняла.

– Поехали дальше. Существа типа В: обитатели так называемого нижнего мира, которые воюют с себе подобными за жизнь и пищу. Они рвутся в наш пласт реальности, потому что здесь для них – как для нас в ресторане со шведским столом. Ешь, хоть лопни.

– Они едят… плоть? Или разум? Или душу?

– А вот тут начинается разговор о развитии. Ну, вот тот самый жрун, которого ты так вовремя определила…

– Нет, не вовремя, – я покачала головой. – Слишком поздно. Даже глупую собачку Гульку мне жалко, а уж Сиринг!…

Егоров протянул ко мне руки и перетащил в своё кресло, так, что я уселась к нему на колени.

– Мне так жаль этого пса! – прошептал он мне на ухо. – Но всё, что мы можем сделать – это остановить тварь, чтобы больше никто не пострадал. Вернуть кого-то из небытия, увы, не могут даже боги.

– Знаю, – я шмыгнула носом. – Ладно, посади меня на место и рассказывай дальше, иначе ты так и не окончишь лекцию. Итак, жрун?..

– Обыкновенная тварь, которую можно вызвать с одного из нижних уровней бытия. Довольно случайно, кстати говоря, потому что редко кому-то нужен бывает слуга, так долго набирающий силу.

– Долго? – переспросила я.

– От месяца до трёх. В вашем случае ему удачно попалась щенная сука, это утроило поглощённые силы и сократило срок… ну, скажем так, созревания существа до полной формы.

– И всё же это именно слуга? Он не бродит сам по себе, и жрёт тех, на кого ему укажут?

– Тот, кто проводил ритуал вызова, держит в руках поводок, накинутый на энергетические каналы жруна. И командует – ну, в той степени, в какой подчинённая тварь способна понимать команды. Причём в начальной стадии его не определить, первые жертвы – мышки, крысы, бродячие кошки, кто заметит их исчезновение? Птиц, кстати, не ест, никаких.

– По диетическим соображениям? Боится орнитоза? – неудачно пошутила я.

Майор даже отвечать не стал, просто продолжил.

– Сейчас для нашего незваного гостя наступила третья стадия развития: он готов поглотить человека. Пока что будет выбирать кого-то слабого…

– Стариков? Детей? Больных? А мы сидим тут!..

– Не знаю, Стася. Наши записи начинаются с пятьдесят шестого года. Тысяча девятьсот пятьдесят шестого, – уточнил он. – Более ранние архивы, где могли быть такие сведения, погибли при пожаре.

– Так… – я вскочила и заметалась по комнате. – Мне надо ехать! У меня там соседи, старичьё же, ты сам видел! Их пальцем толкни, и упадут.

– Спокойно! – Егоров поймал меня за руку и усадил в кресло. – Как минимум два дня у нас есть, а может и больше. Твой любимец Сиринг дал запас времени, он был огромный и почти разумный. Тварь сейчас спит, а мы должны подготовиться. Мы же решили – завтра ты занимаешься делами, а я собираю группу и готовлю оборудование. Послезавтра утром мы едем в Кириллов. И ещё один момент: ты сама никуда не лезь.

– Я, между прочим, ведьма, – буркнула я.

– У тебя как у ведьмы опыта – что воды в снежинке. Может быть, тварь ты и отправишь обратно в её мир, но точно не сумеешь запечатать разлом. И найти, к кому ведёт поводок, тоже не сможешь, а это почти самое главное.

– Ты хочешь сказать… – мне даже нехорошо сделалось от этой мысли. – Ты имеешь в виду, что он может создать и ещё одну тварь.

– И ещё не одну, – мрачно кивнул майор. – К тому же это может оказаться кто-то пострашнее, чем медлительный и долго созревающий жрун.

В комнате повисло молчание. Я вдруг замёрзла в халате, поёжилась и сказала:

– Давай попробуем поспать, а? Если тебе на работу к восьми, то у тебя четыре часа. И у меня тоже.

Удивительное дело, уснула я сразу, и ни одна потусторонняя тварь не потревожила мои сны. Вставать, конечно, было почти невыносимо. Но я утешила себя мыслью, что я-то могу пойти в гостиницу и добрать ещё пару-тройку часов. А отвратительно бодрый Егоров сверкает улыбкой, хотя ему в ближайшее время сон не светит, а светит много беготни.

– Извини, но завтракать нечем. Могу предложить растворимый кофе, – сказал он, застёгивая рубашку.

– Мне в отеле обещали потрясающий завтрак, но пока что и его я тоже не хочу, – ответила я, и тут меня осенило. – Слушай, майор юстиции, а ты чего такой радостный? Может, ты просто участник всемирного заговора жаворонков против сов?

– В смысле?

– В смысле начинать работу с восьми утра – безнравственно! Но больницы и поликлиники, менты, строители и бетономешалки приступают именно в это время.

– Ну почему? – возразил майор. – Некоторые ещё раньше.

– Знаю. В Москве у меня под окном пять дней в неделю включался отбойный молоток. В шесть утра летом и в семь – зимой. И никто ничего не мог сделать, даже мой всесильный бывший муж. Я и говорю – заговор.

– Лучше объясни, почему ты никогда не называешь меня по имени? – он стоял передо мной с самым серьёзным лицом и явно требовал ответа.

И что я могла сказать? Извини, милый, но у тебя дурацкое имя и отчество, да и фамилия не фонтан?

– Не привыкла ещё, – ответила я и сбежала.

На удивление подача документов в университет прошла гладко и почти без вопросов. Немолодая дама в деканате фармацевтического факультета отсканировала и загрузила куда-то мои бумаги, включая выданное питерским институтом свидетельство об окончании четырёх курсов. Потом посмотрела строго и сказала:

– Пройдите к декану, вам нужно согласовать дату и время экзамена. У вас десять минут.

– Экзамена? – пробормотала я.

Но безжалостная судьба уже вносила меня в кабинет, на двери которого было написано «Профессор К.А. Соломенцев». Декан, худощавый седовласый джентльмен с потрясающей стрижкой и в отличном твидовом пиджаке, посмотрел на меня внимательно, прочёл что-то в своём компьютере и, сложив кончики пальцев домиком, сказал:

– Случай у вас не вполне обычный, знаете ли. Чаще наши студенты просят документы для устройства на работу, а вы вот, уже… устроились. И всё равно хотите диплом?

– Хочу, – созналась я. – Мало ли, как жизнь повернётся?

– У вас был большой перерыв в занятиях, за это время много изменилось.

– Догадываюсь. Но что же делать, буду повторять всё заново.

– А что ж вы тогда сразу не закончили?

Тут я могла лишь пожать плечами:

– Не у всех в двадцать два года достаточно мозгов, чтобы принимать правильные решения.

– А теперь достаточно?

– Надеюсь.

– Ну, хорошо… Вы должны будете сдать экзамены… ну, скажем, по фармацевтике. И по неорганической химии, – тут он посмотрел на меня внимательно, ожидая паники.

Нет уж, господин профессор, вы совсем не так страшны, как потусторонняя тварь. Химия? Отлично, сдам! Фармацевтика? Организация работы аптеки? Запросто!

– Когда сдавать, господин декан?

– Ну, если я скажу – прямо сейчас, пойдёте?

– Конечно, нет. Хотя бы пару недель мне нужно на подготовку.

– Пара недель… – он снова посмотрел на экран компьютера, пощёлкал клавишами и покачал головой. – Придётся вам учить до августа. Вот, скажем, двадцать пятого августа, в десять утра, аудитория… м-м-м… триста пятнадцать.

– Как прикажете, господин декан.

Поглядев на меня, он внезапно улыбнулся и ответил:

– Вы можете называть меня по имени и отчеству, Константин Аркадьевич.

– Как прикажете, Константин Аркадьевич, – повторила я послушно.

Выйдя в приёмную, я снова взглянула на табличку, и только тут сообразила: Соломенцев! Да я ж по его учебнику токсикологии училась ещё тогда, десять лет назад!

– Токсикология, значит, – пробормотала, выходя на улицу. – Вот интересно, что бы вы сказали, господин профессор, если бы заглянули в некоторые пузырёчки из моей сумки?

Часть 5
Фейерверк

Осталось загадкой, зачем я оплачивала номер в гостинице? Разве что ради завтрака, к которому как раз возвращалась и в первый, и во второй день; был завтрак и в самом деле весьма хорош. Ах да, ещё парковка! Тоже ценно…

В Кириллов мы поехали по отдельности. Во-первых, Егоров вовсе не готов был светить наши отношения перед коллегами, и я с ним полностью согласилась. Во-вторых, для проведения операции в городе им нужно согласовывать её с местным отделением полиции. Мне-то понятно, что никто с правого берега не приедет к нам, чтобы всё это контролировать, ограничатся, как всегда, появлением участкового. Ну и хорошо. Михаила Матвеевича я буду рада видеть. Надо, кстати, не забыть дать ему согревающую мазь: очень он за поясницу держится, когда думает, что никто этого не видит.

Домой я прибыла около полудня. Вышла из машины и посмотрела на соседний участок. Странно, ни Иван Ксенофонтович, ни Варвара не торчали на огороде кверху пятой точкой, как обычно в это время года, каждый день и в любую погоду. Сердце у меня замерло. Я выдернула из кармана телефон и ткнула пальцем. Где тут у меня раздел «соседи»?

Номер не отвечал, и мне совсем поплохело.

– Так… Калитка у них всегда заперта, через забор я не перелезу, да и видимых причин пока нет. Кто там у них с другой стороны? Виктор Петрович, мясник и владелец породистых собак… Пойти к нему, спросить, видел ли он сегодня Варвару? – я рассуждала, отпирая собственную дверь и входя в дом.

У порога оглянулась, и с чувством облегчения увидела, как по своему участку торопится, прихрамывая, сосед.

– Иван Ксенофонтович! – окликнула я. – Я вернулась! А где ж вы были, я даже забеспокоилась?

– А, Настя! Приехала? Вот и хорошо! Я сейчас, на минуточку, и сразу зайду к тебе.

Он шустро пробежал к двери, отпер её и влетел в дом.

Прошло минут десять прежде, чем сосед постучал ко мне и зашёл, не ожидая разрешения. Это было как-то не принято в Кириллове… Вид у него был успокоенный, даже благостный.

– Как съездила? – спросил сосед светски. – Успешно?

– Вполне, – кивнула я. – В университет ездила, восстанавливаться. Буду доучиваться. А то что это за жизнь, без диплома?

– Хорошее дело, – кивнул он, усаживаясь. – А я Варвару к вам в больницу определил. Ты мне как сказала, чтобы ночью не выходить никуда, мы и заперлись, чуть стемнело. А к полуночи я проснулся оттого, что Варя меня за плечо трясёт, говорит, ходил кто-то по участку, и на крыльцо поднимался. И вторую ночь так же провели – то спали вполглаза, то тряслись вдвоём, – он хохотнул невесело. – Я уж и детям сказал, чтобы внуков пока не привозили. Кто бродит-то у нас, а, Настя?

– Не знаю, Иван Ксенофонтович, – качнула я головой. – Но сегодня приедет бригада полицейская из Ростиславля и со всем разберётся. Так что Варвара, отчего в больнице?

– Да сердце у неё прихватило! Мы поутру дошли туда неспешно, а там ваш главный доктор, Семён Маркович, как раскричится – мол, нельзя было ей пешком идти, никаких усилий! Оставляй здесь, капельницы поставим, уколы сделаем… Ну, она и осталась. Хотя ругала меня очень, говорила, помидоры поливать забуду…

Сосед выпил две чашки заваренного мною укрепляющего сбора, повеселел и засобирался домой. Уже в дверях хлопнул себя по лбу:

– Я ж забыл совсем! Приходил к тебе человек, очень огорчался, что уехала. Спрашивал, когда будешь, я и доложил, как ты велела, что вернёшься дня через два-три. Но не наш человек, не кирилловский, и даже не с правого берега.

– Не назвался?

– Нет, просто сказал, что ещё придёт.

– А выглядел как?

– Такой… – Иван Ксенофонтович покрутил в воздухе пальцами. – Серый. В костюме, при галстуке, стрижка модная, и всё будто пылью присыпано. Вот знаешь, на кого похож? – оживился он вдруг. – Помнишь, в прошлом году председатель городского совета у нас сменился, после того как проворовался? Вот один в один тот председатель!

Не стала напоминать соседу, что и живу-то здесь всего два месяца, и никак не могу знать, как именно выглядел проворовавшийся чиновник. Но память Агнии Николаевны проснулась и подсунула мне картинку плюгавого господинчика в сером.

Я совершенно точно никогда в жизни его не видела.

В холодильнике было пусто.

То есть, конечно, мне одной я бы соорудила обед из того, что есть. Но было у меня подозрение, переходящее в уверенность, что Егоров и его товарищи захотят есть. А когда это случится, они сунут нос в одно из тех кафе, что наличествуют в центре левобережной части города. А уж когда сунут, тут-то он и вспомнит борщ, съеденный на моей кухне.

То есть, получается, надо готовить еду на пятерых взрослых мужчин.

Обо всём этом я размышляла, а руки тем временем делали привычную работу: чистили картошку, резали лук и морковку, доставали из морозилки замороженный бульон, горошек и шпинат… Сбегав в огород, я нарвала щавеля и нашла в кустах несколько стеблей молодой крапивы.

Когда в мою дверь постучали, зелёные щи были уже готовы, картошка и горошек ждали момента, чтобы отправиться в кипяток, а свиные отбивные (ах, как кстати мне попался на дороге мясной магазинчик!) были натёрты чесноком, свежемолотым перцем и солью.

На пороге стоял Егоров. Один Егоров, без команды, и вид у него был… странный.

– Проходи, – сказала я, отступая на полшага.

– Стася, тут такое дело…

– Какое?

– Ну… В общем, мы нашли этого твоего пса.

– Сиринг? Он не мой, – автоматически уточнила я. – Он Сотникова.

– Дело в том, что он жив, хотя и наполовину выпит. Можно, мы его сюда определим, на время? Хоть в сарайчик? К хозяину нельзя пока, надо всё проверить…

– Господи, да конечно! Вон, в гостиную пусть пока несут, сейчас постелю.

Метнувшись в кладовую, я откопала старое ватное одеяло и протёршуюся льняную скатерть, постелила всё это на пол в гостиной и отошла в сторону.

Красавец-мастиф выглядел жалко. Его роскошная львиная грива поредела, как бакенбарды старого ловеласа, взгляд был тоскливый и недоумевающий, почти по-человечески. Четверо молодых мужчин, внесшие пса на брезенте, осторожно переложили его на приготовленное мною место.

– Ребята, идёмте, вы пообедаете, – сказала я. – Сиринга можно покормить?

– Не представляю себе, – честно ответил майор. – Просто не было до сих пор таких случаев, чтобы кто-то отбился от жруна.

Кто-то из оперативников кашлянул, но Егоров только рукой махнул:

– Нет, Серёжа, тут всё можно говорить. Анастасия Александровна в деле с самого начала, она и обнаружила проведение ритуала.

– Как прикажете, – коротко ответил тот.

– Тогда идёмте обедать, а псу я дам картошки с мясом. Прости, Сиринг, элитного корма у меня не водится…

– Вуф, – ответил мастиф, и я расценила это как согласие.

– Сергей, пока останься с собакой. Ринат поест и сменит тебя. – распорядился майор.

– Так точно, – отрапортовали оба.

Размяв несколько картошин, я залила их холодным кислым молоком, чтобы быстрее остыло, и сверху порезала кусок говядины, предназначенной для завтрашнего супа. Да чёрт с ним, с супом, обойдусь!

Как же это Сирингу удалось выжить?

Этот вопрос я и задала Егорову, пока мы все ели зелёные щи. Майор лишь пожал плечами, а ответил мне Ринат, невысокий жилистый брюнет, двигавшийся как танцор.

– Слишком он большой, мы так думаем. Жрун пожадничал и не справился.

– А он не мог внедриться в разум Сиринга?

– Нет. Эти твари подселяются только к человеку. Именно подселяются, захватывают сознание и руководят действиями, но полностью хозяина не вытесняют. Реципиент вроде бы ведёт себя как обычно, но только до команды от кукловода.

– И это можно как-то определить визуально?

– Почти невозможно, – Ринат покачал головой, потом посмотрел на добавочную отбивную в сковородке и быстро-быстро кивнул несколько раз.

Вышло забавно; я улыбнулась и положила ему добавку, потом посмотрела на опустевшие тарелки у всех остальных, оделила каждого и снова села на место.

Ринат поблагодарил. Забрал тарелку и ушёл в гостиную, сменить напарника.

– Так всё-таки вы сказали «почти» – повторила я настойчиво. – Как можно определить, к кому подселился жрун?

– Мы сами этого не видели, – осторожно ответил Егоров. – Но по архивным записям, определить можно по глазам. Вне зависимости от природного цвета радужки они становятся блекло-голубыми и мутными.

После обеда ребята сами вымыли посуду, даже сковороду, чем безмерно меня порадовали. Потом майор сказал:

– Так, Ринат, ты остаёшься здесь, охраняешь собаку и Анастасию. Мы чистим место ритуала, место нахождения собаки и пытаемся отследить тварь.

– Това-арищ майор… – тоскливо протянул Ринат.

– Прошло три дня, – спросила я, когда за группой закрылась дверь. – Как Сиринг смог выжить?

– Не представляю себе, – покачал головой мужчина. – Ослабленный, без еды…

– А где вы его нашли?

– Да рядом тут, за оврагом речка маленькая впадает в Волгу…

– Заячий ручей, – кивнула я.

– Вот на берегу он и лежал, передними лапами в воде. Возможно, кстати говоря, помогла близость текущей воды…

– Понятно… – Я села в кресло, наклонилась, потрепала пса по голове; он лизнул мне руку. – Что, опять есть хочешь? Прости, Сиринг, нельзя пока, желудок не справится. Часа через два кашу тебе сварю…

Молчать с Ринатом было удобно; он читал что-то в планшете, поглядывая то на меня, то на заснувшего мастифа, я думала о своём. Потом посмотрела на часы: время близилось к семи вечера, группа отсутствовала уже почти три часа.

– Между прочим, у вас на ужин тоже будет каша, – сказала, поднимаясь. – Пойду её варить, не скучайте тут.

– Я и не скучаю, – он глянул на меня с недоумением. – У меня экзамен через две недели, заниматься надо.

Смутившись, я ушла на кухню. Ужас, сколько надо готовить на такое количество народу!

Пока занималась ужином, сформулировала несколько вопросов, которые очень меня интересовали. Вот только надо решить, задавать их при всех, или дождаться уединения с майором?

Впрочем, похоже, что он решил меня не компрометировать, так что одним нам остаться не удастся…

Подходящий момент настал после ужина, когда я заварила и разлила чай. Разговор начал Сергей. Который спросил:

– Анастасия Александровна, я вот смотрю, у вас и чай травяной, и в еду вы какие-то травы добавляли… Это интуитивно, или как?

– Вы имеете в виду, не собираюсь ли я вас отравить? Нет, не планировала. Вообще-то я местная травница, вполне официально, с лицензией. И как раз вчера подала документы на фармацевтический факультет.

– А-а, понятно. Хороший напиток, бодрящий, – дипломатично улыбнулся молодой человек.

– Это очень хорошо, что вы взбодрились. Потому что я буду задавать вопросы, и мне хотелось бы получить на них ответы.

– Спрашивай, Стася, – вздохнул майор.

– Итак, жрун не получил переходную жертву от мелких и средних животных к человеку. Что он предпримет дальше?

– Мы не знаем. Я же говорю, это первый случай. Можно предположить, что он попытается подселиться к человеку, но ослабленному. Скорее всего, пьяному, с которым легко справиться. Ты спрашивала уже, и я после этого посоветовался… с одним старым специалистом. Так вот, Никанор Никанорович считает, что ребёнок не подходит по психотипу, там совсем другое излучение мозга, а старики и больные не годятся твари в качестве носителей. Так что, по его мнению, жрун будет искать здорового взрослого, который плохо соображает.

– И кто такой Никанор Никанорович?

Тут случилось странное: Егоров переглянулся со своей командой и ответил, слегка понизив голос:

– Вот ты приедешь в Ротиславль в следующий раз, и я попробую тебя с ним познакомить. Если он разрешит.

Интересно, это мне показалось, что в слове «он» обе буквы были заглавными?

– Хорошо, – кивнула я. – Тогда следующий вопрос. Получается, что все жители этой части Кириллова в опасности?

– Только те, кто бродит по ночам, – буркнул бритый наголо мужчина, доселе молчавший весь день.

– Всякие бывают обстоятельства. Я вот иной раз ночью травы собираю, врач может идти по срочному вызову, или участковый наш. Как быть-то? Так понимаю, вам не удалось отследить тварь?

– Нет. Слишком много прошло времени.

– А место ритуала смогли вычистить?

– Да.

– Ладно. Так всё-таки, вот вы сейчас уедете, и я останусь тут одна. Соседи у меня – в основном одинокие старики, твари на один зуб. С собаками Виктора Петровича жрун уже справлялся, значит, снова сможет. И как жить?

– Мы хотим попробовать выманить его на живца, – вздохнул майор. – Сиринг как бы несёт на себе его тень, отпечаток, и тварь может выйти на этот запах.

Я открыла было рот… и закрыла его. Мастифа было жалко до чёртиков, но лучше с этой дрянью встретится он, и под охраной бойцов, чем, например, доктор Кауфман, спешащий к больному, или даже пьяный лодочник.

– Сегодня?

– Чем скорее, тем лучше, – Егоров помолчал, поморщился и продолжил. – Между полуночью и часом ночи выпустим пса на улицу, мы выйдем следом…

– А тварь вас не заметит?

– У нас есть некоторые… приспособления. Стася, ну не могу я тебе все детали рассказывать, не имею права!

– Хорошо, – пожала я плечами и мило улыбнулась. – Не рассказывай. У нас ещё четыре часа до полуночи, может быть, вы хотите отдохнуть? В вашем распоряжении гостиная и весь второй этаж, там три свободных комнаты. Правда, в них нет ничего, даже занавесок…

– Ничего, мы вполне сможем устроиться, – Ринат вежливо склонил голову, и вся группа немедленно поднялась.

Заметно было, что формальный командир – Егоров, а вот неформальный лидер, безусловно, Ринат.

– Ну и хорошо, – я повернулась к ним спиной, слыша, как один за другим мужчины уходят.

Собрать тарелки со стола, убрать в холодильник остатки, проверить, остыла ли каша с мясом для Сиринга…

– Ста-ася, – прошептал мне в затылок голос майора; хребет немедленно покрылся мурашками. – Ты так покладиста, что мне дурно делается.

– Ты бы предпочитал, чтобы я спорила и рвалась в бой?

– Нет, конечно, но так тоже страшновато.

– Ну, извини, что выросло, то выросло, – в раковину с грязной посудой полетел пластиковый контейнер; гора тарелок опасно накренилась. – Тебя интересует, не попрусь ли я смотреть, как вы будете ловить тварь? Нет, не попрусь, разве что будет к тому особая необходимость. Ещё вопросы будут?

– Нет-нет! – Егоров поднял ладони, демонстрируя согласие.

– А у меня есть, – развернувшись от раковины, уперлась в бока кулаками. – Что с Афанасьевым?

Челюсти моего любовника захлопнулись с таким лязгом, что я, ей-богу, решила, что это нарочно.

В кухне повисло вязкое молчание. Нарушил его майор.

– Подполковник в госпитале, в отдельной охраняемой палате. Пока в себя не пришёл, поэтому и опросить его возможности не было.

– Не пришёл в себя? – удивилась я. – Прошло больше недели! – и тут же вспомнила собственную аварию и последовавшую за ней кому. – Погоди, а жрун не мог вселиться в него?

– Нет, ты что! Вспомни, ритуал был проведён в ту же ночь, когда Афанасьева ранили.

– Да, действительно…

Я закружила по кухне, пытаясь сложить кусочки картинки в единое целое. Егоров наблюдал за мной… с сочувственным интересом. Или с заинтересованным сочувствием? Чёрт, как сложно-то! Остановившись, я упёрлась в него взглядом:

– Скажи, только честно, может Афанасьев быть кукловодом?

– Может, – не дрогнув, ответил майор. – Он вообще тёмная лошадка. Непонятно, кой чёрт понёс его ночью встречаться с кем бы то ни было в старой церкви, кто и почему его ранил…

– И как он оказался в подвале больницы? – продолжила я. – И почему до сих пор не пришёл в себя?

– Всё так.

– А если тварь и тот, кто держит поводок, оказываются на большом расстоянии, что происходит? Связь остаётся?

– Тут опять же наши предположения – на расстоянии больше километра поводок истончается и перестаёт держать жруна.

– Но не рвётся?

Егоров пожал плечами с таким выражением лица, что я поняла: с вопросами пора заканчивать. Но один-то последний я задам!

– А как действует на поводок текущая вода?

Вот теперь я попала в точку! Остановилась у окна, слепо глядя в него, и стала рассуждать вслух.

– Значит, кукловод мог уехать на тот берег, когда понял, что что-то пошло не так… Что-то, ха! Он-то думал спокойно дождаться созревания твари, подселить её к человека, которого наметил, и пожинать плоды, а, исчерпав полезность жруна, просто оборвать поводок. Откат ведь убил бы тварь?

– Нет, – майор налил себе остывшего чаю и пил, спокойно на меня глядя. – Убить его на нашей стороне почти невозможно. Ну, может, боги и смогли бы, но им не до этой мелочи.

– А как же тогда?

– Я говорил: мы можем выпихнуть его обратно, в нижний мир, и запечатать дыру. Откат ослабит его настолько, что это бы не составило труда.

– Бы… – повторила я. – Не составило бы… То есть, жрун мог не справиться с Сирингом и оттого, что кукловод далеко?

– Да.

– Значит, или Афанасьев, или кто-то, кто уехал на тот берег. Уплыл, то есть, моста-то нет…

– Есть ещё вариант. Если тот, кто проводил вызов, не сумел этот поводок накинуть, то мы получили неуправляемую тварь.

В начале первого мастиф довольно бодро вышел на кухню и остановился, вопросительно на меня глядя.

– Вообще-то ему гулять пора, – вздохнула я.

– Сейчас и пойдёт, – кивнул Ринат, бесшумно появившийся следом. – Начинаем. Анастасия Александровна, вы, пожалуйста, свет погасите. Жрун, может, и не поймёт, что вы здесь, но нам ваша лампочка мешать будет.

Без единого слова я щелкнула выключателем. На миг тьма стала абсолютной, потом призрачный свет растущей луны обрисовал серебром кусты под окном, профиль Егорова, шерсть на загривке пса. Беззвучно отворилась и закрылась дверь, Сиринг шумно вздохнул уже во дворе и протопал к улице. Слышно было, как он возится под кустами. В кухонное окно ничего не было видно, и я перебралась в спальню, окна которой смотрели прямо на «набережную». Мне известно было, что заметить жруна невооружённым глазом невозможно, но я всё смотрела. Ждала чего-то…

Ну, можно сказать, дождалась.

Сиринг стоял на дороге и к чему-то усиленно принюхивался. Потом я услышала сквозь открытое окно, как он негромко и жутко зарычал – если бы на меня так рычали, я бы бежала, теряя тапки, до другого берега Волги как посуху! Пёс дёрнулся и внезапно упал, как подкошенный, а из оврага выползла на набережную вполне человеческая фигура и остановилась, покачиваясь. Повернулась вправо, влево, протёрла глаза кулаками, и вдруг бросилась к распростёртому мастифу с воплем:

– Сиринг, ты живой!

Как я оказалась там же, на дороге – не знаю, так и не вспомнила. Хорошо, что по дому я ходила в мокасинах, так и вылетела, могла и босиком побежать. Схватила за рукав штормовки глупого, пьяного, ни о чём не подозревающего Сотникова и дёрнула в кусты, будто от потусторонней твари можно было закрыться веточкой боярышника. В это время над Сирингом поднялся… будто бы огромный мыльный пузырь, только грязный, как разлитый по осенней луже бензин. Поднялся, повисел в воздухе и истаял без звука. Только через секунду до нас донёсся словно бы звон надтреснутого колокольчика, удаляющегося куда-то в сторону Казанско-Преображенской церкви.

Прошла примерно тысяча лет.

Ладно, секунд тридцать.

– Настя? – голос Сотникова был совершенно трезвым. – Это что было?

– Борь, поверишь – не знаю. Но я бы никому не стала об этом рассказывать…

Примерно вот в этот момент силы у меня и закончились. По сей день я отлично помню этот самый испачканный неведомой грязью мыльный пузырь, помню разговор с Борей Сотниковым, а вот дальнейшее – как отрезало. Кто-то увёл меня в дом, раздел и уложил в кровать, потому что обнаружила я себя именно в кровати, облачённой в пижаму. На часах была половина седьмого, и, судя по яркому солнцу – утро.

Пошевелившись, я поняла, что болит у меня всё, даже мочки ушей. Видимо, полностью я в себя не пришла, потому что мне стало очень весело. Я подумала: отличный же способ подготовки к экзамену по анатомии: подумал о какой-нибудь мышце или сухожилии, оно и заболело! К счастью, додумать эту мысль я не успела, уснула снова.

Во второй раз я открыла глаза днём. Аккуратно покачала головой, подвигала ногами – ничего не болело, не мешало жить, кроме, разве что, необыкновенной слабости. Вылезти из-под одеяла было решительно невозможно.

Дверь моей спальни потихоньку открылась, и в неё вдвинулась чья-то тыльная часть.

Оказалось, это был Егоров – ожидаемо, в общем-то, кто б ещё решился сунуться к мне в спальню? В руках у него был поднос, заставленный какими-то мисками, плошками и горшочками. Пахло вдохновляющее.

– Где взял? – сурово спросила я.

– Соседка принесла, – он осторожно поставил поднос мне на колени. – Три соседки, если быть точным.

– Да? – Я с подозрением принюхалась; запах был очень даже съедобный. – А с чего это они?

– А ты ждала, что твой приятель промолчит? – поинтересовался майор с хорошо дозированной насмешкой. – Доблестный пожарный Сотников с утра ходит по деревне…

– У нас город!

– По городу, ага… Прямо вот с самого утра, от дома к дому, путешествует и рассказывает, как ты вчера устрашающим визгом спугнула страшного потустороннего зверя, уже примерявшегося съесть Сиринга и самого Борю.

– И где тут неправда? – я нацелилась вилкой на драник со сметаной. – Ну, разве что я не визжала…

– Ещё как! Ультразвук заборы сносил!

Только хорошее воспитание не дало мне молча воткнуть вилку в самого Егорова.

– То есть, Сотников вас всех не видел?

– Не-а.

– С одной стороны, это неплохо, незачем публике знать о существовании вот такой специальной службы. С другой – а мне зачем этот статус охотницы на вампиров? Кукловод-то ещё пока не найден.

– Вот поэтому к бабке Марьяне приедет в отпуск правнук из Осетровска. Уже приехал, – поправился он, посмотрев на часы. – Звать Сергеем. Ты с ним знакома.

– Хм… А правнука по имени Пётр у неё не оказалось?

– Прости, не могу никак. Всё-таки я следователь убойного отдела, у меня работа есть. И так второй день в местной командировке околачиваюсь.

– Ладно. Авось, выживем… Теперь уходи отсюда, Егоров. И поднос уноси. Я умываться буду…

Слегка уменьшившаяся группа отбыла к месту постоянной дислокации.

Я помахала рукой им вслед и нырнула снова под одеяло. Спрашивается, и почему я раньше так не любила валяться в кровати? Кайф же какой!

Часть 6
Чиновник

Собираясь на работу, я философствовала.

– Всякие отгулы когда-нибудь заканчиваются, – говорила сама себе, перемешивая чай. – Надо же, как летит время, вот только что было четвёртое мая, и я нашла тело бедолаги лодочника, а уже двадцать третье наступило. По Кириллову где-то бродит неизвестный злодей; жрун, вполне возможно, не покинул сию юдоль скорби и ищет новую жертву, а городской совет тем временем чахнет в прениях, где же строить мост. Каждой птичке – своя веточка.

Последнюю фразу договаривала, отворяя дверь, поскольку в неё весьма решительно стучали.

– О! – сказала я. – Приёмный внук бабки Марьяны пожаловал. Чего изволите?

Но Сергей шутку не принял, остался серьёзен, как фонарный столб.

– Бабке моей плохо что-то, – сказал он. – Посмотришь?

– Что с ней?

– Похоже, инсульт или где-то рядом. Гипертонический криз точно. Встать не может, заговаривается, жалуется на головную боль. Кровь шла из носа…

– Пошли, – кивнула я, благо была уже практически готова.

Допила на ходу чай, сунула чашку в раковину, схватила сумку…

Запирая дверь и торопясь следом за Сергеем к дому Марьяны Павловны, думала на ходу: надо делать что-то вроде приёмной, отделённой от дома. Пока что ко мне ходят только свои, но это ведь ненадолго. К Агнии Николаевне, я точно знаю, и из соседних городов наведывались. А впускать в свой дом чужого не следует, тут моя наставница была неправа. Затевать стройку? Или попросту переделать просторную прихожую?

Надо посоветоваться с Сотниковым, у него точно руки растут откуда надо.

Марьяна лежала на кровати, смотрела в потолок и что-то шептала. Повела глазами, остановила взгляд на мне и прошептала:

– А, Настя, это ты… Сердце что-то жмёт, дай мне твоей настоечки!

Я достала тонометр и, надевая манжету, сказала:

– Серёжа, заводи машину, надо её к нам в больницу везти.

Да, давление зашкаливает, двести на сто десять… Ну, ничего, Семён Маркович её живо приведёт в порядок. Пока что накапала настойки – валерьянка, пустырник, ещё кое-что успокаивающее – долила водой и аккуратно выпоила старухе. Потом достала телефон и набрала номер больницы:

– Любовь Антоновна? Доброе утро. Это Шахова. Я на минут пятнадцать позже буду, привезу соседку. Полякова Марианна Павловна, восемьдесят лет. Гипертонический криз. У нас вроде бы в пятой палате было место? Есть? Замечательно, тогда буду через минут двадцать, вещи ей соберу.

– На похороны мне собираешь, деточка? – прошелестело с кровати. – Тогда вон в том шкафчике, под иконой, всё сложено…

– Чёрта с два, Марьяна Павловна, – непочтительно отозвалась я, аккуратно укладывая в тряпичную сумку сложенные полотенца, ночную рубашку, тапочки и прочие вещи, необходимые в больнице. – Мы с доктором Кауфманом вам этого не позволим!

На руках Сергей донёс старуху до своего огромного джипа, уложил на заднем сиденье, рыкнул мотором, и через пять минут мы были в больнице. Кириллов – город маленький, особенно если спешить…

Заполнение карты, ЭКГ, капельница… В общем, дальше дежурство пошло по накатанной колее. Уже вечером я тихонько заглянула в пятую палату и отошла от дверей, давясь смехом: бабка Марьяна передумала помирать и на своей кровати ожесточённо резалась в «дурака» с другой такой же древней старухой.

К ночи всё угомонилось. Погас свет в коридорах, остались лишь дежурные лампочки; заснули больные, прикорнула на кушетке медсестра Леночка. Где-то в городе гавкнула собака, и замолчала, видно, тоже уснула. Я умостилась в старом, продавленном, уютном кресле, которое кто-то притащил в комнату отдыха, и задумалась обо всём сразу.

Об устройстве приёмной – строить или переделывать? Завтра прямо с утра зайду к Сотникову и посоветуюсь.

О Максе – какого лешего он появился в Кириллове? Моя паранойя в последнее время слегка поутихла, или, что ещё вернее, придуманные страхи сменились реальными. Один жрун чего стоит, куда тут господину Лиховцеву!

О жруне – это с такими вот световыми эффектами он исчез из нашего пласта реальности? Или остался и затаился, подстерегает новую добычу, чтобы потащить её в нору своего кукловода… Тут в памяти встала Шелоб из «Властелина колец», и меня передёрнуло.

О Казанско-Преображенской церкви – почему для ритуала выбрали её? Егоров так и не ответил на этот вопрос, то ли не захотел, то ли не смог. А мне отчего-то кажется, что в причинах такого выбора таится часть загадки. Мы ведь так и не поняли – кто именно вызвал потустороннюю тварь, и зачем это ему понадобилось.

«Или ей!» – пискнул внутренний голос, и я вынуждена была с ним согласиться. Третья фигура, увиденная мною лунной ночью, не давала мне покоя своей знакомостью, но я так и не поняла, кто же это был. Фигура-то была однозначно мужская…

О подполковнике Афанасьеве – почему он до сих пор не пришёл в себя? Кауфман ещё тогда сказал, что ранение было болезненное, но не тяжёлое. Ну ладно, болевой шок, но ведь прошло почти три недели! Или Егоров мне не говорит правды…

О Егорове, который лез в мои мысли постоянно, и это было совсем неудивительно. Мы провели вместе две ночи, и это было… хорошо. Очень. Ни майор, ни я не говорили о каком-либо будущем просто потому, что не особенно оно могло у нас получиться. Ему нечего делать в Кириллове, я не желаю жить в большом, даже относительно большом городе. Да и всё остальное тоже совмещается не слишком правильно. Но вот вопрос, врал он мне или просто умалчивал – это важно.

Где-то в районе этой мысли я задремала и благополучно проспала до шести утра, такая вот спо

Часть 1

Лодочник

Положив в корзину последний пучок травы, я разогнулась и потёрла спину.

Да, пора заканчивать: предрассветные сумерки сменились ясным утром. Солнце мне не было видно за высокими деревьями, но оно уже встало, а значит, время сбора травы истекло.

Вот и хорошо. Дома разложу всё, что набрала, пусть сохнет, а сама посплю ещё пару часов, сегодня можно. Первое мая, выходной у всех. Ну, кому Первомай, а кому Белтайн; я вот точно знаю, что травы, собранные сегодня в час перед рассветом, будут особенно сильными. Потому и поднялась в три часа ночи, чтобы в половине четвёртого начать.

Я зевнула, чуть челюсть не вывихнула, и потихоньку пошла вверх по склону оврага.

Вот уже видна крыша моего дома, ещё несколько шагов по дороге – и калитка. Я ещё раз зевнула, потёрла глаза свободной рукой и чуть не упала, споткнувшись… О чью-то ногу? Господи, неужели сюда забрёл какой-то пьяный и улёгся спать в моём боярышнике?

Ох, нет, похоже, всё гораздо хуже…

Мужчина лежал ничком, и на правом боку по его одежде расплывалось кровавое пятно. Похоже, это был удар в печень, а добраться до неё куда легче, чем до сердца, рёбра не защищают. Нужно всего лишь знать, куда бить… Судя по всему, тут бил знаток. Сильное кровотечение, вот след ведёт вниз, к пристани, и наверняка есть внутреннее. У лежащего есть шанс, если прошло немного времени.

Я опустилась на колени рядом с телом и приложила пальцы к его горлу – вроде есть пульс? Или нет? Пальцы замёрзли, ничего не чувствую…

Нет, пульса не было.

Поздравляю тебя, Анастасия Александровна, ты нашла труп.

Секунд тридцать я малодушно обдумывала отличную идею немедленно уйти, закрыться дома и лечь спать. Ну, в самом деле: пять утра, первое мая, выходной – кто меня видит? Вздохнула, вытянула из кармана ветровки телефон и ткнула пальцем в номер участкового.

После десятого гудка трубку сняли. Отодвинув аппарат от уха, я переждала поток отборного мата, потом вежливо сказала:

– Доброе утро, Михаил Матвеевич!

– И тебе не хворать, Анастасия! Что случилось?

Я кратко отчиталась, участковый так же кратко ответил:

– …! Сейчас буду! Скорую вызывай! – и отключился, не прощаясь.

А и в самом деле, чего прощаться, когда вот-вот снова встретимся?

Тарахтение мотоцикла я услышала минут через десять, так что успела занести в дом корзину с травами и поставить в холодную кладовую. Для себя я вынесла из прихожей стул, уселась поудобнее и даже несколько минут подремала.

Мотоцикл подкатил ко мне. Участковый стянул шлем и спросил:

– Что скорая?

– Едут.

Ближайшая подстанция была в Ростиславле, тридцать семь километров дороги. Нам обоим было известно, что это уже бессмысленно.

– Кто это, не опознала?

– Детективы смотрю по телевизору, Михал Матвеич, знаю, что трогать ничего нельзя.

– А он точно… того?

– Пульса я не нащупала.

– Ну да, ну да, кому и знать, как не тебе…

Михаил Матвеевич обошёл вокруг тела, присел на корточки – с трудом, участковый у нас мужчина немолодой и корпулентный, в теле – осторожно приподнял голову лежащего и заглянул в лицо.

– Плохо дело, Настя, – сказал он, отряхивая руки. – Знаешь, кто это?

– Откуда ж?

– Санька. Санька-лодочник.

Я присвистнула: Александр Бухвостов, перевозивший на своей моторке всех, кому нужно было срочно попасть с правого берега Волги на левый, был известен всему городу неуступчивым характером и строгими принципами. Он не курил, не пил и капли спиртного даже в праздники, и ничего не делал даром.

– Получается, не в драке и не по пьяни его зарезали, так, Михаил Матвеевич?

– Вот именно, Настя, вот именно. Ох, грехи наши тяжкие…

– Пуда полтора, – привычно откликнулась я.

Ну а что? И бабушка моя так говорила, несмотря на высшее художественное образование и тщательно скрываемое дворянское происхождение.

Тем временем участковый набрал короткий номер и вызвал бригаду из убойного отдела. Потом повернулся ко мне и спросил:

– А скажи мне, Настя, что ты тут делала в такое время?

– За травой ходила, – честно ответила я. – Горицвет и цветы кошачьей лапки по росе собирать надо, иначе толку от них не будет.

– Горицвет, значит… Ну-ну…

– Михал Матвеич, а можно, я домой пока пойду? Спать хочется – сил нет.

– Сиди! Ты свидетель.

– Да какой я свидетель? Я находитель! Вы ж знаете, никуда я не денусь, вот я, вот мой дом, вон окошко спальни. Как понадоблюсь, так и позовёте.

Не слушая возражений, я ушла к себе. Легла, не раздеваясь, поверх одеяла, прикрылась пледом и выключилась.

Не знаю уж, что говорил сотрудникам скорой и полицейским наш участковый, но, когда он меня разбудил, было почти восемь часов утра. Чувствовала я себя вполне бодро, так что влезла в кроссовки и вышла на улицу. На нашей улице стояли две машины, полицейский «опель» и частный жигуль-девятка. Тело уже увезли, слава богу – не то чтоб я боялась мертвецов, я в медицинском училась, но лучше пусть они не лежат под моим боярышником.

– Шахова Анастасия Александровна? – спросил молодой человек в штатском.

– Да, это я.

– Оперативно-розыскной отдел, старший лейтенант Сосницкий, паспорт ваш можно попросить? – выпалил он единым духом.

– Попросите, – разрешила я.

Старший лейтенант хмыкнул и исправился:

– Принесите, пожалуйста, ваш паспорт.

Сфотографировал первую страницу, раскрыл на прописке и вздёрнул брови:

– Десять лет прожили в Москве, до этого в Питере были прописаны, а теперь у нас?

– Так получилось, – пожала я плечами.

Не собиралась никому рассказывать, почему получилось именно так, а не иначе. Место жительства выбирала не я, вот почему. Иначе бы и в голову мне не пришло поселиться в городе Кириллове…

* * *

Да, Сосницкий не ошибся, родилась я в Санкт-Петербурге, жила вместе с мамой в старом доме на Кирочной, закончила соседнюю школу и поступила в медицинский. Сама поступила, с первого раза, на бесплатное отделение! А когда сдала сессию за четвёртый курс, в моей жизни, до того момента ровной и беспечальной, произошло два события: умерла мама, и я познакомилась с Максимом.

Мама сгорела в три дня от неведомой болезни, и медики, мои почти коллеги, так и не смогли установить, что же это было. Во вторник мама пришла домой с работы, она была научным сотрудником Эрмитажа, мы вместе отметили последний сданный мною экзамен, а утром она уже не смогла подняться с постели.

С Максом я столкнулась неделей раньше, выходя после экзамена по хирургическим болезням. Потом я узнала, что он приезжал к нашему ректору, какие-то дела они вместе крутили, а тогда… Он был красивым, с белоснежной улыбкой, и ухаживал красиво, и я уже почти собралась познакомить его с мамой.

Три страшных дня, пока она лежала в Мариинской больнице, а врачи пытались поставить диагноз, Макс был со мной рядом. И не только держал за руку: он оплатил отдельную палату и все платные обследования, привозил какие-то редкие лекарства, звонил и договаривался с клиникой в Швейцарии.

Ничего не помогло.

Я была в состоянии ступора, и похоронами тоже занимался Максим. А потом запихнул меня в самолёт и увёз в Москву.

В конце лета мы поженились.

Мы с Максимом прожили вместе десять лет. Всякое было, и хорошее, и плохое, хотя хорошего всё-таки больше. В этой самой нашей жизни было только два «не», но каждое весило как чугунная гиря: у нас не было детей, и я так и не закончила институт. Зато научилась отдыхать на экзотических островах и бродить по тосканским городкам, носить дорогую одежду, вспомнила английский и выучила французский, водила машину – вначале джип, для безопасности, потом Мерседес, потом БМВ.

Вот на БМВ я и попала в аварию.

Ничего удивительного: середина января, снег пополам с дождём и нулевая видимость, дорога как каток… Даже не помню уже, куда я ехала. Тогда казалось, что это очень важное дело, а теперь – не помню. Откуда-то из-за павильона остановки выскочила собака, я автоматически повернула руль, и – здравствуй, столб, прощай, БМВ, привет, кома!

Как выяснилось потом, много позже, никаких внешних или внутренних повреждений на мне не обнаружили. Одна-единственная царапина на левой руке жизни и здоровью явно не угрожала. Тем не менее, в себя я не пришла ни на второй день, ни через неделю, ни через месяц.

С середины января по третье марта я лежала на больничной койке, утыканная иголками и окружённая пищащими и мигающими аппаратами; Макс не пожалел денег, и у меня было всё. Вот только вывести меня из комы не получалось. Да, собственно, никто не знает, как это делать, поскольку никому достоверно не известно, что именно происходит внутри мозга. Этакий чёрный ящик, на вход подали информацию, на выходе получили реакцию, а что внутри? Известно только великому физиологу Павлову, и то потому, что он уже на том свете.

Но я совершенно точно знаю, что все эти полтора месяца я жила чужую жизнь. Нет, не так – я и была этой женщиной, Агнией Николаевной Апраксиной, восьмидесяти шести лет отроду. Вставала утром с её высокой никелированной кровати с высокими столбиками, делала гимнастику, пила травяной чай, проверяла травы и настойки в отдельной комнате, каждый день мыла весь дом, а по пятницам устраивала генеральную уборку.

Господи, да за десять лет жизни с Максом я успела напрочь забыть, как моют полы, ходят за покупками и варят суп, всё это делали домработница и повар!

А ещё очень быстро я узнала, что стала ведьмой.

Это было удобно: ни одна из соседок не смела не то, чтобы спорить с Агнией Николаевной – в спину гадость прошипеть. В эту неизменно прямую, не согнутую годами спину.

Конечно, официально она называлась травницей, и ею была. Сама собирала растения в должное время, сама сушила, перетирала, настаивала, смешивала… Но ещё умела и кровь затворить, и зубную боль снять (стоматолог в городе Кириллове был такой, что лучше утопиться, чем к нему в руки попасть), и роды принять, и сорванную поясницу поправить. Могла Агния Николаевна и приворот-отворот сделать, но не хотела, и не делала никогда. К ней с этим и не совались.

Ну вот, а потом она умерла. Третьего марта в половине девятого утра Агния Николаевна Апраксина отложила пестик, которым растирала сушёную мяту, пересыпала траву в банку с притёртой пробкой и всё убрала по местам. Потом, глядя в окно на сугроб, уже переползающий через подоконник, сказала вслух:

– Ты вот что, милая, когда сюда приедешь, говори всем, что ты моя внучка. Или даже лучше – правнучка. Завещание на тебя я напишу и на столе оставлю, так что будешь в своём праве. Я хорошо здесь жила, и ты будешь не хуже. Моя сила – твоя сила, моё право – твоё право, оставляю тебе всё, и ответственность на тебе.

Это мне? Значит, она знает, что я – там, то есть, тут, в её голове?

Как это?

Агния Николаевна переоделась, легла поверх одеяла и начала бормотать молитву. Как обычно, в этот момент я отвлеклась, никак не получалось воспринимать всерьёз её религиозность. За окном повалил снег, мартовский, большими мокрыми хлопьями. На ветку у самого окна села крупная птица с красной грудкой – снегирь? Тут старуха резко вздохнула, опустила веки, пряча от меня сугроб, снегопад и птицу…

И я пришла в себя уже в больничной палате, среди мерно мигающих аппаратов.

Меня посмотрели по очереди пять врачей, сёстры измерили давление, сахар, уровень кислорода и бог знает что ещё, напоили горячим бульоном и оставили в покое. Отдыхай, мол – можно подумать, предыдущие полтора месяца я перерабатывала! Последняя из девушек задержалась в палате, что-то убирая, и, когда её коллеги скрылись за дверью, шепнула:

– Твоего мужа зовут Максим?

– Да.

– Не удивляйся, будь готова – он успел с тобой развестись. Я услышала, когда он по телефону разговаривал.

– Зачем ты мне это говоришь? – горло болело, но за время комы я намолчалась.

– Лучше такое знать, чем получить внезапно на голову ушат помоев. Скажешь, нет?

– Спасибо, – я закрыла глаза, чтобы она ушла поскорее, но потом вспомнила, что не выяснила одну важную вещь. – Постой, какое сегодня число?

– Третье марта.

– И во сколько я очнулась?

– В девять утра.

– Спасибо, – повторила я и зажмурилась уже окончательно.

Чуть слышно хлопнула дверь, девушка ушла.

Надо же, сколько всего произошло, пока меня не было…

Вспомнив стишок откуда-то из детства «Пальмы без меня заглохнут, розы без меня засохнут…», я невольно хихикнула. А и в самом деле: думаешь, что без тебя мир остановится, реки пересохнут, и трава расти не будет, ан нет – всё крутится, как и раньше.

Значит, Максим со мной развёлся…

Быстро он. Прислушалась к себе, пытаясь определить, что я чувствую. И с изумлением поняла: ничего. То есть, мне совершенно не хочется, чтобы этот человек меня обнимал, со мной завтракал и ходил в гости. Боже, как же хорошо, что мы детей не завели!

Конечно, с деньгами будет туговато, я привыкла ни в чём себе не отказывать. Ну, ничего – как привыкла, так и отвыкну. Не пропаду. Я закончила четыре курса медицинского, значит, фельдшером могу работать.

Правда, во весь рост встаёт вопрос: а жить где? В Питер вернуться?

Постойте-ка, а ведь старуха обещала оставить на моё имя завещание… Как там она говорила? «Завещание напишу и на столе оставлю, будешь в своём праве». Отлично, теперь знать бы, где этот самый стол…

Тут перед моим внутренним взором всплыло письмо на имя Агнии Николаевны Апраксиной. Какой-то официальный белый конверт, из мэрии, что ли? На конверте чётко напечатанный адрес: город Кириллов Ростиславской области, улица Волжская Набережная, дом девять.

Отлично.

Уж неделю-то меня здесь точно продержат, за это время нужно выяснить хотя бы, как туда добираться, это план минимум. План максимум – получить с бывшего мужа какое-то количество денег и машину, лучше что-то вроде «Нивы». Тут я вспомнила «Лендровер», на котором ездила какое-то время, и ностальгически вздохнула. Нет уж, Анастасия Александровна, надо быть проще. Ремонтировать «Лендровер» в городе Кириллове вряд ли легко, и уж точно недёшево…

Вот интересно, с чего мой дорогой муженёк начнёт разговор о разводе?

* * *

Макс появился на следующее утро.

Присел на краешек кровати, взял меня за руку, погладил:

– Какая ты стала… прозрачная.

– Однообразное питание, знаешь ли, – хмыкнула я. – Внутривенное. Ничего, отъемся. Зато какое-то время можно будет не думать об излишнем весе.

– Это уж точно, – хохотнул он. – Давай закажу чего-нибудь, что ты любишь, тебе будут привозить. Тебе же всё можно?

– Абсолютно. Спасибо.

«Не буду облегчать тебе задачу, – думала я, разглядывая бывшего мужа сквозь опущенные ресницы. – Поскольку поменять уже ничего невозможно, остаётся расслабиться и получить удовольствие от процесса».

– Что-то ты молчалива, даже не спросишь, как я жил без тебя?

– Как ты жил без меня? – послушно повторила я.

– Плохо! Представь себе, как я испугался, когда ты попала в аварию! Скольких врачей приглашал, когда стало понятно, что ты не приходишь в себя, хотя повреждений никаких нет. И вообще, ужасно тяжело без тебя было… Все спрашивают, что случилось, сочувствуют, а я и сам не знаю, на каком я свете! Кстати, мне тут премию вручали «Предприниматель года», на церемонию полагалось приходить со спутницей, а ты… вот тут, – он обвёл рукой палату.

– Сочувствую, – пробормотала я.

«Вот интересно, пострадала я, а ты мне рассказываешь, как плохо было тебе, – думала я лениво. – И кто же с тобой пошёл на эту церемонию? Небось, в моих изумрудах дама ходила? Н-да, похоже, в грядущую мою жизнь изумруды не вписываются никак. Ну и чёрт с ними».

– Стася…

Но тут у Макса зазвонил телефон, он выслушал, что ему говорили, произнося только «Да» и «Нет», отключился и сунул аппарат в карман.

– Прости, дорогая, труба зовёт. Я завтра постараюсь приехать!

И он выскочил за дверь почти бегом.

Наутро, после очередного обследования на всех возможных аппаратах, у меня появился новый гость: господин Шарканов Ян Валерьевич, адвокат Макса. И пришёл он не с пустыми руками, а с информацией и с подробным соглашением. Ну, информация новостью для меня не стала, то, что я теперь брошенная жена, мы уже пережили. Но для порядка, разумеется, сыграла драму, изобразив всё, что могла придумать на эту тему: лёгкий обморок, сползающую по щеке одинокую слезу, скомканный платочек…

Аж саму стало подташнивать от этой сахарной ваты.

А вот соглашение – это важно, это моя дальнейшая жизнь. И я сейчас буду торговаться так, что продавцы рыбы на одесском Привозе позавидуют.

На восьми страницах этого документа было старательно прописано, чего хотят от меня: отказаться от всех претензий на имущество, имя, торговую марку, счета, наследство… короче, от всего. Точка. Одна страница была посвящена тому, что я получу: квартира в Питере, оплата обучения на двух последних курсах медицинского института по моему выбору, счет в банке на полмиллиона. Ну, гуманно, что уж. Мог бы и в Балашихе поселить, или там на проспекте Обуховской обороны, где уличные грабежи даже для статистики считать перестали.

Внимательно прочитав текст соглашения, я положила его рядом с собой на кровати и сладко улыбнулась.

– Дорогой Ян Валерьевич, спасибо вам! Вот я читаю это, и сразу понимаю, как вы мне сочувствовали, как переживали за моё будущее!

– Ну, Анастасия, а как же иначе? – сахарную улыбку мне вернули с процентами. – Не чужие люди! Так что, всё в порядке, подписываем?

– Да вы знаете, всё практически идеально, только некоторые пункты хотелось бы слегка поменять. Вот, например, оплата двух последних курсов – это прекрасно, а ординатура как же? Я точно знаю, что сейчас это стоит совершенно неподъёмных для обычного человека денег!

– Это разумно, – кивнул с довольным видом Шарканов. – Хорошо, оплату ординатуры я внесу в документ, на это моих полномочий хватает.

Котик ты мой, ты думаешь, это всё? Нет, танцы только начинаются…

– Далее… Квартира в Питере. А почему не в Москве?

– Это не обсуждается, – прервал меня сразу подобравшийся адвокат. – Любой город, кроме Москвы.

– Тогда я бы хотела выбрать сама. Может, я решу в Сочи переехать? Или куда-нибудь в Сибирь?

– И как вы предлагаете это обставить?

– Положив на мой счёт сумму, равную стоимости квартиры в Питере, – пожала я плечами. – Надо думать, Макс за десять лет успел оценить мою разумность в финансовых вопросах.

В общем, из этого сражения мы оба вышли с уверенностью, что противник был облапошен: я знала, что добилась всего, чего хотела на самом деле, а Шарканов не вышел за пределы оговорённой сметы.

* * *

Выписали меня одиннадцатого марта, через восемь дней после выхода из комы. Макса я больше не видела.

И не жалела об этом.

За эти дни, пока меня обследовали и качали головами с умными лицами, я сделала многое. Почти всё, что планировала.

Подобрала несколько вариантов подходящих мне машин и определила места, где можно их посмотреть, пройти тест-драйв и довести до ума, добавив нужные мне детали и возможности.

Заказала на две ночи номер в гостинице в центре Москвы. Больше я не жена миллионера, мне вполне подошёл недорогой «Будапешт». Полагаю, этого времени должно хватить, чтобы сделать всё необходимое, а если нет, я могу и переехать куда-нибудь ещё на два дня.

Паранойя, скажете?

Да нет, просто я десять лет была замужем, и хорошо знаю, на какие выверты способно воображение моего бывшего.

Запросила в институте недостающие документы: да, я собираюсь работать фельдшером в кирилловской городской больнице, и меня чрезвычайно радует эта возможность. Бумаги пообещали прислать в течение недели, и тут я задумалась – а куда слать-то?

В гостиницу? Так я оттуда рассчитываю съехать через два дня.

В Кириллов? Вот не хочется мне светить сразу этот адрес. Конечно, потом – довольно быстро, при желании – Макс узнает всё, но ведь надо, чтобы это желание появилось. Ну, и незачем раньше времени будить спящую собаку.

В результате я выбрала для доставки почтовое отделение в Ростиславле на Главном вокзале. Тридцать семь километров от Кириллова я на машине как-нибудь осилю.

Нашла нотариуса рядом с гостиницей, в Столешниковом переулке, и записалась на приём. Если сон был не совсем сном, значит, завещание на моё имя должно быть. А если так, оно должно быть зарегистрировано и нотариальной онлайн-системе.

И тут я упёрлась в то, о чем думать совсем не хотелось…

Смешно сказать, я строю свою будущую жизнь на снах. А если это был просто бред, воспалённый разум, сновидение – и только? Нет и не было в городе Кириллове никакой Агнии Николаевны Апраксиной, а в доме номер девять по Волжской набережной живёт большое семейство с бабками, детками и малыми правнуками, или наоборот – горюет горькую старый пьяница. Что, если так?

– Ну, и ладно. И пусть. Значит, куплю дом по соседству, и буду жить так, как решила, – вслух сказала я сама себе. – Две недели стану вживаться в местные реалии, потом устроюсь на работу в больницу, а тем временем решу, где буду учиться дальше. Хотя бы и в Ростиславле, почему нет? Правда, заочное обучение ни по одной врачебной специальности не прокатит, только очно. Это не наездишься каждый день. Но вот фармакология, кажется, допускает самостоятельное изучение теории… Буду узнавать.

Двенадцатого вечером я заперлась в своём номере в «Будапеште», откупорила запасенную бутылку хорошего коньяка, налила полбокала и сказала вслух, глядя в зеркало:

– Вечная вам память, Агния Николаевна. Если правду говорят, и на девятый день после смерти душа отправляется в рай – ну, или на перерождение, кто во что верит, – то я желаю вам самой лёгкой дороги и самой лучшей новой жизни.

Наверное, это мне померещилось, но за моей спиной в зеркале промелькнула туманная тень, и будто лёгкая рука погладила по волосам.

– Живи, девочка, – прозвенело в ушах.

Господи, как же меня трясло, пока я, проехав Ростиславль, искала в навигаторе город Кириллов!

Я тащусь в неимоверную дыру, где никто меня не ждёт.

Я рассчитываю жить в доме, оставленном мне по завещанию. О да, завещание и в самом деле есть, нотариус нашёл его в их профессиональной системе и зафиксировал мои претензии – но что я стану делать, если какие-нибудь соседи уже поселились в этом самом доме? Боже мой, да кто угодно: ближайшие соседи, цыганское семейство, бродяги или бомжи…

Я приеду в Кириллов в три часа дня и начну новую жизнь. С чего? С заселения? С визита к участковому? Со знакомства с соседями?

Заметив автозаправку, я съехала с дороги, приткнула машину в сторонке и отправилась выпить кофе.

Хватит метаться, другой дороги у меня нет. Идея насчёт участкового отличная, я и в самом деле начну с него.

Запланированные две недели на вживание мне не понадобились: дом будто меня вспомнил. Не глядя, я протягивала руку и брала чайник или салфетку, знала, как включать стиральную машину и у кого лучше покупать мясо. Память Агнии Николаевны была со мной.

Левобережной части города понадобился месяц, чтобы меня признать. Первым пришёл за мазью для поясницы сосед Иван Ксенофонтович, буквально через час прибежала его жена Варвара за промыванием для глаз.

Так и пошло.

Ещё одно наследство от Агнии Николаевны – её тетрадь с записями – обнаружилось в рабочем кабинете, стерильно чистой комнате без окон, где рядами стояли флаконы с жидкостями, тихо урчал огромный холодильник, а два рабочих стола, лабораторный и письменный, казалось, ждали, чтобы я взялась за дело.

Я и взялась.

* * *

Ну, хватит воспоминаний, меня ещё ждёт беседа с дежурным следователем. Вон он, как раз закончил что-то писать и с интересом посматривает в мою сторону. С участковым разговаривает, наверное, обо мне расспрашивает. Что ж, совесть моя чиста, да и Михаил Матвеевич дурного слова не скажет, он ко мне за травой тоже наведывался.

Следователь представился Егоровым Петром Григорьевичем, и я мысленно посочувствовала ему: человеку с таким количеством букв «Р» в фамилии, имени и отчестве живётся явно нелегко.

– Господин следователь, а пойдёмте в дом, там и сесть можно, и вам писать удобнее будет, – предложила я.

Мы прошли на кухню: в гостиной у меня только журнальный столик, а в рабочий кабинет я вообще никого не пускаю, да и сама полностью переодеваюсь, прежде чем войти.

– Итак, Анастасия Александровна, давайте быстренько ваши данные заполним? – сказал Егоров.

– Вообще-то, это всё есть у вашего лейтенанта Сосницкого, он мой паспорт фотографировал…

– А вы продиктуйте ещё раз, мне удобнее будет заполнить документ, – и он ласково улыбнулся.

У меня нехорошо заныло где-то под ложечкой. Цыкнув на внутренний голос, я продиктовала всё, что требовалось.

– Так, значит, вы работаете фельдшером в здешней городской больнице? И давно?

– С двадцать восьмого марта сего года.

– Месяц с небольшим, получается… И как вам у нас?

– Пока всё хорошо. Март переползли, апрель проскочил, а уж с мая заживём!

– А дом этот вы, выходит, унаследовали от Агнии Николаевны Астаповой? Кем она вам приходилась, не скажете?

Ну, Пётр Григорьевич, на такие ошибки только второклассника ловить, и то заметит.

– Фамилия её была Апраксина, господин следователь. А кем приходилась… Трудно даже и сформулировать. Моя мама была Агнии Николаевне троюродной внучатой племянницей.

– Дальнее родство.

– Дальнее, – согласилась я, и замолчала.

Егоров полистал свои записи и снова посмотрел на меня.

Вот странно, вроде красивый мужик: дать ему выспаться и накормить хорошенько, будет не хуже любого австралийского пожарного с календаря. А я смотрю в его серые глаза, и хочется от него сбежать, хотя никакой моей вины ни в чём нет.

– Скажите, Анастасия Александровна, а погибшего вы хорошо знали?

– Я его вообще не знала.

– Как так? Вы вот и имя его называли… Город у вас небольшой, вроде все со всеми знакомы.

– Имя мне известно, потому как он был в какой-то степени городской легендой. Непьющий лодочник, ха! Но я с Бухвостовым ни разу даже не разговаривала.

– Почему?

– Да не о чем было, – я пожала плечами. – Он ко мне не приходил, поскольку был, по слухам, человеком здоровым. Я его лодкой не пользовалась, так как в правобережную часть города ездила всего дважды, и оба раза – на пароме. Мне эти лодочки кажутся просто страшными!

– Вы имеете в виду, что он был здоровым человеком и не приходил к вам в городскую больницу?

– Нет, я о другом. Да вам, наверное, участковый наш сказал – я травница. Ко мне многие обращаются, кому настойку для поясницы, кому валериану…

– Да? А лицензия у вас есть?

Ну точно, под меня копает…

– Насколько мне известно, Статья пятьдесят шестая Основ законодательства Российской Федерации об охране здоровья граждан определяет, что право на занятие частной медицинской практикой имеют лица, получившие диплом о высшем или среднем медицинском образовании. Я закончила четыре курса медицинского, то есть, получила среднее медицинское образование, и имею право на работу фельдшером, что, собственно говоря, и исполняю. А сбор и продажа лекарственных трав даже и не является частной практикой. Это индивидуальное предпринимательство, а в таковом качестве я зарегистрирована.

«Съел?» – злобно подумала я, глядя, как на лице следователя проступает отвращение пополам с уважением.

– Хорошо, Анастасия Александровна, я понял, вы ко всему готовы. Может, у вас и кассовый аппарат есть?

– Есть. Хотите посмотреть?

– Нет, бог с ним. Давайте вернёмся к лодке и лодочнику. Значит, вы дважды добирались на тот берег паромом. Так?

– Так. Туда и обратно.

– А на машине не проще было? Я знаю, что у вас она есть.

– Пётр Григорьевич, вы шутите? Паром идёт от берега до берега десять минут. До моста здесь… Ну, или тридцать семь километров до Ростиславля, или почти пятьдесят до Осетровска. Вы что предпочли бы?

– Понятно. А зачем, если не секрет, вам понадобилось на правый берег?

– В церковь сходить, на исповедь.

Да, память Агнии Николаевны подсказала, что мне, травнице, надо проявлять религиозное рвение куда сильнее, чем какой-нибудь бабке Марьяне. И в самом деле, я дважды была на исповеди, и молилась, всё как положено.

– А что, на этой стороне церкви нет? – продолжал допрос следователь.

Я глубоко вздохнула и долго выдыхала. Хотелось взять каменную ступку и тяпнуть этого красавчика по его высокому лбу. Или в лоб.

– Пётр Григорьевич, вы меня всё-таки заставили встать! Идёмте!

– Куда?

– Идём-идём. Вы глазами посмотрите, – я рывком распахнула дверь дома и пошла к калитке. – Вы же из Ростиславля?

– Да, в вашем Кириллове держать убойный отдел не нужно, здесь такие страсти кипят редко.

– Слава богу, – буркнула я, остывая.

– Слава богу, – согласился следователь.

Мы остановились на так называемой набережной, а вообще-то дороге – грунтовке, честно говоря. Это сейчас, к началу мая, она подсохла, а месяц назад представляла собою топь непролазную, без резиновых сапог из дому выходить было нельзя. Счастье, что я себе купила-таки «Ниву», до работы, в магазин или ещё за чем-нибудь только на ней и добиралась…

– Итак, Пётр Григорьевич, посмотрите направо, против течения Волги, – на всякий случай я показала рукой, куда именно смотреть; следователь послушно туда повернулся. – Вот это называется Волжская набережная. За спиной у нас Большой овраг, а если мы пойдём по этой, с позволения сказать, набережной, то упрёмся в овраг Малый. Он такой же длинный, почти два километра, но чуть поуже. Пока всё понятно в смысле топографии местности?

– Пока да, – хмыкнул Егоров.

– Если во-он там, – я снова ткнула пальцем, – перед Малым оврагом, мы повернём налево, к реке, и спустимся вниз, то выйдем к Казанско-Преображенской церкви. Восемнадцатый век, не хвост собачий, памятник федерального значения. Считается действующей, только священник в ней был за два месяца один раз, и то – только в летнем храме. А у меня дежурства, сутки через трое, и мне ловить его недосуг.

– Понятно.

– Теперь давайте поглядим в другую сторону, – и я развернулась на сто восемьдесят градусов, вынуждая следователя повторить этот маневр. – Если мы с вами повернём за угол и пойдём вдоль Большого оврага – эта тропочка, между прочим, называется Первая Овражная улица, такая вот неожиданность – то метров через шестьсот – семьсот дойдём до мостика. Красивый мостик, каменный. Арочный, как в Италии. Пересечём по нему овраг, ещё метров пятьсот пройдём – и будет нам с вами Крестовоздвиженский собор. Замечательный собор – семнадцатый век, первое в городе каменное сооружение. Построен на месте старых городских валов, фрески – умереть какие. Посмотреть на фрески можно хоть сейчас, а службы за всё время, что я здесь, не проводили ни разу.

– Я понял, понял, – замахал руками Егоров. – Конечно, вам проще туда…

И он кивнул в сторону противоположного берега Волги.

– Проще, – согласилась я. – Ладно, считайте, я вам экскурсию провела. Вернёмся в дом, что-то ветерок холодный подул.

На кухне следователь сел дописывать свои бумажки, а я поставила на плиту чайник. Потом посмотрела на замученное лицо мужчины, мысленно плюнула на принципы и полезла в холодильник. Холодная отварная говядина, хрен, маринованный огурчик, домашний хлеб, большая чашка чая…

Как, оказывается, немного человеку нужно для счастья!

Пока Пётр Григорьевич ел, я пила потихоньку чай и рассуждала вслух:

– Вообще говоря, покойный Бухвостов, он же Санька-лодочник, самый неподходящий для убийства человек.

– Почему? – сквозь бутерброд спросил следователь.

– Потому что на первый взгляд, убивать его не за что. Я ж говорила, он не пил, не курил, не шлялся, не давал денег в долг и вроде бы ни с кем из остальных лодочников не приятельствовал.

– А откуда вы знаете, если знакомы с ним не были?

– У меня соседи есть, – хмыкнула я. – Вон, через дом от меня по Первой Овражной бабка Марьяна живёт, так она может про остальных рассказывать с рассвета до заката без перерыва на обед. Надо только уметь отделять её выдумки от правды.

– А вы умеете?

– Ну, процентов на семьдесят, – самокритично признала я. – Но на Саньку она мне жаловалась регулярно, поскольку он отказывался ей делать пенсионерскую скидку на проезд, то есть, проплыв на его лодочке. А уж от жадности до других его недостатков было рукой подать. И вы ж понимаете, она такая не одна. У нас тут жизнь деревенская, хотя и числимся городом. Но не об этом речь, просто никого не убивают из-за сорока рублей, или сколько он там брал за перевоз. Значит, или Бухвостов ввязался во что-то незаконное… И это вы легко вычислите, кстати, у нас не «коза ностра», люди всё незамысловатые. Или…

Тут я задумалась.

– Или? – поторопил меня гость.

– Он мог что-то услышать, – сказала я медленно. – Над водой звук разносится о-го-го как, особенно утром и вечером. А Бухвостов нередко работал в такое время, когда уже и паромная переправа закрыта, и другие лодочники разошлись.

– Очень интересная идея, – серьёзно поговорил следователь. – Очень. Как бы ещё узнать, что и от кого он мог услышать?

Егоров доел последний огурчик и поднялся.

– Спасибо вам, Анастасия Александровна. Ещё раз прошу прощения за то, что так вас донимал. Честно говоря, просто стало любопытно, зачем к нам прилетела такая столичная птица.

– Узнали?

– Нет. Птица пела, да как-то всё о другом. Всего вам доброго, госпожа Шахова.

– И вам не хворать.

Я проводила следователя до калитки и закинула в петлю крючок.

– Собаку вам надо завести, – сказал вдруг Егоров.

– Суточные дежурства, – напомнила я.

– Да, я и забыл… Ну, прощайте.

«Не кажи гоп!», подумала я, поворачиваясь, когда снова услышала за спиной тот же голос. Красивый, кстати, голос, такой бархатный и с хрипотцой.

– А перепутать его ни с кем не могли?

– Бухвостова? С чего бы это? – удивилась я.

– Темно ж ещё было!

– Нет, хмарь стояла, предутренние сумерки. Но я траву собирала, и легко отличала одно растение от другого, значит, света было достаточно.

– Понятно…

И Пётр Григорьевич Егоров пошёл к машине.

Часть 2

Подполковник

Дежурить мне предстояло второго мая – то еще удовольствие, говоря честно. Накануне, в праздничный день, народ использовал возможность повеселиться от души. Шло веселье обычно по накатанной программе: национальные напитки и угощение – напитки закончились, и храбрецы отправились на добычу новой порции – напитки добыты, употреблены, выплёскиваются из ушей – душа требует разгула и драки.

Вот результаты разгула нам и привозили поутру.

Синяки и шишки в счёт не шли, но было несколько переломов, три сотрясения, сломанная челюсть и даже два ножевых ранения. Последнее мне сильно не понравилось: просто так за холодное оружие не берутся, а учитывая недавний труп… Никто такой перспективе не обрадовался, но надо о ранениях было сообщать в полицию. Мы позвонили участковому Михаилу Матвеевичу, и машина завертелась.

Форма, размер, место нанесения обоих повреждений не совпадали с фатальным ранением лодочника, так что, слава богу, это была обычная пьяная ссора. Ну, скорее всего. Надо добавить, что наши пострадавшие были в состоянии полной невменяемости, и совершенно не помнили, кто же был на другом конце ножа.

Впрочем, это уже было не моё дело, и я занялась обычной работой.

Утром, когда я вышла в больничный двор, показалось, что мы вернулись куда-то в март. Дул пронизывающий ветер, тучи неслись с такой скоростью, словно за ними гнались небесные волки. Дождь, видимо, вот только что закончился, и я порадовалась, что приехала на машине – распутица на нашей «набережной» возникала моментально.

По дороге я притормозила у городского парка и внимательно рассмотрела давно взятый на заметку куст черёмухи: похоже было, что она собирается вот-вот зацвести. Ну, вот вам и похолодание… Теперь хорошо бы ещё совпал момент цветения с луной хотя бы в последней четверти, и у меня будет замечательный компонент для доброго десятка смесей и настоев.

Конечно, можно собрать эти белые кисти с одуряющим запахом и просто так, хоть бы и днём, и всё равно настойка пойдёт для промывания ран и даже для лечения пролежней, а черёмуховая вода после перегонки – для примочек на глаза. Но вот цветы черёмухи, собранные в лунную ночь – это совсем, совсем другое дело…

В тетради Агнии Николаевны ясно было написано: «каждую сорванную кисть нужно хоть несколько секунд подержать под лунным светом, используя соответствующий наговор. Тогда та же настойка уже может использоваться для лечения серьёзных случаев экземы, псориаза, заживления глубоких ран, в том числе с начинающимся сепсисом»…

* * *

Черёмуха зацвела четвёртого мая.

Ночное светило вошло в последнюю четверть и, к счастью, ничем заслонено не было, тучи разошлись ещё ранним вечером. К полуночи луна поднялась достаточно высоко, и я решила, что можно отправляться на добычу.

Календарь сообщал, что освещённость составит пятьдесят пять процентов.

– Мало, конечно, – пробормотала я, всовывая ноги в резиновые сапоги. – Но всё-таки больше половины. Подержу кисти на свету не пять секунд, а десять, должно хватить.

Так, плотная тёмная куртка, перчатки, шапочка… Мне вовсе не хочется потом из мокрых волос вычёсывать веточки и лепестки! Выскользнув за дверь, я пробормотала заклятие, и замок подёрнулся льдом. Теперь открыть его смогу только я сама… ну, или мой наследник после моей смерти. Тут я поплевала через левое плечо, потому как не обо всём стоит думать лунной майской ночью.

Соловьи пели так, что слёзы наворачивались…

Самые пышные кусты черёмухи росли в Малом овраге, и там как раз цветы только-только раскрылись. Я аккуратно срывала белые кисти, складывала их в широкую корзину слоями и каждый раз выставляла на самое ярко освещённое место. Корзина была уже почти полна, когда сквозь соловьиные трели до меня донёсся неожиданный звук: мужские голоса. Даже не задумавшись, я утянула корзину в кусты, спряталась в густую тень сама и натянула на лицо воротник куртки.

Мимо оврага в сторону реки шли трое. Первого я срисовала по фигуре, это был ещё один лодочник, коллега покойного Бухвостова, громила ростом метра два, и с плечами, словно у профессионального борца. Когда на лицо второму упал свет, с немалым удивлением я узнала в нём здешнего начальника отделения полиции, кажется, Афанасьева. Подполковника. Или майора?

Какая разница!

Будь он хоть генералом: что здесь делать местному менту – ночью, на берегу реки и в такой сомнительной компании?

Третий… Не уверена, но мне показалось, что и он мне знаком, но вот когда и где я его видела, одному богу известно. Впрочем, Кириллов – городок небольшой, где-то да пересечёмся.

Мужчины меж тем прошла мимо меня и начала спускаться к Казанско-Преображенской церкви.

– Всё страньше и страньше, – прошептала я.

Тропинка была отлично освещена всё тем же лунным светом, который больше не казался мне романтическим и милым. Трое гуськом миновали колокольню и спустились ко входу в храм. Входная дверь была приоткрыта, и я успела разглядеть, что внутри летней церкви довольно светло, и это не нормальные лампы и не какие-то церковные светильники. Свет колебался от сквозняка, и я почти уверена, что это были свечи.

Ну не факелы же?

Тут громила-лодочник оглянулся, и я поспешила снова спрятаться в кустах, чтобы не отсвечивать в лунном свете лицом. Не знаю, вошли ли они в церковь, и знать не хочу! С другой стороны, а куда там ещё идти? На берег Волги? Так есть гораздо более удобный спуск по лестнице, и он совсем рядом.

Нет, не нужно мне это всё, пусть делают что хотят, а мне домой пора.

Когда всё стихло, я выждала ещё несколько минут, подхватила корзину и во всю прыть припустила к дому. Только закрыв за собой дверь и прислонившись к ней изнутри, сумела перевести дух и пробормотать:

– Боже ж ты мой, да что тут творится?

Прежде чем лечь спать, я разложила черёмуховые кисти на просушку. Потом взяла в кладовке большой пакет с солью и насыпала дорожки перед дверью и всеми окнами, читая слова, оставленные мне в наследство Агнией Николаевной. Совсем небольшое колдовство, крохотное, но я буду спать спокойно, уверенная, что никого чужого без моей воли оно в дом не впустит.

* * *

Утром меня разбудил стук в дверь.

Секунду я полежала, приходя в себя, потом взглянула на часы: половина восьмого.

Ладно, если бы вчера меня заметил кто-то из участников непонятного собрания, то в двери заколотили бы куда раньше…

– Иду-иду! – крикнула, нашаривая ногой тапочки и набрасывая на плечи стёганый халат.

Посмотрела в глазок и опешила: на пороге стоял следователь Егоров.

– Здрасте! – я открыла дверь и не удержалась от зевка. – Прошу прощения, легла заполночь… Что-то случилось?

– Войти пригласите?

– Ну, надо полагать, вы не вампир и не зомби какой, так что милости просим, – ещё раз зевнув, я более или менее незаметно стёрла ногой часть соляной дорожки, отступила на шаг назад и развернулась в сторону спальни. – Идите на кухню, дорогу вы знаете, да чайник поставьте! Я сейчас.

Мне хватило минут пятнадцати, чтобы сбегать куда надо, почистить зубы, натянуть джинсы и домашнюю тёплую рубашку.

Незваный гость и в самом деле нашёл кухню, налил чайник и даже поставил на плиту турку. Втянув ноздрями аромат кофе, я удовлетворённо кивнула и пошла к холодильнику.

Сливки, сыр, ветчина, масло… Старинная серебряная сахарница… банка с мёдом, горшочек с клубничным джемом…

Окинув взглядом стол, я спросила:

– Вы тростниковый сахар употребляете?

– Когда дают, – усмехнулся Егоров. – Так-то он дороговат для государственного служащего.

– Ну, тогда давайте завтракать, а потом вы мне расскажете, за каким лешим вам понадобилось выезжать из Ростиславля в шесть утра, чтобы постучать в мою дверь?

Допив последние капли кофе, следователь откинулся на спинку стула, смерил меня нечитаемым взглядом и спросил внезапно:

– Вы знакомы с руководством города Кириллова?

– Э-э-э… Ну, главврача больницы я знаю, конечно, – осторожно ответила я.

– Нет, я не о том. Мэр, его заместители, руководство полиции, церковное?..

– Видеть я, наверное, всех видела, а лично – нет, не знакома. А в чём дело, Пётр Григорьевич?

Он помолчал, потом, видимо решился и бухнул, будто шагнул в холодную воду:

– Мне говорили, у вас есть особые способности. Есть?

Я подняла левую бровь:

– А что я волшебной мазью натираюсь и в печную трубу на метле вылетаю, не говорили?

– Намекали.

– Нет.

– Не вылетаете?

– И способностей особых нет. Есть знания и способность их усваивать. Это единственная настоящая ценность.

– Знания… А нет ли среди них умения отыскать пропавшего человека, Анастасия Александровна?

– Вы вот что, Пётр Григорьевич, расскажите мне, что случилось и откуда такая срочность, а я отвечу, смогу ли чем-нибудь помочь.

На самом деле, был в заветной тетради и заговор на поиск. Из любопытства я его попробовала, когда только приехала и изучала записи Агнии Николаевны: налила колодезной воды в особую миску, вроде бы даже серебряную, кое-чего туда насыпала, проговорила слова и имя… и полчаса наблюдала за жизнью бабки Марьяны. Потом плюнула, вылила воду и поставила галочку на этой строчке: да, могу.

– Исчез человек, – начал рассказывать следователь. – Поскольку его жена – дочь полковника юстиции Ковалёва, моего непосредственного начальника…

– А у вас какое звание? – перебила я его.

Ну, а что? мне любопытно. А он, между прочим, не представился, как положено.

– Майор юстиции, – ответил Егоров. – Можно продолжать?

– Продолжайте, господин майор юстиции, – церемонно разрешила я.

– Так вот, Вера Сергеевна ждёт ребенка и очень нервничает. Она позвонила родителям ночью, в истерике, что её муж пропал, не вернулся домой после встречи, на которую ушёл вечером. На телефонные вызовы он не отвечал, а сегодня утром и телефон выключился. И Сергей Кузьмич попросил меня приехать сюда и узнать, что смогу. Неофициально, понимаете? Потому что по закону должно пройти трое суток прежде, чем заявление примут.

– Угу. Понимаю, – я кивнула. – И кто у нас пропал?

– Начальник полиции города, подполковник Афанасьев, – помолчав, ответил мой гость.

Почему-то я совсем не удивилась.

Было чёткое ощущение, что колесо судьбы втягивает меня в какую-то странную, непонятную, неправильную историю. Более того, всё, что случилось за последние четыре месяца, начиная с аварии и заканчивая утренним визитом майора юстиции, всё это части одной истории. Куски одного пазла, если желаете.

Если я соберу картинку, я увижу, что на ней нарисовано. А мне это нужно?

Ладно. Я могу сейчас промолчать о том, что видела ночью и с сожалением развести руками: мол, нет, наврали вам, дорогой господин Егоров, не умею я искать.

А если Афанасьева убили?

Представив себе беременную женщину, вот так потерявшую мужа, я глубоко вздохнула и стала рассказывать гостю о луне, черёмухе и троих мужчинах, который прошли мимо меня в сторону Казанско-Преображенской церкви. И о свечах, которые там горели, кстати, тоже надо рассказать.

Когда я договорила, Егоров долго молчал. Потом с силой потёр лицо руками и проговорил:

– Господь свидетель, я хотел этого избежать! Вот изо всех сил старался!

Он полез во внутренний карман пиджака, и я напряглась. Смотрели мы кино по телевизору, видали, что там носят, под мышкой. Сейчас застрелит меня, и прощай, глупая недоведьма!

Но следователь достал из кармана картонную книжечку удостоверения в красной обложке и развернул передо мной. Я прочитала текст: Егоров Пётр Григорьевич…

– Вроде бы всё это я уже видела, – сказала осторожно.

– Угу, – согласился он. – А вот это?

Закрыл книжечку, положил сверху ладонь и что-то прошептал. Красная обложка поплыла и стала серебристо-серой, вроде бы даже слегка засветилась холодным светом, а внутри, на развороте, уж точно была светящаяся печать! И место работы было обозначено совсем другое: Отдел особых поручений при прокуратуре…

– Пояснения будут? – подняла я брови.

Всё было ясно и так, но мне интересно было, что именно господин следователь мне расскажет. Что ж, плюсик ему в зачёт, врать не стал. Или соврал так, что я не раскусила, а это ведь примерно то же самое?

– Вы ведь знаете, Анастасия Александровна, что публике известно далеко не всё? – сказал Егоров. – Вот это просто ещё одна тайна, которая неизвестна широкой публике. И узкой тоже.

– Вы хотите сказать, что существует специальное ведомство, занимающееся…

– Нестандартными ситуациями. Паранормальными явлениями. Ведьмами и колдунами, переступившими черту закона. Теми, кто приносит человеческие жертвы, пытаясь призвать и поставить себе на службу сущности из тёмной половины мира.

– Понятно… То есть, вы считаете, что нынче ночью в церкви вызывали что-то такое нечеловеческое?

– Пока что я вижу нестандартную ситуацию, а уж куда она нас приведёт – посмотрим.

Нас? Нас?!

– Позволю себе сказать, уважаемый Петр Григорьевич, что я в данном случае являюсь всего лишь свидетелем. Как и в прошлый раз, когда, на своё несчастье, нашла тело лодочника и по глупости об этом сообщила, – отчего-то я ужасно разозлилась и не нашла ничего лучше, чем вылить эту злость на Егорова. – Прошу заметить, вполне добросовестным свидетелем! Могла ведь промолчать, и искали бы вы своего Афанасьева до морковкина заговенья! Вот ведь дура… – добавила, сникая.

Тут следователь сделал вещь вовсе уж неожиданную: встал из-за стола, подошёл ко мне сзади и положил ладони на плечи. Я напряглась, ожидая… не знаю, чего, каких-то неприятностей. Но ладони оказались тёплыми, и из них будто перетекали в меня спокойствие и сила.

– Вас что, не научили делиться энергией? – равнодушно спросил он, садясь на место.

– Некому было учить, – я пожала плечами. – Агния Николаевна оставила мне дом, хозяйство и тетрадь с записями, вот по этой тетради и учусь.

Вдруг я поняла, что мне ужасно не хватало возможности поговорить с кем-нибудь о новых моих способностях. Так почему не с этим человеком?

– Кстати, – немедленно спросила я. – То есть, некстати, но всё равно. А вы человек?

– А кто ж ещё? – опешил Егоров.

– Ну-у… Вон в романах фэнтэзи кого только не придумают. Орки, гоблины, оборотни, наги, даже трёхголовые церберы есть, и все разумные, и говорящие.

– Иногда я хотел бы стать трёхголовым цербером, – ухмыльнулся он. – Но увы, не дано. Поверьте мне, Анастасия Александровна, в нашем мире их нет. Может, когда-то и были, но на сегодня есть люди, и всё. Обладающие или не обладающие некоей особой силой, но люди. Кстати, чтоб два раза не вставать, – тут он ухмыльнулся, и я вдруг поняла, что он ненамного меня старше, может, лет тридцать пять. – Почти доказано существование домовых и леших, но на ином плане реальности. То есть, для нас с вами они невидимы, неслышимы и неощутимы, а мы не существуем для них.

– А как же тогда можно доказать, что они есть?

– А вы какие-нибудь элементарные частицы видели хоть раз? – вопросом на вопрос ответил он. – Но они же есть! И бога никто никогда не видел…

Тут Егоров вовремя замолчал. Потому что как раз теологической дискуссии нам и не хватало в девять утра.

– Боже мой, уже девять! – я схватилась за голову.

– А что, вам на работу?

– Хуже! Сегодня вторник, а по вторникам ко мне приходит бабка Марьяна за промыванием для глаз. И если она вас тут увидит, репутация моя будет разрушена начисто…

– Сейчас уйду, – подхватился Егоров.

– Сидите… – я махнула рукой. – Вы ж на машине приехали? И оставили её на улице перед домом? – Он кивал на каждый вопрос. – Все уже всё видели, обсудили, сделали выводы и вынесли приговор. Лучше поговорим по делу, а потом вы обойдёте соседей и зададите вопросы. Ну, там, в связи с открытием новых обстоятельств, а не видели ли вы покойного Бухвостова там-то и тогда-то.

– Да уж найду, что спросить, – проворчал следователь. – Вы так и не сказали мне, есть ли у вас работающий алгоритм поиска?

– Алгори-итм, – передразнила я. – У меня есть серебряная миска, чистая вода, травы и набор слов. Бабка Марьяна придёт от половины десятого до десяти, так что мы с вами должны успеть.

* * *

До рези в глазах оба мы всматривались в воду, но понять ничего не могли. Вернее, не так: ясно было, что наш пропавший подполковник жив, и что он без сознания. Но в каком состоянии, а главное – где, это ни я, и Егоров разглядеть не смогли. Наконец я сдалась и погасила картинку. Вовремя, кстати: едва успела вылить воду и отнести миску на её место в лаборатории, как в дверь постучали.

– Марьяна Павловна, – поприветствовала я старуху. – Входите, прошу вас. Я уж забеспокоилась, всё ли с вами в порядке, обычно-то вы раньше приходите. Проспали?

– Да что ты, милая, разве ж я сплю? Так, подремлю полчасика, и ладно. А нынче ночью и вовсе спать не дали эти исчадья геенны, псы соседские. Уже под утро так лаяли, будто у Петровича не только всё из дома вынесли, а его самого прихватили… – тут она сама себя перебила. – А что это, я гляжу, гость у тебя? Может, я не вовремя?

– Да что вы, Марьяна Павловна, какой же это гость? Следователь вон пришёл, опять про Сашку-лодочника расспрашивает и протоколы пишет. Сейчас, небось, по всем пойдёт с теми же вопросами…

– Да ты что? Опять? Так, Настя, давай мне поскорее капли мои, да я побегу: надо Варюшу предупредить, да и дома прибраться не мешало бы. Здра-авствуйте, – елейным тоном пропела бабка, вплывая в кухню.

Егоров, молодец, антураж подготовил и сидел за столом, набирая что-то в планшете.

– Здравствуйте. Госпожа Полякова, правильно? Я к вам через часок наведаюсь, если позволите, вы дома будете?

– Буду, конечно, господин следователь, куда ж мне старые-то кости таскать по такой грязи? Пойду я, Настенька, пока дождь снова не принялся.

– Вот ваше промывание, Марьяна Павловна, – отдала я приготовленный заранее пузырёк. – Утром и вечером, вы помните?

– Ну, разумеется, помню, – и старуха резво выкатилась.

Когда за ней захлопнулась дверь, Егоров сказал неожиданно:

– Странно она говорит, эта ваша бабка Марьяна.

– Она не моя, – поправила я занудно. – А что странного?

– Говор такой, какого и ждёшь от полудеревенской старухи, а иной раз вдруг – и «разумеется», «исчадья геенны».

– Пётр Григорьевич, да какая ж она «полудеревенская»? Марианна Полякова, актриса ростиславского театра драмы. Старейший в России театр, в середине восемнадцатого века основан, не слыхали? Правда, уже лет двадцать, как она сюда переехала и постепенно превратилась в бабку Марьяну, но иногда эту роль забывает, и прорывается… то, что было. Актриса, красавица, образованная женщина…

– Чёрт… – Егоров огорчённо качнул головой. – Это я пропустил.

– Неважно. Она всё равно не имеет отношения ни к первому делу, ни ко второму. У Марьяны начинающаяся болезнь Паркинсона, она воду в стакан наливает двумя руками. Куда ей с ножом управляться или ночами по церквям шастать? А вот насчёт собак…

– Породистые псы?

– Скорее, хорошо выученные. Виктор Петрович, её сосед, на ростиславском городском рынке владеет мясными рядами, торгуют там его сыновья, а он вроде как отдыхает. Но хозяйство, сами понимаете, какое, и собаки зря гавкать не будут, не приучены. Значит, шли посторонние мимо, а уж кто и куда – этого, увы, собаки нам не скажут.

– А где этот Виктор Петрович живёт?

– На первой Овражной. Дом девять, рядом с бабкой Марьяной. Ладно, – я хлопнула ладонью по столу. – Пора вам уходить, Пётр Григорьевич. Уже все соседки, небось, губы накрасили и оделись в парадные джинсы, только вас и ждут. Да и мне есть, чем заняться. Завтра на дежурство, надо еду приготовить…

И неожиданно для себя я сладко зевнула.

Весь день я вспоминала то, что увидела в воде и серебре, пытаясь проявить мутную картинку.

Ну, а что ещё делать, пока сорок пять минут помешиваешь варево в кастрюле? Слушать музыку и думать. Включив что-то милое, кажется, Вивальди, я стала вспоминать.

Это был подвал… Нет, всё-таки правильнее будет сказать – полуподвал: свет проникал через окошки под самым потолком. И это явно место хранения… чего-то. Несколько огромных, неподъёмных несгораемых ящиков, какие скапливаются в каждой достаточно старой организации. Картотеки, деревянные конторские шкафы, откуда-то взявшаяся вдруг пара сундуков, древних, как мир. Мешки с узлом завязанной горловиной. Крашеные вечной грязно-зелёной краской стены.

Словом, чёрт знает что.

При этом было нечто знакомое в этом месте – то ли те самые полукруглые окна, то ли сводчатый потолок, – но что именно, я так и не смогла понять.

* * *

Дежурство на следующий день началось со скандала.

Кирилловская городская больница, куда я устроилась работать, находилась в пятнадцати минутах неспешного хода от моего дома по приятной летней погоде – ну, или в пяти минутах на машине по распутице. Она помещалась в старом доме купца Бухвостова, двухэтажном, небольшом и уж точно не приспособленном для нормальной работы медицинского учреждения. Была в городе ещё больница «центральная районная», у которой и здание имелось лет на сто поновее (то есть, выстроенное ещё в семидесятые годы двадцатого века, тоже не вчера), и кое-какое оборудование, и относительно полный штат врачей. Но располагалась она на правом берегу, да ещё в паре километров от реки, так что я бы туда добиралась, как в Москве, час, а то и с лишним.

Зато нашему заведению повезло, причём повезло дважды. Во-первых, у нас было два главных врача. Ну, то есть формально, конечно, один, Алексей Петрович Воропаев. Вторым был его заместитель, Семён Маркович Кауфман. Эти двое удивительным образом сумели не разругаться, а поделили обязанности, и в этом было второе везение. Воропаев представительствовал во всяких инстанциях, занимался бумагами, виртуозно добывал для вверенного ему учреждения дотации, премии, мебель, оборудование, продукты, лекарства… А уж с тех пор, как он стал депутатом ростиславской областной думы, больница стала процветать, даже обрела длинную одноэтажную пристройку, где разместили процедурные кабинеты и несколько дополнительных палат.

Семён Маркович лечил.

Вообще по специализации он был травматологом, и в этом видел истинное своё призвание, но кто бы позволил одному из восьми врачей больницы оставаться в столь узких рамках? А Кауфман был ещё и гениальным диагностом. По каким-то неуловимым для других признакам он находил правильную причину заболевания, вытаскивал её на свет божий, препарировал и побеждал. Во всяком случае, только работая с ним, я начала понимать, как мало я пока знаю и умею.

А, было и третье везение: когда началась пандемия, под ковидных больных отвели ту самую районную больницу, что на правом берегу, а мы продолжали лечить как всегда, объявив себя «зоной, свободной от вируса».

Так вот, шестого мая Кауфман делал обход, а я и медсестра Лена двигались в арьергарде.

Семён Маркович быстро осматривал больного, пальпировал или резко тыкал пальцем куда-нибудь, порой задавал вопросы. Потом смотрел на меня, я согласно кивала или пожимала плечами, мол, нет, не понимаю. Тогда он начинал объяснять, и мне казалось, даже птицы за окном замолкали, чтобы ни слова не пропустить.

Леночка записывала назначения, и мы трогались дальше.

Начинался обход со второго этажа, где в старых жилых комнатах бухвостовского дома устроены были палаты. Потом наша маленькая процессия спускалась по необыкновенной красоты лестнице (иногда я позволяла себе погладить пальцами разноцветный витраж, жар-птицу в высоком лестничном окне) и шла в «новый корпус», иначе говоря, пристройку.

Вот в одной из палат пристройки скандал и начался.

Вчера поздним вечером привезли старуху, Тамару Васильевну Емельянову, с сильнейшим гипертоническим кризом. Чудом до инсульта дело не дошло. Привёз её сын, тоже не сильно молодой человек, выслушал, что нужно привезти наутро, и удалился.

А утром не пришёл.

Уже потом выяснилось, что ночью в собственном дворе он попросту споткнулся и вывихнул ногу. Потом – это когда он дозвонился соседям, и они, уже в обед, принесли бабке Емельяновой сумку с тапками, ночной рубашкой, чашкой и прочими необходимыми предметами.

А сейчас, утром, когда мы вошли в палату, Емельянова лежала на голой клеёнке в драной рубашке и плакала. Над ней стояла сестра-хозяйка, расплывшаяся бабища лет сорока пяти, и, уперев руки в боки, орала что-то насчёт голытьбы и того, что надо свои простыни иметь, на всех тут она выдавать не обязана.

Гнусная тётка промахнулась: она работала у нас недавно, и ещё не поняла, что палатами в пристройке Кауфман обход заканчивает. Она-то рассчитывала, что никто из врачей не появится…

Я почувствовала, как у меня глаза заливает жаром, и готова уже была шарахнуть по ней настоящим ведьминским проклятием, но меня опередил Семён Маркович.

– Что здесь происходит, Ираида Степановна? – спросил он ледяным тоном.

Мы с Леночкой переглянулись и придвинулись к его невысокой фигуре.

– Так это… – сестра-хозяйка ткнула пальцем в старуху. – Вот, притащили бабку, ни белья, ни чашки-ложки с собой нет. А и у меня нету лишнего! Не напасёшься на них! Она под себя ходить будет, а я бельё меняй?

– Вон, немедленно! – тихо приказал Кауфман.

Тётку вынесло в коридор, Семён Маркович кивнул мне, и я вышла следом, ещё услышав краем уха, что он заговорил с Емельяновой каким-то особенным воркующим голосом.

– Ираида Степановна! – окликнула я сестру-хозяйку, спешащую к лестнице. – Не спешите, пожалуйста.

– А что такое? – она быстро обрела равновесие. – У меня дел полно, некогда тут…

– Мы сейчас с вами пойдём на склад и проверим, чего именно в больнице не хватает. А потом напишем докладные на имя главного врача, я – с информацией, а вы с объяснениями, что и куда делось.

– Да ты кто такая? – взвилась тётка.

Я даже оторопела: может, она и правда не знает, кто я? Или не верит?

– А вы не знаете? Могу представиться, Анастасия Александровна Шахова.

– И что? Поду-умаешь, фершелица какая-то!

Вот ей-богу, так и сказала, намеренно коверкая слово! В моих ушах зазвучали слова Агнии Николаевны: «Тебя должны уважать и бояться. Уважать те, кто понимает, бояться – все остальные. Никогда, ни перед кем не отступай ни на шаг».

Ласково улыбнувшись, я спросила:

– Ты, Ираида, сама-то в таком состоянии, как больная Емельянова, не бывала, нет? Гипертония тебя не накрывала? Ну, попробуй тогда, две минуты тебе для начала…

И прошептала заклятие. Лицо сестры хозяйки налилось кровью, рот пополз вбок, она захрипела и стала сползать по стене. Я даже испугалась, что переборщила, и буду теперь до конца дней каяться в убийстве…

* * *

В подвал, где находился склад, мы спускались всё-таки втроем: впереди шла сестра-хозяйка, теперь бледная до зелени, следом я, замыкал шествие Семён Маркович. Подумав, я сочла разумным попросить его о помощи, при осмотре сокровищ Ираиды Степановны нужен свидетель, и такой, к словам которого прислушаются. Леночка бы явно не котировалась…

Она долго возилась с дверным замком, вздыхала, вынимала и снова вставляла ключ, дёргая им в скважине. Наконец мне это надоело, да и доктор Кауфман начал посматривать на часы.

– Помочь? – поинтересовалась я.

Ключ скрежетнул в замке, и дверь отворилась. Мы вошли в склад.

Полукруглые окна под самым потолком!

Боже ж ты мой, это же тот самый подвал, который я видела вчера во время поиска! Значит, потерянный подполковник должен быть где-то здесь? И хорошо ещё, если он жив, после суток с лишним в промозглой темноте…

Ираида что-то бубнила насчёт прав человека и жалобы в облздрав, и я рявкнула:

– А ну, тихо все!

В воздухе повисла тишина, и я различила чуть слышное хриплое дыхание за одним из мешков – справа, прямо у входа, на границе света и тьмы.

Не знаю уж, откуда взялись у меня силы, но ту кучу, которой был завален человек, я расшвыряла почти мгновенно. Дышал он тихо, но при каждом вдохе внутри что-то хрипело, а при выдохе – булькало. Лицо было бело, как бумага, и, если бы я не знала, что это должен быть Афанасьев, в жизни бы его не узнала.

Кауфман отодвинул меня в сторону, потрогал пульс на горле, покачал головой и поднял взгляд на Ираиду:

– Что стоишь? Санитаров, срочно!

Сестра-хозяйка вымелась и почти сразу вернулась с единственным имевшимся на сегодня санитаром, мощным и неразговорчивым Васей. В руках Вася тащил носилки, но посмотрел на лежащего, отставил их в сторону и сказал:

– Я лучше так.

Не успели мы ничего сказать, как он подхватил Афанасьева на руки и почти побежал к лестнице. Семён Маркович ему в спину крикнул:

– На второй этаж его, в пятую палату!

Примерно через час стало ясно, что в этот раз подполковнику Афанасьеву повезло. Целых три раза.

Для начала его ударили ножом точно так же, как до этого лодочника, в правый бок, рассчитывая попасть в печень. Но… оказывается, есть польза и в лишнем весе. Подполковник его нагулял килограммов тридцать (как только Вася дотащил тело до палаты?), и нож до нужного органа попросту не достал.

Далее, сутки Афанасьев провалялся в холодном подвале, но до пневмонии дело не дошло. Мешки с тряпками, которыми он был завален, спасли его от переохлаждения.

Ну, и, наконец, он попал в руки Семёна Марковича, а из них на тот свет уходят редко и то, только после долгой борьбы.

Когда Кауфман отдал распоряжения медсёстрам и отошёл от кровати, я поймала его за рукав и потянула в сторону.

– Семён Маркович, вы его узнали?

– Я что, должен был? – выпятил нижнюю губу заместитель главного врача.

Судя по всему, устал он до полусмерти.

– Пойдёмте, я вам чаю заварю, с травками, и всё расскажу.

Поддерживающий сбор я держала у себя в шкафчике. Добавила ложку смеси к чёрному чаю, настояла десять минут и разлила по чашкам. Конечно, ту же гинкго надо бы настаивать три часа, но нет у меня этого времени, и сбегать домой за правильно приготовленным настоем я не могу.

Доктор Кауфман слегка порозовел и посмотрел в свою чашку с интересом.

– И чем это ты меня напоила?

Я перечислила ингредиенты:

– Китайская камелия, родиола розовая, зверобой, шалфей и листья гинкго билоба.

– Интересно… Поговорим как-нибудь на эту тему.

– Поговорим.

– Так кто этот раненый, и как он оказался заперт в нашем подвале?

– Вы будете смеяться, – вздохнула я. – Но это начальник полиции города Кириллова подполковник Афанасьев. И я понятия не имею, кто и зачем притащил его в наш подвал. А сейчас я позвоню человеку, который его вчера искал и опрашивал всех моих соседей…

* * *

Для разнообразия, господин майор юстиции появился у меня в доме не к завтраку, а к ужину.

Афанасьева – ура-ура! – забрали в ведомственный госпиталь уже к вечеру, так что ночь прошла в штатном режиме. Мне даже удалось подремать часа четыре.

После дежурства я поспала ещё немного, а дальше пошла нормальная жизнь: прибраться, сварить борщ и навертеть голубцов, приготовить смесь из дозревших настоек… Наконец, заварила чай и села, собираясь поесть. Вот тут-то в дверь и постучали.

В общем-то, Егорова я ожидала. Понятно было, что он появится, да и о чём пойдёт разговор, тоже догадаться было не трудно. Поэтому я лишь кивнула в ответ на пожелание доброго вечера и спросила:

– Борщ будете?

– Буду.

Вот ей-богу, серые глаза его сверкнули так, что я невольно отступила на полшага. Хоть и утверждал Пётр Григорьевич, что оборотней не существует, но похож сейчас был именно на оголодавшего матёрого волка.

Борщ и голубцы улетели со свистом, к чаю я подала позавчерашние слегка зачерствевшие плюшки, но и они ушли на ура. В общем-то, всё было понятно: господин майор, похоже, не женат. Следовательно, кормится, в лучшем случае, в столовых, а в худшем – потребляет, извините за выражение, «Доширак». Прямо на рабочем месте.

Так что домашняя нормальная еда его сюда притягивает, а уж никак не моя несравненная красота…

– Теперь рассказывайте, – приказал Егоров, залпом допив чай.

С немым укором я приподняла брови.

– Ну да, спасибо! Моя благодарность будет безграничной в пределах разумного, – отмахнулся он. – Как вы ухитрились найти Афанасьева?

– Чисто случайно. Да-да, не ухмыляйтесь так скептически! Я в этот подвал пришла второй раз за полтора месяца работы в больнице. Причём первый был, когда старшая сестра показывала мне больничное хозяйство. Тогда я только в дверь заглянула, иначе запомнила бы эти полуокна.

– А вчера зачем пошли?

– От злости, – ответила я чистую правду, а потом коротко обрисовала наше столкновение с сестрой-хозяйкой.

– И?..

– И поняла, когда вошла туда, что именно это помещение я видела, пытаясь вашего подполковника найти.

– Он не мой, а, скорее, ваш. Кирилловский.

– Хорошо, нашего. Всё равно. Велела всем заткнуться и услышала его дыхание, вот и всё. Дальше вам надо благодарить гениального врача, доктора Кауфмана, который подполковника спас.

– Даже не сомневайтесь, его мы поблагодарим, – ответил Егоров и, помолчав, добавил раздосадовано. – Но вы-то каким образом оказались снова на месте происшествия?

– У нас маленький город, – пожала я плечами. – Тихий маленький город.

Чтобы занять чем-то руки, я заново поставила греться воду, сполоснула заварочный чайник, отмерила пару ложек чая, пол-ложки зверобоя, несколько вишнёвых и смородиновых листьев… Майор смотрел на меня и опять молчал.

– Вы сегодня неразговорчивы, – сказала я, чтобы разрушить, наконец, эту тишину. – Что там происходило, в церкви, не выяснили?

– Дьявола вызывали, – зло буркнул он в ответ.

Зазвенела ложка, которую я уронила на тарелку.

– Да ладно?

– Специалисты осмотрели место. Знаки на полу, кострище, в нём – обгорелый скелет кошки… Типичное место проведения ритуала.

Я села и взялась за виски.

– Слушай, но это же чушь! – забывшись, перешла на «ты», однако майор не стал меня поправлять. – Какой ритуал сатанистов может быть проведён в древней, намоленной, действующей церкви? Какая тёмная сущность сунется в такое место?

– Совсем забыл, что ты пока ничего про это не знаешь, – невесело усмехнулся Егоров. – Конечно, большинство людей и не узнает никогда ничего такого, но тебе надо. Видишь ли, есть сущности, которым наплевать на святую воду и намоленные места. Они просто жрать хотят, вот и всё.

– Ты хочешь сказать, что от них не поможет ни крест, ни обережный круг? – спросила я севшим голосом.

– Прости, а от тебя поможет? Ты же ведьма, тоже магическое существо!

– Ну-у… Обережный круг – смотря какой, они разные бывают, а крест… – я вытянула простенькую серебряную цепочку, на которой висел мамин кипарисовый крестик. – Вот. Я его ношу постоянно.

– Ага. И я о том. Поэтому тебе нужно учиться защищаться, согласна?

– Конечно.

– Хорошо. То есть, плохо, вообще-то, уже к полуночи идёт, я устал, как собака… – он потёр ладонями лицо. – Давай так: я дам тебе пару… предметов, которые ты будешь носить, не снимая. Как можно ближе к коже. Поняла?

– Да.

– Сейчас… – Егоров покопался в карманах пиджака и извлёк монетку.

Обычную монетку. Ладно, не очень обычную: она была серебряной, на аверсе красовался какой-то полустёртый профиль, а над ним была просверлена дырочка.

– Надеваешь на цепочку или шнурок… Да вон, хоть к крестику повесь! Давай, помогу.

Он зашёл мне за спину и аккуратно расстегнул цепочку. Холодные пальца коснулись моей шеи, и я почувствовала, как по спине побежали мурашки. Егоров же нацепил монету и отдал мне всю связку.

– Держи, надевай, – я послушно завела руки за голову и застегнула замочек. – Вот второй предмет, с этим чуть сложнее. Тебе руки приходится мыть постоянно, где-нибудь снимешь и забудешь на раковине, а такие вещи оставлять нельзя.

На его ладони лежало кольцо – довольно широкое, плоское, словно сплетённое из серебряного кружева. Я попыталась присмотреться, мне показалось, что извивы проволоки складываются в слова. Но в глазах сверкнуло, и моментально заболел левый висок.

– Потому что нечего, это не газета «Известия», чтобы читать, – назидательно погрозил мне пальцем Егоров. – Так что делать будем, попробуешь на руке носить, или туда же на цепочку повесим? Лучше бы на руке, чтобы максимально расширить защитное поле.

– Всё равно при манипуляциях перчатки приходится надевать, так что давай, пристрою на палец и снимать не стану. Да, погоди! – я наморщила лоб, соображая. – Мне иной раз надо кое-что делать… в натуральном виде. Только в рубашке, и чтобы никакого металла не было. Я для этих случаев и крестик снимаю. И как быть с твоими предметами?

– Ты имеешь в виду, когда зелья варишь?

– Ну да.

– Делаешь ты это в доме?

– А где ж ещё?

– И перед этим обережный круг строишь и всё прочее проделываешь, что положено?

– Да.

– Тогда на это время обереги можно снимать. Дом на тебя завязан, он тебя защищает.

– Ладно.

Я надела кольцо на безымянный палец правой руки, и оно село неощутимо, словно носилось именно здесь всю мою жизнь. Вспомнив, что совсем недавно именно на этом месте было другое кольцо, обручальное с огромным бриллиантом, я потёрла палец и усмехнулась.

– Мешает? – в голосе майора прозвучала озабоченность.

– Нет, всё в порядке.

– Ладно. Тогда давай поговорим о месте происшествия, а также о магических тварях и ритуалах.

– О башмаках и сургуче, о королях и капусте… – вздохнула я. – Может, завтра?

– Завтра пятница, рабочий день. Мало того, дальше у нас выходные плюс праздники. Восьмое и девятое мая. Надо пояснять?

– Не надо, – вздохнула я. – Мне дежурить девятого. Я точно знаю, что к вечеру у нас побитые личности и в коридорах, и в процедурных будут лежать.

– Поэтому мне сейчас надо было бы ехать домой и поспать хотя бы что осталось, – снова взглянул на часы и поморщился.

– Могу положить в гостиной, там есть диванчик.

– И ехать утром по забитой дороге? Нет уж, спасибо. Ночью я домчу легко и быстро, а к вам приеду в субботу, восьмого. Постарайтесь до тех пор себя поберечь, Анастасия Александровна.

– Буду стараться, Пётр Григорьевич, – вздохнула я.

За майором захлопнулась дверь.

Через несколько минут я услышала, как где-то вдалеке завёлся мотор.

«Ага, на сей раз, машину он оставил у детского сада, – усмехнулась. – Бережёт мою репутацию! Ну что же, расходуем остатки соли на защитный круг и ложимся спать. Завтра новый день, вот интересно, какие приключения он мне готовит?»

Часть 3

Муж и его жена

Если б накануне я знала, какие именно приключения ожидают меня в пятницу, седьмого мая, я бы с самого утра из дому не выходила. С другой стороны, если б мы при рождении могли предвидеть все неприятности, которые встретим в жизни, никто бы на этот рискованный эксперимент и не согласился…

Но пойдём по порядку.

Утром я безбожно проспала всё на свете: птичий концерт, рассвет, лёгкий дождик, перебранку соседей за забором… Проснулась аж в половине одиннадцатого, чрезвычайно довольная собой, своей жизнью и начинающимся днём. Позавтракала, вымыла посуду и натянула «хозяйственные» джинсы: в планах был огород. Пора было сажать на открытые грядки всяческую зелень, особенно ту, что идёт в аптечные сборы, да и редиской с морковкой пренебрегать не стоило. Своя собственная редиска из грядки – это вам не жгучие твёрдые шарики, привезённые зимой из Израиля или какой-нибудь Аргентины. А ещё меня ждали два парника: огурцы, помидоры, фасоль.

Всё прочее, в том числе цветы, отложила до тех пор, когда земля прогреется.

Когда последнее семечко легло в ямку, я положила на землю ладони, закрыла глаза и забормотала слова, такие древние, что и смысл их уже угадывался с трудом. Потом распрямилась, посмотрела на небо – ага, лёгкая тучка закрыла солнце, но вроде дождя не должно быть.

– Вечером вас всех полью, – пообещала грядкам. – А сейчас пойду и разогрею остатки борща!

В дверь заколотили в тот момент, когда я подбиралась к креслу-качалке с мыслью расположиться в нём, и до позднего вечера читать какую-нибудь ерунду поувлекательнее.

– Ну вот даже интересно, кому я понадобилась так срочно? Приличные люди сейчас, не разгибаясь, картошку сажают, – бубнила я, набрасывая на плечи меховую жилетку.

На пороге стояла Наталья Петровна, медсестра из нашей больницы. Мы с ней встречались пару раз в месяц, поскольку она работала в нормальном графике, с восьми до четырёх каждый рабочий день, а я устроилась дежурантом.

– Настя! – выдохнула она. – Беда!

– Что случилось?

– Кауфман заболел!

– Что с ним?

Наталья пугливо оглянулась и бочком вдвинулась в мою прихожую. Потом захлопнула за собой дверь, вцепилась в полы моей жилетки и зашептала:

– Ковид у него! Температура зашкаливает, еле дышит…

– Тест сделали?

– Боятся все… – она опустила глаза. – А вдруг помрёт, кто работать будет? Да и… страшно.

– Почему ко мне-то пришла? Я не врач и не начальство…

– Так все знают, что ты можешь! Меня Ираида прямо в двери и выпихнула, иди к Насте, говорит, если кто и поможет, так это она…

Я слушала через раскрытую дверь, складывая в специальную сумку пузырьки с настойками. Брала их с полок и из холодильника, даже не задумываясь, словно Агния Николаевна вела мою руку. Потом достала из потайного ящика тетрадь и просмотрела последние записи в ней, чтобы, не дай бог, не забыть слова заговора и не перепутать что-нибудь. Убрала тетрадь, вышла в прихожую, где всё так же мялась Наталья Петровна, и сказала:

– Пойдём.

Обычно дорога от дома до больницы занимает у меня минут пятнадцать. Обратно – больше. На обратном пути ближние и дальние соседи не только здороваются, но и останавливают, чтобы посоветоваться или спросить о какой-то травке, сборе или настойке из тех, что делала ещё Агния Николаевна.

Сегодня я добежала за семь минут. Уже на крыльце сказала пыхтящей за мной Наталье:

– Тест принесите мне, срочно. Кауфман в какой палате?

– Да в его же кабинете и положили…

Я бежала по лестнице через ступеньку, и в голове у меня крутилась страшная мысль: если это ковид, то началось всё гораздо раньше. Афанасьева позавчера вечером увезли в Ростиславль, и наверняка вирус уехал с ним вместе. Нас закроют на карантин к чертовой матери…

Натянула респиратор, перчатки, и вошла в кабинет заместителя главврача.

Да-а, Кауфман был сильно нехорош. Поверхностное дыхание, хрипы, температура явно под сорок… Что ж эти девки, ничего не делали, что ли? Первый пузырёк, второй… Смешать в мерном стакане по двадцать капель, долить водой до ста миллилитров. Теперь надо взять чайную ложечку и поить.

В двери бочком вдвинулась Ираида. Так и не входя полностью, протянула мне коробочку.

– Анастасия Александровна, вот тест, самый новый, только неделю назад привезли.

Двадцать минут я по капле вливала в Семёна Марковича своё снадобье, и с радостью отмечала, что ему становится лучше. Чуть-чуть, но лучше. Теперь он и дышит легче, и красные пятна на скулах почти исчезли. Наконец айфон просигналил, что время подошло, и я с замиранием сердца глянула на пластиковое окошечко.

Выдохнула.

Подошла к двери, распахнула её и громко сказала:

– Тест отрицательный.

Рентген показал здоровенное затемнение в правом лёгком и все положенные к этому гадости. Как уж Кауфман, врач от бога, упустил у себя развитие пневмонии?

Не знаю. Про соринку в чужом глазу и прочие глупости всем известно, так что не моё дело осуждать.

Моё дело – придти вовремя, как бы пафосно это ни звучало.

Ну да ладно, день пошёл криво, будем надеяться, вечер не подведёт. У меня на него планы.

Май на дворе, самое время для сбора трав. Всё, что упустишь в мае, летом не наверстаешь. И сегодня я планировала наведаться в тот же Большой овраг, но на сей раз собрать травы, требующие вечерней росы. Выпадает она как раз перед закатом, так что часов в восемь нужно идти.

В овраге я провозилась до половины десятого, так что поднималась уже в полной темноте. Сознаюсь, сердце моё замерло к концу тропинки, в том месте, где неделю назад я обнаружила мёртвого лодочника. К счастью, сегодня никто таких сюрпризов не приготовил, и я спокойно вышла к своему дому. Перед тем, как войти в калитку, посмотрела в сторону оврага и удивилась: на противоположной его стороне в окнах большого белого дома горел свет.

– Вот-те на! – пробормотала я. – Это что же, в господском имении хозяева появились? Или купил кто?

Ещё в первые дни моей жизни в Кириллове, когда я только знакомилась с городом и его обитателями, соседка Варвара меня просветила: дом на той стороне оврага принадлежал когда-то здешнему предводителю дворянства, Михаилу Александровичу Замятину. После революции старый дом успел побыть клубом, школой, общежитием для работниц, потом долго ветшал, и, наконец, пару лет назад его начали ремонтировать.

– То есть, хозяин у дома есть? – спросила я тогда у Варвары.

– Есть-то он есть, – ответила она таинственным голосом, – да только никто его не знает. Говорят всякое – и ростиславский мэр, мол, купил, и какой-то миллионер, а только сюда этот самый хозяин – ни ногой. Рабочие вот ремонтируют, но внутрь не пускают никого.

Ну, не пускают – и не надо, не больно то и хотелось. В памяти, доставшейся мне от Агнии Николаевны, смутно отложились высокие колонны на фасаде, потолки с лепниной и чудесный вид на Волгу из окон. Кто-то болел в том доме лет тридцать назад, вот её и приглашали посмотреть-полечить…